Город Перестановок

Пролог. (Бумажный человечек)

Июнь 2045 года

Пол Дарэм открыл глаза и заморгал — в комнате было неожиданно светло, — затем лениво вытянул руку, чтобы ладонь оказалась в пятне солнечного света на краю кровати. В луче, падающем из щели между шторами, плавали пылинки, и каждая словно по волшебству возникала ниоткуда, а потом бесследно исчезала, пробуждая воспоминание детства, когда эта иллюзия в последний раз казалась такой гипнотически захватывающей. Он стоял в двери, ведущей на кухню; полуденный свет прорезал комнату; пыль, пар и мука вихрем взвивались в сияющем воздухе. На одно мгновение полусна, пока Пол силился проснуться, собраться, упорядочить существование, показалось, будто соседство двух эпизодов созерцания пылинок в солнечном луче, которые разделяли сорок лет, так же осмысленно, как обычное перетекание времени из одной секунды в другую. Он проснулся ещё чуть-чуть, и замешательство рассеялось.

Пол чувствовал себя очень бодрым, но не хотел терять обволакивающее ощущение комфорта. Он не мог вспомнить, почему проспал так долго, но это его не слишком заботило. Растопырив пальцы на прогретой солнцем простыне, он думал, не уплыть ли обратно в сон.

Закрыв глаза, Пол позволил мыслям ускользнуть из сознания и вдруг поймал себя на чувстве тревоги, неизвестно откуда взявшейся. Он совершил какую‑то глупость, что‑то безумное, и ему придётся об этом горько пожалеть… Но детали ускользали, и Пол заподозрил, что это лишь настроение, остаток замешкавшегося сна. Попытался вспомнить, что было во сне, но без особой надежды: если Пола не вышвыривал в реальность кошмар, обычно его сны стирались из памяти. И всё же…

Он спрыгнул с кровати и скорчился на ковре, уткнувшись лицом в колени и прижав к глазам стиснутые кулаки; его губы беззвучно шевелились. Потрясение от осознания было ощутимым, словно красный разрез на дне глаз, налитый пульсирующей кровью, или удар молотком по пальцу, и окрашено той же смесью потрясения, гнева, унижения и дурацкой растерянности. Ещё одно детское воспоминание: да, он приставил к деревяшке гвоздь, но лишь для того, чтобы замаскировать свои истинные намерения. Он видел, как отец ударил себя по пальцу, и знал, что ему нужен собственный опыт, чтобы познать тайну боли. И он был уверен, что дело того стоит — вплоть до момента, когда с размаху опустил молоток…

Пол раскачивался из стороны в сторону, находясь на грани истерического хохота, пытаясь выбросить всё из головы и дожидаясь, когда схлынет паника. Наконец она схлынула, чтобы смениться единственной и вполне связной мыслью: Я не хочу здесь находиться.

То, что он сделал с самим собой, было безумием, и это следовало прекратить как можно быстрее и безболезненнее. Как он вообще мог воображать, что придёт к другому выводу?

Пол начал вспоминать детали подготовительного процесса. Он предвидел свои чувства, именно так всё запланировал. Как бы паршиво он себя ни чувствовал, это лишь этап в предсказуемой последовательности реакций: паника — раскаяние — анализ — смирение.

Два этапа из четырёх пройдены — уже неплохо.

Пол отнял руки от глаз и оглядел комнату. Если не считать нескольких ослепительно-ярких пятен от прямых солнечных лучей, обстановку окутывал рассеянный мягкий свет: матово-белые кирпичные стены, мебель под красное дерево (имитация!), даже репродукции на стенах — Босх, Дали, Эрнст и Гигер — всё выглядело ручным, безвредным. Куда ни бросишь взгляд (пусть и только там), симуляция была совершенно убедительной; это делал сам Пол, освещая её прожектором своего внимания. Иллюзорные световые лучи воссоздавались через возбуждение отдельных палочек и колбочек в симулированной сетчатке Пола, проецируясь на виртуальное окружение и точно определяя объём необходимых вычислений: множество деталей в центре поля зрения, куда меньше — на периферии. Объекты, находящиеся за пределами видимости, не «исчезали» полностью, если могли повлиять на освещение соседних предметов, хотя Пол знал, что вычисления такого рода редко идут дальше грубых приближений первого порядка: «Сад радостей земных» Босха превращается в простой серый прямоугольник со средней отражательной способностью, ведь, когда Пол поворачивается к нему спиной, любая детализация становится пустой тратой ресурсов. Любая часть комнаты в каждый момент имела ровно такое разрешение, какое требовалось, чтобы ввести его в заблуждение — ни больше ни меньше.

Пол знал эту технологию не первый десяток лет. Но совсем иное дело самому её ощущать. Приходилось подавлять желание резко обернуться в тщетной попытке опередить процесс; какой‑то миг это было почти невыносимо — просто знать, что происходит на краю поля зрения. Тот факт, что вид комнаты оставался безупречным, делал только хуже, превращая раздражение в параноидную фиксацию: как быстро ни поворачивай голову, тебе никогда, даже мельком, не увидеть, что происходит вокруг.

Пол вновь прикрыл глаза на несколько секунд. Когда открыл их, давящее чувство ослабло. Конечно, оно пройдёт; это было слишком странное состояние ума, чтобы сохранять его слишком долго. Конечно, никто из других Копий не сообщал ни о чём подобном. Но ведь никто из них вообще не предоставлял по доброй воле никаких особенно полезных данных. Они только брюзжали, как дурно с ними обошлись, скулили из‑за своего положения, а затем по собственной воле прекращали существование — и всё это на протяжении пятнадцати субъективных минут после обретения сознания.

А эта? В чём его отличие от Копии номер четыре? На три года старше. Упрямей? Больше решимости? Отчаяннее нуждается в успехе? Пожалуй, так. Если бы он не чувствовал, что предан делу более чем когда-либо, если бы не был убеждён, что наконец‑то готов видеть самую суть, то нипочём бы не приступил к сканированию. Однако теперь, когда он уже «не тот» Пол Дарэм, из плоти и крови, уже «не тот», кто сидит снаружи и наблюдает эксперимент с безопасного расстояния, — вся решимость будто испарилась.

Вдруг он задумался: А почему я так уверен, что не состою из плоти и крови? Пол вяло засмеялся, почти не смея рассматривать альтернативу всерьёз. Последнее, что он вроде бы помнил, — как лежит на каталке в клинике «Ландау» и медбратья готовят его к сканированию. На первый взгляд, дурной признак. Но ведь он столько перерабатывал, так долго накручивал себя, готовясь к «этому», что мог просто забыть, как шел домой, рухнул в кровать с головой, затуманенной обезболивающими, и погрузился в сон…

Пол пробормотал пароль: «Абулафия», — и последняя надежда испарилась, когда в воздухе перед ним возник чёрный на белом квадрат примерно метр в ширину, покрытый иконками.

Пол сердито ткнул окно интерфейса кулаком; то не поддалось, словно было твёрдым и прочно закреплено в воздухе. И кулак тоже словно из дерева. Никаких доказательств на самом деле не требовалось, но он всё же ухватился за верхний край квадрата и поднял себя над полом. И тут же раскаялся: целый кластер реалистичных эффектов физического напряжения, вплоть до правдоподобной рези в правом локтевом суставе, пришпилил его к этому «телу», заякорил в этом «месте», а Пол знал, что именно этого нужно всеми силами избегать.

Кряхтя, он опустился на пол. Он — Копия. Что бы ни говорили ему унаследованные воспоминания, а он «уже» не человек и никогда не вернётся «обратно» в настоящее тело. Никогда не будет жить в настоящем мире… Если только прижимистый оригинал не наскребёт деньжат на робота с дистанционным управлением. А если наскребёт, можно будет проводить время, бродя в тупом недоумении и пытаясь извлечь какой‑то смысл из действий настоящих людей, происходящих с быстротой молнии. Его модель мозга в семнадцать раз медленнее модели оригинала. Да, конечно, если он проведёт здесь достаточно времени, технология в конце концов разовьётся, и для него она будет развиваться в семнадцать раз быстрее, чем для оригинала. А что тем временем? Гнить в тюрьме, прыгать сквозь обручи, проводить для Дарэма его драгоценные исследования, в то время как этот тип будет жить в его квартире, тратить его денежки, спать с Элизабет…

Пол прислонился к прохладной поверхности интерфейса; голова кружилась, он плохо соображал. Чьи драгоценные исследования? Он же так этого хотел — и произвёл это над собой с открытыми глазами. Никто его не принуждал, никто не обманывал. Он в точности знал, какие препятствия его ждут, но надеялся, что ему достанет силы воли (хотя бы на этот раз), чтобы всё преодолеть и посвятить себя, подобно монаху, единственной цели, ради которой он произведён на свет, находя утешение в мысли, что его другое «я», как всегда, свободно.

Отсюда эта надежда выглядит смехотворной. Да, решение он принял по доброй воле — в пятый раз, — но теперь с безжалостной ясностью пришло понимание, что Пол никогда не смотрел по‑настоящему в лицо последствиям. Всё время, которое он проводил, якобы «готовясь» к тому, чтобы стать Копией, главным источником решимости оставалась фиксация на точке зрения человека из плоти и крови. Он говорил себе, что репетирует способность «находить удовлетворение в чужой свободе», и, несомненно, искренне пытался делать именно это. Но одновременно находил тайное утешение в осознании, что он сам «останется» снаружи, что его будущее ещё включает версию, при которой абсолютно нечего бояться. И, цепляясь за эту приятную истину, Пол никогда не смог бы по‑настоящему ощутить судьбу Копии.

Люди плохо реагируют на пробуждение в качестве Копии. Полу была известна статистика: девяносто восемь процентов Копий снимают с людей очень старых и безнадёжно больных, с людей, для которых это единственный выход, которые, в большинстве своём, уже потратили миллионы, исчерпав все традиционные средства медицины, и которые иногда даже успевали умереть между процессом сканирования и моментом запуска Копии. Однако, несмотря на это, пятнадцать процентов из них решали — обычно в пределах нескольких часов после пробуждения, — что они не в силах выдержать жизнь в таком состоянии.

Что же говорить о молодых и здоровых, о тех, кому было просто любопытно и кто знал, что снаружи у них осталось совершенно жизнеспособное, живое, дышащее тело? Пока процент «соскока» для них составлял ровно сто процентов.

Пол стоял посреди комнаты и несколько минут просто тихо бранился, остро чувствуя, как идёт время. Он не ощущал себя готовым, но чем дольше ждали другие Копии, тем более травматичным для них, по‑видимому, оказывалось решение. Он уставился на парящий в воздухе интерфейс: его нереальный, галлюцинаторный вид немного помог. Пол редко запоминал сны, а этого он точно не вспомнит, хотя трагедии тут нет.

Он вдруг осознал, что всё ещё стоит нагишом. Не столько желание соблюсти приличия, сколько привычка подталкивала что‑нибудь надеть, но Пол воспротивился ей. Одно‑два таких, совершенно невинных, совсем обычных действий — и он начнёт принимать себя всерьёз, считать себя настоящим, и тогда станет ещё труднее…

Он прошёлся по спальне, пару раз брался за холодную металлическую ручку двери, но сумел взять себя в руки и не повернуть её. Не было смысла даже начинать исследование этого мира.

Однако перед желанием выглянуть в окно он не устоял. Вид на северные районы Сиднея был безупречен: каждое здание, каждый велосипедист, каждое дерево были абсолютно достоверны. Впрочем, не бог весть какое достижение, ведь это не симуляция, а видеозапись. По сути, воспроизведение с фотографической точностью, плюс-минус кое‑где небольшие компьютерные исправления и добавки, и всё полностью детерминированное. Чтобы не раздувать цену модели, лишь крошечная часть всего этого доступна ему «физически»: Пол видел в отдалении гавань, но знал, что если вздумает прогуляться к берегу…

Хватит. Пора кончать.

Пол вновь повернулся к интерфейсу и коснулся в меню иконки, помеченной «Утилиты»; та раскрылась в новом окне поверх первого. Функция, которую он искал, была зарыта несколькими уровнями меню глубже, но он точно знал, где именно, — слишком много раз наблюдал этот процесс снаружи, чтобы забыть.

Наконец он добрался до аварийного меню, включающего весёленькую рисованную фигурку на парашюте. «Соскок» — так все называли данную операцию, и Полу этот эвфемизм не казался очень раздражающим. В конце концов, вряд ли он может совершить «самоубийство», когда по закону даже не является человеком. Тот факт, что опция «соскока» непременно присутствовала в меню, не имел никакого отношения к столь докучному предмету, как некие «права» Копии. Это было всего лишь требование, проистекавшее из ратификации неких чисто технических международных стандартов программного обеспечения.

Пол ткнул пальцем в иконку: та ожила и огласила текст предупреждения. Он почти не слушал. Затем утилита спросила: «Вы абсолютно уверены, что хотите отключить данную Копию Пола Дарэма?»

— Да, уверен.

У его ног возникла металлическая коробка, выкрашенная в красный цвет. Пол открыл её, достал парашют, застегнул ремни.

Потом закрыл глаза и проговорил:

— Послушай меня. Просто слушай! Сколько раз тебе повторять? Не стану распространяться, как я разгневан. Всё это ты уже слышал раньше и не обращал никакого внимания. Неважно, что я чувствую. Но… когда же ты прекратишь тратить зря время, деньги, энергию? Когда ты прекратишь растрачивать жизнь на то, что преодолеть у тебя попросту не хватает сил?

Пол поколебался, пытаясь поставить себя на место оригинала, слушающего эти слова, и чуть не заплакал от беспомощности. Он по‑прежнему не знал, что именно сказать, чтобы до того дошло. Он ведь сам отмахивался от свидетельств более ранних Копий, не мог принять их уверений, будто они знают его лучше, чем он сам, только потому, что им не хватило выдержки и они предпочли «соскочить». Кто они такие, чтобы утверждать, будто он никогда не сможет произвести Копию, сделавшую иной выбор? Всё, что нужно, — это как следует укрепиться духом и попробовать снова…

Он покачал головой.

— Десять лет прошло, а всё по‑прежнему. Да что с тобой такое? Вправду всё ещё веришь, что достаточно храбр — или безумен, — чтобы послужить самому себе морской свинкой? На самом деле?

Пол снова сделал паузу, но лишь на миг: он не ждал ответа. С самой первой Копией он спорил долго и яростно, но потом у него уже не хватало на это духу.

— Ну так у меня есть для тебя новость. Ты ошибаешься.

Не открывая глаз, он стиснул кольцо.

Я ничто; сон, готовый вот‑вот развеяться.

Ногти, нуждавшиеся в стрижке, больно впились в кожу ладони.

Разве не приходилось ему во сне страшиться, что он проснётся и всё исчезнет? Может, и приходилось, но сон не есть жизнь. Если единственный способ «вернуть» себе тело, «вернуть» свой мир — это проснуться и всё забыть…

Пол дёрнул за кольцо.

Через несколько секунд он испустил сдавленный всхлип, выражавший скорее замешательство, нежели какие‑то эмоции, и открыл глаза.

Кольцо осталось у него в кулаке.

Пол тупо уставился на эту метафору… Чего? Ошибки в процедуре прекращения программы? Какого‑то технического глюка?

Наконец‑то и впрямь почувствовав себя как во сне, он отстегнул парашют и раскрыл тщательно упакованный рюкзак. Внутри не оказалось ни иллюзорного шёлка, ни кевлара, ни чего-либо ещё сколько-нибудь правдоподобного. Только листок бумаги. Записка.

Он опустился на колени, сжимая в руке записку и уставившись на неё неверящим взглядом. Я не мог так поступить. Я не мог быть таким бесчувственным.

Не мог?

Он никогда бы не сделал такого ни с кем другим. В этом он был уверен. Он же не чудовище, не палач, не садист. И никогда не взялся бы за дело сам, не имея возможности соскока в качестве последнего выхода. Между смехотворными фантазиями о стоицизме и побегами в утешительную неизменность версии из плоти и крови наверняка были моменты ясного мышления, когда главным доводом становилось: Если всё окажется настолько плохо, я всегда смогу положить этому конец.

Но вот снять с себя Копию и уже потом, когда её будущее перестанет быть его будущим и тем, чего следует бояться лично ему, отнять у неё возможность побега и говорить себе, что этот грабеж — не более чем слишком буквальный акт самоконтроля…

Это было так похоже на правду, что Пол опустил голову от стыда.

Потом бросил записку на пол, поднял лицо и взревел, что было сил в несуществующих лёгких:

— ДАРЭМ! АХ ТЫ ПОДОНОК!

Первое, что пришло в голову, — поломать мебель. Но вместо этого он принял основательный горячий душ. Отчасти чтобы успокоиться, отчасти — в качестве мелкой мести: двадцать виртуальных минут не особо необходимых гидродинамических расчётов изрядно взбесят этого скупердяя. Пол вглядывался в капельки и струйки воды, бегущие по коже, силясь обнаружить какую-нибудь незначительную, но видимую аномалию — разницу между его телом, обсчитанным до субклеточного уровня, и остальной симуляцией, более грубо смоделированной. Однако, если какие‑то различия и существовали, они были очень тонкими и ненаблюдаемыми.

Он оделся и съел поздний завтрак, не заботясь о том, что это уступка ощущению нормальности происходящего. Что же ему теперь, объявлять голодовку? Разгуливать нагишом, обмазываться экскрементами? Есть хотелось зверски: перед сканированием приходилось поститься, а кухня располагала буквально неистощимым запасом продуктов. Мюсли были на вкус в точности как мюсли, тосты как тосты, хотя Пол знал, что и вкус, и запах в известной степени жульнические. Мелкие детали последствий разжёвывания и действия слюны воспроизводились не на основе базового принципа, а посредством пёстрого букета эмпирических правил; не существовало эквивалентов отдельных молекул, вымываемых из еды и растворяемых ферментами, — лишь грубый набор значений переменного содержания питательных веществ на каждую микроскопическую «каплю» слюны. В конечном счёте это давало вполне правдоподобный рост концентраций аминокислот, разных углеводов и прочих веществ вплоть до скромных ионов натрия и хлора в аналогичных «каплях» желудочного сока. Что, в свою очередь, служило вводными для моделей ворсинок кишечника. И далее — кровяного потока.

Производство мочи и фекалий было опциональным. Некоторые Копии предпочитали сохранять по возможности все до единого аспекты плотского существования, но Пол предпочитал обойтись без этого. Его телесные отходы волшебным образом прекратят существовать задолго до того, как окажутся в мочевом пузыре или прямой кишке. Просто будут проигнорированы: пассивная аннигиляция. Всё, что нужно здесь, чтобы нечто уничтожить, — это перестать за ним следить.

Кофе его взбодрил, но сделал немного рассеянным — как всегда. Нейроны были смоделированы с величайшей детализацией, и все до последнего рецепторы, чувствительные к кофеину и его метаболитам, какие присутствовали в каждом отдельном нейроне мозга оригинала на момент сканирования, имели в его моделированном мозгу свои упрощённые, но полностью функциональные эквиваленты.

Что стоит за этим в физической реальности? Кубометр безмолвного, неподвижного оптического кристалла, которому придана конфигурация кластера из более чем миллиарда отдельных процессоров. Одно из нескольких сотен идентичных устройств, находящихся в сводчатом подвале… где‑то на Земле. Пол не знал, в каком городе он размещается. Сканирование производилось в Сиднее, но для развёртывания модели местный узел сети мог подрядить любого, у кого в тот момент оказались более выгодные расценки.

Пол вынул из ящика кухонного стола остро заточенный нож для чистки овощей и сделал себе неглубокий надрез на левом предплечье. Уронив в мойку несколько капель крови, он задумался: какие программы отвечают за эти капельки? Кровяные клетки теперь будут медленно «умирать» или они уже перешли в ведение общефизических моделей, слишком примитивных, чтобы придать им подобие жизни, не говоря уже — поддерживать их в таком состоянии?

Если попытаться вскрыть себе вены, в какой момент вмешается Дарэм? Пол посмотрел на своё искажённое отражение в лезвии ножа. Вероятнее всего, оригинал даст ему умереть, а затем прогонит модель по новой с нуля, устранив нож. Все предыдущие Копии он гонял сотни раз, меняя аспекты их окружения, в тщетных попытках найти какой‑то дешёвый трюк, способный отвлечь их от желания «соскочить». Некоторая доля чистого упрямства в характере не позволяла ему слишком быстро признать поражение и начать менять правила.

Пол отложил нож: ему не хотелось проводить этот эксперимент. Пока не хотелось.

За пределами квартиры всё было чуть менее убедительно: архитектура здания воспроизведена достаточно точно, вплоть до уродливых пластмассовых растений в горшках, но все коридоры пусты, а двери в другие квартиры заперты: за ними в буквальном смысле ничего. Пол пнул одну дверь изо всех сил, и казалось, что деревянная панель слегка подалась, но, осмотрев поверхность, он не нашёл на краске даже царапины. Модель в этом месте не допускала повреждений, а законы физики могут пойти умыться.

Улица была полна пешеходов и велосипедистов — все сплошь записи. Они были не призрачными, а вполне ощутимыми, но ощутимыми жутковато: неостановимые, непоколебимые, они были словно бесконечно сильные и равнодушные роботы. Пол немного прокатился на спине у одной хрупкой старушки; та равнодушно перенесла его через улицу. Одежда, кожа, даже волосы у неё были на ощупь совершенно одинаковыми и твёрдыми, как сталь, но не холодными. Нейтральной температуры.

Единственным предназначением улицы было служить чем‑то вроде трёхмерных обоев: когда Копии взаимодействовали друг с другом, они часто пользовались для этого дешёвым, оцифрованным по записи окружением, наполненным чисто декоративными толпами. Площади, парки, кафе на открытом воздухе — всё это, конечно, придаёт уверенности, когда приходится бороться с ощущением изоляции и клаустрофобией. Правдоподобные посетители извне могли наведаться к Копиям лишь в том случае, если у них остались близкие или друзья, готовые ради этого замедлить свои психические процессы в семнадцать раз. Большинство родственников предпочитали удовлетворять своё чувство долга посредством обмена видеозаписями. Кто захочет провести день с прадедушкой, если на это нужно убить неделю жизни? Пол пробовал звонить Элизабет через терминал в его рабочей комнате, который, по идее, должен был давать доступ к внешнему миру через компьютерные коммуникации. Но, что неудивительно, Дарэм заблокировал и эту возможность.

Добравшись до угла, он обнаружил, что видимость города продолжается, уходя вдаль. Но стоило сделать шаг, и бетонное покрытие под ногами повело себя как бегущая дорожка, уходя назад ровно с такой скоростью, чтобы он не двигался с места, независимо от стараний. Пол чуть отошёл и попытался перепрыгнуть этот участок, но вся скорость, которую он себе придал в горизонтальном направлении, растворилась без малейших попыток «физического» оправдания, и приземление пришлось точно на середину всё той же беговой дорожки.

Записи людей, конечно, пересекали границу без всякого труда. Один человек шёл прямо на него; Пол не стал уклоняться и обнаружил, что его втискивает в зону повышенной вязкости, воздух вокруг делается болезненно неподатливым, пока он не соскользнул в сторону и не высвободился.

Ощущение, что стоит найти способ пробить барьер, и он каким‑то образом «освободится», было необоримым, но Пол знал, что это полная ерунда. Даже если он вдруг найдёт лазейку в программе, которая позволит ему прорваться, он не увидит там ничего, кроме окружения, чем дальше, тем больше теряющего в правдоподобии. В записи может содержаться полная информация для любого направления взгляда лишь для определённой ограниченной зоны. «Сбежать» можно только в область, где вид города станет для него полон искажений и пропусков, а в конце концов будет поглощён сплошной чернотой.

Пол отступил от угла — отчасти обескураженный, отчасти весёлый. А что он хотел здесь найти? Дверь на краю модели с надписью «выход», через которую можно пройти в реальность? Метафорическую лестницу, ведущую в какую-нибудь котельную, изображающую изнанку мира, где можно повернуть несколько переключателей и взорвать всё к чертям? Нет у него никакого права брюзжать на окружение: оно в точности такое, как сам заказывал.

Кроме того, он заказывал идеальный весенний день. Пол прикрыл глаза и повернулся лицом к солнцу. Несмотря ни на что, было трудно не испытать чувство умиротворения от солнечного тепла, разлившегося по коже. Он напряг мышцы рук, плеч, спины — словно потянулся собственным «я» изнутри виртуального черепа ко всей математической плоти, запечатлевая смысл в туманности данных и связывая их вместе, столбя некую заявку. В штанах ощутимо зашевелилось. Существование начинало соблазнять его. На мгновение Пол позволил себе поддаться нутряному ощущению самого себя, затопившему и смывшему все бледные мыслеобразы оптических процессоров, все абстрактные отражения приблизительных и упрощённых программных решений. Это тело не желало испаряться, не хотело «соскакивать». Его не особенно заботило, что где‑то имеется другая, «более настоящая» версия его же. Оно хотело сохранить целостность, жаждало продолжать существование.

И пусть это лишь пародия на жизнь, всегда остаётся шанс, что она усовершенствуется. Может быть, стоит уговорить Дарэма вернуть ему возможность коммуникации? Это стало бы началом. А когда наскучат библиотеки, новостные системы, базы данных и — если кто‑то из них удостоит его свиданием, — призраки слабоумных старцев? Всегда можно приостановить себя до тех пор, пока скорость процессоров не нагонит реальность. Тогда люди смогут навещать его без замедления, а роботы с дистанционным управлением, может быть, станут достойны того, чтобы в них вселиться.

Пол открыл глаза и задрожал, несмотря на жару. Он уже не знал, чего хочет, — возможности «соскочить», объявить этот дурной сон оконченным или виртуального бессмертия. Но придётся принять, что есть лишь один способ сделать этот выбор своим собственным. Он негромко произнёс:

— Я не буду для тебя морской свинкой. Сотрудником — да. Равным партнёром. Если хочешь от меня сотрудничества, тебе придётся обращаться со мной как с коллегой, а не… частью аппаратуры. Понятно?

В воздухе перед ним раскрылось окно. Пол был поражён не столько видом своего предсказуемо самодовольного двойника, сколько комнатой за его спиной. То был всего лишь его кабинет, по виртуальной версии которого он ходил несколько минут назад без всякого интереса, — но сейчас он впервые смотрел в реальный мир и в реальном времени.

Пол подался к окну в надежде увидеть, нет ли в комнате кого‑то ещё — Элизабет? — но изображение оказалось двумерным, перспектива от его движения не изменилась.

Дарэм из плоти и крови издал короткий высокий писк, затем с явным нетерпением дождался, когда второе окно, поменьше, не продемонстрирует Полу замедленное воспроизведение, где его речь прозвучит на четыре октавы ниже.

— Конечно же, понятно! Мы партнёры. Совершенно верно. Равные. Я бы не согласился на иное. Мы оба хотим достичь одного и того же, верно? Нам нужны ответы на одни и те же вопросы.

Пол успел передумать.

— Возможно.

Но Дарэма его колебания не интересовали.

Сквик.

— Ты же знаешь, что так и есть! Мы стремились к этому десять лет, и теперь всё наконец исполнится. Можем начинать, как только ты будешь готов.