Грядущая тьма

Пролог

Солнце надувшимся багровым шаром катилось за горизонт. Темнеющий ельник обжимал лесную дорогу, дыша прелью, грибами и влажным теплом. Тонко звенели прибывающие к ночи числом комары. Андрейка Крючок, разморенный долгим путем, поклевывал носом и опасливо вскидывался, боясь упасть с облучка. Гнедая кобылка Малушка шла ходко, подкидывая костистый зад и наверчивая жидким хвостом.

— Не спи, Андрейка, замерзнешь, — хохотнул Савелий Брызга, коробейник родом из славного города Ладоги. Пятый год Андрейка в помощниках у него, объездил с товаром все новгородские земли, много разных людей и диковинок чудных повидал. Торговал Савелий самыми нужными в хозяйстве вещами: тканями, мылом, иголками, нитками, бисером, гребешками, книжками со срамными картинками. Дело шло ни шатко ни валко, пока один знакомец не надоумил Савелия податься в самую глушь. Деревни тут были редки, большие города далеко, а народ не бедствовал, живя себе на уме. Встречали коробейников хлебом-солью, словно заморских гостей, самый пустяшный и залежалый товарец втридорога шел, знай себе подсчитывай барыши. Все бы хорошо, но дело дюже опасное, трижды грабили Савелия с Андрейкой тати, выметали добро подчистую, снимали последние драные сапоги, спасибо хоть не убили. На Старой Гати едва утекли от выползшего из болота страшилища, с зубастой пастью и множеством ног. Зимой попали в пургу и три дня прятались под телегой, питаясь сдохшей лошадью. На третью ночь лошадь пропала, а вокруг убежища кто-то грузно ходил. Савелий с Андрейкой приготовились помирать, да с божьей помощью пронесло. На утро их, обмороженных и ошалевших от ужаса, спас проезжавший мимо рыбный обоз. Всякое бывало, привыкли коробейники к беспокойной жизни такой. Перекрестятся, Богородицу в дорогу с собой позовут, положат в телегу два самострела, один наконечник из стали, второй из серебра и в путь.

Сегодняшний день у Савелия с Андрейкой с утра не заладился. Приехали в Кущино, а оказалось, там вчера Ефим Каляга бывал, расторговался богато и цены сбил своим залежалым гнильем. Думал Савелий выручить гривну, а заработал пару ломаных кун. Погоревали — решили в Торошинку гнать, деревню на самом отшибе, куда никакой проклятый Ефимка за здорово живешь не пойдет. Но разве беда приходит одна? Хотели к обеду успеть, подгоняли Малушку, ухнули в ямину, сломалось заднее колесо, треснула ось. Пока чинили, времени море ушло, дело к вечеру, какой теперь торг? Тут уж не до жиру, засветло бы добраться успеть. Ночевать среди леса удовольствие малое.

— Ничего, немного осталось, — успокоил Савелий, скрывая тревогу. Солнце напоролось на острые елки, дневная жара сменялась пронырливым холодком. Телега подпрыгивала на ухабах, товар брякал в берестяных коробах. Где-то далеко и в то же время близко эхом заметался утробный прерывистый вой.

— Слыхал? — поежился Андрейка, хватаясь за самострел.

— Волчара, видать. — Савелий поднялся на облучке. — Эгей, залетная, выручай!

Кобыла прибавила шаг. Андрейка пугливо заозирался, если волки, то полбеды, на серых можно управу найти, вот только выть может и кое-кто пострашнее волков. Одному богу ведомо, какие сатанинские твари таятся в непролазных лесах и смрадных болотинах.

Вой приближался, телега с грохотом вылетела на пригорок в последних лучах умиравшего дня и сорвалась по дороге, бегущей среди засеянных ячменем и рожью полей. Вой превратился в разочарованный плач и затих. Нечистая пронесла! Андрейка показал невидимому преследователю кукиш. На, выкуси, тварь!

— Успели! — радостно закричал обычно степенный Савелий. Следом за ними из леса ползла темнота, клубясь на опушке и вытягивая цепкие лапы. Впереди показалась Торошинка, два десятка соломенных крыш и купол церкви, опоясанные тыном и рвом. Деревенька небольшая, но богатая, славная знаменитым пивом на всю Новгородчину.

— Пива выпью кувшин! — счастливо сообщил Андрейка.

— Я те выпью. — Савелий погрозил рукоятью кнута. — В церкви сначала свечку поставим, во спасение грешной души.

Он неожиданно нахмурился и придержал лошадь.

— Ты чего, дядька Савелий? — удивился Андрейка.

— Ворота открыты.

Андрейка присмотрелся и недоверчиво хмыкнул. Ворота Торошинки были распахнуты настежь, словно в базарный день. У Андрейки екнуло в животе. Ворота не то что на ночь глядя, а и днем на запоре всегда. Бывает со стражей до усрачки наспоришься, битый час доказывая, что ты не разбойник и не нечисть лесная, человеком прикинувшаяся. В села и деревни чужакам хода нет, наука эта кровью написана и заучена крепко.

— Авось напились? — предположил Андрейка, сам не веря в глупую мысль.

— И дыма нет, — Савелий словно не слышал помощника.

Андрейка только подивился наблюдательности опытного коробейника. Ни из одной торошинской трубы не вился в темнеющее небо дымок. Будто все бабы, сговорившись, не растопили печей.

— Херня какая-то, — поежился Савелий, щуря глаза.

Малушка бежала по дороге ни чуточки не беспокоясь, и это внушало надежду. Лошадка — животное божье, всякую нечисть чует издалека. Савелий остановился, не доехав до деревни с десяток сажен. Ни окрика, ни людей, ничего. За воротами просматривались улица и дома.

— Собаки не лают, — тревожно выдохнул Андрейка.

— Не лают, — подтвердил Савелий, спрыгнул на землю, сунул за пояс топорик и взял из телеги второй самострел, заряженный болтом с серебряным наконечником.

Андрейка засуетился и соскочил следом, испуганно косясь на ворота, кажущиеся истошно вопящим, беззубым ртом. Ворота предупреждали.

— С Малкой побудь, — обронил Савелий, взводя самострел.

— Я с тобой, дядька Савелий, — твердо сказал Андрейка. Меньше всего ему хотелось остаться одному в мягко, по-волчьи, подступающей темноте.

— Ну лады, — как-то слишком быстро согласился коробейник. В воротной сторожке на полу лежал набитый соломой матрас. Рядом раскрытая котомка с нехитрым харчем: шматком желтого сала, горбушкой хлеба и луковицей. К стене приставлены рогатины. Пахло пылью, потом и кислым пивом. Сразу за воротами лежали два мертвых сторожевых пса новгородской породы, поджарые, мускулистые, с плоскими мордами и мягкими губами, специально выведенные для распознавания нечисти и стоящие каждый дороже племенного быка. Собаки удавились цепями, у морд, обсиженных мухами, натекла кровавая пена. Андрейка передернулся, представив, как псины неистово лаяли и рвались, пока ошейники не перерезали плоть. Представил, как рвались, но представить себе не мог, на что рвались мертвые псы.

Савелий, ведя самострелом по сторонам, толкнул дверь ближайшей избы и шепотом, словно не желая тревожить пронзительно мертвую тишину или боясь потревожить тех, кто затаился в пронзительной тишине, позвал:

— Эй, есть кто?

Ответа не было. В зыбкой полутьме просматривались печь и обеденный стол. Андрейка осторожно прошелся по закуткам. В доме было прибрано, лежанки заправлены, посуда помыта, полы добела натерты песком. Никаких следов погрома и разграбления. Загрохотало, Савелий выволок из печки горшок, снял крышку, шумно принюхался и сказал:

— Щи, етить твою душу. Еще теплые.

Андрейка утробно сглотнул. От неправильности происходящего бросило в жар. Пустая, покинутая людьми без всякой причины изба внушала необъяснимый, мистический страх. Савелий, чуть слышно матерясь, вышел на двор. Пахло навозом и сеном, в деревянном корыте сохла недоеденная коровой зерновая паренка, в углу за куриным насестом притаилась густая, клубящая темнота. Тьма была живой, и они, толкаясь и мешая друг дружке, выскочили на воздух.

— Срань какая, — вымученно улыбнулся Савелий.

— Люди где? — Андрейку трясло.

Людей не было ни в следующей избе, ни в других. Дома стояли осиротелые и пустые, наполненные запахами тревоги, хлеба, льняного масла и молока. Жильцы ушли, бросив одежду, обувь, иконы, все нажитое тяжелым, неустанным трудом. Притом увели всю скотину. Во всей деревне не осталось ни кошки, ни шелудивого пса.

— Уходить надо, — пробасил Савелий, застыв на крыльце очередной опустелой избы.

— На ночь глядя? — всполошился Андрейка.

— Лучше в лесу, в обнимку с кикиморой, чем в этой могиле.

«Точно, могила, — подумал Андрейка. — Глубокая, свежая, оскверненная ямина, потерявшая старого и жадно затаившаяся в ожидании нового мертвеца».

Вкрадчивый звон разлился в застоявшемся воздухе, и Андрейка с испуга едва не обмочился в штаны. Савелий вздрогнул, и коробейники одновременно обратили взгляды на церковь с пристроенной свечой колокольни.

Деревенская улица вывела на площадь для сходов. Андрейка сдавленно засипел. Пространство перед божьим храмом превратилось в кошмарную скотобойню. Груда наваленных друг на друга коров, овец и свиней поднималась сажени на полторы, припорошенная сверху курицами, кошками и кролями. Под ногами хлюпала пропитавшаяся кровью земля. От тошнотворного медного запаха слезились глаза. Вспоротые горла и животы облепили жирные мухи, издавая мерзкий равномерный гудеж. В новом ударе колокола читалась дьявольская насмешка.

— Господи, помилуй. — Бледный как полотно Савелий двинулся к церковным вратам, осторожно обходя гору свежей мертвечины. Земля, напитавшись реками крови, превратилась в смрадную грязь. Скотину забили всего несколько часов назад.

Андрейка отвел глаза. В животе булькал рвотный комок. Его замутило. Церковные врата открылись бесшумно, впустив внутрь жидкие лучики света угасавшего дня. В храме пульсировала и переливалась смердящая кровью и ладаном хищная темнота. Андрейка утробно сглотнул. Крест с распятым Исусом был перевернут ногами вверх. Грудь, живот и лицо Спасителя покрывала поблескивающая черная жижа. Андрейка уловил тихое сосущее причмокиванье. Глаза привыкли к полумраку, и он увидел распростертое перед аналоем тело в поповской рясе, с крестом на груди. Тело казалось нереально раздутым, и он не сразу понял, что над мертвым попом безобразной опухолью нависла черная тень. Тень дрогнула, чмоканье оборвалось, фигура выпустила десяток извивающихся щупалец и показала окровавленную безносую харю. Горящие злобой глаза уставились на незваных гостей. Тварь зашипела. Сверху зашуршало, просыпалась древесная труха. Андрейка поднял глаза и тихонечко заскулил. Вторая тварь стекала из-под купола по отвесной стене сгустком рваных лохмотьев и изголодавшейся тьмы.

— Андрейка, беги! — Савелий выстрелил. Чудовище, высасывавшее попа, играючи уклонилось, болт пронзил грудь распятого на кресте Христа, убив Бога и всякую надежду на избавление.

— Беги! — заорал Савелий, выдирая из-за пояса топор.

Андрейка пришел в себя, попятился и рванул в густеющую на улице темноту. Нога поехала, он поскользнулся и рухнул плашмя в кровавую грязь. Мертвая корова смотрела на него затянутыми мутной пленкой глазами. Андрейка вскочил и понесся к воротам, подстегиваемый истошным, исполненным боли и ужаса воплем из церкви, полной демонов, праха и мертвецов…