Графъ

Глава 15

Глава 15

- Вот, это говно во всем виновато! - Барон растягивал гласные в зажженную сигарету.

Лысый, безбровый, прокуренный до оттенка сухой земли, крючковатым носом он показал на мотороллу, ползущую по столу под гимн нулевых.

- Скоро мы будем этот кирпич таскать у себя в башке и посрать без него не сядем. Вот здесь, - он ткнул большим пальцем через плечо в стеллаж с книгами, - всё про это написано. Хочешь знать, что будет, просто открой и прочитай. Потому, что всё это уже было.

Мобильник перестал надрываться мелодией из «бумера» и замолчал. Барон также тягуче-медленно поднял сухое невысокое тело, повернулся к стеллажу запустил за его дверцу костистые, но все ещё крепкие пальцы в татуированных перстнях. Достал осторожно из книжного ряда потёртый в синем бархатном переплете фолиант, открыл, откинул закладку.

- Это «Пикерей Авот». Издание позапрошлого века. Пару дней назад человек один хороший презентовал, так сказать. - Барон затушил сигарету, но тут же из портсигара взял в зубы следующую и, не подкуривая, медленно зачитал: - «Бен Бег Бег говорил: листайте Тору, листайте снова и снова, ибо все находится в ней».

Этот их диалог, а скорее монолог, произошёл незадолго до исчезновения главы "Коза Ностры" Западно-Сибирского округа. Глеб тогда не постиг всей сути сказанного - был сильно во хмелю. Патриарх вызвал на ковёр, поэтому, говорил в основном он. А шельма слушал.

- Я должен уехать в Израиль. Донора мне нашли, - сообщил Барон после разноса и усмехнулся какой-то приятной мысли посетившей его на слове «донора», - Завязывай барагозить! Перевяжи себе яйца потуже и соберись. Займёшь моё место - делай, что хочешь. Сейчас мне беспредел не нужен.

- Чем дольше у меня связаны руки, тем медленнее они будут умирать, - проскрипел Глеб пересохшими связками.

- Да, заткнись, ты, Ромео, - оборвал Барон, не меняя при этом ни скорости, ни тембра голоса. - Проспись. Выпей кофе с какавай. Не с той, которую ты со своими друзьями нюхаешь в кабаках и борделях.

Да. Было дело. Белая анестезия отрубала все чувства выше пояса, там, где стильнее всего болело. И можно было как-то существовать, натерев десна до обморожения.

Потому, что Любовь. Любушка. Любаша. Девочка…

В нулевых закрутилось у него случайно со студенточкой филфака. Она в кафе с подружками пришла пирожных отведать, а там Глеб с братвой перекусывали после одной напряжённой стрелки.

Понравилась девчонка.

Люба сначала убегала от него, шипела, зубки показывала. Думал, это традиция такая у девиц из образцово-показательных семей. А зазноба девицей оказалась в прямом смысле. Вот тогда он хапнул неба, пока разом весь воздух, какой в нем был, не вышибло. Девчонка шифровалась, не разрешала встречать ее около шараги или у подъезда, прыгала в припаркованный за пару кварталов Мерседес и отдавала себя во всех позах, но строго до десяти вечера. В одиннадцать все хорошие девочки должны быть дома. Его попытки задержать Любу хоть на полчаса пресекались беспощадно-холодной фразой: «Скажи спасибо, что я вообще сажусь в твою тачку!». И однажды, действительно, взяла и не села.

Ее нашли под мостом, изнасилованную и задушенную собственными колготками.

Выблядок одного столичного чиновника приехал с друзьями в гости к бабушке. Увидели ребятишки красивую Любу, стали настойчиво представляться. Она, естественно, вежливо отказалась от новых знакомств - к Глебу торопилась. Тогда инфанты, напудренные и уверенные в своём безграничном величии, затолкали девушку в машину, увезли недалеко за город. Там ее и бросили после торжества слабоумия. А убили Любу из тупого страха, когда до трезвеющих шакалов дошло, что они натворили.

Люба была беременна. От Глеба. Он узнал это только из результатов вскрытия. Факт этот из дела был аккуратно изъят и у ментов одним висяком стало больше. Глеб же узнал имена и фамилии смертников меньше, чем через неделю. Удивительным образом все трое срочно уехали поправлять подорванное кислотой здоровье в лучшие частные психиатрические клиники Европы. Карающая рука Барона была достаточно длиной, но изношенному сердцу не хватало сил и времени ее поднять. А на руках Глеба были чугунные кандалы обязательств перед «крестным».

- Ты мне нужен завтра утром свежий, бритый и надушенный. Туз этот московский сейчас недосягаем, отпрыск его за белым забором чалится. Учись ждать. Месть вкуснее из холодильника, - заговорил Барон после паузы. - Ты меня хорошо понял, шлемазл?

От похмельной задумчивости Глеб незаметно перешёл к тихому внутреннему оцепенению, но последняя фраза Барона заставила вспомнить про боль в башке. Он кивнул и поморщился.

- Хорошо, что понял, - выдохнул дымом Барон, убирая книгу на место. - Мой тебе совет - съезди тоже, полечись. Выглядишь, как из жопы.

Глеб съездил. Но не сразу. А после того, как принял все дела официально, получив карт-бланш, и подарил группе чеченских недобитков двух московских молодых баранов.

Главный фигурант - сын крупного столичного чиновника, умом тронулся по-настоящему, когда увидел в одном документальном кино, как режут на руны его друзей. Глеб был удовлетворён. Насколько это было возможно, учитывая все обстоятельства, но мысль о том, что папаша мажора, наконец, увидел, какого дегенерата он воспитал, немного согревала обмороженную душу.

Боль окаменела в ее имени. Точнее, в этом слове. Глеб запретил себе его в любом качестве. Вычеркнул из вокабуляра. Заменил отвлеченными понятиями. А с помощью светил швейцарской медицины освободил свою половую систему от возможных проблем отцовства. Теперь он был почти неуязвим, по крайней мере, взять его за яйца можно было исключительно чтобы отсосать.

Что-то умерло в нём тогда, больше пятнадцати лет назад. А понял он это только сейчас. Будто внезапно распахнулась форточка, звоном стекла свежий августовский ветер ворвался в затхлую комнату, растревожил чёрные занавески. И стало стыдно за столько гребаных лет, проведённых в этой вони.

Глеба периодически накрывало. Барон предупреждал, что такое может случаться и советовал в такие кризисные для равновесия дни не брать лишний раз в руки оружие. Граф, под предлогом стремления к восстановлению моральных и физических сил после очередной «мэрии» или любого другого энергозатратного мероприятия, отправлялся в место духа.

Пацаны называли «охотой» организованный туризм по живописному маршруту егеря Предгорненского охотничьего хозяйства, с банькой, шашлычками и коньяком в конце каждого дня единения с природой. Пока Аполлоныч укатывал троицу по таежному бездорожью, терпеливо ждал, когда господа вдоволь настреляются медведей, развлекал их анекдотами и притчами, Глеб уходил вглубь таежного массива сначала на гусеничном ходу, потом через пригорок пешком. Там у ручья, бегущего с ледника, несколько лет назад вырос сруб. Не сам, конечно, вырос, а физическими силами Глеба, при технической и информационной поддержке егеря Николая Аполлоновича Уточкина - единственного, после Барона, человека, которому Глеб мог доверять, как себе. Никто об этом доме, кроме него и самого хозяина не знал. Пацаны были так увлечены развлекательной программой, что не успевали трезветь, уверенные, что Глеб тоже принимает в отдыхе активное участие, только инкогнито или отсыпается на лоне природы.

А он, в десяти километрах от охотничьего хозяйства Уточкина, неприступный для суеты, размеренно рубил дрова, аккуратно складывая поленья в дровницу. Ходил в горы. Смотрел на огонь и курил сигару. Это было единственное место, куда он возвращался каждый раз, как с войны домой. Где он мог ни о чем не думать. Даже о том, что кроме этого дома у него, на самом деле, больше ничего нет. И вот эта девчонка... Точнее ее лицо, которое он видел в окне третьего этажа утром, перед отъездом, теперь мерещилось в пламени огня, мелькало в зеркале, возникало и сразу таяло в сиреневом сигарном дыму. После некоторого внутреннего сопротивления, Граф, наконец, признал, что заставляет себя думать о ней, как об очередном временном развлечении. И что получается это у него всё хуже и хуже.

Возвращался он обычно к третьему банному акту третьего же дня, органично втекая непосредственно в парилку Аполлоныча. Так, будто никуда и не уходил, а все время был рядом или в пешей доступности, а если и отлучался, то не дальше какой-нибудь пышногрудой селянки. Иллюзия незримой причастности сиятельства к мероприятию, в сочетании с алкоголем, горным воздухом и контрастом температур, расслабляла друзей, развязывала им языки, возбуждала азартный интерес к партии в преферанс или в «очко». Но, фактор Графа любой карточный поединок превращал в грабеж, поэтому в его присутствии традиционно всё общение сводилось к бабам и анекдотам. О делах и политике у Аполлоныча говорить было не принято. Традиция почиталась четверкой и была чем-то вроде акта укрепления братских уз. Охота - дело добровольное, однако, за последние десять лет ни один охотник не променял ее ни на какую рыбалку ни разу. Даже Базанов, быстро смекнув, что пожалованная ему с графского хуя ещё тёпленькая Кристина в ближайшие пару дней не даст, несмотря на располагающие к интиму погодные условия Мальдивских островов и их романтику, решил не тратить время и первым же частным джетом вылетел на тимбилдинг. Рудик ощутимо нервничал. А когда он нервничал он очень неудачно юморил. Обёрнутый в простыню мохнатый, ростом чуть выше гнома, он пытался генерировать окологенитальные шутки, предметом которых были очевидные трудности войск блатного феодала на фронтах сексуальной войны с бедной русской интеллигенцией.

- Рудольф, когда власти хочешь хапнуть, первым делом берёшь под контроль Почту и Телеграф. То есть, средства массовой информации, - подтрунивал Шалтай, довольно проглаживая себя по розовому скользкому пузу.

- Да чё ты возишься с этими средствами так долго? - Базанов привалился мокрой шерстью к стене парной, добавил через губу: - Давай я помогу тебе твой московский телеграф одолеть.

Глеб поднял голову, скрипнул шеей. Левым глазом внимательно прищурился в черноту угла, откуда шёл звук.

- Ты сначала местные сми одолей, помогатель, - бросил Граф и стряхнул рукой пот со лба.

- А давно ты, Глеб, на Кремль нацелился? - усмехнулся Руд, холодно сверкнув столичным санфаянсом из-за густой щетины.

«Госзаказ, стало быть. Сейчас начнутся на всех предприятиях проверки. Надо завтра же дать команду все подчистить. Все документы в порядок привести, чтобы ни одна сэс не доебалась. На заправках начнутся контрольные закупки, надо Мише сказать… нет, Копилке ничего говорить не надо. Нужно позвонить Алевтине. Чтобы всю мелкую бухгалтерию взяла на себя, чтобы чек к чеку все провела. Постараться отстранить как можно дальше Руда от дел и от резиденции. Пусть загуляет. Премировать его за хорошую службу и пусть отрывается. Чем бесполезнее он тратит бабло - тем он безобиднее…»

- Завязывай, Руд, свои политические провокации, пока Аполлоныч тебе шерсть не подпалил горелкой, - Молчавший до этого Михаил поднялся с полки и, царапая макушкой низкий потолок парной, как огромный богомол пополз к выходу. Ходили легенды, что это не шрам у него на макушке, а вытертость.

Следующим вывалился красный Шалтай. Руд с Глебом остались вдвоём. Пить или брызгать на себя из ковша водой правилами состязания запрещалось. Побеждал тот, кто пересидит соперника. Всё всегда происходило по одному сценарию. Сначала выходил Копилка, делая вид, что он не отбыл, а именно вышел. То есть - отмазался. Потом парную покидал Сеня, объясняя это состоянием здоровья. Руд сидел пока не становился похож на гоголевского черта, а потом с воплем: «Да иди ты на хуй!», вылетал в дверь и под ржание Шалтая бежал окунать дымящееся тело в бочку с ледяной водой или в сугроб - если соревнование проходило зимой.

Последним выбегал Глеб и падал во вторую бочку или в соседний сугроб.

Никто из них не задавался вопросом: зачем они соперничают, если и так ясно, кто в итоге победит. Но они не могли по-другому. Просто не могли.

В ворота графства внедорожники въехали в начале четвёртого. Охрана разгрузила их уже после того, как братва разъехалась, каждый на персональном моторе. Глеб сходил на псарню, потрепал за уши Чубайса, своего любимца - американского рыжего питбуля. Посмотрел щенков из нового помета, выбрал двух помордастее для себя. Остальных отвезут на птичий рынок, когда чуть подрастут.

В девять должна приехать Мурка. Финансовые и другие компроментирующие вопросы они всегда решали на его территории. Ближе к ночи он планировал поехать прямо отсюда к ней в клуб и глянуть пару новых шоу.

Про девчонку думать не хотел, но как правило, чем больше не хочешь, тем больше думается. Поэтому, уезжая на три дня к Аполлонычу, он распорядился врезать в дверь гостевой комнаты замок, который может закрывать ее дверь изнутри. Леру он от себя спасал или себя от Леры? Глеб уже затруднялся с ответом. Одно было понятно абсолютно точно: если бы не его стопроцентная уверенность в том, что дверь гостевой безнадёжно закрыта, он бы пошёл туда, даже рискуя получить по башке твёрдым предметом.

А там… как карта ляжет.