Грядущая тьма

Глава 11 Тайна заброшенной деревни

Студенческую водку разделили по-братски, вышло по доброй чарке, захмелеть не получилось, но по телу расползлась приятная теплота. Отказываться никто, кроме Ситула, не стал. Ну а чего с него взять, нелюдь он нелюдь и есть. Все то у них не по-человечески. С другой стороны, можно ему позавидовать. Маэвы вояки и охотники хоть куда, жестокие, сильные, быстрые, лес им дом родной, пока поймаешь — кровавыми слезами умоешься, а вот бой против водки проигрывают без единого шанса. Организма у них странно устроена. Раз попробовав зеленого змия, остановиться не могут, стремительно скатываясь до самого скотского состояния. Бучила навидался таких — опустившихся, грязных, завшивевших, забывших, кто они есть, пропивших честь и достоинство, просящих милостыню возле кабаков и постоялых дворов. А этот надо же, держится.

— Хлопнул бы отравы-то сладкой, — от нечего делать подначил маэва Рух.

— Отрава… — задумчиво протянул Ситул. — Какое подходящее слово. Нет, благодарю. Я держусь подальше от поганого пойла. Вам больше останется.

— Ну признайся, хочешь же, — не унялся Бучила, все еще втайне надеясь одержать крохотную победу и вывести нелюдя из себя.

— Не хочу. — Лицо Ситула осталось окаменевшим. — Достаточно насмотрелся, как жгучая вода губит маэвов.

— Твои соплеменники с тобой не согласны.

— Значит, они не мои соплеменники, — гордо ответил Ситул. — Жгучая вода превращает маэвов в людей, делая их жалкими, слабыми и безвольными.

— То есть люди жалкие и слабые? — удивился Бучила.

— Тебе ли не знать? — скривился маэв.

— Поэтому вы загнаны в чащу и вымираете, а ты одет в мундир и прислуживаешь людям?

— Это ненадолго, — голос маэва впервые дрогнул. Но он верил. Истово верил. Это читалось в глазах и мелькнувшей нехорошей улыбке. И тут где-то поблизости ударил выстрел. А потом еще и еще. Частые, хлесткие, громкие.

— Ого, мы тут, оказывается, не одни, — изумился Чекан.

— По сторонам смотреть, — приказал Захар и сверился с картой. — Перекресток впереди, и деревня заброшенная, Ситковка. Жители вымерли два года назад от неизвестной заразы. Феофан.

— Ой, — хмуро отозвался Мамыкин.

— Возьми Клыка с Михайлой, останетесь при обозе. Остальные за мной. Пешими.

Выстрелы резко оборвались, неизвестные, видать, отстреляли все, что могли. Чуткий вурдалачий слух уловил заполошные крики. Грохнул еще один выстрел. Запоздалый и какой-то сконфуженный.

Побежали сквозь редеющий, не тронутый Гниловеем лес, за поворотом дороги открылся просвет, и Рух припал к земле, укрывшись в чахлом березняке. Рядом хрипло дышал Захар. Вид с опушки открылся настолько неожиданный, что Бучила помянул чью-то весьма развратную и гулящую мать. Впереди раскинулось давно не паханное, заросшее бурьяном и репейником поле, увенчанное пологим холмом с остатками рассохшегося, сгнившего тына и пятком покосившихся изб с провалившимися крышами, пустыми черными окнами и оголенными костями стропил. Заброшенная Ситковка. Ну как заброшенная, с какой стороны посмотреть. Поле вокруг холма кишело мерзкими, трупно-белесыми тварями, напоминающими видения из кошмарных снов конченного сумасшедшего. Мягкие, похожие на мерзких слизней, покрытых полупрозрачными опухолями и вздувшимися наростами, высотой человеку примерно по пояс и длиной сажени в полторы, на восьми тощих, кривеньких лапах, со свисающей из-под брюха до самой земли неряшливой бахромой тоненьких щупалец, вытянутыми башками с единственным черным глазом и зубастыми, круглыми пастями, как у хищных миног. Тянуло настоявшейся кошачьей мочой, гнилью и мокрыми шкурами. Твари суетились, прищелкивали, скрипели и дрались между собой, выхватывая пастями друг у дружки из боков большие куски. Одна, самая крупная, покрытая старыми шрамами, схватила более мелкую и неудачливую подружку, подмяла под себя и вцепилась в загривок. Бахрома на пузе зашевелилась, выпустив толстый отросток. Рух передернулся при виде произошедшего дальше примера отнюдь не братской любви. И сразу стало ясно, кто же стрелял. В развалинах деревни, за баррикадами из бревен, бочек и телег, виднелись осажденные люди. Чудища остервенело лезли по холму к остаткам ворот и скатывались к подножию, встреченные ударами шпаг и мечей. За спинами обороняющихся спешно перезаряжали мушкеты и пистоли. Вокруг деревеньки валялись и конвульсивно сучили конечностями примерно с пяток уродливых туш. И это вселяло надежду. Раз дохнут от простой стали и огнестрела, значит, справиться можно. Ну и насчет «кишели», Рух, конечно, поторопился, тварюг на самом деле было от силы дюжины две. Один рвущийся наверх особо шустрый слизняк получил два колющих удара, из ран брызнула густая желтовато-гнойная жижа. Тонкие ножки втянули тело на баррикаду, тварь сцапала ближайшего человека и, свернувшись клубком, свалилась назад. Жрать не стала. Или стала. Из-под брюха выползло сиреневое пульсирующее щупальце с костяным острием и вонзилось жертве между лопаток. Человек дернулся, заорал и обмяк.

— Такого дерьма я еще не видал, — поежился Рух.

— И я, — хмуро кивнул Захар. — Страшные, сволочи. Придется бедолагам в деревне помочь.

— Может, не надо? — возразил Бучила. — Милые зверушки нам ничего плохого не сделали, разве по-божески первыми нападать? А эти, в деревне, сами виноваты, нехер было сюда лезть. Ладно мы, дураки, нам положено, а их кто тянул?

— Вот сейчас и узнаем! — Захар хищно оскалился и дал отмашку. Край леса тут же окутался облаками серого порохового тумана. Свинцовый дождь хлестнул по тварям, опрокинув сразу пяток. Чудище, оседлавшее человека, тоненько взвизгнуло и лопнуло, выплеснув жидкую мякоть. Над полем с гудением пронесся огненный шар и взорвался у подножия холма, поджарив несколько монстров.

— Новгород! Новгород! — грянул боевой клич, и егеря сыпанули на поле, сбившись в плотный кулак. Рух, каким-то невообразимым макаром оказавшийся в первом ряду, попытался чуть задержаться, да куда там. Сзади перли, не давая остановиться. Твари, занятые осадой сгнившей деревни, даже не заметили угрозы с тыла, и смерть товарок их нисколечко не смутила. Страшные и тупые. Все как у людей.

— Новгород! — зычный рев двух десятков луженых глоток качнул небеса.

Пистоли разрядили шагов с пяти, чуть не в упор. Бучила пальнул сразу с двух рук и выскочил из облака едкого дыма, выхватывая на ходу верный тесак. Тварюги уже, видать, начали смекать, что дело нечисто, и предпринимали вялые попытки обнаружить угрозу, вертя уродливыми башками и поворачивая грузные туши. Большая часть паскудин навалилась на хлипкую баррикаду, оттуда неслись отрывистые, полные ужаса крики и редкие выстрелы. Обороняющимся оставалось только сочувствовать.

Рух выбежал прямо на неуклюже перебирающее лапами страшилище и рубанул что было сил. Тесак вскрыл дряблую, полупрозрачную шкуру с легким хлопком, напоролся на нечто тонкое и хрупкое и вылетел наружу. По ощущениям, внутри не было ни жил, ни мышц, ни костей. Из раны, разрывая плоть, пузырясь и набухая, полезли комковатые белесые внутренности, хлынула густая, отвратно завонявшая падалью слизь. Громадный слизняк, даже не заметив проблемы, медленно, словно через силу, изогнул морщинистую шею и попытался вцепиться Руху в лицо. Щелкнула в три ряда усеянная зубами, увешанная нитями зеленоватой слюны круглая пасть. Тварь закачала и задергала тупорылой башкой. Единственный глаз смотрел без всяких эмоций. Одновременно на Руха и одновременно в никуда. Огромный, со среднее блюдце, черный и немигающий.

— Да сдохни ты, сука, уже! — заорал Бучила и снес уродливую башку. Тонкие ноги подломились, и тварь осела на пузо. Рана на боку окончательно разошлась, и Рух поспешно отпрыгнул. В выплеснувшейся жиже корчились толстые слепые личинки величиною с ладонь. Крохотные копии огромного слизняка.

Еще двух страшилищ изрубила и расстреляла в упор Лесная стража, и лишь тогда твари показали себя. Две страхолюдины, заплетаясь в лапах и пошатываясь, кинулись наперерез. Первую угостили залпом в отвратную харю, размозжив башку и издырявив раздутую грудь. На вторую свинца не хватило, и она с разбегу врезалась в каре, раскидав не успевших увернуться людей. Тварь в мгновение ока сграбастала оказавшегося поблизости егеря. Кого, Рух рассмотреть не сумел. Человек просто исчез в мешанине ног и множества щупалец, истошный крик резанул по ушам и тут же затих. Послышалось сосущее чавканье. И тогда тварюгу принялись рубить. Остервенело и быстро, топорами, саблями, палашами и всем чем было в руках. Ошметки дряблой плоти и куски слизи полетели над головой. Тварь разжала хватку, выпустила жертву, оскалилась, но сделать уже ничего не смогла. Чекан одним махом срубил ей почти все лапы с одной стороны, чудище покачнулось и неуклюже завалилось на правый бок, открыв брюхо, густо поросшее тонкими извивающимися жгутами. Добивали чудище всем скопом.

— Еще на подходе! — заорал Бучила, увидев, как к ним неуклюжими кривыми прыжками приближаются новые твари. Три или четыре. В крайности пять. Некогда было считать.

— Строй держать! — зычно прокричал Захар, отвлекая людей от развеселой резни. Лесная стража тут же восстановила ряды и ощетинилась сталью. Столкнулись с треском и воем. Первая тварь упала, напоровшись на подставленные клинки, вторая заклацала зубьями, заметалась, смяла кого-то и тоже упала, разом лишившись башки, лап и хвоста. Три оставшиеся ударили сбоку и попали под стену синего пламени. От шибанувшего жара у Руха на тыльной стороне ладони кожа пошла пузырями. Грузные, мешковатые туши лопнули с влажным хлопком, в нос ударила нестерпимая вонь горелого сгнившего мяса.

— Сзади! Сзади!

Рух обернулся и обомлел. Из траченного Черным ветром перелеска выскочили еще с десяток отвратительных слизней, намереваясь врезаться с тыла. И одолеть им осталось считаные сажени. Проглядели, блядь, проглядели! На полпути между тварями и Лесной стражей застыла каким-то чертом отставшая Илецкая, не замечающая близкой опасности, довольная результатом и обессиленная только что сотворенным огнем.

— Беги! — заорал Бучила, ожесточенно жестикулируя.

Колдунья приветливо замахала в ответ.

— Беги, дура! Беги! — Рух рванулся к ней, сам не зная зачем. Дурак, хер ли тут говорить.

Ничего не понимающая Ольга изменилась в лице и медленно повернулась навстречу чудовищам. Она еще могла попытаться сбежать, хотя бы попробовать, твари двигались неуверенно и тяжело, но колдунья осталась на месте. В этом была вся Илецкая — упертая, самоуверенная, упрямая сука. Думала, что победит. И просчиталась, естественно. Сотворенный из воздуха огненный шар превратил трех слизняков в ходячие факелы. Илецкая радостно завопила, снова вскинула руки, но вместо волны всепоглощающего пламени на этот раз получилась крохотная, тут же потухшая вспышка. Ага, такая вот магия подлая штука, не срабатывающая в самый нужный момент. И второго шанса часто уже не дает. Так и случилось. Илецкая заорала, не скупясь на отборную матерщину, и тут же крик оборвался. Первый слизняк взвился в тяжелом прыжке и всем весом обрушился на колдунью, подмяв ее под себя. Остальные дряблые мешки обтекали их по сторонам, неуклюже перебирая тонкими лапками. Все, доигралась, мерзавка. Рух только сейчас осознал, что остался лицом к лицу с кошмарными чудищами. Ольгу было уже не спасти, а самому помирать совершенно не улыбалось. Сука! До слизней рукой подать, и о геройском бегстве можно было забыть. Повернешься — пиши пропало. За спиной бахнули выстрелы, Лесная стража поддержала редким огнем из оставшихся стволов. Спасибо и на том. Два слизняка ткнулись мордами в землю, и Рух тут же схватился с третьим. Лезвие тесака с дури вошло в раззявленную пасть чуть не по рукоять, тварь поперхнулась тремя вершками стали, Бучила дернулся, но клинок застрял намертво. Да еб твою мать! Рух выпустил липкую рукоять и бросился к лесу, оскальзываясь на кочках и путаясь в густых зарослях конского щавеля. По уму, конечно, надо было бежать к Захару и остальным, но на разворот просто не было времени. Преследователи хлюпали и булькали совсем рядом, наседая на пятки, оставался один-разъединственный призрачный шанс затеряться в чаще и переждать. Или хотя бы успеть перезарядить пустые пистоли, колотящиеся по бедрам. Беги, Рушенька, дорогой, беги! До края леса оставалось еще два десятка саженей, когда чуть левее, среди изумрудного, не тронутого Гниловеем березового молодняка, мелькнули темные силуэты и на опушке появились люди: Мамыкин с мушкетом, еще два егеря, студенты во главе с бароном Краевским и кучер Еремей, вооруженный дробовиком. Засадный полк, мать его так! Мамыкин и егеря слаженно припали на колено и бахнули. Надсадное бульканье за спиной сменилось душераздирающим визгом.

— Сюда, сударь мой вурдалак! — заорал Сашка, размахивая фамильной шпагой. — Сюда, клят тебя подери!

Рядом с бароном подпрыгивал жирный маркиз Васильчиков и переминался с ноги на ногу, помахивая дубинкой, купеческий сынок Степка Кликунов. Позади прятались профессор Вересаев с Борисом Андреевичем.

Бучила, не заставляя себя упрашивать, понесся прямиком к ним, сиганув через заплывшую канаву на зависть иному кузнечику.

— На землю, душу ети! — завопил не своим голосом Еремей, целясь Руху прямо в лицо.

Бучила ушел в подкат и заскользил задницей по влажной траве. Кучер спустил курок, полыхнула затравка. Рух успел обернуться, увидев в полусажени позади дряблую тушу, мелькающие лапы, оскаленную слюнявую пасть и черный немигающий глаз. В следующее мгновение оглушительно рявкнул дробовик Еремея, и заряд картечи превратил и без того не особо симпатичную морду тварищи в жуткое месиво кожаных лохмотьев, разлетевшихся зубов, зеленоватой крови и лопнувшего глазного яблока. Ну и может, мозгов, ежели были.

— Ура! Бей, круши! — заорал барон Краевский, увлекая свою потешную гвардию в лихую атаку. Как оказалось, за Рухом гнались только два слизняка. Сука, а казалось, чуть ли не сотня. Тварь с отстреленной башкой металась по полю, слепо тыкаясь по сторонам, падая, вновь подскакивая на лапах и забрызгивая все вокруг дурно пахнущей кровью. Вторая столкнулась с обезглавленной товаркой, замешкалась и тут же попала в крайне неприятное положение. Сашка ловко ткнул шпагой, чернильное око лопнуло с влажным хлопком и повисло размазанной, жидкой соплей. Степка, неразборчиво вопя, замолотил дубиной по чем попало, маркиз Васильчиков бестолково прыгал вокруг и воинственно визжал, размахивая мечом. Подоспевший Мамыкин и егеря принялись орудовать палашами и саблями, превращая чудище в жидкую, вяло сучащую лапами кашу.

Ольга… Ольга… Рух вскочил и опрометью кинулся назад, рывком прихватив с собой Краевского и Мамыкина и заорав остальным:

— За мной, сукины дети, хватит над животной несчастною измываться! — рванулся обратно, туда, где слизень-переросток все еще терзал тело колдуньи, совершенно безразличный к тому, что остался один. Прочих тварей порубили и постреляли, левее, саженях в пятидесяти, темнел строй Лесной стражи.

— Вам же велели с обозом остаться, — крикнул на бегу Рух.

— Да че там делать? — отмахнулся барон.

— Захар вам башки оторвет.

— Победителей не судят!

Бучила заложил вираж, добрался до места недавней схватки и ухватился за рукоять тесака, торчащего из пасти дохлого слизня. Задергал, зарычал от натуги, наконец вырвал и кинулся дальше, порядком отстав от барона. Краевский, прыткий сучонок, уже подбежал к конвульсивно сокращавшемуся кожаному мешку и перехватив шпагу двумя руками, вонзил лезвие в морщинистый, скользкий затылок. Страшилище обиженно заворчало, извернулось, и барон отлетел в сторону, сбитый хвостом. Шпага осталась торчать у твари в загривке, вроде как совершенно не мешая проклятому слизняку. Подумаешь, локоть острой железки в башке, плевое дело. Рух рубанул что было сил и рассек тварюгу почти пополам. Сашка ворочался в траве и что-то орал. Из-под бахромы черных жгутов виднелась неестественно вывернутая рука Илецкой. Бучила ударил еще и еще, лезвие с легкостью входило в студенистую плоть, оставляя широкие, мерзко хлюпающие мокрые раны. Слизень забился, заворочался, издал протяжный тоскливый вой и упал. Щупальца под брюхом извивались и сплетались в клубки, снизу торчала фиолетовая, пульсирующая кишка, соединившая тварь и погибшую ведьму.

Бучила ударил, мерзкая кишка лопнула, выплеснув липкую слизь и какие-то полупрозрачные, округлой формы комки.

— Ольга! — заорал он, пытаясь отпихнуть тяжеленную склизкую тушу. — Барон, сука, хватит лежать!

Сашка охнул и, кривясь от боли, бросился помогать. Вдвоем отвалили жирную тварь и увидели Ольгу — окровавленную, смятую, бледную. Рух упал на колени, не зная, что делать. Запаниковал, схватился за обрубок мерзкой кишки, попытался выдернуть, но та намертво присосалась к боку колдуньи. Под пальцами чавкнуло, брызнула зеленоватая, гнойная жижа.

— Живая? — выдохнул Сашка.

— А я почем знаю? — огрызнулся Бучила и припал к Ольгиной груди, пытаясь услышать дыхание. Дыхания не было.

Вокруг затопали люди, послышались голоса.

— А ну, отойди! — Руха бесцеремонно дернули за плечо. Хотел отмахнуться, да вовремя увидел рябую рожу лекаря Осипа.

— Отойди, говорю, — повторил Осип. — Не мешай.

Рух послушно уступил место знающему человеку, лекарь тут же захлопотал над колдуньей, что-то недовольно бурча. Вокруг мелькали знакомые лица Лесной стражи. Вдалеке грохнул выстрел, рядом зычно орал Захар, собирая своих. Бучилу захлестывала горячая, лютая ненависть, вскипевшая кровь гулко билась в висках. Он машинально подхватил оброненный тесак и устремился к холму с развалинами деревни, туда, где еще, казалось, сновали туши многолапых тварюг. Хотелось одного — убивать. В спину кричали, но он не слышал, меряя длинными шагами заросшее поле.

К величайшему сожалению, убивать оказалось практически некого. Лихая и дурацкая атака Лесной стражи, с приданными студенто-вурдалачьими эскадронами, оттянула всех тварей на себя. У подножия холма валялось множество страхолюдин и копошился и шипел по-змеиному раненый слизень, брызгал зеленой жижей из рассеченного бока, неуклюже заваливался в бурьян и снова силился встать.

Рух мимоходом секанул чудище по отвратительной слюнявой морде и полез наверх, хватаясь за торчащие из земли остатки сгнившего частокола. Баррикада, наспех сооруженная защитниками, не выдержала напора и рассыпалась, повсюду валялись тела людей и чудовищ, пахло свежепролитой кровью, и ее сладкий, железистый вкус приятно лип на губах. Земля была усыпана трупами людей и чудовищ. У развалин ближайшей избы стоял, покачиваясь, черноволосый измотанный боем смугловатый мужик в измятой кирасе и машинально, еле поднимая руку, рубил саблей издохшего слизня. Удары выходили слабые, и клинок по большей части скользил по отвратительной туше. Горбоносое лицо показалось странно знакомым…

— Все, довольно, этот уже не опасен! — крикнул издали Рух, привлекая внимание. — Охолони, дядя, тут Лесная стража!

Мужик замер, словно вырвавшись из забытья, безумные глаза уставились на Бучилу. Сейчас на шею кинется, будет благодарить, деньги в карманы совать… Мужик что-то прошептал, но слов было не разобрать. В следующее мгновение выживший резко вытянул руку с невесть откуда взявшимся пистолем, и хлестко ударил выстрел. Бучила и ахнуть не успел, по ощущению удар пули в грудь был, как если с разбегу столкнуться с кирпичной стеной. Он едва устоял на ногах и удивленно скосил глаза, увидев, как из прорехи в кафтане медленными толчками выплескивает белесая упыриная кровь. Боли не было. Странное, кстати, дело. Телесных мук вурдалак не испытывает, а душевных сколько угодно. Лучше б, сука, наоборот…

— Ты идиот, что ли, местный? — громко удивился Бучила. От незапланированного Господом куска свинца в середине груди ноги подкосились и его замутило. Ничего смертельного, но и приятного мало… — Отбой тревоги, говорю! Слышишь меня?

Незнакомец, еще, видать, не отошедший от боевой горячки, удивленно перевел взгляд с Руха на пистоль, покачал головой, и оружие шмякнулось в грязь.

— Я тя не трону, дурила! Кому ты на хер нужен? — миролюбиво крикнул Бучила, сделал пару осторожных шагов и резко остановился. Мужик выхватил откуда-то еще один пистоль. Да сколько у него такого добра? Рух сдавленно выругался, подыскивая ближайшее укрытие. Незнакомец выкрикнул что-то неразборчивое, на прежде неслыханном гортанном наречии, приладил дуло под подбородок и нажал на спуск, превратив свою дурную башку в облако крови, перемолотых мозгов и осколков кости.

— А, ну тоже неплохой вариант, — хмыкнул Бучила и с опаской двинулся к сучащему ножками трупу. Наткнуться на прочих обитателей уютной деревеньки очень уж не хотелось. Определенно тут совершенно не рады гостям… Белесая сукровица продолжала сочиться из раны, в ногах появилась противная слабость, мысли начали путаться. Даже для вурдалака каждое ранение имеет неприятные последствия. От такой вот невинной огнестрельной дырки можно запросто выпасть из жизни на несколько дней, пока пуля не выйдет, и рана не зарастет, оставив очередной шрам в напоминание о собственной дурости. Если, конечно, лекарство особое не принять…

Рух добрался до безумного самоубивцы и удивленно присвистнул. Ну точно дурак, даже нормально застрелиться не смог. У бедолаги то ли опыта не хватило, то ли рука дрогнула в последний момент, но пуля вошла под левую скулу и вышла где-то в загривке, выломав наружу шейные позвонки. К безмерному удивлению, он был еще жив, хрипя и надувая багровые пузыри. Правый глаз дико вращался, левый вытек на щеку склизким комком.

— Вот стоило оно того? — Рух воровато огляделся, присел на корточки, приоткрыл пасть и вцепился клыками в мягкую шею. Жила лопнула, и он захлебнулся потоком горячей крови, чувствуя, как возвращается сила, появляется ощущение полета и голову захлестывает опьяняющий хмель. Мужик дернулся и обмяк, а Бучила никак не мог оторваться, жадно лакая горячую, сладкую кровь. Тут главное не переборщить. Мера нужна во всем, иначе Алая ярость застит глаза и такого можно наворотить…

— Перекусываешь, упырь? — спросил насмешливый голос. — Приятного аппетита.

Рух с трудом оторвался от жертвы и увидел стоящего неподалеку погано ухмыляющегося Безноса. За лейтенантом толпились егеря. У большинства на рожах отвращение и страх. Что ж, это и к лучшему, пущай боятся, помнят, кто он такой есть.

— Этот паскуденыш в меня стрелял, — наябедничал Рух и в доказательство продемонстрировал дырку в почти новом, сменившем от силы трех хозяев, кафтане. — А потом, видать, устыдился содеянного и башку пустую сам себе прострелил. А я избавляю от мук. — Он со смаком утер лицо рукавом и закрыл страшную пасть.

— Да кушай, кушай себе на здоровье. — Захар утробно сглотнул. — А тварищи где? Мы тут спасать подоспели тебя, а то убежал, как в жопу ужаленный.

— Кончились бляди. — Рух поднялся. — Мне не досталось. Но и защитники сего славного форта тоже закончились. Этот вроде последний. — Он пихнул самострельщика носком сапога и только сейчас заметил неприятную вещь. Мужик был бос, торчащие ступни распухли, надулись черными узлами, проросшими вяло шевелящимися побегами, похожими на тоненьких червяков. Этого только еще не хватало. Вообще здорово. Настоящий подарок профессору Вересаеву. Можно смело браться за написание научного труда «Влияние крови пораженного Черным ветром на торопливого и обделенного умишком вурдалака». Вот угораздило… Очередное подтверждение старой пословицы «Поспешишь — людей насмешишь». Надо было сначала посмотреть, кого жрешь. Черт, никому нельзя доверять, что за времена на дворе? Захотелось сблевать, да только вурдалачий организм не приучен обратно вкусности отдавать…

— Фу, как ты мог? — скривился Захар. — Близко ко мне больше не подходи.

— Ничего мне не будет, — не особо уверенно отозвался Рух. — Я вас всех вместе взятых переживу. Подумаешь, недоглядел, с кем не бывает?

— Вечно с тобой неприятности, — отмахнулся Захар. — А строишь из себя невесть что.

Ответить Рух не успел. К ним вразвалочку подошел Чекан и доложил:

— Одни мертвяки. Пяток тварюг, а людей насчитали четырнадцать душ. Все Гниловеем побитые, но не так чтобы сильно. Обыскать бы, да наши брезгуют.

— Он обыщет. — Захар ткнул пальцем в Руха. — Все одно опаскудился, хуже не будет.

— Хер с тобой, обыщу, — обреченно вздохнул Рух и прислушался, уловив тихий, едва различимый звук.

— Ты чего? — удивился Захар.

— Стонет кто-то. — Бучила направился к развалинам избы, откуда доносился звук. Крыша упала вовнутрь, стены осели, но постройка выглядела достаточно крепкой, хоть и вдобавок изрядно побитая Гниловеем. Бревна покрывала масляная, воняющая падалью, черная слизь с мириадами извивающихся нитей, увенчанных капельками мутной росы. На глазах у Руха подлетевшая муха намертво приклеилась к капелькам, слизь дрогнула и выпустила ком жгутиков, утащивших несчастную муху с собой. От мысли, что подобное непотребство прямо сейчас прорастает у него в животе, стало совсем неуютно.

Бучила бочком протиснулся в кособокую дверь, стараясь ни в коем разе не вляпаться в противную слизь. Внутри было светло и красиво — гниль, рухнувшие стропила и расплывшаяся печь из обмазанных глиной камней. Пол провалился, обнажая дыру в подвальное нутро, заботливо прикрытую бревнами и досками, присыпанными землей. Снова донесся протяжный стон.

— Кто это там? — вполголоса спросил забравшийся следом Захар.

— Я на провидца разве похож? — окрысился Рух и соскользнул в дыру, готовый абсолютно ко всему. Внутри царил дымчатый полумрак, пахло плесенью и грибами, валялись разбросанные одеяла, седла, дорожные мешки, одежда, обувь, части доспехов и окровавленные бинты. По всему, защитники деревни здесь ночевали, причем, может, и несколько ночей. Совсем рядом, чуть в стороне от отвесно падающих солнечных лучей, на подстилке из шатрового полотна лежал голый, страшно обезображенный человек. Левая сторона тела превратилась в оплывшую, ноздреватую кашу, в бесчисленных дырах которой при каждом слабом вдохе булькала гнойная жижа, а под рукой, на боку, набухала огромная, с два кулака, опухоль, с открывающимся, безгубым, усеянным мелкими острыми зубками ртом.

— Срань Господня, — Рух инстинктивно поднял пистоль.

Несчастный оборвал стон и повернулся вполоборота на голос. Лицо было будто сварено в крутом кипятке, кожа обвисла лохмотьями, левый глаз скрыл пульсирующий нарост, правый затянула мутная пленка, нос провалился внутрь, рот съехал на сторону. Гниловей постарался на славу, слепив ужаснейшую игрушку из всех прежде виденных.

— Погоди, не стреляй, — остановил Захар. — Этот последний, вдруг скажет чего. Эй, человече, слышишь меня? Тут Лесная стража и новгородская власть.

— Нов… новгород… ская… — прохрипел человек и закашлялся, выплевывая черные сгустки на грудь. — От… откуда?

— Вспышку в небе увидели и приперлись смотреть, — пояснил Рух. — Потому что дураки.

— У-уходите, — выдохнул искаженный. — З-здесь опасно…

— Да ладно, а мы и не заметили! — удивился Бучила. — Бросай шутить, дядя, какая опасность? Зайчишки прыгают, пташки поют, девки голышом в озере плещутся. Опасно, видишь ли, здесь. А еще вода мокрая, а если в носу долго ковырять, кровь непременно пойдет. Я таких пророчеств по сто на дню могу выдавать. Ты сам кто будешь и тут за каким чертом взялся?

— Ч-чертом, да, чертом, — неожиданно согласился незнакомец. — М-мы совершили ошибку. Ужасную ошибку. Подписали договор с Сатаной. Бог не простит, не простит…

— Значит, мы с тобой наравне, — усмехнулся Рух.

— Н-нет, не наравне, — незнакомец жутко коверкал слова, речь давалась ему с огромным трудом, перемежаемая приступами кровавого кашля. — Мой грех не отмолить… Но я был должен, должен, у меня был приказ…

— Приказ? — напрягся Захар.

— Д-доставить колдунов. Об-обеспечить условия для работы. В случае успеха — зачистить. Успех, успех… Не успел зачистить. Не смог. Эта дрянь достала нас… — Человек рассмеялся. — Я расплатился за свои грехи, расплатился сполна. Гляньте на меня…

— Да ничего страшного, симпатичный ты даже, — утешил Бучила. — Видали и похлеще уродов. Доставим в лекарню, там тебя подлатают, херню эту соскрябают, как новенький побежишь. Ты только нам все-все в подробностях расскажи.

— Расскажу, расскажу, — зачастил человек. — Одно условие, только одно… — Он правой, неповрежденной рукой сорвал с шеи крест и протянул Руху. — Обещай, что жене отдашь. Наталья Кондаурова, в Новгороде живет, Знаменская улица, шестой дом, седьмая квартира на втором этаже. Ничего не говори ей, ничего… Скажи, отмучился раб божий Михаил.

— Обещаю. — Рух осторожно принял распятие.

— Не говори ей, как я подох. — Человек с неожиданной силой вцепился в рукав. — Пусть не знает, не знает… Ей бумагу принесут, там будет написано: «геройски погиб», или «пропал без вести», или еще какое дерьмо наплетут, там придумывать мастаки… Суки, ненавижу… Лучше брехня, чем правда, правда никому не нужна… Только не говори ей, не говори…

— Не скажу, — кивнул Рух. — А теперь давай к делу и поскорей.

— Я должен был доставить колдунов. И я доставил, Бог свидетель тому… Господи, сколько смертей… Они открыли, никто не верил, но они открыли… Это оружие, оружие… Кровь у меня на руках… Я заслужил, заслужил…

Обезображенный мужик подавился кашлем, согнулся в дугу, дернулся и застыл. Единственный мутный глаз уставился в пустоту.

— Эй-эй, не смей подыхать! — взвился Рух. — Слышишь меня?

— Не слышит, отмучился, — сказал Захар. — Поганая смерть.

— И не рассказал ничего.

— И не рассказал, — согласился Захар. — Приказ, колдуны, оружие, жена… Похоже на бред. Когда Гниловеем суродует, и не такое будешь плести.

— Ага, а мне теперь крест тащить, — пожаловался Рух. — Мало, что ли, проблем? Может, Захарушка, ты?

— Э, не, и не выдумывай. — Лейтенант отшатнулся от протянутого креста. — Ты согласился, и забота, значит, твоя, я тут вообще ни при чем.

И полез из ямины, стариковски кряхтя и осыпая песок. Рух вздохнул, намереваясь выбросить крестик, потом одумался и убрал в карман. Нарушить волю умирающего — плохая примета. Хотя, казалось бы, куда уже хуже? Он отсек покойнику уродливую башку и выскочил следом, почему-то не испытывая желания оставаться пускай и с безопасным, но все ж мертвецом.

— Захар!

— Ну чего? — сотник замер в дверях сгнившей избы. — Не понесу я креста, не проси.

— Да я не о том, — поморщился Рух. — По кой черт они в яме ночевали?

— Откуда я знаю? — развел руками Захар. — Может, любили в ямах сидеть.

— А ты бы стал ночевать в бывшем подполе, под разрушенной избой?

— Не, я не такой дурак, — мотнул головой Безнос. — Все на соплях, завалит в любое мгновение, и откопаешься лет через сто.

— То-то и оно, — дьяволом улыбнулся Рух. — А они залезли, как миленькие, хоть и шатры у них были, да еще вдобавок дыру залатали и землицей присыпали. Смекаешь?

— Не смекаю, — отмахнулся Захар. — Хотя стой. Да ну на хер. Хочешь сказать, они от Гниловея здесь прятались?

— Умен ты для сотника, — восхитился Рух. — С такой светлой башкой будешь генералом, точно тебе говорю. Эти странные ребятишки сныкались в уютном подвале от Гниловея, правда, судя по их интересному виду, не очень-то помогло.

— Не вяжется. — Захар перевел взгляд с Руха на подполье и обратно. — Откуда угадали про Гниловей? Он всегда внезапно приходит.

— Ну ты же почти генерал, Захар. Не разочаровывай меня, думай, думай…

— Да нет, не может этого быть, — фыркнул Безнос. — Хочешь сказать, они знали про ветер?

— А как еще иначе объяснить это говно? — вздернул бровь Рух. — Случайное совпадение? Хер там бывал.

— Да не может такого быть, — взвился Захар. — Вот скажи, откуда они могли знать?

— Понятия не имею, — пожал плечами Бучила. — Бабушка нашептала, озарение снизошло, или голубь весточку в клюве принес. Факт остается фактом. То, что ты не хочешь поверить, ничего не меняет.

— Невозможно.

— Ну упирайся дальше, как тот осел из библейской притчи.

— Сам ты осел.

— А я и не отрицаю. — Рух вышел из избы под покрытое трещинами алое небо. — Но, как ни крути, они знали и готовились. Блядских загадок все больше и больше.

Над телом самоубившегося мужика стоял с задумчивым видом Чекан. Увидев Бучилу и Захара, кивнул на мертвяка и сказал:

— А я его знаю.

— Мне че-то тоже рожа знакомой показалась, — согласился Рух. — Вроде видел, а где — не припомню.

— Дожили, знакомцев уже разглядели, — фыркнул Захар. — У него полбашки нет, чего вы придумали? — И тут же осекся. — Еб твою мать…

— Ага, — довольно осклабился Чекан. — Один из наемничков, которые в Щукино барагозили, а потом Алешку-почтаря прирезали.

— Насчет Алешки вилами по воде, — возразил Рух. — Его кинжал у Локгалана нашли. А в остальном верно. То самое рыло, и не удивлюсь, если тут еще знакомые есть. Прикажи своим вещи покойников обыскать, а я телами займусь.

И он пошел обыскивать трупы разной степени побитости слизняками и Гниловеем. Насмотрелся всякого — искривленных, приросших к туловищам рук, опухолей и наростов, различной степени мерзости, оторванных голов и выпущенных кишок. Один из мертвецов снова показался смутно знакомым, с приметными смоляными, жесткими, словно стружка, кудрями, но точно определить было сложно, голодный слизень отожрал бедолаге лицо. В итоге Бучила вывалил перед Захаром охапку ценных трофеев: расчесок, щеток, кремней, кошельков, складных ножей и всякого прочего хлама, и, напустив на себя вид раскрывшего крайне запутанное преступление сыщика, сказал:

— Чудны и неизъяснимы, дела Господа нашего. Вот на это глянь. — Он вытряс на ладонь деньги из трофейного кошелька.

— Ну медь, серебришка немного, экая невидаль, — пожал плечами Безнос и тут же напрягся, аки сторожевой пес. — Так, а это чего?

Он выудил из кучи мелочевки монету с хищным двуглавым орлом на реверсе.

— Рубль?

— Он самый, — покивал Рух. — Настоящий московский рубль. А еще полуполтинники, полтинники и копеек без счета. Вроде ничего необычного, но в кошелях московских денег больше, чем новгородских.

— Подозрительно, — согласился Захар. — У нас расчет в московитских деньгах не ведут. Закон по этой части строг.

— Вот и я говорю, — поддакнул Рух. — Если только они в Россию хотели утечь, да не успели. Предположение глупое, но других нет.

— Мои орлы, может, нарыли чего. Чекан! Чекан! — заблажил Безнос. — Закончили, нет?

— Закончили, господин лейтенант, — к ним подошел чем-то чавкающий Чекан. — Мяса вяленого сыскали целый мешок, воняет гадостно, но с голодухи сойдет. Вернее, три мешка, но два Гнилухой побиты, и какая-то пакость в них завелась. Упырю можно скормить, ему все одно.

— Себе скорми, морда, — оскорбился Бучила.

— Для тебя сберегу, потом еще будешь просить, — хохотнул Чекан. — В остальном по сумкам все как у людей — одежа, мыльно-рыльные, порох, припасы. Из приметного только вот это. — Он всучил командиру кипу бумаг.

Захар зашелестел страницами, нахмурился еще больше, передал Руху одну из бумаг и сказал:

— Вот тебе и рубли.

Бучила принял бумагу крайне официального вида, с печатью и подписями, и быстро пробежался глазами по убористым строчкам. В животе остро кольнуло. У него в руках была подорожная, выданная таможней города Торжка двадцать первого мая сего года, на право въезда из Русского царства и свободного передвижения по хранимой Богом Новгородской республике сроком на три месяца, на имя купца Степана Буркова, и с ним три телеги товара и охраны двадцать семь человек.

— Каково, а? — спросил довольный произведенным впечатлением Захар. — Все концы к московитам ведут, как ни крути. Въехала эта шобла оттуда и давай тут воду мутить. Ха, купцы. Видал я таких купцов. На три телеги столько охраны.

— А я знал, жопой чуял. — Чекан сплюнул нитку мяса, завязшую в зубах. — Без московитов драных не обошлось. Тут еще пачпорта. И тоже московские.

— Насчет купцов крайне сомнительно, — согласился Бучила. — Будто торгашей хлебом не корми, дай забраться в самую глушь, где ни людей, ни дорог. И согласен, охраны многовато для трех телег. Золото разве везли?

— А это надо будет опосля у придурков с торжковской таможни спросить, — ощерился Захар. — Должны были груз осмотреть, но к гадалке не ходи, получили в потные лапки по паре грошей и без препятствий впустили. Бесово семя. Ручонки лично отрублю, тварям.

— Злой ты, — поежился Рух.

— Будешь тут злой. Московитские агенты шастают как у себя дома, а я подбираю хвосты, — отмахнулся Захар. — Че они задумали, суки?

— Я бы не торопился с выводами, — осторожно сказал Рух. — Будь ты московитским агентом, так же бы в открытую въехал, бумаги, уличающие хранил, пачпорта и рублей полные кошели? У нас, конечно, в моде разговоры, дескать, московиты все сплошняком дураки, но не до такой же степени?

— А я почем знаю? — Захар немножко убавил пыл. — Чужая душа потемки. Но ты же любишь факты? Фактики всякие. Вот это они и есть: прибыли из Московии, прикинулись купцами, шастали возле Щукино, а потом вдруг оказались, где оказаться никак не могли. И при этом, ты сам сказал, знали про Гниловей. И чего теперь думать?

— Да не знаю я. — Рух отвлекся на суету и шум и увидел Осипа Плясца в окружении сотоварищей. — Так, все, некогда мне.

— Куда? — вскинулся Захар.

Бучила отмахнулся, вихрем подлетел к Осипу, сцапал опешившего лекаря за грудки и прохрипел прямо в лицо:

— Ну как она, как? Жива?

— Господи, напугал, — выдохнул Осип и тут же успокоил: — Жива барыня, жива. Досталось ей крепко — ребра поломаны и правая рука в трех местах. А еще паскуда эта страшная… — он смешался. — Чудище проклятое барыне бок прокололо хоботом, так и не вырвать было, пришлось вырезать. А на конце шип костяной и зубчиков тьма, вцепляется насмерть. Без сознания барыня, в себя не приходила ишшо. Оно и к лучшему, отдохнуть ей надо. В карету к профессору ее положили, когда очнется, конопляного масла налью.

— Спасибо, братец! — Рух от переизбытка нахлынувших чувств обнял лекаря.

— Да я чего, — смутился Осип. — Хучь и ведьма, а все ж человек. А тварищ как пожгла? Залюбуешься. Без нее хлебнули бы говнеца.

Бучила выпустил лекаря и облегченно вздохнул. От мысли, что Ольга жива, несказанно потеплело на грешной душе. Вот ведь бывает: вредная стерва, колючая, словно сучий шиповник, в обращении противная, а переживал, как за себя. Почему? Да хрен его знает, чем-то взяла, и не то чтоб как баба, а просто чем-то расположила к себе. Чарами колдовскими, видать. Или Заступино единение знаменитое, когда всякий Заступа другому истинный брат. Хотя это точно мимо, нет никого подлей и зловредней, чем двое оказавшихся рядом Заступ.

Послышались крики и громкая речь, через остатки баррикады полезли студенты, окружившие оживленно жестикулирующего профессора Вересаева. На лице Франца Ильича читался ничем не прикрытый восторг. О, кому война, кому мать родна.

— Есть поводы для веселья, господин профессор? — с подозрением спросил Рух.

— Ох есть, сударь мой вурдалак, ох есть! — Вересаев промокнул раскрасневшееся лицо кружевным платком и тут же смутился. — Ну то есть для вас нет, а для меня есть. Для науки! Для науки! Видите, видите? — Он подскочил к дохлому слизню и указал тростью на склизкий бок. — У меня не хватает слов. Восторг, какой восторг.

— Ну расцелуй его, — посоветовал Рух.

— Вы не понимаете, дорогой мой Заступа. — Вересаев замахал руками. — Этого существа не может существовать! Простите за каламбур. Не может!

— Как же не может, вот он, падла, — подошедший Захар наградил тварищу пинком. Слизень заколебался куском мерзкого зеленого студня. — Существует и хотело живьем нас сожрать. И еще куча таких.

— В том и дело, господин сотник! — взвился профессор. — Их не может быть, но они есть! Вид совершенно несвойственный нашей фауне. Да, на загрязненных Погибелью землях по сию пору, и не так чтобы редко, зарождаются самые невообразимые существа, но они всегда единичны, часто нежизнеспособны и не способны к биологической репродукции.

— К чему? — переспросил переставший жевать Чекан.

— Трахаться не могут, — пояснил Рух, известный знаток всяких наук. — Не то что мамка с папкой твои.

— Мамка с папкой мастера были на такие дела, — хохотнул Чекан. — Я восьмой по счету у них.

— Отставить балаган, — прервал Захар. — Продолжайте, профессор.

— Ага, продолжаю. — Вересаев поглубже вдохнул. — О чем это я? Ах да, Погибель и поныне рождает чудовищ, но они не оказывают ни малейшего влияния на природу. Максимум, такое ммм… животное встраивается в существующие пищевые цепочки на неопределенный срок. Обычно совсем незначительный, ибо, как я уже говорил, подобные экземпляры маложизнеспособны. Дай бог памяти, но у нас в год от силы регистрируют один-два случая появления таких существ. На самом деле число кратно больше, но на столь огромной и дикой территории обнаружить их попросту не представляется возможным. Описан случай, когда подобная тварь появилась в лесах неподалеку от Пскова, и мавки и чудь приносили ей жертвы, пока местный священник не забил тревогу…

— Ближе к делу, профессор, — попросил Рух.

— Да-да, конечно, сию минуту. — Франц Ильич немножко успокоился. — К чему это я? А к тому, что описанный выше случай тут никак не подходит. Существ много, и они явно отличаются размерами и окраской, что с огромной вероятностью говорит о разных поколениях. И они совершенно нетипичны для наших мест. И по стечению обстоятельств появились непосредственно после Черного ветра. И я, господа, ответственно заявляю — это инвазии, абсолютно чуждые нашему миру виды, и мы с вами стали свидетелями Нарыва.

В обрушившейся тишине было слышно, как ползет капелька пота по скуле Чекана, как машет крылышками яркая бабочка, перепархивающая с цветка на цветок, и как отваливаются челюсти у егерей. У стоящего рядом Захара дернулась щека, и он нарушил молчание:

— Ну на хер, не может этого быть.

— Еще как может, — утешил Бучила. — В действии главнейший житейский закон — закон подлости. Если может случиться нечто невообразимо паскудное, оно обязательно случится. Я вот чего-то подобного ждал. Нарыв еще пустяки. Думал, вообще Антихрист придет.

— Вот вообще не до смеха, — нахмурился Безнос.

— Это да, — согласился Рух. — Не к добру зубоскальство мое. Когда про Нарыв слышу, сам не свой становлюсь.

Смешного и правда было мало. Вообще, на самом деле не было ничего. На долгом Руховом веку эту гадость он еще не встречал и встречать не хотел. Нарыв штука куда поганее Гниловея. Но редкая, и на том Господу Богу спасибо, а то будто мало дерьма на миру.

— Может-может, — подтвердил профессор Вересаев. — Это со всей определенностью Нарыв, или, как принято в науке, Eripius foramen — Дыра исторгающая, очередной феномен, оставленный Погибелью. В совершенно непредсказуемом месте ткань мироздания неожиданно прорывается, и из образовавшейся прорехи может появиться все что угодно — поток морской воды с невиданной рыбой, дождь из чуждых животных, парящие острова, снег посреди лета, тучи пепла и даже жидкий огонь. И весьма часто появляются чудовищные создания. — Он указал на дохлого слизня. — И мне несказанно повезло первым открыть этот вид. Я назову его Limax daemonium!

— Вы ведь ненормальный, — ахнул Бучила. — Вас, господин ученый, надо в лекарне для душевнобольных ледяной водой и колотушкой по затылку лечить.

— Конечно, ненормальный, он же профессор, — согласился Захар. — От науки завсегда сходят с ума. Ибо всякая наука от Сатаны.

— Простите, господа, простите. — Вересаев умоляюще сложил руки. — Меня переполняют эмоции. Я всю жизнь хотел увидеть Нарыв, и это сбылось! Не могу поверить, не могу, Господи… у меня нет слов… — Профессор неожиданно разрыдался.

— Старик — виднейший специалист по Нарывам в нашенском университете, — пояснил барон Краевский. — Да и в Европе в тройку входит. Хотя их всего трое, наверное, мало какому дураку приходит в голову по блядским Нарывам работу вести. Лет пять назад у него даже книжка вышла, дай бог памяти… название заковыристое такое… Хорошая книжка, мы ей как-то зимой растопили камин…

— «Теория пробоев как обоснование вероятности появления Исторгающих дыр», — простонал профессор. — Труд всей моей жизни. В камин… Хотя чего уж теперь… Вы понимаете, господа, понимаете? Я был прав, абсолютно прав! Ох и утрется теперь профессор Шварцольд, выскочка, хам и шут. Еще потешался надо мной, как же. Выкусишь теперь, сукин сын! Моя гипотеза подтверждается! Черный ветер, магическое возмущение и инвазии как признаки случившегося Нарыва. Боже мой, боже мой… Это немыслимо.

— Ну и какой план? — обреченно спросил Рух у Захара.

— А никакого, — честно признался Безнос. — До места, где полыхнуло, рукой подать. Айда поглядим…