Господин следователь

Глава пятая Председатель

К зданию Череповецкого окружного суда на углу Воскресенского проспекта и Крестовской улицы я подошел без четверти девять. В девять, как известно, в Российской империи начинают работать все присутственные места. Надеюсь, у председателя окружного суда не назначено на сегодняшнее утро какое-нибудь совещание? Вроде, до революции не слишком-то практиковались совещания и собрания на рабочих местах. Да и зачем они нужны, если каждый чиновник знает круг своих обязанностей и, в меру сил, их исполняет.

Постоял немного, чтобы еще раз полюбоваться зданием. Двухэтажное, очень солидное, казавшееся чужеродным рядом с деревянными домами обывателей. Я знал (со слов хозяйки гостиницы), что это здание некогда принадлежало дочери городского головы Марии Лентовской. А несколько лет назад, когда в Череповец переместился Окружной суд, она передала его под нужды суда. Вернее — дочь выполнила просьбу отца, потому что реальным владельцем дома был как раз голова — Иван Андреевич Милютин[1]. Иван Андреевич — ярый патриот города, учредивший в Череповце множество учебных заведений, включая те, которые по статусу не положены уездному городу — реального училище и женской гимназии. Именно Иван Андреевич и добился того, чтобы в Череповец перевели Окружной суд, тем самым еще больше подняв престиж Череповца.

А то, что председателем Окружного суда стал зять городского головы — действительный статский советник Лентовский, это лишь совпадение.

Приветливо кивнув швейцару, встретившему меня удивленным поклоном, посмотрел в ростовое зеркало, стоявшее в фойе. То, что увидел, мне даже — молодой человек, в темно-зеленом сюртуке, с отложным воротником и петлицами, показывавшими мой нынешний ранг. Коллежский секретарь, это вам, не хухры-мухры. Уже не коллежский регистратор, как Хлестаков.

Белый жилет, шелковый черный галстук. Жаль, что по летнему времени брюки положены белые, а не зимние, в тон сюртуку.

— Скажите, а Его Превосходительство у себя? — поинтересовался я у швейцара, зачем-то приложив два пальца к околышу фуражки.

— Так точно! — вытянулся швейцар во фрунт и тоже вскинул к своей фуражке ладонь. А, так этот дядька из отставников. Вон, даже какие-то медали украшают грудь. Всегда с уважением относился к ветеранам.

— Благодарю. Не подскажете, куда пройти?

— Вам, ваше благородие, следует на второй этаж подняться, а там увидите дверь. Ну, а на двери табличка висит, — сообщил отставник. — Там все указано — действительный статский советник господин Лентовский.

Еще раз поблагодарив швейцара (или я неправильно называю, это служитель?), мысленно усмехнулся. Благородием меня еще никто не называл, но все когда-то бывает впервые.

Поднявшись наверх, я сразу уперся взглядом в массивную дверь с табличкой.

Впрочем, за дверью пока отыскался только «предбанник». Все правильно. Начальству положено иметь секретаршу. Правда, вместо женщины за столом, заваленным бумагами, сидит молодой человек в точно таком же мундире, как и у меня, только в его петлицах имелась одна звездочка. Нет ни пишущей машинки, ни компьютера. С компьютером, с ним все понятно, а что у нас с пишущими машинками? Их-то, кажется, уже изобрели? Листы бумаги и чернильный прибор.

Ясно. Это у нас скромный коллежский регистратор, исполнявший обязанности секретаря и мальчика на побегушках. Будем считать, что он служит адъютантом, а если мерить по армейским меркам, то младший лейтенант в адъютантах у генерал-майора — вполне нормально.

— Здравствуйте, — поприветствовал я собрата-чиновника. — Будьте добры, доложите Его Превосходительству, что коллежский секретарь Чернавский прибыл для прохождения дальнейшей службы.

Коллежский регистратор посмотрел на меня круглыми глазами и скрылся в кабинете шефа. Вернувшись через пару секунд, вежливо поклонился:

— Господин председатель вас приглашает.

Раз приглашает, надо идти. И стучаться не нужно, раз дверь уже открыта.

— Разрешите, Ваше Превосходительство? — поинтересовался я, входя в кабинет.

А ручонка сама-собой снова потянулась к фуражке. Ну что поделать, если мундир способствует проявлению рефлексов, намертво вбитых за время службы в армии? И то, что следует приветствовать вышестоящего начальника отданием воинской чести, и то, что в армии нет слова можно (можно Машку за ляжку, или козу на возу), а есть только слово разрешите.

Из-за письменного стола поднялся невысокий солидный человек в мундире гражданского генерала. И лет ему, под шестьдесят. Но если так выглядит, то реально он помоложе лет на десять. Что поделать, если люди в девятнадцатом веке выглядят старше, чем у нас.

— Приветствую вас, молодой человек, — сказал Лентовский, протягивая мне руку. — Присаживайтесь. И давайте без церемоний. Называйте меня попросту — Николай Викентьевич.

Не чинясь, я скинул фуражку и присел.

— Судя по всему, вы наш новый судебный следователь? Опыта, как я думаю, у вас нет? — спросил Лентовский. — Образования юридического тоже?

Про образование я с отцом говорил, тот только руками замахал и захохотал. Мол — в России половина прокуроров не имеют юридического образования. Даже в Санкт-Петербурге встречаются и семинаристы бывшие, и выпускники совсем иных специальностей. Кажется, юристов университеты выпускают, но куда выпускники деваются? В провинции вообще никто не желает работать. Да что там про прокуроров говорить, если даже у судей иной раз нет нужного образования? А выпускник гимназии, с тремя курсами физмата, он человек грамотный. Законы Российской империи изучит, а нет — старшие товарищи подскажут.

— В Новгороде консультировался со знающими людьми, но о службе имею самые поверхностные представления, — признался я. — Очень рассчитываю, что коллеги помогут мне вникнуть в суть дел, а там уже и сам начну работать.

Его Превосходительство покивал, потом подтащил к себе вскрытый пакет с раскрошенными сургучными печатями. Покопавшись, вытащил из него еще один пакет, поменьше.

— Почту я только вчера получил, с приказом губернатора о вашем назначении ознакомился, но все прочие документы ене успел прочесть, — сказал Лентовский, словно бы оправдываясь.

Из тонкого конверта Председатель суда вытащил несколько бумаг. Этих бумаг я в руках не держал, но со слов батюшки знал, что там должен быть мой формулярный список — главная святыня для чиновника, а также копии документов о крещении, об образовании и выписка из Дворянской книги.

— Так, — сказал Николай Викентьевич, раскрывая формулярный список. — Коллежский секретарь Чернавский Иван Александрович, от роду имеет двадцать лет, вероисповедания православного, знаков отличия не имеет, содержания от казны не получает.

Согласен. Знаков отличия у меня нет и содержания я еще не успел получить. Вся надежда на жалованье. И еще — убрать из лексикона слово зарплата. Здесь такого слова еще не знают.

А Лентовский продолжал читать:

— Из какого звания происходит — из потомственных дворян. Род Чернавских вписан в VI часть родословной книги Новгородской губернии.

Прочитав эту запись, председатель суда вскинул на меня удивленный взор:

— Вы из Рюриковичей или из Гедеминовичей? Или бояре в роду были?

Я, пока сидел дома, под «домашним арестом», успел кое-что прочесть по собственной генеалогии. Интересно же. Поэтому ответил просто, но твердо, соблюдая достоинство «столбового дворянина»:

— Нет, Чернавские из простых дворян, нетитулованных. Но первое упоминание о них еще при Василии Темном. Мы просто служилые люди. Куда пошлют, там и служим.

— Вот оно как, — хмыкнул Лентовский и снова зашелестел листами. — Есть ли имение? У самого нет, но у родителей имеются имения в Новгородской, Псковской и Владимирской губерниях. Отец также владеет каменным домом с двумя флигелями и службами в Новгороде.

Вон оно как. А я и не знал, что мои родители такие крутые помещики. Сколько у нас до революции осталось? Тридцать четыре? В принципе, не так уж и мало. А там все имения отойдут народу. Я эти имения не видел, так что, пока не жалко.

— Подождите-ка, — остановился Николай Викентьевич. — Выходит, что ваш батюшка — вице-губернатор Новгородской губернии Александр Иванович Чернавский?

— Так точно, вице-губернатор, другого батюшки у меня нет, — скромно сказал я, потупив очи. А он что, сразу не понял? Я же не виноват, что родился в семье вице-губернатора? Ну, может, здешний отец в ту пору еще им не был, но все равно, сын за отца не отвечает.

Лентовский же, будто мысли мои подслушал:

— Я, когда приказ о назначении получил, решил, что однофамилец. С чего бы это вице-губернатору своего единственного сына в наш медвежий угол посылать?

— Ну, не такой уж он и медвежий, — заступился я за город, в котором пребываю всего лишь два дня. — О Череповце и в Новгороде хорошо известно, и даже в Санкт-Петербурге. Хвалят и ваши учебные заведения, и культуру, и все такое прочее.

О достижениях Череповца я узнал только вчера, но какая разница? Мне все равно, а председателю приятно.

— Ну, это все благодаря трудам Ивана Андреевича, — заметил Лентовский и опять принялся изучать мой Формулярный список. — Следующий пункт: где получал образование? Стало быть, закончил полный курс Новгородской мужской классической гимназии и заслушал три курса физико-математического факультета Санкт-Петербургского императорского университета.

Запись о моем образовании заставила Лентовского задуматься. Он придвинул к себе копии документов об образовании. Похмыкал.

— Значит, на основании аттестата и справки о том, что вы прослушали три курса и успешно сдали экзамены, вам присвоен чин коллежского секретаря? — поинтересовался Лентовский.

Вообще-то, на его месте я бы тоже задумался. В Российской империи классный чин зависел от образования. Низший чин, четырнадцатого класса — коллежского регистратора присваивали тем, кто закончил гимназию. Я бы его получил с чистой совестью еще три года назад. И как бы не смеялись над «елистратишками», не горевали об их несчастной участи, но сколько канцеляристов без чина мечтают заполучить петлицы и просветик с единственной звездочкой? Коллежский регистратор — совсем другой коленкор. Это и жалованье, и денежные выплаты на форменную одежду, и квартирные деньги и все прочее.

А вот 10 класс полагался тем, кто не просто закончил университет, а закончил его с отличием. Мне же, с учетом гимназии и трех курсов университета, полагался только чин губернского секретаря, а это, как ни крути, гораздо хуже, нежели коллежский.

Вопрос — как же присвоили такой чин? Есть у меня мысль, что батюшка расстарался, но эту мысль я озвучивать не стал. Но с другой стороны — мне же не титулярного советника присвоили, верно?

Поэтому, я только улыбнулся самой невинной улыбкой и развел руками. Председатель суда сложил мои бумаги в стопку, а потом посмотрел на меня:

— Иван Александрович, я, разумеется, такие вопросы задавать вам не в праве. Но все-таки, хотелось бы узнать — отчего это сын вице-губернатора и действительного статского советника, решил податься в судебные следователи в уездный город? И почему бросили университет? Судя по выписке — вы были блестящим студентом. Поверьте — я спрашиваю не из праздного любопытства. Хотя… — Вот здесь господин Лентовский позволил себе улыбнуться и стал похож не на столп российской юстиции, а на нормального человека. — Мне тоже по-человечески любопытно — почему вы не отправлены завершать учебу куда-нибудь в Вену или в Сорбонну? Я слышал, что ваш батюшка скоро получит более высокую должность.

А ведь у моего здешнего отца и на самом деле имелись планы отправить меня доучиваться за границу. Вот только я сам воспротивился его намерениям. Учиться математике во Флоренции или в Берлине? Ну на фиг. Уж лучше в следователи.

Я тоже улыбнулся в ответ господину Лентовскому и сказал:

— Если называть вещи своими именами, вам интересно — где нашкодил сынок вице-губернатора и отчего папенька не отправил его из России, чтобы не улеглись страсти? Нет, Ваше Превосходительство, я не проиграл в карты папенькино имение, не подделывал векселя и не соблазнял дочь какого-нибудь великого князя.

— Ну, если не желаете рассказать, то не надо, — развел руками штатский генерал. — Но истина все равно всплывет, а так я подумаю — чем же смогу помочь.

А что если сказать правду? Или ту правду, которую я сам знал? Попробую.

— Николай Викентьевич, на самом-то деле никакого секрета здесь нет. На самом-то деле есть две причины, почему я оказался в Череповце. Сказать? — Дождавшись, пока Лентовский кивнет, я принялся за рассказ: — До моего батюшки дошли слухи, что среди моего окружения имеются если не революционеры, то люди радикально настроенные. И он решил, что следует убрать меня куда-то подальше. В том смысле — что от греха подальше, пока я и на самом деле не измазался и не стал каким-нибудь анархистом или большевиком.

— Простите, кем? — не понял Николай Викентьевич. — Что за большевики такие?

Ну вот, что я такого и ляпнул? Об анархистах-то известно, а какие могут быть большевики? Скорее всего, еще и социал-демократах никто не знает, да и имеются ли они в России.

— Оговорился, — поспешно ответил я. — Хотел сказать большаки, а вышло большевики. А большаками у нас называли тех, кто в народ собрался идти. Мы смеялись — дескать, чтобы донести до крестьян правду, нужно на большак выйти, да орать громче.

— А, вот оно как, — с облегчением выдохнул Лентовский. — А все-таки, у вашего батюшки имелись основания подозревать вас в причастности к революционерам?

Хороший вопрос. А черт его знает. Но не станешь же отвечать именно так. Попробую выкрутиться.

— Вот, честное слово — не знаю. Вполне возможно, что я и читал какие-то антиправительственные прокламации, вел беседы, но, честное слово, не воспринял все это всерьез. Или это просто все как-то прошло мимо меня. Я искренне считаю, что цареубийство — это уже само по себе страшное преступление. А те горячие головы, что призывают народ к топору, не понимают, что гражданская война — самое страшное, что может произойти со страной.

Скорее всего, это говорил именно Иван Чернавский, сидевший во мне, а не я сам. Ведь я-то был убежден, что Октябрьская революция была неизбежна и необходима. Да что там — я и сейчас так считаю. Но разглагольствовать о судьбе страны, о социальном перевороте — нелепо. Уж точно я не обращу действительного статского советника в коммунистическую веру.

— Знаете, я вам верю, — кивнул Лентовский. — А ваш отец, скорее всего, что-то услышал, получил какую-то информацию и очень испугался за вас. Возможно, он это сделал напрасно, но отец — это отец. Отцам свойственно переживать за своих детей. У меня у самого есть дети от первого брака, я за них очень переживаю. Возможно, вы уже слышали, что у Череповца есть основание для грусти. Один из наших воспитанников стал цареубийцей.

Я кивнул. Слышал я о Николае Рысакове — бомбисте, участнике покушения на Александра Освободителя. А вчера, когда гулял по городу, специально пошел смотреть на здешнее реальное училище, в котором учился цареубийца.

Посмотрев на грязно-синие стены здания, только вздохнул, вспоминая исторические параллели. В 1591 году, после смерти царевича Дмитрия в Угличе наказали колокол за то, что тот ударил в набат, созывая народ к восстанию. У несчастного колокола вырвали язык, оторвали ухо, пороли плетьми и отправили в ссылку, в Тобольск. В Череповце же, в 1881 году было наказано реальное училище. Понятно, что наказание — это символ, но все-таки, выглядело это странно. Да и нынешние реалисты не виноваты, что им приходится учиться в таком страшном здании.

— Да, вы сказали, что имеется еще одна причина, — сказал Лентовский.

— Причина? — не понял я.

— Вы сказали, что имеется две причины, отчего вы бросили университет и оказались у нас, — пояснил председатель суда.

— Ах, да, — спохватился. — А вторая причина еще более грустная. Революционных взглядов у меня нет, и никогда не будет. А вот с учебой — здесь хуже. Я отучился три года на физико-математическом факультете и осознал, что на самом-то деле я терпеть не могу ни алгебру, ни геометрию. Вернее — это я осознал еще в гимназии, но математика мне почему-то давалась легко. Вот, скажем так, я и плыл по течению, но при этом мучился. Осознал, что меня больше интересует история, философия.

Вот здесь я наполовину говорил правду, наполовину врал. Математику я терпеть не мог со времен средней школы — правда. А то, что она легко мне давалась — это ложь.

— То есть, ваше пребывание у нас — выбор? Выбор, некая остановка.

— Или промежуточная станция, — хмыкнул я. — Возможность перевести дух, как следует все обдумать и решить — как мне жить дальше. А просто болтаться где-то в Европе, проматывать отцовские деньги — это и батюшке неприятно, да и мне скучно.

— А вот это уже совсем похоже на правду. Меня вы убедили. Сын влиятельных родителей, стоящий на распутье. Вполне-вполне. Значит, Иван Александрович, на вопросы — как и что, так и отвечайте — взяли паузу, чтобы обдумать свою будущую жизнь. Ну, и карьеру естественно.

[1] Биографию И. А. Милютина можно найти в Интернете