Гвоздь и подкова

Все имена и названия в произведении являются вымышленными.

Лэнгли, ЦРУ, заместителю директора Д. Миллеру, совершенно секретно, отчет группы «Фатум», апрель 2006 года.

Сибирская Республика, г. Усть-Ахтырск, граница секторов американского и германского присутствия, 8 мая 2006 г. 19:36

Соловей снова припал к окулярам пятидесятикратника, не замечая ползущего по щеке клеща. Со стороны взглянуть на Соловья — заросший сизой щетиной и грязью детина, в грязной и сильно затасканной одежде. Любой, набредший на его лежку, принял бы Соловья за бродягу. Развелось таких в войну неисчислимо. Ну, выпил мужичок лишку, да и греется себе на весеннем солнцепеке. Вечер, не жарит, хорошо! Кабы не несколько «но». Во-первых, от мирного «бомжа» его отличала стоящая рядом, на заботливо постеленной в грязь мешковине, крупнокалиберная винтовка с глушителем. Да и новенький бинокль, через который Соловей сейчас любовался зеленеющим пейзажем, по карману немногим. И еще — ну какому идиоту могла прийти в голову даже мысль бродить по заброшенному кладбищу? Пусть оно и рядом с привокзальными огородами. Любой охотник за перезимовавшей картошкой имел больше шансов напороться на противопехотную мину, или пулю снайпера, чем на мороженные клубни.

Соловей, лежащий на краю невысокого обрывчика, которым заканчивались границы погоста в сторону города, не боялся, что его заметят. Снайпера со всех сторон прекрасно прикрывали кусты черемухи с наклюнувшимися почками.

А вот переезд, блокпост, обе дороги, развалины привокзальных «хрущевок» — все проглядывались как на макете. Картинка для наблюдателя открывалась преинтереснейшая.

Соловей медленно, не отрываясь от зрелища, снял с пояса старенькую коротковолновую «мотороллу». Злобно зыркнул на тарахтевший в голубизне неба беспилотник, взвесил черную коробочку рации в руке. Сплюнул сквозь зубы, перевернулся на бок и нажал кнопку передачи:

— Пятый, пятый, это «Ока». Я у «Зеленой зоны», Ивановский переезд. У переезда — пехота, человек сорок, укрепляют стационарный блокпост мешками с песком и бетонными блоками. Да, скорее всего — взводную опорную базу ставят. Два «Брэдли» в охранении, «Абрамс» и пара пулеметных джипов до кучи. От меня дальность — около четырехсот, север-северо-восток. Как слышишь меня, пятый? — нажал клавишу приема, после чего — свист, хрип, треск и бульканье из динамика, прямо таки неприличные звуки, среди которых он сумел разобрать то, что ждал. Быстро зашептал в микрофон, щелкнув передачей, — Пятый, понял тебя! Знаю, что не переть на рожон! Помню я, все помню! — что-то тихо буркнул себе под нос, и уже громче, заканчивая передачу, — Да ладно, не беспокойся ты, Батя! — резко выключил рацию. Плюхнулся животом в глину, похожую на размятый пластилин, и застыл в раздумье на минуту. Яростно почесал нос, извернувшись к колку, коротко и негромко свистнул.

Из кладбищенской рощицы позади, медленно и осторожно, выползли еще три вооруженных «бомжа». Одного отягощал ПКМ и пара коробок с лентами. Другой бережно волок между сгнивших крестов обшарпанный гранатомет. На спине красовался огромный станковый рюкзак, с торчащими из-под клапана выстрелами для гранатомета. Оба бродяги в таком же рванье, что и на Соловье, но на этом сходство и заканчивалось. Пожилой пузатый пулеметчик одет в блеклый армейский камуфляж. На жилистом молодом гранатометчике черный ватник и дырявые джинсы с кроссовками. Если б не оружие, то, как пить дать — такие же беспризорные «синяки», как и их командир. Даже рож толком не разглядеть под маской из глины и копоти.

Классическая «чеченская» тройка, замаскированная под бродяг — тактическая находка недавней компании.

А вот четвертый… Ну, никак он не вписывался в закономерности, этот четвертый. Как-то особо он выглядел, не так. Одет и обут как забытый осенью на картошке интеллигент, в полуспортивное, дешевое, китайское. Лишь на поясе у него нелепо болталась кобура с пистолетом. Мощная «гюрза» в затертой коже на ремне — вот и все, что отличало парня от классического типажа ранней перестройки. Даже классические «стекляшки» в роговой оправе (гордость и ненависть любого «ботаника») — и те имелись. Очки сползли со взмокшего носа, делая его похожим на карикатурного профессора. За плечами, как и у остальных в этой четверке, большой станковый рюкзак буро-пятнистой окраски. Тяжело набитый, если судить по потному, перекошенному лицу «интеллигента».

— Что, Сол, щупать будем?! — хитро спросил молоденький гранатометчик, с прищуром вглядываясь в перспективу замусоренного переезда, — О, джипы, классная мишень, двух точно успею завалить, пока нас с грязью мешать не начнут.

Уверенностью в словах гранатометчика сквозил опыт, полученный в реальных боях, а не глупая молодецкая удаль. Пэш, в миру — Павел Асташев, молодой балбес и инженер-недоучка одновременно, воевал за повстанцев с самого начала. И лучше всего у него получалось орудовать именно тяжелым «эрпэгэ». Пэш один из немногих, кто не поддавался во время боя упоительному азарту бойца, вооруженного мощной пушкой, не терял головы (в прямом и переносном смыслах). Да и стрелял он, надо сказать, снайперски — с навеса мог гранату на огромном расстоянии в цель положить. Из молодых оболтусов его группы, радостно ринувшихся в битву с «америкосами», он остался единственным в живых. И юношеская романтика сражений давно затоптана, загнана в потайные уголки души жестокостью войны. Зрелище сгоревшего в боевой машине экипажа, или попавшая в голову друга крупнокалиберная пуля — такое не забудешь никогда. Как после уснуть, как совесть успокоить и смелости набраться, скажите? Вот и появилась у Пэша странная смесь страха с безразличием, от которой спасали только самогон и остатки юмора. Человек привыкает ко всему, но Пэш к войне так и не привык.

Заметив мрачный взгляд командира, Пэш смущено поворочался в раскисшей глине, в поисках места половчее. Но прицел на гранатомете расчехлять не спешил — не выдать бы лежку случайным бликом. То, что Соловей совершенно свободно таращился на вражеские позиции в «Беркут», его не волновало. Значит, знает, что делает.

Пулеметчик осторожно переместился к краю обрыва и тоже начал разглядывать блокпост, беззвучно шевеля губами.

Передвигаясь на карачках, «Интеллигент» выбрал местечко посуше и подальше от края. Тяжело рухнув к стволу тонкой березки, стал протирать заляпанные очки белоснежно-белым платком.

Соловей, лежа на спине, хмуро оглядел развеселую гоп-компанию:

— М-да, цирк сгорел, клоуны разбежались… В общем так, бродяги. На этот раз — не просто тревожим и отходим. Задача — уничтожить блокпост и полностью блокировать трассу на аэропорт до глубокой ночи. Так, чтобы даже муха не пролетела. Если получится — оттянуть силы врага с других направлений. Отход по расчищенным отходам, на мою красную ракету.

По составу сил противника на данный момент: американский пехотный взвод при поддержке танка, вон он, за тем ржавым гаражом спрятался. Скорее всего — пехота из американской оккупационной бригады, негров для Бундесвера многовато. Ставят опорный пункт из мешков с песком. Странно, почему не инженеры, а сами солдаты… Плюс ко всем их строительно-монтажным радостям — еще и рутинная проверка проходящей техники. Во-он, видите, въезжающий «уазик» тормознули (откуда у парня бабки на бензин?)… Так что — пахать солдатикам еще долго, а они только-только начали. Закончить мы им все равно не дадим, чтоб не выколупывать из-за готовых укрытий. На охранении у вояк пара «бээмпэшек», танк и джипы.

Теперь отдельные задачи для каждого… — командир посмотрел на мрачно молчавшую группу, каждый в которой уже решил, что живыми ему отсюда не выбраться, что бы Соловей там не пел. Да и сам командир голосом далек от оптимизма, но марку держит.

Сол сухо глянул на «интеллигента», — Роман Евгеньевич, твоя задача — чтобы мы смогли выжить эти несколько часов, и уйти. И что ты будешь при этом делать — мне совершенно до лампочки… — в словах командира сквозило недоверие к человеку, который не мог помочь его людям реальным огнем. Медиков с собой тройка никогда не таскала. А других видов помощи он от Романа не ожидал. Несмотря на последние слова Бати, сосватавшего ему этого малахольного — «Это твой счастливый билет, паря!».

«Интеллигент» в ответ на слова Соловья молча и безразлично кивнул, он привык, что к нему так относятся — как к балласту. До первого боя. А в эту группу он попал всего за полчаса до отхода, никто из троих его еще и не знал толком. Да, в общем, и Роман их не знал, но уже холодил его спину страх перед ними. Романа Евгеньевича Колодяжного, интеллигента в четвертом поколении, бывшего субординатора одной из городских клиник, колотило мелкой дрожью написанное на лице у каждого из тройки желание убивать. И отношение к этому, как к простой работе. Не смог он привыкнуть к этому, к непонятному безразличию по отношению к человеческой жизни. Бывший хирург приемного, смыслом работы которого являлось спасение людей от смерти — никак не мог он предположить, что когда-нибудь и сам будет вынужден убивать. Иногда с ненавистью, иногда — безразлично… Безразлично… гасить Вселенные. Нет, уж лучше ненавидеть, всаживая штык в грудь врага! Хотя… Это же до чего надо дойти, чтобы с остервенением рубить человека заточенным железом, грызть зубами, вгонять в него пулю за пулей, с одной целью — отнять жизнь, убить! Жизнь, тяжко выношенную и в муках рожденную, в любви и заботе за много лет воспитанную. Просто потому, что разной крови, разного цвета кожи и разных убеждений… Не подумайте чего, но нескольких человек он мог бы убить прямо сейчас (если бы это хоть что-то изменило), пусть даже ценой собственной жизни! Тех, кто затеял все это… всю эту гнусность!

Медленно и больно всплыли из памяти Романа пылающие развалины его больницы, в которую попала «высокоточная» бомба. Развалины, под которыми так и остались его мать и отец, тоже хирурги. Остались почти все его друзья-врачи, сотни раненых и больных. Там осталась вся его прошлая жизнь. Вспомнил себя, окровавленного, бредущего по качающейся улице неизвестно куда… В пустоту. Ненависть так толком и не оформилась — так, редкие вспышки. Но навсегда исчез смысл жизни, и вера в справедливость оттуда, сверху.

Доктор Колодяжный не узнал, что вся группа отбомбившихся «Стратофортрессов» так и не вернулось на базу. Как он страстно и пожелал, когда с ненавистью представлял себе отваливающиеся плоскости у горящих, беспомощно растопыренных бомбовозов.

Натовское командование, после инцидента, всем гамузом чуть «кондратий» не хватил — по разведданным, у русских в этом районе не найдено никаких средств ПВО. Об этом клялся трехзвездный генерал, добавляя, что и истребителей противника на ходу давно нет. Но самолеты, шедшие на базу, исчезли сразу, будто камень канул на дно трясины. Ни одного слова по радио, лишь разбросанные в радиусе двадцати километров обломки на земле. Такой шок будет не последним для натовцев на «легкой» войне.

Еще одно событие, которое с испугом заметил сам доктор — советской чеканки «пятачок», который он всегда таскал в кармане халата. Теперь, при броске на удачу, монета всегда ложилась загаданной стороной.

Роман судорожно дернул щекой и открыл глаза. Командир в это время общался уже с «огневиками» группы.

— Пэш, — кивнул Соловей гранатометчику, — на тебе вся техника. Джипы бей по двигателям, по корпусу не стреляй — двери у машин сняты. На танк не зарься, не пробьешь.

— Микола, — Сол быстро повернулся в сторону шарообразного пулеметчика, — режешь «строителей», экипажи горящих машин и прочий народ. И огневые точки. Короче, на твой выбор. Большая часть пехоты на тебе… Чаще меняй позицию, — дождался кивка угрюмого пулеметчика, помолчал, — Стемнеет, будешь остальным цели трассерами подсвечивать, — мрачно улыбнулся своим мыслям, — И про Пэша не забывай, а то завалят хлопца ненароком, у него даже пистолета нема, отбиться или застрелится.

Соловей прикрыл глаза, — Сам займусь экипажами и офицерьем. — и тихо добавил, — Я не знаю, кто придет на помощь юсам. Нас могут подолбить артиллерией. Наверняка «индейцев» вызовут. И я не знаю, кто придет на помощь нам, и придет ли вообще…

Соловей резко открыл глаза, — Короче, два часа на оборудование позиций, на выбор мишеней, — глядя на запястье, — Потом ждем сумерек, сейчас мы как на ладошке — хоть хлопай. Еще и «глазок» по небу болтается, сволочь! Будьте осторожнее — никому не курить, и не слоняться. Огонь открываем по моей команде, затем каждый работает по собственным целям! Пэш, тебя особо касается, бес мелкий, если опять запалишь какую машину раньше моей команды — сам застрелю! — гранатометчик радостно оскалился в ответ, — И еще, мужики… — Соловей опустил взгляд, приглушая стыдную пафосность фразы, — Вы все нужны мне живыми! Будет очень тяжело, но… Чаще шевелите конечностями, не выставляйтесь по-глупому, и не сидите на месте в ожидании героической гибели, — командир мягко улыбнулся, — Основное наше дело еще впереди — жизнь называется! Все, начали. — Соловей коротко перекрестился, и пополз к оставленной лежке, пристегивать объемистый прицел на «приливы» винтовки…

Сорокалетний пулеметчик Микола, еще недавно — чудом выживший старшина одной из частей СибВО, размётанных натовскими авиабомбами, работал. Молча, деловито оборудовал скрытую позицию для тяжелого «ротника», орудуя короткой лопатой. Работы, в отличие от всех остальных, у него много. По большей части — рытье осклизлого грунта. А в земле старший прапорщик Полищук с детства ковыряться не любил. А вот пули и осколки таких лодырей просто обожают — если не зарылся по уши сам, значит, тебя закопают твои трудолюбивые товарищи. Вот тебе и диалектика, хочешь жить — умей копаться. Микола тоскливо глянул на пирамидку надгробия над ближайшей могилой, штыком лопатки вывернул из-под дерна мелкую пожелтевшую кость. Покрутил в грязных пальцах, бережно отбросил, и со вздохом продолжил работу.

Командир одобрительно покачал головой, глядя на основательную работу пулеметчика, снова приник к винтовке. Рассматривая врага через прицел, Соловей размышлял, с каких это пор взводу положено находится под охраной такого количества военного железа. Наконец, высмотрел одного, сидящего под зонтом и не слишком занятого заботами. Разглядел на шлеме и правой стороне камуфляжного воротника у него две параллельные черные планочки. Оп-па, офицер. Целый капитан, если память не подводит. Ему ротой командовать положено, а тут… странно. А где же горластые американские сержанты?! Ага, вот один, рядом с радистом… Та-ак, вот и второй показался, покрикивая на взмыленных солдат в расстегнутых куртках. Солдатики суетливо насыпали и таскали мешки с песком, складывая их в стенки. Картину мирной стройки портили две аккуратные пирамидки винтовок и полевой камуфляж строителей. Да и стоявшие поблизости «Брэдли», чутко поводящие башнями в поисках цели, совсем уж непохожи на дорожную технику.

За ржавым гаражом притаился танк, как гигантская жаба в засаде. На башне сидел человек в «ушастом» танкистском шлеме, опустив ноги в люк, облокотясь о зенитный пулемет. Второй танкист сидел и болтал ногами на стволе у самого основания. Судя по жестам, эта парочка вовсю зубоскалила над вкалывающей пехотой.

Соловей оторвался от прицела, еще раз оглянулся на занятую делом группу, кинул взгляд на запястье — время еще есть. Перевернувшись на спину, заложил руки за голову и блаженно закрыл глаза, слушая вечерние птичьи трели, нежась под ласковым ветерком.

Весна, черт побери, весна!!! Даже серые ноздреватые кучи последнего снега не портили впечатление.

Вряд ли поймет тот восторг, кто не знал холодной, голодной и бесконечной партизанской зимы. С цингой и тяжелыми обморожениями, согреваемой буржуйками и огнем пожаров после бомбежки…

Сибирская Республика, г. Усть-Ахтырск, сектор американского присутствия, 8 мая 2006 г. 21:52 — 9 мая, 02:07

Капитан Томас Дж. Харди считал себя (и не без оснований) неплохим солдатом. Сразу после окончанию Вест-Пойнта, гордо поблескивая выпускной печаткой, второй лейтенант Харди уже плыл командиром взвода в составе восемнадцатого корпуса. Того самого, который составлял костяк Коалиции в операции «Буря в пустыне». Правда вышла та командировка ему боком.

Слыл он человеком неглупым, и при приказе штурмовать роту окопавшихся иракских Т-72 (не дожидаясь танков и вертолетов), он попросту сымитировал поломку связи. Пехота таки дождалась вертолетов, что спасло немало солдатских жизней. А заодно — погубило карьеру потомственного военного Харди.

Командование факта саботажа доказать не смогло, но хитрож… сообразительного офицера стало гонять по всем точкам мира, куда только смогли дотянуться щупальца американских жизненных интересов. Окинава и Гуантанамо, Сомали и Косово — весь список занял бы не одну страницу. И как не тормозили его карьеру наверху, строптивый второй лейтенант умудрился стать строптивым капитаном, получая от воинской службы максимум удовольствия. Пока в составе миротворческих сил НАТО его не запекли в заснеженную Россию… Черт, даже в Раммштайне — и то теплее зимой, чем в этой… Сибири летом. А уж комары, что злее натасканного питбуля!

Вся эта история с оккупацией очень дурно попахивала с самого начала. Попытка «оранжевой революции» на территории извечного врага — России — неожиданно привела к успеху. Правда, только на территориях за Уралом. Сибирские губернаторы вылезли на лозунгах «Почему всю нефть и деньги отдаем Москве? Посмотрите на Кувейт…» И так далее в том же духе. В итоге — организовав самопровозглашенную Сибирскую Республику. Результаты, надо сказать, сильно ошеломили и Москву, и Вашингтон. И дико обрадовали Пекин, который, невозмутимо улыбаясь, начал подтягивать войска к Амуру. Россия, опомнившись, двинула армии к Уралу, верные губернаторам части СибВО пошли маршем навстречу. Две недели армии стояли в пределах прямой видимости у Уральского хребта, не решаясь начинать боевые действия. Поговаривают, младшие командиры обеих армий втихушку совместно пили водку, совершенно не желая воевать.

Наблюдая возможность близкой гражданской войны, сибирское население схватилось за голову. Пару губернаторов в горячке повесили, остальные успели убежать. Но… Тут встряло мировое сообщество, в лице… угадайте кого? Ну, естественно — НАТО, широкомасштабно высадившее десанты на сибирские города. Для защиты от геноцида и расового притеснения коренных народностей Сибири. Стоит сказать, что об этих злодеяниях упомянутые народности до того дня и не подозревали.

Стушевавшиеся китайцы агрессию так и не начали, вызвав бурю ликования в Сибири. Правда, ненадолго — до тех пор, пока народ не понял, что американцы не собираются охранять таежные стойбища. И уж, тем более, не собираются уходить. Зато из северных портов на юг пошли транспорты с механизированными частями. Вот тогда в американские танки и полетели выстрелы из русских гранатометов, а на сибирские города — американские бомбы. Предварялось все массированным ударом хорошо проплаченной демократической прессы.

Продолжалось война уже второй год. Партизан (террористов и военных преступников по версии Госдепа), где втихаря, где косвенно, а где и прямо (посредством гуманитарной помощи) снабжала Москва. Новейшим оружием, боеприпасами, снаряжением, продовольствием. Приложила к этому руку и Поднебесная, кровно заинтересованная в зуботычине заокеанскому соседу. Сибирская тайга огромна — куда как больше, чем обжитые территории. Особенно, если научится прятаться от авиации и спутников. Сложилась обычная ситуация — города и нефтепромыслы находились под контролем Коалиции, а тайга, степи и болота принадлежали партизанам.

Русские теряли десятки тысяч — частенько вместо военных объектов ракеты и бомбы падали на густозаселенные районы. А антипартизанские рейды, при хорошей спутниковой разведке, редко бывали безрезультатными. Но и партизаны не сдавались. Коалиция потери войск не афишировала, но говорят, что они стали сравнимы с потерями американцев в Корейской войне. Демократическая общественность воюющих стран на вопрос «А нахрена мы теряем столько парней в этой никому ненужной Сибири?» получала от Госдепартамента и Пентагона массу невразумительной жвачки типа «Так надо!», или еще хлеще — «А чтобы китайцам не досталась!». Но и сам Объединенный комитет начальников штабов тряс собственных аналитиков теми же вопросами — потери армии становились все ощутимее.

Капитан сидел в пластмассовом креслице под зонтом, смотрел на копошащихся в сумерках солдат и попивал «Миллер». Мысли его становились такими же кислыми, как и пиво. Рота Харди потеряла уже семнадцать солдат за два месяца после передислокации. И три «Брэдли». В одном из них позавчера сгорело все управление вторым взводом, вместе с самим командиром. Абсолютно глупо — проходивший мимо русский бросил в люк бутылку с зажигательной смесью. Убегавшего расстрелял патруль, но машину и экипаж спасти не успели, рванули ракеты в десантном отделении.

Раньше Харди зло недоумевал по поводу этого дикого народа — их кормят с руки, а они… shit. Днем поедают американские гамбургеры, запивая американской же «Кока-Колой», смотрят американские фильмы, а ночью — сыпят сахар в бензобаки, режут приводные ремни, закладывают фугасы на дорогах. Но недоумение прошло, когда он однажды наткнулся на развалины школы, в которую попали крылатые ракеты. Команда из русских добровольцев разбирала завалы, извлекая остатки тел, пролежавшие не одну неделю под грудами балок и кирпича. Девушка, бережно выносившая из развалин в полиэтиленовом мешке что-то небольшое, студенисто-мягкое, остановилась и посмотрела на Харди. Просто посмотрела. Капитан навсегда запомнил выражение бездонных голубых глаз над марлевой повязкой. Если бы взгляд мог убивать, тотчас лежать бы ему у развалин, разорванному крупным калибром. Вот тогда-то капитан и осознал — он оккупант. На земле врага. Тут — или русские, или он и его ребята. Третьего не дано. Радости в жизни ему, естественно, такое размышление не прибавило.

Вечером весь батальон разбросали по городу, ставить опорные пункты на базовых точках «Зеленой зоны». Вторым взводом капитан решил покомандовать сам. Получая приказ в штабе батальона, он услышал два свежих слуха — что у русских появилось какое-то чудо-оружие, и что бригаду собираются выводить из Усть-Ахтырска. Сейчас капитан смотрел на тяжело взлетающий над близким аэропортом «Глобмастер», и жалел, что находится не в его чреве. Еще бывалого солдата сильно беспокоило отсутствие данных от болтающегося сверху беспилотного разведчика и дико врущая линия РСП. Надо бы послал группу прочесать близкую и опасную кладбищенскую рощицу. Но, как назло, схемы проходов в придорожных минных полях нереально получить при ныне царившей в штабе эвакуационной суматохе.

Первого выстрела не слышал никто — лишь тело командира танка безвольно скользнуло в открытый люк, лишенное большей части головы. Как заметил этот факт механик-водитель — загадка, может, услышал хруст сломанных позвонков командира? Но танк он рванул назад-вперед не задумываясь, рефлекторно. Слепо крутанул машину на месте, размалывая в красные сопли упавшего под гусеницы наводчика. И тут в боеукладку башни танка уперся дымный палец гранатометного выстрела. Ракета летит медленнее пули, и целились ею в «Брэдли», которую танк заслонил железным телом. Тандемный заряд — штука мощная, придумана для таких хитро заточенных бестий, как «Абрамс». Почему Пэш выстрелил им в легкую машину — для него самого большой вопрос.

Наводчик, придавленный телом командира, даже не успел осознать, что уже умер, бронедверцы не смогли удержать ярость детонирующих снарядов. Сорванная взрывом башня, величаво помахивая стволом, отправилась на встречу с ближайшей товаркой-«Брэдли». Такое столкновение может выдержать не всякий агрегат, и боевая машина пехоты к таким не относилась. Выброшенному волной из люка танковому механику только и оставалось, что наблюдать выпученными глазами кубарем катящуюся на него помятую металлическую «дуру», бывшую когда-то грациозным оружием пехоты. Успокоилась бедная «бээмпэшка» только на размятом в лепешку джипе. На том, что полегче. И тут же облегченно зачадила из всех рукотворных щелей. Вопрос о том, остался ли в обеих раздавленных машинах хоть кто-то живой, относился к разряду риторических.

Такой десятисекундный карамболь капитан наблюдать уже не мог — вторая полудюймовая пуля, пробив его голову (попутно и тело одного из сержантов), застряла в полевой рации.

Если сказать, что у партизан лица выражали дикое удивление, значит не сказать ничего. Соловей привстал, медленно переглянулся с мелко трясущимся гранатометчиком, и только сейчас заметил схоронившегося рядом с его позицией Колодяжного. Доктор, не отрываясь, смотрел на горящую технику и из глаз его медленно катились слезы. Соловей внезапно понял — по воле доктора, одним махом, умерло одиннадцать человек. Ну, ничего себе, счастливый билет! Непроизвольно командир отодвинулся от Колодяжного.

Даже тандемная граната пробивает броню танка (особенно на башне) лишь в малом количестве случаев — но она будто чувствовала, в какую трещинку должен прийтись двойной шнур кумуляции. Будто слепо доверяла доктору, могла — и попала. Все остальное из того, что произошло — как мгновенная интрига, свитая умелой рукой средневекового канцлера, где всякое звено в пользу общему замыслу.

После бомбардировщиков подсознание доктора выкидывало подобные штуки постоянно. Сначала Роман пытался считать тех, кого отправили на тот свет с его помощью. Но на второй сотне сбился. Тогда он попытался не думать о них, забыть. Но и это не помогло — сон стал тяжелым от протестующей совести.

Заметив состояние подопечного, Батя, его командир и наставник, специально вывез Романа посмотреть на только что освобожденную от англичан деревушку. В ней стояла рота гурков, британских наемников с большими ножами. Говорят, жители деревни хотели уйти в тайгу, а гурки попытались их остановить — в тайге уже не будет мирных жителей, будут только партизаны. При стычке погибло дюжина местных мужиков и шестеро гурков. Вот тогда озверевшие горцы показали, что ножи они носят совсем не для красоты. Всей деревне.

Затем они попытались уйти от подходящих повстанческих соединений, но батальон Бати легко догнал их на знакомой местности. Не спасла загнанных даже попытка поддержки и эвакуации вертолетами. Пленных партизаны брать не стали.

Помнится, выблевывавший скудный завтрак Роман пытался спросить комбата, зачем тот ему это все показал. На что Батя ответил просто — «Это война. На нашей земле. Мы убиваем, нас убивают. Чтобы ты знал, за что, и против кого воюешь». И совесть тогда на время отпустила доктора. Но не навсегда.

Весь остальной бой свелся к замысловатому избиению врага, доктора корчило после каждого удачного выстрела товарищей.

Соловей, разом лишивший взвод командования, переключился на связь, забирая у врага надежды на скорую помощь. «Случайно» выкатившийся на поле «Хаммер» сильно покалечило мелкими минами, Пэш лишь завершил агонию машины выстрелом. Вторым тандемным зарядом поджег убегающий «Брэдли», удачно заблокировав переезд. Тот успел перед смертью хорошо огрызнуться, сильно проредив кресты на кладбище.

Пулеметчик на на лай дюймовой пушки не обратил никакого внимания. Ему просто фартило, как никогда. Хорошо освещенная горящей техникой, пехота ложилась под очередями Миколы пачками. Людей секло пулями и осколками гранат Пэша.

Обе стороны, стреляя друг в друга, краем глаза наблюдали растущее зарево над городом и аэропортом. На фоне огня вдалеке падали сбитые капли боевых вертолетов. Над взлетным полем пытался взлететь горящий транспортник, при падении родивший еще один очаг пожара, уже рядом с переездом.

Наконец, на кладбище и близкий блокпост начали падать пристрелочные снаряды очнувшейся артиллерии Коалиции.

И вот тогда американцы не выдержали, побежали. Не в город, в тайгу — справедливо посчитав, что в лесу больше шансов остаться в живых. От стоящих перед переездом грузовиков начали отделяться мелкие фигурки, бегущие вслед за защитниками. Прочь от смерти.

Шестиметровые фонтаны грязи, веток, камней — будто шквал прошелся по погосту. Бесконечные минуты вжимались в глину, пока все не утихло. Красная ракета, рассыпая снопы искр, повисла над пригородом. Только тогда к Роману на время вернулась способность нормально соображать, возможность перевести дыхание. В ушах, казалось, набило целый рулон ваты — контузия. Он оглянулся.

Микола тупо смотрел на струящуюся по рукаву кровь, второй рукой машинально отгребая от себя россыпи горячих гильз. Бледный как смерть Пэш пытался растолкать уткнувшегося в мешковину Соловья. Будто не замечая темную лужу, которая медленно растекалась под командиром. Рука снайпера сжимала стреляную картонную трубку. И воронки, воронки повсюду, с вывороченными из земли костями и памятниками.

Остальное доктор помнил плохо, рваными кадрами: Как его тошнило. Как они на пару с гранатометчиком пытались перевязать Миколу трясущимися руками. Как несли на растянутой мешковине тело командира, а его безвольная рука так и сжимала помятый картон. Как чуть не потеряли пулеметчика, свалившегося в обморок от кровопотери. Как хлопал по спине Батя…

В это время высоко в небе над Северной Атлантикой выстраивалась в полетный порядок дюжина бомбардировщиков, выходя на курс. Груз они несли не совсем обычный.

Сибирская Республика, г. Усть-Ахтырск, 9 мая 2006 г. 12:17

Отвоеванный город зачищали все утро, пользуясь первыми лучами восходящего солнца. Кое-где в развалинах слышались редкие перестрелки.

Роман сидел на битых осколками ступеньках вокзала, и смотрел на толпы американцев, немцев, англичан. Мрачных и помятых солдат без знаков различия гнали по разрушенным улицам к стадиону, превращенному в огромный фильтрационный пункт. Многие из них были ранены, и пленных бинтовали на ходу.

В глазах бывших хозяев не было прежней гордости солдата, в них надолго поселился страх. Даже на Романа, похожего обликом на избитого бродягу, они смотрели заискивающе. Доктора опять затошнило.

Вдруг… Он ощутил что-то. Неясное, но близкое и опасное. То, что раз и навсегда.

Простым глазом ни один человек не смог бы рассмотреть то, что показало Роману сознание — маленький крестик «Томогавка», падающий на его город.

Ракета была одна.

Он не увидел, почувствовал страшную вспышку далеко на юго-западе. Там, где стоял другой город. Услышал крик боли миллиона голосов. И тогда его будто повело. Красное небо, синяя земля и черные камни строений вокруг начали перетекать в его сознании.

Доктор еще ниже наклонил голову, ощущая своей ладонью пожатие рук. Жесткая ладонь погибшего Соловья, которого он так и не спросил о жизни и странном прозвище. Уверенная рука отца, лучшего хирурга области. Сильные пальцы погибшего от кровопотери Миколы. Пальчики Кати, оставшейся под развалинами клиники. И еще сотни и тысячи, тех, кого он не спас. Ниточки ума, доброты и силы, потянувшиеся от них. Тех, кого знал всю свою жизнь, и кого узнал недавно. Тех, кто мог убить или умереть, для жизни других. Тех, кому убивать совсем немыслимо. И тех, кому надоело смотреть, как умирают.

И небо стало гаснуть, а мир закрутил вихрь воли. Не одного человека, но многих…

РФ, Западная Сибирь, г. Усть-Ахтырск, апрель 2006 г.

Ромка Колодяжный сидел на изрезанном подоконнике в коридоре приемного покоя. Распахнутый халат, стаканчик с кофе — ночная смена закончилась. Ждали Ромку или мамины пирожки с капустой и уютная кровать, или какая-то фантастика с Катей в кино. Спать и пирожков доктору хотелось неимоверно. Но и к Катерине на поцелуйчики — тоже. Хм…

Доктор сунул руку в карман, доставая монету. Катюха — орел, баиньки — решка. Свинство, конечно. Он и так бы к Катерине пошел, дико тоскуя по дороге о пирожках и постели… Взлетела монета, сверкая старой медью, ударилась со звоном о крашенное дерево. Но отвлек Романа уверенный баритон голос позади:

— Это вы Роман Евгеньевич Колодяжный?

«Пятак» все еще звенел, когда Роман обернулся на голос. Здоровенный детина в белом халате, серые глаза смеются.

— Да, а что вы хотели?

— Просто знакомлюсь со сменщиком. На дежурство после вас заступаю, новенький я. Меня зовут Александр Васильевич Соловьев. Для друзей — просто Соловей. Нейрохирургом практикуюсь, говорят — глаз как у снайпера. Будем друзьями? — и протянул крепкую ладонь. Роману показалось, будто Соловей подмигнул хитро. Близоруко пожал протянутую руку, шагнул навстречу. И вдруг, будто кольнуло — резко обернулся к окну.

Медный «пятачок» застрял ребром в щели между досками.