Господин следователь. Книга 2

Глава двадцать первая Урок латыни

Имею я право на личную жизнь? Хозяйка болтает с будущим женихом, потому что Литтенбрант никуда не уехал, оставшись у нас ужинать. Видимо, забыл, что бревна и тес пребывают в опасности. Ишь, сидит тут, перед моей хозяйкой хвост пушит, вместо того, чтобы стеречь народное добро. Съездить, что ли, самому в Нелазское, украсть пару кубов бревен, перевезти в Череповец? И пусть Литтенбрант мучается. А, ну да, сам замучаюсь на телегах бревна везти. Придется отказаться.

Хозяйка-то ладно, что с женщины взять? Еще и Тишка, предатель этакий. Забрался на костлявые колени Петра Генриховича, свернулся в клубочек и дрыхнет, словно под боком любимой мамы.

Короче — пошли все нафиг, решайте свои сердечные дела без меня, а я отправился в гости в дом Десятовых. У меня, между прочем, тоже сердечные дела есть.

Перед тем, как пойти нафиг, решил пожертвовать Литтенбранту — не ему лично, школе, малую толику денег — рублей двадцать. Проникся я его рассказом. Еще, вполне возможно, хотел немножко повыпендриваться перед Натальей Никифоровной. Вон, как она слушала рассуждения сельского джентльмена о его мытарствах на ниве общественного просвещения. Аж рот открыла от восхищения!

К тому же, могу себе позволить. Казначей, к которому собирался забежать, а из-за отсутствия времени так и не собрался, сам ко мне заявился, чтобы познакомить меня с моим будущим жалованьем. Теперь, в связи с новой должностью и чином, оклад будет составлять не пятьдесят рублей, а шестьдесят. Квартирные увеличены в два раза, разъездные — в четыре. Итого, на круг выйдет сто рублей, неплохие деньги для молодого чиновника. С разъездными понятно. «Важнякам», в случае необходимости, придется ездить не только по своему уезду, а по всей территории, что относится к ведению Окружного суда. Непонятно, почему увеличились квартирные? Предполагается, что титулярные советники — следователи по особо важным делам, занимают в два раза больше места, нежели чиновники младших рангов?

Петр Генрихович, когда я вручал ему три бумажных червонца (ладно, чего с двадцатью-то мелочиться?), отказываться не стал, напротив, очень обрадовался.

— Иван Александрович, дорогой ты мой человек! — заявил Литтенбрант, принимаясь меня обнимать. — Да я на ваши деньги стекла куплю, ящика два, а еще видел в магазине Шулятиковых глобус. Еще летом хотел купить, но уж слишком он дорогой. Десять рублей!

Не стал спрашивать, зачем школе, где нет уроков географии, модель земного шара. Есть в этом и свой плюс — нет географа, глобус никто не пропьет.

— Я завтра же сообщу в земство, чтобы оно вписало вашу фамилию в список благотворителей, потом ее в газете пропечатают, в «Земском вестнике по Новгородской губернии».

— Нет, только не это, — испугался я. — Не нужно никакого официоза, тем более — никаких газет. Считайте, что получили деньги от анонимного жертвователя.

— Почему? — удивился Петр Генрихович. — Обычно, земство даже за пять рублей благодарит. Людям приятно, бумага стерпит. А если сумма в сто рублей набегает, а то и больше, земство официальную благодарность выносит. Ее даже в формуляр вписывают, как награду. Вон, мне уже вписали. У меня в формуляре все награды — сербские медали, да благодарность земства. И вам она лишней не будет.

— Петр Генрихович, сам-то подумай, зачем Ивану Александровичу благодарность в газете? — пришла мне на помощь хозяйка. — Земцы, и все прочие, кто станет читать, что скажут?

— А что скажут? — недоумевал мой коллега. — Скажут — молодец, денег не жаль, на благое дело.

— Еще скажут — дескать, Чернавский-младший, сынок вице-губернатора, пыль всем в глаза пускает. У самого денег куры не клюют, с жиру бесится, а он какие-то тридцать рублей дает, словно подачку нищему.

Кажется, до Литтенбранта дошло.

— Понял, Иван Александрович, обнародовать ничего не стану, — кивнул он, потом усмехнулся: — Забыл ведь, что вы сын вице-губернатора. Я ведь, когда узнал, что у нас в следователях сынок самого вице-губернатора будет служить, думал — придет такой фря, нос кверху, вместо ладони людям два пальчика подает. Решил с вами познакомиться, посмотреть, а вы, как оказались, вполне нормальный человек, где-то даже и неплохой.

Конечно неплохой. Кто бы тебя, джентльмен из сельской глубинки, с такой женщиной, как Наталья познакомил? Ведь — ей-ей, если бы я не влюбился в почти копию моей тамошней Ленки, сам бы женился, не посмотрев ни на возраст, ни на прочее.

— Все, господа, семь часов, убегаю, — сообщил я.

— Иван Александрович, огромный привет Леночке и госпоже Десятовой, и чтобы не позже десяти часов вернулся, иначе дверь запру, — пригрозила хозяйка.

Ничего себе, заявочки. У меня что, комендантский час? Или Наталья Литтенбранта предупреждает?

Мы с Леночкой договорились считать друг друга женихом и невестой. Подумаешь, официального «прошения» руки и сердца у родителей еще не было, но нам хотелось как-то определить свои статусы. Может, разрешат побыть наедине?

Официально мне дозволялось посещать дом будущей невесты в среду и воскресенье. Мол — пока не жених, незачем приходить каждый день,

Милейшая тетушка, заподозрив, что мы пытаемся уединиться не для того, чтобы почитать друг другу выдержки из моралистических романов или позаниматься латинским языком, уроки которого Лена все-таки начала мне давать, несмотря на протесты родителей, а целоваться, превращалась в мегеру. Анна Николаевна уже трижды нас заставала и, трижды выставляла меня из дома. Лена, на всякий случай, принималась плакать, а тетушка, для приличия сказав что-нибудь язвительное, чтобы племянница слышала, потом шептала мне в спину: «Иван Александрович, все понимаю, саму когда-то бонна шпыняла. Остудитесь, придете потом, послезавтра».

Потом, разумеется, я являлся, прихватив с собой фунтик-другой шоколадных конфет, тетушка делала вид, что ничего не было, потом все повторялось.

После приветствий, тетушка отправила горничную заваривать чай (сама далеко не ушла, осталась в дверях, присматривая за нами краешком глаза), а мы с Леночкой уселись рядышком, взялись за ручки.

— Ваня, со мной Таня Виноградова перестала разговаривать, — с грустью пожаловалась Леночка. — Мы с ней с пятого класса за одной партой сидели, а недавно она от меня пересела. Попыталась вызвать ее на объяснение — ни в какую.

— Наверное, ее папа на меня за что-то обиделся, поэтому Танечка тоже сердится, за компанию, — высказал я свое, якобы, предположение, хотя точно знал — за что. — А свое недовольство мной, она автоматически переносит и на тебя.

Странно, что Александр Иванович обсуждает свои проблемы внутри семьи. Неужели поведал чадам и домочадцам, что его почти что поймали за руку во время кражи? Но виноват в этом Чернавский? Теоретически, могло и так быть: Александр Иванович, продемонстрировав супруге и дочери золотой портсигар с драгоценными камушками, умыкнутый у Лентовского, сообщил — вот, Танюшка, здесь для тебя полугодовой пансион! А Татьяна радостно захлопав в ладоши, кинулась целовать любимого папу — дескать, молодец ты, приноси еще.

Теперь же титулярный советник заявил — мол, все бы хорошо, если бы Чернавский не отыскал портсигар, и пусть триста рублей остались при нас, доверие начальства я потерял.

Нет, определенно у меня началась профессиональная деформация. Думаю, все гораздо проще. Виноградов поахал, поскрипел зубами, сказал что-нибудь о «прыще из вице-губернаторской семьи», из-за которого его собираются перевести в судебные приставы, а дочка, чутко прислушивающаяся к настроению отца, отреагировала весьма своеобразно.

— Лена, а ты не думаешь, что Татьяна попросту ревнует тебя к Ивану Александровичу? — предположила вдруг Анна Николаевна.

— Татьяна ревнует? К Ване? — недоуменно вскинулась Леночка. — Танечка, моя лучшая подруга, как она может меня ревновать? А если и так, то почему она мне не сказала? Вот я, например, сразу ей рассказала, что влюблена…

Леночка смутилась. Я… Вообще-то, обрадовался, но отчего-то тоже смутился. А тетушка, не смутилась, а возмутилась.

— Елена, что ты такое говоришь⁈

Возмутилась Анна Николаевна, скорее, для приличия, потому что тон был совсем не строгий.

— Да, где там наш чай?

С этими словами тетушка вышла в соседнюю комнату, где горничная заваривала чай. Пока Анна Николаевна ходила, мы успели поцеловаться, а я шепнул кареглазке на кое-что на ушко.

Из Ленкиной тетушки вышел бы идеальный педагог. Замечательный классный руководитель. Этакая «классная классная». Ведь вышла не случайно, но и вернулась вовремя, чтобы племянница и ее жених не слишком-то увлеклись.

Анна Николаевна зря волнуется. Я человек старых правил, дореволюционных, такой, что до свадьбы — ни-ни. (Черт его знает, как оно выйдет?)

Наставления горничной много времени не заняли. Убедившись, что племянница с женихом сидят на почтительном расстоянии друг от друга, не прижимаются, а уж тем более, не целуются (хотя губы у барышни раскраснелись), тетушка вернулась к прерванной теме:

— Леночка, а почему бы твоей подруге не влюбиться в Ивана Александровича? Подумай сама — твой будущий жених недурен собой. Его родители богаты, отец занимает высокое положение. И сам Иван Александрович уже успел отличиться и даже заработать орден.

— Тетушка, когда я впервые увидела Ваню, то есть, Ивана то… В общем, я меньше всего думала — богат ли он, кто его родители, — возразила Леночка.

Тетушка пожала плечами и ответила, как положено отвечать умудренной жизненным опытом женщине:

— Девочка моя, у тебя так, у нее иначе. Но ведь и Таня могла влюбиться в Ивана просто так. Или совсем просто — Татьяна посмотрела на тебя, немного позавидовала и решила, что и она влюблена.

Горничная внесла поднос с посудой, и мы ненадолго умолкли.

В доме Десятовой существует интересная традиция — женщинам здесь наливают чай в чашки, а мужчинам — в стаканы в серебряных подстаканниках.

Ухватив за ручку подстаканник, невольно поностальгировал — припомнился перестук колес, проводницы, разносящие чай, а заодно пытающиеся втюхать пассажирам абсолютно ненужные сувениры, вроде брелоков, магнитиков, календариков, а еще и пресловутые подстаканник. Увы, в последние годы массивные подстаканники сменились на легкие, из какого-то современного сплава.

Напившись чая, тетушка посмотрела на Лену.

— Дорогая, ты не забыла, что Иван Александрович пришел не только для того, чтобы попить чаю, но и получить урок латинского языка?

Эх, лучше бы забыла! Мне эта латынь…

Мы перешли за стол, за которым кареглазая гимназистка готовилась к урокам.

— Может, оставим урок до лучших времен? — робко предложил я, а потом решил повторить эту же фразу по латыни: — Ad meliora tempora?

— Нет, уважаемый Иван Александрович, — лучезарно улыбнулась Леночка. — Сами же мне плату назначили — два рубля за урок, как мне сказали — очень щедрую, да еще и аванс выплатили. Будем трудиться. А для начала, исправьте свою ошибку в этой фразе.

— Какую ошибку?

— Как вы произнесли слово время?

— Temporá

— А как правильно?

И что не так? А, точно. В латинском языке ударение не ставится на последний слог!

Принимаясь меня учить, Леночка совершенно преображалась и я видел перед собой не любимую девушку (виноват, барышню), а строгую, но очень милую Елену Георгиевну. Определенно, это у них с теткой семейное.

— Иван, для начала займемся повторением, — начала урок Елена. — Сколько времен в латинском языке?

Робко, словно шестиклассник, не выучивший домашнее задание (а когда мне учить-то было?), принялся вспоминать:

— В латинском языке шесть времен. Настоящее — praesens, когда действие происходит в момент речи. Например: Аmbulo, что означает — я хожу. Имеется прошедшее несовершенное время — imperfectum, когда действие происходило в прошлом. Например: Аmbulabam, что означает — я шел пешком.

— Иван, Ваня, ты молодец, я очень рада, что у тебя начало получаться, но ты кое-что забыл, говоря о прошедшем несовершенном времени.

— Что я забыл?

— Забыл сказать, что действие происходило в прошлом, в течение определенного времени. Наш латинист всегда на это обращал внимание.

Определенно, погорячился, предложив Лене стать моим репетитором. И как у нее терпения хватает заниматься с таким бестолковым учеником?

Часов в девять тетушка дала понять, что уроки пора заканчивать, а детям — то есть, нам с Леночкой, пора спать.

Когда пришел домой, едва не столкнулся с Литтенбрантом. Петр Генрихович бросился меня обнимать, а у меня сразу же закрались нехорошие подозрения. Может — он и моя хозяйка, это самое…?

— Иван Александрович, я самый счастливый человек на свете! — заявил аглицкий джентльмен из русской глубинки.

— Неужели Наталья Никифоровна согласилась стать вашей невестой? — спросил я, стараясь, чтобы голос прозвучал не очень грустно. Печально, конечно, но что поделать? Я этого ждал, хотя и надеялся, что удастся потянуть время. Не удалось. Может, все к лучшему? По крайней мере, угрызения совести не станут мучить.

— Нет, мы решили, что обручаться не станем — не дети, чай, оба женаты были. Решили, что обвенчаемся перед Рождеством. А родственникам Наталья Никифоровна просто напишет, пригласит их на свадьбу. Я только с батюшкой договорюсь.

— А перед Рождеством венчают? — недоверчиво протянул я, прикидывая, что раньше свадьбы справлялись по осени. Или это крестьяне играли свадьбы осенью?

— Обвенчают, — бодро махнул рукой Петр Генрихович. — Я сейчас домой еду, начну к свадьбе приготовления делать.

— А что там еще моя хозяйка собиралась — ваш дом смотреть, еще что-то?

— Сказала, что какой дом у мужа будет, такой и будет. Вместе потом станем все делать. И этот дом она потом продаст, как в Нелазском устроится.

— Не знаю, положено ли сейчас поздравлять, но искренне рад за вас, — пожал я руку коллеге.

Наверное, я и на самом деле был рад. И радость перемешивалась с некоторой неловкостью. Все равно, что общаешься с мужем своей любовницы, а он, бедолага, не подозревает о ее измене. У меня такое в жизни было один раз (до встречи с Ленкой), с тех пор зарекся иметь дело с женщинами, с чьими мужьями знаком.

Я собрался войти в дом, но Петр Генрихович остановил.

— Иван Александрович, у меня к вам просьба, — смущенно сказал он. — Вы мне не одолжите денег? Рублей сто, можно сто пятьдесят, а лучше двести. Свадьба, сами понимаете, венчание, куча расходов, а у меня все деньги на школу ушли.

И что, этому голодранцу отдавать свою женщину? Все Натальино приданое, о котором она мне как-то хвалилась, на содержание семьи уйдет, а он свое жалованье в школу вкладывать? Образование должно государство финансировать, а не земства и не «строители». А хороших женщин следует отдавать в хорошие руки.

Впрочем, не в деньгах счастье. По крайней мере, мясом джентльмен обеспечит. Наловчится моя Наталья и зайцев щипать и с уток шкуру снимать.

Вообще, деньги в долг давать не люблю, равно как и сам не беру. Есть люди, которые отдавать не спешат, а иной раз и вообще свои долги прощают. Не скажу, что часто и на много влетал, но есть приятель, замыливший три косаря, второй, «позабывший» вернуть две тысячи. Немного, конечно, но все равно неприятно. Дам Петру Генриховичу, а он возьмет, да и не отдаст. Скажу, что лишних денег у меня нет.

Но вместо этого спросил:

— Хватит вам двух сотен? У меня три есть, могу дать.

— Три — это много, — рассудительно сказал Литтенбрант. — Возьмешь больше, больше и отдавать придется. Две сотни я как-нибудь и отдам, а три посложнее будет. Если на слово мне не верите, расписку вам напишу. Только, отдам не сразу, а постепенно. В следующем году моя морока со школой закончится, с деньгами полегче будет. Стану вам по двадцать рублей в месяц возвращать.

Придется идти за деньгами. Обидно будет, если Петр Генрихович долг не вернет, но что поделать? Расписку брать не стану, переживу. Все-таки, не каждый день любовниц замуж приходится выдавать.