Грядущая тьма

Глава 9 Немного научности

— Вот этим путем вернее всего, — доложил Ситул, осадив лошадь на перекрестке с огромным, развесистым дубом. — Туда в Волочек, а туда — как раз где небо горело огнем.

— Может, все ж в Волочек? — попытался быть голосом разума Рух. — Пускай там большие люди решают, как дальше быть.

Дорога, ведущая на север, доверия не внушала — заброшенная, малоезженая, поросшая кустами и сорной травой. На таких дорогах всякие гадкие вещи случаются. Небо над местом взрыва светилось алым пятном с обвисшими, разодранными краями, раскинувшимся на несколько верст. И до его границы осталось совсем ничего.

— Пф, испугался, упырь? — фыркнула Илецкая.

— Ага, трусоват я, и того не скрываю, — согласился Бучила. — Оттого шкуру в целости и таскаю почитай сотню лет. И я не настаиваю, решили самоубиться, так я только за.

— В Волочке нам делать нечего, — сказал Захар. — Никто там ничего не решит, утонем в запросах, бумагах и совещаниях. Разведаем, что там полыхнуло, а там уже хер к носу прикинем.

— К твоему? — поддел Рух.

— А хоть бы и к моему. — Захар дернул поводья, направив коня на лесную дорогу.

— Я тебя защищу, бедный, несчастный упырь, — медовым голосом пропела Илецкая.

— Видал я таких защитников, — отмахнулся Бучила.

— Как ты такой боязливый в Заступы пошел?

— Нужда заставила. И не боязливый я вовсе, просто опасливый.

— Опасливые дома сидят, за бабьими юбками прячутся.

— Херачутся. Когда подыхать будете, вспомните и перекресток этот, и слова мои умные.

Едущий первым Ситул остановил коня и наклонился в седле, пристально рассматривая что-то под копытами. И сказал:

— Тут кто-то перед нами проехал. Кони и повозка, может быть, две.

— Купцы, а может, крестьяне на сенокос, — предположил Захар. — Места тут не особо людные, но деревеньки встречаются.

— Скоро узнаем, — отозвался Ситул. — Далеко они не ушли.

И не ошибся, и получаса не прошло, как за изгибом дороги Рух увидел неспешно переваливающийся по ухабам обоз из кареты, телеги и одинокого всадника. Их тоже заметили, засуетились, и обоз остановился, готовясь встречать нежданных попутчиков. И явно не хлебом и солью, на солнце тускло сверкнула сталь.

— Смотреть в оба, — приказал Захар. — Бес знает, кого в такую глушь занесло.

Егеря забряцали оружием, готовые абсолютно к любой неожиданности. Навстречу медленным шагом выехал всадник в дорожном камзоле, на вид совсем юный, лет восемнадцати, белокурый, смазливый и какой-то потасканный, словно неделю ночевал под мостом. Одежда грязная, волосы сальные, над левой бровью свежая ссадина. И без сапог. Зато поперек седла лежала неожиданно шикарная шпага с затейливой, отделанной черными самоцветами гардой.

— Наше вам, — крикнул он беззаботно и громко. — Чего надо, любезные?

— Тот же вопрос, — откликнулся Захар. — Лесная стража, Захар Проскуров, четвертый егерский.

— А, ну это меняет дело, — хохотнул юнец и подъехал поближе. — Мое почтение доблестным «Волчьим головам». А я уж подумал, разбойники, больно похожи. Ага, вижу. — Он пристально присмотрелся к открытой шее Безноса, обернулся и крикнул своим: — Отбой тревожности! Это «Волчьи бошки»! Пор-р-рядок! Отставить пачкать портки!

Из обоза ответили неразборчиво и, видимо, матом.

— Господа, разрешите представиться, барон Александр Петрович Краевский, — слегка поклонился юнец. — Ветреный сын благочестивого батюшки, наследник огромного состояния, любитель женщин, вина и приключений. О, прекрасная дама, весьма удивлен.

— Ольга Илецкая. — Колдунья скромно потупилась.

— Вы великолепны, сударыня. Не желаете, ночью почитаю стихи? Звезды, романтика, всякое такое.

— С удовольствием, барон. — Ольга кокетливо поправила шляпку.

— А тебе не буду читать, — сказал Краевский Руху, дохнув таким перегаром, что помутилось в глазах. — Зыркаешь, аж дрожь берет.

— Рылом не вышел? — усмехнулся Бучила. Молодой барон ему определенно понравился. Далеко пойдет. А может, не далеко. — Я, между прочим, вурдалак, Рухом Бучилой зовусь, мне положено зыркать, как старая дева на пьяного молодца.

— Вурдалак? — изумился Краевский. — Настоящий?

— Нет, блядь, кукла, соломой набитая. Хочешь пощупать? — Рух мило, совсем чуточку, оскалил клыкастую пасть.

— Вурдалак, всамделишный вурдалак! — неизвестно чему обрадовался барон. — Клоп с ума от счастья сойдет!

— Клоп? — удивился Бучила, не очень понимая, с хрена ли он стал любимчиком у вредного насекомого.

— Да не слушай меня, — отмахнулся барон. — Сейчас все покажу! За мной, господа!

Он резко развернул лошадь и понесся к своим. Рух пристроился следом. Как оказалось, обоз к обороне не особенно и готовился. В телеге на сене валялись и постанывали двое изрядно помятых парней, явно неспособных к сопротивлению.

— О, гвардия моя! — пояснил, осадив скакуна, барон. — Отдыхаете, сукины дети?

— Отстань, Сашка, не мучай, — слабо отозвался толстый юноша с пунцово-красным лицом и крохотными поросячьими глазками.

— Херово нам, — промычал второй, здоровенный и плечистый. — У-у-у.

— А если бы это грабители были? — спросил барон.

— А чего у нас брать? — проскулил жирдяй. — Пропились до исподнего.

— А если б убили?

— Оно и к лучшему. Ой, плохо мне… Воды дай, помираю…

— Видал? — Барон горделиво приосанился. — Орлы! Богатыри! Вчера ведро водки выхлестали на пятерых, а смотри, как огурцы! Аж гордость берет!

— На пятерых? — переспросил Рух.

— Петр с Лукой пали в неравной битве со змием зеленым, — пояснил барон. — Поутру растолкали нас в срочном порядке, а этих прохвостов не оказалось. Не помню, где бросили их. Оклемаются, хватятся, а нас нет, вот будет потеха. И денег у них ни шиша. Этот вон, боров жирный, маркиз Васильчиков, звать Родион. А этот, здоровый мерин, Степка Кликунов, купеческий сын.

— Здрасьте, — поприветствовал Рух, едва сдерживая смех. — Я, признаться, более странной компании давно не встречал.

— Компания у нас что надо, — расплылся в белозубой улыбке барон. — Сейчас еще покажу. У нас тут как драный Ноев ковчег.

Он пришпорил лошадь и подскакал к затертой, видавшей виды карете с гербом в виде разделенного на две части щита с совой и лавровым венком. Сзади карета горбилась горой привязанных баулов и чемоданов, а на крыше ворковала и курлыкала целая клетка любопытно посматривающих сереньких голубей. На облучке сидел тощий мужичонка в ливрее, со злой бледной мордой и коротким дробовиком на руках.

— Выходите, ваше высокоблагородие, да поскорей! — Сашка забарабанил кулаком в стенку повозки. — У меня тут огроменный сюрприз!

— Снова кошку дохлую изволили приволочь, Александр Петрович? — Дверь кареты открылась, и на свет божий показался сухонький трясущийся седовласый старичок самого благообразного вида. За ним виднелся еще господин средних лет, в тонких очках, с неприятным узким лицом и козлиной бородкой.

— Так кошка для опытов была! — оправдался барон.

— И поэтому в кастрюле с супом плавала у меня?

— Сама туда залезла и потонула, царствие ей небесное. Да и шут с ней. — Барон постарался сменить неприятную тему: — Смотрите, кого я привел — прекрасную даму, Лесную стражу и натурального упыря.

— Добрый день, господа, добрый день. Сударыня. Какая честь! — Старичок выбрался из кареты, оказавшись ростиком низенек, тщедушен, но подвижен и бодр. — К вашим услугам, Франц Ильич Вересаев, ординарный профессор новгородского университета, глава кафедры теоретической и прикладной демонологии. Это мой заместитель, адъюнкт Борис Андреевич Погожин. С моими студентами-шельмецами, вижу, вы уже познакомились.

— Во. Это Клоп, — шепнул на ухо Сашка. — И Бориска, крайне вредный типаж.

— Так, дайте угадаю, — предположил Бучила. — Вы та самая научная экспедиция, которая в Волочке квартирует. Бургомистр рассказывал.

— Да, это мы, — улыбнулся Франц Ильич. — Имеем честь исследовать окрестности, каталогизируем местную нечисть и нелюдь. Крайне важная и интересная работа, господа.

— А бургомистр — сволочь, — вставил барон. — Тюрьмой все грозился, экая морда. И сегодня точно бы посадил, благо что утекли. Родька-то, мало что маркиз, а воспитания нет, поджег ночью кабак, который на Троицкой, возле лекарни стоит. Пылало будь здоров. Ну не дурак?

— Это ты меня подговорил, — слабо простонал из телеги толстяк.

— А ты чего, телок бессловесный?

— Подпои-ил ты меня…

— А ты и рад, за чужие гроши.

— У тебя нету грошей.

— Оттого и задумали трактир подпалить.

— Ох, Александр Петрович, — вздохнул профессор. — Давно грожусь вас отчислить, а все же придется.

— Хер кто меня отчислит, — беззаботно отмахнулся барон. — Батюшка университету пансион в тысячу гривен от щедрот положил, я теперь могу любые двери ногой открывать, а на занятиях водку кушать и мамзелей продажных с собой приводить. Никто и слова не скажет. Помяните мои слова, отучусь, напрошусь к вам адъюнктом вместо Бориски. И ведь разрешат, любые деньги ставлю на то.

— Не приведи Господь Бог, — смущенно закашлялся Франц Ильич. — Вы уж, Александр Петрович, не идите в науку, не ваше это. Ступайте в артисты или в палачи, с вашими-то талантами.

— Так, с этим потом разберемся, — прервал Бучила. — Куда путь держите, слуги Каллиопы?

— Ночью невиданное произошло! — горячо воскликнул профессор. — Вы ведь тоже заметили зарево?

— Туда и направляемся, — подтвердил Рух. — К огромному сожалению.

— Я чуть с ума не сошел, — сообщил Франц Ильич. — Как раз не спалось, сидел, бумажки перебирал, а тут как полыхнет. У меня все приборы зашкалили и вышли из строя. Сильнейший колдовской выброс в наших краях за всю историю наблюдений! Мы тут же собрались и полетели так быстро, как только смогли.

— А если там опасно? — спросил Бучила. Вот вроде умные люди, ученые, в науках всяких дурацких поднаторели, а житейской сметки, как у бабочки-однодневки.

— Не опасней, чем разливное пойло в Волочке хлестать. Что, упырь, хочешь жить вечно? — Сашка расхохотался собственной шутке.

— Научное исследование всегда опасно, — смущенно сказал профессор. — В прошлом мае в Германии погиб физик Гильберт, экспериментируя с небесным электричеством. Три года назад в Москве скончался всемирно известный доктор Игорь Попов, занесший себе в рану гной больного чумой, чтобы доказать заразность болезни. Смерть во имя науки, таков удел лучших из нас.

— И Бориски, — вставил неугомонный Сашка.

— Прекратите, барон, — впервые подал голос Погожин. — Чем я вам не угодил?

— Просто раздражаешь, — осклабился Сашка. — Кто три гривны зажал?

— Бюджет экспедиции не для ваших художеств, барон.

— Из-за тебя люди, может, погибли.

— Это, простите, кто?

— Те шлюхи, которым мы остались должны. А у них семьи, дети голодные, мужья и долги. Совесть не мучает?

Погожин возразить не успел.

— Хватит, господа, — вмешался Захар. — Некогда зубоскалить. Мы тоже идем посмотреть, что там шандарахнуло, и, так понимаю, отговорить вас не сумеем. Да и не будем. Посему предлагаю объединиться и не терять более времени.

— С удовольствием к вам присоединимся, — расплылся в улыбке профессор. — В компании Лесной стражи куда как приятнее и безопаснее. Сударь вурдалак?

— Чего? — буркнул Рух.

— Не соизволите проехаться со мной в карете и немножечко отдохнуть от седла? — состроил умильную рожицу профессор. — Очень прошу.

— Ну если просите. — Рух не стал строить из себя застенчивую девицу, слез с лошади и передал поводья Сашке. — На-ка, барон, пригляди за скакуном. Пропьешь — убью.

— Да как можно? — оскорбился барон. — Да и негде тут, лес кругом и зайчики прыгают.

— Он найдет, — жалобно простонал из телеги Родион. — Он всегда находит!

— Все будет в лучшем виде! А ты, жирный, заткнись!

— Ну смотри. — Рух подмигнул барону, залез в пружинящую на рессорах карету и опустился на мягкое, обитое затертым атласом сиденье. С седлом, и правда, сравнивать было глупо. Вот так и надо путешествовать, с комфортом и удовольствием.

— Трогай, Еремей! — приказал профессор кучеру, и повозка плавно сдвинулась с места.

— Вы меня простите за бестактность, — извинился перед Рухом Франц Ильич. — Не могу упустить уникального случая пообщаться, хм… вживую с вурдалаком. Не против, если Борис Андреевич будет записывать?

— Да на здоровье, — великодушно позволил Рух. — Рукописи, знаете ли, отлично горят.

— К сожалению, так, — согласился профессор. — Но ради науки я готов рискнуть.

— Наука чуть подождет. — Рух устроился поудобнее. — Какие у вас предположения насчет ночного происшествия? Всяко вы, люди ученые, мозгами уже пораскинули.

— Только лишь версии, — признался профессор. — Случился всплеск сверхсильной колдовской активности, точнее можно будет сказать лишь при непосредственном осмотре места и соответствующих замерах. Во-первых, мог произойти спонтанный выброс магической энергии. Магия малоизучена и загадочна, точно известно одно — любое ее проявление оставляет след. Остаточная магия накапливается, приводя к непредсказуемым последствиям — заражению местности, мутациям и вот таким вот выбросам, как нам посчастливилось наблюдать.

— Посчастливилось, — невесело усмехнулся Погожин.

— Борис Андреевич не разделяет моего оптимизма, — пояснил профессор.

— Неудивительно, — хмыкнул Рух. — Вы сказали, версий несколько, пока я услышал только одну.

— Вторая — столкновение магических сил, — отозвался Франц Ильич. — Схватка могущественных колдунов, например.

— Ага, — кивнул Бучила. — Так сразу и представил себе, как парочка колдунов устроила грязную свару среди лесов и болот.

— Я же говорю — версии, — мягко улыбнулся профессор. — И третья из них — мы видели последствия некого магического ритуала. Какого, судить не берусь.

— В общем, загадочная хренотень, — подвел итог Бучила.

— Можно сказать и так. Именно поэтому хочется побыстрее оказаться на месте. Знаете, мне крайне повезло на старости лет: всю жизнь изучать магию и совершенно случайным образом вдруг оказаться поблизости от столь сильного проявления колдовства. Непередаваемые ощущения.

— Рад за вас, — соврал Рух.

— Благодарю, — засмущался профессор. — И знаете, уважаемый вурдалак, мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями и в будущем вы бы побыли моим гостем. Вас, вурдалаков, осталось так мало, и вы крайне, хм, ценный экземпляр для исследований. Уж извините, язык науки прямолинеен.

— Заспиртуете? — вскинул бровь Рух.

— Кх, — профессор подавился смешком. — Представляете, сколько раствора потребуется? Боюсь, нет, ничего не получится, Александр Петрович, со всем к нему уважением, выпьет весь спирт.

— Значит, чучело? — Бучила оценил шутку старого профессора. — У вас в музее чего только нет. Все собираюсь наведаться.

— Вот и приезжайте, — загорелся Франц Ильич. — Лично вам экскурсию проведу, выхлопочу разрешение по такому случаю, и спустимся в запасники, к сокровищам, скрытым от обычной публики. Но коллекция вурдалаков бедная, того не отнять, немного документов, этнография, зарисовки и череп «Новгородского кровопийцы», слышали, поди, о таком?

— Известная история, — подтвердил Рух. Лет пять назад по столице прокатилась волна жестоких убийств, злоумышленник пробирался в дома и устраивал кровавые оргии, оставляя после себя страшно искалеченные, разорванные на части тела. Число жертв перевалило за три десятка. Следствие грешило на демона или дикого зверя, город пребывал в ужасе, люди боялись выходить на улицу после наступления темноты. Убийцу вычислили спустя полгода, загнали в цех Волотовской мануфактуры и уничтожили, потеряв семь полицейских и восемь солдат. Преступником оказался старый и весьма сильный вурдалак, и тем непонятнее была его мотивация. Обычно вурдалаки, особенно зрелые, осторожны, скрытны и избегают массовых ненужных убийств. Самое поганое, из-за этого случая в Сенате всерьез обсуждали законопроект поголовного уничтожения кровососов на территории Новгородской республики. И лишь чудом у них тогда не срослось…

— У меня просто куча вопросов, — признался профессор. — Даже не знаю, с чего и начать…

Но начать не успел. Вернее, не дали. В стену кареты бесцеремонно забарабанили, и хрипловатый голос барона Краевского сообщил:

— Эй там, во внутрях. Морды высуньте, у нас тут интересное дело.

Повозка остановилась.

— Прошу прошения. — Рух открыл дверь и выбрался на свет. Вокруг кареты застыли егеря, лесная дорога выскочила на старую, заросшую чахлым малинником вырубку.

— Вон туда гляди. — Барон указал рукой вправо.

Сначала Рух разглядел смазанное движение в зарослях и только потом понял, что там, на краю залитой солнцем вырубки, мелькают силуэты животных. Больше десятка изящных косуль стелились в прыжках, преодолевая упавшие на землю, обросшие мхом и лишайниками стволы. И вроде бы экая невидаль, подумаешь, олешки бегут, их в Новгородчине как блох на гулящем коте. Если бы не одно но. Рядом с косулями, почти что бок о бок, бежала стая волков. Нет, не охотилась, не загоняла, не пыталась отбить отстающих и слабых. Волки просто бежали. Добыча и охотники, словно так и должно было быть.

— Никогда такого не видел, — тихонько сказал замерший рядом Захар.

— Они от чего-то бегут, — выдохнул осененный страшной догадкой Рух. — Что-то их напугало.

На краю вырубки замелькали горбатые спины. Стадо кабанов, рыл этак в двадцать, растянулось цепочкой и удирало что было сил. Грозно хоркали огромные самцы, смешно семенили полосатые поросята. Дальше, в лесу, виднелись темные силуэты. Множество животин спешно покидали родные леса.

— Они уходят, — сказал Ситул, и в голосе маэва слышались тоскливые нотки. — Плохой знак, очень плохой.

— А я предупреждал, — позлорадствовал Рух. — Вот, гляньте, кто поумнее оттуда бежит, а мы, дураки, сами на неприятность идем.

— Мы не скотина безмозглая, — возразил Захар. — Мы Лесная стража и исполняем свой долг. Кто не из наших и не связан присягой, может идти.

— Ага. Затащил к черту на кулички, а теперь, видишь ли, кто хочет, может идти. — Рух с трудом вскарабкался в седло сохраненной бароном кобылы. — Нет уж, хер тебе, я теперь из принципа дальше пойду, чтобы, как начнем помирать, я те высказал, чего думаю по этому поводу.

— Выскажешь, — согласился Захар и тронул коня, увлекая отряд навстречу опасности, затаившейся в притихших, омертвевших лесах. Саженей через сто компания въехала под клубящийся над головой край алого пятна. Они пересекли границу, за которой, казалось, обратного пути уже не было. Рух инстинктивно готовился к гадостям, но ничего особенного не произошло. Заехали и заехали. Небо расслоилось и покрылось едва заметными белесыми трещинами, стало чуть темней, солнечный свет преломлялся в алом пятне и отбрасывал жуткие, искривленные тени.

Убегающих животных становилось все меньше, пока поток четвероногих совсем не иссяк. Звуки пропали, ни треска веток, ни шороха, ни кукушек, ни дятлов, ни гудящих над цветами шмелей, никакой обычной лесной суеты, только ветер настороженно шептал в верхушках столетних елей. Ветер говорил. Ветер предупреждал… Отмахали примерно с версту, и Ситул, по обыкновению ехавший впереди, замер, жеребец под ним коротко, недовольно всхрапнул.

Рух подъехал к маэву сразу вслед за Захаром и удивленно присвистнул. Причина остановки была, так сказать, налицо. Впереди на дороге валялись мертвые птицы. Сойки, а может, дрозды, кто его разберет. Десятки тушек устилали колеи, обочины и заросли по обе стороны лесного пути. Бучила нагнулся в седле, пристально всмотрелся и не увидел ни крови, ни ран. Перья чистые, чуть взъерошенные, клювы приоткрытые, в мутных глазах уже копошились деловитые муравьи.

— Целая стая, — сказал Ситул. — Как летели, так и упали.

— Вспышка сбила, — выразил общую мысль Захар. — Поехали.

Под копытами и колесами захрустели тонкие кости. Карета чуть задержалась, из нее выскочил недовольный Борис Андреевич, схватил несколько тушек и запрыгнул обратно. Вот она наука, как она есть, собираешь всякую гадость, копаешься в ней, а потом книжечку умную пишешь. И все одно не поверит никто…

Еще через два изгиба узкого тракта они увидели дождь. Ну как дождь… Ни черта и не дождь. Недалеко от дороги на землю отвесно лилась вода. С неба, на котором не было ни туч, ни путевого облака. Средненький такой дождичек, накрывающий кусок леса размером примерно сто саженей на сто. Дальше мерцали и переливались на солнце еще три таких же потока. Небо словно прохудилось и порвалось.

— Грибной, сука, — глупо пошутил Рух.

— Все веселей и веселей, — хмуро усмехнулся Захар.

— Франц Ильич, тут по вашей части! — заорал Сашка.

— Что случилось? — Из кареты высунулась голова профессора. — Ох, батюшки!

Франц Ильич всплеснул руками и бодро засеменил к странному дождику, продираясь сквозь заросли молодого рябинника. Когда Рух догнал профессора, тот уже прохлюпал по мокрому, запустил руку в поток, набрал пригоршню, втянул губами и смаковал, перекатывая жидкость между щеками, с совершенно блаженным выражением на лице. От падающей воды шла приятная, освежающая прохлада.

— Нормально все с башкой-то, профессор? — поинтересовался Рух, так и не осмелившись подойти ближе. Очень не хотелось попасть под искрящие на мутном солнышке брызги.

Вересаев сглотнул, утер губы ладонью и сказал:

— Вода, обычная вода. Попробуйте сами.

— Нет уж, увольте, — отстранился Бучила. — Знавал я одного мужика, так он тоже водички непонятной хлебнул и вместо рук щупальца пупырчатые отрастил. А из задницы хвост. Но, кстати, особо и не расстроился, раньше голытьбой был, а теперь с цирком уродов катается, зашибает неплохую деньгу.

— Щупальца, хвост, — машинально повторил профессор. — Нет-нет, простая вода. Холодная, челюсти ломит.

— Ну лишь бы вам было хорошо, — умилился Рух. — Что думаете, чудо Господне или происки Дьявола?

— Последствия магического возмущения, — отозвался профессор. — Законы физики нарушаются, природа сходит с ума, даже время может замедлиться, ускориться и обратиться вспять. Возможно все. Большинство аномалий быстротечны, но некоторые существуют годы и даже века. Пагуба оставила массу подобных следов. Те же Очи Сатаны и серный фонтан под Парижем, Самарский кратер с рассадником чуждой растительности и Море призраков на Балтике. Примеров масса, и почти все они уникальны.

— Магия до добра не доводит, — хмыкнул Бучила.

— Отреченная и бесконтрольная — несомненно, — согласился Вересаев и с огромным сожалением оторвался от потока, направившись обратно к карете. — Оттого наша задача обуздать эту силу и поставить на службу прогрессу и человечеству.

— Хреново пока получается, — сказал Бучила. — Придумали только друг дружку колдовством изводить. А, ну еще бабка Ефросинья у меня на селе от мужской слабости заговаривает с гарантией. Вот это полезное дело.

— Полезное, — согласился профессор. — Помяните мое слово, пройдет еще сотня лет, и мир изменится, колдовство будет служить людям. Целиком и безраздельно. Оттого, если честно, я вам немножко завидую. Вы будете свидетелем этого, сударь мой Рух.

— Да не приведи бог, — отмахнулся Бучила. — Хотя, чего говорить, поживем — увидим. Вернее, поживу — увижу. Что тоже под сомнением ввиду последних событий. Всяких там полыханий и дождиков из ниоткуда и в никуда. Надеюсь, это был последний поганый сюрприз.

Ну и ошибся, конечно. Не успели чертовы дождики толком скрыться из виду, как чудеса посыпались как из драного решета. В лесу стали появляться небольшие участки с пожелтевшими, паршивыми елками. Деревья были еще живые, но зеленая хвоя стремительно, прямо на глазах становилась рыжей и опадала. Из свежих ссадин на коре вперемешку с янтарной смолой лился жидкий, дурно пахнущий сок. Небеса переливались разными оттенками алого, порой озаряясь едва заметными вспышками и выпуская к земле извилистые туманные струйки. Во лбу вдруг появилась легкая, зудящая боль.

Дважды на пути попадались выжженные пятна, внутри которых в медленном вихре кружились пепел и мелкие угольки. Встречались длинные полосы невесть каким макаром вспаханной почвы, сплетающиеся в затейливые узлы. Вывернутая наизнанку земля посерела, став похожей на высохший прах. Не было ни животных, ни птиц. Из зарослей временами доносились надрывные вопли и протяжные стоны, полные боли и затаенной тоски. Слабый ветер приносил то обычный лесной запах грибницы и прелой листвы, то отвратительное падальное зловоние.

А потом появился медведь… Слева в чаще оглушительно затрещало, кусты пошли ходуном, и на краю небольшой поляны возникла огромная бурая туша. Косолапый выбрался из леса и остановился, уставившись на людей черными бусинами матовых глаз. Что-то в нем было неправильно, что-то не так, но рассмотреть Рух не успел. Медведь издал протяжный, плаксивый рев и вперевалку затрусил к обозу. Ударили хлесткие, громкие выстрелы, егеря принялись палить прямо с седел, округу заволок едкий пороховой дым. И когда он рассеялся, медведь ничком валялся саженях в десяти от дороги, уткнувшись мордой в траву.

— Ого, огромный какой! — донесся восторженный голос барона Краевского. — У меня папенька обожает охоту на михайлов потапычей, все жду, когда какой его задерет.

— Шкуру бы снять, — сказал кто-то из егерей.

— Да она паршивая по началу лета, отрепья одни.

— Это да.

— Николе и такая пойдет, он не из благородных.

— Ох, блядь…

Егеря окружили добычу, и задорные возгласы тут же утихли. Бучила раздвинул толпу плечом и почувствовал слабость в ногах. Дохлый медведь был похож на обычного дохлого медведя, если бы не ряд примечательных странностей. Мех на заднице и задних лапах свисал неряшливыми, рваными лохмами, отслоившись вместе с кожей и обнажив зеленовато-белесую, ноздреватую плоть. В крупных, мокнущих порах извивались сотни тоненьких черных жгутов. От мерзкого, кисло-сладкого трупного запаха слезились глаза.

— Чем дальше в лес, тем больше дров, — сказал застывший рядом Захар, прервав томительную, жуткую тишину.

— Вэар-нэн-тэгери, — Ситул то ли выматерился, то ли прочитал молитву своим странным богам. — Этот зверь осквернен.

— Скверна.

— Точно, она.

— Не может этого быть.

— Да я тебе говорю.

— Назад, все назад.

Бучила инстинктивно отшатнулся. Ну да, для полного счастья вот этого как раз только и не хватало дерьма. Скверна, зараза, принесенная Пагубой и с той поры медленно, но верно пожирающая этот измученный мир, извращая и поглощая все на своем пропитанном кровью пути, начавшемся откуда-то с бескрайних просторов Сибири, где, по рассказам немногочисленных очевидцев, образовались огромные, по сотне верст в диаметре провалы, ведущие прямо в огненный ад. Их нарекли Очами Сатаны. И из Очей пришла Скверна, болезнь, а может, проклятие, ученые сломали тысячи копий в поисках ответа, но так ни к чему не пришли. Скверна, касаясь живого, вызывала кошмарные изменения: люди, животные и растения сливались воедино, разлагались и принимали новые формы, покрывались опухолями и язвами, отращивали лишние конечности, щупальца, рога, глаза и шипы, превращаясь в одержимых жаждой крови чудовищ. Одни за пару дней, другие за несколько лет, все зависело от силы заражения и особенностей отдельного организма. Исход в любом случае был только один, лекарство так и не было найдено, несмотря на все усилия колдунов и врачей. Сто лет назад смертельная зараза перевалила через Урал, подступив вплотную к границам Новгородской республики, и остановить ее с грехом пополам смогли, только отдав весь правый берег Северной Двины. Ну как остановить, Скверна уперлась в Плети и дальше отчего-то не пошла, потихонечку опустошая окрестности Сольвычегодска, который удалось отстоять, только предав огню тайгу вокруг города, вместе с несколькими зараженными деревнями и сотнями беженцев. Места те отныне дурную славу имеют и зовутся Мертвая Гарь. С той поры Скверна замерла, неспешно переваривая то, что успела сожрать, и уж точно так далеко на западе ее никто не встречал. Ну вот до этого поганого дня.

— Откуда здесь Скверна? — ошарашенно спросил Бучила.

— Понятия не имею, — пожал широченными плечами Захар. — Одно ясно, эту дрянь сюда кто-то принес. И этого кого-то я, сука, через задницу выверну.

Бучила покосился на дохлого медведя и спросил:

— Это насколько надо придурочным быть, чтобы притащить с собой Скверну?

— Не поверишь, друг вурдалак, придурков хватает, — невесело хмыкнул Захар. — Культы плодятся, как поганки после дождя. Прошлым летом в Архангельске секту накрыли, поклонялись Скверне, богом ее величали. Обещал тот бог избавление от всяческих мук навроде совести и стыда. И вечную жизнь через перерождение. И многие дураки повелись. Слепили в подвале мерзкого идола из разных кусков и принялись жертвы кровавые приносить. Через то и погорели, людишки стали в городе пропадать, ну и полиция быстро села на хвост. Накрыли ублюдков, кого постреляли, кого взяли живьем. Звались они «Черная милость». Под пытками быстро запели, оказалось, намеревались сектанты отправиться в Гнилые пустоши, причаститься к сраному богу и кусок этой мерзости обратно в город с собой притащить. Боюсь подумать, что бы случилось, выгори у них это блядское дело. И явно были они такие умные не одни. Видать, у кого-то и получилось.

— Я так не думаю, — возразила Илецкая. Лицо колдуньи окаменело, на правом виске пульсировала синяя жилка. — Какой смысл выпускать Скверну в дремучем лесу, где она будет разрастаться десятилетиями? Тут что-то другое.

— Откуда я знаю? — вспылил Захар. — Ты колдунья, тебе и лезть в чужие мозги.

— Я бы залезла, — кивнула Илецкая. — Только тут некому в мозги залезать. Наблюдаю полное отсутствие оных.

— Нарываешься, ведьма?

— А если и так?

— Это не Скверна, — сказал тоненький голосок, и все обернулись на незаметно подошедшего профессора Вересаева. — Вернее Скверна, но не совсем. Как действует Скверна?

— Обычно как, — откликнулся Рух. — Все живое, чего ни коснись, заражает и превращает вот в такую вот жуть.

— Совершенно верно, — кивнул профессор. — Заражение происходит мгновенно. А значит, за этим великолепным экземпляром Ursus arctos, должен остаться характерный след, которого мы совершенно не наблюдаем.

— Следа нет, — вынужденно признала Илецкая.

Бучила проследил взглядом путь почившего топтыгина. Профессор определенно был прав. Там, где прошел зараженный медведь, должны были остаться гниющая на корню, жутко изменяющиеся на глазах трава и кусты. Все, чего бы он ни касался. Но нет, все чистенько, опрятно и гладенько, хоть посиделки устраивай, с костерком и приятной беседой.

— Значит, отгадка весьма проста, — торжественно сообщил Вересаев. — Это последствия Гниловея, или Черного ветра, выражаясь научным языком: Nigrum mortiferum ventus. Что, согласитесь, не так страшно, как появление Скверны.

— Ага, прямо от души отлегло, — невесело усмехнулся Рух. Черный ветер явление редкое, но довольно обыденное, в новгородских хрониках фиксируемое один-два раза в год. Резкий, скоротечный поток зловонного воздуха шириной от одной сажени до полуверсты налетает неизвестно откуда, оставляя за собой полосу мерзости и самых необыкновенных мутаций. Вроде как Скверна, да не совсем. Скверна только живое уродует, а Гниловей, поганец, ничем не брезгует, поднимая мертвяков из земли и создавая кошмарных големов из веток, грязи, частей животных и кусочков людей. Зрелище незабываемое. Хорошо хоть все это дерьмо по большей части само собой издыхает через несколько дней. Но главное отличие Черного ветра от Скверны — Гниловей не заразен и искажает только то, на что повлиял. В общем, загадочная херня. Хотя загадочностью в этом сумасшедшем мире вряд ли кого удивишь.

— Угораздило, — поежился Захар. — Как раз по Гниловею скучал. Чекан, помнишь тот случай возле Ярыньки?

— Рад бы забыть, — ухмыльнулся Чекан. — Мы тогда заросли вдоль речки прочесывали, и Гниловеем накрыло. Васька Белоусов, Федька Клыга и Кузьма Недород в четырех шагах правее стояли и прямо у меня на глазах как свечки, из говна слепленные, оплыли, хер поймешь, где руки, где ноги. Шкура слезла, кости вывернуло, Ваське пищаль прямо в ладони вросла. Стоит, орать, наверное, хочет, а рта-то нет. Ох и натерпелись страху тогда.

— Мишку Гиршина самым краем задело, — кивнул Захар. — Из плеча тут же мох черный начал расти и ветки корявые, голые. Ну я сразу его и того… — сотник замолчал.

— Ужасающе, — поежился профессор. — При этом, полагаю, вам хорошо известно, что, согласно директиве, всех пораженных Гниловеем следует изолировать и ждать специальной команды для эвакуации.

— Конечно, известно, — согласился Захар. — Только директивой этой подтереться да выкинуть. Я бы посмотрел на того умника, который придумал такое дерьмо.

— Я был среди авторов, — признался Вересаев и стал как будто еще меньше ростом.

— Ясно. — Захар сплюнул в траву. — И много вам гниловейных доставили?

— На данный момент ни одного, — признался профессор.

— Понятно, дураков нет.

— Это все, конечно, интересно, — встрял в разговор Рух. — Но давайте к нашим баранам. Вернее, к медведям. Откуда Черный ветер берется?

— Из ниоткуда родится, из адовой пустоты, — сказал кто-то из егерей.

— Весьма устаревшие сведения, — возразил профессор. — Века этак из позапрошлого. Ныне трудами Венского университета совершенно точным образом установлено, что Черный ветер образуется в местах так называемых Пробоев. Теория множественных миров остается предметом ожесточенных споров, но, на мой взгляд, наиболее обоснована фактами. Представьте, помимо нашего, в пространстве первородного хаоса существуют сотни и тысячи других миров, совершенно не похожих на наш. С другой физикой, с другими законами природы, с другой флорой и фауной. Временами миры сближаются, и образуется Пробой, дыра в пространстве, на некоторое время соединяющая два мира между собой. Вот тут и возникает Черный ветер.

— Вы бы поосторожней, профессор, — предупредил Рух. — Теории всякие заковыристые до добра не доводят. Прихватит вас Консистория и наизнанку вывернет. Быстро забудете про тысячи миров и Пробои свои.

— Я не боюсь, — мягко сказал Вересаев. — Путь науки выстлан телами мучеников, в этом мы похожи с религией. И вы не представляете, насколько я рад оказаться так близко с местом Пробоя. Невиданная, просто невиданная удача.

— Как бы нас эта невиданная удача не трахнула, — не разделил восторга Бучила. — Гниловей такого мог нарожать, в похмельном сне не привидится. Медведь этот только начало. И кстати, голову на отсечение даю, мохнатый к нам за помощью шел. А мы его так…

— Фантазируешь, вурдалак, — отмахнулась Илецкая. — Медведи к тебе уже за помощью ходят. Он нас сожрать хотел, меня-то уж точно, я девушка аппетитная. Черный ветер, кроме уродства, дарит жажду крови неимоверную. Так, профессор?

— Не совсем, сударыня, — мягко возразил Франц Ильич. — Мнение о том, что все пострадавшие от Гниловея крайне агрессивны и опасны для окружающих, ошибочно и давно устарело. Наука знает достаточно случаев, когда пораженные Гниловеем оставались разумны и кротки, как ягнята. К сожалению, всех попавших под Черный ветер принято убивать на месте и без разбора, поэтому ценных экземпляров у нас только два за последние две сотни лет. Один из таковых прожил при Новгородском университете семнадцать лет и умер своей смертью, ни разу никого и пальцем не тронув. Более того, по слухам, на севере, глубоко в лесах, существуют целые поселения искаженных. Что-то на вроде наших лепрозориев, куда стекаются выжившие несчастные со всех концов Новгорода и Руси. Так что не все однозначно. Но в любом случае с нами Лесная стража, бояться абсолютно нечего. Так продолжим наш путь к загадочному эпицентру! Вперед, господа, не будем задерживаться! Во имя науки!