Грядущая тьма

Глава 8 Небеса цвета пролитой крови

Покровский монастырь в ночной темноте казался огромным затаившимся зверем, молчанием и пустотой нагоняя беспричинную жуть. Хотя какую там беспричинную, на хрен? Самое поганое знать, что внутри кроется с полторы сотни этих самых причин: гнилых, злобных, смертельно опасных причин. Грач перевалился на другой бок, чувствуя холод, идущий с земли. От долгого вглядывания в ночь болели и слезились глаза. Он уже третий час валялся на пригорке в полу ста саженях от монастыря, взвалив на себя обязанность передового дозора. Он да парнишка Сергейка из деревни Куребихи, взятый с собой.

Налетающий ветерок играл листвой одинокой березы, в ближнем перелеске надрывались козодои, горизонт за спиной горел алым пятном. В Куребихе, как Захар и наказывал, с сумерками запалили огромный костер. Грач велел, а деревенские вопросов не задавали, доверившись военному человеку. И совершенно зря… Зарево мигало и переливалось, призванное привлечь мертвяков. Без костра, глядишь, и мимо бы прошли, а так потянутся как мотылечки на свет. Огромные, мерзкие, разложившиеся мотыльки. И было понятно, что деревне конец. А деревенька хорошая, ладная, семь дворов, бани, сараи, все как положено. Жили себе, не тужили, пахали землю, женились, радовались и плакали, рожали детей. А теперь, эх…

У самого Грача не было ни дома, ни жены, ни детей. Пятый десяток разменял, а кроме двух пуль в спине и наконечника стрелы под ключицей, ничего не нажил. Родился в Копорье, отец горбатил на верфях, мать до изнеможения полоскала чужое белье, успевая рожать между делом без счету детей. Грач сызмальства помогал отцу, рано познал плотницкое и корабельное ремесло, приучился к охоте, бил осторожную белку тупой стрелой, чтобы ценную шкурку не повредить. Рос ловким, шустрым, себе на уме. Родительской доли не жаждал, и в шестнадцать лет, когда начали в очередной раз с улицы рекрутов набирать, шагнул из строя недорослей вперед. Попал в Лесную стражу, о чем никогда не жалел. Пока простые солдатики маршировали на плацах, гладили форму и пудрили парики, старшие товарищи учили Грача и других счастливчиков убивать, выслеживать и выживать. Из десяти новобранцев к концу обучения оставалось пятеро. Лучшие из лучших. Последнее испытание под издевательским названием «Прогулка» навечно отложилось в душе, шутка ли, сорок четыре версты непролазных чащ и болот, кишащих нечистью всех мастей, которые нужно преодолеть за два дня и одну ночь, скрываясь от патрулей. Ни еды, ни воды, только карта с отмеченными точками, каждую из которых нужно найти. Смерть испытуемого — обычное дело. Грач выжил и дошел до конца, получив на шею заветную татуировку с оскаленной волчьей башкой. Дальше затянула служба — выискивал шведские шайки в балтийских лесах, ходил в рейды на московитов, выжигал Скверну возле Плетей, дрался с падальщиками, участвовал в последней маэвской войне. Свою жизнь не берег, чужими не дорожил, без крови, убийств и походов не видел себя. Десяток медалей, два «Александра» за храбрость, почетная пенсия не за горами, и вот, придется помирать в битве за неприметную деревню Куребиху. Песен о таковском не сложат…

— Дядька Григорий, а дядька Григорий, — Сергейкин шепот оторвал Грача от раздумий. — Глянь, вродь движется что.

— Где? — вскинулся Грач.

— Левее ворот, на стене.

Грач пригляделся и почувствовал, как по спине бежит предательский холодок. В обманчивом синеватом свете Скверни на гребне монастырской стены шевелилась бесформенная, жуткая тень. Тень набухала и дергалась, превращаясь в безобразную опухоль. От массы отделился кусок и свалился вниз. В ночной тишине послышался сырой шлепок. Следом упал еще кусок, за ним еще и еще. У подножия стены поднимались исковерканные, изломанные фигуры, вставали на ноги и неуверенно ковыляли в разные стороны. Началось.

— Уходим, — шепнул Грач, ползком сдавая назад.

— Они это, они? — испуганно затараторил Сергейка.

— Мертвяки, чтоб пусто им было. — Грач скатился с пригорка и принялся торопливо отвязывать похрапывающего коня. — Вихрем, малой, а то сейчас схватят за жопу.

Сергейка ойкнул и лихо заскочил на стреноженную рядом кобылу. Они летели через поле к дороге, а монастырь за спиной, словно портал в преисподнюю, исторгал из себя ожившее, злобное мясо. Копыта ударили по укатанной колее, Грач мельком оглянулся, но увидел только высокую свечу колокольни с тускло поблескивающим крестом. Быстрее, быстрее…

Дорога вильнула и выпрямилась, впереди чернела Куребиха, ярко подсвеченная громадным костром. Деревенские дров не жалели, благо заготовлена их на зиму тьмуща-тьма. Грач сбрехал, будто власть убытки всенепременнейше возместит, прекрасно зная, что возмещать будет некому. Прости, Господи, и помилуй.

— Это мы! — заорал Сергейка, и ворота тут же открылись. Дозорных ждали. Дозорных и хорошие вести. Вышло иначе.

— Ну чего? — наперерез кинулся Кондрат Багалой, дюжий, поперек себя шире мужик, главный в деревне.

— Идут. — Грач соскочил с коня. — Все на стены! Поднимай людей!

— Кого поднимать? — пробасил Кондрат. — Готовы давно. Дружина, сука, какую не видывал свет. Я, ты да старик Кочетов, которому хер знает сколько годов. Слепой, глухой, ходить разучился, а тоже лезет умертвий рубить.

Тут, конечно, погорячился Кондрат. Всего в деревне годных к бою мужиков оказалось четырнадцать человек. Вроде крохи, а лучше, чем ничего.

— Кострище зря запалили, — встрял в разговор тощий мужик с топором. — Мертвяки на огонь притянутся, а могли в потемках мимо пройти. Сами себе могилку-то вырыли.

— Не твоего ума дело, Мишка, — огрызнулся Кондрат. — Как указано, так и сделали.

— Нельзя, чтобы они мимо прошли, — глухо отозвался Грач. — Наша задача утянуть их на себя, задержать, не дать по околотку рассеяться. Войска близко, вот-вот подойдут. Аккурат на наши костры.

— Во. Понимать надо, наука хитрая, — постучал себя в лоб Кондрат.

— Наука, мать ее так. — Мишка сплюнул и пошел прочь, явно оставшись при собственном мнении.

— Ладно, Кондрат, с Богом. — Грач хлопнул мужика по плечу и устремился к воротам.

— Куда лезешь, шкет? — Он перехватил за шкирку сунувшегося вперед Сергейку.

— Я с тобой, дядька Григорий, — выдохнул парень, успевший вооружиться рогатиной и тесаком.

— Не хватало тебя. — Грач принялся карабкаться по приставной лестнице. Спорить времени не было. Той ночью каждый сам делал свой выбор.

С тына деревня как на ладони — избы и скотные дворы построены кругом, как дополнительная стена, посередке огромный амбар для припасов. Не амбар, а настоящая крепость, с укрывшимися внутри бабами, стариками и ребятишками. Класть людские головы понапрасну Грач и не думал. План незатейлив и прост — отстрелять побольше мертвяков на подходе, а как полезут внутрь, геройски отступить и закрыться в амбаре. Заложные твари тупые, будут в стены колотиться хоть до зимы. Стены бревенчатые, крыша тесом покрыта, оконца узенькие, на воротах засовы, все продумано и учтено. Можно, конечно, пустить красного петуха, но ожившие мертвецы, слава богу, до поджигательств еще умом не дошли.

За тыном колыхалась и густела чернильная ночь, чуть разбавленная призрачным светом оскаленной Скверни. Время тянулось со скоростью искалеченной улитки, в могильной тишине Грач слышал, как стучит набухшая жилка в виске.

— Сергейка, смотри в оба, ты глазастый у нас, — сказал он парнишке, зачем-то понизив голос.

— Смотрю, дядька Григорий, — отозвался Сергейка. — А ведь много их, да?

— Порядошно. На нас точно хватит с лихвой.

— Страшные они?

— Аки я с похмела. Может, даже страшней. Смотри, чтоб не цапнули, враз обернешься заложным. Как на стены полезут, знай не зевай, отпихивай рогатиною своей.

— Бошки буду сымать. — Сергейка продемонстрировал короткий и широкий ржавый тесак.

— Мать прознает, что ты нож для колки лучины упер, задницу надерет, — хохотнул Грач.

— Не узнает, не до лучины ей нынче, — Сергейка примолк. — Кажись, вижу.

«Вот сучонок глазастый», — завистливо восхитился Грач, сам не видя вообще ни черта. Сколько ни пялился, вокруг одна только тьмущая темнота.

— Идут! — донеслось с левой стороны. — У дороги мелькнуло!

— Копну пали! — скомандовал Грач.

Хлопнули тетивы, и сразу четыре огненные стрелы пронзили черную ночь. Две воткнулись в землю и потухли, но две угодили в кипу припасенной соломы в полусотне шагов от деревенских ворот. Желтые дымные язычки медленно, словно нехотя начали пережевывать сухую траву и тут же полыхнули, превратившись в высокое гудящее пламя. Круг яркого света набух и раздался по сторонам, озарив кривые, вяло копошащиеся фигуры. И не было им числа. Заложные застыли бесформенной массой, жуткие черные тени среди темноты.

— Поджигай! — заорал Грач.

Огненные стрелы расчертили ночное небо одна за другой, фыркая, разбрасывая горящие капли, исчезая в орде живых мертвецов и поджигая остальные копны, заранее сваленные вокруг деревеньки в нужных местах. Света теперь было в достатке — трескучего, мигающего и жаркого. И в этом свете армия мертвяков предстала во всей красоте — плотно сбитая, растянутая в сторону масса окровавленного мяса, торчащих костей, вздувшихся внутренностей, опухолей, щупалец и ртов, выросших в самых разных местах. И вся эта масса одновременно сдвинулась с места, пересекая границу затухающего оранжевого света и тьмы.

— Огонь! — скомандовал Грач и пальнул из короткого кавалерийского мушкета. Целиться особой нужды не было, мертвяки перли плотной стеной. Рядом защелкали самострелы и ударили два выстрела, окутав тын вонючим пороховым дымом. Грач и ухом не повел, крестьянам строжайше, под страхом каторги, запрещено иметь огнестрел, но кого это волнует, когда возле родного села постоянно болтается всякая опасная шваль? У мужиков на такой случай разное интересное припасено, от старинных фитильных аркебуз и рушниц до вполне новомодных мушкетов с колесцовым замком. Веселые времена!

Толку от редкого обстрела вышло с гулькин хренок. Да Грач не особо на успех и рассчитывал. Обычного заложного можно точным выстрелом в башку уложить, да только где этих обычных-то взять? Покорябали какого и то хорошо. Все на тыне решится, как в старые времена… Копны стремительно догорали и сыпали искрами, жидкий свет затухал, удушенный темнотой. Твари надвигались неотвратимо и быстро, гоня перед собой волну легкого гнилого душка. Слышались бульканье, бормотание, стоны и щелканье переломанных, искривленных костей. В последних отблесках умирающего огня Грач успел углядеть, как с десяток тварей провалились под землю. Сработали наспех накопанные ловушки с осиновыми кольями, вбитыми в дно. Пустячок, а на душе хорошо. Времени бы дней пять да два десятка саперов… Такую бы крепость отгрохали, залюбуешься…

Заложные с разбегу врезались в тын, стена дрогнула, но выдержала удар. Сзади напирали еще и еще, подминая передних. Радоваться бы, да нечему. Сейчас по телам полезут наверх.

Сергунька, с перекошенной от ужаса и напряжения мордой, скинул булыжник весом, наверное, в пуд. Внизу хрястнуло, влажно лопнуло. Значит попал. Валуны посыпались градом, спасибо скудной новгородской земле, которая, кроме каменьев, путью ничего не родит. Правее от ворот за край тына уцепилась когтистая лапища, втягивая следом лоснящееся, багровое тело с торчащим из спины гребнем из позвонков и костей.

Грач подскочил и рубанул саблей наотмашь. Острое лезвие пластануло мягкую, осклизшую плоть, лапа осталась висеть, а заложный с хрипом отвалился назад. Победа, навыверт ее перегибом дери. На месте сорвавшейся твари появились оскаленные, страшные хари с тремя пастями и пятью глазищами на двоих. Костяной шип на куске то ли жилы, то ли кишки щелкнул в воздухе, едва не оторвав ухо Грачу.

— На, сука. — Он рубанул тварь по глазам и заорал: — Отходим! Назад, все назад!

В жутких прыгающих отсветах костров мужики посыпались вниз. Сергейка, увлеченно колошмативший мертвяков рогатиной, как алебардой, повернулся и понятливо закивал. Во вояка растет. Откуда взялось…

— Чичас я им задам, дядька Гри… — мелькнула узкая, хищно загнутая клешня и вонзилась парню в середину груди. В следующее мгновение Сергейку утянули в копошащееся месиво под стеной. Истошный крик резко оборвался и стих.

Твою же мать. Парня было уже не спасти. Страшная смерть. Грач рубанул во все стороны, по мерзким рожам и цепучим лапищам, и спрыгнул с тына, благо не так уж и высоко. Приземлился неудачно, левую стопу пронзила резкая боль. Он сдавленно выматерился и захромал к амбару. Частокол за спиной кишел тварями. Из-за угла выскочили два мужика, пальнули из арбалетов и замерли, не зная, что делать.

— Бегом! — заорал Грач. Мужики переменились в лице и задали стрекача. Между изб мелькали заложные, жутко обезображенные, изорванные изнутри, вспухшие мокнущими наростами и гниющими язвами. Один выскочил прямо навстречу, и Грач, уклонившись от длиннющих когтей, секанул тварь по шее. Оскаленная башка покатилась по земле, разбрызгивая вязкую черную кровь. Тут же сшибся со второй, едва устояв под напором раздувшейся, мерзко воняющей туши. Отпрыгнул и подрубил корявую ногу. Тварь обиженно булькнула и завалилась, неуклюже цепляясь узловатыми лапищами. Добивать было некогда, Грач выстрелил из пистоля в подступающие силуэты и заковылял по улице прочь. И… не успел. Деревенские заскочили в амбар, но впереди уже мелькали горбатые, иссиня-белесые голые спины. Волна мертвяков выплеснула со всех сторон и затопила Куребиху, отрезая Грачу дорогу к спасительному амбару.

— Быстрей! — истошно заорал Кондрат, страшный и расхристанный, в багровых отсветах палящих костров.

— Закрывай! — отмахнулся застывший посреди улицы Грач. — Закрывай!

И дальше матом, отборным и грязным.

Кондрат еще что-то кричал, а потом отступил и ворота амбара захлопнулись, оставив Грача наедине с войском живых мертвецов. Он рассмеялся и упал без сил, привалившись к чьей-то калитке, только сейчас почувствовав, как стеганка стала горячей и влажной. Грач скосил глаза. Стальная кираса в боку оказалась пробита, словно жестянка, под доспехом хлюпало и нещадно горело. Сука, все-таки зацепил… Не было ни страха, ни сожалений. Он сделал то, что посчитал нужным. Не мог иначе, не стал. Пускай зря, пускай свалял дурака, но так было надо. Заложные накатились на амбар, бестолково колотясь в стены и воя, как тысяча выпущенных из ада чертей.

— Давай, сучара, тебя только жду, — прохрипел Грач, увидев, как одна тварь направилась прямо к нему, волоча позади бахрому щупалец, похожих на тонких червей. Белесые, заплывшие буркалы смотрели безразлично и страшно. Грач вытащил оставшийся пистоль и с усилием щелкнул замком. Сердце билось пойманным зайцем, глаза заволок кровавый туман. Мертвяк сдавленно захрипел и заторопился, коротко переставляя узловатые лапы и прищелкивая пастью, отвисшей до середины груди. Грач поднял пистоль, но выстрелить не успел, прикрыв руками лицо. Далеко-далеко на севере горизонт взорвался ярким, малиново-алым огнем. Земля затряслась, и ветер злобно завыл, срывая солому и дранку с разлохмаченных крыш. Стало нечем дышать, а воздух раскалился, словно уголья в печи. Грач со стоном разомкнул веки и не поверил глазам. Твари замерли, уставившись на вспышку, просто стояли и завороженно смотрели. А потом, все как одна, забыли про амбар и раненого человека и пошли туда, где горели и плавились небеса.

Землю тряхнуло, лошадь фыркнула и пугливо присела, Рух нелепо взмахнул руками и завалился назад. Грянулся на спину так, что вышибло дух, а перед глазами побежали цветные круги. Кобыла затраханная, мать ее в перегиб… И сам кавалерист, каких поискать…

Бучила заворочался, словно перевернутый жук, отталкиваясь каблуками и лапая дорожную пыль. Абсолютно не понимая, что случилось, и готовясь к самому худшему. Просто так небеса не взрываются…

— Отдыхаешь, упырь? — сквозь шум в ушах донесся насмешливый, но явно напряженный голос.

Рух продрал очи и увидел над собой Илецкую на взволнованном, подрагивающем боками коне. Вдали, во всю видимую ширь горизонта, расцвел огромный, пылающий ледяным жаром бутон. Ночная тьма превратилась в болезненный, рваный рассвет. Перекошенное лицо колдуньи белело узким пятном, глазищи сверкали, как у чахоточной. Егеря успокаивали коней и встревоженно перекрикивались. Где-то басил Захар. Что характерно, все, кроме одного дурака, остались в седле. Какой же, сука, позор.

— Ага, дай думаю полежу, — проворчал Рух. — У тебя, кстати, кровь.

— Где? — Илецкая дотронулась до лица и скривилась, вляпавшись в вязкую жижу под носом. — И правда.

— Что это было? — Рух взгромоздился на подгибающиеся ноги. Слепящая вспышка угасла, размазав по горизонту громадное багрово-алое пятно с нездоровой, изорванной и вихрящейся кромкой. Там словно всходило новое солнце.

— Понятия не имею. — Илецкая достала надушенный платок и промокнула под носом. — Кто-то фейерверками балует.

— Точно, — согласился Бучила и чуть не упал. Из него словно вытянули все кости, и лишенное опоры мясо захотело растечься по сторонам.

— И тебя проняло? — Илецкая зашипела от боли. — Башка сейчас лопнет. Что бы там ни сверкало, оно имеет колдовскую природу. И мощность необычайная.

— Да я догадался, — поморщился Рух. Стало чуть легче, но мозг кипел, грозя разорвать голову на куски. Во рту стоял противный кислый привкус. Так это вурдалаки еще не особо чувствительны к чародейству. Каково сейчас колдунье, оставалось только гадать.

— И из ушей тоже течет, — возмутилась Илецкая. — О господи, изгадила новый костюм. Твою мать!

— Вы видели? — Из пепельных сумерек выскочил Безнос. Конь под ним выплясывал, перебирая ногами. — Видели, нет?

— Не, ничего не видали, — зло отозвался Бучила. — Тишина кругом и благодать! Ты сдурел, что ли, совсем?

— Да ну, — отмахнулся Захар. — Че ты меня слушаешь? Херню с перепугу несу. Вот это жахнуло! Думал, ослепну.

— Знатно рвануло, — согласился Рух. — И наша подружка утверждает, будто тут замешано колдовство.

— Никакая я вам не подружка, — огрызнулась Илецкая. — Следи за языком, наглый мертвяк. И да, это чистое колдовство.

— Этого говна еще не хватало. — Захар грязно и витиевато выматерился. — Простите, сударыня.

— Да ничего, весьма образное и точное описание ситуации. Не хватает всего пары слов, — отмахнулась окровавленным платком Илецкая и добавила таких матюков, что даже видавшие виды «Волчьи головы» стыдливо потупили глаза.

— В лесу где-то ахнуло, — отчитался подъехавший Чекан. — Верст двадцать от нас, точнее сейчас не скажу. Чего делать будем, командир? Мы из наших ближе всего. Не считая волочковского гарнизона. Но эти финтики из крепости носу не высунут. По уставу, значит, мы должны доглядеть, как самые близкие к месту.

— Доглядим, — откликнулся Захар. — Но сначала в Куребиху. И быстро…

До Куребихи добрались еще затемно. Загадочная багровая вспышка к этому времени поблекла, растворилась и потеряла цвета. На месте яркого зарева от земли до небес осталось багровая муть. Расплывчатое, едва заметно мерцающее и жуткое. Не горели леса, не поднимались клубы черного дыма, будто и не было ничего. И от этой неизвестности становилось только страшней. За всю свою долгую жизнь Бучила и близко похожего не видал. Шутка ли, будто новое солнце посредине ночи взошло. Воздух полнился тревогой и ощущением приближающейся беды. Беды большой, грозной и неминуемой. От тревожного чувства по позвоночнику бежали колючие искорки. В мыслях боролись два противоположных желания, голос разума требовал брать ноги в руки и валить как можно дальше от всей этой непонятной херни. Убежать, спрятаться и забыть. Голос сердца молил поскорей добраться до места вспышки и все осмотреть. И своровать, вдруг чего плохо лежит. И голос сердца начинал потихонечку побеждать…

Деревня выплыла из предрассветных сумерек зубьями тына и остроконечными верхушками соломенных крыш. Куребиха стояла, и это внушало призрачную надежду. Вдруг мертвяки, чем черт не шутит, до сих пор остались в монастыре? Ан нет, не остались… Возле обочины в свежеоткопанной яме вяло шевелилась нанизанная на колья бесформенная тварь грязного, буро-зеленого цвета. Комок разлагающейся плоти, змеящихся отростков и растрескавшихся костей. Тварь сипела, тараща огромные, мутные глазищи.

— Никак Грача работа, — предположил Чекан. — Он мастер всякие паскудные штуки устраивать.

— Похоже на то, — согласился Захар.

— Добьем?

— Пущай подергается, успеем. С дороги не уходить, хер знает, сколько там ям.

Подъехали ближе и сразу отметили следы нешуточной схватки. Куребиха оборонялась, насколько хватило крохотных сил, бревна ограды покрывали глубокие царапины, под стеной растеклось кровавое пятно, валялись куски мяса и широкий короткий тесак. Чуть дальше распластался заложный, раздавленный сразу парой огромных камней. Ворота были закрыты, и по знаку Захара два егеря перемахнули с седел на тын и скрылись из виду. Лязгнул засов, створки скрипнули и разошлись, открывая деревенскую улицу. За плетнями неистово лаяли псы, в сараях возился, мычал и блеял всяческий скот. Пронзительно разорался петух, предчувствуя скорый рассвет. Не было только людей.

— Обман, кругом обман, — сокрушенно вздохнула Илецкая. — Ну и где ваша обещанная армия живых мертвяков? Я, что ли, зря стирала задницу всю ночь напролет?

— Видимо, зря, — отозвался Бучила, сам пытаясь разобраться, какого хрена тут все же произошло. Он слез с лошади и размял одеревеневшие ноги. Явно заложные здесь побывали, тут не надо особо умным быть, чтобы понять. Но куда делись? Почему скотина живая? Одни вопросы, а ответов попросту нет. Могли, конечно, по погребам от солнышка спрятаться, так ведь и солнце еще не взошло, горизонт на востоке едва позолотился туманной каймой. Егеря по приказу Захара осмотрели две избы и никого не нашли.

— Командир, сюда! — послышался отрывистый крик.

Егеря столпились, тихонько переговариваясь и снимая шапки с голов.

— Отмучился, раб Божий.

— Вот и свиделись.

— Близко не подходи.

Рух протиснулся, раздвигая плечом мужиков, и сокрушенно покачал головой. На земле, привалившись к заборчику, сидел и слабо шевелился человек со страшно изуродованным лицом. Вместо нижней челюсти осталась окровавленная дыра, лохмотья кожи и вывернутые наружу остатки зубов. Темя превратилось в кашу из осколков черепа, ошметков мозга и слипшихся от сукровицы волос. Целыми, самым удивительным образом, остались только глаза. Широко открытые, мутные и такие знакомые… Грач. Рядом валялся пистоль. Кираса с правой стороны была пробита, в рваном отверстии засохла багровая корка. Картина вырисовывалась ясная — десятника поранили заложные, и он выстрелил себе под гортань, думая, что не разделит ужасную участь ожившего мертвеца. Он ошибся. Смерть забрала его, пережевала и выплюнула назад. Грач сдавленно засипел, пуская черные слюни, и попытался встать. Получилось хреново, он ожил совсем недавно и был неуклюж, неловок и слаб.

— Вот и свиделись, Гриша, — рядом застыл Безнос.

— Не дождался он нас, — виновато сказал Чекан и потащил из-за пояса пистолет.

— Постой, — удержал его Захар. — Я сам.

— Давайте спалю, и дело с концом, — предложила Илецкая. — Только пепел взлетит.

— Не смей его трогать, ведьма, — обронил Захар, и не было в его тоне угрозы, а только лишь тихое, неуловимое предупреждение, от которого даже у Руха мурашки побежали по мертвой спине. Илецкая, и та, вроде приготовив отповедь, прикусила язык.

Захар примерился и рубанул топором, попал хреново, голова повисла на коже и вздувшейся мышце. Безнос ударил еще раз, и голова Грача свалилась к ногам. Тело дергалось и пыталось сцапать Захара. Пальцы, пока еще без когтей, нащупали полу мундира и жадно потащили к себе. Безнос вырвался и ушел не оглядываясь. Обезглавленное тело завалилось набок, засучило ногами, дернулось и затихло.

Захара Рух догнал только возле приземистого, наглухо закрытого, сложенного из толстенных бревен амбара в самом центре деревни. Говорить Бучила ничего не стал. Толку от слов, все понятно и так. Терять боевых товарищей поганая доля. Жрешь с человеком из одного котелка много лет, спишь бок о бок, стоишь с ним в одном строю под градом картечи, делишь добычу, трахаешь одних и тех же баб, вместе костлявой смеешься в лицо. Братство, спаянное кровью сильней всяких родственных уз.

— Эй, есть кто живой! — Бучила пнул воротину носком сапога.

— Есть, — с задержкой отозвался изнутри мужской бас. — Мы-то живые, а вот с вами вопрос.

— И мы живые, — почти и не соврал Рух. — Лесная стража, а при ней Заступы нелюдовский и волочковский, прибыли заложных обратно в могилы сгонять.

— Лесная стража и Заступы? — ахнули в амбаре. — Погодьте, чичас.

Воротина разошлась, и в грудь Бучиле приветливо уставился взведенный самострел. Бородатый плотный мужик, скрытый в полутьме, недобро нахмурился. За ним толпились мужики, бабы и любопытная ребятня.

— А ну-ка назад, я посмотрю.

— Гляди, за погляд деньгу не берем. — Рух послушно отступил на пару шагов. Деревенские лиха хлебнули, нервишки ни к черту, может ведь и пальнуть.

— Лесная стража, — представился Захар.

— Ага, вижу, — кивнул мужик, рассмотрев волчью голову. Но арбалет не убрал. — Я Кондрат Багалой, староста здешний. Ох, ребятки, сколько страху мы натерпелись, попрощались уж с белым светом, страшилища как полезли, как полезли с разных сторон…

— Потом внукам заливать будешь, как в амбаре геройски сидел, — не вытерпел Рух. — Заложные где?

— Убрались, — отчего-то виновато улыбнулся Кондрат. — За тын перелезли, в стены взялись колотить, выли, орали. Мы уж, чего греха-то таить, хотели дитев придушить, чтоб не досталися на съедение тварищам, а тут небеса залило огнем, все горело, все. Светло аки днем. Глядим, а мертвяков нет. Никак Бог помог.

— Ну конечно, кто, кроме него, — ухмыльнулся Бучила. — Но и вы сами, смотрю, не сплошали. Живы, здоровы, и детишек душить не пришлось. Хотя ведь так и подмывает порой.

— Солдат с нами был, — буркнул Кондрат. — Из ваших, стал быть, из «Волчьих голов». Ох и боевой мужик, двух тварей точно посек, а сам пропал. Мы успели в амбар забежать, а он не успел.

— Там лежит, — кивнул Бучила.

— Упокой Господь душу раба твоего, — перекрестился Кондрат. — За нас сгинул.

— Похороните его, — глухо обронил Захар. — Как полагается.

— Не сумлевайся, — побожился Кондрат. — Все сделаем, батюшку привезем, панихиду справим, поминки. Ждем на поминки, стал быть.

— На поминках будем, — отозвался Захар и медленно пошел к деревенским воротам, еще не зная, что на поминки Грача они не придут. Не успеют, не смогут, не захотят. Ни на чужие, ни на свои…