Грядущая тьма

Глава 14 Армия мертвых

Гнедая кобыла пофыркивала и косила испуганным лиловым глазом, вздрагивая от каждого прикосновения.

— Да не дергайся ты, — утешил Бучила, затягивая седло. — Думаешь, ты мне нравишься? Не, сестренка, я тебя не меньше боюсь, страшная ты, огромная и при копытах. А чего делать? Стерпится-слюбится. Я тебя беречь буду, глянь, даже шпор противных у меня нет.

Лошадь замерла и внимательно прислушалась, постригивая острыми, бархатистыми ушами. После неудачной охоты на Матку и часа не минуло, и больше тут Рух задерживаться не собирался, побаловались и буде, пора и честь знать, и так загостился уже. Нет, конечно, было интересно — Гниловей, Нарыв, твари, увлекательно, весело, незабываемо. Опять же, сколько новых знакомств, впечатлений и полезных знаний, приобретенных почти задарма. Ну как задарма… Кровью и жизнями плачено и хорошо, что чужими. И сколько еще будет заплачено, одному Господу весть.

— Уходишь? — спросил тихонько подошедший со спины Захар.

— Ухожу, — кивнул Рух. — Будешь держать?

— Не буду, — просто сказал Захар. — Я же сказал, на все четыре стороны отпущу, если дело не выгорит. Но знаешь, думал, останешься, не сможешь уйти.

— Пф, — фыркнул Бучила. — Ошибся ты, сотник, во мне, смогу и очень легко. И давай вот без этого: «я тебя отпускаю», «думал, останешься», содомией попахивает.

— Я буду скучать, — улыбнулся Захар.

— Да я тоже, — признался Бучила. — Черт, нет. Определенно содомией ты меня заразил.

— Оставайся.

— Вот уж хрен тебе, и не жалоби. И прекращай щенком бездомный глядеть. — Рух вытащил заранее припасенную короткую тяжелую палку и принялся обматывать конец обрывками тряпки, подвязывая веревкой. Пальцы не слушались.

— Это зачем? — удивился Безнос.

— От комаров отмахиваться первое дело, — усмехнулся Бучила.

— Ну-ну, — неопределенно протянул Захар. — От комаров… Ты это, слышишь, упырь, не серчай на меня, коль что не так.

— А ты на меня, — отозвался Рух. Никогда не любил проклятых прощаний. Ком встает в горле, особенно если знаешь, что новой встречи с человеком может не быть.

Захар ничего не ответил, и наступило то неловкое, паскудное молчание, когда двое хотят многое сказать, но подходящих слов нет. Слава богу мучительная тишина продлилась всего пару мгновений, и к ним вышли Сашка Краевский, профессор Вересаев и Чекан.

— Милуешься с дезертиром? — развязно спросил барон, одарив Руха пренебрежительным взглядом. Он уже немножко отошел от ночи с ведьмой, на запавших щеках появился нездоровый румянец. Весть о гибели Ольги шокировала Сашку не больше других, Бучила поначалу думал, что барон будет плакать и убиваться, и даже немного расстроился, когда сцены горя не вышло. Да по чести, а с чего бы ей быть? Двое просто провели ночь, ни любви, ни обязательств, у него увеличился счет, она забрала то, что хотела.

— Не без того, — отозвался Захар. — Пущай ко всем чертям катится.

— А я и вам советую. — Рух закончил работу, превратив палку в мягкую палицу. — Такой бесплатный мудрый совет. Вас, дураков, ясное дело, не переубедить, но вы-то, профессор, с мозгами ведь человек.

— Видимо, не особо, — слабо улыбнулся Вересаев. — Знаете, господин вурдалак, я так подумал и пришел ко мнению, что все-таки погибнуть ради науки — самая высшая цель.

— Так с вами погибнут все ваши наблюдения, — выложил козырь Бучила. — И какой тогда от всего этого толк?

— Может, и не погибнут, — поежился профессор. — Я работал всю ночь, глаз не сомкнул, систематизировал данные, а все записи, бумаги и образцы уложил в портфель и закопал в подвале этого милого домика. — Он указал на остатки избы. — Там, в углу, под камнем приметным. Я хочу, чтобы вы все знали об этом, запомнили. И если кто после этой передряги останется жив, а я надеюсь, мы все останемся, но на всякий случай… Кто останется, пускай заберет и доставит в Новгородский университет лично в руки академику Тихомирову.

— Я-то точно выживу, — расхорохорился Сашка. — Даже не сомневайтесь. Доставлю ваши каляки в лучшем виде, или отдайте их упырю, раз он сваливает.

— Не могу, — печально ответил Вересаев. — Было бы, конечно, неплохо, но на коне растрясет, а там гербарий, мензурки, заспиртованный материал. Все хрупкое, колкое и цены ему нет. Уж пускай здесь, в сухости, полежит, а потом бережно, потихонечку, не торопясь…

Договорить не успел. С другого конца разрушенной деревни донесся громкий крик:

— Конные, конные с севера!

— Ничего себе! — удивился Захар и сорвался на крик. За ним остальные, испортив всю прощальную сцену. А Рух так надеялся на слезы, объятия и клятвы в вечной любви. Ну и тоже пошел поглядеть.

— Конные, сотник, — доложил выскочивший навстречу дозорный. — Во-он там. Только нарисовались.

Далеко за полем от кромки черного леса и правда двигались всадники, и было их больше десятка и из зарослей выезжали еще и еще. До них было еще с полверсты, но уже можно было рассмотреть раскрашенных алой и белой краской коней.

— Маэвы, — неверяще выдохнул Захар. — Маэвы, мать их лесную дери!

— Никогда бы не подумал, что буду рад видеть этих ублюдков, — скривился Чекан. — Кому расскажу, не поверят.

Рух удивленно хмыкнул. Надо же, маэвы. Ситул, сукин сын, справился за ночь и вернулся с подмогой, как обещал. Теперь-то Захар точно никуда не уйдет и займется излюбленным делом — будет вытворять всякие безумные, самоубийственные штукенции, оправдываясь присягой и долгом.

Маэвы остановились, накапливаясь на опушке, и с их стороны пришел протяжный выдох боевого рога. Пауза и еще один выдох, от которого мурашки пошли по спине. Приветствие и обозначение себя.

— Здорово, зеленомордые! — заорал Чекан. — Мы не ждали, а вы приперлися!

Егеря обрадованно заголосили, замахали руками, затопали, и Рух, чувствуя себя лишним в надвигавшейся кутерьме, легонько тронул Сашку Краевского за рукав.

— Барон, пойдем-ка со мной.

— Зачем? — Сашка оторвался от созерцания маэвского воинства.

— Проводишь до леса, коня возьми.

— И не подумаю, — скривился Краевский. — Ты сваливаешь, как трус последний, а я тебя провожать?

— Ольга перед смертью просила тебе кой-чего передать.

— Ольга? — всполошился Краевский. — Погоди, я сейчас.

Вместе отъехали от деревни, пересекли поле и углубились в жидкий подлесок. Бучила молчал.

— Ну говори давай, не томи, — не выдержал Сашка.

Рух остановился, спрыгнул на землю и жестом поманил барона за собой.

— Долго будешь кота за яйца тянуть? — Сашка спешился, поглядывая подозрительно и недоверчиво.

— Туда посмотри. — Бучила указал вдаль.

Сашка повернулся и вылупился в лес. Там, понятное дело, ничего не было, кроме деревьев и мха.

— Шутки шу…

Повернуться барон не успел. Бучила выхватил из седельной сумки обмотанную тряпками булаву и саданул Сашку в вихрастый затылок. Краевский подавился словами, утробно хрюкнул и свалился в траву. Рух печально вздохнул, быстренько связал ему руки и ноги и перебросил обмякшее тело через седло. Вскочил на коня, подтянул повод от Сашкиной лошади и, прежде чем раствориться в чаще, обернулся, безмолвно прощаясь с оставшимися в деревне людьми. С Безносом, профессором, Чеканом, лекарем Осипом и всеми другими, имен которых он не помнил. Они остались, а он ушел. И только Бог знал, встретятся они еще или же нет.

Сашка очнулся часика через полтора. Заросшая, давно не езженная лесная дорога мерно текла под копыта коней, уводя все дальше и дальше вглубь таинственно притихшего леса. Высоченные елки застили небо над головой и укрывали бесчисленную молодую поросль, пытавшуюся стереть заброшенный тракт и последнюю память о живом человеке в этих краях. По обочине мокли гнилые поганки, выплетая затейливый, внушающий подсознательную тревогу узор. Пахло сыростью, грибницей и свежей смолой. Из глубины леса порой доносились короткие тоскливые вопли. Кое-где еще торчали сгнившие верстовые столбы с заплывшими, уже не читаемыми цифрами на склизких боках. Раз десять приходилось слезать с коня и обходить огромные, заросшие мхом и грибами стволы, перегородившие путь. Бучила разодрал плащ, расцарапал морду, но продолжал упорно пробираться вперед. Упорство, сука, главная добродетель для дурака.

Позади сдавленно замычало, и Рух оглянулся. Сашка, мешком свисающий по обе стороны коня, дергался и стонал.

— С возвращением! — Бучила перекинул ногу через круп и элегантно, что твой гусар, выпрыгнул из осточертевшего седла. Нет, определенно, конные прогулки — это что-то из разряда адовых мук. Задница стерта, кости ноют, все затекло.

— Сука, тварь, — засипел барон. — Я тебя…

— Давай обойдемся без пошлых угроз, — ласково попросил Рух. — Согласись, ты не в том положении. Связанный, беспомощный, наедине с вурдалаком, в страшном, темном лесу.

— Убью, — захрипел Сашка. — Только развяжи меня, тварь.

— Ага, конечно, сейчас. — Рух за волосы приподнял голову пленника и поднес флягу. — Пей.

— Пошел ты. — Сашка замотал головой. На затылке у него надулась синяя шишка размером с курье яйцо.

— Не хочешь — не пей, — пожал плечами Бучила и убрал флягу. — Думаешь, уговаривать буду?

— Ты чего со мной сделал? — прохрипел Краевский.

— С собою забрал, — отозвался Рух. — Дорога неблизкая, а голодать я не привык. Захочу перекусить, а тут вот, запасец имеется. — Он похлопал барона по заднице.

— Да ну нет, — ужаснулся Краевский, живо представив свою незавидную долю. — Мы же друзья.

— Конечно, друзья, — утешил Бучила и вновь забрался в седло. Лошадь всхрапнула и сдвинулась с места. — А друзья зачем надобны? Правильно, товарищ товарища выручать. Ты мне кровь, я тебе путешествие по самым живописным местам. Глянь, какая коряга приметная, на собаку похожа. Или на коркодила, с какой стороны посмотреть. А вон на елке нарост, где бы ты еще такую красотень повидал?

— Сам ты нарост, — окрысился Сашка и неожиданно захихикал. — Понял я, зачем ты меня уволок. Хочешь, чтобы я остался живой.

— Да мне, если честно, плевать, — признался Рух. — Че ты, дите малое, чтобы я жопу тебе подтирал? Решил помереть — помирай. Если уж на то пошло, то я бы лучше Захара тогда уволок. От него хоть польза обществу есть, а с тебя какой прок? Пьяница, развратник и дармоед.

— Ну конечно, прямо поверил я, что сожрешь, — упорствовал Сашка. — Тут ехать меньше дня до Вышнего Волочка. Не станешь ты друга жрать из-за такого-то пустяка.

— Время покажет, — неопределенно отозвался Бучила.

— Ты же Заступа, обязан человека беречь, — медово пропел Краевский. — Ты же добрый, хороший, я знаю.

— Продолжай, лесть я люблю.

— Паскуда ты, упырь! — взорвался барон. — Ух я до тебя доберусь. Трусливая, подлая мразь!

— Матерись, не стесняйся, авось полегчает.

— Развяжи меня, тварь!

— Ага, разбежался.

Сашка обиженно засопел и затих, наверное, придумывая, как выпутаться из сложившейся ситуации. Потом шумно завозился и снова обмяк. Ничего не придумал, видать. Это только в приключенческих романчиках связанный герой невероятными усилиями распускает узлы и вступает со злодеем в последнюю схватку, с трудом побеждает и уезжает с освобожденной принцессой в закат. В жизни все, конечно, немного не так, узлы не поддаются, злодей забивает героя ногами, словно приблудного пса, мочится на остывающий труп, а потом трахает принцессу, пока не наскучит. Жалко принцессы нет и герой слабоват, об такого только мараться…

— Пить дай, — попросил Сашка. — Губы спеклись.

— Я предлагал, ты отказался. У меня ноги не казенные к тебе по первому зову бежать.

— Ну пожалуйста.

— Кормилицу позови, ты же барон, пущай титьку сунет тебе.

— Сука.

— Слышал уже. Ты давай поновей. Удиви изысканным оскорблением.

— Выблядок!

— Фу, ну это грубо совсем.

— Прошмандовка зубастая.

— Неплохо.

— Шмара затраханная.

— Это обидно уже. — Бучила притворно всхлипнул.

— Развяжи.

— Попозже.

— Когда?

— Когда время придет.

Краевский пробурчал нечто грозное и нечленораздельное и заткнулся, уставившись под копыта. Жрать его Рух на самом деле не собирался, а вот спасать… Ну тут тоже смотря с какой стороны поглядеть, участь, уготованная молодому барону, была почетной, но малоприятной, Бучиле его даже было немножечко жаль. Но что поделать, суровые времена требуют суровых решений. Он сам до сих пор не знал, почему выбрал именно Сашку, наверное, оттого, что молодого барона можно было похитить легче всего. Вряд ли кто-то другой с той же радостью отправился бы провожать вурдалака в ближайший лесок. А этот клюнул на Ольгу, как карась на опарыша.

Мысли постоянно возвращались к Захару и остальным. Прибытие мавок внушало крохотную надежду, теперь можно было неплохо укрепиться в деревне и посидеть в осаде, оттягивая слизняков на себя до победоносного прибытия армии. А в том, что армия рано или поздно придет, сомнений не было никаких, раз Ситул разыскал своих, значит, и Бориска благополучно добрался до Волочка и передал депешу кому положено. Пущай голова у больших шишек нынче болит. Теперь лишь вопрос времени, когда херово смазанная бюрократическая машина завертится. С другой стороны, мавки вряд ли согласятся сидеть в крысоловке и, скорее всего, примутся за свое любимое дело — устраивать засады на мелкие группы тварей, обстреливать издали, заманивать в тесные овраги и утыкивать тропы мерзкими и хитроумными ловушками. Ну да, заставлять их сидеть в обороне — глупая глупость.

Справа открылся просвет и ощутимо потянуло стоячей водой, дорога вильнула и вывела на край огромного болота, уходящего почти что за горизонт. Ого, то самое, о котором покойный Шушмар упоминал. Посреди камыша и ряски торчали редкие, заросшие травой и кривым кустарником островки. К небу устремлялись бесчисленные стволы мертвых берез. В башку сразу пришла донельзя идиотская мысль. А почему, собственно, и нет? Бучила спрыгнул на землю, подобрал длинную палку и зашел в воду. Захлюпало, поднялась жуткая вонь. Палка ткнулась в твердое, Рух смело шагнул и сразу провалился на хер по пояс. Хлюпнуло, ноги ушли в тестообразную грязь, он рванулся, запаниковал, бросил палку и тут же ушел с головой. Вынырнул, отплевывая белесых червей, ухватился за кочку и вытянул себя обратно на берег. Вот блядство!

— Хорошее болото, мне нравится, — сообщил он недоуменно пялящемуся Сашке. — Глубокое и сосет на зависть самой прожженной портовой шлюхе. Прямо замечательное болотце, ети его вперегиб.

— Лучше бы ты утонул, — с сожалением промычал барон.

— Желать смерти ближнему последнее дело, — усовестил его Рух и полез в седло. С него ручьями стекала тухлая зеленая вода. Объяснять ни барону, ни лошадям свой экстравагантный поступок он не намеревался, мало ли какая блажь способна человеку в голову прийти. Может, жарко и освежиться решил, кому какое дело вообще? Или непреодолимая тяга к купанию в первой попавшейся луже. Этакая благородная блажь…

Дорога вилась по краю трясины, порой превращаясь в жидкое месиво, в котором ноги коней тонули по бабки и выдирались с неаппетитным причавкиванием. Деревья у воды гнили на корню, сбрасывая листву и почерневшую, слизистую кору, беспомощно протягивая голые, искривленные ветки. Гигантские елки, устав цепляться за размытую землю, падали в болото и медленно тонули, обрастая лишайником, ряской и мхом. На умерших лесных исполинах распускались мелкие «поджирушки», остро пахнущие падалью белесенькие цветки, привлекающие лягушек и насекомых к спрятанным пастям. На поверхности то и дело надувались и лопались зеленые пузыри, источая запах протухших яиц. Вдали от берега иногда появлялись и пропадали костистые спины уродливых рыбин в руку длиной.

За спиной что-то шмякнулось, будто упал мешок, набитый говном. Рух обернулся и закатил глаза. Ну да, ненамного ошибся. Сашка как-то ухитрился вывернуться, свалился под копыта коня и пытался сбежать, извиваясь в грязи громадным червем.

— Дурак, что ли, совсем? — ласково спросил Рух. — Куда ты собрался?

— Подальше от тебя, — просипел Сашка, устал трепыхаться и замер.

— Таким макаром тебе до ближайших людей года четыре ползти, — объяснил Бучила, словно дитю. — На что ты рассчитывал, я не пойму?

— Ни на что. — Сашка обиженно запыхтел. — Лучше пускай нечисть лесная сожрет, чем с тобой.

— Ну, кстати, да, довольно резонно. — Бучила спешился, подавил вялое сопротивление и взгромоздил Сашку обратно на лошадь. — Ты это, давай не балуй, лежи смирно, ожидай своей участи. Обещаю — будет интересно.

Спустя версту дорога ушла от болота, продралась сквозь заплесневелый малинник и вывела на развилку, отмеченную огромным замшелым валуном, наполовину вросшим в землю и покрытым странными, невиданными прежде знаками, напоминавшими письмена. Профессора Вересаева бы сюда, старик бы, наверное, эту каменюку расцеловал. Что там Шушмар говорил? Чудь белоглазая, когда появляется в этих краях, мажет булыгу кровью. Зачем, почему? Одному дьяволу ведомо.

Он свернул вправо, и спустя полверсты у Бучилы начала тяжелеть голова. Череп будто выскребли, а внутрь залили расплавленного свинца. Странное, тревожное чувство. Мысли путались и скакали, превращаясь в траханый хоровод. В руках и спине появилась противная слабость. Наверное, все оттого, что слишком много в последнее время стал на солнце торчать, надо завязывать. Больше всего хотелось забиться в темную, сырую нору и отдохнуть, прижавшись боком к своим… Чего? Каким на хер своим? «Таким же, как ты». Рух с силой потряс башкой, прогоняя поганое наваждение. Он словно слышал чей-то чужой голос, который уговаривал, манил, обещал… Иногда голос вдруг исчезал, оставляя тупую, ноющую боль в висках, но потом возвращался и нежно шептал. Скоро залитый солнечным светом березняк сменился угрюмым и влажным еловым бором, где вечно царствует зыбкая полутьма. Под копытами мягко пружинил ковер из осыпавшихся желтых иголок и серого ломкого мха. Мрачные заросли были совершенно безжизненны и пусты. Ни зверей, ни насекомых, ни птиц. Так попросту не бывает, и этот вымерший зловещий лес указывал, что они на верном пути. Первый звоночек. А чуть погодя прозвучал и второй: теплый ветерок принес запах разлагающейся плоти — тяжелый, смрадный, выворачивающий нутро. Словно где-то рядом гнила туша громадного монстра, из тех, что приходили с Пагубой, издыхали, а потом десятилетиями отравляли своей падалью воздух, землю и воду. Голос в голове стих, сменившись монотонным жужжанием. Бучила впал в мутную полудрему и дважды чуть не свалился с коня. И чем дальше, тем хуже.

Лес потихонечку начал редеть, Рух свернул в заросли, попытался красиво спешиться, но вместо этого выпал из седла и обнаружил себя рожей во мху, мычащим и пускающим слюни. Он на мгновение потерял сознание, перед глазами все плыло и прыгали черные искорки. Голова и вовсе перестала соображать. С трудом поднялся и привязал коней к дереву, ноги не слушались, колени дрожали. Отдохнуть вам надо, милорд, отдохнуть. Себя не пожалеешь, разве кто пожалеет? То-то и оно…

— Все, приехали, вываливай из кареты. — Он стащил Сашку на землю и взмахом ножа перерезал путы на ногах. — Идти можешь?

— Никуда не пойду, — огрызнулся Краевский. От долгого болтания вниз головой глаза у него полопались и налились краснотой. Затекшие ноги подгибались, и Бучиле пришлось подхватить его за шкиряк.

— Да куда ты денешься, — умилился Рух и потащил барончика за собой, как собаку на поводке, по пути отмечая ориентиры в попытке не забыть, где припрятал несчастных коней. Ориентиров оказалось негусто — елки, коряги да пни, хорошо хоть далеко идти не пришлось. Шагов через двадцать обнаружилась опушка, и Бучила повалился на землю, рывком дернув Краевского за собой. Впереди раскинулось Совиное урочище, до отказа забитое ожившим трупьем самой разной степени гнилости, от вполне свежих и симпатичненьких до истлевшего праха и не пойми на чем держащихся позеленевших мослов. Толпа из сотен мертвяков заполняла поляну почти от края до края, плотная, колыхающаяся густым киселем масса гнилой плоти, червивого мяса и голых костей. Облезшая кожа, оголенные черепа, жуткие оскалы отросших клыков. Над всем этим великолепием висело плотное облако падальных мух, сводя с ума своим мерным жужжанием. Вонь стояла просто неимоверная, Рух еще терпел, но Сашка утробно закашлялся и сблевал мутной бурдой. В центре поляны сгрудились те самые красавцы, впервые встреченные в окрестностях Покровского монастыря, — чудовищно измененные, переродившиеся твари с зубастыми пастями и костяными отростками в самых неожиданных местах. Остальные заложные держались от них на почтительном расстоянии. Причина странного самочувствия чуть прояснилась — от скопления мертвецов за версту разило поганым колдовством, а вурдалаки шибко чувствительны ко всякой магии и ведовству. Вот дурак, мог бы и сразу сообразить. С другой стороны, раньше тоже попадались стаи заложных, и ничего такого особенно не было, ну кольнет в основании позвоночника, позудит, да отпустит. Правда, и стаи те были поменьше, и мертвяки там были обычные.

— Господи, господи, — зашептал барон, мотая башкой и отплевывая кислые слюни.

— Нравится? — ехидно спросил Бучила. — А чего ты расклеился? Все там будем, давай привыкай.

— З-зачем мы здесь? — прохрипел Сашка. — Зачем?

— Как зачем? — удивился Бучила. — Мы тут, дорогой мой барон, ради совершения невиданного подвига, после которого про нас будут легенды слагать. Ну не прямо про нас. Про тебя.

— Про меня? — Сашка глупо захлопал глазенками.

— Ты везучий, у тебя главная роль. Я, если честно, завидую, — притворно вздохнул Бучила. — Смотри, расклад примерно такой: заложных несколько сотен, их привлек бахнувший Нарыв, а почему — не знает никто, но рано или поздно им надоест тут торчать, проголодаются, миленькие, и попрутся в места, где много жратвы. Вкусной, сладенькой человечины. Мозгов у них нет, разделятся на мелкие стаи и разбредутся в разные стороны. И на пути у них будут десятки сел, деревенек и городков. И еще, с большой вероятностью, некоторые особо одаренные пойдут нашим путем и доставят Захару множество ненужных проблем. А посему командование в моем лице решило, пока тварюги не расползлись, взять их в оборот, заманить в ту славную болотину и в ней утопить.

— Ты сумасшедший, — ахнул барон.

— Ну не без этого, — обрадованно закивал Бучила. — Но согласись, идея блестящая. Признаться, она мне не сразу пришла, сначала я хотел без всяких изысков мертвецов подальше в леса увести, чтобы заплутали и до зимы выбраться не смогли, там бы их первым морозом прибило, и осталось бы только вернуться и гнилые сосульки разбить. А болотину увидел, и тут осенило. Заманить и утопить.

— А я тут при чем? — вместо восхищения воскликнул Краевский.

— Ключевое слово «заманить», — терпеливо пояснил Рух. — Слабая часть гениальной задумки, потому как и сам я мертвяк. Подойду я, в морду плюну, ну зарублю одного, эти паскудины бросятся на меня, будут тушки свои прогнившие защищать, но за мной не пойдут, не интересен я им. Начнется грязное побоище, из которого я не выберусь, задавят числом. Оттого, как уже сказано, тебе, Сашенька, отведена лучшая роль, будешь приманкой. Здорово, правда? Ну здорово?

— Здорово. — Барон нервно икнул. — Но не совсем.

— А чего ты кочевряжишься? — удивился Рух. — Такая удача единожды выпадает за жизнь, да и то мало кому. Сам подумай, сколько народа спасешь, Захару поможешь, славу получишь, орден пудовый, денег мешок, разве не об этом мечтал? Да ты должен меня за предоставленную возможность расцеловать.

— Сам себя в задницу расцелуй, — огрызнулся Сашка, но в покрасневших глазах мелькнул интерес. Все ж таки Бучила не ошибся, выбрав его. — И чего надо делать?

Рух не ответил, отвлекшись на шум по правую руку. Саженях в полусотне от их укрытия затрещали сухие ветки, и из подлеска на поляну выбралось полусгнившее страховидло, волоча за собой растянутые на три сажени кишки. Заложный остановился, покрутил по-собачьи башкой и бодро поковылял к застывшим сородичам.

— Ого, еще один, — удивился Бучила, чувствуя, как ладная теория рушится на глазах. Что-то тут было не так. Ладно, предположим, заложные приперлись со всей округи на вспышку Нарыва, привлеченные всплеском гадостной вони нечестивого колдовства. Но с той поры сколько времени утекло, вспышки, будоражащей гнилые мозги, давно уже нет, а они все идут и идут, каким-то непонятным чутьем находя себе подобных посреди дремучих лесов. Нет, чуйка на своих у заложных имеется, того не отнять, в одиночку, что ли, скучно им, падлам, вот и сбиваются в стаи, но завсегда возле человеческого жилья, а не наоборот, все дальше и дальше уходя от него в глубину бескрайних лесов. Сраные загадки одна на другой.

— Так чего делать будем? — повторил Сашка вопрос.

— Да особенно ничего, — Рух откинул мрачные мысли и добавил в голос медку. — Выходишь на поляну, показываешь себя, привлекаешь внимание, заложные бегут за тобой, ты от них. Запомни, от них, это важно весьма. Прыгаешь на лошадку, трогаемся, доезжаем до болотца, ты берешь палку и хлюпаешь как можно дальше от берега. Элегантно и просто.

— Так я сам потону, — испугался барон.

— А кому не похер? — спросил Бучила.

— Тоже верно. — Краевский озарился безумной улыбкой. — Это самая идиотская затея из всех идиотских затей, в каких я имел честь принимать участие. Ну, не считая попытки спереть икону Богородицы и на рынке продать. Я в деле, упырь! Ну ты и скотина, однако. Захару почему не сказал?

— А зачем? — пожал плечами Бучила. — Не видишь, не бредишь. Захару ни жарко ни холодно от планов моих, только переживания лишние, а у него своих забот полон рот. И еще знаешь, если обосремся, не узнает никто, мне от этого легче.

— Ну тогда я пошел! — загорелся Краевский и протянул связанные руки. — Освобождай меня. И шпагу отдай.

— Э, нет, — усмехнулся Бучила. — Я навидался героев, которые заднюю давали в самый последний момент. К лошадям вернешься, с мертвяками на хвосте, тогда и освобожу. И это, повернись-ка спиной.

— Зачем? — испугался барон.

— Трахну тебя напоследок, вдруг не увидимся больше, — сказал Рух и тут же придержал Сашку за плечо. — Да не дергайся, пошутил. Приманку из тебя делать будем, терпи.

Он рванул Сашкину рубаху, примерился и дважды провел по спине острым ножом, рассекая мышцы вдоль позвоночника до поясницы. Брызнула кровь, и Бучила утробно сглотнул. Раны получились страшненькие, но не опасные, до свадебки заживет.

— Будь осторожен, не лезь на рожон, — напутствовал Рух. — Ближе полусотни шагов не подходи, заложные только с виду квелые, и среди них есть дивно шустрые твари, оттого сильно не приближайся, смотри, как себя поведут. Мертвяки кровь живую почуют, рылами водить начнут, а потом пойдут на тебя. Не бойся, не суетись, начинай медленно отходить, а как потянутся за тобой — на медленный бег перейди. Если отстанут, возвращайся и по новой мани, рано или поздно все за тобою рванут. Один клюнет, остальные за ним. Все, иди, с богом, ни пуха ни пера.

— К черту. — Сашка глубоко задышал, встряхнулся и пошел на поляну, распространяя сладкий аромат свежепролитой крови, оставляя за собой алую стежку в истоптанной мертвецами траве. По этой-то стежке голубчики и пойдут. В идеале нужно было оставить кровавый след до самого болота, но тогда, кроме Сашки, потребовались бы еще две дюжины человек и всех бы пришлось выжать досуха, бросая трупы на поживу наступающим мертвякам.

— Эй, здорово, сучары! — Сашка помахал рукой, привлекая внимание. Вот придурок. Хотя, конечно, все правильно. Но играет с огнем.

Заложные поначалу никак не отреагировали. Толпа разложившейся плоти, торчащих костей, зубастых пастей и лапищ с когтями едва заметно колыхалась, словно тимофеевка на ветру. Для оживших мертвецов вполне нормальное состояние, когда нечего жрать. Впадают в спячку и могут так по нескольку дней простоять.

— Оглохли? — Сашка смело подошел еще ближе. Господи, только бы не сглупил. Бучила успел пожалеть, что не развязал Краевскому руки. Если все завертится, как он будет бежать? С другой стороны, заложные пока раскачаются, пока придут в себя, поначалу будут не опаснее миленького щенка. Непонятно, как поведут себя те новые твари, но именно поэтому Бучила велел барону держаться на расстоянии. Великолепный план уже не казался таковым, но было поздно что-то менять. Сейчас или Краевский погибнет в страшных мучениях, или… погибнет немножечко погодя, но с пользой для общего дела.

Барона и заложных разделяли не больше трех десятков саженей, когда первые твари все же соизволили обратить внимание на лакомую приманку. Крайние мертвяки завозились, задергались, с шумом втягивая воздух провалами сгнивших носов. Ну давайте, миленькие, давайте… Твари натужно сопели, потрясывая башками и пуская длинные нити зеленоватой слюны. Вонь стояла неимоверная, но Сашка держался, надо отдать ему должное, окажись на его месте кто послабее, давно бы свалился без чувств, а этот ничего, бодренький, еще и орет.

— Кто хочет пожрать? — весело крикнул Краевский. — Ну? Ням-ням, выродки! Вот он я!

Хиленький заложный с вырванным куском левого бока сдавленно зарычал, дернулся к барону, сделал пару нетвердых шагов, издал тоскливый вой и попятился назад. И как это понимать? Рух от удивления открыл рот. Сашка обернулся и изобразил истинное непонимание. Творилась какая-то невообразимая херота: на виду у голодных заложных расхаживал живой окровавленный человек, и им было абсолютно плевать. Мир определенно сошел с ума.

Бучила, чертыхаясь вполголоса, выбрался из кустов и попер к барону, решив разбираться на месте. Стоп. На каком месте, куда ты идешь? Он внезапно осознал, что это тупое решение принял не он. Вернее, он и одновременно не он. Все его существо вопило против того, что он делал. Надо было вернуться, скрыться в лесу и бежать, но ноги против воли несли его к мертвякам. Сашка что-то орал, но Рух не слышал, словно провалившись под толщу земли. Голова раскалывалась, он перестал чувствовать тело, словно им завладел кто-то иной, сильный, ломающий всякое сопротивление, заставляющий пресмыкаться и верно служить. По толпе заложных прошла рябь, словно в трясину бросили камень, кошмарные тварищи, застывшие в центре поляны, чуть разошлись, и Бучила сквозь мутную пелену, застившую глаза, увидел две искривленные, гротескные фигуры в черной одежде, замершие среди мертвяков. И тогда затухающим разумом он понял все: сраные колдуны, устроившие Нарыв, не подохли в лесу, а сбежали, чтобы собрать армию мертвецов. Невиданной силы некроманты, с легкостью подчинившие себе сотни заложных и призывающие еще и еще. И Рух Бучила, приготовивший ловушку, сам в нее угодил.

— Сашка! Сашка! — закричал Рух, проглатывая слова. — Уходи! Быстро!

Барон опрометью кинулся назад, подлетел к упавшему на колени Бучиле и завопил:

— Ты чего, мать твою? А ну, вставай!

— У-уходи, — простонал Бучила, из последних сил сопротивляясь чужой воле. — Там к-колдуны. П-подловили, бляди, меня. Уходи. Забирай коней и мчись в Волочек. Б-быстро. Расскажешь все бургомистру, он знает, что делать. Консистория нужна, Консистория, пускай зовут всесвятош. Торопись.

Бучила, едва владея руками, перерезал веревку на Сашкиных руках и повалился плашмя.

— Пошел ты. — Сашка едва не расплакался. — Я тебя вытащу. Вместе пришли, вместе уйдем.

Он схватил Руха и поволок в сторону леса.

— Брось меня, идиот, — прохрипел Бучила. — Не могу сопротивляться, подчиняют меня, как всякого мертвяка. Уже поздно, вцепились как псы. Раньше надо было думать. — Он хрипло рассмеялся. — Брось и беги, иначе через минуту я перестану быть собой и вцеплюсь тебе в глотку. Тогда вместо одного они получат двоих. Беги.

Сашка сдавленно заматерился и разжал хватку, Рух упал на четвереньки и застонал. Последним, что он видел меркнущим взглядом, был убегающий в заросли барон. Бучила взгромоздился на тряпичные ноги, и они понесли его к вонючему шипящему стаду. И единственное, чего ему отныне хотелось — это служить…

Анчутка по имени Балабошка, мелкий лесной нечистик, никому зла не желавший и уж тем более зла никогда не творивший, притаился на ветке могучего дуба, росшего на берегу Хмарного болота, которого Балабошка сильно побаивался и не то чтобы ночью, но и белым днем бы сюда не пришел, если бы не большая беда. Милый и родной лес в одночасье стал опасным, чужим. В одну ночь вдруг вспыхнуло алое пламя и задул плохой ветер, исковеркал без счету деревьев, испоганил землю и воду, превратил в чудищ птиц и зверей. Балабошкин сосед и дальний сродственник Кропуля вместе с семейством угодил под порыв в ту кошмарную ночь. Балабошка едва не умер со страху в своей берлоге, когда небо горело красным огнем, и поутру помчался к соседу делиться последними новостями и хлебнуть хмельного взвара, который варил Кропуля из бледных поганок и волчьего лыка. Навидался всяких страхов без счету: оживших деревьев, сросшихся меж собою волков, землю, спекшуюся в песок, еле сбежал от страховидлы, свитой из мяса, грязи и веток, погнавшейся за крохотным анчуткой с воем и криками, от которых застыла Балабошкина кровь. Прибежал к Кропуле и увидал, как сосед, слепой, оплывший, вместо красивых утиных лапок отрастивший ком шипастых хвостов, пожирает собственных детей на пару с женой. Балабошка передумал пить хмельное варево и бросился наутек, снова забился в нору и стал ожидать сам не зная чего. Думал, станет получше, а стало только хужей. В лесу объявились твари, которых он отродясь и не видал — громадные слизистые мешки на тоненьких ножках, пожирающие все на пути. В битве с ними погиб местный хозяин Шушмар Зеленая Борода, и тогда Балабошка понял — надо тикать. Тикать подальше и не оглядываясь, как ни в жисти еще не тикал. Хоть побегать ему и пришлось, всяк на этом свете норовит обидеть маленького анчутку. Леший может играясь прибить, кикимора сцапать, волколак утащить, мало ли у анчуток врагов. Но люди хуже всего, ох и дурные, выдумали ни с того ни с сего, будто всякий анчутка знает, где клад несметный зарыт. Оттого охоту на анчуток несчастных ведут, ловят в силки и пытают до смерти, выспрашивая про горшки с самоцветами и колдовские диковины. Но чего греха таить, сокровища у Балабошки в вправдево были, уходить с пустыми лапами было нельзя, оттого Балабошка и оказался ночью на дубе возле проклятого болота. Здесь, в старом дупле, прятал Балабошка свои наиглавнейшие ценности — черный плоский камушек с непонятными завитушками и полуистертым изображением рогатого человека, связку сорочьих перьев, позеленевший медный гвоздь, найденный в развалинах человечьей деревни, да осколок красивейшего темного стекла, выменянный три года назад у заезжего черта на три никому не нужные золотые монеты. Той сделкой каждый остался доволен и горд, считая, что другого страшным образом надурил. Балабошке порой казалось, что он все же сглупил, отдав красивые блестящие кругляши, но он всякий раз брал в лапы осколок стекла, прикладывал к глазу и ахал от сотворенного волшебства, делавшего привычный лес искривленным, темным и сказочным.

Балабошка, натерпевшись ужасного ужаса, тайком, замирая и подолгу прислушиваясь, добрался до дуба и только вытащил заветные драгоценности, как вдруг замер и застриг длинными ушками, уловив приближающиеся шаги. Много, очень много шагов. Медленных, шаркающих, заплетающихся, внушающих тревогу и страх. Мерзкое Пужало, огромный шар высоко в ночном небе, заливало лес мертвенной белизной, и ветвящиеся прожилки на его лике дергались и извивались, похожие на хищных пиявок, обитающих в черных глубинах мертвых болот. Шаги все приближались, и Балабошка почувствовал резкий запах гниющего мяса, заброшенных склепов и разоренных могил. Он прижался к грубой коре, всем сердцем желая слиться с деревом в единое целое. Анчутку забила крупная дрожь. Он увидел. По старой, накатанной, а потом заброшенной человеками дороге шли ожившие мертвецы, и были их сотни, а может, и тысячи, у страха глаза велики. Такие и прежде появлялись в лесу — слабые, медлительные, поросшие грибами и мхом, они слонялись в чаще, гортанно выли от голодухи да подъедали всякую падаль. Шушмар Зеленая Борода старался их сразу же изловить и прибить огромной дубиной. Но теперича лешего не было, а живых мертвяков приперлось целое войско. А Балабошка однажды войско видал. Давным-давно, когда он еще был молодой, с полудня пришли злые люди в железе, а навстречу им явились другие, еще пуще злые и тоже в железе. Принялись землю делить, ту, которая им не принадлежала от веку и отродясь. Бились целый день, жестоко и страшно, и многие померли, а потом разошлись, и чем все закончилось, Балабошка не знал и знать не хотел. Наверное, и ничем, уж больно люди любят убивать друг дружку безо всякого повода.

Древний дуб ощутимо подрагивал, и мертвяки повалили потоком — страшные, жуткие образины шли нестройными, кривыми рядами, и было их, словно деревьев в лесу. Прогнившие, червивые, безрукие, вонючие, исходящие гноем и ядовитой слюной. У одного отвалилась нога, он упал, загундел и был тут же втоптан в липкую болотную грязь. Среди мертвецов вышагивали твари прежде невиданные — высоченные, тощие, кривые, разорванные, ощетинившиеся острыми костяными пиками и шипастыми позвоночниками. У многих зубастые пасти открылись в спинах и животах, а некоторые и вовсе срослись, превратившись в многоголовую мешанину черного мяса, вздутых отростков и длинных хвостов. Балабошка едва с ума не сошел, молясь всем лесным и небесным богам, лишь бы чудища не заметили маленького анчутку. Но мертвяки шли мимо и мимо, пока не иссякли и не растворились в ночной темноте. На дороге, размолоченной сотнями ног, ворочался растоптанный в кашу мертвяк. Злое колдовство, вернувшее его к противоестественной жизни, все еще цеплялось за продавленные ребра, размолоченное мясо и расколотый череп. Балабошка дождался, пока шаги затихнут вдали, слез с дерева, храбро плюнул в расплющенного мертвяка и кинулся наутек.

Это был он и одновременно не он. Странное ощущение, такое, наверное, бывает у обездвиженных с перебитым хребтом. Когда ты знаешь, кто ты и что случилось, но руки и ноги не слушаются, и от осознания собственной беспомощности страшнее всего. Он словно медленно тонул в густющем, плотном болоте, среди кромешной тьмы и абсолютной, звенящей в ушах тишины. Парил в пустоте среди пустоты и сам был пустотой, выпотрошенной оболочкой, комком грязи и зеленых костей. Куклой на веревочках, за которые дергал кто-то другой. Тьма сменялась вспышками слепящего алого света, и тогда тишина принималась мерзко хихикать и неразборчиво, быстро-пребыстро шептать. Порой он различал слова и слова эти угрожали, обещали, умоляли и звали. И он верил этим словам и хотел лишь одного — служить. Служить верно и преданно, беспрекословно подчиняясь любому приказу, не испытывая сомнений и готовясь отдать никчемную жизнь ради общего дела. И еще он был счастлив впервые за множество лет, маршируя плечом к плечу с братьями, однажды потерянными и обретенными вновь. Братья не судили, не насмехались, не хвастались богатством и не плакались нищетой. Им было достаточно идти вместе и выполнить то, что им сказано. И Рух Бучила, Заступа села Нелюдова, шел вместе с ними, сам не зная куда. Это было совершенно не важно, достаточно идти, осознавая себя частью большого и важного.

Порой он забывал свое имя и что он тут делает, но потом воспоминания возвращались, и он хватался за них, словно утопающий за соломинку, прекрасно отдавая себе отчет, что спастись не получится. Он пребывал словно во сне, и граница между явью и дремой была размыта и неуловимо тонка. Рух смутно помнил, как очутился в строю мертвецов, помнил, как вышел на поляну и упал, помнил кричащего Сашку, а потом обрушилась чернота. В себя он пришел уже в сумерках, застыв среди заложных и совершенно не владея собой. А потом он услышал безмолвный приказ выступать, и вся гнилая братия сдвинулась с места в едином порыве.

Рух знал, что случилось. Траханые колдуны умели подчинять живых мертвецов, и он сам, своей волей, явился в ловушку, расставленную не на него. Кто ж знал, что эти суки окажутся некромантами невиданной силы, равных которым он еще не встречал. В старых книгах писали о Хозяевах праха времен Пагубы, способных создавать огромные армии мертвецов, но, пока не увидел своими глазами, в слухи не верилось. Некроманты, с которыми приходилось иметь дело до этого, были способны управлять самое большее парой десятков заложных и быстренько теряли контроль. Но эти…Эти были потрясающе сведущи в своем темном искусстве, играючи овладев сотнями мертвецов. И даже одним придурочным вурдалаком, которого угораздило вляпаться по самое не могу. Немножко потрепыхался, словно моль в паутине, и сдался, сломленный силой двух колдунов. Да, именно паутина, самое подходящее слово из всех, огромная, темная, раскинувшаяся на сотню саженей вокруг, заманивающая всех мертвяков и оплетающая каждого, переступившего невидимую границу.

Бучила превратился в безвольного паяца, и рассудок постепенно уходил из него. Он еще сопротивлялся, пробуждая в затухающем разуме воспоминания, лица и образы, уже зная, что все попытки обречены на провал. Это лишь вопрос времени, день, может быть, два, и он сольется с гнилыми сородичами, превратившись в безмозглую мычащую тварь, способную только надувать пастью гнойные пузыри и убивать. Одержимую единственной жаждой — пожирать все живое у себя на пути. И он воспринимал это с обреченностью идущей на бойню коровы, на глазах у которой только что убили другую, но она все равно делает шаг на залитый кровью помост, принимая неизбежность какой она есть. Пистолеты и тесак остались при нем, но мысль вытащить оружие и прострелить головы колдунам пришла ему лишь однажды и тут же исчезла.

Единственным светлым пятном было то, что Рух неожиданно получил ответы на все вопросы. Ну не прямо на все, но ситуация прояснилась значительно. Не то чтобы это сильно радовало, но хоть что-то приятное напоследок. Слияние уже началось, и он, став частью огромной паутины, влился в общее сознание, объединившее всех, от самого завалящего, разваливающегося на ходу мертвяка и до управляющих своей армией колдунов. Они были едины, их разумы и мысли слились. Отныне Бучила знал, что кошмарные исчадия из Торошинки созданы колдунами, сумевшими подчинить и изменить по своему черному замыслу мертвую плоть, вылепить идеального заложного — быстрого, смертоносного, не подвластного гниению, святому слову и серебру. Как именно им это удалось, оставалось загадкой, но колдуны в скором времени собирались наплодить исчадий без счета. Для этого им нужны были только свежие трупы и некое «благословение червя». Рух понятия не имел, читают ли колдуны его мысли, может, да, а может, и нет, ему было плевать, ведь теперь их мысли стали его. Он воочию видел далекие земли, пропитанные Скверной и злом, видел плывущий по воле ветра, набитый ожившими мертвецами корабль. Видел людей, встречающих колдунов, и слышал мысли некромантов, вынужденных подчиняться этим людям, но знающих, что все будет совершенно не так, как эти жалкие людишки хотят. Видел кошмарные ритуалы, сотни принесенных кровавых жертв, чувствовал их дикую боль и видел открытый Нарыв. Огромную багровую вспышку, выплеснувшую искажение и смерть в наш проклятый мир. И явившихся слизняков, которых колдуны называли своими детьми и чьей ужасной красотой восхищались. И сейчас колдуны возвращались к своим избранным чадам, совсем скоро мертвякам и слизням предстояло объединиться, чтобы нести смерть и разрушения по воле создателей. И Рух, к своему ужасу, не только не боялся этого, но желал, уже представляя, как победоносная армия следует по обжитым землям, оставляя за собой пожарища и искалеченные тела, поднимающиеся к противоестественной жизни или рождающие новые орды омерзительных слизняков. Армия, в которой на месте павшего встают сразу трое и которую не победить, стоит ей только добраться до селищ и городов. И Рух Бучила был частью этого великого замысла, шагая рядом с новообретенными братьями и узнавая дорогу, по которой сам недавно пришел. А может, не пришел, а провидение привело его за собой… Подсознательное, глубоко спрятанное желание быть тем, кто ты есть, сбросить шелуху стыда и морали и превратиться в чудовище, выпустить монстра и наслаждаться на бесконечном кровавом пиру.

Крохами затухающего сознания он все еще цеплялся за остатки человеческого, зная, что уже проиграл и это лишь жалкие попытки отсрочить грядущее единение. И не было ни шанса спастись, разве что колдунов вдруг одновременно хватит кондратий и оковы падут. В остальном никаких надежд. Колдуны вели свое мертвое войско к Нарыву, к Захару, к профессору Вересаеву и всем остальным. Даже с учетом явившихся мавок силы были не равны, и совсем скоро их ждет самая лютая смерть. И Бучила был этому рад, предвкушая, как старые друзья присоединятся к нему и избавятся от страхов, сомнений и всяких забот.

Скверня поблекла, тьма посерела, и далеко на востоке горизонт расчертила едва заметная светлая полоса. К брошенной деревне, где обосновалась Лесная стража, они подошли перед самым рассветом. Армия мертвых выплыла из черного леса, вытягивая за собой клочья тумана и саван расходящейся по швам ночной темноты. Колдуны не утруждались ни разведкой, ни разработкой стратегии. Бучила, вместе с остальными братьями, получил короткий приказ идти и убить. И они пошли. Рух ждал тревоги, криков и выстрелов, но черные развалины на холме хранили могильную тишину. Да они и были могилой. Бучила, вскарабкавшийся по баррикаде одним из первых, застыл на краю. В центре заброшенной деревни высился холм из человеческой плоти. Сладко и пряно пахло свернувшейся кровью. Тела в егерских мундирах были свалены в неряшливую, безобразную кучу. Торчали окоченевшие руки и ноги, щерились в беззвучном крике черные рты. Верить не хотелось. Верить было невозможно, нельзя… Проклятые слизняки добрались и сюда. Рух всматривался в серые мертвые лица и узнавал знакомые, ставшие чуть ли не родными черты: Осип, Чекан, Феофан, маркиз Васильчиков… Он ничего не чувствовал, и это было страшнее всего. Гору мертвечины венчал Захар Безнос. Сотник распластался, словно пытаясь прикрыть широко раскинутыми руками боевых товарищей и свесив голову на плечо. Мутные, остекленевшие глаза смотрели на Руха, задавая безмолвный вопрос. Или осуждая… Или радуясь… Горло у Захара было располосовано на всю ширину, в страшной ране белели рассеченные позвонки. И Рух, даже не считая и не видя, знал, что все они здесь, все до одного, перед ним, в этой смрадной, безобразной, напоенной ночным холодом куче. Все, кого он бросил на неизбежную смерть, тем сохранив свою никчемную жизнь. Но ради чего? Чтобы стать безвольным рабом? Да лучше бы было в этой куче лежать…

Мертвяки расползлись по деревне, обыскивая развалины и разочарованно воя. Рух, повинуясь неслышному зову, сдвинулся с места и заковылял к ближайшей избе. Кругом валялись расшвырянные башмаки, тряпки, обрывки бумаги, одеяла и вспоротые седельные сумки. Внутри ничего не было, только пыль, забвение и пустота. С провалившейся потолочной балки свешивался склизкий ком вяло шевелящихся уродливых пауков. Рух медленно вернулся к ужасной куче, мысли в башке тонули, словно в вязком, густом киселе. Что-то было не так, но что именно, он никак не мог ухватить. И вдруг осознал, казалось бы, очевидную вещь. По кой черт слизнякам стаскивать в кучу тела? Раньше подобной забавы за ними не наблюдалось, порвать, сожрать, трахнуть — это да, миленькие привычки, но куча? Запасы на зиму, что ли? И уж потрошить вещи точно не стали бы, на хера им нехитрый солдатский скарб? И еще одно. Мертвецы были изрезаны, изуродованы и исполосованы, но ни один не носил следов когтистых лап и зубастых пастей. А Рух за последние пару дней предостаточно насмотрелся на разорванных в клочья жертв нападения слизняков. Сука, и еще одно! Он только сейчас обратил внимание на жуткую деталь: у всех убитых, без исключения, были отрезаны уши. Разгадка пришла сама собой, простая, жуткая, страшная: мавки, сраные мавки. Ублюдок Викаро приперся на помощь, но вместо помощи безжалостно убил егерей. Подло, в спину, не дав ни единого шанса спастись. И в этой куче лежалой мертвечины нашлось бы место и Руху Бучиле, если бы вожжа не хлестнула под хвост. И теперь гадай, лучше бы было подохнуть вместе с Захаром или угодить под власть колдунов.

Кстати, о колдунах… Трупное войско отхлынуло по сторонам, и в разрушенную деревню чинно и медленно вступили некроманты, окруженные распухшими, отрастившими костяные лезвия тварями, из тех, что зародились в Покровском монастыре. Рух впервые увидел Хозяев праха так близко — две вроде бы человеческие фигуры, укутанные в бесформенные черные хламиды с капюшонами, в глубине которых, горячими алыми углями, тлели глаза. Они словно парили над землей, а не шли. До колдунов было буквально подать рукой, и в Рухе боролись два волка, один требовал размозжить некромантам башки, а второй требовал беспрекословно служить, ползать на коленях и облизывать ноги. И второй побеждал…

Колдуны замерли возле трупов, хламиды пришли в движение, будто под ними жили тысячи насекомых, послышалось сдавленное шипение и едва различимый шепот. Рух ощутил острый укол в основание позвоночника, мысли спутались, уступая напору чужой силы и воли. Заложные, собравшиеся плотной толпой, окоченели, прекратив рычать, стонать и сипеть. Воздух наполнился колючими черными искрами, обжигающими лицо. У Захара Безноса, лежащего наверху страшного холма, дрогнула правая рука, и пальцы едва заметно согнулись. Рух не поверил глазам. Хотелось выматериться, но он не смог, горло не слушалось. Сотник дернулся и вдруг резко сел, уставившись пустыми, мутными глазами перед собой. Куча мертвецов под ним зашевелилась и пошла ходуном, обрастая хаотично шарящими руками. Тела извивались и переплетались, словно клубок разбуженных по осени змей. Не разбуженных — оживленных поганым, бесовским колдовством. Захар открыл рот и беззвучно завыл, и, вторя ему, так же беззвучно заорали остальные, выкарабкиваясь из кучи и вставая на слабые, ломкие ноги. Безнос поднялся первым, и за ним встали другие — лекарь Осип Плясец, профессор Вересаев, Чекан и все остальные: грязные, страшные, изуродованные, покрытые запекшейся кровью, выстраивались неровными рядами, трясясь и пуская черные слюни. Смерть забрала их, изжевала и выблевала назад, превратив в жаждущих крови чудовищ. И никто тогда, вначале небольшой увеселительной прогулки с Захаром и егерями, не знал к чему это все приведет. И Рух почему-то считал себя виноватым. Не убедил, не отговорил, не настоял…

Колдуны довольно зашипели и поползли прочь, увлекая за собой армию живых мертвецов. Бучиле в затылок воткнулась невидимая раскаленная спица, он вздрогнул и влился в толпу собратьев. И рядом с ним, прихрамывая и что-то неразборчиво шепча, шел Захар. Как, сука, в старые добрые времена.

— Захар, — сам не зная зачем попытался окликнуть товарища Рух, но получилось отрывистое, лающее: — …ахар… хар…

Безнос не услышал, не мог услышать, мертвый мозг разучился соображать. На Руховой памяти встречались заложные, сохранившие разум на несколько часов или дней, но таких были единицы на тысячи, на десятки тысяч, на сотни, скорее всего. Злые шутки уставшего Бога, по непонятной прихоти обрекающего и без того мертвого человека еще больше страдать. Толпа мертвяков покинула опустевшую деревню и устремилась в сторону Нарыва. Бучиле открылся план колдунов. Они называли слизней своими Избранными детьми и собирались вернуться к своим прекрасным чадам, приняв их обратно в семью. А дальше объединенная орда заложных и тварей двинется на север, к селам, деревням и городам. Не ожидающий нападения Волочек будет первым, и его падение пополнит войско некромантов сразу тысячами новых бойцов. Это будет словно нарастающий снежный ком, только вместо снега слепленный из зубов, гнилой плоти и торчащих костей. И ком этот, при самых херовых раскладах, остановят только ледяные Балтийские воды. Лишь бы Сашка успел… лишь бы успел…Что? Почему Сашка? Куда успел? Какой Сашка…

Под ногами мокро чавкало, сквозь мох проступала черная торфяная вода. Сашка Краевский дважды проваливался по пояс и с трудом выкарабкивался, хватаясь за ломкие ветки и с хлюпом выдирая из трясины онемевшее тело. Правый сапог он давно потерял, засосало болото. Он выбрался на небольшой островок, заросший чахлыми березами и жесткой травой, и свалился без сил. Пропотевшее тело тут же облепили голодные комары, но укусов Сашка не чувствовал. Время, прошедшее после расставания с Рухом, превратилось в сущий кошмар. Успел отвязать только одного коня, второй замотался поводьями в сучьях, а за спиной уже подвывали идущие вслед мертвяки. С дури сунулся напрямик, через лес, и быстренько о том пожалел. Вдумчивость вообще никогда не была сильной Сашкиной стороной. Слава богу быстро опомнился и вернулся обратно, на дорогу к заброшенной деревне и егерям. Вроде крюк, да лучше по торному, чем в чаще плутать. Ну и опять пожалел… Отмахал версты три и наткнулся на всадников: навстречу неспешно рысили с десяток мавок, и Сашка, ничего плохого не чуя, приветливо помахал зеленокожим издалека и тут же получил стрелу в левое плечо. Вторая угодила в шею коню, обезумевшая от боли животина завизжала и бросилась в лес, напролом. Сзади истошно орали мавки на своем птичьем, чирикающем языке, явно бросившись в погоню. На пути мчащегося коня выросла елка, Сашке хлестнуло мохнатой лапой по роже, он вылетел из седла, шмякнулся об землю и кубарем скатился в неглубокий овраг. Хорошо хоть шпагу не потерял. Лежать и жалеть себя было некогда, и Сашка ползком рванулся в заросли папоротника и колючих кустов. Погоня прошла мимо, мавки с дикими криками помчались за раненой лошадью, а Сашка вскочил и кинулся наутек. Понимал ясно: от драных мавок в лесу не уйти, эти твари мышь найдут по следам, но бежал, надеясь непонятно на что. И тут вдруг неожиданно повезло. Лес стих, опустились холодные сумерки, но мавки так и не пришли, о чем Сашка нисколечко не жалел. Он так и не понял, какого дьявола эти суки стали стрелять. Отвара, что ли, своего мухоморного перепились? Ответов он не находил, да особо и не искал, хер ли толку с того? Стрелу давно вырвал, благо засела неглубоко. На память осталась лишь тупая, зудящая боль. Он затаился в мелком ельнике, передохнул, а потом потопал дальше, держа заходящее солнце по левую руку. На что рассчитывал в лесу на ночь глядя, осталось загадкой и для него. Не успел оглянуться, солнышко село, и чащу накрыла непроницаемая, чернильная тьма. Сашка забился в яму под огромными корнями упавшей сосны и до рассвета дрожал и клацал зубами от холода, порой проваливаясь в недолгий, отупляющий сон. В лесу стонало, верещало и выло, едва заметно светились сгнившие пни, в чаще вспыхивали и гасли бледные огоньки. Время остановилось, и, едва мрак посерел, Сашка поспешно двинулся в путь и вышагивал бодро, пока не угодил в эту блядскую топь. Думал пройти краешком, а когда понял, что никакого краешка нет, возвращаться было поздно, обратная дорога затерялась среди мертвых деревьев и ям с протухшей водой. Можно было бы в принципе сдаться и лечь помирать, но Сашка был глупее, чем кажется, и поэтому попер дальше, едва не утоп и выбрался наконец на увитый клочьями ядовитого тумана, покрытый клюквой и белокрыльником островок. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулась болотина без начала и без конца. Сашка свернулся клубком, обнял отцовскую шпагу и немного всплакнул. Ног он не чувствовал, саднили ободранные бока, башка налилась застывшим свинцом. Барон чуть успокоился, утер сопли и слюни разорванным рукавом с промокшим остатком кружева и заорал что было оставшихся сил:

— Эй! Кто-нибудь! Эй! Помогите!

— …ите… ите… ите, — зловещее эхо заметалось среди голого, мертвого леса и затянутых ряской озер.

— Помогите!

Особой надежды Сашка не питал, и тем удивительней, что он вдруг услышал ответ. Откуда-то справа легкий ветерок принес отрывистое «Ау». Неужель показалось? Краевский вскочил на ослабшие ноги, приложил ладони ко рту и прокричал:

— Эй-эй! Эй-эй-эй! Я здесь! Помогите!

— Ау. Ау, — донесся тихий ответ, Сашка обрадовался, подхватил березовую жердь, сунул шпагу под мышку, рухнул в болотину, провалился по колено и попер неизвестно куда.

— Ау! Ау!

Чужой голос то приближался, то отдалялся, насмехаясь или играя, а Сашка упорно лез на него, прекрасно зная то, чему каждого новгородского ребенка учат, едва от мамкиной сиськи отняв — что бы там ни было, никогда не ходи на голос, услышанный на болоте или в лесу, каких бы сокровищ и исполнения всех желаний тот ни обещал. Поддашься зову, и косточки твои никогда не найдут. Сашке было плевать, его охватило то самое безразличие обреченного, когда уже нет разницы, помирать с голодухи или в желудке болотного чудища. Лишь бы все это закончилось поскорей…

— Ау! Ау! — голос звучал все ближе, становясь уверенней и звончей. — Ау!

Сашка заторопился и упал, потеряв слегу и неуклюже барахтаясь в жиже. Ушел с головой, вынырнул отфыркиваясь и снова утоп. Уже вроде смирился с неминучей погибелью и рванулся из последних сил, высунув рожу из смрадной трясины.

— Ну ты это, поменьше хлебай, — сказал вдруг тоненький, скрипучий голос, напоминающий потрескивание сучьев в лесу. — Все одно болото не выпьешь, как ни старайси. И перестань бултыхаться.

— Тону, я тону, — прохрипел Сашка, не видя собеседника. Глаза залило грязной водой, по щеке бежало что-то противное, склизкое.

— Хер ты тонешь. — Неизвестный хихикнул. — Тута по колено тебе, а со страху кажется, будто бездна без дна.

Сашка сконфуженно замер и понял, что и правда, никуда он не тонет, а барахтается в мягком, странно теплом и умиротворяющем иле. Он рывком встал, весь облепленный тиной и водорослями, обтекая потоками вонючей воды. Перед глазами прояснилось, и он увидел в пяти шагах от себя сидящую на кочке невиданную никогда прежде тварюшку: мелкую, чуть повыше человеческого колена, горбатенькую, заросшую лоснящейся шерстью, со вполне человеческими руками и утиными лапками. Рожица приплюснутая, ушки остренькие, глазки крохотные, внимательные и цепкие. Было заметно, что тварюшка напряжена и готова сбежать. Позади нее вздымались к серому утреннему небу зеленые елки. Сашка всхлипнул и снова едва не упал. Вышел, мать твою, вышел, не сгинул, показал дьяволу шиш! От переизбытка чувств он заплясал, хлюпая жижей.

Тварюшка тут же отпрыгнула в сторону.

— Да ты не бойся, — улыбнулся Сашка. — Я тя не хотел напугать. Ты мне аукал?

— Ну я. — Тварюшка на всякий случай сделала еще шажочек назад. — Мимо шел, слышу воет кто-то в болотине. Обычно таковским умертвия балуют, но их-то я издали чую, не спутать, гадин, ни с чем. А тут слышу, человек живой голосит. Ну, думаю, надо помочь.

— Дайка я тебя обниму, дорогой ты мой! — Сашка выдрал ноги из ила, вылез на сухое и раскрыл пошире объятия.

— Не-не, ручищи свои убери. — Тварюшка пружинно скакнула подальше. — Ты бы и без меня вышел, туман бы раздергался, увидел бы бережок. И близко не подходи, боюся тебя.

— А зачем спасал, раз боишься? — удивился Сашка и рухнул в траву. Живой, Господи, живой…

— Ну мало ли, — пожала плечиками тварюшка. — Кто тебя знает. Вас, человеков, не разберешь. Можете в благодарность и башку открутить, случаи бывали.

— Ты кто такой вообще? — спросил Сашка и сел.

— Анчутка я, — сообщила тварюшка. — Балабошкою звать.

— Здравствуй, Балабошка, — кивнул Краевский. — А я Сашка. Спасибо тебе. Я бы тебя отблагодарил, да нет ничего, все потерял, одна только шпага осталась, да ее не отдам. Память.

— Мне и не надо, — отозвался Балабошка. — Только железа и не хватало. Жжет оно нашего брата, никакого спасения нет, хужей железа только проклятое серебро. Не надо мне от тебя ничего. Спас и спас. Тихо, замри.

Анчутка прижал уши к голове, крадучись обошел со спины и вдруг запустил лапку удивленному Сашке за шиворот, тот и опомниться не успел, как острые коготки полоснули по позвоночнику, и Балабошка тут же отскочил, сжимая что-то верткое, зеленое и отвратительное. Со всего маха саданул непонятной хреновиной о дерево и закинул ошметки в кусты.

— Варявка, — пояснил изумленному Сашке анчутка. — В болоте живет, а если кто мимо идет, заползает, дырку проедает до самых кишок и гнездо внутрях вьет. Пакость кака.

— Еще раз спасибо тебе. — Сашка поклонился нечистику. — Второй раз меня спас.

— Я тебя спас, а время придет, может, и меня кто спасет, — смутился анчутка. — Я по случайности тут, ухожу отсюдова навсегда, плохо нынче стало совсем, чудища завелись и Злой ветер дел натворил. Нету места теперь мне в отчем лесу. Свела нас с тобою судьба, человек, а ныне каждый своей стороною пойдет. Вон туда шлепай. — Балабошка указал направление. — Там дорога, а на ней другие человеки, все в жгучем железе и с огненным боем, совсем скоро придут. Я как раз туда шел, увидал их и деру задал. — Анчутка подхватил лежащий в траве узелок. — Прощай, человек.

— Прощай, Балабошка, — улыбнулся Сашка, и на душе у него стало дивно тепло.

Анчутка скрылся в зарослях, а Сашка побрел в указанном направлении и шагов через сто вывалился на лесную дорогу, с удивлением узнав знакомый перекресток на Волочек. Ну точно, вот прогнивший указатель, вот часовенка, вот приметный развесистый дуб. С дерева вспорхнуло недовольно загалдевшее воронье. Барон замер, окаменел. На нижней ветке мерно покачивался повешенный, и в обезображенном птицами лице Сашка без труда опознал Бориску Погожина. К бургомистру тот не добрался. Адъюнкт висел, склонив голову на плечо, и почти касался ногами земли. Живот был распорот, внутренности вывалились, и их уже растащило прожорливое лесное зверье. Сашка впал в ступор и не зразу заметил появившиеся из-за деревьев фигуры. А когда заметил, было поздно уже. К нему мягко и беззвучно шли сразу четыре маэва, обходя по широкой дуге и отрезая путь к отступлению. Ох, Балабошка, Балабошка, не тех людей Сашка ждал… Да, господи, какой с него спрос? Барон Краевский выпрямился и вытянул из ножен хищно блеснувшую шпагу, собираясь подороже продать свою жизнь. Но тут силы оставили его окончательно, ноги подломились, непомерно тяжелое оружие выпало, и он бы непременно рухнул, но подскочившие маэвы подхватили под руки, послышался гортанный приказ, и его поволокли по дороге. И Сашке уже было все равно, единственное — он жалел, что не добрался до сраного Волочка. Приказ не выполнил, приказ… Дорога плавно изогнулась, и Сашка затуманенным взором увидел колонну пехоты в светло-синих мундирах и новгородские знамена с яростно вздыбленным львом…