Судьба вещь невыясненная. Но Юза Алешковского она явно приметила. Был он, по его признанию, весельчаком и бездельником, картежником и хулиганом, но при этом помогал матери по дому, читал Пушкина и Дюма. Сидел в лагере, сочинил песню «Товарищ Сталин, вы большой ученый», чем обеспечил себе место в истории, участвовал в знаменитом «Метрополе», его книги прозы «Николай Николаевич», «Кенгуру», «Рука» и другие активно ходили в самиздате. В конце 70-х уехал в Америку, где перенес операцию на открытом сердце и написал за шестнадцать лет восемь книг, большая часть из которых переведена на основные европейские языки. И вот в очередной раз оказался в Москве.
— Можно считать вас диссидентом? Ваши книги ходили в самиздате, да и песни вряд ли вызывали восторг у власти.
— Я никогда не считал себя инакомыслящим. Инакомыслящими я всегда считал господ из Политбюро, это они мыслили иначе, чем я. А правильность моих мыслей подтвердило время, причем так думали миллионы нормальных людей. Решение «свалить» было требованием судьбы, а я привык ей соответствовать. Не мог больше здесь жить, все по Мандельштаму: «Отравлен хлеб, и воздух выпит», хотя, повторяю, меня никто не преследовал. У меня была квартира, деньги, машина. Да, я не вступал в открытую борьбу с режимом, но думаю, что мои книги, в частности роман «Рука», были не менее вэрывоопасны для власти, чем рискованные благородные выступления так называемых диссидентов.