Госпожа МакВильямс во время грозы

— Да, — продолжал МакВильямс — это уже не было начало его рассказа, — страх перед грозой представляет одну из наиболее присущих человеку слабостей. Чаще всего ею страдают женщины, изредка, однако, можно ее встретить у маленькой собачки, а случайно и у мужчины. Эта, в высшей степени печальная, слабость, лишает человека рассудка больше, чем всякий другой род страха. Ее не удается побороть ни убеждениями, ни усовещеванием. Женщина, которая не побоялась бы самого черта, — ни даже мыши, — совершенно теряется и стушевывается при блеске молнии.

И так, я проснулся, как я об этом уже вам рассказывал, вследствие откуда-то доносившегося, сдавленного крика: «Мортимер, Мортимер!» Собравшись на скоро с своими пятью чувствами, я поднялся в темноте и ответил:

— Ты меня зовешь, Эванжелика? В чем дело? Где ты?

— Я заперта в прачечной! как тебе не стыдно лежать и спать в то время, когда надвигается такая ужасная гроза?

— Да кому же может быть стыдно, когда он спит? В этом нет никакого смысла; человек не может стыдиться во время сна, Эванжелика.

— Я, Мортимер, отлично знаю, что это не в твоих привычках.

И я услышал звуки сдавленного рыдания. Эти звуки заставили смолкнуть жесткие слова, которые просились мне на язык и вместо них я произнес следующее:

— Милая, мне очень жаль! право, мне сердечно жаль. Я не хотел этого… выходи и…

— Мортимер…

— Боже, что такое, мое сокровище?

— Мне что-то сдается, что ты все еще в постели?

— Отчего же бы и не так? конечно.

— Вставай сию минуту. Мне кажется, что тебе следовало бы хоть сколько-нибудь заботиться о своей жизни, ради меня и детей, если не ради себя самого.

— Но, сокровище ты мое…

— Перестань, Мортимер, ты знаешь, что во время грозы самое опасное место — постель. Это написано во всех книгах. Но тебе все равно, ты все-таки остаешься в ней и готов скорее безрассудно пожертвовать своей жизнью, Бог знает ради чего… разве из-за того только, чтобы вечно оказываться правым и…

— Да я, черт возьми, Эванжелика, уже больше не в постели, я…

Эта тирада была прервана внезапным блеском молнии, сопровождавшимся сдавленным криком моей жены и страшным раскатом грома.

— Вот! Теперь ты видишь, к чему это ведет. О, Мортимер, как можно быть столь бессовестным, чтобы призывать черта в такую погоду?

— Я вовсе не призывал его. И это случилось совершенно не потому; это бы случилось, если бы я не сказал ни словечка, и ты отлично знаешь, Эванжелика, или тебе, по крайней мере, следовало бы знать, что если атмосфера пресыщена электричеством…

— О, будь ты теперь прав и еще тысячу раз прав. Не понимаю, как ты можешь так поступать, зная, что у нас нет громоотвода и что твоя бедная жена и дети совершенно предоставлены на милость Провидения… Боже мой, что ты делаешь? Зажигать спичку? При такой погоде, да ты совсем помешался!

— Черт возьми, что же в этом за беда? Ведь тут так темно, как внутри коровы и…

— Потуши, сейчас же изволь потушит свечку. Тебе хочется всех нас бессердечно погубить? Ты прекрасно знаешь, что ничего так не привлекает молнию, как свет! (Фет-крах! бум! — болюм! — бум!)

— Ай! ну, вот, слушай, теперь ты видишь, что ты наделал.

— Что такое? Спичка может, пожалуй, привлечь молнию, но уж никак не вызвать ее, ручаюсь тебе в этом. Если же этот выстрел, действительно, имел целью мою спичку, плох-же был прицел.

— Постыдись, Мортимер. Оба мы находимся с глаза на глаз с смертью, а у тебя хватает дерзости на такие речи в столь торжественную минуту. Если у тебя нет желания, Мортимер…

— Что?

— Да молился-ли ты сегодня перед сном?

— Я… Я… только что собирался и вдруг мне пришло в голову высчитать, сколько будет 12 раз 13 и…

(Фет-Бум! — бум! — бумерумбум! — бом! — крах!).

— О, мы погибли, безвозвратно погибли. Как мог ты позабыть об этом при такой погоде?

— Да ведь тогда не было еще такой погоды. Не было ни одного облачка на небе. Каким образом можно было угадать, что из за такого маленького упущения с моей стороны начнется весь этот грохот и шум? С твоей стороны, право, недобросовестно делать столько скандала из этого, зная, что это случается так редко. Раньше я этого никогда не забывал, никогда со времени большого землетрясения, виною которого тоже, кажется, был я…

— Мортимер, что ты говоришь! Разве ты забыл желтую лихорадку?

— Дорогая моя, ты вечно приписываешь мне появление желтой лихорадки. Но мне кажется, что это совершенная бессмыслица. Неужели мое маленькое упущение против набожности повело бы так далеко? Куда ни шло, я могу еще взять на себя вину землетрясения, так как оно случилось по соседству, но лучше пусть меня повесят, чем быть ответственным за всякую чертовку…

(Фет, бум-бум-белум-бам!).

— Боже, Боже мой, наверно где-нибудь ударило. Мы дня больше не проживем и когда нас не станет, ты будешь удовлетворен, зная, что твоя богохульная болтовня… Мортимер!

— А! что там опять?

— Твой голос звучит, как будто, Мортимер, ты стоишь перед открытым камином?

— Это действительно мое преступление в настоящий момент.

— Уходи сейчас же. По-видимому, ты окончательно решился погубит всех нас! Разве ты не знаешь, что нет лучшего проводника для молнии, как открытый камин? Куда же ты теперь пошел?

— Туда, к окошку.

— Боже милосердный, ты потерял рассудок. Уходи оттуда сию же минуту. Самые маленькие дети знают, что стоять во время грозы у окошка сопряжено с опасностью для жизни. Милый, хороший, я знаю, мне не пережить этого дня… Мортимер?

— Да!

— Что это за шорох?

— Это я.

— Что же ты делаешь?

— Я стараюсь найти верхний конец моих брюк.

— Скорее, брось их. Не вздумай одевать это платье при такой погоде. Ты знаешь, что, согласно всем авторитетам, шерсть притягивает молнию. О, драгоценнейший, милейший, разве мало быть постоянно в опасности лишиться жизни вследствие естественных причин? А ты придумываешь все возможное, чтобы удвоит эту опасность!.. Перестань же насвистывать! Как это тебе могло придти в голову?

— Однако, что же в этом дурного?

— Мортимер, я тебе говорила один раз, я тебе тысячу раз говорила, что свист производит колебания воздуха, которые прерывают движение электрического тока и… ради всего дорогого на свете, — зачем ты открываешь дверь?

— Боже праведный, да разве и тут есть опасность?

— Опасность? В этом смерть. Каждый, кто на это обращал внимание, знает, что допускать сквозняк, — все равно, что привлекать молнию. Ты закрыл ее только наполовину, запри ее хорошенько, да поживее или мы все погибли. О, это нечто ужасное быть запертой при такой погоде с сумасшедшим!.. Мортимер, что ты делаешь?

— Ничего, я только открываю кран; в этой комнате страшная духота, мне хочется помочить лицо и руки.

— Ты, очевидно, потерял остаток рассудка! Молния в пятьдесят раз чаще ударяет в воду, чем во всякий другой предмет. Закрой скорее! О, дорогой, я вижу, что ничто здесь не в состоянии спасти нас, я думаю, что… Мортимер, что это такое?

— Это прокл… Это картина, которую я уронил!..

— Ты, значит, стоишь у самой стены. Какая неслыханная неосторожность! Разве ты не знаешь, что нет лучшего проводника для молнии, чем стена. И ты опять только что хотел выругаться. Боже, ты ежеминутно готов безбожничать в минуты, когда все твое семейство в такой опасности? Мортимер, ты велел принести перину, как я тебя просила?

— Нет, я забыл.

— Забыл? Это может стоить тебе жизни. Будь у тебя теперь кровать с периной, на которую ты бы мог лечь, поставив ее посредине комнаты, ты бы был почти в совершенной безопасности. Пойди сюда поскорее, прежде чем ты успеешь натворить там новых сумасбродств!

Я попытался было, но каморка не могла вместить нас обоих при закрытых дверях, буде мы не желали задохнуться. Некоторое время я пробовал дышать, но вскоре выскочил. Жена кричала: — Мортимер, надо что-нибудь сделать для твоего спасения! Дай мне немецкую книгу, лежащую на камине, и свечку, — не зажигай ее, однако. В книге есть некоторые советы.

Я добыл книгу ценой вазы и нескольких других ломких вещиц.

Жена моя заперлась с своей свечкой и на несколько минут оставила меня в покое. Вскоре она воскликнула:

— Мортимер, что это было?

— Это кошка…

— О! горе, лови ее и запри в ванную! Живее, мое сокровище! Кошки полны электричества. У меня наверно поседеют волосы от всех опасностей этой ночи…

Я опять услышал сдавленные рыдания, иначе я бы не шевельнул ни рукой, ни ногой ради такого начинания в темноте, а именно ради того, чтобы через стулья и разные другие препятствия, которые по большей части были достаточно тверды и имели острые углы, начать охотиться за кошкой. Наконец, мне удалось таки запереть ее в ванную, разломав на 400 долларов мебели и разбив себе оба колена. Теперь вдруг глухо раздалось из кладовой:

— В немецкой книге написано, что во время грозы самое безопасное стать посреди комнаты на стуле, — ножки стула следует изолировать дурными проводниками, т. е. ты должен поставить ножки стула на бокалы…

— Фет-бум, бом, крах!

— Слышишь, Мортимер, торопись, пока ты еще не убит.

Мне удалось найти стаканы, это были четыре последних. Все остальные я разбил. Я изолировал ножки стула и попросил дальнейших пояснений, как следует держать себя.

— Мортимер, дальше говорится: «во время грозы следует снять с себя металлические предметы, как-то: часы, кольца, ключи, и не следует оставаться вблизи металлических предметов, как-то: очагов, печек, железных загородок и т. п.». Ты понимаешь, Мортимер! Значит-ли это, что следует иметь металлы при себе или держать подальше от себя?

— Да я не совсем понимаю; мне кажется, что тут, что-то неясно; я хорошенько не знаю немецкого языка. Но, сколько понимаю, мне кажется, что по книжке надо оставлять металлы при себе.

— Да, должно быть, так; так, по крайней мере, подсказывает здравый смысл. Знаешь, они действуют в роде громоотвода. Надень-ка твою пожарную каску, Мортимер: она почти вся из металла.

Я принес ее и надел. Штука эта была порядочно тяжелая, неуклюжая и неудобная, в особенности в жаркую ночь и в душной комнате. Собственно с меня было более чем достаточно и надетой на мне ночной сорочки.

— Мортимер, я думаю, что надо защитить и твой живот. Будь другом, надень твою саблю гражданского стражника…

Я исполнил ее желание.

— Теперь, Мортимер, надо иметь что-нибудь для защиты твоих ног. Пожалуйста, привяжи шпоры.

Я сделал и это, не говоря ни слова и стараясь сохранить свое хорошее расположение духа, насколько мог.

— Мортимер, в немецкой книжке сказано дальше: «очень опасно звонить во время грозы, так как сам колокол, движение воздуха, вызванное звоном, и высота колокольной башни могут притягивать молнию»; Мортимер, не значит-ли это, что опасно, если не звонят в церковные колокола во время грозы?

— Да, кажется, так. Если это причастие прошедшего времени в именительном падеже — а, по-видимому, это так: — да, я думаю, что в виду высоты башни и недостатка движения воздуха было бы очень опасно не звонить в колокола во время грозы, — и к тому же, разве ты не видишь, что именно выражение…

— Хорошо, Мортимер, не трать золотого времени на разговоры, принеси большой столовый колокол, он там, в передней. Скорей, милый Мортимер, мы почти что в безопасности; и, мой дорогой, я надеюсь, что мы на этот раз еще спасемся…

Наша маленькая дача находится на верхушке холма, который возвышается среди долины. Вблизи нас стоят несколько крестьянских изб, ближайшая из них на расстоянии 300–400 ярдов…

После того, как я, в продолжении 7–8 минут, стоя на изоляционном стуле, трезвонил в ужасный колокол, вдруг с шумом распахнулись наши ставни, чей-то фонарь придвинулся к окну и раздался какой-то голос: «что тут такое случилось, ради всего святого?»

В окне виднелась масса человеческих голов и в этих головах масса глаз, которые дико взирали на мой ночной костюм и на мое воинственное вооружение. Я бросил колокол, соскочил со стула и сказал:

— Ничего не случилось, добрые друзья; маленькое беспокойство из-за грозы; я старался удержать вдали нас молнию.

— Гроза? Молния? Да что вы, МакВильямс, рехнулись что-ли? Теперь чудная звездная ночь и нет даже никакого намека на грозу.

Я выглянул в окно и был так удивлен, что некоторое время не мог произнести ни слова. Наконец, я промолвил:

— Я ничего не понимаю; мы совершенно ясно видели, сквозь ставни, сверкание молнии и слышали гром.

Тогда все они легли по очереди на землю и стали кататься от смеха, — двое при этом умерли.

Один из оставшихся в живых заметил:

— Как это вам не пришло в голову отворить ставни и хоть разик взглянуть на тот холм. То, что вы слышали, были выстрелы из пушек, то, что вы видели, — был огонь от выстрелов. Разве вы не знаете, что телеграф ровно в полночь принес известие об избрании Гарфилда, и потому вся эта история…

— Да, г-н Твен, — заметил под конец МакВильямс, — как я сказал уже в начале, наставления о том, чтобы оберечь себя от удара молнии так хороши и так многочисленны, что я вообще не понимаю, как это кто-нибудь ухитряется быть пораженным ею…

И с этими словами он собрал свой сак и зонтик и вышел, так как в эту минуту поезд подходил к месту его жительства.

1896