Горячие пески

ДО СВИДАНИЯ, БЕРЕЗЫ! (Очерк)

Андрей Северинов проснулся с предчувствием, что наступивший день сулит ему немало счастливых минут и радостных переживаний. Но пока было тихо, слышалось лишь ровное дыхание спящих курсантов.

В окна брызнули первые косые солнечные лучи. Устоявшаяся за ночь прохлада таяла, по комнате растекалось тепло. Андрей взглянул на часы — скоро подъем. Он подумал о том, что вот и подошел срок, которого ждал годы. Наконец-то позади учеба в пограничном училище, настала пора проститься со всем тем, что наполняло здесь его жизнь. Проститься с полевым учебным центром, где, по словам его друга и однокашника Кости Гусева, пролиты ведра соленого курсантского пота, вдоль и поперек исползаны окрестные поля в стремлении овладеть тактическим мастерством. Окинуть прощальным взглядом перелески, где многие часы проведены в секретах в ожидании «нарушителей границы», проложены первые дозорные тропы. Поблагодарить уютный городок училища, ставший на четыре года родным домом, преподавателей — за науку, товарищей — за дружбу.

От этих мыслей сильнее застучало сердце.

На соседней кровати, свернувшись калачиком, похрапывал Костя. Его короткие рыжеватые волосы слежались и торчали хохолком из-под натянутой на голову простыни. Одеяло сбилось к ногам и свесилось до пола. Андрей поправил его, и Костя сразу же вытянулся, перевернулся на спину, сладко причмокнул. На курносое, рыжебровое лицо упал солнечный луч и еще резче проступили крупные веснушки, предмет постоянных шуток товарищей и огорчений парня. Весь он в эту минуту казался бронзовым.

Дневальный скомандовал подъем. Гусев сел, не открывая глаз, торопливо пошарил под кроватью, натянул растоптанные кеды. Андрей из-под прикрытых век наблюдал за ним. Тот сердито бормотал, что опять кто-то из кед шнурки выдернул. Наверное, Петька Чугунов, у него вечно кеды не зашнурованы.

— Ну ясно, Петенька! — сказал он хриплым со сна голосом, протер глаза, потянулся до хруста. — Он же, черт долговязый, вчера в баскетбол играл, а перед этим завязки искал. Выпуск на носу, а ему бы только мяч погонять. Погоди у меня… мастер спорта.

Костя погрозил Чугунову, спавшему в другой комнате, и, возможно, совершенно не причастному к пропаже шнурков, прислушался к старшинскому баску, раздававшемуся в коридоре. Он с удивлением посмотрел на неподвижного друга, поразился: всегда аккуратный и всюду поспевающий первым, чем нередко вызывал у Кости восхищение и зависть одновременно, Андрей не вставал и, уж не заболел ли в такой день?

— Андрюха, просыпайся, старшина строит на зарядку, — он толкнул друга в плечо.

Тот пружинисто вскочил, говоря:

— Эх, Костя, что нам старшина… Мы сами без пяти минут лейтенанты. Ты осознал этот исторический факт?

Он схватил Костю, прижал так, что у того в груди что-то хрустнуло, приподнял и закружил. Гусев с трудом выскользнул из его рук, сел на кровать, потирая бока.

— Медведь… чуть ребра не переломал.

— Понимаешь, Костенька, сон я видел…

Андрей не успел рассказать, что ему приснилось, как резко растворилась дверь.

— Кто здесь прохлаждается! — загремел старшина.

Курсантов словно ветром сдуло.

— Гусев, опять плетешься в хвосте… — старшина сердито погрозил вслед.

Костя обернулся, изобразил на веснушчатой физиономии необычайный испуг и стремглав бросился по коридору. Кеды разлетелись в разные стороны, он подхватил их и босиком пустился к выходу. Костя видел, что старшина сердится не всерьез. Знал и старшина, что курсант тоже пугается притворно. Это игра с той и другой стороны. Ведь сегодня оба они станут офицерами, у обоих начнется новая жизнь.

И дурашливость Кости, и смех курсантов, и снисходительная доброта старшины — все подчеркивало атмосферу дня.

После зарядки и завтрака курсанты получили задание: установить в классе новые учебные приборы, развесить схемы и плакаты.

— Торжество начнется после обеда, — словно оправдываясь перед выпускниками за невольную нагрузку, сказал офицер из учебного отдела. — К нам вот-вот молодежь подъедет. Начнутся вступительные экзамены. Ребята вас добром вспомнят.

Курсанты работали в охотку, с прибаутками. Но вдруг к радости начинала примешиваться легкая грусть: тут уже думают и заботятся не столько о них, сколько о тех, кто придет им на смену. Понимали, так и должно быть, так было всегда. Но все же…

Выполнив задание, Андрей с Костей прошлись по территории училища — захотелось напоследок заглянуть повсюду, сохранить в памяти каждый уголок. Прошлись вдоль стройного ряда пушистых елей, застывших словно линейные на параде. Потом долго сидели в беседке под склонившейся над нею старой корявой березой. Беседка стояла в глухом месте двора, за густыми зарослями вишенника. Отсюда слышно было, как, готовясь к выпускному вечеру, пробовали трубы музыканты.

Курсанты и раньше в свободные минуты, какие выдавались в распорядке дня нечасто, наведывались сюда. Слушали перезвон струн и мягкий баритон Петеньки, напевавшего негромко и задушевно. Парня все на курсе называли Петенькой. Как-то на репетиции художественной самодеятельности, завзятым участником которой он был все четыре года учебы, приглашенный на просмотр маленький сухонький старичок-дирижер, постучав палочкой по пюпитру, подбежал к нему и, заглядывая снизу вверх, сказал: «Петенька, этот звук надо вытягивать ниже…» И это — Петенька — по отношению к баскетбольного роста здоровяку было так неожиданно, непривычно, что всем понравилось и пристало к нему.

Чугунов на это не обижался. Он обладал добрым сердцем, на первый взгляд казался чудаковатым, о себе заботился мало и всегда был готов туда, где больше работы, где, может быть, не обязательно в нем нуждались, но поскольку он тут оказался, нагружали и его каким-нибудь делом. Он готов был пойти за товарища в наряд, выполнить любую хозяйственную работу, ничуть не заботясь, что, возможно, не успел приготовиться к очередному занятию, что будет спрошен и испытает неловкость за невыученный урок. Петенька вырос в интеллигентной семье, получил хорошее воспитание и удачно сочетал в себе многие полезные качества. Он имел отличный слух, играл на музыкальных инструментах, пел, занимался спортом, не отказывался ни от одной общественной нагрузки и при всем том… учился. За веселый нрав, бескорыстие и душевную щедрость его любили и уважали товарищи.

Нередко, прибежав из клуба в поздний час, он заставал в классе самоподготовки только Андрея и еще двух-трех курсантов, усердно вычерчивающих рабочие карты. Он знал любовь Северинова к решению тактических задач, и чем были сложнее они, тем упорнее Андрей искал решение. Его хватку, «военную косточку» не раз отмечали преподаватели.

Усевшись за стол, Петенька расстилал свою карту, вооружался цветными карандашами, командирской линейкой и, пристально глядя на Андрея, умилительно говорил:

— Андрюша, ты не станешь возражать, если я «сфотографирую» у тебя обстановочку? Ты уже, конечно, принял правильное решение…

— Не знаю, верное ли у меня решение по этой тактической обстановке, но я постараюсь его обосновать, — отвечал Северинов.

— Может, ты сейчас это сделаешь, пока я наношу обстановку? Так сказать, прорепетируешь… для твоей же пользы.

Хитрость Петеньки была открытой, обезоруживающей, и Андрею никогда не жаль было потратить еще полчаса, чтобы Петенька «не заплыл» на полевых занятиях.

Сегодня они Петеньку видели лишь на зарядке — тот весь в хлопотах по подготовке выпускного вечера. Сидели молча и каждый размышлял о своем. Костя с удивлением и даже с какой-то долей неверия думал о том, что вот и он закончил пограничное училище и через два-три часа наденет мундир с лейтенантскими погонами. Костя не отличался постоянством характера и теперь, повзрослев, понял это. Еще учась в школе, он целыми вечерами возился с магнитофоном, переводил пленку, накручивая ролик за роликом, записывая самых крикливых, хриплоголосых певцов. Нравились они ему, испытывал удовольствие от их пения, над этим он не задумывался. Просто магнитофон стал модным увлечением. Однако забросил и его. Решил стать фигуристом, потому что почти весь класс заболел фигурным катанием на льду. Фигуриста из Кости не вышло, и тогда он все старание обратил на прическу. Благо ему не надо было краситься, чтобы заиметь огненно-рыжую гриву.

Окончил школу, опять-таки следуя моде, совершил попытку поступить в институт иностранных языков. Многие его знакомые парни и девушки рвались туда. Мечтали о том, что хорошо бы сделаться дипломатами или, на худой конец, журналистами-международниками. На удивление и зависть одноклассников, он прошел по конкурсу. Полгода проучился на факультете восточных языков, вдруг оставил институт и поступил на автозавод, где его отец работал мастером.

Мать с тревогой наблюдала за эволюциями сына, нервничала. А отец как-то сказал: «На заводе его приведут в рассудок. Рабочий класс из него человека сделает». Весной, в ленинские дни, на завод пришли курсанты из пограничного училища. Был Всесоюзный коммунистический субботник, работали на пятилетку. Пограничники вместе с рабочими стояли за конвейером, собирали автомобили. Вот тогда-то Костя, переговорив кое с кем из курсантов, заявил дома, что будет пограничником, и подал документы в училище.

— Не сбежишь? — спрашивал отец и хмурился.

— Не беспокойся, не опозорю седины ветерана завода, — с пафосом ответил Костя, хотя совсем не был уверен в том, в чем заверял отца.

Оказался он в одном отделении с Андреем Севериновым. Первое время Костя пытался верховодить над товарищами, в разговоре сыпал жаргонными словечками, рисовался ухарем, парнем оторви да брось, которому и море по колено.

— Не мельтеши, — серьезно сказал ему однажды Андрей. — Разве ты еще не понял, что если пришел сюда, то пора тебе всю шелуху, которой ты прежде оброс, решительно сбросить? Ты готовишься к службе на границе, а граница — она строгая, спросит по большому счету, она шелопаев не жалует.

И Костя, и другие курсанты, слушавшие разговор, знали: Андрей имел право на такие суровые слова, ибо до училища он два года прослужил на заставе, задерживал нарушителей и был награжден медалью. Он сразу же основательно засел за учебники и пособия, штудировал уставы и инструкции, не выходил из класса, если не до конца разобрался в чем-то. У него была ясная цель — возвратиться на границу, имея прочные военные знания и основательные командирские навыки.

Гусев сначала обиделся, а поразмыслив, может быть, впервые за прожитые двадцать лет, серьезно задумался о своем месте в жизни, о том, как ему быть дальше.

Незаметно все трое подружились, вместе ездили на стажировку в пограничный отряд, ходили в городские увольнения, бывали в семье у Гусева. Они много говорили о будущей службе на границе, делились впечатлениями после войсковых стажировок, часто спорили, оставались разными людьми.

Многое, очень многое слышала старая береза, склонившаяся над беседкой. А сегодня, наверное, дивилась молчаливости и грустной задумчивости друзей.

— Хорошо-то здесь, а, Андрей! — наконец воскликнул Костя. — И надо уезжать отсюда.

Андрей уловил в его голосе тревожные нотки. Легко ли впервые надолго, может, навсегда оторваться от дома коренному москвичу Гусеву — вопрос не праздный.

— Нам пора, — Андрей встал, погладил корявый ствол березы, отломил веточку. — Это на память. На заставе, где буду служить, березы не растут. Прощай, старушка. Я буду помнить тебя.

Он потрогал теплые, бархатистые листочки, стряхнул торопливо сновавшего по ним муравья, поднес ветку к лицу. Листья пахли свежестью, ветром и солнцем…

У входа в клуб их встретил Петенька.

— Где вас носит? — воздев длинные руки, закричал он. — Курсовой командир бросился за вами с розыскной собакой. Придирчиво оглядев их мундиры с золотыми погонами, брюки с тщательно наведенными стрелками, сияющие солнечными бликами ботинки, удовлетворенно хмыкнул. Знай наших. — Все собрались на плацу. Построение для вручения дипломов и нагрудных знаков.

Фамилию Северинова назвали одной из первых, среди окончивших училище с отличием. Высокий, по-юношески стройный генерал, чья жизнь — курсантам это было хорошо известно — вся была отдана границе, развернул плотные тисненые корочки, пытливо посмотрел на лейтенанта, на его медаль с изображением пограничника, тускло поблескивающую на груди. Стоящий перед ним выпускник был из тех, к кому у него теплилось особое чувство. Такие послужили на границе, потянули солдатскую лямку. И сейчас он направлялся в Среднюю Азию. Сам туда попросился.

— За пограничную доблесть — боевую медаль! За высокие успехи в учебе — диплом с отличием! Вот достойный пример для подражания, — сказал генерал замершему строю. Он шагнул к Андрею, порывисто обнял его и повернул лицом туда, где стояли еще совсем зеленые первокурсники. — Может кому-то придется на пограничных перекрестках встретиться с командиром Севериновым и служить вместе…

Костя и Петенька встретили его уважительными словами:

— Тебе особые почести, — и хоть в голосе было немножечко иронии, пылающие щеки и блеск в глазах свидетельствовали, что они гордятся своим другом.

Потом выпускники поехали в центр, прошли перед Мавзолеем В. И. Ленина, перед могилой Неизвестного солдата, дали молчаливую клятву верности воинскому долгу, границе.

…Вечером был концерт. Вел его Петенька, как умел, в темпе, весело, с выдумкой. Сочным баритоном рассказывал юморески, объявлял очередные номера. Хор, составленный из лейтенантов-выпускников и курсантов, исполнял песни под сопровождение эстрадного оркестра. Потом были исполнены картинки из жизни училища. Гвоздем явились частушки, смешные и едкие эпиграммы, в которых курсанты и лейтенанты узнавали себя. Андрей с Костей удивлялись, когда Петенька в трудную пору экзаменов все это успел сочинить. А тот виртуозно управлял маленьким эстрадным оркестром, пел, изображая в лицах товарищей. В зале то и дело вспыхивали смех, аплодисменты.

«Петенька в своей стихии», — подумал Андрей, — и с сожалением вспомнил, что Чугунов будет теперь далеко от него — того послали на дальневосточную границу.

И словно угадав мысли Андрея, Петенька прочитал «Курсантскую венгерку» Владимира Луговского:

— Изумительно! Ты помнишь? — шепнул Андрей, склоняясь к Косте.

Однажды курсанты попали на литературный вечер, посвященный поэту Луговскому, много написавшему о пограничниках, о среднеазиатской границе. Тогда же включили пленку с записью голоса самого поэта. Могучим, глубоким басом автор стихов как бы обращался к сегодняшнему поколению воинов:

…И вот перед ними лежала дорога, за окном вагона мелькали лужайки и перелески. Электричка мчала их в аэропорт Домодедово, откуда им предстояло разлететься в разные концы. Сначала в отпуск, как и полагается после училища, а после — на границу. Она ждет лейтенантов.

Петенька держал гитару на коленях, устремив немигающий взгляд в окно.

— Смотрите, этот ручей очень похож на тот, в котором я чуть не «утонул», — кивнул Петенька.

Андрей взглянул на матово блеснувшую в густых зарослях речушку, сказал усмехаясь:

— Там, где ты «тонул», было болото…

В тот жаркий летний день они вышли на полевые занятия. Остановились на опушке леса. Из глубины его тек густой смолистый воздух, от которого в голове начиналось кружение. Над ближним лугом и ручьем, что змеился посредине его, висело струящееся марево. За ним вдали угадывались близко расположенные одна от другой деревушки. В высоком небе, невидимые из-за слепящего сияния солнца, звенели жаворонки. Хотелось раздеться, скинуть сапоги, упасть на душистый травяной ковер, дышать полной грудью и бездумно смотреть в безоблачное небо.

Стоящий во второй шеренге Костя краем уха слушал, что говорил подполковник — преподаватель тактики. Костя вытирал ребром ладони лоб, стряхивал капельки пота и с нетерпением ждал, когда объявят перерыв и можно будет отойти в глубину леса, поблаженствовать в холодке на пенечке, который он уже облюбовал. Ему на руку сел и сразу больно впился большой коричневый слепень. Костя накрыл его ладонью и осторожно снял.

— Ага, попался, который кусался, — зашептал он. — Кусай тех, кто не занимается тактикой.

Он поднял сухую травинку и вставил ее слепню в брюшко. За манипуляциями Кости, скосив глаза, с любопытством наблюдал Петенька. Подмигнув ему, Костя выпустил слепня. Насекомое резко взяло вверх, но травинка осаживала его. Слепень не мог подняться, и завис, как вертолет, жужжа и покачиваясь перед глазами подполковника. Курсанты заметили проделку, давясь смехом, смотрели, как взгляд подполковника бегает за качающимся слепнем. На покрытом веснушками, посмуглевшем от густого загара лице Кости сияло истинное наслаждение. Слепень с полминуты качался, травинка выпала и он, подхваченный ветерком, взвился вверх.

— Курсант Гусев, открыли новый вид насекомого? — спросил подполковник.

По шеренге прокатился смешок. Костя, опустив голову, ждал, что подполковник вызовет его и заставит решать летучку. Но вызван был почему-то не он, а Петенька.

Приминая траву и осыпая пыльцой ромашки огромные растоптанные сапоги, Петенька нехотя вышел из строя и остановился перед подполковником. Оказалось, и он, и Гусев, возясь со слепнем, прослушали, как подразделению был обозначен маршрут и поставлена задача обеспечить движение головной походной заставе. Курсант Чугунов назначался ее командиром, ему надо было провести разведку, избрать наиболее короткий путь движения. Случилось то, чего Петенька опасался больше всего. Накануне он опоздал на самоподготовку, по пути в поле наверстывал упущенное, выпытывая у Андрея особенности марша в лесисто-болотистой местности. Петенька долго рассматривал карту, беззвучно шевелил припухлыми губами, морщил лоб и молчал.

— Понимаете, товарищ подполковник, моя рабочая карта в сумке потерлась, — сказал он виноватым голосом. — Надписи и топографические знаки плохо видны.

— Отложите карту. Перед вами местность, вот и ведите свою заставу, — в голосе подполковника слышалось нетерпение.

Петенька подумал, снова посмотрел на карту и довольно связно изложил решение.

— Все хорошо, за небольшим исключением, — остановил его подполковник. — Головная походная застава двинулась на бронетранспортерах в заданном вами направлении и вместе с вами утонула в непроходимом болоте…

— В нашей округе нет такой глубины, в которой можно было бы утопить Чугунова, — сказал кто-то в задней шеренге.

От дружного хохота дрогнули на опушке березки, в вышине замерли на мгновение жаворонки и метнулись за ручей. Петенька сердито моргал и показывал курсантам из-за спины здоровенный кулачище. Подполковник поблескивал белыми зубами из-под щеточки усов.

— Шутки в сторону, — сказал он. — Перед нами деревни. Рассуждайте, курсант Чугунов. Люди их между собою общаются?

— Несомненно, — согласился Петенька.

— Надо полагать, и мост для этих целей построили?

— Не в брод же ходят. По мосту сподручнее.

— Так почему же вы бросили свои машины в трясину? — предупреждая новую вспышку смеха, подполковник поднял руку.

Спасать положение и самого Петеньку пришлось Андрею. Он выслал дозоры, проверил грузоподъемность моста через ручей, опросил местных жителей и уверенно повел головную походную заставу в стороне от деревень, по лесной накатанной дороге.

— Вот так, курсант Чугунов, в этой обстановке должен действовать командир, — заметил подполковник.

…За окном проплывала большая березовая роща. Солнце пронизывало ее насквозь, прямые, как свечки, белые стволы, казалось, излучали свет, и роща просматривалась на всю глубину, до той грани, где начинался сосновый бор. На опушке стояла девушка и махала поезду косынкой.

Петенька коснулся струн: «Я трогаю русые косы, ловлю твой задумчивый взгляд. Не спят под Москвою березы…»

Глаза его, устремленные вдаль, вобрали в себя и поле, и небо, и белизну берез.

«Березы, родные березы не спят!» — подтянул Андрей.

Кончив петь, он показал за окно:

— Великое счастье — знать, видеть и любить сильно, до боли сердечной, все это. Друзья, где бы ни пришлось ним служить, будем помнить эти березы, и если придется, постоим за них…