Грядущая тьма

Глава 6 Кровь на белых стенах

До обители мчались как угорелые, не щадя себя и коней. Отмахали девять верст, выскочили из перелеска и увидели монастырь, замерший среди зеленеющих озимым хлебом полей. На пологом холме пятикупольный белокаменный храм, высоченная колокольня, щекочущая крестом облака, и россыпь жилых построек, туго затянутая пряслами стен. Такую крепость с наскоку не взять, все окрестные крестьяне в случае беды с семьями и скотиной укроются в монастыре и будут помощи ждать. Не раз такое случалось в неспокойной новгородской земле, где каждый год если не война, то нашествие. Свято-Троицкий Печенгский монастырь недавно два года в осаде сидел, семь шведских приступов отразил, пока войска подошли.

С виду ничего не предвещало беды, пели птички, мягко светило вечернее солнышко, легкими порывами налетал теплый ветерок, остужая разгоряченные, пыльные, разящие потом тела. Монастырь, беленький и красивый, напоминал праздничный пряник. У ворот сгрудились три телеги, лошади лениво похрапывали и отгоняли хвостами назойливых мух, чуть в стороне стояли растерянные, переминающиеся с ноги на ногу незнакомые мужики.

— Лесная стража, — крикнул, осадив скакуна, Захар. — Кто такие?

— Ой, милостивец, ой, повезло. — Один из мужиков, по глаза заросший густой бородой, сдернул с головы шапку. — Местные мы, из Куребихи, монастырская деревня, вон тама стоит. — Он неопределенно указал рукой вдаль. — Съестное привезли: мяса, дичи да рыбы, а ворота, глянь, на замке и не отвечает никто.

— Долго тут сидите? — спросил Захар.

— Да с обеду, считай, — доложил мужик.

— Голоса сорвали орамши, — пожаловался второй, тощий, с хитрой рожей. — Затворилися сестры. Венька вон в воротину костями с разбегу брякнулся, монашки и испугались, подумали, он их невинности хочет лишить.

— Чего мелешь, Кузьма? — набычился нареченный Венькой долговязый мужик.

Рух с трудом сполз с кобылы, подковылял к наглухо закрытым воротам и прислушался. Монастырь лишь казался тихим. Внутри, совсем рядом, прямо по ту сторону створок, слышались сдавленное сипение и вкрадчивый металлический звон.

— Монахини там сидят на цепях, — пояснил бородатый. — Послушание у них такое или вроде того. Мы их звали, а они молчат, только цепями играют.

— Монашки на цепях, — причмокнул Бучила, представив волнующий вид. Вот дурак, сам до такого додуматься не сумел. А как приятно, домой приходишь усталый, а там монашка в одном апостольнике да на цепях. Надо будет с Ионой посоветоваться, интересно, чего скажет, богоугодное это дело или вовсе наоборот…

— Савва, сделай, — приказал Захар.

Савва, плотно сбитый стражник лет сорока, с лохматой соломенной шевелюрой и кошачьими глазами, понятливо кивнул и пошел к стене, на ходу разматывая четырехзубую кошку. Примерился, размахнулся, и железные крючья с первой попытки зацепились за зубец наверху. Мастер…

— Давай ты, — дружески предложил Безнос.

— Ага, хер там бывал, — опасливо ответил Бучила. — Тебе за такое дерьмо республика деньги платит и деревянные ноги, че случись, бесплатные даст. А мне благодарность, и то ежели повезет.

— Монашек испугался? — хохотнул Безнос.

— Монашки самые опасные, — поделился житейской мудростью Рух. — Бабы, когда вина не пьют и мужика долго не знают, натурально сходят с ума. Могут на первого встречного броситься и насилие жуткое учинить. А я еще и хорош собой сверх всяческой меры. А ты страшен как грех, тем и обезопасишь себя.

— Ну да, ты у нас миловидный. — Захар жутко оскалился и первым взялся за веревку с узлами. Подтянулся и, ловко перебирая руками, вскарабкался на стену в две сажени высотой. Чуть задержался на самом верху, внимательно осмотрелся и скрылся из виду. Где это видано, чтобы командир вперед подчиненных в самое пекло лез?

— Посторонись, упырь, всегда мечтал женский монастырь приступом взять. — Чекан задел Бучилу плечом и без напряга поднялся за командиром.

Рух тяжело, с надрывом вздохнул и взобрался следом, раздирая кожу на ладонях жесткой пенькой. Чекан с Захаром удобно расположились на узком боевом ходе, припав к кирпичам.

— Ну чего? — шепотом спросил Рух, опускаясь рядом.

— А ничего, — отозвался Безнос. — Будто никого дома нет.

На стену бесшумно взобрался Ситул и вытянул из саадака короткий маэвский лук, склеенный из дерева, кости и рога. Сверху открывался великолепный вид на монастырский двор, храм и хозяйственные постройки. Чисто, красиво и благочинно: травка, цветочки, дощатые дорожки, резные кресты. И давящая, жуткая тишина. Ни людей, ни голосов, ни тюканья топора или каких других обычных звуков большого человеческого жилья. Будто попрятались все. Или ушли… Только внизу, под воротной башней тихонько звянькал металл и доносился сдавленный шип.

— Командир, — едва слышно позвал Ситул. — Возле колокольни смотри.

Рух перевел взгляд в указанном направлении и подивился зоркости лесного дикаря. На траве левее колокольни расплылось подозрительное бурое пятно. От пятна тянулся прерывистый след, петлял как придется и терялся в дверях большого, красивого храма. Словно кого-то волокли… Или кто-то там умер, а потом встал и ушел… От этой паскудной мысли по хребту побежал холодок.

— Ладно, отдохнули и будет. — Безнос юркнул по приставной лесенке вниз. За ним Чекан с Ситулом и замыкающим Рух. Захар, держа в левой пистолет, а в правой топорик, прижался к стене, мельком заглянул под свод надвратной башни и тут же отшатнулся, кривя приоткрывшийся рот.

Рух заглянул следом, приготовившись к самому поганому, и, конечно, не прогадал. Под башней лежали две превращенные в кровавые лохмотья монахини, притянутые цепями к стене. Одна разорвана почти пополам, вторая искромсана и покрыта десятками рубленых дыр. По всем статьям монашки должны были быть мертвы, но обе едва заметно подергивались, звеня натянутыми цепями. У разорванной в страшной ране, среди внутренностей и костей, промелькнуло что-то белесое, похожее на червя.

— Ворота открывать будем? — спросил Захар.

— Не будем, — возразил Рух. Кошка-интуиция намурлыкивала, что засовы и замки должны оставаться на местах. Чтобы было спокойнее. Чтобы то, что таилось в монастыре, не смогло убежать. — Лишнюю суету наведем. Сначала разведаем, а там поглядим.

— Упырь дело говорит, — поддакнул Чекан, тоже заглянул за угол и сдавленно выматерился.

— Ну смотрите. — Безнос спорить не стал, бочком прошел мимо монашек, стукнул в воротину и прошептал: — Эй, Грач, слышишь меня? Тут пока тихо, мы осмотримся быстро. Если через четверть часа не объявимся, бери людей, дуйте наметом в Волочек, падайте в ноги бургомистру и докладывайте, что в губернии полная жопа.

— Понял, — глухо откликнулся Грач. — А вы как же?

— Отпоете, если не явимся. — Безнос отлип от ворот и быстрым шагом направился к ближайшему зданию, длинному, с множеством узеньких окон. Дверь открылась без малейшего скрипа, внутри переливалась и густела туманная полутьма. Рух сморщился, почувствовал хорошо знакомый аромат: сладковатый, медный, тонкой накипью липнущий к пересохшим губам. Запах человеческой крови.

— Погоди, дай-ка я. — Бучила, дивясь собственной смелости, первым проник в здание, держа пистоли на согнутых руках и готовый палить на любое случайное движение или звук. — За спиной не толпитесь, вдруг обратно бегом ломанусь.

Он мягко вступил в длинный коридор, по обе стороны усеянный несколькими десятками узких дверей. Дощатый пол покрывали засохшие коричневые подтеки, и вряд ли кто-то неловкенький тут борща наваристого разлил. Рух замер, приметив чуть дальше растащенные в разные стороны витки сизых кишок. Ясно-понятно. Он осторожно заглянул в первую дверь и увидел келью с аскетичным убранством: две жесткие, узкие койки, небольшой шкаф и грубо сколоченный стол. Все перевернуто, разорвано и залито кровью. Так бывает на скотобойнях, где даже солнечные лучи, украдкой сочащиеся в оконца, приобретают багровый оттенок. Следующая дверь оказалась взломана, дерево треснуло, выпустив острые щепки. В доске застрял обломанный зазубренный коготь размером с ладонь. Бучила представил, как перепуганные монашки прячутся, молятся Богу, а снаружи колотится нечто страшное, смердящее мертвечиной и злобой. Нечто голодное. Господь, как у него водится, остался глух, и тварь ворвалась… Остались только ошметки плоти и яркие алые брызги на беленой известкой стене.

Рух попятился и шепнул замершему сзади Безносу:

— Предлагаю героически отступить. Пока не поздно еще.

— Осмотримся, — ослом уперся Захар.

— Такое ощущение, что это ты бессмертный у нас, — восхитился Бучила. — Я ж те говорил, монашки дюже опасные. Глянь, натворили чего.

— Не богохульствуй, упырь, — резко сказал Безнос. — Люди погибли, а ты куражишься тут.

— Это со страху, — признался Рух. — Сколько народу было в монастыре?

— Я, что ли, на счетовода похож? Может, десяток, а может, и пять. Тебе какой интерес?

— Хотелось бы прикинуть, сколько тут померли, а потом поднялись.

— Экая печаль, — отмахнулся Захар. — Все, что ни есть, все наши. И с чего ты взял, что те уже поднялись? Рано им подниматься еще.

— Тела где? — тихо спросил Бучила.

— Давай, нечего стоять. — Безнос ловко избежал вопроса и подтолкнул упыря в спину.

Рух двинулся дальше, заглядывая во все двери подряд и находя везде только следы кошмарной резни. Не было ни чудовищ, ни человеческих тел, и от этого становилось страшней. Только вонь, алые подтеки и учащенный стук сердец находящихся рядом людей. Живых. Пока еще, сука, живых. Они медленно шли, оскальзываясь на подсохшей крови. К гадалке не ходи, трупы уже восстали и где-то рядом попрятались. А может, и превратились в тех жутких тварей, сидевших в часовенке. Хреново чувствовать себя крысой, добровольно сующей в ловушку дурную башку. Щас захлопнется, и только хвостики полетят…

В очередной комнате картина нарисовалась все та же, ничего необычного, и Рух уже хотел уходить, когда уловил едва слышимый шорох. Он шагнул в сторону и указал пистолем на шкаф. Ситул, держа топорик наготове, резко распахнул дверцу, и Бучила лишь каким-то чудом не выстрелил. В шкафу скорчилась худая словно палка бабенка, явно живая и вроде заразой не тронутая, в разорванной в клочья монашеской рясе. В прорехах просматривались иссохшая грудь и выпиравшие ребра. Лицо и тело покрывали глубокие царапины. Судя по всему, монашка сама истерзала себя. Надо же, бывает ведь так, весь монастырь вымер, а эта жива. Судьба крайне странная вещь.

— Сатана, — хрипло выдохнула она.

— Да брось ты, — польщенно хмыкнул Бучила. — Мне до Сатаны еще далеко. Но спасибо.

— Дьявол. — Монашка обессиленно повалилась из шкафа. Поддержать ее никто не спешил. — Я видела Дьявола.

— Ты кто такая? — спросил Захар.

— Я? — В глазах монахини, пустых и пронизанных кровавой сеточкой, мелькнула осмысленность. — Проклятая я, отныне и во веки веков.

— Этим нынче разве кого удивишь? — утешил Рух. — Звать тебя как?

— Марией, — немного подумав, ответила женщина и тут же поправилась: — Сестрой Марией. Ею была. А теперь нет у меня ни имени, ни души.

— Что тут случилось? — Рух пропустил бред мимо ушей.

— Сатана пришел, Сатана, — зачастила монашка. — Воинство нечистое явилось из самого Ада, осквернило обитель святую. Испоганило. Вчера под вечер. — Она передернулась. — Чудища вылезли из-под земли, всех поубивали, одна я и спаслась. И не знаю зачем. Нету Бога-то, слышите? Нету.

Монашка жутко осклабилась и замерла, едва заметно покачиваясь и уставившись в стену. С искусанных, запекшихся коркой губ тянулась тонкая нитка слюны.

— Рехнулась, — вынес очевидный вердикт Бучила. — Оно и немудрено. Живешь себе на всем готовом, горя не ведаешь, помыкаешь послушницами как вздумается, а тут херак, окружающий мир является во всей красоте.

— Баба, чего с нее взять? — пожал могучими плечами Безнос. — С виду чистая, никакой заразы вроде нет. Ситул, забирай ее и тащи к нашим, там внимательно осмотреть и наблюдать. Лучше свяжите на всякий случай.

— А чего он? — возмутился Чекан. — Негоже нехристя со святой сестрой отправлять, мало ли что. Командир, давай я.

На точеном лице маэва мелькнула улыбка.

— Ага, ищи дурака, — фыркнул Захар. — Чтобы я тебе бабу полуголую доверил? Да ни в жисть. Думаешь, башку мне отбили, и я забыл, чего ты два года назад в Бежецке учудил?

— Злопамятный ты, — обиделся Чекан. — А я, между прочим, с той поры раскаялся и на путь исправления встал.

— Горбатого могила исправит, — погрозил пальцем Захар. — Ситул, делай. Обратно не возвращайся, мы задерживаться не станем. С богом.

— Нету Бога, нету, — очнулась монашка. — А Сатана есть, я видела, видела…

— Да-да, там расскажешь всесвятошам, они тебя выслушают, — поддакнул Захар.

— Подожди, — остановил сотника Рух. — Сестра, эй, фшить, — он присвистнул и щелкнул пальцами у монашки перед застывшим лицом. — Сколько вас в обители было?

— Двадцать четыре сестры, — монахиня неожиданно оказалась готова к сотрудничеству и перестала завывать про Сатану.

— Пф, всего-то, — фыркнул Чекан. — Па-адумаешь, экая невидаль, справимся.

— И послушниц сто одиннадцать душ, — добавила монахиня.

— Хр, — Чекан подавился, подхрюкнув на зависть иному поросю.

— Ну естественно, разве могло все пойти хорошо? — не удивился Бучила. — Возле Торошинки в лесу с полсотни шатаются и здесь больше роты сидят. Час от часу не легче.

— Служба такая, — глухо отозвался Безнос. — Ситул, уводи. А мы дальше прогуляться пойдем.

Ситул рывком вздернул монашку на подгибающиеся ноги и потащил обратным путем. Едва скрылись из виду, стенания и плач резко оборвались. Маэв, по понятным причинам, предпочитал сохранить тишину…

Дом покинули через черный ход, оставив за спиной пустые кельи и засохшую кровь. Притихшие, взвинченные и порядком напуганные, быстрой перебежкой подобрались к храму. Паперть была сплошь испоганена багровыми подтеками. Резные, оббитые металлом двери оказались приоткрыты, и Рух, на правах единственного способного различить хоть что-то в любой темноте, одним глазом заглянул в храмовое нутро. Из серой расплывчатой дымки в ночном зрении медленно проявлялись смутные, будоражащие воображение очертания арок, притвора, нефа и толстых колонн. Мутный, болезненный счет сочился из-под купола рваными лохмами и истаивал, попадая в хищную, кромешную темноту, захватившую храм. И в этом мраке перед иконостасом, на площадке, способной вместить сотню молящихся, зарождалась противоестественная, мерзкая жизнь. Хлюпая, разлагаясь, истекая гноем, отращивая уродливые щупальца, клешни, опухоли и костяные наросты полусаженной длины. Копошащееся, стонущее месиво высотой по пояс взрослому человеку. Запах ладана, обычно до краев наполняющий церковь, ощущался слабо и отдаленно, стократно перебитый липкой гнилостной вонью.

— Уходим, и быстро, — внезапно охрипнув, сказал Бучила.

— Чего там? — спросил Безнос.

— Ни хера хорошего. Полным-полна коробушка отборным дерьмом. Все мертвяки местные сползлись и заново поднимаются, как та мразота из часовни.

— Много? — напрягся Безнос.

— До ебеной матери. И еще сверху того. Сука, никогда мне каменные церкви не нравились. Придумали тоже. Была бы как раньше, деревянная, сеном бы обложить да поджечь. А теперь?

— Пороху пудов пять заложить и рвануть, — мечтательно причмокнул Захар.

— А ты, оказывается, умный мужик, — восхитился Бучила.

— Ага, мне бы в Сенате заседать, законы на погибель народу выдумывать, — помрачнел Захар. — Чекан, сколько пороху у нас?

— Фунтов двадцать, — без раздумий отозвался Чекан. — Большого запаса отродясь не возили.

— Ну вот, ступеньки на паперти покорябаем, — вздохнул Безнос. — Может, даже петлю дверную погнем. Ладно, валим отсюда, сейчас с ребятами порешаем, как дальше быть.

Обратно как на крыльях летели, и более-менее в безопасности Рух почувствовал себя, только оказавшись по ту сторону монастырской стены. Мужики-обозники и Лесная стража встретили возбужденным гомоном. Ситула с монашкой видно не было.

— Так, ребята, — перевел дух Безнос. — Дела у нас, как обычно, все хуже и хуже, упырь, расскажи.

— Нечего и рассказывать, — отмахнулся Рух. — Монастырь до отказа забит восставшими мертвяками, и не простыми, а теми, что на торошинском погосте давеча прятались. Сильными, злобными и опасными. Я таких первый раз вижу и, надеюсь, последний. Только вчера умерли, а сегодня уже поднялись и превращаются в какую-то невообразимую срань. Это попросту невозможно, если бы не видел своими глазами. Точно не скажу, но сотни полторы есть. А нас два десятка, не вытянем, как ни крутись. Скопом бы тварей сжечь, да монастырь каменный, сотник взорвать предложил, так пороху нет. Куда ни кинь, всюду клин. — Он покосился на жаркое полуденное солнце. — Последнюю голову на отсеченье даю, ночью мертвякам надоест в церкви скучать, и пойдут они окрестности обживать. Сколько тут деревень?

— Поблизости три, — испуганно откликнулся лохматый бородач. — Значит, наша Куребиха, полторы версты до нее, дальше Житинка и вон тама, за перелеском, Васильевка. — Он махнул в противоположную сторону.

— Тогда нехер тут сидеть, — распорядился Бучила. — Мухой домой, ворота закрыть, вооружиться до зубов, караулы выставить, всех соседей предупредить, костры жечь ночь напролет. Чтоб не погасли. Ясно?

— Ясно, милостивец, ясно. — У мужика задергался глаз, он повернулся и опрометью помчался к телегам. За ним остальные. Защелкали кнутами, заорали матерно, и телеги покатили под горку.

— Всех побьют, — едва мужики отдалились, сказал Захар.

— И сомневаться нечего, — сплюнул в траву Рух. — От обычных заложных отбились бы без труда, а тут дело гиблое, против этих тварей с самострелом и рогатиной много не навоюешь.

— Надо было приказать им все бросить и уходить налегке, — хмуро сообщил Грач.

— Надо было, — согласился Захар. — Да вот упырь иначе решил, а я перечить не стал. Потому как виднее ему. Давай, упырь, объясняй, пошто людишек обрек?

— Вынужденная необходимость, — оскалился Рух. — Деревни погибнут, но, бог даст, мертвяков задержат, может, на ночь, а может, на две, тут уж как повезет. А мы за это время помощь должны привести. И молиться, чтобы мертвяки не расползлись по окрестным лесам. На месте уничтоженных деревень я потом лично поставлю кресты.

— И я тебе помогу, — кивнул Захар. — Стало быть, срываемся за подмогой?

— Ага, во все лопатки, — подтвердил Рух. — Какой у нас тут ближайший городишко с гарнизоном и властью, Волочек?

— Он самый. Там крепость, два драгунских полка и пятый пехотный при артиллерии. Боевого припасу хоть задницей ешь, в случае чего должны продержаться по плану пять полных дней до подхода основных сил.

— Три полка серьезная сила. — У Бучилы чуть отлегло от души. — Если поторопимся, к вечеру будем в Волочке, пока туда-сюда, утром вернемся.

— По коням! — зычно скомандовал Захар, и неровный строй егерей тут же распался. На месте остался только Грач, нахмуренный, серьезный и злой.

— Тебе, что ли, особое приглашение нужно? — изумился Безнос.

— Я не иду, — буркнул Грач. — Негоже людишек бросать. Землепашцы они, куда им с чудищами тягаться? А я, глядишь, чего присоветую.

— Ты ж не дурак, — прищурился сотник. — Ведь понимаешь, им не помочь, только поляжем зазря.

— Детишки там и бабы, — уперся Грач. — Поздно мне убегать, отбегал свое. Отпусти, командир.

— Тебе в отставку на следующий год.

— И чего? Ни семьи, ни детей, мать с отцом померли давно. Здесь пригожусь.

— Все же дурак, — вздохнул Безнос.

— Выходит, дурак, — улыбнулся Грач. — Так отпустишь?

— А если нет?

— Убегу.

— Бежать нельзя, трибунал. — Безнос махом взлетел в седло. — Приказываю младшему унтер-офицеру Григорию Беглову остаться при Покровском монастыре для надзора и наблюдения. Прощай, Григорий.

— Прощайте, ребята. — На миг показалось, что у Грача предательски блеснули глаза. — Благодарю, командир.

Безнос не ответил, развернул коленями коня и пустился в галоп. Егеря, проезжая мимо, молча жали старому унтеру руку. Ободряюще хлопали по плечу. Слов никто не нашел. Да и не нужны были слова, все они в тот момент казались пустыми, ненужными. Кавалькада пылила по дороге, а Грач все стоял, и хрен поймешь, что творилось у него в голове…