Ход конем

Капитан Рябинин Повесть

Это был обычный день на контрольно-пропускном пункте. Туристов было много, пограничники и таможенники работали с полной нагрузкой.

Медленно подруливали к красно-зеленому полосатому шлагбауму машины с иностранными номерными знаками. Серые «Фольксвагены», черные «Форд-консулы-2000», синие «Рено», желтые «Крейслеры», высокие красные «Икарусы»...

Распахивались дверцы, туристы не спеша, разминая затекшие от долгого сидения ноги, выходили из машин. Любезно показывали пограничникам паспорта.

Немецкая речь, английская, французская... Приглашение в таможенный зал. Обычные формальности.

— Есть ли в машине предметы, утаенные от досмотра таможни?

— Нон... Нон, месье!

Старший инспектор таможни Василий Иванович Елизаров попросил владельца «Рено» отойти от машины — он должен осмотреть ее.

Осмотр длился несколько минут.

— Пожалуйста! Все в порядке. Можете ехать.

— Мерси! Адью, мои ами![1]

— Всего доброго. До свидания.

Елизаров промокнул белоснежным носовым платком лоб — жарко в костюме! — поправил галстук и подошел к «Форд-консулу-2000». Контрольный осмотр продолжался...

И так было каждый день. Все повторялось в той же последовательности. Василий Иванович осматривал автомашины и личные вещи туристов, сверялся с таможенными декларациями, ставил свою подпись. Одних — отпускал быстро, других — немного задерживал. Поджарый, в серой униформе с тремя блестящими звездочками в узких петлицах, он был, как всегда, немногословен, деловит.

На таможне Елизаров без малого двадцать лет. Он знал три языка: немецкий, английский и французский, хорошо разбирался в автомобилях, что тоже было немаловажной деталью в его беспокойной работе.

Двадцать лет — срок немалый. За это время Василий Иванович успел насмотреться на таможне всякого: и хорошего, и плохого...

В обеденный перерыв Елизаров сидел в служебной комнате, листал журнал «Огонек». Здесь же были и другие сотрудники таможни.

На тумбочке шумел маленький вентилятор, по стенам и креслам бегали яркие солнечные зайчики.

— Ну и духотища! Градусов тридцать, не меньше. Сюда не вентилятор, а холодильную установку надо, — вздохнул инспектор Осадчук, смахивая широкой ладонью бисеринки пота с лица.

Елизаров отложил в сторону журнал и перевел взгляд на контрольный телевизор. На большом экране — зал отдыха для иностранных туристов таможни. У низких кресел стояли чемоданы в пестрых наклейках, лежали какие-то свертки, ящики, вещи... Вот мелькнула белокурая женщина в черных очках... Старушка с красным собранным зонтиком... Молодой парень в потертых джинсах и спортивной майке с надписью «Splengler»... Толстяк в светлых шортах... Два негра, юнец с длинными, как у монаха, волосами...

«С каждым днем туристов все больше. Разгар сезона, — подумал Елизаров. — Нелегким выдалось для нас это лето...»

Сзади к толстяку приблизился парень в потертых джинсах, тронул за плечо. Толстяк нервно вздрогнул.

«Напряжен... От жары, наверно, а может, и неприятности какие-то», — мелькнуло у Василия Ивановича.

Привычка вот так, в обеденный перерыв, созерцать неторопливо происходящее в зале отдыха для иностранных туристов укоренилась за Елизаровым давно — с тех пор, как появились на таможне контрольные телевизоры. Это была профессиональная привычка. Из таких вот наблюдений порой можно было почерпнуть немало полезного.

Вот и сейчас Елизаров с интересом смотрел на голубой экран.

Парень в потертых джинсах что-то сказал толстяку. Тот улыбнулся и вытащил из кармана шорт записную книжку. Быстро снял закрепленную там на зажиме добротную авторучку и протянул парню. Парень наморщил лоб, сделал какую-то запись на спичечном коробке. Снова что-то сказал. Потом поглядел оценивающе на авторучку, одобрительно кивнул и вернул владельцу.

Толстяк опять стал мерить шагами холл, посматривая то и дело на большие электрические часы над дверью из прозрачного пластика...

После обеденного перерыва Елизаров занял свое привычное место за столиком в зале контрольной проверки.

Группа автотуристов из западных стран была многочисленной и пестрой. Василий Иванович пропустил парня в потертых джинсах, старушку с красным зонтиком, молодую пару... К столику подошел толстяк в светлых шортах.

Елизаров быстро пробежал глазами таможенную декларацию... «Пауль-Людвиг Шнейдер... Маршрут следования: Ужгород — Ялта — Москва — Киев — Ужгород... Машина «Фольксваген»... Номер: I-98... Срок — две недели... Бюро «Интурист»... 15 июля 1981 года».

Василий Иванович внимательно осмотрел машину. Все в норме. Ничего подозрительного.

— О майн готт! Нельзя ли шнеллер? У меня жена дома... в Крумштадт... ошень тяжело заболел! — произнес на ломаном русском языке Шнейдер.

— Простите, сегодня много туристов. Служба, — вежливо ответил Елизаров.

Шнейдер улыбнулся:

— О, я-я... ферштеен! Служьба... — И, бросив нетерпеливый взгляд на часы, вздохнул.

Чемодан с вещами Шнейдер раскрыл сам, не дожидаясь напоминания Елизарова.

— Биттэ!

Две пары синтетических носков... мужская сорочка... аккуратно сложенные белые брюки... электробритва... французский одеколон... цветные открытки с видами Москвы и Киева... блокнот... разноцветные значки... сувениры — Буратино, русская матрешка...

— Недозволенного ничего не везете? — ровным голосом спросил по-русски Елизаров, испытующе поглядывая на туриста.

— Найн, найн... — отрицательно затряс тот головой, и Василий Иванович, снова услышав чеканную немецкую речь, не преминул отметить про себя, что этот Шнейдер неплохо знает, очевидно, русский язык. Но только почему иностранец так нервничает? Если он честный и контрабанды не везет, зачем ему волноваться? А может, переживает из-за жены? Тяжело заболела ведь, а ехать ему еще долго... «Нет, я, наверно, неправ. Скоро всех буду подозревать. Чертовщина какая-то!» — подосадовал мысленно Василий Иванович.

Елизаров еще и еще раз ощупывал цепким взглядом каждую вещь в чемодане. С одной стороны, он чувствовал неловкость. А вот с другой стороны... Нет, торопиться нельзя. Что-то мешало Елизарову сказать традиционное: «Пожалуйста! Все в порядке. Можете ехать». Шестое чувство, что ли.

Елизаров осмотрел электробритву, полистал блокнот.

Шнейдер вынул из целлофанового пакетика жевательную резинку и, сняв обертку, кинул в рот.

— Освежает. Зэр гут, — прогудел он, прищурившись.

Василий Иванович кивнул, взял в руки матрешку. Деревянная...

Повертел в разные стороны, подкинул на ладони. Симпатичная вещица! Вышитый сарафан, платочек... Синие глаза, алые губы... Полая, клееная. С такими он уже встречался. Есть они и здесь, в киоске зала отдыха. Иностранные туристы часто увозят домой этот сувенир. Русская матрешка... Алые губы, синие глаза. Разборная. В одной — три. Вес вот только у этой несколько больше обычного. Не намного, правда, но больше.

Елизаров еще раз подкинул на ладони матрешку. Он видел, как дрогнула у Шнейдера фиолетовая жилка на правом виске — под хохолком седых волос. Это длилось всего лишь долю секунды, в следующий миг иностранец уже подчеркнуто спокойно, с добродушным видом смотрел поверх головы Елизарова.

«Пожалуй, жена тут ни при чем. Он напряжен, очевидно, по другой причине. Он боится, что я найду тайник... Неужели... в матрешке? А если я ошибаюсь? Обидеть человека — легко. Для этого ума много не надо... Если я ошибаюсь...»

— Значит, в таможенной декларации вы указали все, что везете?

— О, я-я... Да-да! Все по закону! Аллес гут!

Елизаров пристально взглянул на туриста. Круглое, в капельках пота, одутловатое лицо Шнейдера выражало покорность.

Василий Иванович напряженно размышлял над тем, как поступить дальше... Полая... клееная... Вышитый сарафан... Интересно, как он среагирует, если...

— Извините, господин Шнейдер, но я хочу вскрыть матрешку.

Турист пожал плечами.

— Вы видите в этом необходимость?

— Вижу.

— О святой Готфрид! Но зачем, зачем это? — усмехнулся Шнейдер.

— Извините, но у меня такая работа.

И тут Шнейдер не выдержал. Куда подевались его покорность и внешнее добродушие! Он дернулся, зажестикулировал короткими волосатыми руками, бросая то и дело беспокойные взгляды по сторонам, словно призывая на помощь, стараясь найти себе союзника среди пестрой толпы иностранцев в холле.

— Я протестую! Я приехаль в Зоветский Союз как честный автотурист! Некарашо, repp начальник! Вы будете возмещать мне стоимость сувенира! Я буду жаловаться в пресса и посольство на русское «гостеприимство»... Некарашо!

«Такая бурная реакция... И все это — из-за безделушки?! Нет, я, наверно, не ошибаюсь. Существует тайник. Надо вскрыть сувенир...»

— Господин Шнейдер! Пройдите, пожалуйста, в соседний зал для досмотра.

— Это безобразие, господа! Безобразие!!

Матрешку еще раз осмотрели, сфотографировали — и тут же, в присутствии владельца, осторожно разобрали и вскрыли.

— Что-то есть... — сказал помогавший Елизарову инспектор Осадчук и вытащил пинцетом маленький, в полиэтиленовой обертке сверточек. Развернул медленно. Там была крохотная алюминиевая капсула. Вскрыл и ее.

— Кажется... микропленка... Да, так и есть, — поднял брови Осадчук.

Елизаров бросил быстрый взгляд на Шнейдера. Тот недоуменно пожал плечами, насупился.

— Ничего не знаю. Найн!.. Так мне продали.

— Поставьте, Тарас Петрович, на фотоувеличитель, — обратился к Осадчуку Елизаров.

— Есть! — обронил тот и скрылся в соседней комнате.

Появился Осадчук минут через пять.

— Ну что?

— Какие-то чертежи... Гриф «Секретно».

— Ясно. Немедленно свяжитесь с Комитетом государственной безопасности.

В большом, просторном кабинете полковника КГБ Юрия Ивановича Бурова пахло яблоками. Этот густой устоявшийся запах исходил от висевшей на вешалке авоськи, наполненной отборной краснобокой малиновкой и белым наливом.

Кроме Бурова, в кабинете находился капитан Рябинин. Был он коренаст, круглолиц, с густыми темно-русыми волосами.

— Занятная история... — тихо сказал Буров, задумчиво поглядывая в окно. Сдвинул косматые брови, перевел глаза на Рябинина. — Значит, микропленка была в матрешке?

— Так точно, товарищ полковник... На микропленке — четыре кадра. Все они — одинаковые. Это, очевидно, сделано для дубляжа: вдруг какой-нибудь кадр окажется плохим... Вот, взгляните... — Капитан вынул из нагрудного кармана кителя бумажный пакетик и, осторожно развернув его, положил перед Буровым крохотный кусочек узкой блестящей ленты. Затем достал из папки несколько больших фотографий.

— Это снимки, отпечатанные по микропленке, — пояснил Рябинин.

Полковник повертел в руках матрешку, перевел взгляд на фотографии. Несколько минут молча изучал их.

— Что сказали в лаборатории?

— Майор Тищенко говорит, что это, скорее всего, какая-то диаграмма... Вон там, видите, справа — крестики, точки, кирпичики. Именно так геологи обозначают различные горные породы... А вообще-то, Тищенко посоветовал обратиться за разъяснениями непосредственно к геологам...

— Понятно. Вам и карты в руки. Вы ведь, кажется, в молодости бывали в геологических экспедициях? — Буров еще раз повертел в руках матрешку, затем встал и прошелся по кабинету из угла в угол. — Надо немедленно связаться с геологическим трестом и получить у них консультацию по этим фотографиям. Сейчас самое главное — как можно скорее раскрыть тайну микропленки. Дорога каждая минута... Действуйте, товарищ капитан.

— Слушаюсь.

В 17.50 Рябинин снова появился в кабинете Бурова.

— Ну, чем порадуете старика? — спросил полковник.

Рябинин раскрыл блокнот.

— От вас я сразу же поехал на улицу Ленина, в геологический трест. Меня принял главный геолог Хорунжий. По его мнению, это — каротажная диаграмма, показывающая изменение геофизических свойств горных пород вдоль по скважине. Записывается она автоматически. В скважину опускается специальный прибор, он все время передвигается, а на поверхности земли стоит регистрирующее устройство, которое ведет запись на бумажную ленту... Судя по величине геофизических параметров пород вдоль ствола скважины, мы имеем дело с месторождением. Я спросил у Хорунжего, где именно расположено это месторождение. Он долго изучал диаграммы, приглядываясь к геологическому строению. Проконсультировавшись в одном из отделов геологического треста, Хорунжий заявил, что подобного геологического строения на Украине нет... Затем он посоветовал мне встретиться с профессором Лукониным... — Капитан перевернул страницу блокнота.

В дверь постучали, и дежурный внес два стакана крепко заваренного чая. Полковник поблагодарил и поставил один стакан возле капитана.

— Профессора Луконина дома я не застал, у него как раз была лекция в институте — он там заведует кафедрой полезных ископаемых... — продолжал Рябинин, когда за дежурным закрылась дверь. — Я приехал в институт. Посмотрев на фотографии, он сразу же сказал, что, исходя из геологического строения и геофизических параметров горных пород, мы имеем дело с Н-ским месторождением редких металлов. Профессор только что вернулся из поездки по Союзу и был в июне месяце в Н-ске. По моей просьбе он подробно рассказал об этом месторождении.

— Где находится этот Н-ск? — спросил Буров.

Рябинин взял незаточенный карандаш и подошел к висящей на стене карте.

— На карте, товарищ полковник, Н-ска пока еще нет — слишком мал этот поселок. А находится он примерно вот здесь... Подчиняется геологическому управлению города Т. Н-ское месторождение редких металлов имеет важное оборонное значение. Зона вокруг Н-ска в радиусе 100 километров контролируется радарными устройствами, в самой геологической экспедиции есть охранная команда.

— Ясно. Я прочту ваши записи... Пейте чай, Борис Николаевич, а то остынет.

Рябинин поблагодарил и взял стакан. Буров барабанил пальцами по столу.

— Мда... Положение серьезное.

Капитан отставил стакан с чаем в сторону.

— Я спросил у Луконина, что можно извлечь из таких вот каротажных диаграмм, какова их ценность. Он ответил, что не обязательно иметь геологическую карту месторождения в натуральном виде. Эту же карту можно построить, имея под рукой каротажные диаграммы по всем скважинам месторождения... Как? Используя нанесенные на диаграммы «стратиграфические колонки»! А когда будет карта, то, зная величины геофизических параметров горных пород, можно определить для каждой скважины содержание редких элементов в горных породах и подсчитать запасы. Одним словом, каротажной диаграмме цены нет!

Полковник внимательно выслушал Рябинина, потом, оживившись, заметил:

— Это очень важно, Борис Николаевич... Как вы думаете, какова главная задача этого «туриста»?

— Мне кажется, по космической разведке они получили данные, что в районе Н-ска находится крупное месторождение редких металлов. Теперь надо добыть геологическую карту месторождения, узнать запасы стратегического сырья и его основные параметры — ведь с точки зрения противоракетной обороны, ведения «звездных» войн сырье это имеет первостепенное значение. Но сделать это можно теперь уже только на Земле, от спутников-шпионов такие данные не получишь. Заодно они видимо, не прочь узнать и радиоволну, на которой работают наши радары в районе Н-ска...

— Верно, — подхватил полковник. — Но они, очевидно, не могут добыть карту в натуральном виде, целиком. И поэтому решили идти к цели окольным путем, используя данные геофизических исследований. Можно предположить, что получать эти данные им гораздо легче... Однако, чтобы построить геологическую карту, необходимо иметь, как вы уже сказали, каротажные диаграммы по всем скважинам. Кстати, сколько всех скважин на месторождении?

— Двадцать, Юрий Иванович.

— Двадцать?.. Ну вот, а агент имеет данные только по четырем скважинам... Несомненно, что иностранная разведка будет стремиться добыть каротажные диаграммы по остальным шестнадцати скважинам...

— Согласен, товарищ полковник... И тот, кто сфотографировал каротажные диаграммы, сделал это, как мне кажется, в самом Н-ске...

Буров потер подбородок. Пока они с капитаном мыслили в одном направлении.

— Вот нам, Борис Николаевич, и предстоит выяснить: кто сфотографировал каротажные диаграммы, кто передал микропленку Шнейдеру, когда и зачем?.. Уравнение с четырьмя неизвестными... Пролить свет на некоторые детали этого дела может только Пауль Шнейдер. Итак, займемся им... — Буров нажал кнопку.

Вошел дежурный офицер.

— Приведите задержанного.

Первое, что увидел Шнейдер, войдя в кабинет полковника Бурова, была лежащая на столе русская матрешка...

— Садитесь, — сказал по-немецки полковник. Буров в совершенстве владел немецким языком. Вполне сносно знал этот язык и Рябинин.

Шнейдер подошел к столу, сел. Капитан включил магнитофон.

Полковник раскрыл папку, полистал лежащие там бумаги. Перевел взгляд на немца.

— Итак, из ваших документов явствует, что вы, Пауль-Людвиг Шнейдер, родились 20 апреля 1923 года...

— Яволь.

— Вы первый раз в Советском Союзе?

— Первый.

— А что вы делали в 1939-45 годах?

«Автотурист» долго кашлял. Потом тихо произнес:

— Я... я воевал.

— Где?

— В... в экспедиционном корпусе Роммеля... в Африке...

— В каких же войсках вы служили у Роммеля? Номер полка или дивизии?

Шнейдер облизал кончиком языка шершавые губы. Глаза у него бегали.

— Мы ждем вашего ответа, — сухо вставил Рябинин.

— Я служил... служил в пехотной дивизии... в 217-й дивизии...

— Такой дивизии у Роммеля не было.

«Автотурист» беспокойно заерзал на стуле.

— Вы были членом нацистской партии?

Шнейдер торопливо замотал головой.

— О, найн! Я никогда не разделял взгляды нацистов... Я простой немец, майн готт!

— У вас на правой руке обнаружена выведенная татуировка. Не без труда, но мы все же установили, что там была наколота группа вашей крови. Такие татуировки были только у эсэсовцев — в знак принадлежности к «чистокровной нордической расе»...

Полковник в упор смотрел на «автотуриста». Тот сидел, низко опустив голову, тяжело дышал.

— Я не был... ни эсэсовцем... ни членом нацистской партии, не был я... — тихо произнес Шнейдер и почувствовал, как неубедительно звучат эти слова. И зачем он только согласился ехать в Россию, откуда еле ноги унес, зачем? Проклятые деньги! Из-за них он попал в эту ужасную историю... Ну нет, к черту!

Буров подождал, пока капитан сменит в магнитофоне ленту, и снова устремил острый взгляд на «автотуриста».

— Ладно, Шнейдер... Мы еще вернемся к вашей деятельности во время войны...

Буров выдвинул ящик письменного стола и положил рядом с матрешкой микропленку и четыре огромные фотографии... Шнейдера бросило в жар.

— В вашем чемодане, Шнейдер, найдена вот эта матрешка... — произнес неторопливо Буров. — Когда ее вскрыли, то обнаружили в середине микропленку с четырьмя кадрами. На них запечатлены сведения о геологическом строении Н-ского месторождения редких металлов. Поскольку в Н-ске вы не были, — точнее, не могли там быть по времени, — то матрешку с микропленкой вам кто-то передал. Кто?

Шнейдер молчал. Лицо у него пошло лиловато-розовыми пятнами румянца.

Полковник подошел к немцу и протянул отпечатанные с микропленки фотографии. Шнейдер трясущимися руками взял одну из них. Так вот, значит, с какой целью послали его в Советский Союз!.. Как неожиданно все обернулось! Еще вчера он был твердо уверен в том, что на русской таможне не придадут матрешке особого значения — мало ли сувениров увозят из России иностранные туристы? А получилось все не так... Что же теперь делать, что?!

— Кто передал вам матрешку? — Буров пристально смотрел на немца.

— Я... я купил ее... в Южноморске, — с паузами выдавил тот.

— В каком магазине? — насмешливо полюбопытствовал Рябинин.

— Я... я забыл...

— Только чистосердечное признание может хоть в какой-то мере облегчить вашу участь, — устало сказал Буров, — хоть в какой-то мере, ибо положение у вас весьма незавидное. Советую хорошенько подумать над этим.

Буров вызвал конвойного.

Когда Шнейдера увели, полковник снял очки и потер кулаком усталые, в красных жилках глаза.

— Как вы думаете, Борис Николаевич, Шнейдер знал, что именно находится внутри капсулы?

— Полагаю, что... нет, Юрий Иванович.

— Из чего вы это заключили?

— Из чего?.. Во-первых, Шнейдер выглядел крайне растерянным, когда вы ему показали фотографии... Во-вторых, те, кто передал ему матрешку с микропленкой, вовсе не заинтересованы в том, чтобы ее тайну знало большое количество людей. Скорее всего — наоборот... Шнейдер же — просто курьер, не больше. Его задача, очевидно, — получить матрешку и привезти ее в Крумштадт... Плохо, конечно, что этот нацист ничего конкретного о матрешке нам не сказал...

— Ничего, скажет. Такие, как он, спасая свою шкуру, выбалтывают все. Сам еще захочет увидеть нас, — убежденно сказал полковник.

Юрий Иванович оказался прав: в полдень Шнейдер застучал кулаками по окованной железом двери камеры и, когда появился дежурный, заявил ему, что он хочет «сообщить русскому полковнику что-то важное».

И вот Шнейдер снова в кабинете Бурова. Вид у немца жалкий и подавленный: лицо осунулось, под глазами — синие канты, дергается веко на правом глазу. Полковник, словно не замечая немца, сосредоточенно рассматривает спичечную коробку. Шнейдер ерзает на стуле, хрустит пальцами.

Рябинин ставит на магнитофон новую катушку с лентой и нажимает клавишу.

— Так что вы хотели сообщить нам? — Полковник продолжает изучать этикетку на спичечной коробке.

— Что... что со мной будет? — хрипло спрашивает Шнейдер.

Полковник вскидывает на него глаза:

— Это все, что вы хотели сообщить нам?

Шнейдер трясет головой.

— О, нет, герр полковник, нет... Я... я расскажу... битте...

— Мы уже знаем от вас, что матрешку вы купили в одном из магазинов Южноморска, — усмехается Рябинин и тут же мысленно отмечает, что немец, по всему, «созрел».

— Найн... Я расскажу вам всю правду... все, что я знаю! Я много знаю, герр полковник, я еще вам пригожусь, вот увидите, герр полковник! — торопливо и сбивчиво заговорил Шнейдер, но Буров оборвал его:

— Говорите только по существу дела. Кто, где и когда передал вам русскую матрешку?

— Я не знаю этого человека, герр полковник! Клянусь вам, я его не знаю!

— Так ли это? — Буров испытующе смотрел на немца. Тот выдержал этот взгляд.

— Я говорю правду, герр полковник. Верьте мне!

— Где и когда вам передали матрешку?

— Десятого июля в Южноморске, в городском парке... Я расскажу все по порядку... Мне было дано задание: во время туристской поездки по Советскому Союзу остановиться на три дня в Южноморске и явиться в определенное место, где меня найдет по паролю наш человек и передаст мне сувенир — русскую матрешку. Я ни о чем не должен спрашивать у этого человека, а, получив матрешку, сразу же отправиться на почтамт и дать своей жене Берте телеграмму такого содержания: «Поездка проходит успешно. Очень много исторических памятников. Целую. Твой Пауль». После того, как я дам такую телеграмму, я должен вернуться в гостиницу, спрятать матрешку в чемодан — ни в коем случае не в потайное место, а так, чтобы она лежала на виду, и на следующий день уехать из Южноморска.

— Значит, у вас было одно-единственное задание: получить в Южноморске у какого-то человека матрешку, так я вас понял?

— Яволь...

— Расскажите более подробно об этом.

— В Южноморске я должен был являться на встречу в течение трех дней: девятого, десятого и одиннадцатого июля, — пока не придет наш человек... Десятого июля ровно в 21.30 я пришел к памятнику Пушкину в южноморском городском парке. Одет я был согласно паролю: белый костюм, из нагрудного кармана пиджака выглядывают черные очки, в правой руке букет цветов. Я должен был простоять у памятника ровно пять минут, изображая пришедшего на любовное свидание мужчину. В 21.35, как и надлежало, я медленно двинулся в глубь парка, выбирая места потемнее. Я шел минут десять, может — больше, и вскоре попал на аллею, которая совсем не освещалась. Я хотел было уже повернуть назад, но в тот же момент у меня за спиной сказали тихо: «Есть прекрасный сувенир, не желаете приобрести?» Я вздрогнул — это был словесный пароль. «Благодарю вас, я очень люблю сувениры», — быстро ответил я, как надлежало, и обернулся. Однако разглядеть что-либо из-за темноты было трудно. Могу только сказать, что это был мужчина, на голове у него, по-моему, была соломенная шляпа.

«Идите вперед и не оглядывайтесь», — вполголоса сказал он мне. Я медленно двинулся дальше и вскоре почувствовал, как он что-то положил мне в карман. «Сувенир в левом кармане вашего пиджака», — сказал он мне над самым ухом. Я опустил руку в карман — там была матрешка. «Слава богу, половина задания выполнена! Теперь надо привезти матрешку в Крумштадт», — подумал я с облегчением и снова остановился.

«Идите же, черт возьми!» — резко проговорил где-то рядом со мной незнакомец и негромко выругался. Прижимая руку к левому карману пиджака, я убыстрил шаги и через несколько минут выбрался на освещенное место. Затем выпил в автомате газированной воды и, убедившись, что за мной нет «хвоста», пошел пальмовой аллеей к выходу. По пути в «Интурист» я зашел на Главпочтамт и дал жене телеграмму — текст ее я вам уже называл... — Шнейдер умолк и перевел дух. Вот так все и было, он ничего не утаил. Сейчас для него самое главное — это свобода. Будь они трижды прокляты, эти деньги!

— Что вы еще можете сказать о человеке, передавшем вам русскую матрешку? Какие-нибудь характерные детали в его поведении, разговоре, понимаете?

— Н-ничего больше не могу сказать... Темно было... Н-ничего...

— А может, что-нибудь вспомните еще? Напрягите память.

Шнейдер снова задумался

— Найн... Это — всё... — У него вдруг затряслись плечи. — Я... я все вам сказал... всю правду сказал...

Буров поморщился и приказал конвойному увести задержанного. Шнейдера увели.

Полковник подошел к холодильнику в углу, открыл дверцу и достал бутылку «Ессентуков». Откупорил ножом, налил полный стакан. Вода шипела, стреляла пузырьками, а он не пил, смотрел рассеянно.

— Ну. Борис Николаевич, что вы скажете об этом «автотуристе»?

— Думаю, что он не врет, Юрий Иванович...

— А как вы вообще понимаете всю эту историю... с русской матрешкой?

— Всю эту историю я понимаю так... — Капитан подумал немного и продолжал: — В Н-ске прочно осел очень осторожный и хитрый агент, назовем его «Икс». О том, насколько он осторожен и хитер, свидетельствует хотя бы тот факт, что Шнейдер не знает, кто ему передал в Южноморске матрешку — все происходило ночью, на темной аллее парка. «Икс» действует по принципу: чем меньше агенты знают друг друга в лицо, тем больше у них шансов выйти сухими из воды...

— Согласен... Что еще можете добавить?

— Нам известно, что шеф поставил перед Шнейдером задачу: отправиться на машине в туристскую поездку по Советскому Союзу и встретиться там с человеком, который передаст ему в Южноморске матрешку. Пока у Шнейдера (точнее у нас) есть фотоснимки каротажных диаграмм по четырем скважинам. Бурение скважин на Н-ском месторождении, но словам профессора Луконина, заканчивают 1 августа. Следовательно, «Икс» будет стремиться получить снимки диаграмм по остальным шестнадцати скважинам до 1 августа.

— А может, он имеет уже эти фотоснимки?

— Не думаю, Юрий Иванович... Профессор Луконин сказал, что в конце июня геофизики намечали провести исследования по восьми скважинам, однако не провели и перенесли свои работы на конец июля. Кроме того, профессор Луконин сообщил мне, что геофизические исследования на скважинах Н-ского месторождения проводят, как правило, в конце каждого месяца, где-то 22-28 числа.

— Мда... В этом самом Н-ске идет крупная игра. Главное действующее лицо там — несомненно «Икс»... Ну, а Шнейдер... Шнейдер — просто пешка... — задумчиво проговорил Буров. Подойдя к столу, он достал чистую папку и стал собирать в нее все бумаги, касающиеся «дела Шнейдера». Покончив с этим, Буров захлопнул папку и крупными ровными буквами написал на ней: «Автотурист». Затем, обернувшись к Рябинину, сказал: — Я иду на доклад к генералу Серебрякову... Свяжитесь со спецчастью геологического управления в Т. и скажите им, пусть позаботятся о том, чтобы усилили охрану Н-ского объекта.

От генерала Серебрякова полковник вернулся часа через два. Прикрыв ногой дверь, — руки у него были заняты, — он прошел к столу и поставил на газету молоко в пакете и целлофановый мешочек со сладкими булочками.

— Вижу ваш нетерпеливый взгляд, поэтому не буду томить вас, — усмехнулся Буров. — После того как я доложил генералу обо всем, что касается Шнейдера, мы долго анализировали с ним обстановку, сложившуюся в Н-ске. В конечном итоге было принято решение — послать туда нашего человека. Он должен не только помешать «Иксу» сфотографировать каротажные диаграммы по остальным шестнадцати скважинам, но и обезвредить агента и его помощников, если таковые у него имеются... — Полковник сдул с рукава кителя пылинку, поднял на Рябинина глаза. — Я предложил вашу кандидатуру... Генерал принял ее...

Рябинин смотрел в одну точку. Внешне он казался совершенно спокойным, но от внимательного взгляда Бурова не ускользнуло, как напряглась шея у капитана и по широкому загорелому лицу пробежала смущенная улыбка. Капитану было приятно услышать такое из уст своего начальника.

— Спасибо, товарищ полковник.

— Н-ск — поселок небольшой, каждый новый человек там на виду. Поэтому поедете туда один — в качестве инспектора по технике безопасности, командированного Министерством геологии. Эта должность позволит вам бывать на всех, без исключения, объектах. Генерал Серебряков уже звонил в Министерство геологии и обо всем договорился. Все необходимые документы вы получите... Ну, а правила по технике безопасности для геологоразведчиков вам придется основательно проштудировать. Вот, пожалуй, и все, что я хотел вам, Борис Николаевич, сказать. Остальное вы сами знаете... Вопросы есть?

Рябинин подумал немного и ответил:

— Нету, товарищ полковник.

— В таком случае — за дело. Жду вас через неделю в этом кабинете в 16.30.

Рябинин четко повернулся и вышел из кабинета.

Буров вздохнул и долго смотрел на дверь.

«После ввода наших войск в Афганистан, — думал невесело полковник, — Соединенные Штаты и ряд других стран Запада отказались участвовать в Олимпийских играх 1980 года в Москве... Да, конфронтация резко усилилась. Но об этом, к сожалению, не говорят во всеуслышанье ни политики, ни военные. И с Афганистаном все это тем паче никак не связывают. А зря, зря...»

Неделя пролетела для капитана Рябинина, как сессия в институте. Кроме «Правил по технике безопасности», он достал несколько популярных брошюр по геологии и геофизике и, внимательно прочитав их, сделал множество выписок. Затем несколько раз съездил к профессору Луконину и попросил его более подробно рассказать о геологическом строении Н-ского месторождения, побывал на буровой, где получил основательный урок на практике...

Самолет прилетел в Т. рано утром.

Рябинин получил багаж и направился в кафе. Прежде чем войти в зал, он подошел к зеркалу в туалете, осмотрел себя с ног до головы... Темно-серый костюм... синяя сорочка... галстук. Через руку перекинут плащ.

«Подходяще...» — улыбнулся одними глазами капитан и, причесав волосы, направился в зал.

Выпив чашку крепкого кофе с бутербродом, Рябинин расплатился с официанткой и отправился в местное управление госбезопасности.

Его принял подполковник Никонов.

— Рад с вами познакомиться. Генерал Серебряков звонил нам по ВЧ, говорил о вас... — Никонов обхватил своей мосластой ладонью руку Рябинина и крепко стиснул. — Мне довелось служить под начальством Григория Семеныча. Хороший начальник у вас!

Несколько секунд он молча рассматривал Рябинина, затем тряхнул черной как смоль шевелюрой и достал из кожаной папки какую-то бумагу.

— Значит, так, товарищ капитан... В Н-ск я вчера лично звонил. О том, кто вы на самом деле и зачем пожаловали к геологам, будут знать только два человека: начальник экспедиции Боголюбов и секретарь партбюро Никулин. Это надежные, проверенные люди, старые коммунисты. Обоих я хорошо знаю... Как только приедете в H-ск, разыщите того или другого: они вам помогут устроиться... Сегодня в 9.30 в Н-ск как раз идет «газик» из геологического управления — буровики везут свой скарб в экспедицию. С ними можете и уехать. Номер машины — 32-12... — Подполковник задумался. — С транспортом в Н-ск туговато — всё никак не могут автобус пустить... Я бы мог, конечно, позвонить в геологическое управление и договориться с буровиками, но лучше будет, если вы сами это сделаете, придя в управление. Это будет выглядеть более естественно — ведь вы инспектор по технике безопасности, только что прилетели сюда...

— Согласен.

— Кроме того, — продолжал Никонов, — вы можете, при случае, воспользоваться в Н-ске услугами начальника охранной команды экспедиции, лейтенанта Захарова. Понимаю, конечно, что к охранной команде вы имеете большие и вполне обоснованные претензии... В общем, если нужна будет помощь, сообщите!

— Спасибо, товарищ подполковник.

Договорившись с Никоновым о связи, капитан попрощался с ним и пошел в геологическое управление.

В управлении Рябинин, как и подобает инспектору по технике безопасности, заглянул сначала к главному инженеру, изложил ему цель своего приезда и отметил в приемной, у секретарши, свою командировку. После этого пошел искать машину...

Часа через три Рябинин был уже в Н-ске.

«Газик» подъехал к конторе — бревенчатому двухэтажному дому с радиоантенной на крыше — и остановился.

— Мы на склад... а вам, наверно, сюда? — Шофер вопросительно смотрел на Рябинина.

— Да-да... Спасибо! — Капитан крепко пожал шоферу руку и, взяв чемодан, спрыгнул наземь. Заглянув в кузов, попрощался с буровиками. После этого поправил съехавший набок галстук, одернул пиджак и шагнул к двухэтажному дому. Перед входом в контору кучками стояли рабочие в брезентовых робах, дымили папиросами, негромко переговаривались. Капитан вошел в крохотный коридорчик и остановился у турникета. Из небольшого окошка выглянул мужчина в гимнастерке.

— Вы к кому, товарищ?

— Я командирован к вам Министерством геологии. — Рябинин протянул документы.

Мужчина внимательно просмотрел их, сделал запись в толстой синей тетради и взял телефонную трубку. Пока он разговаривал, капитан достал начатую пачку «Примы», закурил.

— Прошу! — сказал мужчина, возвращая документы. — Вас примут в девятнадцатой комнате. Второй этаж, направо.

Поднявшись по скрипучим ступенькам на второй этаж, Рябинин прошел по длинному коридору, наполненному гулким перестуком пишущих машинок, и остановился в конце. На черной, обитой дерматином двери белела табличка: «Начальник экспедиции Боголюбов И. В.». Капитан пригладил рукой жесткие, непослушные волосы и толкнул дверь.

Секретарша — полная, немолодая уже женщина — вытащила из каретки пишущей машинки листок бумаги и, глянув на капитана, спросила:

— Вы... товарищ Рябинин?

— Да.

— Проходите, пожалуйста. Иван Васильевич ждет вас.

Капитан переступил порог и, плотно прикрыв дверь, поздоровался.

— Здравствуйте, здравствуйте... — приветливо проговорил сидевший за столом бородатый мужчина с орденом Трудового Красного Знамени на лацкане пиджака. Он встал и протянул капитану волосатую руку: — Боголюбов Иван Васильевич.

Начальник экспедиции отодвинул в сторону лежащие на столе минералы. С чем же все-таки пожаловал сюда этот странный гость, что произошло?..

— Петр Алексеевич Никонов уже звонил мне и Никулину о вас... Как вы добрались к нам? Все в порядке? — Из-под мшистых бровей-щеток на капитана смотрели внимательные глаза.

— Спасибо. Добрался хорошо. Ехал с буровиками, старшим мастером у них Назаров... — отвечал Рябинин, ставя возле двери свой чемодан.

Боголюбов машинально погладил пальцами густую, словно посыпанную сизой золой бороду. Ему не давала покоя мысль о цели приезда Рябинина.

— Бригада у Назарова отличная...

Скрипнув, отворилась дверь. В комнату вошел невысокий человек с блестящими, как бильярдный шар, залысинами на большой голове.

— Познакомьтесь, товарищ Рябинин... Это наш секретарь партбюро Вадим Ильич Никулин, — представил вошедшего начальник экспедиции.

Секретарь партбюро, так же, как и начальник экспедиции, поинтересовался у капитана его самочувствием после дороги, спросил, не заели ли его дорогой комары.

Капитан охотно объяснил.

— Кстати, товарищ Рябинин... как ваше имя-отчество? Неудобно все время называть вас по фамилии, — улыбнулся секретарь партбюро.

— Борис Николаевич.

— Сколько вы у нас дней пробудете?

— Министерство геологии выписало мне командировку по седьмое августа включительно... — ответил, усмехнувшись, капитан. — Ну, а в дальнейшем командировку, возможно, придется и продлить, кто знает... Все зависит от того, как скоро удастся выполнить основное задание.

Боголюбов и Никулин согласно закивали. Начальник экспедиции взял со стола красновато-серую болванку керна, царапнул в одном месте ногтем. Положил болванку обратно, нервно подошел к двери и, распахнув ее, заглянул в соседнюю комнату. Закрыв дверь, глянул на капитана.

— Мы с Вадимом Ильичом понимаем всю важность вашего задания... — негромко начал Боголюбов. — Однако и меня, и его — я думаю, вы поймете нас! — все время неотступно мучит вопрос: что произошло?.. Извините, пожалуйста, Борис Николаевич, за подобного рода любопытство, но согласитесь, что хуже всего — неизвестность... В геологии я работаю вот уже двадцать восьмой год, насмотрелся за это время всякого... Что-либо серьезное, Борис Николаевич? — Начальник экспедиции напряженно смотрел на капитана.

— Да, Иван Васильевич. И очень серьезное, — печально произнес Рябинин. Достав бумажник, он вытащил оттуда фотографию и положил ее на стол. — Вот, полюбуйтесь...

Начальник экспедиции и секретарь партбюро склонились над столом. Боголюбов впился глазами в фотографию, бросил на Рябинина недоуменный взгляд.

— Каротажная диаграмма по скважине 607? Откуда она у вас?!

Опустив голову, Рябинин доложил:

— Несколько дней тому назад при выезде с Украины был задержан один иностранный «автотурист». При обыске у него была изъята микропленка, где были запечатлены каротажные диаграммы по четырем скважинам Н-ского месторождения... — Рябинин умолк, хмуро поглядывая на начальника экспедиции.

— Эт-того... эт-того не может... не может быть... — растерянно пробормотал Боголюбов. — Вы... вы полагаете, что у нас в экспедиции... действует агент иностранной разведки?!

— Да.

— Непостижимо!.. — вырвалось у начальника экспедиции. Он все еще не мог поверить в то, что сообщил Рябинин. — У нас в экспедиции — агент иностранной разведки?! — Боголюбов повернулся к секретарю партбюро.

Тот взволнованно выстукивал по столу пальцами, кидая то и дело на фотографию недоуменные взгляды.

— Теперь вы понимаете, насколько серьезное у вас здесь положение, — заговорил снова Рябинин. — Что можно извлечь из таких вот каротажных диаграмм, вы, Иван Васильевич, ведь хорошо знаете. И сейчас, естественно, шпион будет стремиться сфотографировать диаграммы по остальным скважинам месторождения. Допустить этого нельзя... Вот поэтому-то я сюда и приехал, товарищи...

Боголюбов мрачно усмехнулся и, схватив телефонную трубку, быстро стал набирать номер. Надо действовать!

— Я позвоню в охранную команду экспедиции! Куда они там смотрят, да у них завтра из-под носа все геологические карты утащат! А с геофизиками... — Он не договорил: капитан положил руку на рычаги телефона.

— Вы никуда не будете звонить, товарищ Боголюбов, — тихо, но твердо сказал Рябинин. — Вас и Вадима Ильича я попрошу лишь об одном: ведите себя так, как раньше. Особенно с геофизиками. Как будто ничего не произошло. Этим вы крепко поможете делу... Вы меня поняли, Иван Васильевич? Вадим Ильич?!

— Поняли...

— Где вы будете жить, Борис Николаевич? — поинтересовался секретарь партбюро.

Капитан неопределенно пожал плечами:

— Где поселите, Вадим Ильич, там и буду.

— У нас сейчас идет ремонт Дома приезжих, поэтому придется вам остановиться на частной квартире... Есть три точки: завгар Голубев, старший бурмастер Мизайчук и сторож стройцеха Кузьмич... — загибая пальцы на руке, пояснил Никулин. — Первые двое живут в двухэтажном доме, возле клуба — это у нас центр поселка считается. Оба — семейные, но квартиры у них просторные, у вас будет отдельная комната... Что же касается сторожа стройцеха Николая Кузьмича Брянцева, то живет он один, год назад старуху похоронил. Изба большая, стоит в самом конце улицы Таежной... Так что выбирайте.

— Хорошо, я подумаю, — согласился Рябинин и, повернувшись к Боголюбову, спросил:

— Сколько у вас геофизиков, Иван Васильевич?

— Один отряд. Четыре человека.

— А где они живут?

— Таня Березникова живет, кажется, в общежитии... — Боголюбов глянул вопросительно на секретаря партбюро. Тот подтвердил:

— Да-да, в общежитии... А ребята — вместе со своими катушками и электробатареями — в домике на Таежной улице... Кстати, рядом с Кузьмичом...

Капитан задумался на некоторое время, потом сказал:

— Пожалуй... квартира сторожа мне подойдет больше других... Но все это, разумеется, должно выглядеть естественно. Вы раньше поселяли кого-либо к Брянцеву?

— Конечно! И неоднократно... Он сам просит, чтобы к нему направляли. Брянцев ведь один, а изба — просторная, как барак. Скучно ему без людей — сам мне жаловался... В мае, например, приезжал из Т. главный инженер управления — целую неделю жил у Брянцева. Понравилось.

— Ясно... В таком случае, остановимся на Кузьмиче, — сказал капитан.

После обеда Никулин принес из отдела кадров личные дела геофизиков, и капитан, устроившись в кабинете Боголюбова на маленьком столике в углу, начал просматривать их.

Первым лежал белый скоросшиватель с личным делом начальника геофизического отряда Кости Шарыкина... С маленькой фотографии на капитана смотрел широкоскулый парень с курчавой, как у Ганнибала, бородкой... Русский... Беспартийный... Судимостей не имеет... Закончил Московский горный институт. Родственников за границей — нет. Правительственных наград — тоже нет...

Капитан еще раз пробежал глазами анкетные данные Шарыкина, поглядел на фотокарточку и отложил белый скоросшиватель в сторону. Сделал в блокноте кое-какие записи, попил воды из графина и взял следующее «Дело»...

— Что вы можете еще сказать о геофизиках? Кроме того, что написано в анкете, — обратился к Никулину и Боголюбову Рябинин, захлопнув последний скоросшиватель с «Делом» Татьяны Березниковой.

— Плохого я за ними никогда не замечал... Ребята как ребята... — Никулин задумчиво смотрел в окно. — Костя Шарыкин, например, руководит в школе кружком «Юный геолог»... Геннадий Завьялов — шофер каротажной машины — парень с причудами, я бы даже сказал эксцентричный парень, но все это, как мне кажется, напускное. Человек он хороший. За ликвидацию пожара на буровой награжден ценным подарком.

— А в чем именно заключается его эксцентричность?

Никулин улыбнулся, провел ладонью по болванке керна на столе. Он понимал: Рябинин должен знать все, поэтому с готовностью пояснил:

— Геннадий, например, может по два-три дня подряд ничего не кушать, только пить воду. Хочу, говорит, узнать, как человек чувствует себя, когда долго ничего не ест, — Джордано Бруно ведь и Кампанелла много голодали. А то еще зимой, под старый Новый год, изображал черта — надел полушубок мехом наверх, привязал хвост, а на голову — картонную коробку с красным фонарем приладил. Ходил по поселку в паре с Филимоновым. Ну и напугали одну старуху, не приведи бог! Приходила ко мне жаловаться... А вообще парень он, как я уже сказал, хороший...

— Ну, а остальные? Тополевский, Березникова?

— Таня Березникова у нас давно... Закончила университет. Спортсменка — капитан нашей волейбольной команды, первый разряд у нее по волейболу. Весной, во время выборов в местные Советы, работала агитатором... Что же касается Семена Тополевского, то тут уж лучше Иван Васильевич пускай расскажет — он два раза ходил с ним на охоту... — Никулин повернулся к начальнику экспедиции.

Тот повел плечами. Ему все время казалось, что Рябинин ищет совсем не там, где надо. А может, капитан вообще ошибается, считая, что враг — именно в экспедиции? Доводы его, конечно, логичны. И все же... Впрочем, Рябинину виднее.

Боголюбов встал и неторопливо пояснил:

— А что о нем рассказывать? Парень как парень... Замкнутый вот только. За час ежели одно слово скажет — и то хорошо. Но в охоте толк понимает, и проводник он отличный — этого не отнимешь. Лес хорошо знает, в следах звериных отлично разбирается, по пению птицу может определить... Раньше я обычно всегда ходил на охоту с Николаем Кузьмичом Брянцевым — старик знает такие местечки, где дичи — как буровой дроби в бочонке. В прошлом году Кузьмич слег — радикулит схватил. Вот тогда-то он и посоветовал мне отправиться на охоту с Тополевским. Семен, говорит, тайгу знает не хуже меня, старика... Вот и пошел с Тополевским. И не пожалел — дичи принес, как говорится, вагон. Потом еще несколько раз ходил с Семеном на охоту... Не знаю, правда, по сути ли дела я говорю. Может, это и неинтересно для вас...

— Почему же? Для меня все, что касается геофизиков, — интересно... Спасибо вам за информацию. Больше вы ничего не добавите?

— Да нет, вроде всё...

Капитан подошел к фикусу, отрешенно смотрел на глянцевитые листья. Ну что ж, сведения о геофизиках — это хорошо. Но пока — всё по-прежнему в тумане.

— Иван Васильевич, вы профессора Луконина знаете?

— Да-а... Он был недавно у нас. А что?

— Профессор говорил мне, что геофизические исследования в скважинах на Н-ском месторождении проводятся в конце каждого месяца — с 22-го по 28-е число...

— Да, это действительно так.

— Ну, а чем геофизики занимаются в остальное время? До 22-го числа каждого месяца и после 28-го? — наморщил лоб Рябинин.

— В остальное время геофизики обрабатывают полевые материалы, подгоняют документацию... Сейчас, например, делают профилактику геофизической аппаратуры — я вчера был на буровой, видел их там.

— Они что... все сейчас на участке?

— Зачем все? Березникова в конторе, она в поле почти не выезжает — интерпретирует каротажные диаграммы, чертит графики, схемы. Ну а ребята... ребята весь день на участке.

Рябинин подсел к столу, сделал в своем блокноте пометки.

— Скажите, Иван Васильевич, — обратился он через некоторое время снова к Боголюбову, — к вам в экспедицию приезжали когда-нибудь из Министерства геологии... инспекторы по технике безопасности?

— Приезжали... Давно это, правда, было... Кажется, в мае позапрошлого года... Ты не помнишь, Вадим Ильич?

— Точно, в мае, — подтвердил Никулин. — Два инспектора тогда приехали... Ходили в основном только по буровым.

— Их сопровождал кто-либо или они сами ходили? — поинтересовался капитан.

— Представителей министерства или геологоуправления сопровождает обычно в первый день начальник экспедиции и главный инженер, — объяснил Никулин. — А поскольку главного инженера Н-ской экспедиции сейчас нет — лечит свой ревматизм на Кавказе, то вас, Борис Николаевич, будет сопровождать Иван Васильевич... Подполковник Никонов обстоятельно объяснил нам с Иваном Васильевичем задачу. Вы — инспектор по технике безопасности со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Он умолк. Плотно свел губы. Брови поползли к переносице. Как бы размышляя сам с собою, произнес горько: — Только подумать: снимки наших каротажных диаграмм чуть было не попали за границу! Кто же это сделал, кто?!

— Вот это и предстоит выяснить, — отозвался сухо капитан. — Значит, завтра отправляемся на буровые и к геофизикам?

— Да.

Рябинин захлопнул блокнот, поднялся. Ну что ж, узнать удалось не так уж и много... Теперь надо «обработать» эти сведения, поразмышлять... Спрятав блокнот во внутренний карман пиджака, капитан взял чемодан.

— Пойду в свою обитель... к Николаю Кузьмичу Брянцеву. Как быстрее всего к нему добраться?

— Я провожу вас, Борис Николаевич, — предупредительно встал Никулин. — Пойдемте.

В самом конце широкой, поросшей травой улицы с двумя выбитыми колесами машин колеями стояли высокие деревянные ворота и забор из теса. Ворота были выкрашены в зеленый цвет, на толстых остроконечных вереях — резные красные кочеты из дуба.

— Вот тут наш Кузьмич и живет... Прошу! — сказал Никулин, надавливая ладонью на ручку двери в воротах.

Где-то внутри двора, по ту сторону ворот, зазвенел колокольчик.

— Сигнализация, — улыбнулся секретарь партбюро, пропуская вперед капитана.

Рябинин огляделся. Двор был большой, просторный... Дом с верандочкой, украшенной ажурной резьбой. На окнах — красные наличники и синие ставни, на которых выпилены лобзиком различные звери — белки, зайцы, росомахи... От крыльца в глубь двора ведет узенькая тропка — там стоит сарай и высокий стог сена. По обе стороны тропинки — густые заросли малины.

Капитан прошелся изучающим взглядом по двору, улыбнулся.

— Хорошо? — спросил Никулин.

— Настоящий терем-теремок! — отозвался Рябинин. Ему здесь пришлось по душе. Вспомнились почему-то старинные русские сказки, царь Берендей с его удивительными владениями, веселые народные умельцы...

В дверях сарая появился невысокий худой старик в очках и клеенчатом фартуке. В левой руке он держал стамеску, а правой — поглаживал длинную сизую бороду, в которой застряли мелкие древесные стружки.

— Добрый день, Кузьмич... — шагнул к старику Никулин. — Вот привел вам постояльца, чтоб не так скучно было одному... Товарищ Рябинин командирован к нам Министерством геологии. Он будет проверять, как выполняются в экспедиции правила по технике безопасности...

Брянцев одобрительно закивал головой. Постояв некоторое время, усмехнулся в рыжие от табака серпастые усы и, положив на ящик стамеску, приветливо сказал:

— Ну что стоять... айдате в избу... Товарищ, поди, с дороги, притомился...

Миновав небольшой темный коридорчик, попали в кухню. Тут стояла большая русская печка. На шестке сидел черный кот, умывался. К потолку были подвешены метелки белоголовника, чистеца, синюхи и других знахарских трав. На стене у стола висела двухстволка, кожаный патронташ и деревянный свисток-дудка.

Брянцев подошел к одной из двух дверей напротив печки и распахнул створки:

— Вот в этой светелке будете жить... Оно, правда, по части удобств не шибко: телевизора у меня нету, так что смотрите сами... Коль глянется — оставайтесь, живите на здоровье... А коль нет, тогда не знаю...

— Что вы, Николай Кузьмич! — улыбнулся Рябинин. — У вас мне очень нравится. Уютно и хорошо!

Утром начальник экспедиции Боголюбов вручил капитану спецовку и геологические сапоги. Подождал, пока Рябинин переоденется, а затем повез его на новеньком ГАЗ-69 осматривать буровые.

Когда миновали последние домики поселка и углубились в тайгу, Боголюбов спросил:

— С чего начнем. Борис Николаевич?

Капитан высунул голову из кабины, поглядел. А и вправду: с чего?

— Давайте во-он с той буровой... крайней справа...

— Тысяча четыреста тридцатая скважина... Бригада Назарова.

— Назарова, говорите?

— Да. Того самого, с кем вы ехали в Н-ск.

— Ясно.

Боголюбов положил шоферу на плечо руку:

— Дальше не надо, жди нас тут.

Шофер взял к обочине грейдера и притормозил. «Газик» остановился. Начальник экспедиции и Рябинин спрыгнули на траву и зашагали по увитому ползучими ивами кочкарнику к буровой вышке.

Из небольшого дощатого вагончика на полозьях, стоящего метрах в двадцати от буровой вышки, вышел старший бурмастер Назаров. Подойдя к начальнику экспедиции и капитану, поздоровался.

— Показывай, Пал Борисыч, свое хозяйство. Товарищ Рябинин — инспектор по технике безопасности... приехал проверять нас, — произнес, обращаясь к Назарову, Боголюбов.

— Я это знаю, Иван Васильевич, — в дороге с Борисом Николаевичем познакомились... — ответил старший бурмастер, распахивая двери буровой. — Прошу, товарищ Рябинин, в наш цех.

Капитан расстегнул брезентовую куртку — становилось душно — и двинулся следом за Назаровым.

В середине было еще жарче. Надсадно, с переливом молотил дизель. Пахло соляркой, свеженабуренной породой и нагретым железом.

Железная махина копра дрожала, как в лихорадке. Из вороненого отверстия скважины ползли вверх трубы в три пальца толщиной...

Рябинин стоял и с интересом наблюдал. Пора было приступить к обязанностям инспектора по технике безопасности...

Капитан подошел к дизелю, проверил прочность предохранительной сетки на шкиве и на ремне, связывающем буровой станок и дизель. Придирчиво, как и подобает инспектору по технике безопасности, осмотрел буровой насос, глиномешалку и элеватор.

— Какова сейчас осевая нагрузка на долото? — задал Назарову вопрос.

— Триста килограмм на один сантиметр долота. Давеча измеряли гидравлическим индикатором веса, — ответил Назаров.

— А скорость промывки какая?

— Ноль целых семь десятых метра в секунду. Промываем водой — породы устойчивые, скальные. Шестая категория...

— Все равно скорость промывки мала. Необходимо увеличить, может прихватить долото.

— Насос капризничает. К обеду починим — и сразу же увеличим скорость промывки.

— Я проверю.

Рябинин просмотрел геолого-технический наряд, ознакомился со сменными рапортичками. Подошел к аптечке в углу.

— Почему нет йода?

— Позавчера был еще...

— Йод в аптечке — обязательно должен быть, товарищ Назаров, — заметил строго Рябинин и сделал пометку в своем блокноте.

— Завтра обязательно будет! — отозвался старший бурмастер, подумав про себя: «Придирчивый инспектор!»

Полистав напоследок журнал инструктажа по технике безопасности, капитан неторопливо сказал:

— Ну что ж, товарищ Назаров, задачи вам, по-моему, ясны. До свидания! — Рябинин отворил дверь и выбрался на волю.

Когда отошли от буровой, Боголюбов, уважительно поглядывая на капитана, спросил:

— Скажите, Борис Николаевич, вы уже работали... инспектором по технике безопасности?

— Нет, Иван Васильевич... В подобной роли выступаю впервые.

— Неплохо у вас получается.

Они бодро шагали по траве. Ярко светило оловянное солнце, в воздухе тучами носились комары и жужжали зеленовато-черные пауты. Где-то кричала кедровка.

Боголюбов вытащил пачку «Казбека».

— Во-он геофизики, видите? Это их «каротажка»... — Начальник экспедиции показал рукой на стоявшую метрах в трехстах красную машину с большой высокой будкой.

— Вижу, — отозвался Рябинин. — Что они там делают?

— Каротируют скважину № 607.

— Позвольте, но ведь каротаж по скважине № 607 сделан еще 22 июня, скважину эту не бурят уже! Или я ошибаюсь?

— Нет, все правильно, — подтвердил Боголюбов. — Геофизические исследования на этой скважине были проведены 22 июня, после чего она была законсервирована. Но сегодня утром ко мне зашел Костя Шарыкин и попросил разрешить ему повторно провести на этой скважине каротаж. Геофизики ведь сейчас делают профилактику аппаратуры, вот Шарыкину и хочется проверить приборы в деле. Это будет как бы контрольный каротаж...

— Понятно... — задумчиво произнес капитан, покусывая травинку. Расстегнув ворот рубашки, спросил: — Куда потом денут эту контрольную каротажную диаграмму?

— Подклеят к основной, за 22 июня... Может, мы сейчас заглянем к геофизикам?

— Давайте.

Боголюбов и Рябинин направились к густому ольховнику. Здесь почему-то совершенно не росла трава, по серой глинистой почве вилась едва приметная тропка. Начальник экспедиции шел впереди, капитан — чуть сзади... Когда сквозь зеленую вязь деревьев Рябинин увидел красную машину геофизиков, стоявшую на опушке, то сразу же остановился.

— Этой тропкой часто ходят? — обратился он к Боголюбову.

— После проведения каротажа 22 июня по ней, пожалуй, никто не ходил. Буровые отсюда далеко, да и геологам-съемщикам здесь делать нечего.

— Двадцать второго июня, как рассказывал мне Брянцев, у вас был дождь... Геофизики делали каротаж после дождя?

— Нет, до дождя... А что?

Рябинин ничего не сказал. Сделав несколько шагов вправо, он сосредоточенно смотрел в землю. Подле маленького бочажка его внимание привлек отпечаток чьей-то обуви: на подошве — четыре параллельных поперечных полосы, как бы «лесенка», а на каблуке — три глубоких квадратика. Длина отпечатка — тридцать один сантиметр, это соответствует сорок четвертому размеру обуви... Рябинин знал, что подобный отпечаток дают геологические сапоги. Такие, как дал ему Боголюбов. Кожаные, добротные сапоги. Со специальными ремешками на голенищах, толстой резиновой подошвой. Сапоги эти пользуются особой любовью у геологов — в них хорошо ходить по горам, спасают они и от дождя. Их носят в экспедиции многие, и сам по себе этот факт был обыденным. Заинтересовало капитана другое: среди засохшей глинистой массы в «лесенке» и трех квадратиках он увидел крохотные, с пшенное зернышко, желтые и красные крупинки... Одна, две... четыре... семь... Капитан долго рассматривал их. Боголюбов молча наблюдал за его действиями, не решаясь ни о чем спрашивать.

Между тем Рябинина эту минуту интересовал один-единственный вопрос: кто был в этом неприветливом ольховнике после дождя двадцать второго июня? Если кто-нибудь из геофизиков — это одна сторона дела. А если кто-то другой, неизвестный? Что же он тогда делал здесь? Пил воду из бочага или забрел сюда по нужде? А может, у него была иная цель?..

Сейчас, когда в экспедиции действовал хитрый и осторожный агент, каждая, даже незначительная на первый взгляд деталь приобретала особый смысл. Потому-то и был так сосредоточен капитан. Вырвав из блокнота чистый листок, он выковырял из глины перочинным ножом красные и желтые крупинки и, завернув их в бумагу, спрятал в карман брюк. И лишь после этого перевел взгляд на Боголюбова:

— Пойдемте, Иван Васильевич.

Шестьсот седьмая скважина была рядом с небольшим озером, заросшим у берегов короткими столбиками белотаежника и высоким остистым кукушником. Красный «газик» геофизиков стоял метрах в пятнадцати от буровой. Из распахнутых дверей «каротажки» тянулся к устью скважины толстый резиновый кабель с железными метками, идущими через каждые десять метров. У устья стоял невысокий красный блок, который был привязан цепью к ржавой обсадной трубе. Возле трубы, держа под мышкой брезентовые рукавицы, разглядывал что-то сутулый угрюмый парень.

«Семен Тополевский... — определил капитан, окинув парня быстрым оценивающим взглядом. — Точь-в-точь как на фотографии...»

Боголюбов подвел Рябинина к операторскому отсеку и познакомил с начальником геофизического отряда Костей Шарыкиным.

Костя крепко пожал инспектору руку и пригласил к себе в отсек.

— Присаживайтесь, пожалуйста... — сказал он, показывая жестом на диван.

Рябинин подтянул на коленях брюки и сел. То же самое сделал и Боголюбов.

— Гена! — крикнул Шарыкин, высунув голову в окошко.

В распахнутых дверях операторского отсека появился черноглазый паренек с круглым, как мяч, мальчишеским лицом.

«Ну, а это, конечно же, Геннадий Завьялов, шофер «каротажки», — тотчас же констатировал мысленно капитан.

— Гена, — обратился к шоферу Шарыкин, — у тебя как, готово?

— Давно! — весело отозвался Завьялов, здороваясь с капитаном и начальником экспедиции.

— В таком случае, заводи, будем начинать, — произнес Костя, поглаживая курчавую бородку.

Шофер утвердительно кивнул и исчез. Через минуту раскатисто заурчал мотор «каротажки», скрежетнул рычаг скоростей... Костя положил возле себя остро заточенный карандаш и перочинный нож.

Рябинин с интересом разглядывал операторский отсек. На длинном, от двери до окошка, столе стояли выкрашенные в светло-синий цвет приборы. На пульте ярко горела красная сигнальная лампочка, под которой белела надпись «Питание»; тут было много эбонитовых ручек, тумблеров и блестящих белых индикаторов. От пульта змейкой шел толстый кабель к самопишущему устройству, или попросту — «самописцу», как называли его геофизики.

Костя достал из ящика на стене флакон с чернилами, заправил самописец. Взяв карандаш, крупным разгонистым почерком написал на каротажной ленте: «Скв. № 607. Контрольный каротаж. 18 июля».

Рябинин внимательно наблюдал за его действиями...

Шарыкин нажал справа от себя на стене белую кнопку. Спустя несколько секунд в соседнем отсеке появился Завьялов.

— Проверь щетки на коллекторе, сейчас начнем, — предупредил его Костя.

Начальник геофизического отряда, вращая на пульте круглые рифленые ручки, установил требуемую величину питания.

— Какое напряжение вы подаете в скважину, на снаряд? — спросил у Шарыкина капитан.

— Двести вольт.

— А почему товарищ, стоящий у лебедки, не пользуется резиновым ковриком? Вы проводили с ним инструктаж по технике безопасности? — снова задал вопрос Рябинин.

— А зачем ему коврик? У него сапоги на резине.

Капитан встал и, перегнувшись через окно в соседний отсек, бросил взгляд на ноги Завьялова — тот носил кирзовые сапоги.

— Все равно нужно пользоваться ковриком, — заметил Рябинин. — В кирзовых сапогах могут быть гвозди... — Помолчав, спросил: — Ну а как с инструктажем?

— У нас все его прошли... Вон Иван Васильевич был председателем комиссии, он знает, — Костя кивнул в сторону Боголюбова. — Если хотите журнал по инструктажу посмотреть, так он в конторе...

— Хорошо, посмотрю.

Шарыкин повесил себе на шею лежащие возле пульта наушники с резиновыми подушками и вопросительно глянул на Завьялова:

— Как там у тебя?

— Все на мази!

— А у Семена?

— И у Семена тоже. Можно давать скорость?

— Давай!

Костя щелкнул переключателем на пульте. В наушниках тотчас же захрипело, затрещало: раздалась гулкая дробь сигналов. Длинная красная стрелка на самом большом индикаторе пульта резко ушла вправо и застыла у крайнего деления шкалы, мелко вздрагивая.

— Самая крупная аномалия — на этой скважине... — наклонившись к Рябинину, пояснил Боголюбов.

Наушники трещали так, что, казалось, еще минута — и эбонитовая оправа не выдержит, расколется... Где-то там, глубоко под землей, в скважине, — стремительные, обладающие колоссальной внутренней энергией лучи, которые испускали горные породы, проникали в установленный в снаряде нейтронный разрядный счетчик, усиливались специальными устройствами и попадали на пульт, где тотчас же регистрировались...

Медленно ползла вверх разграфленная на клетки каротажная лента. Перо выписывало на ней волнистую, с большими и малыми пиками, четкую линию.

«Вот, значит, как все оно делается... И получается каротажная диаграмма...» — подумал капитан, не отводя пытливого взгляда от самопишущего устройства.

— Извините, Борис Николаевич, но если я вам не нужен, то я пойду к Филимонову, на 22-ю скважину... Там у них никак не могут ликвидировать аварию... А потом за вами заеду, хорошо?

— Хорошо.

Начальник экспедиции зашагал к своему ГАЗ-69, стоявшему неподалеку. Боголюбову очень хотелось расспросить Рябинина о впечатлениях, узнать его планы — может, и впрямь помочь чем надо? — но он понимал, что этого делать нельзя. В каждой работе есть свои профессиональные тайны...

Когда каротаж закончился, Завьялов выключил мотор; Тополевский заглянул в скважину и, повернувшись к машине, крикнул;

— Вытаскивать?

— Давай! — отозвался Костя.

Семен, перехватывая руками кабель, вытащил из скважины серый, длиной метра два, блестящий от воды снаряд.

— Положи его на солнышко, пусть обсохнет, — сказал ему Шарыкин.

Костя снял каротажную диаграмму, скатал ее в рулончик и спрятал в карман пиджака. Зачехлил приборы и, насвистывая «Бирюсинку», шагнул к двери.

Рябинин глянул на свою «Каму» — по местному было пять минут второго. Капитан еще раз окинул внимательным взглядом операторский отсек и вышел на воздух. Теперь, кажется, он имел полное представление о том, как работают геофизики в поле.

Солнце пригревало все сильнее. Наступило затишье. Пылило.

— Товарищ Рябинин, может, чаю попьете с нами?.. Генка! — позвал шофера Шарыкин. — Генка, что там у нас из шамовки есть?

— Чай и галеты... больше ничего, — ответил, выглянув из кабины, Завьялов и грустным голосом добавил: — Зарплата, други-приятели, только послезавтра, а у нас на хозяйстве всего-навсего рубль... Больше одалживать у Тани не буду — пора, как говорится, и честь знать. Не надо было так шиковать. А то на день рождения и окорока, и коньяк самый дорогой, печенье песочное. Как Рокфеллеры!

— Ничего! — вставил бодро Шарыкин. — Живы будем — не помрем. Одолжу у Филимонова. А вообще, умеренность в еде — это только на пользу. На могиле одного римлянина, который прожил сто двадцать лет, было написано: «Он мало ел...»

— Ну его к дьяволу, твоего римлянина, — огрызнулся вяло шофер.

Шарыкин расстелил на траве под елью плащ-накидку; принес четыре пластмассовых стаканчика, поглядел, чистые ли. Вдохнул полной грудью пахнущий хвоей воздух: хорошо-о!

— Что, припекает? — улыбнулся Костя, взглянув на Рябинина, помахивающего перед разгоряченным лицом кепкой.

— Припекает... — подтвердил капитан. — Всегда у вас тут так жарко?

— Как вам сказать... Летом иногда бывает и плюс тридцать, и ноль... Зима же всегда холодная — почти все время минус сорок. Скаты вон у каротажки лопаются от морозов...

Он сделал паузу и, с мечтательным выражением на лице уставившись в небо, продолжал:

— Через две недели пойду в отпуск... Два года не был дома — не давали отпуск, людей не хватает... Сорок восемь рабочих дней! Эх, и отдохну же, черт подери! Поеду в Ялту, к морю. Буду купаться, загорать и ухаживать за кинозвездами...

— А меня с собой возьмешь? — поинтересовался подошедший Завьялов.

— Я бы тебя, старик, взял, конечно, парень ты ничего, хоть и проигрываешь мне каждый день по десять партий в шахматы... Но ведь тебе в августе надо экзамены сдавать в техникум, так что извини, не могу, дружище... В следующий раз.

— Когда-нибудь и у тебя выиграю, не задавайся больно, — отозвался Завьялов. — Кстати, сегодня мы еще не играли... Сгоняем, может, партию, а? Пока то да се...

— Все равно ведь продуешь, — усмехнулся Шарыкин и, глянув на ручные часы, сказал великодушно: — Ладно, тащи шахматы.

Подошел Семен Тополевский, молча поставил на плащ-накидку большой китайский термос с чаем, положил три пачки галет «Геолог».

Рябинин с интересом наблюдал за ходом партии. Ему очень скоро стало ясно, что если Шарыкин играет стратегически более или менее правильно и неплохо считает варианты, то Геннадий Завьялов принадлежит, очевидно, к категории «начинающих».

— Ну, — произнес Костя, — теперь заиграем в стиле Таля — по седьмой горизонтали... Шах вам, Геннадий Палыч... Туда нельзя — там слон... Вот так, только в угол... Еще раз шах!.. Ну, а теперь если вы, голубчик, не против, то я, с вашего позволения... объявляю вам вот этим красивым конем мат! Всё, дорогой... Всё!

Завьялов обреченно вздохнул и поскреб пальцем макушку.

— Мда... мат...

Костя кашлянул и спросил как бы между прочим:

— Какой там счет, Гена, ты не помнишь?

Не поднимая глаз, Завьялов тихо сказал:

— Восемьсот семь с половиной — на пол-очка. В твою пользу.

Шарыкин поднял кверху указательный палец:

— Все слышали? А то он завтра скажет, что я смахлевал, как Остап Бендер в Васюках.

— Не бойся, не скажу...

«Смешливые хлопцы, с юмором... Надо с ними поближе познакомиться...» — решил капитан. Покончив с чаем, он поблагодарил геофизиков за угощение и, обратившись к Шарыкину, заметил:

— А знаете, вы ведь могли кончить партию ходов на пятнадцать раньше.

— Это каким же образом? — чуть удивленно спросил Шарыкин.

— А вот каким... — Капитан быстро расставил на доске нужную позицию. — Вам следовало пожертвовать с шахом вот этого слона... Черным ничего не остается, как принять эту жертву. Тогда вы даете еще один шах — ферзем! — и следующим ходом мат...

Шарыкин долго смотрел на доску. Затем недоуменно поднял глаза. Взгляд его как бы говорил: видели мы таких, подсказывать все умеют, а вот играть...

— Вы... любите шахматы?

— Люблю.

Костя вскинул левую руку и бросил взгляд на часы.

— У нас еще есть двадцать минут обеденного перерыва... Может, сыграем?

— Что ж, давайте, — улыбнулся капитан и подумал: «Сейчас самое главное для меня — поближе сойтись с геофизиками, узнать, что они за люди. Шахматы могут мне помочь в этом деле... А на другие буровые схожу позднее».

Завьялов придвинулся поближе к капитану и, подперев кулаками голову, уставился на шахматную доску.

— Вот будет здорово, товарищ Рябинин, если вы поставите нашему уважаемому начальнику мат! — усмехнулся шофер. — Он ведь у нас — чемпион экспедиции и считает, что ему давным-давно пора играть с Карповым матч на первенство мира... Что ему там Завьялов какой-то, или Лешка Беленький, или, скажем, Игорь Высотин? Мелюзга, да и только! Ему Карпова подавай, во как!

Шарыкин улыбнулся и спокойно сказал:

— На меня, Геннадий Палыч, подобные разговоры во время шахматных партий не действуют. Так что можешь не стараться, лучше вспомни счет.

— А что — счет? Счет как счет... Бывает и хуже... Ты вон лучше гляди на доску, а то как бы не продул на десятом ходу...

Завьялов был недалек от истины: Костя сделал всего лишь семь ходов, а положение его было критическим. Рябинин поймал его на известный теоретический вариант королевского гамбита, с которым Шарыкин, по всему, не был знаком. Через шесть ходов капитан пожертвовал подряд две легкие фигуры и выиграл ферзя. Костя сделал по инерции еще несколько ходов, но, когда Рябинин стал уничтожать одну за другой его пешки, снял с доски своего короля.

— Сдаюсь... Лихо вы меня разбомбили! — Шарыкин сконфуженно смотрел то на капитана, то на доску. Лицо начальника геофизического отряда покрылось малиновыми пятнами. Кому охота проигрывать? Да еще при свидетелях?

— Это тебе не Генка Завьялов! — торжествовал шофер.

Костя собрал в коробку шахматы, посмотрел на часы:

— Обеденный перерыв закончился... — Затем решительно повернулся к капитану: — Знаете что... приходите к нам после работы, а? Часиков этак в восемь? Сыграем еще! Вы вечером свободны?

— Пожалуй, буду свободен.

— Великолепно!

Вечером Рябинин отправился к геофизикам. Когда капитан, постучав в дверь, переступил порог, то первым, кого он увидел, был Костя Шарыкин — он лежал на койке и читал потрепанный номер «Огонька». Завьялов и Тополевский резались за столом в подкидного...

— Добрый вечер! — произнес капитан. — Не помешал?

— Что вы, Борис Николаевич... — улыбнулся, поднимаясь с койки, Шарыкин. — Гостям всегда рады, не так ли, ребятки? — Он весело повернулся к своим друзьям.

Те утвердительно закивали головами. В таком маленьком поселке, как Н-ск, каждый новый человек был по-своему интересен.

— Пришли, стало быть, товарищ Рябинин, расправляться с чемпионом экспедиции по шахматам? Опять, небось, разделаете его под орех... — засмеялся Геннадий.

— Не знаю, может быть, на сей раз получится наоборот: Костя расправится со мной...

Шарыкин вынул из тумбочки шахматы, подошел к столу.

Рябинин расставил фигуры и передвинул на два поля пешку. В дверь громко постучали.

— Да-да... — отозвались разом Костя и Геннадий.

Серая, обшитая спальным мешком дверь отворилась, и в комнату вошла девушка. В руках она держала продуктовую сумку.

— Добрый вечер, ребята! — поздоровалась она и, поставив на ящик сумку, подошла к Шарыкину.

— Что ж это получается, Костя?! — Девушка укоризненно, немного сердито смотрела на начальника геофизического отряда. — Встречаю час назад возле стадиона Юру Филимонова, а он мне говорит, что у вас второй день ни копейки на хозяйстве. Пьете один чай с галетами! Почему вы все молчите, будто в рот воды набрали? Гена, Семен?!

Шарыкин зачем-то дергал на рубашке пуговицу, Завьялов и Тополевский глядели в темно-фиолетовое окно. Потом Костя поднял глаза и смущенно сказал:

— Да взял я сегодня у Филимонова рубль двадцать... Больше у него не было... Так что все в порядке. Послезавтра — аванс! А у тебя, Таня, одалживать нам уже неудобно... Сколько можно? В прошлом месяце — два раза одалживали, в этом месяце — три... Цирк, да и только!

— Извини, пожалуйста, но ты говоришь ерунду! — бесцеремонно перебила его девушка. — При чем здесь «неудобно», когда вы голодные? Иначе — я буду обижаться. Вы слышали?

Геннадий вздохнул: ну что ей скажешь?

— Слышали.

— Ну вот и хорошо, — повеселела сразу девушка и, взяв сумку, поднесла ее к столу. — Я тут вам кое-что купила... — Она открыла блестящий замок-молнию и поставила на стол две килограммовые банки свиной тушенки, сгущенное молоко, кольцо колбасы и две буханки вкусно пахнущего пшеничного хлеба.

Геофизики восхищенно смотрели на этот натюрморт.

— Спасибо, Танюша... Только, право, зря ты это все покупала. Дотянули бы до аванса и так... — тихо выдавил Шарыкин.

Однако девушка пропустила мимо ушей его слова и, обернувшись к Тополевскому, спросила:

— Семен, лапша у вас есть еще?

— Есть чуток.

— Купите в магазине сушеной картошки и сварите суп. Вот деньги. — Она положила на стол десять рублей. — И вздумайте только отказаться!

Костя улыбнулся и быстро передвинул ферзя. Покраснел, как шиповник, и снова пробормотал: «Спасибо».

— Познакомься, Таня, пожалуйста... Это инспектор по технике безопасности Борис Николаевич Рябинин. Командирован к нам Министерством геологии.

Девушка протянула капитану тонкую, маленькую руку.

— Березникова... Таня. — Опустила глаза, снова подняла. Внимательно-изучающе, с прищуром смотрела на Рябинина.

Под распахнутым окном комнаты послышались чьи-то шаги, кто-то кашлянул, затем в оконном проеме показался высокий, плечистый мужчина в спортивном костюме.

— Геофизикам — пламенный привет! — весело проговорил он. — Бой в полном разгаре?.. Вас, кажется, прижали, Константин Иваныч?

— Прижали, Олег Викторович, и еще как!

Мужчина посмотрел с любопытством на Рябинина. Потом перевел взор на Березникову:

— Танюша, вы не забыли, что сегодня тренировка?

— Отсюда иду прямо на волейбольную площадку. Форму и тапочки Люся Сидорова принесет...

Мужчина одобрительно кивнул и повернулся к Завьялову:

— Гена, а почему ты пропустил подряд четыре тренировки?

Завьялов замялся, поскреб пальцем затылок.

— Да так... разные причины...

— А сегодня придешь?

— Не знаю даже...

Мужчина улыбнулся и стал следить за шахматной партией.

— Как там меткоотбиватель на каротажной станции, Константин Иваныч? Не барахлит? — спросил он через некоторое время.

— Порядок! Работает, как штык. — Шарыкин оторвал взгляд от шахматной доски. — Вы оказались правы: второй диод не понадобился. Спасибо за помощь, Олег Викторович! Меткоотбиватель получился — люкс!

— Рад слышать такое, — произнес мужчина.

Таня Березникова глянула на часы и, взяв сумку, закрыла замок-молнию. Еще раз скользнула взглядом по Рябинину.

— Всего вам доброго... Через двадцать минут тренировка. Я побежала...

Когда дверь за ней захлопнулась, Костя усмехнулся и озорно подмигнул Геннадию.

— Разве Танюшка даст нам умереть с голоду? — И, посерьезнев, добавил: — А вообще, други-приятели, надо кончать с бесхозяйственностью... Получаем столько денег, а за душой иногда ни копейки. Так дальше не годится. Верно?

— Верно... Только об этом мы уже не раз говорили, а проку никакого, — погрустнел Завьялов.

— Так что же ты предлагаешь?

Шофер колебался, не зная, что сказать.

— Жениться всем надо... — ответил Семен и снова надолго замолчал.

Мужчина засмеялся.

— Наверное, ребята, Семен прав... — Он смахнул с рубашки тополиный пух. поправил воротничок. — Ну, ладно. Потопаю и я... До свидания!

— Всего доброго, Олег Викторович! — Шарыкин проводил его уважительным взглядом. — Это — Капустин, главный механик экспедиции и внештатный тренер по волейболу, — пояснил он Рябинину. — В радиотехнике — бог! Здорово разбирается в схемах... Если б не он, я бы, пожалуй, вчера не отремонтировал сам меткоотбиватель — повез бы в город. А он за полчаса сделал. Голова!

Пока Шарыкин и капитан играли в карты, Тополевский сходил в магазин и купил сушеной картошки. Завьялов поставил варить суп, а Тополевский вытащил из кармана штанов большой складной нож с выжженными на деревянной рукоятке буквами «С. Т.» и принялся резать хлеб...

Вскоре суп был готов. На столе появились тарелки, ложки и синие пластмассовые стаканчики. Семен пригласил всех ужинать.

Костя достал из своего чемодана бутылку портвейна и стал наполнять стаканчики. Рябинин хотел сходить в магазин и тоже взять какого-либо вина — неловко ведь как-то, все угощают, — но его не пустили.

— Сидите, Борис Николаевич... Вы наш гость, а гостям не положено что-либо приносить с собой. У нас это — закон! — произнес, став решительно у двери, Шарыкин, и капитан вынужден был согласиться.

Костя подошел к столу и поднял стаканчик.

— Ну... за знакомство, Борис Николаевич!

...Ушел капитан от геофизиков в полночь.

На улице было тепло и тихо. На столбах горели под железными шляпами уличные фонари, их окружали облачка комаров. В соседнем дворе заливалась собака.

Капитан медленно шел улицей... Итак, сегодня ему удалось познакомиться со всеми геофизиками. Симпатичная девушка эта Таня Березникова, очень даже симпатичная... Впрочем, к черту эмоции! У него сейчас не должно быть никаких симпатий и антипатий. Он — контрразведчик, и главное для него — трезвый, холодный ум... Через три дня геофизики начнут проводить на скважинах каротаж... Как он будет действовать? Что предпримет?

Утром Рябинин пришел к Боголюбову в контору.

— Мне бы хотелось. Иван Васильевич, побыть здесь одному. Чтоб никто сюда не заходил. Вы извините...

— Понимаю, Борис Николаевич.

Начальник экспедиции торопливо спрятал в карман пиджака лежащие на столе папиросы, взял блокнот и авторучку. Что же нового известно Рябинину, почему он молчит? Не хочет говорить или не может?

— Вот вам ключ, Борис Николаевич... Закрывайтесь, вам никто не будет мешать. А я перейду в первую комнату, где совещания проводятся...

Рябинин кивнул и, когда начальник экспедиции вышел, запер изнутри комнату на ключ. Затем вынул складную лупу и фотоснимки, которые были отпечатаны по найденной у Шнейдера микропленке. Достал из красной папки контрольную каротажную диаграмму по 607-й скважине. Рядом с ней положил диаграмму по этой же скважине, полученную 22 июня, и три копии с нее — одну «кальку» и две «синьки». Взяв лупу, капитан долго изучал их, водил увеличительным стеклом по ним, подносил к окну, нюхал зачем-то...

Так прошло часа полтора. Наконец капитан удовлетворенно хлопнул ладонью по колену, спрятал фотографии во внутренний карман пиджака, а диаграммы — в красную папку. Открыл ключом дверь и вошел в смежную комнату.

Боголюбов сидел за столом и писал месячный отчет по экспедиции.

— Извините, Иван Васильевич... У меня к вам есть несколько вопросов, — произнес Рябинин, подходя к столу.

— Пожалуйста, Борис Николаевич.

— Скажите, кому Шарыкин сдает каротажные диаграммы, когда возвращается с участка?

— Каждую каротажную диаграмму, полученную в поле, он сразу же отдает под расписку интерпретатору геофизического отряда Березниковой. Березникова переносит с подлинника на кальку каротажную кривую, затем закладывает кальку в светокопировальный станок и получает две «отсинькованные» копии, или, попросту, — «синьки». Все это сдается в спецчасть и хранится в сейфе.

— Геологическую колонку на подлинник каротажной диаграммы наносят в конторе? Точнее: «стратиграфическую» колонку?

— Да. Это тоже делает Березникова.

— В конторе у геофизиков отдельная комната?

— Угадали.

— Где она расположена?

— Внизу, на первом этаже... Третья дверь направо, если входить с улицы.

— Кто туда заходит? Кроме геофизиков, разумеется.

— Я... и Вадим Никулин... Больше никто.

Рябинин удовлетворенно крякнул и, поблагодарив начальника экспедиции, снова направился в смежную комнату. Здесь он опять вытащил лупу и принялся внимательно рассматривать подлинники каротажных диаграмм и их копии... После этого подошел к окну, закурил. По палево-желтому укатанному грейдеру старенький трактор, постреливая из трубы бурыми колечками дыма, тащил деревянный копер буровой вышки. Сзади копра бежали собаки, заливаясь неистовым лаем...

Капитан рассеянно смотрел на все это. Что же получается? Шарыкин сдает Березниковой подлинники диаграмм без «стратиграфических колонок» — она их наносит в конторе. А на каждом из четырех снимков, сделанных по микропленке Шнейдера, есть «стратиграфические колонки». Следовательно, фотографировали не в поле, а в конторе. Это раз... Затем далее. Если сравнивать фотоснимки и подлинники, то можно заметить, что на подлинниках геофизические кривые более плавные и толщина их повсюду одна и та же; на фотоснимках же отчетливо видны в лупу неодинаковая толщина каротажной кривой, разные ее наклоны и места переходов. Кроме того — и это важнее всего! — на фотоснимках нет цифровой сетки, которая есть на подлинниках. Отсюда вывод: фотографировали не с подлинника, а с копии... А поскольку все «синьки» покрыты мелкими светло-коричневыми пятнышками, — светочувствительная бумага, очевидно, не очень хорошая, а фотоснимки получились очень хорошими и чистыми, — то выходит, что фотографировали не с «синек», а с «калек»...

Рябинин долго стоял у окна, еще и еще раз повторял свои выводы, пытаясь найти в них слабое звено... Однако получалось все стройно, каждая деталь подкреплялась фактами. А это уже много значит... Итак: снимки сделаны в конторе, с «калек».

Вечером, когда закончился рабочий день и контора опустела, Рябинин взял в спецчасти ключ от комнаты геофизиков и в присутствии начальника охранной команды экспедиции лейтенанта Захарова снял с замочной скважины пластилин, на котором отчетливо была видна печать, и отпер дверь.

Комната геофизиков была большой, просторной. В ней стояло два стола. Большой стол был застелен плотной розовой бумагой, на нем лежали книги по геофизике, две батарейки «Сатурн» и перекидной календарь.

— Это стол Шарыкина? — спросил Рябинин у лейтенанта Захарова.

— Так точно.

Капитан пролистал «Промысловую геофизику» Дахнова, поглядел на забранные толстыми решетками окна.

— А это место — Березниковой, — с готовностью пояснил Захаров, вытирая носовым платком лысину. Лейтенант чувствовал себя виноватым перед капитаном (да и не только перед ним!) и старался во всем ему угодить — вчера Рябинин «потрошил» его, как говорится, по всем статьям. И поделом: в Н-ской экспедиции орудует агент иностранной разведки и под носом у Захарова фотографирует геологическую документацию! Куда же смотрит охрана?

Рябинин прошелся взглядом по большой черной готовальне на столике Березниковой, по логарифмической линейке и железному транспортиру, по выстроившимся в ряд флаконам с разноцветной тушью. Аккуратная девушка...

В углу комнаты стоял какой-то продолговатый предмет, похожий на большой ящик, он был покрыт чехлом из черного ситца.

— Что это? — поинтересовался капитан.

— Самодельный светокопировальный станок... На нем геофизики «синькуют» каротажные диаграммы... — Захаров с предупредительностью откинул черный чехол. — Детище Шарыкина...

Рябинин долго осматривал станок... Ничего особенного в нем не было. Обыкновенный сосновый ящик. Сверху лежит выгнутый в виде мостика плексиглас, его покрывает толстый, грубый брезент, устланный для утяжеления пластинами свинца. Внутри ящика — восемь мощных люминесцентных трубок, по две на каждой стенке.

— Как часто геофизики «синькуют» каротажные диаграммы на этом станке? — спросил Рябинин.

— В конце каждого месяца.

Капитан потрогал люминесцентные трубки, осмотрел зачем-то пол под станком. Еще раз провел ладонью по гладкому, прозрачному мостику из плексигласа и снова покрыл станок черным чехлом. Вскинув голову, ткнул пальцем в потолок:

— Над геофизиками — кто?

— Начальник экспедиции Боголюбов. Его второй кабинет находится как раз над этой комнатой.

— А внизу что?

— Внизу, товарищ капитан, котельная.

Рябинин подошел к столу Березниковой, снова повернулся к Захарову... Скорее всего, где-то здесь или поблизости кроется тайна фотографирования «Иксом» каротажных диаграмм. Пока он, капитан, уверен лишь в одном: снимки сделаны в конторе, с «калек»... Но где именно?

— Вы знакомы с технологией «синькования» каротажных диаграмм?

— Так точно. Это входит в компетенцию спецчасти... — отозвался лейтенант. — Процесс этот несложен...

— Расскажите.

— Пожалуйста... Предназначенные для «синькования» кальки каротажных диаграмм кладут на плексигласовый мостик, покрывают светочувствительной бумагой, а сверху устилают брезентом со свинцовыми пластинами, чтоб «кальки» плотнее были прижаты к плексигласу. После этих манипуляций накидывают на станок чехол и включают на некоторое время освещение. Бумагу вскоре забирают — и в аммиачную камеру. Через пятнадцать минут «синьки» готовы...

— Понятно...

— Как же ему удалось сфотографировать, товарищ капитан? Где я допустил оплошность? Когда?.. Надо было, наверно, держать в конторе не два охранника, а четыре...

— Сейчас, лейтенант, поздно об этом говорить. Время повернуть вспять невозможно. Но выводы... вам следует сделать. Очень серьезные выводы!

— Я уже сделал... — тихо ответил Захаров.

Капитан внимательно взглянул на лейтенанта, но сказать — ничего не сказал. Побыв еще некоторое время в комнате геофизиков, он поднялся к начальнику экспедиции.

Дел было невпроворот, и Боголюбов остался сегодня после работы. Чтобы не мешать начальнику экспедиции, капитан прошел в смежную комнату... Здесь он вытащил из внутреннего кармана пиджака фотоснимки каротажных диаграмм и снова принялся изучать их под лупой... Пока сомнений не вызывало лишь одно: вражеский разведчик фотографировал где-то здесь, в конторе. Кому легче всего это сделать? Очевидно, тому, кто непосредственно связан с каротажем, то есть геофизикам — Шарыкину, Березниковой, Завьялову, Тополевскому... Предположим самое худшее: кто-то из этих четверых — агент иностранной разведки. Но тогда зачем бы он фотографировал каротажные диаграммы? Ведь конечной целью для агента является подсчет с помощью геологической карты месторождения запасов редких металлов, а такая карта, как говорит Боголюбов, у геофизиков есть, и они часто ею пользуются, когда обрабатывают каротажные диаграммы. На кой же бес вражескому разведчику усложнять дело, терять попусту время? Зачем составлять геологическую карту по каротажным диаграммам, если можно сфотографировать ее — уже готовую — и дело с концом? Не-ет, тут что-то не то. Если бы агентом иностранной разведки был кто-то из геофизиков, он бы, пожалуй, избрал второй вариант — фотографирование уже готовой карты, — это наиболее логичный путь... Но если не геофизики, то кто же тогда? Надо подумать... В конторе к геофизикам в комнату никто из посторонних не заходит, кроме Боголюбова и Никулина. Начальник экспедиции и секретарь партбюро — надежные, проверенные люди. Они, значит, тоже отпадают. А между тем, каротажные диаграммы были сфотографированы... Кто же это сделал, кто?.. «Дифференциальное уравнение в частных производных», — сказал бы по этому поводу любящий говорить математическими терминами майор Тищенко... Где же искать отправную точку решения этого уравнения?.. Шарыкин, Завьялов... Тополевский, Березникова... Неужели, черт подери, я в своих рассуждениях допускаю где-то ошибку? Но где же, где?

Рябинин вздохнул, прошелся по комнате. Что же получается: геофизики вне подозрений? Нет, такой вывод делать пока рано. Вражеский разведчик — умный, хитрый человек. Недооценивать его нельзя. Он тоже, пожалуй, знает о том, что геофизикам проще всего фотографировать уже готовую карту, а не составлять ее по каротажным диаграммам. И если предположить, что враг — среди геофизиков (эта версия тоже имеет право на существование!), тогда он нарочно может избрать второй путь получения геологической карты, чтобы снять с себя подозрение. Но не слишком ли это громоздко? Не усложняю ли я дело? Может, все гораздо проще?..

Капитан долго еще разглядывал под лупой фотоснимки каротажных диаграмм, тасовал...

Поздно ночью из дому Рябинин связался по коротковолновому передатчику с Никоновым. Тот сообщал, что проведенная в лаборатории областного управления госбезопасности геологическая экспертиза грунта, взятого в тех местах, где неизвестный человек оставил отпечатки своих сапог, установила следующее: по минералогическому составу данный грунт весьма пестр. Кроме глинистых частиц и крупинок кварца, в нем были обнаружены желтые зернышки минерала аурипигмента и красные зернышки минерала реальгара. Принимавший участие в экспертизе кандидат геолого-минералогических наук, главный инженер геологоуправления Синихин считает, что крупинки этих минералов были принесены в Н-ск откуда-то со стороны. Подобных веществ при проведении изысканий для строительства автомагистрали Т. — Н-ск установлено не было...

Таковы были сообщения о результатах экспертизы.

Рябинин откинулся на спинку стула. Откуда же все-таки попали в Н-ск крупинки реальгара и аурипигмента? А может, он занимается не тем, чем нужно? Где гарантии, что эти крупинки связаны с делом «Автотурист»?

Двадцать второго июля геофизики начали проводить гамма-каротаж остальных шестнадцати скважин месторождения. По указанию Рябинина лейтенант Захаров организовал скрытое наблюдение за машиной геофизиков непосредственно в поле.

Побыв на участке, капитан вернулся в поселок и первым же делом зашел в контору, к Боголюбову.

Поздоровавшись с начальником экспедиции, Рябинин сразу приступил к сути:

— Мне, Иван Васильевич, нужно знать, в каком месте или... в каких местах... вблизи Н-ска встречаются минералы реальгар и аурипигмент?

Боголюбов, покряхтывая, вылез из-за стола.

— Минералы реальгар и аурипигмент?.. Гм... — Некоторое время начальник экспедиции неподвижно смотрел на разложенные папки. — Что-то я не припоминаю, чтобы возле Н-ска их находили... Нет, этих минералов мы тут не встречали... Никогда!

— Ну, а если не возле Н-ска, а... подальше? В горах, например?

— В горах? — Боголюбов недоуменно поскреб пальцем над ухом. — Насчет гор, Борис Николаевич, дело посложнее... Сразу я вам сказать ничего не могу, надо посмотреть геологические профили и разрезы — а их довольно-таки немало! — пораскинуть мозгами. Горы вокруг Н-ска я в свое время облазил вдоль и поперек, но реальгара и аурипигмента, насколько мне помнится, там тоже нет... Впрочем, надо будет подумать, вспомнить кое-что... Вам это срочно?

— Срочно, Иван Васильевич.

— Хорошо. Буду думать.

В тот же день, после работы, Боголюбов пришел к Рябинину.

— Вспомнил! — обрадованно проговорил начальник экспедиции. — Реальгар и аурипигмент встречаются в Волчьей пади! Есть такое местечко в горах... Его даже не все знают, разве что старые охотники, вроде Брянцева...

— Та-ак... — протянул, взвешивая услышанное, капитан. Вытащив блокнот, спросил: — Далеко до этой пади?

— Ну... прямой дороги туда нет... А так — километров двенадцать будет, не меньше... — Боголюбов достал из внутреннего кармана пиджака аккуратно сложенную крупномасштабную карту. — Вот, смотрите... Волчья падь находится на юг от Н-ска... Она примерно вот здесь... где берет начало ручей Ледовый... Раньше тут водилось много волков, да и сейчас иногда встречаются, хоть и не так часто... Место — довольно-таки глухое: густая тайга, горы. В трех километрах от Волчьей пади расположено Черное озеро. Вода там загрязнена, поэтому рыба не водится...

— Ясно... Ну, а в других местах реальгар и аурипигмент не встречаются?

— Нет... Я посмотрел множество геологических разрезов и отчетов по съемке. Вспомнил свои маршруты по горам. И со всей ответственностью могу заявить следующее: реальгар и аурипигмент встречаются в нашем районе только в Волчьей пади — и нигде больше.

— И много там... этих минералов?

— Одно-единственное обнажение — на склоне горы. Никакого практического интереса не представляет, — пояснил Боголюбов.

Расспросив у начальника экспедиции, как лучше всего идти в Волчью падь, Рябинин крепко пожал ему руку:

— Спасибо, Иван Васильевич!

Утром двадцать седьмого июля (это было воскресенье) Рябинин взял ружье, карту, компас и двинулся к Волчьей пади.

Капитан шел по глубокому распадку; слева и справа высились горы: зеленые, струящиеся стеклянными ужами летнего марева. Идти было нелегко — чем дальше от поселка, тем все гуще и гуще становилась тайга. То и дело доводилось обходить стороной большие кучи валежника и поваленные бурей деревья, высокие мшистые валуны и маслянисто поблескивающие на солнце бочаги, в которых отражались деревья.

Несколько раз Рябинин вынимал карту и компас и сверялся с местностью. Смахивал ладонью пот со лба и, зорко оглядевшись по сторонам, двигался дальше...

Часа через полтора он вышел к ручью Ледовому, испил студеной воды и зашагал вдоль усыпанного мелкой галькой берега вверх по течению. Пройдя еще метров пятьсот, Рябинин внезапно остановился и прислушался. Затем быстро отскочил в сторону и нырнул в густые заросли тальника на левом берегу ручья. Впившись глазами в противоположный берег, напряженно стал ждать... Зашуршала галька, показался... Семен Тополевский. На плече у него висело охотничье ружье, на поясе болталась подбитая куропатка... Семен остановился, поглядел окрест. Достав сигареты и спички, закурил и торопливо зашагал по направлению к поселку.

«Интересная встреча! Что бы это могло значить?!» — оживился капитан.

Рябинин провожал взглядом высокую фигуру геофизика, пока та не скрылась за серым выступом скалы, успев подметить, что Тополевский одет в старый энцефалитовый костюм, на ногах — добротные горные ботинки, а шнурки на них разные: один — черный, а другой коричневый.

Поглядев еще некоторое время на выступ скалы, за которым скрылся Тополевский, капитан вышел из своего укрытия. Вынул карту, сделал на ней пометку и лишь после этого пошел дальше.

Капитан двигался берегом ручья и придерживал правой рукой ремень двустволки — он взял ружье для отвода глаз, иду, мол, на охоту... Спустя час он подходил уже к Волчьей пади. Распадок делался все уже, а лес — гуще. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь плотную вязь деревьев. Под ногами был толстый, пружинящий ковер из мхов и прошлогодней хвои елей, лиственниц и кедров. Сырой, застоявшийся воздух, монотонное гудение комаров.

«Мда, место и впрямь глухое... Недаром здесь волки водятся...» — отметил Рябинин.

Распадок имел ширину не более ста метров. Слева и справа, там, где он подступал к горам, лежали скатившиеся сверху огромные глыбы гранита, высились каменистые осыпи.

Капитан долго бродил по Волчьей пади, присматриваясь к камням. Наконец нашел то, что искал: у подножья горы он увидел квадратную, почти отвесную скалу, которая была покрыта желтыми и красными пятнами.

«Реальгар и аурипигмент!»

Красные и желтые камни лежали в жухлой траве, в кустах, в мочажинах...

Рябинин опустился на корточки, взял один камень; вертел его в руках, изучал под лупой. Подошел к скале, царапнул горную породу перочинным ножом — посыпались крупинки реальгара.

Рябинин долго ходил вдоль скалы, скользя пытливым взглядом по земле. Выгоревшая на солнце трава, палые листья деревьев, глыбы гранита — все было покрыто желтой и красной пылью... Рябинин сел на валун и осмотрел подошвы своих болотных сапог — почти во все углубления заводского рисунка набились крупинки реальгара и аурипигмента.

«Нет сомнений в том, что неизвестный, бродивший в ольховнике вблизи скважины № 607, бывал именно здесь, в Волчьей пади... Только зачем он сюда приходил? С какой-то определенной целью или, быть может, забрел просто так?» — тревожно думал капитан.

И вдруг на молодом, еще не успевшем выгореть на солнце мху он увидел четкие следы... Четыре параллельные полосы и три глубоких квадратика! Знакомая «лесенка»! Опять все те же геологические сапоги сорок четвертого размера... А чуть в стороне, тоже на молодом мху, усыпанном слоем желтой и красной пыли, — другие следы, другая обувь: на подметке двадцать две маленьких, в горошину величиной, вмятины, а на месте каблука, по краям его — десять бугорков, образующих как бы подковку. Такой отпечаток дают кирзовые сапоги... Любопытно, черт побери!

Рябинин зарисовал в блокнот следы, складным металлическим метром сделал кое-какие замеры. Он попытался проследить, куда ведут те и другие следы, но из этого ничего не вышло: метров через пять молодой мох кончался, а на упругом ковре из хвои и палых листьев абсолютно ничего не удалось обнаружить, сколько он ни старался. Капитан мысленно выругался и перевел взгляд на густые заросли кедрового стланика, который рос в пяти шагах от скалы... В одном месте были обломаны две ветки, и это заинтересовало контрразведчика. Метр за метром стал он обследовать стланик...

Спустя полчаса, не найдя больше никаких следов, Рябинин хотел было уже закончить осмотр, но в тот же момент нога его провалилась в пустоту. Он чертыхнулся и. вытащив осторожно ногу, заглянул в образовавшуюся дырку... Темно, как в цистерне.

Рябинин поднялся, еще раз посмотрел на круглый проем и начал раскидывать палую хвою и листья. Под листьями оказались ветки кедрача, яма стала шире, и вскоре в лицо капитану дохнуло спертым воздухом подземелья... Он взял в правую руку пистолет и включил карманный фонарик. Опустился в яму (она теперь, после расширения, доходила ему до груди) и направил золотистый сноп света в большое, яйцевидной формы отверстие в белом, ноздреватом известняке...

«Карстовые пустоты... Притом весьма древние...» — определил капитан.

Он пригнулся и полез внутрь... Проход вскоре расширился, и капитан оказался в большой пещере. В ней свободно можно было стоять, она имела длину метров шесть и ширину — метра три. На неровных, ячеистых стенах пещеры рос мох, с потолка, словно сосульки, свисали кремовые известняковые наросты...

Яркий луч фонарика медленно плыл по пещере. Вот он осветил лежащие в углу пустые консервные банки, скомканную пачку «Примы», большую кучу еловых веток... Рябинин шагнул к куче, долго смотрел на нее. Раскидав ветки, увидел коричневый чемодан. Он был закрыт на два замка... Капитан постучал легонько пальцем по крышке чемодана и, достав из внутреннего кармана пиджака универсальную отмычку, открыл замки. Осторожно поднял крышку, тихонько присвистнул... В чемодане было множество любопытных вещей: бесшумный пистолет с удлиненным стволом, две обоймы патронов, три пластиковые мины большой разрушительной силы, сделанные в виде обычных спичечных коробков, — Рябинин уже встречался с такими. Крупномасштабная карта Н-ского района, компас, бинокль, средства тайнописи, полдюжины картонных цилиндриков с неиспользованными микропленками и две толстые пачки советских денег.

Рябинин минут пять изучал содержимое чемодана, ничего не передвигая и ни к чему не прикасаясь руками. Опустил крышку, щелкнул замками и снова засыпал чемодан еловыми ветками.

Еще раз тщательно обследовав пещеру, капитан постоял несколько минут в раздумье. Потом повернулся к выходу и, стараясь не оставлять следов, выбрался наружу. Вытянув шею, осмотрелся по сторонам, прислушиваясь. Тихо. Только ветер чуть слышно бормочет в верхушках деревьев...

Капитан забросал дырку ветками кедрача и посыпал сверху палыми листьями. Вытер маслянистое от пота лицо рукавом и торопливо зашагал домой.

До Волчьей пади Рябинин добирался по левому берегу ручья, а назад пошел — по правому.

«Итак, карстовая пещера — тайник вражеского агента. Того самого, который был возле скважины № 607, — размышлял контрразведчик, крупно вышагивая по гальке. — Агент — назовем его по-старому «Икс» — часто сюда наведывается, подтверждение тому — пустые консервные банки из-под свиной тушенки, кусочки мяса на стенках одной из банок не успели еще испортиться, они совсем свежие... Последний раз «Икс» был здесь, очевидно, сегодня...

Но что это за второй человек — в кирзовых сапогах? Как попал он в Волчью падь? Кто он: сообщник «Икса» или случайный прохожий?..»

Солнце поднималось все выше.

Пройдя еще с километр, Рябинин снял пиджак, бросил его на плечо и зашагал быстрее.

Монотонно журчал ручей, в блестящей, как ртуть, воде дрожали плети ив.

Рябинин поправил ремень ружья на плече и застыл: слева, шагах в десяти от ручья, лежал без движения под елью человек. Руки — широко раскинуты в стороны, правая нога неестественно подогнута. Рядом валялась соломенная шляпа...

Придерживая рукою охотничье ружье, Рябинин подбежал к человеку и узнал... старшего мастера Назарова. Вытянувшееся лицо его было сильно поцарапано, в уголках полуоткрытого рта сургучом запеклась кровь. Застывшие стеклянные глаза неподвижно смотрели в небо...

— Мертв... — вслух подумал капитан, но все же вытащил круглое зеркальце и приложил его к губам Назарова. На стекле не осталось никаких следов.

Капитан поднялся и, скрестив на груди руки, долго смотрел на старшего мастера... На груди у Назарова можно было насчитать четыре ножевые раны: три — в области сердца и одна — чуть пониже. На прорванной материи алыми пятнами застыла кровь.

Цепкий взгляд Рябинина двигался от одной точки к другой, возвращался назад... В перепутавшихся волосах Назарова — хвоя, листья. Очевидно, была борьба... Одет в старенькую штормовку, серые грубые штаны... Дерматиновый патронташ и двустволка лежат тут же: на охоту, по всему, ходил... А на ногах — кирзовые сапоги... Сорок второй размер... Кирзовые сапоги, кирзовые сапоги... Стоп! Так и есть: в углубления на каблуках набились крупинки реальгара и аурипигмента!.. Значит, второй неизвестный, что был в Волчьей пади, — это Назаров. Но что он там делал? Для чего пришел туда? И, наконец, самое главное — кто убил его? Кому он мешал?!

В метре от правой руки Назарова лежал в траве складной нож. Рябинин сразу узнал его — это был нож Семена Тополевского. Большой старый складной нож с деревянной рукояткой, на которой были выжжены буквы «С. Т.»... Лезвие покрыто засохшей кровью, к кончику приклеился палый березовый листик...

Не притрагиваясь к ножу — на нем ведь могли быть отпечатки пальцев! — Рябинин пристально рассматривал его. Садился на корточки, ползал по траве, снова вставал... Тополевский... Семен Тополевский. Именно его капитан встретил сегодня, когда шел к Волчьей пади. И плюс к этому — окровавленный нож, который выдает хозяина с головой... Несомненно и то, что убийство произошло сегодня... Что же получается? Назарова убил... Тополевский?! Семен Тополевский — рабочий геофизического отряда?! Дела, да и только... Нет, с выводами спешить не следует... Нож и Тополевский... Тополевский и нож... Что-то здесь слишком все очевидно... Чересчур очевидно и понятно...

Рябинин присел на кочку, сосредоточенно потер пальцем лоб. Без помощника ему сейчас не обойтись... Надо идти в поселок и радировать Никонову, чтобы прислал судебно-медицинского эксперта и одного из своих сотрудников. Но только когда они приедут? В лучшем случае — сегодня ночью... А пока... пока он должен рассчитывать лишь на себя... Нет, в поселок он сейчас не пойдет. Дорога каждая минута. Первостепенная задача сейчас — это внимательно осмотреть место происшествия, ибо потом будет поздно, следы, оставленные преступником, могут исчезнуть: хлынет дождь, например, или что-нибудь в этом роде. А то, что убийца оставил свои следы, — Рябинин не сомневался: убийца ведь не человек-невидимка, самые искусные шпионы, как они ни стараются, а следы все же оставляют... Итак, за дело...

Прежде всего Рябинин метр за метром осмотрел землю вокруг убитого... Он сразу же обратил внимание на то, что трава в некоторых местах примята. Эти удлиненные примятости, очень напоминающие след от обуви, уходили к густому ельнику, который начинался метрах в двухстах от ручья... Пристально вглядываясь в траву, контрразведчик медленно двигался к ельнику... Что за следы на земле — разобрать трудно, высохла почва... Расстояние между отпечатками повсюду меньше пятидесяти сантиметров... Будто человек семенил или тащил что-то тяжелое... А вот и кровь... Маленький, с горошину, темно-красный сгусток на траве... Еще один... еще...

Рябинин вошел в ельник. Здесь было сыро, прохладно и на голубовато-зеленых лишайниках отлично были видны следы. Снова все та же знакомая «лесенка»! Четыре параллельные полосы и три квадратика! Сорок четвертый размер сапог... Таинственный «Икс»!

Метров через десять на крохотной проталине Рябинин впервые увидел следы кирзовых сапог Назарова. Этих следов было здесь много, впрочем, так же, как и отпечатков сапог «Икса». Следы были разбросаны по всей прогалине... Клочья лишайников, щербины в глинистой почве, капли крови и обломанные ветки — все это говорило о том, что здесь происходила жестокая борьба...

Под сизовато-зеленой елкой Рябинин нашел небольшой кусок черной хлопчатобумажной ткани. Он имел прямоугольную форму, с трех сторон был подрублен, а четвертая сторона — рваная, с торчащими нитками. Это, скорее всего, был клапан от бокового кармана пиджака. И принадлежал, по всей вероятности, «Иксу», Назаров ведь был одет в штормовку.

Рябинин взял находку, аккуратно завернул ее в носовой платок и спрятал. Побродив еще некоторое время по ельнику, он вернулся к убитому Назарову. Прислонился спиной к лиственнице, вытащил сигареты. Закурил... Жадно затягиваясь дымом, смотрел в задумчивости на старшего мастера, щурил глаза.

Ну и денек!.. Назаров, конечно, был убит в ельнике... Убили в ельнике, на прогалине, и оттуда перетащили к ручью... Зачем? Чтоб быстрее заметили? Не совсем что-то логично... Преступник обычно старается запрятать свою жертву подальше, чтобы ее нашли как можно позднее.... Несомненно пока одно: «Икс» имеет самое непосредственное отношение к смерти Назарова... Вполне возможно, что именно он убил старшего мастера. За то, что тот, скажем, раскрыл тайну карстовой пещеры в Волчьей пади. Ведь Назаров был там, был!.. Правда, есть еще нож... Нож Семена Тополевского! Как он попал сюда, этот старый складной нож? Неужели геофизик причастен к убийству? Вещественные доказательства — в пользу именно этой версии... Может, и отпечатки пальцев на рукоятке ножа будут тоже принадлежать Тополевскому, и только ему... И все-таки... все-таки тут что-то не то... Очень уж неосторожно со стороны Тополевского (если он причастен к убийству!) оставить нож со своими инициалами возле убитого Назарова. Неосторожно и даже глупо... За что же был убит Назаров? За то, что раскрыл тайну карстовой пещеры или за что-то другое? И вообще, что за человек Назаров, почему он попал именно в Волчью падь? Шел на охоту — и только? Надо будет расспросить о Назарове у Боголюбова... Нож... Нож Семена Тополевского... Когда Семен возвращался сегодня в поселок, на нем были черные горные ботинки. Таких следов ни в ельнике, ни возле мертвого Назарова нет. Этот факт — тоже в пользу геофизика... А что, если подлинный убийца хочет запутать следствие, повести его по ложному пути? Тогда сразу становится понятным, почему Назарова перетащили на видное место... Как бы там ни было, а старшего мастера Назарова — нет. Он мертв... Враг по-прежнему гуляет на свободе. Враг продолжает наносить змеиные укусы. А он, капитан Рябинин, ничего конкретного пока не сделал. Одни лишь предположения и догадки.

Рябинин подтянул рукав пиджака и глянул на часы: начало третьего. Надо идти в Н-ск. Сейчас же, сию минуту!

Придя в поселок, Рябинин тотчас же связался с подполковником Никоновым и попросил его срочно прислать судебно-медицинского эксперта и одного из оперативных работников. Затем капитан распорядился, чтобы лейтенант Захаров отправил в горы своих людей и поставил возле убитого Назарова охрану.

Поднявшись к Боголюбову, Рябинин кратко рассказал ему о случившемся.

Начальник экспедиции оторопело, в замешательстве смотрел на контрразведчика. Он никак не мог поверить в то, что сообщил ему Рябинин. Нет-нет, это шутка. Злая, нехорошая шутка! Но ведь капитан — не тот человек, который будет так жестоко шутить. Значит, это все-таки... произошло?!

— Убит... Назаров?! Не может быть... — Боголюбов встал, снова сел. — Вчера вечером... мы играли у него дома... в шашки играли... Он говорил, что пойдет утром на охоту... приглашал и меня, но я отказался... перебои сердца сильные... И вот теперь вы говорите... Не может быть! Не верится... Пашка... Павел Назаров! Кто же его убил, за что?!

— Пока это неизвестно... Вы, Иван Васильевич, хорошо знали Назарова?

— Мы с ним из одного села...

— Расскажите, пожалуйста, более подробно о нем... Что он за человек был?

Боголюбов горько усмехнулся:

— Вы говорите «был»... а мне не верится... Не верится, Борис Николаевич, честное слово, не верится! — Он вытащил из ящика стола пузырек с сердечными каплями, накапал в стакан. Руки у него дрожали.

— Успокойтесь, Иван Васильевич... Не нужно так... Может, отложим этот разговор? — участливо спросил Рябинин.

Боголюбов отрицательно затряс головой.

— Нет-нет, сведения вам нужны сейчас... я все понимаю, Борис Николаевич... — Он выпил лекарство, снова опустился на стул. — Назарова я знаю с детства... Знаю с самой лучшей стороны... Вместе учились, вместе воевали. Вместе и в партию вступили — было это в декабре 1942 под Сталинградом... После войны мы работали в разных геологических экспедициях... Потом он перешел ко мне... Два года назад Павла наградили орденом Ленина — его бригада завоевала первое место в республиканском соревновании буровиков... Двое детей у него: сын Вовка, в пятый класс пойдет нынче, и дочь Марина — ей уже двадцать лет, институт заканчивает...

— Назаров часто ходил на охоту, Иван Васильевич?

— Почти каждое воскресенье... Иногда и я с ним отправлялся...

Рябинин грустно смотрел на кактус, стоящий на подоконнике.

— Вы не знаете, в котором часу он ушел на охоту сегодня?

— Знаю... Рано утром, еще не было и шести, он наведался ко мне домой с двустволкой и еще раз предложил пойти вместе. У меня по-прежнему было неважно с сердцем, и я ответил, что не пойду... Он взял у меня восемь патронов шестнадцатого калибра, «ершик» для чистки ствола...

— И больше вы его не видели?

— Нет...

— Скажите, а в каких отношениях Назаров был с геофизиком Семеном Тополевским?

— С Тополевским? В каких отношениях? В самых хороших. Они часто ходили на охоту вместе... Павел даже, по-моему, любил этого молчаливого парня... А что?

Рябинин промолчал. Зачем посвящать в свои, быть может, необоснованные подозрения этого усталого, надломленного горем человека?

— Ну, ладно... Спасибо, Иван Васильевич. — Контрразведчик шагнул к двери. Надо было поторапливаться.

— Борис Николаевич... — глухо проговорил начальник экспедиции, — Борис Николаевич... Он там еще... Павел... в тайге?

— Да.

Боголюбов порывисто встал:

— Я пойду туда... сейчас же пойду! — Голос у него дрогнул.

— Не надо, Иван Васильевич... Захаров там уже поставил охрану... А Назарову вы уже ничем не поможете. И еще... Пока из города не приедет судебно-медицинский эксперт, о смерти Назарова никому не говорите.

Боголюбов сокрушенно вздохнул и тяжело опустился на стул.

В семь часов вечера из города прилетел вертолет.

Он сел на опушке леса, метрах в двухстах от того места, где был убит старший мастер Назаров. Из Т. прилетели судебно-медицинский эксперт Потапенко и сотрудник отдела подполковника Никонова старший лейтенант Синицкий — скуластый кареглазый здоровяк в светлом костюме и соломенной шляпе.

Осмотрев труп, Потапенко отошел чуть в сторону и повернулся к Рябинину:

— Смерть наступила в результате поражения ткани сердца острым предметом — скорее всего ножом... Задето, по всему, и легкое.

— Когда это произошло?

— Примерно... часов восемь-десять назад... Точнее скажу, когда сделаю вскрытие.

Рябинин посмотрел на свою «Каму»: часы показывали полвосьмого... Выходит, Назарова убили в промежутке между 9.30 и 11.30. Что ж, получается все более или менее логично. От Боголюбова старший мастер ушел в шесть утра, где-то около девяти он мог быть в Волчьей пади...

— Вы будете делать вскрытие в городе? — спросил у Потапенко Синицкий.

— Да, конечно, — отозвался судебно-медицинский эксперт. — В Н-ске для этого нет условий. — Потапенко защелкнул замок своего чемоданчика.

Труп перенесли в вертолет. Рябинин попрощался с Потапенко и сказал:

— Буду ждать от вас вестей. Может быть, удастся установить что-либо интересное. Для нас важна сейчас каждая мелочь...

— Понимаю... Буду стараться... Часа через полтора-два протокол вскрытия будет у Никонова... Всего вам доброго!

Рябинин и Синицкий остались одни.

— Вы знакомы с делом «Автотурист»? — обратился капитан к Синицкому.

— Никонов в общих чертах рассказал мне...

— Поскольку вы будете моим помощником, вам надо обо всем знать более подробно... Сейчас я вам расскажу... — Капитан закурил. — Вся эта история началась так...

И Рябинин поведал старшему лейтенанту о Шнейдере, о таинственной карстовой пещере и о своих соображениях.

Когда Рябинин кончил, Синицкий деловито сказал:

— Мда-а... этот «Икс» — не фунт изюма. Почерк матерого шпиона. Я с вами согласен, товарищ капитан: преступник вряд ли оставит возле своей жертвы нож с собственными инициалами, слишком важная это улика. Как бы визитная карточка! Очевидно, этот «Икс» хочет, чтобы мы пошли по ложному следу...

— Сейчас очень важно установить, каким образом нож Тополевского оказался возле убитого Назарова, — убежденно заметил Рябинин. — Мне кажется, что Тополевский к убийству не причастен. Есть тут, правда, ряд неясностей. Одним словом, вам, товарищ старший лейтенант, надо поближе познакомиться с Тополевским.

— Понятно, товарищ капитан.

— Словно бы невзначай, попросите у него нож — открыть, мол, часы наручные надо, сильно спешат... Интересно, как он отреагирует... Затем, тоже осторожно, спросите, как он провел сегодняшнее воскресенье. Я ведь встретил его сегодня утром на ручье Ледовом в десять часов, когда шел к Волчьей пади...

— Товарищ капитан... этот самый... таинственный «Икс»... В общем, вы подозреваете кого-нибудь?

— Подозреваю... По крайней мере, завтра многое прояснится... Или мои подозрения перерастут в реальность, или развеются, как дым. Завтра ведь геофизики будут «синьковать» каротажные диаграммы. «Икс» должен действовать!

— Ясно, товарищ капитан.

— Надо решить, как будем поддерживать связь...

— Я предвидел эту проблему, товарищ капитан... — Синицкий подошел к лежавшей в траве спортивной сумке и, развернув замок-молнию, вытащил оттуда два небольших, очень напоминающих портсигары предмета. Протянул один из них Рябинину.

— Малогабаритная карманная рация? — одобрил новшество капитан, не преминув отметить мысленно предусмотрительность помощника.

— Она самая... — подтвердил Синицкий.

— Их у вас две?

— Нет, я взял три... Авось, думаю, понадобится и третья...

— Добро! — еще раз похвалил расторопного Синицкого Рябинин.

«Кажется, помощник у меня — парень толковый... Впрочем, дело покажет», — подумал капитан.

В одиннадцать часов вечера Никонов передал по рации результаты вскрытия тела Назарова... После тщательного биологического исследования трупа Потапенко более точно назвал время убийства старшего мастера: 9.30—10.30. Судебно-медицинский эксперт сообщал также, что Назаров был оглушен по голове каким-то металлическим предметом и лишь затем ему были нанесены смертельные удары в область сердца.

Это было очень важное уточнение, и Рябинин поблагодарил Потапенко.

А спустя час подполковник Никонов передал новую весть: утром двадцать седьмого июля перехвачены две радиограммы. Установить точное местоположение шпионской рации не получилось — передача длилась считанные секунды, и за этот короткий промежуток времени не удалось определить точку пересечения направлений рамочных антенн пеленгаторных установок. Все же специалисты предполагают, что передачу вели из квадрата 23-14. Обе радиограммы расшифрованы. Текст первой радиограммы из района Н-ска: «Положение осложнилось. Думаю применить вариант «Два-Z». Зубр».

Текст ответной радиограммы — из разведцентра, расположенного за пределами территории Советского Союза: «Ваши предложения в отношении варианта «Два-Z» поддерживаем. В связи с этим меняется план. По завершении второй части операции «Аун» вам надлежит прибыть с «багажом» в Клайпеду. Способ переправки домой, место, время и пароль — остаются прежними. Не делайте больше таких длительных перерывов в радиосвязи — мы очень волнуемся. Всяческих успехов вам. Густав».

Рябинин вышагивал по комнате, обдумывая полученные от Никонова сведения... Достал из чемодана карту и стал изучать ее... Занятно! Оказывается, Волчья падь находится в самом что ни на есть центре квадрата 23-14!.. «Зубр» — это, по всей вероятности, и есть неуловимый «Икс»...

Итак, операция «Аун»... Что же входит в «программу» этой операции? Фотографирование каротажных диаграмм по всем скважинам месторождений? Мда... «Зубр»... Где же я слышал эту кличку?..

Рябинин сосредоточенно двигал остистыми ресницами. Потом хлопнул себя ладонью по лбу и улыбнулся. Вспомнил, черт возьми! Было это четыре года назад... Он ездил тогда в Прибалтику, в одно из местных управлений госбезопасности — надо было получить у литовских товарищей кое-какие материалы по одному делу. И вот тогда-то, в кабинете майора Венсбергаса, он впервые услышал кличку «Зубр»... А днем раньше литовские пограничники обнаружили на берегу моря закопанные в песок водонепроницаемый резиновый костюм, миниатюрный мощный моторчик с винтом, ласты, баллон с кислородом и пустой целлофановый мешок. Розыскная собака след не взяла: он был обработан специальным составом... На ноги были подняты не только пограничники, но и работники госбезопасности. Искали везде, тщательнейшим образом обследуя близлежащие к побережью населенные пункты. Однако результатов это не дало: вражеский лазутчик как сквозь землю провалился... И только спустя неделю случайно удалось перехватить часть радиограммы, которую передавала таинственная радиостанция. Неизвестный сообщал кому-то, что он благополучно переправился на советскую территорию и сегодня вечером выезжает в назначенный пункт. А в конце радиограммы стояло: «Зубр». Литовским товарищам так и не удалось тогда напасть на его след... И вот, спустя почти пять лет, этот неуловимый «Зубр» выплыл в районе Н-ска... Да-а, изворотливости и ума «Зубру» не занимать. Далеко не каждый шпион сможет продержаться в нашей стране такое продолжительное время... Надо немедленно сообщить Бурову обо всем. Пусть свяжется с литовскими товарищами. Они, очевидно, тоже не сидели сложа руки и могут дополнить характеристику «Зубра».

Капитан вытащил увеличенные фотографии каротажных диаграмм и в который уже раз принялся изучать их. Он снова и снова рассматривал их в лупу, вертел...

Так прошло часа полтора. Вдруг Рябинин порывисто встал, прищурил глаза. Губы тронула загадочная улыбка. Как это он сразу об этом не подумал?! Ведь все так просто!

Рябинин быстро смахнул со стола фотографии и засунул их обратно в чемодан. Надел пиджак, потушил в комнате свет и, стараясь не шуметь, вышел из избы. У него внезапно появилась одна мысль, которую он хотел тотчас же проверить.

Было два часа ночи. Поселок спал, где-то тоскливо подвывала собака. В двухэтажном здании конторы были освещены только два окна: то бодрствовал дежурный инженер по бурению.

Рябинин предъявил охраннику пропуск, дающий право входа в контору в любое время суток, и, поднявшись на второй этаж, позвонил по телефону лейтенанту Захарову. Извинившись за столь поздний звонок, он попросил начальника охранной команды немедленно прийти к нему.

Спустя двадцать минут Захаров был на месте.

— Опять что-то случилось, товарищ капитан? — встревоженно спросил он у Рябинина.

— Надо открыть комнату геофизиков... Я хочу провести один эксперимент! — быстро ответил капитан.

— Удалось что-то нащупать?

— Потом объясню.

Захаров согласно кивнул и направился в спецчасть за ключами.

Вскоре комната геофизиков была открыта. Переступив порог, Рябинин сразу же кинулся к светокопировальному станку. Откинув чехол из черной материи, быстро скатал брезент со свинцовыми пластинами. Обернувшись, прошелся взглядом по комнате, словно что-то искал. Наконец увидел на столе две пожелтевшие от солнца газеты, удовлетворенно крякнул и, взяв газеты, аккуратно разложил их на плексигласовом мостике станка...

Захаров молча, с изумлением наблюдал за действиями капитана.

— Предположим, лейтенант, что эти газеты нам надо «отсиньковать»... — сказал Рябинин. — На газеты мы должны положить светочувствительную бумагу... Возьмем для опыта вот этот, лежащий под батареей парового отопления старый плакат. Затем разгладим аккуратно плакат, то бишь светочувствительную бумагу, и покроем брезентом со свинцовыми пластинками... Я все правильно делаю?

— Да... Теперь только надо покрыть станок черным чехлом, чтоб свет не рассеивался, и включить люминесцентные трубки.

— Проделайте это, пожалуйста.

Захаров недоуменно набросил на станок чехол и включил освещение.

— А теперь, — торопливо проговорил Рябинин, — посидите здесь, а я схожу в котельную... Она закрыта, да? Дайте мне ключ... Быстрее, лейтенант, быстрее...

Ничего не понимающий Захаров протянул Рябинину связку ключей.

— Который от котельной?

— Вот этот... С биркой «12».

Рябинин взял ключ и спустился в котельную. Включив свет, он постоял несколько секунд у пузатого котла, обвел глазами пустые ведра на стене, огнетушители, лопаты... Затем быстро направился к двери, ведущей в пристройку. Отворив дверь, вошел.

В пристройке было полутемно... Рябинин щелкнул выключателем на стене, и под потолком вспыхнула лампочка, окруженная железной сеткой. Пристройка была завалена дровами и углем. Здесь также лежали обрезки каких-то труб, старые колосники, пилы, топоры, ветошь... В углу стояла бочка с гашеной известью.

«А комната геофизиков, скорее всего, вон над теми кедровыми чурками...» — заключил капитан.

Он взобрался на чурки и пристально стал рассматривать потолок. Потолок был дощатый, покрытый паутиной и копотью. Доски прилегали одна к другой неплотно, местами видны были щели. Между штабелем кедровых чурок и потолком — метра полтора, не больше.

Рябинин пригнулся и надавил на одну из досок, которая крепилась на стояках. Щель в потолке увеличилась... Контрразведчик поплевал на ладони и надавил сильнее. Просунув ладонь в образовавшийся зазор, дернул доску вперед-назад. Доска удивительно легко поддалась и выпала. Открылось подполье. На Рябинина дохнуло запахом старого дерева и мышиным пометом... Он включил фонарик, посветил на толстую опорную балку слева от открывшегося проема. Перевел желтый сноп на узкие короткие дощечки, которые лежали поверх опорной балки.

«Это и есть пол... пол в комнате геофизиков... До окна — метра два... Именно в этом месте и должен стоять светокопировальный станок...» — подумал Рябинин.

Тщательно, сантиметр за сантиметром осматривал он узкие дощечки. В двух местах между соседними были видны свежие подрезы ножом — кто-то, очевидно, хотел расширить щель.

Рябинин яростно посверлил мизинцем в ухе. На лице его плескалась довольная улыбка... Вынув перочинный нож, он сделал два колышка, заострил их на конце и вставил в те места, где были свежие подрезы.

Щель между соседними дощечками расширилась, и оттуда ударил синевато-белый свет. Синевато-белый свет от люминесцентных трубок, которые стояли в светокопировальном станке геофизиков!

Рябинин приник лицом к щели... Ну конечно же! Обе газеты — как на ладони, бери и фотографируй! Просто и в тоже время удобно... Теперь многое ясно. Таким вот путем «Икс» и получил фотоснимки каротажных диаграмм по четырем скважинам месторождения. Он, конечно, знал, что «синькование» возможно только с прозрачной бумаги — то есть с кальки. Кальку кладут лицевой стороной (рисунком) на плексиглас, и тогда на светочувствительной бумаге рисунок получается без искажений. А через щель в полу отлично видна лицевая часть «синькуемой» вещи... «Икс» это и использовал. Хитер, сволочь!

— Алло, Захаров! — громко проговорил Рябинин, приставив ко рту сложенные рупором руки и приблизив к проему в потолке лицо. — Вы меня слышите, Захаров?!

— Слышу, товарищ капитан... слышу... — донесся до контрразведчика голос начальника охранной команды.

— Спуститесь в котельную. Я — в пристройке.

— Сию минуту, товарищ капитан.

Как только Захаров появился в дверях пристройки, Рябинин сказал:

— Лезьте на кедровые чурки и идите ко мне. Хочу показать вам кое-что интересное...

Захаров взобрался на штабель. Он уже начинал догадываться о замысле капитана...

— Гляньте, пожалуйста, вот сюда... — промолвил Рябинин, ткнув пальцем в проем.

Лейтенант приник глазами к щели между дощечками, присвистнул:

— Идеальный вид!.. Значит, товарищ капитан, вы думаете, что именно отсюда... Он и сфотографировал каротажные диаграммы?

— Есть все основания считать, что дело было именно так... — отозвался Рябинин. — Сегодня я еще раз изучал фотографии, сделанные по микропленке... На одной из этих фотографий, с левого края, есть два пятнышка, расположенных симметрично по отношению друг к другу. Я заметил их давно и целыми днями ломал себе голову, пытаясь разгадать, что бы это могло значить... И вот только сегодня ночью, вспомнив устройство светокопировального станка геофизиков, я пришел к выводу, что эти пятнышки... могут быть концами стержней, на которых крепятся люминесцентные трубки в станке. А раз так — значит фотографирование вели откуда-то снизу... Под комнатой геофизиков находится пристройка котельной. Вот поэтому-то я и кинулся сюда...

Лейтенант восхищенно смотрел на Рябинина.

— Вы... вы гений, товарищ капитан!

Рябинин поморщился: он не любил, когда его хвалили, да еще в такой манере.

— Не говорите глупостей... Слушайте лучше дальше... Я сразу заметил, что эту вот доску... в потолке уже кто-то вынимал. Гвоздики, с помощью которых доска крепилась к стояку, были вынуты... Доска просто-напросто лежала на стояках... А в полу... вон, видите, подрезы, свежие, чтобы можно было потолще клин загнать туда. Естественно, щель между дощечками увеличится... Вот так агент и сфотографировал каротажные диаграммы...

— Ну и гад же, а?! — вырвалось с негодованием у лейтенанта. Он сжал кулаки. — Кто этот гад, товарищ капитан?! Кто?!

— Завтра... сегодня после обеда скажу точно... Сейчас — не могу...

Захаров нахмурил брови, задумался. Логично обрисовал все капитан. И все-таки: кто же сфотографировал?!

— В котельной бывает много людей... Истопник Семен Михалыч, уборщица тетя Нюся... завхоз... маляры вот недавно были — целая бригада, шесть человек. Пожарники два раза в месяц заглядывают... Да если бы я знал, что шпион отсюда фотографировал, я бы эту котельную... Мда, всех подозревать — глупо...

— Хватит пока об этом... Давайте-ка лучше уберем здесь, сделаем все так, как оно было до моего прихода... — прервал Захарова Рябинин.

Минут через сорок капитан и начальник охранной команды вышли из котельной.

На улице было тихо и тепло. На небе дрожали молочные звезды, горизонт на востоке уже начинал алеть. Близился рассвет.

— Теперь уже не засну... — сказал негромко потрясенный всем увиденным Захаров. — Да и спать-то осталось немного... Скоро четыре часа...

— Спать, лейтенант, спать! Завтра... то есть сегодня, у нас с вами будет очень трудный день. Спокойной ночи!

Придя домой и удостоверившись, что хозяин спит, Рябинин зашел к себе в комнату и запер дверь. Достав из чемодана коротковолновый радиопередатчик, связался с центром. В ответной шифровке, которую чуть погодя Рябинин принял, говорилось, что личность вражеского агента по кличке «Зубр» довольно хорошо знакома литовским товарищам. Им через определенные каналы удалось узнать об этом мерзавце очень много интересного.

Для того чтобы облегчить Рябинину ведение операции, Буров сообщил полученные накануне из Литвы «анкетные» данные интересующего капитана вражеского разведчика.

В конце шифровки полковник Буров передавал Рябинину привет от генерала Серебрякова и желал успеха в заключительной части операции «Автотурист». Сам же Буров предполагал приехать в Т. вместе с литовскими товарищами дня через два-три.

Рябинин несколько раз перечитал шифровки, запечатлевая в памяти текст, затем сжег их.

В 12.15 в комнатушку охранника, проверяющего пропуска входящих в контору людей, зашел лейтенант Захаров. Комнатушка имела два небольших окна. Возле одного из них сидел охранник, а возле второго (оно выходило в коридор и было задернуто шторкой) — расположился лейтенант. Отодвинув немного шторку, он сделал щель. Теперь Захарову хорошо был виден вход в котельную. Он удовлетворенно щелкнул пальцами, вытащил карманную рацию, которую незадолго до этого вручил ему Синицкий, и положил ее себе на колени.

В это же время Рябинин и Синицкий спустились в пристройку котельной. Капитан спрятался справа от двери, за высокой бочкой с гашеной известью.

Синицкий устроился в углу, под дровами. Он тоже вытащил карманную рацию, пистолет.

Затаившись, контрразведчики стали ждать.

В начале второго в котельной раздались чьи-то шаги, послышались голоса.

— ...Мы же тебе, Михалыч, красили недавно стену... Теперь, стало быть, опять? Все тебе мало... — недовольно говорил женский голос.

— Мало, Нюрка, не мало... а красить, поди, надобно... Гляди, как шибко стену поколупали.

— Оно и конечно: понатыкал железных прутьев, расковырял все, а мы теперича сызнова крась... — раздался второй женский голос, помоложе.

— Не ори, Васена... оглохнуть враз можно... Прутья нужны мне, лопаты на них буду класть. Сподручней будет работать, девка... А то еще полку на прутьях спроворю, разумеешь?

— Почему же ты, Емеля-пустомеля, сразу не сделал эту самую чертову полку, а? До того, как стена не была покрашена?

— Прутьев не было, Нюрка, прутьев... Сегодня, чай, покрасите?

— Ишь чего захотел! Раньше тридцатого июля и не жди, у нас работа в гараже стоит...

«Истопник Семен Михалыч... А женщины — очевидно, маляры...» — пронеслось в голове Рябинина.

— Ну, тридцатого так тридцатого... Лишь бы покрасили, — спокойно произнес истопник.

Женщины поворчали еще немного и ушли. В котельной что-то заскрипело, задвигалось, и высокий чистый мужской голос спросил:

— Ну так что, Михалыч, поможете мне маленько?

Рябинину был знаком этот голос.

— Помочь можно... отчего нельзя... Только я вскорости должен уйтить. Надобно сходить за цементом на склад. Комендант сказал, чтобы я был там... Без четверти два...

— Ну, у вас еще много времени. Сейчас только двадцать минут второго. А до склада идти — всего десять минут... Давайте пока, Михалыч, отвинтим головку от магистральной трубы и поставим кронштейн. Возьмите раскидной ключ... Вот тот, да-да... Ну, поехали... Дергать одновременно, на счет... Раз... два... три!

Скрежет металла... удары кувалды... Звон... шум... лязг... Короткая пауза — и снова скрежет.

Так прошло минут пятнадцать.

— Хватит... пойду, милый, на склад... — вставил с придыханием истопник.

Рябинин слышал тяжелое астматическое дыхание Семена Михалыча, представил на миг, как тот вытирает носовым платком потное лицо.

— ...Когда же вы вернетесь, Михалыч?

— А откель я знаю, милый?.. Коль достану цемент, надобно найтить лошадку, чтоб привезла его, аккурат, сюда. А за лошадкой, опять же, надобно идтить на конный двор, в урочище... Может, за час сделаю, а может, и за два не поспею... Кто знает... — вздохнул истопник.

— Ну, ладно... постараюсь сам управиться, — ответил высокий чистый голос.

Истопник, покряхтывая, побрел к выходу. Вскоре наверху хлопнула дверь...

В котельной застучала кувалда... Рябинин машинально стал считать удары: один... три... пять... двенадцать...

Прошло еще минут десять. Удары затихли.

Под дверью пристройки раздались шаги... Рябинин затаил дыхание — у него бешено колотилось сердце... Сейчас... вот сейчас ОН появится...

Осторожно скрипнула дверь, на пороге вырос... Капустин.

«Я так и думал!» — молнией резануло в голове у капитана.

Из укрытия Рябинину и Синицкому хорошо все было видно...

Капустин плотно прикрыл дверь. В пристройке стало темно, как в дымоходной трубе. Потом вспыхнул бледный зеленый огонек — главный механик зажег маленький, похожий на спичечную коробку, фонарик. Взял лежащую на трубах толстую кедровую палку и вставил ее в дверную ручку. Надавил телом на дверь, проверил, хорошо ли держит... После этого повесил фонарик на пуговицу своей спецовки и быстро взобрался на кедровые чурки. Устроился поудобнее и вытащил с потолка доску...

Рябинин стиснул зубы, провел пальцами по холодной стали пистолета.

Несколько секунд Капустин смотрел в проем — не появился ли там свет? Потом бросил короткий взгляд на часы, пожал плечами и опустился на чурки.

Сидел, не отрывая лихорадочно блестевших глаз от проема в потолке... Но вот сверху ударила узкая полоска синевато-белого света...

«Геофизики начали «синьковку» диаграмм...» — сделал вывод Рябинин.

Выждав несколько секунд, Капустин достал два заранее приготовленных, заостренных на конце колышка и быстро вставил их в свежие подрезы. Полоска синевато-белого света стала шире... Главный механик вытащил из кармана блестящую газовую зажигалку, вплотную поднес ее к щели.

«Фотоаппарат! Недурно придумано!..» — напрягся Рябинин.

Капустин фотографировал минут пять. Отводил зажигалку от щели, что-то крутил в ней, затем снова подносил. Делал снимки с разных точек.

Вконец упревший в своем укрытии Рябинин следил за каждым движением шпиона. Осторожно передвинув левую руку, он отвел на пистолете предохранитель... Что делать? Брать его сейчас?! Нет, брать рано... А вдруг у него есть помощники? Надо установить его связи, кое-что уточнить...

Кончив фотографировать, Капустин спрятал зажигалку-фотоаппарат во внутренний карман своей спецовки, вытащил колышки из щели и положил доску на прежнее место. Глянул еще раз на потолок. На продолговатом лице шпиона появилась самодовольная, чуть ироническая улыбка: все в порядке!

Капустин, конечно же, не знал, что сфотографировал самые что ни на есть обыкновенные учебные диаграммы, не представляющие абсолютно никакой ценности. Именно эти диаграммы и «синьковали» сегодня геофизики по указанию Боголюбова.

Спустившись на пол, главный механик подошел к двери и прислушался. Тихо. Никого...

Шпион все так же осторожно вынул из дверной ручки кедровую палку, отворил дверь и вышел.

В котельной он сел на пустой сосновый ящик у стены, закрыл глаза — этого уже Рябинин и Синицкий не видели...

Капустин долго сидел на ящике. Глубоко втягивал в себя воздух, смахивал ладонью бусинки пота с лица. Чертовски нервная, опасная работа!.. Ну ничего, самое трудное теперь позади. Босс будет доволен! Но пока... пока надо играть свою роль до конца. Нужно закончить все в котельной, чтоб ни у кого не возникло подозрений, с какой именно целью он сюда приходил.

Капустин встал, взял лежащие на ящике новенькие манометры и подошел к котлам...

Вскоре он поставил манометры, помыл руки под жестяным рукомойником в углу и направился к выходу.

Когда на лестнице затихли шаги главного механика, Рябинин быстро поднес к губам карманную рацию:

— «Олень»! Я — «Кедр»... «Объект» вышел из котельной... Как поняли? Прием.

— «Кедр»! Я — «Олень»... Вас понял. «Объект» стоит у крыльца. Веду за ним наблюдение. Прием, — ответил Захаров.

Рябинин выбрался из укрытия. За ним последовал Синицкий.

— Здорово работает этот гад! — возбужденно сказал старший лейтенант. — Чувствует себя весьма вольготно...

— Вы его в лицо хорошо запомнили?

— Отлично, товарищ капитан... Как его фамилия?

— Капустин... Олег Викторович. Главный механик экспедиции, — ответил мрачно Рябинин. — Сейчас он на улице, возле конторы. Вас он не знает, нам это на руку... Установите, помимо Захарова, самое тщательное наблюдение за ним. Следите за каждым его шагом!

Когда Синицкий ушел, Рябинин задумался.

«Надо выяснить, мог ли Капустин быть в Южноморске 10 июля в 21.30. Вполне вероятно, что передал Шнейдеру микропленку именно он...»

В отделе кадров капитан узнал, что главный механик экспедиции Капустин Олег Викторович брал в июле месяце отпуск за свой счет сроком на три дня «по семейным обстоятельствам» — с девятого по одиннадцатое июля. Ну, а самолеты из Т. в Южноморск летали регулярно — в день два рейса. Погода была хорошая, и рейсы в этот период не отменялись. Итак, все ясно. Осталось уточнить кое-какие детали...

В шесть вечера Синицкий и Захаров передали по рации Рябинину, что Капустин вышел из гаража и двинулся по главной улице поселка в направлении водокачки. В 18.15 он вошел в дом № 26 по улице Новой.

«В этом доме «объект» живет второй год», — сообщил тут же Захаров.

Спустя полчаса Капустин покинул квартиру. За спиной у него висел рюкзак — там, по всему, что-то было, в руках он держал охотничье ружье. Главный механик постоял немного, закурил и быстро зашагал по большаку.

— «Объект» миновал последние постройки Н-ска и вошел в тайгу. Курс — юг, горы...» — передавал Синицкий.

Рябинин тотчас же связался по рации с подполковником Никоновым: «Из квадрата 23-14 возможна радиопередача. Примите меры для перехвата радиограмм».

Вскоре Синицкий и Захаров передали, что в 19.35 Капустин вышел к ручью. Освежив водой лицо, шпион свернул влево и, отойдя от ручья шагов на тридцать, положил наземь ружье и снял рюкзак. Вынул портативную рацию, забросил на ель антенну...

Рябинин быстро передал полковнику Никонову:

«Внимание! Сейчас из квадрата 23-14 агент будет вести передачу. Приготовьтесь».

Сотрудникам отдела подполковника Никонова, занимающихся дешифрованием шпионских радиограмм, применяемый сейчас Капустиным код уже был знако́м. А поэтому сразу же по окончании сеанса радиосвязи, который проводил агент, Рябинин получил расшифрованный текст:

Рябинин два раза перечитал радиограммы... Все, теперь абсолютно точно установлено: «Капустин — это «Зубр»... Первая часть операции «Аун» — это, по всей вероятности, фотографирование каротажных диаграмм, иначе говоря — приобретение геологической карты месторождения... Что же касается второй части операции, то тут пока не все ясно... Скорее всего — доставка геологической карты на Запад...

Рябинин снова включил карманную рацию... Каждые десять-пятнадцать минут Синицкий докладывал обстановку.

«Объект» свернул рацию и двинулся вдоль ручья...»

«...Подходит к Волчьей пади... «Объект» скрылся в пещере...»

«Объект» снова наверху...»

За окном уже наседали сумерки... Рябинин глянул на часы: начало одиннадцатого... Капустин же будет в поселке где-то около часа ночи... Время еще есть.

Рябинин засунул в карман рацию и, заперев комнату, вышел на волю.

Людей Захарова он отыскал довольно быстро. Кратко изложив каждому из них задачу, пожелал успеха... А спустя двадцать минут к Черному озеру выехали на вездеходе по восточной дороге (как бы в обход маршрута «Зубра», чтобы не вспугнуть его) младший лейтенант Лукьяненко, старшина Осипов и сержант Липский.

Рябинин стоял у крыльца конторы... Ночь была темная, луна скрылась в облаках. С гор тянуло прохладой... Контрразведчик застегнул пиджак и зашагал по большаку.

На улице Новой стояли маленькие одноквартирные стандартные домики. Они вплотную подступали к тайге. Фонарей здесь почти не было.

С трудом отыскав в темноте домик, в котором жил Капустин, Рябинин затаился в кустах и просидел там минут десять. От кустов до дверей домика было метров десять...

Удостоверившись, что вокруг все спокойно, Рябинин переложил в карман пиджака пистолет и тенью скользнул к двери... Припав всем телом к стене, он снова выждал некоторое время. И лишь после этого вставил в замочную скважину универсальную отмычку и осторожно отпер дверь... Вытащил карманный фонарик и, обмотав два раза линзу носовым платком, включил его. Свет получился слабый, тусклый... Рябинин осмотрелся... Он находился в небольшом коридорчике... У стены стояла лавка, на ней — ведро с водой. Возле лавки висел жестяной рукомойник... В углу стояли удочки, спиннинг, банки с охотничьим порохом «Сокол». Под лавкой лежала старая плащ-накидка.

Рябинин подошел к лавке и осторожно приподнял плащ-накидку — под ней была обувь... Горные ботинки... Парусиновые туфли... Тапочки... Здесь же стояли геологические сапоги с ремешками...

Он взял один сапог, заглянул на подошву... Так и есть: «лесенка» и три квадратика! Сорок четвертый размер — тридцать один сантиметр... Капитан увеличил яркость фонарика и, достав лупу, колупнул ногтем мизинца в одном из углублений на каблуке. Оттуда выпала красная крупинка. Рябинин поймал ее на ладонь и навел лупу... Реальгар!.. Конечно, если колупнуть еще несколько раз, то будет и аурипигмент. Факт!

Капитан тихонечко с удовлетворением хмыкнул и, поставив сапог на прежнее место, снова покрыл обувь плащ-накидкой. После этого медленно отворил вторую дверь и шагнул в комнату.

Комната была обставлена довольно просто. Стол, кровать, два стула. У окна — тумбочка с книгами, на стене — динамик. Возле кровати стоял большой ящик, над ним — вешалка, на которой висел плащ — длинный, прорезиненный, с большим капюшоном... Зимнее пальто, белый нагольный полушубок...

Рябинин задержал взгляд на прорезиненном плаще с капюшоном — местами на нем засохли комочки грязи... Откинув крышку ящика, он заглянул внутрь... Ящик был набит всякой всячиной: грязные рубашки, нижнее белье, порванные носки. А на дне лежал скатанный в трубку черный хлопчатобумажный костюм. Костюм был новый, но сильно запачканный травой и мхом. Клапан правого кармана пиджака был оторван... Рябинин вытащил найденный в ельнике прямоугольный кусок черной материи, приставил его к карману. Клапан был именно от этого пиджака — та же материя, тот же цвет: он явно пришелся к месту — словно по заказу... Теперь у капитана не оставалось никаких сомнений: Назарова убил Капустин! Он же был и в ольховнике близ скважины № 607 двадцать второго июня...

Итак, поставлены все точки над «i». Вот теперь этого негодяя надо брать! Сегодня же! Сейчас...

Минут через тридцать Рябинин расставил своих людей. Несколько человек спрятались вдоль дороги, ведущей к домику «Зубра», в кустах. Сам же Рябинин вместе с Захаровым, Синицким и старшиной Киреевым затаились в квартире шпиона.

Рябинин еще раз придирчивым взглядом обвел комнату: всё ли на месте, не оставил ли он где-либо следов? — и потушил фонарик.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и пятнадцати минут, как послышались шаги и возле веранды домика появилась знакомая высокая фигура с охотничьим ружьем на плече. Щелкнул замок, медленно отворилась дверь...

Настроение у Капустина было отменным. Все складывается как нельзя лучше. Операция «Аун» подходит к концу. Хорошо, что он, «Зубр», стащил нож у Тополевского. Пригодился... Как же все-таки Назаров выследил его? А может, все произошло случайно? Шел Назаров на охоту и забрел ненароком в Волчью падь. И увидел его, «Зубра», с рацией... А тут еще эта пещера... Нет, он поступил правильно: чтобы Назаров молчал, его надо было убрать. Пусть теперь русские чекисты побегают. Пока они разберутся, что к чему, кто именно убил Назарова, — пройдет время. Он будет уже в Клайпеде. А там его дожидается пароход «Омменкерк», принадлежащий одной иностранной судоходной компании. Документы на имя помощника механика «Омменкерка» у него в чемодане. Они были приготовлены заранее, «Густав» все предусмотрел. Ловко получилось! Недаром его называют счастливчиком! Впрочем, в Россию он больше не поедет. К черту! Работать здесь архисложно. Деньги тут теряют свою власть над людьми. Впрочем, ему ли огорчаться?! И запасы стратегического сырья в Н-ске теперь можно подсчитать, и радиоволна радаров известна. С радарами, правда, пришлось повозиться — каждый день и час радиоволна менялась. Но он в течение года записывал все на специальный электронный прибор и в конце концов расшифровал и волну, и очередность ее смены... Словом, все о’кей, как говорят янки!

Капустин снял неторопливо рюкзак и хотел было включить свет, но в тот же миг сзади него что-то метнулось и он ощутил, что его руки сжали мертвой хваткой...

— Спокойно, господин Липницкий! Спокойно. — Эти слова, негромко произнесенные Рябининым, были для Капустина как жестокий удар хлыста. Он раскрыт! Он в руках у чекистов! Что же делать?! Что?!! Где выход?!!

Капустин дернулся, но не тут-то было. Держали крепко.

— Все, господин «Зубр», — сказал капитан Рябинин, — можно ставить точку.

Ход конем Повесть

В этот предновогодний вечер на дежурство по микрорайону № 3 пришли двадцать семь дружинников. Это были лаборанты, инженеры, старшие и младшие научные сотрудники. Все они работали в одной и той же организации — научно-исследовательском институте археологии. Участковый инспектор лейтенант милиции Гаркушин обвел изучающим взглядом дружинников и начал инструктаж. Был лейтенант словоохотливым, энергичным и веселым человеком, любил ввернуть в разговор шутку — дружинники привыкли к этому по прошлым дежурствам, но сегодня он вел себя по-другому. Лицо было серьезным, озабоченным. Гаркушин то и дело хмурил густые, вразлет брови, на крутом лбу у него вычернилась глубокая продольная морщинка.

— Оперативная обстановка в городе в последнее время — неспокойная, — говорил лейтенант. — Участились случаи нападения в ночное время на граждан. Зарегистрировано уже несколько таких происшествий в течение только декабря месяца. Преступников — трое или четверо. Действуют нагло. Почерк один. Скорее всего — банда! Забирают деньги, драгоценности... — Гаркушин сделал паузу. — Прошу обратить особое внимание на следующее. Бандиты используют приемы боевого каратэ, которым владеют довольно искусно. Поэтому будьте, пожалуйста, предельно внимательны! Каждого задержанного ведите в штаб ДНД втроем: двое придерживают за руки, а третий — чуть сзади, на всякий случай. На рожон зря не лезть! Если нужна срочная помощь, звоните из любого автомата по телефону 051. Не 02, а 051. Запомнили? Двухкопеечная монета при этом не нужна. Вот все, что я хотел вам сказать сегодня. Вопросы есть?

— А приемы боевого каратэ против нарушителей общественного порядка использовать можно? — подал голос старший научный сотрудник Федор Омельченко. — Андрюша Платов, товарищ лейтенант, имеет первый разряд по каратэ...

— Только для самозащиты! Это бандиты применяют каратэ в качестве оружия. — Гаркушин сдвинул брови. — Еще вопросы есть? Нету?.. — Лейтенант вдруг улыбнулся и подмигнул: — Поздравляю всех вас, дорогие друзья, с наступающим Новым годом и желаю хорошо провести дежурство!

Лейтенант вышел из комнаты. Командир ДНД Линьков распределил людей: четыре стационарные группы направляются к наиболее «горячим точкам» — парк имени Сосюры, улица Нестерова, улица Плеханова, Крещатик. Два человека дежурят в штабе ДНД, два — в РОВД и восемь человек будут патрулировать с работниками милиции по специальным маршрутам. Командир ДНД зарегистрировал всех в журнал учета, патрули расписались в нарядах, которые дали им два молоденьких сержанта милиции с карманными рациями. Дружинники надели красные повязки, привинтили значки, разобрали по карманам удостоверения. Такой порядок перед выходом в маршрут завел лейтенант Гаркушин, и порядок этот строго выполнялся.

— Ну, удачи вам! — напутствовал товарищей Линьков.

Одна за другой покидали комнату группы. Дежурство началось...

Андрею Платову, Федору Омельченко и Тарасу Осадчему выпала улица Нестерова. Они медленно двигались по белому от снега тротуару, поглядывая по сторонам. Где-то играла музыка, слышался смех. Весело помигивали неоновые вывески. В сквере, против гастронома, стояла огромная елка, украшенная разноцветными лампочками, шарами, хлопушками, картонными белками и блестками «дождика». На верхушке елки — большая красная звезда, а внизу — Дед-Мороз. Не из ваты и бумаги, а настоящий. Высокий, краснощекий, бородатый дед в расшитом бисером длиннополом кожухе, белых, с загнутыми носами валенках, а в руках — плетеная корзина.

— Счастья вам, друзья! Здоровья богатырского! Радостей и лучистых улыбок в Новом году! — басил Дед-Мороз, поглядывая на стоявших вокруг него людей. — Мира и покоя дому вашему, всей стране нашей... Любви и верности...

Платов, Омельченко и Осадчий постояли минуты три возле елки, потом двинулись дальше.

— Эх, ребятки, не повезло нам с этим дежурством... — грустно сказал Омельченко. — В такой вечер дома надо сидеть! Пить шампанское и смотреть по телевизору новогодний концерт.

— Кому-то нужно и дежурить, — возразил Осадчий и покосился на Андрея Платова. Тот молчал. Платов думал о своей жене Клаве (они зарегистрировались месяц назад), о том, как они завтра проведут выходной. Есть два варианта. Утром можно взять лыжи, термосы с чаем, бутерброды и отправиться на весь день в лес, куда-нибудь в Голосеево или Святошино. Стройные ели, искрящийся на солнце снег, чистый воздух — разве есть что-либо лучше?! Можно, конечно, провести день и по-другому. Во Дворце спорта выступает ленинградский «Балет на льду». Клава говорила, что может достать два билета на двенадцать часов дня... А потом — в кино, неплохо бы посмотреть «Укрощение строптивого» — об этом итальянском фильме много говорят, да и «Вечорка» хорошо писала. Известный киноактер Адриано Челентано — в главной роли. Много смеха, юмора...

— Деточки, помогите перейти улицу... никак не сдюжаю, не получается... Машин шибко много... — подошла к дружинникам старушка в очках.

— А вы, бабушка, переходите в установленном месте, вот здесь, на «зебре»... — поучительно поднял палец Омельченко. — Водители автотранспорта должны сбросить скорость и пропустить пешеходов.

— Да пыталась я, касатик, пыталась аккурат три раза перейти... Не сбавляют они скорость, а прибавляют, окаянные. Не ровен час — задавят. Все едут, едут, едут...

— Пойдемте, бабушка, — сказал Платов, и они с Осадчим, поддерживая старушку под руки, направились к переходу. Машины, словно по команде, сбавили скорость и остановились.

— Что значит в повязках, а? — молвил шедший сзади Омельченко.

Дежурство продолжалось. В этот вечер они отвели в штаб ДНД заблудившегося мальчика лет пяти (живет где-то в Дарнице, на левом берегу Днепра, а сюда приехал с мамой посмотреть елку — и потерялся). Задержали и доставили в РОВД трех пьяных юнцов, пытавшихся распить бутылку портвейна возле Центрального гастронома...

Падал снег, крупный, пушистый. Забирал мороз, покалывая мочки ушей. Улица мало-помалу пустела, люди спешили по домам, стараясь встретить Новый год в семейном кругу, в тепле и уюте. Зазывно светились окна.

— Ну, все... Сегодня, пожалуй, никаких ЧП уже не будет, — произнес Омельченко и, вскинув левую руку, бросил взгляд на часы. — Двадцать минут одиннадцатого...

— Сегодня дежурим до половины двенадцатого, — заметил Платов. — Домой бы к курантам успеть.

Дружинники еще постояли возле елки, полюбовались миганием разноцветных лампочек (Деда-Мороза уже не было) и не спеша пошли вверх по улице — к кинотеатру «Комсомолец».

«Все-таки лучше, наверно, отправиться завтра с Клавой на лыжную прогулку, — думал Платов. — Когда еще выберусь... В середине января надо сдать две статьи в журнал «Археология», потом командировка на месяц — в Самарканд... Да, пойдем в лес... Клава будет довольна, она любит кататься на лыжах. Как здорово мы отдохнули в Голосеевском лесу в прошлое воскресенье! Смазать вот только лыжи надо хорошенько. Мороз завтра будет градусов пятнадцать-двадцать, по радио говорили...»

— ...Помогите!.. Помоги-ите!..

Дружинники разом остановились.

— Это там! — показал рукой на высокую арку Осадчий. — Там проходные дворы!

Втроем стремглав кинулись влево.

Какие-то черные дома... узкий проход... Снова дом... Горит маленький фонарь... Снег, кусты... Полутемно. Ветер клубит снег.

— Помоги-ите!.. — женский голос.

На земле кто-то лежит... Девушка! Волосы распущены, на лице — темное пятно. И снег — тоже темный... Кровь?!

— Он... он туда побежал! Он у меня песцовую шапку с головы сдернул! Я хотела задержать его... а он... он ударил в лицо! Туда он побежал... Один побежал!

— Помогите ей! — Платов до боли сжал кулаки и бросился к виднеющимся невдалеке темно-сизым деревьям. Быстрее, быстрее... Нельзя дать ему уйти! Нужно догнать. Любой ценой догнать...

Железные коробки гаражей. Черные остовы раскидистых каштанов. И убегающая в ночь долговязая фигура...

— Стой! Стой, говорю!!

Расстояние сокращается. Нужно успеть перехватить его. Дальше — улица Ленина, и он там среди прохожих растворится. Не дать! Вот он... Двадцать шагов... пятнадцать... десять... Штабели досок, кирпич. Какая-то постройка...

Бежавший впереди человек вдруг остановился, швырнул что-то в снег.

— Кья-а! — грозно протянул бандит и принял стойку.

«Боевой клич каратистов! Ну-ну, попробуем, гад... Теперь ты не уйдешь! Пока я жив — не уйдешь...»

Скользя деревянными пальцами по пуговицам, Платов быстро сбросил пальто. Приготовился к схватке.

— Йох! — выдохнул бандит и, пригнувшись, ринулся, как леопард, вперед. Подбежав к Платову, он развернулся и резко выбросил вперед правую руку с растопыренными указательным и средним пальцами. Андрей едва успел отскочить в сторону.

«По глазам хотел звездануть! Удар «нихон»... Ах ты ж, гнида!»

Бандит снова рявкнул «Кья!» — и прыгнул. Платов молниеносно подставил под удар локоть и, защитившись приемом «сото-уке», рванул что было силы опорную ногу нападавшего. Тот вскрикнул и упал.

«Вот и попался, субчик... Не все ты знаешь в каратэ! Тонкий это вид спорта!»

Андрей навалился всей тяжестью тела на бандита, прижал его к земле. Бандит хрипел, вырывался, кусался...

— Отпусти по-доброму... Отпусти, слышишь?! Больно!

— Лежи! Лежи тихо! А то сделаю еще больнее...

Минуты через две подбежали Омельченко, Осадчий и потерпевшая. Потом с фонариком и розыскной собакой подоспели работники милиции, это прибыла оперативная группа.

Платов, тяжело дыша, молча смотрел на задержанного. Луч света от фонарика перескакивал с куртки на лицо бандита, затем на джинсы, перепачканные глиной кроссовки — и снова на лицо. Молодой парень... Лет двадцать, не больше... И одет вполне прилично. Встретил бы такого на улице, ни за что бы не подумал, что вершит подобные дела...

Начальник отдела УВД полковник Семенов стоял у окна своего кабинета на шестом этаже и задумчиво смотрел на улицу. Все было белым: земля, крыши домов, троллейбусов, трамваев. Изо рта у прохожих валил пар.

«Зима-а... Настоящая сибирская зима... Завтра синоптики обещают минус двадцать четыре градуса. Давненько такого не было в Киеве», — подумал Матвей Степанович и, постояв еще некоторое время у окна, направился к столу. Снял телефонную трубку, набрал номер.

— Ольга Николаевна?.. Загляни ко мне, пожалуйста.

Полковник медленно опустил на рычаги трубку, раскрыл лежащую на столе папку. Вчера для ведения дела «Банда каратистов» была создана оперативно-следственная группа: следователь Карелина, старший оперуполномоченный уголовного розыска Савченко, оперуполномоченный уголовного розыска Стародубцев и эксперт-криминалист Кудрявцев. Старшей была назначена Карелина.

Семенов в раздумье листал бумаги в папке. «Интересно, появилась ли у них рабочая версия? Генерал Высотин два раза звонил по этому поводу. Поторапливает... Работа, конечно, предстоит сложная... трудная. Впрочем, Ольге это не впервой...»

Следователь ОВД майор милиции Карелина появилась в кабинете Семенова почти бесшумно. Тщательно выглаженный милицейский мундир сидел на ней безукоризненно. В косых лучах солнца, бьющего из окна, тугой узел волос на затылке Карелиной казался золотистым.

— Садись, Оля. — Матвей Степанович чуть заметно улыбнулся и снова посерьезнел. — Как идет расследование по делу банды каратистов? Есть что-либо новое?

— Я, товарищ полковник, вчера только ознакомилась с этим делом в прокуратуре...

— Кто у них ведет его?

— Тарас Петрович Прохоров. Мы с ним уже беседовали. Он подсказал, что надлежит выяснить в первую очередь...

— Времени на раскачку нет. Пока банда не обезврежена — жди любой гадости. Вплоть до убийства.

Ольга вздохнула.

— Понимаю. Но пока, к сожалению, — почти никаких зацепок. Приметы преступников, сформулированные потерпевшими, довольно расплывчаты. Что значит: «первый — высокий, в черном пальто... второй — среднего роста, вокруг шеи намотан длинный шарф»? Да таких людей сколько угодно!

— Ну, а лицо... лица преступников потерпевшие не запомнили? Опознать сумели бы?

— Увы... Ни пенсионер Николай Иванович Нечипоренко, ни супруги Русины ничего не смогли разглядеть. Разве что одежду, фигуру... Темно было.

— Скажи, а почему Нечипоренко попал в этот парк? Да еще с такой суммой денег? Ты не интересовалась?

— Интересовалась, товарищ полковник. Два раза беседовала. Свой выигрыш — 5368 рублей — Нечипоренко получил в территориальном управлении «Спортлото» около 19.00. Деньги положил в портфель. Купив в Центральном гастрономе сыра и колбасы, а в магазине « Парфюмерия», что на Крещатике, — два тюбика «Неопоморина», Николай Иванович отправился домой. Желая сократить путь от трамвайной остановки до дома по улице Некрасова № 87, где он живет, пошел напрямик через парк «Молодежный». На одной из безлюдных аллей, где не горели фонари, у Нечипоренко выхватили портфель...

— И что же Николай Иванович?

— Он закричал и бросился догонять бандита. Один из нападавших, самый высокий, по утверждению Нечипоренко, прошипел: «Кья-а!» — и ударил его ногой в солнечное сплетение. Николай Иванович упал и потерял сознание. Очнулся он лишь минут через двадцать. Вокруг никого не было...

Семенов потер щеку:

— С Русиными ты тоже беседовала?

— Так точно. 22 декабря вечером супруги возвращались из города, где несколько часов назад кандидат наук Олег Петрович Русин купил своей жене Надежде Семеновне золотую брошь с чароитом за 2738 рублей 50 копеек — подарок к десятилетию их свадьбы. В проходном дворе по улице Щорса № 21 освещение отсутствовало, и бандиты, очевидно, знали об этом. Шел крупный снег, видимость была плохой. Преступники налетели внезапно. Они вырвали из рук Русиной дамскую сумочку, где была золотая брошь...

— Свидетели были?

— Нет.

— Дальше.

— Растерявшаяся Надежда Семеновна стала звать на помощь, а Олег Петрович кинулся на одного из бандитов — низкорослого, в меховой куртке, схватил его за рукав, но в тот же момент раздался возглас: «Кья-а!» —и Олега Петровича ударили сбоку чем-то по голове. Больше он ничего не помнит.

— Как долго Русин был без сознания?

— Жена говорит, что минут десять-пятнадцать...

— Что еще?

— Олег Петрович утверждает, что преступников было четверо, однако Надежда Семеновна не согласна с этим и считает, что был еще и пятый — его дородная фигура маячила в снежной сутеми... Вот все, что удалось дополнительно выяснить, — закончила Карелина.

Матвей Степанович долго смотрел в одну точку.

— Мда-а, похоже, что преступники следили и за Нечипоренко, когда он получал свой выигрыш, и за Русиными когда они покупали золотую брошь...

— Согласна. Я, товарищ полковник, была в территориальном управлении «Спортлото», потом ездила в ювелирный магазин, где Русины купили брошь...

— Ну и что? — поднял брови Семенов.

— Ничего нового узнать не удалось. Короче: фоторобот не сделаешь, заглядывать в дактилокартотеку — нет оснований. Одним словом, — плохо. Продвижения вперед нет.

— Так уж и нет?

— Ну, почти нет.

— Уже лучше, — усмехнулся Матвей Степанович. — Выходит, что-то все-таки есть?

Карелина пожала плечами.

— У потерпевшего Русина остался в руке клок шерсти от куртки одного из нападавших бандитов. Эксперты утверждают, что куртка — из искусственного меха, пошита в Киеве на фабрике имени Розы Люксембург.

— Вот видишь! А ты приуныла, говоришь, что ничего нет...

— К сожалению, товарищ полковник, это дела не проясняет...

— Как знать, как знать...

«Хочет подбодрить меня, утешить... Эх, Матвей Степаныч...» — вздохнула мысленно Ольга.

— Буду думать, товарищ полковник.

— Правильно. Дерзай, Оля. С миру по нитке — голому рубашка. Все, что касается банды — любые, даже незначительные на первый взгляд детали! — нельзя оставлять без внимания. А то, что бандиты используют приемы боевого каратэ при нападении, — очень важно. Отличительный, я бы сказал, штрих! У банды свой почерк. — Семенов прервался, разгладил седые усы. — Кстати, Оля, звонил твой старый знакомый — капитан Потапов из шестнадцатого отделения милиции. Дружинники взяли там 31 декабря ночью некоего Михеева — сорвал песцовую шапку с девушки. При задержании этот тип оказал сопротивление, использовал приемы боевого каратэ...

Карелина задумчиво повела головой.

— Вы полагаете — один из них?

— Надо проверить, Оля. Все может быть!

У Карелиной было правило: прежде чем допрашивать преступника или свидетеля по какому-либо уголовному делу, надо тщательно изучить, что он за человек. Где работает, каково мнение о нем сослуживцев. Вкусы, привычки, наклонности... Некоторые из коллег Карелиной по УВД считали, что все это — лишнее, забот и так хватает. Объять необъятное все равно нельзя, следовательно, надо быть в какой-то степени рационалистом, не усложнять очевидные вещи. Есть еще и нераскрытые преступления, есть и неотложные дела. Размусоливать и заниматься психологией некогда.

Так рассуждали некоторые из оппонентов Карелиной в управлении, но сама Ольга своему подходу никогда не изменяла.

Вот и сегодня, прежде чем встретиться с Михеевым, она навела о нем справки. И лишь после этого направилась в шестнадцатое отделение милиции. Предупрежденный Семеновым капитан Потапов уже ждал ее.

— Здравия желаю, товарищ майор! — приветствовал он Ольгу, поднимаясь из-за стола. — Милости просим в нашу обитель. Располагайтесь, пожалуйста. — Капитан услужливо поставил перед Карелиной стул.

— Спасибо, — поблагодарила Ольга и сразу же перешла к делу. — Как там Юрий Михеев? Допрашивали уже?

Потапов помрачнел.

— Два раза. А что толку? Молчит, подлец! Точнее, он-то говорит — за словом в карман не лезет! — да все не то. Ершистый тип. — Капитан полистал блокнот. — 25 декабря в 22.15 у гражданки Валевской Антонины Вадимовны сорвали с головы на улице Репина соболью шапку. Преступнику удалось скрыться, но Валевская запомнила его внешность. У нас возникло подозрение, что это тоже был Юрий Михеев...

— Ну и как?

— В присутствии понятых произвели опознание преступника. Валевская сразу указала на Михеева...

— Понятно. Что еще?

— Сославшись на номер уголовного дела, наш следователь Яремчук наложил арест на переписку Юрия Михеева. Думаю, он шапки срывал не по собственному почину. Связан, очевидно, с шайкой...

— У вас, Федор Лукич, есть доказательства этого?

Чисто выбритое, скуластое лицо Потапова потемнело.

— Пока, Ольга Николаевна, таких доказательств у меня нет. Есть только предположения, догадки. Их, конечно, к делу не подошьешь, я это хорошо понимаю. Жаль только, что Яремчук заболел, он разделяет мои предположения...

Карелина задумчиво теребила пуговицу на кителе.

— Матвей Степаныч договорился с вашим начальством... Мы, пожалуй, заберем у вас этого Михеева. Вы не против?

— Ну что вы, товарищ майор? Одно дело делаем. Забирайте! Но просто так сей фрукт ничего не скажет...

— Пока суд да дело, я хочу его допросить. Сегодня же. Как говорится: куй железо, пока горячо.

— Понял, товарищ майор. Идемте.

Они вышли из кабинета Потапова, спустились вниз и, пройдя по длинному коридору, очутились в небольшой комнате с забранными железной решеткой окнами, расположенными под самым потолком. Стол, четыре привинченные к полу табуретки. Обитая железом дверь.

Капитан достал из ящика стола чистый бланк протокола и шариковую авторучку, положил перед Карелиной. Она поблагодарила кивком головы.

Тучный старшина привел Михеева. Потапов молча показал арестованному на табуретку.

— Садитесь, Михеев.

— Мерси, я постою. Дама ведь присутствует. Я — человек воспитанный.

— Садитесь! — повысил голос капитан и, повернувшись к Ольге, усмехнулся: — Каков гусь, а?

Арестованный пожал плечами и, скользнув взглядом по Карелиной, сел на краешек табуретки.

Ольга неотрывно смотрела на арестованного. Парень как парень. Худощавый, курносый. Темная грива волос. Под правым глазом — родинка...

«Кто ты? Что заставило тебя пойти на преступление? Почему?»

Арестованный неторопливо хлопнул себя ладонью по колену.

— Давайте начнем, граждане начальники...

— Вы что, спешите? — прищурилась Ольга.

— Вся нынешняя жизнь — спешка. Одни спешат на работу, другие — с работы, а третьи — в магазин. Привык, знаете ли, и я. Втянулся, так сказать... А вы, прошу пардону, что... разве не торопитесь?

Потапов осадил арестованного хмурым взглядом:

— Бросьте выпендриваться, Михеев! Вы уже отличились!

— Слушаюсь, гражданин капитан. Отныне буду вести себя как пионер. — Он повернулся к Ольге. — Простите великодушно, не знаю, с кем имею честь...

— Я — следователь органов внутренних дел Ольга Николаевна Карелина. У меня к вам, Михеев, есть несколько вопросов.

— Весьма польщен! Весь к вашим услугам. — Он встал и чуть заметно поклонился.

— Оставьте браваду, Юрий. Не время и не место.

Розовые губы Михеева смялись усмешкой. Он снова опустился на табуретку.

— Прошу прощения. Хотел, как лучше. Приятно, знаете ли, иметь дело с красивыми женщинами. Вы, извиняюсь, похожи на американскую киноартистку Элизабет Тейлор. У нее, правда, глаза синие, а вот у вас — черные...

Ольга нахмурила брови.

— Повторяю: я — следователь, Михеев, и попрошу отвечать только на вопросы. Итак, кто вас научил приемам боевого каратэ?

— Сам научился, гражданин следователь. По книге Фунакоси. Для самозащиты, так сказать...

— Вот как? Любопытно... Ну, а куда вы дели соболью шапку, которую сняли 25 декабря с гражданки Валевской?

— Продал.

— Кому продали, вы, конечно, не помните?

— Если все запоминать, голова треснет, — развел руками Михеев.

Карелина вертела в руках шариковую авторучку, Потапов мрачно поглядывал на арестованного.

— Ну, а чем вы занимались 26-го и 27 декабря? Как провели эти два дня? — подняла глаза Ольга.

Михеев дерзко улыбнулся:

— 26-го я... я ходил в библиотеку... просматривал в читальном зале газеты и журналы. Потом... потом, дай бог память, ходил, кажется, по магазинам... посетил Музей русского искусства. Культурная, так сказать, программа... — Михеев бросил на Карелину невинный взгляд, обнажив ровные зубы, один из которых был золотой. — Ну а 27 декабря... купил елку — мать попросила... потом гулял по городу. Вечером пошел во Дворец спорта, смотрел хоккей...

— Ну и кто же играл 27 декабря во Дворце спорта?

Арестованный потянулся так, что хрустнули суставы, зевнул.

— Для вас это имеет значение, гражданин следователь?

— Отвечайте, пожалуйста, на вопрос.

— Извольте. 27 декабря играли «Сокол» и... и «Динамо»-Рига, кажется...

Карелина укоризненно поморщилась:

— Неправду говорите, Михеев!

— Вы меня обижаете, гражданин следователь. Говорю: был на хоккее!

— Ложь! У меня коллеги — тоже болельщики. Так вот, никакого хоккея 27 декабря во Дворце спорта не было.

— Как это... не было?

— А так. Надо внимательно читать газеты. Киевский «Сокол» с 25 декабря находится в Финляндии, на товарищеских играх. Это, во-первых. Во-вторых, 26-го и 27 декабря вы никуда не ходили, а были дома. Решили отсидеться. Пусть, мол, утихнут немного страсти, милиция успокоится. А чтобы не было лишних разговоров среди соседей по коммунальной квартире, вы прикинулись больным гриппом, попросили маму вызвать вам врача.

Михеев отвел взгляд в сторону. Тихо с паузами процедил:

— Откуда у вас... такие... неверные сведения... гражданин следователь?

Карелина промолчала, а Потапов укоризненно покачал головой:

— Нехорошо! Заврался так, что дальше некуда.

— Вам можно, а мне нельзя?

— Не хами, Юрий! Ты в милиции, а не на блинах у тещи!

— Хорошо, учту... — усмехнулся арестованный.

Карелина нахмурилась и тяжело вздохнула:

— Кто вас надоумил срывать шапки с женщин?

— Сам, — невинно обронил арестованный. — Нечистый попутал... Решил заработать деньжат таким макаром. Глупо, конечно!

— Значит, дружков и вдохновителей у вас не было?

— Я же сказал — сам... один я работал. И ни с кем не связан! Никого не знаю! — произнес Михеев с плохо скрываемым раздражением и отвернулся.

Карелина надела на шариковую авторучку колпачок, медленно встала.

— Ладно, Михеев. На сегодня хватит. Вы пойманы с поличным. Против вас возбуждено уголовное дело. Статья 142 Уголовного кодекса УССР. Нападение с целью завладения личным имуществом граждан, соединенное с насилием, опасным для жизни или здоровья лица, подвергшегося нападению. Одним словом — разбой!

— И что же мне светит, если не секрет?

— Не секрет. Вам грозит лишение свободы на срок от трех до десяти лет... Между прочим, чистосердечное раскаяние, помощь следствию принимаются во внимание при назначении наказания. Жизнь у человека — одна. Подумайте над этим. Завтра мы продолжим знакомство. В другом, правда, месте.

Карелина намеревалась допросить Михеева более обстоятельно на следующее же утро — была у нее одна идея, но это пришлось отложить.

Поздно ночью Ольгу вызвали в управление.

Полковник Семенов был у себя. Глядя на его озабоченное усталое лицо, Карелина поняла: что-то произошло.

— Полчаса назад звонил дежурный по городу подполковник Кравец. Убийство...

— Где?

— По улице Щорса. Дом 38, квартира 13.

Карелина сжала в руках карандаш.

— Все тот же район... та же улица...

— Вот именно!.. Кравец знает, что ты ведешь дело каратистов. Потому и сообщил... Дежурная бригада уже выехала.

— Кто убит?

— Профессор медицины Николай Андреевич Лукьянов. Шестьдесят три года. Накануне взял со сберкнижки двадцать пять тысяч рублей на покупку дачи... — Семенов вздохнул, протер кулаком воспаленные глаза. — Поезжай на место происшествия, разберись.

Возле первого подъезда дома стояли две «скорые помощи» и милицейский «рафик». Первым, кого увидела Карелина, когда поднялась на второй этаж и вошла в квартиру, был старший следователь прокуратуры Тарас Петрович Прохоров. Он стоял возле кресла, в котором сидела бледная, как стеарин, немолодая уже женщина с мокрыми от слез глазами.

— Жена Лукьянова, Анна Ивановна... — наклонившись к Ольге, пояснил чуть слышно Прохоров.

Дышала жена профессора тяжело и часто, на лбу у нее блестели крупные бисеринки пота. Здесь же находились две женщины в белых халатах — из бригады «Скорой помощи». Одна — высокая, статная, со стетоскопом, а вторая — молоденькая, почти девочка, очевидно, медсестра.

— Папаверин, анальгин и дибазол. По одному кубику. Быстрее, Катенька, быстрее, — повернулась к молоденькой статная.

Карелина молча смотрела, как медсестра точным движением обломала длинный кончик ампулы и, наполнив шприц лекарством, осторожно нажала на поршенек, слила немного, как она протирала смоченной в спирте ваткой кожу выше локтя у сидящей в кресле жены профессора, как подкладывала ей под руку подушечку, а потом загнала в кожу длинную иглу шприца...

— Сейчас вам будет легче, Анна Ивановна... — тихо проговорила медсестра.

Лукьянова продолжала отрешенно и скорбно смотреть в одну точку. На виске у нее вздулась фиолетовая жилка, мелким тиком дергалось веко на правом глазу.

Ярко горела люстра, пахло мастикой для натирания полов.

Карелина медленно прошлась по ковровой дорожке, ощупывая цепким взглядом предметы и вещи. Деревянная кровать с головами львов на широких спинках, четыре кресла, обтянутых красным бархатом. Старинный стол, а на нем — букет алых гвоздик. На стенах резные тарелки, картины в позолоченных багетах.

Дверь в соседнюю комнату была открыта. Там мелькали вспышки блица — дежурная бригада тщательно изучала место происшествия, собирала улики... На зеленом ковре, неестественно раскинув в разные стороны руки, лежал седобородый мужчина. Красивый свитер его был порван, на губах и бороде запеклась кровь. Когда Карелина подошла ближе, то увидела, что кровь сургучом застыла и в раковинах волосатых ушей Лукьянова, и в широких ноздрях. Над мертвым профессором склонился судебный медик.

«Чем-то очень сильно ударили. Или в скулу, или в висок», — не преминула сделать вывод Ольга.

Эксперт-криминалист обрабатывал спецсмесью предметы в комнате, портфель на журнальном столике, ручку двери, надеясь получить отпечатки пальцев преступников. Здесь же были понятые — старик и девушка, проводник с розыскной собакой, участковый инспектор, оперуполномоченный уголовного розыска лейтенант Ивлев.

Печально взглянув на мертвого профессора, Карелина вернулась в первую комнату. Врача и медсестры уже не было.

— ...Анна Ивановна, если вам трудно говорить, отложим нашу беседу, — мягко произнес Прохоров, поглядывая с участием на жену профессора.

Лукьянова покачала головой:

— Нет-нет, вам нужно сейчас... я все понимаю... спрашивайте, я все понимаю... — Она промокнула белоснежным носовым платочком глаза.

— У меня к вам, Анна Ивановна, несколько вопросов... Скажите, как долго вас не было сегодня днем?

— С половины второго до... начала девятого... Я ездила в Центральный универмаг, купила электробритву... Коля... Николай Андреич просил... Старая вышла у него из строя... Коля хотел только электробритву «Харьков-15 М»... — Лукьянова всхлипнула, снова поднесла к глазам носовой платочек. — Потом... потом я, не заезжая домой, поехала к дочери. Она живет на левом берегу Днепра... в Березняках. Внук там, Вовка... Возилась с ним... Потом поехала домой. Открываю дверь, вхожу в комнату. Кричу с порога: «Коля, я тебе бритву купила!» Никто не отвечает... Иду в одну комнату — никого. Иду во вторую... и там... т-там... в-вот на п-полу... н-на к-ковре Коля... лежит Коля... в к-крови л-лежит... З-закоченел уже... — Она судорожно ухватилась ладонью за подлокотник кресла, посиневшими губами выдавила: — Н-не в-верю... н-не хочу верить, слышите?!

Карелина налила воды из графина в стакан, поднесла Лукьяновой. Та сделала несколько глотков — было слышно, как у нее мелко стучат о край стакана зубы.

— Если бы знать, что так все обернется, ни за что бы не оставила Колю одного... Никуда бы не поехала! Никуда!!

Тонкое лицо Карелиной потускнело, резче обозначились две глубокие складки у маленького упрямого рта.

— Когда именно Николай Андреич снял деньги со сберкнижки? — продолжал расспрашивать Лукьянову Прохоров.

— Вчера, в первой половине дня...

— Вы были с ним?

— Была.

— Где именно находится эта сберкасса?

— Напротив завода имени Фрунзе... улица Коммунаров... — сокрушенно склонила голову Лукьянова.

— Подозрительного ничего не заметили в этой сберкассе, когда Николай Андреич получал двадцать пять тысяч?

Анна Ивановна подумала секунду-другую, затем медленно пожала плечами.

— Нет... все было обыкновенно.

Прохоров закрыл записную книжку и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Скосив глаза на Ольгу, тихо спросил:

— У вас есть вопросы к Анне Ивановне?

Ольга обратила взор на хозяйку.

— Как вы думаете, Анна Ивановна, кто мог знать о том, что ваш муж снял вчера со сберкнижки двадцать пять тысяч рублей?

Широкий лоб Лукьяновой прорезали три глубокие морщины.

— Мы только дочери сказали об этом.

— А тот человек, у которого вы собирались купить дачу?

— Шевченко?.. Он ждет... будет ждать нас с деньгами завтра. Мы договорились приехать к нему в Ирпень электричкой в 13.35. Потом намеревались идти к нотариусу, оформлять купчую...

На лице Карелиной появилось задумчивое выражение.

— Извините, Анна Ивановна, но мне бы хотелось еще раз уточнить: знал ли этот самый Шевченко, в какой именно день Николай Андреич снял со сберкнижки деньги?

— Мы ему об этом не сообщали — ни Коля, ни я. Договорились только о завтрашней встрече... — Анна Ивановна умолкла и отвернулась. Лицо ее исказилось, затряслись плечи. Из воспаленных глаз брызнули слезы.

— Коля-a... Коле-енька, милы-ий... — Лукьянова метнулась в соседнюю комнату. Ольга слышала, как эксперт-криминалист успокаивал хозяйку, просил «взять себя в руки», но она рыдала пуще прежнего. И лишь после того, как к ней подошел Прохоров и что-то тихо сказал, Анна Ивановна немного успокоилась.

— Смерть наступила от сильного удара в правый висок. Судя по всему — кровоизлияние в мозг. Били, как мне кажется, кулаком. Что-то из приемов каратэ, — наклонившись к Прохорову, произнес негромко судебный медик и после паузы добавил: — Протокол вскрытия будет к утру.

— Спасибо, Никанорыч, — поблагодарил его Тарас Петрович и, пройдясь по комнате, в задумчивости уперся вопросительным взглядом в эксперта-криминалиста. — Ну, а у тебя, Толя, как дела? Есть что-либо интересное?

— Чисто работают, гады, — смятенно отозвался эксперт. — Следов нет. Вот разве что это... — Он показал целлофановый пакет, в котором лежал самодельный брелок на цепочке — в виде кукиша.

— Откуда?

— Под столом нашел.

— Хозяйку спрашивал?

— Так точно. Таких вещиц у Лукьяновых не водилось.

— Что ж, приобщим к протоколу осмотра места происшествия.

Прохоров и Карелина вышли на улицу.

— Розыскная собака довела только до шоссе. Дальше — след обрывается, — вставил мрачным голосом Тарас Петрович.

— Уехали, наверно, на машине.

— Скорее всего, так.

— Соседей надо бы порасспросить...

— Мы с Ивлевым из дежурной бригады уже беседовали с ними. Никто ничего не видел. Или боятся говорить, или бандиты действовали настолько умело и скрытно, что люди и вправду ничего не видели. — Прохоров тяжело вздохнул. — Боюсь, как бы Лукьянова не слегла... Такое нервное потрясение!

— У нее давление резко подскочило. Три укола медсестра сделала...

— Сделать-то сделала, а толку?.. В больницу хотели забрать, она не поехала...

Карелина молчала: на лице было смятение, неподдельная печаль. Чем она могла помочь сейчас Анне Ивановне? Смерть всегда страшна, предельно горестна. Умирает человек. Умирает не своей смертью, а потому, что его убили. Убили такие же, как и он, люди. А люди ли? Нет — звери, волки!.. Похоже, и тут действовали «каратисты».

— Ну что ж, Ольга Николаевна, собирайте улики... Семенов уже звонил мне. Держите старика Прохорова в курсе всех ваших гипотез и версий. Удачи вам. — Тарас Петрович направился к синей «Волге» из городской прокуратуры.

Назавтра первым же делом Карелина побывала в сберкассе № 246 по улице Коммунаров. Заведующая сберкассой Покровская внимательно прочла Ольгино служебное удостоверение, обеспокоенно прикусила нижнюю губу.

— Разве... разве у нас что-то случилось? Ведь ничего такого не было! Тайны вкладов сохраняются, документация в полном порядке. По личным вкладам граждан начислены проценты дохода... Можете проверить!

— Я, Анфиса Тимофеевна, не проверять пришла, а за помощью, — успокоила заведующую Ольга.

— Вот как? Гм, пожалуйста.

— Спасибо. Я очень надеюсь на вас.

Покровская чуть заметно улыбнулась, облегченно вздохнула:

— Хоть порядок в делах и соблюдаю, а проверок, откровенно говоря, не люблю. Нервотрепка — и только. — С готовностью добавила: — Сделаю все, что в моих силах. Спрашивайте, пожалуйста.

— Кто у вас работал вчера?

— На кассе — Лизочка... Елизавета Федоровна Никитина, а контролером — Дарья Алексеевна Денисенко. Они и сегодня работают...

— Мне обязательно надо с ними поговорить.

— Пожалуйста. А где вы будете с ними... говорить?

— Лучше всего здесь... в вашей комнате, чтобы никто не мешал.

— Понимаю, понимаю, — закивала заведующая. — Сейчас позову их.

Вернулась Анфиса Тимофеевна минуты через три. Вместе с нею в комнату вошли пожилая женщина и девушка.

— Познакомьтесь, пожалуйста... Это — Дарья Алексеевна, — заведующая показала рукой на пожилую женщину, — ну а это — Лизочка... Елизавета Федоровна.

Когда все уселись, Карелина, поглядывая поочередно то на Никитину, то на Денисенко, проговорила:

— Вчера профессор медицины Николай Андреевич Лукьянов снял со сберкнижки двадцать пять тысяч рублей...

— Было такое, — подтвердила Денисенко. — Счет № 12127...

— Прекрасно. Значит, вы запомнили этого человека?

— Конечно! Сумма большая, сразу мы ему не выдали...

— Он что же... приходил сюда раньше?

— Да... дня три назад...

— Не три, а четыре... Четыре дня назад, — поправила Никитина Денисенко. — Он сказал, что хочет взять двадцать пять тысяч рублей. А Дарья Алексеевна ответила, что мы таких денег сразу не выдаем. Нужно сделать предварительный заказ. Приходите, мол, на следующей неделе, во вторник...

— Да, так все и было, — согласилась Денисенко. — А запомнилось это потому, что по двадцать пять тысяч рублей мы выдаем не так уж и часто. Редко такие операции по вкладам бывают... А что, собственно, произошло?

— Да как вам сказать...

— А все-таки? Согласитесь, нам очень трудно сориентироваться, что именно вас интересует, что нам следует вспомнить в первую очередь...

Карелина колебалась: говорить или нет? Полностью исключить участие в совершенном преступлении работников сберкассы нельзя. Все это так. Но если всех подозревать, добра с этого тоже не будет.

— Вчера профессор Лукьянов был убит в собственной квартире. Деньги похищены...

Покровская вздрогнула, Денисенко задышала часто. Продолговатое, в родинках личико Никитиной сначала побледнело, потом начало заливаться румянцем.

— Как эт-то... убит?

— Обыкновенно. Нет уже его.

— Н-не может быть! Я... я ведь видела его вчера...

— Когда именно?

— Утром... к-когда шла на работу... Н-начало девятого было, он в-выходил из б-булочной. Мы еще п-поздоровались...

— Что ж, вполне возможно. Но это было утром. А днем — его убили.

Вклинилась тягостная пауза. Покровская, Никитина и Денисенко сидели не шелохнувшись, как в оцепенении.

— Очень вас прошу: вспомните, пожалуйста, все, что происходило в сберкассе, когда Лукьянов получал деньги, — подняла голову Карелина. — Что за люди были в сберкассе, что они говорили... Может, какие-то характерные детали запечатлелись в вашей памяти...

— Да-да, мы понимаем... мы все понимаем... — тихо произнесла Денисенко. — Когда Лукьянов брал двадцать пять тысяч... когда он их брал, в сберкассе были люди. Хорошо это помню... Старик, по-моему, какой-то был... он принес, кажется, облигации. То ли трехпроцентные, то ли тираж погашения... Ты не помнишь, Лиза?

— Помню. У него было две облигации займа 1950 года... последний тираж погашения. Он еще попросил, чтобы я дала ему юбилейный металлический рубль. Внук, мол, говорил, собирает такие рубли... А еще в сберкассе была какая-то женщина и... и два парня...

— Описать внешность можете? Вначале — женщину?

— Право, я не знаю даже... — Никитина обратила вопросительный взгляд на Денисенко, но та передернула плечами:

— Расплывчато все. Будто в тумане.

— А если подумать? Не спешите, пожалуйста, Дарья Алексеевна, постарайтесь вспомнить...

Денисенко наморщила лоб, сокрушенно развела руками.

— Нет, не вспомнить. Запамятовала... Ей-богу, запамятовала! Кабы знать, что такое случится...

— Жаль, очень жаль,— вздохнула Карелина.

Лиза смущенно заморгала глазами.

— Простите, но я тоже не запомнила женщину... А вот парней... парней этих... — Она снова зарделась.

— Ну-ну... — мягко подстегнула Ольга.

— Парней хорошо помню...

— Ну-ну, слушаю... Я вас слушаю, Лиза!

— Один — статный такой, высокий, симпатичный. В черном кожаном пальто и пыжиковой шапке... Второй — маленький, с изуродованным ухом... в шляпе...

— И что же эти парни делали в сберкассе?

— Высокий проверил лотерейный билет. Выиграл рубль. Потом попросил, чтобы я на этот рубль дала ему два лотерейных билета. «Авось, — говорит, — выиграю в следующий раз «Волгу» или «Жигули». А я ему: «Почему бы и нет? У меня рука счастливая». Вытащила я ему из пачки два лотерейных билета. Он поблагодарил и сказал, что если действительно выиграет, то будет моим должником на всю жизнь...

— А что делал в это время тот, второй, с изуродованным ухом?

Лиза потупила взор.

— Я... я на него больше не смотрела. Извините...

— Эти двое ушли сразу после ухода Лукьянова? — спросила у Никитиной Карелина.

— По-моему, нет... Да, точно... они потом ушли... Минуты через две или три...

Карелина встала, застегнула пальто.

— Ну что ж, спасибо, товарищи, за информацию. О нашем разговоре никому, пожалуйста, не говорите.

Михеев сидел перед Карелиной и равнодушно смотрел в одну точку потухшими серыми глазами. А Ольга не торопилась начинать. Пока сладу с этим парнем не было. Она помнила: от сегодняшнего допроса зависит очень много, вдобавок и время не терпит, но спешить сейчас нельзя. Михеев может опять ничего не сказать...

— Итак, вы, Юрий, по-прежнему утверждаете, что приемам боевого каратэ научились сами и шапки с Валевской и Кириченковой сорвали по собственному, так сказать, почину?

— Именно так, гражданин следователь.

— Добавить ничего не хотите?

— А нечего добавлять! Все рассказал. Сам наколбасил, сам и отвечу по закону. — Он виновато опустил голову, на пухлых губах плавала грустная улыбка.

Карелина внимательно смотрела на арестованного.

— Напрасно вы так, Михеев... Вы хоть знаете, где сейчас ваша мать?

— Моя мать сейчас дома, где ж ей быть... Вчера сутки отработала, а теперь — трое суток дома.

— Не совсем так, Михеев... Нина Васильевна, ваша мать, действительно сутки отдежурила в больнице, а потом вернулась домой. Не застав вас, забеспокоилась. Начала обзванивать всех ваших товарищей, затем отделения милиции, морги... — Ольга сделала паузу, печально сжала губы. — Узнав, что вы задержаны при попытке сорвать с девушки песцовую шапку, ваша мама... Нина Васильевна... никак не могла в это поверить. Она плакала, все время спрашивала, не перепутали ли в милиции что-либо, может, это совпадение, и есть еще один Михеев... — Карелина снова надолго замолчала. — Все это так сильно на нее подействовало, что она сейчас находится в больнице...

Михеев медленно поднял на Ольгу глаза.

— Что с ней?

— Инсульт. Положение очень тяжелое...

Он слегка качнулся на стуле.

— Инсульт?.. С чего бы это? Она никогда не болела...

На столе настойчиво затрещал телефон. Карелина взяла трубку.

— Слушаю. Да-да, это я... Что?.. — Ольга бросила быстрый взгляд на Михеева. — Да-да, понимаю... Спасибо, что позвонили, доктор. — Она медленно опустила на рычаги трубку.

Секунд тридцать сидела неподвижно, по печальному лицу пробегали тени.

— Это оттуда... от матери, да? — тихо спросил Михеев.

Карелина кивнула. Подбирая слова, стараясь говорить как можно мягче, добавила с паузами:

— Ваша мать... Юрий... полчаса назад... скончалась...

Он втянул голову в плечи, провел пересохшим языком по губам. Уши стали пунцовыми, на щеках заблестели капельки пота.

Так прошла минута, потом еще одна.

— Отец вас бросил, и мама ваша... жила только для вас. Она вас очень любила и отказывала себе во всем, лишь бы вам, Юрий, было хорошо. В четвертом классе купила сыну велосипед, потом — мопед «Дружба». В седьмом классе у вас уже были наручные часы, дорогие джинсы... Потакала мать вам во всем, баловала вас. С этого, по-моему, и началось. Вы привыкли, что вам все можно, все позволено... — Ольга вздохнула. — А вот сама Нина Васильевна четыре года подряд ходила в одном и том же платье, соседи знают об этом. Все она отдавала вам, Юрий, все! А чем вы отплатили?

Михеев насупился:

— Я не верю ни одному вашему слову! Не верю, что она умерла... Вы... вы хотите таким драконовским способом воздействовать на меня, выудить нужные сведения!

По чистому, тонкому лицу Карелиной начали расползаться красные пятна. Ей хотелось сказать арестованному что-то резкое, но она сдержалась. Спокойно сняла телефонную трубку, набрала номер.

— Будьте добры, старшего лейтенанта Савченко... Владимир Палыч?.. Да-да, это я. Организуйте, пожалуйста, поездку Михеева в больницу № 17. Да-да, пусть сам увидит... Спасибо, Володя.

Ольга повернулась к арестованному:

— Идите в камеру и приведите себя в порядок. Электробритву и шнурки от кроссовок получите у сержанта.

Он кинул на Карелину недоверчивый взгляд.

— Вы... повезете меня... к матери?

— Да. Вы же не верите мне!

...Часа через два, побыв с арестованным в больнице, группа Савченко вернулась в управление. Михеева снова привели в кабинет Карелиной. Ольга жестом пригласила его сесть. Листала блокнот, молчала.

— Мне... мне надо побыть одному... Разрешите? — произнес хриплым, надломившимся голосом Михеев, поглядывая на следователя.

— Хорошо, — согласилась Ольга и вызвала конвойного.

Арестованного отвели в камеру.

Карелина закрыла блокнот, вздохнула. Ей по-человечески было жаль мать Михеева — Нину Васильевну. «Но почему произошла эта трагедия? Кто в этом виноват? — снова и снова спрашивала себя Ольга. — Мать умерла, сыну грозит тюрьма... Разве хотела эта добрая и честная, судя по всему, женщина, чтобы ее сын стал преступником? А случилось именно так...»

Виктор Гюго говорил: «Жить — значит носить в себе весы и взвешивать на них добро и зло».

Именно так! И в первую очередь — это касается работы следователя. Он ведет расследование, используя единственно правильный и всеобъемлющий критерий: справедливость. И он, этот критерий, должен всегда торжествовать.

Ах, сколько бывает порой мучительных раздумий, острых сомнений... Казнишь себя, ругаешь последними словами. Нет, не так следовало вести допрос этого человека, не так! Юридически все правильно, буква закона не нарушена, а вот чисто человечески... Чувства не подвластны закону.

Утром Михеев с несвойственной ему прежде настойчивостью попросил дежурного по ИВС доставить его к следователю. И вот он снова в кабинете у Карелиной.

— Я все скажу! Все-все скажу, гражданин следователь! Спрашивайте! Ничего не утаю, все выложу, все скажу, вот увидите... — торопливо и сбивчиво заговорил он. Лицо у него было помятое, под глазами — синие дуги. Не спал, видать, ночью.

— Успокойтесь, пожалуйста, Юрий, и сядьте. Вот так!.. Спешить нам некуда. — Карелина положила перед собой чистый бланк протокола допроса, включила магнитофон. — Насколько я понимаю, вы этой ночью о многом передумали?

— Да, это так! Это действительно так, гражданин следователь!

— Вот и хорошо. В жизни иногда наступает момент, когда нужно оглянуться, переосмыслить прожитое.

— Да-да, я все понимаю... все понимаю... — Серые глаза его дымились тоской.

Карелина переставила поближе к Михееву микрофон.

— Рассказывайте, Юрий, все по порядку. Мне надо знать о вашей жизни все, абсолютно все, понимаете?

Ольга налила из графина в стакан воды, протянула Михееву. Тот выпил, судорожно утер тыльной стороной ладони губы.

— Отец нас бросил, когда мне не было и пяти лет. Где он сейчас — не знаю. После окончания восьмилетки я закончил ПТУ. Работал два года на заводе слесарем. Потом ушел — мало платили. Короче: устроился приемщиком стеклотары. И поплыл навар. За счет чего? Приносят пустые бутылки, полста штук, а я говорю: пардон, нет тары, не принимаю. Клиент мнется, вздыхает — нести назад не хочется. Начинает слезно просить: примите, мол, в долгу не останусь. Я — после некоторых колебаний, конечно же! — великодушно соглашаюсь. Условия сбыта по общепринятой в этой среде таксе: за сорок бутылок даю деньги, а остальные десять — мои. Вот такая арифметика... Поднакопил я, стало быть, капиталец. Мать об этом не знала — я скрывал от нее все. Может, я, гражданин следователь, чересчур подробно на всем останавливаюсь, а? Может, это вам неинтересно?

— Нет-нет, почему же... Рассказывайте, — отозвалась Карелина.

— На приемке стеклотары я проработал год, потом пришлось уйти — стали допекать дружинники, общественные контролеры... Работал мясником в магазине, продавцом кваса. Махлевал, конечно, как мог. Опять-таки из-за этих треклятых тугриков... извиняюсь, денег: все мне было мало! Выгнали из магазина. Чуть не посадили. Мать, когда узнала об этом, очень переживала... Три дня не разговаривала. Вот и стал я безработным. Зашел как-то в ресторан «Лейпциг», заказал с горя коньяка сто грамм, закуску. Выпил. Потом еще заказал. А дальше — помню все смутно, провалы в памяти, вроде как еще взял «Столичной», икры красной. А когда пришла пора расплачиваться — не хватает «воздуху»[2]. Забегали официантки, мэтр появился. И тут подсели ко мне двое, тоже вроде под градусом. Что-то говорили насчет дружбы, истинных рыцарей и тэ дэ, и тэ пэ. Один из них, тот, что повыше ростом, заплатил за меня официантке, и мы отчалили втроем... Ехали на такси. Они меня домой отвезли... — Михеев замолчал, нервно посверлил пальцем в ухе. — Утром я проснулся часов в десять. Матери не было, ушла на работу. Голова гудит, как высоковольтная линия. Виски разламываются, во всем теле слабость. Еле дотащился до клозета... прошу прощения... туалета. А минут через пять — звонок. Пришли те двое, из ресторана... что подсели ко мне...

— О чем вы говорили?

— Да так, болтовня разная.

— А конкретно?

— Сначала выразили мне сочувствие. Все я им по пьянке о себе выболтал. Потом высокий заметил, что они уплатили за меня сорок восемь целковых в ресторане. Я поблагодарил и сказал, что сейчас отдать долг не могу — ветер в карманах гуляет. В ответ высокий ухмыльнулся и вытащил из карманов кожаного пальто бутылку «Столичной» и банку шпротов. «Будем лечиться, — заявил он. — Тащи стаканы». Мы выпили. «Давай знакомиться, — высокий первым протянул руку. — Валет». Я назвал свое имя. Потом представился и второй. «Меня звать Сева», — говорит. «Не Сева, а Клоп!» — захохотал высокий.

Карелина изогнула брови.

— Значит, кличка первого — Валет, а второго — Клоп, так?

— Так, — подтвердил кивком головы Михеев.

— Опишите более подробно их внешность.

— Валет — высокий, как я уже говорил, мускулистый. Он как-то обронил в разговоре со мной, что много занимался культуризмом по системе Вейдера. Глаза у него синие, нос прямой. Видный парень, девки таких любят... Ну, а Клоп... Клоп — маленький, невзрачный, верткий, как вьюн. Носит меховую куртку. Левое ухо у него порвано, словно откусили кусок...

Карелина сжала в руках карандаш.

— Стоп... Как вы сказали: левое ухо у него порвано?

— Да... Изуродовано. Будто оторвал кто-то мочку...

«Выходит, Клоп был в сберкассе на улице Коммунаров. А второй — высокий, симпатичный, по словам Никитиной, — это, скорее всего, Валет... Потянулась ниточка, Семенов был прав... Пенсионер Нечипоренко... Супруги Русины... профессор Лукьянов... Похоже, все три дела связаны между собой. И Михеев кое-что знает в этой связи...»

— О чем вы еще говорили, Юрий, в то утро?

— Валет сказал, что если у человека есть голова на плечах — значит, у него будет все. Надо, мол, ничего не бояться. Люди все трусы. Добровольно деньги отдают, только цыкни! Буржуев, говорит, советских надо трусить. Тут-то я и смекнул... Спрашивают — будешь с нами работать? Я молчу. Не улыбается мне. «Пиши расписку», — говорит тогда Валет. «Какую еще расписку?» — удивился я. «Обыкновенную, на бумаге, — спокойно пояснил он. — О том, что задолжал нам 48 рубликов. Усек, нет? Долг платежом красен! За здорово живешь — и прыщ на фене не выскочит!» — «Никаких расписок я писать не буду, — ответил я. — Никто вас не заставлял вносить за меня эти деньги. Я бы электронные японские часы «Сейко» оставил в залог... Будут деньги — отдам, за мной не пропадет. А писать... писать ничего не буду». — Михеев сдвинул брови, покачал головой. — Я думал, что они отстанут в конце концов, уйдут. Но не тут-то было! Клоп какую-то короткую дубинку вытащил: «Пиши!» Я хотел броситься к двери, но в тот же миг ноги мне обвила проволока, и я упал как подкошенный...

— Что дальше было?

— А что дальше... Все и так ясно. Дальше — проза, гражданин следователь... Струсил я. Написал им расписку... под диктовку... Что в случае неуплаты долга в семидневный срок обязуюсь выполнить по их указанию любую работу...

— Ну и долг вы, конечно, вернули?

— Все оказалось не так просто... На следующий день после визита Валета и Клопа я заложил в ломбард электронные часы «Сейко» и повез по указанному Валетом адресу 48 рублей. Но увы! — там меня никто не ждал...

— Назовите адрес.

— Это на окраине города. Улица Днепровская, 46, квартира 2. Здесь, как я потом узнал, жила одинокая восьмидесятилетняя старуха, месяц назад она сыграла в ящик, а комнату заселить еще не успели...

— И что же вы стали после всего этого делать?

— А ничего. Ровно через десять дней ко мне приехал Клоп и с порога заявил: «Срок возврата денег просрочен, а посему ты, кореш, становишься нашим должником. Выбирай: либо ты выполняешь наши поручения, — работка несложная для интеллигентных культурных людей, — имеешь солидный куш и живешь как кум королю и сват министру, — либо считаешь каждый рубль и просишь у мамы пятьдесят копеек на пиво...» Я молча выслушал его и сказал, что есть еще и третий вариант: я иду в милицию и говорю там, что меня шантажируют какие-то подонки!

— И как Клоп отреагировал на это?

— «До милиции ты, говорит, не дотопаешь. Дам «нунчаком» по почке — и каюк! Слыхал про боевое каратэ?» — Михеев смахнул ладонью крупные капли пота со лба.

— Ну и как же вы поступили? — осведомилась Карелина.

— Тут в коридоре позвонил телефон. Но только я поднялся, как Клоп, сделав резкое движение головой, нырнул мне под правый бок. Я оказался на полу. «Сделаешь, паразит, хоть одно движение — сломаю руку». Отпустил он меня лишь после того, как я дал клятву, что буду выполнять все их указания... Потом уже, чуть позднее, он, как бы между прочим, заметил, что они давно наблюдают за мной. Им, мол, обо мне многое известно: и как я мясо второго сорта мешал с первым, и как воду в хлебный квас подливал, «качал валюту» из стеклотары. А теперь, мол, пришла пора заняться настоящим делом. И если я не дурак и не чокнутый, то в бутылку лезть не буду. А выгода от этого — всем!

Карелина поменяла на магнитофоне кассету и снова поставила переключатель на «Запись».

— Что именно вы делали у них, Михеев?

— Первые два месяца, значит, они учили меня приемам боевого каратэ... Тренировки проходили поздно ночью, сначала в подвале геологоразведочного техникума, потом — в сараях, принадлежащих объединению «Вторсырье». Тренировал Валет, партнером у меня был Клоп... Технику каратэ мы осваивали на самодельных снарядах-макиварах. На них мы отрабатывали удары дубинкой «нунчаку». Разучивали различные подсечки, подножки, удушающие захваты. Программа была обширной...

Карелина задумчиво погладила ладонью блокнот на столе.

— Значит, кроме Валета и Клопа, вы никого из банды не видели?

— Нет.

— Они вам не доверяли?

— Наверно. Но деньги Валет исправно мне давал. Три раза. Сто рублей... еще раз сто и затем — сто пятьдесят. Аванс, так сказать. Отработаешь, говорит, в свое время...

— Сколько в банде человек?

— Валет как-то заявил, что их «боевая группа», он никогда не называл «банда»... так вот, их «боевая группа» насчитывает пять человек. Пять крепких и надежных самураев, в совершенстве владеющих приемами боевого каратэ. Наша сила, говорил Валет, «в оружии без оружия»! Рука хорошего каратиста движется со скоростью семь метров в секунду. Каратист может сломать резким нацеленным ударом кисти, локтя или ступни деревянный брусок, даже бетонный блок. Я вначале засомневался. И тогда Валет подошел к стоявшей посреди сарая бетонной плите и молниеносным ударом кисти правой руки проломил ее. «Учти, сынок, — сказал Валет, — главное здесь — это умело сконцентрировать энергию всего тела и мгновенно вложить ее в одну точку. Бей, не жалея, без всякой пощады! Бей в солнечное сплетение, сонную артерию, печень или почку! Бей и помни: если победишь не ты — победят тебя, убьешь не ты — убьют тебя. Вот так: или — или. Третьей дороги нет! Овладеешь тайнами каратэ — и ты царь и бог, ты все можешь. Только непосвященные в искусство великого японца Фунакоси считают, что каратэ — это фикция, а разговоры о всяких чудесах каратистов — выдумки. Английский профессор-физик Майкл Фелд, между прочим, изучая с научной точки зрения каратэ, провел специальное исследование. Он, в частности, установил, что кинетическая энергия предплечья, движущегося со скоростью семь метров в секунду, равна около ста джоулям. А чтобы проломить ударом руки бетонный блок толщиной двадцать пять сантиметров, нужна энергия, равная только десяти джоулям. Так что учись, сынок!»

— Обстоятельная информация, — проговорила Карелина и нахмурила брови. — Валет называл при вас какие-либо имена, клички?

— Очень редко.

— А именно?

— Однажды, когда я провел на тренировке удачный прием, он сказал: «За такой выпад сам Барон похвалил бы!» — «А кто это... Барон?» — поинтересовался я. «Много будешь знать — скоро состаришься, сынок», — ответил он... Когда я окончил весь курс тренировок, Валет заявил: «Теперь, сынок, производственную практику надо пройти. Ты должен одолжить у баб парочку песцовых шапок. На выполнение задания даем тебе десять дней. С богом, сынок!»

— Значит, вы сорвали две шапки?

— Почти...

— Что значит: «почти»?

— Одну шапку, извиняюсь, на улице Челюскинцев... я действительно взял... А вот вторую... вторую... да вы сами, гражданин следователь, все знаете... Не получилось со второй шапкой...

— Как вы думаете, в эти десять последних дней декабря за вами кто-либо из банды следил?

— Конечно! — закивал Михеев.

— Почему вы так решили?

— Когда двадцать пятого декабря я снял первую шапку и кинулся в проходной двор напротив ДЮСШ, то столкнулся там с Клопом. «Молодец, корешок! — похвалил он меня. — Классно сработал. Теперь ты наш! Замаранный! Тур и Шоколад успокоятся...»

— Тур и Шоколад?

— Да, именно так он и сказал.

«Тур и Шоколад... Тур и Шоколад... Еще, значит, двое. А всего — пятеро. Барон, Валет, Клоп, Тур и Шоколад. Что ж, запомним...»

Карелина повертела в руках карандаш, обратила взор на арестованного.

— Ну, а тридцать первого декабря кто за вами следил?

Михеев пожал плечами.

— Клопа в ту ночь я не видел. Может, кто-то другой. Они ведь, наверно, все знают меня в лицо, а я — только Валета и Клопа. Впрочем, вполне возможно, что тогда никого из них и не было, кто знает. Праздник ведь! Кому охота Новый год в темном дворе встречать?

— Но ведь вы же предпочли именно это!

— Меня втянули... Силой заставили...

— Ерунда! Если человек не хочет, его ничем не заставишь.

Михеев помрачнел, втянул голову в плечи. Неподвижный взгляд его был устремлен в пол. На заросшем редкой рыжевато-серой щетиной лице было отчаяние, злость.

— Вы правы, конечно. Правы... Я — бесхарактерная личность. Дурак и слюнтяй!

— Самобичеванием решили заняться?

— На это я только и способен.

— Не думаю, Михеев. Не думаю...

Он промолчал. Сидел, плотно сомкнув пухлые, в фиолетовых запеках губы, смотрел в одну точку.

Карелина догадывалась, что именно происходит сейчас на душе у Михеева. Пойман с поличным — на месте преступления. Потом — смерть матери, единственного близкого ему человека. Новая обстановка, суровая и однообразная. Другая жизнь — со своими законами и жесткими требованиями, которые необходимо неукоснительно выполнять. И та жизнь, что была еще вчера, кажется сейчас какой-то далекой и нереальной, словно не ты это был, а кто-то другой, страшно похожий на тебя. Нет, не ценил человек того, что было. И вот пришла расплата...

«Но Михеев не потерян для общества. На него, как мне кажется, очень сильно подействовало то, что произошло, оставило след. У него нет равнодушия, и это, по-моему, главное».

Карелина достала из ящика письменного стола целлофановый пакет и положила на стол. Медленно вытащила пинцетом из пакета самодельный металлический брелок в виде кукиша, подняла его над столом. Михеев недоуменно-растерянно, как завороженный, смотрел на брелок.

— Откуда это... у вас?

Ольга бросила на арестованного испытующий взгляд.

— Вам знакома эта вещица, Юрий?

— Да... Это — «талисман счастья» Клопа, так, по крайней мере, он сам его называл... Клоп говорил, что если этот брелок при нем — всегда будет удача...

— А вы не обознались? Именно этот брелок — в виде кукиша?

Он обиженно надул щеки:

— Что я... без памяти? Или глаза не туда смотрят? Еще раз повторяю: эта вещица принадлежит Севе, то бишь Клопу!

Карелина спрятала не спеша брелок в пакет и опустила в ящик письменного стола.

«Итак, круг замкнулся. Разбойничье нападение на пенсионера Нечипоренко и супругов Русиных, убийство профессора Лукьянова — все это дело рук одной и той же банды...»

— Место и время встречи с Валетом и Клопом оговорено?

— Четвертого января в 20-00 я должен быть в подземном вестибюле метро «Университет». Валет сам ко мне подойдет, и мы поедем к Туру...

— Цель поездки?

— Не знаю... Честное слово, не знаю, гражданин следователь!

Карелина поправила галстук, откинулась на спинку стула.

— Куда вы дели шапку Валевской?

— Валет забрал ее у меня. Сказал, что должен показать ее Ивану...

— Кому?

— Ивану.

«На блатном жаргоне «Иван» — это главарь шайки, — отметила про себя Карелина. — Но почему Валет не сказал так: «должен показать ее Барону»? Иван и Барон — это один и тот же человек? Загадка...»

— Итак, Михеев, вы у них уже свой, да? Клоп ведь так и заявил: «Теперь ты наш! Замаранный!»

Он подавил вздох, опустил глаза.

— Выходит, так... гражданин следователь.

— И все же: как это могло случиться, Юрий? Я ходила в школу, где вы учились, в ПТУ... Четвертый класс вы закончили с похвальной грамотой. В пятом и шестом учились без троек. Да и восьмой неплохо закончили — одна тройка по украинской литературе. Хорошие характеристики!.. Более того, и в ПТУ вас хвалят. Ваш макет «Лунохода» до сих пор стоит в актовом зале училища! Ведь вы же — толковый, умный парень!

— Был таким, гражданин следователь...

Карелина осуждающе покачала головой:

— Эх вы, сила есть — ума не надо. Страшная это философия, Михеев! Кощунственная, античеловечная! Куда же дальше, Юрий?

У него судорожно задергались губы, он глухо выдавил:

— Кто же... кто же будет хоронить... мою мать? У нас весь никого нет... все родственники умерли... никого нет...

— Почему это нет? — повела плечом Ольга. — А сослуживцы вашей матери, ее товарищи по работе? Она двадцать с лишним лет проработала санитаркой в больнице! Имеет двенадцать благодарностей от руководства, награждена орденом «Знак Почета»! Дай бог, Юрий, вам работать так, как работала ваша мама... — Карелина выключила магнитофон и добавила: — А ведь вы тоже должны присутствовать при погребении...

Наступила долгая пауза. Было слышно, как в соседней комнате монотонно частила пишущая машинка, за окном позванивали трамваи.

Михеев поднял на Ольгу глаза, ломким голосом проскрипел:

— Вы что же... отпустите меня на кладбище?

— Отпустим.

— А если я... того... сбегу?

— Не советую, — спокойно парировала Карелина. — Во-первых, там будут наши люди. Во-вторых, куда вы убежите. Михеев? Можно убежать от милиции, тюрьмы, можно убежать, наконец, от своих дружков, но от себя, от своей совести — никогда. Рано или поздно, а жизнь все равно заставит вас произвести переоценку ценностей. Вы и так уже слишком дорого заплатили за свои ошибки!

Он нервно заерзал на табуретке, по вискам его струился пот.

— Извините, я не то говорю... Совсем не то говорю... Бежать, конечно, глупо. Очень глупо!.. Я хочу быть на кладбище... во время похорон...

— Как вы считаете, дружков ваших там не будет? Валета, например, или Клопа?

Михеев дернул подбородком.

— Думаю, что нет.

— А вдруг?

— Они ведь ничего не знают, гражданин следователь.

Карелина покачала головой.

— Недооценивать нельзя. Давайте договоримся так: никакой самодеятельности на кладбище! Если увидите кого-то из банды, в разговор не вступайте. Это будет выглядеть вполне естественно — у вас горе, умерла мать. Поздоровайтесь только кивком головы — и все. Остальное предоставьте нам.

— Хорошо. Я понял.

Вернувшись после похорон матери в камеру предварительного заключения, Михеев, не раздеваясь, плюхнулся на жесткую кровать. В ушах тяжким звоном разливались тоскливо-тревожные звуки похоронного марша Шопена, перед глазами все время стоял обитый черным крепом гроб, беловато-желтое, безжизненное лицо матери, ее натруженные, морщинистые руки, лежащие на груди. И мокрые снежинки на заострившемся носу, желтые трубы оркестра, венки... Выступил главврач, потом — сослуживцы. Все они говорили много хороших слов о его матери, о ее отзывчивости, доброте, самоотверженной работе в больнице. Его мать любили, призывали брать пример с ее добросовестного отношения к долгу... Ему было не по себе там, на кладбище. Впервые за последние годы он почувствовал стыд. Его мать хвалили, гордились даже ею — именно так и сказал главврач! — а что же он, Юрий? Присутствующим на похоронах невдомек было, что стоящий у гроба сын покойной находится в тюрьме, против него возбуждено уголовное дело, а на кладбище его отпустили лишь на пару часов — по доброте, человечности следователя Ольги Карелиной...

Михеев лежал в камере и тупо смотрел в одну точку — думал о матери, о своей безалаберной, непутевой жизни. Никогда прежде не размышлял он над подобными вещами. Как же все-таки получилось, что он — в тюрьме, а мать — в могиле? Почему он стал таким?

Он снова и снова спрашивал себя, ворочался, стонал, скрипел зубами от отчаяния, но ответа на эти мучительные, непростые вопросы не находил. Наверно, все происходило постепенно, как разъедающая железо ржавчина. Связался в шестом классе с одной компанией. Собирали на стадионе — после футбольных матчей — пустые бутылки из-под водки и лимонада, сдавали их, брали сначала пиво, потом — сухое вино. Вечерами в подъезде курили сигареты «Мальборо», пели под гитару «Гоп со Смыком», «Лежу на нарах», «Колыму». Затем стали выезжать в лес — и снова было вино, появились девочки... Выпивки, танцульки до обалдения, драки. Стал просить денег у матери: магнитофон хочу купить, кроссовки импортные. Давала безотказно — единственный ведь сын, родная кровинушка... А сын тайком хлестал в пятнадцать лет вино, курил и снова просил денег. Ну а потом — пошло и пошло... Долги, ложь и обман приросли к нему, как бородавки.

Не умел, не привык Юрий Михеев копаться в себе, и потому много сейчас было для него непонятного, туманного и злого. Да и не так-то просто было разобраться в том, что произошло. Но еще труднее было поверить: нет, не все потеряно! И ты можешь, ты должен использовать свой шанс.

«Что же делать дальше, что?» — метался в мыслях Михеев и, не зная, не находя ответа, лишь горько вздыхал. Жизнь, по существу, поломана. Впереди — колония строгого режима, работа на лесозаготовках где-нибудь в Сибири... Хорошо, что хоть следователь — женщина, с мужиком, наверно, было бы труднее. Карелина вызывает симпатию, видно, что хочет ему помочь... И все-таки: как жить дальше? Что делать? Ведь ему только двадцать?!

Михеев снова тяжко вздыхал, скрипел зубами...

Смутное, непонятное беспокойство вдруг снова прочно овладело им и долго не отпускало. Холодный пот заливал спину, грудь. И недоумевал Михеев, никак не мог взять в толк, что же с ним происходит.

Лишь под утро забылся он в тяжелой нервной дреме, так и не сумев одолеть это непонятное, неразгаданное чувство неизбывной тоски, недовольства самим собою...

Совещание у полковника Семенова затягивалось...

По два раза выступали уже капитан Григорий Дружников, лейтенанты Стародубцев и Капица, старшина Уралов. Майор Карелина, старшие лейтенанты Владимир Савченко и Илья Кудрявцев пока отмалчивались.

— Ну что ж, давайте подведем итоги, уясним еще раз для себя, что именно нам известно, — деловито произнес Семенов. — Итак, первое. В городе орудует банда. Занимается она разбоем. У бандитов свой почерк — они используют при нападениях приемы боевого каратэ. Не исключено, что это «гастролеры» — похожие преступления зарегистрированы в позапрошлом году в Запорожье и Харькове. Преступники действуют нагло и хитро. Вовлечение ими в банду новых членов осуществляется довольно продуманно. Исходя из того, что рассказал нам Михеев, бандиты настойчиво стараются пополнить свои ряды — видимо, для осуществления какой-то широкой преступной акции им нужно увеличить численность банды. Однако за три месяца Михеев соприкасался только с двумя членами банды. Отсюда вывод: преступники очень осторожны, неглупы. По предварительным данным в банде пять человек. Клички преступников: Клоп, Валет, Тур, Шоколад, Барон. Кто из этих пятерых главарь банды, пока не ясно. Возможно, это Барон. Внешность Клопа и Валета — нам известна. Об остальных преступниках — информации пока нет. — Семенов переставил с одного места на другое пластмассовый стаканчик с остро заточенными карандашами, обвел взглядом своих сотрудников. — Какие есть предложения насчет дальнейшего хода расследования? Говорить, товарищи, прошу кратко и конкретно.

В углу поднял волосатую руку лейтенант Стародубцев.

— Разрешите, товарищ полковник?.. Мое мнение таково. Учитывая особую опасность банды, предлагаю немедленно задержать Валета. Михеев должен встретиться с ним 4 января в 20.00 в подземном вестибюле станции метро «Университет». Пошлем туда оперативную группу, оцепим все. Комар носа не подточит! Михеев сам изъявил желание помочь нам, Ольга Николаевна вчера уже говорила об этом. Возьмем Валета, потом — Клопа! Глядишь — цепочка и потянется. Спасая собственную шкуру, преступники продают всех и вся... Вот такой план. У меня все. — Стародубцев сел.

Капитан Дружников и старшина Уралов поддержали Стародубцева.

Семенов встопорщил косматые брови.

— А почему молчат остальные товарищи из оперативно-следственной группы? Майор Карелина? Старшие лейтенанты Савченко и Кудрявцев? Хватит отмалчиваться!

Савченко неопределенно повел головой, а Кудрявцев чуть заметно усмехнулся:

— Не знаю даже, что сказать, Матвей Степаныч... Как бы не наломать дров... Не поспешим ли мы, если возьмем за основу план Стародубцева?

Савченко, одобрительно поглядывая на Кудрявцева, закивал:

— Это верно.

Семенов вопросительно уставился на Карелину:

— Ну, а вы что скажете?

Ольга медленно встала, одернула мундир.

— Задержать Валета и Клопа по подозрению в совершенных преступлениях мы, конечно, можем. Но что это даст?

Оперативники зашумели, задвигали стульями:

— Пусть, значит, бандиты разгуливают на воле, да? Грабят, убивают?!

Стало тихо. Кудрявцев хотел, очевидно, что-то сказать, но промолчал — лишь махнул отчаянно рукой.

— На брелке, найденном возле убитого профессора Лукьянова, обнаружены следы пальцев. Папиллярные узоры довольно четкие. Принадлежат они, по всей вероятности, Клопу. И это можно проверить, — снова подал голос Дружников. — Короче: будут косвенные улики! Любой прокурор подпишет ордер на арест!

Ольга невозмутимо пожала плечами:

— Предположим, что мы все это сделаем. И непосредственное участие Клопа в убийстве профессора Лукьянова доказано. Ну а дальше? Я не уверена, что Клоп и Валет сразу же назовут своих сообщников...

— Вот именно! — поднял указательный палец Кудрявцев.

— ...Между тем, — вела дальше Ольга, — арест Клопа и Валета насторожит бандитов. Они затаятся, станут еще более осторожными или переметнутся, чего доброго, в другой город. А это очень нежелательно, поскольку мы уже держим хвост.

— Ну и что же вы предлагаете, Ольга Николаевна?

— Предлагаю, Матвей Степаныч, не форсировать пока событий и продолжать расследование.

Полковник разгладил серпастые, с густой сединой усы.

— Согласно статье 120 УПК УССР следствие по уголовному делу должно быть закончено не позднее, чем в двухмесячный срок...

— Я знаю это, Матвей Степаныч. И все-таки торопиться пока не стоит. Плод, выражаясь фигурально, еще не созрел. Есть одна идея...

Во второй половине дня Карелина снова встретилась с Михеевым.

— Я, Юрий, хочу, чтобы вы еще раз припомнили все свои встречи с Клопом и Валетом, — обратилась она к нему. — Может, все-таки называли они в разговоре с вами какой-нибудь адрес, а? Вы же сами говорили, что все члены банды работают...

— Это со слов Валета, гражданин следователь, — повел плечами Михеев. — Если человек нигде не работает, то его сразу же берет на заметку милиция. Что же касается адресов... — Арестованный вскинул брови, засопел. — Нет, еще раз могу подтвердить: адресов и фамилий они не называли.

— А вещи, книги по каратэ? Ничего такого они вам не давали?

Он с сожалением причмокнул губами:

— Нет.

Карелина вздохнула:

— Плохо.

— Поверьте мне, гражданин следователь! Честное слово!

— Ну что ж, хорошо. Но от этого нам не легче.

Михеев нахмурился, сжал кулаки.

— Скажите, что надо сделать, — и я все сделаю! — Он подался чуть вперед. — В лепешку разобьюсь, а сделаю! Если надо — завтра же приведу к вам Валета! У меня с ним встреча 4 января... Я о многом передумал здесь! Я этого гада задушу!

— Спокойно, Юрий... Это хорошо, что вы произвели переоценку ценностей. Увы, повернуть время вспять невозможно. У вас нет теперь мамы, вы один. Жизнь, по существу, нужно начинать снова... — Карелина помолчала. — Если нужна будет ваша помощь, мы сообщим. А пока... пока еще раз напрягите память: может, вы что-то упустили все-таки, забыли нам сказать? В подобных делах мелочей не бывает.

— Я понимаю... — Он задумался надолго. — Все, что знал, я рассказал, даю вам, Ольга Николаевна, честное слово! Все-все! Видит бог... Разве что о значке ничего не сказал. Но это, по-моему, к делу не относится...

Карелина подняла голову.

— А что это за значок?

— У Валета я стащил... У меня, знаете ли, с детства увлечение: коллекционировать значки. Их у меня уже 543 штуки...

— А Валет знает о пропаже?

— Жаловался мне однажды. Ну, я, конечно, ничего не сказал. Классный значок! Разноцветный, с тиснением. Таких в продаже нет.

— Где же Валет его взял?

— Вроде как Барон ему дал...

— Откуда у вас такие сведения?

— Сам Валет так сказал, когда я впервые увидел у него этот значок... Подари, говорю, мне или продай! А он усмехнулся и отвечает: «Подарки, сынок, не дарят и не продают. Вот проявишь себя в деле — может, и тебя Барон чем-то ублажит по линии археологии. У него там... в отделе... старинных безделушек вагон».

«Барон имеет отношение к археологии?! Интересно...»

— Где этот значок сейчас?

— У меня дома... А что?

— Мне надо взглянуть на него.

— Пожалуйста. Если вы считаете, что это важно...

Через час Карелина рассматривала под лупой в своем кабинете квадратный металлический значок. Он и впрямь был добротно сделан: во всю ширину — герб Киева с цветущей каштановой гроздью, слева красным тиснением — Золотые ворота, справа — памятник Владимиру, а вверху золотом цифра «XX». Значок блестел, переливался разными цветами спектра в зависимости от того, как его поставишь. «Красивый сувенир! — оценила мысленно Карелина. — Где же он сделан? Кем, когда? Барон... Барон... Есть зацепка, тонкая, как волосок, ниточка...»

Карелина сняла телефонную трубку, набрала номер.

— Володя?.. Зайди, пожалуйста. Есть дело.

Оперуполномоченный уголовного розыска Савченко появился в кабинете следователя минуты через три. Поздоровался.

Ольга протянула ему значок.

— Надо узнать об этой вещице все, что можно.

Захватив значок. Владимир Савченко первым же делом отправился на фабрику «Украинский сувенир». Предъявил в отделе кадров служебное удостоверение, получил пропуск. А минут через пять был уже в кабинете директора фабрики Голоты.

— Нет, это не наша продукция, мы таких не производим, — сразу же сказал директор фабрики, как только взял в руки значок.

— А кто именно их делает, как вы думаете?

— Трудно сказать.

— Ну а все-таки? Подумайте, пожалуйста. Я очень рассчитываю на вашу помощь.

Голота пожал плечами.

— Понятия не имею... На обратной стороне, как правило, ставят цену и клеймо предприятия, а тут — ничего... Скорее всего, это спецзаказ. Небольшая партия. Работа тонкая... Знаете что, товарищ Савченко, обратитесь лучше всего на завод металлических украшений или опытно-экспериментальное предприятие «Каштан». Может, там что-либо узнаете.

Поездка на завод металлических украшений ничего не прояснила: значок делали не там.

«Не везет, черт возьми», — подосадовал Владимир, выйдя на улицу. Поежился от холода, поднял воротник пальто. Взбулгаченный сивером колкий, твердый снег стегал по лицу, высекал из глаз слезы.

Наскоро перекусив в кафе, Савченко отправился в пятом часу вечера на опытно-экспериментальное предприятие «Каштан». Директора и секретаря парткома не было — уехали на совещание в Харьков. Владимира принял заместитель главного инженера Борис Викторович Новицкий — розовощекий толстяк в вельветовом костюме.

Он долго рассматривал служебное удостоверение Савченко.

— Милиция, значит... уголовный розыск... Гм... До сих пор ваши люди обходили нас стороной. Не было повода. Занятно, занятно... Что же произошло? — Новицкий забеспокоился, нервно потер большую, как орех, бородавку на щеке. — Уголовников... из бывших... в нашем коллективе нет и никогда не было. Борьбу с пьяницами и алкоголиками ведем самым решительным образом! Лишаем премий, прорабатываем выпивох на собраниях... Да и с трудовой дисциплиной у нас полный порядок. Кто же это отличился? Где? Когда?

— Я пришел совсем по другому вопросу, Борис Викторович, можете не волноваться. — Савченко протянул Новицкому значок. — Скажите, это ваше изделие?

Заместитель главного инженера положил на ладонь значок, надел на мясистый нос роговые очки.

— Да, это произведено у нас... А что?

— Вы не ошиблись?

Новицкий пронзил Савченко взглядом:

— Вы меня, уважаемый товарищ милиционер, мягко говоря, обижаете... Повторяю еще раз: это наша работа! — Подобрел, морщинки на лице разгладились. — Недурственно сделано, правда? Оригинальное художественное решение, компоновка деталей довольно удачная, расцветка. Изделие сработано по эскизу художника Олега Самсонова... Я, между прочим, даже посоветовал начальнику цеха Куприянову подать этот сувенир на конкурс. У нас, знаете ли, ежеквартально проводятся конкурсы на лучшее оформление и наиболее интересный сюжет, на... — Он осекся, устремил на Савченко недоуменно-настороженный взгляд. — А почему... почему, собственно, милиция, извините, интересуется этим?

— Сколько сделано этих значков?

Новицкий не ответил: молча снял телефонную трубку, набрал номер.

— Аркадий Федотыч?.. Возьми журнал учета выпускаемой продукции — и ко мне! Нужна твоя консультация.

Минуты через три в кабинете заместителя главного инженера появился сухопарый, стриженный под ежик мужчина с потухшей курительной трубкой во рту. В руках он держал толстую синюю тетрадь.

— Познакомься, Аркадий Федотыч. Это, — Новицкий кивнул в сторону Владимира, — товарищ Савченко, из милиции. Ну, а это — тот самый Куприянов, в цехе которого делали интересующую вас продукцию, — пояснил гостю заместитель главного инженера. — Ты, Аркадий Федотыч, ничему, пожалуйста, не удивляйся и поменьше задавай вопросов. Ежели надо — значит, надо. В каждой работе своя специфика. Я правильно понял ситуацию, товарищ милиционер?

Владимир согласно кивнул:

— Правильно, Борис Викторович.

— Вот и прекрасно. — Новицкий повернулся к Куприянову, придвинул к нему лежащий на столе значок. — Товарища Савченко интересует, сколько произведено подобных изделий?

Начальник цеха засунул в карман пиджака курительную трубку, поднес значок к глазам.

— Спецзаказ 32/47?.. Помню, помню... Заказ небольшой, частного порядка. На конвейер изделие не ставили. Сделано 106 единиц, заказчику передано 105. Один экземпляр я оставил себе...

— Кто же является заказчиком? — прищурился Савченко.

— Научно-исследовательский институт археологии... наш, киевский...

— Что означает цифра «XX»?

— Значок выпущен, если мне не изменяет память, по случаю двадцатилетия отдела древнерусских городов НИИ археологии... Вот здесь, в этом гроссбухе, все записано. — Куприянов раскрыл журнал учета выпускаемой продукции, нашел нужную страницу. — Да, так и есть: отдел древнерусских городов НИИ археологии Академии наук УССР... Заказ принят 15 мая... реализован 26 августа... 105 изделий. Подпись, дата. Все законно.

— Заказ сделал, очевидно, кто-то из представителей НИИ археологии? — справился Савченко.

— Да, это так, — подтвердил Куприянов. — Приезжал сам начальник отдела Гущин Николай Павлович. Я его хорошо знаю — живем в одном доме, вместе ездим на рыбалку по выходным.

— Ну что ж, благодарю за помощь.

На утреннем совещании у полковника Семенова было принято решение уделить НИИ археологии самое пристальное внимание. Одновременно вести поиск и по другим каналам.

Четвертого января в 20.00 Юрий Михеев должен был встретиться с Валетом.

— Все, что скажете, гражданин следователь, — сделаю! Костьми лягу, а сделаю, можете не сомневаться, — заверил Ольгу Михеев.

Детали встречи, линию поведения Михеева Карелина тщательно обсудила с полковником Семеновым. Были взвешены все «за» и «против», возможные осложнения, непредвиденные обстоятельства. Откровенно говоря, в вопросе использования услуг Михеева полковник колебался. Риск определенный в этой встрече все же существовал, неизвестно, что выкинет Валет, да и в отношении самого Михеева Матвей Степанович не был полностью уверен. Брякнет что-нибудь не то — и дело сорвется. Бандиты сразу поймут, что за ними следят.

И все-таки вариант с использованием Михеева при всех своих минусах и теневых сторонах выглядел заманчиво. После некоторых раздумий Семенов принял предложение Карелиной.

Ольга долго беседовала с Михеевым.

— Учтите, Юрий, успех данного предприятия зависит прежде всего от того, как вы будете вести себя при встрече с Валетом, — наставляла она Михеева. — Лишнего ничего не говорите, да и вообще вам лучше отмалчиваться. Пусть говорит Валет. Мотайте все на ус, запоминайте...

— Понял.

— И, пожалуйста, не бойтесь, не спешите. В метро будут наши товарищи, в случае чего они придут на помощь.

— А если... если Валет предложит поехать с ним куда-нибудь?

— Скажете, что сегодня, мол, не могу. Пусть даст номер телефона или назначит другой день. — Карелина прервалась, переставила с одного места на другое откидной настольный календарь. — Итак, давайте еще раз прокрутим эту встречу...

В 19.55 Михеев спустился по эскалатору в подземный вестибюль станции метро «Университет» и медленно прошел в конец. У белой скульптуры Григория Сковороды остановился. Именно здесь должна была состояться его встреча с Валетом.

Вскинув левую руку, он бросил взгляд на часы. Ровно восемь... Валета не было. Вестибюль был залит мягким молочным светом. Гремели проносящиеся поезда метро, шипели пневматические тормоза, открывались и закрывались двери. Людей в этот вечерний час в вестибюле было много.

Михеев осторожно осмотрелся по сторонам. Где же этот Валет чертов? Неужто они почуяли что-то?.. Интересно, кто тут из милиции... Не тот ли худощавый, в дубленке, что разговаривает с девушкой? А может, вон тот — в шляпе — у скамейки? Еще один, еще... Впрочем, не все ли равно... Они знают свое дело.

С эскалатора хлынула в зал вестибюля толпа детей. Впереди — толстая женщина в лохматой шапке. Толчея, крики...

— Панкратов, не ори, слышишь? Ты в общественном месте, а не у себя дома... Кравченко, смотри под ноги! Пошли, ребята, пошли... Шестой «а», не задерживаемся!

«Школьники... Зимние каникулы начались», — подытожил Михеев и еще раз медленно прошелся из одного конца подземного вестибюля в другой. Потом резко остановился. Застыл.

«А что, если... шмыгнуть в вагон и удрать?! — пронеслось в голове. — Людей много, затеряться ничего не стоит! И — прости-прощай! Пусть менты ищут ветра в поле...»

Он сцепил зубы — и тотчас же отогнал эту внезапную мысль. Нет, бежать нельзя. Хватит того, что произошло! Он не идиот и не чокнутый. Ему дали перед судом шанс, поверили. Да и куда он подастся? Кому он нужен? За чистосердечное раскаяние и помощь следствию, глядишь, и скостят годик-другой. А то и вовсе другую статью могут дать... Мать только жалко, она ведь одна — другой уже никогда не будет... Если бы знать заранее, что все так обернется... Эх, мать... кто бы мог подумать?! Дурак он и подлец...

— ...Давно ждешь?

«Валет! Наконец-то...»

— Семнадцать минут. Ровно в восемь пришлепал... А ты опаздываешь, как баба.

— Дела, сынок, дела... — Валет пристально-изучающе смотрел на Михеева. — Товар принес?

— Пустой я. Не пофартило, — хмуро отозвался Юрий.

— Почто так?

— Дружинники. Еле ноги унес.

— Ну да, ну да... — В голубовато-размытых, цвета весеннего льда, глазах Валета — насмешка. — Отойдем-ка, юноша, в сторону, чтоб нам никто не мешал. Разговор тет-а-тет, так сказать.

Они стали в углу. Валет взял Михеева за локоть, сжал. Улыбаясь (со стороны могло показаться, что мирно беседуют два закадычных друга), тихо, угрожающе произнес:

— Что, сука, решил продать нас фараонам? Раскололся, да?!

Михеев резко выдернул руку:

— Легче на поворотах! Думай, что говоришь, охламон!

— Ах ты ж, вошь тифозная! Да я тебя сейчас... — Сузив глаза, Валет в упор глядел на Михеева, как удав на кролика.

— Охлади пыл! Мы в метро.

Валет пригнул голову — настороженный взгляд заметался по сторонам.

— Клоп и Шоколад видели, как тебя сцапали тридцать первого менты на пустыре... Будешь отказываться?

Юрий пожал плечами, почувствовал неприятный холодок под сердцем.

— Было такое... Ну и что? Отпустили по подписке. Потерпевшая не захотела возбуждать дело. Пошутил, мол он, говорит, насчет шапки.

Наступила пауза. Валет продолжал смотреть, не мигая, на Михеева. Кривил губы, недоверчиво мотал головой.

— Врешь, сморчок! Врешь!! Продался, скот, милиционерам, а теперь решил запудрить нам мозги, да?! Учти, Барон предательства не прощает, найдет на небе и под землей!

— Если я вру, зачем ты пришел? Зачем разговариваешь со мной?..

— А просто так, чтобы в глаза глянуть!

— И только? Стоило ли рисковать? Тебя ведь сейчас могут сцапать менты... Я ведь продался! Ты сам давеча об этом сказал...

Валет быстро огляделся по сторонам. Тонкие губы снова искривились в усмешке.

— Меня сейчас не возьмут. Невыгодно им сейчас меня брать! Улик нет, о корешах моих ничего не известно... Так что ты со своими фараонами оплошал немного. Не всё вы там рассчитали!

— Нужен ты мне... — Михеев отвернулся и пошел к эскалатору. Валет догнал его, взял под руку.

— Погоди... ты куда?

Юрий напустил на себя мину обиженного и молчал.

— Не спеши, юноша... Нам надо потолковать еще кое о чем...

— Раз вы мне не доверяете, толковать нам не о чем. Привет!

— Да погоди ты... Ершистый стал, как девка! Ишь, обида его гложет... Раньше сговорчивее был! Что произошло?

— У меня мать умерла. Дошло, нет? — мрачно отрезал Михеев.

Валет захлопал остистыми, как у девушки, ресницами, задумчиво потер подбородок.

— Все там будем... Прими мои соболезнования и не дуйся. Подумаешь, какой ранимый... Должен же я тебя прощупать, коль Шоколад и Клоп собственными глазами видели, как тебя менты увозили в каталажку...

— Все? Я свободен?

Валет пощипал мочку уха:

— Ну что ж, проверим. — Зыркнул по сторонам, понизил голос. — Барон хочет, чтобы ты устроился куда-нибудь на работу. У тунеядцев и бездельников — никаких перспектив, усек? Или в тюрягу посадят, или вышлют из Киева. Зачем тебе такая карусель? Общество нужно уважать, потому как парашу таскать — и тяжело, и тягостно. Успеешь еще наколготиться в кичмане.

— Хорошо, я подумаю.

— И долго ты будешь думать?

— Дня два.

Валет удовлетворенно кивнул.

— Годится.

— Теперь все?

— Не совсем... Барон дал тебе кличку: Сверчок. Нравится?

— Кличка не колбаса. Любая сойдет.

— Вот и чудненько... Порядок на всех румбах, как говорит наш Тур. Ну а теперь — айда со мной.

— Куда?

— В закудыкину гору... Раз начальство приказывает — надо выполнять. Неужто не усвоил до сих пор?.. Хочу показать тебе парочку новых приемов. Чтобы шапки лучше слетали, — хохотнул Валет.

— Не могу. На кладбище надо. Оградку на могилу матери ставлю. — Михеев умолк, вздохнул. — Дай телефон свой... или Барона — я позвоню, когда освобожусь.

— Ишь, чего захотел, — усмехнулся Валет. — Может, тебе сразу и адреса дать? Далеко пойдешь, корешок! — Он резким движением поправил пыжиковую шапку на голове. — Думай лучше, где устроиться на работу, И запомни, Сверчок, заруби себе на носу: вкалывать отныне будешь честно, без мухляжа! Чтобы никаких подозрений со стороны сослуживцев, понял?.. Вот и добренько! А насчет следующего рандеву договоримся так: через три дня в 19.30 возле кинотеатра «Киев». Или я приду, или Клоп. Все. Адью!

Он вошел в кабинет — стройный, плечистый, вровень с дверной притолокой — и нерешительно остановился у порога.

— Простите... следователь Карелина... это вы?

Ольга кивнула:

— Да, это я... Проходите, пожалуйста, присаживайтесь.

— Спасибо. — Гость шагнул в глубь кабинета и опустился на краешек стула — напротив широкого письменного стола, за которым сидела Карелина.

— Я вас слушаю.

— Тут такое дело, понимаете... Ваши товарищи направили меня к вам... Я работаю в НИИ археологии, научным сотрудником... Платов моя фамилия... Андрей Платов...

Карелина встрепенулась, в уголках губ появилась чуть заметная улыбка.

— Погодите, погодите... Так это вы задержали тридцать первого декабря Юрия Михеева? Во время дежурства ДНД?

Гость смущенно опустил глаза.

— Ну, было такое. Но я не об этом... я о другом хочу вам рассказать... Совсем не в этой связи...

— Да-да, пожалуйста.

— Может, мои подозрения действительно гроша ломаного не стоят, кто знает... Я вначале выложил все это нашему секретарю парткома Васильеву. Он внимательно выслушал меня и сразу же сказал, что все это — чепуха, людям надо доверять, а я просто чересчур подозрительным стал, начитался Сименона. Возможно, в чем-то он и прав, только Сименона я не люблю... Одним словом, поведал я обо всем Владимиру Никитичу Васильеву, и он поначалу посчитал все это белибердой. А через пару дней Васильев сам вызвал меня к себе и говорит: «Знаешь, Андрей, я вот все время думаю над тем, что ты сообщил. Не нравится мне эта история с Волощуком! Может, ты и впрямь заразил меня своей подозрительностью, не знаю. Только не выходит все это из головы... Ступай-ка ты в милицию и повтори свой рассказ. Люди там работают толковые, и если что-то не так, они сразу почувствуют». И вот я у вас... — Платов сделал паузу, бросил на Ольгу вопросительный взгляд. — Извините, я понятно говорю?

— Кто такой Волощук?

— Это младший научный сотрудник. Работает в нашем отделе... Отдел древнерусских городов...

— Ясно. И что же такое он совершил, что вызвало у вас подозрения?

— Понимаете, тут так вот сразу... и не объяснишь...

— А вы по порядку, постепенно, пожалуйста.

— Видите ли, Ваня Волощук очень изменился за последние полгода... Как вам это лучше всего объяснить... Ну вот, судите сами... Волощук учится в заочной аспирантуре и сейчас вот... сам отказался от продолжения раскопок на территории древнего городища на Старокиевской горе, где не так давно были обнаружены руины большого каменного сооружения, фрагменты фресковой росписи, керамика, обугленные балки и куски мрамора. Есть основания полагать, что это — теремный дворец княгини Ольги, о котором упоминается в «Повести временных лет» Нестора-летописца. Уникальная находка, ведь Ольга так много сделала для древнего Киева! Однако все это, еще раз повторяю, пока только предположения, не больше. Нужны строгие научные доказательства, понимаете? Словом, работа предстояла интересная, перспективная. Материал для диссертации — лучше не придумаешь...

— Ну а Волощук что же?

— На мое удивление, отказался. Говорит, не он открыл, не хочет примазываться...

— Ну а чем же именно он желает заниматься? — уточнила Карелина.

— Хочет принять участие в работе по теме 14/32.

— Что это?

— Раскопки на Подоле, в районе Зеленой горы.

— А более конкретно?

— В этом месте с помощью биолокационного метода и геофизической съемки удалось обнаружить и оконтурить на глубине около 14 метров систему деревянных срубов и большое количество металлических предметов из золота и серебра. Предполагаем, что эти строения относятся ко времени княжения Олега или Игоря, то есть IX-X век. Более точно можно будет сказать после проведения раскопок по последнему, так сказать, слову науки и техники, которые намечены на весну-лето нынешнего года...

— Понятно... У вас, Андрей, все?

Он отрицательно покачал головой.

— Из-за этого я бы не пришел — мало ли что бывает в жизни. Сегодня человеку нравится одно, завтра — другое... Есть тут, Ольга Николаевна, другие моменты, более сложные и загадочные...

— Ну-ну, я слушаю, — с интересом проговорила Карелина.

Платов вздохнул, промокнул носовым платком лоб.

— Я, извините, начну издалека, чтобы вам было понятно... Вы не спешите?

— Нет-нет, пожалуйста.

— Так вот, у нас в НИИ есть музей. Несколько лет назад там появилась новая коллекция — древние монеты. Их 48 штук, лежат они в специальном ящике, под стеклом... В сентябре прошлого года мы с Волощуком писали для журнала «Археология в СССР» статью об экономических и культурных связях Киева в VIII-X веках. Взяв соответствующий допуск, мы днями просиживали в музее — описывали медальоны, колты, монеты... И вот тут-то в последний день, когда статья была уже завершена, я приехал домой, сел ужинать — и чуть не поперхнулся: а ведь монет в ящике не 48, а 47 — молнией ударила мысль! Не знаю даже, откуда и почему она появилась, эта странная мысль. Ел борщ, разговаривал с Клавой... женой моей, значит... о погоде, спортивных новостях, а в голове вертелось другое. Странное существо человек! В этот момент я отчетливо видел перед собой ящик с монетами. Вот они лежат в нем — серебряные, бронзовые, почерневшие от времени. Пять рядов, в первых четырех — по десять штук, а в нижнем — не восемь, как всегда, а семь. Только семь монет! Две византийские с изображением императора Юстиниана I, три солида императора Константина и два арабских диргема из Багдада и Куфы соответственно. А ведь еще вчера был и третий диргем — сделан в Сабуре, IX век!.. Я так разволновался в тот вечер за ужином, что, бросив все свои домашние дела, помчался в НИИ. Показал охраннику пропуск, попросил открыть музей. Кинулся к ящику с монетами: так и есть — 47 штук! Сабурского диргема не хватало... — Платов перевел дух, снова подсушил носовым платком лоб.

«Интересно, что же там произошло у них?» — подумала Карелина.

— Ночью я почти не спал: Клава два раза предлагала валериановые капли. Все время допытывалась: что случилось? А я молчал. Что я мог ей ответить? Пропала монета. Та самая, которую я описывал в статье, брал в руки, фотографировал. Значит, виноват я. Зачем же втягивать в это дело еще и жену? Зачем ее волновать? — Платов свел брови к переносице. — С тяжелым сердцем ехал я утром на работу. Куда же подевался этот арабский диргем? Кто его взял?.. Первым же делом я рассказал обо всем Волощуку. Он спокойно выслушал и приложил к моему лбу свою ладонь: не больной ли я? Потом говорит: «Это тебе, Андрюша, приснилось. Бывает!» Тогда я схватил его за руку и потащил в музей — к ящику с монетами. Велико же было мое удивление, когда я снова увидел в ящике 48 монет. Сабурский диргем лежал на прежнем месте... — Платов замолчал.

Прошла минута, потом еще одна...

— Какова ценность этого сабурского диргема? — спросила Карелина.

— Смотря с какой стороны подходить к данному вопросу... Если отнести диргем в ломбард, то рублей пять дадут, не больше — серебро не очень ценится. А вот для археологии и нумизматики — это большая ценность! Наборы древних монет из серебра и бронзы VIII-X веков стоят баснословно дорого...

— Значит, вы, Андрей, считаете, что этот 48-й диргем взял на одну ночь Иван Волощук?

— Не знаю даже, что и думать... Человека обидеть недолго... Но ведь диргема же не было, когда я приезжал вечером! Не было, понимаете?

— А не мог ли его взять кто-либо другой, кроме Волощука?

— Ключи от ящика были только у нас двоих. И опечатывали ящик мы вместе.

— А потом? Куда вы потом сдали ключи и печать?

— Охраннику... Назару Лукичу.

— Вы говорили с ним?

— Да. Я у него спросил, работал ли вечером кто-нибудь с монетами, кроме нас с Волощуком?

— А он?

— Утверждает, что никто, кроме меня, в НИИ после 18.00 не приезжал и ключи от ящика с монетами у него не брал...

«Странная история, — думала Карелина. — Как говорится, чем дальше в лес — тем больше дров. Сегодня дежурит по управлению капитан Дружников. Он, так же как и подполковник Кравчук и капитан Потапов из шестнадцатого отделения, знает, что я веду дело о банде каратистов. Знает и то, что цепочка потянулась к НИИ археологии. Потому и направил Платова ко мне. Ну что ж, надо будет поблагодарить. Какая ни есть, а помощь. Товарищи стараются облегчить мне задачу... Волощук... Волощук... А почему именно он? Монету мог взять и кто-то другой... Но зачем? И почему, наконец, он снова положил ее на прежнее место? Опять уравнение с несколькими неизвестными... Ну, а самое главное: какое отношение имеет все это к тому делу, что я веду? Не ухожу ли я в сторону?»

— Вы что-то хотите добавить, Андрей?

— Да-да... Было еще одно происшествие. И опять — Волощук... У вас, конечно, может создаться мнение, что я, извините, имею зуб на него, качу бочку. Но это совсем не так, уверяю вас! Иван — хороший парень, я его очень ценю как научного работника. Он много читает, увлекается фотоделом. Я о многом передумал, прежде чем идти к вам. Но поступить иначе — не мог. — Платов помрачнел, потер лоб. — Я вам уже говорил, что Иван изъявил желание работать по теме 14/32. Так вот, однажды во время обеденного перерыва, когда в нашей комнате в НИИ никого не было, я застал его фотографирующим топоплан площади предстоящих раскопок на Зеленой горе... Он фотографировал с электровспышкой и очень спешил — так, по крайней мере, мне показалось. Увидев меня, он поначалу растерялся, но потом быстро пришел в себя и стал объяснять, что хочет сделать у себя дома самодельный миниатюрный макет Подола IX века, поэтому, дескать, и фотографирует... Я ничего ему не сказал, забрал молча топоплан, а в конце рабочего дня сообщил обо всем секретарю парткома Васильеву...

Ольга задумчиво накрутила на палец локон волос. Уже сам по себе тот факт, что действие происходило в НИИ археологии — том самом НИИ, куда вели следы банды каратистов, — заслуживал самого пристального внимания. Но вместе с тем, все то, что рассказал сейчас Андрей Платов о своем товарище по работе Волощуке, могло оказаться и случайным совпадением обстоятельств. Быть может, оно яйца выеденного не стоит. Ведь ничего конкретного предъявить сейчас Волощуку нельзя! Брал ли он старинную монету из ящика в музее — не доказано. Ну, а если и брал, то что из этого? Где тут состав преступления?.. Фотографировал топоплан... Но ведь это же не секретная военная карта. Это — история древнего Киева, археология. Разве что золотые предметы... С помощью биолокационного метода и геофизической съемки, как сказал Платов, глубоко под землей обнаружена разветвленная система деревянных срубов и большое количество предметов из золота и серебра... Золото, золото... А Барон имеет отношение к археологии...

— Где вы, Андрей, хранили этот топоплан?

— В ящике своего письменного стола.

— Значит, Волощук... взял его без спроса из ящика стола?

— Получается, что так.

— Он будет работать по теме 14/32?

— Да, я ему обещал.

«Черт знает что, — недоумевала мысленно Ольга. — Если этого Волощука интересует золото, то зачем ему было фотографировать топоплан Зеленой горы? Он же непосредственно будет делать раскопки... будет работать там не один день...»

— Вы, Андрей, сказали, что Волощук в последнее время сильно изменился... Ну, а как именно это проявилось в его характере? Каким он стал?

— Раздражительным стал, Ольга Николаевна, замкнутым... Раньше мы часто ходили с ним на хоккей, а сейчас — ни-ни. Сколько я его ни приглашал — не хочет... Были у него два аквариума с рыбками, а сейчас вот — нет уже их. Выбросил. Времени, говорит, много уходит: за кормом надо часто ездить, воду менять...

— Чем же он занимается после работы?

— Дома в основном сидит. Телевизор, книги. Раза два я к нему заходил — в преферанс играет. Компания там подобралась: Волощук, лаборант Федор Милованов, младший научный сотрудник Сеня Наливайко и Глеб Сохальский — наш завхоз. Режутся в картишки напропалую.

Карелина медленно закрыла блокнот. Развязала тесемки папки, достала несколько чистых листков бумаги.

— Ну что ж, Андрей, спасибо, что пришли к нам... Вот вам авторучка и бумага. Опишите, пожалуйста, все, что вы мне рассказали.

Шли дни. Минул январь, за ним — февраль, потом и март... Банда каратистов не проявляла себя, притаилась.

А в отделе полковника Семенова шла все это время обычная напряженная работа, основной целью которой было одно: ликвидировать как можно скорее банду, не дать ей совершить еще одно преступление.

Снова и снова тщательно разбирался на совещаниях почерк бандитов, анализировались используемые ими при нападениях приемы, выбор объектов. Изучались фотографии мест происшествий, заключения экспертов, протоколы допроса свидетелей. Еще и еще раз прослушивались записанные на магнитофонную ленту показания Юрия Михеева.

Генерал Высотин уже дважды вызывал к себе Семенова — интересовался, как продвигается расследование по делу банды каратистов.

— Пока ничего нового, товарищ генерал, — вздыхал полковник.

— Охрану объекта на Зеленой горе усилили?

— Так точно. Но до начала раскопок они вряд ли что предпримут.

— А внутри НИИ?

— В отделе Гущина появился новый сотрудник — лаборант Стародубцев. До работы в милиции лейтенант закончил географический факультет пединститута, в студенческие годы посещал в течение трех лет кружок археологии при пединституте. Так что для него археологические кроссворды не в диковинку...

Генерал встал, прошелся в раздумье по ковровой дорожке. На чисто выбритых, отливающих синевой щеках его играли солнечные блики.

— В деле Михеева, Матвей Степанович, пора уже ставить точку и передавать все в суд. Уголовно-процессуальный кодекс знаешь, надеюсь. Сколько можно тянуть?

— Михеев, товарищ генерал, существенно помогает следствию. Кроме того, его неожиданный уход со сцены, так сказать, может насторожить банду. Пусть они думают, что милиция не может пока напасть на их след.

— А что говорит прокурор? Статья 120 УПК нарушается, не так ли?

— Карелина, если помните, отправила месяц назад прокурору области мотивированное постановление, в котором подчеркнула особую сложность данного уголовного дела и просила продлить срок следствия...

— Помню... Он продлил на один месяц. Больше прокурор области продлевать срок следствия не имеет права... Что же дальше будешь делать, Матвей Степанович? — изогнул лохматые брови генерал.

Семенов пощипал усы, откашлялся.

— Михеев нам нужен, Андрей Ионыч. Передавать его дело в суд, пока не ликвидирована банда, — не резонно. Учитывая исключительность случая, думаю обратиться к прокурору УССР. Только он один может сейчас продлить еще раз срок следствия.

— Да, это так, — согласился Высотин после некоторого размышления. — Пусть Карелина снова пишет мотивированное постановление...

— Она уже написала, товарищ генерал.

Высотин нацелился в Семенова усталыми умными глазами.

— Ну что ж, Матвей Степаныч, желаю успеха. О том, как продвигается расследование, докладывай мне ежедневно.

— Понял, Андрей Ионыч.

...В тот же день вечером состоялась встреча Михеева с Клопом. Произошла она на этот раз во Дворце спорта, во время хоккейного матча. Улучив подходящий момент, когда они одевались в гардеробе, Михеев незаметно отщипнул несколько волосков искусственного меха от куртки Клопа. Проведенная в УВД экспертиза установила идентичность этого меха тому, что вырвал Русин из куртки напавшего на него бандита двадцать второго декабря.

Вот уже третий месяц, как за Волощуком наблюдали. Контролировался едва ли не каждый шаг младшего научного сотрудника: чем занимался в то или иное время, с кем разговаривал, кому звонил по телефону.

Однако ничего подозрительного установить пока не удавалось. Неизвестно, правда, было, чем Иван Волощук занимается дома. Жил он на левом берегу Днепра, в новом микрорайоне города по улице Новаторов, 23. Однокомнатная изолированная квартира. Второй подъезд, пятый этаж семнадцатиэтажного «билдинга»... За домом и квартирой велось наблюдение, но что делается внутри, за обитой черным дерматином дверью со стеклянным глазком и эмалированной пластинкой с цифрой «48», — никто не знал.

По тем данным, что располагала Карелина. Иван Волощук вел здоровый образ жизни. Выпивал очень редко (да и то сухое вино или пиво), не курил. По утрам бегал трусцой по аллеям парка полчаса, в обеденный перерыв играл в НИИ в пинг-понг (в вестибюле второго этажа института стояли четыре стола для игры). Обедал и ужинал, как правило, в столовой, домой приносил только творог и молоко. Удалось также установить, что по выходным он часто встречается с завхозом Сохальским. Они пьют в баре «Крещатик» кофе, а затем едут на ипподром смотреть скачки (три раза играли — и не без успеха! — в тотализатор) или отправляются в выставочный зал Республиканского дома моделей, где по субботам демонстрируются новинки отечественной и зарубежной моды.

Было также известно Карелиной и то, что два раза в месяц — чаще всего по воскресеньям — к Волощуку приезжают вечером Милованов, Наливайко и все тот же Сохальский. Начинается игра в преферанс, и свет в окнах квартиры № 48 на пятом этаже не гаснет до самого утра. На работу едут все вместе, вчетвером...

...Двадцатого апреля — в среду — Ольга сидела в своем рабочем кабинете, просматривала фотографии из дела по убийству профессора Лукьянова и ориентировки, переданные по телетайпу из Запорожья и Харькова. Затрещал зуммер телефона. Она медленно встала, взяла трубку. Голос лейтенанта Стародубцева — глуховатый, с резкими отрывистыми интонациями — узнала сразу.

— Это я, товарищ майор... Только что обнаружен мертвый Волощук. Дома. У себя в квартире...

Карелиной стало жарко.

— Кто обнаружил?

— Старший научный сотрудник Омельченко, лаборанты Петраков и Стародубцев, то есть я. Волощук вчера не явился на работу. Три раза звонили ему домой, но никто не отвечал. И тогда начальник отдела Гущин послал к нему делегацию — узнать, в чем дело...

Ольга вздохнула, сжала до боли в пальцах телефонную трубку.

— Хорошо, Гена. Сейчас выезжаю.

Через полчаса Карелина была уже на улице Новаторов, в квартире Волощука. И снова, как и у Лукьяновых, — яркие сполохи электровспышек, те же деловито-напряженные лица людей...

Ольга поздоровалась со специалистами и медленно прошла в комнату. Волощук лежал на софе. Из-под клетчатого, в белом конверте, одеяла выглядывали широкопалые ступни ног. Лежал он на правом боку, подложив под щеку ладонь. Глаза и рот закрыты, каштановые волосы слегка взъерошены... Со стороны могло показаться, что Волощук крепко спит, видит третьи сны, и только по пожелтевшему, вытянувшемуся лицу, по белому, как парафин, носу и посиневшим ступням ног можно было понять, что это не так.

Карелина прошлась изучающим взглядом по комнате. На столе — шесть пустых бутылок из-под «Жигулевского» пива, колбаса и таранька на тарелке, полбатона. Один стакан, нож... Три красных кресла. На тумбочке — телевизор и кассетный магнитофон. Стены обклеены цветными фотографиями: чемпион мира по шахматам Гарри Каспаров, балерина Анна Павлова, академик Вернадский, маршал Жуков... На балконе и подоконнике стоят большие и малые горшки с вазонами: колючие кактусы, глянцевитый фикус, розовые чашечки «тещиного языка», длинные стрелки хохлатки...

— Нехорошие у нас с вами встречи, Ольга Николаевна, — мрачно произнес подошедший старший следователь прокуратуры Прохоров. — Видимся только возле покойников...

— Что делать, Тарас Петрович, такова жизнь...

Он вздохнул и перевел взор на Кудрявцева.

— Что-нибудь есть?

Старший лейтенант щелкнул замком портативного чемоданчика, в котором хранились пинцеты, щеточки, целлофановые пакеты и пузырьки с различными растворами, и отрицательно покачал головой.

— К сожалению, Тарас Петрович, никаких следов нет.

— А на бутылках от пива, стакане?

— То же самое. Эксперт из дежурной бригады может подтвердить.

— Странно. — Прохоров хмыкнул и развел руками, выказывая этим разочарование и удивление. Потом повернулся к судебному медику. — А у тебя, Никанорыч, что?

— Смерть наступила этой ночью, часов десять-двенадцать назад... О причине смерти скажу после вскрытия.

— Сердце? Инсульт?

— Да нет, похоже на отравление. Впрочем, не буду опережать события. Часа через два узнаешь.

— Буду ждать. Не задерживай, пожалуйста, только.

Появились Савченко и Капица. Владимир держал в правой руке полиэтиленовый мешочек, в котором был помятый, грязный сверток.

Ольга вскинула тонкие, как ниточки, брови:

— Что-то есть?

— На кухне в ведерке для мусора Сергей нашел завернутые в газетную бумагу два окурка, рыбью чешую, кости и голову от тараньки. Окурки, по-моему, от разных сигарет...

Прохоров задумчиво прикусил нижнюю губу:

— Выходит, пиво пили два человека...

— Ну и что? — повел плечом Кудрявцев.

— Если было два человека, то должно быть и два стакана. Только забулдыги под забором пьют из одного.

— Верно! — поддержала Прохорова Карелина. — Преступники иногда идут на любые ухищрения, лишь бы только запутать следствие.

— Может, соседи что видели, а? — кашлянул Капица.

— Проверим.

Вечером — после вскрытия — стали известны результаты судебно-медицинской экспертизы. В желудке Волощука было обнаружено небольшое количество пива с растворенным в нем сильнодействующим ядом, белый хлеб и вяленая рыба. Яд был также зафиксирован в тканях организма и крови.

Получила Карелина заключение и из научно-технического отдела УВД — по поводу окурков. Один из них был от болгарских сигарет марки «Солнце», а другой — от отечественных марки « Киев». На окурке сигарет «Киев», пропитавшемся рыбьим жиром, установлены отпечатки пальцев. Папиллярные линии довольно четки, ореолы полные. Окурок от болгарских сигарет имел размытые, едва различимые отпечатки пальцев, и составить дактилоскопическую формулу не удалось, хотя работа в этом направлении продолжалась. Вместе с тем твердо было установлено и другое: папиллярные линии на сигарете « Киев» принадлежат покойному Волощуку.

«Значит, Прохоров прав: пиво пили вечером девятнадцатого апреля два человека — Волощук и неизвестный, — сделала вывод Карелина. — В желудке Волощука обнаружено двести двадцать граммов пива, а на столе — батарея из шести пустых бутылок. Парадокс! Есть и второй стакан! Только он стоит в шкафчике на кухне, чисто вымытый, без каких-либо следов... Следы сознательно убрали! Тщательно протерли носовым платком, очевидно, все бутылки от пива и оба стакана. Но зачем было вытирать второй стакан, где были, вероятно, следы пальцев Волощука, — неясно. Вполне возможно, что преступник, желая сделать все поаккуратнее и получше, переусердствовал... Ну, а как же все-таки окурки в газете? Как он проглядел это, оставил такую улику? — Ольга задумалась и сама себе спокойно ответила: — Окурки и рыбью чешую выбросил в мусорное ведро, скорее всего, сам Волощук, когда был еще жив, и они с неизвестным только начинали застолье...»

Дальнейший план операции разработали с учетом изменившейся ситуации. Банда каратистов до сих пор не была обезврежена, дело запутывалось, а генерал Высотин поторапливал... Лейтенант Сергей Капица занялся опросом соседей Волощука, а Кудрявцев колдовал над вторым окурком — от болгарских сигарет «Солнце». Не сидела сложа руки и Карелина — работы было невпроворот. Версии, бумаги, экспертизы...

Михеев трижды встречался с Валетом, но тот пока ничего определенного не говорил.

— Жди своего часа. Когда надо будет — извещу.

— Руки чешутся. Хочется настоящего дела, — посетовал Михеев.

— Терпи, голубок. Тот, кто умеет ждать, всегда остается в выигрыше. Закон — тайга.

— Так можно целый год ждать у моря погоды.

— Ничего, зато потом какая житуха будет! — расцвел Валет, подмигнув Михееву. — Намечается большой абордаж, куш отхватим — на всех с лихвой хватит! Барон слов на ветер не кидает... хаза на все сто... Высший класс!

— Скорее бы...

— А спешить в нашем деле нельзя. Иначе вмиг уголовка заметет. «Не семь, а семьдесят семь раз отмерь...» — говорит наш пахан.

— Барон, что ли? — искренне не понял Михеев.

— Он самый.

— Денег совсем нет, — пожаловался Михеев. — Аванс бы получить.

Валет нахмурился:

— Шапки собирай, если головой не соображаешь.

— Весна ведь, какие шапки?..

Валет смотрел сосредоточенно и отчужденно, словно сквозь собеседника. Потом его взгляд отвердел:

— Ты на работу устроился?

— А как же! Слесарем в ремонтно-наладочной бригаде геологоразведочного треста «Бурвод». Все время командировки, загнулись бы они в три дуги, в городе почти не бываю...

— У тебя же подписка о невыезде?

Михеев цвиркнул сквозь зубы.

— Еще раз повторяю: потерпевшая не захотела возбуждать дела. Сказала ментам, что она меня хорошо знает, что я решил пошутить насчет шапки...

— С чего бы это она такой доброй стала?

— С испугу, не иначе. Боятся они нас.

— Проверим, корешок!

— Валяй.

Они выпили у лотка по кружке холодного, бьющего в нос хлебного кваса — и разошлись.

Дальнейшее расследование велось сразу по нескольким направлениям. Стародубцев занялся выяснением, кто именно в отделе древнерусских городов курит сигареты «Солнце», а Савченко отправился в отдел кадров НИИ археологии — он решил проверить одну версию...

Вот уже четвертый месяц, как лейтенант Геннадий Стародубцев работал лаборантом в НИИ археологии.

О том, кем является Стародубцев на самом деле и каково его основное задание, знали лишь директор НИИ Шевченко и секретарь парткома Васильев.

Новый сотрудник отдела древнерусских городов многим понравился. Аккуратный, вежливый, исполнительный. От черновой работы — будь то замена черенков шанцевых лопат, выбивание у завхоза клея «Момент» или ремонт флейц и малярных кистей для расчистки — не отлынивает, всегда готов прийти на помощь товарищу (два раза уже выручал Омельченко, когда у того не клеилось дело с воссозданием миниатюрного макета древних Золотых ворот).

Но, прилежно выполняя функции лаборанта НИИ археологии, Стародубцев не забывал и основного своего задания — присмотреться к людям, работающим в отделе древнерусских городов, — ведь среди них мог находиться опаснейший преступник, главарь банды каратистов Барон. Скорее всего, Волощука убрал именно он...

Главная трудность заключалась в том, что делать все это надо было незаметно, скрытно, дабы не вызвать лишних вопросов и кривотолков, не вспугнуть раньше времени преступника и не обидеть своими подозрениями честных людей. Но кто этот человек? Сохальский? Омельченко? Милованов? Наливайко? Осадчий?.. Надо вычислить!.. Рано или поздно, но преступник должен проявить себя. Ради того, чтобы захватить при раскопках на Зеленой горе старинное золото, он пойдет на все. Раскопки начнутся дня через четыре. А пока остается только одно: ждать. Присматриваться ко всему, искать в запутанном клубке начало ниточки — и ждать.

Перед обеденным перерывом Стародубцев зашел в курительную комнату. Тут были Наливайко, Сохальский, Борис Турута из отдела раннего палеолита, лаборант-оформитель Кравцов. Они попыхивали сигаретками и негромко переговаривались о чем-то. Накурено было так, что даже два вентилятора в окнах не помогали. В густом табачном дыму, космами поднимающемся вверх к потолку, лица людей казались синими, дрожащими.

— ...Нет, что ни говори, а наше «Динамо» в этом году играет здорово... Кубок, Глеб, будет наш, вот увидишь!

— Скажешь гоп, как перескочишь. В воскресенье, дорогой мой, еще только полуфинал будет играться, с «Кайратом» наши встречаются...

— Выиграют!

— А в финале, скорее всего, судьба сведет наше «Динамо» с донецким «Шахтером». Ну, а «Шахтер» — это не подарок, скажу я тебе!

— Ничего, одолеем.

— Оптимист ты, Сенечка, ей-богу... Подумай лучше о том, какие лестницы сделаем для шурфов... Ваня Волощук хотел сладить веревочные, да не успел...

Люди подавленно замолчали, лица у всех стали печальными.

— Мда-а, толковый парень был этот Волощук, — вздохнул Турута. — Сам сконструировал новый прибор для радиоуглеродного метода, разработал методику петрографического анализа... Голова! Золотые руки!.. Между прочим, веревочные лестницы для шурфов — это идея. Они легки, удобны, чего не скажешь о деревянных... Эх. Ваня, Ваня... Был человек — и нету. Не верится даже...

Снова стало тихо. Монотонно гудели вентиляторы...

— А какое же окончательное заключение дали врачи? — нарушил молчание Кравцов.

— Такое же, как и прежде: инфаркт. Бегал трусцой каждый день по десять километров, а с врачом ни разу не проконсультировался. Слишком большая нагрузка была.

— Странно, он ведь никогда не болел...

— Ну и что? — пожал плечами Сохальский. — Мой сосед по квартире Волошин тоже никогда ни на что не жаловался. Сорок лет, грудь как у штангиста, гантельную гимнастику по утрам делал. А потом р-раз — и кровоизлияние в мозг. На той неделе похоронили. А ты говоришь...

— A-а, разве знаешь, где упадешь... — грустно изрек Турута.

Стародубцев достал пачку «Примы», вытащил одну сигарету. Прикурив от газовой зажигалки, глубоко затянулся...

В курительную комнату стремительно вошел лаборант Федор Милованов. Высокий, в мускульных буграх, скуластый, он был похож на спортсмена. Голубые, как апрельское небо над Киевом, глаза, светлые волосы...

— Сеня, тебя к шефу! Срочно.

Наливайко поплевал на окурок и, швырнув его в раскрытый клюв металлического бело-черного пингвина в углу, направился к двери. Следом засеменил Милованов.

— Пора и нам, — сказал Турута.

— Пора, — подтвердил завхоз Сохальский.

Последним из курительной комнаты ушел Стародубцев.

Геннадий установил следующее: сигареты «Солнце» в отделе древнерусских городов курят как минимум пятнадцать человек. И среди них — Наливайко, Сохальский, Кравцов, Милованов, Омельченко...

Владимир Савченко сидел в маленькой комнатке — рядом с отделом кадров НИИ археологии — и просматривал табели учета рабочего времени по отделу древнерусских городов. Справа от Савченко на столе лежала бумажка, на которой мелким убористым почерком, в столбик, было написано:

«Нечипоренко — 13 декабря;

Русин — 22 декабря;

Лукьянов — 4 января;

Волощук — 19 апреля».

Старший лейтенант проверял одну из версий, разработанную им совместно с Карелиной. Суть ее, этой версии, заключалась в том, что коль главарь банды Барон — человек умный и осторожный, то он, очевидно, обязан был обеспечить себе алиби на 13 и 22 декабря, 4 января и 19 апреля. Кроме того, логика подсказывала, что в эти дни он, скорее всего, не должен работать. Как лучше всего совместить эти два условия? Больничный бюллетень — не подходит (все равно ведь будешь в Киеве!), отпуск за свой счет — глупо. Лучше всего, наверно, — командировка, куда-нибудь недалеко, в пределах Украины.

Савченко дотошно изучал табели, делал выписки. Оказалось, что в командировках 13 и 22 декабря, 4 января и 19 апреля находились только три человека: Сохальский, Милованов и Наливайко.

«Что-то да есть уже», — усмехнулся старший лейтенант, складывая в папку табели учета рабочего времени.

Дальше, как считал Савченко, лучше всего было действовать через бухгалтерию НИИ археологии, поэтому он, чтобы не вызывать лишних разговоров, обратился за помощью к секретарю парткома Васильеву.

Минут через тридцать на столе перед Владимиром лежали отчеты по командировкам Сохальского, Милованова и Наливайко...

— Ну-ка, ну-ка... — произнес с интересом старший лейтенант, вытянув шею и напрягая мускулы, словно охотник, напавший на след зверя.

Итак, поехали... Командировочное удостоверение № 34... Выдано Сохальскому Глебу Михайловичу... должность — завхоз. Командируется в г. Полтаву... Задание: заключение договора с заводом «Луч», поставляющим снаряжение для археологических экспедиций... Срок командировки — 5 дней. Выбыл из Киева 11 декабря, прибыл в Полтаву 12 декабря... Штампы, подписи... Выбыл из Полтавы 14 декабря, прибыл в Киев 15 декабря... Штампы, подписи... Мда, командировочное удостоверение вроде в порядке. Впрочем, даты, как правило, ставят сами командированные. Так что написать можно любое число, а билеты, мол, — потерял. Оплатят по тарифу общего вагона пассажирского поезда...

Посмотрим дальше. Авансовый отчет № 34... дебет, кредит... Подпись бухгалтера, дата. Все как положено.

«Проездные документы к авансовому отчету № 34 Сохальского Г. М.». Билет на железнодорожный поезд № 37 Киев — Полтава... Постельные принадлежности — 1 р., гостиница — 3 р. 60 коп... Две квитанции за телефонные переговоры, квитанция за телеграмму в НИИ археологии... Обратный билет на поезд № 38 Полтава — Киев. Постельные принадлежности — 1 р. Суточные: 2.60 X 5 = 13 руб... Всё в ажуре. Придраться не к чему... Может, это и к лучшему, кто знает.

Дальше... Командировочное удостоверение № 92... Выдано Наливайко Семену Трофимовичу, младшему научному сотруднику... Командируется в г. Тернополь... Срок командировки 7 дней... Выбыл... прибыл... Штампы, подписи...

Савченко листал бумаги, дотошно изучал их. Возвращался из конца документа в начало, рассматривал в лупу билеты, квитанции...

Семенов появился в кабинете Карелиной перед самым обеденным перерывом. За семь лет совместной работы Ольга хорошо изучила привычки и наклонности своего начальника: если Матвей Степанович не вызывает к себе и не пользуется внутренним телефоном — значит, в чем-то сомневается, хочет основательно что-то обсудить. Семенов никогда не считал для себя зазорным спросить совета у подчиненного, младшего по званию. Особенно если ты не совсем в чем-то уверен. Жизненного опыта у него, конечно, было побольше, чем у Карелиной, но зато молодости всегда свойственна острота мышления, наблюдательность. Только кичливые и самоуверенные люди считают, что если они старше по званию и по возрасту, то, стало быть, и умнее, дальновиднее. Так нельзя.

При появлении полковника Карелина встала, одернула мундир.

— Сиди, сиди... — произнес, подняв предостерегающе руку, Семенов и, подойдя к столу, опустился на стоявший возле стул.

— Я, Оля, вот о чем подумал... Учитывая создавшуюся ситуацию, имеет смысл, наверно, ознакомить Андрея Платова с тем, что происходит. Нужно, чтобы он знал: главарь банды Барон — наверняка в отделе древнерусских городов НИИ археологии... Платов — парень с головой. Кандидат наук, дружинник. Год назад в партию приняли... Да и в каратэ он знает толк — первый разряд имеет...

— В феврале месяце Андрей выполнил норму кандидата в мастера...

— Тем более! — оживился Семенов и после продолжительной паузы снова вопросительно посмотрел на Ольгу: — Ну, что молчишь? Прав я или нет, как ты считаешь?

Карелина задумчиво рассматривала авторучку.

— Парень, конечно, Андрей толковый, ввести его в курс дела можно... Но ведь он, Матвей Степаныч, — не профессионал...

— Ну и что?

— Как бы не переусердствовал в своем стремлении найти поскорее Барона. Главарь банды — волк битый, чуть что не так — сразу почувствует...

На выдубленное временем и заботами лицо Семенова легла решимость.

— А ты все-таки побеседуй с Платовым! Побеседуй и скажи, как ему надо вести себя в создавшемся положении. Думаю, этот парень нам поможет. То, что Гена Стародубцев там работает, — конечно, хорошо. Но иметь еще одного своего человека в отделе древнерусских городов — это, уважаемая Оленька, не лишне.

Карелина одобрительно кивнула.

— Хорошо, Матвей Степаныч, я поговорю с Платовым.

— Поговори. Сегодня же. — Полковник встал и направился к двери.

Когда он вышел, Карелина откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Да, Семенов, пожалуй, прав. Андрей Платов может существенно помочь нам... И все-таки: кто же Барон? Сохальский? Милованов? Наливайко?.. Володя Савченко убежден, что главарь банды — кто-то из этой тройки. Не вспугнуть бы его раньше времени... Волощук был отравлен, но знают об этом только органы прокуратуры и милиции. В НИИ археологии пущен слух, что Волощук умер своей смертью, от инфаркта. Бегал трусцой без консультации с врачом... Запутанное дело. И уже есть просчеты.

Жаль Волощука. Еще одна человеческая жизнь... За что ж они расправились с ним? Чем он им мешал? Хотели, наверно, привлечь в банду, шантажировали. Впрочем, может, дело было и не так, кто знает... Волощук, конечно же, не совсем чист, есть грехи. И все-таки они его убрали. Для чего? Решили заткнуть рот? Или была иная причина?.. Волощук сфотографировал топоплан Зеленой горы — того места, где предстоят раскопки, играл в преферанс...

Стародубцев высказал предположение, что Волощук мог сам принять яд. Самоубийство, дескать... Нет, с «Жигулевским» пивом яд нормальные люди не принимают. Его подсыпали.

Ольга тяжело вздохнула, захрустела нервно пальцами... Сначала Лукьянов, потом — Волощук... Волощук и Лукьянов... Недоглядели! Где-то просчитались. Обидно. Утешение только в том, что если бы все заранее предвидеть, то и проблем бы не существовало. Зачем возводить на себя напраслину? Они делают все, что могут.

Карелина тряхнула головой, решительно взяла телефонную трубку.

— Алло! Отдел древнерусских городов?.. Мне, пожалуйста, Стародубцева... Кто спрашивает? Одна знакомая... Приятный голос? Мерси! Добрый день. Это я, узнаешь?.. Геночка, надо бы нам встретиться. Соскучилась по тебе... Да-да, на старом месте, как всегда... Нет, все в порядке, не беспокойся. Дома тоже. Привет тебе от дяди Матвея. Гена, а кто это сейчас со мной разговаривал по телефону? Кто? Наливайко?.. Гм... Ну ладно, до вечера.

Пока Савченко изучал в НИИ археологии табели учета рабочего времени и отчеты по командировкам Наливайко, Сохальского и Милованова, а Карелина встречалась со Стародубцевым и Платовым, лейтенант Сергей Капица продолжал опрос квартирных соседей Волощука.

Улица Новаторов, дом 23. Почти сто квартир. Двести сорок два жильца...

К сожалению, ничего интересного установить не удалось, к тому же и сведения были противоречивые. Девятнадцатого апреля днем Волощука видели сидящим у дома на лавочке, под каштаном, потом он ушел. Одни соседи — пенсионер Завалов, например, из квартиры № 46, домработница Калиниченко из квартиры № 32 — утверждали, что Волощук направился к третьему подъезду дома, а вот другие — Перебийнос, Глухарев, Войтецкий — говорили совсем иное: Волощук, мол, пошел к остановке трамвая. Дворник Филимон Бульба и вовсе объяснял все по-другому: вначале Волощук двинулся к остановке трамвая, затем повернул обратно и, не доходя до своего подъезда, остановился, словно вспомнив о чем-то, хлопнул себя ладонью по лбу. После этого завернул за угол и сел в автобус, идущий в направлении станции метро «Левобережная».

Эти сведения не проясняли, а наоборот — запутывали и без того сложную ситуацию. Чтобы установить, кто из соседей Волощука говорит истину, а кто что-то путает по забывчивости или незнанию, — нужно было время. А вот его-то как раз и не хватало...

Мрачный, недовольный собою Капица вернулся в управление и доложил Карелиной о том, что узнал.

Ольга выслушала его, не перебивая, потом тихо, рассудительно заметила:

— Ну что ж, лучше хоть что-то иметь, чем вообще ничего. Не расстраивайтесь, Сережа. — Подняла голову, прищурилась. — Для нас очень важно знать, кто именно приходил вечером 19 апреля к Волощуку, с кем он пил пиво. Этот человек и отравил, очевидно, Волощука.

— Понимаю, товарищ майор.

— Должен же был кто-то видеть его!

Назавтра лейтенант Капица снова отправился на улицу Новаторов, к дому № 23. И опять начались расспросы жильцов, уточнения...

На этот раз Сергею повезло больше. Старушка Пелагея Антоновна Селезнева, проживающая в квартире № 16, оказалась человеком не только острым на язык, но и наблюдательным, смекалистым. Как только Капица завел с ней разговор насчет того, знала ли она покойного — из квартиры № 48, Пелагея Антоновна сразу же перебила его:

— Ты, милый, не вертись вокруг да около, как кот Васька! Тебя, наверно, интересует не столь Ваня Волощук, сколь те, кто ходил к нему, а?

Капица усмешливо растянул губы, отдавая дань проницательности старушки.

— А почему вы так решили, если не секрет?

— Да какой тут секрет, милый... Вани уже нет, завтра, почитай, девятый день пойдет, поминки надо справлять. Мертвый — он и есть мертвый. От него ничего теперь не узнаешь... Стал быть, ясно, кто тебе сейчас нужен. Те, с кем Ваня встречался по вечерам, играл в этот самый... как его...

— Преферанс?

— Во-во! Часто играл.

— Откуда вы знаете?

— Заходила к нему иногда, видела.

— Вы?! Кино... Да он же ни с кем из соседей не водил дружбы, ему даже прозвище дали: Чужой! Замкнутый он был, нелюдимый...

— Э-э, что ты понимаешь в жизни, милок? — сердито прошамкала запавшим ртом старушка. — Молодой ты еще и зеленый... Сколь годочков-то тебе?

— Двадцать три.

Старушка задумчиво пожевала бескровными губами.

— То-то и оно... Человек... он, милый, такое существо, что сам жить не может. Дерево тянется к солнцу, а человек — к людям... У меня, парень, никого нет — все померли, одна как перст. И у Вани — тоже никого не было. Отца и матери он не помнил, у сестры воспитывался — в Вологде она жила. Ну, а год назад и сестра энта, Агафья, преставилась, царство ей небесное. Остался Ваня один... Мы с ним познакомились аккурат, когда Агафьи не стало. Выгуливала я тогда свою кошку, а тут и Ваня повстречался — бродит, стал быть, по скверу. Ну, то да се, разговорились. Мрачный он, правда, тогда был, не шибко охоч был к разговору. Оно и понятно: единственная родная душа была — и та приказала долго жить... — Старушка сделала паузу, погладила сидящую у нее на коленях симпатичную кошку с зелеными, как крыжовник, глазами. — Стала я к нему заходить, а он — ко мне. Чем-то я ему пришлась по сердцу, потому как сладил мне полочки в кухне, починил краны. Особенно благодарна я ему за краны, потому как ежели вызывать слесаря из ЖЭКа — готовь сразу рубль, а то и три. А откель я возьму, пенсия-то не ахти, шестьдесят рубликов. А за квартиру заплати, за газ и лекарство тоже отдай, а потом же еще и Мурке надо колбасы какой-нибудь дешевой купить...

— Простите, Пелагея Антоновна, но кто же все-таки приходил к Ване в последнее время, с кем он играл в преферанс? Может, наведывался кто-либо из дальних родственников, а?

— Да нет, милый, не было у него родственников... ни близких, ни дальних... А в карты он играл с мужиками из его же института... Одного Глеб звать, другого — Семен... Сеня... а третьего — Федор...

Капица одобрительно закивал: старушка ему нравилась все больше.

— А вот девятнадцатого... во вторник вечером... вы случайно не видели, кто к нему приходил?

Пелагея Антоновна вытащила из кармана старенького байкового халата чистый носовой платочек, вытерла уголки губ.

— День энтот помню хорошо... Я тогда пошла к Сысоевне телевизор цветной смотреть — в пятидесятую квартиру. Было это в восемь вечера... Дочь с мужем у Сысоевны в отпуске — в Ялту укатили, с собой и пятилетнего Саньку взяли. Опять же, море, воздух. А у Саньки — гланды...

— Квартира Сысоевны, если мне не изменяет память, рядом с квартирой Волощука?

— Да, так и есть... Ну, попили мы, значит, с нею чаю, покалякали самую малость — и стали смотреть фильм по телевизору...

— Какой, не помните?

— Ну, энтот... как его, про Штирлица... Когда фильм кончился, Сысоевна выключила телевизор, и мы выпили напоследок еще по стакану чаю, с клубничным вареньем... Ступила я на лестничную клетку и вижу, как из Ваниной квартиры кто-то вышел. Свет там горит не все время, ЖЭК поставил это... что щелкает... как его...

— Реле?

— Во-во... Оно самое... Экономия электроэнергии... Так вот, когда я захлопнула дверь квартиры Сысоевны, то увидела, что от Вани вышел какой-то человек. Разглядеть его не смогла, потому как свет на лестничной клетке в этот момент не горел, я даже споткнулась. А потом, когда лампочка сызнова вспыхнула, человек энтот скрылся в кабине лифта. Спину только и узрела...

Сергей передвинул стул поближе к старушке, потемнел лицом.

— А как выглядел этот человек, Пелагея Антоновна?

— Высокий такой... В полосатой куртке... одна полоса белая, другая — красная, а воротник — синий...

— Кого он вам напоминает? Я имею в виду тех, кто ходил к Волощуку... Глеба? Федю? Семена?

Старушка скособочила острые плечи.

— Я же тебе говорю: спину ведь только видела! А они, милый, все высокие — и Глеб, и Федор, и Семен... Вот ежели по куртке судить...

— Ну-ну... — дугой выгнул бровь Сергей.

— Такие куртки я видела раньше только у двоих: у Глеба и Федора...

«Та-ак, неплохо... Глеб — это Сохальский, а Федор — это Милованов...» — Капица встал, прошелся по комнате.

— Скажите, Пелагея Антоновна, ну а на зрение... на зрение вы не жалуетесь?

Старушка хмыкнула, покачала головой.

— Ты, милый, опять сумневаешься, по лицу вижу, — обиженно произнесла она. — А коль сумневаешься, не надо было и вовсе приходить ко мне.

— Видите ли, Пелагея Антоновна...

— Я, любезный, — перебила старушка Сергея, — восьмой десяток уже разменяла, а очков не ношу. Не нужны они мне, понимаешь? И муравьев в лесу самых махоньких без линз твоих вижу, грибы лучше всех ищу... Вру, думаешь?

Сергей смущенно переминался с ноги на ногу.

— Зря вы так, Пелагея Антоновна... Ни о чем таком я не думаю. Не обижайтесь, пожалуйста. А то, что про зрение спросил — так ведь поймите и вы меня: в ваши годы у многих с глазами неважно.

— Это верно... верно говоришь...

— Я очень вам признателен за все! Спасибо!

Андрей Платов любил свою работу.

Делая раскопки, ты находишь ноздреватые, источенные временем фундаменты домов, в которых жили твои предки пятьсот или тысячу лет назад, картографируешь площади и целые улицы, извлекаешь из земли старинные амфоры, искусные фрески, потемневшие кольчуги и тяжелые мечи воинов, напечатанные на папирусах и вымоченных в специальном растворе овчинных шкурах творения знаменитых летописцев. Ты полностью окунаешься в ту далекую, как звезды на небе, эпоху, видишь обширные древние городища и святилища, видишь людей, которые ходили тогда по узким деревянным улочкам, их экзотическую одежду, длинные — до земли — платья; браслеты из слоновой кости, золотые пекторали (нагрудные украшения) на женщинах; бородатых мужчин в холщовых рубахах и лаптях; столы, заставленные глиняными горшками с хлебным квасом и выточенными из березы квартами с хмельной пенящейся медовухой...

«Но все-таки о чем же мечтали люди тогда? К чему стремились, чем жили? Каков был образ их мышления? — не раз спрашивал себя Платов. — Ведь люди эти — мои предки! Я должен знать о них все...»

Вот и сейчас — накануне раскопок на Зеленой горе — он испытывал те же чувства. А тут еще эта загадочная смерть Волощука, разговор со следователем Карелиной...

В отделе древнерусских городов — сто двадцать три человека, раскопки ведутся на восьми участках. Поди знай, где именно находится этот змей подколодный... От него можно ждать любой подлости, об этом Карелина предупреждала... У них, значит, целая банда. Цель, видимо, одна — захватить старинные предметы из золота, которые будут извлечены при раскопках на Зеленой горе. Будут, очевидно, золотые монеты, браслеты, кольца, колты, пекторали. Геофизики говорят, что клад потянет килограммов на сорок, не меньше. Лакомый кусочек для банды... И пронюхали же, сволочи! Уже и археологию хотят использовать для личной наживы! Оборотни, спруты...

На новый участок Платов приехал в девять утра. Здесь же были начальник отдела Гущин, Омельченко, Кравцов... Чуть поодаль сидели на бревне рабочие, завхоз Сохальский. Ярко светило весеннее солнце, поблескивали золотые купола Воздвиженской церкви. Вокруг одевшихся в зеленую листву лип и каштанов кружили птицы. Пахло суглинком.

— Ну что, Андрей Захарыч, будем начинать? — вопросительно взглянул на Платова Гущин.

— Да, Николай Палыч, пора, — кивнул тот. — Чем раньше, тем лучше. Днем обещают плюс двадцать девять. Жарища будет.

— Почти как в Сахаре. Непривычная для Киева температура, особенно в апреле, — вставил Омельченко.

— Меняется климат, меняется... — Гущин перевел взгляд на Андрея. — Где именно будем начинать раскопки? Показывай карту.

Платов вытащил из портфеля сложенный вчетверо, наклеенный на марлю топоплан Зеленой горы.

— Вот здесь... в этом месте... — Он ткнул незаточенным концом карандаша в коричневый эллипс карты. — Здесь мы наметили пройти два разведочные шурфа и четыре профиля. А затем используем уже существующий строительный котлован, который заглублен на восемь метров, и продолжим раскопки. В процессе работы будем отбирать пробы для проведения различных анализов...

— Что именно думаете использовать?

— В первую очередь — радиоуглеродный метод... попытаемся определить точный возраст культурного слоя по остаткам древесных угольков и обугленных костей. Кроме того, большие надежды возлагаю на археомагнитный метод, дендрохронологию, споро-пыльцевой и петрографический анализы. Ну и, конечно же, — древние монеты кое-что расскажут...

— Ну, а как со снаряжением? Ничего не забыли?

— Да нет, все вроде есть... Буссоль Стефана, теодолит, полевые буры, щупы, шанцевые лопатки, флейцы... Завхоз позаботился.

— Отменно. — Гущин помолчал. — Не мне объяснять вам, Андрей Захарыч, насколько важен для нас этот объект. Еще раз напомните, пожалуйста, рабочим: копать только тонкими срезами, чтобы земля не сыпалась с лопаты. Землю из щелей выдувайте мехами. Обнаруженные при расчистке предметы не сдвигать с места, землю с них удалять с помощью ланцета или штукатурного мастерка. Все это — азбука археологии, вещи давно известные, но увы! — порой о них забывают. А урон от этого — невосполнимый!

— Не беспокойтесь, Николай Палыч, все будет хорошо. Краснеть за нас не придется, — успокоил начальника отдела Платов.

Гущин придирчиво и долго смотрел то на топоплан, то на местность перед собой.

— Два шурфа, значит, и четыре профиля?

— Именно так, Николай Палыч.

Начальник отдела расстегнул пиджак и ослабил немного галстук: становилось все жарче. Одобрительно пожевал губами:

— Ну что ж, разумно, разумно, коллега... Держите меня в курсе событий. Желаю удачи! — Гущин заторопился к стоявшей внизу, у подножья горы, серой «Волге».

Платов спрятал топоплан и направился к рабочим.

— Давайте, ребята, начинайте. Сначала первый шурф...

Подошел завхоз Сохальский. Поздоровался, обнажил крепкие белые зубы.

— Шикарный денек, Андрей Захарыч, правда? Солнышко, все цветет и благоухает. Не погодка, а мечта!

— Погодка и вправду что надо. Лучше не придумаешь, — согласился Платов.

— Все радует глаз! А какие я вам флейцы чудесные достал, а? Любо-дорого проводить ими расчистки! А лестницы веревочные, щупы, тачки?!

— Да, потрудились вы, Глеб Михалыч, на славу. Обеспечили нас всем необходимым. Спасибо!

Завхоз снова заулыбался, подмигнул Платову: знай, мол, наших. Потом посерьезнел и деловито сказал:

— Просите, что нужно. Все достану. Интересная тут, говорят, тема. Хочу помочь науке. Золото там, говорят, будет...

— Заранее признателен, — кивнул Платов.

От высокой фигуры завхоза падала короткая черная тень. «С чего такое служебное подобострастие? Раньше Сохальский этим не отличался. Надо бы рассказать обо всем Карелиной...» Платов стряхнул странное оцепенение после разговора с завхозом и пошел к шурфу.

Владимир Савченко дотошно рассматривал под лупой квитанцию оплаты за проживание в гостинице. Он вертел ее в руках, подносил к свету. То хмурил редкие, белесые брови, то улыбался загадочно.

«Гостиница «Верховина», г. Черновцы... Номер комнаты 82... Цена за сутки — 3.50... Дата приезда: 14 апреля... Срок проживания с 14.04 по 19.04... Оплачено 19 рублей 25 копеек... Гм... Значит, оплачено за пять с половиной суток. Почему? Ага, вот здесь... За 14 апреля — 1 рубль 75 копеек, то есть прибыл после полуночи... Ну, а билет? Поезд № 13 Черновцы — Киев... Компостер за 19 апреля. Отправление — в 23.52, прибытие в Киев — в 7.40, то есть уже 20 апреля... Вот и алиби!.. Так-так... За 19 апреля уплачено полностью, а расчет в гостиницах страны — с 12 часов дня. Это — расчетное время... Уплачено полностью, хотя отправление в 23.52, то есть до 12 часов ночи...»

Владимир долго смотрел в одну точку. Потом подошел к красному телефону спецсвязи, заказал Черновцы, Главное управление внутренних дел.

— Моринец?.. Здравствуй, Вася! Савченко беспокоит... Да нет, все в порядке... Как Наташа? Прооперировали?.. Ну, слава богу. Передавай ей привет от меня и Нины. Пусть побыстрее выздоравливает... У меня к тебе просьба, Вася. Ведем тут одно запутанное дело, надо кое-что уточнить... Возьми бумагу и авторучку. Записывай. С 14-го по 19 апреля сего года в черновицкой гостинице «Верховина» проживали два сотрудника НИИ археологии из Киева — Глеб Михайлович Сохальский и Федор Кузьмич Милованов... Записал? Проверь, пожалуйста, не уехал ли кто-либо из них раньше 19-го... Это очень и очень важно! Да-да. И сразу же позвони... Спасибо! Ну, будь.

Опустив трубку на рычаги, Владимир взял железнодорожный билет на поезд № 13 Черновцы — Киев и отправился в научно-технический отдел УВД.

НТО был на третьем этаже. В трех больших высоких комнатах, выходящих окнами на тенистую каштановую аллею парка, работали люди в белых халатах. Лаборанты, эксперты-криминалисты, математики, инженеры-программисты. На длинных столах стояли бутылки и колбы с разноцветными химическими реактивами, пробирки, аптекарские весы, различные микроскопы. У одного из окон — на тумбочке — большой букет сирени... Таинственно поблескивали белые индикаторы замысловатых приборов с множеством кнопок, выключателей и ручек, приветливо светился зеленый экран осциллографа, по которому бегала желтая змейка. Пахло сернистым ангидридом, сиренью...

Медленно продвигаясь вдоль столов, Савченко здоровался с сотрудниками НТО и искал глазами Кудрявцева. Илья стоял у помигивающего компьютера — разглядывал какую-то диаграмму. Белый халат расстегнут, галстук снят...

— Ну что... снова принес кроссворд?

Владимир чуть заметно усмехнулся и протянул Кудрявцеву железнодорожный билет.

— Поколдуй над этой бумажкой, пожалуйста.

— Что-то есть?

— В лупу плохо видно, но на обратной стороне, по-моему, была какая-то запись карандашом. Ее стерли...

Кудрявцев смотал в рулон диаграмму и, положив ее на стеллаж, взял пинцетом железнодорожный билет.

— Тебе срочно?

— Это по делу банды Барона.

— Ясно.

Ровно через полчаса Илья вручил Савченко отпечатанное на стандартном бланке предварительное заключение по билету. Билет — настоящий, компостер и тарифная сетка — в порядке. На обратной стороне билета карандашом ранее было написано: «Б. 444-24-83» Запись стерта твердой, с примесью стекла, резинкой.

— Вроде как номер телефона... — повел плечами Кудрявцев.

— Похоже.

— Проверь, старик, проверь...

— Ну а буква «Б» что обозначает?

— Много хочешь.

— Ладно, спасибо и на том.

Савченко направился к себе. «Судя по количеству цифр, телефон этот либо московский, либо ленинградский, либо киевский, — размышлял Владимир. — Начну-ка я с Киева, как-никак этот билет на поезд Черновцы—Киев...»

Через центральный телефонный узел Савченко узнал, что номер 444-24-83 присвоен абоненту по адресу проспект Космонавта Комарова, дом 26, квартира 73, и числится за Долматовым Евгением Борисовичем, инженером киевского завода «Арсенал».

Навели справки о Долматове. Оказалось, что инженер третий месяц пребывает в заграничной командировке — на Кубе. В Киев вернется лишь в августе.

— Любопытно... — произнесла задумчиво Карелина, когда Савченко доложил ей обо всем. — Очень любопытно... Ты не узнавал, Долматов женат?

— Женат. Двое детей. Жена — Бронислава Казимировна (до замужества — Пшимановская), работает редактором в издательстве. 18-го, 19-го и 20 апреля находилась в Киеве.

— Запутанная ситуация. И чем больше думаешь над всем этим, тем больше возникает вопросов. Запись на билете мог ведь сделать не только владелец его... Да и вообще, железнодорожный билет можно приобрести и не в кассе...

— Понимаю.

«След может оказаться ложным, но довести версию до конца все равно надо, — размышлял Савченко. — Этот человек либо знает кого-то из Долматовых, либо тут что-то другое... Ну что, что?»

Черные глаза Карелиной полыхнули решимостью:

— Данный ребус надо обязательно разгадать... Знаешь что, Володя... Поезжай-ка ты к Долматовой и поговори с ней!

— Рискованно... А вдруг она связана с бандой?

— Не думаю. Но если она действительно поддерживает с преступниками связь, то от Брониславы Казимировны обязательно потянется ниточка. Что-то да будет у нас! В любой версии нужна отправная точка. А дальше — в зависимости от обстоятельств. — Ольга внимательно взглянула на Савченко. — Если я в чем-то ошибаюсь, скажи. Обсудим, выберем лучшее.

Владимир задумчиво покачал головой.

— Да нет, ты, пожалуй, права. Надо ехать к Долматовой.

...Савченко одернул по привычке клетчатый пиджак, нажал кнопку электрического звонка. Мягкие мелодичные звуки. Торопливые шаги...

Дверь открыла молодая миловидная женщина с белокурыми волосами.

— Здравствуйте. Мне нужна Бронислава Казимировна Долматова...

— Это я... — Большие серые глаза женщины приветливо взирали на гостя. — Вы, наверно, из Киевгаза, да? По поводу замены газовой плиты, угадала?

— Прошу прощения, Бронислава Казимировна, но я не из Киевгаза. — Савченко показал удостоверение.

Долматова удивленно задвигала длинными пушистыми ресницами. «Волосы не красит, и ресницы не приклеенные, а настоящие...» — тотчас же зафиксировал наметанный глаз оперуполномоченного уголовного розыска.

— О, Езус-Мария... Не понимаю, право... Не знаю даже, что и подумать...

— Может, вы все-таки... пригласите меня в квартиру? Как-то неудобно на пороге разговаривать.

— Ах, да, конечно... Извините, ради бога! — спохватилась Долматова и покраснела. — Проходите, пожалуйста... Проходите, товарищ милиционер...

Савченко поблагодарил и двинулся следом за хозяйкой. Вошли в просторную, со вкусом обставленную комнату. Низкая мебель, цветной телевизор. На столе — большой букет огненно-красных тюльпанов, перепоясанная шпагатом коробка с тортом, духи «Рижская сирень» в красочной упаковке.

Перехватив взгляд Савченко, обращенный на стол, Долматова улыбнулась и пояснила:

— У меня сегодня день рождения... Сослуживцы поздравили...

Владимир смущенно потер кончик носа.

— Извините, что не вовремя... Разрешите и мне поздравить вас.

— Спасибо! — Вспышка белых ровных зубов осветила ее круглое, с ямочками на щеках лицо.

— Еще раз прошу извинить меня... Вопросы, которые я хочу задать, могут показаться вам странными, несуразными даже. Но для нас все это очень важно... Я могу рассчитывать на вашу помощь?

— Да-да, конечно, — отозвалась с готовностью хозяйка. — Все, что могу, сделаю. Спрашивайте.

— У вас телефон в квартире давно?

— Да лет десять уже, а что?

Савченко достал из папки железнодорожный билет и положил на стол перед Долматовой.

— Скажите, Бронислава Казимировна, каким образом на железнодорожном билете на поезд № 13 Черновцы—Киев за 19 апреля мог оказаться номер вашего телефона? Подумайте, пожалуйста, не спешите.

Она недоуменно взирала то на билет, то на Савченко.

— Ума не приложу... Я ведь целый месяц никуда из Киева не выезжала... — Она пожала плечами. — А чей это билет?

— Да так, одного человека.

— Он... он совершил что-то плохое?

Владимир промолчал.

— Извините, — смущенно произнесла Долматова. — Мой вопрос неуместен.

— У вас есть знакомые или родственники в Черновцах?

— Я родом оттуда... У меня там мама, отец, родной брат Юрась... Юрий Пшимановский. Ему 24 года... Погодите, погодите... — Она быстро взяла билет. — Когда, вы говорите, поезд отправлялся? 19 апреля?.. О матка бозка Ченстоховска... Так ведь этим же поездом Юрась ехал! В Киев ехал, у них тут гастроли...

— Вы уверены?

— Конечно! Я ему 19-го около восьми вечера звонила в театр... У нас номер телефона изменился, поэтому я продиктовала ему новый номер... теперешний — 444-24-83.

— А где работает ваш брат?

— Он артист черновицкого Государственного гуцульского ансамбля танца «Черемош». Их гастроли в Киеве продлятся до 15 мая. Выступают во Дворце культуры «Украина»... Наверно, эту запись на билете Юрась сделал. У него, очевидно... — Она вдруг осеклась на полуслове, в глазах запрыгали тревожные огоньки. — А почему, простите... этот билет у вас? С Юрасем что-то случилось?!

Савченко покачал головой, успокоил женщину как мог:

— Думаю, с вашим братом все в порядке. Но мне нужно с ним встретиться. Сегодня же! Для меня это очень важно!

— Я дам вам его телефон в гостинице «Киев». Я все понимаю...

— Буду вам очень признателен.

Долматова взяла авторучку, вырвала из блокнота листок бумаги и написала номер.

— Пожалуйста.

В гостинице «Киев» Юрия Пшимановского не оказалось. Савченко разыскал его лишь в десятом часу вечера во Дворце культуры «Украина», где ансамбль «Черемош» давал концерт. Разговор происходил в гримерной, во время антракта. Потный, раскрасневшийся, все еще мысленно пребывающий на сцене, в искрометном танце, Пшимановский долго не мог понять, чего именно добивается от него этот сосредоточенно-серьезный, мрачноватый даже немного сотрудник уголовного розыска с усталыми глазами. Сняв короткополую гуцульскую шляпу-крисаню и расстегнув вышитую кожаную безрукавку-кептар, он с наслаждением опустился в глубокое кресло.

— Фу-ух, хоть отдохну немного... Так что же вы хотите, товарищ милиционер? Конкретно?

— Хочу, чтобы вы еще раз вспомнили 19 апреля... свой отъезд на гастроли в Киев...

Артист скользнул по Савченко недовольным взглядом.

— А что, собственно, случилось? При чем тут Пшимановский? Свет клином на мне сошелся, что ли?

— Совершено тяжкое уголовное преступление, Юрий. Мы ищем виновных.

— Помилуйте, но какое отношение имеет к этому Пшимановский?!

— Объясню, но потом.

Юрий нервно потер подбородок.

— Что же, в конце концов, произошло, может, вы скажете, наконец?

— Убит человек.

Пшимановский заволновался:

— Это кто же? Броня?! Отец?! Мать?!

— Нет-нет, там все в порядке.

— Фу-ух, ну и напугали же вы меня... Но кто же тогда убит, кто?

— Человек. Человек, понимаете?

Юрий покашлял в кулак, помрачнел.

— Значит, так... 19 апреля у нас была генеральная репетиция. Закончилась она вечером, в начале восьмого... Потом худрук выступал, давал последние наставления. Потом я уехал домой. Доро́гой забежал в универмаг — это было перед самым закрытием, примерно в 20.30, купил Броне подарок ко дню рождения: перстень с бирюзой. Бирюза, как считают древние, приносит счастье в любви и примиряет супругов... Дома я собрал вещи и заказал по телефону тачку... простите, такси... на вокзал. А в 23.52 поездом Черновцы — Киев мы отбыли всем гуртом в Киев... Вот, пожалуй, и все.

— Вам кто-нибудь звонил в тот вечер в театр?

На широком лбу Пшимановского зарябили морщинки.

— Вроде были звонки... Да-да, точно! Сестра моя, Бронислава, звонила, сообщила новый номер телефона...

Савченко показал артисту железнодорожный билет.

— Это ваш?

Юрий взял билет, повертел в руках. Где-то за дверью настойчиво задребезжал звонок...

— Ничего, это первый. Время еще есть, — успокоил то ли себя, то ли Савченко Пшимановский. И снова прилип взглядом к билету.

— Гм... Как вам сказать... Двенадцатый вагон, двадцать третье место... Нижняя полка, да? Вроде мой...

— Вроде или точно? — качнулся Владимир.

— Мой! Вот и запись: «Б. 444-24-83». Это я писал! «Б.» — значит «Бронислава», и новый номер ее киевского телефона... Карандаш, правда, какой-то плохой, еле видно... стерся, что ли... А я тогда, помнится, записывал хорошим карандашом...

— Вашу запись вообще стерли. Пришлось восстанавливать.

Пшимановский почесал макушку.

— А кто же убрал... запись эту?

— Тот, кому это было выгодно.

— Ну и ну! — Юрий встал, озадаченно потер лоб. — Чем я могу помочь милиции?

— Скажите, когда вы подъезжали двадцатого апреля к Киеву, проводница вернула вам билет?

— По-моему, там была не проводница, а проводник... Да-да, проводник! Я вспомнил... Худощавый такой, спортивного вида старик. Лицо морщинистое — видно, что не первой молодости, а волосы черные как смоль. Ни единой сединки! Я еще подумал: красит, наверно, дед. Спросить об этом напрямик было как-то неудобно, и я поинтересовался, сколько лет ему. «Семьдесят три», — говорит. Представляете: восьмой десяток пошел, а фигура и волосы — как у юноши! Работает!.. Старая гвардия... Старик принес мне перед Киевом билет, но я не взял. Зачем он мне?

— А разве вы не отчитываетесь по командировке? — подивился Савченко.

— У нас по-другому...

Раздался второй звонок. За дверью гримерной затопали шаги, всплеснулись звонкие девичьи голоса. Пшимановский надел шляпу-крисаню, поправил безрукавку-кептар...

— Извините, мне пора. Надо подготовиться к выходу...

Владимир протянул Юрию руку:

— Спасибо! О нашем разговоре — никому ни слова.

— Понял, товарищ старший лейтенант.

Проводник Егор Алексеевич Каменев, обслуживавший девятнадцатого апреля вагон 12 скорого поезда Черновцы — Киев, взяв в руки железнодорожный билет, который показал ему Савченко, сразу же сказал:

— Да, это мой. И мужчину, который приходил, — тоже помню. Высокий такой, плечистый. В яркой спортивной куртке... Он зашел в вагон, когда все пассажиры вышли...

— Это было двадцатого апреля, утром?

— Да-да... Зашел, значит, и давай меня упрашивать: «Отец, дорогой, выручайте! Дайте, пожалуйста, один использованный билетик! Я вам заплачу! Украли, понимаете, все документы у меня в дороге, а отчитываться по командировке, будь она неладна, все равно нужно...» И так он слезно просил, бедолага, что сердце у меня дрогнуло: пожалел я его, дал этот билет... А почему бы и не выручить человека, коли попал в беду, а? Не вижу криминала тут с моей стороны.

— Он вам... заплатил?

— Я, молодой человек, подобными операциями не занимаюсь! — сердито отрезал Каменев.

— Извините, Егор Алексеевич, я не хотел вас обидеть, — смутился, опустив глаза Савченко, и после некоторой паузы спросил: — А какого именно цвета была куртка на этом мужчине, вы не запомнили случайно?

— Нет. Помню только, что яркая — и все.

Владимир скрестил в раздумье руки на груди.

— Значит, внешность этого мужчины вы, Егор Алексеевич, не забыли, так?

— Да, — кивнул Каменев, расправляя лацкан форменного пиджака, на котором поблескивал орден Трудовой Славы первой степени.

— И на фотографии узнали бы?

— А почему бы и нет?

Савченко быстро развязал тесемки папки, вытащил оттуда две большие фотографии. Протянул проводнику.

— Вот, взгляните, пожалуйста... Кто из этих двоих был у вас?

Каменев долго разглядывал фотографии.

— Вот этот.

— Вы не ошиблись?

— Нет. Зрительная память у меня отменная. Ежели один раз кого увижу — на всю жизнь запоминаю... Он, точно помню!

— Ну что ж, спасибо. Вы нам очень помогли, Егор Алексеевич!

...В управлении Владимир был в два часа пополудни. А ровно в три позвонил Моринец из Черновиц.

— Пляши, Володя! Полный порядок! Все узнал, как ты просил... Один из твоих знакомых действительно уехал из гостиницы не 19 апреля, а 18-го, в 22.15. Это подтверждают дежурная и горничная... Что? Не слышно, повтори! Нет, он сказал дежурной, что получил телеграмму из дому — мать, дескать, тяжело заболела. А второй остался — все железно, я проверил сразу по нескольким каналам... Кто уехал 18-го? А как ты думаешь?.. Правильно! Именно он... Ну ладно, у меня все. Привет Нине!

Когда Савченко рассказал обо всем Карелиной, Ольга заметно приободрилась.

— Наконец-то! Наконец-то есть недостающее звено... Это очень ценные сведения, Володя! Теперь, по крайней мере, мы знаем, кто был вечером девятнадцатого апреля у Волощука. Селезнева видела человека в яркой спортивной куртке, которую носят два человека: Сохальский и Милованов. До сих пор это было уравнение с двумя неизвестными. Теперь же методом исключения после твоего разговора с проводником Каменевым и капитаном Моринцем уравнение это решается довольно просто...

— Более того, — подхватил Савченко, — этот человек, согласно табелям учета рабочего времени, был якобы в командировках и в те дни, когда было совершено разбойничье нападение на пенсионера Нечипоренко и супругов Русиных, убийство профессора Лукьянова!

— Хитер, подлец!.. А проверить в гостиницах, когда именно он уезжал, нельзя? Так, как ты провернул это в Черновцах.

— Пробовал я, товарищ майор, — вздохнул Савченко. — Не получается. Давно это было, ни горничные, ни дежурные ничего не помнят. Людей-то много...

— Ну, ничего, вполне достаточно и тех фактов, которыми мы располагаем. Скорее всего, этот человек и есть Барон...

— Логично.

Карелина прошлась по кабинету из угла в угол, крепко стиснула пальцы рук на груди.

— Дело идет к развязке. И тем не менее, Володя, ни прямых, ни косвенных улик, что именно этот человек отравил Волощука и участвовал в преступных акциях тринадцатого, двадцать второго декабря и четвертого января у нас, к сожалению, нет. Ничего не дало скрытое наблюдение за Клопом и Валетом: выйти через них на остальных членов банды не удалось. Действуют, сволочи, предельно осторожно, видимо, легли на дно! Отсюда вывод: надо брать с поличным! И не Барона одного, а сразу всех. Всю банду!

— Согласен! Это оптимальный вариант... Что передает Стародубцев?

— Раскопки на Зеленой горе уже начались. Думаю, что налет банда совершит в первых числах мая, когда до культурного слоя останется метра полтора грунта...

— Ну что ж, мы подготовим им там достойную встречу, — сверкнул глазами Владимир.

В лесу на небольшой, уютной полянке, окруженной со всех сторон густыми и приземистыми зарослями темно-зеленого ракитника, сидели пятеро...

На разостланном в траве одеяле — начатая бутылка коньяка «Тиса», килограммовая банка красной икры, две банки шпрот, розово-белая ветчина и лоснящийся балык в пластмассовой тарелке, несколько плиток шоколада «Экстра», два волейбольных мяча и бадминтонные ракетки.

Ласково сияло солнце, над желтыми пуговками мать-и-мачехи жужжали пчелы.

— ...Сработать надо чисто, чтоб комар носа не подточил, — говорил Барон. — Если все свяжется, на всю оставшуюся житуху обеспечены... Там, по расчетам ученых мужей, не менее сорока килограммов червонного золота, представляете?! Шик! Сказка Шехерезады! То, что мы делали до сих пор, — сущая ерунда по сравнению с этим! — Барон умолк, недовольно покосился на лысого, как мяч, парня. — Кончай, Шоколад, жрать «Экстру», когда о деле говорят! Кишки слипнутся!

Шоколад ухмыльнулся, надел берет с напуском на лоб.

— Извини, шеф. С детства сладкое люблю...

Барон насупил брови:

— Кому что, а лысому расческа... Дома наешься! А сейчас надо все обмозговать, ничего не упустить. — Он обвел всех долгим взглядом. — Итак, насчет хазы. Операцию назначаю на пятое мая. Сбор в роще у Зеленой горы в 23.00. Каждый добирается туда своим ходом. О лопатах и кирках я позабочусь. Одежда — темного цвета, ночью меньше заметно. Кроме «нунчаку», надо взять «пушки» с глушителем. Возможна встреча с фараонами...

— А если... если не пофартит? Если фараоны заметут? — бухнул Клоп.

— Надо, чтоб не замели! В любом случае мы должны выйти сухими из воды. Для того и собрались сегодня, чтобы обсудить все возможные варианты. Нужно предвидеть все!

— Все предвидеть, Барон, нельзя, — произнес молчавший до этого Тур — мордастый, усатый детина в темно-синем джинсовом костюме и кроссовках фирмы «Адидас».

— Это почему же нельзя?

— В милиции тоже не дураки сидят.

— До сих пор все обходилось, все шито-крыто! Даже с профессором... Не говоря уже о наших гастролях в Запорожье и Харькове! Поменьше надо каркать и побольше мозгами ворочать!

— Вот и я говорю об этом!

— Пра-авда? — с иронией протянул Барон.

— Правду говорят только пьяные и дети, — буркнул Тур.

— Что же ты предлагаешь? — недобро прищурил левый глаз главарь. — Не идти на хазу?

— Предчувствие плохое. Вчера сон приснился: будто снова лежу на нарах...

— Ну и что же ты предлагаешь?

Тур передернул широкими и покатыми, как у борца, плечами.

— А что тут решать, Барон? Куда ты — туда и я. Одна дорожка, одна судьба.

— Зачем же тогда мозги компостируешь, сеешь панические настроения?

— Ничего я не сею. Просто хочу, чтобы братия прониклась ответственностью момента, чтобы был порядок на всех румбах.

Барон глухо крякнул, потер ладонью красное ухо. Повернувшись к Валету, спросил:

— Как там Сверчок?

— На уровне требований эпохи, шеф.

— В тресте «Бурвод» ты был?

— Был, шеф. Все сходится. Сверчок действительно там вкалывает. В отделе кадров его хвалят.

— Передашь ему следующее. К 23.15 пятого мая он должен перерезать телефонные провода, которые идут к времянке сторожей на Зеленой горе, и отключить электроэнергию. Как — это уже его дело! Короткое замыкание, обрыв проводов — сие меня не касается. Свет должен потухнуть, а телефоны — не работать...

— А что делать со сторожами? Их там четверо! Пришить? — выпятил нижнюю губу-сосиску Клоп.

Барон отрицательно замотал головой:

— На мокрое дело надо идти лишь в крайнем случае. Хватит того, что было в Запорожье и Харькове!.. Сторожей закроем. Ключ у меня уже есть...

— Лихо работаешь, Барон! И это предусмотрел!

— Учитесь, чижики...

— Ну а окна? Как с окнами времянки, Барон?

— А никак! Там три окна. И на всех — железные решетки.

— Мышеловка, стало быть... Фартово! — распустил улыбку по прыщеватому лицу Шоколад.

— После того, как возьмем клад, Сверчка надо немедленно убрать, — продолжал Барон. — Только тихо, без применения «пушки». Перо в бок — и аут... Сделает это... Шоколад.

— Слушаюсь, шеф! Зачем нам лишние свидетели, лишние лапы под золотишко? Да и не внушает мне этот Сверчок доверия...

— Правильно мыслишь, Шоколад! Приятно иметь дело с таким самураем... Верить никому нельзя! Я, например, даже самому себе не верю...

Барон наполнил пластмассовые рюмки коньяком.

— Ну, чижики, давайте хлобыснем еще раз за успех операции «Аурум»... Прозит!

— Жаль, хороший коньячок был, — сокрушенно поглядывая на пустую бутылку, произнес Тур. — Можно было бы еще по стопке.

— А что, можно, — расплылся в ухмылке Клоп. — У меня есть бутылка «Столичной».

— Отставить! — резко бросил Барон. — Надо держать форму. Алкоголь — яд... Собирай шамовку, Валет!

— И то правильно. Выпили — и точка! Керосинить будем после пятого мая!

Валет быстро собрал остатки еды, сложил все в большой полиэтиленовый мешок. Шоколад вытрусил одеяло.

— Готово, шеф.

— Пошли. И побыстрее! Пока можно группой, а к электричке выходить по одному, из разных точек...

Они двинулись к железнодорожной платформе, что была километрах в трех от лесной полянки. Шли по едва приметной в молодой сочной траве тропинке. Пахло хвоей и грибами, где-то стучал дятел. А высоко над головой, сквозь зеленое решето деревьев проступало такое же синее, как и утром, высокое майское небо...

— Мы, Барон, сделали здесь... в Киеве... два сомнительных шага...

— Поясни, Тур.

— Во-первых, зря связались с этим Михеевым, то бишь Сверчком. Я, как и Шоколад, не верю ему. Чем меньше людей в нашей капелле, тем больше шансов уцелеть.

— Это не совсем так, братец Тур. Вспомни Харьков. Оттуда мы ноги унесли лишь потому, что пустили легавых по следу Гвоздя. Он был местный и из всех нас встречался только с Клопом. Верно?

— Что было, то было, не спорю...

— Вот видишь! А в Запорожье?! Мильтоны сидели у нас на хвосте, пахло жареным. И опять выручил местный — Слон. Этот тоже, как и Гвоздь, отдал богу душу в перестрелке с уголовкой, но зато сейчас ты, я, Клоп... все мы гуляем на воле. Слон знал только Шоколада. Теперь скажи: плохая это стратегия или нет?

— Может, и неплохая. Но береженого, как говорится, и бог бережет.

— Сверчок нам нужен! Знает он о нас немного. К тому же, повторяю еще раз, мы его сразу же, как возьмем «гуся», пришьем — пусть легавые думают, что промышляют местные... киевские мазурики...

— Мыслишка дельная, но как-то оно на самом деле будет...

— Конечно, в какой-то степени мы рискуем. Но без риска — фарта нет. Сэ ля ви, — Барон сделал паузу, искоса поглядывал на Тура. — Ну, а какой еще сомнительный шаг мы совершили?

— У тебя на работе... шухера не было?

— А почему должен быть шухер, Тур?

— Ну, ты же убрал этого... Волощука... Менты, небось, провели уже все анализы, знают, от чего он подох...

— Ну и что? Надо еще однозначно определить: Волощук сам принял яд или его отравили? Пока они раскрутят все и докопаются до сути — нас уже в Киеве не будет.

— Дай бог, дай бог...

— Мы пока опережаем ментов дней на пять-шесть... Возьмем хазу — и тю-тю. Аревидерчи, Рома!

Тур покусал задумчиво ус.

— Так-то оно так, только лучше было бы, наверно, повременить с этой акцией... в отношении Волощука. Фараоны теперь настороже.

Барон поморщился, сердито ударил туфлей но кочке.

— Опять ты, Тур, со своими пессимистическими настроениями. Тошно уже от этого... Какой шершень тебя укусил? Весь день мутишь воду... Не мог я не убрать Волощука, понимаешь?! Еще пара дней — и он бы побежал в милицию!

— Почему?

— А потому, что не верил он мне, по глазам я видел! Не верил, что топоплан Зеленой горы нужен мне исключительно для макета!

— А долг?! Хрен ему с маком! Он же проиграл тебе в преферанс почти восемьсот целковых! Коль нет сармака — делай работу, расплачиваться все одно надо... Или, может, он думал, что ты ему подаришь эти деньги за красивые глаза?

На продолговатом, с правильными чертами лице Барона появилась усмешка.

— Ничего он не думал, Тур. Просто я, наверно, немного сплоховал с той дурацкой старинной монетой...

— Но ведь Волощук мигом тебе ее достал!

— Достать-то достал, а что из того? Пришлось возвращать, чтоб шухера не было, — вздохнул Барон. — Волощук заартачился, почувствовал, что тут дело нечисто. С этого все и началось...

— Ты хоть морду набил этому вонючему коллекционеру — Пантюшкину? — воинственно сжал кулаки Тур.

— Дурень ты! Зачем же лишний шум поднимать? Если не нравится человеку диргем, силой не всучишь. Не тот барельеф, говорит, не та отделка. Ему нужен царь Скалиандр, а это Ромес, VIII век... Явно не то!

— А если понравился бы?

— Тогда бы за коллекцию в двадцать монет он бы выложил на бочку, не моргнув глазом, двадцать кусков... Такой гешефт.

— Да ты что? — изумленно остановился Тур. — Ты это серьезно?

Барон прошил собеседника насмешливым взглядом.

— Деревня! Хорошие старинные монеты — на вес золота у нумизматов, усек? На международных аукционах за ними охотятся, как за бриллиантами... Ладно, прибавили шагу!

Дальше шли молча. Когда впереди сквозь зеленую вязь деревьев проступили очертания железнодорожной платформы «Сосновый бор» и замаячила белая будочка стрелочника, все пятеро разом остановились.

— До операции больше не собираемся, — сказал Барон, настороженно поглядывая по сторонам. — В экстренных случаях — связь по прежним каналам. При опасности — телефонный звонок и слово «Салют!». После этого — в аэропорт или на вокзал. Встречаемся в Сочи, у дяди Васи. Адрес вы знаете... Ну, это так, на всякий пожарный случай. Главное сейчас — взять «гуся» на Зеленой горе! Возьмем — и мы на коне! Не возьмем — грош нам цена... — Барон сдвинул брови. — Все, чижики, разошлись. Веером потопали, веером... Выходить на платформу — по одному!

После встречи с Валетом Михеев тотчас же сообщил Карелиной точную дату и время предстоящего налета банды.

Ольга отправилась к следователю прокуратуры Прохорову.

Тарас Петрович был у себя в кабинете — просматривал за столом заключения экспертов по делу Волощука. Увидев Ольгу, чуть заметно улыбнулся, затем встал и пошел ей навстречу.

— Здравствуйте, голубушка, здравствуйте... Хорошо, что не забываете старика... Я, грешным делом, подумал уже, что загордились, не хотите заходить...

— Ну что вы, Тарас Петрович, — смущенно проговорила Карелина. — Уголовные дела, связанные с бандитизмом или убийством, подследственны прокуратуре. Вы осуществляете общее руководство расследованием, а мы лишь помогаем вам...

— Э-э, не надо прибедняться! Без помощи милиции Прохоров ничего не сделал бы... А посему — раздевайтесь и присаживайтесь, пожалуйста.

Карелина сняла плащ, повесила его на вешалку в виде оленьих рогов. Поправила волосы, опустилась на стул.

— Мне уже звонил Семенов, кое о чем рассказал... Круг, значит, замкнулся: банда каратистов орудовала в квартире Лукьянова, отравление Волощука — тоже их рук дело...

— Вроде так... Много тут, правда, еще неясного: непонятны, в частности, мотивы отравления Волощука, некоторые моменты в его поведении, укладе жизни... Но это, думаю, со временем прояснится.

Прохоров задумчиво теребил пуговицу на форменном пиджаке.

— Мне кажется, Ольга Николаевна, надо усилить наблюдение за раскопками на Зеленой горе... Одного Стародубцева мало.

— Стародубцеву помогает группа старшего лейтенанта Белецкого. Его люди — среди рабочих археологической партии.

— Добро... Как Михеев?

— Кое в чем нам помог...

Тарас Петрович одобрительно кивнул, с уважением посмотрел на Карелину:

— Нашли, значит, дорожку к его душе... Ну-ну. — Он помолчал. — Что думаете дальше предпринять?

— Есть один план... — И Ольга рассказала Прохорову о своей задумке.

Тарас Петрович выслушал не перебивая, потом деловито сказал:

— Одобряю. И желаю успеха!

В тот же день у полковника Семенова состоялось оперативное совещание. Приглашены туда были все без исключения сотрудники отдела. Матвей Степанович еще раз хотел обсудить с подчиненными все то, что предстояло сделать. Уточнялись основные детали предстоящей операции по ликвидации банды Барона, проигрывались возможные варианты развития событий. Снова и снова подходил Семенов к висевшей на стене крупномасштабной карте Подольского района Киева и, ведя длинной указкой по коричневатому эллипсу Зеленой горы, напоминал наиболее важные моменты предстоящей схватки с бандитами.

— ...Группа капитана Дружникова перекрывает улицы Десятинную и Дзержинского, проходящие по обе стороны Зеленой горы, — говорил ровным голосом полковник. — Дорогу на гору закрывает старший лейтенант Дубинин со своими людьми. В роще, у подножья горы, базируется группа капитана Гончаренко. Подходы к парку «Южный» блокирует группа старшего лейтенанта Лиходеда... Теперь непосредственно о котловане на Зеленой горе и месте расколок... — Семенов помолчал. — Бандиты умны и осторожны, недооценивать их нельзя. Не исключено, что они могут в последнюю минуту переиграть все, и вместо пятого мая, сделать вылазку четвертого или шестого... скорее всего, четвертого. Нужно быть готовыми к этому. Дежурить придется три ночи подряд. Но, чтобы наш капкан сработал и с бандой каратистов было покончено навсегда, надо сделать, выражаясь языком шахматистов, ход конем. Известно, что преступники собираются в осиновой роще у подножья горы в 23.00. Не вспугните их раньше времени, Гончаренко, дайте свободно пройти! То же самое касается и группы старшего лейтенанта Савченко, в которую входят сотрудники, хорошо владеющие приемами каратэ и на которую возлагается контроль за местом раскопок. Бандитов надо брать только тогда... еще раз подчеркиваю... только тогда, когда они выкопают золото. С поличным, так сказать! И еще. Очень прошу вас: будьте, пожалуйста, осторожны! Не рискуйте без надобности, преступники вооружены пистолетами...

...В 23.00 в осиновой роще — у развалин старой водокачки — собралась вся банда. Взяли запрятанные в кустах лопаты и кирки, кинули в рот по таблетке раздобытого где-то Бароном импортного препарата либриона — он активизировал мышечную деятельность. Ночь была темная, небо затянули плотные лиловые тучи.

Барон проверил пистолет с глушителем-насадкой, его примеру последовали Валет, Клоп, Шоколад и Тур.

— Пора, — сказал чуть слышно главарь и, пригнув голову, первым двинулся к роще.

Достигнув последнего дерева, притаились, перевели дух. Дальше шел поросший травой и кустарником крутой склон Зеленей горы. Сейчас в плотной ночной сутеми все это пространство почти не просматривалось, но они хорошо изучили подходы к горе днем, когда каждый приезжал сюда на разведку...

Барон еще раз прислушался. Глухо, как в танке. Норма!

— Валет, ты Сверчку все разъяснил?

— Да, шеф. Вместо пятого мая операция переносится на четвертое!

— Хвоста за тобой не было? Кто вел наблюдение?

— Тур и Шоколад...

— Ничего подозрительного мы, шеф, не заметили. Все о’кэй!

— А Валет?

— Я, шеф, как ты и говорил, увез Сверчка на сутки в лесную сторожку и все время пробыл там с ним. Если он связан с легавыми, то предупредить их о переносе срока не мог.

— Ну-ну.

Барон бросал торопливые взгляды то на желтые, окруженные ореолами фонари на Зеленой горе, то на светящиеся фосфором стрелки наручных часов.

— 23.13... Что он там, субчик, заснул?

— Волнуешься. Барон...

— С вами не то что заволнуешься, а инсульт схлопочешь. Особенно от речей Тура!

— Зря ты на него дуешься. Тур дело свое знает

Фонари на Зеленой горе мигнули раз, другой, а потом погасли.

— Вот и Сверчок сказал свое слово, а ты беспокоился! Говорил же я...

— Теперь на повестке дня — телефон, чтоб он треснул...

Барон тихо кликнул Шоколада:

— Сколько ты двухкопеечных монет взял?

— Десять, шеф!

— Молодец. Дуй теперь к телефону-автомату возле трамвайной остановки и набери вот этот номер. — Барон сунул бумажку. — Повторишь несколько раз, понял? Пять минут туда, пять — обратно и две — на проверку связи. В 23.27 ты должен быть возле нас, усек? Аллюр три креста!

— Заметано, шеф. — Шоколад кинулся вправо, к освещенной улице.

Шумели под ветром деревья, где-то ухала сова...

— Сколько у сторожей телефонов, Барон?

— Один. Сам проверял.

— А сигнализации секретной нет?

— Пока не провели...

Вернулся Шоколад.

— Порядок, шеф! — запыхавшись, проговорил он. — Телефон сторожей не работает. Ни гудков, ни шорохов! Все мертво!

— Сверчок постарался...

— Лады. — Барон глубоко втянул в себя теплый весенний воздух. — Ну, чижики, поплюем для удачи через левое плечо... Тьфу, тьфу, тьфу... Вперед! На абордаж! Кья-а!!

Все кинулись к склону, начали взбираться вверх. Тяжелое, прерывистое дыхание... Шуршит трава, сыплется песок... Камни, колючие кусты. Трещит порванная одежда... Ничего, в развалинах водокачки спрятаны чистые костюмы! Быстрее, чижики, быстрее. Время — деньги... Все, вершина! А вот и времянка сторожей...

Подбежав к двери, Барон потной, дрожащей ладонью нащупал замок, сунул в отверстие ключ. Провернул два раза. Заперто!

— Высший класс, шеф!

— Много говоришь, Валет...

У котлована они были минуты через три. А прошло еще пара минут — и все спустились вниз, на рабочую площадку археологических раскопок. Барон вытащил топоплан и, расстелив его на земле, нажал на включатель карманного фонарика. Мягко вспыхнул синий маскировочный свет. Так, ясно! Недаром же он изучал этот план в течение нескольких последних месяцев, украдкой сверял его с местностью — во время археологических раскопок группы Платова, когда лаборанты вели журнал учета.

— Шоколад, Тур! Вот здесь копайте! — Барон указал место. — Валет и Клоп — тут! Скорее, самураи, скорее! Тут неглубоко — метра полтора!

С ожесточением принялись рыть. Без передышки, без отдыха... Тяжело шлепали комья сырой земли, скрежетали о камешки остро заточенные штыковые лопаты... Барон копал рядом с Валетом. Загнав поглубже широкое железное лезвие, остервенело кидал грунт влево. Раз-два, раз-два... Не разгибая спины, шумно хватая воздух ощеренным ртом. Соленый пот слепил глаза и разъедал губы, но Барон не замечал. Еще немного — полметра, не больше... Вот он, его день. Взять бы только «гуся»! Аурум — металл тяжелый, унести все сорок килограммов одному будет трудно... Пожалуй, хватит и двадцати... А братии — остальное... Быстрее, быстрее!.. Раз-два, раз-два... А если менты нападут на след?! Нет, в таком деле лучше без свидетелей. К черту братию! Обуза! У него две «пушки» с глушителями. Четыре выстрела — и прости-прощай. Да, это самый разумный выход. Жалеть в этом мире никого нельзя. Даже брата родного!

Барон застыл на секунду, огляделся по сторонам. Над Зеленой горой пласталась тишина. Пустынно, ни звука. Фартовая ночка! Только не зевай...

— Ч-то... ч-ч-то-то... есть, Б-барон! Ч-что-то т-твердое!

— Осторожнее, Тур! Осторожнее...

Барон подбежал к Туру, навел синий луч света фонарика на яму. Спрыгнул вниз, начал разгребать руками землю. Что-то металлическое, чуть выпуклое... Он схватил саперную лопатку и быстро стал расширять площадку... Сундук! Большой — метра полтора в длину и сантиметров шестьдесят-семьдесят в ширину. Обитый ржавыми, местами лопнувшими темно-бурыми обручами...

— Веревки, живо!

— Есть, шеф! Держи, родимый!

Просунули под днище сундука веревки и впятером насилу подняли его наверх. Взломали ломом изъеденный ржавчиной, покрытый ноздреватыми коричневыми наростами большой, как воловье сердце, замок, распахнули крышку.

Тусклый, с красноватым оттенком желтый металл. Застоявшийся, пахнущий плесенью воздух...

— Червонное золото! Высшей пробы!!

— Вот это да-а!

— Жар-птица хоть куда...

— Ниппон! Чистая победа!!

Сундук был набит старинными золотыми монетами, перстнями, кольцами, медальонами...

— Это не все, чижики! Есть еще три места на топоплане... Там тоже кое-что будет!

— Да и этого с лихвой хватит на всех! Тут килограммов тридцать!

— Барон, ты голова!

— Тише, чижики! Петь дифирамбы будете потом... А сейчас — надо переложить золотишко в наши торбы... В темпе, братцы-кролики, в темпе!

Шоколад и Тур быстро развязали тесьму на рюкзаках, расширили горловины.

— Давай, кореша!

Гулко звякая, посыпались в рюкзаки тяжелые чеканные золотые монеты с гербами императоров Византии, эмиров древней Бухары, султанов Турции, князей Киевской Руси... Восточные диргемы, солиды... Аурум!.. Массивные перстни с огненно-красными рубинами, украшенные искусной резьбой и бриллиантами медальоны, широкие старинные кольца... Золото! Деньги!!

Барон трудно сглотнул набежавшую в рот слюну, провел незаметно потной, дрожащей ладонью по засунутым за кожаный ремень джинсов пистолетам с глушителем-насадкой. Медленно, с мрачной, злой решительностью огляделся. Клоп и Валет — слева. Тур и Шоколад — справа. Четыре выстрела. По два из каждого ствола. Момент наступил!.. Ну, чижики, гуд бай. Встретимся на небесах. Все там будем. Только я — позднее!

Барон отступил от сундука на три шага в сторону, чтобы стрелять в спину, и хотел было уже выдернуть из-за пояса сразу два пистолета, но в тот же миг вспыхнул свет. Котлован, устья шурфов, расчистки — все оказалось залитым кинжально-ярким, как электросварка, электрическим светом. Десять прожекторов, скрытно установленных Савченко и его людьми ночью третьего мая, ослепили преступников.

Все произошло так быстро и неожиданно, что Барон в первую секунду оцепенел. Взрыв бомбы или мощный раскат грома произвел бы, пожалуй, на него сейчас гораздо меньшее впечатление, чем этот резкий электрический свет. Совсем ничего не видно...

— Барон, слушай меня внимательно... — раздался над котлованом зычный, усиленный мегафоном голос полковника Семенова. — Зеленая гора и прилегающие к ней улицы оцеплены милицией. Вы окружены! Предлагаю вам сложить возле шурфа оружие в кучку, руки за голову — и подниматься по одному наверх. При несоблюдении хотя бы одного из вышеназванных мною требований или малейшей попытке к бегству — открываем огонь на уничтожение... Все. На размышление даю тридцать секунд.

Барон резко крутнул головой, словно сорочка давила ему шею, и поморщился от бьющего в глаза света. Влип! Выследили-таки фараоны! Неужели нет выхода?! Влип, влип... Надо что-то придумать! Выиграть время...

— Повтори условия, начальник! Плохо слышно...

— Я все сказал, Барон. И два раза не повторяю. У тебя и твоих сообщников осталось... пятнадцать секунд.

Шоколад кусал от отчаяния губы, Тур тяжело дышал, Валет постанывал, безумный взгляд Клопа затравленно метался по сторонам...

— Ч-что... ч-что б-будем д-делать, Б-барон?!

Неужто... конец?! Но как, почему это произошло? Где допущен просчет?! Выследили, легавые...

— Барон, надо подчиниться... Иначе — четыре сбоку и наших нет! Перестреляют, как куропаток! Слышишь, Барон, мать твою?!

— Накаркал все-таки, бегемот вонючий!

Главарь метнул на Тура злобный взгляд, выругался — и первым бросил наземь квелой, враз потяжелевшей рукой два пистолета; Шоколад, Тур, Валет и Клоп сделали то же самое.

— Все, начальник. Мы пустые...

— Нет, не все! Дубинки-нунчаку тоже в кучу! — властно произнес в мегафон Семенов. — Вот так... Теперь по одному наверх. Дистанция — два шага... Пошли!

Под дощатым навесом — на краю котлована — бандитов построили. Сухо щелкали наручники. Валет, Клоп, Тур...

Барон лихорадочно обдумывал, что делать дальше. Он все еще не смирился с поражением, надеялся... В пяти метрах от навеса начинался густой кустарник. Конечно, фараоны и там поставили своих людей. Но что же тогда делать? Где выход?! Западня! Ловушка! Сейчас наденут наручники — и все. Крышка! Руки будут связаны.

Барон резко оттолкнул приблизившегося к нему лейтенанта Капицу с наручниками — и бросился к кустарнику.

— Назад, Барон!.. Стой! Стой, я говорю!!

«Шиш вам с перцем!»

Сухо хлопнули два выстрела, потом — длинная очередь из автомата... Мимо!.. Он несся по склону, падал, тут же вскакивал... Кусты, камни... Здесь уже темно — фонарей нет... Только не в рощу! Там — засада, это теперь ясно... Направо — в парк! Быстрее, быстрее!..

— Стой! Стрелять буду!!

Метнулась навстречу плечистая фигура. Барон ударил головой с разгону в милиционера и, с трудом устояв на ногах, помчался дальше. Он летел, не разбирая куда. Бежал гигантскими шажищами, яростно работая руками. Он спасал свою шкуру... Кустов и деревьев делалось все больше, темнота сгущалась. Где-то позади осталась Зеленая гора, котлован. Бешено частило в груди сердце. Сипел ветер в ушах, отскакивали обочь и прыгали деревья. Перед глазами плыли красные круги... Ушел, ушел! Он родился под счастливой звездой... Ушел...

...Андрей Платов стоял под густым раскидистым каштаном в парке «Южный», нервно тер подбородок. Он слышал выстрелы и теперь с тревогой, до рези в глазах вглядывался в темноту. Неужели кто-то из бандитов сбежал?

В парке было тихо и пустынно, людей не видно. Тускло светились одинокие фонари...

Платов с трудом уговорил вчера старшего лейтенанта Лиходеда (пришлось даже обратиться за поддержкой к полковнику Семенову) взять его, Андрея, на операцию — у него свои счеты с Бароном: бандиты хотят завладеть уникальными археологическими ценностями! Разве может настоящий археолог допустить это?! Дружинники должны помогать милиции делом...

Затрещали кусты, на дорожку парка выбежал человек.

— Стой! — крикнул Платов. — Ни с места!

— A-а, это ты... — хрипло протянул человек и пошел на Андрея.

«Неужели это... Да, это он... Федор Милованов! Барон! Савченко вчера предупреждал... Ах ты ж, гад, ах ты ж, сволочь... Уйти захотел! Не получится...»

Милованов свирепо выдохнул: «Кья-а!» и, переплетая пальцы обеих рук в один здоровенный кулак, ударом «тсуки» — в прыжке — хотел повалить Платова наземь, но не тут-то было. Андрей отскочил в сторону, принял стойку... Барон зарычал — и снова кинулся на дружинника. Молниеносный разворот. Резкий выброс вперед правой ноги. Андрей поднял руку и, отразив удар контрвыпадом «никатсуки-гери-уке», кошкой метнулся на бандита. Ювелирная подсечка. Бросок через себя... Подмял, сцепил мертвой хваткой обе руки. Придавил шею... Барон дернулся раз, потом еще. Андрей сдавил шею сильнее.

— Спокойно, Милованов! Спокойно, говорю, а то поломаю позвонки... Угомонись!

Барон затих.

Подбежали Савченко, Карелина, Стародубцев, Капица...

— Молодец, Андрюша! Чисто сработано!

Дохнуло ветерком, из облаков вынырнула луна...

Красные лиственницы Повесть

Вот уже двенадцатый день, как младший научный сотрудник Владимир Кравчук проводил съемку на этом месторождении.

Стоял июнь, по сопкам перекатывалось задымленное, в рыжих крапинах солнце. С юга, со стороны угольного разреза, наседал отчаянный ветер; тужился, пригибая к земле кедровый стланик, дышал густым запахом солярки и свежей глины. На поникших головках таежных маков, на некогда белых разводах цветущего багульника и жиденьких ветках лиственниц лежал толстый налет лесса и копоти от работающих неподалеку горных машин.

Владимиру помогал главный гидрогеолог разреза Дмитрий Петрунин, или попросту — Митя, как отрекомендовался он несколько дней назад. Формально Митя числился главным гидрогеологом, но фактически выполнял работу за троих: инженера и двух техников, которых из-за нехватки кадров комбинат «Сибирьуголь» не присылал.

Владимир приехал сюда полмесяца назад: гостиницы в поселке не было, и завхоз поселил его в общежитии горняков. Они жили с Митей в одной комнате. Петрунин производил двоякое впечатление. С одной стороны, любил языком чесать (это Владимиру не нравилось), а при случае — и подковырнуть ядовито. Обсасывает все до мелочей, перемывает людям косточки. Болтун. Баба... А с другой стороны, одолжил безо всяких Кравчуку денег, пока тот дожидался перевода по почте, и, что особенно удивило Владимира, сумел по достоинству оценить не только работу гидрогеологов-полевиков, но и представителей научно-исследовательских институтов. Владимир часто выезжал в длительные командировки на железорудные, марганцевые и угольные карьеры Союза и нередко слышал там от горняков нелестные слова в адрес академических специалистов по осушению месторождений. Говорили везде примерно одно и то же: вот вы, научные работники, пишете пухлые тома отчетов, защищаете кандидатские и докторские диссертации — ну а какая польза от этого горнякам? Десятки миллионов уходят на осушение месторождений, ведется оно по-дедовски, подземные воды загрязняются угольной пылью...

Владимир, чувствуя себя причастным к этой проблеме, поначалу очень болезненно воспринимал критические реплики в адрес НИИ, где работал. Ведь они-то, ученые, тоже не сидят сложа руки. Они работают. И разве их вина, что не все сразу получается? В науке нередко годами ищут решение — и не находят. Но ведь на ошибках учатся, и тем, кто будет продолжать это дело, придется намного легче! А значит — время и деньги затрачены не впустую.

И, рассуждая так, Владимир старался себя подбодрить, успокоить. Будут скоро и дивиденды. Вопрос только — когда?

После таких разговоров Кравчук ложился на свою койку в общежитии, молчал: бугрились желваки на его лице, глаза были страдающими.

— Ничего, не горюй, — утешал его Митя. — Я вот, знаешь, завидую тебе даже. Аспирантура, поездки на различные карьеры, за границу! А какие приборы у вас?! Нам бы сюда ваш электроинтегратор — сразу бы взяли быка за рога...

— Маленько покумекаем — и выправим дефект!

— Напрасно иронизируешь. За охрану окружающей среды на Кедровском угольном разрезе нас очень бьют — штрафы, санкции... А сеточный электроинтегратор, насколько я слышал, поможет не только сохранить природные запасы воды, но и предотвратить их загрязнение. Сердце болит, когда смотришь, как мы безобразничаем... Разве я не прав?

— Да нет, отчего же.

— Вот видишь! Наука нам ох как нужна!

Владимир удивленно смотрел на Митю. Вкушающий за столом кильку из жестянки Петрунин выглядел как-то жалко. Неумело заштопанные на острых коленках старые штаны, старенькая, измазанная машинным маслом и буровым раствором брезентуха, на тощем лице — глубокий синий шрам...

— И все-таки завидуешь ты мне, пожалуй, зря. Думаешь, я не мучаюсь от бессилия?

— Нет, не зря! Сколько у тебя возможностей для роста! Среда-то какая: светила, спецы! Один отец твой чего стоит: по его учебнику « Подземные воды СССР» все студенты-гидрогеологи по сей день учатся. Профессор, орденоносец!

Владимир пожимал плечами: отец отцом, но ведь главное-то заключается в том, чтобы самому сделать что-то новое! Митя соглашался, однако при этом неизменно добавлял: простым смертным, то есть гидрогеологам-полевикам, не хватает порой теоретической фундаментальности ученых. А посему, имея солидную академическую поддержку, Владимир может добиться многого.

— А ты в этом уверен? — как бы размышляя с самим собою, уточнял Кравчук.

— Аб-со-лют-но! — чеканил Митя. — Я в людях редко ошибаюсь. Опять же, я ведь сказал, можешь добиться, а добьешься ли — это зависит от тебя.

— Дипломат ты, да и только, — улыбался Владимир. И если Петрунин завидовал ему, Кравчуку, то он завидовал Петрунину. Все-таки главное для гидрогеолога — это полевые исследования. В тиши лабораторий и кабинетов месторождение радоновых вод не откроешь и оригинальную схему дренажа карьеров не разработаешь. Это была аксиома, и Владимир впитал ее с детства, когда к отцу приезжали в гости его многочисленные друзья из различных геологических управлений, экспедиций и партий. Но получилось так, что после окончания университета весь их курс — двадцать четыре человека — оставили в Киеве, распределив по научно-исследовательским институтам. Владимир два года ходил к ректору, просил направить в какую-нибудь гидрогеологическую экспедицию — на Чукотку, скажем, или в Якутию, — но тот лишь разводил руками.

— Я вас, товарищ Кравчук, вполне понимаю. Сочувствую даже. Действительно, поле — лучший учитель. Однако сейчас мы должны пополнить молодыми кадрами киевские НИИ. Есть специальная директива по этому поводу. Так что извините, голубчик, ничем вам помочь не могу. Надо подчиняться!

Довелось скрепя сердце согласиться. Владимир попал по распределению во ВНИГИ — Всесоюзный научно-исследовательский горный институт, в отдел гидрогеологии, где работал его отец. Это попахивало уже «родительской опекой», но, как выяснилось позже, отец здесь был ни при чем.

Рабочий день у Владимира и Мити начинался ровно в пять утра. Кравчук спешил: хотелось как можно быстрее завершить намеченный объем исследований, командировка ведь близилась к концу. В принципе Митя мог Владимиру и не помогать, у него был свой круг обязанностей. Но Петрунин очень надеялся на ученых. Дальше по-старому на Кедровском угольном разрезе работать нельзя.

Со звонком будильника оба, словно по команде, вскакивали с кроватей и, бросив в окно тревожный взгляд — нет ли дождя? — бежали к умывальнику, который был в противоположном конце общежития горняков — серого, приземистого барака с телеантенной на крыше. Умывшись и опустив в стакан с водой электрокипятильник, составляли план на день. Дождя, о котором вот уже третий раз предупреждала всех по районному радио метеослужба, боялись оба. Митя — из-за того, что испортятся грунтовые дороги и он не сможет вовремя доставить в комбинат отобранные для спектрального анализа образцы горных пород. Ну а Владимир — потому как в кармане лежал авиабилет до Киева. Вдруг самолет не полетит? А ведь у Владимира через неделю день рождения. Надо быть дома!

К счастью, дождя пока не было. Небо по-прежнему отливало голубизной, и лишь на западе было залатано редким каракулем туч.

Сегодня Владимиру и Мите предстояло замерить уровни воды в наблюдательных гидрогеологических пьезометрах[3] Северного участка. Свернув от разреза вправо, они вышли по распадку к подножью продолговатой, похожей на огромный серый утюг сопки. Владимир опустил свинцовый наконечник электроуровнемера в вороненый ствол пьезометра и, не снимая левой руки с тормоза, нажал на кнопку «Спуск». Кабель неудержимо стал убегать вниз.

— До воды тут шестьдесят восемь метров. Впрочем, не все ли равно... — усмехнулся Митя и, помолчав, добавил: — А тебе передавали привет...

— Кто?

— Аня Виноградова. Ты знаешь ее?

Владимир недоуменно пожал плечами.

— Впервые слышу. А кто такая?

— Геофизик из Красноярска... Ведет на Кедровском разрезе тему по охране подземных вод от загрязнения. Молодая, симпатичная. Слышал я, правда, от одного геолога по секрету, что у нее что-то со здоровьем. А в остальном — девушка что надо...

— Не понимаю, к чему ты мне все это говоришь.

— На недавнем совещании молодых ученых Сибири — в Иркутске — Виноградова поддержала составленное тобой заключение о возможной нехватке — в недалеком будущем — питьевой воды в Кедровске, — невозмутимо продолжал Петрунин. — Одним словом, она тебе очень и очень симпатизирует...

Владимир нахмурился:

— Вздор... Мы с Виноградовой совершенно не знакомы!

— Разве для того, чтобы ощущать симпатию к человеку, надо обязательно его знать лично? Как говорят, надо смотреть не друг на друга, а в одну сторону.

— Ты, как я погляжу, сводник, — съязвил Владимир, но Петрунин и на этот раз не отреагировал. Ровным голосом заметил:

— Ты, Володя, можешь исправить положение.

— То есть?

— Познакомься с Виноградовой. Она сейчас в Кедровске, в командировке.

Кравчук поморщился и передвинул электроуровнемер. Раздался громкий хлопок, на барабане электроуровнемера вспыхнула сигнальная лампочка.

— Мда-а... — грустно-разочарованно протянул Владимир, бросив взгляд на счетчик глубины. — Плохо работает ваша дренажная шахта... Скважины бы сюда, а?

Митя молча повел плечами. То, что сказал Владимир, уже давно не было для него новостью.

— Почему молчишь? — буркнул Кравчук.

— Если ты так активно защищаешь скважины, то бишь поверхностный способ осушения, то почему твоя диссертация посвящена дренажным шахтам?

— А потому, что наша лаборатория вот уже пятый год ведет тему по разработке подземных систем осушения. И мы должны выдать в срок отчет.

— Отстала от жизни ваша лаборатория, — сказал с укором Митя, напирая на слово «ваша».

В другой бы раз Владимир, пожалуй, и принялся бы яростно защищать «марку своей фирмы», но сейчас этого не сделал. Петрунин задел за живое. Правда, были тут и контраргументы.

— Тебе же известно, что поверхностный способ осушения применим лишь в определенных гидрогеологических условиях, а подземный — всегда.

— Значит, решил действовать наверняка? Я имею в виду твою кандидатскую. Все — без сучка и задоринки, не так ли?! — продолжал наседать Митя.

Владимир вспыхнул, резко дернул за кабель электроуровнемера. Желание сказать напарнику что-нибудь колкое было настолько сильным, что он с трудом удержал себя. Ему не хотелось портить отношения с Петруниным. И видя, что Владимир не кричит, не возмущается, Митя как-то сразу остыл.

— Извини, я погорячился... Но если тема кандидатской у тебя связана с подземным осушением, то почему ты интересуешься вертикальными водопонижающими скважинами?

— Просто так, старик.

— Просто так не бывает. Во всем есть свой смысл.

— Ну... если хочешь... у меня появились кое-какие сомнения по поводу применения на Кедровском месторождении подземного осушения. Давно появились.

Ужинали в горняцкой столовой. В синем от табачного дыма помещении — шум, толкотня. Духотища, как в бане. Сегодня — день получки, многие горняки пришли в столовую выпить пива. Водки и вина не было (сухой закон), а вот пива — хоть отбавляй... Митя и Владимир медленно продвигались меж столиками к окошку буфета. Петрунин здоровался с горняками, его то и дело приглашали за стол, но он вежливо отказывался... В окошке буфета висело, как видно, меню. На первое — суп с лапшой, на второе — лапша с консервированной говядиной, на третье — чай.

— Однообразно готовите, Марь Санна. Аж зуб разболелся, — укоризненно сказал Митя буфетчице — полной, розовощекой женщине.

Та недоуменно дернула плечом:

— Не по адресу обращаетесь. Дайте свежее мясо и овощи — будет и ассортимент. Сидорову вон говорите! Пусть выделяет машину, поедем в город за продуктами. Знает, поди, что ОРСовский газик больше на ремонте стоит, чем ездит. А делать — ничего не делает! Один план по углю в голове!

— Это тоже верно, — вздохнув, согласился Митя. — Между прочим, Марь Санна, из макарон при желании можно приготовить шесть блюд. Так, по крайней мере, написано в книге «О вкусной и здоровой пище».

За день Владимир прошел километров двадцать, но аппетита почему-то не было. Он вяло ковырял вилкой говядину, смотрел в одну точку.

— Почему ты такой мрачный, а? — прищурился Митя.

— Ты читал статью академика Дружинина в майском номере журнала «Разведка и охрана недр»?

— He-а... Не дошла до нас еще почта.

Владимир вытащил записную книжку.

— Слушай... Ага, вот отсюда... «Мы должны смелее, оперативнее использовать для целей осушения карьеров вертикальные водопонижающие скважины. В этом вопросе мы сейчас отстаем от ряда стран, в частности — от ГДР, ФРГ... Вертикальные скважины позволяют успешно решать главную задачу современной гидрогеологии — не допускать загрязнения подземных вод вредными примесями, они экономят наше бесценное национальное богатство — воду горных пород...» Вот так-то!

— Молодец старик! Никого не боится. Рубит, как забойщик.

— Еще бы!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Дружинину терять нечего. Он достиг вершины. — Владимир невесело усмехнулся. — А вот я... я, Митенька, ничего еще не достиг. Я — пешка.

Петрунин с иронией качнул головой:

— Хочешь оправдать свою пассивность?

— Э-э, зачем же так утрировать? Для создания в Тайгинском крае мощного топливно-энергетического комплекса нужны уголь и нефть. Потому-то всех и подгоняют, потому-то и спешат ввести в действие Южный участок...

— Ну, уголь, предположим, уже есть. А вот нефть...

— А нефть в Кедровске можно добывать из того же угля! Путем обогащения его водородом на специальном заводе. Синтетическая нефть! Правда, угля в этом случае надо добывать гораздо больше, чем сейчас...

— Читал об этом в проекте, читал... Фантазии! Вот если бы нашли где-то поблизости естественную нефть...

— Да, в этом ты прав. Если бы братья-геологи открыли в Тайгинском крае месторождение природной нефти, все стало бы по-другому. Москва бы тогда, пожалуй, не спешила вводить в эксплуатацию Южный участок. А значит, мы бы получили возможность проверить там вертикальные скважины. Верно?

— Но ведь природной нефти здесь пока нет! Вся нагрузка на угольщиков! Зачем же иллюзии?

Сдав посуду, закурили и вышли на улицу.

Митя задумался. Надежда на геологов и впрямь зыбкая. Рассчитывать нужно в первую очередь на себя... Вот бы сюда Дружинина или Романова! Интересно, что бы они сказали? Непорядки здесь. Свербит душа... И все-таки что же важнее: уголь или вода?

Вечером они отправились в клуб. Собственно, это был не клуб, а дощатый барак, в котором убрали комнатные перегородки и установили стулья. Сегодня здесь шел американский фильм «Большие гонки».

Фильм был комедийный. Митя много смеялся, толкал Владимира локтем в бок:

— Во здорово, а! Вот это машина! Да засмейся же хоть раз, черт косолапый! Ну-у?!

Владимир вяло улыбался. «Большие гонки» он видел год назад в Киеве, фильм ему не очень нравился (слишком много шума, треска), но он пошел сегодня снова, чтобы как-то убить время. Не будешь же весь вечер думать о схеме дренажа карьера, ведь и так все ясно. Стоило ли брать темой диссертации этот паршивый объект? Плохи твои дела, аспирант... Впрочем, Игорь Николаевич Боков поможет выкрутиться. Как-никак, а подземная система держится на крепком фундаменте. Не выгорит экономический эффект здесь, на Кедровском разрезе, — можно будет переметнуться на другое месторождение. Так что тема диссертации — верная. Митя прав. Но принесет ли все это удовлетворение?..

Три дня подряд Владимир замерял дебиты забивных фильтров в дренажных штреках Северного участка.

Как-то в полдень, поднявшись наверх, он увидел у копра шахты девушку. Выгоревшая на солнце ковбойка. Тонкие золотистые брови, синие, широко распахнутые глаза...

— Простите... Вы — Владимир Кравчук?

Он кивнул, вопросительно оглядывая незнакомку.

— Мне о вас говорил Петрунин, — обрадованно начала девушка. — Скажите, вам действительно срочно нужны данные по минералогическому составу песков на Южном участке?

Несколько секунд он с недоумением смотрел на нее. Вот так Митя!

— Извините, но кто вы?

— Виноградова Анна Сергеевна. Начальник геофизической партии, — с готовностью пояснила она и тут же добавила: — Я здесь в командировке, работаю в Красноярском НИИ геофизики. Пишу диссертацию. Много слышала о вашей работе...

От дренажной шахты до поселка — километра полтора. Разговор складывался сам собой. Аня прямо смотрела ему в глаза:

— Мне Петрунин вчера о ваших сомнениях рассказал... Он прав: кто-то должен начать! Действительно, если на Южном участке применить поверхностный способ осушения вертикальными скважинами, то можно было бы сэкономить воду. А ведь подземная вода... это кровь деревьев и трав, без нее тайга вокруг угольного разреза станет совсем другой, безжизненной, верно?

— Верно... Только нужно еще доказать, будут ли работать на Южном участке скважины. Но и это не главное...

— Что же тогда?

— Подземная система осушения применяется сейчас на многих шахтах нашей страны. Она обеспечивает безопасные условия для работы людей и горных машин во всех случаях, а вот скважины... Одним словом, здесь есть определенный риск...

— То есть нужно провести специальные исследования, правильно я поняла?

— Да. Только можно ли так категорически? Или разработка месторождения... или охрана окружающей среды? Нам нужен уголь... Много угля!

— И вода тоже нужна. Травы, деревья... Разве вы не согласны с этим?

— Почему же, согласен. Но человек для того и открывает месторождения, чтобы их разрабатывать, получать пользу...

— Ну и что? Не понимаю, к чему вы клоните.

— А к тому, что достичь полной гармонии редко когда удается. Потери неизбежны, особенно при осушении, — вздохнул Владимир.

Виноградова улыбнулась:

— Вы пессимист, как я погляжу.

— Не-ет... Просто я не знаю, что именно предпринять в создавшейся ситуации здесь, на Кедровском разрезе. Мои возможности невелики. Вот, скажем, разве взялись бы вы открыть месторождение вольфрама с помощью только геофизических методов разведки?

Золотистые Анины брови поползли вверх: она поняла, что подразумевает Владимир.

— Мы можем помочь вам. И с завтрашнего дня начать исследования по изучению состава песков на Южном участке, коль для вас это очень важно.

— Почему именно для нас? Это как раз гораздо важнее для разреза, для Петрунина, — парировал Владимир.

— Если эта инициатива исходит от вас, от вашего НИИ — мы пойдем вам навстречу, — серьезным тоном ответила она.

— А если это исходит от Петрунина?

Она нахмурилась: такой поворот дела ее не устраивал.

— Ну, знаете... Сегодня Петрунину взбредет в голову одно, завтра — другое. У вас все-таки фирма! А у них что, просто разрез? Нет, мы у них на поводу не пойдем. Года два назад их главный инженер Томах уже просил нас сделать одну работу. Сделали, а она оказалась не нужна.

Вот как получается! Значит, она думает, что идея применения водопонижающих скважин на Южном участке исходит от ВНИГИ. Но ведь это же не так. Разочаровать ее, что ли? Заварил Петрунин кашу...

— Хорошо, Аня. Главное сейчас — узнать, есть ли глинистые пески на Южном участке. Если их там нет — значит, можно осушать скважинами... Когда вы сможете выслать нам по почте результаты ваших исследований?

— После камералки. Где-то в декабре месяце.

Владимир вытащил блокнот и написал адрес ВНИГИ. Вырвав листок, протянул Ане.

— Возьмите... И еще один вопрос: а что же вы взамен хотите? Ведь не будете же просто так, ради спортивного интереса, переставлять утвержденные ученым советом вашего НИИ пункты темы?

— Вы во всем видите преднамеренность... А если я на это пошла по своей доброй воле, чтоб помочь вам?

Она опустила глаза, остановилась. Сорвав несколько таежных маков, попыталась сдуть с них копоть. Из этого ничего не получилось: уж чересчур крепко въелось все в цветок. Владимир чувствовал: Виноградова хочет о чем-то спросить, но не решается. По своей натуре он был уступчивым, никогда не отрицал бескорыстия, считая, что людей широких по натуре, добрых — очень много. Особенно в геологоразведке. Но сейчас, как ему казалось, было другое.

Аня выбросила маки и быстро взглянула на него:

— Помогите мне достать РУПА-1, а?

Владимир в раздумье расстегнул верхнюю пуговицу спецовки.

— РУПА-1... Это, кажется, что-то, касающееся... геофизики?

— Да. РУПА-1 — это радиоволновый универсальный прибор Аверьянова. Применяется для определения степени загрязнения воды промышленными стоками...

— Ясно. Но почему вы обращаетесь именно ко мне?

— Достать этот прибор почти невозможно. Серийный выпуск еще не налажен. А сам Аверьянов за год может сделать три-четыре штуки, не больше. Мы уже писали ему...

— Ну и что же?

— Нету, говорит, у меня этих приборов. Все раздал... Помогите, а? Аверьянов, как и вы, — из Киева! Работает на экспериментальном заводе геофизики... знает вашего отца...

Владимир передернул плечами, насмешливо поджал губы. Настойчивая девушка! Практичная... Что же ей ответить? Он никогда не любил обещать. Уж лучше сказать «нет», а потом все же постараться достать этот прибор... Экспериментальный завод геофизики... Кажется, это где-то на окраине Киева — в Святошине... Отец говорил, что электроинтегратор делали именно на этом заводе. А может, отец и провернет? Надо попытаться. Митя прав: во всех поступках людей есть свой смысл. Эта Виноградова, кажется, с характером. Вишь, как брови супит. Привыкла, видимо, добиваться своего. Цену себе знает.

— Ладно, Аня. Попытка — не пытка. Узнаю.

— Спасибо.

— Это вам спасибо. За то, что поддержали меня в Иркутске.

Ресницы ее вспорхнули и опустились.

Накануне отъезда из Кедровска Владимир зашел к начальнику разреза Сидорову подписать маршрутные листы.

В кабинете Сидорова, кроме него самого, были главный инженер Томах и секретарь партбюро Галицкий. На стенах висели плакаты по технологии проходки и крепления штреков, схемы шагающих экскаваторов, врубовых комбайнов, земснарядов. Большой, покрытый стеклом стол завален разноцветными папками и осколками минералов, болванками керна[4].

Поздоровавшись, Владимир протянул Сидорову маршрутные листы.

— Подпишите, пожалуйста. Вечером уезжаю.

Сидоров быстро просмотрел листы, расписался под каждым из них и возвратил Владимиру.

— Поставьте печать у секретарши... Присаживайтесь, побеседуем.

Владимир опустился на стул. Сидоров протянул всем поочередно раскрытую пачку «Казбека», закурил сам.

— Ну, дорогой Владимир Петрович, так чем же вы нас обрадуете? — хитро прищурился он, раскуривая с причмокиванием папиросу. В косых лучах солнца, бьющего из окна, его курчавая борода, казалось, тоже была соткана из дыма.

— Сейчас, Михаил Потапыч, трудно сказать что-либо определенное. Нужно провести дополнительные расчеты, — уклончиво ответил Владимир.

Сидоров поднялся со стула и вплотную подошел к гостю. Он стоял перед Кравчуком взлохмаченный, насупленный и пристально смотрел на него, словно пытаясь отгадать, о чем именно умалчивает гидрогеолог.

— Ну, хоть тысяч сто... натянем? — с надеждой спросил сидевший на диване Томах, поблескивая стеклами квадратных, в золотой оправе очков.

— Точную цифру я вам назову осенью, — неторопливо ответил Владимир. — Сейчас же скажу только одно: на нас в этом отношении особенно не надейтесь.

— Для чего же вы тогда взялись за эту тему? — сердито бросил Томах. — Приезжал два года назад ваш нынешний научный руководитель Боков, наобещал золотые горы. А теперь они говорят, чтобы на них не надеялись! Забавно!

«На что же уповал Боков? Опять все держится на ниточке... Это тот самый случай, когда не ты идешь по жизни, выбирая дороги, а она тебя ведет. Ты зависим сейчас от неодушевленной вещи, от ерундистики какой-то — глинистости песков. У тебя есть руки, голова, знания, но ты их не можешь использовать при этих обстоятельствах. Сейчас не ты диктуешь природе, а она тебе. Смешно и больно одновременно. А еще говорят, что человеку горы сдвинуть под силу...»

— Все, что можем, сделаем, — вздохнул Владимир.

— Если бы мы знали, что так все обернется, то договорились бы с «Центргипрошахтом» или с Ленинградским НИИ по дренажу... Вы нас, уважаемый Владимир Петрович, подводите! Да-да, подводите! Директивы нашей партии необходимо выполнять! — нахмурился Томах. Круглое лицо его побагровело, а короткая веснушчатая шея сделалась еще толще.

— Это уже не беседа, а упреки. Оставьте их, пожалуйста, при себе, — отрезал Владимир, поднимаясь со стула.

«Независимый молодой человек. Точь-в-точь как Петр Михайлович Кравчук некогда», — подумал Сидоров.

— Ладно, не будем обострять отношений, — вмешался в разговор молчавший до этого Галицкий. — В экономическом эффекте в равной степени заинтересованы и разрез, и НИИ. Я думаю, что Владимир Петрович в конечном итоге нам поможет...

Владимир смотрел в пол. Ему был неприятен этот разговор, и он хотел поскорее уйти.

— Будем стараться, — сухо сказал Владимир, не поднимая глаз.

— Только, пожалуйста, не делайте никаких кардинальных изменений в системе дренажа, — поспешил добавить Томах. — Деньги на осушение Южного участка нам уже отпущены, забивные фильтры и крепление для подземных дренажных штреков мы уже заказали. Никаких новшеств нам не надо! А то Петрунин все уши мне прожужжал насчет поверхностного способа осушения... Все уже утверждено, забито!

«Ваша позиция мне давно известна, не надо повторяться», — подумал с досадой Владимир, вставая.

— Передайте привет Петру Михайловичу от его бывших студентов Галицкого и Сидорова! Кстати, как у него со здоровьем? Осколок из легкого ему так и не удалили? — Секретарь партбюро Галицкий, щурясь от табачного дыма, с чуть заметной улыбкой смотрел на Кравчука.

— Отец... не хочет делать операцию. Не решается. Извините, я опаздываю. До свидания.

По пятницам Владимир и Петр Михайлович уезжали вечером за город, на базу отдыха ВНИГИ. Младший брат Владимира Саша оставался дома; у него были лекции в университете.

Базу отдыха построили лет пять назад на берегу Киевского моря. Здесь, среди старых сосен, стояли симпатичные домики, деревянные навесы для машин. Был тут и открытый плавательный бассейн на восемь дорожек, спортивные площадки и даже свой институтский катер. Отдыхай, как душа пожелает.

Утро в субботу выдалось теплое, погожее. Солнце исполосовало лес длинными янтарными стрелами... После завтрака Владимир поставил на воздухе две раскладушки: в тени под сосной — для отца и возле самой воды — для себя.

Петр Михайлович облачился в пижаму и, взяв под мышку кипу газет и журналов, пошел следом за сыном. Это был тучный, широкогрудый мужчина с вялыми, неторопливыми движениями. Венчик седых волос на крупном породистом черепе, густые брови, торчащие, как иголки у ежа, утомленные глаза, лишь изредка вспыхивающие, словно угли под пеплом, свидетельствовали о человеке некогда энергичном, решительном, а сейчас — равнодушном ко многому, уставшем от бренной жизни.

Петр Михайлович медленно опустился на шаткую раскладушку и поморщился, точно от зубной боли.

— Сходи к коменданту, пусть поменяет это старье. — Петр Михайлович выпятил круглый живот и ткнул пальцем в брезент. — Скрипит так, что мозги лопаются.

— Если хочешь, ложись на мою.

Петр Михайлович раздраженно махнул рукой.

— Тебя просить — все равно что с сосной разговаривать.

Бросив на траву газеты и журналы, он отправился к коменданту.

Владимир долго смотрел отцу вслед. Все ему не так. Ворчлив стал, как старая барыня. То — принеси, это — подай...

Воротился Петр Михайлович минут через пятнадцать. И не один, а с комендантом Бузуновым. Тот держал новенькую алюминиевую раскладушку, еще не распакованную, а носовым платком утирал красное лицо.

Владимир разделся и лег на живот, упершись подбородком в локоть. Лениво отмахнулся от назойливого овода... Солнце пригревало все сильнее, пахло водорослями, вода у берегов кое-где цвела, была темно-зеленой от глянцевитой ряски, над которой летали стрекозы.

Словно иной мир... Интересно, что сейчас делает Виноградова? Настырная особа, но симпатичная... А Петрунин, конечно же, в дренажной шахте. Тяжело ему одному... Ну, а что же все-таки происходит в моей жизни? Откуда эта непроходящая грусть? «Вперед бы я тебя пустил, но за спиной не оставил». Это Коля Сочнев сказал, начальник отряда на первой практике, а он слов на ветер не бросал. Но почему, почему он так сказал? Да-а, тот полевой сезон надолго запомнится. И Сочнева тебе никогда не забыть, и ту страшную термокарстовую воронку, где все произошло... Но все-таки: почему Коля так сказал, когда делился последним сухарем?

Сквозь дрему Владимир услышал, как к отцу подошел профессор Теплицкий, и спустя несколько минут загремели шахматы.

— Ну, достопочтенный Петр Михайлович, держитесь! Сегодня, батенька, я с вами расквитаюсь сполна, вот увидите...

— Посмотрим, посмотрим... Ваш ход, Никанор Федорович.

— Я всегда готов. Прошу!

Горьким был теперь вкус ржаного сухаря... Солнце зашло за тучу. За все в жизни надо расплачиваться жизнью. Отбери он, Владимир, пробы воды из этого коварного термокарста на неделю раньше, когда лед еще был крепок, и Коля Сочнев не полез бы туда! И не было бы на маленьком кладбище в далеком заполярном поселке геологов еще одного деревянного памятника с красной звездочкой на верхушке... А теперь — нет покоя. Нет и никогда не будет. Все взаимосвязано... Мир тесен, и жизнь одна.

Отдыха душе не было.

Перед самым обедом, когда Владимир сварганил на газовой плите походный суп, к домику подошел как всегда безукоризненно одетый и самоуверенный научный руководитель его диссертации Игорь Николаевич Боков.

— О-о, да вы, Владимир Петрович, работаете, как заправский шеф-повар, — улыбнулся он, растягивая тонкие, бледные губы.

— Стараемся... Присаживайтесь, пожалуйста. Я сейчас позову отца — и будем обедать.

— Спасибо... Через полчаса я зван в гости к нашим соседям — кибернетикам.

Гость пошел к шахматистам. Окинув быстрым взглядом расставленные на доске фигуры, похвалил позицию белых, то есть Теплицкого; поинтересовался, отчего никто не идет купаться. Солнышко светит, вода — теплая, чистая. Во-он ее сколько — целое море...

— Да, вода действительно хорошая, — отвечал рассеянно Петр Михайлович, уставившись в доску. Потом поднял голову, с чуть уловимой усмешкой добавил: — И ее тут действительно много. Но — пока!

— Почему «пока»? Вы снова все о том же...

— Вот именно, — вздохнул Петр Михайлович. — Запасы воды на земле все время уменьшаются. Чтобы постирать тонну белья, мы тратим пятьдесят тонн пресной воды. На тонну стали уходит восемьдесят шесть тонн воды. А как добываем уголь? Тонна угля требует трех тонн воды! Роскошно, не правда ли?

— Овчинка стоит выделки...

— Не знаю, не знаю... В угольной промышленности новшеств много, но не все они нужны. Кое-кто хочет быть оригинальным. Есть у нас марганцевые карьеры, бокситовые, вольфрамовые, а вот угольных — уже нет. Переименовали в разрезы. А какая, простите, разница между карьером и разрезом, а? Да никакой! Но зато хочется Ване чем-то отличиться от Пети... А не лучше ли тратить энергию не на словесные выкрутасы, а на экономию воды при добыче угля, а?

Проблема водных ресурсов была любимым коньком Петра Михайловича. На эту тему он мог говорить часами. Владимир во многом был солидарен с отцом. В печати сообщалось: в американских штатах Техас и Колорадо уровни подземной воды понизились за последние годы на целых 150 метров. А у нас? У нас такая статистика — за семью печатями. От кого только прячем? От себя же!

Профессор Никанор Федорович Теплицкий потер пальцем широкий подбородок. Надо было делать ход, но он не спешил, прислушивался к разговору.

— Что же вы предлагаете, коллега? — Никанор Федорович пожал плечами. — Не выплавлять сталь? Не стирать белье?

— Я такого не говорю. Но воду надо расходовать экономнее. В Киеве, например, уровень артезианских вод все время понижается. Да и не только в Киеве... Возьмите Москву, Ленинград... Там положение не лучше!

Игорь Николаевич Боков благодушно улыбнулся. Он не разделял тревоги Петра Михайловича. На их век воды хватит. А потом соорудят соответствующее количество очистных сооружений, искусственных восполнителей. Наука движется вперед семимильными шагами. Ей сейчас все под силу. В космос постоянно летаем, скважины лазером начинаем бурить. Для тревоги нет оснований.

— Если, коллега, эта проблема действительно столь актуальна, злободневна — значит, напишите куда следует. Сформулируйте свои предложения! — обратился к Кравчуку-старшему Теплицкий.

— Легко сказать: напишите! Как будто это письмо другу детства! — Петр Михайлович снова склонился над шахматной доской.

«Пошел на попятную. Н-ну, сие уже не в новинку...» — с грустью подумал Владимир.

Рабочий день в отделе гидрогеологии, которым вот уже шестой год руководит Петр Михайлович Кравчук, начинался обычно с «мозгового штурма». На него Петр Михайлович приглашал не только заведующих лабораториями, но и всех младших и старших научных сотрудников. Иногда такое обсуждение затягивалось на час или два, но Пётр Михайлович полагал, что в науке, когда дело доходит до отыскания истины, людей подгонять не следует. Торопливость — признак небрежности. И потерянные на этих совещаниях минуты окупятся завтра сторицей. Правда, со временем «мозговой штурм» как-то совсем незаметно превратился в заурядную заводскую пятиминутку — там стали решаться обычные вопросы: что надо сделать в отделе в течение дня? где достать те или иные материалы? кого лучше всего послать в подшефный колхоз, чтобы это не отразилось на плане? и так далее. Петр Михайлович всячески уклонялся от обсуждения глобальных научных проблем (такие вещи надо обмозговывать в другом месте!), а мелкие гидрогеологические вопросы «раскручивались» непосредственно в лабораториях.

Сразу же по приезде домой Владимир предложил всерьез заняться в отделе изучением возможности применения на Кедровском разрезе вертикальных водопонижающих скважин. Однако его не поддержали...

Петр Михайлович, который всегда вел эти совещания, мысленно удивляясь недальновидности сына и стараясь в то же время быть объективным (начальник отдела все-таки!), хладнокровно заметил:

— Сейчас думать о вертикальных скважинах — это делить шкуру неубитого медведя. В ближайшие три года мы будем заниматься только подземными системами осушения на различных карьерах страны. План за прошлый год по этой теме у нас выполнен всего лишь на девяносто два процента. Как видите, показатели далеко не блестящие. И то, что предлагает Владимир Петрович, мы в будущем, возможно, и осуществим, но сейчас это неприемлемо.

«Выполнить план, а там хоть трава не расти! Неужели в этом и есть смысл нашей работы? Ну-ну...» — Владимир сгорбился, опустил ресницы.

Петру Михайловичу вторил Боков. Держался он, как всегда, уверенно. Слова чеканил, точно детали на прессе штамповал.

— Как заведующий лабораторией осушения, могу сказать лишь одно: для исследований действия вертикальных скважин у нас нет ни времени, ни средств. В связи с этим поднятый Владимиром Петровичем вопрос не актуален. Как говорят фламандцы: где мало слов, там мир и больше согласия. Посему я кончаю. Благодарю за внимание.

И лишь младшие научные сотрудники: голубоглазый увалень Вася Самсонов и худенькая, похожая на девочку, с косичками-хвостиками Света Оверкина, сославшись на эффективную работу (по книжным данным, разумеется) вертикальных водопонижающих скважин на угольных карьерах ГДР и ФРГ, — стали на сторону Владимира.

— Во всяком случае, нам не следует отставать в этом деле от немцев, — сказала в заключение Оверкина.

Однако с ней никто и не спорил. Да, мы действительно должны подхватывать ценные начинания, невзирая на то, откуда они исходят: из Америки, Германии или Австралии. Но сейчас главное — план! Государство поручило нам тему, и мы должны ее выполнить. А годика через три, когда исследования подземных схем осушения закончатся, можно будет просить у министерства денег на работы по вертикальным скважинам.

«А не будет ли это слишком поздно?» — хотелось бросить реплику Владимиру, но он, пересилив себя, так ничего больше и не сказал. Ни на чем не настаивал, ничего не предлагал. Разве только одному ему нужны скважины? Не хотят — не надо. Гори оно синим огнем. Может, это и к лучшему.

Владимир поднял голову и с облегчением обнаружил, что на душе стало спокойнее. Словно сбросил с себя тяжелую ношу. На него нахлынуло прежнее, так хорошо знакомое ему с прошлых лет чувство легкой беззаботности. Хорошо все-таки жить, когда ни о чем плохом не думаешь, ничто тебя не мучит. Впереди — ясная цель, голубые дали. Живут же и так люди. И ничего, выходят из них ученые, инженеры, медики. И, вероятно, приносят людям гораздо больше пользы, чем те, кто изводит себя и окружающих бесконечными бесплодными исканиями.

Напоследок выступил секретарь парткома ВНИГИ Добрыйвечир. Поглаживая серебристый ежик волос, он с мягкой улыбкой сказал:

— Товарищи! Сегодня я уезжаю в командировку на месяц и поэтому прошу извинить меня за то, что отнимаю у вас время... Разрешите от имени партийной организации ВНИГИ и районного отделения милиции вручить вашему товарищу, Игорю Николаевичу Бокову, самому активному дружиннику института, грамоту и ценный подарок — именные наручные часы... — Он вытащил из кожаной папки красочный лист глянцевитой бумаги с золотым тиснением, а из кармана пиджака — квадратную коробочку с часами и протянул Игорю Николаевичу. — От всей души поздравляю вас.

Боков смущенно опустил глаза:

— Спасибо... Но я... то есть мы вдвоем с Самсоновым задержали этого типа...

Добрыйвечир покачал головой:

— Василий Терентьевич уже получил подарок... Притом, насколько мне известно, вам в ту ночь досталось больше, чем ему. Вы много крови потеряли, в больнице лежали...

— Пустяки. Вам спасибо.

Шли дни. Владимир построил гидрогеологическую карту, сделал выписки из полевого журнала. Теперь можно было приступать к моделированию процесса осушения подземной дренажной системы Северного участка Кедровского разреза на сеточном электроинтеграторе. Предстояло самое сложное и самое интересное... И каждый раз перед началом моделирования, глядя на серебристый, начиненный электроникой прибор, он преисполнялся глубоким уважением к Юрию Борисовичу Романову, который сделал его своими руками. Правда, авторское свидетельство и премию получил не только Романов, но и Боков. Хотя Игорь Николаевич сконструировал, по существу, один-единственный (из четырнадцати!) узел, а Юрий Борисович — все остальные.

Владимир взял гидрогеологическую карту Северного участка, разбил ее на квадраты, выписал длину сторон, химический состав горных пород...

Ему помогали Оверкина и Самсонов.

— Ну и воды в этих песках! Как в Черном море! — удрученно вставила Оверкина.

— Аш два о плюс пшено — будет каша... — подал голос Самсонов и тут же добавил: — Вы, Светочка, употребили не то сравнение. Тут надо сказать: песка в воде. Бедные горняки, каково им там!

Помощники, словно сговорившись, пытливо взглянули на начальника группы: что скажет Владимир? Но тот лишь тоскливо усмехнулся — разве природе-матушке прикажешь? И все же: как много чистой воды пропадает! Без восполнения. Навсегда! А еще больше — загрязняется. И от этого никуда не уйдешь. Это неизбежно при разработке месторождений. Хочешь съесть яйцо — надо разбить скорлупу. Так, кажется, любит повторять отец... Но почему благодушен Сидоров? Мы, мол, винтики. Что приказывают, то и делаем. Послушный теленочек!

— Жизнь прекрасна до тех пор, пока можно делать то, что тебе хочется, — вставил задумчиво Самсонов, отправляя в рот очередной леденец.

Вася Самсонов третий год страдал сахарным диабетом (и откуда только эта чертова болячка взялась?), но леденцы сосал ежедневно, считая, что нет худа без добра. И вообще, он считал, что ему в жизни никогда не везло: школу закончил с золотой медалью, а в институт ГВФ, куда подал документы, не попал. Пока служил в армии, девушку, которую он любил и на которой думал жениться (она вроде тоже была не против), увели. Потом написал диссертацию, а оказалось, что эту же идею гораздо проще и эффективнее разработал и опубликовал раньше него американец Брейтон. Надо же такое?! Иностранный горный журнал аспирант Самсонов получил лишь три года спустя, тогда, когда его диссертация была уже переплетена, авторефераты разосланы. Довелось начинать все с нуля (не убийственно ли, а?!), несмотря на горечь, на муторную обиду: не могли как-то раньше заполучить эти треклятые журналы? И куда в конце концов смотрел научный руководитель Зубарев? Почему должен страдать он, Вася, а не все вместе — те, кто был причастен к этому позорному отставанию?

С того времени Самсонов понемногу успокоился (чего не бывает в науке?!), бодрился. И все же горечь нет-нет да и выплескивалась наружу.

— Давай, Свет-царевна, вкалывай, может, скоро защитишься...

Света Оверкина пронзила Васю испепеляющим взглядом:

— Я к этому не стремлюсь.

Самсонов усмехнулся, а Света снова уткнулась в гидрогеологическую карту. Она была девушкой независимой и не считала себя ни обиженной жизнью, ни, тем более, неудачницей. У Светы была своя теория на все. Света полагала, что женщине, работающей в НИИ, необязательно быть кандидатом или доктором наук. Достаточно быть хорошим инженером и помогать товарищам мужчинам. Например, Володе Кравчуку. Можно, конечно, и аспирантуру закончить. И все же она — не Софья Ковалевская, не надо тешить себя иллюзиями.

Сразу же после обеденного перерыва зашел Петр Михайлович. Поинтересовался, как идут дела у моделировщиков, сколько они уже рассчитали блоков. Потом, обращаясь непосредственно к сыну, сказал:

— В четыре к нам придут югославы. Делегация горняков по линии Совета Экономической Взаимопомощи. Расскажешь им немного о том, чем вы сейчас занимаетесь...

— Хорошо.

Петр Михайлович задумчиво потер пальцем выпяченную нижнюю губу.

— Кстати... насчет твоей просьбы, касательно РУПА-1... Я звонил на экспериментальный завод геофизики. У них сейчас директором Никита Иванович Денисенко, мой однокашник по политехническому институту... Так что РУПА-1 будет. Отошлешь этой самой... как ее... Вороновой...

— Виноградовой, — поправил, смутившись отчего-то, Владимир.

— Ну, Виноградовой, какая разница... Так вот, дай ей телеграмму, чтобы срочно перевели деньги в адрес Киевского экспериментального завода геофизики. Банковский счет вот. И через неделю вышлют.

Владимир с признательностью наклонил голову:

— Спасибо, отец.

Югославская делегация появилась в точно назначенное время.

Владимир рассказал гостям о выполняемой им работе; остановился подробно на гидрогеологии Кедровского угольного месторождения, на применяющейся там системе дренажа. Он пожалел лишь о том, что на подобных встречах существует негласное правило: говорить лишь то, в чем ты твердо уверен, что проверено и доказано. Разве расскажешь югославам о своих мучительных размышлениях, заботах?

Владимир злился на себя, на то, что обязан вести разговор совсем не так, как ему хотелось бы. Одновременно он понял, что, не вынося сейчас сор из избы, скрыв свои сомнения за панцирем учтивого благополучия, он не только проиграл как ученый, но и отступил в чем-то большом, гораздо более важном, нежели скважины.

Едва он кончил, заговорил начальник карьера из Черногории — Любомир Станкович. Он долго объяснял что-то, поглядывая то на переводчицу Попиводу, то на Владимира.

— Товарищ Станкович, — перевела Попивода, — спрашивает русских друзей: а как у них обстоят дела с охраной окружающей среды на Кедровском угольном разрезе? Применяют ли там... бунары... э-э... скважины, при которых подземная вода не загрязняется?

Владимир молчал. Ему нечего было сказать. И чувствовал он себя под пристально-изучающими взглядами гостей неловко. Выручил Боков.

— Мы изучаем этот вопрос... Как говорится: семь раз отмерь — и лишь затем отрежь... — Игорь Николаевич улыбнулся и переменил тему разговора: — Прошу, дорогие друзья, поближе к сеточному электроинтегратору. Если у вас есть вопросы по устройству этого прибора, охотно отвечу на них...

Почти три месяца ушло у Владимира на моделирование. И вот в конце сентября все было завершено.

— Отлично все складывается. — Боков с воодушевлением потирал руки. — Если Северный участок дал нам шестьдесят тысяч рублей, то Южный даст не меньше. Так что, дорогой Владимир Петрович, пусть ваш Сидоров «спасибо» скажет. Я ему обещал по двум участкам только сто тысяч рублей, а получится больше. Гораздо больше!

— Но ведь Южный участок мы будем моделировать через год... — неуверенно возразил Владимир. — Как же тогда можно утверждать, что и там будет экономия в шестьдесят тысяч рублей?

— Будет! Обязательно будет. Поверьте моему лисьему нюху!

И Владимир поверил. А что, собственно, оставалось делать?

Однажды Игорь Николаевич привел Владимира в свой кабинет и, закрыв дверь на ключ, усадил в кресло. Молча заварил кофе на электроплитке, налил в крохотные чашечки. Придвинул сахар в блюдечке, бутылку «Боржоми» и два чистых стакана.

— Прошу! Кофе, между прочим, — бразильский. Достал через знакомую продавщицу. Пью по системе: глоток кофе — глоток «Боржоми». Так, знаете, лучше аромат ощущается...

Владимир взял в руки чашечку, подул на темно-коричневый ароматный напиток. Зачем Боков позвал его? И что означает вся эта обстановка? То держался всегда подчеркнуто официально, то в рабочее время приглашает в кабинет «на чашечку кофе». Чего он добивается? Спросить — неудобно. Все-таки Боков хоть и старше Владимира всего на десять лет, но он — его научный руководитель. С этим тоже надо считаться.

Владимир терялся в догадках, а вот Игорь Николаевич не знал, с чего начать. Он пригласил Кравчука-младшего к себе неспроста. Боков всегда считал Владимира толковым гидрогеологом. Видел, точнее сказать, — чувствовал он также и то, что Владимира в последнее время что-то мучит. Не Кедровский ли разрез с его дорогостоящей подземной системой осушения? Недаром же Кравчук-младший по приезде завел разговор о вертикальных водопонижающих скважинах! Но если это действительно так, то он, Игорь Николаевич, должен кое-что напомнить своему аспиранту. И эта непринужденная, домашняя обстановка с кофе и минеральной водой должна помочь им потолковать по душам. Только не нужно торопиться. Исподволь.

— Как там ваша сестра в тайге? По-прежнему не пишет? — добродушно начал Игорь Николаевич, поглядывая с улыбкой на Владимира.

— Было одно письмо... А вообще, она не любит писать.

— Да-да, не любит, помню... — тотчас же согласился Игорь Николаевич. Рассеянно помешивая ложечкой кофе в чашке, он подошел к висящей на стене мелкомасштабной гидрогеологической карте Союза, отыскал глазами Енисей.

— Далеко она забралась... Сейчас там уже лег снег, наверное...

Владимир терпеливо ждал. Ждал того момента, когда Боков заговорит о том, ради чего он, собственно, и пригласил своего аспиранта в этот кабинет. Можно, конечно, предположить, что судьба Ирины Игорю Николаевичу далеко не безразлична, он, кажется, даже приударял за сестрой раньше. Но сейчас — и в этом Владимир готов был поклясться — Боков позвал его не для того, чтобы расспрашивать об Ирине. Если уж Игорь Николаевич действительно неравнодушен к ней, то мог бы уже давно зайти к ним домой и выяснить, как там она...

— Наша жизнь — как векторное поле, — задумчиво промолвил Боков. — Все можно смоделировать, говорил отец кибернетики Норберт Винер, даже человеческие чувства. Главное здесь — найти точные математические зависимости, описывающие эти чувства. А потом машина сама разложит все по полочкам. И пойдет дальше человека, ибо человек просто физически не может рассчитать все возможные варианты... Но как найти эти математические зависимости? Где они?.. — Игорь Николаевич устало опустился в кресло, снова улыбнулся.

Что-то увертюра затягивается, отметил про себя Владимир. И, словно догадавшись об этом, Игорь Николаевич обнадеживающе заметил:

— Спешить, Владимир Петрович, нам некуда. Научно-исследовательское заключение по осушению Северного участка мы все равно выдадим раньше намеченного срока. Что у нас отставало немного? Внедрение и экономический эффект? Ну, теперь, после проведения моделирования, и то, и другое на высоте. Думаю, что и государственный план в целом за год по всем остальным показателям будет перевыполнен. С этим сейчас согласен и Петр Михайлович... Так что если и не полная идиллия, то что-то близкое к этому! Никак только не возьму в толк: чем вы недовольны? Мы честно выполняем свою работу. Нам дало министерство тему — и мы должны ее сделать.

— Я это понимаю.

— Так в чем же дело? Что вас мучит?

— Есть кое-какая неудовлетворенность, — откровенно признался Владимир.

— Это хорошо. Когда человеку все нравится — это уже патология, — подхватил Игорь Николаевич. Допив кофе, вытер белоснежным носовым платком губы.

— Пора, Владимир Петрович, поставить точки над «i»... В существовании подземного способа осушения карьеров, в его жизнеспособности и долговечности заинтересованы мы оба. Ваша кандидатская готова уже на две трети. Думаю, что в будущем году вы полностью завершите работу. Кандминимум вы сдали, врагов в специализированном совете и в ВАКе у вас нет. В общем, где-то годика через два будете защищаться. — Игорь Николаевич многозначительно поднял указательный палец. — Моя докторская, как вам известно, тоже посвящена подземным системам осушения. Отсюда вывод: мы с вами, дорогой Владимир Петрович, связаны накрепко. Как локомотив с вагонами! Надеюсь, вы согласны с этим?

— В принципе я с вами, Игорь Николаевич, согласен... — поколебавшись, отозвался тихо Владимир, полагая, что такой ответ ни к чему его не обязывает.

— Вот и отлично, — повеселел сразу Боков. — Когда там по плану у вас очередная командировка в Кедровск? Пятого октября, кажется?

— Да. Через неделю вылетаю.

Игорь Николаевич придвинул к себе перекидной настольный календарь:

— Ваша задача, Владимир Петрович, сводится теперь к следующему... — И стал перечислять, что именно должен сделать аспирант на Южном участке Кедровского разреза.

— В заключение хочу дать вам один разумный совет, — наставительно добавил Боков. — Не отвлекайтесь от главного! Защитите кандидатскую — тогда изучайте на здоровье не только вертикальные скважины, но и космические лифты. А сейчас — не надо распыляться. Не советую! Это в ваших же интересах...

Готовясь к командировке, заполняя бланки научно-исследовательских заданий, синькуя чистые топоосновы для карт, гидрогеологических разрезов, графиков, Владимир нет-нет да и возвращался мысленно к разговору с Боковым. Игорь Николаевич довольно-таки прозрачно намекнул, что они с Владимиром теперь зависимы друг от друга. Отсюда и работать надо сообща. А отклонений Боков не допустит. «Не советую!» Коротко и ясно. Сунь палец — отрубит... Ну что ж, может, в этом и есть резон. Кто такой сейчас Владимир Кравчук? Младший научный сотрудник — и только. Даже не кандидат наук. И с ним никто не будет считаться. Действительно, надо как можно скорее получить степень. Отвлекаться от главного нельзя, в этом Боков прав, подвел черту Владимир и, успокоившись, стал думать над тем, как лучше выполнить предстоящее полевое задание.

И все бы осталось, наверное, без изменений, не получи он за день до отъезда в Кедровск заказную бандероль от Виноградовой. Аня сердечно благодарила Владимира за РУПА-1 и сообщала, что неделю назад закончила на Южном участке геофизическую съемку.

Владимир несколько раз перечитал письмо. Расстелив на столе полученный геофизический разрез, внимательно стал рассматривать его. Что же получается? Глинистых песков... нет?! А значит... значит, на Южном участке вместо подземного способа осушения можно применить... поверхностный — вертикальными скважинами? Спокойно, спокойно... Как бы не наломать дров...

Поделиться своими мыслями с Боковым он не решился. Вдобавок ко всему и отец ничем не помог: как только Владимир ему рассказал о результатах геофизической съемки, которую провела Виноградова на Южном участке, Петр Михайлович, сразу же догадавшись, куда клонит сын, грубо перебил его:

— Брось этим заниматься. У тебя есть тема, понимаешь? И каждый должен делать то, что ему поручено! Всё. Я спешу в геологический музей на лекцию, меня там ждут пионеры.

— Ну, а после лекции ты... свободен?

— После лекции у меня подряд два совещания в Доме ученых.

— Может... тогда дома поговорим, вечером? — продолжал настаивать Владимир.

— Вечером я еду в аэропорт встречать делегацию геологов из Польши... И, пожалуйста, не приставай ко мне больше с подобными вопросами! Своих проблем хватает! — раздраженно отмахнулся Петр Михайлович.

Так и уехал Владимир в Кедровск со своими сомнениями, догадками, тревогами. А прибыв на разрез, первым же делом отправился к Виноградовой.

Геофизики в тот день проводили каротаж[5] на Северном участке. Их машину с высокой красной будкой, которую горняки в шутку называли «пожарной», Владимир заметил сразу: среди опушенных снегом лиственниц она была видна издалека. Виноградова — в шапке-ушанке из кролика, в черном нагольном полушубке и валенках — стояла возле лебедки с кабелем и что-то рассматривала.

— Добрый день, Аня.

Она быстро обернулась. Улыбка озарила ее задумчивое лицо.

— О-о-о, Володя! Здравствуйте! Когда вы приехали? Вы мою бандероль получили? Как хорошо, что вы приехали... — Она засуетилась, снимая меховые рукавицы, протянула горячую руку.

Затащив затем Владимира в операторский отсек, начала показывать каротажные диаграммы по Северному участку. Здесь было тепло и уютно. Мягким зеленым светом струились лампочки приборов. Пахло галетами, изоляционной лентой.

— Петрунин знаком с результатами геофизической съемки по Южному участку? — спросил Владимир.

— Да, я ему обо всем рассказала. А Сидорову и Томаху, как вы и просили, ничего не говорила. Доброе дело вы затеяли!

— Спасибо, Аня... — Он смотрел на Виноградову и чувствовал, что рад этой встрече.

В конце дня Владимир нанес визит Сидорову, поведал ему о проделанном в Киеве моделировании. Начальник разреза остался доволен: шестьдесят тысяч экономии! Это что-то да значит. Зря Томах ругал ВНИГИ!

Сидоров был весел, любезен.

— Молодец, Владимир Петрович! Молодец! Большое тебе спасибо, парень... — говорил начальник разреза с неожиданно мягкой улыбкой на своем узко-мосластом лице.

И Кравчук как-то незаметно посветлел душой, радовался вместе с горняком. Ему было приятно, что Сидоров испытывает к нему доброе чувство.

Владимиру хотелось поскорее увидеть Петрунина, но тот был где-то на Северном участке — не то в шахте, не то в дренажных штреках, — так, по крайней мере, сказал Сидоров. Кравчук поужинал в столовой и, выйдя на улицу, направился по укатанному машинами грейдеру в общежитие. Он шел и думал о том, что, видимо, зря изводит себя заботами, мучается. Все довольны его работой. Но тотчас же вспыхнул, грубо перебил себя: нет, не все! И сам ты тоже не очень доволен, врешь, приятель...

Он шел и чувствовал, как в груди растет беспокойство.

Разыскав коменданта, попросил поселить, как и раньше, к Петрунину.

Зашел в Митину комнату, зажег свет. Те же алюминиевые раскладушки, а на них — спальные мешки. Стол, два стула. Электроплитка, портрет академика Обручева на стене...

За четыре месяца, пока он не был здесь, — ничего, по существу, не изменилось. Как бросил впопыхах в день отъезда полотенце на раскладушку, так оно и по сей день лежит на том же месте.

Владимир присел и задумался. Очередная командировка в Кедровск будет лишь на следующий год летом. И тогда на Южном участке ничего уже не изменишь. Владимир понимал, что вплотную заняться вертикальными скважинами надо именно сейчас. Сейчас или никогда. Другого благоприятного момента не будет. Но как быть с основным заданием? Игорь Николаевич предусмотрел довольно-таки обширную программу гидрогеологических исследований. Окон в ней не будет.

Владимир напрягся, по широкоскулому упрямому лицу пробежала тень. Надо решать... Что-то получишь, что-то потеряешь. На каких весах все это можно взвесить? Да и нужно ли?.. Нет, всего не предвидишь.

Митя пришел ночью. Грязный, как трубочист, продрогший.

— Снова, значит, к нам... Ну-ну, давай, наука, — сипло проговорил он и, крепко пожав Владимиру руку, устало опустился на стул. Воротник его черного дубленого полушубка был сивым от инея, на круглом, перепачканном автолом лице плескалась добродушная улыбка.

— Ну и чем же ты теперь будешь у нас заниматься, Вовка — божья коровка?

— Достань мне всю архивную геологическую и буровую документацию по вертикальным скважинам Северного участка. Но об этом ни Сидоров, ни Томах не должны знать. Усекаешь?

Митя одобрительно закивал. Такой подход к делу ему нравился.

— Ну, а как же твое основное задание по Южному участку? Ты что же... не выполнишь его?

— Пока не знаю... А вообще — потери неизбежны, — ответил Владимир и тотчас же ощутил облегчение: всё, выбор сделан.

Митя улыбался... Лед тронулся! И, хотя произошло это не совсем так, как он хотел, не по его «сценарию», но сдвиги — налицо. Видать, они нуждаются друг в друге; в характере одного из них есть черточки, которые помогают другому, — и наоборот...

На следующий день Петрунин вручил Владимиру две пухлые красные папки с геологической и буровой документацией по Северному участку.

— Завтра подкину еще. А пока — хватит и этого. Вкалывай.

И Владимир засел за изучение буровых журналов.

Перечерчивал стратиграфические колонки, выписывал марки погружных электронасосов, просматривал фотографии.

И чувствовал незатухающее беспокойство. Правильно ли он поступил? Он же все-таки в НИИ, ему дали четкое задание. Ну, что было бы, если б рабочие тракторного завода, например, стали вдруг в угоду своей прихоти делать мясорубки? Белиберда пошла бы. Дикая путаница... Получается так, что он умнее всех. И Бокова, и ученого совета, и министерства. Настоящий супермен! Кроме людей из своей лаборатории, абсолютно никого в это дело не посвятил. Как же, боязно мальчику: а вдруг начнутся мелочные придирки, насмешки? Что это: неуверенность в себе или преклонение перед западной техникой? Да пропади они пропадом, эти американские и немецкие станки всасывающего бурения! Жили тридцать лет без них, проживем и дальше... Подумаешь...

И в то же время: если не ты, то кто же начнет? Кто-то же должен начать, в этом Петрунин и Виноградова правы. Тем не менее, конечный результат в тумане. Ни единого огонька впереди. А между тем потерять можно все! Все, что у тебя есть. Ну а есть у тебя сейчас немало. Почти готовая диссертация. Прочное место в лаборатории...

Уехать из Кедровска, не повидавшись еще раз с Виноградовой, Владимир не мог. Он и сам не понимал, что с ним происходит. Надо было поторапливаться, дел было не счесть, а он идет на свидание.

Виноградова обрабатывала в конторе каротажные диаграммы. Увидев Владимира, удивленно вскинула брови:

— Заходите, заходите... Милости просим! Все знают, что вы в Кедровске, а где именно никто не знает. Вы, Володечка, как человек-невидимка! Что у вас новенького, где вы пропадали?

Он ответил, что был на Северном участке, — и умолк. Он чувствовал, как во рту сушит, словно неделю воды не пил. Виноградова что-то говорила, о чем-то спрашивала, а он украдкой (когда она склонялась над каротажной диаграммой) разглядывал ее чистое загорелое лицо и молчал, не зная, что именно нужно отвечать, потому как давно потерял нить разговора. Он видел, как под ковбойкой у нее ходили упругие бугорки грудей, а на тонкой шее пульсировала голубая жилка.

Остановившись, Виноградова подняла на Владимира синие, как васильки, глаза:

— Я уже второй раз спрашиваю: вам... мой красноярский адрес... дать? Точные координаты? Может, что-нибудь понадобится по геофизике? Ради доброго дела я готова на все!

— Что? Ваш красноярский адрес?.. Конечно, дайте! — спохватился Владимир и тотчас же начал извиняться.

Она улыбнулась, написала на листке бумаги несколько слов.

— Пожалуйста... Удачи вам!

Владимир взял листок, сложил его вчетверо. Снова развернул зачем-то.

— Спрячьте, а то потеряете... — добродушно сказала Виноградова.

Он машинально засунул в карман пиджака листок. Сухо поблагодарил ее и, буркнув «до свидания», двинулся к двери, злясь и мысленно ругая себя.

«Мальчишка! Ухажер несчастный!»

Главный гидрогеолог комбината «Сибирьуголь» Иван Кузьмич Седых произвел на Владимира неплохое впечатление. Приветливо встретил, усадил в кресло. А когда узнал, что у гостя затруднения с приобретением авиабилета до Киева, сразу же позвонил и мигом все уладил. Был он сухощав, подвижен и время от времени поглаживал ладонью вздутую от флюса правую щеку.

— К врачу бы вам надо, — посочувствовал Владимир.

— Вечером пойду...— отозвался Седых и ожидающе взглянул на гостя, давая понять, что пора изложить цель визита.

Владимир вкратце поведал о выполненной на Кедровском разрезе работе, о своих и Митиных выводах.

Седых внимательно слушал, делая записи в блокноте.

Когда Владимир кончил, главный гидрогеолог комбината одобрительно сказал:

— Молодцы! Сведения эти — чрезвычайно важные, любопытные... Но как все это практически использовать?.. Послушайте, а почему бы вашему НИИ всерьез не взяться за изучение вертикальных скважин применительно к Южному участку, а? Очень заманчивая тема! Имеет прямое отношение к охране окружающей среды!

Владимир согласно кивнул, — да, тема действительно перспективная, интересная, — и принялся объяснять Ивану Кузьмичу, в чем именно здесь загвоздка.

— Жаль, что ваш НИИ не хочет этим сейчас заниматься, — огорчился тот. — Без научных работников нам будет трудно разобраться во всех тонкостях. Дело может и вовсе заглохнуть. Нужны четкие, научно обоснованные доводы в пользу поверхностного способа осушения Южного участка. Только тогда мы можем просить Москву о пересмотре проекта...

На этом их разговор закончился. Владимир ничем больше не мог обрадовать ни Седых, ни себя. Но по дороге домой, в Киев, все время думал о своем положении. Ну и жизнь пошла! Что же предпринять? С отцом, наверно, будет легче, а вот Боков... Трудный предстоит разговор. Да и пристало ли аспиранту ругаться со своим научным руководителем? Дифференциальное уравнение со многими неизвестными. Бочка данаид.

Приехав домой, Владимир сразу же засел за статью в газету. Писал всю ночь напролет — до утра. Статья получилась большой, почти на двадцать пять страниц. В ней он показал, подкрепляя все конкретными цифрами, что вертикальные скважины на Северном участке Кедровского разреза бурили неправильно, дедовским способом: станками ударно-канатного и колонкового бурения. Ни в США, ни в Германии сейчас так не бурят. Кроме того, фильтры в скважинах ставили без учета глинистых песков и химического состава подземных вод. Ну и немудрено, что скважины эти быстро вышли из строя. Но ведь можно все делать по-другому, умно, добротно. На Южном участке глинистых песков, как показала геофизическая съемка, совсем нет. И если скважины сооружать правильно, то они, по-видимому, будут работать очень долго, с большими дебитами. Тогда и выгода от применения будет огромная. Речь идет не о каких-то шестидесяти тысячах рублей, а о миллионах. И совсем неразумно сооружать на Южном участке Кедровского разреза подземные дренажные штреки, если возможность осушения горных пород вертикальными водопонижающими скважинами там даже не рассматривалась. Проектировщики исходили прежде всего из того, что скважины эти не оправдали себя на соседнем, Северном участке. «Но мерить все одним аршином нельзя. Не по-государственному это будет», — закончил статью Владимир.

Перечитал два раза, поставил недостающие знаки препинания. Годится! Теперь надо бы дать Саше, он занимается литературой, пройдется пером. Может, что-нибудь добавит, изменит...

Владимир чувствовал глубокое, осветляющее душу удовлетворение. Он знал, что отныне между его жизнью и Кедровским угольным разрезом существует — хочет он того или нет — невидимая, но прочная связь. Заботы кедровских горняков — теперь его заботы. Одна жизнь, одна судьба. И от этого никуда уже не уйдешь...

Владимир подошел к окну, распахнул форточку. В комнату потянуло волглым осенним воздухом, в желтом прямоугольнике электрического света, бьющего из окна, обозначились скелеты яблонь и вишен в саду, мокрые палые листья на земле.

Владимир бросил взгляд на будильник. Ровно пять утра.

Он передернул плечами от свежести и, застегнув на все пуговицы пижаму, направился в Сашину комнату. Ступал осторожно, по-кошачьи — боялся разбудить спавшую на кухне чуткую на звуки тетю Фросю. Он питал к ней самые добрые, нежные чувства, почти как к матери.

Саша спал, подложив под подушку правую руку. Эта привычка укоренилась за ним с детства, он говорил, что так теплее...

Владимир улыбнулся и, присев на краешек кровати, потер устало глаза. Жалко будить, но без Саши не обойтись.

— Сашок, а Сашок... — Владимир легонько щелкнул пальцем брата по носу. Саша промычал что-то — и захрапел пуще прежнего. Хоть бы хны. Надо же!

И тогда Владимир тряхнул его за плечи.

— Что?! Уже утро, да?! Пора вставать?! — оторопело проговорил Саша, разлепив веки.

— Да нет, еще рано: начало шестого... Понимаешь, я хочу, чтобы ты прочел мою статью. Это — срочно, сегодня же я отнесу ее в редакцию какой-нибудь республиканской газеты.

Саша зевнул, запустил пятерню в густую копну черных как смоль волос на голове.

— Эх, не дал сон досмотреть... Я знаешь, где побывал? На Клондайке! Джека Лондона вечером читал... — Он замолчал, мечтательно уставившись в потолок. — Ладно, я добрый. Тащи материал.

Саша читал статью вслух и тут же, в присутствии Владимира, делал исправления. Сократил ее на две трети, выбросил почти все длинные предложения.

— Краткость — сестра таланта, говорил Антон Палыч Чехов. Любое предложение должно быть понятно сразу. А если ты по нескольку раз перечитываешь его, стараясь поймать смысл, — это, братуха, уже не корреспонденция, а кроссворд... Материальчик занятный, но изложено все чересчур сухо. Надо бы его художественно обработать, довести до кондиции... А для этого я должен знать вот что... — И Саша начал расспрашивать брата о его работе на Кедровском разрезе: чем именно Владимир занимался там, куда ходил, с кем встречался. Сашу интересовало буквально все: озера, станки, горные машины, цвет кедровых шишек. Владимир охотно пояснял — брат был для него авторитетом в литературе. Начитанный, да и печатался уже не раз. Правда, Саша слабенько знает специфику — всего лишь студент третьего курса геологического факультета, но это не беда. «Техническую» сторону гарантирует он, Владимир.

Саша с беспокойством взглянул на часы.

— Ого! Начало восьмого... Извини, опаздываю на лекции... Я возьму статью с собой, а вечером принесу тебе окончательный вариант. Заодно — отпечатаю на машинке.

Как и предполагал Владимир, наибольшие трения у него возникли с Боковым. Игорь Николаевич спокойно выслушал своего аспиранта. Его ясные глаза не выражали, казалось, ничего плохого для Владимира. Фильтры на скважинах Северного участка забиты глиной и карбонатными осадками? Любопытно, любопытно... И химических анализов воды не делали?! Да, раньше в области осушения карьеров все делалось примитивно, бездумно, он с этим согласен. Впору лишь сокрушаться. Ну, а как обстоят дела с рекогносцировочными маршрутами по Южному участку? Родников там, очевидно, — тьма, и все они, наверно, уже покрылись льдом. Что-что? Владимир ничего не сделал? Вот так новость!

— Понимаете. Игорь Николаевич, — оправдывался с виноватым видом аспирант, — у меня просто не хватило времени. Уж очень увлекся вертикальными скважинами... Но ваше задание будет выполнено. Ровно через месяц Петрунин вышлет все параметры по родникам Южного участка. Я с ним обо всем договорился...

Боков нервно пощипал себя за кончик носа.

— Значит, вы... вы не выполнили основное задание, так?

— Выходит, не выполнил, — вздохнул Владимир.

— Ну и что же дальше? Что вы, вернее — мы будем делать, если ваш Петрунин заболеет, скажем, или не захочет измерять параметры родников? Как будем моделировать процесс осушения горных пород, не имея столь важных данных? Вы подумали об этом? — взъерошился Боков. Потом глубоко втянул в себя воздух, успокоился немного — так, по крайней мере, показалось Владимиру. Но это было лишь внешне, в душе Игорь Николаевич негодовал: этот непослушный аспирант — Кравчук-младший — с каждым днем наглеет все больше! Сейчас он ставит под угрозу слишком многое в его, Бокова, жизни! Нет, пора срочно принимать меры.

Подойдя к Владимиру. Игорь Николаевич подчеркнуто официально спросил:

— Каковы ваши планы?

— Хочу, чтобы наш ВНИГИ сегодня же занялся изучением возможности применения скважин на Южном участке.

— И только? — язвительно усомнился Боков.

— Да! Нужно писать в министерство, Госстрой! В Госплан, в Совет Министров, наконец! Нужно бить в набат! Нам должны дать деньги на эту тему. Она очень актуальна! Промедление, как говорится, смерти подобно! — наступал Владимир.

Боков долго молчал. Ишь, куда повернул этот аспирантик! Чего доброго, и вправду напишет... Впрочем, ничего он не добьется: слишком сложное это дело. Пойдут комиссии, разбирательства. А может, до этого и вовсе не дойдет. Да и Назар Платонович поможет...

— Ну, а сами, сами, Владимир Петрович, что вы хотите?

— Хочу заниматься вертикальными скважинами. Дайте мне на три-четыре месяца сеточный электроинтегратор, я хочу кое-что сделать на нем для Южного участка...

— Что же именно?

— Я проведу моделирование процесса осушения скважинами. Точно рассчитаю, сколько их нужно для качественного дренажа, в каких местах лучше всего бурить. Понимаете? Буду моделировать в нерабочее время! — твердым голосом пробасил Владимир.

— Сеточный электроинтегратор загружен. Вечерами на нем работает Оверкина, — оборвал эту возможность Боков. Помолчал, прищурился: — А как же ваша диссертация? Вы что же, решили бросить все на полпути?

И тогда Владимир решился. Он давно все обдумал. Самое главное — вовремя оглянуться.

— Такая диссертация не принесет удовлетворения ни мне, ни горнякам. — Владимир смотрел, не мигая, на Бокова. Губы упрямо сжаты, брови торчат. Тронь пальцем — заискрит.

— Хорошо, Владимир Петрович. Я понял. Но поскольку вы — аспирант-заочник и тема диссертации утверждена министерством, вашу судьбу будет решать ученый совет института...

В обеденный перерыв Владимир отвез в редакцию республиканской газеты свою статью. Его принял заведующий отделом науки Сидоренко. Прочитав рукопись, оживился:

— Очень интересный материал! Думаю, что мы обязательно напечатаем эту вещь. Проблемы, затронутые в статье, весьма важные... Я бы сказал — государственные. Да и написано все вполне профессионально, живо...

Владимир смущенно заметил, что литературно статью оформил брат Александр, справедливо было бы считать его соавтором. Но Сидоренко, приглаживая рукой блестящие, тщательно расчесанные на прямой пробор волосы, расспросил немного о Саше и, уточнив некоторые детали по выполненной Владимиром в Кедровске работе, вежливо сказал:

— Понимаете, лучше, чтобы автор этой статьи был один.

Владимир не возражал, считая, что Сидоренко в таких вопросах — дока.

На улице стояла поздняя осень. Дымилась вода в Днепре, промозглый северный ветер гнал по тротуарам скрюченные листья каштанов. Привяли и осыпались желто-коричневые чернобривцы в сквере на Крещатике; по утрам земля дышала прозрачной стынью, трава на газонах была белой от изморози, а лужи затягивало матовыми ледяными иголками.

День у Игоря Николаевича Бокова начинался ровно в пять утра. Он вставал и, облачившись в тренировочный костюм, распахивал окно, увитое снаружи голыми плетями винограда. Все движения Игоря Николаевича были неторопливые, плавные. Он с детства усвоил, что точный, строго выполняемый распорядок дня не только укрепляет здоровье, но и позволяет человеку достичь любой цели.

Сверху виден был кусочек Крещатика: огромные электрические часы на здании Главпочтамта, серый проем подземного перехода. Игорь Николаевич любил эти утренние минуты, когда можно было, ни о чем не думая, постоять немного у окна, наслаждаясь тишиной. Город еще спал, машин почти не было.

Сделав под бодрящую музыку зарядку, поставил новую пластинку. Спустя несколько секунд по комнате поплыли задумчиво-грустные, размеренные звуки «Меланхолической серенады» Чайковского. Ее он предпочитал всем остальным, полагая, что только она одна способна по-настоящему настроить его на трудовой день. Кажется, и Марина любила слушать эту удивительную серенаду... Интересно, как она сейчас живет там, в Ялте? Пять лет уже минуло с того дня, когда они развелись. Да, туберкулез — болезнь страшная. Источит тебя, как червь старый шкаф. Не завидует он ей: видная, умная, кандидат наук, а здоровья нет... Кстати, не забыть бы: пора и ему «просветить» легкие. Последний раз рентгеноскопию грудной клетки он делал ровно год назад. Надо регулярно проверяться, у него ведь тоже находили раньше затемнение в легких. На учет даже взяли...

Игорь Николаевич подошел к коричневому столику, на котором возвышался аквариум с рыбками. Несколько минут молча любовался им.

Шелковистый песок, перламутровые рапаны, широкие зонтики таиландских папоротников, пестрые нити водорослей... И среди всего этого — рыбки. Светло-коричневые юркие кардиналы; миниатюрные, черно-желтые, с широкими вуалевыми хвостами и длинными плавниками-шарфами гуппи; красно-голубые дискусы; белые, с розовыми хвостовыми отростками меченосцы... Вода в аквариуме подсвечивалась люминесцентной лампой, вмонтированной в створку моллюска, а понизу, в песке, вилась выкрашенная в голубой цвет трубочка для подачи кислорода из портативного компрессора.

Игорь Николаевич любил аквариум и его обитателей, любил давно, еще с детства. Это было его хобби, и он ни от кого не скрывал своего увлечения, напротив, даже гордился этим. В наш космический век, как считал Игорь Николаевич, человек должен как можно чаще бывать наедине с природой. И здесь ему на помощь приходит аквариум, это маленькое чудо. Глядя на всех этих разноцветных, ярких, непохожих одна на другую рыбок, завезенных в нашу страну из разных уголков планеты, ты словно бы окунаешься в теплые и прозрачные воды Индии, Бразилии. Новой Зеландии... Чудесный экзотический мир аквариума успокаивает нервы, поднимает настроение.

— Ну, что, любушки, кушать, небось, хотите?.. — Игорь Николаевич достал из холодильника алюминиевую, в дырочках банку, в которой хранился сухой корм — дафнии и гамарусы, — и стал кормить рыбок. — Ишь, как проголодались!.. Э-э, дорогой товарищ дискус, ты сегодня вялый. Ну-ка, попробуй... Вот так! Молодцом!

Приняв теплый душ, Боков плотно позавтракал и взял стопку советских и зарубежных журналов по горному делу, которые вышли в прошлом месяце. Пора было приниматься за изучение научных статей, на это выделялся ровно час. И такой распорядок дня выполнялся Игорем Николаевичем вот уже более десяти лет. Помехой могла служить разве что болезнь или командировка. Но ни того, ни другого сегодня, слава богу, не было, и все же Игорь Николаевич, удобно расположившись в кресле, журналы просматривать не стал. Точнее — не мог, потому что мысли сейчас были заняты другим. Из головы не выходила эта дурацкая история с Владимиром Кравчуком. Позавчера звонили из редакции республиканской газеты. Заведующий отделом науки Сидоренко интересовался личностью Владимира Кравчука, чем он занимается и хорошо ли выполняет порученное ему дело. А когда заинтригованный Игорь Николаевич попросил объяснить суть происходящего, Сидоренко выложил все. Оказывается. Кравчук-младший написал в газету статью, и теперь редакция проверяет изложенные в ней факты, консультируется у специалистов. Сидоренко обратился к начальнику отдела гидрогеологии ВНИГИ Петру Михайловичу Кравчуку, но тот, сославшись на родственные с автором статьи отношения, посоветовал «для вящей объективности» поговорить с непосредственным руководителем темы по дренажу. То есть с ним, Игорем Николаевичем. Хитер старый Кравчук, хитер, как снежный барс! Хочет быть кристально чистеньким. И в то же время спихивает с себя ответственность. Расчет верный. Пусть, мол, Боков решает — ему легче. Все знают, что у него есть опора в министерстве — в лице Назара Платоныча...

Игорь Николаевич попросил Сидоренко привезти статью в институт. И в те несколько часов, что оставались до прихода газетчика, составил четкий план своих действий.

Прочитав статью. Боков перво-наперво ознакомил с ней Петра Михайловича и попросил высказать свое мнение.

Кравчук-старший, как всегда, был осторожен.

— Я бы не хотел, чтобы это появилось в печати, — сказал он меланхолическим голосом. — Хлопот тогда не оберешься. Да и врагов мы наживем немало. Особенно — в верхах!

Игорь Николаевич давно чувствовал, что начальник отдела его побаивается. Он понимал, откуда идет эта боязнь. И потому старался при каждом удобном случае недвусмысленно подчеркнуть свои связи с Назаром Платонычем. Но сейчас в этом не было никакой необходимости. Кравчук-старший занял выжидательную позицию, и это вполне устраивало Игоря Николаевича. Он так прямо и заявил Сидоренко:

— Мы с Петром Михайловичем Кравчуком — против печатания статьи в вашей газете. Многие положения спорные. Конечно, это дело газеты — печатать присланный материал или нет. Но коль вы уж обратились к нам за консультацией, то извольте считаться и с нашим мнением. Если бы автор писал только от себя, не затрагивая интересов коллектива, я бы промолчал. Но Владимир Кравчук бросает тень на весь наш орденоносный научно-исследовательский институт. Да и не только на институт. А министерство?! А Госстрой и Комитет по науке и технике?! Они ведь одобрили подземную систему осушения на Южном участке! Что же, там глупцы сидят?! Дружеский совет вам, товарищ Сидоренко: не спешите с выводами. Как бы у вас после публикации этой статьи не появились неприятности...

— Я вас понял, Игорь Николаевич, — задумчиво произнес Сидоренко. — Для окончательного решения вопроса, печатать этот материал или нет, мы дадим статью на рецензию кому-нибудь из крупных ученых-гидрогеологов. До свидания.

Боков молча кивнул. Ничего, он и там проведет соответствующую работу. Кто против него идет — редко выигрывает.

Игорь Николаевич вызвал к себе Владимира Кравчука. Поинтересовался, чем аспирант занимается.

— Строю вместе с Самсоновым и Оверкиной гидрогеологическую карту Кедровского разреза. Думаем закончить дней через десять, — пояснил Владимир.

— Ну и как ваши помощники: Самсонов и Оверкина? Справляются?

— В целом ребята толковые. Работать с ними приятно. А что? — недоуменно осведомился Владимир, стараясь понять, куда клонит заведующий лабораторией.

Но Игорь Николаевич словно уши ватой заткнул. Полистал блокнот, спрятал в стол. Тщательно заточил на специальном станке карандаш. Не поднимая глаз, сухо обронил:

— Хорошо, кончайте карту, а там видно будет.

Когда Владимир вышел, Игорь Николаевич достал пухлую синюю папку. Развернул... Там лежали исписанные четким, красивым почерком листки его докторской диссертации. Осталось совсем немного, каких-то две главы. Последнее усилие — и Эверест будет взят. Впереди, правда, еще защита, но он, Боков, верит в свою звезду. Как-никак у него на руках авторское свидетельство по сеточному электроинтегратору. Недаром же он потел ночами с Романовым над радиосхемами. Юрий Борисович сделал, конечно же, больше, но разве суть в этом? Главное, что Боков — соавтор и в его докторской диссертации интегратору посвящены два раздела.

Игорь Николаевич сложил аккуратно листки в папку и спрятал обратно в стол. Затем вызвал по телефону Самсонова и Оверкину.

Они явились минуты через две. Боков жестом указал на стулья. Дружелюбно поглядывая на своих сотрудников, весело произнес:

— Поздравляю вас с успешным выполнением плана за третий квартал. За отличную работу вам будет объявлена благодарность с занесением в трудовую книжку. Кроме того, я внес ваши фамилии в список премированных по институту...

— Спасибо, Игорь Николаевич.

— Так держать, ребятки, и дальше... Честь лаборатории — превыше всего.

— Будем стараться.

— Кстати... Был тут у меня сейчас Владимир Кравчук... О вас говорил... — Боков замолчал, криво усмехнулся.

— И... и что же он вам сказал? — забеспокоилась Оверкина.

Игорь Николаевич вздохнул. У него был вид человека, который не решается произнести что-то важное, но неприятное для его собеседников.

— Понимаете... он... он наговорил тут всякого вздора о вас... Неудобно даже повторять...

— А вы, пожалуйста, повторите... Повторите! — вскинулся невозмутимый всегда Самсонов. Его, как и Оверкину, задело то, что сообщил заведующий лабораторией.

Игорь Николаевич медленно поднял голову.

— Эх, ребята, ребята... Хорошие вы люди, но только забыли, что другие не всегда на благодарность отвечают благодарностью. Мир пестр, сложен... Вот вы, к примеру, поддержали два месяца назад Владимира Кравчука насчет вертикальных водопонижающих скважин, а он вас сегодня помоями облил. Да-да, именно облил! — Игорь Николаевич бросил взгляд на дверь. — Он сказал, что вы самостоятельно ничего не можете сделать. В рот смотрите. Каков гусь, а?!

Самсонов и Света растерянно переглянулись. Ошеломленные услышанным, словно сговорившись, тихо выдавили:

— Он нам... он нам ничего такого не говорил...

— Еще бы! — подхватил с сарказмом Игорь Николаевич. — Это в его манере! Двуликий Янус!.. Вы, конечно, о нашем разговоре — никому ни слова. Особенно ему! Надеюсь, вы меня понимаете? Пойдет склока и все такое... Я-то уверен, что вы — отличные ребята и прекрасно знаете свое дело. О таких сотрудниках можно только мечтать!

Последние дни Владимир ходил как в воду опущенный. Он понимал, что Боков скорее даст себе руку отрубить, чем займется вертикальными водопонижающими скважинами. Нечего ждать помощи и от отца. Тот вообще, как только Владимир заводил с ним разговор о поверхностном способе дренажа Южного участка, начинал нервничать и, сославшись на дела, уходил. Несколько раз Владимир звонил в газету, надеясь хоть там получить поддержку, но Сидоренко явно «тянул резину», и по его неуверенному, тихому голосу нетрудно было догадаться, что он колеблется. А спустя несколько дней ответственный секретарь редакции газеты без обиняков заявил Владимиру, что его статью печатать не будут. Почему? Отрицательная рецензия.

Опустошенный, раздосадованный на всех и вся, он приехал в институт, где Игорь Николаевич тотчас же сделал ему замечание: обеденный перерыв кончился десять минут назад, и надо быть на рабочем месте. Трудовая дисциплина — для всех одна.

Отношения с Боковым ухудшались с каждым днем. Вдобавок и Самсонов с Оверкиной стали относиться к Владимиру отчужденно, подчеркнуто официально. Как будто черная кошка между ними пробежала... Владимир терялся в догадках. Нет, он никогда ничего плохого не сделал своим помощникам. Наоборот, везде хвалил их... В чем же тогда дело?

Владимир не ведал, что предпринять. Разуверившись во многом, ни на что уже не надеясь, он написал коротенькое отчаянное письмо Виноградовой. Он просил ее лишь об одном: разведать, где именно в Красноярске, в каком из научно-исследовательских институтов есть сеточный электроинтегратор и можно ли там устроиться на работу. А то, что в одном из НИИ Красноярска такой интегратор существует, Владимир знал давно. К Романову в Москве он решил не обращаться. Юрия Борисовича он знал плохо, да и вообще просить о помощи было не в его правилах. Совсем иное дело — Красноярск. Это — не столица, загруженность работой в НИИ там, очевидно, небольшая, и, что самое главное, в Красноярске жила Виноградова. Он часто думал о ней, вспоминал их немногочисленные встречи в Кедровске. И чувствовал, как что-то неведомое все сильнее тянет его к этой девушке...

Вечером у Владимира состоялся разговор с отцом. Причем Петр Михайлович сам изъявил желание побеседовать с сыном. Позвал его к себе в комнату, запер изнутри дверь на ключ. Сашу не пустил, буркнув, что тот сует нос в чужой огород. Владимира это задело. В последние годы отец — тот самый Петр Михайлович Кравчук, известный ученый-гидрогеолог, которым он всегда так гордился, — разочаровывал его все больше. Крут, самоуверен, как царек. Безусловно, отец — величина в научном мире. Но ведь настоящий ученый не может жить вчерашним днем. Что происходит с ним?

Они сели друг напротив друга. На осунувшемся, небритом лице Владимира застыли отчуждение и угрюмость. Но Петра Михайловича в эти минуты меньше всего волновало состояние сына. Он явно был взбешен.

— Ты ведешь себя, как ребенок из детского сада! Этим вот — я хочу заниматься, а вот этим — не хочу! — с гневом начал он. — Боков дал тебе задание по Южному участку — ты его не выполнил. Ты позоришь нашу фамилию! Неужели ты не видишь, что идешь против течения?! Самсонов и Оверкина пришли сегодня ко мне и заявили, что работать с тобой больше не будут... Что там у вас, в конце концов, произошло? Почему люди отворачиваются от тебя?

— Самсонов и Оверкина объяснили тебе что-нибудь? Отчего они не хотят со мной работать?

— Они сказали, что ты — самый умный в лаборатории и им с тобой работать просто не под силу... Одним словом, дали понять, что ты своим поведением поставил себя вне коллектива. Ты хоть понимаешь, куда докатился, кем стал?! — продолжал возмущаться Петр Михайлович.

Владимир молчал. Ничего не объяснял, не перечил. Пусть выговорится. Тогда и он кое-что скажет. Возможно, он прав не во всем, но иметь свое мнение — никому не запрещено... И видя, что сын молчит, не оправдывается, Петр Михайлович разошелся еще больше. С угрозой стал напоминать, против кого Владимир идет (при этом Кравчук-старший поднимал указательный палец и недвусмысленно смотрел в потолок), сыпал цифрами почем зря. Коль уж Кедровскому разрезу отпущены деньги на осушение Южного участка подземным способом, то на попятную теперь никто не пойдет. Слишком туго здесь все завязано. Машина заработала, и остановить ее теперь практически невозможно!

Владимир, не перебивая, спокойно выслушал все доводы отца, а потом тихо, с укором сказал:

— Спасибо. На этот раз ты хоть был откровенен до конца. Боишься министерства, Бокова! Ты ни с кем не хочешь ругаться. У тебя принцип такой. Только знай: принцип этот когда-нибудь крепко подведет тебя!

— Ну, а если бы я переругался со всеми, какой толк был бы? — поморщился Петр Михайлович. — Жизнь требует гибкости! Только в кино да в книгах героев изображают рубаками. А сила действия на бюрократа равна силе противодействия. И в итоге таких «героев» снимают с работы. Правда ведь может победить по-разному. Эволюция лучше, чем революция. Ведь жертв в ней нет. А обозлишь людей — и делу конец!

«Предлагает не дразнить гусей», — беззлобно подумал Владимир и язвительно сказал:

— Всю жизнь думать, чтобы ничего не сказать? Ты ведь знаешь, что кое в чем я прав.

— Ну и что? Нужна новая смета, новые расчеты параметров. Чтобы заказать через соответствующие инстанции и перебросить в Кедровск буровые станки, нужен не один месяц и даже не два. А сколько времени уйдет на проходку скважин, оборудование их насосами и фильтрами?! Ты думал об этом?

— Значит, надо обождать с вводом в эксплуатацию Южного участка, — сопротивлялся Владимир.

— Что ты понимаешь, молокосос?! Есть же государственный план по углю! Есть, наконец, сроки строительства разреза, установленные правительством! — Петр Михайлович не мог принять романтические фантазии сына. Для чего, собственно, Владимир затеял всю эту кутерьму с вертикальными скважинами? Лезет на рожон, наживает себе врагов. Боков прав: надо спокойно защитить кандидатскую по подземной «дренажке», а потом и за черта можно браться. Сейчас же заниматься скважинами — по меньшей мере, неразумно!

— Странно ты живешь, отец. Послушаешь тебя — и все в нашей жизни правильно. Полная идиллия, процветание. Никаких проблем!

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что так жить дальше нельзя! Государственный план по углю не должен закрывать для нас все остальное, не надо им прикрываться, как щитом. Прости меня, но ты сейчас выглядишь этаким безмерно усталым, безучастным ко всему путником, который хочет на заслуженный отдых и покой...

Петр Михайлович внимательно, изучающе посмотрел на сына, вздохнул.

— Да, я действительно устал, ну и что? Устал говорить одно, а думать другое. Устал приспосабливаться...

— А ты... ты не делай этого. Кто тебя заставляет?

Владимир быстро подошел к отцу. В глубоких голубых глазах сына Петр Михайлович прочел участие, неподдельное желание помочь. И оба — и отец, и сын — почувствовали на миг, что этот острый, так откровенно зазвучавший сейчас, важный для обоих разговор в чем-то сблизил их, объединил.

«Слава богу, хоть дома не надо притворяться...» — раскованно отметил про себя Петр Михайлович и, испытующе поглядывая на сына, честно признался:

— Если я, Володя, не буду этого делать, меня уберут. А на мое место возьмут более сговорчивого. Лбом стену не прошибешь.

— Но еще хуже, если вообще сидеть сложа руки... ждать у моря погоды. За нас никто этого не сделает! — взволнованно возразил сын.

— А что мы можем? — пожал плечами Петр Михайлович. — Посмотри, сколько вокруг равнодушных людей! Вот говорят: в магазинах нас обвешивают, обсчитывают. А почему? Да потому, что мы молчим! Стоит ли, мол, портить нервы из-за каких-то пяти граммов колбасы, одной-двух копеек! А потом удивляемся: почему это на вступительных экзаменах в Высшее техническое училище имени Баумана чуть больше одного человека на место, а в торговые и пищевые институты — по двадцать человек?! Что посеешь, то и пожнешь! Непреложная азбука жизни...

— Это верно, отец. Очень верно ты подметил, — тихо заметил Владимир.

А Петр Михайлович уже разошелся: забегал по комнате, зажестикулировал. На щеках у него появился румянец, глаза заблестели. Владимир впервые за последние годы видел отца таким.

— Дети видят все и становятся такими же прагматиками, как и мы. Равнодушие и прагматизм — вот что сейчас в почете, дорогой Володечка!

— Значит, надо бороться, отец! Бороться с этим...

Петр Михайлович усмехнулся, как-то сразу обмяк. Потух в глазах живой огонек. Он не спеша подошел к креслу, опустил в него свое грузное тело. Он снова стал прежним Кравчуком: усталым, сонно-равнодушным, медлительным. И сын тотчас же заметил эту перемену.

— У меня, Володя, уже нет сил на такую борьбу. Да и не верю я в то, что можно победить. Не верю, понимаешь? Слишком все прочно в нашей теперешней жизни, устойчиво. Потому и хочу, чтобы ты спокойно дописал диссертацию по подземным системам осушения, не ссорился с Боковым.

— Ничего ты так и не понял, отец. Жаль, — вздохнул Владимир.

Письмо от Виноградовой пришло очень кстати. Она сообщала, что задержалась немного в поле и в Кедровск приехала лишь пять дней назад. Очень рада, что Владимир не забывает ее в своем стольном граде Киеве. Все, что он просил, — выполнила. Сеточный электроинтегратор есть в научно-исследовательском и проектно-конструкторском институте теплофизики. С устройством на работу — дело похуже. Временно, сроком на четыре месяца, этому институту нужен только техник-электронщик. Если Владимира устраивает подобный вариант, то пусть он немедленно даст ей телеграмму. С жильем все улажено. Жить он будет в однокомнатной квартире на пятом этаже. Владелица уезжает на два года в Монголию (она строитель по профессии) и оставляет ключи. С ней полная договоренность...

Теперь Владимир знал, что предпримет. Главное сейчас — провести моделирование процесса осушения Южного участка вертикальными водопонижающими скважинами. Тогда разрешатся многие вопросы. И можно будет топать дальше. Он чувствовал, как в душе поднимается нежная благодарность к Виноградовой. «Хорошо, когда есть где-то человек, который понимает тебя с полуслова», — со странным волнением подумал Владимир. Он снова ощущал под ногами твердь.

Смущало его сейчас лишь одно обстоятельство: аспирантура. Что решит ученый совет института? И чем вообще все это закончится? Поступить в заочную аспирантуру ВНИГИ было непросто: двенадцать человек на место. Пришлось крепко попотеть, чтобы сдать на «отлично» все вступительные экзамены. И вот теперь его учеба в аспирантуре под вопросом. Сам, конечно, во всем виноват... Но разве так трудно изменить диссертационную тему? Ведь эти изменения продиктованы жизнью! Если руководствоваться только планом по добыче угля и сроками ввода разреза в эксплуатацию, а на все остальное закрывать глаза, то к добру это не приведет...

А с другой стороны, учеба в заочной аспирантуре ВНИГИ — это доступ ко всем диссертациям по осушению, защищенным в Союзе, новинкам специальной литературы, которая издается в системе министерства. Аспирантура — это возможность пользования различными приборами, это командировки на советские и зарубежные карьеры, консультации по вопросам дренажа у видных специалистов научно-исследовательских институтов. Но ведь обучаться в заочной аспирантуре ВНИГИ можно и не работая там. Есть такой параграф. Надо это использовать. Но как? И удастся ли? А если... исключат?!

Владимир вздрогнул. Он еще раз произнес вслух слово «исключат» — и съежился весь. Точно ударили его чем-то. Больно и тяжело.

Заседание ученого совета института всегда начиналось ровно в 14.00. Этот распорядок неукоснительно выдерживали вот уже двадцать лет. Но сегодня он был нарушен. Не собралось совещательного кворума. И не хватало всего лишь одного человека.

Ученый секретарь института, кандидат технических наук Бондаренко, позабыв о своей стенокардии, потряхивая брюшком, бегал по лабораториям и отделам, пытаясь найти этого самого недостающего человека. Есть девятнадцать. А надо двадцать. Может, не все получили письменные приглашения? Забыли, возможно, некоторые?

Но — тщетно. Три члена ученого совета неожиданно заболели, пятеро были на Всесоюзном совещании горняков в Москве.

Выручил профессор Теплицкий. Он только что прилетел из Якутска, где был в длительной командировке, и совершенно случайно заглянул в институт. И здесь его тотчас «сцапал» Бондаренко.

— В актовый зал, Никанор Федорович! В актовый зал! Вы нам как воздух нужны!

Владимир сидел в заднем ряду, скромно устроившись у окна... Сегодня будут разбирать его личное дело. Интересно, чем же все это закончится? Неужто придется распрощаться с аспирантурой? Если Боков не влепит ему «неуд» по спецпредмету, можно будет, наверное, взять академотпуск. Плохо, что нет всех из ученого совета. Судя по всему, Устиренко и Капотный — из лаборатории шагающих экскаваторов — были за него. Так, во всяком случае, в личной беседе они высказались. Жаль только, что оба уехали в Москву... Да и секретарь партбюро отдела гидрогеологии второй месяц в больнице... На кого же опереться? Кто его поддержит? А может, он и в самом деле... неправ? Кочевряжится, упорствует, как мальчишка. Надо было, наверное, обо всем рассказать всем сотрудникам в отделе. Получается так, что о его работе на Кедровском разрезе осведомлена лишь горстка! Как это неразумно... Но все-таки: прав он, Владимир, или нет? Где истина?.. А почему, собственно, он должен рассказывать другим о своих идеях? Разве процесс мышления — это коллективное хозяйство? Ересь. В их отделе все читают научные журналы. И коль никто до сих пор не поднял всерьез вопроса о водопонижающих скважинах, значит, люди не считают их эффективным средством дренажа. А может быть, и сомневаются. Сомнения — неотъемлемая часть научного поиска... «Биться в одиночку — жизни не перевернуть». В общем-то — правильные слова. Только не всегда это так. Выдающиеся открытия в науке очень часто делались в одиночку. Разве микробиолог Луи Пастер или физик Пуанкаре сообщали кому-то о своих прозрениях до завершения эксперимента? Открытия совершались именно тогда, когда действовали не по правилам, когда нарушали постулаты и общепринятые законы...

Первым выступал директор ВНИГИ Зубарев (он же и председательствовал). Говорил директор короткими, рублеными фразами. Скуластый, выбритый до синевы, в замшевом пиджаке, на котором поблескивала Золотая Звезда Героя Соцтруда, он производил впечатление человека делового, знающего себе цену.

Зубарев зачитал повестку дня собрания и перешел непосредственно к первому вопросу: «Выполнение соцобязательств в свете последних постановлений ЦК КПСС».

— Как видите, товарищи, — закончил с достоинством Зубарев, — по всем показателям, за исключением, правда, экономического эффекта, мы идем со значительным опережением официально принятого на общем собрании института документа... Что же касается экономического эффекта, то тут нам следует поднажать. Но предупреждаю: никаких отклонений в сторону, никаких зигзагов. Действовать нужно строго по плану. Лучше синица в руках, чем журавль в небе...

Зубарев возглавлял ВНИГИ второй год. Некоторые утверждали, что он слишком молод, неопытен для такой должности: сорок девять лет, к тому же — всего лишь кандидат наук, — но другие не разделяли этой точки зрения. Разве дело в годах, степенях и регалиях? Можно быть академиком, а людей не понимать... Ходили слухи, что Зубарев начинал на шахтах Кузбасса. И долгий, почти тридцатилетний путь его в угольной промышленности напоминал чем-то нелегкий марафонский забег: простой забойщик-бригадир, начальник шахты, главный инженер объединенных участков, директор ВНИГИ. Говорили также, что в министерстве его ценят. И что свою кандидатскую, посвященную дренажу и вентиляции горных выработок, он защитил пятнадцать лет назад, работая в комбинате «Кемеровоуголь». А еще раньше получил Золотую Звезду — за то, что руководимая им шахта выполнила пятилетний план за один год...

Перешли ко второму вопросу: «Личное дело аспиранта-заочника Владимира Кравчука». Зубарев предоставил слово Бокову.

Игорь Николаевич степенно взошел по ступенькам на трибуну. Раскрыл кожаную папку.

— Уважаемые члены ученого совета, — хорошо поставленным голосом начал он. — Сегодня мы собрались здесь для того, чтобы решить судьбу нашего аспиранта Владимира Петровича Кравчука. Всем вам неделю назад были розданы заключения лаборатории осушения о наиболее рациональной схеме дренажа Южного участка Кедровского разреза. Так что с существом дела вы все знакомы. Весь сыр-бор, как известно, у нас с Владимиром Кравчуком разгорелся, в основном, из-за способа осушения этого участка... В настоящее время Коммунистическая партия и Советское правительство уделяют большое внимание развитию энергетической базы на Востоке нашей страны, в частности, в Сибири. Кедровское угольное месторождение — одно из крупнейших в нашей стране. Не секрет, что чем быстрее начнет давать уголек Южный участок Кедровского разреза, тем выше будет производственный потенциал заводов, фабрик, химических предприятий. А значит — повысится жизненный уровень нашего народа. Все взаимосвязано! — Игорь Николаевич отпил воды из стакана и деловито продолжал: — Не вдаваясь в подробности поверхностного способа осушения Южного участка вертикальными водопонижающими скважинами, сторонником которого является мой аспирант Владимир Кравчук, хочу обратить ваше внимание на следующее. Наш институт не компетентен принимать или отклонять какую-либо схему дренажа. Это осуществляет Москва. Мы лишь можем предлагать, высказывать свою научную точку зрения. Так вот, если бы даже вышестоящие инстанции и разрешили нам заняться изучением возможности применения на Южном участке вертикальных водопонижающих скважин (что, замечу, сейчас совсем нереально, мы загружены научной тематикой полностью!), то я бы, откровенно говоря, заколебался. Уж очень много здесь «но»...

Владимир слушал докладчика и думал о том, что после выступления Игоря Николаевича ему будет трудно доказать свою правоту. Боков был в ударе. Да, вертикальные скважины — весьма эффективное средство дренажа. В некоторых случаях они намного дешевле подземных штреков. Но сколько понадобится этих скважин для осушения всего Южного участка? Где их бурить, по какой сетке? Чтобы ответить на такие вопросы, нужно проводить специальные гидрогеологические работы, математическое моделирование. На это уйдет не менее трех лет. В свое время Бернард Шоу говорил: «Наука никогда не решает проблемы, не поставив при этом десять новых». Каков будет экономический эффект от применения на Южном участке скважин — неизвестно. Может, намного больше, чем при подземной системе осушения, а может, и меньше. В жизни все бывает. И он, Боков, полностью согласен с Виталием Федоровичем Зубаревым: лучше твердо иметь 120 тысяч рублей экономии, нежели гадать на кофейной гуще: будет миллион или нет?

«Все свел к экономическому эффекту... А о своей докторской — ни слова. Как будто она посвящена не подземному дренажу, а ботанике...» — подосадовал мысленно Владимир.

Неловко себя чувствовал и Петр Михайлович. Он сидел рядом с Зубаревым в президиуме и время от времени краешком глаза посматривал на директора ВНИГИ, как он воспринимает выступление Бокова. Петр Михайлович очень скоро убедился, что Зубарев — на стороне Бокова. А это уже много значило. Кравчук-старший не хотел идти на этот ученый совет прежде всего потому, что заранее знал, каков будет «приговор» Владимиру. С одной стороны, ему было жаль сына, он мысленно клял Бокова, обзывал его «бездушным спрутом». А с другой стороны — ему хотелось, чтобы Владимир за свои вольности получил сполна. Чтобы сын сам уяснил пагубность своего поведения, да и другим не было повадно.

А Игорь Николаевич между тем продолжал вбивать осиновый кол.

— В беседах со мною Владимир Кравчук неоднократно подчеркивал, что поверхностный способ осушения вертикальными водопонижающими скважинами применяется во многих зарубежных странах. В частности, ФРГ, Англии, Соединенных Штатах... Мы, дескать, отстали, нам надо в этом вопросе равняться на Запад. — Игорь Николаевич обвел многозначительным взглядом членов ученого совета. — Мне, товарищи, просто неловко за своего аспиранта. Он хает дом, в котором живет, Родину. Не будем закрывать глаза: есть у нас и отстающие карьеры. Но в целом по добыче угля мы идем на первом месте в мире, опережая США, ФРГ, Англию и другие высокоразвитые капиталистические страны. Нам есть чем гордиться! Мы детально разработали и успешно применяем подземную систему осушения месторождений. У нас должна быть своя собственная, отечественная методика дренажа карьеров!

Сидевший в первом ряду профессор Яковенко — близорукий, с желтым, как лимонная кожура, лицом — вытащил курительную трубку и, набивая ее душистым болгарским табаком «Нептун», наставительно крикнул:

— Иногда не грех и у капиталистов кое-что перенять!

Но Игоря Николаевича трудно было выбить из колеи. Недаром же он, черт подери, две недели готовил речь!

— Я, глубокоуважаемый Никита Палыч, — вежливо повернулся он к Яковенко, — полностью с вами согласен. Мы должны, обязаны даже идти в ногу с мировой наукой, перенимать все ценное у западных горняков... — Игорь Николаевич бесхитростно улыбнулся. Весь его смиренный, благодушный вид как бы говорил: я обеими руками «за»! Разве вы не видите?! Но это продолжалось недолго, уже в следующий момент лицо его приняло жесткое выражение. — Действительно, иногда не грешно и у капиталистов поучиться. Но только — не слепо копировать! К добру это не приведет... Подземная система осушения, — правда, в несколько другой модификации, чем я предлагаю на Кедровском разрезе, — применяется сейчас на шахтах Донбасса, Печорского угольного бассейна, Днепробасса, Кузбасса и целого ряда других регионов. Если послушать Владимира Кравчука, то по неправильному пути идет сейчас вся наша угольная промышленность! Но ведь это же не так, хотя бы потому, что все ошибаться не могут... Я твердо знаю одно: при использовании подземной системы осушения и жизнь шахтеров в очистных забоях будет в полной безопасности, и горные машины будут работать успешно. А вот ежели применять скважины, таких гарантий дать никто не может... Никто! Слишком много тут подводных рифов. — Игорь Николаевич умолк, следя за тем, какое впечатление произвели его слова на членов ученого совета, затем бесстрастным тоном продолжал: — Теперь конкретно об аспиранте Владимире Кравчуке... Фамилия Кравчук — весьма уважаемая в научном мире. Доктор геолого-минералогических наук Петр Михайлович Кравчук много сделал и делает для науки. Монография Петра Михалыча «Гидрогеология Европы» переведена на двадцать шесть языков мира. Петр Михалыч открыл несколько месторождений железа и горючих сланцев, под его руководством строились гидроэлектростанции, линии метро в Киеве. Я с гордостью считаю себя учеником Петра Михалыча... Однако при всем моем глубочайшем уважении к Петру Михалычу, я хочу сказать ему открыто и честно: сын его ведет себя довольно-таки странно, нетактично. А иногда — и просто вызывающе!

Владимир вздрогнул, заерзал на стуле. Ишь как повел!

Не совладав с собой, громко бросил:

— Сын полностью отвечает за свои действия! И отец здесь ни при чем!

Поднялся ученый секретарь института Бондаренко, осадил аспиранта, строго подчеркнув при этом, что тот не является членом ученого совета и слова ему никто не давал. Вести себя нужно прилично, он не на улице.

— А если заведующий лабораторией ведет речь именно обо мне? Почему я не могу говорить?! — произнес с вызовом Владимир, на что Бондаренко ответил довольно недвусмысленно: в свое время, если ученый совет найдет нужным, он предоставит Владимиру Кравчуку слово. А пока, дабы товарищу аспиранту не предложили покинуть зал заседаний, ему лучше всего молчать и слушать. Ясно?

Бондаренко поощрительно взглянул на Игоря Николаевича и попросил того продолжать. И Боков подвел черту. Взяв «Аттестационный лист» Владимира, он зачитал всем запись, сделанную в нем научным руководителем: «...Аспирант не выполнил намеченной программы за второй год обучения, не согласен с диссертационной темой, которая утверждена ученым советом института... протокол от такого-то числа, месяца, года. Аспирант считает эту тему ненужной, устаревшей. В силу всего вышеизложенного оцениваю работу аспиранта по спецпредмету «неудовлетворительно» и считаю нецелесообразным оставлять товарища Кравчука Владимира Петровича для дальнейшего обучения в заочной аспирантуре ВНИГИ».

Кончив читать, Игорь Николаевич намеренно сделал продолжительную паузу, а потом, как бы мимоходом, добавил, что Владимир Кравчук пытался добиться своего через республиканскую газету, но редакция «не пошла на поводу у аспиранта». Предложенный Кравчуком материал, основным стержнем которого является замена на Южном участке подземной схемы осушения вертикальными скважинами, напечатан не был. В редакции сумели разобраться, где — черное, а где — белое.

Игорь Николаевич аккуратно сложил в папку листки, завязал не спеша тесемки. И все той же неторопливой походкой уверенного в своей правоте человека покинул трибуну.

В зале повисла напряженная тишина. Некоторые члены ученого совета испытующе посматривали то на Петра Михайловича, то на Владимира. Но и тот, и другой сидели не шелохнувшись. Владимир кипел, но старался держать себя с достоинством, не дать волю чувствам. Ну а Петр Михайлович в силу своего опыта знал, что лучше всего промолчать. У него разболелась голова — давление подскочило, что ли? — и он хотел лишь одного: чтобы поскорее закончилось это заседание. Эта битва на Куликовом поле... Принять бы сейчас две таблетки раувазана — и завалиться спать. Не видеть бы ни Бокова с его изысканно-вежливыми манерами, начитанного, разбирающегося во всем человека, хитрого карьериста: ни дуралея Володьку, который ни черта не понимает в жизни. Гнет дерево не по себе. Надо уметь вовремя притормозить, перестроиться. А иногда — и закрыть глаза на кое-что...

— Вопрос очень своеобразный, щепетильный, — нарушил молчание председательствующий Зубарев. — Подобных историй в моей практике не было... Может, мы послушаем, что скажет начальник отдела гидрогеологии?

— Нет-нет... извините, я выступать не буду. Мне трудно быть объективным. Все-таки это мой сын, — поспешил отказаться Петр Михайлович. И тут же мысленно выругал себя: нет, не так надо действовать, не так!

Но было уже поздно. Бондаренко внес предложение дать слово Владимиру. Пусть аспирант сам расскажет, почему он отказывается от диссертационной работы. Тему ему никто не навязывал. Он сам ее выбрал. Отчего же аспирант занял теперь такую... гм... нелогичную позицию?

— Моя позиция — вполне объяснима, — угрюмо буркнул Владимир. — Тему мне дал Игорь Николаевич. И поначалу я исправно все выполнял.

— Ну а затем?

— А затем, съездив несколько раз на Кедровский разрез, убедился в том, что подземный дренаж на Южном участке — это далеко не самый лучший вариант.

— Но ведь подземная схема утверждена Москвой!

— Ну и что? Наука не стоит на месте...

Вот тут-то и начали проявлять активность молчавшие до того члены ученого совета. Посыпались вопросы, уточнения...

Петра Михайловича удивила такая активность некоторых членов ученого совета. Почти все предыдущие заседания проходили тихо, спокойно. Никто ни с кем не спорил. А тут на́ тебе: мнения резко разделились. Одни члены ученого совета ругали Владимира (за невыполнение задачи во время войны отдавали под трибунал!), считали, что он просто обязан довести тему до конца, ведь на карту поставлена честь всего коллектива во всесоюзном соцсоревновании научно-исследовательских институтов!

Другие же члены совета были в сомнениях. Может, и в самом деле, говорили они, нужно сообщить в министерство о причинах плохой работы вертикальных водопонижающих скважин на Северном участке? Вполне возможно, что и на Южном участке тогда кое-что изменится в плане осушения. Для этого, судя по докладу аспиранта, есть веские причины, и с ними, наверное, надо считаться.

Третьи (это была самая малочисленная группа: профессора Яковенко и Теплицкий, доктор экономических наук Ларионов) предлагали самым серьезным образом рассмотреть возможность применения для дренажа Южного участка вертикальных скважин. Попытаться найти внутри НИИ средства на эту тему, людей... Жить вчерашним днем нельзя, тем более — в ученом мире. И ссылки на соцсоревнование неуместны. Не все в науке измеряется количеством...

Петр Михайлович и на этот раз удержался от дискуссии. Пусть перемелется.

Владимир оживился, с признательностью поглядывая на Яковенко, Теплицкого и Ларионова. Но затем выступил Зубарев, и все, как и предполагал Петр Михайлович, вернулось на круги своя.

— По-моему, товарищи, мы отвлеклись, — произнес директор института, не поднимая глаз. — Научно-исследовательский план на пятилетку нам никто не снимет, тем более по такому важному объекту, как Южный участок Кедровского разреза. Отсюда вывод: ни о каком изменении тематики, на мой взгляд, не может быть и речи! Трудовая дисциплина, повышение производительности труда и соцсоревнование — все это теснейшим образом взаимосвязано между собой... У меня вопрос к Владимиру Петровичу Кравчуку: согласны ли вы продолжать вести тему (без всяких отклонений в сторону, разумеется!) по подземному дренажу Южного участка?

— Нет, эту тему я вести не буду.

— Почему?

— Я — научный работник. А заниматься изобретением велосипеда не имеет смысла. Он уже давно изобретен, — стал на дыбы Владимир.

Петр Михайлович слушал сына и морщился. Зачем эти кавалерийские наскоки? Они только восстанавливают людей против сына. Тоже мне, учитель нашелся — мораль читает. А ведь хочет же остаться в аспирантуре! Хочет, но не умеет вести себя, правильно построить защиту.

— Вам бы, Владимир Петрович, поучиться у своего отца скромности и приличию, — укоризненно заметил Добрыйвечир, а Зубарев насмешливо-снисходительным голосом добавил: — Ему скромность не нужна! Он, очевидно, считает себя гением!.. Стыдно, молодой человек! Тут ведь сидят уважаемые всеми люди, кандидаты и доктора наук...

— Чепуха! — запальчиво отмахнулся Владимир. — Никаким гением я себя не считаю! Главное для меня то, что поверхностный способ дренажа не засоряет воду, чего не скажешь о подземной схеме осушения. Я несколько раз ездил на разрез и знаю о Кедровском месторождении чуточку больше, чем сидящие здесь члены ученого совета.

— Ну и что? — невинно произнес Зубарев. — Все члены ученого совета еще неделю назад ознакомились с соображениями Игоря Николаевича Бокова по поводу осушения Южного участка. Подземная система на данном этапе лучше. Вас же и газета не поддержала. Не думайте, что только вас одного волнует охрана окружающей среды. Для того чтобы вода не загрязнялась, мы предусмотрели на Кедровском месторождении очистные сооружения!

— Они очень дорого стоят. И возводить их непросто.

— Ничего. Сделаем.

— Но при поверхностном дренаже сэкономится много подземной воды. Очень много! Ее не надо будет забирать из горных пород! — упорствовал Владимир.

Зубарев прищурился.

— Вы что же, подсчитали, что нужнее, дороже государству — вода или уголь? По какому, простите, способу? Ну а самое главное — и тут я полностью на стороне Игоря Николаевича! — где гарантии, что вы обеспечите скважинами безопасные условия для работы в забоях людей и горных машин? Ведь для нас жизнь людей — это самое важное, самое дорогое!

— Гарантии будут.

— Когда? Через десять лет? Да и кто их даст? Госстрой?

Владимир молчал. Он сказал все, что хотел. О чем думал неделями. Его душила обида, сердце билось часто и глухо.

«Как мы иногда умеем пользоваться тем, что в нашей стране на первом месте стоит забота о человеке, — усмехнулся он с горечью. — Безопасность шахтеров, нормальные условия для работы горных машин. Если сделать по науке — все будет! Но почему никто не думает, как потом жить человеку на этой земле?»

— Будем заканчивать, товарищи. Поскольку мнения разделились, давайте голосовать... — Зубарев обвел испытующим взглядом сидящих в зале людей, свел в твердые складки кожу на костистом лице. — Итак, кто за то, чтобы... исключить Владимира Петровича Кравчука из заочной аспирантуры нашего института? Голосование открытое, это не защита диссертации... Прошу поднять руки!

Подсчитали голоса: десять — «за», семь — «против» (в том числе секретарь парткома Добрыйвечир), трое — воздержались от голосования, к ним принадлежал и Кравчук-старший.

Решение ученого совета не явилось неожиданностью для Петра Михайловича, такого поворота событий следовало ожидать. Удивило его лишь то, что Добрыйвечир поддержал, по существу, Владимира. А ведь он, Петр Михайлович, был почти убежден (по опыту предыдущих заседаний ученого совета), что секретарь парткома и теперь станет на сторону Зубарева. У Петра Михайловича сложилось уже мнение, что Добрыйвечир — человек «поющий» всегда с чужого (зубаревского!) голоса. А получилось — наоборот. Странно.

«Полный провал! — думал уныло Владимир. — Боков, конечно, всеми силами и средствами будет теперь защищать подземный способ осушения. Если на Кедровском месторождении применят вертикальные скважины, его докторская во многом проиграет. Он, конечно, может сосредоточить внимание на других карьерах — благо в Союзе подземную систему осушения еще широко используют, — но ведь Кедровский разрез — крупнейший в стране. Бокову очень хочется, чтобы его идея прошла именно здесь. Нужна красивая упаковка для товара. Дабы товар этот бросался в глаза!

Ну а Зубарев? Почему он против? Загадочный человек этот новый директор института. Оверкина утверждает, что двенадцать лет назад, будучи в составе экспертной комиссии министерства, Зубарев поставил свою подпись под подземной схемой осушения Кедровского разреза. Ну, а теперь — защищает честь мундира? Он, мол, — человек слова. Вздор! Всегда можно перестроиться. Было бы только желание...»

По улицам сизыми буклями змеилась поземка, охлестывая стены домов густой мучнистой пылью. На остановке троллейбуса — у Владимирского собора — люди пританцовывали от стужи, грели дыханием руки.

Купив в киоске проездных талонов, Саша, уставший после экзамена в университете, пристроился к толпе. Из-за непогоды и оледенения автотрассы троллейбусы ходили нерегулярно. Саша рассеянно смотрел на изогнувшиеся от порывов ветра белые тополя на бульваре Шевченко, на толстые, словно обросшие клочьями ваты, телеграфные провода, проносящиеся в сизом дыму «Волги», «Жигули», «Москвичи»... Почему отец не помог Володе? Пусть Володя прав не во всем, но разве в его схеме осушения Южного участка Кедровского разреза нет рационального зерна? Взяли и перечеркнули все. Одним махом. В один присест. Научный руководитель — против, ученый совет — тоже. Ну и вдобавок ко всему — отец против. Бермудский треугольник. На отца, наверно, давили. Но ведь человек должен иметь свое личное мнение. А отца что-то не поймешь. В чью дудку он дует? Почему уклоняется от разговора на эту тему? Как будто Саша чужой в доме.

Подошел троллейбус — неприветливый, холодный, с белыми от плотной игольчатой изморози окнами. Саша забился в угол, положил на колени кожаный портфель с конспектами. Сегодня он «спихнул» последний экзамен по минералогии. Впереди — две недели каникул. Радуйся, друг, веселись... Однако радости не было.

Вот уже четвертый месяц, как Володя очертя голову уехал на край света. Прислал из Красноярска письмо. Моделирует на сеточном электроинтеграторе процесс осушения Южного участка скважинами. Не перевелись еще на этом свете добрые люди. Помогли с жильем и трудоустройством, дали электроинтегратор. Чужие люди помогли, а отец родной не захотел...

Саша расстегнул пальто, вытащил из внутреннего кармана конверт, в который уже раз принялся читать Володино письмо.

Кончив читать, Саша аккуратно сложил письмо и спрятал его обратно в конверт. Как же помочь Володе? Тяжело ему, а еще шутить пытается. Боец... По существу, Володину идею осушения Южного участка скважинами никто сейчас не поддерживает. А что может сделать один человек? Ну, промоделирует процесс осушения, получит все интересующие его параметры. А дальше? Слишком толстую стену нужно пробить. Китайскую стену... А вдруг Володя в чем-то ошибается, правы отец и Боков?

Ох, не вызывает симпатий у него, Саши, этот Игорь Николаевич. Много раз бывал у них дома, и все-таки непонятно, что он за человек. Иринка три года назад втюрилась в него. Все время интересовалась у Саши, как ему Боков, понравился ли. А когда брат в ответ пожал плечами — обиделась. Эх, женщины, женщины... Ладно, как бы там ни было, главное — быть объективным. Боков все-таки кандидат наук, голова. А отец — и подавно... Володя говорит, что отец остановился в своем росте как ученый, очерствел душой как человек. Власть, дескать, портит людей. Володя обижен, его мнение субъективно. Ясно пока одно: нужно добиться истины.

Домой Саша приехал засветло. Отец еще не вернулся с работы. Тетя Фрося, во многом заменившая им всем мать, обвязанная вокруг пояса пуховым платком, в серых растоптанных валенках, засеменила, покряхтывая, навстречу.

— Ну как, Санюшка? Все сдал, поди?.. Теперь, значится, каникулы?

— Все сдал, Фрося. И теперь, как ты правильно заметила, — каникулы, — отозвался тот с улыбкой и, участливо поглядывая на тетку, добавил: — Читал, я, что выпустили новое лекарство от радикулита — реопирин. Дают в аптеке без рецепта. Завтра я тебе куплю.

Фрося замотала головой.

— Обойдусь как-нибудь... Нонче все лекарства — это химия. Одно лечишь, а другое — калечишь. Уж лучше я песочек горячий на поясницу положу... Идем ужинать, соколик.

— Спасибо, Фрося. Не хочу... нет аппетита... А реопирин я тебе завтра обязательно куплю, — Саша подмигнул тетке, — не вешай нос, все будет в порядке! — и направился в свою комнату.

Сняв пальто и туфли, сел за круглый стол у окна, зажег торшер. Стол был завален книгами, папками, тетрадями. Саша взял одну из папок, раскрыл. Там лежал набросок будущего рассказа. Нет, сейчас он ничего не сможет написать. Ни единой строчки. Вдохновение не изнасилуешь. Хотя Чехов прав: если хочешь стать хорошим литератором, нужно быть прежде всего «мастеровым», обязательно писать каждый день. Писать, «пока пальцы не сломаются». Нужно заставлять себя это делать, быстрее набить руку. Все это так. Но если в голову лезут другие мысли, разве заставишь себя писать...

Ему одновременно хотелось и подсобить Володе еще раз, и понять, почему же все-таки отец как специалист отверг поверхностный способ осушения на Южном участке. Он чувствовал, понимал: сейчас как раз приспело то время, когда надо быть последовательным до конца. Иначе потеряешь что-то важное.

Отец пришел поздно. Долго снимал шубу в прихожей, чем-то шуршал. Потом появился в Сашиной комнате, какой-то сгорбленный, угрюмо-сосредоточенный, под глазами — синеватые припухлости. Медленно подошел к сидящему на тахте сыну, взял зачем-то журнал «Крокодил», полистал. Будничным тоном, как бы между прочим, спросил:

— Как экзамены? Все сдал?

— Угу. — Саша покосился на отца: с чего бы такое любопытство? То неделями молчит (обида, видите ли, без его разрешения понесли в газету корреспонденцию!), то первым начинает разговор. Но делает это так, что и дурак поймет: интересует его совсем другое.

— Фрося сказала мне, что ты получил письмо от Володи... Где он, чем занимается?.. Дай письмо. — Петр Михайлович подсел к сыну, ловил его ускользающий холодный взгляд.

А Саша, упрямо склеив широкие губы, молчал. Его бесила такая бесцеремонность отца, тон, бесило, что отец только сейчас спрашивает о Володе.

— Ох-ох, дрогнуло родительское сердце! Какая жалость! — язвительно проскрипел Саша.

— Перестань, слышишь?! Ты... ты не имеешь права так говорить! — Петр Михайлович встал, повернулся к сыну спиной. Запустив правую руку под атласную пижаму, помассировал грудь. Глухо выдавил: — Что ты понимаешь... в жизни, что ты видел? Критиковать все умеют...

На какое-то мгновение Саше стало жаль отца, и мысленно он выругал себя, что был излишне резок, груб, а может, и жесток. Отец-то — один! И его никто не заменит.

Но чувство это почему-то очень быстро исчезло, и он стал прежним Сашей — колючим, насмешливым, наэлектризованным недавним разговором с Сидоренко.

— Если тебя так волнует судьба Володи, то почему же ты ему раньше не помог? Ты ведь палец о палец не ударил!

— Что же я, по-твоему, должен был сделать?

— Ты обязан был посодействовать, чтобы Володину статью напечатали в газете. Тогда вопрос о возможности применения на Южном участке скважины вышел бы за рамки проблем только вашего НИИ. Главное, как говорил Наполеон, ввязаться в бой...

— К сожалению, я не мог этого сделать, — раздраженно отмахнулся Петр Михайлович.

— А почему?

— А потому, что Владимир Кравчук — мой сын. Существует, понимаешь ли, еще этика... Но суть не в этом. Газета, насколько мне известно, дала статью на специальную рецензию. И она оказалась отрицательной.

«Он объясняет все, почти как Сидоренко: те же мотивы, те же ссылки», — поражался Саша. С той лишь разницей, что представитель прессы был предельно вежлив и тщательно подбирал выражения: собратья ведь по перу!

— В настоящее время нет четкой методики бурения водопонижающих скважин, плохо обстоят дела и в отношении специальных проходческих станков. А значит — надо пользоваться тем, что проверено, апробировано!

— Вот вы бы и разработали эту методику! А не пойдут скважины на Южном участке — не беда! Ваши рекомендации используют на других карьерах. Страна-то — одна. А выгода от применения скважин — огромная, ты это знаешь, — продолжая атаку, воодушевлялся сын.

И тогда Петра Михайловича прорвало. Он начал кричать, обозвал Сашу «сопливым студентом», ни черта не смыслящим в деятельности научно-исследовательских институтов, пустозвоном и доморощенным Львом Толстым. С каждым днем Петр Михайлович все отчетливее ощущал свою вину перед Владимиром, мучительно размышлял над тем, как же все-таки надо было поступить, что необходимо было сделать, дабы не похоронить заживо Володину идею. И вот сейчас он услышал от младшего сына именно то, о чем он сам днями думал. А услышав, занервничал пуще прежнего, засуетился, размахивая толстыми руками, пытаясь убедить в обратном не столько Сашу, сколько самого себя.

А Саша молчал. И хотя ему не до конца была понятна позиция отца по отношению к Володе, не до конца были понятны отцовы колебания и высказанные только что мысли, он твердо усвоил пока одно: вертикальные водопонижающие скважины — штука сто́ящая.

— Так ты дашь мне Володино письмо или нет? — успокоившись немного, повторил свой вопрос Петр Михайлович.

— Не дам. Он просит, чтобы я тебе ничего не говорил.

— Ну... а где он? Ты можешь... хоть это сказать?

— В Красноярске. Днем работает техником по монтажу электроаппаратуры, а вечером и ночью моделирует на сеточном электроинтеграторе процесс осушения Южного участка скважинами. И, пожалуйста, больше ни о чем меня не спрашивай. — Саша умолк и демонстративно отвернулся к стене.

Петр Михайлович, пораженный тем, что услышал о Володе, стоял не шелохнувшись у стола. Все эти три с лишним месяца, что минули со времени отъезда старшего сына, он был уверен, что Володя, разочарованный работой во ВНИГИ, раздосадованный и угнетенный этой идиотской историей с вертикальными водопонижающими скважинами, уехал куда-то в полевую гидрогеологическую партию: скорее всего на Чукотку, которую очень любил (он там был на студенческой практике), или к сестре Ирине в Северную экспедицию. А на поверку все получилось иначе. Вот так Володя! Не знает он сына, нет! Но почему Володя работает техником по монтажу электроаппаратуры? Хватает ли ему денег? Гордый, помощи просить не любит. Но он-то, Петр Михайлович, каков!.. Понять — значит простить... Нет, тут все гораздо сложнее. Надо обязательно узнать его адрес и выслать хотя бы рублей триста. Выходит, все-таки моделирует... Постой, постой, эта самая Аня Виноградова, которой Володя выбил РУПА-1, тоже ведь работает в Красноярске. Не она ли помогла ему устроиться там?..

В этот вечер Петр Михайлович забыл выпить свой стакан «Ессентуков» от печени, не стал, как это всегда бывало прежде, просматривать перед сном газеты. Выключив свет, лег на кровать и чуть ли не до самого утра пролежал с открытыми глазами, уставившись в серовато-синий от горевших на улице люминесцентных ламп потолок комнаты...

Не мог долго уснуть в эту ночь и Саша. Ворочался, тер ладонью лоб...

Засыпал Кравчук-младший с чувством удовлетворенности собою. Он уже знал, как поступит. Крутых переломов в жизни бояться нечего.

И от сознания собственного достоинства, от сознания того, что он ведает, как надо жить дальше, по какому идти пути, Саша улыбался во сне...

Утром, выпив наскоро стакан кефира, он умчался в университет. В деканате геологического факультета накатал заявление: прошу перевести на заочное отделение, — и, подписав его, сдал в ректорат. После этого забрал со сберкнижки все свои деньги, заработанные прошлым летом в студенческом стройотряде. Отцу набросал коротенькую записку; запечатал ее в конверт и велел Фросе передать Петру Михайловичу не раньше завтрашнего утра.

— Что же ты задумал, грач ты мой быстрокрылый, а? Куда собрался-то? — допытывалась с тревогой тетка, но Саша в ответ лишь загадочно улыбался, торопливо складывая в чемодан вещи.

— Не бойся, все будет хорошо. Краснеть за меня отцу и тебе не придется, — ободрил он Фросю.

После обеда Саша купил авиабилет до Красноярска и в тот же день вылетел к Владимиру.

Вот уже третий месяц, как он здесь, а Красноярска, по существу, не видел. Научно-исследовательский институт теплофизики, где он работал, находился в старом городе, на левом берегу Енисея, а жил Владимир в квартире Аниной подруги, на правом берегу. Добираться до НИИ приходилось двумя автобусами и трамваем. Почти два часа.

Спал Владимир мало: не более четырех-пяти часов в сутки. Больше никак не получалось. Осунулся, почернел.

Лаборатория, в которой работал Владимир, занималась моделированием процессов теплообмена в двигателях. Процессы эти были не изучены и сложны, описывались они, в математическом отношении, очень громоздкими уравнениями, которые нельзя было решить ни аналитически, ни с помощью электронно-вычислительных машин (все упиралось в программу, а составить ее на данном этапе не было возможности). И вот тут-то на помощь приходил сеточный электроинтегратор...

Первый месяц Владимир присматривался: в этом НИИ задачи, решаемые на электроинтеграторе, заметно отличались от тех, с которыми он сталкивался в Киеве как гидрогеолог. Поначалу ему было, в общем-то, безразлично, чем, собственно, занимается лаборатория прикладной механики, зато потом появился какой-то странный, беспокойный интерес. Захотелось вникнуть поглубже, разобраться в математических уравнениях и процессах. И Владимир садился за книги по механике, делал выписки. Вскоре он уже довольно сносно разбирался в теории теплообмена, и это не преминул отметить на утренней летучке начальник лаборатории Морозов.

— Эдак пройдет еще месяца два — и вы полностью переквалифицируетесь на теплофизика, — сказал он полушутя-полусерьезно Владимиру, приглаживая ладонью рыжую, как просяной веник, шевелюру.

К своему новому работнику Морозов относился доброжелательно, с нескрываемой симпатией. Он любил людей смекалистых, мыслящих по-своему, пусть даже и не всегда правильно. Кравчук начал смело. Сразу же поставил на сеточном электроинтеграторе два дополнительных узла: переносной миниатюрный пульт и приспособление для замера потенциалов. До прихода в НИИ теплофизики этого гидрогеолога из Киева оператор делал в день около ста замеров, то есть сто раз вставал со стула и садился на него. Теперь же такой «гимнастикой» можно было не заниматься. В день экономилось три часа. Побольше бы таких гидрогеологов в НИИ теплофизики! Жаль вот только, что Кравчук скоро уйдет. Спешит...

Да, Владимир действительно торопился. Никогда прежде он не испытывал такой сильной тяги к работе.

И все же дело, ради которого Владимир, собственно, и приехал сюда, подвигалось медленно. Как он ни старался, как ни спешил, а за три месяца удалось сделать лишь половину намеченной ранее работы. Сеточный электроинтегратор предоставляли в его распоряжение (по личному ходатайству Морозова перед директором НИИ) с 16.00 до 23.00, то есть на семь часов. А потом лабораторию опечатывали, и Владимир бежал на автобус: последний рейс в новый город в 23.15. Безусловно, семь часов — это немало, но ведь вначале надо было поужинать в столовой, на что уходило минут пятнадцать, еще столько же — на хождение по магазинам за продуктами на завтрак. Только после этого можно было приниматься за моделирование процесса осушения Южного участка. И все же Владимир не унывал: дело медленно, но верно продвигалось вперед.

«Давай, Вовка, жми на полную катушку! Жми без оглядки!» — подгонял он себя. А после работы, когда возбуждение сменялось тяжелой литой усталостью, к груди подкатывало чувство растерянности, боязни. Удастся ли выполнить задуманное? По плечу ли ему сдвинуть эту глыбу? А может... плюнуть на все и укатить куда-нибудь на Чукотку? В полевую партию — на гидрогеологическую съемку? Там не будет такой изнуряющей спешки, нервотрепки. Там будет легче.

Но он сразу же отметал эту мысль: нет, надо выдержать! Со щитом или на щите. Такая, видать, у него доля. Он сам выбрал этот путь.

Все осложнялось не только лимитом времени (прибор дали лишь на шесть месяцев и ни на день больше!), но и тем, что предстояло прокрутить на электроинтеграторе уйму различных комбинаций вертикальных водопонижающих скважин. Менялась глубина скважин, их количество, местоположение, время ввода в эксплуатацию. Почти как спортлото. Цифр, в общем-то, немного, а комбинаций из этих цифр — как деревьев в тайге. Правда, в спортлото — легче: в спину никто не гонит, да и проигрыш невелик, только тридцать копеек. Не угадал — и бог с ним. А тут все гораздо сложнее. Нужно не угадать, а математически решить, найти. И в этом вся трудность.

Туго пришлось бы Владимиру, не помоги ему Аня. Опять-таки по ходатайству Морозова ей выписали временный пропуск на право посещения лаборатории механики в вечернее время. Владимир замечал, что если рядом Виноградова — работается лучше, сноровистее. Появляется чувство уверенности, какой-то бесшабашной легкости.

Анин институт находился в противоположном конце города — на правом берегу Енисея. Она заканчивала работу в пять и уже где-то около шести, запыхавшаяся, раскрасневшаяся от мороза, переступала порог лаборатории механики.

— Ты что, такси берешь? — удивленно спросил у нее однажды Владимир.

— Беру, — просто ответила она.

Он осуждающе покачал головой:

— Этак и зарплаты не хватит. — И мягко добавил: — Не делай больше этого. Пожалуйста.

Она сняла пальто и шапку. Взяв в зубы заколку, причесала волосы перед черной стеклянной дверцей шкафа сопротивлений. И, пропустив мимо ушей то, что сказал Владимир, повернувшись к нему, с улыбкой произнесла:

— Карту остаточных столбов воды в песках я вчера закончила. Что делать дальше?

— Построй теперь, пожалуйста, гидрогеологический разрез.

— Масштабы и условные обозначения прежние?

— Ага.

Дальше так и работали: Аня, включив трехсотваттную лампу, строила на столе, у макета новой мощной турбины, гидрогеологический разрез, а Владимир, щелкая тумблерами, делал замеры на сеточном электроинтеграторе...

Они поглядывали друг на друга, и обоим было хорошо. Что-то невидимое уже прочно связывало их, согревало.

Где-то в десятом часу вечера зашел Морозов. Не снимая заиндевелой шубы, лишь расстегнув ее, поздоровался с Аней. От него пахло снегом и душистыми сигаретами.

Морозов походил по комнате, рассеянно рассматривая осциллографы и датчики, поинтересовался у Владимира, как продвигается моделирование скважины. Чувствовалось, что он хочет завести с Кравчуком какой-то важный разговор, но не решается. И тогда заговорил лаборант:

— Боюсь, Геннадий Палыч, одного: не успею я к первому июня все сделать. А ведь после первого электроинтегратор у меня заберут...

— Ничего, успеете... Каждую пятницу можете теперь моделировать на интеграторе свое осушение с восьми утра и до одиннадцати вечера. Помощников берите столько, сколько вам надо. Не стесняйтесь... — Увидев недоуменно улыбающееся лицо Владимира, Морозов нахмурился. — Чему удивляетесь? Вы нам помогли? Помогли! Теперь наш черед. Кто-то же должен подсобить вам с пробиванием этих чертовых... вертикальных скважин. Если ВНИГИ не хочет этим заниматься, то пусть уж хоть НИИ теплофизики вам поможет. Иначе, дорогуша, вам труба, не так ли?

— Спасибо, Геннадий Палыч!

Морозов хитровато прищурился:

— Э-э, что мне твое «спасибо»?.. Его не съешь и не продашь. Отвлеченное понятие, без диалектики...

Владимир и Аня, не прерывая работы, с улыбкой слушали Морозова. Кравчук впервые видел своего шефа таким разговорчивым. В лаборатории ходят слухи, что у Морозова трудности с докторской. Якобы он разработал какую-то новую теорию охлаждения турбин, ломающую в корне прежние представления о физике этого явления. Не всем это понятно, не все согласны с формулами и выводами Морозова. Некоторым же его теория и вовсе не нравится...

— Чего же вы хотите от Володи? — вклинилась в разговор Аня, догадываясь, куда гнет начальник лаборатории.

— А ничего... — слукавил Геннадий Павлович и медленно двинулся к двери. Распахнул ее, остановился. — Кстати, Владимир Петрович... С понедельника вы переведены на должность старшего инженера по радиоэлектронике. Оклад — 180 рублей плюс премиальные... — Покашлял в кулак. — Оставались бы у нас насовсем, а? Лучше вас здесь никто электроинтегратор не знает. Молчите?.. — Вздохнул. — Ну ладно, пойду... Разве с вами договоришься? С медведем и то легче... Спокойной ночи.

Морозов ушел, а в комнате долго еще стоял запах снега и душистых сигарет.

— Напористый дядечка, — задумчиво сказала Аня, оторвавшись от чертежа.

— В лаборатории его любят, — заметил Владимир и, спохватившись (беседа с Морозовым отняла целых восемь минут!), ожесточенно щелкнул переключателем диапазонов цифрового вольтметра. Надо поднажать, друг ситцевый! Намеченный на сегодня план должен быть выполнен.

...Они ушли из института в начале двенадцатого. До отхода последнего автобуса в новый город оставалось пять минут.

— Беги на остановку. Опоздаешь, — сказала Аня.

По привычке он метнул озабоченный взгляд на покрытые инеем электрические часы, висевшие на серой стене Центрального универмага, и торопливо стал прощаться. И тотчас же ощутил, что никуда не уйдет... Все, хватит. Он здесь уже почти четыре месяца, а даже ни разу с Аней в кино не был, не поговорил с ней. Нехорошо. Дом — институт, институт — дом. Как автомат.

— Анечка... ты... ты на меня не сердишься?

Она удивленно посмотрела на него.

— За что... Володя?

Он шагнул к ней, взял ее руку. В его взгляде она увидела нечто большее, чем благодарность.

— Завтра суббота. Давай сделаем выходной, а? Куда-нибудь сходим? Покажешь мне Красноярск...

— А как же... моделирование? Теряется день...

— Ерунда!

— Нет, это не ерунда, — возразила Аня. — Ты этим живешь.

— Я... то есть... ты... — Он запнулся, голос предательски дрогнул. — Понимаешь... хочется подольше побыть с тобой... Честное слово!

Они медленно шли по проспекту Новаторов. Сыпал сухой, как песок, снег.

Владимир думал об Ане. Он понимал, что обязан ей многим. Если бы не эта девушка, он, пожалуй, ничего не сделал бы. Она и с жильем все устроила, и по работе помогла. Он был зол на отца, который не поддерживал его, на директора ВНИГИ Зубарева, на Бокова... Единственным утешением была Аня. Она ничего не требовала, ни разу даже не сказала, что устала, пора, мол, передохнуть. Она ему помогала как хороший, добрый товарищ, бескорыстный друг. Они мало говорили по душам. Некогда было. Но каждый вечер, сидя в лаборатории за электроинтегратором, он с нетерпением и плохо скрываемым волнением поглядывал на дверь: когда же появится Аня? Однажды она не пришла в шесть часов, и он ощутил странную пустоту. Как будто чего-то недоставало, очень важного и нужного ему. Работа в тот вечер не клеилась. Он поставил на микроамперметре не тот шунт (чего раньше никогда не случалось) и чуть было не запорол прибор. Три раза звонил Виноградовой на работу, но линия, как назло, все время была занята. Успокоился лишь на следующий вечер, когда Аня снова появилась в лаборатории механики. Оказывается, у нее тяжело заболел сослуживец, и она ходила навещать его. И тоже звонила Владимиру, хотела предупредить его, но — увы! — из этого ничего не получилось. Где-то, очевидно, порвало телефонные провода.

Как мало знал он об Ане! А спросить было все недосуг. Эгоист! Стыдно должно быть, стыдно...

Владимир шел, опустив голову. Наконец встрепенулся и, тряхнув головой, словно возвратясь из небытия к яви, сконфуженно произнес:

— Извини... Ты, кажется, что-то сказала?

— Приезжай завтра ко мне. Улица Коммунаров, 12, квартира 28. Позавтракаем — и пойдем гулять.

— Приеду. Обязательно приеду! — с радостью согласился Владимир.

Аня жила в новом девятиэтажном доме, в однокомнатной квартирке.

В подобных домах Владимир бывал не раз, и удивить его чем-то было трудно. Но вот Анина квартира, точнее, ее убранство, обстановка его поразили. Здесь все было по-другому. Старинная мебель, картины на стенах, вазоны. Фикусы, кактусы, китайские розы... Пол усыпан свежими кедровыми иголками. Словно в ботаническом саду или в тайге. Но еще больше, чем вазонов, было картин. Они висели на стенах не только в комнате, но и в прихожей и даже на кухне. Пейзажи, натюрморты, портреты. В углу комнаты стоял стол на толстых ножках, а на нем — акварельные краски, кисти, бутылочки с разноцветной тушью, кусочки древесного угля. Здесь же возвышался прикрытый куском черного сатина мольберт. Пахло масляными красками...

Владимир недоуменно задвигал ресницами.

— Здорово! Ты что... увлекаешься живописью? Рисуешь?

— Немножко, — ответила, смутившись, Аня. — Тебя это удивляет?

— По правде... говоря, да... — запинаясь, признался он и поймал себя на том, что и не подозревал в этой девушке еще одну тайну.

Она стояла посреди комнаты — загорелая не по сезону, ладно сбитая, в простеньком ситцевом платье, волосы стянуты на затылке в узел, в ушах — маленькие блестящие сережки. С улыбкой наблюдала за гостем... А он продолжал рассматривать картины. Не все они ему нравились. Дома, в Киеве, они с братом Сашей довольно часто посещали художественные выставки. Зачинщиком в этом деле был Саша, он тащил старшего брата «проветрить мозги». Владимира нельзя было назвать знатоком живописи или, скажем, литературы, и все же свое мнение о той или иной вещи он мог хладнокровно защитить и отстоять — от общения с Сашей у него выработалось собственное понимание творчества. И если, например, ему не нравилась та или иная музыка или книга, то тут уже никто не мог убедить его в обратном... Он долго стоял у большой картины в бронзовой раме. Что же все-таки хотел сказать художник этим произведением? Для чего такая трескучая пышность, яркость? И этот огромный красный конь во все полотно? Что это: аллегория, метафора?.. И, поймав его недоуменный взгляд, Аня поспешила пояснить:

— Это моя копия, а картина называется: «Купание красного коня», художник—Петров-Водкин... Что, не нравится? Это очень самобытный художник. Его ни с кем не спутаешь. Красный цвет коня — следует понимать как призыв к революции, к новой жизни. Так, по крайней мере, расшифровывал свое произведение сам Петров-Водкин.

— Но можно все это понимать и по-другому... — ершился Владимир. — В бытность, когда в Киеве была барахолка, там продавали картины. Сюжет такой: крестьянская хата под соломой, у плетня — мальвы и касатики. И женщина идет по стежке за водой к озеру. Тоже, понимаешь, три цвета — красный, синий, желтый! Таких шедевров в кавычках было на барахолке хоть отбавляй. По-моему, зачем что-то выдумывать? Рисуй, например, как Левитан или Шишкин: просто, понятно всем смертным. И будет настоящий шедевр, уже без кавычек. Разве не так?

Аня улыбнулась: картины Левитана и Шишкина она тоже любит. Но зачем же сравнивать произведения настоящего художника, каким был Петров-Водкин, с горе-картинами, которые продаются на барахолке?

— А знаешь, Володя, я ведь родом из города Хвалынска, — задумчиво произнесла Аня. — Именно из того самого Хвалынска Саратовской области, где родился Петров-Водкин. Мне бы не хотелось, чтобы ты был о нем плохого мнения... Это — большой художник... — Она достала толстый альбом, раскрыла его. — Вот, взгляни. Репродукция картины Петрова-Водкина «Дочь рыбака»...

Владимир придвинул к себе альбом... Круглолицая русоволосая девочка сидит на подоконнике в ярких лучах солнца. Вдали — синеет озеро, по небу плывут белые сгустки облаков...

— Ну, как?

— Мне нравится.

— Вот видишь! — загорелась Аня. — Здорово, правда? Вроде все ординарно: летний день, озеро. И девушка милая, верно? А вот если... — Аня вдруг запнулась, сконфуженно заулыбалась. — Ой, извини, пожалуйста... Идем завтракать, ты ведь голоден! Я борщ приготовила, ваш, украинский, с перцем и салом! И вареники с творогом... Оценишь мои кулинарные способности.

Ему вдруг стало спокойно, просторно и тепло. И он пожалел лишь о том, что не случалось бывать раньше в этой комнате.

После завтрака она показала ему свои картины. Их тоже было немало, но на стенах они не висели — Аня хранила их в специальном ящике. В основном, это были пейзажи. Панорама Красноярской ГЭС; знаменитые розовато-серые Столбы, возвышающиеся среди ярко-зеленых пихт; город Дивногорск с его своеобразными лесенками и красочными домиками, стоящими прямо в тайге — среди елей и березок...

— Понимаешь, для меня главное — не качество полотен, а сам процесс их... Я рисую, когда мне трудно в жизни. Странно, правда? Но это действительно так... — Аня опустила глаза. — Мой знаменитый земляк Петров-Водкин любил летние грозы, морские штормы, бурную весну, а я предпочитаю тихую осень, спокойные озера. — Вскинула голову. — Я очень люблю полотна Саврасова... Зачем искать красивые места для своих будущих картин? Природа повсюду по-своему интересна и неповторима... Мой любимый цвет — это красный. Символ жизни, любви... Красные гладиолусы, красные лиственницы... Ты не считаешь меня сентиментальной? — Грустно усмехнулась. — Чересчур краткими, сухими мы делаемся, когда говорим о любви или природе. Излишняя чувствительность нынче не в моде, не то, дескать, время — нужна рациональность... Я, Володечка, старомодна и даже, как говорят некоторые мои сослуживцы, — скучна, однообразна...

— Ерунду говорят твои сослуживцы! Ерунду, слышишь?! — убежденно и торопливо, словно боясь, что его перебьют, произнес Владимир. Потом, заикаясь, трудно выдавил: — Ты... т-ты х-хорошая...

Его колотил озноб. Он шагнул к Ане, сжал ее тонкие длинные пальцы.

— Если бы... не т-ты, я д-даже не знаю... не знаю, что было бы...

Они вышли на улицу.

На набережной, несмотря на субботу, людей было немного. В квадратных, разрисованных белыми гусиными лапами окнах зданий, вплотную подступавших к реке, ярко горело низкое сибирское солнце; лиловый горизонт на востоке был перечеркнут устремленными ввысь трубами алюминиевого комбината, железными стрелами башенных и портовых кранов. Крепкий морозный воздух (градусов тридцать пять было, не меньше) опушивал инеем брови и ресницы. Внизу, зажатый в гранит, шумел старый Енисей, над темной студеной водой пластался пар.

— Он что, не замерзает у вас зимой? — спросил у Ани Владимир.

— Раньше замерзал, а сейчас, после строительства Красноярской ГЭС, — нет. Почему? За счет сброса в нижний бьеф плотины теплой воды, — охотно пояснила она. — Раньше и моста через Енисей не было, зимой люди и машины двигались по льду. Летом — паромы... — Примолкла и с чувством сожаления добавила: — По существу, и показать тебе сейчас нечего, не тот сезон. Летом можно было бы съездить в заповедник «Столбы» или на Красноярское море... У нас в НИИ есть база отдыха на речке Мане, под Дивногорском. Там в июле вода теплая-претеплая. В Енисее — градусов десять, а в Мане — все двадцать, а то и больше. По Мане лес сплавляют в Енисей... Ляжешь на бревно — и плывешь до самого Енисея-батюшки. — Поежилась и без видимой связи с предыдущим спросила: — Что ты думаешь делать, когда закончишь моделирование?

— Поеду в Кедровск. Ознакомлю горняков с результатами исследований. Буду работать там гидрогеологом... Вчера письмо получил от Петрунина.

— И что же он пишет?

— Интересуется, как идет моделирование. Приглашает на работу — главным гидрогеологом разреза. Говорит, что беседовал уже с руководством комбината по поводу моего трудоустройства...

Аня непроизвольно с горечью вздохнула и тотчас же, устыдившись своего порыва, того, что не смогла совладать с чувствами, залилась краской. Ей не хотелось, чтобы Владимир уезжал... На сердце было тревожно. Это не увлечение (чего греха таить, с нею дважды случалось и такое), и не то первое, легкое и светлое чувство симпатии к Владимиру, появившееся несколько месяцев назад, а нечто более глубокое и серьезное, прочно входившее в ее жизнь, которого она одинаково и ждала, и боялась. И вместе с тем она понимала: расставаться все же придется. Иначе он поступить не может. Ему надо быть в Кедровске. А летом и она туда приедет, тема по геофизике продолжается. Врачи вот только что-то темнят. Это — нельзя, то — нельзя. На солнце не загорайте, с замужеством — повремените... Слабость временами очень сильная, ноги не держат. А все — после того злосчастного маршрута. Наташа Козловская умерла год назад. Гоша Иркутов по сей день в больнице...

— Когда закончишь моделирование, обязательно напиши обо всем в Москву.

— Пока там разберутся, Южный участок уголь начнет давать, — вяло обронил Владимир.

— А ты все-таки напиши. Напиши! — не отступала Аня.

— Ну что ж, попробую, коль ты так настаиваешь... Только у меня к тебе просьба...

— Какая?

— Помоги считать смету. Количество скважин, их глубину и местоположение, марки насосов я дам. По крайней мере, для первых тридцати лет эксплуатации Южного участка все уже известно. Потом я и для более поздних периодов сообщу исходные данные... — Он потер перчаткой задубелый кончик носа. — Мне обязательно надо знать, во что обойдется поверхностный способ дренажа на Южном участке. Нужна точная цифра в рублях, понимаешь?

— Понимаю. Можешь рассчитывать на мою помощь.

— Спасибо, — улыбнулся с облегчением Владимир. И ему снова стало покойно, хорошо.

Они вошли в городской парк. Людей здесь было мало. Центральная аллея покрыта глубоким снегом, посредине пролегает узкая утоптанная стежка. Не спеша двинулись по ней: Аня — впереди, Владимир — сзади. Над пушистыми снегами метался легкий ветерок. Стеклянно блестели на солнце кружащиеся в воздухе морозные остинки, меж деревьями дрожал ослепительно яркий веер солнечных лучей.

Шедшая впереди Аня внезапно оступилась и упала в снег. Владимир подскочил к ней, присел на корточки. Участливо спросил:

— Не ушиблась?

Она поднялась, звонко засмеялась, качая головой, показывая белые, как фарфор, зубы. Сняв перчатки, он осторожно смахнул у нее снег на воротнике пальто, шапке. Он впервые так близко видел Анино лицо. Маленький тонкий нос ее был усыпан веснушками — он только сейчас это заметил, на остистой опуши ресниц таяли снежинки...

Ему вдруг стало жарко. Язык одеревенел, стал непослушным.

— Я... я... люблю тебя. Анюта... — Владимир напрягся весь. В горло словно резиновый мяч втиснули. — Если ты... ты не против... В общем, давай пойдем в загс, напишем заявление...

Она вздрогнула, смотрела ему прямо в глаза, не мигая. Сдерживая дыхание, глухо, с частыми остановками проговорила:

— Мы... мы еще так мало знаем... друг друга... И вообще... принесу ли я тебе... счастье?

— Что ты говоришь?! Ты понимаешь, что говоришь?!

— Давай не будем торопиться с этим, Володечка... Не обижайся, пожалуйста... — В ее взгляде он прочел нежность, мольбу, растерянность. И еще — в широко распахнутых громадных глазах ее он увидел затаенную боль. Она чего-то не договаривала, что-то скрывала... Но вправе ли он ее расспрашивать? Придет время — сама расскажет, если найдет нужным.

Тихая, непривычно просветленная какой-то особой внутренней печалью, она казалась ему сейчас самой красивой и самой желанной.

Владимир притянул к себе ее голову, стал целовать глаза, нос, лоб...

В понедельник — в пять утра по местному — перед самым уходом Владимира в НИИ почтальон принес телеграмму.

Владимир недоуменно смотрел на телеграмму. Они регулярно переписывались с братом, однако тот никогда не сообщал, что приедет. Скучаю, мол, жду, но не более. И вот на́ тебе... Может, дома что-то стряслось? Заболел отец?

Владимир два раза перечитал телеграмму. Глянул на будильник: по-московскому — четверть третьего. Нет, автобусом уже не успеть. Слишком далеко отсюда до аэропорта.

Позвонил Морозову на дом (благо в квартире был телефон), предупредил на всякий случай, что едет встречать брата.

Запер квартиру и выбежал на улицу.

К счастью, такси ждать долго не пришлось. В темно-фиолетовом студеном воздухе зеленый глазок «Волги» светился как-то по-домашнему тепло.

— В аэропорт. И, пожалуйста, побыстрее, — захлопывая дверцу машины, произнес Владимир.

Машина понеслась по пустынным, заснеженным улицам Красноярска. Владимир окаменело уставился в покрытое пушисто-белым инеем лобовое стекло. Погрел его дыханием... Вспомнился отчего-то шумный Киев, старый дом на Шулявке, где они жили, ярко-зеленые склоны Владимирской горки... Словно дохнуло чем-то обжигающе знакомым, родным. И сразу же все исчезло. Как один-единственный эпизод из другой, далекой и странно удачливой жизни. Будто был там не он, Владимир, а кто-то иной, похожий на него... Один человек — и две жизни. Вот же как бывает.

Сашу Владимир узнал сразу, едва тот появился в овальных дверях самолета. Брат был в черном полушубке и пыжиковой шапке. На ногах — унты из оленьих шкур. Отцовские, факт... Авоська в руках. А в ней — апельсины... Вот же чудак, думает, Красноярск — край света, ничего тут нет...

— Сашок!

— Володя, братуха! Ну, здравствуй, беглец, здравствуй...

Они тут же — возле самолета — крепко обнялись. Улыбаясь, рассматривали друг друга, хлопали по плечам. Владимир нашел, что брат подрос, раздался вширь. Настоящий Илья Муромец... Ну а Саша, в свою очередь, заявил, что Владимир заметно похудел: кожа да кости. Непросто, видать, бороться за жизнь. Дома — все в порядке, у Ирины — тоже. Отец по-прежнему работает во ВНИГИ и вроде переживает, что Владимир уехал, но показать этого не хочет. Ну а он, Саша, приехал помогать брату. С университетом — все улажено. Перевелся на заочное отделение.

— Ты даешь... — улыбнулся Владимир. Он был одновременно и рад приезду Саши, и удивлен, что тот решился на такой шаг. А ведь пора бы и знать друг друга: прожили под одной крышей почти двадцать лет.

— Ты много писал в письмах об Ане Виноградовой... Познакомишь?

— Все в свое время. — Владимир бросил взгляд на часы. До начала работы оставалось пятьдесят шесть минут. — Ладно... Будешь чертить дома по данным электромоделирования гидрогеологические карты. Их нужно много... Ну, а сейчас садись на такси — и дуй домой. Вот ключи. Адрес знаешь по письмам. Обо всем остальном поговорим вечером, когда вернусь из НИИ.

Май приспел ветреный, с частыми сменами погоды. То дышат с юга пыльным жаром монгольские степи, то ударит зубастой стужей со стороны Якутии или Таймыра, и грязно-зеленые листья тополей, выстроившихся вдоль красноярских улиц, покрываются мокрым пушистым снегом...

Несмотря на капризы погоды, настроение у Владимира было хорошим. Последние дни мая были для него радостными вдвойне. Во-первых, лаборатория механики на месяц ранее намеченного срока закончила тему и всем сотрудникам, в том числе и Кравчуку, была дана передышка. Ну и во-вторых, Владимир завершил (что самое важное!) моделирование.

Когда Аня закончила считать смету, оказалось, что затраты на вертикальное осушение — четыре миллиона сто тысяч рублей. А «подземка» — десять миллионов!

Они смотрели друг на друга и улыбались. Ему хотелось обнять ее, расцеловать, но в лаборатории были люди, и он с трудом пересилил себя.

Успокоился, поостыл немного. Наверно, совсем ни к чему сейчас восторги, «ахи» и «охи». Сами по себе результаты моделирования гроша ломаного не стоят. Надо все это внедрить! Ну, а если это ему не удастся?

Аня словно читала его мысли, сомнения. Прищурившись, рассудительно сказала:

— Дальше тебе будет труднее. Но пути назад, Володечка, уже нет! Рубикон перейден.

— Да-да, это так, — кивнул Владимир. И поймал себя на том, что смотрит на Аню с нескрываемой нежностью и симпатией. Его одолевало желание сказать ей что-нибудь необыкновенно хорошее, ласковое, но он лишь широко улыбнулся и еще раз повторил: — Да-да... пути назад уже нет!

Морозов долго держал в руках обходной лист Владимира. Подписывать не спешил — уговаривал остаться в Красноярске.

— Может, все-таки передумаешь, а? Тут у тебя — гм... и невеста, и перспектива роста по научной линии. Какой у тебя оклад был в Киеве? Рублей сто пятьдесят, наверно?

— Сто тридцать пять...

— Вот видишь, крохи! — подкузьмил Владимира Морозов. — А ты ведь у меня получал сто восемьдесят! Останешься, я тебе дам оклад двести двадцать рублей в месяц плюс соответственно премиальные. НИИ у нас хороший, по первой категории зарплаты идет... Думаю, мы сработаемся. Парень ты — стойкий, башковитый. Если нужна двухкомнатная квартира — будет. В этом же году! — По-отечески уточнил: — Толковых работников ценить мы умеем... Ну, скажи, чем тебе у нас плохо, а?

Владимир, улыбаясь, пожимал плечами. Разве он говорил когда-нибудь, что ему тут плохо? Наоборот, ему здесь многое нравится. Но главное для него все же — Кедровск. Зачем он тогда моделировал? Зачем Аня строила гидрогеологические разрезы и считала смету, а Саша вычерчивал карты? Двадцать пять карт на каждые два года эксплуатации разреза составил парень! Медаль таким людям надо давать.

— Ты, батенька мой, дело свое сделал, совесть твоя чиста. Теперь пускай вышестоящие инстанции занимаются этим вопросом, — с благодушным видом внушал Кравчуку Морозов. — Пора подумать и о себе, Владимир Петрович. Ты ведь, дорогуша, можешь и не пробить свою схему осушения Южного участка, разве не так? Ну а у меня — все твердо, ясно. Как первый закон Ньютона! Останешься у нас — дам тебе группу, диссертабельную тему. Будешь соискателем...

— Но я ведь не физик, а гидрогеолог.

— Перестроиться тебе будет нетрудно. Основные процессы теплофизики и дренажа, как ты уже успел заметить, описываются одними и теми же дифференциальными уравнениями. Так что у этих наук очень много общего. — Морозов потер ухо. — Я уже говорил о тебе с директором нашего НИИ. Он поддержал меня...

Владимир упрямо наклонил голову. Ему было приятно слышать такое, и все-таки принять предложение Морозова он не мог.

— Спасибо, Геннадий Палыч, за все, что вы сделали для меня. Но не позже, чем завтра, мы с братом должны выехать в Кедровск. Сейчас — каждая минута дорога. Не обижайтесь, пожалуйста.

Морозов, не скрывая своего разочарования, вздохнул и расписался в обходном листе Владимира.

— Ну, что ж, желаю успеха. Поезжай. Но о моем предложении не забывай.

Плотно поужинав в ресторане «Украина», Игорь Николаевич Боков прикатил домой на такси в девятом часу вечера. Принял душ и, надев махровый халат, с наслаждением опустил уставшее тело в мягкое кресло. По телевизору показывали эстрадные миниатюры с участием Аркадия Райкина. Игорь Николаевич любил этого артиста. И, как ребенок, смеялся, когда Райкин, напустив на лоб длинную челку, явился к своей бывшей учительнице, которую притесняли в коммунальной квартире злые и жадные соседи...

Игорь Николаевич вытирал ладонью мокрые от неудержимого хохота глаза, хлопал в ладоши... Абсолютно здоров лишь тот, кто умеет по-настоящему смеяться!

Когда передача кончилась, он посидел еще некоторое время, весело улыбаясь, у голубого экрана, а потом выключил телевизор. Достал из портфеля кипу бумаг. Там были авторефераты докторских диссертаций Сенегевича из Минска и Ярцева из Ленинграда. Игорь Николаевич долго рассматривал голубоватые обложки авторефератов, листал книжечки. Они пришли только вчера, и время, чтобы составить и отослать отзыв, еще есть. По крайней мере — месяц. Главное сейчас — не дать маху, точно определить «степень важности человека». Через полгодика Игорь Николаевич и сам будет защищать в Ленинградском горном институте свою докторскую. А ведь Ярцев заведует кафедрой гидрогеологии в этом институте. Говорят, звезд с неба не хватает, но мужик — пробивной, как танк. При любых обстоятельствах отзыв на его диссертацию должен быть положительным. Зачем Игорю Николаевичу наживать себе врага? Все, решено... А вот с гражданином Сенегевичем дело посложнее. Кажется, Всеволод Михайлович Шутаков недолюбливает этого человека. Игорь Николаевич и сам встречался с Сенегевичем. Молодой, резкий. За словом в карман не полезет. Правду-матку режет прямо в глаза, невзирая на титулы и авторитеты. Критиковал в журнале «Советская гидрогеология» формулу Шутакова для расчета дебита горизонтальной скважины... Тут надо быть осторожным, как Штирлиц. Нужно все взвесить. Всеволод Михайлович сидит в ВАКе. Член-корр., и все такое...

Игорь Николаевич полистал автореферат Сенегевича, вздохнул. Он ознакомился с ним вкратце еще вчера. Диссертация — как ядро спелого, тщательно выхоженного граната. Интересная, сверкающая свежими мыслями и оригинальными математическими формулами... Здорово работает этот Сенегевич! Экономический эффект от внедрения его докторской — четыре миллиона рублей... Скорее всего, отрицательный отзыв тут не дашь. Глупо. Положеньице, черт бы его побрал!

Игорь Николаевич медленно прошелся по комнате, обдумывая, как надо поступить. В эти минуты Бокова больше всего волновала его собственная судьба. Скоро у Игоря Николаевича тоже испытание, авторефераты уже разосланы. А чтобы пройти с докторской, надо не иметь врагов не только среди членов специализированного совета, но и в ВАКе... Кравчук-старший входит в специализированный совет. Пожалуй, против Бокова он голосовать не будет. Впрочем, как сказать, голосование ведь тайное. Все может быть... Вот если бы Игорь Николаевич был мужем его дочери — тогда другой коленкор! Запуталось все до предела. А ведь он ей был, судя по всему, далеко не безразличен, впрочем — как и она ему. Что-то не связалось... Полностью прибрать к рукам Кравчука-старшего пока не удалось. Да и от сыночка Владимира тоже чего угодно можно ждать. Хуже всего, если он обоснуется в Кедровске. Упрямый, настырный, как зубр. Такие или сгорают раньше времени, или добиваются своего... Ходят слухи, что скоро должно выйти специальное постановление о дальнейшем повышении требований к кандидатским и докторским диссертациям. Надо поторопиться с защитой. Да, диссертация у него, откровенно говоря, средняя. Лучше, чем у Ярцева, — больше нешаблонных идей, шикарная графика, — но хуже, чем у Сенегевича. Минчанин не боится нового, на этом построена вся его докторская; а вот у него, Игоря Николаевича, расширяются границы уже имеющегося старого. И плюс изобретение одного из узлов сеточного электроинтегратора...

Игорь Николаевич захлопнул папку, задумался. Как же все-таки быть с Сенегевичем? Сейчас каждая мелочь — на вес золота. На кой ляд ему рисковать? Сенегевич защищается ровно через три месяца. Значит, надо послать отзыв после защиты. Все будет ясно. Болел, мол, не мог вовремя прочесть автореферат... Соломоново решение.

Утром Игорь Николаевич выписал командировочное удостоверение и выехал на разрезы Днепровского угольного бассейна. Надо было не только сфотографировать для докторской пять-шесть хорошо работающих подземных дренажных штреков и отпечатать слайды (это пойдет как демонстрационный материал, «вещественные доказательства»), но и взять в комбинате «Славутичуголь» справку о внедрении научно-исследовательских результатов.

Игорь Николаевич Боков всегда считал, что самое важное в жизни — это вовремя успеть. Успеть сделать то главное, которое будет впоследствии определять всю твою дальнейшую судьбу. Сделаешь — и ты на коне. Не успеешь — пеняй сам на себя. Жизнь жестоко расправляется с нерешительными. Выживает сильнейший, и это еще подметил старик Дарвин. В жизни истинно все то, что признается большинством и приводит к цели. И если его, Бокова, взгляды на оптимальный способ осушения угольных разрезов порождают как следствие неприязнь у аспиранта Владимира Кравчука, то это вовсе не значит, что так уж все плохо. Боков твердо стоит на своих позициях, и сторонников у него гораздо больше, чем союзников у Владимира Кравчука.

Итак, главное сейчас — защитить докторскую. А будут у него корочки доктора наук — можно или возглавить НИИ (есть такой вариант!), или перебраться в Москву, в министерство. Назар Платоныч поможет!

Почти месяц изучал Сидоров графики и чертежи Владимира.

Кравчук ходил сам не свой. Ему казалось, что Сидоров безбожно медлит, колеблется. Нерешительный он мужик. Трудно с такими... С Томахом все ясно: он против. Ну а Галицкий? Что за человек Федор Лукич? Учтив, вежлив. За аллохолом для Сашки в город ездил, даже врача-консультанта по болезням печени привез. А на совещании — как неприступная стена. Безжизненный сфинкс. Странно, странно... И не отказал, и не поддержал.

Снова неимоверно медленно потянулись дни. Владимир выполнял обычную для карьерного инженера-гидрогеолога работу: подсчитывал по Северному участку общее количество откачанной воды, составлял балансовые недельные отчеты, отвозил в город образцы пород и пробы воды. Мотался.

Саша помогал брату — его зачислили в штат техником по дренажу.

Саша ощущал облегчение: Володин проект не отфутболили. И то, что окончательного решения горняки пока не вынесли, ни о чем плохом не говорит. Такое дело надо обмозговать со всех сторон. Главное, что люди уже «заболели» этой проблемой.

Саша не решался подсказывать брату, как и что нужно делать дальше, ибо сам определенно ничего не знал. Его мучило другое: сможет ли брат быть последовательным до конца? Володя — человек сложный. Поступки его неоднозначны, с людьми сходится нелегко.

Иногда, коль выпадала свободная минута, Саша вел дневник. Мысли рождались мучительные. «Югославский писатель Иван Дончевич как-то обронил: «Сказать правду — это не всегда лучшее решение. И даже благородно это не всегда». В чем-то он действительно прав. Говорить человеку, подточенному саркомой, что его дни сочтены, пожалуй, не стоит. Здесь можно и покривить душой. Но ведь подобных случаев немного. Ну, а в целом? Правду — и только правду! А сказать ее — порой непросто. Для всех...»

Вечерами в общежитие, где жили Кравчуки, заявлялись Сидоров и заведующий экскаваторным парком Тенгиз Вахтангович Гурашвили. Листая проект, задавали вопросы. Чувствовалось, что оба хотят досконально во всем разобраться. И Владимир терпеливо все объяснял... Гурашвили раздобыл книгу «Сложные дифференциальные уравнения» и, кажется, основательно решил вникнуть в эти ребусы.

— Тяжело, дорогой, очэн тяжело... — жаловался он Владимиру. — Когда я учился в горном институте, нам давали по высшей математике «азы». И ми это толко и запомнили. А сейчас — не будэшь знать хорошо высшую математику, даже раскачку ковша шагающего экскаватора не рассчитаешь! Нэ говоря уже о моделировании на сэточном электроинтеграторе процесса дрэнажа. С моими сэ-эдынами толко и осталось штудировать дифференциальные уравнения...

— Учиться, Тенгиз Вахтангович, никогда не поздно.

— Этот афоризм, дорогой, не совсэм правилен, — встопорщил косматые брови Гурашвили. — В двадцать лэт — голова свежая, как ранний персик. А в пятьдэсят два года — ка-ак старый мандарин. Плод еще есть, а сока уже нэт... Каждый день, как утверждают медики, в мозгу чэловэка отмирает несколько тысяч клэток.

— Но с годами человек приобретает мудрость, — улыбнулся Владимир. Гурашвили ему нравился.

— Э-э-э, дорогой, мудрость так же, как и ум: нэ у всякого будет. Но у кого есть ум, того мудрость нэ обойдет стороной.

Саша видел, что Тенгиз Вахтангович испытывает к Володе самые добрые чувства. И теплая волна подкатывала к сердцу. Саша радовался за брата, за себя — Кравчуки ведь!

Однажды Сидоров и Гурашвили пришли позже обычного, где-то в одиннадцатом часу вечера. Владимир и Саша только что воротились с Северного участка. Наскоро умывшись, поставили разогревать на электроплитке свиную тушенку.

— Беседовал по селектору с Седых, — проговорил Сидоров, устало опускаясь на табуретку. — Пока... каких-то особенных, поворотных новостей нет... Возвращаясь из командировки, Волович заехал в Москву, в министерство. Судя по всему, ему там говорили о твоем проекте. Что и как — не знаю... Могу сказать лишь одно: твои письма в Госстрой, Комитет по науке и технике и министерство давно получены, не сегодня-завтра жди ответ.

— Какой же он будет: в нашу пользу или наоборот? — не удержался Саша.

— Время покажет... — неопределенно отозвался Сидоров. Вид у него был удрученный, помятый, как у попавшего под дождь петуха, пиджак выпачкан глиной. Владимир интуитивно чувствовал: будущее не сулит ему особых радостей.

По-иному вел себя Гурашвили. Закатив глаза, шумно потянул широкими ноздрями воздух.

— У-ух, пахнэт! Свиная тушенка Петропавловского мясокомбината № 1... Угадал? Хорошо идет с розовым кахетынским или с «Букэтом Абхазии». Так мой дэд Гиви говорил, когда приезжал в прошлом году ко мне в гости. А он знает толк в жизни. Сто двэнадцать лэт прожил уже!

Гурашвили суетился и говорил, говорил...

«Хочет развеселить», — подумал Владимир. Ему было приятно чувствовать, что Сидоров, Гурашвили, Редкоус и другие горняки стремятся ему помочь.

Сидоров закурил, перевел взгляд на Сашу.

— Здорово похож ты на Петра Михайловича... Особенно — нос, глаза.

— Вы... знали моего отца?

— А кто ж его не знает?! Таких спецов-гидрогеологов в Союзе по пальцам можно пересчитать. — Сидоров покосился на выгвазданные в грязи модные Сашины мокасины: — Ты что же, в этой стиляжной обуви и на разрез ездишь?

Саша безмятежно пожал плечами:

— Приходится.

— А сапоги геологические с ремешками где? Не получал, что ли?

— Моего номера, сорок третьего, на складе сейчас нет.

— Ерунда, — вмешался Гурашвили. — Завтра, дорогой, принесу тебе сапоги. Я их все равно не ношу. Мне дэд Гиви пошил наши, грузинские. На сто лэт хватит!

Саша поблагодарил и неожиданно для самого себя сделал открытие: как высоко котируется отец! Даже здесь, в далекой Сибири. Не слишком ли они с Володей придирчивы, суровы к нему?

В эту ночь Владимир и Саша отправились на боковую лишь где-то под утро, часа в четыре. Как только ушли Сидоров и Гурашвили, приплелся Петрунин. Травил анекдоты, заливал насчет своих способностей по части игры в преферанс, хотя было известно, что он в этом деле — ни бум-бум.

— Смени пластинку, — сказал уныло Владимир.

Петрунин вздохнул. Внимательно разглядывая ногти на потрескавшихся, распухших от мытья шлихов в наледи руках, произнес:

— Я вот думаю: для чего француз Сади Карно увязал в 1824 году теплоту и работу? Для чего мы затеяли эту драку по поводу скважин? Ради установления истины? самоутверждения? борьбы за добродетель и справедливость? Может быть! И все же — главное не в этом...

Саша поднял бровь:

— В чем же тогда?

— Не ведаю... Трудно так сразу определить. Может, главное то, что мы — люди... Мы должны стремиться к чему-то новому, спрятанному от нашего ока. Должны стремиться перепрыгнуть самих себя. А, Вовка?

Владимир пожал плечами:

— Перепрыгнуть самого себя невозможно. Ересь это.

— Но стремиться к этому надо! Иначе будешь только небо коптить... — Петрунин помолчал. Улыбнулся чему-то своему, потаенному и снова заговорил: — Я родом из Западной Белоруссии... До 1939 года это была панская Польша... Деревня наша называется Упрямичи. Мы первыми Советскую власть установили, еще до прихода Красной армии в 39-м году. А во время гитлеровской оккупации немцы и носа в наше село не казали. Партизанская вотчина была... Да, у нас там все упрямые, настырные. Потому и деревня называется Упрямичи. Одна девчонка семь раз поступала в мединститут. И поступила... Батька, когда провожал меня на учебу в Москву, сказал: «Ежели не поступишь в сельхозакадемию, домой не возвращайся. Вяликий скандал будзет, сынок. Ступай!» В сельхозакадемию я не прошел по конкурсу — одного балла не хватило. Денег на обратную дорогу не было: батька специально не дал. Приплелся я, значит, пешедралом на вокзал, купил два пончика и стал размышлять, что делать дальше. До самого утра думу думал. А потом отдал документы в геологоразведочный институт. Зачислили... Написал обо всем батьке в деревню. Полгода он не отвечал: осерчал, простить не мог. Но в конце концов помягчел, отбил телеграммку: все, мол, правильно. Потому как и в сельском хозяйстве с землей возишься, и в геологоразведке. Только там — хлеб, а тут — уголь, медь, вода... А земля — одна!

Сидоров как в воду глядел: ровно через сутки из министерства пришло письмо. Принес его Владимиру запыхавшийся, возбужденный Петрунин.

— Пляши, Вовка! Ну, чего стоишь?!

— Давай вначале прочтем. А то как бы не пришлось плакать, — остудил его Саша.

Владимир выхватил из рук Петрунина письмо. Разрезал перочинным ножом на изгибе большой конверт, дрожащими руками извлек оттуда сложенный вчетверо лист бумаги. Быстро развернул.

Фирменный бланк... подпись... дата... Все как полагается.

— Ну, что там... говори?!

Дата... подпись... «Не представляется возможным... Не представляется возможным...»

— Почему молчишь? Что там... написано?!

Владимир передал Петрунину и Саше письмо и машинально подошел к окну. Ночь черна, как графит. По стеклам вызванивает дождь. Двоятся черные стволы лиственниц и пихт, где-то по крыше барака, подвывая, как рысь, взапуски бегает ветер.

До Владимира вдруг с убийственной отчетливостью доходит весь глубокий смысл написанного... Одним махом все перечеркнуть! «Не представляется возможным... Красильников В. Н... Наше мнение полностью разделяют...» Это — конец. Но как же он умудрился упустить такую важную деталь — не подсчитал материальные потери за счет недодачи 40 миллионов тонн угля? Существенная промашка с его стороны! Провал! Правда, подсчитать точно потери за счет недодачи угля он, пожалуй, не смог бы. В министерстве на все смотрят шире, в государственных, а может, и международных масштабах. Там есть специальные справочники, таблицы, планы. У министерства — свои взгляды на вещи. Томах оказался прав: он предвидел такой вариант. Уголь — не просто энергетическое сырье.

— Вот так пироги, Володя!

— ...Слышь, не переживай... О чем ты думаешь? Слышь, Володька?!

А он не слышал. Он продолжал думать о письме... Да, уголь — не просто топливо. Без угля не сваришь сталь, а значит, не сделаешь сотни тракторов, комбайнов, грузовых и легковых автомобилей. Без угля будут стоять тепловые электростанции, котельные. Из углей можно даже нефть получить. Все так просто... До такой степени просто, что на душе сразу делается муторно. Как будто летишь в бездонную, черную пропасть... Недальновидный, самонадеянный человек, вот ты кто!.. Но неужели вся, абсолютно вся его работа пошла насмарку? Для чего же он отказывал себе во всем в Красноярске, когда моделировал процесс осушения, мучился и недосыпал? Послать все к чертовой бабушке! Плюнуть на эти злосчастные скважины! Пусть осушают, как хотят. Что он, ломовая лошадь?

— Ладно, Володя. Давай будем спать... третий час ночи уже. — Это — Саша.

Владимир только сейчас замечает, что они с братом в комнатушке одни. Но ведь был, кажется, еще Петрунин.

— А где... где Митька?

— Пошел к Сидорову.

Саша выключил свет. Но сон упрямо не шел... Оба долго ворочались на стареньких раскладушках. Лишь где-то под утро забылись в тяжелой нервной дреме. На автобус, уходящий на Северный участок в 6.30, опоздали. Пришлось добираться пешком. Ровно четырнадцать километров. Шли, уныло передвигая пудовые от налипшей глины ноги... Тяжелая, как после, пьянки, ничего не соображающая голова. Мутные мысли. Делать ничего не хочется.

Саша все время сплевывал в сердцах и вздыхал. С безучастным видом плелся сзади брата Владимир... Уехать к Анне, что ли? Сегодня в полдень к геофизикам летит вертолет. Нет, нельзя. Все-таки он на производстве, а не на именинах у тещи. Но что же дальше? Никаких просветов. С ума сойдешь, ей-богу.

У высокого, похожего на пирамиду деревянного топознака пути Саши и Владимира разошлись. Один пошлепал к наблюдательным скважинам, второй спустился в дренажную шахту.

Саша чувствовал себя неловко. Ну, что он мог сказать брату, какими такими словами мог утешить его? Сейчас нужны не слова. Володя не любит, когда его из жалости по головке гладят. Красильников этот, наверное, прав. Но и Володя прав тоже... Нет, не так, видимо, надо было действовать. Впрочем, кому нужны сейчас эти дурацкие размышления...

Саша понимал пока одно: надо что-то предпринять. Но что? как? когда? Если бы на все случаи жизни были готовые рецепты...

В четырнадцатом штреке Владимир встретил Сидорова.

— Переживаешь? — доброжелательным голосом осведомился начальник разреза.

В ответ Владимир лишь безнадежно махнул рукой: зачем задавать глупые вопросы? Все ясно и так!

— Рано ты выкинул белый флаг, рано... — Сидоров подергал себя за бороду. — Петрунин мне обо всем поведал. Скажу откровенно: мы предвидели такой ответ министерства...

— Кто это — «мы»?

— Гурашвили, Редкоус, Седых...

«Провидцы! Умники! Чего же вы раньше молчали?!»

Сидоров доверительно наклонился к Владимиру:

— Ты не забыл: завтра совещание! Примем окончательное решение по твоему проекту... Приходи обязательно! И не вешай нос. Есть одна задумка у нас...

Владимир мрачно усмехнулся: на что еще надеется Михаил Потапович?

Совещание проходило бурно. Страсти особенно накалились после того, как начальник разреза Сидоров зачитал присутствующим письмо министерства за подписью Красильникова. Сразу всем все стало ясно: Кравчуку отказали. И мотивы отказа хорошо аргументированы.

— Но, тем не менее, — решительно заявил Михаил Потапович, — проект Кравчука нужно обязательно внедрить! Жить надо не только сегодняшним днем. Многие из нас, сдав Южный участок в эксплуатацию, уедут отсюда строить другие карьеры. И если мы не научимся по-настоящему осушать вертикальными водопонижающими скважинами горные породы — грош нам цена. Ясно одно: на Западе ухватились за поверхностный способ осушения прежде всего потому, что он дешевле подземного...

— Для капиталистов главное — барыши, а для нас — безопасность людей, — перебил Сидорова Вадим Ильич Томах. Главному инженеру было скучно. Весь его вид, казалось бы, говорил: опять попусту теряем время из-за этого мальчишки Кравчука!

Владимир утирал ладонью лоб. Сердце то бешено-тревожно частило, то замедлялось, словно раздумывая, как ему быть дальше. «Спокойно, Вовка, спокойно», — сдерживал он себя. Ему казалось, что стук его сердца слышат сейчас все сидящие здесь горняки. И все они видят, как он волнуется, не может совладать со своими нервами. А коль человек волнуется, нервничает — значит, он в чем-то неуверен, в чем-то сомневается. Вот ведь как можно расшифровать...

— Я вас понял, Вадим Ильич, — прищурился Сидоров. — Отвечаю: на прошлой неделе я получил письмо от очень уважаемого в нашей стране гидрогеолога. Он побывал недавно в ГДР на буроугольных карьерах и убедился, что поверхностный способ дренажа ничуть не хуже по надежности подземного... Для нас вертикальные скважины важны еще и оттого, что позволяют избежать загрязнения подземных вод вредными примесями, помогают экономить природные ресурсы воды.

— Этак в погоне за охраной окружающей среды мы, чего доброго, и уголь перестанем добывать! Не знаю, как насчет плана по воде на пятилетку, а вот план по углю — немалый, — вставил главный геолог Курнаков. На разрезе его считали человеком независимым, тертым, и сам черт был ему не брат.

— Это точно! — в тон Курнакову вставил Томах. — План по углю никто нам не снимал и никогда не снимет.

Владимир горестно-язвительно усмехнулся. Как хорошо, что есть этот план! Палочка-выручалочка. Углем все можно прикрыть. Он стерпит.

— Вот и будем отныне и уголь добывать, и водные ресурсы экономить... — Сидоров раскрыл папку. — У меня есть сведения, товарищи, что геологи подсекли на севере нашего края крупную нефтеносную структуру. Вскоре начнут бурить скважины на нефть. А коль заговорили о нефти — значит, ввод Южного участка в эксплуатацию Москва может и задержать. Это нам на руку. Главным препятствием на пути внедрения проекта Владимира Кравчука, как известно, является перенесение сроков ввода Южного участка в действие. Он должен стать в строй ровно через три года. И уже по истечении двух последующих дать стране сорок миллионов тонн угля... — Сидоров сделал паузу. — Конечно, то, что нам помогают геологи-нефтяники, — это хорошо. Но, как говорится, на друга надейся, а сам не плошай. А вдруг нефть эта будет непромышленной? Вдруг ее там будет мало? Короче. Мы вот с Гурашвили, Редкоусом и другими товарищами пораскинули мозгами: а нельзя ли все-таки передвинуть сроки ввода Южного участка в действие годика этак на два с помощью только горняков? Но при этом дать на-гора дополнительно сорок миллионов тонн угля за счет Северного участка! Как, а?

«Вот это хо-од! Любопытно, любопытно...»

Секунд тридцать в комнате было тихо. Штиль при ясной погоде. А потом — зашумело, забурлило... Одни кричали, что ничего из этого не получится, пустая, мол, затея; другие возражали им. Томах нервно протирал носовым планом очки: вчера Сидоров уже вел с ним разговор по поводу увеличения производственной мощности Северного участка. Тут есть свои «за» и «против». Сразу и не определишь, как надо действовать. Весь сыр-бор, по существу, разгорелся из-за проекта Владимира Кравчука. Тоже мне гений! Случись что, отвечать придется прежде всего главному инженеру разреза.

Гурашвили и начальник участка Редкоус рьяно доказывали Курнакову, что предложение Сидорова — «не блеф, а вполне реальное предприятие». Галицкий, покачивая головой, барабанил тонкими и длинными, как у пианиста, пальцами по столу. Выступать против Сидорова он не мог: сейчас по всей стране идет борьба за изыскание дополнительных ресурсов и повышение на этой основе как количества, так и качества выпускаемой продукции. А поддержать начальника разреза — значит согласиться с тем, что на Южном участке можно внедрить проект Владимира Кравчука. Но что на все это скажут в министерстве? Красильников — против. Назар Платоныч Длугаш — тоже!

Смутная тревога подступала к сердцу Федора Лукича Галицкого...

— За счет чего же, Михаил Потапыч, вы думаете добыть на Северном участке дополнительно сорок миллионов тонн угля? Чтобы выйти на такую цифру, одного повышения производительности труда и соцсоревнования мало... — усмехнулся Курнаков.

— А я и не думаю только этим ограничиваться, — осадил его Сидоров. — Мы обсуждали позавчера с Гурашвили и Редкоусом эту проблему. Вадим Ильич и Федор Лукич тоже присутствовали при этом... — Сидоров достал из папки листок и стал перечислять, за счет чего можно резко увеличить производственную мощность Северного участка...

Владимир, который еще час назад ни на что хорошее не надеялся, воспрянул духом. Начальник разреза его приятно удивил. Сам Михаил Потапович ничего, конечно, не решает. Кроме него, существуют главный инженер разреза, главный геолог, маркшейдер. И все-таки уже есть что-то конкретное. Затеплилась надежда. Маленький родничок.

Но то, что произошло дальше, крепко разочаровало Владимира, припечатало к стулу.

— Итак, давайте не будем спешить с выводами: обождем еще недельку... — рассек ребром ладони, как саблей, воздух Сидоров. — Надо еще раз тщательно взвесить наши возможности. И, если вы меня поддержите, вынесем этот вопрос на общее собрание разреза. Пусть люди скажут свое слово... А потом можно будет и в Москву снова написать. Поймите меня правильно: дело здесь не только в том, быть или не быть проекту Владимира Кравчука. Все гораздо сложнее. Опять же, новую технику нам быстро дадут только в том случае, если мы по-новому будем работать...

Снова надо повременить! Сколько уж раз Владимир слышал это ненавистное ему слово: «повременить». И вот теперь — опять то же самое. Боишься, Михаил Потапович!

Расходились, как и в прошлый раз, поздно; Курнаков — иронично изогнув редкие брови (он по-прежнему не очень верил в затею Сидорова); Редкоус — с благодушным, удовлетворенным выражением на мясистом лице. Гурашвили много шутил, заговорщицки подмигивал Владимиру, угощал всех мандаринами — накануне он получил посылку из своей родной Грузии. Главный инженер Томах вздыхал. Кончилась спокойная жизнь. С Михаилом Потаповичем не соскучишься. Все в его рассуждениях правильно. Но почему Сидоров слепо доверяет Владимиру Кравчуку? Сооружение разреза на Южном участке взято под контроль правительства. Любая осечка с осушением недопустима. А Михаил Потапович верит в этого мальчишку, как в самого себя...

И если Вадим Ильич Томах вздыхал, сомневался, то Федор Лукич Галицкий был обеспокоен не на шутку. Сидоров хочет писать в Москву. Но оправдан ли такой шаг? Пойдут комиссии, разбирательства... И все из-за этих скважин! Стоят ли они того?

Федор Лукич не любил, когда кто-либо писал письма — пусть даже хорошие! — в вышестоящие инстанции. Зачем привлекать к себе внимание? Высокий полет требует высоких целей!

Был Федор Лукич по натуре осторожным, как царь Берендей, аккуратным и щепетильным в мелочах. Не дай бог кому-нибудь из домашних перенести журналы «Партийная жизнь» с тумбочки, куда он их положил, на столик... Всегда собранный, в тщательно выглаженном костюме и галстуке, которые он не снимал даже в сильную жару, Федор Лукич при первом же знакомстве невольно заставлял собеседника подтянуться. Он принадлежал к числу людей, твердо уверовавших в то, что лучше чего-то недоговорить, чем сказать абсолютно все — от «аз» до «ять». А вдруг обещанное нельзя будет выполнить — жизнь ведь противоречива? Сегодня ратуют за одно, завтра — за другое... На профсоюзной работе, которой он отдал два десятка лет, все-таки легче, нежели сейчас — на партийной. Секретарь парткома, как считал Федор Лукич, — лицо особое. Он не имеет права ошибаться, потому как это подрывает авторитет партии.

Утром Сидоров сам разыскал на Северном участке Владимира.

— Есть конкретное предложение... Пока суд да дело — займись выбиванием необходимой для проходки стволов техники... Что тебе надо для сооружения вертикальных водопонижающих скважин? По самому последнему слову техники, разумеется?

— Но... но ведь... Москва не разрешает? Как же... где мы возьмем деньги? — выдавил в замешательстве Владимир: он не ожидал такого поворота событий. Сидоров удивлял его все больше.

— Деньги будут! Во всяком случае, на три рекогносцировочные скважины я гарантирую. Пока на три, а дальше даст бог день, даст черт работу. Ежели эти скважины будут хорошо качать воду, развернем дело шире. Тут самое главное — не зарываться. Осторожность прежде всего... Однако ты не ответил на мой главный вопрос... — Сидоров глубоко, напряженно затянулся папироской. — Коль сказал «а», говори и «бэ»... Насколько я знаю, у нас в Союзе станков для проходки скважин всасывающим способом пока нет?

— Да, это действительно так, — вздохнул Владимир. — Но для этих же целей с успехом можно использовать роторную приставку, по этому поводу есть даже специальная статья Романова в журнале «Уголь». Если мне не изменяет память, с первого января нынешнего года такие приставки выпускает Рязанский опытно-механический завод... Нужен также антикоррозионный лак, — скорее всего, его можно достать в Ленинграде. Ну, а гравий для обсыпки фильтров приготовим сами...

Сидоров удовлетворенно щелкнул пальцами. Улыбнулся.

— Вот и оформляй с завтрашнего дня командировку. Поезжай в Рязань, Ленинград... Доставай все. Чем скорее — тем лучше. Лады? Ну что? Почему молчишь — губы бантиком?

Владимир задумался. Браться за дело без официального разрешения? Без соответствующих бумаг? Кого же он будет представлять? Кедровский разрез? Жидковато... Но другой такой возможности может больше и не быть. Сидоров ему верит и на карту ставит гораздо больше. Да, Сидоров рискует больше, хотя и осторожничает. Пристало ли отступать?

— Согласен, Михаил Потапыч!

Подъехал, грохоча траками, вездеход. На заднем сиденье в окружении каких-то ящиков, мешков и металлических коробок восседал Галицкий — махал Сидорову рукой.

— Ну, Володя, желаю удачи! — Сидоров подмигнул Кравчуку и пошел к вездеходу.

Владимир провожал взглядом сухопарую фигуру Сидорова, пока ее не поглотила кабина. Подвывая, скрежетнул стартер. Вездеход выплюнул из выхлопной трубы синее колечко дыма и толчком взял с места... Владимир с благодарностью думал о Сидорове. Хорошо, что хоть начальник разреза в решающую минуту стал его поддерживать! Иначе — поверхностная схема осушения так бы и осталась на ватмане. Даже Седых не помог бы. Все-таки у начальника разреза — и трактора, и машины. И плюс ко всему — счет в стройбанке...

Владимир Кравчук думал о Сидорове, а в пропахшей соляркой кабине вездехода начальник разреза думал о своем главном гидрогеологе. Сидоров, испытывая, в свою очередь, симпатию к Владимиру, отлично понимал, что в вопросе применения вертикальных водопонижающих скважин для осушения Южного участка до сих пор все зыбко, неясно. А дело это — перспективное, нужное!

— Эта роторная приставка, работающая в режиме всасывания воды, даст фору самому лучшему буровому станку. Вторая космическая скорость! Прима-люкс! Достал бы ее только Володя! — повернувшись вполоборота к сидящему рядом Галицкому, произнес весело Сидоров.

Лицо секретаря парткома было непроницаемо. Он сдержанно сказал:

— Узнает директор комбината Волович — добра не жди. — И перевел разговор на другую тему: — Этот... второй Кравчук — Александр — пишет рассказы. Опубликовал уже несколько, так, по крайней мере, Петрунин говорит... В центральных журналах печатался...

— Ты это к чему?

— А к тому, что горняки попросили его написать жалобу в газету. На нашу столовую, а значит — и на нас с тобой... Невкусно готовят там. Повара говорят, что ассортимент продуктов мал...

— Знаю. Сам обедал там несколько раз, — не задержался с ответом Сидоров.

— Тем лучше. Нужно выделить специальную машину, чтобы ездила в город за продуктами, помимо ОРСовской. И обязательно завести своего собственного доставщика-экспедитора, знающего толк в этом деле. Не сумеем наладить хорошее питание — люди будут разбегаться от нас. Сейчас одними деньгами уже не заманишь. Нужны отменные клубы, столовые. Потребности, понимаешь, и культура растут.

— Все это, Федор Лукич, ясно. Только не всегда удается сделать то, что хочешь, — помрачнел Сидоров. — Был у меня разговор с директором столовой еще зимой. Тогда лишних машин на разрезе не было, ты это прекрасно знаешь. Третьего дня мы получили пять новых ЗИЛов. Один дадим столовой — навсегда. Пусть ездят и достают огурцы, мясо хорошее, рыбу. И послушай, займись ты сам, профбогом был, я в этом деле профан. Ну, а на новый клуб денег у меня пока нет, понимаешь? — Сидоров вздохнул, печально добавил: — Ну... почти нет! Вертикальные скважины сейчас для меня важнее.

Перед самым отъездом Владимир получил заказную бандероль от отца.

— Ну-ка, ну-ка, что же пишет наш батя... — с интересом произнес Саша.

Петр Михайлович рассказывал о домашних новостях. Ирина по-прежнему работает в Северной геологопоисковой экспедиции. У Фроси снова обострился проклятый радикулит: почти месяц пролежала в больнице. Боков через неделю защищает докторскую, а Самсонов уехал на два месяца искать воду в монгольских степях. По телевизору вместо трех программ стали показывать четыре.

Петр Михайлович писал, что очень соскучился по сыновьям. Вечерами постоянно стала побаливать голова (раньше такого не было). Участковый врач требует, чтобы он ежедневно измерял в медпункте ВНИГИ артериальное давление, но он этого не делает. Так спокойнее. Они переписываются с Сидоровым, и тот подробно сообщает о новостях на разрезе. Одним словом, Петр Михайлович в курсе всех дел.

Месяц назад возвратился из служебной командировки по буроугольным карьерам ГДР. Видел много интересного... И далее — Петр Михайлович на тридцати страницах машинописного текста излагал особенности проходки скважин на буроугольных карьерах ГДР.

«Думаю, Володя, все это может тебе пригодиться, — писал в заключение Петр Михайлович. — Не обижайся, пожалуйста, на меня, я о многом передумал за это время. Ты — на верном пути, но учти: пробить проект будет нелегко. Продолжай свое дело и присматривай за Сашей. Пусть поменьше пьет холодной воды — у него бронхи больные...»

Братья долго просматривали присланные Петром Михайловичем материалы. Ценные сведения! Обязательно нужно их использовать.

...Оба думали об отце. Обиды на него сейчас не было. И тот, и другой испытывали странное чувство грусти: хотелось съездить домой, в Киев, повидаться с отцом, Фросей, взглянуть на днепровские кручи, густые каштаны... Интересно устроен человек! Все мало-помалу проходит, сглаживается и с расстояния кажется каким-то другим, не таким острым. А может, это и к лучшему?

Антикоррозионный лак удалось раздобыть сравнительно быстро и легко. В Ленинградском НИИ силикатов, где он был изобретен, Владимиру сразу же дали нужный адрес.

Покончив с делами, он выехал в Рязань...

И вот опытно-экспериментальный механический завод, где делают роторные приставки к обычному ударно-канатному буровому станку. Главный инженер Тюлькин — горбоносый, с острым кадыком, — долго читает бумаги Владимира. Хмурится, качает головой. Голос у него тонкий, как у мальчика.

— У вас ведь, дорогой товарищ, совсем другое министерство... А мы работаем от Московского НИИ строительных изысканий. Улавливаете разницу? Мы — от министерства строительства...

— Разве это имеет значение? Мы из одной страны и делаем общее дело. Нам позарез нужна приставка. Позарез, понимаете?!

Тюлькин, молча достав из внутреннего ящика письменного стола синюю папку, кладет перед Владимиром пухлую пачку бумаг.

— Вот видите, сколько у нас заявок на роторную приставку? И все это — от строителей... — Главный инженер трубно высморкался в белоснежный носовой платок. Снисходительно-вежливо добавил: — Если хотите, я могу ваш Кедровский разрез внести в список получателей. Но говорю сразу: роторную приставку вы получите не раньше, чем через три-четыре года... Что, не устраивает? Дело ваше, дело ваше... К сожалению, ничем помочь больше не могу. У нас, знаете, директива: в первую очередь снабжать техникой предприятия строительных министерств...

Владимир горько усмехнулся. Дьявол бы побрал все эти ведомственные преграды. Кто их только устанавливает? В жизни ведь все взаимосвязано, нет ничего чисто «нашего», так же как и чисто «вашего». Строители занимаются большим и нужным делом: строят жилые дома, предприятия, фабрики. Но разве то, что делают горняки, менее важно? Неужели из-за роторной приставки все зачахнет, так и не успев разгореться?

Владимир в отчаянии смял в руках командировочное удостоверение.

— Могу, молодой человек, дать вам один дельный совет... — Тюлькин с сочувствием вздохнул. — Поезжайте в Ташкент. Там есть завод буровой техники. Этакое большое современное предприятие. Стиль модерн. Рядом с корпусами — чудесная фисташковая роща, речка... Они там тоже с января нынешнего года начали выпускать роторные приставки. Улавливаете? Авось и выбьете. А заодно и поглядите на солнечный Узбекистан, а? Экзотика все-таки!

— Спасибо. Вам бы по совместительству экскурсоводом работать. — Кравчук огорченно хлопнул дверью.

Система выталкивала из своих недр чужаков...

Целый день провалялся Владимир, не раздеваясь, на кровати в гостинице. Размышлял о будущем. Оно рисовалось ему туманным, не предвещало ничего хорошего. Ехать в Ташкент? А если и там — шиш с маслом? Скверное положеньице. Может статься, что он так и не выбьет роторную приставку. Сидеть сложа руки тоже нельзя. Никто, кроме него самого, это дело не провернет. На разрезе все заняты, все при деле. «У каждого свой компас», — так, кажется, говорил когда-то Коля Сочнев...

...Вечером Владимир дал Сидорову телеграмму и, получив от начальника разреза разрешение, вылетел в Ташкент.

Завод буровой техники действительно был большим, современным предприятием — в этом Тюлькин оказался прав. Добротные белые корпуса, мощные погрузочные механизмы, высоченные портальные краны, снующие по заводской территории новенькие автокары с девушками-водителями в синей униформе. Вдоль корпусов — молодые саженцы тополя, чинары, карагача и узкая, никелем полыхающая на жгучем южном солнце лента арыка.

Помня о неудачном визите в Рязань, Владимир к главному инженеру завода буровой техники решил не идти. Лучше сразу к директору... Вот и приемная. На обитой дерматином, простеганной кнопками двери табличка: «Директор завода А. Н. Саидов». Кажется, повезло, посетителей нет, если не считать вот этого смуглолицего парня в тюбетейке, что стоит возле девушки-секретарши...

— Скажите, пожалуйста, как я могу попасть к товарищу Саидову?

Секретарша стрельнула, как птичка, на Владимира обведенными зеленой тушью глазками.

— Ашира Ногмановича нет. Он в Андижане, и когда будет — сказать трудно... А вы, простите, по какому вопросу?

— Я приехал к вам из Сибири... за роторной приставкой... Деньги — по безналичному расчету, хоть сейчас, чековая книжка и доверенность — при мне, — сразу же перешел в наступление Владимир.

Парень улыбнулся, а секретарша невозмутимо заметила:

— Боюсь, что у вас ничегошеньки не получится... Насколько мне известно, по роторным приставкам мы принимаем заявки лишь на следующую пятилетку. Я правильно говорю, Нишан? — Она повернулась к парню.

— Дело обстоит именно так. На ближайшие три года все забито, — кивнул тот. Говорил он по-русски чисто, без акцента.

Лицо у Владимира померкло. Неужели опять неудача? Господи, до каких же пор это будет продолжаться? Видать, ему на роду написано быть невезучим.

— Где вы работаете? Сибирь-то большая... — улыбнулся парень.

— На Кедровском угольном разрезе, — оживился Владимир. — Понимаете, не могу я уехать отсюда без роторной приставки! Она нам как воздух нужна! От нее сейчас зависит все, понимаете?! Вы даже не представляете, как много от нее сейчас зависит!

— Ну, а конкретно? Зачем она вам так срочно понадобилась? Может, заменим ее другим станком, хоп? — Парень поднял чуть ли не под самую тюбетейку тонкие, как у женщины, смородинные брови. Он был настроен дружелюбно. И по тому, как задавал вопросы, уточнял детали, чувствовалось, что делает он это не из вежливости или любопытства, а из желания помочь.

И Владимир торопливо стал рассказывать: о ситуации, сложившейся на Кедровском разрезе; о том, как осушаются в ГДР буроугольные карьеры (вот когда сослужили добрую службу материалы отца!); о выгодах, которые сулит применение на Южном участке поверхностного дренажа...

— Роторная приставка вам действительно нужна. Позарез, хоп! — согласился парень, когда Владимир кончил рассказывать. — Что же ты посоветуешь, Ниночка? Надо выручать посланца далекой Сибири. Иначе скважин у него не будет. Хоп?

Секретарша разгладила ладонью салфетку на кондиционере — сером, мерно гудящем ящике. Недовольство источали ее подведенные тушью птичьи глазки.

— Без Ашира Ногмановича этот вопрос никто не решит... И не смотри, Нишан, пожалуйста, на меня так. Я все прекрасно понимаю, не думай, что только один ты сознательный. Между прочим, звонить в Андижан тоже бесполезно: Саидов все время на испытательном полигоне.

Парень взял Владимира за локоть:

— Пойдем. — Когда вышли на улицу, протянул гостю такую же смуглую, как и лицо, руку: — Давай знакомиться. Нишан Мирабалиев.

Назвал себя и Владимир.

Они медленно двигались по раскаленным бетонным плитам вдоль заводских корпусов. Нишан шел, опустив голову, сосредоточенно морщил лоб. Молчал... Не спрашивал ни о чем и Владимир, боясь нарушить ход мыслей своего спутника. Одна-единственная надежда на этого парня. Он, только он один союзник Кравчука в этом большом городе... Уловил главное. И хочет помочь. Но получится ли?

Нишан вдруг резко остановился.

— Послушай, Володя. Есть идея, да. Завтра я вылетаю в Андижан. Повезу Саидову документацию на новые буры. Поехали вместе! Тут недалеко, час лету. Потолкуешь с Аширом Ногмановичем. Человек он ворчливый, но хороший. Думаю, выручит тебя. Да. А с билетом на самолет все будет в порядке: я сейчас же позвоню Ибрагимбекову. Ну так что, хоп?

— Салям алейкум... — Саидов кивком головы пригласил гостей к столу. Молча налил в пиалы чаю, поставил перед каждым. И так же молча взял в обе ладони свою и стал продолжать чаепитие.

Владимир чувствовал себя стесненно. Маленькими глотками тянул чай, не отрывая напряженного взгляда от директора завода. Начинать первым деловой разговор было неудобно... А Саидов, судя по всему, тоже не спешит спрашивать. Ашир Ногманович одну за другой опорожнял пиалы, глядя в одну точку. Молчал и Нишан.

Прошло десять минут, потом — еще два раза по столько (Владимир украдкой следил за часами). Наконец директор завода положил на стол вверх дном пустую пиалу и шумно вздохнул.

— Хороший чай. Давно такого не пил. — Смочив в минеральной воде носовой платок, вытер маслянистое лицо. — У-ух, жара, шайтан бы ее побрал... — Быстро взглянул на Владимира. — Знал я твоего ата... отца. Пресную воду в сорок шестом искали в пустыне. Он — начальник экспедиции, а я — буровой мастер. Два выговора мне вкатил. За невыполнение плана. Строгий был начальник. Не все его за это любили! — Сдвинул темные, как чадра, брови. — Трудное было время. Хлеба не хватало, воды — тоже. За день маисовую лепешку съешь — и все. От жары и голода сознание теряли на буровой... Отец твой новшество ввел. Раньше, когда делали фильтр, проволоку наматывали прямо на дырчатую трубу. А он предложил наматывать ее на приваренные к трубе стержни. Чтобы не так засорялась песком... Из Москвы специалисты даже приезжали. Сказали: не рисковать. А мы не послушали. Сделали все, как твой ата советовал. И скважины воды дали в три раза больше. Якши! — Покусал нижнюю губу. — Сейчас проволочными фильтрами на стержнях никого не удивишь. А тогда — это была революция в гидрогеологии. Но главное, конечно, не это. Главное, что мы воду нашли. Очень нужную воду! Ордена получили. — Помолчал, прищурился с хитринкой. — За роторной приставкой, значит, приехал? Ну а где я тебе ее возьму, где? Почему раньше заявку не прислал, а?

Владимир не успел ответить: за него это сделал Нишан. Порывисто встал, шагнул к директору.

— У него не было такой возможности, Ашир-ака! Не было, понимаете? Я вам уже рассказывал всю эту историю...

— Помню, помню, — поморщился Саидов. — Все уши мне на полигоне прожужжал: надо дать Владимиру Кравчуку приставку. Можно подумать, Нишан. что он тебе — брат родной, а? Где я возьму ему приставку, ну скажи? Кому-то нужно не дать, так?

— Совершенно верно, — учтиво, но настойчиво сказал Мирабалиев. — Верхоянская экспедиция вполне может получить роторную приставку и в следующей пятилетке. Если бы она им действительно была нужна, они бы не только подтвердили заявку, но и прислали бы уже давно своего представителя... В первом квартале, если помните, ездил к верхоянцам наш Омаров. Бурение там на ближайшие три года не предвидится. Только аэрогаммасъемка и гравиразведка. Так зачем же им посылать приставку сейчас? Чтоб лежала на складе?

— Но ведь мы же обещали... — вздохнул Саидов, и по его голосу Владимир понял, что директор завода колеблется.

— Надо помочь человеку, Ашир-ака...

Саидов выстукивал карандашом по столу. Покряхтывая, встал, подошел к окну. Долго рассматривал что-то на улице.

— Ладно. Кравчук. Дам тебе приставку. Давай быстро бумаги, пока не передумал. — Подписывая документы, Ашир Ногманович все время морщился, косил воспаленным белком на улыбающегося Нишана.

Владимир облегченно вздохнул.

«Ну, кажется, и этот рубеж взят! Хороший парень этот Мирабалиев...»

Но если Владимир был искренне благодарен Нишану, то Саидов. — по крайней мере, внешне, — был далеко не в восторге от своего сотрудника. Протянул Кравчуку бумаги, хмуро кивнул на Нишана:

— Вот кого благодари... О аллах, где же правда на этой земле?!

— Рахмат, Ашир-ака! Спасибо за приставку. Вы сделали доброе дело!

...Перед дорогой, по обычаю, они с Нишаном провели несколько часов в ташкентской чайхане. Пили чай, беседовали. Владимир не знал, чем и отблагодарить нового товарища. По старинному узбекскому обычаю в знак дружбы они выпили из одной пиалы.

Кравчук с удовольствием сделал глоток. Задумался.

— Постой... Ты говорил, что вам нужна эпоксидная смола для приготовления гравийных фильтров...

— Да! Очень нужна... Хотя бы килограммов сто. Срывается важный заказ. А что? Можешь достать?! — встрепенулся Нишан.

Владимир не решался сказать ни «да», ни «нет». Месяц назад на материально-технических складах Кедровского разреза он видел штук двадцать бочек с эпоксидной смолой. И, кажется, она лежит пока без дела...

Глянул на желтоватый циферблат своей «Ракеты».

— До вылета моего самолета — еще три часа. Время есть... Ну-ка, показывай, где тут у вас в Ташкенте Главпочтамт?

Спустя двадцать минут Владимир заказал срочный разговор с разрезом. А спустя еще десять — дали Кедровск... Сидорова в конторе не было, и к телефону подошел Гурашвили. Владимир похвастался: роторную приставку выбил, и она уже отправлена по назначению, скоро будет на месте. А потом — прозондировал почву насчет эпоксидной смолы.

— Им нужно хотя бы килограммов сто... Месяца через три они вернут, понимаете?! Надо помочь им, Тенгиз Вахтангович! Обязательно, понимаете?! — надрывался в трубку Владимир. — А если завхоз заартачится, пусть запишут все на мой подотчет... Поговорите с Сидоровым. Очень вас прошу!

Гурашвили долго не отвечал. Звонкий женский голос все время повторял: «Говорите... Алло, говорите!.. Не будете говорить — выключу линию...» И вот снова мягкий баритон Гурашвили.

— Володя, слушаешь?! Да-да... Я совэтовался тут кое с кем, уточнял. Смола будэт, дорогой. Положись на старика Гурашвили... Приезжай поскорее. Соскучился, понимаешь, по тебе кое-кто здесь. Очень соскучился! Давай, дорогой, спэши!

Он летел в самолете, и светлое настроение не покидало его. Небо было обжигающе синим, а солнце — пронзительно ярким. Все ему нравилось: и вежливая, симпатичная стюардесса, и белоснежные чехлы на креслах, и даже тучный подвыпивший сосед слева, который беспрерывно чихал и просил «пардону».

А потом — уже перед самой посадкой в Тайгинске — снова вспомнился Коля Сочнев. И сразу защемило сердце, Владимир переменился в лице. Как-то здесь без него? Что Аня?

Три рекогносцировочные водопонижающие скважины пробурили довольно быстро. Но если первые две работали хорошо и дебит на них не падал, то третья на второй же день после подписания акта о сдаче закапризничала. Вместе с водой из ствола пошел песок, с каждым часом его становилось все больше, и вскоре дебит упал до нуля. Ствол полностью забило породой, погружной электронасос, как показывали поверхностные датчики, сгорел... Это было уже ЧП. На третью скважину приехали Сидоров, Томах, Галицкий, Гурашвили... Ну а Владимир, Саша и Петрунин были здесь уже давно.

«Только этого не хватало! — думал в отчаянии Владимир. — И так все на волоске... Где же выход? Начинать все сначала? Но кто это разрешит... Да и вообще: каким образом вести теперь работу дальше? Как перестроиться, спокойно во всем разобраться? Тоскливо, сумрачно... И главное — нет былой уверенности. Будто снова что-то надломилось в душе...»

Саша был сильно удивлен: все шло как по маслу — и на тебе. Завалило скважину, сгорел насос... Этот прискорбный факт был для Саши полной неожиданностью. Запутанное дело. С ходу и не разберешься.

Митя Петрунин чертыхался, злился на себя за то, что не углядел, допустил аварию. Он понимал: все эти упреки никому сейчас не нужны, они ничего теперь не изменят и будут лишь слабым утешением для него. Вдобавок они еще и не по адресу. Правда, он был в Кедровске, когда шуровали эту злополучную скважину, когда ставили в ней насос и засыпали гравий. Пусть он был и далеко от нее — на Северном участке, но все-таки был. А значит, в какой-то мере виновен в том, что произошло...

Обступив скважину, люди потерянно смотрели на железную трубу.

— Доосушались... — съязвил Томах. — Я давно предупреждал — меня не слушали... Рано нам еще бурить такие скважины! Да и вообще...

— Нэт, нэ рано, — насупившись, перебил главного инженера Гурашвили.

— Но факты, тем не менее, говорят именно это...

— Нэ спэшите с выводами, дорогой Вадым Ильич! Нэ спэшите... — поморщился Гурашвили.

Масла в огонь подлил Галицкий. Став подле извлеченного из скважины сгоревшего электронасоса, заметил как бы между прочим:

— Новейшая модель. Импортный, из Чехословакии. Цена — три тысячи восемьсот сорок два рубля и четырнадцать копеек. А датчики уровней — шведские, за валюту. Все тленно...

— Вот-вот, — тотчас же подхватил Томах. И понес, понес... О государственных деньгах и валюте, о никому не нужных экспериментах. О том, что экономика должна быть экономной.

«А ведь Галицкий — против скважин... Да-да, против...» — грустно усмехнулся Владимир. Теперь эта мысль уже не казалась ему странной. И то, что Федор Лукич говорил о скважинах всегда спокойно, не проявляя ни радости, ни досады, не вводило больше Владимира в заблуждение. Можно ведь по-разному выражать свое отношение к делу, но суть от этого (по тончайшим, не сразу, правда, уловимым оттенкам) не изменится. Есть такой тип людей: хитрые нейтралы. Плохого они не делают, но и хорошего — тоже. И всегда чистенькие. Неврастенией не болеют, врагов у них нет...

Петрунин, прикусив нижнюю губу, молчал. Саша пристально-задумчиво смотрел на буровиков — Кротова и Гречуху. Словно хотел выяснить что-то очень важное для себя.

Сидоров повернулся всем корпусом к Владимиру.

— Какова же причина аварии? В чем дело?

— Пока не знаю. — Владимир не любил опережать события. И подозрениями своими ни с кем не хотел делиться. А вдруг они беспочвенны? Он знал, что скважины «пескуют» чаще всего в том случае, когда в межтрубное пространство засыпают плохой, непросеянный гравий...

Сидоров продолжал смотреть на Владимира в упор. И столько было в его взгляде напряжения, невысказанной боли, что Кравчук невольно смешался...

В тот же день на разрез приехал директор комбината Волович. То ли просто так (он часто совершал инспекционные поездки на объекты), то ли кто-то уже накапал о ЧП. Пока со скважинами все было хорошо, в Кедровск никто из крупных «шишек» не наведывался. А стоило только Владимиру споткнуться — и колесо завертелось. Над головой враз навис дамоклов меч.

Илья Захарович Волович не только хорошо знал горное дело, угольные шахты и разрезы, но и слыл человеком крутым, бесцеремонным. Терпеть не мог людей, которые делали что-либо вопреки директивам министерства или комбината «Сибирьуголь». Правда, это не мешало ему смотреть сквозь пальцы на различного рода отклонения от этих же директив, когда устанавливали рекорды по добыче топлива. «Угольные шахты и разрезы — это централизованные государственные предприятия. Анархию у нас разводить нельзя. Дисциплина в шахтерсном деле нужна, как в армии. Слишком дорогой ценой мы платим за самодеятельность — жизнью шахтеров!» — назидательно говорил он каждый раз ослушникам и тут же диктовал секретарше, которая сопровождала его на объектах, соответствующий приказ: «Имярек... занимающий должность такую-то... за нарушение директивы такой-то... сего числа... месяца... года переводится на должность (более низкую, естественно!)... с объявлением строгого выговора».

Илья Захарович остался верен себе и в тот день, когда посетил Кедровск. Еще в свой первый приезд сюда месяц назад он без обиняков заявил Сидорову:

— Твои предложения о переустройстве Северного участка полностью поддерживаю. Молодцы, что нашли внутренние резервы! Тысячу раз молодцы! Но на Южном участке — без всяких экспериментов... Осушать будем подземным способом, как рекомендует наше министерство. Должна быть стопроцентная гарантия успеха!

И все же, несмотря на эти предупреждения, Сидоров начал бурить рекогносцировочные водопонижающие скважины. Слухом земля полнится. Да и до города недалече — двести километров. Одним словом, деяния Михаила Потаповича дошли до Воловича. А тут еще авария, будь она неладна...

Приехав в Кедровск, Илья Захарович сразу же направился в сопровождении свиты — Сидорова, Томаха, Галицкого и гидрогеологов — на Южный участок, осматривать водопонижающие скважины.

И тут начал метать громы и молнии.

— Кто тебе, господин хороший, разрешил бурить? — гневно отчитывал он Сидорова. — Я тебе что говорил: никаких экспериментов! Объект очень важный, можно сказать, уникальный по мощности. Деньги, небось, на роторную приставку и бурение взял из общего фонда? Нет, дорогуша Михаил Потапыч, так дальше не пойдет! Работник ты хороший, но я обязан тебя наказать. Чтоб другим было неповадно. Да-да, иначе с вашим братом нельзя! На голову сядете! — Илья Захарович вытянул шею к сопровождающей его секретарше. Величественно и грозно отчеканил: — Заготовьте приказ... С завтрашнего дня товарищ Сидоров будет работать... начальником геологического отдела разреза. Для первого раза — поставим ему на вид, дабы не своевольничал... А дела, товарищ Сидоров, передадите Вадиму Ильичу Томаху. И никаких скважин больше не бурить! Ясно?!

Владимир терялся в догадках. Отчего же произошла авария? Кто виноват? Если скважина, как говорят гидрогеологи, «запесковала», то ее уже не починишь. Только — перебуривать, сооружать заново. Но об этом сейчас не могло быть и речи.

Владимир лишь покачивал головой и вздыхал.

Саша переживал не меньше. Ходил несколько раз на дом к буровому мастеру Савушкину, расспрашивал, как буровики просевали гравий. Может, что-то было не так?

— Гравий в межтрубное пространство засыпали Гречуха и Кротов. Делали все, как говорил Владимир Петрович. Все чин чином... — недоумевал Савушкин.

— Ну, а вы... вы-то сами присутствовали при засыпке?! Это очень важно! — продолжал допытываться Саша.

Оказалось, что Савушкина в то время на скважине не было: он отправился на склад получать смазочные материалы для станка... В конце концов после долгих расспросов, уточнений и сопоставлений Саша выяснил и другую важную деталь: Гречуха тоже отлучался во время смены на несколько часов в поселок — жена у него была в больнице. Получалось, что гравий засыпал один Кротов. В принципе, старая инструкция по оборудованию вертикальных скважин допускала и такой вариант, а новой еще не существовало.

Саша долго «выяснял отношения» с Кротовым, но так ничего и не добился. Поначалу буровик отвечал нехотя, каждое слово из него приходилось буквально выжимать. Но потом, когда Саша начал уточнять, сколько же времени Кротов потратил на засылку, — побагровел, стал «на дыбки».

— Кончай, паря, придираться! Я делал все, как раньше. Сами с брательником пустили «бульку», а теперь хотите на буровиков свалить? Не выйдет! На Ваську Кротова где сядешь, там и слезешь, усек?! Топай отеюдова подобру-поздорову, покуда не звезданул промеж буркал.

— Не очень-то размахивай ручищами, обломать могу!

— Это ты-то, сопля-я?!

— Да, я! — подался весь вперед Саша.

Кротов насмешливо цвиркнул сквозь металлические зубы, но под мрачно-тяжелым решительным взглядом Саши сник и замолчал.

Всю ночь Саша не спал. А поутру, едва рассвело, помчался на Южный участок. У него появилась одна догадка, которую он тут же хотел проверить, не откладывая дела в долгий ящик...

Коллекторский вагончик стоял на прежнем месте — у самой аварийной скважины. Саша выхватил из кармана ключ. От волнения никак не мог попасть в замочную скважину. Отомкнув, бросился к прямоугольным ситам в углу. Так и есть: лежат на том же месте, что и неделю назад. А сверху — желтый кусочек минерала пирита. Как положил — так и лежат. Кротов не просеивал гравий... Вот тебе и причина аварии... А может, он, Саша, ошибается? Нет, нужно еще раз проверить. Человека обидеть недолго...

В жухлой, усеянной палыми иголками лиственниц траве он отыскал место, где лежал привезенный из города гравий для засыпки. Если его просеивали, где-то неподалеку от устья скважины должна быть горка мелкого щебня и песка.

Но сколько Саша не искал, ни щебня, ни песка поблизости не было.

Сашу жгла обида, словно ударили его чем-то тяжелым и грязным.

Кротов долго упирался: наговаривает, мол, на него младший Кравчук, гравий он просеивал! Аж спина до сих пор ноет... Но когда Савушкин попросил его показать место, куда он ссыпал «высевки», — растерялся. Маленькие, как у курицы, глазки забегали. Стал бубнить что-то нечленораздельное о ветре, дожде.

— Не упомню, ей-пра... Кажись, вон у той корявой лиственницы... Нет, не там... Не упомню, робя... запамятовал...

Саша насмешливо сморщил губы. Петрунин метнул из-под белесых бровей недобрый взгляд на Кротова. Еще минута — и он, казалось, ударит буровика. Савушкин и Гречуха в упор, не мигая, смотрели на своего товарища. И лишь Владимир с безучастным видом прохаживался возле вагончика. Какое теперь имеет значение, отчего вышла из строя эта скважина? Сидорова убрали, все заглохло...

— Рвач ты, Кротов! Самый последний рвач! — возмущался, сжимая кулаки-гири, Гречуха. — У тебя на уме только одно: быстрее сделать и больше зашибить. Только и слышишь от тебя: башли, башли... — Тяжело повернулся к ребятам: — Это я виноват, что доверил ему засыпку гравия в скважину. Из-за меня произошла авария!

Савушкин, перекатывая на скулах синие желваки, притянул к себе за борта спецовки Кротова.

— Осрамил бригаду! Вон отсюда, чтоб и глаза мои тебя не видели! — Оттолкнул резко. — Под суд пойдешь!

Кротов инстинктивно поднял руку, защищая испитое, щербатое, как наждачная бумага, лицо.

— Но-но, полегче на поворотах... Скважины бурили неофициально... А из бригады — пожа... Свет велик...

— Уходи, гад, слышишь?! Иначе я за себя не ручаюсь...

Пугливо оглядываясь, Кротов затрусил по тропке в направлении желтых домиков поселка.

Владимир вошел в коллекторский вагончик, опустился на керновые ящики. Во всем теле была странная изнуряющая усталость. И не делал сегодня ничего, и все тело болит, каждый мускул, каждая клеточка, будто вкалывал неделю без продыху в кузнице. Почему?

Он повертел чугунной головой — и неожиданно понял: на разрезе он если и не чужой, то и не свой. Он хочет организовать тут, по его разумению, хорошее и доброе дело, но это еще ни о чем не говорит. Он не знает, чем живут здесь люди. Только ли одной работой? Нет, работа — это еще не все. Далеко не все. Кротову — нужны деньги. Ну а Савушкин? Гречуха? Редкоус? Чего они добиваются, чем дышат? Со многими он встречается: «Привет!» — «Привет!» — и разошлись. Ну, спросит еще иногда, как дела в дренажной шахте, сколько выдали горняки угля на-гора, о погоде перекинется одним-двумя словечками. И все... Ясно одно: аварии могло и не быть. Знай он, что у Гречухи жена в больнице (она ведь чуть не умерла при родах!), сам бы подежурил в тот день на буровой... Ан нет, ни разу даже не поговорил с буровиком по душам. Не снизошел к такой милости. Единоличник. Философ-одиночка... Да, Коля Сочнев был, наверное, прав...

Дни заметно убавились. Побагровели вокруг Кедровска кудрявые ерники, оголились лиственницы. В начале октября прочно лег снег, сибирский антициклон принес колкую стужу.

Почти неделю пробыл Владимир в городе: защищал девятимесячный отчет по Северному участку. Спешил, хотел поскорее вернуться в Кедровск, увидеть Аню. Но опоздал.

— Она тебя целых два дня ждала, — сообщил Саша. — Раз десять заходила к нам в общежитие. Беспокоилась: не приехал ли ты? А потом заявилась какая-то девушка в очках и говорит: Аня должна срочно выехать в Красноярск. Не задерживайте ее, пожалуйста, это, дескать, очень важно для нее самой. А когда, мол, Владимир вернется, пусть обязательно ей напишет...

— Ну а сама Аня... Аня ничего тебе больше не говорила? Ну-ка, вспомни! — тревожился, расспрашивая, Владимир.

Саша виновато развел руками:

— Нет, не говорила,.. Понимаешь, она... в общем, вид у нее был... того... неважнецкий... Грипп, наверное...

Владимир пытливо-тревожно смотрел на Сашу. Он только сейчас заметил, как сильно изменился брат: всегда ясное и чистое лицо его посерело, вытянулось; у рта прорезались две глубокие морщинки. А ведь еще месяц назад их не было. Несладко, видать, и ему!

Владимир тотчас же дал в Красноярск телеграмму, а на следующий день отправил письмо. Ходил как неприкаянный. Уронил в шурф горный компас, потерял металлическую рулетку... Что же все-таки стряслось? Почему Аня так неожиданно уехала? Она писала ему, что пробудет в Кедровске до первого ноября. А сейчас только двадцать пятое октября... Нет, она что-то скрывала. Еще тогда, в Красноярске. Но что и зачем?

Утром почтальон принес ответную телеграмму.

Измерять уровни и дебиты дренажных штреков Северного участка он больше не пошел. Написав заявление с просьбой предоставить отпуск на десять дней за свой счет, вручил его Томаху. Тот долго уточнял: зачем отпуск, куда Владимир поедет, кто вместо него будет выполнять работу и так далее. Потом заставил Владимира переписать заявление заново с обязательным указанием причины: «по семейным обстоятельствам». И вместо десяти дней — дал только три.

— Больше не полагается по инструкции, — бесстрастно пояснил он. — Мы даже на похороны или свадьбу даем не более трех дней. А у вас — ни то, ни другое. Просто дружеский визит, насколько я понимаю. Эта... эта Виноградова вам никто... даже не жена.

Владимир выхватил из рук Вадима Ильича заявление. Пусть будет и так. На споры и разглагольствования у него нет времени. Да и нужно ли это? Он был рад, что выбил хоть три дня. И в то же время, торопливо шагая к автобусной станции, чувствовал: сейчас он сделал уступку Томаху в чем-то таком, в чем никогда и никому нельзя уступать.

Вечером он был уже в Красноярске...

Дверь Аниной квартиры отворила худенькая девушка в больших очках.

— Вы... Володя?

Он кивнул, встревоженно поглядывая на девушку.

— Что с Аней?! Это вы давали телеграмму?

— Да, я... Меня зовут Надя. Надя Чижова... Мы работаем с Аней в одной партии.

Девушка пригласила гостя в комнату, помогла снять полушубок. О главном она пока не говорила, и это усиливало тревогу. И когда Надя заторопилась на кухню приготовить что-нибудь поесть Владимиру с дороги, он выключил газ и хриплым голосом сказал:

— Я сыт. Что с Аней?

— Она... она... очень больна... Сильное радиоактивное облучение...

Владимир машинально сел. Растерянно дергал за лацканы пиджака.

— Вы... вы сказали... Может быть, вы...

— Нет-нет, — горько усмехнулась Надя. — Я ничего не напутала... Анечка просто скрывала от вас свою болезнь... Теперь она попросила, чтобы я вам все рассказала... Она лежит в семнадцатой больнице. Третий этаж, сто двадцатая палата... Ее лечит профессор Назаров... Сто двадцатая палата, третий этаж...

Та-ак... Недаром говорят, что беды приходят сразу со всех сторон... Эх, Анюта, Аннушка! Как же это ты так?! Почему не уберегла себя? Отчего молчала? Неужели... это серьезно?! А может, это шутка? Злая, нехорошая шутка?! Нет, о таком не шутят... Но зачем?.. Сильное радиоактивное облучение... Сто двадцатая палата, третий этаж... Что с головой? Почему стены плывут? Нет, все будет хорошо. Медицина сейчас многое может... Но насколько опасна эта болезнь? Белокровие? Или хуже?!

— Где же это она... так?! Когда?!!

Надя сняла очки. Владимир только сейчас заметил, что глаза у нее — красные, воспаленные; веки набухли, как стручки фасоли.

— Это произошло... четыре года назад... Анечка работала начальником геофизического отряда... Они подсекли крупную золотоносную жилу. В пегматитах... Очень крупную, месторождение... Их было трое в отряде: Анечка, Ната Козловская и Гоша Иркутов... — Помолчала, тяжко вздохнула. — Эманометр у них сломался. Образцы пегматита отбирали интуитивно, не зная величины радиоактивности. А потом... две недели несли их поочередно в рюкзаке... Можно было, конечно, и не брать... но она, Анечка, все они... Ната, Гоша... не такие. Это ведь месторождение, объясняли потом, его искали разные партии восемь лет, один отряд пропал бесследно, а значит мы просто обязаны доставить, не откладывая, образцы и карту на базу экспедиции. Любой ценой доставить... Не думали они тогда о себе... И вот все втроем... Наташа... Наташа Козловская ум... умерла год назад... А Гоша Иркутов — в Москве... в больнице Гоша... — Надя уткнулась в оконную занавеску, затрясла головой. Плакала беззвучно, лишь острые плечи вздрагивали.

А он по-прежнему сидел на стуле. Сидел без малейшего движения, оцепенев. Мир перевернулся, стал пустым и никчемным... Аннушка! Неужели... Нет, ее вылечат!.. «Две недели несли... в рюкзаке...» Надо немедленно поговорить с профессором Назаровым!.. «Наташа Козловская умерла год назад...» Да что же это, в конце концов, с головой? Сколько же рентген они отхватили? Аннушка!.. «Вы поедете в больницу?» Что? Кто это? Ах, Надя... Ну, конечно же, он поедет! Сейчас! Сию минуту!..

Длинный, как тоннель метро, коридор. Люди в белых халатах. Острый запах лекарств. От них, точно от забористого мороза, закладывает нос... Но почему так тихо здесь? Эта тишина — хуже лязга, хуже скрежета... Белые, как ватман, лица. Ядовито-голубой свет люминесцентных трубок... «Федор Иванович Назаров сейчас занят. Подождите, пожалуйста...» Пять минут... семь минут... одиннадцать минут... Как медленно тянется время! Часы, наверное, сломались... Белокровие... Он достанет все нужные лекарства. Он сделает все, что нужно... Ах, Аня, Анечка... Как мрачно все обернулось!.. А это, видимо, и есть профессор Назаров. Высокий, седой... Почему же он так медленно идет? Нарочно не спешит, что ли... А может, это не он?

— Простите... вы профессор Назаров?

— Именно так, молодой человек... Чем могу служить?

— Здравствуйте... Я — друг Ани Виноградовой. Я должен знать всю правду. Всю-всю правду, понимаете? Я приехал издалека...

Назаров долго рассматривает Владимира. Глаза у него — усталые, синевато-серые, они выцвели от времени и забот. На орлином носу — блестящие капельки пота.

— Делаем, молодой человек, все возможное. Но болезнь, к сожалению, прогрессирует... Временами вашей Виноградовой лучше, временами — хуже. Длительное облучение. Большая доза.

— Но надежда... надежда хоть какая-то есть?!

— Надежда всегда должна быть с человеком. Особенно — с больным! Вы меня поняли? И учтите, то, что я вам сказал сейчас, — она никогда... повторяю, никогда не должна узнать. Вам все ясно, молодой человек? И, пожалуйста, поменьше эмоций, ей это вредно!

— Да-да... я все понимаю, профессор... Поменьше эмоций... я все понимаю...

И вот — сто двадцатая палата. Столик, заваленный какими-то кульками и пакетами, тумбочка... Наушники на стене... Но где же... Надо, наверное, шире распахнуть дверь... Вон кровать...

— Анечка! Анечка-а...

Она лежит, подтянув до самого подбородка простыню с черным треугольным клеймом. Длинные волосы распушились на подушке... Белое, словно стрелки проросшего картофеля, усталое лицо. Как сильно она похудела! Она ли это?.. Вот только глаза ее — огромные, запавшие, синие в фиолетовых полукружьях глаза. В них, как и тогда в парке, он увидел все: радость, нежность, благодарность. И — боль.

Он бросается к ней. Приникает потрескавшимися губами к ее мокрым глазам, щекам.

— Анечка-а! Аннушка-а...

Он чувствует, как она дрожит вся. Простыня пахнет больницей, а волосы ее — мятой. Сейчас эти запахи для него самые желанные, самые приятные.

— Володечка-а!.. Как хорошо, что ты приехал... Как хорошо!

— Мне дали отпуск на три дня. Но я буду с тобой, пока ты не выздоровеешь, слышишь?! Я буду с тобой все время, всю жизнь! Я не уйду от тебя никогда, слышишь?!

Кажется, она плачет... «О-о, нет, молодой человек, так нельзя!» Как сильно она похудела!.. «Вас же, молодой человек, профессор предупреждал — без эмоций. Мы вас больше не пустим к больной». Это, наверное, — дежурный врач. Фу ты, даже поговорить не дают... Нет-нет, он не забыл, что говорил ему профессор Назаров. Отныне он будет тихо сидеть у ее кровати. Только не выгоняйте, доктор! Простите, пожалуйста. Не удержался... Не выгоняйте...

— Чтоб это было в первый и в последний раз, учтите! Вам разрешили так долго пробыть в палате лишь потому, что вы приехали издалека... — Вытянул шею к Ане: — А вы, между прочим, забыли принять микстуру и таблетки... Куда это годится, голубушка? Соблюдение режима для вас, Анна Сергеевна, особенно важно.

И снова — они вдвоем. Он сидит на стуле и не отрываясь смотрит на нее, а она — на него.

— Ты выздоровеешь, Анечка! Обязательно выздоровеешь, правда?! Я верю в это!

Она улыбается слабой грустной улыбкой. Уголки привядших губ опускаются еще ниже. Ответ написан на ее лице.

— Нет, ты выздоровеешь! Будет именно так! Только так! — стараясь вселить в нее уверенность и одновременно утешить себя, настойчиво повторяет Владимир.

Она предостерегающе поднимает руку, желая перевести разговор на другую тему.

— Расскажи лучше, как у тебя на работе, Володечка. Как твой проект? Нет-нет, ты не отмахивайся...

«Не хватало ей еще наших неприятностей!»

— Все хорошо, Анечка!

— Скрываешь. А я-то думала, что ты со мной всегда откровенен.

Зачем она так?

— Выкладывай, Володечка... Не бойся, я стойкая, на моей болезни это не отразится.

И, вздохнув, он начал рассказывать. А когда закончил, зашел врач и напомнил, что ему уже пора. Время посещения больной истекло, и если он останется еще хоть на минуту — его к больной больше не пустят.

Пришлось подчиниться.

Ночевал Владимир в Аниной квартире, а спозаранку первым же автобусом поехал в центр города. Обошел все цветочные магазины, купил огромный букет роз. Приобрел колбасы, яблок, печенья. Свертки, кульки...

— Спасибо, Володечка, — встрепенулась Аня, когда он снова появился в ее палате. — Только у меня все есть. — Она кивнула на разноцветные коробки и пакеты на столике. — Ребята из нашего НИИ каждый день приносят...

Но цветами осталась довольна. На бледных щеках заиграли разводы румянца, глаза под темным пологом ресниц враз оживились, заблестели. Да и вся она как-то повеселела, распрямилась. Даже сама, без помощи санитарки, с кровати встала, чего раньше — в течение последних дней — не случалось.

«Кажется, приезд этого парня действует на больную благотворно», — отметил дежурный врач.

Аня не отрывала взгляда от стоящего на столе букета, светилась вся. Но не прошло и полчаса, как перед глазами снова запрыгали разноцветные мотыльки, начало подташнивать. Ноги больше не держали: стали деревянными.

— Ты ляг, ляг... А я посижу, — мягко сказал Владимир, поддерживая ее под локти.

Она тяжело и нескладно опустилась на кровать. Отдышалась. Ей было худо, но показать этого не хотела. Силилась улыбаться... Вот и свиделись они с Володей снова. Как ждала она этого момента! Нудными и долгими осенними ночами, в поле, когда головные боли были особенно сильными, нестерпимыми и подтачивали ее до изнеможения, когда все время выворачивало внутренности от подступающей тошноты, звенело в ушах и тело исходило липким холодным потом, — она рисовала в воображении встречу с Володей. Так ей было легче... Но разве думала она, что свидятся они в больнице? Она знала свою болезнь, знала, что ей угрожает (хотя врачи и пытались это от нее скрыть), но разве человек не имеет права думать о благополучном исходе? Бывают же исключения... В журнале даже читала. О Хиросиме. А ведь там доза облучения была больше... И все-таки чувствует она себя скверно. Володя может остаться. От одного его присутствия ей сразу делается лучше. Хочется жить! Очень хочется любить, как все люди. Хочется просто смотреть на деревья, снег. На красные розы...

— Ты должен уехать завтра. Володечка... Тебя отпустили только на три дня. Зачем тебе лишние неприятности?.. Ты обязательно должен уехать!

— Я буду с тобой.

— Нет... Если ты хочешь, чтобы я не волновалась, завтра же поезжай в Кедровск. Ты должен быть на разрезе!

Он нерешительно потер висок.

— А ты... как же?

— А что я? Со мной все будет в порядке, увидишь... — Она улыбнулась. — Тебе обязательно нужно выиграть! Вода — это кровь деревьев и трав, источник всего живого. Кто, как не мы, Володечка, должны ее защитить, уберечь! Красный цвет и вода — неотделимы. И то, и другое — жизнь, движение!

...В тот день он пробыл с ней до самого вечера, Назаров разрешил. А утром первым же рейсом улетел на восток.

На сердце было неспокойно. И, сидя в кресле самолета, он думал только об Ане. Неужто нельзя приостановить эту губительную страшную болезнь?! Хотя бы на время, на несколько лет?!

Неделя пролетела как в тумане. Владимир ел, пил, двигался, но делал все это машинально, по привычке. А мысли были там, в Красноярске. Каждый день он бегал в поселковое отделение связи — звонил по междугородному телефону Чижовой, с тревогой справлялся о здоровье Ани. Увы, ничего утешительного Надя сообщить не могла.

Это угнетало его, давило каменной глыбой. Он не находил себе места. А тут еще эта история с Сидоровым... Владимир чувствовал себя причастным к тому, что произошло с Михаилом Потаповичем. Он, по существу, он один втянул Сидорова в эту заваруху со скважинами. Из-за него пострадал честный, хороший человек. Но Волович, Волович-то каков?! Не захотел выслушивать ничьих доводов и пояснений. Расправился с Сидоровым, как в бытность помещик с крепостными. «Я забочусь о престиже комбината «Сибирьуголь», о безопасности советских шахтеров!» Красивые слова! И как часто их повторяют в последнее время...

Владимир вздыхал, тер напряженно лоб. Что делать дальше, как жить? Надо же что-то делать!

Вечером, когда Владимир был в комнате один, пришел Петрунин.

Поздоровался, присел на край табуретки.

Вот так и сидели молча: Петрунин смотрел с участием на Кравчука, а тот — с тоскливым, отрешенным видом — в окно.

«Надо же, столько неприятностей — и все на него, — думал Петрунин. — А чем я могу помочь? Лучше бы на меня все это свалилось... А теперь что? Разве слова тут помогут?.. Но почему, почему так все устроено? Отчего на доброту, отзывчивость люди не отвечают тем же, отчего не уважают, не щадят друг друга? Одни хотят сделать жизнь лучше, а другие — ставят им палки в колеса. Неужели это и есть диалектика жизни?»

— Ничего, Володя. Рассвет все равно наступит. Рано или поздно, а на смену горестям придут радости. Так было, есть и будет.

— Утешать пришел?

— А почему бы и нет? Иногда надо поддержать друг друга. Твоя беда — это моя беда. Мы не чужие люди...

Владимир внимательно посмотрел на Петрунина. Тихо обронил:

— Спасибо, Митя. — И снова перевел грустный взгляд в окно.

— Надо бороться дальше, Володя...

— Что ты имеешь в виду?

— Нужно пробурить еще хотя бы три ствола, доказать всем, что вертикальные скважины на Южном участке работают эффективно...

Владимир пожал плечами.

— О чем ты говоришь? Кто сейчас разрешит бурить скважины, кто даст деньги? Утопия!

— Как сказать, как сказать...

— У тебя что, есть план? — удивленно поднял голову Владимир.

Петрунин встал, прошелся неторопливо по комнате из угла в угол. Остановился перед Владимиром:

— Вчера Седых, так сказать, в обход Красильникова разговаривал по телефону с начальником Управления охраны природы нашего министерства Говоровым. Они согласны помочь...

— Каким образом? Мы ведь подчиняемся техническому отделу Управления открытых горных работ... он нас и финансирует.

— Говоров обещал поговорить с начальником техотдела Длугашем и попросить его, чтобы он выделил нам деньги на бурение пяти скважин на Южном участке. Тебе надо съездить в Москву и встретиться с Длугашем. Объяснишь ему конструкцию этих пяти скважин, скажешь про электронасосы, фильтры...

Владимир молчал, размышляя над тем, что сообщил ему Петрунин. С одной стороны, он был признателен Мите: в той борьбе, которая велась на Кедровском разрезе, надо было использовать малейшую зацепку, чтобы вылезть из ямы; а вот с другой стороны... с другой стороны Кравчук кое в чем уже засомневался, разуверился. Слишком много было потерь. И вот теперь Петрунин предлагает сделать еще одну попытку. Чтобы лишний раз разочароваться? Об аварии на третьей рекогносцировочной скважине Волович растрезвонил, небось, на все министерство. Начальник Управления открытых горных работ Красильников отверг скважины еще раньше — в письме. Кто же даст теперь деньги, кто захочет рисковать? И все-таки какой-то шанс есть: сейчас ведь так много говорят об охране природы! Один шанс из ста, но он есть. И не воспользоваться этим, наверное, глупо.

— Предположим, я согласен съездить в Москву... Но командировку в министерстве оформляют, как тебе известно, через Воловича. Он и слушать не станет... То, о чем ты говоришь, — неосуществимо. — Владимир безнадежно махнул рукой. — Извини, я должен сходить на почту.

Петрунин понимающе кивнул:

— Ане не лучше?

Кравчук вздохнул и промолчал.

Вышли на улицу. Холодный ветер дул прямо в лицо...

— Есть, Володя, еще один вариант...

— Какой?

— Седых может командировать тебя в Люберцы, в Институт горного дела имени Скочинского. Договоришься там насчет электроуровнемеров, которых нам не хватает, а потом — в министерство. От Люберцов до Москвы — рукой подать, метро даже проложили...

Владимир остановился, погладил в раздумье подбородок. То, что предлагал Петрунин, было неожиданным, авантюрным даже, но наиболее реальным в создавшейся ситуации. Да-да, реальным... Люди, как и раньше, хотят помочь ему. Он не один, и уже сам факт вселяет уверенность, скрашивает хоть в какой-то степени неприятные последние события.

— Так ты, Володя, согласен или нет? Почему молчишь?

— Согласен, Митя.

Отметив командировку в Институте горного дела имени Скочинского и не задерживаясь долго в Люберцах (есть еще четыре рабочих дня!), Владимир взял папку с бумагами и двинул в Москву.

В бюро пропусков министерства произошла непредвиденная заминка.

— Мне, пожалуйста, к начальнику техотдела товарищу Длугашу, — сказал Владимир, протягивая в окошечко командировку и паспорт.

Женщина в черной униформе молча взяла документы, внимательно взглянула на просителя, сверяя его облик с фотографией в паспорте, потом позвонила куда-то по красному телефону. Кравчук слышал, как зарокотала трубка — на том конце что-то ответили.

— Длугаша нет. Есть его заместитель, товарищ Боков... Он спрашивает: по какому вопросу?

В первую секунду Владимир опешил: Боков?! Боков в министерстве?! Нет, этого не может быть. Это, наверное, какой-то однофамилец, мало ли людей на свете имеют такую фамилию...

— Простите... как вы назвали фамилию заместителя Длугаша?

— Боков... Игорь Николаевич Боков.

«Игорь Николаевич?! Ну и ну... Вот так сюрприз... Что же делать? А может, это все-таки однофамилец? Бывает же такое, что не только фамилия, но даже имя и отчество совпадают...»

За спиной нетерпеливо кашлянули: там уже образовалась очередь.

— Быстрее, молодой человек... Вы же не один здесь. — Женщина в черной униформе нахмурила брови и, прижимая щекой к плечу телефонную трубку, недовольно-вопросительно смотрела на Владимира. — Игорь Николаевич повторно спрашивает, по какому вопросу.

«Если этот тот Боков — дело швах... Бесполезная затея. Что же делать? Повернуться — и уйти? А что скажут Петрунин, Седых? Ведь они верят в меня, надеются... A-а, была не была... Все равно боя не миновать...»

— Я по вопросу осушения Южного участка Кедровского разреза...

Женщина назвала в трубку цель его визита. А он неотрывно смотрел на нее, ждал, что будет дальше.

Телефонная трубка молчала секунд тридцать, потом снова зарокотала. Женщина выписала разовый пропуск и протянула его Владимиру.

— Пожалуйста. Девятнадцатый этаж, двести восьмая комната.

Сдав на проходной пропуск, Владимир разделся в гардеробе и направился к лифту.

«Занятная получается ситуация, — думал взволнованно Кравчук. — Неужели Боков перешел на работу в министерство? А почему бы и нет... Все течет, все изменяется. Прошло ведь столько времени... Недаром же говорили, что у Игоря Николаевича есть в министерстве покровители... Пошел, значит, на повышение. А может, это все-таки... не тот Боков?..»

Скоростной лифт поднял Владимира на девятнадцатый этаж. Двести восьмая комната была в самом конце длинного коридора...

Пожилая строгая секретарша в очках взглянула на вошедшего:

— Вы... Владимир Петрович Кравчук?

— Да.

— Игорь Николаевич ждет вас. — Она приоткрыла дверь в смежную комнату, приглашая гостя войти.

Владимир поблагодарил и переступил порог. И если еще минуту назад у него были сомнения, тот ли это Боков, то теперь они сразу же рассеялись. За массивным, в виде буквы «Т», столом, заставленным разноцветными телефонными аппаратами, миниатюрными макетами шагающих экскаваторов и копров дренажных шахт, действительно сидел Игорь Николаевич Боков, собственной персоной, бывший научный руководитель Кравчука по аспирантуре...

Боков был сама любезность. Улыбающийся, приветливый. Вышел из-за стола, усадил Владимира в кресло...

— Рад вас видеть, Владимир Петрович, весьма рад... Давненько мы не виделись. А вы возмужали, окрепли в плечах! Да и цвет лица хороший — недаром говорят, что тамошний климат благотворно действует на нервную систему: сибирский антициклон держит постоянное давление в течение нескольких месяцев, чего не скажешь о европейской части Союза... Где вы остановились, Владимир Петрович?

— В Люберцах, в общежитии НИИ имени Скочинского.

— Напрасно, напрасно, — пожурил Кравчука Боков. — Впрочем, исправить это и сейчас не поздно. Я переехал в Москву три месяца назад, получил квартиру от министерства. Живу с мамой, две комнаты. Просторная, хорошая квартира, притом мама большей частью на даче — в Тарасовке. Короче: приглашаю вас к себе, живите, сколько вам нужно. Зачем вам эти Люберцы, периферия?..

— Спасибо, Игорь Николаевич, но я, пожалуй, останусь в общежитии НИИ имени Скочинского, — сдержанно произнес Владимир.

Боков подошел к гостю, мягко положил на его плечо руку:

— А вы, как я погляжу, по-прежнему держите на меня обиду? Зря, Владимир Петрович, зря... Кто старое помянет, тому глаз вон. Нам с вами надо жить в мире: одно ведь дело делаем. Какие грандиозные задачи поставила партия перед страной, перед нашей угольной промышленностью! Когда читаешь директивные документы, дух захватывает!

Владимир вглядывался в Бокова, пытаясь понять, что за человек теперь Игорь Николаевич, изменился ли он. А вдруг действительно поможет? Жизнь ведь нередко меняет людей, заставляет их по-другому взглянуть на себя, переосмыслить свои поступки. Внешне Боков ничуть не изменился: такое же, как и прежде, холеное, чисто выбритое, приятно пахнущее одеколоном «Рижанин» лицо; тщательно выглаженный, с иголочки, коричневый костюм, белоснежная сорочка, темно-красный в фиолетовую полоску галстук.

— А как ваша диссертация, Владимир Петрович? Окончательно забросили?

Владимир вздохнул:

— Некогда заниматься диссертацией, Игорь Николаевич. Да и вообще... — Он хотел добавить, что забросил диссертацию не по своей воле, а из-за его, Бокова, обструкции, из-за занятой им позиции, но промолчал. Зачем портить раньше времени отношения с человеком? Впереди ведь дело, ради которого он и приехал в Москву.

— Мда, жаль, Владимир Петрович, очень жаль... А я, знаете, защитил успешно докторскую. Всего два черных шара было при голосовании! Уже и корочки из ВАКа прислали...

Боков ждал, когда гость скажет традиционное: «Поздравляю! От души поздравляю!» — но тот не проронил ни слова. Сидел и безмятежно смотрел на носки своих коричневых, давно не видевших гуталина полуботинок. Словно то, чему радовался, чем гордился Боков, было ему совершенно безразлично. Надо же! И вот именно это обстоятельство больше всего и подействовало на Игоря Николаевича, неприятно укололо. Он переменился в лице и, заняв привычное место за массивным столом в виде буквы «Т», сухо-официально спросил:

— Так что у вас за дело ко мне, Владимир Петрович?

— Для того, чтобы пробурить на Южном участке еще три рекогносцировочные водопонижающие скважины, мне нужны деньги. Хотя бы шестьдесят тысяч... Вот смета. — Владимир вытащил из папки и положил перед Боковым сколотые скрепкой, испещренные цифрами и формулами двенадцать стандартных листков.

Игорь Николаевич полистал бумаги, потом откинулся на спинку стула, насмешливо взглянул на Владимира.

— Опять, значит, за свое?.. Я вот смотрю на вас и никак не могу взять в толк: неглупый парень, а занимается черт знает чем! Вы ведь испортили себе карьеру, основательно подмочили репутацию... Ну скажите, чего вы достигли с тех пор, как мы расстались? А ничего! Абсолютно ничегошеньки! Нажили себе врагов, поругались с Воловичем... Теперь вот и Говорова хотите втянуть в свою аферу. Пожалейте людей, Владимир Петрович, поразмышляйте о своем будущем! Одумайтесь, пока не поздно!

Владимир сжал до боли в пальцах папку. Стараясь говорить как можно спокойнее, заметил:

— О том, чего я достиг, побеседуем, извините, в другой раз. А сейчас я хочу услышать от вас одно: вы дадите нам шестьдесят тысяч или нет?

— Нет, конечно!

— Почему, разрешите узнать? — прищурился Владимир.

— А потому, что бросать деньги на ветер наше министерство не намерено. Скважины на Южном участке качают воду неэффективно, не те геологические условия — об этом красноречиво свидетельствует ваша же, печально знаменитая теперь третья рекогносцировочная. «Прославились» на всю Сибирь-матушку!

— Авария там произошла совсем по другой причине, геология не виновата...

Боков усмехнулся, покачал головой.

— Так говорят, когда хотят свалить с больной головы на здоровую, когда хотят выдать желаемое за действительное...

Владимир порывисто встал.

— Это, Игорь Николаевич, ваше личное мнение! Но есть еще и другие люди в министерстве! Есть Длугаш, есть первый заместитель министра! Я сегодня же...

Боков не дал договорить, перебил:

— Ничего, дорогой, у вас не получится! Можете не надеяться. И Назар Платоныч Длугаш, и первый заместитель министра Иван Федорович Татарчук придерживаются того же мнения, что и я: вертикальные скважины на Южном участке применять нельзя! По этому вопросу заседала даже коллегия министерства... Одним словом, шансов на успех у вас нет. Ясно, надеюсь?

Владимир вложил в папку листки сметы, завязал тесемки. На душе было пустынно. «Успел «поработать» Игорь Николаевич и здесь. Теперь, конечно, идти к Говорову или Татарчуку бесполезно, — с горечью подумал он. — А денег, кроме техотдела, никто не даст. Замкнутый круг. Хоть плачь... Ишь, как победоносно поглядывает Боков. Словно петух на навозной куче...»

— Еще вопросы есть?

— Один, — обронил хмуро Владимир.

— Слушаю.

— Скажите, а как вам все-таки удалось защитить докторскую? Вы что же... по-прежнему на всех разрезах рекомендуете подземную систему осушения?

Боков окинул гостя снисходительным взглядом:

— Вы, Владимир Петрович, — большой ребенок! Наивный большой ребенок. Но кусаться научились! И хотя вопрос ваш в некоторой степени оскорбителен для меня, но я все же отвечу: подземную систему я рекомендую только для глубоких разрезов, там, где скважины экономически не выгодны. Но — и это хочу подчеркнуть! — мои рекомендации применимы и для Южного участка Кедровского разреза. И я это докажу! Обязательно докажу!

— Интересно, каким же путем? — иронично сморщил губы Владимир.

— А это уж, простите, мое дело!

— Ну-ну, цыплят по осени считают.

— Вот-вот... Нам, дорогой товарищ, нужны твердые гарантии, что Южный участок будет хорошо осушен и сможет давать ежегодно по двадцать миллионов тонн угля. Стране нужны не эксперименты со скважинами, а уголь, понимаете, уголь! Этим я и руководствуюсь в своей работе, — произнес Боков с плохо скрываемым раздражением и после продолжительной паузы патетически добавил: — Я думаю не о себе, а о государстве!

— Опять лозунги, — поморщился Владимир, чувствуя, как его уже понесло с шашкой наголо. — Надоело. У вас это в крови, наверно... Вот вы давеча упомянули о стране, о государстве, а ведь думаете прежде всего о себе, о своей диссертации!

Боков медленно поправил галстук, чуть заметно усмехнулся. Ровным, спокойным голосом, с нотками превосходства над собеседником проговорил:

— Спорить с вами или что-либо доказывать я не собираюсь. Старинная мудрость гласит: «Кто из двух спорящих умнее? — Тот, кто первый замолчит». Все, Владимир Петрович. У меня дела. Будьте здоровы.

Владимир молча вышел из кабинета. «Ничего, по существу, я не добился в Москве, — уныло думал он, направляясь к лифту. — Денег на бурение скважин по-прежнему нет... Остается только одно: ждать ответа из Комитета народного контроля СССР. Неужто и там не разберутся?.. И все-таки эта поездка не пропала даром. Мы, по крайней мере, теперь точно знаем, кто нам мешает в министерстве... Надо будет сегодня же позвонить Петрунину и Седых. А потом — Ане. Нет, сначала Ане...»

Петр Михайлович Кравчук приехал в Кедровск ночью. Выйдя из автобуса, застегнул на все пуговицы полушубок. Опустил наушники на шапке, осмотрелся. Мела поземка. Тонко гудели обросшие белым ворсом телеграфные провода, от сильных порывов ветра уныло и протяжно поскрипывали заиндевелые шляпы уличных фонарей. Возле конторы стоял высокий, напоминающий чем-то огромного бульдога, болотоход; двое горняков — в меховых куртках и валенках — грузили на него длинные деревянные ящики. Справа, со стороны сизо-фиолетового частокола деревьев, доносился сухой скрежет ковшей экскаваторов.

«Шагающие...» — определил по звуку Петр Михайлович и поежился от холода.

Узнав у прохожего дорогу в общежитие, подхватил чемоданчик и ходко зашагал.

«Интересно, спят они уже или нет? Вот будет сюрприз! А может, и не обрадуются вовсе. Особенно Володя...» — думал он, волнуясь так, словно завтра у него защита докторской.

Дверь отворил Саша. Увидев Петра Михайловича, он застыл от неожиданности. Черные стрелки бровей изумленно поползли вверх.

— Папа? Откуда ты?!

— Из Киева... Откуда еще! — улыбнулся Петр Михайлович и, покашляв в кулак, добавил: — Неудобно... вести разговор на пороге. Может, пригласишь в хоромы?

— Как тебе не стыдно?! — Саша укоризненно покачал головой. — Проходи, что за вопрос... Сколько же это мы не виделись? Почти... девять месяцев. Да, девять месяцев! — Засуетился, забегал. — Давай чемоданчик... Раздевайся, раздевайся! Продрог, небось, с дороги? Мороз-воевода дает прикурить! Ну, сейчас будем чай пить. Сию минуту... Пиджак тоже снимай. В комнате — Ташкент, двадцать пять градусов. Вчера только новую котельную пустили. У-ух, хорошо, что ты приехал... — Саша бросал на отца быстрые, пытливые взгляды. Постарел. И сизых иголочек прибавилось на висках... Ну, а что нового в Киеве? Как Ирина? Одно письмо за двенадцать месяцев! Маловато. А Фрося, значит, по-прежнему хворает? Не везет ей: то радикулит, то астма. Надо же!

Выбрав момент, когда Саша примолк на несколько секунд, Петр Михайлович спросил, где Володя.

— Он сейчас в Красноярске. Девушка у него там — Аня Виноградова. Слышал уже?.. По-моему, с ней что-то случилось... Очень славная девушка! Помогла Володе моделировать... — Саша грустно скривил губы. — У нас сейчас тут дела... того... плохи. Почти труба. Вертикальные скважины директор комбината бурить запретил. Написали коллективное письмо в Комитет народного контроля, в Москву. Но пока — все тихо. Как говорится: ни ответа, ни привета.

— Я знаю обо всем, — вздохнул Петр Михайлович. — Регулярно переписывались с Сидоровым... Я выбил по Кедровскому месторождению дополнительную тему на два года. Помогать мне будет Самсонов, он приедет недельки через две.

«Вот так дела-а! — изумленно подумал Саша. — Впрочем, когда-то это должно было произойти. Не могло не произойти...»

— Что же это за тема?

— Она называется так: «Проблема сохранения воды и чистоты биосферы в связи со строительством Кедровского разреза».

— Конек твой. Значит, решился все-таки?

— А что делать? Иначе нельзя.

Они с Сашей долго еще говорили. Лишь где-то в третьем часу ночи, выдув два чайника внакладку, потные и раскрасневшиеся, как после хорошей русской баньки, стали укладываться спать. Саша уснул сразу, а Петр Михайлович до самого утра не сомкнул глаз. Сон не шел... Новая обстановка, новые люди. Встреча с сыном. Все перемешалось, завихрилось. Как в днепровских водоворотах. Петр Михайлович думал о Володе, об Ане Виноградовой — девушке, которую он не знал и которую его сын, очевидно, любит; вспоминал, о чем писал ему Сидоров, — и вздыхал, ворочался пуще прежнего. Конечно, хорошо, что он добился включения в план научно-исследовательских работ дополнительной темы по Кедровскому месторождению. Главное — зацепиться, а там пойдет... Но как, как пойдет? Что ждет его впереди?

В конторе Кравчук-старший появился ровно в восемь утра. Отыскал кабинет начальника разреза.

Томах, подобострастно улыбаясь, все время повторял, что он очень рад видеть Петра Михайловича в Кедровске. Давненько к ним не заглядывали настоящие гидрогеологи. ВНИГИ взял ценную, нужную всем тему. Вчера только Вадиму Ильичу звонил из комбината Волович. Правда, Илья Захарович говорил, что Петр Михайлович приедет сегодня вечером. А оказывается — он уже здесь. Ну, это, может, и к лучшему. Апартаменты готовы. Две комнаты. Телевизор, телефон. Все как полагается!

— Спасибо, но я буду жить с сыновьями, в общежитии, — сухо поблагодарил Петр Михайлович.

Томах обиженно надул губы:

— Зачем же так? Мы старались... хотели, чтобы вам у нас понравилось...

Но Петр Михайлович его уже не слушал: с интересом рассматривал висевший на стене плакат. Там была изображена роторная приставка к станку ударно-канатного бурения. Основные узлы, марки долот по категориям проходки, диаметры штанг.

— Это Сидоров повесил, — пояснил Томах. — Наломали дров с этими скважинами...

— Да-да, наломали... — машинально повторил Петр Михайлович и направился к двери. — В какой комнате сидит Сидоров?

— Он теперь — начальник геологического отдела. Двенадцатая комната... А что? Я сейчас скажу секретарше, она его вызовет...

— Нет-нет, я сам.

С Сидоровым он проговорил почти до обеда. Петр Михайлович хорошо помнил, как студент Миша Сидоров изобрел электромагнитное устройство для обогрева покрывающейся льдом конвейерной ленты экскаватора. Устройство это не только демонстрировалось на Республиканской выставке студенческих работ, но и успешно применялось на некоторых апатитовых рудниках в Хибинах.

— Толковый парень! Голова работает в нужном направлении, — говорили о нем горняки.

Помнил Петр Михайлович и второе детище студента Миши Сидорова: ПОВ-1 — Прибор для очистки воды, модель первая. Как сейчас видится то шумное, веселое заседание гидрогеологического кружка, которым он руководил. Яркий свет ламп, заставленный пробирками стол. И взлохмаченный, охрипший от волнения Миша Сидоров стоит подле стола и наливает в колбу с электродами специально привезенную для этого случая мутную карьерную воду. Сидящие в первых рядах сокурсники переживают за него, кричат, гогочут, как гуси.

— Руби, Миха! Дави на сто атмосфер!

— Не подкачай, Мишок... На тебя смотрит Европа!

Миша подсоединяет к колбе провода, передвигает ползунок на реостате. Ясным взглядом своих зеленых, как трава, очей оглядывает сидящих в зале.

— Все очень просто, ребята... Задумка у меня нехитрая. Все происходит по закону Фарадея! По закону Фарадея рассчитываются все константы электролиза, по этому же закону и вода будет очищаться... Все, ребята, очень просто... — Миша подходит к щиту и нажимает на желтую кнопку. Колба вздрагивает, наполняется паром — и тотчас же гулко взрывается.

— Перебор, кажись... Слишком большое напряжение врубил... Все по закону Фарадея, — сконфуженно скребет пальцем русую гриву затылка Миша. — Но я этот прибор обязательно доделаю. Вот увидите! Честное слово, доделаю! Все по закону Фарадея...

— Браво. Миша! Молотобоец! Турбобур! Не отступай! — кричат, улыбаясь, студенты: Мишу в институте любили.

После этого случая к Сидорову прочно пристала кличка: «По закону Фарадея»...

С тех пор немало воды утекло. Михаил Потапович, закончив институт, работал в разных местах, но всегда поддерживал письменную связь с Петром Михайловичем. На письма своих студентов профессор Кравчук всегда отвечал аккуратно, однако в отношении производственных советов был предельно осторожен, ограничиваясь общими фразами. Даст он, например, какую-нибудь рекомендацию, а там, гляди, сделают что-то не так. И будут потом говорить, что «сие рекомендовал Петр Михайлович Кравчук».

Эта осторожность появилась у него с той далекой теперь поры, когда он прочно осел в Киеве и перестал ездить в поле. Но в своих последних письмах к Сидорову Петр Михайлович как-то незаметно для самого себя стал изменять этому принципу.

«Спеши, Петр Михайлович, спеши, голуба, — говорил он себе. — Твой поезд может уйти, не дождавшись тебя».

Разговаривая с Сидоровым, Петр Михайлович мысленно возмущался действиями Воловича. Понизив в должности Михаила Потаповича, «упрятав» его в геологический отдел, директор комбината еще раз доказал, что главное для него не мысль, а послушание. Смять человека в кулаке — вот его руководящий принцип во все времена. Петр Михайлович старался узнать у Сидорова наиболее важные, с его точки зрения, детали. Как долго Михаил Потапович думает сидеть в геологическом отделе? Неужто он перегорел, отказался от дальнейшей борьбы? Непохоже что-то на него. Так нельзя! Он нужен разрезу. Как горняк, как угледобытчик. Ну, а последнее слово во всем этом деле принадлежит все-таки не директору комбината!

— А что же, Петр Михайлович, прикажете мне делать? — вздохнул Сидоров. — Жалобы писать — это не по мне. Да и вообще, может, Волович в чем-то и прав. Дай нашему брату свободу — такого понаделаем, что сам леший не разберет!

А Петр Михайлович посоветовал пока лишь одно: быть настойчивым. Времена ведь начинают меняться. Все понимают — дальше жить по-старому нельзя.

Встреча с Владимиром была не такой, как представлял ее себе Петр Михайлович. Безусловно, он не рассчитывал на телячьи нежности, но... как-никак, а не виделись целый год.

Встреча произошла на улице, возле конторы. Петр Михайлович первым увидел старшего сына. Черный нагольный полушубок, оленьи унты, в правой руке — планшетка. Заросшее темной щетиной, отсутствующее лицо. Идет — и никого не видит. «Не иначе, как с той девушкой в Красноярске что-то стряслось, Саша прав...» — мелькнуло у Петра Михайловича.

— Володя!.. Вовка!

Сын вздрогнул, остановился. Несколько секунд, не мигая, смотрел на Петра Михайловича.

— Здравствуй, отец, — просто сказал он, но именно эта простота, сухость больно кольнули старшего Кравчука в сердце. Можно было сказать и что-то более существенное, теплое. Расстались все-таки они не вчера вечером...

— Я был уже в общежитии, Саша мне все рассказал, — добавил сын будничным голосом, и Петр Михайлович почувствовал неясную тоску. Что-то изменилось в их отношениях, стало по-другому. И теперь надо начинать все сначала.

— Сердишься на меня, а?

— Сейчас — нет.

— Ну а раньше? — спросил Петр Михайлович, удивляясь собственной наивности.

— Было, отец... И ты это хорошо знаешь. — Сын был невесел, печально-задумчив. И смотрел он на Петра Михайловича как-то странно, испытующе, словно хотел понять, что за человек перед ним.

— Хорошо, что ты приехал, — сказал Владимир, и Петр Михайлович уловил наконец в голосе сына то, что хотел услышать: радость. И хотя была она слабой, мимолетной, но все же она была, и он не преминул это отметить мысленно.

На детальное ознакомление с месторождением у Петра Михайловича ушел месяц. Он присматривался ко всему. Спускался в дренажные шахты и штреки, пытливо изучал проходческие комбайны и лавы. Из кабины шагающего драглайна открывался грандиозный вид на весь Северный разрез, и Петр Михайлович пробыл там часа полтора-два. Он с жадностью, точно не видел все это лет сто, глядел на проносящиеся по бермам груженные черным лоснящимся углем думпкары, вслушивался в резкие гудки электровозов, далекие взрывы патронов аммонита в шпурах, рокот забойных машин — и чувствовал себя счастливым. Снова появилась былая уверенность, желание сделать что-то нужное всем... Иногда, правда, средь рабочего дня сильно хватало под правой лопаткой, где сидел немецкий осколок. В груди вспыхивал жар, перед глазами все прыгало, летело неведомо куда. Ноги подламывались, он тяжело и неуклюже валился наземь, — хорошо, если в тундре, — будто проваливался в бездонный колодец. А жар под лопатками, в желудке расходился все круче, словно там был раскаленный булыжник, в ушах хрустело, вызванивало. Сердце то немилосердно частило, как у воробья, то следовала долгая, как вечность, противно липкая пауза — и тревожные, с натугой, взъерошенные толчки. Вгрызаясь до хруста в пальцах потными ладонями в обледенелый ягель, оглушенный и опустошенный, он затуманенными, испуганными глазами глядел в одну точку, тщетно пытаясь широко распахнутым ртом ухватить воздуха. Боль в груди рассекала тело; горло что-то сдавливало, мешало дышать. Будто втиснули туда расширяющийся в объеме резиновый мяч.

«Неужели это... все?! Даже Вовке не успел толком помочь... Неужто все?!!» — с паническим страхом думал он и, нашарив дрожащей рукой в верхнем карманчике спасительную трубочку с валидолом, поспешно впихивал таблетку под сухой, как прошлогодний гриб, язык.

Холодный, освежающий вкус лекарства заполнял гортань, даря призрачную надежду... Он лежал на жестком снегу и отрешенно-скорбно взирал на мир. По синевато-размытому бескрайнему небу пенились редкие облака. Природа была совершенно безучастна ко всему. До чего все-таки мал, ничтожен человек! И какой большой урон подчас наносит он природе. Но что значат шестьдесят или семьдесят лет человеческой жизни по сравнению хотя бы с самым коротким в геологии антропогеновым периодом? Мизер. Почти пустое место...

«Нет, надо делать операцию... Нечего бояться... Надо делать...» — повторял он.

Но проходило минут двадцать — двадцать пять, боль мало-помалу отпускала, он поднимался — обмякший, с отяжелевшим телом, изжеванный, точно после приступа малярии. И. сгорбившись, насилу передвигая негнущиеся, дубовые ноги, брел, покряхтывая, к разрезу.

«Вот в следующий раз прихватит — и сразу же в больницу. Пусть делают операцию, в Кедровске прекрасный хирург, кандидат наук», — говорил он себе.

Но знал, что это — неправда, что в больницу он никогда не пойдет. Один шанс из десяти, что он выдержит эту операцию. Возраст есть возраст... Врачи и не скрывают этого. Пусть уж будет так, как будет. Бренность бытия не только в спадах и подъемах жизни, но и в ощущениях. Сегодня ему было плохо, а завтра — кто знает — может, и полегчает. Природа даровала ему сознание, и, пока оно у него есть, он должен приносить людям пользу. Иначе для чего жить?

И, как только боль утихала немного, он снова часами пропадал на разрезе; дотошно расспрашивал горняков Северного участка, хорошо ли работают врубовые механизмы, интересовался нормами проходки и толщиной вечной мерзлоты, зарисовывал в блокнот терриконы, механические лопаты, новые пневмопробойники. И почти повсюду слышал одно и то же: раньше, при Сидорове, работалось лучше. Каждый чувствовал себя самостоятельным. Люди вносили рационализаторские предложения, спорили до хрипоты, искали... Нельзя сказать, что теперь, когда начальником разреза стал Вадим Ильич Томах, все круто изменилось. Нет, этого не произошло. Все работают на прежних местах, никого не сняли, никого не понизили в должности. Вот только прежней инициативы, старательности уже нет. Вадим Ильич дело свое знает, пожалуй, не хуже Сидорова, но строго придерживается общепринятых канонов. Этого вот, мол, — нельзя, риск очень большой, ни на одном из разрезов Союза так не делают; а вот это — не положено, инструкция по эксплуатации горных машин запрещает так поступать. Ежели брать формально, то на разрезе все благополучно. Государственный план по углю и прочим показателям выполняется, а вот работать... работать стало неинтересно. Вкалываешь — и поглядываешь на часы: скорее бы конец смены. Да и прогрессивки нет...

— А вы возьмите и напишите министру обо всем, — предложил горнякам Петр Михайлович.

— А это поможет? Министр и читать не станет, перешлет Воловичу: разбирайтесь, мол, на месте. Эка важность! — сокрушались горняки.

Но Петр Михайлович уверенно заметил:

— Очень даже поможет! С мнением многотысячного коллектива министр не может не считаться.

Когда приехал Самсонов, они взяли на складе широкие, обшитые по краям камусом охотничьи лыжи и отправились на Южный участок.

Не прошло и двух недель, как Петр Михайлович послал Романову в Москву письмо, в котором сообщал все новости. Не забыл написать и о Михаиле Потаповиче Сидорове. Разве это правильно, когда такой опытный, толковый горняк занимается разными там писульками и петрографическими анализами?! Это же черт знает что! Волович поступил по меньшей мере бездумно. Этакий зарвавшийся князек...

Петр Михайлович на правах доктора наук искал слабое звено в проекте сына, искал ошибки, неточности. Однако и сам, читая рукопись, немалому научился: сын многое делал по-новому, оригинально и просто.

«Молодец Володька! Сделал все очень толково. Есть, правда, шероховатости, но это легко устранимо», — кончив читать рукопись, улыбнулся про себя Петр Михайлович и тут же обратил внимание сына на те пункты проекта, которые, по его мнению, следовало изменить. Вот, например, защита будущего разреза на Южном участке от вод озера Карыг...

Отец был прав, и Владимир это прекрасно понимал. В своем письме начальник управления открытых горных работ министерства Красильников тоже ведь говорил о каких-то «мелких технических ошибках» в проекте. Вполне возможно, что он имел в виду те же пункты, что и отец. Ну а если проект забракуют? Тогда и исправлять ничего не надо... Из Комитета народного контроля — ни звука. Четыре месяца уже, как первый экземпляр рукописи в Москве. Колючие мысли лезут в голову. От них нет спасу ни днем, ни ночью.

— Ты считаешь, что проект... примут? — недоверчиво спросил у отца Владимир.

— Пока не знаю. Но то, что его нужно довести до кондиции, — уверен.

— Я смотрю, ты моему проекту уделяешь больше внимания, чем своей теме.

— Твой проект сейчас важнее, — рассудительно молвил Петр Михайлович. — Надо отобрать со дна озера пробы грунта...

Итак, решено было пробурить на озере Карыг двадцать мелких, глубиной до пяти метров, скважин. Но где достать буровой станок? И кто, наконец, будет бурить эти скважины?.. Вопросы были далеко не праздные. Петр Михайлович понимал, что если он при сложившейся на разрезе обстановке попросит у Томаха станок и бригаду буровиков, то начальник разреза обязательно поинтересуется, для чего. А скажешь правду — может и заартачиться. Судя по высказываниям Владимира, Томах не является приверженцем поверхностной схемы осушения Южного участка. Живет по принципу: тише едешь — дальше будешь. Нет, тут надо сманеврировать. В лоб действовать глупо.

«Всю жизнь надо маневрировать, — с неожиданной улыбкой подумал Петр Михайлович. — В одном случае ты это делаешь, чтобы сделать доброе дело, в другом — чтобы выиграть что-то для себя, в третьем — из-за боязни перед кем-то... А придет ли время, когда не надо будет маневрировать, когда человек будет открытым, честным перед собой и людьми? Когда ему не надо будет таиться, что-то выгадывать? Но как же тогда жить? Ведь жизнь — это противоречия, борьба? — Петр Михайлович задумался и все с той же неожиданной ясной улыбкой сам себе ответил: — Время изменится, а заодно — и нас изменит. Точнее, мы изменимся и изменим время. Да, будет именно так. Всё должно стремиться к совершенству, в том числе и люди. — Погрустнел, сник. — А пока... пока нужно играть свою роль до конца. Во имя большого надо чем-то и жертвовать. Надо обманывать, лицемерить. Это противно. Нехорошо! Но иного пути пока нет...»

И Петр Михайлович, явившись к начальнику разреза, попросил у того станок якобы для того, чтобы провести на озере Карыг комплекс гидрогеологических исследований по своей теме. Для вящей солидности положил на стол бумагу с личной подписью заместителя министра: прошу всячески содействовать в сборе материалов. Две печати, дата. Куда денешься?

— Станок нужен срочно. Не позднее, чем завтра, надо начать бурение, — подчеркнул строго официально Петр Михайлович.

Несколько секунд Томах размышлял. Давать Кравчуку-старшему станок и бригаду бурильщиков он не хотел, на это были причины. А отказать — боялся, бумага министерства действовала на него магически. Вдобавок ко всему, Кравчук — профессор, известный в стране ученый-гидрогеолог...

— Ну что ж, наука и производство должны шагать в одном строю. Это записано в директивах съезда нашей партии. Всегда рад помочь вам, Петр Михайлович. Станок и бурильщики с завтрашнего дня в вашем распоряжении.

Петр Михайлович поблагодарил его и направился к выходу. Оглянись он в эту минуту — увидел бы кислую физиономию начальника разреза. Именно завтра Вадим Ильич предполагал пробурить возле своего дома скважину на воду. Дражайшая половина надоумила. Все равно, дескать, буровики уже целую неделю больше точат лясы, чем работают: нет победитовых коронок. Так пусть сделают для своего начальника доброе дело — просверлят дырку в песках и оборудуют колонку. Тут победитовых коронок не надо, можно обойтись и стальными... Теперь придется отложить.

Выходя из конторы, Кравчук-старший столкнулся в двери с широкоплечим человеком в кожаном пальто и ондатровой шапке.

— Петр Михайлович?! Здравствуйте! Я — Галицкий!.. Федор Лукич Галицкий, помните?! — Человек запнулся, уставившись ясным взглядом в лицо профессора. — Вы у нас в горном институте читали спецкурс и гидрогеологию... А мы с Сидоровым учились в тридцать второй группе. Не помните?.. Вы давно у нас в Кедровске? Больше месяца? Ого!.. А я вот только сегодня приехал... Был в отпуске — в Ялте. Сразу за два года взял... Чудесный город! И море еще теплое: вода плюс пятнадцать. Многие купаются. Красота-а!

Петр Михайлович наморщил лоб, силясь воскресить в памяти годы, когда преподавал в горном институте... Нет, студента по фамилии Галицкий он вспомнить не мог. Сколько ни старался. Но не скажешь ведь об этом прямо. Неудобно.

— Да-да... тридцать вторая группа. Вместе с Сидоровым. Хорошо помню... — соврал он.

Озеро Карыг замерзло давно, но Савушкин, прежде чем начать бурение, долго колесил на вездеходе по перламутровому льду, проверяя его прочность. Все-таки станок ручного бурения вместе с балком и прицепом весят больше пяти тонн. Да прибавь сюда еще трактор «Беларусь». Вес солидный! Надо быть осторожным... Лед, правда, не гудел, не потрескивал и был устойчив, как броня. Просверлили буровым коловоротом дырку посредине: толщина льда один метр и пятьдесят шесть сантиметров.

— Выдюжит, — авторитетно заключил Миша Гречуха.

Саша понимал: все будет хорошо, лед и впрямь не проломится, но смутное беспокойство, как только приехали на это озеро, уже не покидало его.

Раскатисто треща, трактор выволок на лед балок — рубленный из пихты вагончик на полозьях, загруженный трубами и бочками прицеп с броской надписью на облезлом борту: «Эй, ухнем!» Гречуха и его новый помощник Иван Баглей — курносый, сероглазый крепыш — пробив ломами лунку, установили в ней кондуктор — короткую трубу на стальных держаках. К концу специального рычажного приспособления привинтили штангу, а к ней — бур. Опустили все это хозяйство в кондуктор.

— Обождем полчасика. Пусть кондуктор примерзнет хорошенько. Айда в балок, — прошамкал одеревеневшими на морозе губами Савушкин.

Сверлили скважину попеременно: то Гречуха, то Баглей. Беснующийся белый рой забивал буровикам дыхание, выжигал из глаз слезы.

Трсс... трсс... трсс... — скрипел бур.

Пройдя лед и двухметровую толщу воды, он врезался в породу, слагающую дно озера. А минут через двадцать Гречуха вытаскивал уже из самой главной трубы — колонковой — первый керн: черный, отливающий синевой, плотный ил.

— Готово... — просипел Баглей и стал крутить руками «мельницу», чтобы согреться.

Скважина курилась паром, словно дымоходная труба, зеленоватые брызги воды тут же превращались в прозрачные бусинки. Саша быстро собирал керн в ящик и, не давая породе смерзнуться, тащил все в балок. Там стояла миска с расплавленным парафином. Он резал ножом ил, как колбасу, на короткие — в три пальца толщиной — колечки, обвязывал нитками и осторожно опускал в парафин. К каждому образцу привязывал бирку — с номером скважины...

За пять дней пробурили шестнадцать скважин. А вон на семнадцатой — дело застопорилось. Прихватило бур... Гречуха, Баглей и Саша скопом дергали за рычаги, пыхтели, силясь вытащить из ствола колонковую, но та словно приросла ко дну.

И тогда Саша притащил буровой коловорот и стал расширять дырку во льду.

— Что ты задумал? — прищурился Гречуха.

— Буду откапывать.

Буровики принялись помогать ему.

Когда дырку расширили метров до двух в диаметре, Саша измерил палкой толщину воды. До твердого — шестьдесят сантиметров. В самый раз.

Сбегал в балок, надел вместо валенок болотные сапоги. Взял штыковую лопату.

— А может, лучше, язь его переязь, подъемный кран вызвать? — предложил неуверенно Гречуха.

— Сколько же он весит? Тонн восемь? А если лед не выдержит? Да и вообще, время дорого... — Саша подтянул до живота голенища сапог и осторожно стал опускать правую ногу в воду. Нащупал место потверже, уперся... Кажется, все в порядке. Можно опускать и левую... Стал, распрямился.

— Давай, братцы-аргонавты, лопату!

Минуты две буровики молча наблюдали, как Саша, орудуя лопатой, приловчившись, выкидывал на лед густую, как деготь, бурую жижу. Потом переоделись и, вооружившись лопатами, последовали его примеру.

«А ребята — ничего... Подходящие», — подумал весело Саша.

Вода пенилась, стреляла пузырьками... Скрежет лопат. Тяжкое, прерывистое дыхание. Остервенелое чмоканье сапог. Чик-чаг... чик-чаг... чик-чаг... Брезентовые рукавицы уже не грели — покрылись ледяной коркой. Руки зашлись от холода, ноги как на протезах — от напряжения их не согнуть.

— Еще чуток! Уже шатается... — прохрипел Саша. Поднял лопату, насилу передвинул левую ногу. И тотчас же почувствовал, как сапог предательски скользнул в сторону. Саша неловко взмахнул руками и, потеряв равновесие, бултыхнулся в воду. Она вмиг проникла сквозь одежду, ежом вкатилась под воротник, ледяным панцирем обожгла тело...

Баглей схватил младшего Кравчука за рукав полушубка, помог выбраться на лед.

Зубы у Саши выбивали чечетку.

— В балок! Живо! — закричал Баглей и грустно подумал: «Пацан... Совсем пацан. Все молчком, молчком... Думает, мы не понимаем, что скважины эти нужны не Петру Михайловичу Кравчуку, а его сыну — Володьке...»

В балке буровики помогли Саше раздеться. Нашлись и сухие «доспехи» — ватные штаны, телогрейка. Баглей вытащил из тумбочки неначатую бутылку спирта; сбил деревянной рукояткой большого охотничьего ножа сургуч с горлышка. Плеснул в кружку.

— Дуй, водолаз.

— Да вы что?! Здесь же двести грамм... Я сроду спирт не пил... — упирался Саша.

— Не будь кисейной барышней. Дуй, едрена кость! Иначе аккурат схватишь воспаление легких, — проворчал Гречуха.

Саша вздохнул и, закрыв глаза, опростал кружку. Неистово закашлялся, вытирая кулаком слезящиеся глаза, забегал по вагончику. Горло огнем жгло — нельзя было вымолвить и слова...

Оставшиеся три скважины добуривали без Саши: воспалением легких он, к счастью, не заболел, но грипп все же схлопотал. Семь суток провалялся на койке в общежитии, глотая аспирин и антибиотики.

Отобранные Сашей образцы керна Петр Михайлович отправил с Самсоновым в Иркутск — в лабораторию. Ответ довелось ждать недолго. Ровно через семь дней пришла бандероль с бланками анализов.

— Надо, Володя, добавить десять скважин. Для защиты будущего разреза от озерных вод, — сделал вывод Петр Михайлович и положил перед сыном листок с расчетами.

Владимир не возражал. Вот тебе еще одна ошибка! Как дорого она могла обойтись!

— Спасибо, отец.

Странные отношения сложились у Владимира с приехавшим недавно Васей Самсоновым. Виделись они утром, за завтраком в столовой, и вечером, когда возвращались с работы в общежитие. Здоровались и, чувствуя неловкость, спешили разойтись в разные стороны. Владимир хорошо помнил тот давнишний разговор с отцом в Киеве, когда Петр Михайлович прямо заявил ему: «Вася Самсонов и Света Оверкина не хотят с тобой работать. Подумай!» Владимир тогда долго терялся в догадках: чем же он их обидел? Он никогда не говорил ничего плохого об этих людях. Наоборот, хвалил. Дельные ребята. Разве что сеточный электродвигатель не успели еще хорошо освоить. Но ведь это дело наживное. Он так и заявил отцу. От чего же тогда их обида?..

И однажды Владимир не удержался — остановил Самсонова на улице. Крутила метель, они смотрели друг на друга, морщась от снега и ветра, прислонив ко лбу козырьком ладонь.

— Скажи, в чем я перед вами виноват? Не могу понять.

— Я... то есть мы... В общем, я давно хочу... спросить у тебя... — начал Самсонов.

— О чем? — смотрит ему прямо в глаза Владимир.

— Ты говорил Бокову, что тебе... тебе неинтересно работать со мной и Оверкиной?.. Оверкина, дескать, выскочка, а я — несостоявшийся гений?

Ага! Вот, значит, где собака зарыта. Запустил ежа под череп Игорь Николаевич. Уже и нет его, а дела живут...

— Нет, Вася, я этого никогда не говорил.

Самсонов облегченно вздохнул, застенчиво улыбнулся:

— Мы с Оверкиной тоже пришли к такому выводу. Пусть поздно, но все-таки пришли... Что ж, кто старое помянет...

Спать в тот вечер Владимир лег поздно.

Под утро ему приснился сон. Будто он и Аня катаются на лыжах. Вокруг — ослепительно белый снег и красные лиственницы. Они очень высокие и пышные, эти красные лиственницы. Качают широкими ветвями, шелестят на ветру. Лиственниц много... Вся тайга из таких вот лиственниц. Они несутся на тебя прозрачной красной стеной, мелькают перед глазами... «Быстрее, Володечка! Быстрее!..» Сипит ветер в ушах, забивает дыхание колкий мороз...

Аня стремительно скользит на лыжах. Улыбается, хохочет. Весело поглядывает на Владимира. На крутом склоне она падает, он не успевает ее подхватить, лишь тянет вслед руки...

Проснулся он как всегда в шесть утра. Но вставать против обыкновения не спешил: долго еще лежал с закрытыми глазами — вспоминал сон.

Зима выдалась вьюжная, суровая.

Так прошел февраль, март... А в середине апреля солнце засияло шибче, разлилось окрест щедрым половодьем. Унялся северный ветер, небо стало голубым.

Вместе с весной появились и приятные для Кравчуков новости. Во-первых, был восстановлен на прежней должности Михаил Потапович Сидоров. Во-вторых, Аня сообщала в письме, что ей немного легче. Она по-прежнему в больнице, но уже самостоятельно выходит на улицу, гуляет. Это, конечно, не значит, что болезнь отступила, но сдвиги в лучшую сторону — налицо. Если и дальше так пойдет, то профессор Назаров обещает выписать ее летом.

Ну и в третьих — в Кедровск приехала из Москвы Государственная экспертная комиссия. В состав комиссии входило десять человек — представители министерства, Госстроя, Госплана, Государственного комитета по науке и технике, Комитета народного контроля СССР и комбината «Сибирьуголь». Возглавлял ее заслуженный деятель науки и техники РСФСР, лауреат Государственных премий профессор Никита Семенович Новиков. Юрий Борисович Романов тоже входил в состав комиссии, представляя (вместе с экономистом Капитоновым) Комитет народного контроля.

В задачу этой десятки входило проверить, насколько реальны предложения горняков о переустройстве разреза на Северном участке и увеличении его производительной мощности более чем в два раза. Кроме того, необходимо было на месте разобраться и сделать окончательный вывод о проекте Владимира Кравчука.

И замельтешили, побежали дни. Владимир напряженно ждал решения комиссии. Думал о том, что ждет его в будущем...

Комиссия работала две недели. Ее члены, сняв модные дубленки, облачились в кожухи, валенки (несмотря на весну, было еще довольно холодно) и днями пропадали на Северном и Южном участках. Скрупулезно, как сыщики, осматривали предохранительные бермы и рабочие площадки уступов, спускались в сопровождении Сидорова и Владимира Кравчука в дренажные шахты и штреки, беседовали с горняками, трактористами, шоферами. Особенно долго члены комиссии пробыли на Южном участке — у двух водопонижающих скважин...

Владимир цепко, со смешанным чувством интереса и тревоги присматривался к членам комиссии. Он не знал никого из этих людей, за исключением разве что Романова, не ведал, о чем они думают. Временами он испытывал острую робость — точь-в-точь как когда-то в школе, у доски, перед строгим учителем физики... Торопливо и сбивчиво, не в лад задаваемым вопросам, он давал пояснения Новикову, представителю министерства Длугашу, главному эксперту Госстроя Шмелеву. Голос истончался, хрипел. Не его голос... И тогда приходил на помощь Сидоров. Весело подмигнув Владимиру, он с олимпийским спокойствием продолжал его мысль. Будто и не волновался совсем. Вот же, гвардеец! Как окунь в воде!

В конце концов унял дрожь и Владимир: что он, хуже Михаила Потаповича? Держаться надо с достоинством.

В понедельник все члены комиссии собрались в кабинете Сидорова. Приглашены туда были и Владимир с Петром Михайловичем.

Первым устроили экзамен Сидорову. За счет чего тот увеличит производительность труда? Где будут размещаться терриконы и сверхмощные экскаваторы Новокраматорского завода? Думает ли начальник разреза строить новый клуб, баню, стадион?..

«Да, копают они глубоко, не то что я. Обсасывают все до мелочей. Впрочем, мелочей в таком деле нет. Все важно, все нужно», — думал со спокойной завистью Владимир.

Михаил Потапович держался молодцом. Отвечал спокойно, толково. Как хорошо знающий себе цену человек. Петр Михайлович отметил мысленно, что у Сидорова снова прорезалась былая уверенность.

А потом посыпались, как из рога изобилия, вопросы к Владимиру...

Поднялся Назар Платонович Длугаш. Раскрыл крохотную, как спичечный коробок, записную книжечку.

— Борьба за сохранение в почве воды — это, конечно, важно, похвально. Вода — штука весьма нужная, ценная. Но я, извините, горняк, а не водоснабженец! На одной аш два о металл из руды не выплавишь и ТЭЦ не пустишь. Нужен уголь и только уголь! — Длугаш потряс записной книжкой. — Я хочу заострить внимание присутствующих на недостатках проекта нашего молодого товарища Кравчука... — И далее начал перечислять по пунктам и параграфам. — Все это, дорогие товарищи, надо учесть и более жестко, более трезво смотреть на вещи. Как бы потом «мелочи» не вылезли нам боком!

И, слушая замечания Длугаша, Владимир еще раз с благодарностью подумал об отце. Он вовремя предупредил об упущениях. Теперь можно спокойно вести оборону. Позиции крепкие. И все же: почему Длугаш ставит под сомнение абсолютно весь проект? И охота же человеку искать в чистой воде огромного моря один-единственный комочек грязи? Нет, это не осторожность умного, много повидавшего в жизни человека. Тут, наверное, другое. Длугаш — дальний родственник Бокова. Игорь Николаевич работает в министерстве. Не его ли это влияние?

— Замечания Назара Платоныча Длугаша, конечно же, направлены на пользу дела. Я их предвидел. Вот здесь, — Владимир передал Новикову несколько перехваченных скрепками листиков, — изложены ответы на затронутые им вопросы.

Председатель комиссии внимательно ознакомился с изменениями в проекте.

— Мда, как говорится, не подкопаешься. Все подкреплено расчетами... Похвально, молодой человек... Весьма похвально! — Новиков с интересом взглянул на Владимира поверх больших очков.

Шмелев предложил передвинуть места сооружения некоторых водопонижающих скважин ближе к озеру. Смысл? Пожалуйста! В результате подобной перестройки водовозки, обслуживающие буровые, будут меньше ездить, а отсюда — экономия бензина, смазочных масел.

— Нет! — резко сказал Владимир. — Я отвечаю только за те места заложения скважин, которые были проверены скрупулезными расчетами. Сэкономим копейку, а потеряем тысячи! Я категорически против вашего предложения, товарищ Шмелев.

В душе Владимир надеялся, что Шмелев поймет и простит ему колючие слова. Он хотел лишь одного — пользы делу.

— Правильно, — Владимира поддержал Юрий Борисович Романов. — На мелочи размениваться не стоит. Проект Владимира Петровича мне нравится... Проект — смелый, умный. И главное — расчетливый. В нем очень много действительно нового, я бы сказал — уникального. Проект этот помогает решить вопросы осушения и одновременно сохранить (что очень важно!) природные ресурсы подземных вод, не дать им загрязниться. Именно сейчас это особенно ценно. — Романов сделал паузу, нахмурился. — Мы не можем смотреть сквозь пальцы на то, как бездумно расходуется, уничтожается одно из самых важных полезных ископаемых — вода! Без угля, Назар Платоныч, мы действительно не сможем выплавить металл из руды, не сможем эксплуатировать ТЭЦ. В этом я с вами согласен. Но без воды, замечу, — нам совсем будет худо. Крышка нам будет, дорогой Назар Платоныч!

— Э-э, не надо утрировать... — поморщился Длугаш. — Воды на земле много!

— Как сказать, как сказать... — усмехнулся председатель Государственного комитета по науке и технике Устименко.

— Для нас принцип: «После меня — хоть потоп» — неприемлем, — продолжал Романов. — Воду надо экономить... По подсчетам ООН население земного шара к 2000 году увеличится более чем в два раза. Соответственно с этим возрастет в геометрической прогрессии и потребление воды... Задача горняков сегодня заключается не только в том, чтобы увеличить добычу угля, железа, марганца, — но и, по возможности, сохранить в земле максимально возможное количество воды. Задача, прямо скажем, нелегкая, но продиктованная самой жизнью. В этой связи проект Владимира Петровича Кравчука — очень актуален! Ну а те небольшие ошибки в проекте, что были, автор уже исправил...

Потом выступали другие члены комиссии, ну а в конце, как и полагается, — председатель. В целом проект Владимира Кравчука был одобрен, хотя, как справедливо заметил Шмелев, до его внедрения было еще далеко. Множество инстанций предстояло ему еще пройти... Но разве это теперь было главным?!

Прошел месяц.

Все это время Петр Михайлович Кравчук безвыездно прожил в Кедровске. Работал бок о бок с сыновьями. Писал монографию о защите подземных вод от загрязнения, ходил в маршруты, собственноручно, никому не передоверяя, замерял дебиты двух водопонижающих скважин Южного участка. И напряженно ждал вестей из Москвы.

...В этот день они пробыли на угольном разрезе более двенадцати часов. Продрогшие и голодные вернулись в общежитие лишь в девятом часу вечера. Пока Владимир вскрывал перочинным ножом банки со свиной тушенкой, нарезал хлеб и делал бутерброды, Саша подогрел суп, поставил чайник...

— Ужин готов! Прошу всех к столу... — весело произнес Кравчук-младший, сглатывая слюнки.

Когда начали разливать суп по алюминиевым мискам, в дверь постучали, и на пороге вырос... Романов.

Увидав Юрия Борисовича, все, словно по команде, разом поднялись.

— Здравствуйте! Извините, пожалуйста, за столь внезапный визит... Я только на пару минут...

Поздоровавшись со всеми за руку, Романов утер носовым платком потное лицо.

— Ну и климат тут у вас, в Кедровске! Утром, говорят, сыпал дождь со снегом, а сейчас духота. Влажность, наверно, процентов сто...

— Не тяни, Юрий Борисович, говори по существу... — проскрипел Петр Михайлович.

Романов спрятал носовой платок и улыбнулся. Подойдя к Владимиру, протянул руку:

— Поздравляю, Владимир Петрович! Вчера на коллегии министерства с участием представителей Госстроя, Госплана и Государственного комитета по науке и технике полностью одобрен и принят к внедрению ваш проект...

Саша закричал «ура», Владимир улыбался. Что до Петра Михайловича, то измочаленный тревогами последних месяцев, измученный болями под правой лопаткой, где сидел осколок, обрадованный той удивительной новостью, которую привез Романов, — он только сейчас почувствовал в полной мере, насколько вымотался. Обмяк как-то сразу, грузно опустился на табуретку. Опустив голову, закрыл глаза. Слава богу, что все так закончилось.

— Так ты садись, поужинай с нами... Ты же с дороги! — засуетился Петр Михайлович, приглашая Романова к столу. — Блюда у нас, правда, не чета тем, что готовят в ресторане «Арагви», куда ты любишь ходить, но получше тех, что лопали мы с тобой на острове Врангеля в сорок девятом... Садись, Юра, садись...

— Нет-нет, спасибо... Спешу в Хабаровск. Если ничего не изменится, буду у вас через трое суток... Кстати, Владимир Петрович, простите, что отрываю вас от ужина, но я бы хотел, не откладывая, побеседовать сейчас с вами. Коль вам не трудно, выйдем, пожалуйста, на улицу. Мое старческое сердце любит чистый воздух, а у вас в комнате, ей-богу, как в склепе.

Владимир направился к двери. Интересно, что у Романова за дело к нему?

Когда вышли, Романов остановился, ослабил немного галстук. Неподалеку от домика, на грейдере, стояла «Волга».

— Дима, поезжай потихоньку к конторе, я сейчас приду, — сказал шоферу Романов и, повернувшись к Владимиру, пояснил: — Директор комбината Волович машину свою выделил. Очень прошу, говорит, Юрий Борисович, чтобы вы сами сообщили в Кедровске решение коллегии министерства. Люди, мол, там волнуются, переживают. Каков, а? Прижали хвост — сменил гнев на милость. А ведь был же раньше против поверхностной схемы осушения на Южном участке. Сидорова снял... — Романов вздохнул. — Я, Владимир Петрович, хотел с вами поговорить вот по какому вопросу... Ваш проект дренажа Южного участка написан на весьма высоком научном уровне. Материал богат расчетами, формулами. Если вы не против, я могу быть вашим научным руководителем...

Владимир в замешательстве посмотрел на Романова. Чего-чего, а подобного поворота дела он не ожидал. Вот так сюрприз!

В темноте лица Юрия Борисовича видно не было, но Владимиру показалось, что Романов улыбается.

— Вы хотите... сказать...

— Да-да, материал диссертабельный, его вполне хватит не на одну, а сразу на две кандидатские диссертации. Там абсолютно ничего не надо менять! И откладывать это дело не стоит. Кандидатский минимум у вас сдан... — Романов хлопнул ладонью по щеке. — Ну и комары в Кедровске! Как шакалы... Так вы, Владимир Петрович, не ответили на мой вопрос. Почему вы молчите?

Владимир остановился, с признательностью, волнуясь, выдавил:

— Я... я, Юрий Борисович, счел бы за честь... Конечно же, я согласен! Только, понимаете...

— Что? Говорите, не стесняйтесь!

— Я эту работу делал не сам. Мне помогали отец, брат Саша, Аня Виноградова... Петрунин помогал — здешний гидрогеолог... Поэтому...

— Знаю, — перебил Владимира Романов. — Но главную часть проекта сделали все же вы. Вы один!

«Почему я раньше с ним не сошелся? — накатило вдруг на Владимира, и странная тревога сдавила сердце. — Как бы это помогло общему делу! Не мне, не моей диссертации, а делу, ради которого я сюда, собственно, приехал. Снова помешала дурацкая гордость, самолюбие...

Они подошли к конторе. «Волга», на которой Романов приехал, стояла у самого крыльца. Из «колокола», висевшего на телеграфном столбе, плыла в теплый, настоянный на хвое таежный воздух торжественная мелодия государственного гимна. Была уже полночь.

— Значит, вы, Юрий Борисович, хотите... чтобы я немедленно засел за диссертацию?

— Хочу, — тотчас же отозвался Романов. — И думаю, что мы с вами договорились, не так ли?

— Раз вы так считаете...

— Да, я так считаю! Два года аспирантуры в Киеве у вас есть. Плюс работа в Кедровске, это тоже можно считать аспирантурой. Настоящей! Я уже беседовал на кафедре гидрогеологии в МГУ кое с кем. Вам зачтут полностью четыре года... Возьмете с завтрашнего дня отпуск. Составите в черновике автореферат диссертации. Когда вернусь из Хабаровска, заберу его.

— Но ведь нужно еще размножить его...

Романов махнул рукой:

— Я сам отпечатаю в Москве, размножу и разошлю кому надо. Положитесь на меня. Защиту диссертации предварительно будем планировать на январь будущего года.

Владимир все еще не мог прийти в себя. Кусал, не ощущая солоноватого привкуса крови, нижнюю губу, вертел головой.

— А если я не успею... не успею оформить материал?

— Батенька вы мой... — засмеялся Романов. — У вас же все готово! Наименование глав, разделов и параграфов диссертации будут такими же, как в проекте. Формулы и графики моделирования тоже пойдут без изменения. В общем, через три дня у вас, молодой человек, должен быть готов автореферат! Все! Будьте здоровы. — Попрощавшись, Юрий Борисович шагнул к машине. Хлопнула дверца. Шофер посигналил и, помигав фарами, стремительно взял с места.

Владимир долго смотрел вслед машине. Ему были приятны слова, услышанные давеча от Романова. Был в них, кроме прямого их значения, еще и какой-то особый, поднимающий настроение, вселяющий веру в доброе смысл.

Темно-сиреневое небо освободилось от туч, вынырнула забрызганная веснушками молодая луна. Вокруг железного козырька уличного фонаря дрожал синевато-желтый веселый дымчатый ореол.

Владимир оглянулся: к нему медленно шел Саша. Шел, понурив голову, горестно сомкнув губы. Во всем облике его была неподдельная скорбь... И сразу же луна стала черной, исчез фонарь. Екнуло в предчувствии плохих вестей сердце.

— Что? Говори, ну?!

Саша протянул сложенную вчетверо бумажку и сдавленным голосом, чуть слышно выдавил:

— Телеграмма... вот... только что принесли...

Дрожащими, негнущимися почему-то пальцами Владимир развернул бумажку.

Что это?.. «Умерла... Аня...» Печать... Подпись врача... «...Умерла Аня...» Неужели это правда?!

Буквы прыгали, расплывались.

Его колотил нервный озноб. Качалась земля под ногами, качались телеграфные столбы, небо.

«Неужели тебя... больше нет?! Но зачем... почему?! Ведь это нелепо! Жестоко!.. Отчего одни люди живут семьдесят, сто, сто пятьдесят лет, а другие — только двадцать семь?! И чем, каким путем мы можем расплатиться с теми, кого уже нет?..»

Дул холодный, порывистый ветер. Саша что-то говорил, но Владимир не слышал. Он медленно брел по улице. Сгорбившись, низко опустив голову. Не зная, куда идет, зачем...