Графоманка

Глава 37

Глава 37

Из всех жанров литературы, пожалуй, только бульварная с эротическим подтекстом проза вызывала у Новодворской скуку и испанский стыд. Чтобы читать эти физиологические очерки нужно было изыскать время и терпение, которое у Леры закончилось ещё на этапе ознакомления с Декамероном Боккаччо. Хотя, по сравнению с творением того же Дэвида Герберта Лоуренса, литературный памятник ренессансу можно было возводить в граните, как образец высокоморального культурного наследия.

Добровольно пичкать себя продуктами творчества амнистированных цензурой бумагомарателей Лера не собиралась. Как и становиться действующим лицом их «факабул». Однако, судьба ее обладала не только специфическим чувством юмора, но и садистскими наклонностями. Вместо того, чтобы постепенно овикипедиваться в качестве серьёзного журналиста, уважаемого публициста и лидера мнений она… таяла в горячих руках предводителя ячейки сибирской мафии.

Ничто из почерпнутого в книгах не оправдалось. Секс - это не скучно и не стыдно. Секс это непередаваемо прекрасно, но невыносимо грустно.

Они не пара. Они не подходят друг другу. Они разные, как чёрное и белое. Он - скорпион, она - стрелец. Она гордая. Он - самец. У неё горе от ума. У него - от денег. Он не подставит щеку под удар, скорее - войдёт заточкой под ребро; она никогда не полезет к мужчине в карманы и телефон, не спросит про след на рубашке. А он никогда не будет оправдываться. Ну, след. Ну, от помады. Ну, на его рубашке. Дальше что? Ты же не станешь, Лера, превращать эту душераздирающую драму в мексиканскую мыльную оперу? Обличить ревность все равно, что исповедаться, признаться в несовершенных грехах. Кому это надо? Да и кто ты такая? А он кто? Он - носитель мужских сильных рук.

Которые подхватили ее легко под бёдра. Лера скрипнула спиной по влажной глянцевой стене сначала вверх. Потом сразу же вниз. Обхватила своими слабыми стебельками дуб. Потянулась мягкими лепестками к жестким листьям.

- Девочка… - шепнул он в неё и вошёл.

Как словам доверить чувство, которое она испытывала всякий раз в момент слияния с ним? Как это описать? Экзальтированные клуши, которые пишут «клубничку» вообще знают, о чем пишут? Она чувствовала себя телом, в которое прорастала чужая душа, пробивала мощным стеблем лёд одиночества, расцветая там подснежником. И все! Какие киски, какие члены?

- Ле-ра… де-во-чка… - пыхтел звуками Граф и добывал из льда огонь скольжением.

Невыносимо. Невыносимо. Как она без этого жила? И как теперь дальше будет жить? Лера ногтями выцарапывала на его коже вопросы, которые навсегда останутся без ответа.

Все звуки укутались пеленой влаги, для воздуха уже не осталось места. Каждый его толчок поглощался телом, как ток, а дальше в кровь и прямо к сердцу. Каждый сосуд внутри пылал золотом, тело излучало свет под прозрачной кожей. Каждое прикосновение влажных, обнаженных тел друг к другу - пожар в воде, от которого поднимались то ли облака пара, то ли дым. Губы в губы - сдвиг пространств и времени: уже слышно, как трещит измерение. Ласковые, нежные пальцы в месте, которому нет ни одного не избитого литературой перифраза - огонь, сжигающий материю из принципов, предрассудков, табу. Ни в одном диалекте мира нет слов, способных передать поэзию двух слитых тел. За них говорят стоны, рыки, дыхание, крики.

Да к черту всю эту высокую литературу! Он ее просто трахал. Как в самом жестком порно, какие она видела и не верила… что такое кому-то может нравиться.

Глеб дождался последней ее вспышки и взвился внутри, судорожно натягивая Леру на себя пыхтя и порыкивая в такт рваным движениям. Лицом при этом выражая наслаждение своими действиями.

- Девочка… моя… - хрипел он в шею.

«Да никакая она уже не девочка!» - фыркала женщина, закатывая глаза.

«И никакая не его!» - добавляла гордо личность.

Они покинули душевую, как последний день Помпеи. Упали на постель мокрые и пылающие, глотая один воздух на двоих, на потолке считая созвездия. Немного отдышавшись, он потянул ее к себе, усадил сверху на горячий пах. Переплел свои пальцы с ее.

Эротика рук неподвластна затворам камер, мембранами микрофонов неуловима, непереводима пером на бумагу. И тишина в разрывающий момент проникновения была бы беззащитной и уязвимой перед ее стоном, если бы не их сцепленные в капкан ладони. Настойчивый, сильный, нежный, он снимал первую боль, как цедру, лаская большими пальцами где-то между линией жизни и линией сердца. Когда распирающее чувство восторга смешалось с голодом, Лера сама начала двигаться на нем. Сначала несмело, осторожно. Потом с нарастающим нетерпением, сжимаясь вокруг Графа и захлёбываясь пульсом и собственными хрипами. Она так хотела сейчас принадлежать этому мужчине, только ему, и не скрывала этого, разливаясь по его бёдрам терпким, искренним признанием.

Да, она бессовестно текла и издавала звуки, от которых краснела и заводилась ещё больше.

- Девочка… - сиятельство заело?

Он сжал сильнее ладони, неосознанно выгнул запястья почти до боли, до хруста в суставах.

- Тормози, - процедил он сквозь зубы, - стой…

И зашипел, как передутый.

- Я хочу тебя сверху нежно, медленно, не спеша... - не вынимая, перевернул аккуратно на спину, подмял под себя. Сжал рёбра, совсем не так, как презентовал, скользнул ручищами под спину, приподнял, как тряпичную и начал медленно, размеренно, до конца прошивать ее широкими стежками. Ни на мгновение не отпуская ее взгляда.

Лера хотела закатить глаза, и желательно подальше. Граф не дал, обхватил пальцами челюсть и заставил смотреть и запоминать его лицо в мельчайших деталях. Лицо человека одной с ней породы. Они чужие друг другу, но с общей корневой системой. На одном наскальном рисунке выбитые. Незримо связанные водой, из которой оба вышли, закаленные льдом одиночества, они теперь горели в одном огне. Из эры в эру, из века в век они менялись только оболочками, внутри оставаясь все теми же частями одного целого. Они столько раз за все эпохи расставались по разным причинам, но это прощание из всех казалось ей самым сладким и болезненным.

- Расслабься! Не сжимай! - рычал, обжигая зад шлепками, терзая ее промежность толчками.

- Пожалуйста, Глеб!

А чего просила и сама не поняла. Не успела. Выгнулась над влажными простынями и закипела. Она кончила так, что из неё что-то брызнуло. И чуть не сгорела, когда поняла что… Нет, не писать ей эротических романов. Называть вещи своими именами в литературе ей духу не хватит, а любые синонимы превратят это порно в душный пафос. Может, когда-нибудь она осмелится использовать более прямые формулировки в описании постельных сцен, но пока...

Граф сделал ещё несколько крупных стежков, остановился, вжался, не дав остыть, забурлил сам, поднимая в ней ещё одну волну, уже мягче и спокойнее первой. Потом рухнул сверху, накрыл запахом свеже-расцарапанной кожи, соленой горечи, блестящего бисера на остро, почти воинственно очерченных скулах.

- Суууууукаааа… - прошипел он, кусая ее мочку. - Откуда ты такая, а?

Лера не знала, выражал ли этот вопрос желание Графа разрядить тишину или готовность к разговору начистоту, каким он бывает только после искреннего секса. Но она лишь сильнее стиснула зубы. Подумала немного. В сущности, за окнами уже вот-вот утро; озвученный вопрос, хоть и не требовал немедленного ответа, но Валерия не была бы Новодворской, если бы не брякнула:

- Из Москвы.

Граф с каким-то сожалением хрюкнул ей в плечо. Но лишать свободы слова на этот раз не стал.

- Нормальные бабы в Москву свою розочку везут на продажу, а ты на родину прикатила, мне отдать просто так, - пробубнил он и пошевелил бёдрами, укрепляя свое положение в ней, и видимо, ничего не желая в нём менять.

- Отдать? Ты заставил меня, вынудил! - она попробовала поерзать, протестуя против такого вольного пересказа сюжета их драмы.

- Только в самом начале, - Граф добавил себе весу, сильнее вжался в разомлевшее новодворское тело. - И не заставил, а подтолкнул. Это разные вещи.

- И какой в этом был смысл?

Он, наконец, оторвался от ее шеи и поднял голову, заглянул в глаза.

- А тебе во всем нужен смысл? - отождествляя усиленную работу мозга, на лбу Графа обозначились мужественные морщинки и на висках вздулись вены.

- Ну, вообще-то, да…

- А какой смысл в твоей журналистике?

Лера давно уже и себе задавала этот вопрос. И почему-то, Глеб оказался единственным человеком, которому она решилась признаться:

- Я не знаю...

- А я знаю. В том, чтобы лежать сейчас подо мной и ни о чем не думать, - Граф воткнул левый локоть в подушку рядом с ее ухом, подпер кулаком свой бритый висок. Лера чувствовала, как он взглядом вырезает из пространства ее профиль. А она никогда им особо не гордилась.

- Лежу непонятно где, - заворчала она в потолок, пытаясь не замечать пальцы на левом соске, - непонятно, что дальше будет и непонятно, что я натворила. - Резко повернула голову и почти уткнулась носом в колючий подбородок. - Он же был твоим другом, вроде? Или нет? Как так случилось?

Взгляд застыл, лицо Графа приобрело оттенок куска бетона и такую же консистенцию. Перевод темы от смыслов жизни к смерти ему явно не понравился.

Чмокнул в грудь, вышел. Но не далеко откатился. На спину. Рукой нашарил на тумбочке пачку сигарет и зажигалку, закурил.

Дурацкая привычка курить в постеле. Должен же знать. От мамы.

Лера ждала. Тишина начала напрягать настолько, что она с трудом уговаривала себя не начать говорить первой.

- Ты на себя много не бери, - сказал он, когда уже почти докурил. - Это была провокация. Грязная и нелепая, чтобы отвести подозрения от личности кукловода и убрать лишнее звено заодно. Но ребята поспешили очень. А Руд… я его не оправдываю, но ты не знаешь, как ломает психику голодное детдомовское детство, тюрьма и большие, очень большие бабки, Лера.

- Ну, тебе-то не сломали, - она сглотнула, пошевелила похолодевшими пальцами на ногах.

- И мне кое-что сломали. - Снова пауза, в течение которой Граф докурил, затушил сигарету в пепельнице и, вернув ее на тумбочку, продолжил: - Я не могу позволить себе семью. Или даже нормальные, открытые отношения с женщиной. Для меня это единственная недоступная роскошь. Потому что любая привязанность может стать оружием против меня же в руках моих врагов. Ни жены, ни детей. Деньги - это все, что у меня есть. А я в том возрасте, Лера, когда больше всего ценишь время. Мало его у меня. Очень мало. Чуть-чуть бы ты пораньше появилась… или не появлялась бы совсем.

- Лучше бы ты меня убил, Глеб, - выдохнула еле слышно сухими губами, заклиная себя сдерживать плотину.

- Да, или ты меня. Кстати. Боевая пушка в ящике моего стола в кабинете - его рук дело. Я узнал это на следующий же день после... инцидента. Но мне нужно было понять, чьей была инициатива.

Граф опять придвинулся ближе и ее потянул к себе, укладывая щекой на грудь. Запустил пропахшие табаком пальцы Лере в волосы.

- Чем же ты его так расстроил? - она подняла голову и стала изучать кончики его ресниц на фоне светлеющего окна.

- Сначала не дал вывести его долю из общака. Потом не захотел… делиться.

- Скажи мне честно, это я его или ты?

- Когда я его оторвал от тебя, он ещё вполне дышал.

- Что теперь будет?

Грудь под ней поднялась волной, опустилась шумно. Граф усмехнулся, то ли кашлянул, то ли попытался рассмеяться.

- Со мной или с тобой?

«С нами!» - чуть не вырвалось у женщины.

«Со мной?» - суфлировала личность.

- С тобой. Со мной. - ответила Лера.

Ему бы смертные приговоры зачитывать с таким умением держать паузы.

- Ты вернёшься в свою Москву, - вынес он, наконец, вердикт. - Я всё уладил, тебя никто не тронет. Только обещай мне кое-что… - Граф обхватил ее подбородок и приподнял, подчиняя холодному взгляду. - Не отсвечивай месяцев шесть-восемь, а лучше год. Нигде. Особенно в медиа. Там у тебя бабла на счету… тебе надолго хватит ни в чем себе не отказывать. Я оставлю тебе карту с номером телефона, по которому ты сможешь заказать все, что угодно, в любое время суток, хоть пиццу в три часа ночи. Блог свой удали на хрен. Там тебя нет. Там ты не такая, какой я тебя знаю. И замуж за первого встречного додика не выскакивай назло мне. Тебе роль кухарки в принципе не пойдёт. Не вижу тебя у плиты, если она не тектоническая.

«Интересно, он этот спич заготавливал, или на ходу сочинил?»

- Видимо, плохо ты меня знаешь! - Лера решила не оставаться в долгу и блеснуть остатками былого красноречия, - девиантное поведение - мой конёк. Обязательно так и поступлю. Выйду замуж. Но не за первого встречного додика, а за диссидента-анархиста и уйду с ним в лес партизанами-отшельниками.

Стараясь «шутить», Лера теряла вдвое больше энергии. Хотя, откровенно говоря, было вообще не до шуток. Хотелось спать. К тому же, ласковые поглаживания пальцев на макушке успокаивали, голос убаюкивал, как мелодия.

- Ну нет, это не про тебя. Женой отшельника может быть только очень послушная и невзрачная баба. Ты же Новодворская, а не Крупская.

- В роду Новодворских никогда не было разводов, - пробубнила Лера, зевая. - Брак заключался один раз и на всю жизнь. Из этих уз можно было выйти только вперёд ногами.

- Так ты, оказывается, для мужа себя хранила, а я вмешался. Извини.

«Ждала, блин, того, за кем пойду в Сибирь босая!»

Сил не было обижаться или вслух острить. Хотелось просто слушать его голос и сопеть в такт движению его груди, ощущать нагретой щекой ровный тихий стук его сердца.

- Я с тобой согрелся, Лера. Только думал, что времени будет больше. Мне не хватило, если честно. И не строй из себя Новодворскую, я знаю, что и тебе со мной хорошо было… девочка.

- Девочка… какая я теперь девочка…

- Моя девочка-яд. Спи. И не плачь больше. Москва слезам не верит…