Grunge Pool Drive 85

Будь как дома

– Н-ну… как там твоя лодыжка? – натянуто спросил Патрик, взглянув на меня с таким сомнением, будто и сам не понимал, зачем задал этот вопрос, что он здесь делает и какая ему выгода делать вид, будто его волнуют мои дела.

Меня, кстати, тоже эти вопросы интересовали. Но я лишь окинула мужчину презрительным взглядом и отвернулась. На улице бушевал дождь. Его кристально чистые, холодные струи омывали стекло автомобиля, крупные капли под действием ветра сливались в одну и стремились к оконной раме, чтобы побежать по металлическим дверцам наискось прямиком к земле.

От обилия воды краски внешнего мира становились темнее, контрастнее. Дождь насыщал их мрачными, почти мистическими оттенками. Черно-изумрудный пласт пейзажа, пестрый, как кожа мангрового крокодила в слоях тины, постанывал сырыми стволами и шевелил кронами, роняя капли на антрацитово-синее дорожное полотно, разрезанное ослепительно белыми стрелами разметки. Небо было таким густым и темным, будто намеревалось обрушиться на город, в котором каждое здание в такую погоду казалось заброшенным еще в прошлом веке. Водяные пятна быстро разрастались на бетонных плоскостях строений, словно влажная плесень.

Все выглядело каким-то застывшим, умершим давным-давно, но дождь оживлял этот изолированный мирок, наполняя силой и могуществом. Наблюдать за пейзажем было куда приятнее, чем видеть кислую рожу Патрика даже боковым зрением. Хотя в таких местах только психологические триллеры снимать, наверное. Атмосфера самая подходящая, чтобы сходить с ума и утаскивать с собой кого-нибудь на ту сторону рассудка.

Никогда прежде я не бывала в Уотербери и не думала, что мне предстоит здесь побывать. Но жизнь любит устраивать сюрпризы. И теперь я еду в машине с человеком, которого ненавижу, туда, где жить не хочу. Кто-то скажет, что выбор есть всегда. Я отвечу, что это херня собачья.

Мы напряженно молчали всю дорогу, будучи оба одинаково не рады тому, в какой ситуации оказались. Патрик, конечно, безумно счастлив, что я приехала. Так же счастлив, как тонущий с железной цепью на шее.

Едва показался небольшой белый домик с бордовой крышей, вполне приятный и аккуратный, мужчина сказал:

– Давай хотя бы при ней делать вид, что не собираемся убивать друг друга.

Это была третья фраза, которую он произнес от самого аэропорта, где встретил меня с моим «скромным» багажом. В отличие от него я держалась молодцом и не произнесла ни слова. Промолчала и в этот раз. Но Патрик был, безусловно, прав. Придется нам с ним изображать приятелей. Хотя бы в то время, пока она рядом.

Гвен стояла на крыльце, облицованном красивой мелкой плиткой, держа над собою вишневый зонт с японским орнаментом. Такая маленькая фигурка в теплом халате. Ежится, поправляет свою идеальную укладку, щурится, выглядывая меня и Патрика за мокрыми стеклами и работающими дворниками приближающегося авто. Должно быть, мой приезд для нее действительно что-то значит, если она в такую непогоду вышла меня встречать. Вот только для меня ее великодушный жест не значит ничего.

Патрик плавно нажал на тормоз, и его любимый «Chevrolet», такой же безупречный, красивый и честно заработанный, как этот домик, мягко остановился на мокром асфальте. Мгновение я смотрела на Гвен – она вся напряглась, встретившись со мной глазами. Дверца открылась и захлопнулась, выпустив меня под дождь. Стараясь больше не смотреть в сторону миниатюрной женщины, я открыла багажник и взвалила на плечи большую часть своих вещей.

– Остальное принесешь ты, – тихо сказала я.

Патрик кивнул, принимая условия игры.

Намокшие волосы липли на лоб и губы, лезли в глаза, но обе руки были заняты.

– Господи, Сара, пусть Пат все перенесет, зачем ты берешь такие тяжести, ты же девочка! Иди скорее под крышу, промокнешь.

Сама же Гвен, однако, не сделала и шагу в мою сторону, чтобы помочь или укрыть зонтом. В этом фальшивом участии, в этой напускной заботливости вся ее эгоистичная натура. Я поднялась на крыльцо, остановилась и спросила только одно:

– Где моя комната?

– Комната? Но я думала, мы сначала посидим вместе, выпьем чаю, ты согреешься, расскажешь нам, как перелет…

– Ладно. Я сама найду.

– Сара, но…

– Не надо, – угрюмо предупредила я и вошла в дом.

Только приехала, а уже устала от ее напускной заботливости. Пока я искала комнату, любезно предоставленную для моего проживания, и по мне стекала вода, капая на дорогие ковры, Гвен и Патрик о чем-то громко перешептывались у входа.

– Миленько тут у вас, – с нажимом сказала я как можно более дружелюбно.

Лицо Гвен тут же разгладилось, будто по нему утюгом прошлись. Она готова была уцепиться за любой намек на вежливость с моей стороны, чтобы завязать разговор и разрядить обстановку, но не додумалась до самого примитивного – дать мне, черт возьми, полотенце. Я стояла в коридоре у двери, очевидно, ведущей к искомому помещению, смотрела в глаза Гвен – глупые, телячьи глаза – и искренне не понимала, как эта женщина может являться моей матерью.

– Тебе правда у нас нравится? Это так здорово, а я переживала, знаешь… Патрик, налей Саре чая, а я покажу ей комнату.

– Это необязательно, у меня все-таки имеются глаза.

– ?

– Сама осмотрюсь.

– Хорошо, тогда мы подождем тебя на кухне. Располагайся, милая.

– Ага, – буркнула я себе под нос. – Будь как дома и все такое.

Кажется, Гвен приняла новую стратегию – не реагировать на мои колкости в надежде, что без ее реакции мне это надоест. Ладно, это мы еще посмотрим.

Предоставленная, наконец, сама себе, я затащила сумки в комнату и с удовольствием переоделась в сухое и чистое. Обстановка внутри была самая обычная – кровать, продолговатый стол, два стула, кресло, два высоких окна с видом на лужайку за домом, белые занавески, тумбочка, настольная лампа, шкаф. Кажется, все новенькое. Неужели потратились ради моего комфорта? Хотя для Патрика купить новый комплект мебели все равно что чайный сервиз приобрести.

Свободного места здесь было более чем достаточно, а голые стены так и просили примерить на себя мои плакаты и газетные вырезки. Я сходила за чаем и возвратилась к себе, наотрез отказавшись играть в любящих родственников: поддерживать милые беседы ни о чем, изображать заинтересованность в делах посторонних мне людей, лживо заверять, как скучала и как рада быть здесь.

Ни черта я не скучала и ни черта я не рада здесь быть. Будь моя воля, нога бы моя не ступила на порог этого дома. От всей этой фальши меня скоро стошнит. Патрик хотя бы не скрывает своей искренней ко мне неприязни, а Гвен делает вид, будто я ей небезразлична. Материнский инстинкт проснулся? Хочет поиграть в дочки-матери? Я скорее поверю, что завтра найду чемодан с деньгами, чем в этот бред.

Вдогонку мне Патрик негромко сказал что-то вроде «Но как же так, она ведь…», однако Гвен прервала его и позволила мне уйти, не оборачиваясь, дабы испепелить Патрика взглядом. Захлопнув за собой дверь своего нового пристанища, я бессильно опустилась в кресло и глотнула чаю, задумчиво глядя на улицу.

Перелет меня измотал. За эти несколько часов я столь многое успела обдумать, что устала скорее ментально, чем физически. Напиток обжигал горло, но это было то, что надо. И даже когда чай закончился, я продолжала сидеть и смотреть куда-то, воскрешая в памяти события, из-за которых и оказалась здесь.

На всю комнату звучал David Bowie – «The Man Who Sold The World», одна из моих любимых песен всех времен. С первого раза, как я услышала ее в подростковом возрасте, и вплоть до сегодняшнего дня она все так же меня завораживала и расслабляла. А я была достаточно напряжена, зная, что на первом этаже находятся около пяти пьяных мужчин среднего возраста и крупного телосложения.

Ярко горела лампа, прикрепленная к полке шкафа слева и чуть выше моей головы. Ее белый свет не хуже солнца освещал стол, за которым я работала. Из большого куска художественного пластилина телесного цвета под давлением пальцев и стека постепенно вычленялся силуэт человеческой головы. С носом у меня всегда были проблемы, кривоватые они у меня получались. Изобразив на собственном лице всю возможную для меня концентрацию, я мяла упругую массу и срезала лишнее, стараясь не думать о том, что меня тревожило в тот момент.

Конечно, я знала всех этих мужчин. Одним из них был мой отец. После развода он долгое время не мог найти себе места. И вот, наконец, нашел – нажираться с друзьями каждые выходные, гостеприимно распахивая двери своего дома и забывая обо мне.

Но так было не сразу. Сначала они просто выпивали за просмотром хоккейных матчей, ели пиццу и наггетсы, весело проводили время и не засиживались допоздна. Я была даже рада за отца – убитый этим тяжелым разводом, он находил в себе силы улыбаться в компании друзей. Я, например, сил не находила.

Но незаметно для меня, в какой-то момент эти безобидные посиделки превратились во что-то рискованное и удручающее. Все они так напивались безо всякого хоккея, что друзья отца начали оставаться у нас в ночь с субботы на воскресенье. Долго буянили, не давая мне уснуть, но, в конце концов, вырубались под действием алкоголя.

Я не знала, как это остановить. Первое время пыталась выпроводить мужчин за дверь, но в одиночку с ними мне было не справиться. Вызывать полицию было глупо и странно. Разговоры с отцом тоже ни к чему не привели. Он с честными глазами обещал, что прекратит все это, бросит пить, возьмет себя в руки, и это был точно последний раз, но с наступлением выходных пил еще больше и моментально забывал о своих обещаниях, едва прикасался к бутылке.

Он становился другим человеком, опасным и непредсказуемым. Будто его подменили на другого. Этому человеку все равно было на меня, на себя, на свой дом и чувство собственного достоинства. Он получал долгожданное беспамятство и больше не думал о женщине, которая так жестоко его оставила. Но вместе с этим он забывал и о том, что у него есть дочь. И каждый уик-энд это пугало меня все больше.

После развода я, естественно, выбрала жить с отцом, даже не представляя, во что он со временем превратится. Поначалу не было никаких сомнений, что с ним мне будет лучше, а матери я и вовсе не нужна. Мне не хотелось видеть ее еще хоть раз в жизни, и я была счастлива, что она умотала в Уотербери со своей новой любовью, стряхивая с ног пыль от обломков нашей семьи.

Я не могла не остаться с отцом. Ему я нужна была еще больше, чем он мне. Но утешения в лице меня ему оказалось недостаточно. А ведь я тоже нуждалась в поддержке. Хоть чьей-нибудь. И у меня ее не было.

Наверное, куда легче пережить развод родителей, когда ты ребенок и еще не совсем понимаешь, как устроен этот мир. Ты кажешься себе героем, способным решить любую проблему, у тебя много друзей, которые всегда помогут, ведь они любят тебя, и все вокруг такое простое и банальное, что совершенно не о чем переживать. Ты уверен, что знаешь жизнь, и чьи-то советы тебя унижают.

Однако, взрослея, понимаешь, что ты – бессильный кусок мяса, плывущий по течению обстоятельств, не обладающий достаточной отвагой или смекалкой, чтобы избавиться хотя бы от одной из десятков своих проблем, и друзей у тебя вовсе нет, ни одного, и, оказывается, никогда не было настоящих, и в действительности ты ни черта не знаешь, никому не нужен и никто тебе не поможет, кроме, разве что, родителей, которые всегда так надоедали со своим желанием во всем помочь.

Мне было двадцать два на тот момент, когда выяснилось, что мама изменяет отцу, и семья наша рухнула, будто сухое дерево, в которое ударила молния – с чудовищным треском. Для меня это был серьезный удар, я как раз оканчивала университет, и нервов мне без того хватало. У меня не осталось даже того фундамента, который дает семья. Под ногами не было ни-че-го. Я так и замерла в подвешенном состоянии, не зная, что делать с жизнью.

Не то что бы мои отношения с матерью были хорошими до развода, скорее назовем их нейтральными. Мы недолюбливали друг друга, стараясь не скандалить без повода. Но после этого предательства я раз и навсегда уяснила, что такая малодушная и эгоистичная лгунья заслуживает максимум презрения и ненависти с моей стороны. Она просто исчезла из нашей с отцом жизни, и мы бы больше никогда не общались, если бы не то, что произошло.

После бессмертного хита Дэвида Боуи включилась песня Korn – «Alone I break», и именно тогда в мою запертую изнутри дверь начали ломиться. То, что случилось дальше, заставило меня навсегда возненавидеть эту ранее любимую мной композицию.

– Отец?! – крикнула я, привстав из-за стола и наскоро вытирая руки.

С холодом в груди я поняла: происходит что-то нехорошее.

– Открой, Сара!

– Где отец?

– Он уснул, открой.

– Уходите!

Судя по шуму, их было несколько, и они определенно очень хотели войти.

– Открой, мы все равно выломим дверь.

– Что вам нужно? Идите домой, пожалуйста! – мой голос надорвался и треснул, как сгоревший провод, от ужаса, который я испытала.

Дверь громыхнула от мощного удара. Еще немного, и они ее точно сломают. В груди и в висках у меня быстро стучали тяжелым молотком. Кровь приливала к мозгу, чтобы он решил важнейший вопрос – как мне спастись? Но вместо этого у меня закружилась голова и появилась тошнота. Сглотнув тягучую слюну с привкусом железа, я отступила к окну и приоткрыла его. На улице расстилалась глубокая ночь.

В следующий момент дверь просто вынесли с петель с той стороны. Моя комната наполнилась радостными возгласами троицы пьяных мужчин, которым оставалось всего несколько ярдов до цели, и ничто не могло остановить их. Я с отвращением заметила блестящие глаза и приоткрытые рты на потемневших лицах. Отца действительно не было.

– А папаша твой отключился, слышишь, Сара? Не поможет он тебе.

– Дядя Сэм, уходите домой. Прошу Вас.

– Нет-нет-нет-нет. Никуда мы не уйдем. И ты тоже.

– Да она же со второго этажа сейчас спрыгнет!

– Не спрыгнет.

Несмотря на внешнюю бодрость, с координацией у мужчин было не очень. Подступали они ко мне неспешно, в полной уверенности, что жертва не вырвется из капкана. Бесценные секунды промедления сыграли в мою пользу. Если бы они сразу бросились ко мне, скрутили, заломали руки, я бы уже ни за что не освободилась. И отец вряд ли проснулся бы до самого утра.

– Лови ее! – только и успел крикнуть Джек своим мерзким пьяным голосом, рванулся к подоконнику, взмахнув руками, но меня там уже не было.

Я неудачно приземлилась на землю и вывихнула лодыжку. Тугая боль пронзила ногу, словно мне вкручивали в нее раскаленную до красна пружину. Я вскрикнула, стиснула зубы и с гримасой боли посмотрела наверх – мужчин у окна уже не было. Значит, сейчас они сбегают вниз по лестнице, чтобы догнать меня, что удастся им с легкостью после моего падения.

В запасе оставалось секунд пять, максимум семь, и я, стоная от боли, поползла на четвереньках в сторону соседского дома, как раненый пес. Почему-то я не могла закричать в полный голос, чтобы хоть кто-то услышал и помог. Казалось, что все это происходит не со мной, потому что со мной подобного случиться не может физически. А еще мне было стыдно – за отца, за этих похотливых ублюдков, за то, что из-за них мне придется разбудить соседей.

В голове у меня помутилось от страха, перед глазами поплыли круги. Я была уверена, что сейчас, прямо в эту секунду, пока я ползу по земле, меня подхватят на руки трое крепких мужчин, закроют мне рот, и никто меня уже не услышит. Наверное, оттого, что я передвигалась на четырех конечностях, или оттого, что мне было очень больно, во мне сыграло нечто звериное, когда меня действительно схватил один из них, и я с таким остервенением укусила его, что мужчина заорал во всю глотку, а на губах у меня осталась его кровь.

Пользуясь возможностью, я вырвалась и кое-как побежала дальше, сильно прихрамывая и чуть не падая на каждом шагу. Бежать, бежать, бежать – единственное, что было в голове. А если загонят в угол – напасть и разорвать. Но в домах уже зажигались окна, и кое-кто выглядывал наружу. Я как раз подбежала к соседскому крыльцу и рухнула на бок, вскрикнув, когда на ступеньки вышел Джимми – сын миссис Нэш, немногим старше меня.

– Какого хрена?! – громко спросил он.

– Помоги… вызови полицию!

Но тут Джимми и сам увидел полную картину происходящего и спрыгнул ко мне, единым рывком минуя лестницу. Это отпугнуло мужчин, к тому же и другие соседи вышли из своих домов.

– Ты ранена? Чья кровь?

– Поймай этих ублюдков, – прорычала я, держась за ногу.

– А ну скрутите их, – громогласно крикнул Джимми.

Друзья моего отца пытались скрыться, но выпитый алкоголь сыграл против этой затеи. Их быстро задержали и вызвали полицию, а мне – скорую, ибо как только выброс адреналина закончился, я испытывала уже такую боль, что не могла подняться на ноги.

Несколько дней в больнице я находилась в полной прострации. Я не имела ни малейшего представления о том, как мне продолжать жить дальше в прежних условиях. На уме был только один вариант, но я до последнего от него отказывалась. Пока ко мне в палату не пришел отец.

На его жалкие попытки выпросить моего прощения, уговорить меня остаться, заверить, что больше такого не повторится, я разразилась неожиданно истеричным визгом. От громкости собственного крика у меня заболела голова, и после того как отец, осыпанный моими проклятиями, вынужден был удалиться, мне вкололи успокоительного.

Проспавшись, я первым делом позвонила матери и все подробно рассказала. Пришлось раздавить всю гордость, сколько во мне было, а было немало. Я четко понимала, что уже ничем не помогу отцу и не смогу дальше жить с ним после всего, что случилось. Я и правда до последнего пыталась исправить ситуацию, тут моя совесть чиста. Но этот инцидент оказался переломным.

Так было решено, что я перееду к матери и ее новому мужу. Из Солт-Лейк-Сити прямиком в Уотербери, округ Нью-Хейвен, штат Коннектикут, где и произошла самая удивительная история в моей жизни.

Мать или нет

– Как ты ее назвала?

– Я назвала ее Гвен. Разве это не ее имя?

– Патрик, хватит…

– Нет, постой. Как это возможно? Как ты можешь называть ее по имени? Она ведь твоя родная мать!

Тут я остановилась и усмехнулась, небрежно набросив куртку на плечи. Наверное, я давно ждала, пока мне в лицо открыто скажут что-то настолько провокационное.

– Родная мать? – переспросила я, осматривая этих двоих. – Так ты ее назвал? – Гвен изменилась в лице, побледнела. Она поняла, что сейчас произойдет, ибо отлично знала мой нрав. – Родная мать, которая бросила меня и уехала жить в другую часть страны? Родная мать, которой плевать на меня? Родная мать, которая променяла меня и отца на член какого-то мудака, чтобы жить беззаботно и чувствовать себя моложе? Извини меня, Пат, но я категорически отказываюсь признавать, что мать способна так поступить со своим ребенком.

– О, господи… – Гвен разрыдалась и вышла из комнаты.

Проводив ее глазами, я закончила:

– Так что позволь мне, пожалуй, называть эту женщину по имени. И я была бы очень рада, если бы ни один из вас не употреблял слова «дочь» в моем отношении.

– Как ты смеешь, мерзавка? Ты приехала сюда, чтобы оскорблять ее? Она дала тебе крышу над головой, когда родной отец на тебя наплевал, а ты кусаешь руку, которая кормит тебя!

– Не надрывайся так, она ведь уже вышла, – надменно бросила я, не ставя ни во что его слова, и нагнулась зашнуровать кроссовки.

– Сара, я понимаю, что наши отношения нельзя назвать радужными…

– Ну так и не называй их такими.

– Никто не попрекает тебя, но имей хоть каплю благодарности! Ладно я, но зачем ты обижаешь ее? Она была так рада, что ты к нам переедешь.

– Ага, в отличие от тебя. Все, я ушла. Адьес.

Громкий хлопок двери за моей спиной заглушил Патрика, который не мог обойтись без того, чтобы не крикнуть мне что-нибудь в спину. Последнее слово всегда должно оставаться за ним. И это дико раздражает.

Патрик Гинзли, новый муж моей матери, кстати, владеет собственным турагентством в Уотербери. Так что они с Гвен отлично проводят время, бороздя просторы в основном Европы благодаря почти бесплатным путевкам. Весь дом у них завешан и заставлен фотографиями и другими артефактами путешествий – статуэтки, сувениры, магниты, ракушки, украшения, аксессуары, специи.

Как я понимаю, Гвен ни в чем себе не отказывает. И ее можно понять, если не быть на моем месте. Женщины всегда ищут себе кого-то более обеспеченного. Когда она жила с нами, то даже выглядела иначе – уставшей и неухоженной. Совсем не то, что сейчас.

С самого начала я ненавидела Патрика за то, что Гвен ушла к нему и семья разрушилась. Даже когда не знала его имени, даже когда ни разу его не видела. Патрик тоже не особо меня жаловал – за мой тяжелый характер, за отношение к нему и к матери. Я прекрасно понимала, что он считает меня обузой. Его больше устраивало, когда я жила у отца и не мешала им наслаждаться жизнью.

– Свежая выпечка! – послышалось неподалеку. – Свежая, вкусная, ароматная!

Едва я уловила этот запах, ноги сами понесли меня на голос. Надо же, я ела всего пару часов назад, а уже так голодна. Очередь к прилавку была небольшой. На кассе стоял высокий мужчина при теле, весьма добродушный на вид, с волосами песочного цвета, в фартуке и клетчатой зеленой рубашке. С каждым из покупателей он успевал побеседовать о чем-то своем, будто знал их лично. Я приготовила деньги, засматриваясь на горы булочек и пирожков.

– Уже выбрали что-нибудь, юная леди?

Я даже не заметила, как люди передо мной исчезли, пока боролась со слюноотделением. Мой взгляд упал на бейджик на груди булочника. Бейджик гласил: «Джозеф Харви».

– Вообще-то нет, мистер Харви, – замялась я. – Но я очень голодна. Дайте мне еще пару секунд.

Мужчина любезно улыбнулся, а я удивилась его густым и темным ресницам.

– В первый раз здесь?

– Как Вы узнали?

– Вы не можете выбрать, а значит, не знаете ассортимента.

– Это верно… Дайте мне что-нибудь на свой вкус.

– Как скажете, …?

Удивительно приятный вопрошающий взгляд из-под кустистых бровей. Светлые глаза.

– Сара. Меня зовут Сара.

Продавец протянул мне сверток, отсчитал сдачу.

– Приходите к нам еще, Сара. Самые вкусные булочки во всем Уотербери! – лукаво подмигнул мужчина.

– Спасибо. Приду.

Едва я договорила, зубы мои впились в тесто, вкус которого подтвердил только что услышанное. Какой любезный булочник, надо же. Если здесь большинство людей такие, то мне начинает нравиться Уотербери.

Разумеется, я не собираюсь долгое время жить у Гвен и Патрика. Не хочется висеть на чьей-либо шее, когда тебе двадцать три. Однако временное пристанище мне просто необходимо, пока я не найду работу и не сниму отдельный уголок. А для этого нужно освоиться в Уотербери, гулять, присматриваться к местным людям, порядкам, правилам, ценностям, заводить хоть какие-то знакомства. Вот взять хотя бы этого булочника. Сущий пустяк, а уже приятно.

Я долго бесцельно бродила в тот день, понимая, что мне действительно приятно здесь находиться, и я почти не скучаю по Солт-Лейк-Сити. Насыщенные краски и ритм жизни Уотербери меня завораживали. Одновременно я на ходу вспоминала многое из детства, из подросткового периода. Размышляла о наших с матерью отношениях – какими они были и сильно ли изменились после развода. И пришла к выводу, что мы с ней всегда были слишком разные и не понимали друг друга.

По пути повстречалось много детей и молодежи, и это мне понравилось. Психически трудно жить в месте, где большая часть населения – люди пожилого или около пожилого возраста. Чувствуешь, будто медленно увядаешь вместе с ними. А здесь другое. Радуешься, будто пришел в лес и увидел на деревьях много-много молодых побегов – крошечных, нежно-салатовых, клейких.

Кем станут все эти дети? Какая судьба их ожидает? Ты узнаешь, если проживешь здесь достаточно времени. На твоих глазах молодые побеги превратятся в ростки, а затем в деревья. Это вроде бы банальная истина, но сколько трепета она приносит. Смотришь в лица незнакомых тебе людей, а на них ни печати, ни тени чего-то низкого или фальшивого, и неосознанно начинаешь улыбаться. Есть свое очарование в небольших американских городках. Жить тут, наверное, прекрасно, если у тебя есть полноценная семья.

За неделю пребывания здесь я уже не ощущала себя приезжей. Было нечто такое в Уотербери, что практически сразу пробиралось к тебе в хребет и разливалось теплом по телу. Самое главное, что никто не смотрел на меня, как на чужака. Приветливые люди, без косых взглядов и шепота за спиной. Все слишком заняты качественным выполнением своей работы, чтобы отвлекаться на такие мелочи.

Я бы хотела жить здесь дальше. Но – отдельно от матери и желательно с ней не контактируя. Мне хочется независимости, в первую очередь материальной. Хотя об эмоциональной независимости вопрос зависает в воздухе. Мои отношения с отцом навсегда испорчены, с Патриком – никогда не наладятся, а Гвен я в глубине души презираю за ее эгоизм, малодушие и недалекость. Всегда хотелось видеть понимающего друга в лице матери, и до сих пор неясно, отчего я выросла столь непохожей на нее.

Ей захотелось погулять, вновь ощутить себя молодой и свободной, и поэтому все стало так ужасно, как оно есть сейчас. Отец спился и чуть не допустил, чтобы его дружки меня изнасиловали, я ненавижу себя и весь мир, живу с людьми, которых видеть не хочу и не знаю, как распорядиться собственной жизнью. И все из-за того, что Гвен устала от обязательств. Вряд ли она любила Патрика, когда решила раздвинуть ноги. На его месте мог бы быть кто угодно с таким же толстым кошельком.

Даже если она сто тысяч раз сделает для меня добро, я не прощу ей эту измену. Как бы там ни было, а между нами целая пропасть. Я не ощущаю материнской любви, а мне банально не хватает внимания и искренности. У меня, можно сказать, никого нет, кроме пластилина и музыки из прошлого тысячелетия.

Я вернулась домой поздно, но на кухне еще горел свет. Гвен попросила меня зайти и сесть с ней за стол. Ее ухоженные медовые волосы и неестественно розовые губы почему-то сильно меня раздражали. Пока она выглядит как светская львица, я не поверю ни единому ее слову.

– А где Пат? – спросила я, присаживаясь напротив нее.

– Он уже спит.

– А ты почему не спишь?

– Волновалась за тебя.

– Ой, да перестань. Будто бы я поверю.

– Почему ты не брала трубку?

– Еще запрети мне возвращаться после десяти.

– Я не могла уснуть.

– Довольно театра, Гвен. Я буду приходить, когда хочу. Тебе придется справляться с материнскими чувствами так же, как и полтора года до этого: просто забудь обо мне. Я здесь надолго не задержусь.

– Что ты имеешь в виду?

– Свалю отсюда, как только появится возможность. Прямо как ты от нас с отцом.

– Хватит, Сара. Забудем то, что было. У меня были основания уйти от твоего отца.

– Не желаю ничего слышать.

– Мы с тобой никогда это не обсуждали, а ты думаешь, что знаешь все.

– Чего же я не знаю? Чем конкретно ты можешь оправдаться?

– Во-первых, хватит грубить мне и Патрику…

– Какие у тебя были основания забыть о моем существовании? Ты хоть знаешь, как туго нам пришлось? Да что ты можешь об этом знать? Ты спокойно моталась по курортам, будто ничего не произошло! Как ты можешь сейчас говорить мне всю эту хрень?!

– Пожалуйста, сядь. Давай спокойно все обсудим.

– Признай, что ты легко оставила нас позади, потому что мы для тебя ничего не значили. Особенно я, я помню свое детство, молчи, Гвен. Ты меня не особенно любила, а сейчас изображаешь заботливую мамочку? «Я не могла уснуть, пока ты не вернулась домой»! Да ты уже забыла, как я выгляжу, пока меня не было.

– Я просто не хочу, чтобы отношения между нами были натянутыми. Хотя бы то время, что ты тут живешь.

– Вряд ли это получится.

– Время решает все. Ты хочешь съехать? Найти работу? Ты взрослый человек, но давай мы поможем тебе. Это в твоих интересах, разве нет?

– Очевидно, вам не терпится избавиться от меня так же, как и мне от вас.

– Это значит, что нашу помощь ты не примешь? Какими вообще средствами ты располагаешь? Ты работала в Солт-Лейк-Сити? Сколько у тебя на руках?

– Мне хватает.

– И надолго тебе хватит?

– Увидим. Я справлюсь.

– Сара, пожалуйста, не веди себя, как обиженный ребенок.

– Не тебе указывать, как мне себя вести.

– Если ты меня так ненавидишь, зачем приехала сюда?

– У меня не было выбора. Я до последнего не хотела просить у тебя помощи. Но то, что случилось…

Я вновь ощутила ту самую боль в лодыжке, будто только что упала со второго этажа на асфальт. Нога дернулась и подкосилась, я схватилась за край стола.

– Что с тобой?

Я видела этот испуганный взгляд однажды в детстве, когда Гвен заметила, как я падаю с детских качелей, но не успела меня поймать. В груди все взвыло от этого воспоминания.

– Пожалуйста, сотри эту чертову помаду, – попросила я, устало глядя на поверхность стола. – Я не могу ее видеть. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Сара.

Наверное, нам обеим стало легче. Мы знали, что этот разговор рано или поздно произойдет. Он был неизбежен, как гравитация. Ничего не решилось, но я высказалась хотя бы частично, и меня отпустило. За полтора года во мне скопилось куда больше гнева, но на первое время я сплюнула порцию яда, а она – с достоинством ее приняла. Не я затевала эту ночную беседу. Значит, ей было нужно, чтобы я выговорилась.

В комнате меня ожидала успокаивающая обстановка, созданная теми вещами, которые я привезла с собой из Солт-Лейк-Сити. Это позволило мне немного расслабиться. Я легла, скрестив ноги, и включила музыку под настроение, а именно East17 – «Thunder».

Уют все-таки можно перевезти с собой. Сейчас мне было бы гораздо более паршиво, если бы на стенах не висели мои плакаты с обложками альбомов The Prodigy, постеры любимых фильмов и просто красивые фотографии в стиле ретро; если бы на полочках не стояли корешок к корешку любимые книги и своими руками сделанные гипсовые фигурки; если бы не было на столе десятка баночек акриловой краски и разбросанных как попало кисточек…

Когда я вернулась из ломбарда на следующий день, где, кстати, познакомилась с приятным молодым человеком по имени Дуглас, меня подловил Патрик, пока Гвен не было рядом.

– Где была?

– Не твое дело.

– Слушай, хочешь скорее свалить отсюда, лучше согласись пойти туда, куда предложит Гвен.

– О чем ты говоришь?

– Тебе нужны в Уотербери знакомства? Одни влиятельные люди – наши друзья, и они пригласили нас на ужин. Хотят, чтобы ты пришла с нами. Гвен тоже этого хочет.

– А я причем? Что я там забыла?

– Не упирайся рогом только потому, что терпеть меня не можешь. Будь у тебя иной характер, мы бы с тобой поладили.

– Влиятельные люди, говоришь?

– Очень. В твоих же интересах просто с ними познакомиться. Никто не заставляет тебя им прислуживать, но будь повежливее, вот и все.

– Я подумаю.

– И еще. Когда Гвен заговорит об этом, сделай вид, что впервые слышишь.

– Ладно. А теперь отвали от меня и дай пройти.

Сбережения мои сокращались, причем стремительно. Поиск работы не давал никаких результатов. Пришлось сдать кое-какие украшения в ломбард, чтобы мне было, на что жить ближайшее время. Я не брала деньги Гвен и сильно экономила на себе. Все, кроме крыши над головой, у меня было свое.

То, что предлагал Патрик, как это ни тяжко признавать, вполне совпадало с моей главной стратегией – завязать как можно больше знакомств в Уотербери, и неважно, как полезны они будут. Необходимо врастать в местную паутину, становиться своей, говорить и жить как все. И если мне удастся мимикрировать, вполне возможно, что скоро я распрощаюсь с матерью и ее муженьком.

Гвен, однако, не торопилась с предложением. Несколько раз проходила мимо меня, замирала, будто хочет что-то сказать, но боится, и вновь уходила. Наконец, после обеда, она решилась и присела рядом со мной.

– Сара, как ты?

– Все в порядке. Что случилось?

– Мне не нравится, чем ты питаешься. Почему ты не хочешь брать нашу еду?

– Потому что это ваша еда.

– Но нам не жалко для тебя.

– Не хочу объедать вас.

– Что ты такое говоришь, ты ведь моя дочь.

– Что ты хотела, Гвен? – с нажимом спросила я.

Женщина вздохнула, безропотно принимая мой недружелюбный тон.

– Видишь ли, у нас с Патриком в Уотербери есть друзья. Семья Хартингтонов. Они пригласили нас на ужин, и…

Взглядом я заставила ее продолжить.

– Хотели бы, чтобы ты пришла с нами.

– Я?

– Да.

– Откуда они обо мне знают?

– Ну… Слышали от меня, когда ты еще не переехала. А теперь знают, что ты здесь.

– Без меня никак не обойтись?

– Если ты очень не хочешь там быть, я не могу тебя заставить.

– Хартингтоны. Звучит довольно вычурно.

– Тебе было бы крайне полезно выразить им почтение и познакомиться. У них очень симпатичный сын немного старше тебя…

– Меня уже просватали за него?

Гвен искренне засмеялась, испытывая явное облегчение.

– Пока еще нет, но кто знает. Так что, ты идешь?

– Скорее да, чем нет. Я еще… подумаю.

– Если решишься, у меня есть для тебя потрясающее платье…

– Платье? О чем ты говоришь? Если я и пойду туда, то только в том, в чем мне будет удобно.

Гвен осеклась и не стала спорить. Она совершенно ничего не знала о моих вкусах и предпочтениях – ни в одежде, ни в еде, ни в музыке, ни в людях.

– Иди, – сказала я ей. – Мне нужно побыть одной.

Хартингтоны, подумала я. Фамилия не предвещает ничего хорошего. Но, может быть, у них я хотя бы сытно и вкусно поем.

Его любят все

– Ты действительно хочешь пойти в этом? – спросила Гвен, осматривая меня с ног до головы с нескрываемым недоумением.

– А что не так? – с удовольствием поинтересовалась я, прекрасно зная, в чем дело.

– Сара, но к таким людям не приходят в гости в потертых джинсах и растянутых толстовках! Это может их оскорбить.

– Это свитшот, и вполне нормальный, – я по привычке засунула руки в карманы и пожала плечами. – А джинсы у меня только одни. Вот так.

Гвен и Патрик почти с ужасом переглянулись. Сами они были одеты с иголочки, а переубедить меня казалось делом сложным, почти невозможным. Вот они и думали, стоит ли оно того. Устроить очередную перепалку или позволить мне идти, в чем я хочу.

– Да что? – я повысила голос. – Они что, какие-то английские аристократы? Мне, может, зубы отбелить, прежде чем переступить порог их дома?

– Но ты же девочка! – взмолилась Гвен.

– Может, пусть лучше останется? – с сомнением предложил Патрик.

– Нет-нет-нет, идемте. Хочу вас немного припозорить, раз уж меня жаждут там увидеть.

Гвен закатила глаза, представив, какой позор ей предстоит пережить. Теперь она жалела о своей затее, и это доставляло мне удовольствие. Патрик всю дорогу бросал на меня гневные взгляды в зеркало заднего вида. Впервые за последнее время у меня поднялось настроение.

Дом Хартингтонов скорее напоминал усадьбу, большую белую усадьбу, окруженную морем зелени. Когда мы подъехали к высокому железному забору, я поняла, что была не так далека от истины, когда упомянула английских аристократов. Вот почему Патрик и Гвен выглядят так, будто собрались пройти по красной дорожке. Кажется, меня ожидает изумительное представление.

Дверь нам открыла женщина, которая, едва увидев меня, изменилась в лице, но тут же взяла себя в руки и разразилась максимально вежливым приветствием. Она вела себя строго по правилам этикета, ничего лишнего, ничего искреннего. Я и заметить не успела, как лица, движения и слова Гвен и Патрика наполнились тошнотворным раболепием. Они внимали всему, что произносит эта женщина, буквально заглядывая ей в рот. Переступив порог дома Хартингтонов, они сделались другими людьми, еще более лицемерными, чем прежде. Я старалась не слушать, о чем они разговаривают, а осматривала изнутри этот шикарный дом, пока его хозяйка не обратилась ко мне с неестественно гостеприимной улыбкой:

– А Вы, должно быть, Сара?

Она склонилась ко мне с таким ожиданием, что у меня создалось впечатление, будто я общаюсь с королевой Англии.

– Должно быть, – буркнула я, и у женщины снова дернулось лицо, словно по нему гулял ветер.

– Гвен мне так много о Вас рассказывала! Меня зовут Стефани Хартингтон. Приятно видеть вас всех у себя дома, проходите, располагайтесь.

Взгляд Патрика кричал мне: «Не вздумай все испортить! Мы гордимся расположением этой семьи!» Но я лишь усмехнулась в ответ. В отличие от них я не собираюсь принимать местные правила игры и слепо преклоняться перед местной элитой. Хотя бы потому, что вижу этих людей впервые.

– Нам тоже безумно приятно быть здесь! – услышала я голос Гвен, полный благоговения, и они с миссис Хартингтон мгновенно зацепились языками, принявшись обсуждать что-то несущественное, чтобы заполнить эфир.

В первые же минуты мне стало известно практически все о миссис Хартингтон. Прочесть ее словно кричащий заголовок к очень скучной статье не составило труда. Это была жеманная, отчаянно молодящаяся дама, которая кичится своим положением в обществе, не обладает достаточным вкусом, зато располагает большими средствами. Вот тебе и сливки Уотербери, подумала я. А мне начинало нравиться здесь. Впрочем, богатство еще никогда не действовало на людей положительно.

– Стефани, дорогая, кто там у нас?

Обладатель приятного баритона показался на широкой лестнице. Изысканно одетый полноватый мужчина выглядел свежее своей жены, может, потому что на нем не было столько косметики. Он посмотрел на меня, мимолетно улыбнулся и быстро спустился ко мне, протягивая руку.

– Брюс Хартингтон.

– Сара. Фрай.

Я почти пожала его ладонь, когда он вдруг наклонился и поцеловал мою.

– Приветствую гостей! Патрик, иди же сюда, дай обниму тебя и поцелую ручку жене.

После обмена любезностями глава семейства продолжил:

– В зале ожидает прекрасный ужин, однако я хотел бы сначала показать гостям новые картины, как вы на это смотрите?

Гвен и Патрик взорвались от восторга. Я промолчала, держа руки в карманах и рассматривая расписной потолок, запрокинув голову. Если немного потерпеть, то тебя покормят, говорила я себе. Это единственное, что меня там удерживало. Ну и любопытство, естественно. То самое, что не доводит до добра.

На мой скепсис, казалось, уже никто не обращал внимания. Я была ненужной деталью пазла, и они делали вид, что я им не мешаю, иначе вся их игра в богатую светскую жизнь полетела бы к чертям. Должно быть, эти люди настолько привыкли к перманентному лицемерию, что никогда не отклоняются от сценария, продиктованного этикетом, даже если что-то ощутимо идет не так. Не замечай помеху, и возможно, она устранится сама собой.

– Пройдемте за мной, – позвал Брюс Хартингтон.

– О, это удивительные картины, уверяю вас! – убеждала Стефани, аккомпанируя мужу. – Шедевры современного изобразительного искусства!.. А цена – просто баснословная, ее даже озвучить страшно…

Гвен понимающе кивала, а Брюс детально описывал Патрику, как именно приобрел картины, не забывая шутить и привирать. Мы поднимались по лестнице, и мне вдруг стало очень любопытно, кого такие люди, как Хартингтоны, могут считать гениальным художником нашего времени?

Приблизившись к внушительным полотнам, все остановились. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что передо мной, зато Патрик и Гвен не могли оторваться, созерцая с нескрываемым восхищением.

– Знаете, кто это? – самодовольно произнес мистер Хартингтон, подразумевая, что это риторический вопрос.

– Джексон Поллок, – фыркнула я с презрением. – Эти бессмысленные брызги я узнаю из тысячи.

– Сара! Ну что ты такое говоришь? Боже мой, Стефани, это великолепно, у меня нет слов! Сколько экспрессии и глубины! А как гармонирует с занавесками и торшером!

– А какое у Вас образование, Сара? – добродушно поинтересовался Брюс.

– Экономическое.

– Неужели экономистов теперь учат разбираться в живописи? С каких это пор? Я полагал, искусство не в вашей юрисдикции.

Все снисходительно улыбнулись, смекнув, что выбрались из неловкого положения, унизив меня и поставив ни во что мое мнение. Они и не подозревали, что я могу пойти дальше.

– Это не живопись, это – безвкусица и спекуляция, плесень на теле искусства.

– Не обращайте внимания, – громко добавил Патрик, – ну что такая юная девушка может смыслить в живописи?

Все вновь улыбнулись, осматривая меня, словно недалекого ребенка. Нет, я этого так не оставлю.

– Я знаю о живописи гораздо больше всех вас, вместе взятых. Джексон Поллок – одно из проявлений феномена консервной банки, щупальце капитализма, душащее современное искусство, китч в угоду обществу массового потребления. Держать дома его картины – дурной тон.

– Но они стоят огромных денег! – возмутился Брюс.

– Да! Как и любая вещь, которую выдают за искусство, но которая им в сущности не является. Именно ценник придает ей и смысл, и художественность. Подумайте сами: если бы подобная мазня стоила копейки, никто бы никогда не сказал, что это имеет отношение к искусству в его ортодоксальном понимании.

– А кого из современных художников Вы считаете достойным и талантливым? – мягко спросил мистер Хартингтон, чтобы разрядить обстановку.

– Есть некоторые неплохие живописцы. Мэттью Сноуден, Айрис Скотт, Дуэйн Кайзер, Джеффри Ларсон или Мэтт Талберт. Хотя я считаю, что современного искусства все же не существует. Это лишь подражание старой школе. Пастиш. Мир уже никогда не создаст ничего лучше Сезанна, Моне, Рубенса, Рериха или того же Ван Гога, которым все так заболели в последнее время…

– Ван Гог! – подхватила Стефани, услышав знакомое имя. – Это же тот самый, что отрезал себе ухо? Вот глупость! Ну разве может психически неуравновешенный человек быть творцом?

Все фальшиво засмеялись этому тонкому замечанию, но громче всех смеялась Гвен, не на шутку испуганная моим поведением.

– Только такой человек и способен творить, – мрачно сказала я. – И кстати, вопреки распространенному мнению, Ван Гог отрезал себе не все ухо, а только мочку. Он был болен.

– Эй, там, наверху! Я дома!

Погруженные в глубокое смятение, все встрепенулись и устремились вниз, желая скорее рассеять атмосферу неприятного диалога.

– Это Билл, как раз вернулся с тренировки.

Патрик задержал меня и шепнул: «Еще одна такая выходка…», но я грубо вырвалась и ускорила шаг.

– Билл, мой дорогой мальчик! – с излишним чувством произнесла миссис Хартингтон.

На первом этаже нас ожидал молодой человек среднего роста и приятного телосложения, но с какими-то женскими чертами лица, что делало его больше похожим на мать, чем на отца. Он широко улыбался, осматривая всех.

– Мистер Гинзли, Гвен. Мое почтение. Как поживаете?

– Прекрасно, Билл, а ты?

Я вновь заскучала под лавиной этикета.

– Билл, познакомься: это Сара, дочь Гвен. Сара, это наш сын Билл. Я так надеюсь, что вы поладите!

– Привет, – без энтузиазма кивнула я.

Внешность этого паренька не вызывала во мне каких-то особенных эмоций.

– Вау, Сара, а вы с матерью так похожи.

– Ну, теперь можно и к столу. Билл, только вымой руки, умоляю тебя. Не хочу, чтобы за столом пахло бензином!

– Ма, ну сколько можно? Не при всех же…

Я внутренне усмехнулась и проследовала за всеми.

– Наша кухарка нашла какой-то новый рецепт и запекла индейку. Я очень надеюсь, что всем понравится, – улыбалась миссис Хартингтон. – Пожалуйста, не стесняйтесь, ешьте. Это все для вас.

Мы расположились за столом так, что Билл оказался прямо напротив, но меня это не смущало, и я без промедлений принялась за еду, стараясь не вслушиваться в увлекательные истории Стефани о том, как она что-нибудь покупала. Похоже, это все, что она могла рассказать в компании. И моя мать была вся внимание.

– Сынок, поухаживай за Сарой, налей ей выпить.

– Что ты будешь: вино или шампанское?

– Вино, – коротко ответила я, пережевывая мясо и брокколи.

Всех немного смутило то, что я с таким увлечением ем и вовсе не разговариваю. Хотя, наверное, после того, как я высказалась о картинах, они не слишком хотели, чтобы я открывала рот. Билл с интересом поглядывал на меня, изредка поддерживая общую беседу короткими фразами вроде «Да-да, так все и было» или «Ну это уже совсем никуда не годится». Он искусно принимал участие в диалоге, хотя и оставался полностью вне его.

Насытившись, я стала медленно попивать вино и уже не могла не прислушиваться к разговору. Оказалось, они вполне обходились и без меня, и я вдруг задала себе вопрос, что я здесь вообще делаю? Знакомство с Хартингтонами принесло мне только разочарование.

Очевидно, уже не в первый раз за этим столом из уст Стефани звучала история о том, как они с Брюсом встретились на Кубе много лет тому назад. Как я поняла, миссис Хартингтон младше мужа и в свое время увела его из семьи, о чем поведала чуть ли не с гордостью.

– Хватило одного танца на диком пляже, – говорила она, лукаво поглядывая на мужа, – чтобы он позабыл обо всем на свете и ушел ко мне.

Я чуть было не открыла рот, чтобы спросить, с каких это пор измена и предательство являются в нашем мире благом или достоянием, как Гвен, увидев, что я с каменным лицом гну в руке вилку, испугалась и поспешила сменить тему.

– Брюс, Сара ведь совсем недавно приехала, не мог бы ты рассказать ей о самом главном, что есть во всем Уотербери?

Мистер Хартингтон отложил нож и вилку, переглянулся с женой.

– Как?! Сара не знает? Она ничего не знает о гонках? Действительно?

Изумления в его голосе хватило бы на десяток человек.

– Я хотела, чтобы именно вы с Биллом поведали ей об этом. Ведь вы имеете к гонкам самое прямое отношение.

Гвен заискивала перед ними, ей нравилось ощущать себя частью привилегированной элиты. Мне было так стыдно за нее.

– Видишь ли, Сара, скажи, ты уже гуляла по нашему городу?

– Много раз.

– Как много улиц ты посетила?

– Достаточно.

Я не понимала, к чему он клонит.

– Город у нас не столь большой, поэтому ты должна была слышать отдаленный специфический гул автомобилей.

– Да. Было такое, – припомнила я.

Я действительно слышала нечто подобное, но не придала этому значения.

– Так вот. Этот звук, который ты слышала, доносился с нашего автодрома. И издавали его гоночные болиды.

– У вас тут в Уотербери что, своя Формула-1? – изумилась я.

– Что-то вроде того, – засмеялся Билл. – Я, кстати, пилот. С детства этим занимаюсь.

– С недавних пор чуть ли не главная финансовая жилка города – эти гонки с тотализатором.

И тут до меня дошло, на чем сколотили свое состояние эти недалекие люди.

– Билл, а ты участвуешь в гонках ради денег? – облокотившись на стол, провокационно спросила я.

– Что ты, нет. Это мое увлечение, моя страсть. К тому же я не так часто выигрываю. Для меня главное не победа, а участие. Но это не делает победу неприятной.

– Тебе нравится скорость? – уточнила я.

– Скорее опасность. Ведь убивает, как известно, не скорость, а…

– … внезапная остановка1, – договорила я.

Билл улыбнулся.

– Тоже знаешь эту цитату?

– Как не знать… А много вас, гонщиков?

– Около двух десятков. Но не все из нас выдающиеся, как, например, Хаммонд или Гектор…

– Гектор – главный соперник Билла, – уточнил мистер Хартингтон.

– Его все любят, – пожал плечами Билл. – У нас в городе вообще любят гонки.

– И что, этот Гектор – постоянно тебя обгоняет?

– Он талантливый пилот. И очень рискованный. Почти всегда первое место достается ему.

– Очень тщеславный молодой человек, – скривив рот, сказала миссис Хартингтон. Очевидно, беседы о пресловутом Гекторе никому за этим столом не нравились. – А ты, Сара, чем увлекаешься?

– Много читаю. Делаю фигурки из гипса, раскрашиваю их. Слушаю старую музыку. Ищу работу. Гуляю, фотографирую.

– А как же мода, кулинария? – удивилась миссис Хартингтон. – Ты же девочка, будущая мать и хранительница домашнего очага.

– Что за стереотипное мышление? Я делаю то, что мне интересно.

– Но как тебе может быть неинтересно готовиться к роли жены и матери в ближайшем будущем? Ведь это наше единственное предназначение, не так ли?

Я оторопела от этих слов. Все смотрели на меня, а я глотнула вина, поднялась и мрачно спросила:

– А лучше быть, как Вы, миссис Хартингтон?

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду вот что: быть глупой, безвкусной, ни в чем не разбирающейся женщиной, единственный шанс которой – удачное замужество. Ничего не уметь, кроме как тратить чужие деньги, ни в чем не реализоваться, уводить мужчин из семей. Быть не личностью, а пустым местом. Вы, конечно, извините, но не Вам учить меня жизни, Вы слишком далеки от образца для подражания, так же далеки, как Ваш муж от настоящего искусства. Передавайте мои благодарности кухарке, ужин прелестный. А теперь я, пожалуй, откланяюсь. Нет сил больше находиться в вашей убогой компании.

Грохнув стулом, я вышла из-за стола и в гробовом молчании покинула дом Хартингтонов. Не знаю, что на меня нашло, может, я выпила слишком много вина, но мне так захотелось высказаться, мне было так обидно за то, что меня изначально ни во что не ставили, не могли поверить, что я могу в чем-либо разбираться. Эти люди, которые сами-то из себя ничего не представляют. И сейчас, высказав им всю правду и одновременно насолив Патрику и Гвен, я ощущала себя просто великолепно.

Вижу тебя насквозь

– Да как ты посмела нас ТАК опозорить?! – орал Патрик, и на этот раз Гвен его не особо успокаивала, молчаливо поддерживая праведный гнев. – Ты хоть знаешь, что это за люди? Ты можешь себе представить, какими средствами и связями они обладают? Мы так гордились их расположением! Хартингтоны обожали нас! Пока не появилась ты! Да как такое вообще возможно, черт возьми?!

Патрик замер среди комнаты, уставившись на меня. казалось, изо рта и из глаз у него вот-вот повалит пламя прямиком из ада.

– Знаешь, Пат, в моей жизни тоже все было нормально, пока не появился ты.

Едкое замечание заставило мужчину скривиться.

– Не будем переводить стрелки, – сказала Гвен устало. – Разговор сейчас о тебе, Сара. Неужели нельзя быть более сдержанной?

Я пожала плечами, увлеченно облизывая ложку от йогурта.

– Даже если эти люди так тебе не понравились, всегда можно без конфликта решить проблему. Придумала бы что-нибудь, чтобы оттуда уйти. Посоветовалась бы со мной, я могла помочь тебе придумать причину, и по правилам этикета никто бы не стал тебя задерживать.

– Я не понимаю, почему вы считаете, что я кому-то должна? Должна быть вежливой и доброй, должна терпеть людей, раздражающих меня, должна, как вы с Патом, целовать им пятки, чтобы чувствовать себя частью элиты Уотербери?..

– Замолчи! – разозлился Патрик.

– Вы даже правду принять не в силах. А хотите меня обучить лицемерию, в котором стали асами.

– Да заткнись ты уже, заткнись, дура!

– Патрик, не перегибай палку.

– Это я-то ее перегибаю? Да что ты говоришь, Гвен! Очнись. Вспомни, что твоя дочь наговорила Хартингтонам, как неловко и стыдно нам было весь оставшийся вечер! Наши отношения с ними никогда не будут прежними.

– Так же неловко и стыдно мне было за вас, когда я наблюдала за вашим раболепием. Зачем вы так унижаетесь перед ними? У вас осталось хоть немного гордости?

– Да что ты можешь в этом понимать? Это банальная вежливость. Сколько тебе лет? Двадцать три? Почему же тогда ума, как у пятилетней? Что ты знаешь о мире, чтобы указывать нам, как себя вести? Ты ни хрена еще не понимаешь!

– Ну-ну, – усмехнулась я.

Мое внешнее спокойствие взбесило Патрика более всего остального.

– Какого хрена ты мне тут рожу кривишь?

– Патрик! Хватит!

– И правда, хватит орать, – я даже бровью не повела, так меня все это веселило.

– Слушай сюда, Сара. Еще одна такая выходка и ты вылетишь из моего дома на хрен. Поняла меня?

Я поднялась с дивана и подошла к нему почти вплотную.

– Я тебя не боюсь, Патрик. У тебя нет ничего, чем ты мог бы мне угрожать. Сделать мою жизнь еще хуже ты уже не сумеешь, и так достаточно постарался.

– Какая же ты узколобая, Сара. Твердишь одно и то же. Не надоело? Ты, должно быть, очень тупая, если до сих пор не поняла, что Гвен ушла ко мне, потому что разлюбила твоего отца и больше не хотела жить с ним против своей воли. Потому что твой отец – слабовольный кусок дерьма, который даже тебя чуть не угробил. Он разрушает все, к чему прикасается.

– Еще одно слово о моем отце, и я сожгу нахрен твою контору, – с ледяным спокойствием пообещала я.

Мужчина смотрел на меня с плещущей через край ненавистью, крылья носа раздувались и опадали, но больше он ничего не сказал, хотя, очевидно, очень жаждал продолжить эту яростную перепалку.

– Господи боже мой… Когда же это все кончится?.. – простонала Гвен, схватилась за волосы и вышла.

Держу пари, едва ее не стало рядом, Патрику захотелось броситься на меня так же сильно, как и мне на него, но мы сдержались и не стали избивать друг друга. В конце концов, когда-то очаг злости просто иссякает, опустошая тебя.

Наверное, Хартингтоны больше не позовут их в гости. Какая жалость. Я могла бы еще очень многое сказать, но не стала. Единственное, что я точно знала: мне нужно как можно скорее съезжать отсюда.

В комнате я взяла плеер и наушники, включила Billy Idol – «Eyes Without a Face» и по привычке отправилась созерцать уютные улочки Уотербери, пока дома все более-менее не успокоится. Песня как никогда точно гармонировала с моим нынешним настроением, да и погода тоже.

Где-то полчаса спустя посреди Скавилл-стрит, когда солист Dope в наушниках желал кому-то скорой смерти, меня застал приличный ливень. Небо быстро затянуло, и город вновь погрузился в уже известный мне эффект темного колодца. Я забежала под ближайший карниз, хотя уже достаточно промокла, и решила подождать, пока дождь стихнет.

Улочка обезлюдела, но из-за музыки в ушах и шума воды я не сразу услышала стук за своей спиной. Обернувшись, я увидела за стеклянной витриной молодого парня, лицо которого показалось мне смутно знакомым. Он стучал пальцем по стеклу, будто я была рыбкой в большом аквариуме, и слегка улыбался.

– Дуглас, – удивилась я, освобождая уши.

Тот самый парень из ломбарда, ну надо же! Он открыл дверь и любезно пригласил меня внутрь.

– Не думала встретить тебя еще раз, – призналась я.

– Взаимно, но Уотербери – город тесный. Тебе еще не раз предстоит в этом убедиться. Проходи.

– Куда?

– Сейчас все увидишь.

Дуглас провел меня по небольшому коридору, стены которого были завешаны черно-белыми картинами в красивых рамках, но я не успела их рассмотреть.

– Гулять по Уотербери без зонта – не очень удачная идея.

– Это я уже поняла. А где мы?

Вместо ответа Дуглас распахнул передо мной дверь, и я моментально поняла, что это за место. Вне всяких сомнений, я оказалась в тату-салоне. Все возможные поверхности, включая стены и пол, были усыпаны различными эскизами, словно осенние лужайки рыжей листвой. Некий логический порядок расположения имело только специальное оборудование и кресла для клиентов, все остальное, чем наполнено было это небольшое помещение, точно укладывалось в емкое понятие «творческий хаос».

– Вау, какой миленький бардак, – сказала я, осматриваясь.

– Кого это ты к нам привел, Дуглас?

У большого окна, по которому снаружи струилась вода, вокруг низкого журнального столика, прямо на полу, сидели молодые люди на первый взгляд отталкивающей внешности. Обилие татуировок и пирсинга, экстравагантные прически, нестандартная одежда – буквально все выдавало в них тот контингент, который обычно обходят стороной. Но приветливые лица диссонировали с такой стереотипной внешностью.

– Это Сара, мы с ней виделись в ломбарде недавно, – просто ответил Дуглас и тоже сел на пол, согнув ноги под себя.

– Сильно промокла? – спросила девушка с короткими синими волосами.

– Немного.

– Садись с нами. Мы тут как раз перекусить решили.

– Спасибо…

На крошечном столике теснились кружки с содовой и пластмассовые формочки с шоколадными кексами.

– Тут на всех хватит, – заверил меня молодой человек с большим кольцом в носу. – Угощайся. Это я испек.

– Серьезно? Очень вкусно.

– Могу подкинуть рецепт, если интересно. Кстати, меня зовут Расмус, это – Мэт и Эвелина, Дугласа ты знаешь.

– Очень приятно, ребята. Спасибо, что приютили.

– Нет проблем. Ну, задавай свои вопросы.

– Вы здесь работаете, да? Хотя это ведь очевидно.

– Иногда самые очевидные вещи ломают все наши ожидания.

– Это точно. Прямо про вашу внешность.

Ребята переглянулись и заулыбались. И в тот момент мне стало безумно тепло в их компании.

– Спроси еще что-нибудь, – попросил Мэт.

– Не хочется мне ничего у вас расспрашивать, – призналась я. – Мне и так с вами очень комфортно.

– Ты недавно в Уотербери, верно? – спросила Эвелина.

– Это так. Я еще очень мало знаю о городе и его жителях. Но стремлюсь это исправить.

– В Уотербери это несложно. Я имею в виду, подружиться с кем-нибудь. Люди в основном добродушные. За исключением некоторых особых экземпляров.

– Тебе у нас нравится?

– Пока что – очень.

– У тебя проблемы с деньгами?

– Что? Откуда ты?..

– Ты же была в ломбарде.

– Ах да. Я и забыла. Да, деньги не помешали бы. Впрочем, они никогда не лишние.

– Тем не менее, они далеко не главное.

– В моей ситуации без них не обойтись.

– Ищешь работу?

– Разумеется.

– Знаешь, какой самый легкий способ заработать в Уотербери?

– М-м, знала бы, уже бы сделала это.

– Тотализатор. У нас здесь все обожают гонки.

– А, гонки. Да, об этом я слышала. Но немногое. Меня это как-то не очень привлекает. Я не разбираюсь в этой сфере, мягко говоря.

– А все просто. Если хочешь выиграть, ставь на Гектора – не прогадаешь.

– Гектор наше сокровище.

– Да, если и любят во всем Уотербери что-то больше гонок, то только Гектора. Выйди на улицу, спроси любого встречного, за кого он болеет, и ты услышишь: за Гектора, разумеется.

– Еще бы не любить Гектора, – мечтательно сказала Эвелина, – ведь он так хорош во всех возможных смыслах.

– Трудно не согласиться, – добавил Расмус. – Любой парень хотел бы быть на него похож. Но у каждого свое место. Ведь если идеальны все, то никто не идеален.

– Я уже слышала кое-что об этом вашем Гекторе, но гораздо менее лестное, чем сейчас, – заметила я, чувствуя, что у меня уже передозировка этого имени.

– Отзываться о Гекторе отрицательно могут только Хартингтоны. Вот, кого у нас в Уотербери терпеть не могут.

Я в голос засмеялась, заставив ребят переглянуться.

– Вы мне, наверное, не поверите. Но я буквально вчера была у них в гостях.

– Да ну. Как тебя туда занесло?

– Мать и ее новый муж уговорили. Я хотела развеяться, но быстро пожалела, что согласилась.

– Так ты действительно была у Хартингтонов?

Ребята выговаривали эту фамилию с осторожным презрением, будто осматривали собственные пальцы, испачканные в чем-то очень неприятном, и думали, как от этого избавиться, чтобы не замараться еще больше.

– Да, мне довелось побывать в этой обители лицемерия.

– Кстати, их обожаемый сынок, Билл, тоже гонщик. И, если отбросить все личное и оставить лишь профессиональное, он неплохой пилот.

– До Гектора ему далеко.

– Это ясно. Но все равно они конкуренты. Поэтому Хартингтоны и не любят Гектора.

– Видела я этого Билла. Не понравился он мне. Впрочем, мне там никто не понравился. И я, к несчастью своей матери, об этом не умолчала.

– Да ладно? – засмеялся Мэт. – Прямо в лицо им высказала?

Пришлось коротко пересказать ребятам события вчерашнего вечера, после чего они разразились восторженными аплодисментами и улюлюканьем.

– Да ты героиня, Сара.

– Могу себе только представить лицо миссис Хартингтон, когда она все это услышала!

– Поверьте, это было нечто.

– Не сомневаюсь.

– А знаешь, что, – серьезно начал Расмус, и я заметила, как все вдруг подтянулись, услышав этот тон, – я хочу, чтобы ты у нас работала. Мне нравятся честные и прямые люди. Это подкупает. Не спеши отказываться. У нас тут особая система, не такая, как везде. У нас нет боссов и подчиненных – все одинаково главные и все равны.

– Как это?

– А вот так: мы все друзья детства, которые держались рядом и выросли, не оставляя мечту однажды открыть собственное дело. Вместе. Каждый из нас хорошо рисовал, и душа лежала именно к искусству тату. Вот мы накопили денег, вложились и открыли этот салон. И уже пятый год нам не нужно ничего другого. Нас полностью все устраивает. Я счастлив приходить сюда каждый день, общаться с друзьями, творить и делать чью-то жизнь лучше. Судя по твоему рассказу, я так понял, ты в живописи неплохо разбираешься?

– Немного, но… я не могу бить татуировки, я не обучена и не так хорошо рисую. Мне больше нравится лепить.

– Главное, чтобы внутри было чувство прекрасного. Если ты эстет, этого уже не отнять. Не переживай на этот счет. Я хочу, чтобы ты была нашим администратором и добавила немного организованности нашей системе функционирования. Ну, как ты на это смотришь?

– Думаю, с этим я справлюсь, – сказала я после небольшого молчания.

– Главное – компания. Если в коллективе хорошие отношения, сможешь делать даже то, чего никогда не умел. Теплую атмосферу гарантируем.

– В этом я не сомневаюсь.

– Ладно, не переживай ты так. Случайности неслучайны. Это я про дождь.

– И про ломбард, – добавил Дуглас с довольной улыбкой.

– Спасибо, ребята, вы такие добрые.

– Добро пожаловать в Уотербери! – торжественно сказала Эвелина.

Я, признаться, почти прослезилась.

Когда обед закончился, пришло осознание, что я ни в коем случае не хочу покидать их компанию. И они позволили мне остаться, чтобы посмотреть, как проходит их обычный рабочий день. Я старалась не думать о том, что рано или поздно мне все же придется вернуться домой, где никто не будет ко мне так добр, как эти ребята.

Клиентов было довольно много, и, осторожно слушая их разговоры, я убедилась, что этот Гектор, очевидно, местный секс-символ или вроде того, если от него без ума как девушки, так и парни. Складывалось впечатление, что люди всех возрастов обожают этого гонщика. И почему-то чем больше я о нем слышала, тем меньше хотела его увидеть и вообще посещать эти гонки. Мое восприятие уже отторгало это имя, услышанное за день добрую сотню раз.

В тот период жизни меня не интересовали развлечения и уж тем более мужчины. Единственно важным казалось лишь материальное положение.

По дороге домой я думала о том, что люди здесь действительно без ума от гонок, и это вовсе не из-за тотализатора, как я полагала раньше. Всему виной была гремучая смесь из драйва, скорости и азарта, и смесь эта вместо крови текла по венам большинства жителей Уотербери.

Этот город как отдельный мир, и люди здесь другие, со своими законами и страстями. Но конкретно эту страсть я не понимала – едва речь заходила о гонках, собеседники становились похожи на наркоманов, которые могут часами говорить о предмете своей зависимости.

Ребята пообещали мне, что я тоже полюблю гонки, если хоть раз на них побываю.

– Невозможно не влюбиться в это зрелище, – заверил Расмус, и все присутствующие, включая клиентов, поклялись в истинности его слов, кивая головами.

– Правда, билет на гонки дороговат, но это еще никого не останавливало. К тому же, если твоя мать дружит с Хартингтонами, то за тебя вообще могут договориться, – пошутил Мэт.

– Боюсь, я поставила под угрозу их дружбу, – усмехнулась я.

В целом все складывалось хорошо. Я неожиданно нашла работу и новых друзей, от души пообщалась в приятной компании, а потому пребывала в приятном расположении духа. Воодушевленная, я вернулась домой к ночи и неожиданно для себя извинилась перед Патриком и Гвен, чем абсолютно их обескуражила.

Оставшись со мной наедине, Патрик сказал:

– Может, она тебе и поверила, но меня ты не проведешь. Я же вижу, что ты притворяешься, ведешь двойную игру против меня.

– Слишком много чести будет, – осадила я его и отправилась к себе.

Гранж Пул Драйв

– Через две недели гонки, – невзначай обронила Гвен за завтраком. – Вроде тренировки перед предстоящим чемпионатом. Пилоты пробуют свои силы, тестируют автомобили и трассу. Посмотреть на это съезжаются люди не только из нашего города, но и со всего Нью-Хейвен.

– И зачем ты мне это рассказываешь? – без энтузиазма спросила я.

– Подумала, может быть, у тебя есть желание пропитаться истинным духом Уотербери.

– Такого желания у меня нет. И даже если бы было, у меня нет денег на билет, а брать их у тебя я не буду, – отрезала я, зная наперед, что она предложит.

– Есть еще один вариант попасть туда, – подал голос Патрик, читавший газету и прежде не обращавший внимания на нас.

– Хотите, чтобы я извинилась перед Хартингтонами? – усмехнулась я. – Вы себя-то слышите? Это просто смешно, надеяться, будто я пойду на такое унижение, чтобы меня бесплатно провели на гонки.

Гвен и Патрик коротко переглянулись. С того момента как я попросила у них прощения за свое поведение, они оба немного смягчились. Но я не думаю, что это надолго.

– Что ж. Попробовать стоило.

– Хотя, знаешь, это ведь не последнее соревнование. Ты упомянула грядущий чемпионат? Когда он будет?

– Через три с половиной месяца. Так ведь, Патрик?

– Именно так.

– Что ж, к этому времени у меня уже будут кое-какие деньги, но нужны они мне на другое.

– Ты нашла подработку? – удивилась Гвен.

– Ну да.

– Почему же не рассказываешь?

– А какое это имеет значение? Я скоро съеду отсюда, вот, что самое главное.

– Прошу тебя, Сара, не говори так. Никто тебя отсюда не гонит…

– Это ты так думаешь.

– Скажи хотя бы, где?

Я вздохнула, продолжительно глядя в зеленые глаза матери, настороженные и жалостливые одновременно. Когда-то, двадцать три года тому назад, эта женщина вытерпела сильную боль, чтобы я появилась на свет…

– В тату-салоне. На Скавилл-стрит, – сдалась я.

– В тату-салоне? В смысле? Ты делаешь татуировки людям? – во взгляде Гвен читались ужас и отвращение.

– Я слышал, контингент там собирается не слишком достойный, – вклинился Патрик. – Я знаю, что творится в подобных местах, особенно по вечерам. Молодой девушке не пристало там находиться. Мало ли, что может случиться. К тому же это далеко от дома.

– Господи, Сара! Это ведь опасно.

– Что за глупости. Вы не понимаете, о чем говорите.

– Если все так, как говорит Патрик, то я… я, как твоя мать, как бы ты ни противилась этому, запрещаю тебе там появляться. Твоя безопасность дороже денег, Сара. Послушай, давай мы поможем тебе? Патрик может устроить тебя в свое агентство, хотя бы на первое время…

– Хватит, – допив сок, я громко хлопнула дном стакана по поверхности стола. – Гвен, ты понимаешь, что предлагаешь мне? Быть в подчинении у твоего мужа? Серьезно? Спасибо, великолепная идея, учитывая, что наши взаимоотношения тебе прекрасно известны. К тому же я хочу добиться всего сама, а не быть кому-то должной. Мне не нужно, чтобы меня потом попрекали своей добротой, требуя благодарности. А теперь мне пора.

Я поднялась из-за стола и направилась в прихожую.

– Куда ты?

– На работу.

– Сара, не ходи туда!

– Успокойся. Патрик ничего не знает об этом месте. Там работают замечательные люди. В тысячи раз лучше, чем ваши любимые Хартингтоны – эти напыщенные невежды.

Добравшись до Скавилл-стрит, я наконец-то ощутила себя в своей тарелке. Ребята встретили меня, как свою, будто я уже много лет была с ними знакома. Расмус коротко объяснил мне, что входит в мои обязанности. Перечень этот был так прост, что я, по обыкновению, проявила инициативу и расширила его, дабы облегчить всем работу.

Я вела учет клиентуры в отдельном журнале, составляла примерный график работы каждого из мастеров, распоряжалась финансовыми вопросами вплоть до мелочей вроде расхода и покупки краски, новых игл для машинок, обеззараживающих средств, перчаток и так далее.

Ребятам больше не приходилось обговаривать с клиентами салона время и продолжительность посещения, подсчитывать затраты и остатки материалов и средств. Это облегчило им жизнь, прибавив драгоценного времени. Оказалось, им давно не хватало кого-то, кто взялся бы их организовать. Можно сказать, мое образование в этом вопросе мне пригодилось.

Помимо всего прочего, на работе я могла слушать свою любимую музыку, подключая телефон к стереосистеме, а это очень оживило атмосферу. Когда в первый раз в помещении заиграли The Doors, никто не возмутился, что за беспросветное старье я слушаю.

– О, это классная песня, – сказал Мэт, протирая ваткой спину клиента, где красовался свежий эскиз головы льва, оплетенной змеями.

– Но мне больше нравится «People are strange», – добавил Дуглас.

После этого я уже не опасалась включать все, что мне нравится. Никто не протестовал, в том числе клиенты. Очевидно, здешний контингент был слишком недооценен Патриком.

Мне хотелось сделать как можно больше хорошего для этих ребят, которые приютили меня, приняли по-доброму, подарив свою симпатию и рабочее место. Хотелось помогать им во всем, облагородить и обустроить эту обитель детской дружбы и любви к искусству, чтобы она и дальше процветала, осуществляя их мечты. Ведь эти люди достойны того, чтобы их планы воплощались в жизнь.

Motley Crue исполняли «Shout At The Devil», когда Эвелина спросила меня о том же, о чем и Гвен этим утром.

– Сара, а ты идешь на пробные гонки через две недели?

– Неа. А вы с ребятами идете?

– Собираем деньги на билеты. А ты почему не идешь?

– Не хочется. У меня в приоритете накопить денег, чтобы жить отдельно.

– Очень жаль. Я мечтала о том, как мы все тебе там покажем, устроим экскурсию…

– Это ведь не последние гонки. Еще успеете.

Ребята немного расстроились, не понимая, как адекватный человек в здравом уме может не испытывать желания посетить их обожаемые гонки. Но уже к вечеру они позабыли о своей печали, начав обсуждать грядущее. С каким же предвкушением они смаковали разговоры о гонщиках, особенно о Гекторе!

Меня действительно не беспокоило, что я не попаду на столь значимое для всего Уотербери событие. То, как окружающие относились к нему, начинало меня пугать. Создавалось даже впечатление, пусть и ложное, будто меня со всех сторон одурманивают, чтобы заманить в ловушку. Что ж, паранойя всегда была моей верной спутницей. И я не хочу сказать, что это плохо. Порой это сильно помогает.

По крайней мере у меня была весомая причина не пойти на эти соревнования. Но, кажется, сами звезды решили сложиться так, чтобы эта причина упразднилась. Совпадения – частая для Уотербери вещь, меня об этом предупреждали, но я никак не могла к ним привыкнуть.

Через несколько дней, возвращаясь домой пешком по Принтерс Корт, я встретила Билла Хартингтона. Парень оказался рад этому примерно в десяток раз больше меня. Все в его поведении выдавало заинтересованность моей персоной. Помимо внешнего проявления он еще и заявил, что восхищается моим характером и прямотой. Но больше всего его покорило то, как я, ничего не опасаясь, поставила на место его родителей.

– Я давно не видел ничего подобного, – признался Билл. – Обычно перед моим отцом все заискивают. Наконец-то нашелся кто-то, кто не стал им подыгрывать. Не думай, что мне нравится, как ведут себя мои родители, но все же они мои родители. Думаю, ты понимаешь.

Я не стала говорить, что вообще-то в Уотербери многим не нравятся Хартингтоны, а лишь кивнула. Ведь мне действительно была знакома эта ситуация, когда, как бы тебе ни хотелось, а от кровного родства не отвертишься.

Билл, очевидно, очень хотел произвести на меня впечатление, но не понимал, как это сделать, ведь я не реагировала ни на его признания, ни на новенький кабриолет цвета слоновой кости.

– Ты домой? Давай подвезу.

– Не стоит. Я лучше пройдусь. Люблю слушать музыку во время прогулок.

– Скоро гонки. Ты придешь? Я участвую.

– Нет, не думаю. Как тебе известно, я недавно переехала, и у меня сейчас немного другие заморочки. Нужно обустроиться, ну и все такое.

– Я тебя понял. Это не проблема. Я могу договориться, чтобы тебя пустили бесплатно. В этом нет ничего такого… я просто хочу, чтобы ты побывала там.

Я угрюмо молчала. Билл упрямо шел рядом со мной. Почему они все так настаивают на своем? Казалось, если и сейчас я откажусь, то через десять метров найду на земле потерянный кем-нибудь пропуск на гонки, и отвертеться не выйдет.

– Понимаешь, Билл…

– Понимаю. Учитывая то, как ты повела себя у нас дома, я могу сделать вывод, что ты слишком гордая, чтобы принять мой бескорыстный жест. Наверняка он кажется тебе неоправданно щедрым, будто я на что-то намекаю… В общем, я в любом случае договорюсь. А ты можешь как воспользоваться этой возможностью, так и проигнорировать ее. Действуй на свое усмотрение. В любом случае иметь право выбора лучше, чем не иметь его. Жизнь изменчива. Ты можешь еще много раз передумать.

Я остановилась и посмотрела на Билла.

– Что ж. Должна признать, для сына богатых родителей это весьма мудрое решение.

Парень улыбнулся своими женскими губами и отсалютовал мне.

– Ладно, мне пора. Подумай хорошенько, ладно?

Я продолжила свой путь, возвратив гарнитуру на свое законное место. Там как раз звучал изумительный вокал солиста Alice in Chains, и одна из моих любимых песен – «Check My Brain», густая и сочная, как ночной туман.

Возможно, Билл не так испорчен, как мне сначала показалось. Если уж он способен беспристрастно анализировать ситуацию, понять чужой характер и признать, что его родственники – далеко не ангелы, хоть ему это и неприятно, рано ставить крест на этом человеке. В большинстве случаев первое впечатление обманчиво. Но люди продолжают слепо доверять первичному опыту, будто это последняя истина в их жизни.

В продолжение недели начало твориться нечто, к чему я вовсе не была готова. Чем меньше времени отделяло Уотербери от дня соревнований, тем больше я слышала о них и, конечно, о Гекторе. Куда бы я ни пришла, в парк или в магазин, на работу или в кино, повсюду обсуждали гонки, до которых оставались считанные дни.

Это походило на коллективное помешательство. Столбы, стены зданий, автобусные остановки и витрины покрылись ярко-красными афишами, не замечать которые было невозможно.

«Гранж Пул Драйв, 13 апреля», – гласили огромные белые буквы на плакатах, но я не стала читать напечатанное более мелким шрифтом, хоть мне и стало интересно, что такое этот «Гранж Пул Драйв».

На каждом углу раздавали флаеры с информацией о грядущем событии. Город был взбудоражен, и мне начинало казаться, что я тоже неотвратимо заражаюсь томительно-сладким волнением, хоть и не имею к этому никакого отношения.

Я старалась смириться с происходящим, утешая себя тем, что скоро все это кончится, но была одна вещь, которая не давала мне покоя. Я так часто против своей воли что-то слышала о Гекторе (в салоне от клиентов, на улице от прохожих, в общественном транспорте), что у меня сложилось личное впечатление о нем, вроде барельефного слепка.

Я не знала, как он выглядит, зато знала, что любая девушка в округе Нью-Хейвен мечтает его заполучить. Говорили, что он харизматичный, сексуальный, обладает животным магнетизмом и наверняка одержит победу и на этот раз. Я оставалась равнодушна к ярким эпитетам, зато анализировала море информации, глядя на ситуацию со стороны, более-менее беспристрастно, как мне казалось.

Не стоило труда понять, что Гектор для Уотербери – икона, идол, красивая картинка, в общем, локальный объект обожания, а люди, как известно, не могут обойтись без того, чтобы не возвести что-нибудь в культ. Гектора любят за внешность и успех, додумывая ему дополнительные качества, идеализируя его персону. И это так похоже на людей.

Судя по всему, вряд ли кто-либо знает его как человека из плоти и крови, равного остальным. А может, единицы и знают, только молчат. Ведь никому не нужен идол с человеческими слабостями и изъянами. Возможно, на деле Гектор тот еще подонок, а на публике отыгрывает свою роль. Ведет себя так, как хочет того толпа. Ни от кого я не слышала информации о его личных качествах, чисто человеческих. Все зачарованы его внешностью, брутальностью и профессионализмом.

От скуки я представляла себе восторженную толпу, десятки рук, протянутых к одному человеку, множество фанатов и поклонниц, обступивших гонщика и выкрикивающих его имя, и во мне крепла уверенность в том, что он пользуется славой в личных целях. Ведь в Уотербери столько хорошеньких девушек!

Иными словами, чем больше я слышала о Гекторе, тем меньше меня прельщала перспектива когда-либо увидеть этого человека. Хотя это не совсем верно. Одновременно мне хотелось и не хотелось узнать, как он выглядит. Я могла бы зайти в Интернет и найти о нем все, вплоть до биографии, но это было слишком просто. Мне казалось, это испортит что-то… Вот только – что?

И тогда я начала расспрашивать всех, как выглядит их обожаемый Гектор. На мои вопросы люди улыбались, заговорщицки переглядывались между собой и отвечали почти одно и то же: «Приходи на гонки – сама все увидишь».

За этой фразой будто крылась какая-то мистика. Либо завуалированный призыв вовлечь еще одного приезжего в финансовые игрища жителей Уотербери, мистифицируя процесс гонок, будто в них есть что-то необычное. В общем, я во всем видела подвох и не хотела, чтобы кто-то думал, будто Гектор мне интересен.

В своем воображении я составила его примерный визуальный облик на основе того, что он нравится всем девчонкам. А кто обычно нравится девушкам? Высокие, мускулистые, смазливенькие. Наверняка он блондин с выразительными глазами (или бровями, что тоже ценится), аккуратным носиком и полными женскими губами. Этакий оболтус-симпатяга без личного мнения, целей в жизни, моральных принципов. Просто сорвиголова, взмах руки которого сводит с ума девчонок. Ставлю все свои деньги на тотализатор, что так оно и есть!

На этом я стала постепенно забывать о Гекторе и гонках, хотя трудно не обращать внимания на то, о чем вокруг тебя говорят все. Но со временем я просто обрела иммунитет и стала невосприимчивой ко всей информации, которая не представляла для меня интереса.

Перестав искать ответы на вопросы и исследовать коллективный дух Уотербери, я зажила обыденной жизнью и думала совсем о других вещах. На полочке в моей комнате появился новый небольшой бюст – голова одного из героев «Star Wars», над которой я трудилась не один вечер, слушая в основном Billy Idol, на которого успела очень сильно подсесть.

Лепка требовала кропотливости и отнимала много сил, но, осматривая каждую новую свою работу, я замечала, что сноровка растет, и это не могло не радовать. Ребята попросили принести несколько фигурок в салон, чтобы добавить помещению антуража, и я с радостью согласилась. Мне было приятно, что я могу с кем-то поделиться своим хобби. С кем-то, кто это действительно оценит, потому что Гвен и Патрик не относились к этому всерьез.

К сожалению, пришлось признаться себе, что должность администратора в салоне друзей все же не принесет мне дохода, который я бы хотела получать. Но просто уйти оттуда я не могла и не хотела. По профессии работать не было смысла, да и вакансий тоже. Возникла необходимость найти еще одну подработку, и я ее нашла.

Собеседование прошло на удивление успешно. Особых способностей от меня не требовалось, кроме умения водить велосипед и пунктуальности. Ну и еще, разумеется, коммуникабельность, без нее сейчас никуда, время такое. Я сумела себя зарекомендовать и меня сразу же приняли, сообщив, что завтра я могу приходить к восьми утра. Таким образом я и стала курьером в самой популярной в городе службе доставке еды и товаров – «Уотербери-Хилл».

Довольная собой после удачного собеседования, я вышла на Бакс-Хилл-Роуд и уже собиралась пойти на остановку, как вдруг услышала знакомый звук, только гораздо громче, чем раньше. Я остановилась и завертела головой, прислушиваясь, с какой стороны он доносится. Мне стало не по себе от моей догадки. Я достала телефон и проверила дату. Тринадцатое апреля. Черт!

В этой части города рев двигателей был слышен куда более мощно и отчетливо. Разве может быть совпадением то, что именно здесь мне назначили встречу с потенциальным работодателем? Я улыбнулась сама себе и посмотрела на наручные часы, хотя в этом не было необходимости. Сегодня выходной, и у меня был буквально вагон свободного времени.

Гонки, оказывается, сегодня. А у меня совсем вывалилось это из памяти. Уотербери – город случайностей, которые меняют твою жизнь. Если, конечно, позволить им управлять ею. И вот вопрос, позволю ли я?

К визгу автомобильных шин прибавился шум толпы, который накатывал волнами и затихал. Значит, автодром где-то поблизости. При желании я могу найти его. Есть ли у меня это желание? Ноги меня не спросили, а просто понесли вперед.

Гул возрастал, наливался полнотой и мощью, а значит, я двигалась в правильном направлении. Улицы выглядели опустевшими, дома – брошенными. Здесь вообще был какой-то особенный квартал, нестандартный по меркам Уотербери. Дороги уже, дома иной планировки, вокруг больше песка, бетона и гравия, чем обычно. Словно где-то поблизости начиналась промзона или пригород.

Редкие прохожие не обращали на меня внимания. Почти весь город был на автодроме. Чем ближе я была к месту Х, тем более наполнялась восторженно-радостным предчувствием, сама не зная, почему. Я волновалась, но не могла себе в этом признаться, от прилива крови ускоряя шаг.

Зачем я туда иду? Что мне там нужно? Убедиться, что Гектор выглядит именно так, как я себе представляла, и покончить с этим? Но причем тут вообще Гектор? Я иду туда, чтобы, возможно, понять, от чего без ума жители Уотербери и стоит ли оно того. От этой мысли мне полегчало, ведь она хоть как-то меня оправдывала. Пусть и являлась ложью.

Наконец, когда шум стал невыносимым (с непривычки мне так казалось), впереди возникло колоссальных размеров специфическое строение, внешне напоминающее автодром, хотя я чаще видела их в кино, чем в жизни.

Я остановилась и подняла голову. Над входом висела огромная прямоугольная вывеска с большими металлическими буквами: «Гранж Пул Драйв».

Сильно газированная кровь

– Ладно, – выдохнула я с волнением. – Так вот, что это означает.

И целеустремленно зашагала вперед. Раз уж обстоятельства забросили меня сюда, значит, так все и должно быть.

Однако стоящие на входе охранники сурового вида и дородного телосложения охладили мой внезапный пыл. Очнувшаяся логика заставила вспомнить о том, что я не имею ни денег, ни билета, чтобы попасть на автодром. Меня не пустят внутрь, не стоит даже пытаться. Как ни странно, этот вывод принес мне облегчение.

Но стоило сделать шаг в обратном направлении, как меня окликнул один из мужчин на входе.

– Сара Фрай?

Чтобы перекричать шум, исходящий с автодрома, ему пришлось приложить большие усилия. Недоумевая, я направилась к нему.

– Вы Сара Фрай? – громко повторил охранник.

– Откуда Вам известно?

– Меня предупредили.

– Что?

– Билл Хартингтон распорядился, чтобы Вас провели и посадили в первых рядах, у паддока.

– Где-где?

– Пройдемте, я не могу надолго покидать свое место.

Мужчина взял меня под локоть и повел за собой. Я не сопротивлялась, хоть и мало что поняла. Поднявшись по ступеням, мы оказались будто в ином мире. Обстановка и поведение бесчисленного множества людей на стадионе поразили до глубины души. Пока охранник вел меня к назначенному месту, я смотрела по сторонам, едва удерживая рот прикрытым.

Наконец, он указал на свободные сидения недалеко от высокого ограждения из прочной сетки, отделяющей трассу от людей на трибунах. Гораздо позже я узнала, что это называется пит-уолл, а участок трека, предоставленный вниманию большинства зрителей – виктори-лейн.

– Присаживайтесь. И лучше не подходите к сетке до окончания гонок.

С этими словами охранник удалился, оставив меня, как бы странно это ни звучало, в одиночестве на огромном автодроме, до отказа забитом людьми. Тяжело подобрать слова, способные в точности описать все, что я одновременно видела, слышала и ощущала, находясь там. Я была абсолютно дезориентирована. Никогда еще прежде вокруг меня не было столь пугающего скопления людей. От каждого из них разило осязаемой волной энергии, сбивающей с толку. Я потратила не одну минуту, чтобы разобраться в этом оглушительном хаосе. Должна быть какая-то система, и нужно наблюдать за людьми, чтобы ее нащупать. Чем я и занялась.

На высоких толстых столбах громоздились гигантские экраны, куда транслировался прямой эфир с участков трассы, недоступных взору публики. С помощью плакатов и баннеров можно было ознакомиться с картой трассы, списком участвующих пилотов, а также правилами поведения на стадионе. На вышке расположились комментаторы, использующие громкую связь, чтобы держать присутствующих в курсе. Все силы были направлены на то, чтобы люди не упустили ни единого момента соревнования.

Окружающие без устали кричали, общались, скандировали непонятные (на тот момент) для меня фразы и незнакомые фамилии. На каждом шагу продавали гамбургеры, картошку-фри, куриные крылышки, мороженое, чипсы, напитки, а также сувениры с символикой Формулы-1. Люди в красных футболках и самодельных шлемах держали над головами транспаранты с надписями. На одном из них я прочла: «Соулрайд-85! Вперед к победе!»

Сильнейшая атмосфера искреннего счастья, ажиотажа и волнения пробивала насквозь. Раньше я полагала, что жители Уотербери обожают автогонки из-за возможности заработать большие деньги на тотализаторе. Но сейчас мне стало ясно, что здесь мало кто думает и личном обогащении. Это видно было по их лицам, слышно в их криках, заметно в том, как они пьют пиво и с вожделением провожают глазами очередной гоночный болид, что с тонким визгом проносится за сеткой на невероятной скорости.

Я будто попала в сумасшедший дом, где всех больных выпустили разом, но поймала себя на мысли, что мне тоже хочется стать одной из всех этих психов, испытывать тот же самый ураган эмоций. Однако, осматривая людей, ничего не понимая и оставаясь равнодушной к самому процессу гонок, я ощутила себя как никогда чужой в этом городе, полном неподдельных страстей. Это чувство мне не понравилось. Оно заставило меня сожалеть о том, что я сюда пришла.

– Девушка! Угощайтесь!

Я не сразу поняла, что обращаются ко мне. Рядом очутился молодой человек с колпаком на голове и лотком разноцветного мороженого в вафельных стаканчиках.

– Это Вы мне?

– Да-да, Вам! Возьмите мороженое!

– Но у меня нет денег, – смутилась я.

– Берите просто так! – засмеялся парень, вытирая руки о фартук.

– Берите, здесь не принято отказываться, – посоветовал мужчина, сидящий справа. На нем была красная футболка с номером 85 на груди.

– Л-ладно. Спасибо.

Я приняла стаканчик, удивленно осматривая свою руку. Будто отдавать что-то даром – это в порядке вещей.

– Не бойтесь, ешьте. Здесь такое на каждом шагу, – заверил меня пожилой болельщик. – Вам следует быть осторожнее, чтобы не оскорбить чужую щедрость своими сомнениями.

– Не привыкла, чтобы еду раздавали бесплатно.

– Привыкайте. Гонки на Гранж Пул Драйв – это что-то вроде пира, большого праздника, где все общее. Здесь царят совсем иные правила, нежели в обыденной жизни. Не стоит удивляться чему бы то ни было, что происходит на этом автодроме.

– Меня зовут Сара Фрай, а как Ваше имя?

– Стивен Смит. Приятно познакомиться.

– Взаимно. Скажите, а гонки давно начались?

– Как Вы можете не знать точного времени начала соревнований? Весь город обклеен плакатами.

– Я недавно в Уотербери и еще ничего здесь не знаю, – призналась я и на всякий случай добавила:

– Извините, если это Вас обижает.

Стивен Смит окинул меня странным взглядом.

– Так Вы, выходит, впервые на Гранж Пул Драйв?

– Именно.

Он покачал головой то ли с восхищением, то ли с недоумением.

– Золотое время, Сара. Я очень Вам завидую.

– Почему?

Публика прильнула к ограждению, застыв на мгновение. Мужчина дождался, пока стихнет визг резины проносящегося болида, и продолжил:

– Сегодня самый счастливый день в Вашей жизни. Можете мне поверить.

– Ну, не знаю. Я пока что ни в чем не могу разобраться.

– Я прекрасно помню, как впервые побывал здесь десять, нет, одиннадцать лет назад. Незабываемый день, после которого я влюбился в Гранж Пул Драйв навсегда и больше не пропускал ни одного соревнования. Гонщики, механики, тренеры, болельщики – все они меняются с годами, но Гранж Пул Драйв не меняется никогда. Он все тот же, что и много лет назад, я имею в виду царящую здесь атмосферу. И Уотербери по-прежнему сильно любит Формулу-1.

Мы помолчали. Я не знала, что на это ответить, ведь чувство трепета и любви, с которыми мужчина описывал свое прошлое, на тот момент не были мне близки.

– Долго обычно это длится? – спросила я, наконец.

– Так как это пробное соревнование, а не чемпионат, осталось четыре круга, это около двадцати двух минут.

– Хотелось бы мне больше об этом знать. А то чувствую себя не в своей тарелке.

Стивен Смит, одарив меня едва уловимой улыбкой, указал куда-то рукой.

– Взгляни туда. Это фан-зона. Там располагаются родственники и близкие друзья гонщиков. Финишная черта находится ярдах в тридцати от нас, сразу за пит-лейном. Когда все кончится, пилоты окажутся поблизости. Для зрителей откроют дальние ворота, едва последний участник пересечет финишную линию и все болиды остановятся.

– Болельщиков пускают на трассу? – удивилась я.

– Разумеется. Чтобы они могли лично поздравить победителя и еще двух гонщиков на подиуме.

– А за кого болеете Вы?

– А по мне не видно? – засмеялся мужчина. – Посмотри на эти красные футболки и шлемы вокруг, на плакаты, даже стаканчики с колой. Что между ними общего?

– Восемьдесят пять, – ответила я, уже догадываясь. – Это чей-то номер, да?

– Это номер самого лучшего пилота в Нью-Хейвен на данный момент. Гектора Соулрайда.

Он произнес это имя с такой искренней гордостью, с таким восхищением, что мне стало не по себе. Должно быть, 85 считается священным числом в Уотербери. А Гектор у них вместо Иисуса Христа. От нетерпения я дергала ногой, постукивая ступней по железной перекладине. Мне хотелось, чтобы гонка поскорее закончилась.

– Почему вам всем так нравится Гектор? Почему лично Вы за него болеете? – кусая губу, обратилась я к своему новому знакомому.

Мужчина повернулся ко мне. Вид его выражал глубокое изумление.

– А ты его… не видела?

– Нет.

– НИКОГДА?

– Никогда.

– Ну тогда смотри. Сама все поймешь.

– Мне все так говорят.

– И они правы.

– Но почему? Почему вы все сводите к внешности? Зачем мне на него смотреть? – ощутив сильное раздражение, я повысила голос. – Вы хоть что-то знаете о нем, кроме визуального облика? За что вы любите его? Только за то, что он красивый? Я не понимаю!

До сих пор для меня является загадкой, отчего я тогда так разозлилась, и почему мужчину не обидели мои слова. Должно быть, Стивен Смит был слишком снисходителен к тем, кто впервые посещал гонки и вопросов имел гораздо больше, чем терпения. Выслушав мою тираду, мужчина коротко усмехнулся, а я попыталась взять себя в руки.

– Последний круг! Лидирует восемьдесят пятый. С небольшим отрывом от него идет шестьдесят третий! Сорок девятый зашел на пит-стоп! – громогласно объявил один из комментаторов, и трибуны зашумели, размахивая бесчисленным количеством рук.

Складывалось впечатление, что здесь действительно собрался весь Нью-Хейвен – размеры стадиона это позволяли. И ребята из салона сейчас где-то тут, и Гвен, и Патрик, и Хартингтоны, и наверняка все, с кем я успела познакомиться. Может быть, даже тот приятный булочник.

Не выдержав напряжения, я резко поднялась, чтобы покинуть Гранж Пул Драйв. Но Стивен Смит схватил меня за руку – не грубо, но настойчиво. Я взглянула ему в лицо, нахмурившись.

– Нет, не уходи. Я тебе не позволю.

– Зачем мне оставаться?

– Не увидев финала, ты многое потеряешь. Сядь. Ты все поймешь.

Трибуны затихли, сотнями глаз наблюдая за экранами видеотрансляции. Последний круг подходил к концу, комментаторы смолкли, всеобщее напряжение накапливалось в невидимый глазу энергетический купол, готовый рвануть над автодромом подобно атомной бомбе.

В воздухе носилось нечто пугающее и притягательное одновременно. Стало слышно, как надрываются для последнего рывка двигатели и повизгивают на резких поворотах шины. Болиды приближались издалека с левой стороны, над полотном трассы дрожал раскаленный воздух.

Я сама не заметила, как поднялась на ноги, подавшись всем телом вперед и вытянув шею. Оказалось, весь стадион синхронно сделал то же самое. От этой мысли мне стало на удивление волнительно, появилась слабость в коленях, вспотели ладони. Стивен Смит посмотрел в бинокль, что висел на его груди, и сообщил, ни к кому конкретно не обращаясь в застывшей тишине:

– Гектор и сынок Хартингтонов идут почти наравне.

– Черт возьми! – с досадой крикнул кто-то.

– Не может быть.

– Неужели Гектор?..

– Шестьдесят третий отстает на доли секунды, – доложил комментатор. – До финишной прямо остается совсем чуть-чуть. Но смотрите! Смотрите все! Пройдя шикану2, Соулрайд делает рывок! Не может быть! Вы когда-нибудь видели подобное?!

На немыслимой скорости мимо нас пронеслось с десяток гоночных болидов. Тех, кто сидел в первом ряду, обдало пылью и горячим ветром. Сквозь шум моторов едва был слышен надрывный крик комментатора:

– СОУЛРАЙД ПРИХОДИТ ПЕРВЫ-Ы-ЫМ!!!

Трибуны взорвались так, что у меня заложило уши. Люди, даже незнакомые, обнимались друг с другом. Под всеобщее ликование прибыли пилоты, оставшиеся в хвосте, и через пару минут нижние ворота открылись, освобождая проход на трассу. Первые ряды моментально хлынули туда, словно вода в пустой резервуар.

Людской поток подхватил меня, лишив всякой воли, и потащил за собой. Вырваться из него, чтобы покинуть автодром, было невозможно. Опасаясь, что толпа меня раздавит, если я продолжу двигаться в противоположном ей направлении, я на слабых ногах стала спускаться вместе со всеми.

Плотность болельщиков на самой трассе разжижалась из-за широты трека, но когда я оказалась там, мне уже отдавили ноги и ребра. Люди продолжали стекаться внизу, и не было тому конца. Вокруг кричали, размахивая клетчатыми флагами и красными майками, кто-то успел откупорить шампанское. Я не успевала следить за всем, что происходит, продолжая двигаться не по своей воле, и вдруг заметила что-то блестящее и гладкое, обтекаемое потоком людей с обеих сторон.

Никогда прежде я не видела настоящий гоночный болид так близко. Но едва я успела насладиться его геометрически верными формами, стремительными линиями и вытянутым корпусом, как показался второй, и третий, и еще один – прижатые к земле, плоские, с большими колесами на упругих рессорах и абсолютно гладкими шинами, они напоминали внушительных насекомых, приготовившихся к прыжку.

Люди обступали причудливые автомобили, а из открытых кабин вырастали мужские тела в шлемах, перчатках, сапогах и форме разной расцветки. Но наибольшая концентрация болельщиков наблюдалась в области красного болида под номером 85. Его пилот, кстати, вовсе не спешил показываться. В нетерпении я подошла ближе, насколько это было возможно.

Мне было жутко интересно, совпадет ли реальный Гектор с тем, кого я себе представляла. А потому я стояла, смотрела и ждала, испытывая равенство с окружающими и сладостное возбуждение, эпицентр которого находился у меня в животе. Мне нужно было только взглянуть, одним глазком, и я бы ушла оттуда с чистой совестью. Это томительное волнение, когда находишься у границы неизведанного и вот-вот переступишь черту.

Наконец, под всеобщее одобрение дверца кабины откинулась, и снаружи появилась длинная рука и очень длинная нога. Девушки завизжали, подпрыгивая на месте. Долговязая и гибкая, как ивовый прут, фигура, обтянутая красно-белой формой, встала на обе ноги и приветственно подняла руку в серой перчатке до локтя. Публика впала в экстаз.

Из-за шлема с отражающей пластиной в области глаз я не видела его лица, но мне уже было смешно: как он вообще поместился в болиде? Это просто немыслимо. Куда он дел свои ноги? Какой буквой ему пришлось согнуться, чтобы чувствовать себя комфортно? Этот нелепый рост никак не увязывался с моим представлением о самом прославленном гонщике Уотербери.

Я засмеялась, но из-за шума меня никто не слышал, и веселилась до тех пор, пока Гектор не снял свой блестящий шлем. Когда он взял его в одну руку, а другой продолжил махать всем в знак приветствия, я подавилась слюной, закашлялась и изумленно смолкла.

Вспышка. На миг все стало ослепительно белым.

Трудно было поверить собственным глазам. Я ощутила, как онемели руки и ноги и как странно ими шевелить – будто под кожей у меня сильно газированная жидкость, которую намеренно взболтали и держат под давлением.

Гектор оказался совсем не таким, как я представляла. Внешний вид его, мягко говоря, уничтожил мои предположения. Пораженная этим диссонансом, я наблюдала, как победителю пожимают руки, как его обступают девушки, стремясь любовно прикоснуться хотя бы к краю его формы, как обливают его душем из шампанского, а он неловко прикрывается рукой, и все смеются и радуются, словно на землю снизошел рай.

Только мне было не смешно. Почему-то от этого зрелища в груди у меня засаднило, будто я на большой скорости упала на ручку велосипедного руля прямо солнечным сплетением. Со мной было подобное в детстве, я тогда долго не могла вдохнуть полной грудью. И сейчас то же самое.

– Эй, Сара!

Я неловко обернулась. В кислотно-желтой облегающей форме, придерживая шлем подмышкой, ко мне приблизился Билл Хартингтон. Люди расступались, пропуская его и неловко похлопывая по плечу и спине.

– Ты все же пришла! Рад видеть. Постой, я сейчас.

Парень направился пожать руку своему главному сопернику. Пока их фотографировали вместе, я затерялась в толпе и в смешанных чувствах покинула Гранж Пул Драйв.

Покажи мне выход

– Ну что, ты была на гонках? Тебе понравилось там? Видела Гектора? Скажи, ведь красиво у нас на Гранж Пул Драйв?

Эти и еще десятки разнообразных вопросов на одну и ту же тему градом осыпались на меня после посещения автодрома. Несколько дней молва о прошедших гонках никак не утихала – это событие сильно встряхнуло Уотербери, а мою жизнь вообще перевернуло вверх дном.

Всех безумно волновало то, что Билл Хартингтон едва не обошел местного любимца – пилота, который никогда не проигрывает. Чужая конкуренция всегда приводила людей в восторг, давала пищу для обсуждений.

Что касается меня, то я отчаянно рефлексировала по поводу увиденного на стадионе и ни с кем не обсуждала свои переживания, хотя за пару дней их накопилось столько, что казалось, крышу вот-вот сорвет. Стоило кому-либо напрямую обратиться ко мне с вопросом, меня бросало в жар. Я лепетала нечто невразумительное, избегая прямых ответов, мои щеки пылали, а шея покрывалась алыми пятнами.

Все, что касалось Гектора, окружающие проговаривали с подозрительно лукавой интонацией, будто пытались подловить меня на слабости. Невыносимо было слышать это имя, а уж тем более говорить о его обладателе, иначе дрожащий голос и бегающие глаза действительно могли меня выдать.

Дабы пресечь на корню неприятный мне разговор, приходилось лгать всем, что я не видела Гектора, потому что покинула автодром сразу же после финала. И пусть меня трясло, когда я это произносила, и пусть я называла его не иначе чем «восемьдесят пятый», потому что язык не поворачивался выговорить: «Гектор Соулрайд», моему напускному безразличию поверили, ведь знакомые были обо мне хорошего мнения, а я им так бессовестно лгала!

Действовать иначе не представлялось возможным – паранойя, она же мой внутренний голос, подсказывала мне, что еще не время раскрывать карты. Я опасалась, что кто-то заметит мои истинные чувства, догадается о том, что я ощутила на Гранж Пул Драйв, когда восемьдесят пятый стянул с головы свой блестящий шлем. Лишь на короткое время мне удавалось забыть об этом.

Пробные гонки были событием, которое невозможно пропустить, поэтому сразу после них Гвен и Патрик сообщили мне, что ненадолго уедут в Ньютаун – гостить у родителей Патрика. Ранее меня бы более чем устроил такой расклад, но не сейчас. Эти двое хоть немного меня отвлекали от удручающих размышлений, а теперь я буду предоставлена сама себе.

Заметив, что новость меня не обрадовала, Гвен решила, будто я не хочу с ней расставаться из-за внезапно разыгравшейся привязанности. А Патрик, как обычно, смотрел на меня с прищуром, наверняка полагая, что я снова притворяюсь, преследуя личные цели. Впрочем, чужие воздушные замки меня не особо интересовали, ведь я знала истинную причину своего расстройства. Люди вправе верить в то, что они сами придумали.

Так я осталась хозяйкой дома, столь внезапно опустевшего. Отныне ни во время приема пищи, ни вечером перед сном меня ничто не отвлекало. Времени предаваться тяжелым раздумьям оказалось более чем достаточно. Эмоции, вызванные недавними воспоминаниями, переполняли меня настолько, что я начинала разговаривать со стенами и предметами, ощущая себя брошенной и подавленной.

Кажется, я начинала понимать, что они все имели в виду, когда неустанно твердили, будто Гектора лучше один раз увидеть, и тогда я сама все пойму. Действительно, при первом же взгляде на этого человека все мои вопросы превратились в прах, который унесло ветром. И дело тут не только во внешности, а в некой совокупности всех важных черт, которые конструируют человека. Они сразу бросаются в глаза, когда видишь кого-то впервые.

Все, что я навоображала себе относительно Соулрайда, полагая, будто я эксперт в человеческой психологии и лучше всех знаю мир, оказалось так далеко от истины, что вводило в ступор. Казалось, я упускаю из вида нечто очень важное, и это не давало покоя. Испытывая потребность подробно обсудить с кем-нибудь этот вопрос, я в то же время понимала, что не сумею настолько довериться никому из моего окружения. Выразить свою заинтересованность в Гекторе означало для меня открыть всем свою самую уязвимую сторону.

Наконец, эмоциональное потрясение ослабло, и я возблагодарила природу человеческого организма за то, что у любого чувства бывает начало и конец. В итоге всегда понимаешь, что надо двигаться дальше, просто делать что угодно, лишь бы не стоять на месте. И я с удовольствием двигалась – на велосипеде по Уотербери, доставляя еду и товары в первой половине дня. Безопасный и полезный транспорт с большими корзинами на руле и на багажнике любезно предоставила мне курьерская служба «Уотербери-Хилл» в первый же день моей работы.

Гонять по городу на двух колесах мне понравилось еще сильнее, чем на двух ногах. Скорость добавляла остроты в передвижении между кварталами, которые оказались магически непохожи друг на друга. Жители Уотербери знали, что такое разнообразие. Крутя педали, я завороженно глазела по сторонам, наблюдая за тем, как сочится вокруг меня энергия этого уютного городка. Такие разные люди, но все живут одинаково полной и насыщенной жизнью. В Солт-Лейк-Сити все было иначе.

Первое время я пользовалась навигатором в своем смартфоне, но за полторы недели езды успела не только выучить Уотербери вдоль и поперек, ведь городок, в сущности, был небольшим, но и подкачать ноги, поправить осанку. Регулярный спорт ускорил мой метаболизм, я могла есть, что захочу, и не переживать по поводу веса.

Однако едва мои мысли улеглись, а душа пришла в равновесие с телом, меня ожидало новое потрясение.

Так как я нуждалась в деньгах и не слишком уставала от должности администратора, то решила забить все оставшееся свободное время, кроме воскресенья. А потому в субботу, когда в тату-салоне был выходной, я сверхурочно бороздила Уотербери на своем железном коне. С утра и до глубокого вечера за дополнительную плату.

В один из таких вечеров в «Уотербери-Хилл» поступил заказ доставить 5 коробок пиццы для шумной вечеринки на Перл-Лейк-Роуд, и этот заказ поручили мне. Ничего не подозревая, я закрепила коробки в корзине и направилась по адресу. Отыскать нужный дом не составило труда, так как уже издали со стороны небольшого двухэтажного особняка слышалась громкая музыка. Что ж, подобное со мной уже бывало. Надеясь, что дверь мне откроют адекватные люди, я оставила велосипед и позвонила.

Никто мне не открыл. Это было нехорошо. Я начинала подозревать, что кто-то собирается испортить мой последний заказ на сегодня. Убедившись, что меня просто не услышат, даже если начать колотить ногой в дверь, я решилась войти внутрь без приглашения.

В уши мне ударила волна громкой музыки вроде той, что включают в ночных клубах. Освещение было приглушенным, но я разобрала, что оказалась в прихожей, а основное движение людей происходит, должно быть, в зале. С дурным предчувствием я двинулась вперед.

Уже не раз, приезжая по адресу, особенно ближе к ночи, я оказывалась на подобных тусовках. Главное в этом шуме и толкотне было поскорее найти хозяина дома, забрать деньги и унести оттуда ноги, пока не вляпался в какое-нибудь дерьмо. Выпив, молодые люди обычно стремятся устраивать такое, что не прельстит ни одного трезвого.

Пробираясь через толпу, я задавала всем один и тот же вопрос, но не получала вразумительного ответа. Пары алкоголя навязчиво витали в воздухе, отчего у меня быстро заболела голова.

– Сара! – крикнул кто-то, заставив меня подпрыгнуть на месте. – Сара!

Голос казался смутно знаком, но из-за музыки я не могла уловить ни тембра, ни интонаций, а потому застыла и озиралась в поисках знакомого лица. Меня взяли за рукав и отвели немного в сторону.

– Билл?

– Привет! Ты тоже приглашена? А я не знал…

– Что? Нет. Скажи мне, где хозяин дома?

– В смысле?

– Где мне найти хозяина дома?! – для убедительности и подняла связку с плоскими картонными коробками.

– Что это такое? – перекрикивая музыку и наклоняясь ко мне, спросил Билл.

– Это пицца. Вы ее заказывали.

– Ты привезла нам пиццу? Серьезно?

– Я должна ехать. Пожалуйста, найди хозяина дома.

– О… Джек, наверное, сейчас очень занят наверху со своей новой пассией… Нет проблем, я все оплачу. Поставь на стол.

Я послушалась его и наблюдала, как он, не уточнив цену, достает бумажник.

– Двадцать пять долларов, – уточнила я. – И не более.

Билл отдал мне точную сумму и окинул странным взглядом.

– Так ты, выходит, работаешь?..

– Да. И не только тут. Спасибо. Вот заказ. Если замечаний нет, то я пойду.

– Останься на чуть-чуть, давай поболтаем. Мы не виделись с самих гонок. Почему ты тогда так быстро ушла? Я не успел тебе и пары слов сказать… ты ведь не сбежишь и в этот раз?

– Еще как сбегу, – ответила я и направилась к выходу.

На уме у меня вертелось одно: не влезай в любое дерьмо, которое тебя тут предложат, не влезай, пожалеешь, уноси ноги. Но Билл не собирался сдаваться и последовал за мной. Благо, что на нас никто не обращал внимания.

– Постой, хотя бы пару минут, Сара. Позволь мне представить тебя гостям, это не займет много времени.

– Какое им до меня может быть дело? Я всего лишь доставщик пиццы.

– Но здесь сегодня собрались некоторые гонщики помимо меня. Я думал, тебе это может быть интересно.

Услышав это, я замедлилась на секунду, но отбросила в сторону смелое предположение, от которого сердце в груди забилось быстрее.

– По-о-о-обереги-ись! – закричал кто-то пьяным голосом, и тут же рядом с нами пронесся здоровенный парень с обнаженным торсом и двумя деревянными стульями в обеих руках. Кажется, он изображал быка на корриде, да с таким рвением, что пришлось сильно отступить, чтобы нас не задело.

– Боже, Билл, просто покажи мне выход.

Страх, гулким эхом вернувшийся ко мне из недавнего прошлого, не утратил своей мощи. Мне захотелось забиться в угол, едва я осознала, как много вокруг меня нетрезвых парней крепкой комплекции. Я ни за что не хочу вновь пережить тот ужас неизбежности, который испытала, убегая от пьяных дружков отца с вывихнутой лодыжкой и чужой кровью на губах. Единственное, чего я хотела – это скорее выйти наружу, но ноги не слушались, а перед глазами помутилось. Я понимала, что со мной, но не могла остановить паническую атаку.

Изумленный, Билл поддержал меня, когда я покачнулась, и начал о чем-то расспрашивать. Если бы не он, я бы повалилась на пол, как безвольный манекен. Перед глазами стояли лица тех мужчин в момент, когда они ворвались в мою комнату. Это омерзительное выражение мутного сладострастия, готовности к самому низкому поступку…

Вздрогнув, я пришла в себя и оказалась уже в другой части дома. Кто-то настойчиво звал меня сквозь непроницаемую пелену, встряхивая за плечи

– Сара? Сара! Да что с тобой такое? У тебя демофобия? Надо было предупредить. Вот вода, возьми.

Это был, конечно, Билл. Я подняла на него взгляд, полный недоумения и нарастающей злобы.

– Ты зачем привел меня сюда? Мне нужно было на улицу!

Разозлившись и оттолкнув парня так, что он опрокинул на себя содержимое стакана, я отправилась самостоятельно искать выход, но нашла нечто более интересное.

На роскошном диване, увлеченный сразу двумя прелестницами, восседал Гектор. Вальяжно раскинув руки и ноги, он позволял девушкам кормить и поить себя, загадочно улыбался, шутил, льнул то к одному, то ко второму юному телу, наслаждаясь их доступностью.

Девицы хохотали, подавая местному любимцу то виноград, то орехи, то бокал красного вина. Они выглядели так, будто появились на свет именно для того, чтобы всячески ублажать Гектора Соулрайда. Это была основная функция их существования, и она приносила девушкам неподдельное счастье. Мимо дивана, на котором вот-вот должна была начаться оргия, прошел какой-то парень и сказал:

– У кого-то сегодня будет горячая ночка, да, Гектор?

Соулрайд расслабленно засмеялся, не собираясь отрицать услышанное, а во мне снова все засаднило, будто кожу до мяса свезли на груди.

– Да что за чертова хрень со мной творится, – прошептала я сама себе и зашагала прочь, не привлекая внимания.

Всю дорогу домой я боролась с болью в груди, которая мешала мне ехать, и сожалела о том, что вообще явилась на Перл-Лейк-Роуд этим вечером. Приходилось несколько раз останавливаться и катить велосипед рядом с собой, сгибаясь пополам. Отчего эта невыносимая боль? Что происходит? Как это остановить? Я больше не могу мучиться…

Трудно придумать, что может быть хуже увиденного и услышанного мною в том особняке, полном развязной пьяной молодежи, привыкшей сорить деньгами. Даже после горячего душа меня не покидало ощущение, будто я по собственной воле извалялась в самых зловонных помоях.