Гвардии мальчик

В. ЕВГЕНЬЕВ

В. АРТАМОНОВА

А. Т. ФИЛИППОВ.

И. ДАВЫДОВ

Г. ПРИТЧИН

ЛЮСЯ РАДЫНО

СОДЕРЖАНИЕ

А.КЕПЛЕР

ГВАРДИИ МАЛЬЧИК

Я хочу рассказать о судьбе одного маленького друга. Он участвовал в нашем наступлении. Звали его Воля. Это был сталинградский мальчик. Он остался сиротой, и мы взяли его в свою часть. Угрюмый был мальчишка и дерзкий. Не думаю, что он всегда был таким, скорее всего на него подействовала гибель родных.

Воле было четырнадцать лет. По отрывочным, в разное время сказанным словам, мы узнали его короткую историю. Он возвращался домой, когда на Сталинград налетели немецкие самолеты. Город запылал. Кружным путем, переулками мальчик добрался до своего дома. Отовсюду неслись сто ны раненых, плач, крики. Из горящих зданий вы носили обожженных детей, пахло приторной гарью, дымом. Вместо веселого, облицованного кафелем четырехэтажного дома, где жили его отец, мать и сестра, Воля нашел дымящуюся груду черных развалин, а по ним бродил котенок - единственное оставшееся в живых существо. Мальчик взял его с собою. Так мы Волю и нашли-с котенком в кармане курточки. Мальчик ходил голодный, злой.

Сержант Саитов-пожилой человек, бывший до войны начальником районной милиции, всей душой привязался к Воле. У Саитова пропали без-

вести жена и сын, он тосковал о них я к Воле? относился как к родному сыну. Но мальчик мол чал, держался замкнуто и уклонялся от маленьких подарков сержанта.

Саитов научил Волю стрелять из винтовки и из» ППШ. Он дал мальчику автомат убитого красноармейца, и Воля стал бойцом. Стрелял он хорошо. Вскоре выдали Воле и обмундирование, а когда часть переименовали в гвардейскую, он наравне» со всеми получил нагрудный гвардейский значок.

Саитов беспокоился, как теперь называть Волю. Мальчик числился воспитанником части.

— Как будем звать его? Не понимаю, - говорил сержант. - Вы теперь гвардии лейтенант; я-гвардии сержант, бойцы - гвардии красноармейцы, а мальчик? Гвардии воспитанник? Некрасиво! Гвардии мальчик?

В шутку все так и стали называть Волю - Гвардии мальчик.

Котенок Воли прижился у нас и получил кличку Рыженький. У него была поразительно красивая, с красноватым отливом шерсть. Он подходил к Воле и терся об его сапог, но Воля отбрасывай его и ругал, хотя явно был привязан к котенку. Никто из нас точно не знал, что творится в душе этого худенького, молчаливого мальчика Мы только догадывались о его тяжелом душевном состоянии. Однажды я видел, как лежал Вот ля рядом со снайпером в расщелине стены и наблюдал за противником. В первое мгновение мне показалось, что он убит, так неподвижно было его тело. Я наклонился и сбоку взглянул в лицо Воли. Это мгновение раскрыло мне сердце мальчика больше, чем все три месяца, в течение которых я его ежедневно видел.

Я поспешил уйти незамеченным. Но теперь никогда уже не смогла бы меня обмануть грубость или молчаливость Воли. Теперь, по открывшейся мне страшной его ненависти к врагу, я знал, какая боль жила в душе мальчика.

* * *

Через амбразуру из подвала видна широкая площадь. Вся она покрыта нетронутым снегом. Пробежать по площади нельзя: каждый ее сантиметр простреливается и нами и противником, укрепившимся в развалинах соседнего с нами здания. По ту сторону площади виден красный дом без крыши, без окон, без дверей, с черными следами копоти на кирпичах. Называется этот дом «кофейная». Сержант Саитов говорит Воле:

— Там, понимаешь, никакой кофейной никогда не было, а просто наши разведчики такое имя дали.

Дом этот нужно было во что бы то ни стало занять. В бурную метельную ночь сержант Саитов с пятнадцатью бойцами должен был пробраться через площадь в «кофейную», выбить немцев и занять оборону. Восемь человек из пятнадцати добрались до места. Девятым был Воля, он пополз за сержантом без приказания. Боевая обстановка сложилась так, что в течение пяти дней совершенно невозможно было наладить связь с группой Саитова, потому что немцы не переставали вести огонь по «кофейной». Мы знали, что наши там, что они заняли дом, что они держатся. Много, очень много раз за эти дни немцы пытались возвратить себе красный дом. Но со стороны площади все подходы были под нашим огнем, а с противоположной стороны оборонялась девятка бойцов. Немцы забрасывали дом гранатами, били из артиллерии, обстреливали из минометов, а девятка все держалась.

Только на шестой день мне удалось с бойцами проникнуть в «кофейную». Мы нашли восемь трупов и раненых. Тяжело ранен был и Саитов,

Воля лежал у окна, без шапки, прижимая к щеке холодный ствол автомата. В углу его рта запеклась кровь. В волиных руках автомат казался детским, игрушечным ружьем. Холодный сталинградский ветер шевелил светлые волосы Воли. Глаза мальчика были открыты и в них отражались разрушенные, сожженные дома его родного города и зимнее небо.

— Здорово дрались в этом доме, - сказал мне Саитов. - Честно дрались.

Мне понятно было, что означают слова сержанта. Он был очень храбрый и очень требовательный к Себе и к другим человек. И я знал, почему он ни слова не сказал про Волю, он про сто сейчас не мог про него говорить.

Утром, глубоко под землей, где у нас находился медицинский пункт, я нашел Саитова. У него были забинтованы голова, руки и правая нога. Он потерял много крови и был очень слаб. Я осторожно обнял его, потом присел на край носилок. Сквозь бинты во многих местах проступала кровь. Веки Саитова были опущены. Он дышал тяжело, с хрипом. Темное лицо его, обрамленное белой, но местами уже красной от крови марлей бинтов, стало будто еще темней. Покрыт он был стеганым, собственным его одеялом и сверху еще темной, испачканной, прострелянной и порванной шинелью. Саитов дрожал в ознобе.

— Много убил фрицев? - спросил я его.

Саитов помолчал, потом, не открывая глаз» сказал: «Я их не считал и пульса у них не щупал, который убит, который ранен. Обманывать свою Родину не умею, убил сколько мог».

— «Кофейную» держим? - спросил он.

— Теперь уже не отдадим, - ответил я.

— Вы хотите знать, товарищ лейтенант, про мальчика? Я вам скажу. И что он мне говорил когда умирал, тоже скажу… Я хорошо запомнил

— У нас двух человек сразу в первый день убило, когда выбивали немцев, потом Ветрякова ранило в голову, потом Хотинцева. Обстановка создалась тяжелая. У нас уже не было, понимаете, ни одного здорового бойца: кто не убит, тог ранен. Я сам одной левой рукой стрелял, правую под диск подложил, она ничего делать не могла, а коленку мне раздробило, подняться нельзя. А немцы снова и снова бросаются в атаку и кричат, как сумасшедшие. Мне вторую руку ранило, и я уж не мог стрелять. И только один Воля по всему дому мечется. В ранах, кровью истекает, а сам пол ползет к окну, постреляет, гранату бросит, немного полежит, силы-то нет, потом поднесет кому-нибудь из раненых воды испить и опять стреляет. А немец все прет и прет. Тогда Воля просит. «Товарищи, покричите «ура», а кто не может кричать «тура», кому тяжело, пусть, кричит «а-а а»…»

Вот мы и кричим. Немцы тоже кричат. Когда кричим, они все-таки опасаются к нам итти.

А потом Волю осколком мины в грудь ранило У него кровь показалась изо рта, а он с автоматом дополз до окна, стреляет и вместе со всеми тихо так кричит «а-а-а»… Потом затих. И немцы что-то меньше стали стрелять.

Ночь подошла. Слышу мальчик тихо так говорит: «Товарищ сержант, вы меня слышите?».

— Слышу, - говорю, - Воля.

— Спасибо, - говорит, - товарищ сержант, вам, лейтенанту и всем товарищам. Извините, что я был такой нехороший. Этому причина - мое горе, а сейчас мне очень хорошо, я очень сейчас счастлив. Вы слышите?

— Слышу, - говорю, - все слышу, Воля.

— Я вот что думаю, товарищ сержант, - говорит Воля. - Каждый человек зачем-нибудь на свет родится. Один - для того, чтобы всю жизнь какое-нибудь полезное дело делать, пусть даже только марки клеить на конверты. Другой- затем, может быть, чтобы один раз только стать во весь рост и крикнуть «Вперед!». Это ничего не значит, что он коротко прожил. Важно, что он сделал то, что в общую человеческую книгу ляжет хотя бы только запятой или точкой или одной буквочкой… Вот я сейчас думаю, что в главе истории, где написано, как советский народ боролся с врагами, и я поставил свою запятую. Мне видна вся книга, толстая, красивая. Наша глава в ней самая большая и самая важная…

— Вот что он мне сказал, товарищ лейтенант… Потом опять полезли немцы, и мы с ним отстрели вались, как могли. И у него все бежала и бежала т угла губ кровь, а я ничем не мог ему помочь Но вот слышу Воля перестал стрелять. Я подползает больше нашего Воли. Какой он был умный» храбрый мальчик, товарищ лейтенант…

Так рассказал мне о нашем Воле, школьнике из Сталинграда, сержант Саитов.

В. ЕВГЕНЬЕВ

БОЕВОЙ РУБЕЖ

Неравный бой длился уже много часов. Неизбежный конец его был ясен бойцу Горюнову. Десять, ну, самое большее, двадцать минут он сможет еще продержаться. Он расходовал последний диск автомата. А потом… Потом пойдет в дело одна единственная граната. С ее разрывом оборвется и его молодая жизнь и черная жизнь тех немцев, которые сунутся к нему раньше других.

Горюнов не сумел бы сказать, сколько времени идет бой за этот обгорелый, изуродованный дом на одной из окраинных улиц Сталинграда. С болью в сердце он вспоминал, как один за другим пали шесть его товарищей-бойцов, один здесь в комнате, пятеро в саду, у дома. Вспоминал, как вражья пуля впилась ему в ногу и как долго тянулась страшная ночь… Прошло много часов с тех пор, как он и его товарищи выбили немцев из этого дома, и, как выполняя приказ держаться во что бы то ни стало, он один теперь отражает упорные атаки немцев.

Внезапно Горюнов услышал за спиной неясный шорох, кто-то подкрадывался к нему сзади… «Не ужели обошли?» Не сводя глаз с улицы, он чутко прислушивался к звукам, доносившимся снизу. Шорох стал слышнее. «Ну вот и конец»,-поду мал Горюнов. Он приготовил гранату.

«Сейчас… сейчас… Эх!»-Рука Горюнова с гранатой в последнее мгновение застыла в воздухе в медленно опустилась: из-за полуразрушенной стены показалась круглая, коротко остриженная голова мальчика лет десяти.

— А, чтоб тебе,-прошептал Горюнов, и крикнул, увидев, что мальчик хочет подняться: - Лежи, лежи, не вставай! Убьют…

Мальчик, испуганный окриком, замер на полу.

— Ты что, откуда? - спросил Горюнов и в ту же минуту, прильнув к автомату, стал стрелять, потому что из-за дома напротив опять выскочило несколько немецких солдат. Горюнов со злобной радостью увидел, как один немец повалился навзничь, сраженный его пулей. Остальные, подхватив раненого, скрылись за углом.

— Говорю - не суйтесь, пока жив! - сказал Горюнов сквозь зубы и вздрогнул от неожиданности, почувствовав, что мальчик подполз и прижался к нему. Скосив глаза, Горюнов посмотрел* на мальчика. Он был худенький, бледный. Глаза у него были красные, то ли от того, что он много плакал, то ли от дыма…

— =-Да откуда же ты взялся?-спросил Горюнов.

— Я в подвале был, - хриплым голосом ответил мальчик.

— В подвале? Как же тебя миной-то не убило?-

— Вот, значит, не убило, - и. помолчав, добавил: - Стенка упала я и вылез.

— Ну и напрасно вылез, - строго сказал Горюнов, - ступай-ка обратно, тут, понимаешь ли, нечего тебе делать. Пули-то, видишь, так и свищут… Иди, брат, иди в подвал. Слышишь?

Мальчик лежал неподвижно и молчал, опустив голову на руки.

— Не пойду, тут лучше, - тихо сказал он,- не пойду. Темно там, страшно.

— Так, - повторил Горюнов, - вы что значит, жили тут?

— Жили,-тихо ответил мальчик.

Горюнов невольно осмотрелся по сторонам Он как будто впервые увидел эту комнату с обвалившейся стеной, оклеенную голубенькими обоями, разбитый шкаф с черепками посуды, опрокинутый стол, стулья, изорванный в клочья розовый шелковый абажур. Около кадки с фикусом, в углу лежало неподвижное тело сержанта Королькова. Для Горюнова этот дом, эта комната был я только лишь боевым рубежом, который он дол жен был защищать. Но ведь здесь совсем недавно жили мирной и счастливой жизнью люди… Горячая ненависть к врагу, разрушившему эту жизнь, охватила Горюнова. Эх, будь у него еще патроны, он показал бы этим громилам. А теперь. Он взглянул на мальчика и спросил:

— Как звать, тебя?

— Сережей, - ответил мальчик.

— Ну, вот что, Сережа, ты бы все-таки пошел лучше в подвал, у меня такое дело получилось… Как объяснить тебе… Я тут, понимаешь ли, долго не продержусь… Мальчик поднял голову и посмотрел на Горюнова.

— Отступать будешь? - спросил он дрогнувшим голосом.

— Отступать? - Горюнов покачал головой.- Нет, друг мой, Сережа, нет у меня такой привычки - отступать. У меня с боеприпасами заминка получилась. Ненадолго хватит их у меня, так во? ты иди, спрячься. А то как немцы налетят, у меня с ними разговор короткий будет.

Он показал на. гранату и криво усмехнулся. - Понял? И вот- ведь досада какая: лежат автоматные диски во дворе, у дома, у товарищей моих убитых… а что толку? Не добраться мне до них, нога у меня, понимаешь ли, перебитая… да и немцы подстрелят. Двор-то им как на ладони виден…

Мальчик не мигая смотрел на него.

— Ну что смотришь? Иди, говорю, иди… Нечего тебе тут, - строго сказал Горюнов.-Может выберешься из подвала, уйдешь задами к своим, - добавил он более мягким тоном и, снова подняв автомат, стал скупо и расчетливо посылать пулю за пулей в немцев. Между выстрелами он слышал шорох около себя и не глядя понял, что мальчик пробирается ползком к подвалу. Когда его меткие пули успокоили немцев, обернувшись, он увидал, что мальчика в комнате нет.

Горюнов отбросил в сторону бесполезный автомат: в нем больше не было ни одного патрона. Морщась от боли, он отполз немного от окна и сел, прислонившись спиной к стене. Он держал гранату наготове и не спускал глаз с двери. Стрельба усилилась. Он понял, что под прикрытием огня немцы идут в атаку. Сейчас они перебегут улицу и… Он не утерпел. Соблюдая величайшую осторожность, выглянул в окно. Там, за разрушенной оградой, он увидел серые спины немецких автоматчиков, пригнувшихся к земле и готовых по первому слову команды к броску через улицу. «Эх, были бы патроны…» Сильный шорох заставил его вздрогнуть и быстро обернуться назад. Это был Сережа. Он торопливо выбирался наверх из пролома в полу, прижимая правой рукой к груди автоматные диски. Горюнов вскрикнул от радости. Он невольно протянул руку навстречу мальчику. Ему хотелось сказать Сереже какое-то особенно хорошее, ласковое слово. Но он сумел только нетерпеливо прошептать срывающимся голосом:

— Давай, давай скорей…

Он выхватил диск из рук мальчика, поднял автомат, и в тот же самый момент человек двадцать немцев выскочили из-за ограды и побежали через улицу. По ним хлестнула смертоносная очередь. Пять немецких солдат с разбегу ткнулись в дорожную пыль. Остальные на какое-то мгновение замерли в нерешительности и затем бросились назад. Атака была отбита. Горюнов рассмеялся тихим, радостным смехом, провел рукой по лицу и смеющимися глазами посмотрел на Сережу.

— Друг ты мой Сережа! Боевой ты мой товарищ! Да как же… Да где же ты диски-то взял?

— На дворе, - сказал Сережа.

— На дворе? И не побоялся?

Сережа вдруг улыбнулся и передернул плечами:

— Страшно было, - сказал он.

Горюнов обнял мальчика левой рукой и привлек его к себе.

— Ну, берегись, немцы!-сказал он. - Узнаете еще сталинградцев! Мы еще повоюем, Сережа, а? За Сталинград, за наше счастье… Не одолеть нас проклятому врагу. А как ты думаешь, Сережа?

Мальчик кивнул головой.

— Нет, не одолеть, - сказал он.

В. АРТАМОНОВА

В ОКОПЕ

На фронт ушел мой отец, а вслед за ним и старший брат. В семье остались мама, я и младший брат.

Когда немцы подошли к городу, маму уговаривали выехать за Волгу.

— Из Сталинграда мы не уедем. И если уж придется погибать, так дома, - отвечала она.

Мы жили недалеко от Мамаева бугра, в поселке. Когда здесь начались бои, мама стала готовить пищу бойцам, а я и брат Толя разносили ее па-окопам.

Потом, несмотря на то, что бои усилились, мы стали подползать к Мамаеву бугру и уносить оттуда раненых, которые пережидали в нашей землянке пока их доставят на переправу, чтобы перо везти на левый берег Волги в госпиталь.

Бывало и так, что вместе с братом мы ходила с бойцами в разведку, а иногда и вдвоем пробирались через линию фронта и узнавали, где находятся немецкие блиндажи.

По нескольку раз в день немцы пытались прорвать линию нашей обороны, но не удавалось им это. Бои становились день ото дня все сильнее: земля не переставая дрожала от взрывов бомб в снарядов, кругом гарь, дым-дышать нечем, наши бойцы и командиры твердо стояли на своих рубежах.

Однажды Толя понес пищу бойцу в окоп и долго не возвращался. Тогда я взяла другой котелок с супом и тоже понесла в окоп. Только подошла к окопам, как откуда ни возьмись немец и, видно, хотел меня схватить. Я, сама не помню как, размахнулась котелком и кинула его прямо в лицо немцу и все лицо его обварила супом. А он наставил автомат в меня и выстрелил. Пуля перебила мне руку и ногу. Я упала в окоп, а в нем оказались брат и боец, которому он суп принес.

Немцы были в нескольких десятках метров, слышно было, как они кричали нам: «Русь вылазь!»

Боец стрелял беспрерывно из винтовки по немцам. Они же бросали к нам в окоп какие-то небольшие огненные шары, не знаю как они называются. Шары эти вначале горели, а потом взрывались. Один из таких шаров попал прямо на винтовку. Дуло свернуло и бойца ранило. Тогда мой брат взял вторую винтовку и начал стрелять по немцам. А я ему одной рукой помогала-патроны подавала.

У нас в окопе оставалась одна граната. И когда стало уже невмоготу, боец бросил гранату в немцев, и мы все трое, хоть и с трудом, выскочили из окопа.

Так мы и жили в своей землянке вместе с бойцами до разгрома немцев под Сталинградом. А потом мы узнали, что нашему отцу присвоено звание Героя Советского Союза.

Литературная запись В. Шмерлинга и Е. Герасимова.

А. Т. ФИЛИППОВ.

МОЙ СЫН САША

Больше двадцати лет жила наша семья в Сталинграде, на Дар-горе, в своем домике. Работал я приемщиком почты с пароходов и поездов. Семья была большая - одних сыновей шесть человек. Четверо ушли в армию, в пехоте воевали, на танках и бронепоезде. Двое младших дома оставались. Косте, когда началась битва за наш город, десятый год пошел, Саше-шестнадцатый. Он уже в это время хорошие специальности имел: на заводе «Красный Октябрь» сдал экзамен на слесаря, а в артели имени Шаумяна - на мастера по сапожному делу.- Меня за него люди благодарили: - Хорошего, товарищ Филиппов, вы сына воспитали!

Саша, когда еще маленьким был, стремился скорее какому-нибудь полезному делу научиться.

— Я хочу все, уметь делать сам, - говорил он мне и матери.

23 августа, когда в городе началась сильная бомбежка, мы с Сашей были за Волгой, в пригородном хозяйстве. Знакомый, работавший на переправе, помог нам вернуться в Сталинград. Город уже горел. Семья наша спасалась в убежище. Прошло несколько дней, и пока мы раздумывали,. что нам делать, немцы заняли Дар-гору. Мы оказались на территории врага. А школу, где Саша проучился семь лет, немцы превратили в солдата скую харчевню. Ночью в тот же день Саша куда-то, пропал, а утром приходит и говорит мне:

— Буду, папа, ходить, как сапожник, по немецким штабам.

Оказывается, он ночью пробрался балками через фронт, связался с нашей воинской частью в получил задание.

Собрал Саша в сумку сапожный инструмент и пошел немцам сапоги чинить. В пиджаке карманы у него были порваны, а в подоле - гранаты. Днем работает в штабах, и немцы его хвалят, а ночью подберется к штабу и в окно гранаты кидает.

Роста Саша был маленького, выглядел моложе своих лет. В воинской части кличку ему дали Школьник. Немцы, бывало, после взрыва ночь в день бегают, ищут партизан, а Саша на улице е детьми играет в «классы», прыгает на одной ноге.

Потом, уже после гибели Саши, старший лейтенант Семенихин говорил мне:

— Такого парнишки я еще не видел! Какое задание ему ни дашь - он сейчас же «Разрешите выполнять?» Повернется - и бегом.

Один раз послали Сашу в разведку из Бекетовки на «Красный Октябрь». Он прошел туда центром города, а обратно на бревне плыл вниз по Волге. Я и не думал, что Саша на такие дела способен: мальчик он тихий был. Правда, плавал хорошо - Волгу переплывал. А в ледоход, когда лодки через Волгу не ходили, Саша на левый берег, к своим, чтобы передать ценные документы карты, по льдинам перебирался.

Боялся я за Сашу, просил, чтобы осторожнее был, а то схватят его немцы и не посмотрят. что маленький. А он говорил мне:

— Не бойся, папа, - убегу от них.

Он и гранаты в окна штабов кидал, и документы ценные, карты выкрадывал в немецких штабах «доставлял нашим сведения о расположении немецких орудий.

Поставят немцы пушки и не начнут еще стрелять из них, а наши уже бьют из-за Волги по этим пушкам. Однажды немцы поставили два орудия у нашего дома. Ночью Саша пошел опять балкам через фронт в Бекетовку, а меня предупредил:

— Перебирайтесь все в подвал.

На другой день артиллеристы из-за Волги дали огонь по нашему дому. Думал я, что разобьют дом, но и не жалел его уже, как раньше, одна мысль была: лишь бы Саша не попался немцам. Дом уцелел, только два снаряда под фундамент угодили, а остальные все-в немцев и обе их пушки разбили.

Долго не возвращался Саша. Вдруг прибегав «нам его школьный товарищ и говорит:

— Саша просит, чтобы вы ему чего-нибудь поесть принесли.

Мы сначала ничего не поняли, но испугались А. потом жена как закричит:

— Где ты его видел?

— Да вон по улице немцы ведут наших людей -говорит он. - Саша увидел меня и крикнул.

Поскорей собрала жена, что было съестного и побежала вдогонку. Немцы-конвоиры остановились у штаба. Тут жена и сунула Саше узелок. Он успел ей только шепнуть:

— Не бойтесь, мама, - убегу.

Три дня немцы держали Сашу в комендатуре. Жители говорили нам, что видели, как его гоняли куда-то босиком по морозу. Думали мы: может люди обознались? Спрашивали их:

А какая на нем шапка?

— Кубаночка, - говорят. И мы всякую надежду на спасение сына потеряли: Саша в кубаночке и был.

Не удалось нашему Саше убежать. 23 декабря повезли немцы на казнь трех партизан: Сашу, девушку из Бекетовки и еще одного неизвестного в. нашем поселке парня - откуда он, никто не знал. Привели их к церкви на Дар-горе. Там три акации росли. Их было видно с нашего крыльца, потому что дома все вокруг погорели.

На наших глазах накидывали на Сашеньку петлю. И откуда только у сынка силы взялось Как размахнулся и ударил немца по голове, так тот сразу в сугроб упал. Саша бежать, а конвойные за ним. Один прикладом сбил Сашу с ног, другой штыком ткнул.

Саша отчаянно дрался, не давался в руки, но его скрутили и повесили на акации.

Возле церкви, в убежищах жили люди. Они слышали, как Саша кричал:

— Все равно наши придут и перебьют вас, как бешеных собак.

.Не уронил Саша достоинства и чести комсомольца - храбро погиб.

Когда немцы повесили всех трех партизан и ушли, жена пошла с сыном прощаться. Видела она, как руки его еще вздрагивали, но подойти побоялась: люди предостерегали, сказали, что немцы хотят узнать, чей это мальчик.

Постояла она у акации и вернулась. Глаза сухие, страшные, а сама точно окаменела. А я не пошел - сил не хватило…

* * *

С месяц мы жили еще при немцах, никуда не показывались. Потом наши войска разгромили немцев и освободили Дар-гору. Пришел к нам старший лейтенант Семенихин и пригласил меняв штаб. Комиссар полка товарищ Иванов руку мне крепко пожал и сказал:

— Не забудем мы Сашу, жестоко отомстим за него!

Стали бойцы искать труп Саши, нашли и принесли домой. Труп Саши осмотрела комиссия воинской части и обнаружила кровоподтеки в области обоих глаз, на голове следы ударов твердым предметом, а в правом углу рта резаную рану дли ною в 1,5 сантиметра. Так проклятые изверги, враги Родины, издевались над Сашей, мучили его прежде чем повесили.

Похоронили Сашеньку с почестями на городской площади и памятник ему поставили.

Литературная запись В. Шмерлинга и Е. Герасимова

И. ДАВЫДОВ

ПИОНЕР ИЗ СТАЛИНГРАДА

Стегнув уставшую лошадь концом повода, Саша Абрамов, коренастый, белокурый подросток, выехал на вершину холма. Кругом, насколько охватывал глаз, раскинулась серая сталинградская степь. Южное жаркое солнце иссушило степные травы, и они поблекли, побурели.

Вдали кто-то ехал на двух запряженных в арбу -волах. Узкая дорога вела к станице.

«Ужели добрался? А вдруг заплутался?-с тревогой подумал Саша, смотря на белые домики зелень садов.-Нет, этого не может быть! Дорогу я расспросил точно».

Саша спустился с холма и вскоре въехал в станицу. Одетый в рваные большие ботинки, в домашние серенькие с искоркой штаны и коричневую сатиновую рубашку, он ничем с виду не отличался от здешних станичных ребятишек. Саша медленно поехал вдоль станицы.

У заросшего осокой ручья, под стройным тополем, стояла хатка, сбитая из глины. Когда Саша, подъехал ближе, из нее вышел немец - высокий с длинными усами и пистолетом на боку. У немца были мутные красноватые глаза и от него несло водкой. Усатый схватил Сашиного коня под уздцы и крикнул мальчику:

— Хальт!

Это был офицер, и он, к большому изумлению Саши, интересовался больше его конем, чем им самим. Осмотрел немец коня внимательно, похлопал его по шее, заглянул в зубы. А потом, окончив осмотр, сказал:

— Рус, этот лошатка-мине, типе дам другой лошатка. Далеко поездаешь?

— Н-нет… Я здешний, - тихо промолвил Саша, мало-помалу приходя в себя.

Ему привели тощую маленькую кобылку. У нее была длинная спутанная грива, гноящиеся глазам пораненная нога.

— Вот какой кароший даю типе лошатка, - сказал офицер рассмеявшись.-Што ты глаза выпучил? Не нравится?

И Саша вновь поехал. Лошадь еле-еле переставляла по примятой траве ноги. Он изредка постегивал ее прутом, а сам все время смотрел по сторонам - пытливо, жадно…

Среди села, у школы, стояло до сорока автомобилей. Они только что пришли. С них спешно разгружались пехотинцы и минометчики. Возле автомобилей суетился офицер. Он был без фуражки, запылен. То и дело вытирая платком лысеющую голову, офицер сердито покрикивал на нерасторопных солдат.

За школой, в лощине, стояли танки с черными крестами на орудийных башнях. Саша насчитал тридцать машин. Водители рвали на лугу серебристую полынь и маскировали ею свои танки. Саша неспеша проехал мимо и свернул на другую улицу. Налево, в яблоневом саду, он увидел еще семь танков.

Станица кончилась. Саша выехал в степь.

Здесь солдаты рыли окопы. На холме работал артиллеристы. Немного раньше- они установили на отрытые в земле площадки четыре длинноствольных пушки и теперь натягивали над ними зеленоватые маскировочные сетки.

Саша проехал немного: лошадь окончательна -выбилась из сил и встала.

«Что теперь делать? - растерянно подумал Саша. И тотчас же выругал себя. - Ну, и дуралей я! Да мне теперь назад надо, назад!»

Он сошел с лошади, отпустил ее на все четыре стороны, а сам повернул в станицу.

Пришел в станицу уже в сумерках. А когда достаточно стемнело, пробрался в бывший колхозный сад, а потом вышел в степь.

Саша был уже за станицей, у мельницы, когда вдруг Припомнил, что давеча видел здесь солдата с ружьем, наверное, часового.

И ему пришла в голову дерзкая мысль: «Пусть часовой задержит меня и в штаб доставит. Что немцы возьмут с меня? Все равно им не допытаться, кто я, зачем пришел в станицу. Ну, побьют, а лотом выпустят. А я свое дело сделаю…»

Подумал- подумал и пошел к мельнице.

— Хальт! Хенде хох!

Саша мгновенно присел и опять, как давеча, сочувствовал, что он робеет, что у него спирает дыхание.

Но робость уже не была такой сильной, как -яри первой встрече с офицером, она прошла быстро, Саша взял себя в руки.

Из- за теневой стороны мельницы шагнул человек с ружьем.

— Хенде хох! - снова грозно повторил он.

Саша не понял смысла чужих слов, но как-то угадал, что именно от него требуют. Он подняв руки. Часовой подошел. Перед ним стоял крестьянский подросток, каких он много видел в эти дни. Солдат постоял немного в какой-то нерешительности, опустил ружье и покосился на Сашины карманы. Потом потрогал их рукой. Убедившись, что карманы набиты яблоками, окончательно успокоился. Солдат взял Сашу за руку и повел за собой.

Остановились они у края глубокой и длинной балки. В свете месяца пионер различил на дне балки целые штабели ящиков. Один из ящиков стоял на земле неподалеку. Крышка на нем была разломана. Поблескивая металлом, в ящике рядами лежали снаряды. В лощине работали солдаты. Одна группа солдат покрывала штабели каким-то большим полотнищем, повидимому, брезентом, другая разгружала ящики с автомобиля.

«Здесь склад с боеприпасами, - мелькнуло в Сашиной голове. - Сколько ящиков! В них, наверное, тысячи снарядов».

В это время снизу, из балки, кто то крикнул по-немецки:

— Кто задержан?

— Господин лейтенант, задержан подросток, из станицы, - отвечал солдат. - Парнишка накрал в саду яблок, а сюда забрел, чтобы съесть

их.

— Прогнать немедленно! Шляются, черти, - донеслось из оврага.

Солдат повернул Сашу лицом к станице и дал» крепкий подзатыльник.

— А все же мой план удался, хотя и не совсем так, как замышлял, - думал Саша уходя. - Привели к складу с боеприпасами. Это мне на руку.

Саша и не думал возвращаться в станицу. Окольным путем, балками вышел он в степь.

Станица далеко осталась позади.

Ночь стояла лунная и теплая. Все далеко кругом было видно. Саша отыскал на небе Больную Медведицу, а по ней и Полярную звезду. Затем он определил, где юг, восток и запад, в которой стороне находятся свои. Он был рад, что отряд научил его многому, что он умеет теперь ориентироваться на местности. И еще Саша был рад, что свое первое задание по разведке выполнил.

Шагал Саша по степи смело, без остановок. Все дальше и дальше уходил он с ценными сведениями о немцах, туда, где стояла на оборонительном рубеже часть, воспитанником которой он был, где с нетерпением ждали его возвращения, где беспокоились о нем.

Г. ПРИТЧИН

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Всходило солнце и как будто еще шире раздвигало бесконечную степную равнину. На редких кустиках почерневшей полыни серебрился снежок, и на белом фоне инея партизанский лагерь, окруженный со всех сторон врагами, выделялся теперь ясно. Темные бугры окопов, группы партизан у пулеметов стали крупнее, точно солнце увеличило их, приподняв над отрядом покров темной осенней ночи.

Над белыми хатками хутора Киселевки, что находился метрах в трехстах от партизанского отряда, появились утренние дымки. В Киселевке были враги.

В это тихое утро холодного ноябрьского дня 1942 г. в отряде не было слышно ни шуток, ни смеха, не полыхал огонь костра, не булькала вода в старом почерневшем ведре: ее не было в отряде уже вторые сутки.

Вторые сутки, не затихая ни днем ни ночью, шел бой с вдесятеро превосходящим противником. Он прекратился лишь незадолго перед рассветом. Немецкие и румынские кавалеристы, окружившие отряд, откатились за бугор и неизвестно было, что предпримет враг в следующую минуту. Утренняя напряженная тишина была поэтому вдвойне тягостной.

И вдруг это гнетущее безмолвие нарушил звонкий мальчишеский голос.

- Орленок, орленок взлети выше солнца…

На бруствере окопа партизаны увидели своего любимца-круглолицего бойкого мальчика лет тринадцати с карими смеющимися глазами. Из-под шапки юного партизана выбивалась непокорна» прядь русых волос и придавала ему воинственный вид. Это был пионер Миша Романов. В отряде его называли Дубок. Это прозвище как нельзя лучше подходило к крепкому, коренастому мальчику. Партизаны любили Мишу за выносливость, а смелость, за веселый нрав и особенно за пес ни. Никто не умел так звонко, так задорно и главное, так вовремя запеть песню, как это делал? Миша.

Вот и сейчас на суровых лицах воинов появились улыбки. Кто-то из молодых партизан стал подпевать Мише, потом раздались тихие рокочущие басы стариков и боевая комсомольская песня об орленке легко полетела по широкой русской равнине навстречу восходящему солнцу.

Ветер дул в сторону хутора. Он донес песню до немногих, уцелевших здесь советских людей, вдруг с чердака одной хатки чья-то рука махнула партизанам и раз, и два красным платком.

— Наши, наши там!-радостно закричал Ми ша, показывая партизанам на платок. Но платок исчез так же внезапно, как и появился.

В одном из окопов около командира отряди Ломакина собралась большая группа партизан. Командир, как всегда, был спокоен и только покрасневшие, усталые глаза, измученное лицо говорили о бессонных ночах и беспокойных думах этого высокого, всегда бодрого человека.

— Товарищи!-тихо сказал командир, но его услышали все.-После вчерашнего боя нас в от ряде осталось меньше. Положение тяжелое. Нас окружили свыше трехсот немецких и румынских кавалеристов. Враги стягивают к этой ложбине ганки и орудия. Видимо, они решили уничтожить и ас, после того, как мы отказались сдаться без боя на милость победителей… Что будем делать дальше?

На одну минуту командир смолк. Напряженная тишина стояла в отряде. Партизаны, затаив дыхание, ждали решения командира.

— Мы, коммунисты отряда, решили,-повысив голос, твердо сказал командир,-удерживать круговую оборону до вечера, а с наступлением тем ноты прорвать фронт врага и уходить в степь…

— Правильно!-послышались голоса. - Днем лезть на рожон нечего, а ночь партизану-первая помощница.

— Но, товарищи,-продолжал командир,-мы должны быть готовы ко всему. Неизвестно, сколько нас останется после предстоящей битвы и кто останется… Драться с врагом мы должны до последнего дыхания, драться за нашу Родину, за Сталина, за Сталинград.

Молча разошлись партизаны по местам.

Миша глянул в сторону Сталинграда. Там, где-то о далеко за ним, в Заволжье мать и сестренка. Он скучал о них.

— Папа!-тихо позвал Миша.

— Что, сынок?

— Может, немцев уже отогнали от Сталинграда? Может, и маму свою скоро увидим?

— Нет, Миша… А что?

— Да так, вспомнилась мама.

Зиновий Афиногенович каждую минуту ждал вражескую атаку и с тревогой посматривал на сына. И невольно вспомнился ему тополек, что посадил он около белой хатки своей в день рождения Миши. Шли годы, рос мальчик, рос тополек, а вскоре около него зацвела молоденькая тоненькая яблонька, посаженная в честь рождения дочурки…

А потом пришли немцы… Началась эвакуация… Зиновий Афиногенович покидал свой двор последним. Тяжело было уходить из родных мест. Семье Романовых поручили угнать колхозный скот в Заволжье. Жена с дочкой ехали в кибитке, каких много тогда катилось по родным степям на восток, в глубь страны…

В течение недели Зиновий Афиногенович не слезал с седла ни днем, ни ночью, охраняя колхозные стада. Сын неутомимо помогал отцу. Если раньше, до войны, отец разрешал ему ездить верхом на лошади только на водопой скотины, то теперь для мальчика наступило полное раздолье. Он еще не отдавал себе полного отчета в том, что происходило вокруг и, по-детски забываясь, носился по степи на вороном колхозном скакуне, как степной ветер. Зиновий Афиногенович одобрительно посматривал тогда на сынишку и ему становилось как будто легче.

Когда стада были переправлены за Волгу, отец сказал матери, что уходит обратно в Котельниково, в партизанский отряд.

— И я с тобой,-заявил Миша.

— Ты?

Отец задумался. По усталому лицу матери потекли крупные слезы.

— Ты… ты не плачь, мать,-дрогнувшим голосом вымолвил Зиновий Афиногенович. Знаю; тяжко, но ведь жизни все равно не будет коли враг на нашей земле. Ты же видишь, ты же сама пони маешь, мать…

— Вижу, отец, все понимаю! Что ж, иди…

— Ас ним как?-показал отец на сына.

— Я пойду с тобой,-снова сказал Миша,-я не отстану от тебя, папа.

— Как, мать, а?

— Как ты, Зиновий Афиногенович…

И мать, как в те далекие годы, когда она была еще невестой, доверчиво спрятала свою голову па широкой груди мужа.

Когда отец и сын пробрались в свой хутор,: там уже не было ни немцев, ни белой «хатки, ни тополька, ни яблоньки. Даже обгорелых пеньков не осталось. Вся усадьба была изрыта воронками от снарядов. Отец и сын, сняв шапки, молча стояли на родном пепелище.

. Вспоминая теперь эти, незабываемые горькие минуты Зиновий Афиногенович вслух произнес:

— Как сон все…

— Что, папа?-спросил Миша.

Предавшись воспоминаниям, Зиновий Афиногенович на время забыл о сыне, как будто улеглась и тревога о нем. Задумчиво провел рукой по щетине давно небритой бороды, точно хотел очнуться от. тяжкого забытья. И в это время над головой загудели моторы тяжелых немецких

самолетов. Неприятный воющий звук нарастай. Это шли на Сталинград немецкие бомбардировщики с вражеского аэродрома.

И тут же, словно в ответ им, послышался конский топот и все ближе и явственнее стали доле* тать до слуха партизан дикие пьяные выкрики.

Холодок прошел по спине Миши. Он щелкнул затвором. Вихор из-под шапки выбился еще больше, глаза потемнели.

— Не стрелять!-скомандовал командир, заменяв нетерпение мальчика.

— Бить только прицельным и наверняка, когда немцы поднимутся на бугор,-добавил он тихо, нотах, что эти слова были услышаны во всем отряде.

Миша замер. Рядом лежали гранаты, пулеметные диски, ящик с патронами. Отец спокойно лежал за пулеметом и только чуть заметно подрагивал на спусковом крючке его палец. Миша лег рядом с отцом.

— Огонь!

И стальной ливень хлестнул по противнику.

Лошади падали, шарахались в сторону и, не повинуясь всадникам, бешено крутились на месте…

— Огонь! огонь! - хрипло кричал командир отряда. И никакая сила не смогла бы теперь остановить огненный шквал, которым партизаны встретили врага. Уцелевшие от кинжального огня гитлеровцы залегли за бугорки, за трупы лошадей, за кустики полыни. Партизаны сменили пуле четы на винтовки и начали уничтожать врагов по хозяйски-сосредоточенно, беспощадно.

— Эх, патронов маловато, Миша!-сокрушений вымолвил отец, выбрасывая пустую обойму.

Румыны и немцы начали отползать обратно, а те многим удалось перевалить за бугор, где партизанские пули уже не доставали их.

— Отбили их, отец!-радостно сказал Миша.- Теперь не сунутся!

— Погоди радоваться, сынок. Враги коварны Гляди-ка, что там?

Миша глянул, куда показал отец, и увидел на горизонте несколько всадников, которые во весь опор летели по направлению к хутору.

За подмогой пошли гады,-сказал отец.-Ну, держись теперь, сынок. И он начал углублять свой окопчик. Миша помогал отцу.

— Орленок, орленок, взлети выше солнца,-, тихо, чуть-чуть слышно запел он.

— Нельзя петь,-строго и внушительно сказав Зиновий Афиногенович. - Не время, сынок.

А мальчику в это время так хотелось стать орленком, расправить крылья, подняться над степью высоко-высоко и полететь к маме, к родным советским воинам, к самому товарищу Сталину и рассказать ему, как сражаются партизаны за Сталинград.

— Может, за танками пошли?-прервал его мечты отец.-Давай-ка, сынок, сделаем две-три связки гранат. Авось пригодятся…

Из- за бугорка вновь показались вражье конники, и было их много больше, чем раньше Они мчались во весь опор, точно хотели растоптать горсточку храбрых, непокорных людей. Партизаны уже различали перекошенные от злобы ли да врагов и, казалось, чувствовали горячее дыхание взбешенных коней. Экономя патроны, они подпускали врагов все ближе и ближе. Еще минута, и вот они ворвутся в расположение отряда, но тут прозвучала команда:

— Огонь!

Стальной ливень снова хлестнул по врагам. Передние упали, на них налетели другие, и тех гитлеровцев, которых не сразила партизанская пуля, топтали теперь свои.

— Гранаты!-послышалась команда. И в толпу обезумевших врагов полетели связки гранат. Схватка была жестокой, страшной.

Партизаны отбили одну, потом другую, потом третью атаку врага…

Солнце перевалило за полдень, когда немцы и румыны, убедившись, что партизан взять не легко, подвезли к ложбине пушки, минометы и начали засыпать небольшую горстку храбрецов минами и снарядами. Это был не бой, а уничтожение советских людей, которые предпочли смерть позорному немецкому рабству.

Партизаны, казалось, втиснулись в самую землю. Злость охватила Зиновия Афиногеновича: пушки и минометы стояли за бугром и нельзя было истреблять метким огнем их орудийные расчеты. Приходилось ждать, когда немцы покажутся, наконец, из-за бугра.

Смерть каждую минуту вырывала из рядов партизан все новые и новые жертвы. Погиб командир отряда Ломакин, погиб Василий Баннов, погибли многие другие товарищи, а снаряды и мины не переставали рваться на небольшом пятачке, где залегли народные мстители. Комья мерзлой земли не раз осыпали Мишу и Зиновия Афиногеновича, но смерть и на этот раз обошла их стороной.

А враги все били и били и, казалось, этому истреблению людей не будет конца. Но вдруг артиллерийский обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Наступила гнетущая тишина, пахло едким сладковатым дымом.

— Рус, сдавайся!-послышались крики немцев, но едва они взбежали на бугор, как по ним снова хлестнул шквал партизанского огня, точно мертвые ожили и снова взяли в руки винтовки и пулеметы. Румыны и немцы пришли в ярость. Под огнем партизан они выкатили пушки, и минометы на гребень холма и стали расстреливать партизан прицельным огнем в упор. Народные мстители брали на мушку орудийную прислугу, но на место убитых тотчас же появлялись другие, а партизан становилось все меньше и меньше. Вот смолк пулемет справа от Миши. Вот прекратился сухой треск винтовочных выстрелов слева… Так прошло тридцать минут, может быть час. Выстрелы из ложбины, где залегли партизаны, слышались все реже и реже.

Миша оглянулся по сторонам и с ужасом увидел, что.весь отряд уже истреблен. Строчил только пулемет отца, и немцы сосредоточили теперь на нем огонь всех своих орудий. Зиновий Афиногенович, черный от дыма, продолжал истреблять врагов, но неизбежное свершилось… Осколки мины попали в окоп, отец взмахнул руками и упал навзничь. Пулемет захлебнулся.

Мальчик бросился к отцу.

— Папа…

Тихо. Ни звука. Только свистят в ответ осколки немецких снарядов и мин. Отец лежит на спине и его открытые глаза пристально смотрят в серое осеннее небо. Снежинка упала на ресницу да не растаяла. Миша смахнул ее, прижался своим пылающих лицом к жесткой седой щетине отца

— Папочка… Родной мой… - простонал Миша.

Убедившись, что партизаны перестали стрелять, немцы прекратили огонь, но выжидали двинуться дальше, боясь подвоха со стороны партизан. Десятки биноклей были направлены в ложбину, которая была превращена теперь в кладбище.

— Рус, сдавайся!-послышались голоса, но в ответ не раздалось ни одного звука, не хлестнул как раньше пулеметный огонь.

Осмелев, немцы и румыны начали подниматься, трусливо озираясь по сторонам. Выстрелов не было. И тогда вся вражья орда бросилась с бугра к ложбине.

— Прощай, папа,-тихо сказал мальчик и б последний раз припал к посиневшим холодные губам.

Враги приближались. С невероятным трудом оторвался Миша от отца и пошатываясь встал во весь рост на бруствере окопа. Увидев маленького мальчика, немцы остолбенели от удивления, в их рядах наступило замешательство.

— Рус, сдавайся!-снова послышались голоса

Миша схватил в обе руки по связке гранат, и не успели немцы щелкнуть автоматами, как гранаты со свистом упали в их толпу.

В эту секунду раздался залп из другой группы врагов, и Миша, изрешеченный пулями, упал рядом с отцом. Он широко раскинул руки, точно хотел в последний раз обнять ими родную землю…

Глубокой ночью из крайней хатки, откуда утром махали платком, пришли люди. Они предали земле тела погибших партизан.

А вскоре через ту ложбину, где храбро сражались котельниковские и курмоярские партизаны, проплыли тяжелые советские самолеты, и земля задрожала от страшных взрывов на соседнем вражеском аэродроме и складах. Славную тризну справили по партизанам краснозвездные наши соколы, а на обратном пути они снизились над ложбиной, сделали круг и сбросили на парашюте красный вымпел с черной траурной лентой.

Он упал недалеко от окопа, где погиб Миша Романов.

***

Ныне именем Миши Романова-славного партизана-названа Котельниковская средняя школа.

ЛЮСЯ РАДЫНО

ПО ЗАВЕТУ МАТЕРИ

В открытое окно комнаты доносились слова знакомой родной песни:

«Черные тучи метутся;

Ветер нам дует в лицо.

За счастье народное бьются

Отряды рабочих бойцов».

Это пели отряды ленинградских ополченцев,, направляясь на защиту своего города.

Моя больная мама с трудом приподняла голову с подушки, словно песня оживила ее.

— Люся,-обратилась она ко мне,-наши рабочие идут бить немцев. Они отомстят фашистам: за наши мучения, за разоренные города, за убитых детей и матерей. Месть фашистам-наше священное и благородное дело. Помни, дочка, это всегда.

Слова мамы глубоко запали в мое сердце. Вскоре не стало моей мамы. Тяжело мне было от утраты самого дорогого человека. Я осталась одна без близких, родных в осажденном Ленинграде. И когда стали эвакуировать школьников, поехала, и я с ними.

И вот другой город. Сталинград принял нас, детей, приветливо.

В детском доме нас окружили исключительным вниманием, заботились о том, чтобы скорее изгладилось из памяти все тяжело пережитое. И незнакомый город стал родным, словно я давно в не жила, знала и любила его.

Но и под Сталинградом скоро разразилась военная гроза.

Навсегда останется в моей памяти день 23 августа 1942 года. Черной тучей носились над городом фашистские самолеты, завывали бомбы, грохали взрывы. Город горел и на глазах разрушался. Стонали раненые, кричали и плакали дети, гибло все нажитое честным человеческим трудом И как в Ленинграде, по улицам пылающего города шли на фронт рабочие отряды со Сталин градских заводов. Я решила вместе с рабочими итти на фронт. Но как я ни просилась-всюду мне отказывали, потому что мне было только 13 лет Я плакала от горькой обиды, а потом, подумав, ре шила действовать самостоятельно: пробраться а тыл врага и мстить немцам, как это делают партизаны. О них я много читала и слышала от старших. Так я и поступила. Скрываясь за камнями -развалинами домов города, подошла к линии фронта. Шла ружейная, пулеметная перестрелка и минный обстрел. Ползком, часто останавливаясь» прислушиваясь, присматриваясь, я перебралась через переднюю линию обороны в тыл к немцам Мне было очень страшно, но я крепилась: помнила слова мамы о мести врагу.

Направилась я в близко лежащее село. Навстречу шли немцы, но они не обращали на меня внимания и постепенно я стала успокаиваться.

— Рус, ком!-неожиданно услышала я чей-то -визгливый голос и коротконогий немец, выйдя из кустарника, загородил мне дорогу.

— Ну, пропала,-мелькнула у меня мысль.

Подошел второй немец и стал говорить на своем языке, указывая на меня. В это время послышался шорох. Искоса взглянув в сторону, я увидела в кустах светлую, стриженную голову и сразу узнала свою подругу пионерку Галю. Я сильно испугалась за нее. «Если немцы,-подумала я, - увидят, что Галя прячется в кустах, они ее схватят как шпионку и тогда она погибла…» Надо было что-то быстро сделать и как раз в это время загудел самолет, очевидно, немецкий. И тогда мне в голову пришла счастливая мысль.

— Самолет!-дико закричала я,-скорее ложитесь!-и сама упала на землю. Немцы сделали движение, чтобы упасть, но тут же опомнились. Но я достигла того, что хотела: все внимание в эту минуту было сосредоточено на мне, мои крики отвлекли немцев, заглушили шорох, и Галя благополучно скрылась. Правда, мне больно надрали за это уши, но зато подруга была спасена.

— Фьють,-крикнул немец и пинками, словно ч была собачонка, заставил итти за ним.

Привели меня в большую дымную кухню. В котлах кипела конина. У меня давно не было во рту ни крошки, а потому есть хотелось очень сильно, но я пересилила себя, знала, что немцы корчить не любят, сколько на них ни работай.

Меня подвели к огромному баку и заставили чистить лук. Я подумала, что если буду сопротивляться, то они запрут, меня и я уже не смогу убежать отсюда, а мне нужно во что бы то ни стало быть на свободе и действовать.

Ой, как тяжело было в те дни! С раннего утра ставили меня за чистку лука. Бежали одна за другой слезы, а работе и конца не видно. Часто, видя мои заплаканные глаза, немцы хохотали и подбавляли в бак новые луковицы.

Был и такой случай. Не в силах сдержаться от режущей боли в глазах, я присела на скамейку и закрыла лицо руками. Немец, который стоял ко мне ближе других, перестал хохотать, и подойдя, взял за ухо и пригнул к самому полу.

— Рус - ленивая свинья, - проговорил он, ударив меня,-работать надо!

Несколько дней пробыла я в этом аду. Есть мне немцы совершенно не давали и приходилось, питаться всякими отбросами, да и то, когда никто из них не видел. Никуда они меня не пускали, отобрав кофту и башмаки. Но все же мне удалось за это время кое-что узнать. Я ко всему присматривалась и запоминала, и у меня накопилось много сведений о немецкой обороне, передвижении и скоплении войск. Я решила перейти фронт и рассказать своим обо всем, что видела и знала.

С большим трудом удалось бежать. Шла ночью, пробиралась глухими местами, балками.

На дворе стояла осень. Было холодно, ноги сводило судорогой, хотелось есть и только желание отомстить немцам за маму, за все горе, что они принесли на нашу землю, придавало мне силы. И я все шла и шла, убыстряя шаги.

И, наконец-то, я среди своих, в кругу родных красноармейцев. Меня привели к командиру. Он внимательно расспросил меня, задал много вопросов. После беседы мне дали отдохнуть, накормили, одели, окружили теплым вниманием.

Принесенные мною сведения оказались ценными. Командование приняло меры. И как я радовалась, когда узнала, что наши самолеты, жестоко разбомбили отборные немецкие части, о место нахождении которых я сообщила. Не уцелела и кухня с проклятыми поварами, издевавшимися надо мной.

Командование вынесло мне благодарность. Я «тала просить, чтобы меня оставили в армии. Настойчивые просьбы тронули командира, и он направил меня в роту разведчиков. Я помогала бойцам, как могла и как умела. Несколько раз приходилось переходить линию фронта и возвращаться обратно к своим.

Запомнился мне такой случай. Возвращаюсь однажды с разведки к своим. Ночь была темная, деревья в лесу казались какими-то лохматыми чудовищами. Иду и все мне кажется, что за ними кто-то прячется. Напрягаю все свое внимание услышу небольшой шорох-затаю дыхание. Тихо пробиралась я между кустарниками, и вдруг на дорогу бесшумно вышел человек. Замерло сердце. Я присела к земле и стала наблюдать за ним. Человек внимательно осматривал местность, осторожно продвигался в мою сторону. Когда он поравнялся, я, вглядевшись, увидела, что это командир Красной Армии. Тихонько окликнула его.

Через минуту мы были уже знакомы. Я узнала, что после выполнения боевого задания в тылу врага, командир шел к своим, но, потеряв в темноте ориентир, сбился с дороги.

— Я хорошо знаю эти места,-сказала я, -и приведу вас куда нужно.

Теперь мы пошли вдвоем. Нужно было соблюдать особую осторожность.

Приходилось хитрить. Мы приближались к выстрелам, то удалялись от них. В кустах прятались немецкие автоматчики, и на каждый шорох они открывали огонь. Нам пришлось много ползти, и мы очень устали. Остановились передохнуть. Сели. Несмотря на темноту, я разглядела, что впереди кто-то движется.

— Ложитесь,-шепнула я командиру.

Это было вовремя. Вражеская пуля просвистела низко над головой, потом опять стало тихо. Мы привстали и поспешили отойти в сторону.

Вдруг я почувствовала, что ноги скользнули куда-то вниз. Спутник мой тоже потерял опору. Почти одновременно мы скатились на дно глубокой ямы.

Командир первый пришел в себя. Он осмотрел яму и сказал:

— Отсюда выйти мудрено. Если бы можно было на что-нибудь встать, я сумел бы выбраться, а затем вытащил тебя.

Не раздумывая, я сказала:

— Вы встаньте ко мне на плечи, я сильная.

Сначала он не хотел и слушать меня, но я настаивала, упрашивала, и чуть не расплакалась. Я понимала, что жизнь каждого командира народу дорога и я должна помочь ему выбраться из ямы и именно сейчас, немедленно, пока не наступило утро, иначе нас схватят немцы.

Наконец, командир согласился.

С трудом устояла я на ногах, когда он встал мне на плечи и начал выбираться из ямы. Потом командир вытащил меня. От сильного напряжения я была почти в бессознательном состоянии.

Отдохнув, мы пошли дальше. К рассвету при шли к какому-то селу. Спрятались в лесу.

Я видела, что командир сильно ослаб. Оказалось, что он не ел несколько дней. Я попросила его подождать, а сама пошла в село. Удалось достать кружку молока, мне очень хотелось есть, но молока было так мало, а командир так ослаб от голода, что на его вопрос пила ли я молоко-ответила утвердительно.

В путь мы тронулись, когда стемнело, и ночью перешли линию фронта. Командир встретил своих. Он крепко пожал мою руку и поблагодарил за все. Я была рада, что у нас все обошлось благополучно.

В холод и дождь, под вражескими пулями, когда бывало и страшно и одиноко, я всегда помнила одно-я выполняю свой долг, как дочь Родины, как пионерка. Я знала, что чем больше буду приносить сведений о врагах, тем больше ляжет их в могилу.

Я счастлива тем, что вложила частицу своего маленького труда в великую борьбу нашего народа с врагом. Об этом мне напоминает и медаль «За отвагу», которой меня наградило командование.

СОДЕРЖАНИЕ

A. Кеплер - Гвардии мальчик

B. Евгеньев - Боевой рубеж

В. Артамонова - В окопе

А. Т. Филиппов - Мой сын Саша

И. Д а в ы д о в- Пионер из Сталинграда

Г. Притчин - Последний бой

Люся Радыно - По завету матери

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

29.12.2015