Хиромантия

Предисловие

Если изучение френологии, хиромантии и других наук, имеющих целью отгадывать человеческий характер и человеческие инстинкты, есть только бесполезное препровождение времени, если оно хоть на минуту перестает быть серьезным, если оно только развлечение для восторженных умов, для воображения, жадного до чудесного, тогда оно достойно осуждения, ибо ведет к заблуждениям и суеверию. Но если оно основано на истине, тогда, как бы страстно ни отдавались ему, эта страсть все-таки будет ничтожна, не только сравнительно с материальными преимуществами, доставляемыми им, но и потому, что науки эти призваны играть необходимую роль в воспитании наших детей, которые суть прогресса будущего.

От дурно или хорошо направленного воспитания зависит, как известно, счастье или несчастье целой жизни. Человек с прекрасной организацией может, конечно, рано или поздно сойти с ложного пути, по которому его направили в юности, но возвышенные натуры – редки.

В настоящую минуту для нас не особенно важно говорить о том, имеют ли звезды влияние на наши инстинкты. Допуская всякое другое влияние, мы должны все-таки сказать, что тем не менее справедливо, что мы рождаемся с индивидуальными наклонностями, с качествами и недостатками, присущими нашей натуре. Эти наклонности ведут нас или к счастью или к гибели, смотря по направлению, какое нам заблагорассудится дать им. И воспитание, полученное нами, явно влияет на большую или меньшую разумность этого направления. Итак, если оно имеет такое влияние на индивидуальное, а также и на общее счастье, почему не поискать разъяснения, почему бы не постараться улучшить его всеми возможными способами? Почему бы не приложить к нему, после достаточного испытания, те усовершенствования, которые, так сказать, освящены доказательствами?

Цель стоит того, чтоб подумать, и этого требует здравый рассудок.

Но философская школа еще не закончила своего существования: она идет, скептическая и задорная, она идет, каждый раз оставляя на дороге прогресс, плодами которого она пользовалась. Она идет подобно потоку, который, оставляя свое русло, засоряется корабельными обломками, которые он унес в своем течении вместе с частичками золота.

До сих пор еще смеются над френологией, над хиромантией и над сокровенными науками, но смеются уже меньше, ибо день близок, ибо рано или поздно истина должна открыться.

Ждите, пока умолкнет эхо последних сомнений, ждите терпеливо!

Благодаря этим обесславленным наукам, придет время, когда люди будут не в состоянии притворяться и покажутся без масок, потому что маски тогда не послужат уже ничему – и это время недалеко.

Те, которые будут обладать знанием этих наук и пользоваться им на деле, приобретут такое преимущество над другими в умении пользоваться жизнью, что эти последние, устав быть отгадываемыми, в свою очередь станут изучать эти науки, и тогда человечество сделает громадный шаг вперед. Пускай всегда будут люди, закрывающие глаза перед каким бы то ни было светом, потому что всегда есть класс людей, которыми нужно руководить, класс людей, всегда обязанных покоряться; но свет будет так ярок, что и им необходимо будет наконец принять участие в общем движении.

Следует признаться, что френология и хиромантия во всяком случае требуют согласия от тех, характер которых хотят изучать, но для хирогномики достаточно одного взгляда.

Сближаясь с человеком, с которым он желает сдружиться или стать его покровителем, – гадатель уже знает, как ему взяться за дело, чтоб понравиться. Если он имеет дело с врагом, ему уже заранее известны слабые стороны этого человека и с какой стороны будет произведено на него нападение.

Но возвратимся к нашей исходной точке.

С детьми вовсе не нужно никаких предосторожностей; с ними не может быть никаких неожиданностей. С ними и френология, и хиромантия, и хирогномика, даже физиогномика могут быть употребляемы по желанию.

И если науки эти – истина, если с их помощью можно узнать способности и наклонности маленького существа, являющегося на свет, и развить их, возделывая с первых младенческих лет эти способности – какую услугу можно оказать ему! Будь в нем одно только какое-нибудь качество, им сумеют воспользоваться, а никто не появляется на свет, не имея если не средств к нападению, то по крайней мере средств к защите.

Каждый, даже наименее одаренный, имеет по крайней мере нестройный рассудок, туманный разум, который только тогда становится рассудком, который только тогда становится разумом, когда они направлены к той или другой цели, к которой они необходимо призваны, потому что в ней только – оправдание их бытия. Как силен был бы мир, если б ни одной божественной искры высшего разума не было затеряно на земле, как ни одна былинка не затеряна в природе.

Люди не потому только слабы, что они не растут подобно былинкам, послушные высшему голосу великой матери, но потому что невежество или глупость мешают им его слышать, беспрестанно нашептывая в уши иные снова.

Думаете ли вы, что всегда будет так? Плод никогда не достигает сразу своей зрелости. Ему нужны дождливые и солнечные дни, ему необходимы цвет, потом завязь и наконец плод. Ему необходимы для этой зрелости месяцы, месяцы и времена года; зрелость эта может быть задержана свежестью последних осенних дней, ранними морозами приближающейся зимы, – но он все-таки созревает.

Потому что если Господь где-то написал свою волю, необходимо, чтобы она рано или поздно была прочтена, и вот неизбежно является кто-то, чтоб объяснить ее, когда настало время, когда плод созрел.

Милость Божия бесконечна!

В природу Господь вместил все просвещение и все науки, только он требовал размышления для того, чтобы ее понять, изучения для того, чтобы знать.

Когда студент режет труп, он удивляется и восхищается. Ничто не сравнится с внутренним строением человеческого тела, но для того, чтоб открыть эти чудеса, необходимо было, чтоб любовь к науке вложила скальпель в руки мыслителей. И наружные формы тела не менее удивительны, но чудеса, которые видятся ежедневно, скоро перестают замечать.

Провидение по собственному произволу, который может смутить легкомысленное сердце, сотворило и сильных и слабых, и богатых и бедных, и властелинов и рабов, и могучих и беспомощных.

В то же время, во имя разума и справедливости, для того, чтоб оставить человеку свободную волю и средства к защите, чтоб помешать ему склоняться на каждом шагу, так как жизнь даже для сильных и могучих беспрерывная борьба, оно написало характер каждого на его лице, на неровностях его черепа, на формах его руки. И потом также как сказало оно земледельцу: «Взборозди грудь земли, чтоб бросить в нее семя, которое должно питать тебя»; как сказало пловцу: «Ищи перлы в глубине моря», – также сказало оно каждому: «Учись читать! Без труда я не даю ничего; я в лавровые венки вплетаю крапиву, которая жжет лоб; в пиршественные чаши я выжимаю яд болезней; к богатству я присоединяю скуку и пресыщение; я беру плату за каждое наслаждение, потому что наслаждение – награда и должно быть куплено усилием».

«Ищи и обрящешь».

И потом время от времени, сжалившись над людской глупостью и ослеплением, оно посылает богато одаренного талантами человека, который должен научить людей.

Иногда то бывает поэт, ибо поэзия есть лихорадка разума, и эти избранники могут в опьянении от своих порывов оказываться в состоянии вступить в сношения с высшим миром и, роняя бессвязные слова, подобно кумским Сивиллам, осветить тьму неизвестного.

Иногда то – какой-нибудь великий капитан, который объединяет нации, – цивилизующий законодатель, и наконец является прорицатель.

То Орфей, Гермес Трисмегист, Вергилий, Аполлониус.

Иногда – Лафатер.

Лафатер читает на лице человека и хитрость лисицы, и свирепость тигра, и кротость овцы; он сравнивает и находит; но, потерявшись в своих созерцаниях, ослепленный ярким светом, разлившимся из-за приподнятой им завесы, он путается, запинается, бормочет, отмечает, не смея ясно обозначить, и умирает, убитый пьяным солдатом, не окончив своего труда. Но дорога уже указана, и Галль следует по ней. Более холодный, более рассчитывающий, менее поэтический, идущий путем аналогии, которая является фундаментом всех истинных наук, все взвешивающий, изучающий в безмолвии и ничего не дающий на откуп случаю, – он наконец достигает и говорит: я нашел!

Лафатер, робкий и нерешительный, встретил недоверие; Галль, со своим железным характером, со своим убеждением, с непобедимой силой воли, имел последователей: то был уже успех!

У него были враги: то было торжество!

Одно время его слава была безгранична и почти затмевала славу великого капитана, на которого тогда были устремлены глаза всей Европы. Говорят, что воитель на минуту позавидовал новатору.

Но вскоре весь этот шум умолк. Галль был отнесен к классу знаменитых личностей его эпохи, и его система была почти совсем оставлена и забыта.

И система эта, надо признаться, трудна и неудобна в применении, на первый взгляд. И волосы, и прическа очень мешают ее употреблению. Один только лоб остается свободным для изучения, но части лба представляют почти все хорошие качества, а не одни только эти качества желательно изучить. Хотят знать людские инстинкты, причем сначала дурные, чтоб оградить себя или победить их, а потом уже хорошие, чтоб ими воспользоваться.

И вот является новый новатор – д’Арпантеньи.

Этот последний угадывает характер по форме пальцев, как хиромантия узнает характеры и судьбу людей по расположению бугорков кисти руки и по линиям, бороздящим ладонь.

Но природа, дав ему способность проникать в ее тайны, думала сделать для него многое и не хотела, чтоб он имел возможность всецело объяснить свое прекрасное открытие.

Необходимо было искать причины в видимой природе, а человек с сильным воображением видит их вне ее.

Его книга искрится умом, она полна тонких наблюдений, рассуждений весьма основательных, – полна превосходно выбранных цитат, портретов, написанных рукой художника, но она не совсем ясна.

Эта книга была бы неудовлетворительной, если б не была снабжена комментариями, ибо д’Арпантеньи, как и все знающие люди, дает своему читателю только общие понятия для того, чтоб тот мог им лучше следовать, и говорит больше об адептах, чем об их учениках.

Метода его – прекрасная клавиатура, но она только учит тому, как пользоваться восхитительным инструментом.

Долгое время, ища как бы упростить и истолковать эту систему, верность которой доказывалась нам каждый день неопровержимыми фактами, мы наконец нашли средство сделать ее доступной всем, объясняя с помощью этой науки древних философов, составивших каббалу (предания).

Исходной точкой нам служат тройная прогрессия и закон природы.

Все соединилось превосходно; мы хотим идти дальше.

Нам необходимо было искать истину в физиологии, химии и физике. Мы даже пытались узнать, не может ли строгая медицина служить нам в наших исследованиях. Знаменитый Биша явился нам на помощь.

Монтень, Рабеле, Гердер, Бальзак и другие великие ученые сходятся с нами и, по-видимому, поддерживают нас.

После многих сомнений, мы наконец убедились в своей правоте и тогда только решились напечатать эту книгу, но с многочисленными цитатами, чтоб и читатель разделил это убеждение с нами.

К хирогномике мы присоединяем хиромантию, которая ее дополняет, – хиромантию, эту древнюю науку, обезображенную в XVI веке невежеством и шарлатанством колдунов, стоявших на перекрестках, и которую нам дано было восстановить пятнадцатилетним серьезным изучением, основанным на опытах.

Мы особенно серьезно занялись звездными знаками и их различными толкованиями.

Занимаясь этими работами, мы могли понемногу изучить все книги, написанные о хиромантии, и с помощью сравнения отыскать истину среди стольких заблуждений.

К хирогномике и хиромантии мы прибавили краткие обзоры френологии и физиогномики, и обязаны показать, выясняя их общее начало, что эти различные науки связаны между собой и не могут быть разъединены.

Мы не изобретали ни физиогномики, принадлежащей д’Арпантеньи, ни хиромантии, зародившейся в Индии и столь же древней, как мир. Между тем в этих науках мы заимствовали полезное, подкрепляя одну другой и обогащая их открытиями, которые мы сделали, соединив эти системы. Мы сделали бы гораздо больше, если бы нашли, как все стараются нас уверить, до сих пор неизвестные причины, от которых зависит, что эти науки объясняют инстинкты до известного предела в будущем.

До известного предела потому, что рок всегда подчиняется свободной воле.

Мусульмане заблуждаются, говоря: «Так написано».

Конечно, для людей, которые без сопротивления отдаются своим склонностям и позволяют жизни идти, как она хочет, это утверждение верно.

Опубликование нашего труда имело целью заставить делать могущественные усилия тех, будущность которых ужасна.

Когда считают, что далеки от подводных камней, – на корабле все спит мирным сном, но тотчас же все просыпается при приближении грозы, при первых ударах грома или когда берег охраняют подводные скалы.

Быть может, мы поспособствуем изменению печальной будущности на счастливую! Наш труд будет оплачен и мы сочтем себя удовлетворенными, если читатели будут заинтересованы книгой.

Вступление

Я представляю благосклонным читателям новое издание моего сочинения, и на этот раз с большей уверенностью в истине, потому что это новое издание просмотрено мною с самым большим вниманием. Из него выброшено все, что пятилетние наблюдения мои позволили посчитать неточным или ложным; все, чему не было бесчисленных доказательств, – все уничтожено мною; из метафизической части выброшено все, что мне казалось порождением чрезмерного энтузиазма или нервической экзальтации и сохранено только то, что до некоторой степени основывается на физике или физиологии. Наконец, я обозначил словом предание или сокращением (tr) все сомнительное или непроверенное опытом, заимствованное из этого предания, тьму которого я стремлюсь рассеять.

И таким образом я могу сказать: Все, что находится в этой книге, – истина.

Но необходимо также, чтоб другие узнали эту истину.

Мне остается раскрыть еще многое, потому что я не иду более наугад к неизвестным пределам, я достиг этих пределов, и оттуда, как властелин над общим, бросаю взгляды и на пройденную уже дорогу и на ту, ясно видимую мне, которую мне остается пройти.

В течение пяти лет беспрерывного изучения интересующих меня материалов я сделал множество открытий, особенно в области медицины, но конечно не в терапевтической медицине, с которой я вовсе не желаю иметь дела, но в другой специальности, быть может, более полезной. Точное определение несовершенства организма и будущих болезней, происхождение, исходная точка этих болезней, их время, – все это также ясно обозначается в различных формах руки и в иероглифических линиях, бороздящих поверхность ладони, как ясна для самого неопытного доктора чахотка по особенным формам первых суставов пальцев.

Мы пытались, как это сейчас будет видно, основать наше гадание на физиологических выводах о человеческой натуре в той мере, насколько человеческая наука могла довести развитие физиологии, но надо признаться, что в нашей системе раскрытия тайн до сих пор находятся такие вещи, которые невозможно объяснить посредством науки и которые явно принадлежат к тому порядку вещей, отношение которых к нашему организму еще не открыто, но которые между тем несомненны, ибо каждый день дает нам новое доказательство их существования.

Понятно, что все это подтвердится когда-нибудь естественной гармонией, но до сего времени мы только безмолвно стоим пред этими тайнами, подобно дорожным столбам, не могущим сказать, кто провел эту дорогу.

Но к чему эти откровения, которые легко доказать в нашу эпоху? Потому ли (все является в свое время), что когда все растлевается и материализируется, тогда должна, без видимой причины, появиться новая наука, как противоядие против яда, доказывая позитивной метафизикой новое движение? Потому ли, что в это время нравственного растления необходимо свободно изучить и легко отличать каждое дурное явление, из боязни быть каждую минуту нравственно обворованным? Потому ли наконец, что учение это появилось вследствие необходимости, вследствие требования быстро бегущего времени и оно должно пройти по свету подобно тому, как путник пробирается по лесу, пользующемуся дурной славой, с карабином в руке, с револьвером и кинжалом за поясом, обследуя каждое дерево, каждый кустик.

Несчастье тому, кто идет, полный поэтических грез, напевая веселую песню, мечтая о каких-то таинственных феях.

Мудрая аксиома «Познай самого себя» была в свое время уместна в философии; теперь же ее заменила иная аксиома, более подходящая для настоящего времени, и эта аксиома звучит так: «Учись познавать других!»

Так нужно! И вот, неизвестно откуда появляется оселок, открывающий свинец под листами чистейшего золота и под улыбкой добродушия – человеческую злобу. Не должны ли мы сказать, что это Провидение?

Один рассказ Александра Дюма дает понятие о том, что мы можем сделать. Вот что писал он на другой день после опыта, произведенного им самим:

«Я, – говорит он, – питаю большую привязанность к Дебарролю, и эта привязанность существует уже тридцать лет. Это превосходный друг, испытанный мною и в хорошие и в дурные дни, – друг, всегда встречавший меня с той же улыбкой и покидавший с тем же пожатием руки. Я путешествовал с ним и нашел в нем превосходного товарища в путешествии; вещь редкая, потому что ничто не показывает так шероховатостей характера, как путешествие, особенно в тех странах, где путешествовать затруднительно: такова Испания. Когда два человека друзьями вошли в нее, оставались в ней три месяца и друзьями из нее вышли – эта дружба на жизнь и на смерть.

Дебарроль, сделавшись хиромантом, посвятил в таинства своей науки женщину, с умом ясным, с красноречием чистым и элегантным, тонкий и проницательный взгляд которой быстрее самого учителя проник в тайны руки.

Это единство искусства и идей, которое существует между Дебарролем и посвященной им, дает им возможность представлять неопровержимые доказательства истинности их науки. Один из них, тот или другой – все равно, рассматривает руку, изучает ее, объясняет, рассказывает прошедшее, предсказывает будущее… Другой, отсутствующий в комнате, входит, берет руку и объясняет в свою очередь, ни на минуту не отдаляясь от того, что говорил его собрат.

Вечером того дня, когда он получил телеграмму, Дебарроль явился ко мне, сопровождаемый или, лучше сказать, предшествуемый его ученицей.

У меня он нашел обе обещанные руки.

Они принадлежали прекрасной и мужественной личности двадцати семи лет, с черными блестящими глазами, с целым лесом ее собственных волос, – вещь редкая в наши дни, – с жемчужно-белыми зубами, с кожей, несколько опаленной солнцем, но полной жизни, и как особенный знак носящей на щеке яркий след великолепного сабельного удара от уха до рта.

Она прошла в мою комнату вместе со мной и подала ученице моего друга обе руки, сильные, но прелестнейшей формы, две руки, с сильно выдавшимися бугорками – Марса, Меркурия, Аполлона, Сатурна и Юпитера, и с очень широким бугорком Венеры, с линией жизни, резко продолженной через три или четыре побочные ветви.

– В добрый час! Вот прелестная и счастливая рука! – вскричала гадальщица, в то время, когда Дебарроль, остававшийся в столовой, рассматривал руку Альберика-Сегона. И потом, не задумываясь, продолжила:

– Двойной блеск. Блеск семейства и свое собственное возвышение!

Обладательница руки сделала стыдливое движение.

– Правда, – сказал я, – продолжайте.

И гадальщица продолжала:

– Пяти лет вы подвергались смертельной опасности.

– Не могу припомнить, – ответила пациентка.

– Припоминайте, припоминайте… невозможно, чтобы я ошибалась. Видите эту побочную ветвь у начала жизненной линии… Ищите в воспоминаниях детства…

– Быть может… но нет, невозможно, чтоб вы это видели на моей руке…

– Я вижу опасность смерти, – какой, я не могу сказать.

– Да, да, я начинаю припоминать. Пяти лет я была в Брезоле; у отца моего был ручной леопард. Однажды я уснула в саду, лежа на траве; вдруг леопард бросился на меня, как бы намереваясь растерзать и разорвать в клочки мое платье. Отец, думая, что леопард думает сожрать меня, подбежал, чтобы защитить меня; в то время я проснулась и обратилась в бегство. Из-под моей одежды упала мертвая коралловая змея: это до нее добирался леопард и разом раздробил ей в своих челюстях голову.

– Вот видите, – ответила гадалка, – я знала, что не могу ошибиться.

И она продолжала:

– Пятнадцати лет вы снова были близки к смерти, но на этот раз от яда.

– Пятнадцати лет у меня была тифозная горячка.

– Тифозная горячка – это болотное отравление, – заметил я.

– Нет, – возразила гадалка, – она могла иметь тифозную горячку, но та была только результатом; когда я говорю – тифозная горячка, я подразумеваю желтую лихорадку.

– На этот раз вы тоже могли бы быть правы, – ответила изучаемая личность. – Однажды, прогуливаясь в лесу, я встретила неизвестное мне дерево, у которого плоды несколько напоминали тыкву. Они были превосходного красного цвета, и когда раскрывали их, находили три или четыре ореха с прелестной бархатистой поверхностью. Я принесла все это домой, но ни отец, ни мать не знали этих плодов. Орехи были так милы, что вечером их употребляли в игре вместо мячиков. Я взяла один из них и неоднократно подносила к губам, наслаждаясь этим сладостным прикосновением. Один молодой человек, влюбленный в меня, делал то же. В ту же ночь я почувствовала страшную жажду. Губы мои начали трескаться, а наутро у меня открылась ужасная рвота; через три дня обнаружилась желтая лихорадка. Молодой человек, подвергшийся таким же припадкам, также получил желтую лихорадку, но не был так счастлив, как я: он умер. Я возвратилась к жизни.

– Теперь, – продолжала гадалка, – самая большая опасность, которой вы избежали, опасность внезапной смерти между девятнадцатью и двадцатью годами, – опасность эта относится к удару сабли, следы которого остались на вашем лице. Эта опасность соединяется с пожаром, не правда ли?

– Да, в то время подожгли одну часть дома, пока в другой убивали.

– Но тут, – продолжала ученица Дебарроля, – появляется странный феномен: линия счастья, прерванная этой страшной катастрофой, делается от нее даже сильнее и продолжительнее. Можно сказать, что, утратив многое для сердца, вы выиграли со стороны материального благополучия.

– Все это удивительно верно.

– Наконец, два года тому назад, вы снова избежали довольно большой опасности: это должно было быть в то время, когда вы родили вашего третьего ребенка.

Утвердительный знак головой был ответом на этот последний вопрос.

– Наконец, – продолжала сивилла, – вы ничего не должны бояться до сорока пяти лет. В сорок пять лет вы подвергнетесь опасности на воде; потом, когда пройдет эта опасность, линия жизни снова становится могущественной, и магический круг, продолжающий эту линию, обещает вам долгую и счастливую жизнь. Переходя к главным знакам, я вам скажу, что, хотя вы женщина, у вас рука солдата: воинственная и властолюбивая, вы любите телесные упражнения, движение, лошадей; у вас очень тонкий такт; ни одно из ваших чувств не носит на себе характера рассудочности, напротив, вы инстинктивно поддаетесь симпатии и антипатии. Будь вы мужчина, вы сделались бы солдатом; свободная в своем выборе, – вы стали бы актрисой.

Изучение руки было кончено гадалкой. Мы перешли в столовую, где Дебарроль, взяв руку г-жи Эмера, повторил ей то же самое».

Эта женщина, которая едва было не умерла в пять лет от укуса коралловой змеи, пятнадцати – от отравления плодами манканиллы, девятнадцати – во время восстания, а двадцати пяти – во время родов, эта женщина с воинственными наклонностями, с линией счастья, изломанной и восстановленной, с театральными наклонностями, с сильными инстинктами, – эта женщина была та самая героиня Иеддо, историю которой рассказывал я в Иллюстрированном журнале.

Этот рассказ во всем соответствует истине. Стараясь быть кратким, Дюма забыл, что мы указали на фатальную смерть двух родственников этой дамы во время катастрофы, что тоже было правдой.

Предполагали, что я унаследовал мою систему от хиромантов XVI века, но это ошибка, потому что XVI век был истинным несчастьем для хиромантии, в том смысле, что без всякого сомнения когда-то истинные предания сначала исказились, а потом и вовсе утратились. Эпоха была увлечена чудесным, первоначальное учение нашли слишком простым, слишком легким, и так как занятие сделалось выгодным, то явилась целая стая шарлатанов, ставших предсказателями; без предварительного изучения, подчиняясь будто бы вдохновению или счастью, они начали писать книги о хиромантии, чтобы освятить свою доктрину. Наука была унижена вследствие подобной запутанности, и мне пришлось возобновлять ее.

Как плоды многих трудных изысканий, я сохранил некоторые из редких учений, которые, казалось мне, согласовались с общим; некоторые знаки, которые были, по-видимому, уважаемы всеми, и та часть из них, уцелевшая от всеобщего истребления, которая оказалась истинной, также совершенно принята мною. Что касается других, я их обозначил в моем сочинении или словом предание, или сокращением (tr), оставляя за собой право вводить их в мою хиромантию без комментариев, смотря по тому, насколько они заслуживают доверия. И я должен здесь сказать, что начиная с первого издания моей книги, я не встретил в бесчисленных попытках использовать их ни одного случая, который доказал бы мне их совершенную истинность.

Из уважения к преданиям, я оставил во всяком случае упоминания о них, потому что я чувствую отвращение при необходимости отбрасывать то, что когда-то было изучаемо. Но они мне кажутся подобными колеблющимся руинам языческого храма, которым можно дозволить существовать, как воспоминанию об ином времени, но на которых следует опасаться строить.

Только каббала, как я сейчас объясню, указала мне истинную дорогу к настоящей основе хиромантии, чего древние рядовые хироманты не могли понять, потому что большинство из них не имело никакой общей идеи. Я говорю о системе звездных знаков, указанной в одной из глав моей книги под заглавием «Человек и его отношения со звездами».

Это и есть истинная хиромантия – хиромантия первоначальная. Здесь главные семь линий ладони, которые имеют значение только в соотнесении со звездными знаками, составляют основу предания, действительно античного, потому что оно в одно и то же время принадлежит и астрологии, и языческой религии. С его помощью я думаю перестроить совершенно систему, основав ее на логике и двигаясь от известного к неизвестному.

И так как страстное желание привлекает помощников, – судьба почти в начале моего поприща свела меня с одной дивной женщиной, которая, присоединившись к моим изысканиям, внесла в них, сверх чудесной учености, ту тонкость и чувствительность созерцания, которыми обладают только женщины.

Так же мне был, видимо, полезен д’Арпантеньи.

Он сделал прекрасное открытие, но, указывая путь, он не подумал, что если наружные формы руки, которые сами по себе обозначены, ясны и которые принадлежат к материальной, так сказать, негативной части тела, дают такие странные вещи, то формы внутренние, в которых присутствует осязание и нервная чувствительность, особенно ладонь, принадлежа к позитивной части организма, должны доставлять самые обильные и удивительные материалы для выводов. Одним словом, он не заметил, что хирогномика не объясняет и не может объяснять ничего, кроме инстинктов, и что инстинкты каждую минуту могут быть направлены страстями на то или другое, то есть что страсти господствуют над инстинктами. И так как хиромантия и звездные знаки объясняют и инстинкты, то и можно обойтись без хирогномики, и вероятно поэтому-то древние и не занимались ею, но в то же время они еще более подробно объясняют страсти во всех их проявлениях и даже говорят, куда могут привести эти инстинкты и эти страсти.

Он, конечно, знал, что существует хиромантия. Но как все изобретатели, он презирал предание, выступающее из тьмы шести тысяч лет, или, быть может, он остановился перед громадной работой по утилизации остатков знаний минувших веков.

Без сомнения, предание доходит до нас обезображенное заблуждениями, но точно то же происходит со всеми вещами, которыми насытились, во время долгого течения веков.

Работа изыскателя – восстановить первоначальные формы, так же, как работа историка заключается в умении отличить истину от лжи.

Промывая беспрестанно песок великих золотоносных рек, старатели только после этой долгой промывки находят наконец чистое золото. Изобретатель или основатель учения заслуживает уважения, но не должно, без опасности лишиться славы, нестройные элементы науки, как бы остроумны они ни были, ставить в один ряд с давно уже опробованными результатами этой науки.

Что скажут теперь о компании галиотов, основанной для конкуренции с пароходами, или о почтовой конторе, конкурирующей с железными дорогами? Я понимаю, что можно бросить доброжелательный взгляд на прошедшее, но нельзя отставать от времени, которое бежит.

Ничто не может быть более благоприятным для моей системы, чем если ее поставят в один ряд с хирогномикой. Тогда увидят, что я сделал из этой прелестной и умной, но нестройной науки.

Тогда увидят, что этот алмаз я огранил и превратил в бриллиант.