Гора трех скелетов

Они подкатили к воротам стройки на «шестисотом» «мерседесе». Конечно, случается, что такие тачки покупают граждане до мозга костей приличные. Этих моих гостей назвать нечистоплотными просто язык не поворачивался: машина была надраена до зеркального блеска. Может быть, поэтому так резало глаза безжалостно продырявленное чем-то острым крыло. Хулиганская борозда начиналась от левой передней двери и заканчивалась на багажнике. Левый задний сигнальный фонарь был буквально выдран с мясом. Я попытался представить себе вандала, так надругавшегося над приличной автомашиной, и у меня мурашки побежали по коже…

Из «мерседеса» вылезли два коротко стриженных молодца лет тридцати.

Кожаные куртки у них были подозрительно широкие. Еще шире, чем их морды.

На мужиках были голубые стираные джинсы и тяжелые ботинки, скорее всего с подковами на подошвах. Напрашивался очевидный, как божий день, вывод: всем, кому было небезразлично собственное здоровье, следовало избегать встречи с этими красавцами. Бежать без оглядки, едва завидев их. Это была такая же непреложная истина, как, к примеру, известный тезис о том, что курение смертельно опасно для неокрепшего еще организма.

Я сразу же зауважал этих двух: уж очень широкие у них были куртки.

Вполне возможно, что кроме мускулов там, под турецкой кожей, имелось кое-что куда более серьезное: пара автоматов, к примеру.

Их шефу было лет двадцать пять, не больше. То, что шеф именно он, я понял по блеску очков в модной позолоченной оправе. Деловой темный смокинг молодого человека тянул баксов этак на тысячу. Хорошими мужскими духами от него пахло на расстоянии выстрела. А уж что касается ауры наглости и уверенности в себе, то я ее ощутил всеми фибрами души минут за десять до того, как «мерседес» подъехал к стройке.

– Утро доброе, пан Малкош, – блеснул зубами и информированностью хозяин покалеченной тачки. – Надеюсь, мы не разбудили вас?

– С чего это вы взяли, что я спал?

Уже с час как рассвело, и хотя окрестность была тиха и пустынна, именно эта ситуация меня почему-то не радовала. Я даже как-то забыл напустить на лицо выражение самого искреннего возмущения услышанным.

– А что еще может делать ночной сторож в половине шестого утра? – Надо отдать должное, жизнь этот типчик знал.

– Бдительно охранять и беззаветно защищать вверенное ему имущество, – не растерявшись, отрапортовал я.

И на этот раз очкарик даже не усмехнулся. Или он вовсе не служил в армии и, следовательно, слыхом не слыхивал об Уставе караульной службы, или, напротив, этим Уставом в армии его так достали, что от одного упоминания о нем молодому человеку становилось тошно.

– Мы не из «Марк-секьюрити», – морщась, отмахнулся он несессером, который держал в левой руке, что позволило мне сделать вывод о весе предмета. Ничего тяжелого в несессере не было. – Мы сюда приехали вовсе не за тем, чтобы инспектировать пана.

– А зачем? – Вопрос мой не отличался дипломатичностью.

Один из мордоворотов, тот, что был пониже ростом, шагнул к воротам и положил лапу на проволочную сетку. Когда тигр в клетке прыгает на прутья, тоже в общем-то не страшно, но, как правило, впечатляет. Хороший мим на эстраде порядком бы намаялся, пытаясь поведать зрителям, что солнце встает раньше, чем жители города Кракова, что черствость и бессердечие обывателей процветают махровым цветом, что стройку окружает не забор, а сплошное недоразумение, что ни единой души на улице не видно и что под курткой у меня даже майки нет… Короче, долго и мучительно пришлось бы ему интерпретировать обуревавшие меня мысли и чувства. А этот, мордатый, только руку на сетку положил… Да, жизнь – она подчас куда красноречивей искусства!..

– Надо поговорить, – холодно сказал красавчик. – Только не здесь.

– О чем будет разговор? – спросил я осторожно.

– Об интересах. О наших интересах, пан Малкош.

Какого-то особого акцента на моей фамилии сделано не было, но ведь он повторил ее. И наверное, не потому, что ему доставляло эстетическое наслаждение произносить ее.

– По инструкции пропускать кого-либо на стройку без ведома начальства мне категорически запрещено, – пробурчал я, вытаскивая ключи. – Так и работы можно лишиться…

– Вот и замечательно, – улыбнулся молокосос. – Вам помочь?

Замок у меня открылся даже быстрее, чем обычно.

Один из телохранителей моего утреннего гостя остался у «мерседеса», второй – тот, который переплюнул Марселя Марсо, – последовал за хозяином.

В моем фургоне никакой особой мебели не было: столик, кресло с помойки, вешалка оттуда же, стул. Свободное место для третьего имелось разве что под душем, на резиновом коврике.

– Классное у пана бюро, – сказал поклонник итальянской фирменной обуви, усаживаясь в кресло. Судя по довольному лицу, сценарий происходившего его вполне устраивал. Улыбаясь, он огляделся. Ни один страховой агент даже в приступе помешательства не дал бы и пяти злотых за эту мою халабуду со мной в придачу, но, похоже, передо мной был воистину деловой человек. Один из тех, для кого не было большей радости на свете, чем вид лежащего на лопатках собеседника.

– Бюро как бюро, – сказал я, и стул, жалобно скрипнув, подтвердил правоту слов моих.

– И не хотелось бы пану иметь что-нибудь посолиднее?

Несессер без спешки переместился на столик, прямо на открытую книжку, которую я читал этой ночью.

– У меня уже есть один офис, – сказал я не очень весело. – Здесь я только подрабатываю…

– Знаем, знаем, – расцвел мой визави. – «Марчин Малкош, охрана личности и имущества, услуги пиротехнические». У меня даже есть ваша визитка.

– Хотелось бы взглянуть и на вашу…

– Видите ли, – хмыкнул он, – у людей моей профессии как-то не очень принято пользоваться визитками. Такая уж специфика. У нас больше в ходу артистические псевдонимы.

– Ах вот как, – сказал я. – Так вы действительно из цирка?

Мгновением позже я лишился не только дара речи, но и возможности дышать. Костолом, сидевший на корточках под душевым приспособлением, небрежно вытянул свою нечеловеческую ручищу и хапнул меня за шею.

– Показать тебе цирковой номер, дружок? – приподнимая меня, вопросил он. – Показать или нет, курва…

– Отпусти его, – распорядился очкастый. – А вы сами виноваты, пан Малкош, надо быть поосторожней в выражениях.

– Попытаюсь, – прохрипел я.

– Зовите меня Харвард, пан Харвард. Это не я придумал. Где-то кто-то назвал меня, так и пошло. Вы слышали о группировке Харварда?

Я покачал головой, заодно проверяя целостность своих шейных позвонков.

– Не слышали?! – Красавчик несколько померк. – Впрочем, это и неудивительно, мы еще только начинаем. Мы ведь в некотором смысле коллеги, пан Малкош: наша специализация – охрана. Только иного рода и совсем на другом уровне.

– Марковский умрет от огорчения, – сказал я. И это была правда. Ну почти правда. Владелец «Марк-секьюрити», как и все истинно деловые люди, на дух не выносил конкуренции.

– А вот тут вы ошибаетесь, – успокоил меня хозяин «мерседеса». – Мы предлагаем клиентам совсем другую гамму услуг. Да и плевать на Марковского, поговорим о вас, пан Малкош. Я хочу предложить вам работу. Хорошую постоянную работу в штате. Об условиях, я думаю, договоримся. Могу вас заверить – подрабатывать ночным сторожем вам больше не придется. В конце концов, это не занятие для офицера Войска польского.

– Для бывшего офицера, – уточнил я.

Моя «бывшесть» была видна невооруженным взглядом. Офицеры действительной службы охраняют свободу и независимость Отечества, а не стройку на окраине Кракова.

– Насколько нам известно, вы были отличным офицером. – И тут он несколько разочаровал меня, выложив из конверта на стол не банкноты, а пачку фотографий. – Прошу ознакомиться. Нам интересно ваше мнение.

Ну что ж, раз уж люди просят…

– Из рук вон плохое качество съемки, – сказал я, просмотрев снимки. – Судя по длинным теням, это вечер. А это вот снято и вовсе в сумерках. Татры, как и любые другие горы, место крайне неровное, но ведь стены у гуральских хат, как правило, перпендикулярны уровню моря, а эти у вас – какие-то покосившиеся. Рискну предположить, что фотограф был крепко под газом. Или же сидел верхом на коне…

С минуту в фургоне царила мертвая тишина. Моя кратенькая рецензия прямо-таки парализовала слушателей.

– Вы были фотографом в армии? – сказал наконец Харвард каким-то сдавленным голосом.

– Никак нет, сапером.

– Сапером… – эхом отозвался сидевший в кресле.

Я еще разок просмотрел снимки. Никогда не видел такого дурацкого гибрида гуральской хаты и торгового павильона. Это диковинное строение было запечатлено во всех возможных ракурсах и называлось оно – «Корчма у Валюся». Судя по тачкам посетителей, заведение не принадлежало к числу дешевых. Хозяев попавших в кадр лимузинов на снимках не было, они, должно быть, уже пели хором, хватив яжембяка. А те двое, которые в кадр попали, как-то не очень походили на людей с пачками долларов в карманах. На одном из них был гуральский наряд: шляпа с пером, душегрейка, идиотские фольклорные портки. Другой смахивал на скинхеда. Фотограф увековечил этого типа украдкой, через стекло автомобиля. Это его и спасло. Фотографа. Дело в том, что у лысого была перекошенная от бешенства физиономия, а придурок в шляпе угрожающе замахивался острым гуральским топориком. Похоже, именно этим орудием и был изуродован «мерседес» моего гостя.

– Не мешало бы вам подать на них в суд, – заметил я. – Мы живем в свободной стране. Теперь можно фотографировать даже Центральный банк.

– Центральный банк – это не наш профиль, – задумчиво произнес Харвард. – Проблема заключается в следующем: мы с Вольдемаром Козёлком… э-э… поспорили, что ли. Вот это, – он ткнул пальцем в корчму, – его любимое детище. Если в одно прекрасное утро в этом гадюшнике вылетят стекла, а вот этот «крайслер» окажется на его крыше, наша с Козёлком… э-э… дискуссия примет совсем другой характер… Уж тогда бы о Харварде заговорили в Кракове. Да еще как!..

– Вы хотите сказать… – У меня перехватило дыхание.

– Эти зеркальные стекла стоят тысяч пятнадцать. «Крайслер» не в счет – он застрахован. Вот уж не знаю, оплатит ли ему страховая фирма снятие металлолома с крыши. Очень сомневаюсь. Кстати, в страховом бизнесе это будет очень даже любопытный прецедент.

Я понемногу приходил в себя.

– И вы… вы хотите это сделать при помощи взрывчатки?

– Ну разумеется. А для этого нам нужен хороший специалист. Вы, пан Малкош.

– Слушайте, а нельзя ли обойтись парочкой хулиганов с рогатками?… Наймите подъемный кран. Можно у нас, на стройке…

Что-то тяжелое и волосатое легло на мое плечо.

– Смешно! – хохотнул Харвард. – Очень смешно, только довольно глупо. Мы ведь далеко с вами зашли, пан Малкош, отступать уже нельзя… Да и одна треть от пятнадцати кусков не такая хилая арифметика.

– Минуточку-минуточку, – воскликнул я, – а куда, собственно, мы зашли? Ну зашли в мой строительный вагончик, ну поговорили об армии… хм… о моей прошлой службе…

Он неторопливо закрыл свой кожаный несессер и встал. Снимки остались на столе.

– Это не совсем так, – сказал он задумчиво, и скорее столу, чем мне. – Я с вами был предельно откровенен, пан Малкош. Я назвал имя Козёлка… Отказываясь от сотрудничества, вы ставите меня в крайне затруднительное положение.

Я попытался улыбнуться.

– Знаете, терроризм – это не мой бизнес…

– И уж тем более не мой. Мне нужен специалист. В некотором роде – хирург, который способен отрезать и при этом не навредить и даже в чем-то помочь пациенту.

– Но ведь тротил-то – не скальпель. И потом, хирурги бывают всякие. После некоторых столько покойников – военные позавидуют…

– И вы готовы до конца дней своих просиживать штаны в жалкой халабуде?! Разве это место для вас, пан Малкош?

– Отсюда всегда можно выйти на свежий воздух. Из тюрьмы вряд ли получится… К тому же мне очень не нравится тот неврастеник с топориком…

Харварду мой последний аргумент совсем не пришелся. Да я, собственно, уже и не надеялся переубедить его.

– Значит, так, – сказал мой гость. – Снимки я вам оставляю. Полюбуйтесь на досуге. Мы вернемся через две недели.

– Послушайте…

– Я уже все услышал, – оборвал он, – и понял: вы отказываетесь. Подумайте и, если не хотите умереть ночным сторожем, примите наше предложение… Всего хорошего.

Я опустился на стул. Я даже не слышал, как они уехали.

Похоже, я перебрал.

В кайф мне был настенный календарь, прикрывавший кусок отвалившейся штукатурки. До слез трогали заколоченные фанерой окна, обсыпанный трогательной старческой «гречкой» стол. Коллекция из трех разных кресел, вон на то, кожаное, я любил писать в детстве. Даже дверь в приемную была мне мила до всхлипа. А когда я подолгу вглядывался в здоровенную трещину на ее матовом стекле, мне хотелось рыдать и плакать.

Очами души так и видел я того, кто, постучавшись ко мне, умрет однажды от потери крови.

С неизъяснимой нежностью смотрел я на все эти мелкие недостатки.

Бахромой свисавшая паутина в пыльном углу будила мое творческое воображение. Временами мне мерещился в нем силуэт. Понятное дело, женский. Она была молодой, красивой и, конечно, слегка дрожащей от волнения. Молодые таинственные дамы, посещающие сизые от сигарного дыма офисы частных детективов. Они ведь, как правило, совершеннейший клубок нервов. Кому, как не им, стоять у дверей с матовыми стеклами, нерешительно взявшись нежными, чуть вспотевшими пальчиками за дверную ручку…

По правде сказать, я не выкурил в жизни ни одной сигары. Но ведь шеф охраной фирмы все-таки не частный сыщик из романов Раймонда Чандлера, и не для того же день и ночь работают польские спиртзаводы, чтобы я компостировал себе мозги несущественными несоответствиями. Я мечтал, господа. Мечтал о молодой, прекрасной, таинственной, холера, незнакомке!..

Вот тут-то двери и отворились со скрипом, и на пороге возникла моя мечта. Как жаль, что в этот миг ноги мои были не на столе, как у всякого уважающего себя Филиппа Марлоу,[1] а всего лишь на спинке кресла. Порядком ободранного, замечу.

– Пан Малкош? – вопросило видение. – Простите, я туда попала?

Туда. В самое яблочко. В сердце мое. Двадцать девических лет, ну может, самую малость больше. Двадцать сантиметров золотых, как в сказке, волос. Глаза как небо июля, и ресницы двадцатимиллиметровой, навскидку, величины. Двадцать сантиметров декольте, если считать от чуточку заостренного подбородка и туда, вниз. Стянутая лакированным пояском талия – опять же двадцать дюймов, и не больше. Темно-голубое платье с двадцатисантиметровыми рукавами. И двадцать! Двадцать покрытых интенсивно-бордовым лаком ноготков… И ноги, ноги! Ноги, величину которых могла измерить только высшая математика, ибо не могло быть таких длинных ног у такой сравнительно невысокой девушки!..

– Вам что, плохо? – участливо спросила она.

– Никогда в жизни не чувствовал себя так хорошо, – сказал я, отставляя стоявший у меня на бедре стакан на стол. В нем был лимонад. Допускаю, что разбавляют благородные напитки, как правило, жлобы, а не частные детективы, но ведь разбавлял-то я все же не водой из-под крана.

– Там у вас написано, что бюро открыто с восьми до четырнадцати, – сказала Супердвадцатка. – Я могу войти?

– А который час? – заволновался я. – Неужто больше четырнадцати?!

– Если б вы знали, как вы мне нужны, – произнесла она после некоторой паузы, озираясь. Лицо ее было задумчиво. – Вы что, переезжаете?

Я пошевелился, отчего мой так называемый офис заколыхался. Не вставая, широким великосветским жестом я предложил ей любое из трех моих кресел:

– Прошу вас сесть и рассказать мне все по порядку.

И она села, точнее сказать, вступила в тесный контакт с обивкой одного из моих раритетов, окончательно покорив мое сердце полнейшим отсутствием беспокойства за судьбу своего платья. Слезы подкатили к глазам моим.

– Не хотела бы пани выпить? Это снимает стресс.

– Ну разве что чуточку, – вздохнула она. И не было в этом ее вздохе ни капельки осуждения.

Я помчался в соседнюю комнату за вторым стаканом. Его могло и не быть, но он, к счастью, оказался на месте. Я наполнил его водкой от всей души – на три четверти. И она – нет вы только представьте себе! – она улыбнулась мне мягко, задушевно и этак по-свойски отлила половину налитого в мой стакан.

– За здоровье прекрасных дам! – как бывало в армии, воскликнул я, и моя фата-моргана сама потянулась ко мне со стаканом и чокнулась со мной.

У меня и без этой порции в глазах малость двоилось. Господи, клиент! Да к тому же еще и женщина. Молодая, красивая. Не выказывающая никакой неохоты выпить со мной. Сидю… сидящая в моем, курча бляда, кресле… И вообщ-ще…

Нет, похоже, я окосел. Малкош, кретин, ты чего себе позволяешь?! О каком таком «вообще» может идти речь, когда клиент… Или клиентка…

– Дорота Ковалек, – донеслось до моего слуха. – Я в общем-то еще учусь, но… Вот мое удостоверение.

– Пани фотоги… гиенична…

– Мы можем поговорить серьезно?

– Ну разумеется! Для этого мы здесь и встретились, милая па… то есть мой клиент, который нуждается в помощи, и я, который тоже… – Тут я чуть не смахнул со стола бутылку с остатками на донышке. Каким-то чудом я поймал ее у самого пола. – Пани не выпьет еще?

– Только чуточку… Слушайте, может, я зайду в другой раз? Часто вы так вот с утра пораньше?

– Утро, вечер… какое, в сущности, имеет значение?

– Ради бога, простите, я вовсе не хотела обидеть вас… Я могу поговорить с вами о Боснии?

– Мы можем говорить о чем угодно… Желание клиента – закон… И если мой клиент, то есть пани… Господи, у меня никогда не было такого красивого клиента… То есть я хотел сказать… О чем это мы?

– Мы о Боснии. – Голос у нее был мягкий, я бы сказал ласковый. Так и хотелось погладить ее, приласкать… Отнести на кушетку, прижаться, заплакать, забыть обо всем на свете… Босния… Ах ты, нехорошая девочка! Почему все красивые такие нехорошие?

– Понимаете, Босния – это… И вообще…

Комната покачивалась и плыла куда-то в сторону Балкан.

– Босния… Там ведь живут боснийцы. То есть мусульмане. Самые настоящие… Нет, правда. Вы только представьте себе – две жены… Три! Целый взвод жен, и все законные… И на кой черт это им, зачем?! У меня вот – ни одной. И я ни в кого, подчеркиваю, ни в кого не стреляю!.. Давай выпьем! Классная ты баба!.. Как это хорошо, что ты пришла ко мне…

Она улыбалась. Улыбалась и слушала.

Иглы, торчавшие из обтянутого плетенкой водительского кресла, были длиной в три сантиметра. Если учесть, что у мужчины средней упитанности слой мяса примерно такой же величины, тому, кто сел на них, я бы не позавидовал.

– Похоже, это кровь, – предположил я, приглядываясь к ржавому налету на иглах. – Неужели сработало?! А сирена?

Анджей Хрусляк, хозяин «тойоты», уж никак не был тем, кто испытал на себе действие моей ловушки: вся кровь его до единой капли была при нем. Судя по цвету лица, ее было даже больше, чем надо.

– Сирена?! – завопил он. – Да вся улица на ушах стояла. Она что у вас – корабельная, эта сирена?!

Тихая, вся в виллах и коттеджах, улочка с интересом слушала нас.

– Не хочу ничего слышать, – давился злобой пан Хрусляк. – В два часа ночи устроить такое светопреставление! А тут знаете кто живет?! Ну ладно, с соседями я как-нибудь объяснюсь, а как я объясню вот это? – Он указал пальцем на мое приспособление.

– Полицейские видели?

– Вся свора!

– Свора, вы говорите? – искренне удивился я. – Их было так много? И это из-за попытки угона?

Судя по всему, соседи у пана Хрусляка были действительно люди серьезные. Собственно, чтобы убедиться, достаточно было взглянуть на припаркованные у заборов тачки здешних оболтусов. А то и прислуги. Картину портили только мой серенький «малюх»[2] и какая-то старенькая «шкода» с помятым бампером.

– Вы понимаете, что натворили?! – Он вдруг перешел на шепот: – Этот фраер сыграл жмура. Копыта откинул. Вот здесь…

– Копыта…

Мой клиент был одет как Берлускони, а изъяснялся как уголовник. Но вовсе не форма его высказываний поразила меня. Поразило содержание. И даже очень…

– Ты что, глухой? У этого гада случился инфаркт, вот здесь. Вот на этом гадском месте. Из-за твоей холерной сирены… Или из-за того, что у него вся жопа была продырявлена!.. Я разговаривал с юристом. Так вот, если дело не удастся замять, мне знаешь, что светит?! Это же, считай, мокруха!.. – Сказанное до такой степени поразило самого пана Хрусляка, что он даже снова перешел на «вы». – Мы так не договаривались, пан Малкош. Труп – это уже слишком. Не знаю, может, все и рассосется, может, эти дырки в заднице не свяжут с инфарктом… Ну я, конечно, дал на лапу сержанту… тому, что писал протокол… Так вот знаете, сколько я ему дал? Семь сотен, курва!.. – Голос его опять окреп. – Все, что было в бумажнике!.. В общем, этот мусор про эти ваши иглы не написал… Так что с вас семьсот злотых, пан Малкош.

– С меня?! – Я чуть не поперхнулся. – И это после того, как у вас, пан Хрусляк, не угнали любимый автомобиль?! Мне, конечно, жаль…

Он не дал мне договорить:

– Жа-аль?! Ему, видите ли, жаль!.. А вот мне вас – нисколько!.. Вы эти семьсот злотых принесете мне в воскресенье. В зубах принесете. И снимете эту свою гадскую механику. И с машины, и там – на моем складе. Разговор закончен… Это чтобы я из-за какого-то идиота парился на нарах?!.

Руку мне пришлось срочно сунуть в карман. Она как-то сама собой сжалась в кулак.

– Но ведь я же показывал вам… И потом ни один прокурор, даже самый, как вы выражаетесь, гадский…

И опять он перебил меня:

– Все, хана! Конец базара. До воскресенья. А в понедельник я позвоню тому, кто мне порекомендовал вас… Я всем вашим клиентам позвоню! Всем, слышите?!

И я пошел в сторону ворот из кованого железа, из этаких невозможным образом выгнутых и переплетенных прутьев. Богатая, сытая, самоуверенная сволочь… Гад, ползучий гад, тронуть которого не было никакой возможности. Попробуй-ка тронь ядовитую гадюку!..

Я сидел в темном вагончике, любуясь смутным силуэтом поллитровки. В ней еще было. И если б я прибавил оставшееся к тому, что уже употребил, пан Хрусляк стал бы величиной с пробку от «Житней». Ну хотя бы в моем возбужденном воображении.

Когда я услышал этот звук, решение упиться в хлам еще окончательно не созрело. Сидеть и решаться я мог еще долго, еще часа два как минимум. И все же я встал. Я взял валявшийся в углу полуметровый кусок тяжелого кабеля, я взял его в руки и вышел наружу. Кто-то ходил по стройке. Опять. В третий раз за последние несколько ночей. Было темно и холодно. На электричестве у нас экономили, так что весь свет на территории был от соседнего здания. Но сейчас, в третьем часу ночи, света практически не было.

Ночной гость, который уже наказал охранную фирму «Марк-секьюрити» на тысячу баксов (мы ведь оплачивали украденное), проникал на стройку одним и тем же путем: через наваленную у забора кучу кирпичей. Так ему было удобней – спускаться на территорию как по ступенечкам. В том, что это был именно он, не было ни малейшего сомнения. Негодяй заявлялся на вверенный мне объект только в мое дежурство. Два его прежних визита могли бы сойти за случайность, но этот третий!..

Я положил на кирпичи несколько пустых консервных банок. Как ни странно, ловушка и на этот раз сработала. Бряканье уроненной железяки было для меня как пение военной трубы. И тут уж я показал класс. В первую очередь я метнулся к воротам. Спугнутые грабители, как правило, дают деру, и чаще всего в сторону своей автомашины. Бежать в панике они могут, разумеется, и на своих двоих, но что-то подсказывало мне, что тачка имела место. На худой конец, велосипед. Этот тип, спускавшийся на дело по кирпичикам, знал толк в удобствах и комфорте. Он просто должен был быть автомобилистом. Взобравшись на ворота, я осмотрел улицу. Из трех находившихся на ней машин одна показалась мне знакомой. Старенькая «шкода» стояла дальше других. Если бы спугнутый звоном бросился к ней, я бы увидел его бегущим по улице. Но на улице никого не было, и слава богу: вряд ли я смог бы догнать его после возлияния…

Спрыгнув на землю, я обошел стройку вокруг. Было хоть глаз выколи. К тому же дул ветер, заглушавший мои шаги. Я даже не крался, я просто шел. Шел и, честно говоря, не верил, что в здании кто-то есть. И тут я увидел свет, промелькнувший на втором этаже. Все дальнейшее было делом техники. В доме был черный ход. Вот к нему-то я и побежал, опять же вокруг здания. Фонарик я включил только на лестнице.

Тому, кто меня интересовал, света вполне хватало. На этот раз воровством он не ограничился. На втором этаже разгорался костер из сложенных штабелем дверных рам. Когда я заглянул в квартиру № 4, этот вандал уродовал стальным прутом оклеенную обоями стену. Она уже вся была изодрана. В строящемся доме мало что можно привести в полнейшую негодность так быстро и эффективно. По самым скромным прикидкам, касса моего работодателя лишилась еще нескольких сотен баксов. А ведь расходы господина Марковского были в каком-то смысле и моими расходами.

Я хотел с ходу врезать ему по башке. Увернулся он в самый последний момент. Кабель со свистом обрушился на плечо вредителя и рикошетом сокрушил его челюсть. Мгновением позже кто-то из нас опрокинул стоявший на полу керосиновый фонарь. Тот, кому я, похоже, сломал ключицу, чуть не сшиб меня, когда рванул на лестницу. Ударившись о косяк, он, громко вскрикивая от боли, побежал вниз по ступенькам.

Я уже был в каком-то метре от него и на этот раз наверняка не промахнулся бы, если б не другой, свалившийся мне на голову с третьего этажа, с ломом в руках. Я так и не достал преследуемого. Кабель уже был у меня над головой, когда тот, неизвестно откуда взявшийся, попытался размозжить мою голову. Свободной рукой я успел перехватить другой конец кабеля, и лом, скользнув по нему, врезался в стену. Собственно, заминка и спасла того, ушибленного мною. Новый противник оказался помоложе и пошире меня в плечах. К тому же он был совершенно трезвый. Впрочем, это не спасло его. Внезапно отпрянув – благо было куда! – я ударил его коленом в подбрюшье. Придурок с ломом крякнул, согнулся пополам, вот тут я и врезал ему по темечку кабелем. Это было что-то из области бильярдных фокусов. Голова его, отскочив от собственного лома, – классический свояк! – ударилась о стену. Я сверху врезал по ней левой, а когда он, вытаращив глаза, скрючился, поддел его коленом снизу. Лом, звякая, покатился по лестнице, а мой противник завалился на костер из дверных рам. На этом наш поединок и закончился. В дальнейшем бил только я, причем поначалу потому, что таких ублюдков бить надо, а потом уже с целью погашения его загоревшейся одежды. Может быть, со стороны это и не выглядело очень уж эффектно: бить лежачего всегда как-то неудобно. Но того, кто мог бы упрекнуть меня, на поле боя уже не было, и я попытался догнать его. Сбежав по лестнице, я, перепрыгивая через лужи, помчал к забору, к той куче кирпичей, которая любителю настенных художеств так приглянулась. С какой-то непостижимой легкостью я взлетел на ее вершину, перевалил через забор и спрыгнул на улицу. Опомнился я, когда был уже на полпути к тому самому дальнему и подозрительному, как мне казалось, автомобилю. Он-то и сбил меня с толку. «Шкода» стояла на прежнем месте, ушибленного в поле моего зрения не было. Да и гнаться за ним мне почему-то разом вдруг расхотелось. Слишком уж быстро он исчез. И только я подумал о том, что побежал он в другую сторону, как совсем уже близкая тачка заверещала вдруг стартером, завелась и, словно поперхнувшись, заглохла. И, уже схватившись за дверную ручку, я вспомнил, где видел этот драндулет с помятым бампером.

– А ну отвали! Отстань, кому говорят! Ты что, сдурел?! – рявкнул субъект, сидевший за рулем.

Весу в нем было от силы килограммов пятьдесят. Я без труда выдернул этого хмыря, с комплекцией среднего вьетнамца, из его личной автомашины. Я хотел уже было пустить в ход кабель, но он завопил так, что мне стало не по себе. Ну не кричат так от боли. И от страха кричат как-то по-другому. Так надрываются люди, находящиеся в состоянии крайнего возмущения. Ну, к примеру, сдернутые вами с вокзального унитаза, на каковом они сидели, держась за ручку.

– Кто-о! Кто послал тебя, сволочь ты этакая? Говори, га-ад!.. – Я изо всех сил треснул кабелем по крыше «шкоды». – Колись, курва мать!

– Я… я ничего не знаю… Отстань от меня! Ради всего святого, отстань!.. Клянусь… детьми клянусь, женой: я не хотел тебе сделать ничего плохого! Ну честное слово!

Он был как вчерашний студень на подоконнике. Его трясло. Я отшвырнул дохляка и врезал кабелем по ветровому стеклу. И в тот миг, когда стеклянное месиво сыпануло в салон «шкоды», я окончательно опомнился. Минутку-минутку, а как же перебитая ключица, сломанная челюсть?! Где кровь, господа?!. Нет, я гнался вовсе не за этим желудочником…

Я схватил его за куртку:

– А тебя, кто тебя сюда послал, Харвард?!

– Какой еще Харвард?! – ужаснулся хозяин «шкоды». – Клиент! Просто мой клиент. Он иностранец! Он говорит по-английски, только как-то странно!.. Может, он русский? Но я не знаю, ей-богу, не знаю!.. Пан Малкош, мамой своей клянусь: я никогда никому ничего… Я должен был только следить за вами! Только следить!..

Да, именно там, возле дома пана Хрусляка, я и видел проклятую тачку. Одно воспоминание о негодяе, потребовавшем с меня семьсот злотых, помогло справиться с быстро дающими ростки в душе угрызениями совести.

– Ты кто, ты детектив? – Я намеренно не употребил так и лезшего на язык слова покрепче. Если бы мой клиент предложил мне последить за кем-то, разве я отказался бы? Да напротив, с радостью. – Документы у тебя есть?

Документы у него были. И паспорт, и лицензия на право заниматься тем, чем он занимался. Обе ксивы были оформлены на некоего Юзефа Куровского, проживавшего в Кракове на улице Кручковского. То есть в Новой Гуте. Адресок был еще тот. Моя контора находилась в куда более респектабельном районе.

– Ну и зачем ты следишь за мной? – Я бросил его документы в салон «шкоды», на засыпанное стеклом водительское кресло.

– Клянусь честью, не знаю. Он сказал мне следить за вами, вот я и… Он не сказал зачем… То есть он сказал, чтобы я особо обратил внимание на ваших женщин, ну на тех, с которыми вы, пан Малкош, контактируете, но это так, в общих словах, без конкретики…

Бред какой-то. Я даже забыл пнуть ногой этого Куровского.

– И который день это продолжается?

– Девятый… Пан Малкош, отпустите меня!..

– Как он выглядит, ну ваш… русский? На чем ездит?

– Такой невысокий, темноволосый, лет сорока. Одет как все. Зеленая куртка, брюки. Брюки, не джинсы, ну такие обыкновенные, с отворотами внизу. И ботинки, военные ботинки, тяжелые… Только не наши, не польские. Знаете, я даже удивился: вроде бы серьезный человек, а ботинки как у скина… А машину его я не видел… Вот…

Я ждал продолжения исповеди. Но Куровский вдруг замолчал.

– Ну? И дальше что?

– Понятия не имею. – Брови у него сошлись на переносице, лицо помрачнело.

– Только что кто-то хотел поджечь мой объект. Слушай, если не хочешь выглядеть как твоя тачка…

– Бить меня будете? – В его голосе была горечь. Горечь, но никак не страх. – Слушайте, шли бы вы вместе со своими кулаками на службу. Там ведь, кажется, еще горит что-то… И вообще. Я бы вам, пан Малкош, не советовал…

– Так вы с ним по-английски говорили? – Я повторил вопрос на языке Шекспира и футболиста Бэкхема. – Ты английский-то знаешь, урод?

– Да отвали ты!..

Он выругался по-польски. И похоже, совершенно перестал бояться меня.

Я сделал последнюю попытку:

– А Харвард? О Харварде ты что-нибудь слышал?

Он не ответил. С треском захлопнув дверь своего драндулета, он завел мотор, показал мне соответствующий палец и уехал.

Я не особо удивился, когда, возвратившись на стройку, не обнаружил поджаренного «свояка». А то, что вызванные мною легавые возникли на стройке только вместе с восходящим солнцем, было и вовсе в порядке вещей. Во всяком случае, я по этому поводу как-то не опечалился. С ними или без них, в четыре часа утра или в шесть, но я уже был, в сущности, готов. Я спекся. Я сам поджарился на том кострище из дверных рам. Гашение того, что от них осталось, стало первым и последним моим подвигом на ниве охраны вверенной мне частной собственности. Дух я перевел лишь после того, как молодцы из комиссариата запаковали меня в свою тачку с решетками и повезли куда следовало. До девяти утра я куковал в камере, вполне, замечу, комфортабельной, потому как одиночной. Следующий час я провел на лавке у кабинета комиссара Хыдзика, который поначалу возжаждал увидеть меня, а потом почему-то передумал. В конце концов я дождался. Едва я переступил порог, пан комиссар закричал:

– Сегодня ночью вы избили пана Куровского, а также варварски разгромили принадлежащий ему личный транспорт. – Сопя, он уселся в кресло поудобней. – Где пан Куровский?

Тут уж я действительно удивился:

– Понятия не имею, пан комиссар. Судя по всему, вы встречались с ним уже после меня.

– Вы ему угрожали! – Комиссар Хыдзик полез в ящик письменного стола, а потому не мог видеть, как глаза мои округлились. – Вы подвергали его насилию, вы надругались над его собственностью, вы запугивали его. И вот пана Куровского нет здесь.

– А должен был быть? – поинтересовался я. Пан комиссар пропустил мой вопрос мимо ушей.

– Это нехорошо! Это очень нехорошо выглядит, пан Малкош! – Он глянул на меня исподлобья.

Пану комиссару было лет сорок, и он выглядел бы вполне нормально, если б не его дурацкие усы.

– Что вы можете сказать по этому поводу?

– Я охранял стройку, пан комиссар. В три часа двадцать минут двое неизвестных проникли на ее территорию, подожгли сложенные штабелем дверные рамы и начали портить свеженаклеенные обои. Я попытался остановить хулиганов. Завязалась драка, и тот, что постарше, личность которого мне не удалось идентифицировать по причине темноты, побежал в ту сторону, где стоял автомобиль пана Куровского. Во всяком случае мне так показалось, потому что была ночь, пан комиссар. Преследуя убегавшего, я вдруг услышал, как заработал мотор принадлежавшего пану Куровскому автомобиля марки «шкода». Это усугубило мои подозрения. Я решил, что человек, попытавшийся поджечь вверенный мне объект, пытается скрыться от меня на транспортном средстве. Вот поэтому я, находясь в состоянии сильнейшего стресса, а также в целях самообороны, вытащил вышеупомянутого Куровского из автомобиля заграничной марки…

– Вы что, издеваетесь, Малкош?! Здесь не суд и не балаган! Здесь комиссариат полиции! – Усы у него воинственно встопорщились. – Где Куровский, я спрашиваю?

И я чистосердечно признался пану комиссару:

– Не имею ни малейшего понятия.

Пан Хыдзик засопел:

– Надеюсь, Куровский отыщется целым и невредимым. Ваше счастье, Малкош, что он не успел написать жалобы. Вы бы у меня отсюда не скоро вышли…

– Пан комиссар, – сказал я, – после сегодняшней ночи я, кажется, потерял работу. Я просто печенкой чувствую, что мне придется подыскивать новую…

На том мы и расстались.

Из троих работяг, с которыми я переговорил, вернувшись на стройку, один уже считал меня уволенным, второй предположил, что меня сегодня же вышибут из «Марк-секьюрити», а третий и вовсе смотрел на меня как хирург, встретивший за дверьми операционной свежеиспеченную вдову. Это он рассказал мне, что в 7.00 утра прораб обнаружил перед запертыми воротами всех работавших в дневную смену. Трудящиеся ждали, когда их впустят. В 7.30 мужики, у которых была почасовая оплата, наорались досыта, а прораб перекусил наконец цепь клещами. В восемь с копейками ситуация опять усугубилась: на стройку прикатил багровый от бешенства Марковский. Они с прорабом начали на всю улицу выяснять, кто, кому и сколько «капусты» должен. Дискуссия закончилась тем, что Марковский на полном серьезе предложил завести бульдозер и выпихнуть мою малолитражку за пределы стройки, поскольку она вдруг почему-то всем начала мозолить глаза и мешать. Далее шеф детективного агентства и мой работодатель обнаружил в куче мусора пустую поллитровку. В ход тотчас же вступил метод дедукции, благодаря которому пан Марковский пришел к выводу, что я скорее всего лежу где-то в ближайших кустах, упившись вусмерть. Мой шеф завопил на всю окрестность, что это всё, конец, с него хватит, он видал меня в гробу и я должен немедленно явиться к нему на ковер, когда прочухаюсь. После этого он плюнул и уехал, скрежеща коробкой передач, как зубами.

Беды, как известно, ходят парами. Следующие два часа у меня ушли на то, чтобы завести «малюха». По дороге домой я вспомнил вдруг, что не ел с вечера, а в холодильнике у меня только сахар, печенье и мешочек картошки, что было не так уж и плохо, если учесть тот факт, что холодильник мой давно не работал. Я поставил тачку у дома и в магазинчике через улицу купил самую дешевую пиццу с мясом и лук. Потом я перешел улицу, поднялся пешком на четвертый этаж и напрочь потерял аппетит.

Перед дверьми с табличкой: «Охранное агентство. Пиротехнические услуги. Инж. Марчин Малкош. Часы работы 8 – 14» – стоял пан Марковский.

– Соизволили наконец появиться! – Нет, он не кричал на меня, но все находившиеся в этот миг в доме могли бы сделать не подлежащий сомнению вывод, что появляться здесь мне не следовало. – Ну и где вы были? На службе или поблизости от нее?

– Скорее на некотором отдалении, – буркнул я, имея в виду комиссариат полиции.

Я попытался обойти пана Марковского, и тщетно.

– А ну дыхните! Дыхните, черт бы вас побрал! – Глаза у шефа были белые от ярости.

– Но вы, кажется, уже не работаете в дорожной полиции, пан сержант, – мягко заметил я. – Пора бы отвыкнуть от прежних привычек.

– А вы уже не работаете у меня, – рявкнул Марковский. – Всё! Конец выпивкам за мой счет! Чтобы из-за какого-то алкоголика я… Ты знаешь, что я сегодня по твоей милости попал на тысячу триста зеленых?!. И это за одну ночь!.. И знаешь, кто мне вернет эти деньги? Ты, Малкош!..

– Насколько я понял, вы увольняете меня, – сказал я, пытаясь сменить тему.

– Я вышибаю тебя ногой под зад! А еще я сделаю все, чтобы эту твою контору закрыли. И навсегда, сволочь ты этакая!..

Странное дело, мне каким-то образом удалось сдержаться. Более того, мне доставляло даже некоторое удовольствие смотреть на него. Еще немного, и моего бывшего шефа хватила бы кондрашка. У него тряслись руки. Его колотило.

– В таком случае, – спокойно сказал я, – вы, пан Марковский, будете сами разыскивать тех типов, которые сегодня подожгли стройку. Будучи уволенным, я не обязан…

– Думай, что говоришь, идиот! Я эти деньги вытрясу из тебя. Я достану их у тебя из жопы…

Его тираду, как птицу в полете, остановила медленно, с одышкой, взбиравшаяся по лестнице сухонькая седовласая старушка.

– Смотри у меня, Малкош, доиграешься! – прошипел пан Марковский.

Он повернулся и трусцой посыпался по ступенькам, даже не попытавшись уступить дорогу пани Марии Элеоноре Поплавской, семидесятилетней хозяйке дома, в котором я проживал. Я чуть было не последовал примеру своего бывшего начальника. Если уж пани Поплавская взобралась на такую высоту, у нее был повод.

– Вы не заплатили за сентябрь, пан Малкош, – заскрипела старая карга.

– Но я же всегда платил вовремя. И потом, позавчера опять не было воды, – несколько невпопад возразил я.

Глуховатая пани Поплавская слышала только то, что ей было нужно.

– Есть много желающих занять этот апартамент, пан Малкош!

Апартамент! Нет, вы только подумайте!..

– Ради бога, не волнуйтесь, я заплачу. В самое ближайшее время. Завтра. Или послезавтра…

– Как на женщин, так у пана деньги находятся, – заскрипела пани Мария Элеонора. – Так и ходят, так и ходят одна за другой…

Сокрушенно покачав головой, она пустилась в обратный путь, кряхтя, вздыхая и бормоча что-то себе под нос. А я так и остался стоять у дверей, соображая, с кем она меня спутала. Неужто с теми тремя студентами этажом выше?

Я оставил сумку с провизией у дверей (что бы там ни говорили о нашей развалине о пяти этажах, воров тут до сей поры не было), так вот, я оставил свою сумку и спустился в магазинчик напротив, где и приобрел стограммовый «мерзавчик». Я хотел купить чекушку, но денег, увы, не хватило, а брать водку в кредит я как-то не решился. «Не настолько низко ты пал, Малкош», – сказал я себе. Хотя не было никакого сомнения в том, что пал я достаточно низко. Водку я выпил еще по дороге, точнее сказать, на лестнице. Оправданием мне послужила мысль, что уважающий себя мужчина не должен возвращаться домой с такой жалкой пародией на бутылку. Доставая ключ у входных дверей, я с изумлением обнаружил, что оставленная мною сумка исчезла. Это настолько поразило меня, что я даже не заметил: дверь открыта. Мало того, в прихожей горела лампочка. Щурясь от слепившего глаза света, я разглядел в глубине помещения сидящее на лавке странное существо, голова которого состояла как бы из двух частей: из огромных солнцезащитных очков и копны черных волос, каковых было такое великое изобилие, что лицо гостьи казалось худеньким и бледным.

Какое-то время мы смотрели друг на друга одинаково неуверенно.

– Пан Малкош? – Вопрос и обстоятельства, в которых он прозвучал, что-то смутно мне напомнили. Молодая – хотя, если присмотреться, и не очень уж – дама и нетрезвый – но опять же не очень уж чтобы – владелец того, что именовалось охранным, прости Господи, агентством.

– И что на этот раз? – глуповато ухмыльнулся я. – Зондаж?

Она непроизвольно поправила очки.

– В каком смысле?

– Я имею в виду зондаж общественного мнения. Или вы по поводу страховки? – Тон моего вопроса был вполне доброжелательным. – А может, вы ко мне… по делу?

– Да! – Она даже подскочила со своего места. – Я к вам по делу, пан Малкош!

Только теперь я разглядел, что она довольно-таки крупных размеров. И говорила она как-то странно. Честно сказать, впервые в жизни я говорил с женщиной задирая голову. Нельзя сказать, что она была намного выше меня (кстати, на ней были туфли на шпильках), просто это был тот самый случай, когда не только рост женщины – проблема. Она была крупной, так сказать, во всех своих проявлениях, а ее бежевый костюм еще больше это подчеркивал. И вы знаете, ни по какой шкале размеров ее нельзя было отнести к полным или дурно сложенным. Вряд ли она добилась бы успеха на конкурсах красоты, но мужикам такие бабы нравятся, это точно.

Но в том-то и дело, что мужиком я себя как-то не ощущал.

– Нет-нет, только не сегодня. В смысле, не сейчас. – Я сначала сказал это, а потом стал думать: а что это я сказал? – Сегодня у меня нет времени.

Она сделала полшага ко мне. Слишком много для такого тесного помещения.

– Но я не местная. Я не из Кракова. – Только в этот момент я заметил туристическую сумку, стоявшую на полу, и притулившийся к ней мой пакет с покупками.

– Мне очень жаль, – сказал я совершенно искренне, – но я должен уйти.

– Надолго? – Моя гостья занервничала, и сразу стало заметно, что она не только не краковянка, но и не полька.

– Ну, скажем, до завтра меня не будет.

– До восьми часов ноль-ноль минут?

– Это уж как минимум. – И тут вдруг я с легкой укоризной сказал себе: да не тебя не будет, а у тебя не будет, и уже никогда в жизни, дурень ты этакий! Она была как шикарная шкатулка за стеклом дорогого бутика. И я смотрел на нее глазами ребенка из многодетной семьи клошара из-под парижского моста. Наверное, потому я и сказал: – Да и какая разница? Я не принимаю новых заказов. У меня вообще нет времени.

И в контексте занюханной истины, что время – это и есть деньги, я ей даже не соврал.

– То есть это значит: вообще не приходить? – довольно-таки спокойно вопросила она.

Костюмчик, туфли, белый свитерок – все это было куплено явно не в комиссионке, правда и не вчера, и даже не на прошлой неделе. При таком достатке мадам могла бы обратиться в фирму посолидней. А она дожидалась меня. Здесь, в этой вот засранной прихожей, где все и слепому видно. Интересный факт…

– Пани хочет что-то взорвать? – поинтересовался я на всякий случай. – Или кто-то хочет взорвать пани?

– Нет.

– Тогда извините, мне надо идти. У меня назначена встреча.

– С кем?

Подобный вопрос имела право задать разве что жена. Судя по всему, гостья деликатностью не отличалась.

Моя улыбка как-то сама собой стала ухмылкой.

– С любовницей, – сказал я.

– Вы ее любите? – Моя шутка отскочила от нее, как теннисный мячик от бетона. Я вдруг почувствовал, что этот разговор мне надоел.

– А вы что, монашенка в штатском? – Я даже не стал ждать ее ответа. – Нет, не люблю. Я просто пользуюсь ее услугами.

Кончики ее губ дрогнули.

– Естественно. Для этого и нужны женщины. Она красивая?

Ну не могло же богатство так испортить человека! Или до нее дошло, что я пьян?

– Сойдет, – сказал я. – Она такая… обтекаемая. Как литровая бутылка…

Изысканной мадеры в фирменном сосуде, чтобы угостить ее, у меня не было.

– И этого достаточно?

– Я не максималист. Могу довольствоваться тем, что есть.

– Значит, вы ее фактически не любите, – вздохнула она.

– Какая разница. Она нужна мне… Хозяйка туристической сумки ненадолго задумалась. Особой радости у нее на лице не было.

– А если никакой разницы, – подумав, сказала она, – зачем же кроссовки топтать?

– Да я ведь ухожу не джоггингом заниматься!.. – Нет, она, кажется, достала меня.

Странным был наш разговор. Должно быть, поэтому я никак не мог его закончить.

– Ну да, не джоггингом… Именно так я и поняла. Может, войдем? – Неизъяснимая мягкость была в ее голосе, в жесте руки, указующей на дверь моей конторы. – Мне очень нужно поговорить с паном.

– Ну не хочу, не могу я говорить с вами… Ну не до этого мне сейчас. Понимаете, я выпил… Так уж получилось…

– Тогда мы и не будем разговаривать…

О, этот голос!.. Только последний кретин не понял бы, на что она намекала. Секунду или две я недоверчиво пялился, как полудурок, который вытряхнул из ведра на помойку мусор и вдруг увидел в дерьме золотой слиток. Потом наступила реакция.

– Вас послал Харвард? – Я отступил, пряча руки в карманах.

– Харвард?! – Ее брови полезли на лоб.

– В постель мы с вами не ляжем, – сухо сказал я. – А ну кругом и шагом марш отсюда! А если кто спросит, скажи, что ты не в моем вкусе. Скажи им, что настоящие мужики предпочитают блондинок.

Она уже не улыбалась. Но и уходить, похоже, была не намерена.

– А что же делать брюнеткам? – Она глянула на меня исподлобья.

– Ну знаете… – Честно говоря, я уже и не знал, что ей сказать. – Слушайте, пани, шли бы вы отсюда… – Слово «пани» в этой фразе было явно лишнее. – И вообще!.. Короче, мне надо уходить, черт бы вас побрал!..

Она до того оторопела, что даже не выскочила за мной на лестничную клетку. И не крикнула вслед, когда я, рискуя проломить хлипкие деревянные ступени, сбегал вниз.

Я прошел через кабинет в помещение номер два – комнаты в моем логове располагались аристократической анфиладой, – в комнатуху, которую некоторые клиенты могли принять за оружейную комнату. На самом деле это была моя спальня. Я переступил ее порог и замер. То самое, что, нелепо скукожившись, чернело (или белело) у моего наполовину раскрытого дивана, было вовсе не опрокинутым креслом и не кухонным шкафчиком, свалившимся вдруг – но в общем-то совершенно закономерно – с едва державшегося в стене гвоздя.

– Это вы, пан Малкош? – услышал я.

Есть, есть оно в жизни – упоение! Упоение собственными силами, в частности когда водку запиваешь исключительно пивом. Оно пошевелилось – это нечто у дивана, – и я услышал вздох и повторный вопрос и голос с каким-то легким акцентом, скорее всего балканским. Будь я настоящим детективом, я бы, конечно, сразу же вытащил кольт из-за пояса. Но я, точнее, тот, кого она назвала паном Малкошем, как последний дилетант, щелкнул выключателем.

Комната выглядела ужасно. Честно говоря, и раньше о ней нельзя было сказать ничего хорошего, но я как-то уже привык к фигурным пятнам протечек на потолке, к отклеившимся обоям, к шифоньеру, дверцу которого нельзя было закрыть без газеты. В глаза бросались новые детали: раскисшая пицца на столе, рядом с ней нарезанный кружочками лук на доске, настежь открытый шкаф, он же шифоньер, и положенная на ночной столик пачка старых журналов из этого шкафа.

– Вы должны вызвать полицию, – сказала она.

На этот раз она выглядела совсем не так уверенно, как прежде. Сидя на корточках рядом с двуспальной лежанкой и подпирая полуприподнятую половину ее коленом, не была похожа на женщину из высшего общества. Последние вряд ли наносят визиты в ночных рубашках. И у них уж наверняка не бывает фонарей под глазами.

– А на кой черт мне полиция? – не понял я. – Я уж как-нибудь сам справлюсь… Господи, до чего же гудят ноги… Или это голова?

– Вы ничего не понимаете. – Она навалилась грудью на драную обивку дивана. – Там… там бомба!

– Бомба? Ну да, – хмыкнул я. – Полураздетая секс-бомба в соблазнительной позе…

– Я не шучу, – процедила она сквозь зубы.

Сейчас, когда на ней не было черных очков, я мог полюбоваться не только уже отдающим желтизной синяком у нее под глазом, но и самими глазами. Цвета светлой бронзы, они были довольно-таки оригинально расставлены. По-восточному широко.

– А думаете, я шучу? – Хорошее настроение не покидало меня. – Проникновение на чужую жилплощадь – это пахнет статьей. И ночная рубашка вам не поможет. Как вы сюда попали?

Нельзя было не отдать должное ее настойчивости. Хотела войти ко мне и поговорить – и добилась этого!

– Там, под диваном, что-то есть. Если это не пан спрятал…

– Я в такие игры не играю, – отрезал я, подходя к шкафу. – Позвольте полюбопытствовать, а что вы тут искали?

– Что… что вы там делаете? – Повернуть голову ей было крайне трудно.

– Проверяю, не рассохлись ли дверцы.

Я снял с вешалки широкий офицерский ремень и хлестнул им по шкафу. Акустический эффект превзошел все мои ожидания.

– Пшепрашам, пани, – извинился я.

– И ничего тут нет смешного.

– В этом вашем борцовском поединке с моим диваном – тоже. Но я ведь молчу.

Она показала глазами под диван:

– Если это сделал пан, то пусть пан скажет. У меня уже сил нет. Семь часов… Знаете, как у меня все болит?

– Послушайте, я малость выпил. – Я подошел к ней поближе и попытался улыбнуться. – И я устал. Я уже двадцать семь часов на ногах. Мне бы сейчас прилечь. Ну будьте хорошей девочкой: одевайтесь и идите отсюда…

– Вы не понимаете…

– Понимаю! Я все понимаю: твой шеф сначала показал мне палку, а теперь тебя – сочную, сладенькую морковку. Как тому ослу… Старый как мир номер!

– Мой шеф?!

– Ну твой патрон, если хочешь. Ты ему скажи, что все у нас было как надо. А то еще не заплатит тебе… за работу. Это ведь не проверить…

Я присел, опершись спиной о подъемную часть дивана. Лицо подпиравшей ее женщины было рядом, совсем рядом. Брезгливую гримасу, искривившую ее губы, я разглядел хорошо. В ответ я по-волчьи ощерил зубы.

– Больно! – простонала черноволосая. – Не напирайте на диван, умоляю!..

– Знаешь, у меня вместо мозгов свиной студень. Я чего-то не схватываю…

– Вызови полицию, пьяный придурок! – В ее голосе послышались плачущие нотки. Диван у меня был и вправду тяжелый. – Позвони, или мы сейчас взорвемся вместе…

– Секс-бомба бабахнет? Ну хорошо, хорошо, раз ты такая добросовестная, можешь остаться на ночь. Но только уговор: передай Харварду, что я все равно не согласен. Передашь?

– Не-ет! – выдавила она. – Я не понимаю, о чем вы говорите.

– А я не могу лежать в постели с женщиной, до такой степени неискренней со мной…

Я попробовал облегчить ее тяготы. Хотя бы частично. Подъемная часть старой развалины, на которой я спал, весила около тонны. Вместе с грудями, каковые на ней возлежали. Фиксатор давным-давно не работал. Диван у меня постоянно находился в рабочем положении.

– Прошу вас, постарайтесь сосредоточиться, – прошептала она. – Извините за то, что вошла к вам без спросу. Я сделаю все, что вы захотите, честное слово!.. Только умоляю, слезьте, пожалуйста, с моей ноги и позвоните в полицию. Или скажите, что это розыгрыш. Я не знаю, что у вас там с этим вашим Хер…

– Харвардом, – подсказал я.

– Я не знаю, как там у вас принято. Если вы так шутите, конечно, ваше дело. Я не обижусь… Только, ради бога, помогите мне. Больно, так больно…

У нее были влажные глаза. И тонюсенькие, как паутинки, морщины в уголках. Она была слишком взрослой девочкой, чтобы с таким упорством играть во что-то, не сулящее ей успеха. Я обдумал диагноз и быстро сунул руку под лежавшую на матрасе подушку.

– В чем дело? – Она не сразу сообразила, но поскольку, в отличие от меня, была совершенно трезвой, растерянность не продлилась долго. – О господи!.. Вы что, думаете, я пришла вас…

– А почему бы и нет? Почему бы не положить туда чего-нибудь остренькое. Ножичек, к примеру…

Она горько усмехнулась:

– А моя ночная рубашка? Вы как это себе представляете: я слышу, кто-то идет, прячу под подушку нож, приподнимаю эту холеру, сажусь на корточки… Сижу и думаю: «Сейчас он войдет, удивится, подойдет ко мне… А я его в спину, когда отвернется!..» Так?

– Логично, – одобрил я.

– Нет, это не логика, это идиотизм. Куда проще встать в прихожей у дверей, чтобы сразу и в сердце!..

– Могли бы и не успеть. У меня хорошая реакция.

– А переодеться в ночнушку успела?

Я хмыкнул:

– Кто вас знает, может, вы профессиональная модельерша. Или стриптизерша. – Я возражал уже больше по инерции. – Они переодеваются быстро, быстрее, чем солдаты в армии.

– Слушайте, суньте лучше голову под кран. Я ведь правда не шучу.

– Хотите, чтобы я захлебнулся? – Уже нужно, нужно было останавливаться, но пикировка была мне в кайф.

– Вы опять?! – ойкнула моя посетительница. – Лучше уж давайте о моей ночной рубашке.

– Классная рубашка, – похвалил я. – Немножко длинноватая, чуточку старомодная, но, наверное, так и задумано. Клиент ожидает черт знает чего: кожаных плетей, ремешков, сексуальных безобразий, а тут вдруг совершеннейшая скромность…

– Вы угадали, – процедила сквозь зубы жгучая брюнетка с синяком под глазом. – Все так и есть. Только раздеваться, как у вас в армии, я не умею. Для того чтобы все с себя снять, требуется время. Слышите, кретин? Даже если б вы ползли по лестнице на карачках…

– Ну, здесь вы что-то путаете! На карачках это не я, это, скорее, вы…

Моя ухмылка стала вроде спускового крючка. Необъяснимым образом она высвободила свое многострадальное колено, в результате чего крыло дивана всей чудовищной тяжестью легло на ее левую грудь. Далее она, согнув ногу до предела, вдруг распрямила ее с неуловимой для глаз быстротой. Диван даже не дрогнул, а вот я, ударенный пяткой в лоб, отлетел через всю комнату, под окно.

Очнулся я на полу.

– Ну, теперь-то вы, надеюсь, видите это? Там, сзади… в глубине?

И я сначала увидел, а потом, когда по-пластунски подполз поближе, присмотрелся к увиденному повнимательней.

– Эти журналы лежали в шкафу, – сказал я, имея в виду рассыпанную по полу прессу. – А еще минуту назад – на столике…

Увы, опрокинутый столик оказался на траектории моего полета.

– И вы больше ничего не видите?!

Пакетик с контрацептивом был на виду, среди изданий, которые приличным гостям лучше не показывать. Всю эту мерзость, между прочим, я прятал на самом дне ящика с бельем.

– Это не мое, – сказал я, стараясь не смотреть ей в глаза. Я смотрел на пакетик, она тоже.

– Знаю. Это я купила, – созналась Черновласка.

Какое-то время комнату наполняла тишина ватной консистенции. Я не притрагивался к пакетику, и чем дольше он лежал между нами, тем неприличнее выглядел.

– Мы же не дети, – пояснила она. – Давайте отложим эти глупости на потом. Была бы признательна пану, если б он в конце концов посмотрел под диван. Там что-то есть…

– Вы положили презерватив на столик, и он упал. – Ничего более глупого сказать было нельзя. – Вы что, специально…

– О господи!.. Это у нас такой народный обычай: когда приходят в гости, переодеваются в ночное белье и кладут пачку… этих на столик у постели… Да посмотрите же наконец, что там!

Делать было нечего. Я лег на живот рядом с ногой в снежно-белом носочке. Удивительное дело, он был девственно чистым даже на подошве. О нет, не в них она пришла ко мне. Скорее всего носки были особым, секретным компонентом плана, с помощью которого меня собирались оболванить.

– Нет там ничего, – сообщил я, обозрев скомканные простыни, подушку и свою пижаму, почему-то оказавшуюся на полу.

– Неужели не видите?! Там, где защелка! Я начала поднимать диван, а оно как стукнет, нехорошо так… Ну, знаете, как это… Я туда заглянула, а оно там…

– Вы мне загораживаете, – буркнул я. – Ногой загораживаете…

Я придвинулся к ней совсем уж близко: мое ухо коснулось ее ноги. Я заглянул и затаил дыхание и медленно, одними глазами, проследил, куда тянется леска. На тот гвоздик я поначалу не обратил внимания, ища чего-то более существенного. Не зря же она просидела, скрючившись, семь часов подряд.

Эта штука оказалась совсем не там, где я ожидал ее увидеть. А гвоздик и вовсе!.. Он торчал как раз посреди доски, за которой находились пружины. Теоретически он мог находиться там со времен Гомулки и Циранкевича, когда и был произведен мой антик. Но во-первых, даже тогдашняя, напрочь оторванная от реалий жизни экономика не практиковала забивание гвоздей шляпкой вперед. Во-вторых, кто-то потратил время, чтобы затупить острие гвоздика. Ну и в-третьих, я бы уже давно разодрал подушку, зацепившись об это паскудство.

– Что вы там делаете? – прошептала потерявшая терпение черноволосая колдунья. Да-да, я так и назвал ее про себя – «колдунья», ибо, как полагалось сказочному персонажу, она одарила меня двумя совершенно бесценными дарами. Первым ее даром была, сами понимаете, любовь. Ну не очень чтобы сказочная, но уж точно – практически с первого взгляда. Ценность другого дара не имел права подвергать сомнению никто из живущих на свете. Жизнь – штука стоящая, а уж тем более для того, кому ее подарили. Точка. Абзац.

Был еще один подарочек, который я мог бы приписать колдунье, но уверенности в том, хочу ли быть трезвым, у меня не было.

– Вы что, заснули?

Слишком долго я лежал без движения.

– Зачем вы пришли?

– Я… я хотела нанять вас, – осторожно ответила Черновласка. – В качестве детектива. То есть… ну, не совсем детектива…

– Ясно, – сказал я.

Поднявшись на ноги, я на глаз прикинул расстояние между полом и приподнятым крылом дивана. Я подтащил кресло, установил его рядом с потенциальной работодательницей и снял с полки стопку книг.

– Вы что-то сказали? – спросила она.

– Я берусь за ваше дело.

Только сейчас у меня хватило мужества посмотреть ей в глаза.

– То есть… Но я ведь не рассказала еще пану, о чем…

– Потом, – перебил я. – Еще немножко потерпите?

В ее глазах смешались надежда и неуверенность. Ничего удивительного: слишком резкой была смена моего настроения.

– Немножко – это сколько? – тихо спросила черноволосая. – Пока вы будете звонить в полицию или?…

– Или, – сказал я. Она побледнела. – Я знаю, о чем вы думаете.

– Нетрудно догадаться. – Она уже почти шептала. – Это ведь бомба, правда? И вы хотите ее обезвредить…

Я кивнул:

– Конечно, полицейские будут трезвые. И у них есть всякие приспособления. Но ведь не больше того…

– Вы так думаете?

– У них нет такой мотивации, как у меня. Если рванет, я разом потеряю и дом, и клиента.

– Не дом, – поправила Черновласка. – Снятую жилплощадь. А что касается клиента… Ну, в общем, я не золотая жила.

– А вот это вы зря сказали. Погибать, так уж хотя бы с бодрым блеском в глазах.

– Но я не хочу, чтобы вы погибли!

– А я хочу, чтоб не погибли вы. – С минуту мы молчали. – И потом, есть еще один повод.

Она сообразила с лёту:

– Привести в порядок диван? – Наконец-то гостья моя улыбнулась. – А чем не повод… Правда, я так устала.

– Я тоже.

– Но повод и впрямь неплохой.

– И я так думаю. Только ведь я не об этом. Я ведь специалист, пани. И неплохой специалист. Куда лучше, чем те, в полиции.

Я уже настолько протрезвел, что мог бы поддаться на ее уговоры и пойти звонить легавым. И об этом она, похоже, догадалась, а потому кивнула в знак согласия.

Первым делом я сдвинул кресло как можно ближе к центру тяжести приподнятой части дивана. Добавил книг в стопку, положенную на кресло. Оставалось ликвидировать зазор в дамский пальчик толщиной.

– Еще секундочку, – тихо сказал я, ища глазами что-нибудь подходящее. – Сейчас мы подсунем сюда… да хотя бы вот этот журнальчик, и пани будет свободна, как птица.

– Так просто? – Чувствовалось, что быть кому-то обязанной она не очень любила. – Господи, знали бы вы, как у меня все одеревенело… Боюсь, я не смогу помочь вам…

– А уже и не надо. – Стараясь не встречаться с ее глазами, я засунул в щель глянцевый таблоид с силиконовыми титьками на обложке. Теперь крышку дивана подпирали сразу четыре женских груди.

– И ничего не надо бояться.

– Я и не боюсь.

Сначала я изучил таинственный гвоздик. В доску его вовсе не вбили, а вставили. Залитое клеем отверстие для него было сделано тонюсеньким сверлом.

– Я сейчас вернусь…

Встав, я прошел в угол комнаты, где при очередной перестройке помещения была подвешена моя персональная раковина. Я нагнул голову и открутил кран. Вода была холодная, почти ледяная.

– А вот это хорошая мысль, – оживилась Черновласка. – А чайник вы не поставите?

– Чтобы полить себе голову кипятком? – Я потянулся за полотенцем. – Нет, на такие подвиги я еще не способен…

– Я имела в виду кофе, – вздохнула жертва терроризма.

Ее идея мне в общем-то понравилась. Кофе нам обоим уж никак бы не помешал. Крепкий двойной кофе, бодрящий холодный душ, минута концентрации по системе индийских гуру – для выпившего минёра это было бы сущим спасением. Проблема заключалась в том, что я был уже почти трезвый и хорошо видел ее глаза.

Я взял перочинный ножик и осторожно отделил от рамы обивку из серого полотна. Оно крепилось скобками, но в интересующем меня месте кто-то вынул их, а ткань приладил наново с помощью клея.

– Я чем-нибудь могу помочь? – Ее дыхание было прерывистым.

– Почему вы решили, что это бомба? – Я задал вопрос, просто чтобы не молчать. Ожидая ответа, я медленно вырезал кусок полотна вокруг гвоздика, назначение которого мне было совершенно непонятно.

– Ну как вам сказать… И потом, я уже говорила вам. – В ее голосе зазвучала нотка раздражения. – Там что-то щелкнуло. Как затвор, только потише.

– Ага. И это все?

– Ну, взрыва я, извините, не слышала, если это вас интересует.

Сомнений не было: она обиделась. Как всякая женщина, слова которой собеседник пропускает мимо ушей, как жужжание кухонной мухи. «Ничего, переживет, – подумал я, – вот спасу ей жизнь, тогда она заговорит по-другому…»

Под тканью я обнаружил странное приспособление, под которое была высверлена еще одна дырка величиной с монету. В нее-то и была впихнута «спусковая пробка», как я назвал это чудо конструкторской мысли. Обыкновенная винная пробка, которую всунули с большим трудом. Ее даже подрезали, поскольку она не лезла. Второй частью как бы «запала» был фитиль. Засунуть его в высверленное отверстие вместе с пробкой, понятное дело, не удалось, но попытка такая, судя по следам, была предпринята. В итоге фитиль прикрепили к пробке с помощью шпунтика. Я не стал выяснять, куда тянется эта пиратская хреновина, поскольку увидел кое-что посущественней: тонкую рыболовную леску, прикрепленную к диванной раме и терявшуюся в складках постели. Вот она-то и должна была привести в действие взрывное устройство, довольно-таки хитрое, в чем я и убедился, когда с осторожностью нейрохирурга перерезал леску и заглянул под одеяло. Мой диван был прямо-таки залит тем самым клеем, с чьей помощью был закреплен запал, при виде которого глаза мои медленно полезли на лоб. Это был приклеенный к дивану коробок спичек, к терке которого весьма хитроумным способом приладили то самое, чем по терке чиркают. Концы спичек – их было три – окунули в гипс, каковой и держал леску. Сюда же тянулся второй конец фитиля. И все это свинство было щедро посыпано порохом! Вот, пожалуй, и все о системе, которая, конечно же, могла бы насмерть перепугать кого-то и спалить жилище. Но не убить такого, как я, нет. Эту цель должны были выполнить тринадцать бутылок немецкого спирта, находившиеся там же, под одеялом. Любой нынешний следователь написал бы в отчете: «Несчастный случай на почве бытового пьянства». И следствие было бы прекращено. Я именно так и думал до тех пор, пока не пощупал свой пляжный матрас. Одна из его камер была… нет, не надута, а наполнена. Да еще так, что пластмассовую пробочку на надувном устройстве пришлось посадить на клей.

Звуки, которые сопровождали процесс вытаскивания матраса, были столь характерны, что черновласая колдунья насторожилась:

– Там бензин?

Удивительное дело, я чуть не забыл о ней. В какой-то момент сапер во мне взял верх над джентльменом. Сапер, а возможно, и трус… Впрочем, по-настоящему я испугался только потом, когда уложил свой любимый матрас около раковины с краном. Меня так и подмывало перенести его еще дальше, к окну. И выкинуть, выкинуть это говно к чертовой бабушке!..

– Вы курите? – спросил я, рухнув в кресло.

– Сигареты? Ну как вам сказать… – Она тотчас поправилась. – То есть сейчас не курю. А почему это вас интересует?

– Курильщики эту пакость видят чаще других. Знаете, такая вся из себя прозрачная. Та, что в одноразовых зажигалках…

Она вздрогнула:

– Вы хотите сказать… О господи!..

– Без него уж точно не обошлось, – согласился я. – Вам, кстати, не надоело сидеть на корточках? Пани может встать. Только кресло не толкните: вы меня оставите без крыши над головой. Терпеть не могу запах горелого…

И она наконец-то высвободила свою многострадальную грудь. И знаете, что эта красотка сделала в первую очередь? Она сунула нос в разинутую пасть дивана-убийцы! Ну что ж, любуйтесь на здоровье, мадам! Спичечному коробку, конечно же, далеко до американской взрывной электроники, но определенным ужасом от него веяло. Какой все-таки кайф – быть героем в глазах спасенной тобой дамы!..

– Ерунда какая-то, – фыркнула вдруг Черновласка.

– Что?… Что вы сказали? – Мои брови непроизвольно полезли на лоб. В ее голосе было удивление, недоумение, но никакой бабской истерики решительно не чувствовалось. Как и благодарности!.. О, змея! Еще одна ядовитая гадина!.. Черная мамба джунглей!..

– Ловко, с выдумкой! В трезвом состоянии и не разберешься… Неужели сработало бы?!

Не вставая на ноги, она отползла от дивана и вдруг, к полнейшему моему изумлению, легла на бок. Я вскочил с кресла.

– Что с вами?

Я придал ее телу вертикальное положение прежде, чем она успела ответить. И опять у меня возникли проблемы со зрением. Выдержать взгляд ее чертовых ведьмовских глазищ не было никакой физической возможности!

– Н-ничего… – Она захлопала ресницами. – Нет, правда ничего. Немножко свело мышцы.

Так уж получилось, что я как бы обнимал ее и мое правое предплечье касалось ее груди. Ну едва-едва касалось. И скорее не груди, а прикрывавшей некоторую часть ее ночной рубашки… И в конце концов, я скорее был пьян, чем трезв…

– А сердце? – Надо же было как-то оправдать свой порыв. Жертву инфаркта спасают, кажется, дыханием губы в губы. Или я что-то путаю?…

– Вас интересует, не занято ли оно? – (Ответить я не успел.) – Нет, не занято! – сказала она. – Можете не опасаться.

Спасенная поджала ногу и принялась массировать подошву. Она делала это достаточно осторожно и все же морщилась от боли.

Я покачал головой:

– Семь часов! Хорошенькое дело… Давайте-ка я…

– Нет!

Словно прочитав мои мысли, она вывернулась из объятий, пряча обнаженную часть левой ноги под рубашкой. Я был несколько удивлен, но не разочарован: скрывая от меня одну ногу, она обнажила другую, причем чуть ли не до колена!.. Ничего такого особенного, по правде сказать, но до такой степени рядом – только руку протяни… Но я не протянул ее почему-то. У алкоголя есть одно дерьмовое качество: он выветривается.

Я поднял вверх обе руки. Пусть знает, что я не собираюсь использовать их в военных целях.

– Спокойствие! Что будем делать дальше?

– Дальше? – Глаза ее легко затуманились. Судя по всему, невзорвавшаяся бомба все же вышибла у нее из головы кое-какие прежние мыслишки. Стресс миновал, и проза жизни взяла свое. Еще пару минут тому назад она была почти счастлива.

Увы, и это прошло.

– Пани, должно быть, не ужинала?

Взгляд ее устремился в сторону стола. В данный момент он исполнял функции кухонного. Растекшиеся по нему пиццы смотрелись не очень аппетитно.

– Ну… не скажу, что я так уж голодна… – Врала она как-то неубедительно.

– Вот и хорошо. Угощать мне вас в общем-то нечем. Вот разве что пицца…

Мой намек был ею понят. Черновласка покраснела.

– Извините, что так вышло. Но вы оставили сумку. Это ведь полуфабрикты, а холодильник у вас не работает. Я подумала, что вы скоро вернетесь и захотите поесть…

Я подошел к кухонному шкафчику и сделал вид, что ищу в нем что-то. Через некоторое время до нее дошло.

– Пожалуй, я приму душ. Можно? – Шаткие доски пола несколько раз скрипнули, и стало вдруг тихо. – Или я должна уйти?

Я поворачивался к ней медленно, как и подобало истинному джентльмену, который знал, что ему предстоит увидеть даму, неподобающим образом одетую.

Я поворачивался долго, как можно дольше. Но она так и не воспользовалась предоставленным ей шансом. Гостья моя стояла в дверях все в той же ночной рубахе. Только сейчас я задал себе вопрос: «Минуточку, Малкош, а где ее платье?…»

– Понятия не имею, что должна сделать милая пани, – признался я, стараясь не думать о том, что помимо лица у женщин есть еще кое-какие части тела. Борцы с порнографией вряд ли догадываются, какое впечатление на мужчину может произвести девица в ночнухе, позаимствованной у своей бабушки. То есть в великоватой для нее. Не знаю, наверное, если бы она была раздета совсем, разговаривать с ней мне лично было бы много проще.

– Я хотела бы остаться, – тихо сказала Черновласка. – Догадываюсь, какое у вас мнение обо мне… – Пальцы ее мяли ткань почти символического одеяния. Очертания груди при этом то и дело вырисовывались. – Я вам все расскажу. Только это очень непростая история.

– И длинная?

– Это… это зависит… – Она заколебалась. – В некотором смысле очень даже короткая. Но в двух словах не объяснить… А вы ведь согласились работать на меня, правда? В качестве детектива… Я ведь за этим и пришла к вам.

– Я уже сказал, что берусь за ваше дело. Вопрос – смогу ли я помочь вам, но я уже пытаюсь: пани, кажется, это заметила… Можете возвращаться домой и спать спокойно. Детали обговорим за… – Я взглянул на часы. – То есть сегодня утром. Только не приходите к восьми…

Она прикусила губку и наморщила лоб. Жир на сковородке уже успел бы растопиться, а она все стояла, стройная и полуодетая, как балерина, и шевелила бровями и думала, думала, едва касаясь пола кончиками пальцев левой ноги.

– У меня мало денег, – тихо сказала наконец эта грация.

– Как-нибудь договоримся.

– Дело в том… Короче, я бы могла остаться на ночь. – Последняя фраза ей далась с трудом.

Я так и не понял – был или не был в ней знак вопроса.

– Ах вот как – на ночь… Вы хотите…

Она не дала мне договорить:

– Да, я хочу.

Лицо у нее было неподвижное, совершенно лишенное каких-либо видимых эмоций. Разве что над своей кровью Черновласка была все же не властна: предательский румянец пылал на щеках.

– То есть мы должны лечь в постель, – подытожил я. – Так сказать, доплата натурой.

– Извините, – прошептала она, глядя в пол, – если я обидела вас.

Я ненадолго задумался.

– Не за что, – сказал я Черновласке. – Просто я кое-чего не понимаю, а поэтому задаю вам вопросы. Частный детектив не адвокат и уж тем более не врач, но должны же мы что-то знать о своих клиентах. Это облегчает сотрудничество.

– Я понимаю. – Она посмотрела мне прямо в глаза. А потом улыбнулась, но как-то не слишком радостно. – Я сейчас не смогу найти ночлега. По-моему, это вполне приличный повод. А вы как думаете?

– Вам некуда пойти?

– Разве что на вокзал. Если пустят, конечно.

– Это уже похоже на шантаж. Крыть, холера, нечем.

– «Крыть»… Что крыть, чем? И при чем тут холера? – Она снова наморщила лоб, пытаясь понять эти польские идиомы. Нет, на шпиона она не тянула, но язык знала почти на «отлично». Она схватывала влет все услышанное. Даже когда лучше было бы не понять. – Ах вот вы о чем! – Улыбка не сходила с ее лица. – Кое-что пан обо мне уже знает. Я пру к цели, как танк: напролом и особо не церемонясь.

– И вам нужен именно я? Вы не ошиблись?… Кто конкретно вам нужен: сыскарь, телохранитель, киллер?…

Лицо ее стало серьезным.

– Еще не знаю, – сказала она. – Но одно могу сказать наверняка…

– Ну…

– Это должны быть вы.

Еще толком не рассвело, а мой знакомый воробей, живший на чердаке, уже вовсю чирикал. Пожалуй, впервые он исполнял для меня партию будильника, и это означало, что ночь – единственное время суток, приносившее мне реальный доход, бездарно растрачена. Я так и не заснул до утра. Я ворочался с боку на бок. И вовсе не на диване с Черновлаской, нет. Я лежал на полу, и хотя она была совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, радости особой от этого не было.

В постель с ней я не лег. А мог бы, как вы догадываетесь. И она, возможно, не возражала бы. Только поди разбери, чем бы это было продиктовано: холодным расчетом или элементарным безденежьем. Была сказочная ночь, и рядом дышало удивительное создание, настоящего имени которого я не знал, но уже догадывался, что в жизни моей грядут перемены. Я лежал, думая о будущем, которого у меня, честно говоря, не предвиделось. Я думал о «крайслерах» на крышах, о семи сотнях, каковые следовало раздобыть к воскресенью, о зарплате за сентябрь, которой не будет. Я думал о том, почему у меня совершенно не болит голова с похмелья, хотя вчера я мешал пиво с водкой. Вставать мне решительно не хотелось. Повторюсь, это была сказочная ночь, и мне было грустно оттого, что она кончается… И вот тут они постучались.

В такую пору и таким категорическим образом доставать меня мог единственный человек на свете: Мария Элеонора Поплавская. Либо ей опять приспичило поплакаться у меня на груди, либо она хотела еще разок напомнить мне о неуплате. И вовсе не бешенство заставило меня направиться к дверям в дезабилье. Пани Поплавская была женщиной редкой деликатности, вот потому я и надеялся: отпугну ее своим видом.

В прихожей свет не горел. Ума не приложу, как я не увидел их тени сквозь матовое стекло входных дверей!..

– У меня приличный дом! – с утра пораньше возвысила свой голос пани Мария Элеонора. – Ни один мой жилец не имел проблем с полицией! Мы пришли…

– …поговорить с паном, – подхватил фразу комиссар Хыдзик.

Их было двое: пан комиссар в гражданском и какой-то недомерок при мундире.

– Это вы?! – деланно удивился я. – Но, простите, не рановато ли?… Вы что, обнаружили труп пана Куровского?

Комиссар Хыдзик задумчиво глянул на меня, буркнул что-то неразборчивое и, отодвинув сгоравшую от любопытства старушку, вошел в мою квартиру. Не знаю почему, но я не остановил его. Это была моя ошибка. Ни в прихожей, ни в моем кабинете комиссар не задержался: он пошел прямиком в спальню. Другое дело, что порога он не переступил. Трое моих ранних посетителей словно наткнулись на некую невидимую стену и, соответственно, друг на друга. Они столпились у входа в мою опочивальню, ошарашенные видом полураздетой Черновласки. Нечесаная, румяная, она стояла на моем одеяле, зевая во весь рот.

– Это кузина пана Малкоша. – Только скрип пани Поплавской позволил мне оценить, как тихо было мгновение назад. – Она еще не зарегистрировалась, потому что только вчера приехала.

– Кузина… хм-м… – Хмыканье Хыдзика было преисполнено скепсиса.

Лежавшее на полу одеяло говорило о многом, но вот о чем конкретно – было еще неясно. Либо ночевавшие здесь кузин и кузина, следуя старокраковским моральным нормам – и это при наличии широкого, как поле боя, дивана, – проявили чудеса целомудрия, либо, напротив, увлеклись друг другом до такой степени, что не заметили, как одеяло свалилось на пол, от которого, кстати, так и тянуло холодом.

– А я и не знал, что вы знакомы, – сказал я пани Поплавской.

– Но я ведь впустила пани в дом, – пробурчала моя домовладелица. – Ну а как еще она могла войти? Ключей-то у нее нет. – Печеным яблочком своего лица она улыбнулась комиссару. – Я ведь впускаю только жильцов дома.

– А также их кузин, – шевельнул усами пан Хыдзик. Он окинул взором диван, изучая степень помятости простыней, лежавших на нем, затем не торопясь обозрел всю спальню.

– Пан комиссар, это уж слишком, – укоризненно сказал я. – Моя кузина стесняется. Она, должно быть, хочет одеться… Или вернуться в постель! – Голос мой окреп. – Порядочные люди спят еще в это время…

Комиссар в очередной раз хмыкнул:

– Порядочные!.. Ну-ну…

Живчик в мундире, подойдя к окну, выглянул во двор. Он, должно быть, изучал путь моего возможного побега. Я встревожил его, потянувшись за своими брюками.

– Вы по какому, собственно, делу? – спросил я, теряя терпение.

– По делу Куровского, – небрежно бросил комиссар. – Я сяду? – Он явно намеревался сесть в кресло. В то самое…

– Пожалуйста, не здесь. В кабинете будет удобней…

Комиссар сделал вид, что не расслышал меня. Они оба сели: Хыдзик – куда и хотел, а моя так называемая «кузина» на краешек дивана. На ней, между прочим, были все те же белые носки. Я взглянул на ее лицо и с удовлетворением отметил, что, кроме румянца, ничего такого интересного для пана комиссара на нем не было. Черновласка держалась молодцом.

– Ну и что Куровский? – вздохнул я. – Подал на меня жалобу?

– Жалобу?! – Хыдзик вытащил пачку сигарет из кармана куртки. – А где вы видели его труп?

Не скажу, что я очень расстроился. Прежде всего я сделал вид, что не совсем понял его.

– Труп?! Какой труп?

– И он еще спрашивает, – осклабился пан комиссар. Он прикурил сигарету и пустил дым под потолок. – Тут не спрашивать, а молиться надо…

– Силы небесные! – Я всплеснул руками. – Он что… умер?

– Это вы сказали, Малкош! А почему вы так подумали?

Я объяснил ему:

– Да потому, что еще могу думать. Отёка головного мозга, пан комиссар, я пока еще не схлопотал.

– И вы подумали…

– И я подумал, что его нет в живых.

– Браво! С головой у вас действительно все в порядке. Он мертв.

Я дважды глубоко вздохнул.

– И что случилось? Несчастный случай? Самоубийство?

– Вам лучше знать.

– Ага. Понимаю…

– Естественно. Для того, кто ни о чем не имеет понятия, вы хорошо информированы, Малкош.

– Ну, кое-что я о нем знаю. Знаю, к примеру, чем он занимался. И это очень опасное занятие, пан комиссар…

– Что вы делали вчера в тринадцать часов десять минут? – спросил Хыдзик, ловко пустив колечко дыма.

Ответить я не успел.

– Марчин был со мной.

Мы с комиссаром устремили взоры на Черновласку. Хыдзик много потерял в эти мгновения. Он не увидел моих округлившихся от удивления глаз. Не увидел их и его помощничек, сунувший нос в шкаф.

– Вы уверены в этом? – грозно вопросил пан комиссар.

– У меня есть часы. Командирский хронометр, между прочим.

Лицо Хыдзика закаменело.

– А в четырнадцать ноль-ноль?

– То же самое, – не задумываясь, соврала она.

– Что «то же самое»?

– Он был со мной.

Для себя я с удовлетворением отметил, что эти ее заявления были более или менее правдивыми. В особенности первое. Что же касается второго, то ее со мной вроде бы не было. Ну не могла же она ходить за мною тайком по забегаловкам и кнайпам, мною вчера посещенным. После такой увлекательной прогулки любая потенциальная работодательница в ужасе отказалась бы от моих сомнительных услуг и помчалась искать другого детектива.

– Вы что, и в двенадцать часов были вместе? – шевельнул усищами пан Хыдзик.

– В двенадцать еще нет, – мотнула головой моя черноволосая защитница. Ответила она опять без тени сомнения на лице, ни на секунду не задумавшись.

Очень точно и по делу ответила, ибо усатый «мусор» явно огорчился. А вот меня кареглазая порадовала. Я боялся, что она по инерции подтвердит мое алиби и на двенадцать часов. Коварный Хыдзик только и ждал этого.

– Могу я взглянуть на ваши документы? – засопел он.

Нет, что ни говори, а вчерашнее упражнение в безумии, должно быть, уничтожило миллиона полтора моих серых клеточек. Только последнего идиота обрадовало бы алиби такой «кузины». Мне лично нравился ее акцент, но ведь он же был категорически чужой, не польский!

Все находившиеся в помещении мужчины устремили свои взоры на черноволосую красотку, грациозно пересекшую спальню и вынувшую сначала сумку из шкафа, а затем пудру и зеркальце из сумки. Махровое полотенце, которым она прикрывала плечи, осталось на диване, и каждый из пялившихся таил в душе надежду, что пани Мария Элеонора добьется своего, то бишь испепелит бесстыдницу взглядом. А поскольку на тех, кого подвергают сожжению, одежда горит в первую очередь, ожидания наши имели известную специфику.

– Пани полячка? – Хыдзик, которому надоело копание Черновласки в недрах сумочки, не выдержал первым.

– Ну разумеется, – мило улыбнулась она. – Вот мой паспорт.

Комиссар положил дымящуюся сигарету на краешек раковины и принялся внимательно изучать протянутый ему документ.

– Йованка Бигосяк. – Комиссар читал фамилию громко, с явным расчетом на эффект. – По-вашему, это польское имя?!

– А кто в Польше пользуется польскими именами? – пожала плечами черноволосая. – Много пан знает Земовитов, Бренчиславов, Милан?…

«Нет, не на меня, на нее нужно надевать наручники», – подумал я. Моя «кузина» явно пришлась не по душе пану Хыдзику. И ничего удивительного в этом не было. Стоило только разок заглянуть в глаза этой ведьме.

– Предупреждаю, – мрачно заявил пан комиссар, – если пани будет врать, я арестую ее за попытку помешать расследованию.

– Да никому я не пытаюсь помешать, – улыбнулась пани Йованка Бигосяк. – Марчин был здесь в тринадцать десять. И это могут подтвердить другие.

Комиссар не смог скрыть своего разочарования.

– Есть еще свидетели?

Я с трудом оторвал взгляд от оставленного им на раковине окурка. Улыбка, появившаяся на моем лице, была несколько запоздалой. Я с трудом собрался с мыслями:

– А?… Ну да, конечно. – (Подняв брови, он посмотрел сначала на меня, потом туда, куда я смотрел только что.) – Просто вылетело из головы… Пани Поплавская тоже меня видела. Пани помнит…

– На часы я не смотрела, – отрезала старая кикимора.

– Ну и мой шеф тоже был здесь… Мы немного с ним поспорили. Он подтвердит. Только не говорите ему, что это из-за моего алиби: у него тотчасже обнаружатся провалы в памяти. А мне придется бегать по магазинам…

– Вы что-то покупали? – Настроение у комиссара окончательно испортилось.

– Пиццу и лук, – сказал я. – А на стройке пану комиссару скажут, когда я уехал. Там, конечно, бомба взорвись – ни черта не заметят, но, как я уехал, помнят. Голову даю на отсечение! Так вот, накиньте время на дорогу, на магазины – и у вас, пан комиссар, как раз и будет мое алиби на тринадцать десять…

Мне казалось, я доконал его. Плохо же я знал комиссара Хыдзика.

– А зачем вы положили здесь этот матрас? – Он подошел к раковине и взял свой чертов окурок. Затягиваясь, Хыдзик смотрел на меня странным взглядом. Так умеют смотреть только настоящие полицейские. И так красиво курить. Хотелось бы надеяться, что то, чем они себя травят, по крайней мере качественно набито и горящий табак оттуда не высыпается. Стоял он как раз над матрасом, одна из камер которого была кое-чем наполнена…

– Э-э… М-м-м-ме… – произнес я.

– Марчин вчера немножко выпил, – услышал я голос моей кузины Йованки. Мягкий и мелодичный, как плеск спасательного круга. – Он проверял, нет ли в матрасе дырок. – Она рассмеялась. – Только не спрашивайте меня, как он это делал, я в этом, честное слово, ничего не понимаю.

Ну не ведьма ли?! Разве что дети малые не знали, как это делается с автомобильными и велосипедными камерами. Но только не с надувными матрасами. И не в такой говенной раковине. Не в такой тесной берлоге!..

– Вы собирались спать на нем, пан Малкош? – вкрадчиво поинтересовался комиссар Хыдзик.

И прежде чем я успел кивнуть головой, она опять встряла:

– Мы с ним вчера чуточку поругались. Марчин обиделся, ну и захотел лечь отдельно…

Тут уж комиссар своего шанса не проморгал. Она поднесла ему этот шанс на блюдечке с голубой каемочкой, отчего я впал в легкую панику.

– Ну а до того, как поругались, что между вами было? – Глаза его блестели, усы встопорщились. Так бы и врезал по косточкам. Сначала ему, потом ей. Этой дуре за то, чтобы не распускала язык, а ему, чтобы не стряхивал пепел куда не следует!..

– До этого мы лежали на диване, – мило улыбнулась Йованка, на щеках которой цвел нежный румянец. А вот у пани Марии Элеоноры щеки были густо-бурячного цвета.

Комиссар Хыдзик иронически усмехнулся:

– Пани всегда спит в одной постели со своими кузенами? В таком возрасте, знаете ли… – Он хмыкнул и расправил усы.

– Страх Господень! Блудница вавилонская! – пробормотала пани Поплавская.

– Ну уж не до такой степени я испорчена! – возразила Йованка с непосредственностью законченной идиотки, сующей голову в пасть льву.

– А до какой? – Глаза комиссара сияли.

Йованка многозначительно глянула на пани Поплавскую. Хыдзик ее намек понял и после троекратно повторенной глубокой благодарности за содействие чуть ли не волоком вытащил бедную старушку на лестницу. Вернулся он тяжело дыша.

– Пана Малкоша я тоже должен попросить выйти?

Она пожала плечами:

– А зачем, собственно? Он знает, по какому поводу я пришла…

Этот хам не дал ей договорить:

– И по какому же поводу она к вам пришла, пан Малкош?

Никогда в жизни не был я участником перекрестного допроса. Комиссар явно хотел подловить нас на деталях и неточностях. Должно быть, в молодости, когда он учился на полицейского и одновременно заканчивал начальную школу, кто-то вбил ему в башку, что подозреваемых надо допрашивать по отдельности. Это желание читалось на его морде невооруженным глазом.

Йованка открыла рот:

– Но ведь это же так есте…

Пан комиссар опять перебил ее:

– Я вас спрашиваю, Малкош.

Нужно было что-то сказать. И немедля. Его подозрения рухнули под тяжестью моего алиби. Но подозрительность полицейского – чувство особое. Одна моя ошибка – и пан Хыдзик снова возведет меня в ранг подозреваемого номер один. Хотя бы по причине отсутствия других подозреваемых. Если бы Йованка вдруг подумала, что Хыдзик меня загнал в угол, и опять заговорила бы… Честно говоря, я уже и подумать боялся, что вышло бы в этом случае!

– А что, по-вашему, можно делать на собственном диване с такой вот женщиной в ночной рубашке?

– Вы собирались заниматься сексом? – Глаза комиссара Хыдзика стали похожи на две канцелярские печати.

Я пожал плечами:

– Естественно.

Йованка, на которую он глянул исподлобья, торопливо кивнула головой.

– С кузиной? – криво ухмыльнулся Хыдзик.

Я в свою очередь широко улыбнулся: инициатива была за нами.

– Ну вы же понимаете, комиссар! Эта сказочка про кузину была для пани Поплавской. Вы знаете, какие они, эти старые девы…

Хыдзик затянулся дымом так, что глаза у него заслезились.

– А в том, что Малкош был здесь в четырнадцать часов, пани Бигосяк уверена?

Снова пахнуло тюремной камерой. Комиссар Хыдзик, похоже, сменил тактику перекрестного допроса. Мое алиби на тринадцать часов десять минут его как бы уже не интересовало, а вот что касается четырнадцати… Я украдкой взглянул на Йованку. Взгляды наши на мгновение встретились. Ни страха, ни растерянности в ее глазах не было.

– Я уже, кажется, говорила вам, – сказала моя бывшая кузина с легкой обидой в голосе. – Марчин вернулся с работы в час с минутами. Сначала он поговорил на лестнице со своим шефом, а потом мы остались одни. Он сбегал в магазин, и после этого мы стали заниматься любовью. Надеюсь, подробности пана комиссара не интересуют?

Комиссар Хыдзик раздраженно отмахнулся. Это означало одно из двух: либо вранье моей сообщницы показалось ему убедительным, либо ни эта моя сообщница, ни все прочие существа женского пола Хыдзика уже на самом деле не интересовали.

– Детали тут несущественны, – хмуро сказал он, направляясь опять к раковине. – Хотелось бы знать только одно: а зачем вы это делаете? – Он глянул на наши удивленные лица и уточнил вопрос: – Зачем вы спите друг с другом?

Сначала у меня возникло острое желание спросить в свою очередь этого идиота, все ли в порядке у него с простатой? Потом я передумал и решил мягко поинтересоваться его сексуальной ориентацией. На эту мысль меня навела шустрая задница его сотрудника, заглянувшего под мой диван. К счастью, озвучить свои мысли я не успел. Я просто лишился дара речи, когда увидел, как комиссар Хыдзик собирается стряхнуть пепел на мой матрас. И опять Йованка вмешалась.

– Я ведь проститутка, – сказала она удивительно по делу и вовремя. Сказала и очаровательно улыбнулась.

Вот на этот раз она добилась своего. Мы с Хыдзиком попросту растерялись от услышанного. В особенности комиссар, который в замешательстве начал вдруг гасить сигарету о край эмалированной раковины. Искры из окурка так и посыпались…

– Что вы сказали? – вопросил он, глядя почему-то не на нее, а на меня.

Повторить свое шокирующее признание Йованка не успела. На этот раз я оказался проворней.

Комиссар Хыдзик чудом не завалился на пол, только отменная реакция спасла его. Слава богу, пистолет из-под мышки выхватить он не успел. А когда запоздало схватился за свою «беретту», стало ясно, что посягать на его жизнь я не собираюсь. К тому же стрелять ему пришлось бы мне в спину. Упав на колени, чтобы стряхнуть этот его чертов окурок с матраса, я по инерции оказался под раковиной. Так и въехал под нее.

– Ты что, спятил?! – вскрикнул комиссар не свойственным ему тонким голосом. – Не двигаться! Я кому сказал?!

Тлеющий окурок выскользнул у меня из пальцев и покатился по матрасу на пол.

– Вы чуть не прожгли мой пляжный матрас, – пробормотал я.

Боком, не отрывая от меня взгляда, он отошел подальше. Извинений от Хыдзика я, разумеется, не ждал, хватило и того, что он не застрелил меня.

– Я мог бы расценить это как нападение, – мрачно констатировал комиссар.

– Да что вы от нас хотите, в конце концов? – опередила меня Йованка. – Что, собственно, случилось? Имеем же мы право знать…

Я обратил внимание на то, как свободно владеет она такой грамматической формой польского языка, как множественное число. Хыдзик тоже заметил это.

– А ну начистоту: ваша связь, она ведь не только половая? Только без вранья! Что и как давно связывает вас?

– Траханье за деньги, – с холодной иронией в голосе ответила моя неведомо откуда взявшаяся подельница. – Ну как всякую проститутку с клиентом. Должна разочаровать вас, пан комиссар: это первая наша встреча. Вполне возможно, и последняя. – Она окинула мою спальню красноречивым взглядом. – Судя по всему, бриллиантов у Марчина нет. Я тоже на мели. В этот раз мы с ним за бесплатно, по-родственному, как кузен с кузиной. Но я трудолюбивая, пан комиссар, на хлеб с маслом я себе всегда заработаю… Ты не обиделся, дорогой?

– С чего бы это? – буркнул я.

– То есть вы хотите сказать, что вас решительно ничто не связывает, – подытожил комиссар. – И у вас нет никаких причин покрывать пана Малкоша?

– Он милый, душка! – Она послала мне воздушный поцелуй. – Женщинам с ним не скучно, пан комиссар. Впрочем, догадываюсь, что вас интересует не это. – (Комиссар пошевелил усами.) – Короче, оговаривать его я не стану. Да и незачем это делать: есть ведь другие свидетели…

Хыдзик мрачно взглянул на нее, повернулся и вышел, не попрощавшись.

За продуктами в тот день я ходил дольше, чем обычно. А потом еще зашел на автостоянку. Бомбы под своим драндулетом я не обнаружил. Да я и не ожидал ее найти. Просто нужно было собраться с мыслями, а сделать это дома не было никакой возможности.

За последние двадцать восемь часов я был чуть не убит ломом, обвинен в членовредительстве и вандализме, посидел в тюремной камере, был выгнан с работы, едва не взлетел на воздух вместе со своим жилищем, стал подозреваемым в убийстве. Удары судьбы я воспринимал как боксер в состоянии грогги, уже фактически не ощущая их, с кривой улыбкой блаженства отскакивая от канатов навстречу новым.

А вот перспектива новой встречи лицом к лицу с Йованкой Бигосяк просто пугала меня. Глупо, конечно, но я ее, кажется, боялся. На данном этапе нашего знакомства не было еще оснований ставить черноволосую красавицу в один ряд с моими врагами: ночными громилами, Хрусляком, Хыдзиком, Харвардом. Да и каких-то нехороших предчувствий у меня в общем-то не было. Впрочем, какие могут быть чувства у потрясенного серией сокрушительных ударов?

С тяжелым сердцем ходил я по окрестным торговым точкам. Потом стоял во дворе, не решаясь подниматься наверх. Мне ведь предстояло выслушать ее. Внимательно выслушать, а затем, сокрушенно вздохнув, посоветовать ей обратиться все же к другому детективу, к настоящему…

Честное слово, я почти обрадовался, когда на лестнице чуть не налетел на живую мину под названием пани Мария Элеонора.

– Ага! Вас-то мне и надо! – воскликнул я, не обращая внимания на уничтожающий взгляд. – Кто-то побывал в моей квартире вчера ночью или чуть раньше. Пани ничего не известно об этом?

Пани Поплавская ненадолго задумалась. Должно быть, она решала, чем бить меня – своей сучковатой палкой или просто кулаками.

– И никакая это не кузина! – Полное драматизма обвинение она в полном смысле слова выплюнула в меня. – Вы обманули меня!

– Это не я, это она, – возразил я с некоторой поспешностью. – Я и понятия не имел, даю вам слово!

– Надо было прогнать ее! – воинственно проскрипела старая пани.

Я вздохнул:

– Пани Поплавская, она же моя клиентка. Муж ее бьет, она сбежала из дому, ну и решила почему-то, что именно я смогу ей помочь. А я задержался на работе, ночевать ей было негде. Не выталкивать же человека на улицу среди ночи…

Уж что-что, а синяк под глазом Йованки и ее тяжелую сумку пани Поплавская, конечно же, заметила. Легенда о муже-злодее имела под собой солидное основание.

– Так бы и сказали сразу, – проскрежетала старая грымза. – А таких, которые бьют жен, судить надо! Но аванс с нее получить вы все-таки не забудьте, вы ведь, пан Малкош, с августа месяца…

– Обязательно возьму! – подхватил я. – И все-таки, пани Поплавская, у меня кто-то побывал. И заметьте, в мое отсутствие. Может быть, кто-то крутился здесь в ночь с понедельника на вторник?

Для меня было совершенно очевидно, что взрывное устройство было заложено где-то около вчерашней полуночи. Если сказанное Йованкой соответствовало действительности, мой несостоявшийся убийца курочил диван той ночью. Сегодняшняя, естественно, в расчет не входила. Что касается позавчерашней, то и она отпадала по той простой причине, что я был жив.

– Никого я здесь не видела, – покачала головой пани Поплавская.

– Ну, может, кому-то приносили пиццу или приезжала «скорая»?

– К кому «скорая», к этим оболтусам? – вспенилась пани Мария Элеонора, имея в виду студентов, живших этажом выше меня. – А на пиццу у них уж точно нет! Всё профукали! Знаете, что они на днях выбросили на помойку? Пузырьки из-под аптечных настоек!.. Придется мне попросить их покинуть жилплощадь. Никаких сил уже нет терпеть этих наркоманов!..

– Это уж обязательно, – сказал я рассеянно. – А кого пани поселит взамен? Боюсь…

– А вы не бойтесь, от желающих отбоя нет! Был здесь позавчера один такой пан, искал помещение под офис. Такое, как у вас, пан Малкош.

– Вот как? Искал и не нашел?

Я с трудом скрыл ироническую усмешку. Слава богу, жил я в такой развалине, что перспектива выселения за неуплату была в каком-то смысле призрачной. По причине полнейшего отсутствия конкуренции среди квартиросъемщиков.

– Почему же не нашел? Нашел, – гордо возразила пани Поплавская. – Сказал, что должен подумать. Пану бизнесмену очень понравились ваши апартаменты, пан Малкош.

Любопытно, подумал я, это из какой же сферы бизнеса этот «бизнесмен»? Из политической? Из рекламной?… Только там есть такие специальные типы, умеющие в упор не видеть очевидное и выдавать желаемое за действительное. Только вот и политики и рекламщики зарабатывали чуть побольше таких, как я, и нанимали помещения для офисов совсем в других районах.

После того как я сделал в уме этот блистательный социальный анализ, меня вдруг как током дернуло:

– Минуточку!.. Вы сказали, что ему понравился мой офис. Он что, заходил в него?

Глаза пани Марии Элеоноры забегали.

– Ну, я же не могу солидному человеку предлагать кота в мешке… И не надо волноваться, я все время находилась рядом с ним, ничего он украсть у вас не мог… Да и что у вас красть?

– Ну да, ну да… – пробормотал я рассеянно. Как ни странно, я и не волновался. Более того, пока пани Поплавская гундела, как осенняя муха, я готов был разрешить ей в следующий раз предлагать всем желающим полежать в моей постели и даже забрать на память какой-нибудь милый пустячок, вроде затычки от матраса. – Пани Мария Элеонора помнит, когда это было?

– Склероза у меня еще нет! Он приходил в понедельник с утра. Очень серьезный пан. И такой воспитанный, хотя и не здешний.

– Он не из Кракова?

– Ну почему же не из Кракова, из Кракова. Только он не поляк, он иностранец. И еще бизнесмен!

– Иностранец? – осторожно переспросил я.

– Вроде русский. По-нашему – ни в зуб ногой. Он со мной пытался по-английски, а я знаю этот английский, пан Малкош?!. А может, и не русский он, а вовсе даже чех… – Пани Поплавская задумалась.

– Как он выглядел?

– Да как все они, эти богачи, – пожала плечами моя домохозяйка. – Без всяких там фокусов… Знаете, когда ходишь по чужой стране с полными карманами баксов, лучше особо не выделяться. Короче, фрака на нем не было…

– Так, – сказал я. – А что на нем было?

– Господи, – часто заморгала пани Поплавская, – а вам-то какая разница?

– Бизнесмены – они ведь разные бывают, – уклончиво пояснил я. – Время сейчас такое, пани Поплавская… Так вы говорите, он осмотрел мой офис?

– Но он же ничего там не трогал! – проворчала вредная старушка. – Спрашивал только про цену, про газ…

– Про газ?

– Ну да, спросил можно ли пользоваться плиткой, которая с баллонами. Ну, жидкий такой газ, чтобы завтраки готовить… А что? – испугалась вдруг она. – Вы думаете, он не бизнесмен?

– Не знаю, не знаю, – сказал я, мягко улыбаясь, чтобы вконец не перепугать пани Поплавскую. – А не ее ли это муж? – Я указал пальцем на свою дверь. – Она ведь тоже не полька…

– Который бил ее? – ужаснулась моя собеседница. – Она мне сказала: «Я кузина пана Малкоша из Львова…» Матка Боска! Кулаками бил! А с виду и не подумаешь!..

– Нет у меня никаких кузин во Львове, – сказал я, беря пани Поплавскую под руку. – Так как, вы говорите, он был одет?…

Не без труда, но мне все же удалось выяснить, как выглядел несостоявшийся квартиросъемщик. С виду ему было около сорока, невысокий, с бородкой, худощавый, волосы скорее темные, глаза непонятно какие. Одет он был как рыбак или охотник. Что касается обуви, пани Поплавская созналась, что на ногах у «бизнесмена» были армейские ботинки на толстых подошвах. Еще она заявила, что в карманах куртки – то ли зеленой, то ли серой – У незнакомца были иностранные банкноты, один – номиналом в десять долларов США – получила она, пани Мария Элеонора Поплавская, домовладелица. После того как вскрылся этот факт, я перестал удивляться тому, что она углядела бизнесмена в субъекте, больше походившем на грибника.

Я поблагодарил пани Поплавскую и вошел наконец-то в свою квартиру. Точнее сказать, попытался войти, ибо дальше кабинета меня не впустили.

– Я сейчас! – донеслось из-за подпертых чем-то дверей спальни. – Одну секундочку!

Я уже знал, что у пани Бигосяк секундочка равнялась приблизительно пяти минутам. Когда она наконец-то открыла дверь, вынув ножку стула из дверной ручки, в нос мне ударил такой сложный букет запахов, что я отшатнулся.

Мыло, шампунь, дезодорант или духи, зубная паста… Пудры в этом списке не было. То есть, возможно, и она пошла в дело, но в допустимом для окружающих количестве. Вывод я сделал, глядя на синяк, по-прежнему украшавший ее лицо. Для меня так и осталось загадкой, каким образом Йованка умудрилась вымыться в моем тазу и расчесать свои черные джунгли на голове. Второй неожиданностью стало ее одеяние. Я, грешным делом, ожидал увидеть ее в прежнем неглиже, но дверь мне отворила стройная, подтянутая туристка. Точнее, военная журналистка, на которой были брюки, похожие на бриджи, и рубаха цвета хаки, с надетой поверх безрукавкой со множеством карманчиков. Для поездки на лоно природы одета Йованка была классно. Общее впечатление портило разве что отсутствие обуви на ногах. Она стояла передо мной в тех же белых носках. Если бы не запах, гостья выглядела бы как богиня. Лесная, чуть диковатая, но самая настоящая.

– Извините, пожалуйста, – улыбнулась она естественно и непринужденно, как это умели делать ее товарки с микрофонами в руках. – У вас в душе так тесно, трудно было быстро выкупаться.

Половина комнаты была залита водой. Но зато на плите стоял горячий кофе. Она нашла его в моем бардаке! В моей любимой чашке был крепкий двойной черный кофе с молоком и двумя ложечками сахара. То есть именно какой я любил. И либо наши вкусы совпадали, либо кое-кто из присутствующих хотел произвести впечатление. Хорошее, заметьте. Подозрения мои окрепли, когда пани Бигосяк предложила приготовить ужин.

– Мне сейчас нужно ненадолго выйти, – сказал я, присев за стол рядом с Йованкой, взявшей в руки сковородку. Только сейчас, а значит, непростительно поздно для настоящего детектива, я присмотрелся к ее рукам. Ладони у нее были крупные, как сказали бы раньше, трудовые, без всяких там перстеньков и колечек. Они мне понравились – и в особенности коротко остриженные ногти, покрытые бесцветным лаком, а может, и ничем таким не покрытые. У моей заказчицы Йованки Б. был полный порядок со вкусом.

– Я думала, мы поговорим, – сказала она с хорошо скрытой укоризной в голосе.

– Следите за яичницей, – сказал я.

Йованка повернулась к плите, поскребла ножом по сковородке и вдруг зыркнула на меня своими чародейскими глазищами.

– Женщины вам нужны только для этого? – Голос у нее был тихий, гипнотический.

– Не только. – Я постарался улыбнуться, чтобы сказанное мной не было воспринято всерьез. – Иногда от них есть толк и в постели.

Йованка закивала. Не знаю, о чем она подумала. По большому счету меня это не должно было волновать. Было бы даже лучше, если б она обиделась на меня, что свидетельствовало бы, как минимум, о несходстве характеров.

– Вы обещали взяться за мое дело, – сказала она, деля яичницу на две порции. – Правда, вы были не очень трезвы…

– Но без сознания я не был. Обещал, значит, возьмусь…

– Да? – Она вздохнула. – Но ведь вы… вы ведь не знаете, о чем идет речь. Это… ну, как вам сказать… не совсем обычный заказ.

– Ну да. – Я взял намазанный маргарином хлеб. – Сначала это свинство в диване, потом Куровский, которого я убил сначала в тринадцать часов десять минут, а потом в четырнадцать часов… Я просто сгораю от любопытства. Просто уверен, что вы пришли ко мне с интересным дельцем…

Она уселась напротив меня. Стол, нарезанный хлеб, яичница с помидорами… я попытался припомнить, когда завтракал дома в последний раз.

– А это как-то связано? – спросила Йованка. – Бомба, Куровский… И кто такой этот Куровский?

Мы принялись за еду. В перерывах между глотками я рассказал ей, как в моей жизни возник пан Куровский из Новой Гуты. О роли Харварда я упомянул мимоходом, не вдаваясь в подробности. Управившись с яичницей, она облизнула губы кончиком языка, и мне понравилось, как она это сделала. Я отметил для себя отсутствие помады на ее губах. А потом рассказал ей о разговоре с пани Поплавской.

– И там и здесь иностранец, – заключила она, не дожидаясь моего комментария. – Вы считаете, что это один и тот же человек, правда?

Она угодила в точку. Правда, но не вся правда. И через пару секунд я понял по ее растерянному взгляду, что наши мысли движутся в одном направлении.

– Вы, пан Малкош, думаете, что он и я…

– А вам бы это не пришло в голову?

– Но ведь этот человек чуть не убил меня!

– Да, чуть не убил, – согласился я, стараясь сохранять спокойствие и доброжелательность. – Если исходить из того, что вы мне сказали правду.

– Но ведь… – Моей собеседнице не нужно была заканчивать фразы: полный горечи взгляд, который она устремила на мой диван, был красноречивее всяких слов.

Я отпил глоточек кофе и мягко улыбнулся:

– Согласитесь: теоретически это могла быть инсценировка.

– Вы не верите мне…

– Как вам сказать… – Некоторое время мы сидели молча, не поднимая глаз. – Так вы говорите, семь часов? Вы просидели семь часов не двигаясь, держа эту рухлядь?…

– Я выносливая, – тихо сказала Йованка Бигосяк. – Если хотите, можем повторить комедию.

– Можно взглянуть на ваши ступни? – Ответа я ждал долго, почти до конца моей чашки. – Так можно или нет?

– Господи!.. – Она вдруг подскочила на ноги, схватила обеими руками кресло… Я думал, сейчас она поднимет его повыше и… Но она просто пододвинула кресло ко мне. Йованка села в него и решительным, я бы даже сказал отчаянным, рывком спустила носок наполовину, полуобнажив стопу, а если конкретнее: пятку и половину подъема. На свежевымытой коже была отчетливо видна фиолетовая вмятина характерной формы, оставшаяся от поперечной половой доски, и еще одна – от шляпки гвоздя, который я собирался забить с прошлого года.

– Что, и не смылось? – Сам не понимаю, зачем я сказал это.

Она послюнявила палец и начала тереть синяки. Кожа вокруг них покраснела, а кончики губ искривились от боли. Я порядком разозлил пани Бигосяк: она была готова измываться над своей несчастной ногой до слез, до всхлипов. Это не могло не впечатлять. И все же я отметил, что носочек она до конца так и не сняла. Вполне возможно, исключительно потому, что педикюра на ногах не было.

Я махнул рукой:

– Хватит! Я уже вижу, что это не нарисовано. И совсем не хочу, чтобы вы охромели.

– Я сказала вам правду, – прошептала она и лишь после этого натянула носок. Потом распрямилась, положила руки на бедра. – Все это похоже на какой-то бред. В жизни так по-дурацки не бывает. Честное слово, я не знаю этого вашего грибника. Я вообще никого, кроме вас, в Кракове не знаю…

– А Краков? Краков знаете?

Она растерянно покачала головой.

– В таком случае я предлагаю вам прогуляться. Или вы хотите подождать меня дома?…

Половина улицы была перегорожена. Полицейские джипы, пожарные машины, барьеры, желтые оградительные ленты… К дому я подъехал по тротуару правой стороны.

– Что-то сгорело, – заметила Йованка.

Я свернул на засыпанный битым стеклом газон.

– Неужели мы ехали сюда? – В ее округлившихся глазах: пугающая догадка, удивление и страх, самый обыкновенный страх…

– Ч-черт! Это надо же! – вырвалось у меня.

– Только не говорите, что это тот самый дом…

– Ладно, – сказал я. – Будем думать, что дворник по пьянке перепутал таблички с номерами.

Я вылез из машины и медленно пошел вдоль места происшествия. Йованка шла чуть сзади. Невесело выглядят дома после пожара. Закопченные стены, лужи воды, зияющие оконные проемы, осколки стекла, хрустящие под ногами…

Дом был трехэтажный, послевоенной постройки. Куровский проживал на втором, как раз в эпицентре взрыва. Он и оказался единственной жертвой чрезвычайного происшествия.

Пожарники и жильцы продолжали выносить мебель. Проникновение на место происшествия прошло у меня как по маслу. Я уже практически смешался с толпой, когда обнаружил рядом с собой Йованку, преспокойно поднырнувшую под желтую полицейскую ленту на глазах у стражей порядка. Это был первый повод, заставивший меня отказаться от конспирации. Второй, лысый, потный и пахнущий совсем не так, как моя спутница, стоял у закопченной стены, что-то записывая в грязном блокнотике. Вопреки уставу пожарной службы, его брандмейстерская каска лежала на тротуаре, а под расстегнутой курткой виднелся нестроевой животик и коротенькая рубашка в клеточку, пуговиц на которой не хватало. Я попытался представить этого красавца на самом конце спасательной лестницы с пожарным топориком в зубах… Впрочем, вовсе не пожарным топориком капитан Славомир Долята расчищал себе дорогу служебного успеха.

– Честь и хвала бойцам огненного фронта! – хорошо поставленным еще на срочной службе голосом приветствовал я старого приятеля.

Долята чуть не выронил карандаш.

– Марчин?! Ты еще жив, камень тебе в печень! – Он стиснул мою руку так, что она побелела. – Сколько лет, сколько зим! Чего не заходишь, Эвка была бы рада…

– Зайду, – пообещал я. – Знакомьтесь: Славек, самое крутое пузо краковской пожарной службы. А это Йованка… Слушай, старый, хорошо, что я тебя встретил. Надо поговорить…

– Прямо сейчас?

– Да уж больно нехорошо все это попахивает. – Я постукал по стене костяшками пальцев. Точнее сказать, по покрытым сажей останкам стены. – Рвануло как следует…

– И ты приехал для того, чтобы поговорить со старым другом о взрыве бытового газа? Или я ошибаюсь?

– Ошибаешься, – сказал я. – Понятия не имел, что здесь случилось. Просто искал этот дом. Искал и вот – нашел. И вдруг увидел, с кем можно поговорить. Ну, скажем, о бытовом газе, если не возражаешь…

Мы оба как-то разом перестали улыбаться.

– Постой-ка, ты приехал сюда… – Теперь он дотронулся до злосчастной стены.

– Слушай, это длинная история. – Ничего банальнее сказать я не мог. – В общем, этот гражданин, квартира которого… э-э… пострадала, он был моим коллегой. Заметь – не сапером, а детективом…

– О чем ты, старый? Здесь тебе не Америка, частных детективов у нас еще не взрывают.

– Но его-то взорвали!..

Он почесал голову в замешательстве.

– Понимаешь, это служебная тайна…

И тут вмешалась Йованка:

– Сегодня ночью с нами чуть не случилось то же самое! Слышите, сегодня ночью!

– Холера! Марчин, а ты уверен?…

– Да ни в чем я не уверен, и не об этом сейчас речь… – Я перевел дух и осторожно спросил Славека: – Вы установили причину взрыва?