Хэйлстоун. Ч. 1

Все это началось однажды утром на окраине Хэйлстоуна. Как? Вы не знаете, где находится Хэйлстоун? Но, простите, это очень долго объяснять. Путь туда не легкий, к тому же местечко это такое маленькое, что вы можете его и не заметить. Так вот, все началось в покосившейся мастерской мистера Уильяма Кэрригана, более известного как Билли часовщик, с зародившегося однажды сомнения (не мне вам говорить, что львиная доля всех приключений и немыслимых историй, а порой и трагедий, начинаются именно с сомнения). Может, уместнее было бы всему этому начаться в покоях королевского дворца или в пещере злой колдуньи, только королей почти не осталось, конечно, я имею в виду тех, к кому могла бы без записи ворваться Судьба, ходить по приглашениям она не любит – гордая. Правда знающие люди говорят – стесняется она расчетливых глаз, к тому же боится быть вытолканной взашей или, что более всего вероятнее – остаться незамеченной. Есть ли что ужаснее для женщины! А колдуньи, так их развелось нынче столько, что и выбрать сложно, какая их почтеннейших мадам достойнее. Да антураж у них не тот теперь – никаких мышей на завтрак и засушенных змей под потолком пещеры, точнее вообще никаких пещер: они уже не в моде.

Может, вы спросите, когда это все случилось. В свое время, ведь для каждой истории, пусть самой небольшой, счастливой или печальной, отведено свое время. Все происходит ни раньше и не позже, чем должно быть.

Впрочем, если настаиваете, очень давно.

Возможно, кто-то из скептиков захочет неопровержимых фактов, кому-то взбредет в голову докопаться до сути, рассмотреть в микроскоп, расчленить и, изученную и мертвую, поместить эту повесть в бесконечном ряду точных событий. Считаю своим долгом предостеречь: некоторые истории не поддаются насилию человеческого познания. Они существуют там, куда не дотянуться пинцетом, даже если вскарабкаться на табурет. Там, где блуждает взгляд лишь романтиков и мечтателей. В общем-то, все истории бесконечно порождают друг друга и переплетаются, глубоко уходя корнями в свою праматерь. Так что холодное перечисление фактов отразит лишь ничтожную часть случившегося когда-то. Здесь уважаемый скептик рискует затронуть совсем уж метафизические понятия о Начале и Конце, и Самой Бесконечности.

Надеюсь, я окончательно убедил вас не искать подтверждения моему рассказу.

Так вот, если поразмыслить, именно в этой мастерской однажды утром все и должно было начаться…

***

– Опять не выходит, – Билл Кэрриган расстроено вздохнул, отложил пожелтевшие чертежи и поправил очки на носу. Где-то среди этих линий затаилась ошибка, небольшая неточность, которую он допустил несколько лет назад, а сегодня никак не мог обнаружить. Билл твердо знал, что дело пустяковое, только сосредоточиться надо, уж ему ли не справиться!

Он не был в мастерской без малого три года, не считая периодических набегов за инструментами и всякой мелочью. Сегодня, когда, наконец, удалось вырваться из водоворота житейских хлопот и заняться делом (Билл только свои научные изыскания считал делом, остальное – обстоятельствами), он отчаянно пытался заставить себя думать, забыть о черничном пироге и свежем кофе. Но есть же предел человеческим возможностям!

Он начал рассеяно оглядываться, ища предмет, на котором можно было бы остановиться и сосредоточиться. Взгляд его пару раз обошел всю мастерскую и ничего не поймал, едва ли Билл смог бы описать окружающую его обстановку. Он снял очки и протер их, надеясь переломить этим ход событий.

Обычно жизнь Билла протекала прямо и размеренно, сколько ни старался он в пору силы и молодости повернуть ее русло. Но сегодня она решила измениться, как любой мужчина он оказался к этому не готов.

В углу, прислонившись к запыленному шкафу, стоял предмет, который Билл некоторое время никак не мог определить даже с помощью очков. По прошествии нескольких секунд выцветший зонтик был узнан, и к огромному удивлению примешалось недоумение, небольшая грусть и чуть заметная улыбка. Надо сказать, что большинство эмоций Билла выражалось улыбкой или лучше – движением уголков рта, это и радость и печаль, и разочарование и выражение любви. С тех пор как Билл надел очки, а на лице появились морщины, никто не мог понять – огорчен он или рад, и все понемногу перестали этим интересоваться.

Сердце застучало гулко и сильно, напоминая о себе, напоминая о том человеке, в груди которого оно билось много лет назад.

Вам не случалось вдруг обнаружить вещь, совершенно вами забытую, забытую так основательно и глубоко, что даже смутного интуитивного предчувствия о ее существовании не осталось, а между тем вещь эта была ключом к цепочке отнюдь не безразличных вам событий, к некоторой части вас самих, к чему-то утраченному сегодня насовсем? Да, всего лишь старый зонтик, у которого сломана спица и от времени поблекли цветы.

В одно мгновенье стало ясно, отчего однажды миссис Джонсон перестала здороваться с мистером Кэрриганом, а спустя еще несколько дней – начала переходить на другую сторону улицы и раздосадовано отворачиваться. Этот зонтик был последним подарком любимого мужа, ушедшего на несколько лет раньше нее. Дама она была чопорная и строгих правил, ходить напоминать о своей просьбе было делом не мыслимым, а Билл просто забыл починить спицу и забросил зонтик в мастерской. Пару лет назад она умерла и, по слухам, строго наказывала не иметь ничего общего с этим бездельником Кэрриганом. Впрочем, старушку все очень любили и не воспринимали в серьез.

Билл начал ерзать на стуле, смятение все настойчивее овладевало им. Зонтик снова оказался забытым, также как чертежи, спрятавшаяся ошибка и чувство голода. Билл почувствовал ускользающее время. Благодарение Богу, что в мастерской не было часов – единственное место, где они не преследовали его – иначе кто знает, чем обернулся бы этот первый перелом. А что впереди будут еще и гораздо сильнее Билл, конечно, не догадывался.

– Надо отвлечься. Как раз время позавтракать.

Решение казалось единственно верным тогда.

Он принюхался – не потянуло ли утренним кофе со стороны дома. К сожалению, с его мастерской соседствовал курятник мистера Хэфмайера, а запахи такого рода распространяются куда быстрее. Билл убрал чертёж и на мгновенье задержался за рабочим столом. Множество свёртков, остатки карандашей и крошки пирога миссис Кэрриган – он оглянулся на шкафы и полки, молчаливо возвышавшиеся над ним: всё покрылось просто неприличным слоем пыли. Как же давно он не был здесь, в своем укромном месте, о котором, разумеется, все знали. Билл не спеша, подошёл к двери. Она громко скрипнула, и впустила в мастерскую отчаянный лай дворняги, числившейся сторожем курятника, вместе с изрядной порцией солнечных лучей. Билл недружелюбно посмотрел на дверь поверх очков, но, в сущности, какие счёты могут быть между своими. Переступив одной ногой через порог, он снова вздохнул. Сомненье тронуло его за плечо, но осталось без внимания. Здесь, в пыльной мастерской, оно будет ждать и расти, пока не наберётся сил преградить его путь. А пока Билл снял очки, как делал всегда, если не хотел замечать что-либо, и поспешил домой, пока кофе ещё не остыл.

***

– Смотри, опять нос задрал. Чует моё сердце – что-то задумал старина Билли. Ох, проверить бы надо, – Лукас старший одним глазом следил за яичницей, аппетитно шипящей на сковородке, а другим – через окно – за бодрой походкой мистера Кэрригана по Дубовойулице, не предвещавшей ничего хорошего.

Хэфмайер не повернулся в сторону окна, его небритое лицо было всецело озабочено завтраком.

– Послушай, когда я тебя вижу, мне становится не по себе, я чувствую ответственность за каждого жителя нашего городка, а ты просто вопиющий укор моей совести! Наведался бы ты к сестре, если у Джуди не найдется время сегодня, я сам возьмусь за ножницы и мыло. Все же не хорошо тебе холостяком прозябать.

Хэфмаейр только засопел громче, но виду не подал.

Среди заботливо прибранной, со вкусом и не без достатка обставленной столовой на первом из трех этажей дома с зеленой крышей (его так и называли «дом с зеленой крышей», самый большой и красивый в Хэйлстоуне) фигура Хэфмайера выглядела как чернильное пятно на картине. Глядя на гостя нельзя было определить ни его возраст, ни цвет его волос или глаз. Солнце, ветер, бренди и отсутствие регулярного соответствующего ухода сделали свое дело.

– Ты, главное, отдохни, выспись, тем более праздник на носу, с раннего утра завтра такая суета начнется – обо всем позабудешь. День урожая все-таки! А потом снова принимайся за работу – лучшего пастуха, чем ты во всем Хэйлстоуне не сыскать. Странное дело – и почему от тебя стадо не разбредается?

Лукас чуть не уронил сковородку себе на ногу – так неожиданно подскочил мистер Хэфмайер.

– Нет, Большой Люк, я ни ногой больше в леса – лучше в кабаке полы драить. Я такого последний раз насмотрелся!

– А ты пей больше, ещё не то увидишь! Надоел ты со своими баснями про плотину и лесных духов, чтоб я этого больше не слышал!

Лукас навис над сутулым Хэфмайером как скала, а яичница начала подгорать.

– Зря ты так, старина, я, конечно, выпиваю иногда – с кем не бывает, – Хэфмайер спрятал глаза и совсем уже позабыл про еду, – а только место это проклятое – любого спроси, что хочешь со мной делай – не пойду я больше туда.

– Да, любого пьянчугу спроси – все вы одно поете. И что за лихо носило тебя к плотине?

Подобревший Лукас начал нарезать ломтики ещё тёплого хлеба, мысль о том, какими сочными и сладкими будут первые плоды этого года, делала его слишком мягким. Он так увлекся, что не заметил, как за мистером Хэфмайером затворилась входная дверь.

– Не к добру всё это, – он отложил нож и отодвинул тарелку с яичницей.

– Джуниор, где тебя носит? Бегом вниз, и лучше не зли меня!

Послышались тяжёлые торопливые шаги по лестнице, и утро вроде бы начало возвращаться в обычную колею.

– Загляни-ка сегодня после полудня в мастерскую мистера Кэрригана – губы Лукаса расплылись в улыбке, но молодой человек, беспокойно переминавшийся сзади, ее не заметил. Он несколько нервничал. Поручения его отца, отданные между делом как наименее важные, всегда вызывали целую цепь неприятностей различного масштаба.

– Зайдешь, присмотришься, не изобрел ли наш старый приятель чего-нибудь, затем избавишь его от ненужных хлопот: извинений и всего прочего – Большой Люк неожиданно повернулся, голос его стал подобен грому – Ты ведь помнишь, чем два года назад закончился городской праздник?

Об этом помнили все, частенько потешались, сидя на крыльце после рабочего дня. Все, кроме мистера Трента, который едва не остался без глаза.

Большой Люк старался аргументировать свои поручения, ведь иначе чей-нибудь пытливый ум захотел бы самостоятельно их обосновать, а так, придав своему заданию соответствующую эмоциональную окраску можно было не беспокоиться – едва ли кто-то рискнет задуматься.

Молодого человека звали Лукас младший или Джуниор. Большой Люк захотел третьему из своих сыновей дать собственное имя, возлагая, вероятно, особенные надежды на этого малыша. За последние 17 лет отцу семейства не раз пришлось пожалеть о своем решении: так внешне похож был Джуниор на него, что любые проделки молодого человека всегда напрямую связывались с ним. Казалось бы, ничего страшного, вот только проделки, истории – неприятности сыпались словно из рога изобилия, да и неизвестно над кем в городе посмеивались больше: над Большим Люком или Джуниором, а это для почтенного отца семейства и мэра Хэйлстоуна было недопустимо.

Люк младший вышел из дома раздосадованный и непричесанный – ведь минуты не хватило, чтобы улизнуть через заднюю дверь. Он лихорадочно пытался перебрать в уме все возможные неприятности, вызванные новым поручением отца. Исходов у этого мероприятия было множество, но самой невыносимой была возможность нарваться на Джеймса – сына мистера Кэрригана. Возможность небольшая, но, как известно, случайности имеют свойство повторяться. Вспомнив свою последнюю встречу с Джеймсом именно при таких обстоятельствах, Джуниор поморщился: ему захотелось стать чем-то вроде пылинки и улететь незамеченным куда-нибудь подальше и, быть может, даже до ужина, жаль, что это было абсолютно немыслимо в силу его телосложения: редкий ветер смог бы приподнять эту пылинку. .

***

Если смотреть на небо, стоя на земле, оно кажется очень далеким и необъятным, но если залезть повыше, небо немного приблизится, расширится горизонт, и на короткое время самые несбыточные мечты становятся реальнее.

Джеймс сидел на узкой мощеной камнями разного цвета дорожке, пролегающей по всему гребню плотины, и наблюдал, как кучевые облака проплывают в сторону реки, к солнцу. Невысокий каменный забор закрывал от него воду, но он слышал, как мелкие волны ударяются о плотину, как кричат птицы, и как пересмеиваются рыбаки, вытаскивая лодки после утреннего промысла на берег. Только уроженцы долины могли ловить здесь рыбу, не страшась за свою жизнь. Чужаков с виду тихие волны забирали на дно, не делая исключений. Странность эта с веками превратилась в неписанный закон. В Хэйлстоуне и его окрестностях еще было много странностей.

Далеко за линией горизонта заканчивались теплые воды Западного залива, растворяясь в мутном потоке Медвежьей реки, которая через много сотен миль отсюда впадала в океан. Под палящим солнцем его бескрайних просторов крохотные рыбацкие лодки превращались в величественные фрегаты и каравеллы. Джеймс представлял их только по книгам и рассказам городских бродяг.

Он уже некоторое время ни о чем не думал – его мечты совершили свое обычное путешествие до финальной точки, дальше которой Джеймс никогда в своих мыслях не заходил. Появившаяся от яркого солнечного света боль в глазах заставила его отвернуться от неба.

Около ног Джеймса из потрескавшихся темно красных плит было составлено слово Миклагард. Джеймс не мог его прочитать, хотя некоторые буквы были ему знакомы. Это был древний язык, современное наречие, на котором говорил Хейлстоун и близлежащие несколько десятков деревень, имело с ним общие корни, но ключ к языку был утерян.

По длине дороги, от края леса с одной стороны до Синих гор на другом конце было выложено: все наши пути закончатся в Миклагарде.

В городе изредка возникали споры, существует ли надпись на самом деле или это всего лишь часть мифа о потерянном городе, а если существует, то зачем ее понадобилось делать в таком месте. За последние полсотни лет только Джеймсу пришло в голову забраться так высоко, но он принадлежал к большинству жителей, не интересующихся всякими небылицами.

Стая птиц с криком пронеслась в направлении Хэйлстоуна и исчезла из виду. Джеймс захотел стать одной из них и полететь над городом, вдаль, за хребет Синих гор, в страну охотников, кровь которых закипала в нем. Не смотря на то, что он лишь на половину принадлежал к этому народу, Джеймс всегда чувствовал себя его частью. Черные прямые волосы, кожа темнее, чем у соседских мальчишек, только светлые серые глаза выдавали в нем жителя долины.

Ветер сменил направление и погнал облака в другую сторону, отчего, наверное, некоторые из них потемнели, и в воздухе запахло дождем.

Внизу, утопая в зелени, лежал Хэйлстоун, разрезанный на части сотнями каналов, увенчанный аккуратными кирпичными трубами и причудливыми флюгерами, сшитый бесчисленными мостиками с коваными перилами.

От фонтана на центральной площади во все стороны разбегались узкие улочки. Самая длинная Дубовая улица проходила через весь город и заканчивалась в дубовой роще, от которой и получила свое название. Старики утверждали, что количество деревьев, посаженных вокруг Хэйлстоуна, соответствовало числу погибших в пути из далекой страны воинов, оставшиеся в живых и основали город. Поговаривали даже, что останки первых поселенцев захоронили в самом сердце плотины, и они до сих пор защищают Хэйлстоун от бед. Ну еще много чего рассказывают по ночам, когда не спится. А между тем половина деревьев в роще была поражена омелой, и разрастающейся торговле вековые дубы мешали – на ближайшем городском собрании было решено подробно обсудить эту проблему.

За Хэйлстоуном простирались поля и пастбища. Невысокие Синие горы и лес отделяли долину от страны охотников. Для Джеймса там была земля героев, богатая приключениями и опасностями. Сколько всего он уже преодолел в своем воображении! Так хочется иногда прожить чужую жизнь, стать обязательно кем-то другим, не зная даже самого себя, и уж тем более не представляя какого это, быть тем другим.

Проскользнувшая над городом огромная тень заставила Джеймса очнуться. Он не успел ее рассмотреть, но ему показалось, что это была тень дракона. Ладони его похолодели, страшно и радостно было поверить, что он увидел легендарного Белого дракона. Конечно не самого дракона, а только тень, похожую на… Пожалуй, лучше будет об этом никому не рассказывать.

Предания обитателей долины Джеймс знал довольно смутно, но в потусторонних силах народа охотников он ориентировался прекрасно.

Белый дракон, согласно поверью, символизировал победу над врагами, бессмертие и власть. Считалось, что самые сильные и непобедимые воины избранники самого Белого дракона.

Джеймс поднял голову и увидел, как два всадника ведут ожесточенный бой, один упал, поверженный в грудь, и все превратилось в серую облачную массу. Заморосил мелкий дождь.

«Надеюсь, он успеет ему помочь» – подумал Джеймс и поспешил спуститься в город.

Никто не видел Белого дракона, считалось, после встречи с ним человек обязательно умрет. Но Джеймс знал: что нельзя увидеть ясно, то можно уловить боковым зрением. Его мать всегда говорила: будь осторожен, краем глаза мы можем видеть другой мир.

***

Как известно, самое темное время ночью перед рассветом. Именно в эти часы чаще всего снятся кошмары, и нападает необъяснимый страх.

Немногим меньше полусотни всадников и пеших смешались среди лесной чащи. Различить враждующие стороны можно было только потому, что меньшая часть из них бросалась в бой как обезумевшая, с истошными криками и воплями, а другая безмолвно рубила и резала, не зная усталости. Лесная подстилка щедро пропиталась человеческой и лошадиной кровью, в ночном сумраке больше похожей на грязь.

Всадник на единственном белом коне, резко выделявшемся из темноты, уже несколько минут отбивался от противника, меньшего по росту и телосложению. Словно законы природы утратили здесь свою силу.

Через некоторое время враг оказался убит, и взору всадника открылась ужасающая картина: десятка два его воинов вопреки всему пытались наступать и падали мертвые один за другим, их крики, как и жизни, поглощала тьма. Но если кто-то уцелеет, то навсегда утратит имя кемéра – страх всегда будет у них на пути.

Белый конь, взмыленный и окровавленный, помчался в самое сердце боя, пытаясь отрезать оставшихся живыми воинов и привлечь их внимание.

– Отступайте! Назад! Немедленно назад! – голос его сорвался, всадник упал вместе с лошадью и не сразу понял, что случилось.

Из обезглавленного тела коня хлестала кровь, он почувствовал ее еще теплые струйки на своих руках. Над ним нависла огромная фигура, лица было не разглядеть, слабый лунный свет скользнул по жилистой руке, сверкнул металлический браслет, затем блик спустился по лезвию меча. «Я принадлежу моему господину, жизнь и смерть моя в его руке» – первый раз всадник увидел такую надпись на браслете, хотя последнее время часто слышал о таких. Это значило одно: неизбежную смерть, но возможен был и худший конец.

– Ноэль! – преклонных лет кемер навалился всем своим грузным телом на стоявшего с обнаженным мечом врага и подмял его к земле. Мгновений хватило, чтобы Ноэль встал и приготовился защищаться. Еще один случайный лунный проблеск упал на лицо противника, общие черты которого с Ноэлем было трудно не заметить.

– Неужели ты? – Ноэль отшатнулся как от прокаженного.

– Я дам тебе время подумать. Недолго. – Острие меча скользнуло по телу всадника и наотмашь ударило старого кемера, поднимавшегося с земли.

Противник вскочил на коня и умчался в чащу, его примеру последовали остальные на глазах у удивленных воинов.

– Возвращаемся в деревню! Быстрее! – Ноэль схватил чьего-то раненного коня и усадил на него спасшего ему жизнь старика.

Небо стало светлеть, все стихло, но в наступившей тишине еще долго слышался звон оружия и чьи-то вздохи.

После полудня небольшой отряд выживших покинул опустевшую деревушку, затерянную между лесами и болотами, и пустился в долгий обратный путь на родину, ведь это только победа и слава сокращают дорогу домой, а поражение и бесчестье делают ее бесконечной.

– Проклятая земля! И надо было в такую даль ехать! Ох! Что за недобрый час . . .

– Прекрати!

Ехавший позади всех кемер, вздыхавший о несправедливости жизни второй час пути, выпустил поводья из рук и удивленно поднял голову. Его оборвали впервые после выхода из деревни.

– А я не понимаю, почему мы не остались, разве мы не заслужили небольшой пир и отдых? Так нас совсем уважать не будут и платить перестанут.

– У тебя одно только на уме! – проронил кто-то из ехавших впереди.

– За что же, интересно, нас благодарить? В деревне не осталось ни одного способного дать отпор мужчины, у них пропал почти весь урожай, наше счастье, что эти наемники отступили, хотя не возьму никак в толк, почему, – продолжал разговор самый молодой всадник.

– Ай! Как же сильно болит моя голова! Побить бы кого-нибудь, и полегчает. . .

– Говорил я тебе, нельзя столько порошка за раз, да еще с вином вместе.

– Как умею, учить он меня еще будет, сопляк! – замученный головной болью и дорогой кемер хотел было пришпорить коня и дотянуться до наглеца, но едва не вывалился из седла, а конь только недовольно дернул ушами.

Это на мгновенье отвлекло всех от невеселых мыслей.

– Нет, ты видел его! – один всадник потрепал другого по руке, вспоминая прошедшую ночь. Оба они двигались в начале отряда.

– Ревет как стадо диких буйволов, того и гляди на своих бросится! Не помнишь ведь опять ни черта? – обратился всадник к кемеру, но не разглядел его среди деревьев и снова отвернулся.

– Не помню. . . А что, было как-то по-другому?

Вновь воцарилось молчание, шелест листьев под копытами уставших лошадей.

– Никогда со мной такого не было! Бьешь его, бьешь, а он будто каменный! Страшно.

Все думали об этом, но боялись сказать вслух.

– Да… Одного уложил все равно, что с семерыми справился.

Туман стелился по земле, редкие солнечные лучи, проскальзывая сквозь густую крону деревьев, растворялись в нем, от этого казалось, что он светится.

Девять всадников, каждый из которых был так или иначе ранен, вереницей шли по лесной чаще, за ними плелись две охотничьи собаки, десятый конь шел без наездника, но с тяжелым грузом.

– Он еще предлагал обойтись без порошка, надо на трезвую голову, спланировать наступление – отступление…

– Кто знает, может, так и надо было сделать, – отозвался молчавший до сих пор воин.

– Интересно, где бы он сейчас был, если б Ланс не вмешался? – не утихал отстающий ото всех всадник.

– Валялся бы мертвый на чужой земле, и никакой бы Белый дракон ему не помог, – сухо отозвался ехавший немного в стороне от остальных воин с перевязанной рукой.

Всадник, шедший впереди всех, вздрогнул, но предпочел не оборачиваться.

– А ведь так и должно было случиться, если бы Ланс наелся вместе с нами грибов. Его счастье, что у старика больной желудок, то есть был, – ответил кемер, посмотрев на груз.

– Замолчи! Если бы не Ноэль, мы бы все там лежали,– снова откликнулся воин впереди.

Всадник с раненной рукой молча усмехнулся, дернул поводья и помчался в лес.

– Белый дракон всегда спасает своих, – задумчиво промолвил старый воин, только с улыбкой слушавший весь разговор. – Ведь на нем ни царапины, – недобрые огоньки блеснули в его глазах.

Две собаки, молча сопровождавшие всадников, (единственные из всей своры, славившейся своей свирепостью и числом) неожиданно залаяли и пустились вглубь чащи.

– Лис! – Четыре кемера отделились от остальных и с криком устремились в след за собаками.

Ноэль все так же медленно ехал по лесной тропинке, не сворачивая, не прислушиваясь, ведя на привязи коня с мертвым грузом. Все плыло перед его глазами, он чувствовал онемение левой руки и теплую липкую струйку, спускающуюся по ребрам. Впереди еще три дня пути. Мысли путаются, но это уже и не мысли, а вспышки прошлого и игра больного разума. Ноэль видел девушку с такими же, как у него черными кудрями и большими темными глазами. Вот она стоит, прислонившись к двери небольшого дома у самого края дубовой рощи, и улыбается ему. Надежда еще раз оказаться в Хэйлстоуне и обнять сестру показалась ему слишком призрачной. Ноэль погладил по холке коня и мысленно так просил, так просил его довести себя живым домой.

***

– Ты что-то сегодня рассеяннее, чем обычно, – усмехнулся крохотный домовой, или, как его принято было называть в тех краях, маленький шэгги.

Небольшой рот с острыми зубами почти постоянно кривился, а под взглядом огромных бегающих глаз, поблескивавших на волосатом лице, вряд ли бы кто-то остался хладнокровен.

Энн, хоть и родилась в народе, презиравшем страх и смерть, в глубине души многого побаивалась и всегда в присутствии шэгги была напряжена и неимоверным усилием воли – любезна. Домовенок постоянно болтал что-то себе под нос, иногда его речь невозможно было разобрать, Энн привыкла не замечать этого. Она, как обычно, не расслышала слов, но в тот же миг выпустила из рук кастрюлю, и горячая вода разлилась по кухне, слегка ошпарив ей ноги.

– Извини, я сегодня сама не своя, – Энн принялась собирать воду.

По сравнению с обстановкой «дома с зеленой крышей», здесь все было гораздо проще, дешевле и уютнее. Небольшие комнаты, обставленные старой резной деревянной мебелью, поизносившаяся, но чистая утварь, и всего один этаж, не считая, конечно, чердака.

– Приснилось что-нибудь, а?

– Нет… ничего.

– А я знаю, чем помочь можно, – домовенок перестал копошиться у плиты и залез на обеденный стол.

Энн решила про себя, что готова на все, лишь бы уберечь сына от беды. Как это часто бывает ее «все» сразу же наткнулось на «только не это».

– Хочешь помочь Джеймсу: проще простого, – шэгги свесил ножки со стола и начал весело ими мотать, – нужен кто-то вместо него.

– Неужели никак иначе? – тихо промолвила Энн.

Домовой не очень любил, когда с ним препирались и торговались. Он вскочил и затопал ногами.

– Нет! Нельзя! Смерть ходит рядом и собирает оброк. Ей нужно отдать то, чего она хочет, и смерть уйдет. Или ты готова с ней расплатиться?

Энн вздрогнула.

– Кто же?

– Ты скажи, – шэгги снова развеселился.

Энн молча продолжила убираться.

– Ну, как знаешь. Бен. Бен подходит.

– Бен? Но почему? Может Гарри или этот Джуниор?

– А что, поменяла бы ты Джеймса на Лукаса младшего? Чего молчишь?

Внутренний голос Энн утверждал, что так делать нельзя, но зазвенел колокольчик над входной дверью, и послышались знакомые шаги. Она кивнула, и в то же мгновенье маленький шэгги спрятался за комод, поскребся и исчез.

– Я вернулся, дорогая, – Билл зашел в кухню и сел за стол, он был слегка взволнован, – представляешь, так и не удалось посидеть с толком – домой захотелось, но дело не в этом. . .

Билл спешил передать свои мысли, немного путаясь. Жена была единственным человеком, с кем он делился всем, что только взбредет в голову. Правда ни разу не спросил, не тяжело ли ей нести ворох его переживаний. Изредка Энн делала замечания по существу, после чего Билл два – три часа ходил задумчивый и обиженный, но потом его посещали новые и новые мысли.

– Ты представляешь, что я обнаружил в мастерской? Зонтик миссис Джонсон. Ну тот, который она просила починить давным-давно. И я решил, какой подарок сделать Джеймсу на семнадцатилетие.

Энн вопросительно посмотрела, не находя никакой связи между зонтиком и подарком, если, конечно, Билл не собирается подарить собственно зонтик.

– Это будет самый лучший подарок! Я закажу у Сильвера сегодня – думаю, он успеет к празднику.

– Так что же это?

– Собственный фирменный знак: Джеймс Кэрриган часовщик! Я с детства о таком мечтал, все руки не доходили. То, что нужно, да? – глаза Билла светились, без очков и в таком воодушевлении он выглядел как при первой их встрече.

Вопреки обычному, сегодня это не тронуло Энн, а, скорее, вызвало в ней приступ сильнейшей злобы. Она отвернулась и начала чистить овощи, стараясь подавить неожиданные эмоции.

– Энн? Ты так не думаешь? – Билл подошел к ней и обнял за плечи, – в крайнем случае, сделаем два подарка – какой ты захочешь.

Смысл последней фразы не дошел до сознания Энн. На нее нахлынули обычные вопросы, что она задавала себе изо дня в день, сегодня, почему-то с необычайной силой.

«Разве я заслуживаю этого? Разве не должна была я жить во дворце, а мой сын стать наследником? Разве я об этом мечтала и ради этого стольким пожертвовала? Понимает ли он, какого мне?»

– Энн, ты почему плачешь? – голос Билла стал тихим и серьезным.

– Я вот думаю, стоило ли выходить за тебя замуж? – она улыбнулась, впервые задав Биллу столь сложную задачу.

После некоторого молчания он ответил.

– Да я знаю, что наша жизнь совсем не так сложилась, как я обещал. Я очень люблю тебя, а какие у нас дети замечательные! Кстати, где они? Джеймс, как обычно с друзьями, а Джейн где же? Ох!!

– Что? – гнев Энн растворился в житейских хлопотах так же незаметно и неожиданно, как и возник.

– Я забыл в мастерской эскиз! С чем я к Сильверу пойду? Придется вернуться. Сначала только зайду к Хэфмайеру – у него опять что-то сломалось.

Билл выскочил из дома и зашагал по дубовой улице обратно. Он очень спешил, необходимо было столько сделать, но больше Билл торопился уйти от нехороших мыслей, точнее от незнакомых странных мыслей. Просто день сегодня такой, пожалуй.

– Это самый ужасный подарок из всех возможных.

Энн еще долго думала о сыне и о том человеке, больше похожем на призрака, который приснился ей в эту ночь.

Последнее время она много размышляла о своей жизни, наверное, поэтому становилась все рассеяннее, и ведение хозяйства давалось ей с трудом. Словно жизнь выходила из нее с каждым выдохом. Никто этого не замечал, возможно, ей это показалось. О кулинарных способностях Энн в Хэйлстоуне любили поговорить, о новых вкусах и свежих рецептах ее судачили часами, как правило, после плотного обеда, иначе живот сводило в судорогах. Энн не раскрывала своих секретов и не отказывала соседям в угощении. Вопреки всем ожиданиям, она стала образцовой хозяйкой и даже сумела не потерять красоты. На зло женщинам, на зависть мужчинам. К миссис Кэрриган относились всегда с уважением и почтением, где-то сочувствуя: мистер Кэрриган никогда не придавал ее трудам значения.

***

В городах, даже небольших, всегда вечерами шумно. Зажигаются огни, люди спешат по домам и по гостям. Дети, которые путаются под ногами, и везде закрывающиеся на ночь двери. Они хлопают, стучат и скрипят.

Незнакомец прикрыл лицо капюшоном и вошел в гостиницу, с облегчением оставив оживленную вечернюю улицу позади, где от него время от времени обязательно кто-то шарахался и сторонился. Живые безошибочно чувствуют мертвеца.

Поднимаясь к себе по широкой деревянной лестнице, он наткнулся на мальчишку, кубарем скатившегося ему под ноги. Сорванец буркнул: «Простите, сэр», взглянул в скрытое капюшоном лицо и продолжил свой небезопасный спуск. Незнакомец в темно синем плаще простоял некоторое время неподвижно и скрылся за дверью гостиничного номера.

В неосвещенной комнате на столе лежал поднос с испортившимся завтраком. Мужчина попробовал поесть, но остановился. В этом не было смысла. С каждым днем он все меньше нуждался в еде, питье, сне. Он делал это забывшись, по привычке.

Внизу кто-то громко выругался, и опять хлопнула дверь. Незнакомец сидел в темноте не двигаясь, облокотившись на стол, и незаметно для себя задремал.

Он был уже совсем в другой, залитой солнечным светом комнате, где кроме него находился еще один человек. Он огляделся и заметил высокую фигуру у окна, стоявшую к нему в пол оборота и указывавшую на что-то в окне. Солнечный свет заливал лицо и почти весь силуэт этого человека. Незнакомца манило посмотреть в окно, он сделал пару шагов, но тут его окликнули. Нет, он не услышал чьего-то голоса, просто почувствовал. Он повернулся и увидел мальчика лет 10-12, лежавшего на полу как-то неестественно, только спустя время он заметил кровь, сначала на полу, затем, когда хотел помочь мальчику, на своих руках.

Незнакомец очнулся так и не увидев, что за окном, внизу на поляне, играл этот же самый ребенок. В долгожданной ночной тишине он услышал шелест снов и трескотню сверчка, вспомнил сорванца с лестницы, и картины былого вновь предстали перед ним, налившись яркими красками.

Многое уже стерлось из памяти, от чего оставшиеся события, как это часто бывает, сплелись в не существовавшую никогда на самом деле цепь. И, хотя в действительности воспоминания были горькими, эта фантастическая их связь была намного больней. Со временем оттенки чувств сглаживаются, подобно всем неровностям нашей жизни, остаются только самые сильные или пустота.

Он просил одного – забвения. Умолял о небольшом глотке. Он целую вечность как был над собой уже не властен.

– Забвение? Неужели ты этого ищешь? Хочешь оставить смерть твоего сына безнаказанной? Кровь твоего народа пролилась напрасно? Ты знаешь, кто всему виной, и просишь забвения? Я знаю, что тебе нужно на самом деле, иди, иди скорее, я покажу дорогу, и ты получишь покой.

Никто больше не слышал этот шепот. Дверь гостиничного номера скрипнула и осталась открытой. Постоялец вышел никем не замеченный и покинул город, названия которого даже не узнал.

Утром хозяин обнаружит протухший завтрак и неоплаченный счет, начнет кричать, махать кулаками, сотрясая воздух, а ему ответят: «Благодари Бога, что Он исчез, кто же еще, по-твоему может не есть и не спать и, тем более, ни с кем не разговаривать?»

***

Шум и суматоху из двухэтажного синего домика было слышно не только в саду, но и в начале Ломаной улицы, пересекавшей Дубовую. Что-то падало, громыхало, шустрое топанье маленьких ножек смешивалось с размеренным шагом мужских сапог.

– Значит так, Джейн, необходимые продукты я принес, компрессы Лин менять каждые два часа. Не выпускай Роджера и Питера из виду, главное – не забывай про Дэйва, он сейчас спит, но, я думаю, это не надолго, – волосы Джерри были взъерошены, он хаотично двигал ватными руками и умоляюще смотрел на хрупкую темноволосую девушку лет 16 в простом деревенском платье.

– Ну, я прошу тебя, Джейн. Я уже неделю не был в пекарне – кто знает, что там без меня происходит!

– Все в порядке, вроде. . . – Джерри пропустил эти слова мимо ушей.

– Я должен, обязан сходить и проверить! Раньше на сутки не оставлял дело, а тут – неделя!

Два мальчика в ночных рубашках (светленький 2-х лет и рыжий годовалый) носились по гостиной друг за другом. Никто из взрослых не заметил, как старший нацепил на голову кастрюлю и вооружился половником.

– Не беспокойся, я зайду к Энн и предупрежу ее. Ты справишься, все будет хорошо, – при этих словах светловолосый Роджер подбежал к отцу и со всей силы ударил его сзади половником по ноге. Питер закатился громким смехом, но поспешил удалиться с поля боя, когда руки Джерри, внезапно наполнившись решительностью, устремились за бегающей кругами кастрюлей. Странно было то, что новорожденный Дэйв, мирно спавший в кружевной колыбели, не проснулся.

В спальне раздался женский крик.

– Ох, и задам я тебе сейчас! – в кого-то швырнули мокрым полотенцем. – Джерри! – умоляюще послышалось из комнаты.

Забыв о необходимых напутствиях, Джерри побежал в спальню и начал в сотый раз объяснять, как необходимо ему побывать в пекарне, что самое страшное – позади, да, неделя была не из легких, но пора возвращаться к делам, что Джейн со всем справится и не пригласить ли ее, к примеру, на первый месяц, пожить у них и помочь в хозяйстве.

Джейн вздохнула, окинув взглядом жуткий беспорядок в гостиной. Ее размышления, как же теперь успеть со своими делами, были прерваны многообещающей ухмылкой Питера, выглядавшего из кухни.

– Все, я ушел! – дверь на кухню захлопнулась одновременно с закрывшейся за Джерри входной. Дэйв шевельнулся и снова засопел.

Наступившая тишина продлилась недолго. Джейн даже не успела положить на место половник, когда постучали в окошко. За окном, выходившим на оживленную улицу, стояли Нора и Мэг.

– Ты надолго здесь? Мы уговорили мистера Ларса довести нас до соседней деревни. Он везет овощи на продажу.

– Мы за нарядами и подарками к празднику – времени совсем не осталось, – Мэг перебила Нору как делала это всегда.

– Надолго, – Джейн поежилась, – езжайте без меня.

– Зачем же ты согласилась, дурочка?

– Я не соглашалась вовсе, – она пожала плечами, – не успела. Все-таки мы не чужие, родня (Джерри приходился двоюродным братом Биллу по матери).

– Ладно, как знаешь, нам пора! – девушки побежали в сторону парка, пересмеиваясь и хихикая.

Джейн грустно улыбнулась. Хорошо, что мама позаботилась обо всем заранее, но одно важное дело осталось. Очень – очень важное. После полуночи в Сонном лесу, около самой плотины, распустятся нежные розовые соцветья. Говорят, они тихонько звенят и пьяняще пахнут. Джейн надеялась их найти. Тут она подумала, что, возможно, на это надеется и Джеймс. Эта мысль встревожила ее и обидела. «Обязательно надеется!»