Грядущая тьма

Глава 12 Нарыв

Рух в приятной компании Захара, Чекана, профессора Вересаева и еще двух егерей лежал на брюхе в раскисшем, нестерпимо разящем тухлятиной, исковерканном Гниловеем березняке и потихоньку охреневал. Таинственная ночная вспышка вывалила лес в радиусе полуверсты, образовав почти ровную окружность, усеянную каменными обломками и заваленную буреломом вперемешку с жидкой грязью и пеплом. И в этом черно-сером, нездоровом, гниющем пятне кипела мерзкая, противоестественная, противная Богу и человеку жизнь. Ну или жуткая пародия на нее, словно рожденная в воспаленном сознании отъявленного безумца. Множество знакомых уже слизняков, самых разных размеров, стрекотали, копошились, дрались, смердели и спаривались, свиваясь в уродливые комки. До ближайших было от силы сорок саженей. Дохлые, полуживые, живые и издыхающие вперемешку. Живые жрали мертвых и умирающих, выхватывая круглыми пастями здоровенные слизистые куски. Время от времени твари сбивались в стаи по паре десятков рыл, ручейками утекали в лес и возвращались обратно, притаскивая падаль, обезображенную Черным ветром. Трупы, ясное дело, трахали и съедали в случайном порядке. А еще среди слизней затесалось десятка полтора обычных на вид животин — олени, лоси и несколько кабанов. Животные бесцельно слонялись по поляне и убегать не спешили, будто находясь под действием дурмана или приворотного колдовства.

В самом центре выжженной Гниловеем поляны ворочалась с боку на бок огромная, безлапая, раза в четыре крупнее прочих, страшная тварь, больше похожая на надувшийся кожаный мешок. Чудище содрогалось в конвульсиях и тяжело крутило уродской башкой, прочие слизняки увивались вокруг, привлеченные гнойной жижей, обильно сочащейся из многочисленных пор в туше огромной зверюги. Они пихались, кусались, рвали друг друга зубами, визжали и припадали пастями к густой зеленоватой бурде. Самые ловкие забирались верхом, совокуплялись с тварью и падали наземь, суча тонкими лапами. Из-под брюха отвратительного кожаного мешка выползала длинная, изгибающаяся кишка и втыкалась счастливцу в бок или в спину. Одновременно на привязи у твари находились с десяток дергающихся марионеток. Спустя несколько минут кишка отпадала, и слизень отползал, нетвердо держась на ногах, а на его место уже стремились еще и еще. От поганого зрелища к горлу подступал кислый рвотный комок.

— Срань Господня, — снова прошептал расположившийся рядом Захар. — Не, ну это уже перебор, я много какого насмотрелся по службе дерьма, но чтобы так…

— Миленько. — Рух шумно сглотнул. — Помнишь, я обещался уйти? Вот теперь точно пора. Сколько их тут, сотен пять?

— Да поменьше, — возразил Безнос. — Рыл двести, скорее всего, только нам от этого не легче совсем. А вы чего притихли, профессор?

— Что? Вы меня? — Вересаев вышел из ступора, в который впал, едва они расположились в березняке. Сначала хотели не брать в разведку его, но Франц Ильич умолял слезно, да и кто бы смог оценить обстановку лучше него?

— Вас, конечно, — подтвердил Захар. — Других профессоров че-то тут нет.

— Это удивительно, удивительно, — горячо зашептал Вересаев. — Немыслимо. Настолько редкое зрелище, и мне повезло… Нам повезло. Это несомненный Нарыв. Наука понятия не имеет, как они образуются. Это как… как… — он на мгновение задумался. — Не знаю, как объяснить…

— Как дуракам, — любезно подсказал Рух.

— Дуракам, да. — Профессор виновато улыбнулся. — Считается, что наш мир соприкасается со множеством других, и порой, под действием неясных причин, в ином мире образуется своеобразный пузырь, захватывающий местный ландшафт, флору и фауну. Потом этот пузырь перетекает в соседний мир и лопается, выплескивая содержимое, что сопровождается Гниловеем и магической вспышкой. Чаще всего все содержимое погибает, но, как мы можем убедиться воочию, не всегда. Я до сих пор не могу поверить. Сколько бесценного научного материала!

— На кой хрен вам этот материал, если мы все умрем? — фыркнул Бучила. — Эти милые зверушки довольно злобные, как мне показалось. Может, и ошибаюсь, но предчувствия у меня крайне паршивые. Я, конечно, не шибко образованием наделен, но сдается мне, блядям этим потребуется уйма жратвы, и тут поблизости настоящая, мать ее, скатерть-самобранка раскинута — Вышний Волочек называется. Сколько там народу, тыщ десять? Как раз хватит перекусить, а дальше Бологое, Окуловка, Крестцы и на Новгород прямая дорога.

— Думаешь, на столицу пойдут? — закусил губу Захар.

— А куда еще? Можно к московитам, но до Твери восемьдесят верст пустых лесов и болот, а в сторону Новгорода село на селе. Тварищи, по всему заметно, не особо мозговитые, ну навроде нас с тобой, а оттого так же скумекают. Посидят-посидят в пятне своем и отправятся куда посытней, уже сейчас по окрестностям шарятся, скоро поймут, что тут ловить нечего. Ты глянь, как плодятся. Еб твою мать…

На ближнем краю поляны один из слизней вдруг замер, сделал пару нетвердых шагов и упал, выставив белесое раздутое пузо. Бока пошли ходуном, и тварь лопнула, излив кучу мерзкой жижи, в которой бились и извивались десятки зародышей. Вяло копошащийся неподалеку слизень подковылял к месту удачных родов, опустил рожу в жижу и принялся всасывать несчастных детей. Личинки расползались по сторонам, спеша укрыться среди камней, торчащих коряг и поваленных деревин. Чудо рождения вызвало цепную реакцию, следом за первой счастливой матерью опросталась аппетитно подъедающая чужое потомство тварь, а следом сразу еще с пяток, а может, и больше. Огромный облезлый лось, замерший неподалеку, издал протяжный стон и упал на передние колени. Шкура на брюхе треснула, и под копыта с хлюпаньем выпал ком слизи, переваренных внутренностей и пищащих личинок.

— А здорово придумано, — нервно хихикнул лежащий слева Чекан. — Родила баба, и можно новую искать.

— Удивительные существа, — ахнул профессор. — Уникальные. Я не совсем уверен, но, видимо, то огромное существо, назовем его Маткой, оплодотворяет самок, и потомство развивается внутри них, пока не приходит время рождения. Мать умирает, давая жизнь своим детям. Это ужасно и великолепно одновременно.

— Вот, бери пример с ученого человека, — сказал Рух Захару. — Завидую способности находить всякое хорошее в самом отборном говне. Сколько каждая родила? Десятка полтора-два? Половину сожрут, треть сама помрет, а все одно завтра вместо двух сотен их будет пять, а послезавтра тысяча. Тут надо артиллерии стволов сорок и крупной картечью все заливать, пока земля железо обратно отдавать не начнет. Профессор, каков шанс, что твари расплодятся в неимоверных количествах?

— Поведение инвазиев непредсказуемо, — зашептал Вересаев. — К примеру, возьмем недавние зафиксированные наукой Нарывы: в 1671-м Дыра исторгающая открылась в лесах к северу от Владимира в Русском царстве, выплеснув около полутора тысяч существ, которые благополучно издохли в течение суток. И обратный пример — недавний Нарыв в Швеции изверг множество инвазиев, которые прекрасно себя чувствовали в наших условиях и опустошили земли до самого Стокгольма.

— Ага, то есть как повезет, — подвел итог Рух. — Зная нашу невиданную удачливость, нам, конечно, не повезет.

— И обратите внимание, — сказал Вересаев. — Несчастный лось тоже оказался заражен. И, думаю, все прочие животные на поляне тоже. Никогда такого не видел, по всей видимости, инвазии вводят потомство в любые достаточно крупные живые организмы, где оно преспокойным образом развивается, пожирая носителя изнутри. А это говорит об одном — инвазии ищут любые пути увеличения рождаемости. Поголовья, если изволите.

— Я давно предупреждал — надо сваливать и поскорей, — пробурчал Рух.

— Видать, так, — согласился Захар. — Сука, а поначалу дело плевым казалось. Давайте-ка потихонечку отступать. Вернемся в лагерь, порешаем, что делать.

— Было бы что решать, — фыркнул Бучила.

— Пожалуйста, еще минуточку, — взмолился Вересаев. — Мне надо, я не могу…

— Перед смертью не надышитесь, — Рух потянул его за плечо.

— Верно, — тяжко вздохнул профессор. — Но это уникальные материалы для всей науки… И я должен, понимаете, должен… Пускай и ценой собственной жизни…

— Когда все закончится, вернетесь и упакуете остатки в свои банки со спиртом, — утешил Бучила. — А сейчас, право слово, не особенно подходящий момент для изысканий.

— Согласен, господин вурдалак, совершенно согласен, — простонал Вересаев. — Но я этого ждал всю свою жизнь…

— Чтобы мерзкий слизень сожрал? — усмехнулся Бучила. — Уверяю, таких возможностей, судя по всему, будет еще воз и маленькая тележка. Идемте, профессор.

— А мы тут не одни, — вдруг обронил Чекан. — Давно приглядываюсь, а теперь руку на отсеченье даю. Налево, саженей с полста, глубже в лес, у старого дуба кто-то прячется и хитро весьма.

Рух поглядел в указанном направлении и без труда зацепился за приметный ориентир — разметавшийся на песчаном пригорке исковерканный Гниловеем дуб. Ну теперь уже не то чтобы дуб… Исполинское дерево потеряло почти всю крону, а уцелевшие ветки завились в немыслимые узлы. Ствол, со стороны вспышки, растрескался от верхушки до самой земли, из обнаженного нутра пузырились шарообразные наросты и сочилась зеленовато-фиолетовая бурда. И еще, кажется, что-то шевелилось внутри… Никаких признаков чьего-либо присутствия Рух не увидел, втайне позавидовав глазастости Чекана.

— Слизни? — насторожился Захар.

— Это вряд ли, — скривился Чекан. — Слизнякам пошто в засаде сидеть? У них вон сколько интересных делов — рожай, трахайся, жри детей.

— Проверим? — прищурился Захар.

— Ты у нас командир.

— Я, ты и Бучила, — быстро перечислил добровольцев Захар. — Петр, Ерема, уводите профессора, мы догоним.

Егеря молча кивнули и поползли назад, увлекая за собой сокрушенно постанывающего профессора. Захар, пригнувшись, скрылся в гниющем подлеске, следом исчез Чекан и последним проклинающий все на свете, разнесчастный и подневольный упырь. Под дубом могло оказаться все что угодно, и проверять, естественно, не хотелось. Да чего уж теперь… Под ногами похлюпывала черная жижа, от тухлой вони слезились глаза, встретившийся на пути трухлявый пень обзавелся пастью и слепо шарил вокруг корнями, вырванными из отсыревшей земли. Сверху уродливой шапкой торчала горка отвратительной малиновой пены.

Буйный пень обошли стороной, едва не вляпались в черную лужу с подозрительно подрагивающей водой и почти достигли дуба, когда вдруг грубый, похожий на треск сухих веток голос глухо сказал:

— Стой, человече, ближе не подходи.

Впереди, за кустами, будто дернулась и застыла размытая тень, но, кроме куч полусгнивших стволов, рассмотреть ничегошеньки не удалось.

— Кто здесь? — тихонько спросил Бучила, жестом показав Захару с Чеканом опустить оружие. Если сначала говорят, значит, настроены на разговор. Хотели бы смертоубийства, напали бы без всяких предупреждений.

— Это и не человече вовсе, — сказал второй голос, может, самую чуточку менее скрипучий, чем первый. — Мертвяком разит от яго.

— Да тут отовсюду говниной всякой разит, — резонно возразил первый. — Зрю человеков. У кажного две руки, две ноги.

— А я говорю — не человече это! А ты старый дурак и в башке мохом пророс.

— У кого пророс? Чичас посмотрим, чего у тебя в башке, лахудра еловая…

— Правда ваша, не человек, — Рух поспешил погасить разгоравшийся в кустах кровавый конфликт. — Вурдалак я. И со мной двое. Эти люди, но крови у любого попьют. А вы чьих будете?

— Ну вот, я тебе сказала — не человек, а ты спорить! — раздалось из зарослей. — Дурак.

— Сама дура! — В кустах хрипло закашлялись, закачались молодые рябинки, куча неприметного с виду бурелома вдруг дрогнула, пришла в движение и превратилась в настоящего лешего. Лесной хозяин выпрямлялся, суставы щелкали, словно высохший хворост — высоченный, сажени под полторы, свитый из корней, побегов, коры и свежих ростков. На левом боку жутко скалились два почерневших человеческих черепа, вросших в грубую зеленую плоть. В лапищах огромная сучковатая палица. Чуть в стороне вторая коряга сдвинулась с места, превращаясь во второго лешака — похудее и поменьше размером.

— Вурдалак, значится? — Леший тряхнул свалявшейся в колтуны, набитой шишками и сосновыми иголками бородой. Мутные, огромные как плошки, ничего не выражающие глазищи уставились на Бучилу.

— Мое почтение. — Рух слегка поклонился, стараясь не делать резких движений. С лешими иначе нельзя, хрен поймешь, чего у них на уме. — Разрешите представиться — вурдалак Рух Бучила, со свитой.

— Вурдалак — это хорошо, — одобрительно ухнул лешак, не обратив на людей никакого внимания. — Человеков я не люблю. От людей беды одни и ничего кроме бед. Вурдалаков, впрочем, тоже не очень приветствую, но лучше уж так. Я местный хозяин, звать Шушмар Зеленая Борода. — Он кивнул за спину. — А это жена моя — Вирашка.

— Вираша, — проскрипела лешачиха.

— К вашим услугам, — Рух снова почтительно поклонился и тут же поспешил козырнуть полезным знакомством: — Между прочим, с владыкой Кохтусом дружбу вожу.

— С Кохтусом! — Вирашка всплеснула крючковатыми лапами.

— Вражина мой старый, — проскрипел Шушмар. — Такая сучара, не приведи лесной бог. Взял у меня в долг стадо оленье, по сию пору возвращения жду. Лет триста, почитай, уж прошло.

— Ну не прямо в дружбе, — смешался Бучила. — Знакомство по долгу службы вожу.

— Нечего с ним якшаться, — выпалила Вирашка. Борода у нее была немногим меньше, чем у мужа. В огромной безгубой пасти торчали редкие тупые клыки. — Обормот он и прохиндей. И в лесу никакого порядка нет у него. Уж мы-то знаем!

— А у вас прямо порядок, я погляжу, — съехидничал Рух. — Страшил расплодили безмерно, а сами в чаще сидите.

— Так я и говорю — все беды от человеков, — прогудел леший.

— От человеков?

— А от кого? Не от зайцев же. — Шушмар указал палицей на черное кишащее слизняками пятно. — Третьего дни явились люди: громкие, злые, с железным оружием и огненным боем. Привели других людей, целую толпищу, те тихие, покорные были, а злые люди их били и бабенок таскали к себе. И с ними два колдуна, я таковских на своем веку не видал, преогромнейшей силищи колдуны, черной волшбой от их разило аж за версту. А я все приглядывал, интересно ведь, по кой таких дорогих гостей принесло. Сукины дети. А они чего удумали — на поляне начертали знак бесовской, ночью привели тихеньких, связали и брюхи всем вспороли ножом. Никого не сжалели, ни ребятишек, ни баб. Ох и мучились. А колдуны орать на непонятном наречии принялись, и глянь, пятнышко черное появилось и давай вырастать. А на поляне свара затеялась, человеки с оружием попытались колдунов прибить, да те не лыком шиты, готовые были, видать, пятерых волшбой иссушили, туман сизый накинули и бросились в лес. А за ними погоня, не знаю, чем окончилось там. Пятнышко черное надулось в преогромный пузырь, самого страшенного облику, видно было, что лопнет вот-вот, ну я дожидаться не стал, ударился в бег, тем и спасся, видать. Шандарахнуло знатно, меня подхватило, мордой по земле провезло, вся рожа в занозьях, кинуло в яму с водой. Ветрище свищет над головой, и воняет, будто разложившийся труп подожгли. Поднялся, небо красным горит, и лес мой родной гниет и кривляется весь на корню, а я тут кажное дерево знаю, кажную травину, кажный кусток. — Леший неожиданно жалобно всхлипнул.

— Вона чего натворили, диаволы, — всплеснула лапищами Вираша. — Мы таковских тварей отродясь не видали. Угодья родовые поганят, зверей исковеркали, а кто уцелел — разбежались, разве теперь соберешь?

— Сидим ныне — горюем, — вздохнул Шушмар. — Чего делать — не ведаем.

— Да мы сами не очень соображаем, — утешил Рух и покосился на Захара. — Ну и как тебе такой поворот? Завелись тут, у тебя прямо под носом, прости за каламбур, черные колдуны и открыли Нарыв, а ты хлебалом щелкал, мавок, да московитов винил. Все еще не хочешь Консисторию вызывать?

— Да вроде как и пора, — поежился сотник. — Я одного не понимаю, на кой черт им сдался Нарыв?

— Тот странный тип, который в подвале подох, кроме прочей ерунды, сказал, что это оружие, — напомнил Рух.

— Бредил он, — отмахнулся Захар. — Ну какое оружие? Хотя… Сука, а ведь есть определенный резон. Если взять и на территории противника пяток Нарывов открыть, противнику этому ох как несладко придется. Можно разом целую губернию обезлюдить, посевы побить, людей в чудовищ оборотить. Придется кучу войск туда перебрасывать, и хозяйству преогромный урон.

— Ну вот, видишь, а то заладил: «бред-бред», — невесело усмехнулся Бучила. — Нет таковской подлости, на которую бы человек не пошел.

— Истинно так, — прогудел леший. — Оттого и скрываемся мы, уходим подальше в глухие леса.

— Хреново скрываетесь, я вас издаля высмотрел, — похвастался Чекан.

Леший мельком глянул на егеря и закряхтел, видимо, изображая заразительный смех. И, откряхтевшись, сказал:

— Высмотрел он. Глазастый, ого. Если б я нарочно не показался, вовек бы не углядел. Мне об вас давно обсказали, я тут хозяин, ко мне всякая птица и зверь с докладом идет. Слышал, как вы страшил поганых порубали в деревне, а теперича гляжу — и сюды добрались. На дух людей не переношу, но враг нынче обчий у нас. Мыслишки есть, как страшил извести?

— Ни единой, — признался Бучила. — Мало нас, и подмога будет неизвестно когда.

— Ох-ох. — Шушкар потыкал палицей в землю. — И от меня толку нет. В бывалые времена собрал бы тыщу волков да сотню медведей, войско дикое да косматое, а ныне? Ни волчишек, ни мишек, всех люди повыбили. Все беды от человеков. Разве сам выйду на бой, вспомню молодость…

— Какой тебе бой? — вспыхнула лешачиха. — Я те покажу бой! — Она приложила мужа пятерней по спине. — Сиди уже, вспоминальщик.

— И тебя, каргу березовую, слушать не буду, — огрызнулся леший, но тут же как-то разом присмирел, растеряв боевой пыл и задор. — Стар я для таковских делов. А так бы страшилищам показал! Видали самую громадную? За главаря у них, точно вам говорю, помыкает остальными, как вздумается, приказы дает и рожает без продыху. Башку бы уродскую размозжить, глядишь, без нее долго не протянут.

— Резонно, — согласился Бучила. — Это как у болотных паутинников, всем заправляет самая здоровенная и старая тварь, сгубишь ее — весь выводок помрет сам собой.

— И укруты еще, — оживился Чекан. — Всякий знает, первым делом Матку изничтожай, остальные теряются, и можно голыми руками брать. Помнишь, Захар, возле Сысоево отыскали гнездо?

— Рад бы забыть, — оскалился Безнос. — Мне тогда руку прокусили, и загнило, лекарь, падла, отрезать хотел, ему-то чего, чужая рука, знай вжикай пилой, еле отговорил, пришлось пистолем в рыло наглое тыкать. Матку надо прибить. Попробуем, что ли?

— Мысль дельная, но все одно глупость страшная, — обронил Бучила, задумчиво поглядывая в сторону кишащего тварями поля. — Обмозговать надо, и желательно подальше от этого милого места…

Военный совет прошел как-то буднично, скучно, без криков, мордобоя и взаимного хватания за грудки. Пригласили барона Краевского и профессора Вересаева, как единственных в отряде дворян. Ну, кроме толстомордого маркиза Васильчикова, успевшего к вечеру нажраться до потери сознания. По всему выходило, что студентики водку сдали не всю. Еще позвали мрачного Ситула, как личность близкую к природе и способную дать дельный совет. Ставку главнокомандующих устроили за покосившимся сараем в заброшенной деревушке. Егеря подновили баррикаду, и деревенька на холмике превратилась в малую крепостицу с гарнизоном из очень храбрых и очень глупых людей. Ну и одного несчастного нелюдя. Вернее, даже двух. Совет постановил Матку изничтожить до смерти и тем одержать блистательную и безоговорочную победу. Ну или хотя бы выиграть толику времени. Четыре голоса против одного. Ситул не голосовал, рядовым не положено судьбы мира вершить. Только умирать. Итого четверо — подло сговорившиеся Захар, Чекан, Сашка и драный профессор. И оставшийся в гордом одиночестве осторожный и осмотрительный Рух. Единственный голос разума в бушующем океане глупости и безумия.

— Ну и хер с вами, — подвел итог Бучила, едва закончили голосовать. — Когда все лохматкой накроется, помянете мое слово.

— Это шанс, — веско ответил Захар. — Другого может не быть.

— Не, я понимаю, тебе орден хочется, аж коленки дрожат, — окрысился Рух. — Профессора хлебом не корми, дай научного материала набрать, барон попросту сумасшедший юнец, охочий до приключений и драк, но ты-то, Чекан? Думал, ты поумней.

— Обмишурился, упырь, — подмигнул Чекан. — Ха, поумней. Видали его? Я в Лесной страже, сюда умные отродясь не идут. Тут полудурки одни, которые ни своей, ни чужой жизнью не дорожат. Я с командиром в огонь и в воду.

— Блядь, тогда вопросов нет, — развел руками Бучила.

— Нам может сопутствовать удача, — подал голос профессор. — Враг опасный и удивительный, но вы, господа мои, уже убивали тварей и должны были заметить определенную странность.

— Воняют ужасно? — предположил Рух. — Так этим нынче разве кого удивишь? Сами неделю в седле.

— Воняют, да, — улыбнулся профессор. — Но, когда мы с вами наблюдали за Нарывом, мне бросилось в глаза, что существа достаточно малоактивны. Обратили внимание? Спотыкаются, волочат конечности, падают.

— И верно, — подтвердил Чекан. — Когда их на поле рубали, я еще удивился. Медленные они. Вялые, что ли. И в лапах путаются.

— Правильно, — обрадованно закивал Вересаев. — Существа еще не приспособились к нашему миру. Переход через Нарыв — это не шутки. Тут отлично подойдет сравнение с рождением. Они словно только родились и от этого не могут толком ходить. Они слабы и довольно беспомощны.

— И как быстро они приспособятся? — спросил Захар.

— Не знаю, — признался профессор. — Понятия не имею, это невозможно предугадать. День-два-неделя-год.

— Ясно. — Глаза Захара остекленели. — Значит, времени у нас нет, и Матку надо выбивать сегодня, в крайнем случае завтра.

— Сегодня не надо. — Чекан покосился на багровое закатное солнце. — Скоро стемнеет, не хотелось бы оказаться ночью в изгаженном Гниловеем, набитом слизняками лесу.

— Значит, завтра, — кивнул Захар. — Сколько у нас людей?

— Наших двадцать три человека, не считая меня и тебя, — отозвался Чекан. — Из них пятеро раненых, неспособных к бою. Значит, ровно два десятка штыков. И ведьма поранена, а нам бы ох как пригодилась она.

— Негусто. — Захар пристально уставился на Бучилу. — Ты в деле, упырь?

— Отказаться можно? — без особой надежды поинтересовался Рух. Как-то меньше всего хотелось принять участие в самоубийственной охоте на кошмарное существо.

— Нельзя, — мотнул головой Безнос. — Мобилизован именем Новгородской республики.

— Не имеешь права, — отрезал Бучила.

— Имею. Законы знаешь не хуже меня. В военное время я могу кого хошь поставить под ружье.

— Вон как ты запел, — изумился Бучила. — А где война? Че-то я не слышал, чтобы слизняки объявили. Живут себе, никого не трогают, рожают детей, вьют гнездо. Может, они мирные? Взял бы белый флаг, сходил да поговорил, перед тем как горячку пороть.

— Не юродствуй, — укорил Захар. — Потом жалобу настрочишь, меня, может, поругают даже или в Лесную стражу сошлют. Ты нам нужен, факт. Предупреждаю сразу, на рожон лезть не будем, я людьми не рискую зазря. Попробуем. А там будет видно. Но если есть шанс, я в него зубами, как собака, вцеплюсь.

— Я в деле! — азартно заявил Сашка Краевский. — Верите нет — лучшее лето в моей жизни. Так что запишите еще три штыка, мои обормоты умеют только пить и тыкать железками.

— Благодарю, барон, — слегка поклонился Захар. — В вас я был уверен.

— Не, ну я, конечно, знал, что вы тут все сумасшедшие, как на подбор, — ахнул Бучила. — Но и в безумии надо меру-то знать. Два десятка против трех сотен тварищ. Война у него. По уставу положено вдесятеро превосходящего противника атаковать?

— На усмотрение командира, — хищно оскалился Безнос. — А кто у нас командир? То-то и оно. Никто не виноват, что ты, вместо того чтобы в армию честь честью поступить и по службе двигаться, в подземелье сидишь, с мышами летучими беседы ведешь.

— Так, значит, да? — оскорбился Бучила. — А кто-то в друзья набивался, обещался, что, когда захочу, на все четыре стороны отправляться могу.

— Дружба дружбой, а служба врозь, — невесело усмехнулся Захар. — Ты видишь положение, у меня каждый боец на счету. Это последнее дело, упырь, чем хочешь клянусь. Как бы ни вышло с Маткой, после тебя не держу.

— Слышал такое уже, — буркнул Рух. — И не раз. Ладно, хер с тобой, убьем тварищу, ну или она нас, а там поглядим.

— Вот и договорились. — Безнос стал похож на обожравшегося сметаной кота. — Если с Маткой не выгорит, я всех гражданских отсюда метлой погоню.

— А сам чего делать будешь? — вскинул бровь Рух.

— По ситуации, — уклонился от ответа Захар.

— Нужно позвать маэвов, — вдруг обронил молчавший до этого Ситул. — Вождь Викаро теперь наш союзник и придет на выручку по первому зову.

— Эта хитрая, двуличная гадина? — ахнул Бучила. — Ага, придет он, держи карман шире.

— У вождя пять сотен воинов, — спокойно парировал Ситул. — Викаро честолюбив, победа над тварями принесет ему славу и почести, и все прочие племена склонятся пред ним.

— И как бы ни обернулось, мы ничего не теряем, — оживился Захар. — Времени много надо, Ситул?

— Если отправлюсь немедленно, постараюсь вернуться дня через два. — Маэв на мгновение задумался. — Все будет зависеть от того, далеко ли Викаро. Леса бескрайни, кто знает, куда он откочевал. Даже если вождь откажет нам в помощи, я кину клич среди воинов и уверен, многие отзовутся. Жизнь маэва — война.

— Решено, собирай шмотки и проваливай за чертовым вождем, — кивнул Захар. — Делай что хочешь, но чтобы этот шут гороховый был здесь как можно скорей. И еще одно — возьмешь с собой заместителя профессора. Как там его? Противный такой…

— Бориса Андреевича? — подсказал Вересаев. — Но зачем?

— Для него отдельное, не менее важное задание будет, — пояснил Безнос. — Ты, Ситул, доведешь его до Волочка, при нем будет депеша для бургомистра, с описанием всего творящегося дерьма. Пусть поднимает армию и всесвятош.

— Не потянет Бориска, — усмехнулся барон Краевский. — Малахольный он и в седле отродясь не сидел. Помрет по пути.

— Не помрет, — отрезал Захар. — Больше посылать некого, он единственный, кто оружие в руках не умеет держать. Как раз в посыльные подойдет. Хотя профессор еще…

— Никуда не уйду, — ужаснулся Вересаев. — И не говорите мне ничего…

— Я так и подумал, — кивнул Безнос. — От своего Нарыва драного вы никуда. Значит, остается Борис Андреевич.

— Сделаю, командир. — Ситул коротко поклонился и бесшумно исчез.

— Я в восхищении, — завистливо посмотрел вслед маэву Бучила. — Придумал, как по-умному свалить из нашей компании безумных самоубийц. Красавец, чего говорить.

— Если затея выгорит, дело возьмет совсем иной оборот, — пояснил Захар. — Придут мавки, у нас будет целая армия.

— А не придут?

— Значит, армии не будет, и мы, как обычно, в дерьме, — улыбнулся Захар. — Господин профессор, не одолжите перо и бумагу?

— С удовольствием, господин лейтенант. — Вересаев тут же протянул стопку сшитых листов, дорожную чернильницу и короткое перо. С пишущими принадлежностями профессор не расставался ни на минуту.

Рух уже пристроился за плечом Безноса, собираясь читать чего он там понапишет, но тут совсем рядом раздался душераздирающий вопль и из-за угла вылетел сам барон Краевский, обзаведшийся наконец-то вполне приличными сапогами от щедрот скоропостижно издохшего гарнизона. Правда, вместо радостного румянца обладания почти новой обувкой, снятой с мертвецов, Сашкино лицо заливала замогильная бледность. Будто самого Дьявола повидал, а может, и похуже чего…

— Там это, как его… — барон поперхнулся и неопределенно махнул за спину. — Там… там… да сука. Чего сидите? Давай за мной!

Рух тут же потерял интерес к заседанию, принятию дурацких решений и кляузе в Волочек и поспешил за бароном. Чертыхающийся Захар пристроился следом. Никакого Дьявола, конечно, не оказалось, но лучше бы он. Вокруг телеги студентиков толпились хмурые егеря, кто-то поминал Господа, кто-то матерился вполголоса, кто-то крестился.

— Во, гляньте-ка сами, — мрачно кивнул Сашка.

Позабытый в суматохе Фома и его полено времени зря не теряли. Егерь сидел в уголке, нежно покачивая кусок бревна и тихонько шепча:

— Доченька, дочка…

Трухлявая, измененная Гниловеем деревяха покрылась слизистыми, губчатыми грибами и выпустила десятки тоненьких черных побегов, вросших егерю в шею, грудь и лицо. Извивающиеся жгутики глубоко погрузились в плоть и едва заметно пульсировали, по всей видимости, выкачивая из Фомы соки и кровь.

— Фома, слышишь меня? — тихонько позвал Захар.

Егерь не отреагировал, мерно покачиваясь и продолжая шептать «дочери» о доме, о матери и о любви…

— Такие дела, — невпопад сказал Сашка Краевский. — Чего делать будем? Лекаря звать?

— Да толку? — возразил Рух. — Ему все одно конец.

Было заметно, что Фома умирает, резко похудевшее, осунувшееся лицо покрылось сизыми пятнами и приняло землистый оттенок, глаза ввалились, сухая кожа туго обтянула острые скулы.

— А вдруг нет? — возразил барон. — Я тогда Клопа позову, он будет в восторге. Такого экземпляра в его коллекции еще не было!

— На месте стой, — глухо сказал Захар, не сводя тяжелого взгляда с Фомы. — Не надо лекаря, а профессору я тем более Фому не отдам. Еще не хватало, чтобы его как диковину какую студентам показывали и опыты всякие ставили. Не будет того.

Безнос медленно потащил пистоль из кобуры. Фома ворковал с бревном, и на лице у него играла юродивая, кривая улыбка. Он был наедине с дочерью, и больше не было ничего. Деревяха выпускала новые черные корни, они, словно змеи, осторожно шарили по Фоме, замирали, извивались, оплетали и жадно впивались в мягкую плоть. Фома улыбался… Захар выстрелил.

— Сожгите на клят, — велел Безнос, прервав опустившуюся мертвую тишину. Сотника качнуло, он пошел прочь странной, дерганой походкой, и тут неподалеку послышались новые крики и хай

— Да ничего ты не сделаешь, ведьма! — проорал ротный лекарь Осип Плясец. — Силенка-то есть? Сжигальщица херова!

Рух завернул за остатки полусгнившей избы и едва не сбил спешившего навстречу Осипа.

— Эй-эй, полегче. — Лекарь выставил руки. — А, это ты, вурдалак? Иди, там ведьма очнулась твоя.

— Ругается? — обрадовался Бучила.

— Аки собака лает, — подтвердил Осип. — Раз гавкает, значит, не помрет, я свое дело сделал. Злющая, спасу нет. А я чем перед ней виноват? Холил-лелеял, мазей и бинтов казенных море извел. А она ерепенится, в угли обещалась оборотить.

— Шутит поди, — неуверенно предположил Рух.

— Может, и так, — согласился Осип. — А я все одно к ней больше не подойду, пущай сама себе раны промывает и повязки меняет. Видали какая?

И он пошел своей дорогой, жалуясь на несчастную долю, проруху-судьбу и неблагодарных, дурно воспитанных ведьм.

Карета профессора Вересаева, временно оккупированная раненой ведьмой, стояла в центре деревни. Грустный кучер Еремей обихаживал лошадей и поглядывал волком. Бучила подошел и галантно постучался в украшенную гербом дверь.

— Пошел вон! — послышался слабый голос ведьмы. — Пошел вон, пока жив!

— Я как бы просто проведать хотел, — усмехнулся Бучила. — Ты не в настроении, что ли?

— Упырь? — Ольга тут же смягчилась. — Прости, обозналась. Ходят тут всякие… Заходи.

Рух открыл дверь, в лицо ударил стойкий запах лекарств и свернувшейся крови. На мягком, обитом кожей сиденье лежала бледная как смерть колдунья. Кожа туго обтянула скулы, под сверкающими глазищами залегли черные тени, губы превратились в едва заметную полосу. Пол устилали осколки давленых аптекарских пузырьков и окровавленные бинты.

— Живая? — Рух залез внутрь и уселся напротив. Карета плавно качнулась.

— Да что мне сделается, я же как кошка, — небрежно отмахнулась Ольга, муркнула и тут же поморщилась. — Ай, больно.

— Осип сказал, ребра сломаны и рука. — Сравнение с кошкой подошло идеально, на колдуньях все заживает удивительно быстро. Почти так же, как на раненых упырях.

— Осип хам и негодяй, — заявила ведьма и неуклюже показала правую руку, туго перемотанную от запястья до плеча и закрепленную кусками подгнившей доски. — Обращался с моим великолепием как с уличной девкой. Сюда посмотри. — Она указала на свой некогда шикарный охотничий костюм, превратившийся в грязные, изляпанные кровью лохмотья. — Представляешь, ножом покромсал, а одежка, между прочим, заказана у лучших новгородских портных. Чертова уйма чертовых денег!

— Сейчас до костюмчика разве? — примирительно спросил Рух. — Костюмчик дело наживное.

— Ну тебе-то конечно, надел любую рванину и горя не знай, — скорчилась ведьма и тут же сменила тему: — Нет, ну ты видел, как я тварям подпалила хвосты? Хо-хо!

— Имел честь наблюдать, — кивнул Рух. — Красивая работа, сударыня.

— Это еще что, — слабо улыбнулась колдунья. — Малая толика моих невинных умений. Ладно, достаточно обо мне, а то зазнаюсь, тут все гудят про Нарыв. Правда иль нет?

— Истинный крест, — побожился Бучила. — Мы только оттуда, гарь размером с версту, лес вывален и тварями кишит. Рыл триста и новых рожают, что твоя лягушка мечет икру. И с ними Матка, огромная, страшная тварь.

— Господи, Нарыв. — Ольга откинулась на сиденье. — Уму непостижимо. Знаешь, упырь, я до этого проклинала день, в который меня угораздило попасть в ваше вонючее, навозное захолустье, но теперь… Теперь понимаю, что сюда меня привело само Провидение. Могла ли я предполагать, что когда-то увижу Нарыв? Вся моя чертова жизнь, все мои беды стоили того.

— Сговорились, что ли? — удивился Бучила. — Профессор там тоже от радости молоденьким козликом прыгает. Еле удержали, чтобы в Нарыв не сбежал.

— Сговорились, да, — улыбнулась ведьма. — Наука и магия одного поля ягоды, хоть никогда не признаются в этом. Нами управляет единственная страсть — обуздать силы, неподвластные человеку. Пути разные — цель одна. Нарыв — уникальнейшая возможность максимально приблизиться к той самой силе. И от этой возможности у нас с профессором кружится голова.

— Голова у них кружится, — вздохнул Рух. — Нет, с тобой все понятно, меня профессор волнует. Вся эта ситуация попахивает отборным дерьмом. Разве не странно, когда единственный в стране специалист по Нарывам чудесным образом оказался возле Нарыва? Это как понимать? Неслыханная удача?

— Ну странновато, не без того, — согласилась, чуть подумав, Ольга. — Только, если все совпадения в цепочки выстраивать, можно повредиться башкой. У меня был один знакомый барон, так возомнилось ему, будто евреи собираются власть захватить и уже подчинили правительство. Жидовский заговор, смекаешь? И складно так излагал, ниточку к ниточке стягивал, все сходилось у него. Слушаешь и веришь. Разумом понимаешь, что бред, а веришь и все тут. В тайную полицию письма строчил каждый день, ему даже отвечали сначала, просили не беспокоиться, мол, приняли к сведению, информацию проверяем. А потом перестали отвечать. Тут-то он окончательно уверовал, что евреи уже и тайную полицию с потрохами купили. Еще, значит, одно доказательство в копилочку получил. Пробовал к канцлеру на прием попасть, получил от ворот поворот, подозрительным стал, дерганым, о слежке рассказывал, об угрозах разных. Слуги у виска пальцем крутили, дескать, барин от скуки сходит с ума. Грязный стал, нечесаный, есть перестал, глаза дикие. А потом утопился в канале. Вот до чего может излишняя фантазия довести.

— Мораль сей басни прозрачна — торопиться с выводами затея пустая, — кивнул Бучила. — С другой стороны, а что если его евреи утопили? Они Христа распяли, маркиза им что муху прибить.

— Христа распяли римляне, евреи тут ни при чем, — поморщилась Ольга.

— А почему тогда к римлянам претензий нет, а к евреям целая куча? — спросил Бучила. — Хотя не суть, вернемся к нашим баранам. Ладно, допустим, профессор оказался в нужное время в нужном месте по чудовищному стечению обстоятельств, с кем не бывает. Но мы встретили местного лешего, и он утверждает, будто Нарыв — дело рук двух колдунов.

— Невозможно, — вскинулась Ольга и тут же охнула, схватившись здоровой рукой за живот. — Дьявол, да что такое? Ни один колдун на такое не годен, Нарыв всегда возникает сам по себе, управлять им попросту невозможно. Ну, так считалось…

— Лешему смысла брехать нет, — пожал плечами Бучила. — Существо простое, что увидел, то передал. Явились два колдуна, закололи на поляне толпу людей. Чую, люди эти — те самые пропавшие беженцы.

— Беженцы? — Ольга приподняла нарисованную бровь.

— Бургомистр ваш сказал, что на днях пропали двести беженцев, присланных властями хер знает зачем, — пояснил Рух. — Колдуны их прихватили, видать, здесь закололи и смастерили Нарыв. Он совсем рядышком тут, самый настоящий, не липовый.

— Все равно не верю. — Ведьма прикусила губу. — Этого просто не может быть.

— Слизнякам расскажи.

— Очередное совпадение.

— Не многовато паршивых совпадений?

— Многовато, — нахмурилась Ольга. — По слухам, в Темных королевствах есть колдуны, способные на такое, но слухи на то и слухи. И где Темные королевства и где Новгород? Какое дело колдунам до этакого зажопья?

— А я почем знаю? — удивился Бучила. — Весьма интересная и загадочная история вырисовывается: в губернии появляется странная компания с московскими подорожными, и с ними два колдуна, которые режут кучу народа и открывают Нарыв. Рядом, по счастливому стечению блядских обстоятельств, оказывается профессор Вересаев, главнейший специалист по Нарывам и прочей херне. А армия, должная блюсти рубежи, опять же, по очередному неочевидному совпадению, прямиком перед этими миленькими событиями отбывает неизвестно куда. А в итоге что? В итоге два десятка егерей и двое Заступ сидят по уши в дерьме, с шансами на выживание как у попавшегося кошке мыша. Такие дела.

— Хочешь сказать, колдуны пришли из Москвы? — насторожилась Илецкая.

— Понятия не имею. Но Захар уверен железно.

— Захар дальше своего носа не видит, — грязно пошутила ведьма. — Москва сотни лет выжигает и преследует всякое колдовство, а тут вдруг взяла и прислала двух магов невиданной силы? Не верю.

— Минуту назад ты не верила в способных открыть Нарыв колдунов, — уличил Рух.

— Теперь поверила, — огрызнулась ведьма. — Против фактиков не попрешь. Но в руку Москвы не поверю, сам знаешь, у нас если молоко у бабы скисло, сразу виновата Москва и царь лично ночью прокрался в избу и плюнул в горшок. Ха, московиты последних более-менее сильных колдунов повывели лет двести назад, с тех пор если и уцелели знахари пустяковые, то по глухим деревушкам и лесам тихо сидят, носа не кажут. Преемственность нарушена, обучение не ведется, а тут вдруг нате вам, из ниоткуда появляются колдуны, равных которым и в Новгороде нет. Так не бывает.

— Да, тут остается только гадать, откуда они приперлись и на хрена открыли Нарыв, — вздохнул Бучила. — Свиту колдовскую бы расспросить, да передохли они, постарались слизни и Гниловей. Еще один отстрелил себе дурную башку, а я еще удивился — зачем? Теперь-то понятно, не хотел к нам в руки живым попадать, утащил тайну в могилку с собой. А последний умер у меня на руках, Черный ветер его в кашу сгнившую превратил. Пытался исповедаться, да не успел, напоследок просил меня крест жене в Новгород отнести. Заметь, не в Москву.

— Ничего не понимаю, — призналась ведьма. — Голова кругом идет. Одно чую: угодили мы, сударь мой вурдалак, в премерзенький переплет.

— Людей колдуны столько закололи пошто? — спросил Бучила. — Их смертями открыли Нарыв?

— Совершенно верно, — откликнулась Ольга. — Леший видел ритуал? Как убивали?

— Сказал, животы вскрыли и бросили умирать. А люди кричали и выли. Страшная доля, не приведи Господь Бог.

— Магия крови — есть магия смерти. — Ольга сжала кулак. — Она живет в каждом владеющем даром, но лишь отреченные переступают черту и полностью отдаются тьме. Знахари не приближаются к черте, мы, ведьмы, танцуем на грани, а отреченные черпают силу из смерти, поэтому людям вспороли животы и оставили умирать. Колдуны насытились болью и муками и открыли Нарыв. Примерно так это работает, всего я не знаю. К отреченной магии лучше не приближаться. Да кому я рассказываю…

Объяснять прописные истины и правда не требовалось, от упоминания отреченной магии по спине пробежала холодная дрожь. Магия опасна сама по себе, и всякий владеющий Даром постоянно рискует, ибо Дар требует платы. И плата эта одна — чья-то жизнь. Знахари, ворожеи, чародеи и ведуны черпают силу из себя, цедят по капельке, оттого их колдовство слабое — лечение пьянства, зубов и поноса, приворот-отворот, простенькое гадание, в котором тумана больше, чем смысла. Ведьмы и колдуны идут дальше и берут силу не только из себя, но и извне, опять же, не забывая о мере. Рядом вянут растения, земля перестает плодоносить, гибнет мелкая живность и насекомыши разные. Оттого лучше держаться подальше от ведьмы, творящей заклятие, помереть не помрешь, но здоровьишка поубавится. Ну а проклятые отреченные колдуны ничем не ограничивают себя и берут столько силы, сколько захочется, уничтожая все живое вокруг. Оттого отреченная магия повсеместно запрещена, и наказанием за нее служит жаркий костер. И тут его осенило…

— Знаешь, с чего все началось? — спросил он. — Как я вообще вляпался в это дерьмо? Неподалеку от моей берлоги вырезали деревню — Торошинку. Захар меня истребовал посмотреть, что да как. Жителей, полсотни душ, посадили на колья, и я тогда еще подумал, к чему зверство такое? А теперь понял.

— Там пытались открыть Нарыв? — сразу смекнула ведьма.

— Точно. Но что-то пошло не так. А здесь получилось. Я там вот такую штуку нашел. — Рух вытащил из кармана загадочную пирамидку.

— Фу, гадость какая. — Ольга было потянулась к находке, но тут же зябко отдернула руку. — От этой погани разит отреченным колдовством. Немедленно выбрось!

— Ага, как же, вдруг потом пригодится.

— С огнем играешь, упырь. Сколько человек погибло в Торошинке?

— Пятьдесят.

— А беженцев, говоришь, две сотни было, так?

— Ну, так, — подтвердил Рух. — Подожди, ты клонишь…

— К тому, что полусотни им не хватило, — закончила ведьма за него. — А вот двести оказалось самое то.

— Мне очень надо с этими колдунами потолковать, — зловеще сказал Рух. — Обменяться опытом и всякое такое…

— А уж мне как надо, — загорелась Ольга. — Но страшновато. Мне с ними в жизни не справиться, надо весь новгородский ковен вызывать, тогда шансы, возможно, и будут. Эх, девичьи мечты… Где сейчас колдуны?

— Понятия не имею, — признался Рух. — Леший говорит, смылись в лес, когда Нарыв принялся вырастать. Надеюсь, Гниловеем накрыло, мразот.

— Надежды мало, — возразила Ольга. — Если колдуны настолько сильны, то они уже вовсе не люди, отреченная магия уродует и извращает. Боюсь, Черный ветер им, как для нас легкий, освежающий бриз.

— Леший еще сказал, что подельники пытались убить колдунов, — выложил все оставшиеся карты Бучила. — И вряд ли во внезапно взыгравшей совести дело, смекаю, что отреченные выполнили работу, и их тут же попытались устранить. Сложная игра, мать ее так.

— Да тут гадай не гадай, — вяло отмахнулась Ольга и снова скорчилась от боли. — Дьявол, меня будто страшная тварь пыталась сожрать. Какой план у Лесной стражи? Только не говори, что его нет.

— Есть, и шикарный такой, прямо на зависть, — похвастался Рух. — Но лучше бы не было. Завтра с рассветом идем на Матку охотиться. Ну или она на нас, тут уж как повезет.

— На Матку? Я с вами, — загорелась колдунья.

— Ты-то куда? Помрешь, наверно, к утру.

— Пф, я всех вас переживу и на могилках станцую, — фыркнула ведьма. — Па-адумаешь, парочка переломов, экий пустяк. Я после Псковской осады с тремя пулями в брюхе вернулась, рубленой раной головы и спиной, прогоревшей до самых костей. Ничего, отлежалась, как на собаке все заросло. К утру буду свежа, прекрасна и сбрызнута розовой водой. Единственное, — Ольга лукаво прищурилась. — Мне нужен мужчина. Всего одна жаркая ночь.

— Ну это, помогу чем смогу. — Рух немного смутился и принялся расстегивать верхнюю пуговицу. — Помочь даме, попавшей в беду, первейшая обязанность рыцаря.

— Ты совсем, что ли, дурак? — ужаснулась Ольга. — И не вздумай даже! Морду свою в зеркале видел? Барончика мне молоденького веди. Каков нахал!

— Да и пошла ты… — Рух задом полез из кареты. Следом просвистела брошенная перчатка. — Я как лучше хотел…

— Не надо тут ничего хотеть! — крикнула ведьма. — Нашелся герой-любовник. Барончика позови. И захвати у меня в седельной сумке бутылку вина.

— Я те посыльным не нанимался, — огрызнулся Бучила и с грохотом захлопнул дверь. Посыльным он, конечно, не нанимался, но без проклятой ведьмы завтра не обойтись. Поэтому он тяжко вздохнул и потопал за Сашкой Краевским и за вином…