Графъ

Глава 39

Глава 39

На три дня графство превратилось из охраняемого объекта частной собственности в супер охраняемый секретный объект, на территории которого действовал комендантский час. После вечернего обхода в восемь все двери особняка блокировались. Камеры отключались, охрана концентрировалась снаружи до утренней смены. Никого не впускали и не выпускали, пока барин занят личной жизнью. За которой прошлой смене посчастливилось наблюдать сквозь стеклянный фасад первого этажа.

Глеб это понял на следующее утро - дежурный КПП, здороваясь, ущипнул себя за ус, чтобы сдержать расползающуюся по лицу дебильную улыбку. Порывшись в памяти, Глеб нашёл нужные слайды и почувствовал, как его физиономия расползается точно так же. Больше Граф, конечно, такого удовольствия челяди не доставит. Продемонстрировал один раз, кто в доме хозяин, и хватит. Тем более, эта Лерочка - совсем другой случай. Ее хотелось оставить только для себя. Выкупить эксклюзивное право на всю ее интеллектуальную, культурную, движимую и недвижимую собственность. Хранить, как трофей и никому не показывать.

Поэтому он сократил хозштат до повара и горничной и время их работы до трёх часов. Вилка была нейтрализована трехдневным шопингом по столичным бутикам. Шуба к новому сезону смягчала большое черствое сердце сестры, воспитанной за чертой бедности в условиях вечной мерзлоты. Из Москвы мадам Кокошкина всегда возвращалась нарядная, как Киркоров, подобревшая и потяжелевшая минимум на два меховых изделия и столько же ювелирных. И неделю потом мироточила, благосклонно прощая горничной пыль и грязную обувь дежурным смены.

Два дня он уезжал из графства реально, как от молодой жены на войну с французами. И так же потом летел домой, потому что каждая ночь могла стать последней.

Граф входил в спальню. Сбрасывал одежду и системные функции разумного человека до самых примитивных, обусловленных основными инстинктами - поесть и спариться. И приступал к бессознательному их удовлетворению, только в обратном порядке, потому, до полноценного «поесть» очередь никак не доходила.

Глеб раздевал ее сам, иногда медленно, наслаждаясь процессом, иногда просто рвал всё, что снять цивилизованно не хватало терпения. Подводил голую, возбужденную девочку к большому зеркалу, нежно накручивал на кулак гриву, вынуждая смотреть в отражение.

- Ждала меня? - тихо спрашивал он и тоже смотрел.

- Да, - отвечала Лера и Глеб верил, потому что в собственное лицо не лгут.

Потом он брал ее там же, перед зеркалом стоя, жадно ловя каждую эмоцию на красивом лице: чистую похоть и жгучий стыд, ненависть и благодарность, боль, удовольствие, снова стыд…

Она не пыхтела натужно, не закатывала глаза, не стонала в такт жестким вторжениям. Это делали все его женщины, работая над своим коммерческим проектом, в котором Глеб был клиентом. Ну или, спонсором. Он все понимал, ничего не ждал, его все устраивало периодически. А эта девочка просто смотрела на него и всё выражала прямым взглядом. Честным, как его признание.

- Ты умная девочка, Лера, красивая, - шептал он на ухо между толчками, - но грудь у тебя вообще - эталон… а внутри ты такая жаркая, узкая… И вся ты такая сладкая-сладкая. Как… как… ебаться.

- Ч-что? - выдыхала она удивленно.

И Глеб, укладывая девчонку на постель, рассказывал между укусами и поцелуями про чукчу, которого в Москве угостили конфетой. Друзья у того спрашивают: и как? Вкусно? Вкусно, - отвечает им чукча, - сладко. А как сладко, - интересуются товарищи, - как морошка? Нет, - говорит, - как ебаться!

Они тогда так увлеклись необычному сочетанию фрикций и анекдота, что слетели с края кровати на пол. И заржали оба, представив, как это выглядит со стороны.

Потом они лежали в темноте и дышали одним воздухом. Глеб его выдыхал, а Лера ловила своим хищным носом. Так и циркулировали, как две системы одного организма, периодически удовлетворяя его потребности. Выпили бутылку Шато из Вилкиных запасов. Сгрызли санкционный сыр. Лерка забрала у него как-то сигарету и попробовала сделать затяжку. Естественно, ей не понравилось это увлечение.

После их совместного пике в Лере будто подтаяли внутренние латы. И она даже разрешила своим рукам гладить влажную спину Глеба, пока он в очередной раз извергался в ней.

И все было хорошо, даже прекрасно. Но она решила попробовать оправдать своё поведение:

- Если бы ты меня не заставил, я бы никогда в твою сторону даже не посмотрела бы.

Буркнув это, она уткнулась в свои колени носом и заговорила уже не так уверенно, а как будто убеждая себя в существовании непреодолимых барьеров между ними:

- Мы даже из разных эпох и цивилизаций. Я родилась в интеллигентной полуеврейской семье, а ты уже в трамваях карманы чистил честным людям.

Глеб не стал говорить, что в Трамваях в то время честными ездили только бабушки, карманы которых никто не чистил. Что честные фраера воровали друг у друга, потому что иначе было не выжить. И всё, что вынес он из этого транспортного средства сделало Глеба тем, с кем она спит голая уже третью ночь подряд.

- Я приближал, как мог, нашу встречу.

Она зыркнула на него совсем по-кошачьи, но промолчала, поджав губы. Новодворская впервые сдержала слово в прямом смысле. Только поморщилась, будто и впрямь язык прикусила.

- Биологический возраст, Лера, - продолжил он, выдыхая дымом, - не так важен, как психологический. Тебе лет шестьдесят-семьдесят по некоторым признакам. Минус эмоциональная незрелость и получаем сорок-сорок пять - баба-ягодка... Мы с тобой за одной партой могли бы сидеть.

- Не могли бы, - она дождалась, когда он докурит и прилегла рядом, - У нас с тобой слишком разные школы жизни.

- А от этого никто не застрахован, Новодворская, даже ты. - Глеб потянул ее на себя и девочка на удивление быстро и легко поддалась, прижалась щекой к его плечу. - В чем предмет спора-то? Намекаешь, что нам с тобой поговорить не о чем? Так вот, вроде, лежим - разговариваем. Или это ты так на интервью меня грамотно разводишь?

Все сделал по Муркиной схеме: подвёл женщину к тому, чего она сама хотела. Хотела ведь что-то спросить важное? Спрашивай. Прошлой журналистке даже намекать не пришлось, та только с члена слезла, сразу начала интересоваться его гражданской позицией и политическими взглядами. А эта молчала.

Глеб уже думал - уснула. Но ошибся. Девчонка медленно собрала носом воздух с его груди, отчего его соски съежились в мелкие зудящие горошины.

- Что происходит, Глеб?

Это был вполне предсказуемый ход. На который, согласно шулерским законам надо было ответить честно. Потому что игра достигла того уровня, когда выйти из неё без последствий уже не получится, а лицо сохранить при этом ещё есть шанс.

- Залип я на тебе, Лерочка. - усмехнулся Глеб, - питаю, видимо, слабость ко всему такому… новодворскому.

Он замолчал, прокрутил в голове ещё раз эту фразу. Счёл, что никак не уронил себя в собственных глазах, продолжил:

- Словно четвертак с тобой скинул…

Возникла короткая пауза. Хватило пары секунд и она выдала:

- Удивительно, как это у тебя получилось с женщиной, чей психологический возраст приближается к пенсионному?

Много всего, что нельзя было собрать в прочную логическую конструкцию крутилось в башке. Да и как объяснить то, что сам не понимаешь? Вот шнырял он пацаном по соседским огородам, воровал сливы в садах и кукурузу на колхозном поле, чтобы продавать на станции проезжающим в плацкартах пассажирам. Перекатывая во рту барбариску, смотрел на всю эту возню и мечтал, что однажды уедет на какой-нибудь тропический остров или в Англию. И будет объедаться сладким каждый день. Надо только прикуп знать и вращаться в нужной сфере.

И вот когда сладкого нажрался до отвала, что ни на остров, ни в Англию уже не хочется, выясняется, что мечты-то нет - пусто. Не смертельно, конечно, жить можно. Но зачем? Можно, разумеется, купить себе яхту, например, и убедить себя, что именно ее тебе и не хватало для полного счастья. Но это как пытаться наебать самого себя. Мечта - потому и мечта, что недосягаема и не продаётся. И чем она дальше от тебя, тем сильнее ты и моложе.

- На контрасте, Лерочка. На контрасте, - сказал он уклончиво, подминая девочку под себя.

Конечно, потом он нёс канонический бред, который хотела бы слышать каждая красивая женщина в качестве комплиментов тому, что сама в себе культивирует. Только впервые Глеб сам верил в то, что говорил. Лера насторожено внимала, но молчала. Пока оба не уснули.

- Не уезжай… - сказал он утром и попытался проглотить слова обратно вместе с минералкой. Поздно, она их услышала.

- В смысле?

- В смысле, - Глеб протянул ей бутылку, чтобы она тоже глотнула, пока он собирает фразу: - Здесь я тебя держать не могу из соображений твоей и моей безопастности. В Москву свою не уезжай.

Тянуть этот вопрос дальше уже некуда. И замять он его не мог. Сейчас он предложит Лере стать его любовницей, заранее зная ее ответ. И вот от того, какие слова она в нем использует, многое будет зависеть. Пошлёт его и будет права. Грамотно отскочит - тоже только выиграет. Наверное.

- Я квартиру тебе куплю, в центре, - дожимал Граф стандартными мужскими методами. - Машину. Какую хочешь?

Лера ещё хлебнула воды и усмехнулась - видимо, решила, что он пошутил.

- Фу, Граф, я только-только прониклась к тебе крохотной симпатией. Ты сейчас все испортишь.

Глеб был уверен, что хуже уже не будет.

- Ну, хочешь, газету тебе куплю, - продолжал он, - в смысле издательство. Крышевать буду, помогать. Сможешь чихвостить там кого захочешь или…

Он оборвал себя, чтобы окончательно всё не опошлить и сам уже был не рад, что начал этот разговор. Можно было дождаться вечера и после сегодняшнего мероприятия у Купчина все нормально обсудить. Может, к тому времени она бы посмотрела на эти перспективы под другим углом. Должна же она понимать, что такие пряники на дороге не валяются. Тем более - в Москве.

- Даже не знаю, как на это реагировать, - наконец, сказала Лера, пожав плечами. - При других обстоятельствах я бы встала и вышла, но ты пользуешься тем, что я не знаю, где моя одежда…

Прозвучало это совсем без едкого сарказма, к которому он успел привыкнуть, а даже немного грустно как-то. Молчание затянулось и стало напрягать, учитывая, что оба были все ещё голые. Глеб решил выбросить последний козырь:

- У тебя есть мечта, Новодворская?

Лера шумно выдохнула и нахмурилась. Выглядело это так, словно она злится, но Глеб уже знал, что у нее бывает такое выражение лица, когда она о чем-то сосредоточенно думает.

- Есть, - кивнув, сказала она после паузы. - Всё та же. Сначала я хотела уехать из этого города в столицу нашей родины. Уехала. Сама поступила в МГУ, без протекции. Сама закончила. Пахала на кафедре и на ниве журналистики. Даже сиськи ни разу не расчехлила за девять лет жизни в Москве. Понимаешь? Мне было трудно, но мне было, чем гордиться. Я чувствовала себя свободной, пока меня не вышвырнуло обратно. Теперь, Глеб Гордеевич, я хочу туда вернуться…