Володихин Дмитрий ГВАРДЕЕЦ ГЕРЦОГА ИРУКАНСКОГО

— Э-э-э простите, я не хочу быть бестактным… — дон Кондор. Торговая республика Соан. Четыреста лет этикета. Еще двадцать пять личного опыта дона Кондора по части соанского этикета. Посещение патрицианского дома средней руки как обмен посольствами. «Настольный трактат о чистоте ритуалов для благородных господ»… Брови сдвинуты ровно до такой степени, чтобы выражать удивление, граничащее с гневом, но не гнев, черт побери, пока еще не гнев… — ваше задание ограничивалось тем, чтобы вытащить Кварту. Вы позволили себе избыточно много. База недоумевает, чего ради вам понадобилось соревноваться в пьянстве с этим… с этим! — блистательная гримаска: благородный дон и сержант-простолюдин, неизвестный бог и грязный неадепт, специалист-историк и изучаемый объект, весь исходящий слюнями от коры белого дерева. Феодализм не икает! Феодализм развивается к лучшему. Это по меньшей мере… э-э-э непонятно. И по какой причине вам вздумалось организовывать преждевременное социальное столкновение? Вы понимаете, что ваши ненадежные помощники приберегли выданные вами стимуляторы, большую их часть, для очередного восстания на ируканских галерах? При нынешней расстановке сил оно будет только деструктивным и ничего более.

— Я научился находить этот мир прекрасным.

— Радуйтесь! Вы вошли в историографию. Вам посвящена новая статья Комова. «Вертикальный регресс», — дон Кондор изливал желчь, и ничего кроме желчи. Они перестали понимать, какого черта надо правильно вести себя в этих местах. Мальчишки. Притом, опасные мальчишки. Их деятельность в сущности образует внешний фактор, который в состоянии взломать базовую теорию феодализма. Невозможно понять, откуда исходит виток процесса: естественное вызревание третьего сословия или избыток привозного лабораторного золота!

— Что регрессирует? Или, простите, кто?

— Вы. Например, вы. Ваша обязанность — фиксировать и очень редко, повторяю, очень редко, производить коррекцию. Через два века здесь будет почти что рай. Мы помогаем им. Но азы, я вынужден напомнить вам, азы: нельзя пропитываться здешним воздухом. Да и пахнет он дурно. Я изумлен, как вы отыскиваете изысканные ароматы на помойке.

— Еще слово…

— Еще слово и что? Вы осознаете, что именно слетает с ваших уст? Вы, землянин?

— Еще слово, и я, право, запишусь в серую гвардию! Впрочем, нет…

* * *

…откатился. Второй получил оглушающий удар. Хватит минут на пятнадцать. Третий успел обнажить клинок. Благородный дон — ха-ха! не осквернит оружия предков железкой быдла. Выпад… еще выпад… Лежи, друг. Рыцарская перчатка — не боксерская, скажи спасибо, что нос цел. Четвертый открыл рот, да так и застыл, бедняга.

— Старина, где твой сержант? Где остальные?

— Помилуйте, благородный дон!

— Где?

— Пощадите, прошу вас, у меня семья.

— Так какого черта ты обзавелся боевым топором, скотина? — …просто бросился на колени. Лезет обнимать ноги. Пришлось поднять того парня, который махал клинком, предъявить его нос и полную бессознательность.

— Либо ты раскроешь рот, и ответишь на мой вопрос, вонючая скотина, либо получишь все тоже самое. Жена есть?

— Да, благородный дон. У меня трое детей.

— Подумай, не бросит ли она тебя, когда ты станешь одноглазым?

— Внутри. Ужинают.

— Пленник?

— С ними…

Оглушил рукояткой. Почему караул выставлен у сеновала, если Кварта внутри? Его, что ли, ждут? Почему, откуда? Дона Урэна казалась надежным человеком, это ее единственное полезное качество, помимо чисто женских иногда совершенно антисанитарно, но умопомрачительно, умопомрачительно, землянки так плоски, так цивилизованны!

Впрочем, какая разница, четыре их или восемь. Отребье. Полмесяца воинских упражнений в казармах, и уже получают значок — новая серая гвардия, опора трона. Отребье.

Их оказалось тринадцать. Многовато для охраны одного Кварты. Ждали. Два сержанта сидели и лениво потягивали пиво из высоких глиняных кружек, толстый и тощий. Двое часовых стояли у самого входа. Эти легли сразу же. Остальные за столами, топоры рядом, грызут мясо. Кварта со связанными руками в самом углу.

Поднял топор, удар обухом — падение, удар — падение, удар — падение. Азартно, черт побери, убить легко, нелегко — не убивать. Благородная игра для благородного дона. Он усмехнулся: настоящий благородный дон сказал бы, что крысиную кровь противно проливать — смердит. Бродячие музыканты, какие-то штатские — купцы, по одежде судя… Одиннадцатый. Красотка, истинная красотка у дальнего стола. Грязный, конечно передник. Но какими глазами смотрит, как часто дышит милая девушка! Это что еще такое? Толстый сержант по-прежнему сидит, тощий поднялся, ножны отбросил с благородной такой манерочкой… Улыбается. Хочет заставить кровь стынуть в жилах. Топора на тебя жалко. Вот кувшин со сметаной в лоб — как раз то самое. Отключился.

— Играйте!

Музыканты оторопело посмотрели на милашку.

— Играйте же! Или даровой ночлег вам не нужен?

Тоненько запричитала волынка. Басовито заспорила сопель. Виола принялась разнимать спорщиков.

— Танаго, — приблизилась, темно-карие глаза, развязала и бросила на лавку передник.

— Что?

— Танаго, благородный дон, танец быстрых и пылких. Прямо здесь. Прямо сейчас. Играйте, дармоеды.

Закружились. Толстый сержант в полном ошеломлении взирал на разгром, на сумасшедшего дона Валенсио, на милашку. Даже не пытался сдвинуться с места.

— Как тебя зовут, милашка?

— Марэо. Сегодня?

— Завтра. Или через день. Но обязательно.

Она прижалась к нему еще плотнее.

— Дон Валенсио! — к тому времени, когда зазвучал этот хрипатый бас, Марэо, раскрасневшаяся, уже присела на лавку.

— ? — повернулся Валенсио в сторону сержанта.

— Я вас побью.

— Как эти, старина? Как тот, весь в сметане, уже ползает, скоро совсем оживет, мнэ?

— Я вас перепью.

— Марэо! По двухфахтовой посудине с ируканским мне и моему другу, серебряная монетка покатилась по столу.

…Толстый сержант свалился под стол, Валенсио, мысленно поблагодарив создателей чудесных таблеток, развязал Кварту, — эти уже мычат, пытаются подняться, шарят по полу в поисках топоров, кинжалов, прочей сбруи — и направился к дверям.

В дверях стоял спокойный, уверенный в себе человек. Судя по принятой им позе. Не боится. Но при всем том выучка — видна. Сделал шаг. Другой. Как двигается! Трудно держать его после такой драки в стандартном темпе восприятия. Ускользает, чертов умелец. Генерал новой серой гвардии дон Рипат. Два года как дон. Купил патент на дворянство.

— Дом окружен. Сотня гвардии и штандарт имперских латников. Как разумный человек разумному человеку: мы можем себе позволить убить вас. Кроме того, не более чем переговоры. Вам нечего опасаться. Я даже уполномочен отдать вам еретика и чернокнижника Кварту.

— Собственно, вы зря вошли первым и в гордом одиночестве, дон Рипат. От вас не ожидал…

…Вышел из трактира на улицу, прикрываясь обмякшим генеральским телом. Действительно — штандарт. В штукатурку над головой ударил арбалетный болт. Всадники и пешие щитоносцы опустили копья. Полная луна отражалась в начищенных латах и брусчатке мостовой. Значит охотились на него самого, Кварта — приманка.

— Я баронет Ката, легат Его величества. Это тело ваших руках ничего не меняет. Мы можем пожертвовать генералом.

И тогда с крыш домов прямо на всадников посыпалась его страховка: три десятки молодцов из «Братства ярости» Араты. Они двигались очень быстро. Очень. Им нужно было оружие. Он менял их конвой на деньги, деньги давали мечи, но когда мечи привезли себя сами, тут уж сам Господь велел заполучить их… Это, конечно, не монахи, и не гвардейцы, это профессионалы из четвертой бригады Его императорского величества, так что уходить Валенсио придется без конвоя. Сами о себе позаботятся, потом сочтемся.

Собственно, он опасался только арбалетов. Хотя бы и в темноте, на такой дистанции…

* * *

В кои-то веки выдастся случай поговорить с настоящим. Умница, интеллигент. Придворный историк герцога Ируканского. Вылетел оттуда в один миг, когда заявил, что «Хроника» Мины Достопочтенного на самом деле написана тремя столетиями позже, чем жил этот святой человек. И, следовательно, родословная Его Высочества лишилась древнейшего отрезка. До второго пришествия Ордена в Арканар, услаждал барона Пампу чтением своих трактатов. Год назад решил перевоспитать барона: последний трактат был посвящен одной идее — любое насилие, любым человеком совершенное, преступно. Пампа не выбросил его на снег одним пинком только потому, что родовой замок осаждали орденские монахи. Осаждали в четвертый раз. Им как раз нужен был возмутитель спокойствия и чернокнижник Кварта. Барон подождал, пока монахи уйдут несолоно хлебавши, и…

— Благородный дон! Ведь это низость характера — выбросить меня на снег одним пинком.

— Надеясь, он хотя бы дал вам еды в дорогу.

— О да. Слуги вывели коня с целым тюком. Но все-таки — низость. Мир должен вывернуться наизнанку, чтобы понять: человек, кем бы он ни был, не должен так поступать с другим человеком, — Кварта покосился на него с некоторым опасением: не друг ли благородный дон другому благородному дону? Потом во взгляде у него появилось больше смелости, словно бы книжник прогнал наваждение. Он продолжил:

— Я благодарен вам за спасение. Веселая башня — не самое уютное место для уединенных размышлений. Но вы обнажили меч, вы наносили удары…

— Я не обнажал меч.

— Я… не очень сведущ в воинских делах. Вы били их, причиняли боль.

— Неужто их боль стоит дороже ваших мучений в Веселой башне?

— Да! Не знаю… Быть может.

На другой стороне узкой улочки, каких пол-Арканара, хозяйка прямо из окна выплеснула помои в сточную канаву. Кварта сморщился. Им оставалось минуты две до ворот, там Валенсио передаст освобожденного пленника другим головорезам Араты для отправки в Соан. Несладко придется книжнику в их компании — до самой границы…

— Вы усмехаетесь, дон Валенсио. Ваше положение не позволяет вам спуститься с заоблачных высот к низким словам простолюдина.

— Отчего же? Я улыбаюсь своим мыслям.

— Я знаю, как уходили остальные… Вы отдадите меня разбойникам, они оберут меня до нитки, а потом доведут до реки Ламэо у Норхавна, заставив на каждом привале разводить огонь и мыть их посуду. Вы смеетесь тому, что я мало ценю общество благородного дона, у меня вскоре появится возможность сравнивать.

— Вы проницательны. Однако эти люди не будут вас грабить и оскорблять. Посуду мыть, вероятно, придется, если у них она есть, костров они разводить не рискнут. Все больше будут молчать, вы — чужак для них, услуга, которой оплачена другая услуга, вы не должны услышать ничего лишнего, даже их имен. Всю дорогу — почти полное молчание. Боюсь, и вам лучше молчать, эти люди устроены просто. Молчать, как бы вы, Кварта, не любили беседы…

По улицам и площадям Арканара гулял вольный ветер, вмиг разгоняя нездоровые городские запахи. Солнце светило вовсю. Любопытно, чем закончилась давешняя ночная стычка. Здесь небесная голубизна немного темнее, чем на Земле. Очень красиво. Они двигались уже более часа, никто не преследовал. Красные черепичные крыши, в отдалении — шум осенней ярмарки.

— У ворот? Эти?

— Да. Прощайте, Кварта.

— Еще два слова, дон Валенсио. На прощание. Если благородный дон простит мне.

— Я обещаю не гневаться, чего бы вы не сказали.

— Иногда пытайтесь понять, как это, когда я, вы и ваши разбойники сделаны из одного теста. Мы все равны. Надо понять это.

Чужак в далеком краю смотрел на удаляющуюся фигуру спасенного мудреца. Ему не очень хотелось равняться с разбойниками, в смысле мятежниками.

* * *

— …Впрочем, нет, дон Кондор. Не в гвардию. В эскорт герцога Ируканского. С моей родословной — не может не принять!

Загрузка...