Графъ

Глава 40

Глава 40

На Марс человека отправить легче, чем в Москву! Не так-то просто оказалось устроить Новодворской индульгенцию, особенно, если заниматься этим без тени искреннего рвения. Что-то она там накосячила с каким-то материалом, кому-то наступила на хвост, нарвалась на гнев столичного мажора, расписанного под голландского петуха. Пришлось потратить полдня, чтобы найти его координаты. А он в Штатах и понятия не имеет о какой Новодворской может идти речь, если она уже как лет десять почила. И ему уже по барабану какая-то там статья в жёлтой прессе, он занят чем-то очень приятным, судя по ленивому тону и женским смешкам на его фоне.

В результате, всё решил один звонок по номеру, нацарапанному на визитке из кошелька девчонки. С этим столичным портфелем из отдела с длинным и непонятным названием у Глеба нашлись общие влиятельные знакомые и они даже вспомнили, что пересекались в прошлом году на каком-то мероприятии. Особист внимательно выслушал Глеба, потому что звонки на личные номера принято считать очень важными. А что может быть важнее бабы авторитетного Сибирского пацана? После стандартного обмена любезностями, портфель заверил, что не вдаваясь в детали, сразу же решит вопрос положительно.

Если дело обстояло так, как раскладывал Шалтай, то Глеб расписался в собственном приговоре. Но уже плевать. Давно было понятно, что расстаться с этой девочкой без серьезных душевных и финансовых потрясений не получится. Хочешь в Москву? Лети, голубка. Только не плачь потом. Москва слезам не верит.

Нужно было срочно возвращаться в реальность, из которой Глеба выкинуло на целый месяц. Вроде, не такой большой срок для человека с неограниченными возможностями. Но проблема заключалась в том, что пока он плавал, погасли прежние ориентиры. Как будто навигатор сдох. А это все равно, что вслепую бродить в лабиринтах социального дарвинизма. Бабло, связи, власть, свобода - все перемешалось. Мутный туман не оказывал сопротивления, но совершенно было непонятно в какую сторону идти. Воровать по-тихому в общак, бороться за место поближе к высшему обществу, набирая вес, обрастая связями и врагами? А где в этом всем свобода?

Ладно, проехали… Кризис среднего возраста, как первая ходка, на которой решается, кто ты по жизни и где будешь чалиться: под шконкой или на пальме.

Подтверждая эту теорию, из Лондона пришёл ответ, что данные с листка - адреса банков на Каймановых островах и анонимные счета до востребования. Это была хорошая новость. За которой, по закону баланса, следует плохая: без ключей никто ничего востребовать в этих банках не сможет. Глеб представил себе звякающую связку отмычек, и прикинул в каких ящиках кабинета можно ее поискать, но лондонские юрики осведомили, что это всего лишь комбинация из девяти знаков и символов.

Буковки и циферки. Их можно даже не искать, потому что Барон все коды и пароли хранил под гладким, как колено, черепом. Он часто стучал пальцем по своему блестящему лбу, потом кивал на стеллаж с книгами и говорил:

- Вот она - память где!

Глеба она явно подводила. Он совершенно забыл, что на осенний бал к губернатору собирался с белокурой Кристиной, которая звонила уже пять раз. У него даже мысли не возникло, что он поступает недостойно, блокируя ее номер. Пошла на хуй. Ещё ее истерик не хватало. Достаточно той, что заняла все мысли, вынуждая придирчиво перебирать сорочки, галстуки и костюмы, чтобы не выглядеть рядом с ней пестропёрой гопотой.

Надел модные трусы от жи-тру-а, если он правильно читал по-французски. Рубашку белую от Валентино, строгую и стильную; галстук Бальман, темно-синий костюм от Монтаны и четкие итальянские штиблеты. Завершил ансамбль Патек Филипп в золотом корпусе на ремешке коричневой кожи в тон ботинкам. Пойдёт. Только уже на выходе из гардероба, стянул с шеи галстук. Потому что, сука, в турецких огурцах!

Внизу, в баре налил себе выпить. Трезвое отношение к происходящему в последнее время давалось тяжело. Алкоголь, конечно, его не облегчал, но несколько притуплял желание к чему-то трезво относиться. Всего глоток успел сделать. Осторожный цокот каблуков по ступенькам лестницы заставил обернуться…

«Ах ты сука! Такое тело меж блядьми мне не сыскать! Сладкой влагой плодов вспотела, кольца ягод в твоих сосках… Что-то там…позовите Баха! Он напишет… что-то там про минет… разрывает меня, сжигает, я кончаю… простите мне». С чего вдруг в голове проорал Есенин и почему именно он, понять было сложно, но судя по стихам, такие рингтоны сами звенят в душе, когда бес пытается выломать ребра.

Сначала бросило в жар, потом между лопатками стянуло инеем. Вероятно, лицо его выражало какой-то симптом душевной болезни, жертвой которой Глеб себя ощущал. Лера чуть притормозила, провела ладошками по бёдрам и двинулась дальше, уже медленнее, покачивая формами. Платье цвета виски со льдом сверкало мелкими кристаллами шампанского и пьянило примерно так же, как гремучая смесь этих благородных напитков, пущенная по венам.

Он, конечно, нисколько не сомневался в Муркином вкусе, но чтобы она настолько превзошла его ожидания?!

Или дело не в платье?

Пришлось напомнить себе (и не без удовольствия), что именно эту голубоглазую нимфу он трахал не далее, как сегодня утром и что именно он делал это первый и единственный.

- Проси чего хочешь, - Глеб поднялся навстречу, сдерживая в карманах руки от произвола, - только дай мне потом порвать это платье на тебе.

Он представил себе, как тонкая ткань легко расходится по швам и сверкающей лужицей стекает к тонким щиколоткам. А под ним ни-че-го. Кроме идеального тела, которое он ещё не всё попробовал. Он ещё не наигрался с ней. Ещё не всё показал девочке.

- Я как раз хотела попросить оставить это платье себе. Это ты его выбрал?

Какая-то каналья, колючая и холодная, шевельнулась за пазухой. Он хотел спросить, зачем ей такое платье и куда она в нем собирается ходить в своей Москве, но вовремя придушил недостойные его сиятельства эмоции. Признаваться даже себе в том, что он банально ревнует очень не хотелось.

- Если бы знал, что мой ответ как-то может повлиять на твоё решение уехать, я бы соврал, - соврал он.

Обхватил хрупкие запястья, наклонился к уху и добавил уже шепотом:

- Мария выбирала. Ты ее покорила, судя по платью.

- Передай ей, что у неё отличный вкус…

- Согласен… - он коснулся губами тёплой кожи шеи, провёл носом вниз до ключицы, отметив, что никакой гламур не перебил ее сладкого натурального аромата. - Проси, что угодно, детка, кроме Москвы, у меня с ней отношения весьма натянутые.

«Только дай подышать тобой ещё немного…»

- Осторожно, Глеб, - проворковала Лера на ухо, - оно не подразумевает нижнего белья, если ты его порвёшь раньше времени, будет очень неудобно. Нам обоим.

Он перестал мять ее ягодицу, нехотя убрал руку, сунул в карман, оттягивая ткань. Если и на халдейском капустнике на неё будет так стоять, он даже руки никому подать не сможет. С другой стороны, по той же причине, ее никто и не протянет.

И зачем ей это торжество пафоса? Зачем ей тушь на ресницах, каблуки, платье с каменьями? Когда лучше всего ей быть голой в его постели вместе с ним. Но не присутствовать на ежегодном осеннем балу у губернатора он не может. Явиться туда без пары - моветон, с бабочкой-однодневкой - не прельщало, а Ардову отторгает организм.

Глеб скрипнул кадыком, сглатывая.

- Опаздываем, - выдохнул он в ароматную волну волос, взял за руку и повёл к выходу.

Только когда выехали за ворота, понял, что девочка не по дресс-коду упакована. Не хватает пары стандартных деталей для полноценного образа львицы светского общества Сибири.

- Почему цацки не надела и пушнину? - спросил он.

Лера как-то странно улыбнулась и опустила ресницы.

- Извини, - пожала плечами, - слишком тяжела сбруя любовницы Сибирского мецената. Это очень большая ответственность для простой журналистки. Там такие ценники…

Наверное, девчонка решила, что водитель и Вольдемар на переднем сидении гарантируют ей свободу слова на данной замкнутой территории. Осмелела, завела свой репродуктор яда. Глеб не стал ее в этом разубеждать, и не потому, что платье, действительно, может пострадать раньше времени, а потому что он, кажется, кое-что понял…

- Давай уедем… на пару-тройку дней, - он сел ближе, заглянул Новодворской в декольте, - Бали… Мадьдивы? Куда хочешь…

Она посмотрела, как носитель высшего разума смотрит на безнадёжное звено эволюции - со скорбью и смиренной печалью.

- Боюсь не потяну, дорого мне обойдётся этот эскорт. Да и не хотелось бы превращать эту душераздирающую драму в банальный курортный роман.

Стало любопытно, до зубовного скрипа: что надо сделать, чтобы она перестала фонтанировать цитатами из будущей книги и, наконец, призналась! Она не хочет уезжать! Не хочет! А этот ее дерзкий базар - упрямое отрицание очевидного. Заставить ее? Посадить на цепь? Самый грубый и неэффективный метод воспитания - это принуждение. Но именно он производит самые острые, самые запоминающиеся впечатления в процессе…

- Я ведь могу заставить тебя, - вкрадчиво предупредил Глеб, наклонился совсем близко к ее уху, втянул воздух и четко, громко проговорил на выдохе: - скрутить суку и увезти туда, где ты снова будешь голой и тихой.

- Не можешь, - девчонка гордо вскинула подбородок, - ты должен поддерживать баланс между законом и преступностью. У силы, что вечно хочет зла, но совершает благо не бывает отпусков.

Тут даже Вольдемар не выдержал душного пафоса. Повернув маленькую голову на объёмной, как баобаб шее, он зыркнул хмуро на Новодворскую, потом с сочувствием посмотрел на шефа. Глеб отвёл взгляд к окну. За стеклом плыли сосны, уже плохо различимые в плотных сумерках, и редкие придорожные фонари, в свете которых периодически мелькало отражение бледного лица, жесткого, непроницаемого для эмоций и потерянного…