Грядущая тьма

Глава 13 Немного жертвенности

Ночь миновала неспокойная, тревожная, злая. Алое, искромсанное Нарывом небо потускнело и налилось чернотой. Скверня, выросшая размерами с блюдо, хищно скалилась из дымчатых облаков, уродливые жилы, опутавшие ночное светило, двигались и пульсировали, а может, это только казалось. Люди не спали, а кто и пытался, проваливался в кошмары и просыпался с криками, не понимая, где он и как сюда угодил. У большинства раскалывалась голова, многим чудились тени и голоса. Из близкого леса доносились протяжные, тоскливые крики, переходящие в клекот и свист. После полуночи вокруг деревни принялся шастать кто-то крупненький, воняющий падалью, мокрой шкурой и прошлогодней листвой. Рычал, вздыхал, томно поскуливал, но в гости так и не решился зайти. Рух пытался высмотреть непрошеного соседа, но даже вурдалачье зрение было не в силах разогнать кромешный, вихрями клубящийся мрак. Он лишь пару раз разглядел размытые очертания громадной, бесформенной туши, слонявшейся туда и сюда. Потом нестерпимо заломило глаза, и наблюдение пришлось прекратить. Захар строго-настрого запретил разжигать огонь, чтобы на пламя не тянулась всякая мразь и люди ужинали сухарями и солониной. Бучила вовсе не ужинал. Спасибочки, сыт. Рана в груди о себе не напоминала. Ну дырка и дырка, не первая и не последняя. Рух забился в какую-то ямину, бывший погреб, видать, и коротал время за бутылочкой неплохого французского арманьяка, злодейски стыренного из личных запасов маркизы Илецкой. Ведьма прекрасно подготовилась к конной прогулке, забив сумки хлебом, алкоголем и колбасой. В карете, где уединились голубки, было тихо, лишь изредка слышался мелодичный женский смех и время от времени повозка начинала чуть заметно покачиваться. Барон Краевский трудился на славу. Эх, молодость, молодость…

Часа в четыре со всех сторон пополз зыбкий зеленоватый туман, едва заметно светящийся в темноте, и брошенная деревенька на взгорке превратилась в крохотный островок. Туман медленно поднялся наверх и затопил гнилые избушки, оказавшись неожиданно теплым, пахнущим гнилыми яблоками и плесенью. Он обжигал открытые участки тела, оставляя россыпи мелких, нестерпимо чесавшихся волдырей.

И с рассветом легче не стало. Едва посерело, Захар поднял отряд в ружье. Два десятка уставших, не выспавшихся, злых егерей, несчастный упырь и тяжелая артиллерия в лице чудесным образом выздоровевшей Ольги Илецкой. Ну как чудесным… На выбравшегося из кареты Сашку Краевского было страшно глядеть — похудевшего, изможденного, осунувшегося и постаревшего. Цена возвращения ведьмы в строй. Ольга была похожа на объевшуюся сметаной наглую кошку. Сломанная рука не срослась, но в остальном колдунья была свежа и прекрасна. Солдаты тихонько посмеивались, поглядывая на едва переставляющего ноги барона, шептались: «заездила барыня», «вот повезло», «горячая баба»… Блаженны несведущие… Во время любовных утех ведьма залечивала раны молодой Сашкиной жизнью. Тянула потихоньку, умеючи, а он ничегошеньки даже не понял. Та ночь отняла у Краевского лет десять от отмеренного ему Господом срока, но кому в тот момент было до этого дело, когда на кону стояли сотни и тысячи жизней. Барон, едва державшийся на ногах, еще и чуть не расплакался, когда Захар отказался взять его на охоту за Маткой, и смирился, лишь когда Безнос назначил его командующим крохотным гарнизоном, оставшимся в деревеньке. Гарнизону было велено ждать, и каждый в то хмурое утро думал, что вернется именно он. И многие ошибались…

С наблюдательного пункта возле давешнего испоганенного Гниловеем древнего дуба Нарыв открывался как на ладони. Вчерашние поганые предчувствия оказались верны. С погаными завсегда так бывает, это чего хорошего разве дождешься… Слизняков ощутимо прибавилось, полсотни поголовья, не меньше. Молодые особи держались особняком и старались не попадаться старшим сородичам на глаза во избежание поедания и изнасилований. Слизни продолжали исследовать окрестности, проторив настоящие дороги в увядшем, покрывшемся плесневелым налетом лесу. Огромная Матка ворочалась и стонала в центре поляны, в хлюпающей луже из собственных нечистот, и очередь жаждущих осеменения не иссякала. Рядом с Бучилой притаились Захар, Ольга, два егеря и лекарь Осип Плясец, старающийся держаться подальше от ведьмы.

— Отвратительное зрелище, — прошептала Ольга. — Я одного не пойму, почему среди тварей животные свободно разгуливают? И никто не трогает их.

— Животинки заражены, — вполголоса пояснил Рух. — Страшилы откладывают в них свое потомство, и они тут болтаются, как неприкаянные, пока не родят. Будь с нами профессор, он бы тебе рассказал, как это прекрасно и удивительно. Во-во, смотри, начинается.

Здоровенный кабан, а может, и кабаниха, отупело застывшая неподалеку от Матки, душераздирающе всхрюкнула. Бока лесной свиньи пошли ходуном, облезшая шкура треснула, разошлась узкая рана, и на свет божий повалились крохотульные слизняки. Кабан сделал пару нетвердых шагов и упал. Он был еще жив и непонимающе смотрел на свои переваренные, гниющие потроха.

— Твою же мать, — посвежевшая, разрумянившаяся после бурной ночи ведьма вновь побледнела. Ее вдруг шатнуло, и Рух едва успел подхватить ее под руки.

— Ты чего? — изумился Бучила. Образ железной бой-бабы как-то не вязался с потерей сознания при виде родившего кабана. Нет, зрелище, конечно, на любителя, но Илецкая и не такое видывала за свою полную дерьмовых приключений длинную жизнь.

— Аж поплохело. — Ольга слабо улыбнулась и помахала на себя здоровой рукой. — Уф, жарко.

— Сидела бы в деревне, миловалась с Сашкой своим, — буркнул Рух.

— У меня правило — проводить с мужчиной только одну ночь, — вздернула носик ведьма. — Чтобы потом всю оставшуюся жизнь мучился, вспоминая несравненную и более недостижимую маркизу Илецкую. Один герцог за мной уже десятый год бегает, жаждет повторить, подарки дорогие шлет, драгоценности и меха. А я девица принципиальная, нет значит нет. И кстати, в каком бы я ни была состоянии, от меня толку больше, чем от вас всех вместе взятых.

И в Ольгиных словах скрывалась чистая правда. На нее была вся надежда в опасной авантюре, затеянной Лесной стражей. План грядущей баталии оказался незамысловат и самоубийственен, и Ольге в нем отводилась главная роль. Бенефис, так сказать…

Томительное ожидание изматывало хуже любого боя, заставляло нервничать, сжимало виски. Серая полоса на горизонте окрасилась золотом, Солнце всходило неторопливо, будто и вовсе не собираясь показываться из-за неровной каемки черных лесов. Алое зарево Нарыва поблекло, полосы размылись, превратившись в изодранные лохмотья. За спиной раздался вкрадчивый треск, егеря вскинулись, сыро щелкнули курки, брякнула сталь.

— Тихо, не стрелять, — успел предупредить Рух, увидев выползающего из чащи знакомого лешего. — Это свои.

Захар кивнул, и солдаты опустили стволы, во все глаза разглядывая лесного хозяина.

— Здорово, человеки, — прогудел леший и присел на корточки, полностью слившись с пейзажем. Старое дерево и старое дерево, тысячи их. В двух шагах пройдешь, ни хрена не поймешь. — И тебе здорово, упырь. Все ж поохотиться собрались?

— Нас хлебом не корми, дай кого-нибудь с утра пораньше сгубить, — в тон ответил Бучила. — Кто не знает, знакомьтесь — Шушмар Зеленая Борода, владыка всех окрестных чащоб.

— Хм, владыка. — Леший хлопнул себя по бедрам, заросшим мхом и травой. — Нынче мои владения кучи гнилья, пара зайцев да торфяное болото, под которым древние могилы лежат. — Он вдруг шумно принюхался, глядя на Ольгу. — Не пойму, от тебя, что ли, остроносая, колдовством поганым разит?

— А ты смекалистый, — обворожительно улыбнулась Илецкая. — Ну для трухлявого пня. Ведьма я, по огненной части немножко обучена.

— По огненной? — Леший опасливо отстранился. — То-то гарью дюже несет. Ого. Ты от меня подальше держись, не люблю я огонь. Вздумаешь лес мой палить, башку оторву. А ведь будешь палить, доподлинно знаю, недаром же притащилась сюда.

— Твоему лесу не помешает немного огня, — прищурилась Ольга. — Видали, Хозяин лесной. Развел безобразие и довольный сидит.

— Я, что ли, развел? — набычился Шушмар и тут же вздохнул. — А ить и правда, лес мой теперь только сжигать. Огонек-то он очистит, глядишь, выжжет всю гадость, и новая, свежая поросль пойдет. Горе мне горе. А я вот помочь вам, значит, пришел.

— И супруга отпустила? — удивился Бучила.

— Хех, — леший засмеялся, словно сухие ветки сломал. — Спит жена-то, а я, значит, убег. А ведь вчера всем на свете коряжине старой клялся, что не пойду. Выходит, омманул. С ночи сыпанул ей жмень семян держи-травы под бок, она и приросла, теперь разве к вечеру отдерется.

Он снова утробно заухал, изображая смех.

— Попадет тебе, — предупредил тронутый заботой лешего Рух.

— Еще как попадет, — согласился Шушмар. — Надыть до драки дойдет, да ничего, не в первой, мы с ей по молодости знаешь как дрались? Ого, только клочья летели, а потом — ого, любились всегда. Четыре века, почитай, вместе живем, всякое было. Но ты давай, упырь, лучше рассказывай, чего удумали-то?

— Скоро увидишь, — отозвался Бучила. — Войско наше великое надвое поделилось, а мы тут ударно-самоубийственный отряд, в него только самых слабоумных берут.

— Ого, хох-хо. — Леший обрадованно закивал. — Значит, по мне. Супруга завсегда говорила, дескать, пустоголовый я у нее. Теперича еще больше утвердится во мненье своем. А ты это, слышь, беда не приходит одна, тут недалече, в Совином урочище, собралось стадо живых мертвяков, голов этак сотни на три и прибывают еще. Дерьмом им там разве намазано.

— Откуда знаешь? — напрягся Бучила. Вот как раз только армии заложных и не хватало под боком сейчас. Будто мало забот.

— Птичка на хвосте принесла, — хмыкнул леший. — По лесам пересуды идут. Говорят, есть мертвяки собой необычные, мясо с костями намешано, у кого новая пасть на брюхе, у кого косы костяные из плеч наросли, кто меж собою срослись в чудища страшные. Непонятно откуда взялись. Сначала на деревеньку людскую напали, а как увидали, что тут полыхнуло, бросили все и на алое пламя пошли.

— Обожди, — поперхнулся Бучила. — Деревня Куребиха? Там еще Покровский монастырь недалеко.

— Может, и Куребиха, я человечьи обжитки не запоминаю, — прогудел леший. — Они сегодня есть, завтрева нет. А монастырь — да, рядышком там, через поле.

— Наши мертвяки, — кивнул Захар. — Вот почему они из деревни ушли, Нарыв их привлек.

— Ага, наши, паскудины, — согласился Бучила. — Видать, сманила их вспышка. Одно странно — почему до сих пор не приперлись, тут не так уж и далеко.

— Говорю же, — повторил Шушмар. — Оне шли-шли, а потом встали и стоят, будто ожидают чего. А по всему лесу старые мертвяки поднялись и все как один в Совиное урочище тянутся, а почто, не знает никто, а у мертвяков рази спросишь?

— Чудны дела твои, Господи, — обреченно вздохнул Рух. — Нам вот сейчас только и не хватает оказаться зажатыми между заложными и слизняками. Есть вероятность, что они сцепятся между собой, но надежда крохотная совсем, ворон ворону глаз не выклюет, мертвяки недаром сюда потянулись, чуют родичей издалека. До урочища этого драного далеко?

— Недалече, — сообщил леший. — Моим ходом да заветными тропами рукою подать, а человече на коняге за полдня обернется туда и сюда.

— Ясненько, — еще больше поскучнел Рух. — Нагрянут в любой, самый неподходящий момент. Как добраться туда?

— А просто. — Леший указал направление узловатой лапищей. — От деревни, куды заселились, две дороги идут, одна — по которой явились, а вторая на восход, крюка вокруг болота дает, по ей, значит, чапаешь до развилки. Развилка приметная, на ей валун с непонятными письменами стоит, белоглазые злыдни, если мимо проходят, завсегда кровью мажут его. От валуна направо свернешь и аккурат к Совиному урочищу выедешь, мимо не промахнешь, березняк сменится бором еловым, значит, на месте. За бором поляна огромная, ничего на ней не растет, окромя чертополоха и лебеды. Там оне и сидят.

— Дорожка приметная, — задумчиво сказал Рух.

— А тебе на хрена? — изумился Захар. — Не, мы туда не пойдем.

— Надо же знать, откуда придут мертвяки, — пожал плечами Бучила. Мыслишки в голове роились самые разные. Одна поганей другой. — Нам бы караул выставить с той стороны, чтобы дорогие гости невзначай не наг…

Договорить не успел. Вязкую и дремотную предрассветную тишину распорол хлесткий выстрел, за ним еще и еще.

— Началось. — Захар сделал стойку, что твой заправский охотничий пес.

На дальнем краю поляны затеялась яркая и веселая кутерьма. Рух увидел, как из зарослей сыпанули люди, стреляя из мушкетов и швыряя горящие факелы. Ушей достиг приглушенный расстоянием матерный крик. Чекан повел свое невеликое войско в атаку, и издали, в размытом туманном мареве казалось, будто у него минимум сотня людей. Застигнутые врасплох слизняки заметались, забегали, крутя уродливыми башками и клацая пастями. Нападения тупые твари явно не ожидали, еще бы, кто додумается на таких страшных ублюдков напасть? Ан нет, сыскались новгородские дураки. В Новгороде дураков о-го-го, прилично запасено. Хоть продавай. Замешательство длилось недолго, твари оценили угрозу и принялись ковылять к Чекану и его людям, волоча склизкие туши по размокшей земле. Одна, вторая, третья… Давайте, суки, давайте. Рух сам не заметил, как впал в нездоровый азарт. А ведь мгновение назад не было ничего, кроме горького сожаления об участии в авантюре… Слизняки потоком устремились к угрозе, стремясь задавить, сожрать, разорвать, поляна зашевелилась, задвигалась, превратившись в ковер из множества извивающихся дерганых тел. На то и расчет… План идиотский, но он воплощался прямо у них на глазах. Выстрелы теперь неслись редкие, оно и понятно, на перезарядку времени нет, егеря во главе с Чеканом добавили шума, неистово воя, крича, свистя, улюлюкая и дубася палками по древесным стволам, делая все, чтобы отвлечь слизняков на себя. И у них получалось. Плотная масса страшилищ устремилась прямо на них, с Маткой остались от силы два десятка самых неповоротливых, вялых тварюг.

— Пошли, — коротко приказал Захар и первым поспешил на просвет. За командиром устремились егеря, затем сосредоточенная, какая-то сама не своя Ольга и последним Бучила, на ходу взводя курки и тихонечко матерясь. Леший засуетился, замешкался и все же пристроился сзади, смешно переставляя длиннющие кривые ноги, чтобы не обогнать спешащих людей.

— Куда собрался? — спросил Рух на ходу. — Тебе супруга строго-настрого запретила с нами ходить.

— Не указ она мне, — без особой уверенности отозвался Шушмар. — Поорет да успокоится, у ей дело такое — орать. Одно слово — баба. А вздумает ерепениться — прогоню. У меня на примете молодка есть, ей всего триста годов. В Бересяжском лесе живет, вдовушка безутешная, красивая, страсть, на голове гнилушки ночью светятся, а спина мягким мхом поросла.

— Познакомишь? — улыбнулся Бучила.

— Даже не думай, — отмахнулся леший. — Знаю я таковских, еще отобьешь.

Вянущий, обглоданный Гниловеем подлесок остался за спиной, и они вылетели на открытый простор. Под ногами гулко затопало, Нарыв спек землю в потрескавшуюся серую твердь, ямы и выбоины заполняла вязкая смердящая падалью жижа. С дороги поспешно расползались недавно вылупившиеся личинки, и Рух с удовольствием раздавил несколько штук. Повсюду торчали обугленные пни, высились горки свежеобглоданных костей, валялись дохлые и умиравшие слизняки. До Матки осталось не больше сотни саженей, один-единственный, последний бросок. Отвратительная тварища угрозы не замечала, в отличие от оставшихся прихлебателей. Вьющиеся вокруг нее слизни засуетились и вперевалочку устремились навстречу.

— Вместе, вместе держаться! — крикнул, уже не скрываясь, Захар. — Главное, ведьму поближе к скотинине жирной подвести!

С охраной Матки столкнулись примерно на половине пути. Безнос выстрелом разметал башку самому шустрому, тварь по инерции просеменила мимо, запуталась в тоненьких лапах и покатилась по твердой земле. Тут же открыли огонь егеря, еще один слизень ткнулся мордой, дернул хвостом и затих. Фыркнуло, окатило жаром, и три страхолюдины превратились в ожившие факелы, Бучиле и делать ничего не пришлось. Всегда бы вот так! Мелкий, едва выше колена, видать, молоденький слизень, успел зайти сбоку, но попал под палицу лешего и лопнул, разбрызгав мерзкий кисель. Шушмар гулко расхохотался и принялся крушить во все стороны.

— Быстрей! — заорал Безнос. Матка, огромный, полупрозрачный бурдюк, вдруг задрала уродливую башку и издала протяжный, едва слышимый вой. Захар, егеря и Ольга замерли, словно вкопанные, уронили оружие и зажали руками виски. Рух ощутил укол где-то в основании черепа, его качнуло, но поганое ощущение тут же прошло.

— Чего встали? — забасил леший, прекратив колошматить очередную не вовремя подвернувшуюся под руку тварь.

— Матка врезала херней колдовской! — догадался Бучила. А еще безобидным студнем прикидывалась, блядина. Вот их и прибило. — Захар! Захар, твою мать!

Захар в ответ утробно замычал, надувая алые пузыри. Один из егерей упал на колени и выл. Ольга с виду уже была в порядке, разве глазищи дикие и с кончиков пальцев сочился жидкий голубоватый огонь. Капельки пламени падали на землю, вспыхивали и пропадали, курясь прозрачным дымком. Гладко было на бумаге, да забыли про овраги…

— Ох, человеки, — буркнул Шушмар и тревожно поглядел вдаль. — Падлища возвращаются. Етить его вперегиб…

Рух проследил за его взглядом, и мертвое сердце предательски екнуло. Расчет на то, что слизни следом за Чеканом утянутся в лес, пошел по известной женской прелести. Проклятые твари добежали до края поляны и дальше не пошли, не дурные, большая часть развернулась и поспешила обратно, спасать истошно завывшую Матку. Вот хоть раз бы пошло по задуманному…

Бучила почувствовал, как левая нога вдруг обрела жизнь и попыталась куда-то уйти. Он скосил глаза и увидел мелкого, размером с кошку слизняка. Мерзкая тварюшка вцепилась в голенище и остервенело мотала башкой.

— Ты, сука, сапог покупал? — Бучила рванулся, и поганец остался с куском первосортной кожи в зубах. — Пошел вон!

Рух отступил на шаг и молодецким пинком отправил гадину в свободный полет. Слизняк одолел сажени три и тяжело шмякнулся боком, разорвавшись от башки до хвоста. Получилась как победа, только наоборот, потому что со всех сторон, откликнувшись на зов Матки, из нор и ямин полезли десятки его мелких собратьев, шустро перебирая суставчатыми лапами и прищелкивая круглыми ртами. Вся дрянь, нарожавшаяся за вчерашний день и минувшую сраную ночь. По одиночке каждый слабый и не опасный, но кучей…

— Захар! — Рух ухватил лейтенанта за грудки. — Захар!

— Чего? — Безнос резко пришел в себя. — Помутилось в башке… Матка…

— Забудь про нее! — заорал Бучила. — Сваливать надо, пока не поздно! Ты глянь!

Возвращавшиеся из неудачной погони за Чеканом слизняки уже одолели половину обратного пути, надвигаясь зловонной серо-зеленой волной.

— Твою мать. — Захар невольно сделал шаг назад. — Успеем!

— Да ни хера! — Рух рубанул подскочившего мелкого. — Командуй отход!

И не дожидаясь команды рванулся назад. Успевшие оклематься егеря приняли на себя первый удар мелких тварюг. До подхода крупняка оставалась пара жалких минут. Бучила подскочил к Ольге и заорал:

— Бежим!

— Без меня. — Ольга упрямо поджала тонкие губы. — Я должна тебе…

Тварюшки навалились толпой, и Бучила, не дослушав, принялся отмахиваться тесаком, пластая мягкие, податливые тела. Молодняк погибал, бездумно бросаясь под клинок и даже не думая победить. Их целью было задержать угрозу. Не дать добраться до Матки. И у них получалось… Чуть в стороне рубились Захар, леший и егеря. Ольга застыла, обратилась в статую, замерла. Прямо на нее выскочила парочка слизней, ткнулись мордами в ведьму и пробежали мимо.

— Да что с тобой не так? — выкрикнул Рух и едва не упал. Тварюги с размаху кинулись под ноги, одна, которая покрупней, ухватила зубищами выше колена, брызнула белесая кровь. Слизень поперхнулся и разжал хватку, мотая во все стороны уродской башкой.

— Невкусно, сучара? — Рух пригвоздил его к земле, отшвырнул второго пинком и снова заорал во всю мочь: — Уходим! Уходим!

— Все назад! — завыл в ответ Безнос, размахивая коротким егерским тесаком с устрашающей пилой на чуть изогнутом обухе.

— Да приди ты уже в себя, наконец! — Бучила дернул ведьму за рукав.

— Они меня не тронули, — прошептала она.

— Ну и отлично, пошли!

— Пусти. — Ведьма уперлась. — Они во мне.

— Кто? — опешил Бучила.

— Личинки, — выдохнула Ольга. — Вчера переломами не обошлось, легко не отделалась, впрочем, как и всегда. Мне никогда не везло. Я чувствую их, как копошатся внутри, как пожирают меня и растут. И твари не трогают меня, все равно что тех несчастных зараженных животных. Мне конец, понимаешь, конец.

— С ума сошла? — Рух не поверил в услышанное. — Хотя что я несу… Послушай, есть лекари, колдуны… В Новгороде тебя спасут, верь мне.

— Нет. — Ольга мягко вырвала руку. — Себя не обманывай. И меня. Я не хочу так, не хочу… Поганая смерть. Я как представлю, дрожь пробирает — я, вся такая красивая и неземная, и тут из меня начинают ползти мерзкие твари и я подыхаю, разорванная в клочья, захлебнувшаяся в крови и дерьме. Нет, так не пойдет. Огонь, только огонь. А теперь беги. Спасайся. И спасай людей.

— Ольга, — тихо сказал Рух.

— Прощай. — Ведьма улыбнулась печально. — Хочу, чтобы никто и никогда не узнал, что здесь случилось. Поклянись мне, упырь.

— Клянусь. — Бучила попятился, еще не понимая, что происходит.

— Пускай запомнят молодой и красивой! — крикнула ведьма. — Барону поклон от меня. Я взяла у него больше, чем требовалось. Так уж вышло.

И она пошла навстречу несущимся слизнякам. Маленькая, хрупкая, удивительно сильная…

— Куда? — крикнул ей вслед опешивший от такого поворота Захар. — Назад! Чертова баба!

— Не ори, — осадил его Рух. — Так надо! Все, уходим, некогда нам. Шушмар, отходим!

Леший, увлеченно топчущий мелких слизняков, отвлекся и понятливо закивал, потом тоже увидел Ольгу и охнул:

— Ополоумела, что ли?

— Есть такое. — Рух призывно махнул тесаком. — Я же предупреждал, у нас тут ни одного умного нет! Бегом!

И с обреченностью понял, что поздно, до несущихся слизняков осталось самое большее полсотни шагов. Передние уже поравнялись с Илецкой, на мгновение замерли и принялись обтекать ее с двух сторон. Один удар сердца, и ведьма оказалась в середине потока, словно камень, лежащий в русле ручья. Неистово заорал Безнос, призывая своих встать спина к спине…

— Проваливайте, человеки, я задержу, насколько смогу, — загудел Шушмар и воздел палицу над головой. От лешака повеяло холодом, воздух наполнился мириадами невидимых остро колющих искр. Земля на пути приближавшихся слизняков вдруг проросла сотнями гибких белесых ростков, похожих на тонкие корешки. Ростки хватали слизней за лапы, сковывали движения, оплетали тела, мешали идти. Сзади на обездвиженных накатили отставшие, и все превратилось в жуткую, визжащую, потрескивающую кучу-малу.

Бучила задал стрекача первым, слыша, как сзади фыркают и пыхтят егеря. До края поляны донеслись как на крыльях, Рух вломился в заросли и оглянулся назад. Шушмар все еще держал заклинание, несколько тварей все же прорвались и неровными скачками приближались к нему. Остальные барахтались, стрекотали и грызлись между собой.

— Шушмар, беги! — заорал Рух. Времени у лешего осталось в обрез. Он мельком оглянулся, башку, похожую на огромный трухлявый пенек, прорезала улыбка, узкая, словно щель. Леший опустил руки, развернулся и тяжелыми прыжками понесся назад, мощные кривые ноги дробно забухали по твердой земле. Ростки тут же ослабли и рассыпались в прах, орда освободившихся слизней помчалась в погоню. И он бы, наверно, успел… Бучиле хотелось верить, хотелось надеяться… Тщетно. Слизняки были непростительно близко, а леший был такой медленный, такой громоздкий, такой неуклюжий… первая нагнавшая тварь бросилась ему на спину, цепляясь лапами и зубами. Шушмар закинул руку и стащил слизняка, мокро чавкнуло, тварь лопнула фонтаном зеленой бурды. Вторая паскуда бросилась в ноги, леший подломился и едва не упал. Одновременно еще две твари сиганули с боков, одна получила палицей и укатилась, вторая повисла на руке, как уродливый обезумевший пес. И помочь было нечем, стволы пустые, а возвращаться на поляну и умереть рядом с лешим никто не хотел. В следующее мгновение Шушмара окружили со всех сторон. Напоследок они встретились взглядами, и леший, которого здесь быть не должно, помахал упырю и исчез под массой навалившихся туш. Он отбивался, рвал тварей, бил кулаком, пока не затрещало и его не разорвали на части. Шушмар был еще жив, лешие удивительно живучие создания, и это сыграло поганую шутку. Его пожирали живьем, а суетящийся слизень с раной в боку пытался его оплодотворить. Фиолетовая кишка тыкалась лешему в грудь и обескураженно дергалась, находя твердую, как дерево, плоть и впустую выплескивая накопившиеся зеленоватые яйца. Через мгновение все было кончено.

Егеря крестились и поминали дьявола, Захар что-то сбивчиво говорил, но Бучила не слышал, ища глазами Илецкую. Ведьма, не тронутая прокатившейся мимо ордой, добралась до Матки и замерла в трех шагах от чудовища. Налетавший ветерок трепал ей волосы, вокруг ведьмы искрился едва заметный пляшущий ореол, рядом метались и бестолково прыгали слизняки. Матка заворочалась, засипела, может, даже почувствовала опасность, и в следующее мгновение все утонуло в огне. Пламя разрослось в слепящий прозрачно-оранжевый шар и оглушительно хлопнуло, выжигая все на пути. Волна жара докатилась до края поляны, оставив маслянистую пленку на пересохших губах. Матка, Ольга и с десяток тварей просто исчезли, взметнувшись облачками черного пепла. В радиусе дюжины саженей опаленную землю выстлали дымящиеся грузные туши. Нестерпимо завоняло падальной гарью.

— Зачем она? Зачем? — голос Захара словно возник из пустоты.

— Не знаю, — соврал Бучила. — Хотела всех нас спасти. И Шушмар хотел. И у них получилось. Ура, блядь, победа. Прошу к праздничному столу, господа. Матки больше нет, доволен, Захар?

— Я их не заставлял, — огрызнулся Безнос. — Каждый сделал свой выбор.

И он был целиком, безоговорочно прав, каждый в то сраное утро сделал собственный выбор. Правильный — неправильный, кто возьмется судить? Не было ни радости, ни облегчения, ничего, только животная иссушающая тоска.

Осиротевшие слизни бестолково метались по поляне, сталкивались, падали и скулили на разные голоса. Мерзкие твари, да быть того не может, даже перестали грызться и сношаться между собой. Растерянные, суетливые, жалкие.

— Сработало, — шепнул кто-то из егерей. — Гляньте, сработало!

— Господь помог, — истово перекрестился второй.

— Сейчас бы ударить, — не разделил радости Безнос. — Пару бы конных полков, втоптать копытами мразь.

Рух не ответил, пристально вглядываясь в поляну. В хаотичных, рваных движениях слизней чудился смысл. Неуловимый, непонятный, зловещий. Один за другим они закручивались в огромную спираль, пока в центре возникшего хоровода не остались две здоровенные, покрытые шрамами и костяными наростами твари. Они столкнулись с сырым хлопком и принялись остервенело драть друг дружку зубами, вырывая куски плоти из шей и боков, пока одна из тварей не упала, содрогаясь в предсмертных конвульсиях и разбрызгивая зеленую слизь. Из распоротой туши пузырились полупрозрачные потроха. Победитель задрал уродливую башку и издал протяжный душераздирающий вой. Слизни как по команде прекратили свою дикую пляску и принялись сжимать кольцо, толкаясь и топча ослабевших. Победившая тварь крутилась на месте, огрызаясь и щелкая пастью. Шустрый слизень подбежал сзади и схватил тварь за лапу, и сразу, одновременно, набросились со всех сторон. Захрустело, лапы победившего чудовища отделились от тела, на землю шмякнулась тяжеленая туша. Тварь визжала, извивалась и дергалась, а с хвоста ее уже седлал огромный самец, выпуская из-под брюха длинный костяной шип… А за ним уже пристраивались еще и еще, спеша оплодотворить новорожденную Матку, наполнить семенем и получить взамен кучу зародышей, которых так приятно вынашивать. Все жертвы, все смерти, весь пережитый ужас, абсолютно все было зря…