Грядущая тьма

Глава 2 Почта приходит вовремя

Рух трясся на пегой кобыле, проклиная на чем свет стоит Захара Безноса, Лесную стражу, сраную Торошинку и тот день, когда народился на свет. Родной балахон пришлось сменить на одежку, больше подходившую для увеселительных прогулок верхом — камзол черного сукна, высокие сапоги и плащ с капюшоном. На рожу натянул плотную маску, какие носят всадники от пыли и грязи. С виду натуральный странствующий инкогнито дворянин. Завзятым наездником Бучила никогда не бывал и теперь горько жалел, не истребовав себе самую завалящую телегу. Лошадь стоически вынесла упыря, немножко побеспокоилась и смирилась, перебирая тонкими ногами с распухшими бабками. За несколько часов задницу стер до костей, внутренняя сторона бедер пылала огнем. Пейзажи тянулись однообразные — угрюмые чащи, светлые перелески, поля от края до края да редкие селения, отгородившиеся от мира тыном и рвом. Работавшие крестьяне замирали и провожали всадников долгими взглядами. Попадавшиеся навстречу повозки спешно съезжали к обочине, извозчики перешептывались и, узнав Лесную стражу, успокаивались, пряча взведенные самострелы в солому. У моста через неприметную речку, где поили лошадей и разминали затекшие ноги, их нагнал одинокий всадник, несущийся во весь опор на храпящем коне. Молоденький, лет шестнадцати, безусый парень осадил скакуна и крикнул ломким, взволнованным тенорком:

— Нарочный республиканской почтовой службы Алексей Бахтин. Уступите дорогу и назовите себя!

— Лесная стража, — отозвался Захар. — Третья сотня четвертого егерского полка.

— «Волчьи головы»? — Гонец немного расслабился. — А я смотрю, кто-то мост перекрыл, вдруг, думаю, бандюки.

— Испугался? — подначил страж с черной повязкой на правом глазу.

— Нарочные республиканской почтовой службы ничего не боятся, — по буквам отбарабанил юнец. — Не будь у меня срочного дела, я бы воспринял это как оскорбление.

— Так восприми. — Одноглазый сплюнул на землю.

— Уймись, Чекан, — приказал Захар. — Куда торопишься, парень? Ночь близится.

— У меня срочная депеша в Пелевский гарнизон. — С ног до головы покрытый пылью гонец облизнул пересохшие губы. — Через три версты село Щукино, там почтовый пункт, сменю коня и дальше поеду.

— Так нам по пути, давай с нами, — предложил сотник.

— Можно и с вами, — нехотя согласился гонец, взглянув на заходящее солнце. Конь под ним дышал тяжело, поводя покрытыми мыльной пеной боками.

Кавалькада продолжила путь, Бучила с интересом разглядывал покрытую белыми солевыми пятнами спину гонца. Вот работенка, маму ети, не приведи Господь Бог. Одному нестись сломя голову по лесным дорогам, кишащим нечистью и лихими людьми. На зашифрованное письмо не покусятся, конечно, но жизнь человеческая копейка по нынешним временам, за кусок хлеба убьют, а тут камзол, оружие, шляпа, лошадь и сапоги. Гонцов оберегает закон, смертью карающий всякого посмевшего покуситься на почтаря, да только закон этот не действует в болотах и чащах. Там закон свой, закон темной ночи, черного умысла и топора. Нечисти законы и вовсе не писаны. Сколько нарочных пропадают каждый год без следа? Поэтому и набирают мальчишек, эти еще не понимают, как устроена жизнь, подвигами, опасностью грезят, сам черт им не брат. Ни разу за долгий свой век не видел Рух гонца преклонного возраста. Быстро скачут, быстро живут.

Почтовый что-то доверительно шептал Захару, наклонившись в седле. Сотник слушал и кивал. Бучилу на совещание не позвали, а он не обиделся, меньше знаешь, крепче спишь. Догнал неспешно едущего в сторонке маэва и поздоровался из чистого любопытства:

— Вечер добрый.

— Всех благ, виаранатэш, — маэв не повернул головы, голос был тих и скрипуч, словно мертвые ветки терлись в лесу.

— Виарачего? — не понял Бучила.

— Пожелание хорошей дороги, на моем языке.

— Вроде как мне мимо тебя клятовать?

— Каждый понимает по-своему. — Маэв остался бесстрастен. — Я дитя Леса, ты дитя могильных червей, о чем нам говорить?

— Ну о погоде, о бабах, — смутился Рух.

— Погода отличная, бабы у меня нет.

— Ну, видишь, сколько у нас общего?

— А еще две руки, две ноги и голова, почти братья. — Гримасу маэва можно было с большой натяжкой принять за улыбку.

— Тебя Ситулом зовут? — Бучила решил не отступать, несмотря на холодный прием.

— Да.

— А я Рух, Рух Бучила.

— Знаю. Так что тебе нужно, Тот-кто-не живет?

— Скучно, — признался Рух. — Смотрю ты один, я тоже один.

— Я не по этой части, прости.

— Сука ты, маэв. — Бучила фыркнул и придержал коня, пропуская ехидного маэва вперед. Ситул не обернулся и не изменился в лице, сидя в седле прямой, как стрела. Белесо-коричневые волосы собраны в лоснящуюся косу и переплетены кожаными шнурками, виски выбриты, открывая затейливую вязь вытатуированных узоров. Если маэв собрал волосы, значит, он вступил на путь воина. Корчит из себя бог весть чего. В этом все маэвы похожи, Бучила одно время водил подобие дружбы с Наэром, вождем племени, обитающего в лесах западнее Нелюдова. Ну как дружил, услуга за услугу, дашь на дашь, искренние рукопожатие и страх повернуться спиной. Договорились о выгоде, Наэр допускал людей в свои леса, богатые грибом и черникой, получая взамен сто пудов ржи, три десятиведерных бочки пива, пятьдесят сажен сукна и всякой мелочи без всякого счета. Неделю было спокойно, а потом разом пропали четыре бабы и два мужика. Ни косточки, ни волоска не нашли. Наэр выслушал претензии Руха, посмотрел куда-то мимо него в пустоту, сказал: «Лес взял, кто я против него?», и ушел. Больше Бучила дел с маэвами не имел и другим не советовал. Хер поймешь, чего у них на уме.

Дорога виляла разбитыми колеями, чувствовалось приближение большого человеческого жилья. По обочинам спешили припозднившиеся путники, тащились телеги, груженные дровами, битой птицей и свиными тушами, в глубине тучных полей чернели крыши крохотных хуторов. Серый бугор, показавшийся впереди, распался кубиками домов. Щукино, богатое купеческое село, разжиревшее на лесе, меде и воске. Три церкви, два кабака, постоялый двор, почта и бордель с гулящими девками. Красивая жизнь. Такому селу и Заступа не нужен, своими силами отобьет любую беду.

— Стоять, кто такие? — Воротник, крупный детина с одутловатым лицом, предупредительно вытянул руку, вальяжно опираясь на жуткого вида бердыш. Трое его товарищей посматривали на конных оценивающе. Открытые ворота были перегорожены легкими рогатками с шипами и православным крестом. С наскоку ни татям, ни тварям нечистым не взять. В теньке били хвостами и порыкивали на Руха два сторожевых кобеля.

— Лесная стража. — Захар обнажил шею, давая рассмотреть волчью башку. — С нами нарочный почтарь с донесением и нелюдовский Заступа Бучила. Под мое слово.

— Добро. — Страж кивком велел своим убрать рогатки с пути. — Милости просим. — И когда Захар тронул коня, с надеждой спросил: — Надолго к нам?

— Одна ночь, — отозвался Безнос.

— Понятно. — Страж помрачнел.

— Случилось чего?

— У Кузьмы в «Медведе» заселились обормоты какие-то, — понизил голос стражник. — Вроде тихо себя ведут, да веет недобрым от них.

— Что за народ? — приостановился Захар.

— Продажники, — сообщил страж. — Шестеро их, сказали, в Бежецк идут, работу искать. А знамо, как они ищут, чуть чего, головы полетят.

— Приглядимся. — Захар въехал в Щукино.

— Эй, рыло немытое, — окликнул стража Чекан. — Шестерых испужались? На клят вас держат таких?

Мужик раскрыл было рот, но промолчал. Бучила, проезжая ворота, ощутил беспокойство и неприятное покалывание в затылке. Поганое чувство, будто стоишь голым под обличающим взглядом толпы. В нишах воротных башен он заметил иконы в богатых окладах. Дополнительная предосторожность против особливо изворотливой нечисти. Псов и людей можно и обмануть, но не святых. Если чуть задержаться, жуткая боль скрутит винтом, оттого каждого гостя просят замереть в воротах, под пристальным взглядом потемневших от времени образов. Руху на этот раз повезло оказаться среди Лесной стражи и неприятной проверочки избежать. Щукино встретило печным дымом, звоном металла и пением петухов. Соседнюю улицу запрудили спешащие на вечернюю дойку коровы, сочно щелкал кнут пастуха, слышались озорные матюки.

— Благодарю за компанию, сотник, — отсалютовал гонец, разворачивая жеребца. — Я на почту, туда и обратно, встречаемся в «Медведе»!

Он лихо гикнул и исчез в узком и грязном проулке.

Окраинные покосившиеся избушки сменились просторными теремами, с лавками на первом этаже и купеческим жильем на втором. Под копытами застучала дощатая мостовая, они проехали мимо церкви, свернули направо и уперлись в постоялый двор под вывеской «Медведь», с мастерски нарисованной мордой лесного хозяина. Двор был запружен подъехавшим обозом, ржали лошади, суетились люди.

— Местов нет! — крикнул пробегавший мимо слуга с соломой, запутавшейся в растрепанных волосах.

Захар, словно не слыша, спрыгнул с коня. Рух спустился осторожненько, суставы скрипели и постанывали, отвыкнув от твердой земли.

— Чекан, Ситул, Бучила, идем глянем, чем кормят, — распорядился Безнос. — А вы, ребята, как лошадок устроите, догоняйте, а то без вас начнем.

— Куда прете, забито все, — буркнул маячащий на входе краснорожий детина и, рассмотрев татуировки волчьих голов, тут же расплылся в щербатой улыбке. — Ба, лесники, добро пожаловать! — Он отступил, перехватив за шкиряк попытавшегося прошмыгнуть мимо пропитого мужичка. — Куда лезешь, шушера? Сказано, под завязку! Пшел! Входите, входите, дорогие гости. Эй, Венька, проводи!

Пьянчужка получил пинка под зад и рухнул в вымешанную навозную грязь. К ним подскочил парнишка с заискивающим лицом и открыл тяжелые двери.

— Прошу.

Нижний этаж постоялого двора занимал огромный, гудящий голосами и смехом, до отказа набитый народом обеденный зал. Под потолком вились струйки дыма, пахло потом, капустой, жареным мясом и пригорелым луком. Меж столов сновали взмокшие половые в белых рубахах, чудом не поскальзываясь в пивных лужах. Под ногами похрустывали куриные кости.

— Сюда, пожалуйте. — Венька провел компанию в угол и полотенцем смахнул крошки с дубового, кривовато, но надежно сколоченного стола. — Чего изволите?

— А что есть? — прогудел из-под маски Захар.

— Борщ со сметаной, поджарка свиная с луком, каша пшенная, репа пареная, соленья. — Парень косился на сотника испуганно.

— Тащи борща и поджарки на четырнадцать изголодавшихся душ. — Захар глянул на Руха. — Ты ведь борщ ешь?

— Придется пожрать, — проворчал Бучила.

— И пива тащи, — вставил Чекан. — Немного. Пару бочонков для начала. Мы все ж на службе. А кровь у тебя есть человечья, в разлив?

— Чего? — Венька глупо захлопал глазами.

— Значит, нет? — расстроился Чекан. — Жаль. А с виду приличное заведение. Тогда свиной крови чашку, для нашего друга!

Рух одарил говоруна многозначительным взглядом.

— Будет исполнено. — Половой убежал, лавируя между хмельных посетителей.

Бучила прислонился к стене и оглядел полутемный зал, набитый купцами, обозниками, гуртовщиками и всяким прочим беспокойным людом, шатавшимся из конца в конец Новгородской республики по торговым, государственным и разбойным делам. Вместе с ним гостей любопытно разглядывал сидевший на потолочной балке одинокий и нечастный рыженький таракан. В противоположном углу с грохотом сдвигали чаши и вызывающе орали опасного вида молодчики, увешанные оружием. Видать, те самые продажники, про которых воротник предупреждал. Наемников всегда в новгородских землях было в достатке, республика щедро платила головорезам, соблазняя вольную братию золотом, добычей и бесконечной войной. Бучила сразу определил не местных, по гортанному говору, смуглой коже и горбатым носам. Южане никак, сукины дети. Интересно, какого клята их сюда занесло? До этого Рух видел и белокурых свеев, и германских ландскнехтов в пестрых одеждах, и обряженных в шкуры и славящихся жестокостью диких литвинов. А вот южан как-то не доводилось. Неужели и правда дело идет к большой войне, и новгородцы собирают все силы? Кто его знает…

Высоченный, поджарый наемник с ветвистым шрамом на правой щеке уловил на себе пристальный взгляд, мельком глянул на Руха, мазнул по остальным и отвернулся, пряча подленькую усмешку.

В дверях появился нарочный гонец Алешка Бахтин, высмотрел в многолюдстве новых знакомых, подошел неуверенной, дергающейся походкой человека, проведшего сутки в седле, рухнул на лавку и, слабо улыбнувшись, сказал:

— Посижу с вами, немножко.

— Поспать тебе надо, парень, — по-отечески вздохнул Захар.

— Посплю, — кивнул Алешка. — Мне много не надо, а на место к утру надо поспеть, кровь из носа.

— На рассвете бы с нами поехал, — отозвался Захар. — До Сатеевки нам по пути, а это почитай полдороги. Все веселей.

— Спасибо, но у меня каждый час на счету. — Нарочный, морщась, словно от застарелой зубной боли, расстегнул туго затянутый пояс с рапирой и кинжалом, с рукоятью, отделанной серебром, и навершием в виде головы хищной птицы.

— Тебе видней, — не стал настаивать сотник.

— Ножичек у тебя, парень, интересный, — мотнул головой Чекан.

— Отцовский. — Алешка на пядь вытянул сверкнувшее лезвие и задвинул обратно. — Он служил в гвардии, погиб в битве при Коренево, мне два года было тогда.

— Здравия, гости дорогие. — Из чадного полумрака выкатился брюхатый коротышка. — Поклон Лесной страже, нашим защитникам и обережникам. Я Прокл Кузьмич, владелец сего скромного заведения. Вся выпивка за мой счет! Заказ у вас приняли?

— Приняли-приняли, — кивнул Захар. — Ты лучше скажи, хозяин, заночевать где есть у тебя?

— Найдем. — Кузьмич оживленно закивал. — Как не найти? Комната наверху для особых гостей, чисто, клопов почти нет. Сколько вас?

— Десяток да трое. Нарочный, ты с нами или на почте?

— С вами.

— Тогда четырнадцать.

— Ну… Тесновато будет… — развел руками Кузьмич.

— Ничего, мы люди привычные, — ухмыльнулся Захар.

— А с бабами у вас как? — сладко зажмурился Чекан.

— Баб? Баб отыщем, — понимающе захлопал глазами хозяин.

— Я те баб покажу, — погрозил пальцем сотник. — Еще раз срамную болезнь подхватишь, взашей погоню, своими руками срежу волчью башку.

— Да я не для себя, — побожился Чекан. — Для ребят. Вон для кутенка малого, он, поди, бабу живую не щупал еще. А, гонец?

— Не твое дело. — Алешка густо покраснел.

— Так надо баб или нет? — растерялся хозяин.

— Обойдемся, — отменил заказ Безнос.

— Ну вот, парень, значица, не судьба тебе стать мужиком. — Чекан хлопнул гонца по плечу.

— Очень надо, — обиделся Алешка.

Рух отвлекся от светской беседы и увидел идущего к ним легкой, пружинной походкой черноволосого наемника с блудливой усмешкой, приклеенной на узком, рассеченном шрамом, смуглом лице. От него за версту веяло особой породой людей, всюду ищущих неприятности. Поели, мать его так…

— Я присяду? — гортанно спросил наемник и, не дожидаясь приглашения, хлопнулся на лавку, потеснив Чекана.

— Чего надо? — спросил Захар.

— Познакомиться, — пожал плечами наемник. — Смотрю, компания у вас интересная, всякой твари по паре. — Он шумно принюхался, раздувая ноздри. — Чуете, вроде воняет дерьмом? — И в упор посмотрел на маэва. — А, тут вромос, вон оно как.

Ситул окаменел. Рух свободно откинулся на стену в ожидании старого доброго смертоубийства. «Вромос» — пренебрежительное и оскорбительное словечко, обозначавшее всякого нелюдя, произошедшее от греческого «вроми» — грязь, и прочно вошедшее в обиход.

— Не трогай маэва, — прогудел Захар.

— Опекаете зеленую морду? — Наемник сладко зажмурился.

— А по мне так воняет немытой и невоспитанной южной скотиной, — фыркнул Бучила.

— Смелый, да? — Наемник ожег упыря взглядом. — Да вы расслабьтесь, я ссор не ищу, мне интересно. В наших краях вромосов в людские места не пускают. Да и вромосов почти нет, повывелись все.

— Так может, тебе убраться в ваши края? — миролюбиво поинтересовался Бучила.

— Сначала ваши посмотрим. — Наемник кивнул на товарищей. Те вроде бы не интересовались разговором, но Рух чувствовал идущее от них напряжение. — Мы тут с ребятами решили освоиться, может, в охотники на вромосов подадимся, бабенки у них, говорят, дикие.

— А еще говорят, охотники на вромосов часто исчезают в здешних лесах, — вкрадчиво сказал Ситул.

— А разве тебе, животное, разрешили открыть поганую пасть? — ощерился наемник.

— Хватит. — Захар тяжело навалился на стол.

— А то что? — Наемник выдержал взгляд сотника. — Мне не нравится сидеть в одном помещении с вромосом, его место в хлеву. Мне не нравитесь вы, любители таких ублюдков, как он. Хер в капюшоне, пара крестьян, строящих из себя бойцов, и девка, ряженная мальчишкой.

Рух увидел, как гонец побелел, губы сжались в жесткую полосу, и рука поползла на эфес рапиры. Алешка сдержался усилием воли, и Бучила ему мысленно поаплодировал. Мелкий засранец, а стержень-то есть, знает, что бы там ни было, в драку ему вступать никак нельзя. Гонец со срочной депешей не имеет права на риск.

— Это вы про меня? — дрогнувшим голосом спросил Алешка.

— Ну а про кого, красотуля? — хохотнул наемник. — Я смазливую деваху всегда угляжу.

Алешка выдохнул и сказал, глядя в стол:

— Если вы соблаговолите быть на этом же месте через два дня, я буду рад скрестить с вами мечи.

— А чего ждать? — Наемник похабненько подмигнул. — Пошли наверх, я тя так оттарабаню, ноги не понесешь.

— Сиди, парень. — Бучила удержал взвившегося почтаря и тихо сказал: — А ну, пшел на хер отсюда, мразь.

— А, так это твоя бабенка, ну извини, — покаялся наемник. — Теперь буду знать. И твоя, наверно. — Он подмигнул Захару. — Поэтому и рожу прячешь, стыдно кучей блудить? Или брезгуешь одним воздухом с нами дышать?

— Может и так, — отозвался Захар и медленно-медленно снял маску с жутко обезображенного лица.

Наемник отшатнулся, словно увидев ожившего мертвеца, но моментально взял себя в руки и сказал, кривя рот:

— Ого, ну и харя у тебя, братец. А только я пострашнее видал, да и сам резал похуже. Знаешь, как трещит под лезвием живое мясо? Еще как знаешь, по глазам вижу. Мы с тобой кое в чем похожи.

Чекан, сидевший расслабленно, будто дело его не касается, незаметно соскользнул ладонью на рукоять длинного кинжала. Захар загадочно и страшно улыбнулся, мол, да, похожи, и сейчас ты узнаешь насколько…

— Уважаемые, пожалуйста, не надо, — вклинился владелец трактира. — Люди отдыхают, а вы сейчас сцепитесь, бучу наведете, посуду поколете, кто за ущерб будет платить?

— Не лезь в чу… — наемник резко замолк. В постоялый двор ввалились бойцы Лесной стражи и шумной гурьбой направились через зал к столу. Продажник оценил ситуацию, встал и сказал:

— Без обид, ребята, я ж пошутил. Вы, суровые северяне, шутки-то понимаете? Ну и хорошо. Отдыхайте, глядишь, еще встретимся. Мое почтение.

Он пропустил бойцов и отбыл восвояси. Лесники рассаживались, пересмеиваясь и бряцая сталью.

— Уф, пронесла нечистая. — Хозяин вытер покрасневшее, взмокшее от пота лицо. — Беда с продажниками этими проклятыми, того и гляди свару учинят и будут бить, сволочи, смертным боем.

— Пока мы здесь, ничего не случится, — заверил сотник.

— Оно и спасибо! Ну я вам не буду мешать. — Хозяин попятился и растворился среди жующих и пьющих людей.

Тут же чертом подскочил Венька с подносами, загремели тарелки. Перед Рухом задымилась мясным паром глубокая миска со сдобренным сметаной борщом. Бойцы передавали по кругу ломти свежего хлеба и кувшины с темным, крепким пивом. В центре стола одуряюще пахло и истекало прозрачным соком блюдо жареной свинины с кольцами золотистого, до хрустящей корочки обжаренного лука.

— А это… — половой замялся, не зная, куда поставить глиняную чашку. — Кровь-то заказывали?

— Сюда давай. За всех присутствующих! — Рух, в припадке хорошего настроения, выхватил посудину с густой, подернутой масляной пленкой жижей и высадил теплую кровь одним могучим глотком.

— Во дает! — восхитился Чекан. Чаши сдвинулись с грохотом и вулканами пены, изголодавшиеся люди набросились на горячее. Стучали ложки, умиротворяюще бубнили пьяные голоса, тепло волнами шло от пылавшего жарким пламенем очага, и пиво лилось хмельной полноводной рекой. И все были братья, и будущее казалось прекрасным, и мягкая постель пахла пылью и солнцем. И слишком многим предстояло в ближайшие дни умереть…

В комнате, несмотря на открытые окна, стояла невозможная духота и плавал густой запах крепкого пота, перегара, грязных портянок и немытых тел. Казарма как она есть. Из густого воздуха можно было черпать ночные кошмары. Бойцы Лесной стражи, вповалку лежавшие на полу, ворочались, стонали и вскрикивали, несли сквозь забытье всякую чушь. Захар Безнос утробно мычал и пытался кого-то ударить во сне. Чекан всхлипывал, а немолодой, со сломанным носом егерь, имени которого Бучила не помнил, звал мать и давился слезами. Рух лежал, разглядывая низкий бревенчатый потолок. В селе брехали собаки, глухо перестукивались колотушки ночных сторожей. Бучила тихонечко встал и выскользнул в чернильный мрак, заливающий узенький коридор, и по лестнице спустился в обеденный зал: пустой, гулкий, еще хранивший тепло разгоряченных песнями, едой и выпивкой тел. У входа похрапывал верзила-мордоворот. Двери открылись бесшумно, лицо облизнул прохладный ночной ветерок. С черного неба щерилась огромная желтая луна. Двор, забитый повозками и спящими лошадьми, терялся во мраке. Обозники, которым не хватило места в гостевых, дрыхли под своими повозками, подстелив на землю кафтаны и зипуны. Рух прогулялся, не зная куда себя деть, и наткнулся на застывшую в молитвенной позе возле забора фигуру. Ситул сидел на коленях, устремив остекленевший взгляд куда-то в темную даль.

— Не спится? — спросил Бучила из чистого любопытства.

— Ночь — время размышлений наедине с самим собой, — отозвался маэв.

— Обязательно в грязи размышлять?

— Смотря с какой стороны посмотреть. — Ситул зачерпнул горсть размокшей пыли. — Для тебя грязь, для меня политая кровью предков земля.

— Я сейчас расплачусь от умиления, — хмыкнул Бучила.

— Триста лет назад на этом месте шумела священная роща. — Ситул очертил рукой круг. — Тысячелетние дубы в четыре обхвата, под кроной каждого можно было спрятать все повозки на этом дворе. Маэвы издревле молились в этой роще богам, светлоликой матери — Линнутее и грозному отцу Смиару, родителям всего сущего, кроме людей. Здесь царил мир, и кровники забывали былые обиды, здесь заключались нерушимые союзы и приносились страшные клятвы. Сюда приходили больные, испить целебной воды знаменитых на весь Север родников. Самые красивые девушки посвящали себя служению Линнутее, становясь неприкосновенными жрицами-мираитэль. А потом пришли люди, убили жрецов, изнасиловали мираитэль и срубили деревья. Целебные родники иссякли, на их месте ныне свинарники и отхожие ямы. Все исчезло, но осталась память и корни священных дубов где-то там, в глубине. Они до сих пор живы, я чувствую это. Они спят, готовясь выпустить зеленеющие ростки. Каждый маэв мечтает здесь побывать. Мне повезло.

Скорбь и тихая радость Ситула незаметно передались Бучиле. Веками люди и маэвы уничтожали друг друга, слишком разные, слишком чуждые, слишком другие. Жалел ли Рух? Вовсе нет. Сильный забирает у слабого все. Несправедливо? А жизнь вообще крайне несправедливая вещь. Один богат, второй беден, третий болен, четвертый несчастен, пятый забыт. Каждому своя чаша боли и бед. Маэвы свою испили до дна. Не приди люди, что бы изменилось для них? Наверное, ничего. Дикие, неспособные к созиданию, режущие друг друга без всякого повода. Народ, рано или поздно обреченный кануть в небытие. Люди дали им повод сплотиться перед лицом общей угрозы. Но маэвы просрали свой шанс, погрязнув в раздорах и склоках. Часть ушла служить людям, часть прячется по лесам. Конец и для тех и для других будет один. И можно сколько угодно цепляться за прошлое и корни священных дубов, вырубленных многие годы назад. Ничего уже нельзя изменить.

— Тогда зачем пошел в «Волчьи головы»? — спросил Рух.

— У меня не было выбора, — отозвался маэв. — Вернее, был, но не из тех, что подходят. Служить Лесной страже или подохнуть. Выбор очевиден, не правда ли?

— Ты забыл еще один вариант, — возразил Рух. — Многие из ваших приходят к людям, работают в поле, мостят дороги, пытаются жить.

— Пф, трусливые выродки, забывшие Закон Леса, — скривился Ситул. — Истинный маэв никогда не осквернит руки рабским трудом. Удел маэва — охота или война.

— Много навоевали?

— Война ради войны, а не война ради победы, — торжественно и распевно отозвался маэв. — В этом суть, в этом Лесной Закон. Лес нельзя победить, рано или поздно он дает новые всходы и забирает свое.

— Веришь, что село вдруг исчезнет, нарастут новые дубочки и маэвы будут вновь резвиться среди деревьев в чем мать родила? — фыркнул Бучила.

— На все воля Леса. Ты ведь слышал про село Заозерье?

— А кто не слышал? Заозерская резня до сих пор на слуху, даже спустя столько лет, — кивнул Рух. В 1674-м банда маэвов напала на село, все жители были зверски убиты, мужчин пытали, детям разбивали головы, стариков сжигали живьем, изнасилованным женщинам вспарывали животы. Сто сорок семь искромсанных трупов и пепелище, украшенное молодыми дубовыми ветками.

— Угадай, что сейчас на месте Заозерья? — улыбнулся Ситул. — Правильно, лес. Буйная, сочная поросль. Надеюсь, я ответил на твой вопрос, Тот-кто-умер-и-снова-ожил?

— Вполне, — кивнул Рух. — Вы будете воевать, пока не умрет последний маэв. Приемлемый конец для повелителей шишек и сгнившего хвороста.

— Все смертны, вечен один только Лес. А теперь оставь меня, времени мало, мне еще надо до рассвета успеть побывать в остатках священной рощи недалеко от села. Если не успею, не ждите, я догоню. — Маэв потерял интерес к разговору.

— Да пожалуйста, продолжай наяривать на придурочные мечты. — Рух пожал плечами и пошел своей дорогой. Маэв, сражавшийся за людей и людей ненавидящий, замер посреди загаженного двора, похожий на статую. Его глаза были закрыты, в его ушах пели на ветру дубы в четыре обхвата и каждому по тысяче лет.

Рух уловил краем глаза движение, человек, пошатываясь и спотыкаясь в темноте, прошел вдоль стены и скрылся в пристройке. Бучила узнал гонца Алешку Бахтина. Неугомонный поганец, подремал едва пару часов и собрался в дорогу.

На конюшне пахло навозом и сеном, похрапывали сонные лошади, в тусклом, колеблющемся свете одинокой лампы застыл гротескный кентавр. Алешка привалился к боку гнедого жеребца и спал стоя, что-то тихонечко бормоча.

Конь, почуяв Бучилу, стукнул копытом и тревожно заржал, кося выпуклым глазом. Алешка вскинулся, шумно затряс головой, не понимая, где сон и где явь, увидел Руха и выдохнул:

— Ты? Который час?

— Поспать тебе надо. — Руху стало жаль паренька. Нестись среди ночи по лесным дорогам возьмется только полный безумец. Ну или нарочный гонец республиканской почтовой службы.

— Времени нет. — Алешка засуетился, проверяя седло.

— Хреновая работенка, — посочувствовал Рух.

— Кто-то должен ее выполнять. — Алешкино лицо в полутьме было белее белого. — Доставлю депешу, тогда отдохну.

— Береги себя. — Бучила мягко отворил ворота конюшни навстречу свежему ветру, звездам и ночной тишине.

— Даст бог, еще свидимся. — Гонец взлетел на коня, не коснувшись стремян, и уплыл в темноту.

Алешка как в воду глядел. Они свиделись, не успело рассветное солнце просохнуть от прохладной росы. На повороте лесной дороги толпились люди, телеги перегородили путь. Рух, первым почуяв неладное, разрезал угрюмо притихшую, настороженную толпу. Алешка лежал на обочине раскинув руки и устремив в небо черные дыры вырезанных глазниц. Багровые ручейки проложили дорожки на бледном лице. Черный форменный камзол с нашивками в виде скрещенных сигнальных рожков изорван и спекся в крови. Раздавленная шляпа откатилась в кусты.

— Что делается, люди добрые? — ахнул пузатый краснорожий купец с серебряной бляхой второй гильдии. — Ладно нашего брата режут, но чтобы гонцов!

— А чем гонцы лучше? — возразил другой торговец. — Все под Богом ходим. Может, он своей жизнью выкупил наши? Караулили тати обоз, а парнишку зарезали и в другое место ушли.

— Сгубили кутенка, — прогудел из-под маски застывший рядом Захар. — Говорил ему с нами идти.

— Вольному воля, — отозвался Бучила. Смерть Алешка принял жуткую, колотых ран на теле было больше десятка, щеки распороты, зубы вырваны, уши отрезаны.

— Нелюдов работа, — сплюнул высокий жилистый мужик и тихонько заматерился, увидев Ситула.

Маэв, успевший вернуться из своей ночной прогулки еще до рассвета, прошел мимо под испепеляющими, ненавидящими взглядами, мельком глянул на тело и скрылся в придорожных кустах.

— Продажники-паскуды мальчишку прикончили, больше некому, — убежденно произнес Чекан. — Мужики на воротах сказали, они еще затемно этим путем убрались. Надо было вчера ублюдков валить.

— Догадки одни, — отмахнулся Захар.

И Рух с сотником согласился. Алешку мог убить кто угодно, начиная с разбойников и заканчивая вот этими самыми купцами. Кто его знает? Ну кроме свежего мертвеца.

— Попробую глянуть, чего он видел перед смертью. — Бучила присел рядом с телом, положил руку Алешке на лоб и закрыл глаза. Воспоминания закружили затейливый хоровод: немолодая женщина с усталым лицом, видимо, мать, улицы большого города, бескрайняя водная гладь, бесконечная скачка, смена коней, таверны, почты и постоялые дворы. Рух увидел Щукино, Захара и себя. И больше ничего, только дорога, звезды и тьма. Бучилу повело, он едва не упал и поспешно отдернул руку. Чтение воспоминаний отнимало слишком много сил, а злоупотребление приводило к безумию. Рано или поздно становилось неясно, чьи мысли в башке, твои или когда-то взятого в оборот мертвеца. Опасное дело и темное. Надо бы завязывать с ним…

— Ну даешь, а я думал, врут про штучки ваши колдовские. Ну чего? — Захар посмотрел испытующе.

— Ничего. — Бучила с трудом поднялся.

— Волчья сыть. — Сотник сжал кулаки.

Из зарослей вышел Ситул и сообщил своим тихим, вкрадчивым голосом:

— В двадцати саженях от дороги стояли, ушли на рассвете, костра не жгли, следов мало.

— Кто?

— На траве не написано, — пожал плечами Ситул. — Но лошади подкованы.

Лесные стражи понятливо закивали.

— Ну подкованы, нам с того какой интерес? — удивился Рух.

— Нелюдь коней не кует, — пояснил Захар. — По их вере лошадь животина священная, запрещено поганить кнутом, шпорами и подковой. Маэвы, к примеру, даже удил не признают, одними коленями правят.

— Значит, люди?

— Выходит, люди, — подтвердил Захар и повернулся к купцам: — Мальчишку заберете с собой, в ближайшем селе сдадите властям, обскажете, что случилось и как. Пускай вызывают жандармов для выяснения. Ну там знают, что делать. Понятно?

— Понятно, — закивали мужики. — Все сделаем.

— Записку черкану, передадите. — Захар достал из седельной сумки бумагу, перо и чернила, отозвал Ситула в сторонку и быстренько набросал отчет.

Рух смотрел на мертвого Алешку Бахтина. Страшно, когда гибнут молодые и пылкие. Жить бы да жить, любить, надеяться, верить, влипать в передряги, ухлестывать за бабенками, напиваться до бесчувствия, совершать невинные глупости. Страшно, если смерть ставит точку в самом начале пути. Когда-то, много лет назад, и Рух Бучила погиб молодым.