Грядущая тьма

Эпилог

Полгода спустя

Трактир «Разбегаевский», притулившийся на бедной окраине Великого Новгорода в Знаменском переулке, несмотря на вечерний час был тихий и полупустой. Местные завсегдатаи, состоящие из воров, грабителей, профессиональных нищих, карманников и прочих отбросов, начинали стекаться в заведение ближе к полуночи. Тусклые масляные лампы едва разгоняли густую, плотную темноту, пропахшую дымом, жареным луком, немытыми телами и кислыми щами. Под грубыми, засаленными столами сновали крупные крысы, на полу хлюпали неизвестного происхождения лужи. В одной, у самого входа, сладко похрапывал обоссавшийся бородатый краснорожий мужик, и никто его и не подумывал выгонять. Христианское милосердие не дозволяло выкинуть несчастного на трескучий декабрьский мороз.

Рух Бучила, по случаю выбравшийся в столицу, забился в самый дальний и темный угол и медленно потягивал из грязноватой деревянной кружки на удивление не самое дрянное темное пиво, закусывая ломтиками поджаренного ржаного хлеба, сдобренного солью и чесноком. Он ждал старого друга. Дверь открывалась и закрывалась. Люди сменяли друг друга, и, когда пиво почти уже кончилось, и он подумывал сходить за добавкой, внутрь вошел высокий человек в черном плаще и треуголке, надвинутой на глаза. Лицо вошедшего скрывал покрытый инеем платок. Человек подошел к стойке, взял себе пива и медленно пошел в противоположный от Руха угол, но, словно передумав, сменил направление и опустился за соседний столик, сев к Бучиле спиной. К пиву не притронулся и платок с лица не убрал.

— Ну здорово, — тихо сказал Рух, делая вид, что человека не видит.

— Здорово, — отозвался человек, и Бучиле показалось, что он и правда никогда не видел его. Голос барона Краевского изменился, став глуше и жестче, из него пропали дурашливые, веселые нотки. — Я б тебя обнял, да в другой, наверное, раз.

— Как жизнь? — поинтересовался Бучила. — Всеж-таки сманил Мелецкий тебя?

Рух с Сашкой связь до последнего времени не поддерживал, но по слухам знал точно, что барон бросил университет и поступил, как мечталось, на службу в Тайную канцелярию в звании асессора третьего класса.

— И манить не надо было, — отозвался Краевский. — Он предложил, я отказываться не стал. После всего, что случилось, обрыдло все, и учеба, и пьянки, и бабы, ну и решил Родине послужить. Думал, весело будет, а хер там бывал, никаких тебе погонь, схваток на шпагах и соблазнений загадочных красоток. Или бумажки сраные перебираю, или на морозе сутками торчу, вроде как за кем-то слежу. А потом вдругорядь отчеты проклятущие строчу на двадцать страниц. Сам как?

— Хандрю, — признался Бучила. — Ничего не хочется, ничего не можется, лежу — гляжу в потолок, паутиной да пылью зарос. Вот, решил развеяться, в столице побывать, тебя повидать.

— Я аж не поверил, когда какой-то черт от тебя весточку передал, — Сашкин голос чуть потеплел. — Обрадовался, чего говорить, сам уж к тебе ехать хотел, да времени нет. По твоей просьбе, прости, ничего не нашел. Нет никакого Михаила Кондаурова. Адрес верный, женщина там живет и двое детей, имя-фамилия сходятся, я ее навестил полтора месяца назад под видом должника мужа и выяснил, что он пропал. Работал экспедитором в «Торговой компании Фитца» на Вышнеготской. Я и туда наведался, но там «Новгородское отделение общества трезвости», ужасная контора, я тебе доложу, и о никакой торговой компании Фитца слыхом не слыхивали. А самого Кондаурова будто и не было никогда, человек-загадка. Я все проверил, в бумажках-то я, сука, дока теперь: ни приписного, ни записей в метрических книгах, ни исповедной росписи. В налоговом и армейском реестре отсутствует. Невидимка, фантом.

— Фамилия вымышленная? — предположил Рух.

— Может, и так, — согласился Сашка. — Вот только страницы, где должен был упоминаться Кондауров, во всех документах отсутствуют. Вырваны с корнем, и никаких следов теперь не найти. Был человек и исчез. Кто хоть он был?

— Не знаю, — соврал Бучила, не собираясь втягивать барона в опасное дело. — Знакомый один просил пропавшего человека найти. На нет и суда нет. Спасибо.

— Да не на чем, — разочарованно отозвался Краевский. — Думал, вдруг, может, важное что. Знаешь, я, кстати, тут справки по нашему делу решил навести. Так, между прочим, чтобы лишнее внимание не привлекать. И все одно накликал беду. Начальник лично вызвал и велел нос куда не следует не совать. Не угрожал, не ругался, ласково попросил, да от той ласки дрожь ледяная меня проняла. Оттого и конспирацию эту затеял, не нужно, чтобы нас с тобой видели, береженого бог бережет.

— Ты уж побереги себя, — искренне попросил Рух. — Истину все равно не узнаем, помяни мое слово. И сдается мне, истину ту лучше и вовсе не знать.

— Интересно мне, мочи нет никакой, так и подмывает вызнать все обо всем, — прорвался вдруг прежний Сашка, шебутной, страстный, готовый на любую, самую опасную авантюру. — Затаюсь на время, а потом сызнова копать начну. И раскопаю, голову на отсеченье даю.

— Дурак ты, — усмехнулся Бучила. — И дураком помрешь. Могилу себе раскопаешь, а не правду найдешь. Но вольному воля. Нужна будет помощь, дай только знать. Прощай, Сашка, рад был увидеться. Редко когда к смертному прикипаю, а тут вдруг случилось само по себе.

— Прощай, Заступа, — отозвался барон. — И спасибо тебе. Я тогда поблагодарить не успел, извелся через это дело потом. Ты ведь мне жизнь спас, когда по башке дал и потащил скармливать живым мертвякам. Если бы не ты, меня бы вместе со всеми мавки зарезали.

— Не стоит благодарности, — сказал, вставая, Рух. — То по случайности вышло. Береги себя, барон.

И он ушел, не подозревая, что с Сашкой Краевским они встретятся нескоро и встреча будет не особенно радостной…

С черного ночного неба на засыпающий Новгород мягкими хлопьями валил крупный, искрящийся снег. Окна горели теплыми отсветами, подворотни утопали в темноте и сугробах, где-то рядом орала шумная, пьяная компания, мимо проносились разукрашенные возки. Жизнь шла своим чередом, здесь никто и знать не знал, что случилось летом в лесах возле Вышнего Волочка. Газеты помалкивали, ограничившись заметками об уничтожении доблестной армией преогромной своры заложных, памятника профессору Вересаеву и Лесной страже никто не поставил, имен в граните не высек. Ни слухов, ни домыслов, ни пересудов. Будто и не было ничего, ни боли, ни ужаса, ни бесчисленных ненужных смертей. Ни-че-го. И вот из-за этого ничего Рух и боялся за неугомонного барона Краевского. Ведь обязательно поганец будет рыть и непременно нароет что-то, что Новгородская республика пытается тщательно скрыть: грязный, кровавый, паскудный секрет. Коих, впрочем, у каждого государства воз и тележка, дело обыденное. Все в этой истории было шито белыми нитками и воняло дерьмом так, что слезились глаза. Колдуны, мавки, мертвецы, Нарыв и чудовища сплелись в клубок без начала и без конца, и Рух никак не мог нащупать ниточку, ухватить ее и потянуть, распутывая узлы виток за витком. Но он точно знал, что рано или поздно отыщет правду, какой бы она ни была. А там будь что будет…

У неприметного двухэтажного дома под номером шесть по улице Знаменской он был через час. Зашел в парадную, поднялся наверх и постучал в седьмую квартиру. Спустя пару мгновений тишины послышались шаги, звякнул засов, и дверь приоткрылась на короткую, толстую цепь. В узкой щели открылось худое лицо женщины лет тридцати, красивой, бледной и очень печальной. В руке она держала плошку с огарком горящей свечи.

— Добрый вечер, — поздоровался Рух. — Наталья Кондаурова?

— Это я, — кивнула она. — Здравствуйте. Что вам угодно?

Бучила, без лишних предисловий и долгих вступлений, протянул руку и уронил из ладони гайтан с тяжелым резным крестом.

Женщина ахнула, отшатнулась, словно увидела Сатану, и едва не упала.

— Мама, мама, ты чего? — Из глубины квартиры выскочил белокурый мальчонка.

— Все хорошо, Илюша, все хорошо. — Женщина справилась с нахлынувшей слабостью. — Ступай к сестре, мне с дядей нужно поговорить.

Мальчишка ожег Руха подозрительным взглядом и послушно убежал.

— Это Мишин. — Женщина завороженно смотрела на крест.

— Он просил передать вам. — Бучила протянул распятие в дверь.

Она приняла крест с превеликой осторожностью и спросила:

— Значит… Значит, он мертв?

— Да, — кивнул Рух.

— Господи, Господи. — Женщина часто задышала. — А мне сказали, он пропал и надо подождать, он обязательно вернется, главное, не поднимать шум…

— Кто сказал?

— Давно, еще летом, пришли двое и сказали, — ответила женщина. — Сказали, что он уехал по торговым делам и пропал. Никто не знает, что с ним произошло. И еще просили, что вдруг если кто-то будет спрашивать про мужа, то я должна вывесить красный шарф на окно. Велели подумать о детях и Мишеньку не искать. С тех пор каждый месяц, четырнадцатого числа, мне присылают пять гривен, и я не знаю, от кого эти деньги. Но… — Она потупилась. — Я их беру. И еще мне чудилось, будто за мной и за домом следят. Наверное, я сумасшедшая. Но никакой шарф я вывешивать не стала, хотя однажды один приятный молодой человек и интересовался мужем, хотел долг какой-то вернуть. — Она вымученно улыбнулась. — Скажите, как Миша умер?

— Быстро, безболезненно, у меня на руках, — солгал Рух. Ей не нужно было знать, как любимый муж и отец ее детей сгнил заживо от черного колдовства.

— Где его могила?

— Это не важно, — уклонился от ответа Рух. — Милой даме с детьми в любом случае нечего делать в том опасном и поганом месте.

— Я понимаю, — тихо сказала она, завороженно рассматривая крест. Тут же спохватилась и ойкнула: — Господи, где мои манеры? Заходите, погрейтесь…

Но за дверью уже никого не было. Поздний гость исчез без следа…

Еще один эпилог…

Мавки явились через три дня после отгулянного развеселого Рождества. Рух, так и не вошедший в обычную колею, уже измучился ждать. Слонялся по подземельям, рылся в завалах, разыскивая неизвестно чего, хандрил и подолгу сидел на обрыве, любуясь на очередной яростно-алый морозный закат. И наконец-то случилось. Десяток зеленокожих всадников в меховых костюмах выскочил из Гиблого леса, спустился по заснеженному косогору на заметенную Мсту и по речному льду пронесся мимо Нелюдова, до усрачки напугав сторожей. Мавки влетели на Лысую гору, и Рух уже нетерпеливо их поджидал.

— Привет, Тот-кто-умер-но-все-равно-еще-жив, — отсалютовал Локгалан.

— Здорово, вождь, — кивнул Бучила. — Че-то холодно седня.

— Разве если самую чуть, — улыбнулся маэв. — Великий Бог холода Ваармель послал суровую зиму, но старики еще помнят, как в пору их молодости птицы замерзали на лету, снега наметало выше деревьев, а лед в оврагах держался до середины лета.

— Брешут, поди, — предположил Рух и вытянул шею, высматривая, не привезли ли мавки подарочек.

— Скорее всего, — кивнул Локгалан. — Но кто мы, чтобы судить стариков? Забирай, что тебе причитается, Тот-кто-умер.

Вождь махнул рукой, и молодой статный маэв выехал вперед и скинул с заводного коня Руху под ноги связанного человека с грязным мешком на голове. Человек шлепнулся в снег и сдавленно замычал. Воин брезгливо скорчил лицо, выругался по-своему, плюнул сверху и отъехал назад.

— Это то, о чем я думаю? — затаил дыхание Рух. Этого момента он ждал семь долгих месяцев.

— Да, забирай, — отозвался Локгалан.

Рух присел к связанному, сорвал мешок и хищно оскалился. На него глазами, полными ужаса, смотрел избитый почти до неузнаваемости Викаро. Нос сломан, правый глаз заплыл шишкой размером с кулак, оба уха отрезаны и запеклись подмороженной коркой.

— З-заступа… — Викаро закашлялся, из распухших губ пролилась струйка алой слюны и выпал кусочек зуба. — Кхр… Заступа… не убивай…

— Да как ты мог такое подумать? — удивился Бучила. — Чего я, изверг какой? Ты давай пока отдохни, миленький мой. Все будет хорошо.

Он нахлобучил мешок обратно Викаро на голову, встал и посмотрел на Локгалана.

— Где пряталась эта помойная крыса?

— Оказалось, у Викаро были подготовлены несколько укрывищ в глуши, — пояснил Локгалан. — Грязные, темные, мерзкие норы. Нам удалось найти две из них, но потом след этой твари окончательно потерялся. Тогда я распустил слух, что тем, кто приведет мне Викаро, я гарантирую прощение и жизнь. Его выдали свои, символично, не правда ли? Вот только вместо прощения я велел снять с них кожу живьем. Они убили тех солдат, возле Врат-Черной-Бездны-которая-всегда-голодна, а Локгалан отныне верный друг Новгородской республики. — Он гортанно рассмеялся неизвестно чему, потом резко оборвал смех. — Итак, Тот-кто-умер, я выполнил свою часть уговора.

— А я выполняю свою. — Рух вытащил из-под шубы тяжеленный кожаный кошель и протянул вождю. Новгород назначил за голову Викаро награду в двести гривен золотом, Рух заплатил пятьсот. Все накопленное за долгую, бессмертную жизнь. С деньгами он расстался легко. Есть на белом свете вещи дороже денег. Месть — одна из таких.

— Этого мало. — Локгалан взвесил кошель на руке. — Отдай Локгалан эту паскуду властям, он заработал бы кое-что намного ценнее золота. Он заработал бы уважение. Он доказал бы искренность своей дружбы. Поэтому отныне ты должен мне услугу, Тот-кто-не живет.

— Хорошо, — без раздумий согласился Бучила. Ему было все равно, какую цену платить. Он знал, что вряд ли вождь попросит собирать для его женщин полевые цветы, а рано или поздно потребует чьей-то крови или участия в самом темном и поганом деле из всех, но это не имело значения. — А Ситул?

— Подонок скрылся, — поморщился Локгалан. — Он был в сговоре с поганым Викаро. Ситул убил того почтаря и повесил ученого человека. Поговаривают, ушел на восток. Минуют дни, недели, месяцы, годы, но я его разыщу.

— Так тому и быть, — кивнул Рух. — А теперь прости, вождь, я должен уделить время долгожданному гостю. Прощай.

— Прощай, Тот-кто-умер, виаранатэш. — Локгалан развернул коня, и вся кавалькада порысила с Лысой горы, окутавшись снежным вихрем и паром.

Бучила молча вздернул Викаро на ноги и потащил в подземелье. Викаро о чем-то молил, вроде как просил сохранить ему жизнь, но Рух не слушал и в переговоры вступать не спешил. Изъеденные временем каменные ступени уводили все глубже и глубже, пока Бучила не остановился в огромном зале с колоннами. Бледный дневной свет сочился из извилистой трещины высоко-высоко над головой. Под ногами чернела дыра с осыпающимися краями. Он сорвал с Викаро мешок, маэв задергался и закричал:

— Заступа, пощади, пощади! Я ни в чем не виноват!

— Мы все ни в чем не виноваты, — глухо отозвался Бучила. — Но каждому придется платить по счетам. Твое время пришло.

Он толкнул верещащего Викаро в спину, и вождь провалился в дыру. Лететь пришлось недалеко, сажени две, маэв упал, ноги хрустнули, и его обожгла дикая, слепящая боль. Льющийся сверху зыбкий свет без остатка растворялся во тьме. Викаро ползал на четвереньках и причитал. Под рукой зашуршало, и он, присмотревшись, увидел, что пол вокруг него выстлан костями. В темноте раздалось приглушенное ворчание, сменившееся тоскливыми всхлипываниями. Викаро забыл о боли и схватил обломок ребра, выставив подобие оружия перед собой. Тьма дернулась, пришла в движение, и из кромешного мрака, пропитанного злобой и падалью, прихрамывая и скуля, вышел Захар Безнос. Страшные, мертвые, затянутые мутной белесой пленкой глаза уставились на Викаро, и тогда вождь заорал…

Крики маэва быстро утихли, сменившись чавканьем и треском раздираемой плоти. Рух подождал еще немного и кошкой спрыгнул вниз. Захар скорчился над Викаро, вгрызаясь тому куда-то в живот. Бучила призывно свистнул, и заложный оторвался от трапезы. Пистоль лег в руку, и Рух выстрелил, даруя старому другу покой, который он заслужил. И о котором сам мог только мечтать…