Хождение Восвояси

Часть девятая

После возвращения дни в Маяхате потекли тревожно и однообразно. Раньше Лёлька думала, что одно исключает другое, но как оказалось, бояться за собственную жизнь, разучиваться доверять тем, кого считали друзьями, и изредка получать финансовые сводки довольного императора вполне можно одновременно.

Чаёку, Отоваро и Забияки не отходили теперь от них ни на шаг, вместе или по очереди, но радовались этому Ивановичи с каждым днем всё меньше и меньше. Дайёнкю, непривычно разнаряженная и разукрашенная по последней столичной моде, не смотрела им в глаза и мало говорила, отвечая лишь на самые простые вопросы, и то односложно. Забияки, осунувшийся и точно остекленевший, не смотрел на нее и не отвечал ни на какие вопросы и никак. Отоваро единственный пытался говорить и улыбаться за себя, за того парня и за эту девушку, но было видно, что делает он это через силу, только потому, что молчать впятером становилось невмоготу.

– Таракану подтвердил, что помолвка в силе, – кратко пояснил он как-то ребятам, пока его молодых коллег не было поблизости. – Теперь и до свадьбы недалеко.

– Чаёку говорила с отцом про?.. – кипя от возмущения, как в первый день, спросила девочка.

– Самураям Совета такие вещи не рассказывают, – не глядя на нее, произнёс Иканай. – Но, насколько я знаю, говорила.

– А Забияки? – спросил Яр.

– Он не имеет права обращаться к Извечному с такими вопросами. Согласно бусидо, он не имеет право даже мыслями касаться дочери своего господина. Между ними – пропасть. Извечный – это вершина горы, а род Хибару – бугорок у ее подножия.

– Но они же любят друг друга! – отчаянно возопила Лёка.

– Они оба должны поступить так, как диктует им кодекс чести, – изрёк сенсей с таким лицом, словно читал эпитафию.

– В рот компот… и гиря в лоб!.. – только и смогла прошипеть девочка и отвернулась к окну.

Одной из отдушин в удушливо-вежливой атмосфере двора оставались тренировки да прогулки по самым диким уголкам Запретного города – пока однажды дети не пришли к Мишане и не обнаружили, что гора отгородилась от внешнего мира высоким и плотным забором, в единственной калитке которого стоял часовой. Из-за ограды доносились звуки энергичных земляных работ.

– Клад ищут? – предположил Ярик, без особой надежды пытаясь обнаружить щелочку между плотно подогнанными стволами бамбука.

– Наверное, – пожала плечами Лёлька и глянула на сопровождавшую их дайёнкю. – Не знаете, что там происходит, Чаёку-сан? Отчего больше никого не пускают?

– Не знаю, Ори-сан, – тихо соврала та.

– Ну вот… Теперь и погулять толком негде, – вздохнула девочка, скроила постную мину, взяла брата за руку и потащилась в сторону сада камней – гулять без толку.

Вечером, перед тем, как все улеглись, дайёнкю, пропавшая после обеда, неожиданно вернулась. Лёлька сначала подумала, что на ней лица нет, но вспомнила про килограммы белил и румян, покрывавших теперь всю не закрытую одеждой кожу Чаёку, и засомневалась в своем наблюдении. Полкило краски, намазанной не тем шпателем не под тем углом – и человека не узнать. Но что-то не уловимое без отбойного молотка в выражении лица девушки не давало княжне покоя. Когда же она заговорила, сомнения перешли в уверенность.

– Помните, Ори-сан, Яри-сан, мы сегодня видели, как кто-то выкапывает что-то в склоне Ми Шань? Если хотите, то когда все уснут, мы сходим посмотреть, – сипло и бесцветно, словно кто-то держал у нее перед горлом невидимый нож, выдавила девушка и покосилась на мужчин, тихо беседовавших в углу комнаты о чем-то своем. – Тайком. Никто не должен об этом знать. Даже Забияки. И Отоваро тоже. В первую очередь они.

– Да! – шепотом воскликнул Ярик.

"Нет!" – во всю мочь проорал здравый смысл Лёльки – но когда в последний раз он имел право решающего голоса?..

– Когда? – прищурилась девочка.

– В полночь. Я зайду… за вами, – еле шевельнулись губы дайёнкю. Глаза ее, не отрываясь, смотрели в пол.

– А как же наш часовой?

– Он… ничего не заметит.

– Хорошо. Спокойной ночи, Чаёку-сан! – громко сказала княжна и демонстративно потянулась, зевая.

Отоваро и Хибару намек поняли. По их сигналу слуги, поджидавшие в коридоре, убрали посуду, закрыли тяжелым медным колпаком догоравшие в очаге угли и расправили кровати. Тихон запрыгнул на своё любимое место – на Лёлькину подушку, сжался в розовый пушистый ком и сам стал похож на маленький пуфик.

Пожелав подопечным приятных сновидений, вамаясьцы потушили фонари и вышли из комнаты, не забыв опустить за собой засов.

Едва удалявшиеся шаги затихли за углом коридора, как Ярик жалобно простонал:

– Лё… Я не хочу никуда идти. Мне это не нравится. И Чаёку мне не нравится больше. Со времени той поездки к глиняному войску она как чужая стала!

– Угу… – задумчиво согласилась княжна.

– Чего угу?

– Чужая. С одной стороны, – уточнила девочка.

– А с другой чего? Делать чего будем, спрашиваю! Ты меня слышала, Лё? Не хочу я туда с ней идти, ни днем, ни ночью, ни вообще никуда!

– Слушай, Яр… Конечно, твоё мнение про Чаёку я поддерживаю всеми руками и ногами, но неужели тебе вот нисколечко не интересно, что и кто там творит?

– Нет! Нас это не касается! Пусть они там хоть золото ищут, хоть подземный ход в Лукоморье прокапывают!

– Подземный ход в Лукоморье нас очень даже касается, – не согласилась Лёлька.

– Он нас касаться будет, когда прокопается. А пока – ну их к бабаю якорному!

– А мне кажется, надо с ней всё-таки…

Легкий стук чего-то твердого и не очень тяжелого о стену рядом с окном со стороны улицы заставил ее прикусить язык.

– Лё?.. – настороженно приподнялся в постели Ярик.

– Откуда я знаю, что это бы…

Свист рассекаемого воздуха – и что-то металлическое звонко шкрябнуло по стене уже со стороны комнаты и впилось в подоконник.

– Кошка! – догадалась княжна.

С колотящимся сердцем она вскочила, схватила фонарь, большой и увесистый и, пригибаясь, бросилась к окну. Щас мы им покажем, как бедных детей ночью пугать!

Веревка натянулась, задергалась, и с улицы донесся шорох ног, переступавших по стене. Кто-то карабакался по веревке к ним в комнату.

Лёлька занесла над головой свое оружие – и тут идея получше пришла ей в голову. Ухватив со стола палочки для еды, принципиально лукоморцами не используемые, и столь же принципиально вамаясьцами не уносимые, она выхватила из-под медной крышки очага тлеющий уголек и заняла позицию у подоконника, примериваясь к веревке. Пусть учатся летать вамаясьские орлы! Или орлицы? Или орлята?

Памятуя Змеюки и ее Обормота, девочка украдкой выглянула наружу – и палочки разжались, роняя уголек на плечо ночному визитёру:

– Ай!

– Ой, извини, Мажору! Не удержала!

– Спасибо, что не на голову, – стоически заметил мальчик, беззвучно спрыгивая в комнату.

– Мажору! Сто лет тебя не видели! Ты в гости или по делу? – Ярик, забыв переживания, мигом вывалился из кровати.

– В гости по делу, – настороженно оглядев комнату, прошептал юный Шино, странно одетый во всё черное и с черной повязкой на голове. – Синиока сегодня днем подслушала… нечаянно! – разговор отца с Оду Таракану и Кошамару-старшим.

– Синиока внизу? – Ярика точно бросило к окну.

– Нет, она осталась во дворце, – покачал головой гость.

– Яр, угомонись, – строго нахмурилась девочка. – Мажору, рассказывай.

– Это было "расскажи, пожалуйста, что вам удалось узнать, и спасибо большое, что ты пришел к нам, рискуя немилостью отца и гневом матери"?

Только открытый искренний взор юного Шино не давал подумать, что в его словах содержится упрек или подкол.

– Это было… – вспылила Лёлька, но под взглядом раскосых черных глаз замялась и прикусила губу. – Да. Оно. Спасибо. И пожалуйста. В смысле, я не хотела тебя обидеть. Просто с этими влюбленными… и Вечными… и всем прочим…

– Да, конечно, я понимаю ваше затруднительное положение и полностью сочувствую ему. И вам тоже. Но ему больше, – на губах Мажору мелькнула и пропала лукавая улыбка. Не уверенная, привиделось ли ей или нет, княжна на всякий случай скроила постную мину и медленно кивнула.

– Ага. Я так и подумала.

– Ну так что же Синиока всё-таки услышала? – заскучав от непонятных ему экивоков, Ярик напомнил о себе, хотя в действительности на языке у него крутилось: "Синиока просила мне что-нибудь передать?".

– Вечные выходили из кабинета отца и остановились на пороге, заканчивая беседу, похоже. Синиока проходила мимо. Поэтому многого ей узнать не удалось, естественно… Но она уловила, как Таракану говорил отцу, что этим вечером проблема с недостающим материалом будет разрешена с помощью нее.

– Синиоки?! – в ужасе охнул Яр.

– Нет-нет! – Шино замотал головой. – Так сказал Таракану – "с помощью нее"! То есть просто кого-то женского пола. Кто поможет эту проблему разрешить, с его точки зрения.

– Недостающий материал – это, наверное, кровь… – бледнея, пробормотала Лёлька. – А "она"…

– Чаёку? – предположил княжич, и лицо его стало испуганно-жалким, и кого стало ему жальче – себя или бедную, запутавшуюся в клятвах дайёнкю, было неясно.

– Она как раз пригласила нас посмотреть, что происходит на Мишане…

– Где? – не понял Мажору.

– На горе. Там кто-то что-то роет, причем изо всех сил.

– Кошамару-младший, – с видом эксперта проговорил мальчик. – Ищут что-то, что поможет им оживить армию отца.

Лёлька вспомнила еще один подслушанный разговор – в доме волшебников в поселении за Якаямой, и задумалась.

– Но им не надо нашей крови… и вообще никакой… они ищут какой-то амулет Грома, так?

Мажору кивнул:

– Да. То есть кто первый оживит армию, тот и получит титул Извечного от отца – или сохранит его.

– Но этим-то еще копать и копать, и неизвестно, что выкопают, если вообще что-то, а Таракан хочет прибрать нас к рукам прямо сейчас! – бледный, как штукатурка, прошептал Ярик, нервно прислушиваясь, не идет ли по коридору за ними Чаёку. Но за дверями стояла тишина, не нарушаемая даже шагами их охранника. Значило ли это, что дайёнкю уже приступила к выполнению своего плана? "Часовой не услышит ничего"… Сглотнув подкатившую к горлу тошноту, мальчик уставился на пол под дверью, почти ожидая увидеть выплывающую оттуда лужу крови. Но к счастью для его нового имиджа доблестного лукоморского витязя, ничего, кроме узкой полоски тусклого света фонаря, из-под двери не виднелось. Еще более успокоил взгляд на лицо сестры, белизной своей выделяющееся даже в почти полной темноте комнаты. Если уж она, княжна Ольга Непоколебимая, Ольга Отважная, Ольга Прехитрая была такого негеройского цвета, то ему тем более было простительно.

– Что нам делать? – слегка растерянно и более чем слегка испуганно шепнула Лёлька.

– Бежать? – взгляд Яра, с каждой минутой всё больше удалявшегося от необжитого толком имиджа лукоморского витязя без страха, но с упрёком[253], метнулся к окну.

– Ты когда в последний раз себя в зеркале видел? – кисло поинтересовалась девочка и, не дожидаясь пока брат побежит к шкафу, продолжила: – Мы на местных маленько не похожи, если ты забыл! Ну сбежим, и дальше что?

– А дальше ты заколдуешь нас, и никто не уз… – начал было княжич, и прикусил язык под людоедским взглядом сестры. Но было поздно.

– Так ты все-таки чародейка, – невозмутимо кивнул Мажору.

– Совсем чуть-чуть, – выдавила Лёлька. Если бы она была чародейкой хоть немного побольше, на месте Ярика сейчас гарцевала бы весьма испуганная зверушка – помесь жабы с каракатицей.

– Тогда бежим, – не вдаваясь в подробности, решительно приказал юный Шино. – Собирайте вещи.

– Погоди! Раскомандовался… – Лёлька вскинула руку и прищурилась. – С чего это ты нам вдруг вздумал помогать?

– Потому что поклялся защищать вас, – физиономия вамаясьца приняла торжественное, хоть и слегка оскорбленное выражение.

– Но если ты поможешь нам сбежать, и если Нерояма не найдет свой амулет или не сможет им распорядиться как надо, то твой же отец останется без армии!

– Да, это так. И это опечалит его выше всякой меры, – мальчик серьезно склонил голову.

– Но ты же… Ты же его сын! А это значит, что у тебя его гири!

По ошалевшему выражению лица Мажору было ясно, что среди многочисленных даров Шино-старшего своему наследнику никогда не попадалось не то что гирь, но даже завалящих гантелей или эспандеров.

– В смысле… – Лёлька смешалась, силясь правильно употребить название вездесущего, как инфлюэнца, вамаясьского закона вамаясьской же чести. – В смысле… ты в гирях по отношению к нему!

Мажору понял.

– Мама говорит, то, что у человека в груди – гири или сердце, каждый выбирает для себя сам.

– Опять мама сказала? Похоже, она у тебя имеет своё мнение по какому угодно вопросу, – хмыкнула Лёка. – Куда там какому-то бусидо.

– Да, а что? – строго ответил мальчик, и следующий комментарий – "маменькин сыночек" – замер на ее губах.

– Нет, ничего. Ее точка зрения мне нравится больше, чем отца.

Шино удовлетворенно кивнул, и Лёлька поняла, что если за что и можно схлопотать от него гирями в ухо, то это за шуточки про мать.

Собирать Ивановичам было особенно нечего. Закатать по паре штанов-рубах в одеяло – вот и узелок подорожный. "Голому одеться – подпоясаться", – говаривал князь Грановитый, и теперь, оглядывая снова и снова их тюрьму, почти ставшую жилищем, на предмет чего бы еще унести на память, Лёлька разводила руками: нечего. Денег у них не было, ценностей тоже, оружия и подавно. Продукты съели за ужином, и даже посуду слуги унесли. Не чайник с фонарями же тащить в дорогу… "Жить-поживать, добра наживать" – определенно не про их пребывание в Маяхате, поняла она, вздохнула, поджала губы, уже размышляя, где, как и каким образом, подхватила Тихона и двинулась к окну. Сверху Запретный город казался огромным, как город настоящий, полный огней на главных улицах и площадях, и черных омутов тьмы там, где располагались сады и домишки прислуги. Огромный, чужой, где никому не было дела до двух маленьких гайдзинов – ну пока, конечно, никто не назначил награды за их поимку. А ведь это всего лишь часть Маяхаты, причем небольшая… А Маяхата – крошечная часть Вотвояси. А Вотвояси – часть Вамаяси, а еще где-то к западу Вотвояси имеются…

Девочка представила себя песчинкой, затерянной в пустынной буре, и весь кураж рассосался бесследно, а в районе желудка разлился холодок страха. Если даже получится удрать из Запретного города, куда они пойдут? Что будут делать? Что есть? Где жить?..

– Я бы посоветовал надеть что-нибудь потемнее, если у вас таковое имеется, – проговорил Мажору за ее спиной.

– Зачем?

– Так обряжаются ниндзя, чтобы в ночи не было видно, когда направляются по поручению императора или тайсёгуна поторопить опаздывающего на встречу с пращурами.

– Для маскировки! – понял Ярик.

Лёлька хмыкнула:

– Какая разница – черное, белое, синее в розовую полосочку, маскировка-рокировка… Придет Чаёку, увидит, что нас нет, пойдет по следу – и всё равно выловит. И поспешим мы тогда сами на встречу с пращурами.

– Как пойдет по следу? – опешил Ярик.

– Ногами. Как еще. Она же маг. Им это раз плюнуть. А если сама не сможет – попросит своего суженого-ряженого и его прихлебателей.

– Но ты же тоже!..

– То же, да не то же. Она волшбе десять лет училась, может, а я…

– Ты же превратила того типа в рыбу! И нас с тобой поменяла! И…

– Не понять почему и не понять как! – взорвалась девочка. – Я не имею ни малейшего представления, как и почему моя магия действует! А еще хуже – как и почему она не действует!

Она ожидала от Ярки разочарования, паники и новых позывов к рёву, но к ее изумлению он лишь пренебрежительно отмахнулся:

– Подействует, когда надо. Я тебя знаю.

– Да ничего ты не понимаешь… мелкота! – девочка отчаянно взмахнула кулаками, но лишь выронила зажатый подмышкой узелок. На брата ее аргумент не подействовал никак.

– Если у вас всё-таки имеется что-нибудь потемнее?.. – деликатно напомнил Мажору.

– Мне бы твои проблемы, – буркнула Лёка, потихоньку, чтобы не заскрипела, открыла дверь стенного шкафа, и принялась впервые за несколько недель выкапывать черное из-под кучи алых и нежно-зеленых одежд, благодаря Кошамару-младшего за не совсем удавшееся заклинание.

Впрочем, это было единственное ему спасибо со стороны девочки. После лихорадочной примерки всех черных братовых штанов по очереди выяснилось, что они только на него и лезут, и пришлось ей для маскировки натягивать черную рубаху и черный сарафан.

– Похоронная команда, – уныло скривилась она, разглядывая себя и Яра в зеркале при свете луны. – И никто-о не уз-на-а-ает… где моги-илка…

– Настоящая женщина-ниндзя из Рукомото, – не дав ей дожалеть себя до конца, одобрительно проговорил юный Шино. – Еще не хватает вот этого.

Он вырыл из груды нарядов на полу и протянул ей черный кокошник, и пока Лёлька размышляла, издеваются над ней или как, нашел широкую черную ленту и проковырял ножом две дырки размером с монету рядом друг с другом.

– А это надо повязать на глаза.

Не понимая, к чему он клонит, княжна приложила ленту к лицу и, недоуменно моргая сквозь дырки, оглянулась на брата.

Без клюва оставит, – продекламировал Ярик, с торжественной серьезностью взирая на сестру – и еле успел увернуться от сапога, просвистевшего над головой. Второй сапог спустя секунду отправился к вамаясьцу и нашел его.

– Дураки! – шепотом прорычала Лёлька, и мальчики беззвучно расхохотались.

– Прости меня, Ори-кун, – Мажору смиренно сложил руки перед грудью и поклонился. – Но ты была сама на себя не похожа, и я решил, что надо что-то предпринять. А что может больше помочь боевому духу самурая, кроме обращения к священным традициям предков?

– Вторым сапогом по кумполу, вот что! Шутник-самоучка, в рот компот! И предки твои!.. И ты, брат!.. – прошипела девочка, чувствуя, как со злостью выходят и тают растерянность и страх. А когда руки сами, не понять отчего, завязали на затылке крупнодырчатую ленту и надвинули на лоб кокошник, к сдавленному ржанию мальчишек присоединился третий голос.

Вопреки ожиданиям, Мажору не пошел к воротам – ни к главным, ни к боковым, ни к тем, куда заезжали возы с припасами и заходила прислуга. Скользя в темноте между деревьями как настоящий ниндзя[254], он повел их к стене.

Княжна видела эти стены, и более того, рассматривала их в своё время внимательно именно с этой же целью: нельзя ли через них будет как-нибудь ненавязчиво перемахнуть. Результат был признан не слишком утешительным. Конечно, месяца через два методичной осады и избиения валунами из катапульт оттуда может выкрошиться камней несколько, и тогда при наличии хорошего скалолазного оборудования, а лучше крыльев, удастся подняться наверх и спуститься вниз – но не ранее. Как запасной вариант, на расстоянии метров в пятьсот друг от друга на самый верх взбегали лестницы для часовых – но для часовых они и оставались, потому что так, как эти отряды самураев, караулить стены в мирное время было просто неприлично.

Но, как гласила вамаясьская пословица, на каждого хитрого самурая найдется ниндзя с сурикеном – и Мажору был полон решительности ее подтвердить.

– Лезьте, – остановился он минут через десять и гордо указал на раскидистую толстую сосну, еле видную в слабом лунном свете.

Лёлька отдала Тихона брату, положила руки на слоистую кору и вдохнула смолистый аромат теплого дерева. Далёкий дом, весна, ручьи, кораблик из сосновой коры с парусом из бумаги, капель – как падающие бриллианты, по обочинам – лёд и грязный снег вперемешку – поверженное воинство отступающей зимы… А рядом – мама и папа, смеющиеся, с большими кораблями в руках, и Ярка маленький еще совсем, бестолковый, прихвативший на прогулку свою неуклюжую берестяную лодку, которая утонула через минуту и которую пришлось под Яркин рёв папе спасать из середины лужи глубиной до колена…

Мажору пришлось повторить свои слова несколько раз, прежде чем девочка вернулась из ярких до боли воспоминаний в здесь и сейчас.

– Зачем лезть? – опуская руки, рассеянно спросила она. Память о доме бледнела и медленно таяла, оставляя после себя головокружительный аромат смолы, отчего-то щипавший глаза. Хорошо, что темно, и мальчишки не видят, как всемогущая старшая сестра онна-бугэйся Ори-сан проливает слёзы перед облезлой ёлкой как какая-нибудь расфуфыренная принцесса в романе Лючинды Карамелли.

– Думаешь, Мажору-кун, мы на ней отсидимся, пока они нас там ищут? – предположил Ярик.

Лёлька хмыкнула. Судя по толщине ствола, если бы в этой сосне отыскалось дупло, то отсидеться можно было бы не на ней, а в ней – причем всем троим.

– Интересная мысль, Яри-тян, – Мажору уважительно склонил голову. – Но я предложил бы воспользоваться этим почтенным древом иным методом. Видите ли, это очень старая сосна, хотя некоторые утверждают, что очень старой она была еще когда Маяхата принадлежала вотвоясьцам. А это значит, что…

– Ветки! – вспыхнули догадкой глаза княжны. – Ее ветки достают до стены!

– Верно, о проницательнейшая онна-бугэйся из Рукомото, – кивнул мальчик.

– Мажору, ты просто клад! – шепотом взвизгнула Лёлька и обняла вамаясьца так, что черная повязка съехала на глаз, превращая ниндзя в пирата. – Спасибо!!!

– Мы дождемся, пока часовые пройдут, пройдем по ветке, а потом я спущу вас вниз по веревке, – голос Мажору, ровный доселе, дрожал теперь не меньше Ярикового. – Не знаю вообще, зачем они ходят! Бабушка рассказывала, когда я маленький был, будто на стену наложены какие-то невидимые заклятья, еще личным магом Шино Завоевателя, как его там, чтобы никто чужой не мог проникнуть в Запретный город, а кто полезет, того молнией убьет на месте! Так зачем еще эти патрули нужны – не понимаю! Приходи по утрам, собирай под стеной обугленные тушки злоумышленников, а ночью-то для чего ходить?! Я от молодых самураев из отцовской свиты слышал, что они в город иногда по ночам делали вылазки через стену, именно тут, кстати – и ничего! Никто даже не вспотел, не то, что не поджарился!..

Пробормотав последние слова, мальчик сконфуженно поник головой.

– Я начал болтать как базарная торговка, да?

– Ничего, Мажоринька! Не переживай за нас!..

– Мы сами за себя переживать можем не хуже любого, – прошептал Ярик за спиной сестры.

– …Мы найдемся! Мы выкрутимся! – пылко договорила Лёлька, выискивая взглядом в темноте нижние ветки. – Мы прорвемся! Самое главное – выбраться отсюда!

– Я помогу, подождите, – произнес он, не глядя на девочку, выудил из кармана штанов какие-то ремешки с гвоздями, намотал их себе на ноги и руки, и полез вверх как кошка.

– Поднимайтесь! – долетел через полминуты сверху его голос – и веревка.

Еще минута – и Ивановичи, балансируя и хватаясь за колючие ветви, крались за Мажору по длинному суку толщиной с иную сосну. Еще минут пять – и дождавшись, когда шаги патруля затихли в ночи, ребята соскочили на стену.

Княжна бросила взгляд взад, вперед, и тихо присвистнула. Пожалуй, после двух месяцев обработки катапультами, камней из этого монстра могло не выпасть и вовсе.

– Возведена в первые годы правления Шино Завоевателя, – не без гордости сообщил Мажору, – всего за два года. Способна выдерживать непрерывные попадания камней величиной с теленка на протяжении трех лет! Построивший ее зодчий Токаяму Копанути поклялся в этом моему предку, поставил свою жизнь против воза золота, и прожил под ней неделю – с другой стороны, конечно – пока специально привезенные орудия обстреливали стену дни и ночи.

– А потом она обвалилась?

– Ага. Подмыло во время великого наводнения. Воз свой он не получил – стена-то упала, но и харакири его сделать не заставили – ведь она упала не от обстрела, а от гнева Мимаситы.

– Короче, все разошлись недовольные, но целые, – хмыкнула Лёлька.

– Кроме стены, – заметил Ярик, озираясь явно не в страноведческих целях. – И вообще. Может, мы уже пойдем?

– Да, конечно… – в голосе Мажору еле заметным ветерком просквозило сожаление. – Пора. Да пошлет солнцеликая Мимасита вам удачи.

– Спасибо тебе, Мажору-тян, за всё, – девочка положила узелок, сложила перед грудью руки на вамаясьский манер и поклонилась.

– Познакомиться с вами было честью для меня, – с таким же поклоном ответил Шино.

– Спасибо, Мажору-кун, – присоединился к прощанию Яр, но вместо поклона протянул ему руку.

– Пожалуйста. Яри… свет… Инь-ван, – выговорил он неуверенно и протянул руку свою, копируя жест княжича. Тот взял его ладонь в свою и пожал – крепко, как мог.

– Удачи!

Шино зацепил крюк-кошку за край стены и бросил веревку вниз. Лёлька подняла узелок – и замерла.

– А где Тихон? Тихон!

Девочка метнулась взглядом вдоль по стене, подбежала к краю – наперегонки с братом, глянула вниз – но искать в ночном парке розового лягуха было ничуть не проще черной кошки в темной комнате.

– Тихон?.. Тихон!.. – едва не рыдая, позвала шепотом Лёка, но ответа, естественно, не было.

– Когда ты его видела в последний раз? – Мажору впился в темноту взглядом.

– Перед тем, как на сосну лезть! Мы должны его найти! Это я виновата! Дурища полоротая! Разиня! Ворона!!!..

Отчаянно ругая себя, Лёлька пробежала по ветке к стволу, съехала вниз, обдирая об кору одежду, ладони и щёку и заметалась вокруг, выглядывая хоть намёк на светлое пятно на траве, хоть шерстинку, хоть след!..

– Тихон, Тиша, Тишечка, вернись, пожалуйста, миленький! Прости меня! Прости! Ты обиделся? Я больше не буду про тебя забывать! Я не нарочно! Честное слово!

Мерная поступь часовых по камням стены донеслась до ее слуха внезапно, и девочка застыла. Брат! Мажору! Веревка на стене!

– Спрячься за деревом, – прошипел сверху голос вамаясьца, и Лёлька юркнула за ствол, за которым могли бы укрыться они все втроем и патруль в придачу, и притихла.

Стража прошла, и сверху перед Лёкой упал на землю конец веревки.

– Надо уходить, если не передумали, – прошептал Мажору из темноты кроны. – Если он сразу не нашелся, теперь и не найдется, скорее всего.

– Нет, найдется!..

– Лё?..

– Это и из-за тебя всё, растяпа! Забыл про Тишу! – наконец-то, нашелся еще один виноватый. Но отчего-то, не как обычно, легче от этого не стало, и девочка, хлюпнув носом, умолкла.

– Лё, извини… – даже не видя брата, она знала, как дрожит его нижняя губа и глаза наполняются влагой. – Я не хотел… не подумал… Просто ты всегда сама с ним таскалась… и я… когда на дерево полез…

– Ладно, чего там… Оба мы хороши.

– Ори-кун? – деликатно покашляв, напомнил о себе вамаясец.

– Угу, – откликнулась девочка, и напоследок оглядев всё вокруг, угрюмо выдохнула. – Иду уже…

– Поспешите!

– Мажоринька, миленький, – едва не плача, проговорила она на стене. – Если ты Тихона увидишь, пригляди за ним, пожалуйста. Поищи его!

– Слово самурая! – торжественно пообещал мальчик.

Лёлька, не находя в себе сил не ответ – слёзы так и свербели в глазах близко-близко, наклонилась к веревке – и застыла. В промежутке между зубцами стены тончайшим полотном, будто органзу натянули, висели крошечные бело-голубые искорки. Показалось? Она недоуменно выпрямилась – искры пропали. Наклонилась ближе – и снова они тут как тут. Поднесла руку – и искры замельтешили, словно в испуге, побелели, и что-то угрожающе затрещало.

– Ч-что это? – обернулась она на Мажору.

– Где? – нахмурился тот.

– Вот, – ткнула она пальцем – но поднося не слишком близко – в мерцающую пелену.

– Да где? – попытался он выглянуть за стену, но Лёка вцепилась в него и едва не швырнула на камни.

– Ты чего?! – опешил мальчишка.

– А ты чего?! Не видишь, что ли?! А если они опасные?!

– Да что?! Или кто?! Ничего я не вижу!

– Наклонись. Сюда. Поближе. Только не трогай и за стену не вы…

– Ничего тут нет, – покрутив головой над обрывом в пятнадцать метров, втянулся обратно и недовольно сообщил юный Шино. – Привиделось тебе, наверное.

Ничего не понимая, девочка подняла сухие сосновые иголки с дорожки и бросила между зубцами, не сводя взгляда с органзы. Ничего. Нахмурившись, снова поднесла палец к искрам – и те гневно затрещали, словно и впрямь далекая молния рвалась из небес.

– Слышишь, видишь?! – торжествующе воззвала она к Мажору – но тот лишь руками развел. Ярик его поддержал:

– Не вижу и не слышу ничего, Лё. А что там?

– Кажется, заклятия личного мага Шино Завоевателя не такие уж бабкины сказки – и не такие невидимые, – чуть побледнев, попятилась она от проема. – И не дают чужакам не только войти, но и выйти. Вот только откуда они знают, свой ты или чужой?

Мажору задумчиво взглянул на нее:

– Обряд. Все живущие в Запретном городе проходят обряд Приветствия Очага, который проводит один из Вечных! Я думал, это просто традиция, каких у нас не перечесть… Должно быть, на нас на всех заклинание, которое даёт проходить мимо стен невредимым.

– А на нас его нет, – тихо договорила княжна.

– И что теперь? – Яри растерянно переводил взгляд с сестры на друга. – Нам идти к Таракану сдаваться?

– Попробуем выйти через ворота! – решительно прошептал Мажору – и не столь решительно добавил: – Если только заклятие не распространяется и на них… Никого из Маяхаты, кто не живет или не служит в Запретном городе, никогда сюда не впускают. Даже торговцы ждут у ворот, пока их возы за стеной разгрузят местные слуги.

– А если распространяется? – жалко пискнул Яр.

– Что-нибудь придумаем, – не особо убедительно соврал вамаясец.

Проверить свою теорию беглецам не пришлось. Едва они вынырнули из кустов, прикрывавших подход к патриарху рода соснового, как в глаза им бросилось непонятное свечение над крышами дворцов и павильонов. С каждой секундой дрожащий недобрый свет становился ярче и выше, вырастая в зарево.

– Пожар? – недоуменно уставился Ярик.

– Что горит, интересно? – остановилась и Лёлька, сосредоточенно вычисляя повороты, сады и беседки, но Мажору был проворней ее.

– Башня горит! – расширил он глаза. – Ваша башня!

– Что?.. – пискнул Ярик, делая шаг назад и налетая на сестру. – Кто?..

– Кошамару-старший и Таракану? – истолковал его вопрос, как умел, юный Шино.

Не сговариваясь, все трое, выбравшись на дорогу, свернули в сторону пожара. Затеряться в толпе зевак было несложно, и через несколько минут, наполненных тошнотой дурного предчувствия, ребята были на месте.

Из окон пятого этажа с гудением и треском вырывалось пламя, рассыпая искры и сажу, будто горела не комната, а дровяной склад с попросившимся переночевать обозом масла. Из окон нижних этажей и двери валил, растворяясь в черной ночи, черный дым. На дороге, ведущей мимо входа в башню, аккуратно толпились, стараясь не ступить на лужайку, люди с баграми, люди с ведрами, люди без багров и без ведер, но с бутылочками чернил, бумагой и кистями[255], самураи, слуги, чиновники и стража.

Все глазели на пламя, гомоня, как растревоженный птичий двор, и никто не обращал внимания на происходящее сзади. Так никем и не замеченные, дети собирались двинуться дальше, но Лёлька не удержалась. Приложив палец к губам, она юркнула между служанкой и поэтом поглядеть на пожар поближе.

На лужайке, чуть впереди зевак, стоял человек в черно-белом кимоно клана Совета и размахивал руками, то ли от полноты чувств, то ли пытаясь магией погасить огонь. Чуть поодаль лежал еще один человек в черно-белом кимоно. Над ним склонился другой такой же. А под окнами рвалась из захвата Накажимы, воздевая руки к пламени и что-то выкрикивая, Чаёку.

– Предательница, – прошипела девочка и повернулась уйти.

В этот момент дайёнкю рванулась с такой силой, что развернула телохранителя тайсёгуна, и до слуха Лёльки долетело:

– …они не вышли, не вышли!!! Они там!!! Помогите!!! Пустите меня!!!

"Они – это кто? Они – это они? В смысле, мы?"

– Пустите!!!..

– Там целой щепки не осталось, камни плавятся, какие вам дети, Чаёку-сан! – словно маленькую, снова и снова увещевал ее Накажима – и слова его, в конце концов, проникли в сознание девушки. Она вскрикнула, закрыла лицо руками и обмякла в его руках. Он бережно опустил ее на траву, и дайёнкю закричала – тонко, на одной ноте, раскачиваясь, как безумная.

– Чаёнушка!!! – забыв про заговор, побег и опасность, Лёлька бросилась к дайёнкю, обхватила ее плечи и притиснула к себе что было сил. – Чаинька, миленькая, хорошая, не плачь, не плачь, мы живы, живы, только не плачь так, пожалуйста!

Она замерла, словно не веря.

– Мы живы…

Растолкав вамаясьцев, подбежал Ярик и обхватил Чаёку и Лёльку, всхлипывая и хлюпая носом.

– Ребятки?..

В следующий миг она обнимала их, в голос рыдая и смеясь.

Тень упала на них, покачиваясь от яростной пляски пламени над головой, как подумала Лёлька. Подняв голову, она увидела еле державшегося на ногах самурая в обгоревшем черно-белом кимоно, покрытого копотью и ожогами, и другого у него за спиной, готового подхватить его, если начнет падать.

– Чаёку-сан, – проговорил он, склонив голову и всеми силами стараясь устоять. – Я виноват… Но всё началось внезапно… я не видел… не слышал… всё было тихо… и вдруг… Я выламывал дверь… рубил… но…

– Хибару-сан?.. – девушка подняла голову и полным ужаса взглядом уставилась на говорившего. – Но мне обещали, что вы не пострадаете!

– …но дым… я упал… и если бы не Отоваро-сенсей… – по инерции молодой самурай, которого Ивановичи смогли узнать только теперь, пробормотал еще несколько оправданий – и замолк. Глаза его расширились – и тут же сузились, грозно сводя над переносицей брови.

– Обещали? Вам обещали?! Значит, вы знали?! Знали, что пожар… и дети… и я… и…

Лёлька испуганно ойкнула, сжалась, ожидая вспышки гнева – но Забияки резко выпрямился, и взгляд его стал отстраненно-холодным.

– Да. Я не имею права задавать вопросы и сомневаться в мудрости Вечных. Простите глупца, дайёнкю Кошамару. Я ничто. Совет – всё. Ваш приказ – моя жизнь.

Поклонившись – и едва не упав в процессе – он развернулся и неестественно твёрдым шагом направился прочь. Отовару, бросив на девушку непередаваемый взгляд, двинулся за ним.

– Забияки?.. Забия…ки! За…бия…ки… – дрожа, прошептала Чаёку.

– Бедные детки! Какое несчастье… то есть счастье… но в общем, всё равно неприятность не по плану, – прожурчал над их головами вкрадчивый баритон.

Дайёнкю застыла.

– Таракану-сан, – пролепетала она и умолкла. Но Ода Таракану не ждал от своей нареченной слов. Не переставая прицокивать языком и покачивать головой, он сгреб всех троих, как очень добродушный и заботливый паук – рой мотыльков, и поставил на ноги.

– Ай-яй-яй… Остаться без крова… пережить такой испуг… Бедные малыши, охранять которых мы поклялись своей честью… или не поклялись… или не честью… или не охранять… но какое это имеет значение… – приговаривал он, заботливо отряхивая то Лёльку, то Ярика от невидимой грязи: паук оказался еще и чистоплотным.

– Да ладно. Ничего. Бывает. До свидания. Нам пора, – девочка выскользнула как бы невзначай из его хватки, мысленно благодаря скользкий шелк сарафана, ухватила брата за рукав и потянула за собой.

– Стойте. Вы куда? – паук озадаченно замер.

– В сад камней. Помедитируем. Возблагодарим Мимаситу за всё, что есть, и чего она нам не додала, проникнемся югэном…

– Нет-нет-нет-нет-нет! – Таракану решительно замотал головой. – Не могу допустить, чтобы бедные погорельцы остались один на один со своим несчастьем!

Не объясняя, что предпочитают несчастье такому спасению, тем более, один на один, Ивановичи рванулись, но чужие крепкие руки ухватили их и остановили, как бабочек – сеть.

– Мои самураи, – лучась добром и вниманием, пропел Ода, – сейчас вас проводят.

– Куда? – Ярик испуганно глянул на Вечного, прочитал ответ в его глазах, снова рванулся – без толку.

– Ко мне во дворец, конечно, – прозвучал знакомый голос над их головами, и лукоморцы сами не поняли, как рухнули на землю. Лёлька вывернула шею вправо – и не увидела никого, кроме самурая Совета, валявшегося коленопреклоненно носом в траву. Влево – и улыбка в первый раз за весь вечер расплылась по ее лицу.

– Как мы рады вас видеть, ваше величество!

Таракану проводил их с выражением лица паука, в сети которого залетел самолёт, и Лёлька, оглянувшись, едва удержалась, чтобы не показать ему язык.

По их с Яриком настоянию к свите тэнно из десятка телохранителей и такого же количества придворных[256] присоединились Отоваро, Хибару и Чаёку. Последние двое шли на расстоянии друг от друга максимально возможном без перехода на разные стороны Запретного города. По лицам всех трех можно было мало что прочитать, но неподвижность глаз и молчание говорили за себя долгие речи.

– Не печалься, дайёнкю, – император остановился перед коридором, ведущим в крыло с его покоями, и губы его тронула слабая улыбка. – Найдется и на твоей улице синхрофазотрон.

– Да, ваше величество, – склонилась девушка с таким видом, будто Маяхата только что зачитал ей смертный приговор.

– Препоручаю гостей вашим заботам, – кивнул тэнно Сагу Перевраки и Сада Мазо, потрепал лукоморцев по головам и направился в окружении придворных и охраны почивать дальше.

Не успел он отойти и на пару шагов, как Перевраки и Мазо набросились на Ивановичей с расспросами.

– Как?..

– Почему?..

– Отчего?..

– Что?..

– Что – что? – Яр первым не выдержал и затряс головой, точно пытаясь утрясти вопросы, больше в нее не помещавшиеся.

– Что случилось у вас в покоях? – выдохнул Сагу с бумагой и пером наизготовку, приготовившись записать историю – и не исключено, что в стихах.

– Пожар? – резонно предположила Лёлька.

– Нет, то есть да, конечно! Но как вы оказались на улице, в то время как все полагали вас безвременно отправившимися в царство теней?

Отоваро насторожился.

– Вышли, – обезоруживающе улыбнулся княжич. Придворный литератор закатил глаза.

– При каких обстоятельствах, хотелось бы узнать вашему скромному слуге. Я хотел бы написать поэму о чудесных и ужасных событиях сегодняшней ночи, и посему просто обязан знать всё до малейших подробностей.

Тут вышли из ступора даже Чаёку и Хибару: поэму писать они не собирались, но подробности знать пожелали тоже. Лёка потупилась:

– Всевидящий Пруха позаботился о нас, Перевраки-сан. Мы уже спали, когда кто-то словно шепнул: оденьтесь и выходите на улицу! Мы оделись и вышли.

– Как? – нахмурился Забияки, но под взглядом Иканая выдохнул и кивнул: – А. Ну да. Оделись и вышли. Чего тут непонятного.

– Пруха воистину велик! – изрекли вельможи, торопливо хватаясь за лукоморские амулеты. Еще более велик, чем они думали минуту назад, если позволил своим подопечным выйти из закрытой комнаты так, что караульный их не заметил.

Под заверения о том, что завтра же в новые покои буси из Рукомото будет доставлена вся привычная им мебель, Перевраки и Мазо кланяясь, задом, выпятились в коридор и закрыли за собой дверь. Самураи погасили фонари, улеглись поперек входа на татами и замерли, словно моментально уснули. Но княжичи могли бы поспорить, что до утра ни тот, ни другой не сомкнут и глаза.

Дайёнкю, молчаливая и бледная, со смытой косметикой снова похожая на их любимую опекуншу, а не на невесту Таракана, поправила одеяла на ребятах, постояла нерешительно, словно чего-то ожидая, не дождалась, потупилась, и шагнула к своим татами.

– Чаёку-сан, – прошептала Лёлька, приподнявшись на локте.

– Чего изволите, Ори-сан? – обернулась и поклонилась девушка, не встречаясь с ней взглядами.

Лёка задумалась. Честно говоря, не изволила она ничего, просто жалко ей стало Чаёку, ожидавшую от них не понять чего – то ли упреков, то ли прощения. Но упрекать ее совсем не хотелось, прощение еще только зрело, но душа всё равно требовала разговора, к добру ли, к худу ли.

– Посидите с нами рядом, Чаёку-сан, – присоединился Ярик к сестре.

– Как прикажете, Яри-сан, – не поднимая глаз, девушка опустилась на колени рядом с их постелями.

– Я не приказывал. Я попросил. Пожалуйста, – уязвленно проговорил мальчик. Она кивнула: "Да, Яри-сан", и снова замолчала.

Лёльке хотелось засыпать ее вопросами о планах Таракану, о том, действительно ли ей было их жалко, или просто привыкла, о том, как она будет жить без любимого с немилым-постылым, и десятке других событий и проблем, и несколько дней назад она так бы и сделала, зная, что получит правдивый ответ там, где можно, а где нельзя – извиняющуюся улыбку, но теперь… Теперь княжна не была уверена, где в ответах дайёнкю будет правда.

Чаёку, точно догадываясь о ее чувствах, нервно сцепила руки в замок на коленях и понурилась.

– Чаёку-сан, – прошептала Лёлька и спросила то, что хотела давно, но как-то не приходилось: – Что такое амулет Грома?

Девушка настороженно подняла голову:

– Откуда вы это название знаете?

– Слышали, как Извечный упомянул, – честно ответила девочка, еще более честно забыв упомянуть, при каких обстоятельствах они услышали его слова.

– Отец при чужих никогда раньше не говорил про него, – удивленно вскинула брови Чаёку и тут же смутилась: – Простите… Я не имела в виду, что вы чужие… то есть хотела сказать…

– Может, мы не такие уж и чужие? – предположила Лёлька. Дайёнкю не ответила.

– Так что такое амулет Грома, Чаёку-сан? – Ярик откинул одеяло и присел. – И зачем он нужен Извечному?

– Из записей вотвоясьских магов, попавших нам в руки после присоединения Вотвояси к Вамаяси, мы узнали, что на Белом Свете существовали три артефакта невероятной силы. Это амулеты Тишины, Грома и Ветра. Кто-то считал, что их в незапамятные времена создали верховные боги Вотвояси. Но за сотню лет до нашего в Вотвояси появления амулет Ветра был утерян безвозвратно, и среди людей оставались лишь амулеты Тишины и Грома. Лет за тридцать до нашего появления вотвоясьскими магами был потерян и Амулет Грома, а в неразберихе гражданской войны и нашего пришествия пропал и амулет Тишины. Всем трём амулетам приписывались самые невероятные свойства, самая сокрушительная сила. С их помощью можно было сотворить что угодно.

– Даже оживить глиняную армию? – спросил княжич.

– Даже оживить глиняную армию, – подтвердила девушка. – Отыскать хотя бы один из них было мечтой всех Вечных и их учеников, хоть сколько-нибудь достойных этого названия, с того самого момента, как мы про эти артефакты узнали. Совет думал, что смог отследить амулет Тишины – но, похоже, они ошибались.

Ивановичи понимающе переглянулись. Если бы у Адалета имелся этот амулет, он обменял бы его на них в тот же день, в этом они не сомневались.

– Отец же, кроме изысканий Совета, посвятил свою жизнь поискам амулета Грома, пропавшего позднее амулета Ветра. Он и его товарищи полагали, что поэтому его проще будет отыскать, и что он был потерян в маленьком городке в горной долине во время сражения одного клана вотвоясьских магов с соперниками.

– Его могли забрать победители, – предположил мальчик.

– Могли, – согласилась Чаёку. – Если бы они были. Но победителей не было, и всё, что осталось от самого городка после схватки – выжженная равнина и глина вместо камней.

– Это место, где Вечные лепят армию Шино?

Девушка метнула на Ярика настороженный взгляд, но кивнула:

– Да.

Немного подумав, она кривовато улыбнулась и добавила тихим шепотом:

– Не знаю, откуда вам известно… а мне кажется, что вам откуда-то известно… хвала всеведущему Прухе, я полагаю… но не так давно отец наконец-то почти нашел то, что искал. Ему в руки попала карта, на которой было отмечено одно любопытное место. Обращение к оракулу подтвердило: то, что они разыскивали столько поколений и лет, спрятано именно там.

– Именно где? – не понял мальчик, но Лёлька сложила два и два и ахнула:

– Мишаня! Они копаются в горе, чтобы найти амулет Грома!

– Ми… – недоуменно нахмурилась дайёнкю, но тут же улыбнулась: – Ми Шань. Лысая гора. Да, именно она.

– На карте было написано, что амулет там?

– Нет. Но на ней стояло настоящее имя этой горы.

– Какое?

– Вам не казалось странным, что река, дворцы, беседки, павильоны, ворота, площади Запретного города имели самые цветистые наименования, а гора носила простое имя – Лысая?

– Кажется, ты упоминала о том, что на единственной уцелевшей вотвоясьской карте Запретного города на название горы упал уголёк, и восвоясьцам пришлось называть ее самим, – припомнил княжич.

– Да, так и было, – улыбнулась Чаёку, довольная, что мальчик вспомнил ее первые уроки страноведения. – А на карте, найденной отцом, гора носила своё настоящее имя.

– Какое?

– Гора Грома.

Первая неделя после пожара проползла медленно и однообразно, если однообразием можно считать ежедневное ожидание провокаций и еженощное – похищения. Внешне в распорядке дня лукоморцев не изменилось почти ничего: они так же проводили по шесть часов на тренировках с Иканаем, только теперь в сопровождении Чаёку. Ночью сенсей отдыхал в комнатушке за стеной, где обычно дежурили слуги, поджидая капризов вельмож, обитавших в апартаментах рядом, и на часы в коридоре вставал неизменно молчаливый и угрюмый Забияки. Дайёнкю проходила мимо него, не поднимая глаз и словно ожидая удара, но было похоже, что для молодого самурая в окружающем мире Кошамару Чаёку больше не существовало.

Порой ученица Извечного уходила куда-то вечером и возвращалась после полуночи, когда ребята крепко спали – или хорошо притворялись. В такие ночи она почти бесшумно расстилала постель за ширмой, ложилась, и больше лукоморцы не слышали оттуда ни звука. То ли девушка засыпала мгновенно и крепко, то ли не смыкала глаз всю ночь.

Время от времени ребят призывал император – посмотреть выступление гейш, послушать стихи придворных поэтов, прогуляться по берегу реки или попить чаю в беседке у озера. В первую же встречу он пытался разузнать, что произошло в ночь пожара и отчего Таракану проявил вдруг такую заботу о погорельцах, но лукоморцы, сговорившись, лишь пожимали плечами. Если перед добрым тэнно встанет выбор, чья кровь оживит армию тайсёгуна, кто знает, хватит ли его доброты хотя бы на то, чтобы предупредить гостей, что за ними пришла делегация Вечных? Отчаявшись добиться от ребят чего-то более интересного, чем история про небесный глас, Маяхата предоставил в помощь их самураям двоих своих, но Отоваро и Забияки помощи почему-то обрадовались не очень, и вместо того, чтобы отдыхать через день, привычному распорядку не изменили.

Частенько их навещали Таракану или Кошамару-старший, расспрашивая, как дела и здоровье, и не желают ли юные буси из Рукомото переехать в более удобные комнаты во дворце Совета. Дела у буси оказывались неизменно прекрасными, здоровье категории "не дождетесь", желание переехать в какой-либо дворец, кроме лукоморского, отсутствовало, и Вечные, поклонившись и напомнив, что если гостям что-то захочется, то они знают, где их найти, ретировались – чтобы спустя день-полдня объявиться снова.

Несколько раз Ивановичи пробовали уговорить Чаёку разрешить им глянуть на раскопки в Мишане хоть одним глазком, но неизменно получали лишь обещание подумать над их просьбой.

– Дела Совета – это дела Совета, буси, – говорила Чаёку, опуская взгляд – то ли от пиетета по отношению к девятке самых могучих чародеев империи, то ли от нежелания встречаться глазами со своими подопечными. – Я не могу что-то разрешать или запрещать от их лица. Я обязательно доложу Извечному о вашем желании, и он, всё тщательно взвесив и обсудив с Советом, даст ответ.

– То есть нечего вам там делать, пол топтать, и вообще, кыш, пернатые, – перевела с вежливого вамаясьского на понятный лукоморский Лёлька.

– Что вы, Ори-сан! – Чаёку всплеснула руками. – Я совсем не так говорила! И к тому же, там совсем ничего нет интересного. Много земли, глины, камней, лопат, тачек, корзин, деревянных подпорок для свода тоннеля и усталых грязных поденщиков.

– Вы там были?! – возмущенно прищурилась девочка. – Без нас?!

– Нет, Ори-сан, что вы, – дайёнкю покачала головой. – Но я была свидетелем других раскопок, там, где сейчас строится глиняная армия. Мне кажется, посети одни – и ты видел их все.

– Может быть… – неохотно согласилась княжна, но тут же спохватилась: – Но мы-то не были еще ни на одних!

– Я обязательно передам ваше пожелание Совету, Ори-сан, – смиренно поклонилась Чаёку, и Лёлька поняла, что оказались они там, откуда начали.

Пару раз под покровом ночи, убедившись, что Чаёку нет, в окошко к ним заглядывал Мажору. Боясь потревожить охранников в коридоре, он шепотом кратко докладывал о результатах поиска Тихона – вернее, об их отсутствии.

– Я поручил Синиоке, – шептал он, опасливо постреливая глазами в сторону двери, – поискать вашего ёкая в женской половине дворца и в женском саду трав, куда сам не могу попасть. Но она его нигде не встречала тоже.

– Если бы он там был, она бы его отыскала, – заверил Ярик, и Мажору согласно кивнул.

– Было бы проще искать, если бы Обормоту постоянно не таскался за нами. Словно догадывается…

– Занятия у него другого нет, что ли, – пробормотала девочка, кривясь.

– Похоже, нет. Кажется, после того случая отец окончательно в нём разочаровался, не призывает и не интересуется, как идет его обучение. Я его пару раз даже с Таракану видел. В ученики он к Вечному, что ли, подался?

– Великий маг Шино Обормоту! Спасайтесь, кто может! – прыснула Лёлька, и мальчики сдавленно захихикали в кулаки.

Следующим вечером Чаёку снова задержалась. Иканай, пожелав приятных сновидений, с заходом солнца отправился на отдых, Хибару и один самурай из императорских принял пост в коридоре, и лукоморцы, оставшись одни в комнате, заняли место у окна. Спать не хотелось, гулять не получалось, может, хоть Мажору придет, когда станет совсем темно? Но вместо одного Шино в свете масляного фонаря под окошком из темноты нарисовался другой.

– А, гайдзины недожаренные! – окатил их презрением Обормоту.

– Беги, куда бежал, неудачник рукокрюкий! – не осталась в долгу княжна.

– Да уж побегу, не волнуйтесь! – ухмыльнулся опальный наследник тайсёгуна. – Недолго вашей мохнатой жабе осталось жить на Белом Свете!

– Что?!.. – Ярик едва не вывалился из окна.

– Возьму сейчас собак из псарни, и затравлю его, вот что! – торжествующе хохотнул Шино. – Шкуру сдеру, и вам в окошко заброшу! Слёзки утирать!

– Ты не посмеешь! – Лёлька вскочила на подоконник, и если бы брат не ухватил ее и не стянул обратно, она бы сиганула вниз, не раздумывая, и если бы уцелела, неизвестно бы еще было, кто чьей шкуркой что подтирал.

– Ха! – ощерился Обормоту. – Слабо!

– Где он? – выкрикнул Ярик. – Где ты его видел?

– Там, где одного всегда нет! – прищурился мальчик. – Угадай, если такой умный!

– Где?.. – вытянулось Лёлькино лицо. Шино расхохотался ей в ответ и побежал.

– Стой!

– Где Тихон?!

Ивановичи переглянулись в отчаянии – и тут Ярика озарило.

– Там, где одного всегда нет! Сад камней!

Лёлька метнулась к окну.

– Стой, ты куда?! – Ярик ухватил ее за рукав рубахи.

– Тишу спасать! – вырвалась сестра.

– Не ходи! Надо сказать Забияки или Отоваро! – замотал головой княжич.

– Пока ты их убеждаешь выпустить нас, Обормот его угробит!

– Они сами могут сходить! Без нас!

– Трус! – прошипела Лёлька, отпихивая брата. Мальчик шлёпнулся на татами, и нижняя губа его задрожала.

– Если бы ты был в беде, и тебя надо было бы спасать, Тихон бы даже не задумался! А ты!..

– Я не трус! – шепотом выкрикнул он, хотя весь его вид вопил об обратном. – Но если Обормоту специально соврал, чтобы выманить нас наружу…

– Зачем?! – Лёлька демонстративно закатила глаза. – Ну-за-чем?!

– Чтобы Вечные…

– Вечные-изувечные… Чепуха на постном масле! Мозгов у него не хватит интриги плести! – презрительно фыркнула девочка и шагнула к кровати.

Шелковая простыня вмиг разодралась на полосы под ее неловкими, но энергичными усилиями. Связав ее в канат, княжна прикинула расстояние до земли, неодобрительно насупилась, и обратила хищный взор на кровать брата.

– Лё, а может, всё-таки Хибару позовём? – жалобно пробормотал мальчик, протягивая ей свою простыню на растерзание.

– Мы Хибару, он – сенсея, тот еще кого-нибудь, эти еще кто-то – императора, и пока вся эта толпа собирается, да добирается, да разбирается, Тихон опять удерёт, если Обормот его раньше не изведёт! А я раз-два – и обратно, никто и заметить не успеет!

"А до утра и простыни обратно сошьем, ага, и будут они как целые, и вообще никто ничего не заметит, точно-точно", – хотел добавить княжич, но глянул на физиономию Лёльки, и вместо этого обреченно выдохнул:

– Я с тобой.

– Зачем?

– Надо, – упрямо выпятилась ярикова нижняя губа, забыв про дрожание.

Лёка посмотрела на него, проглотила насмешку и махнула рукой:

– Ну давай. Что с тобой делать…

Спускаться по гладкому шелку оказалось проще, чем Ярик думал, и через минуту Ивановичи стояли под окнами дворца, вслушиваясь и вглядываясь в темноту.

– Стражи, вроде, не слышно, – шепнул мальчик.

– И не видно… – пробормотала Лёлька, озираясь в поисках верного направления.

– Куда теперь?

– Туда, – девочка уверенно ткнула пальцем влево. – Не отставай. Пойдем напрямую. Пока Обормот до псарни ходит и обратно, мы как раз успеем. Только бы Тиш не ускакал куда-нибудь снова…

– Угу, – кивнул Ярик, ухватился за руку сестры, и ребята побежали в кусты.

Если бы это был вотвоясьский парк или даже лукоморский, растительность в нем описывалась бы термином "зеленые насаждения": взяли зелень, насадили эстетично-геометрично, и навещают с секаторами и пилами каждые полгода. В восвоясьском же парке деревья и кусты произрастали, благословляя вамаясьскую философию, по воле не садовника, но ветра, раскидавшего в незапамятные времена летучие семечки, и если какая-нибудь криптомерия или магнолия покидала свое место, то исключительно потому, что пришел ей срок вернуться в объятия солнцеликой Мимаситы, матери всего живущего. Дорожки и даже дороги там вежливо обходили кусты и раскланивались с деревьями, а те стояли, надменные и неуступчивые, будто не они росли на земле людей, а люди заявились незваными гостями в их древесные пределы.

А сегодня кошмар дворцовых патрулей стал прибежищем спасательной команды лукоморцев.

– Полное торжество сибуя… саби в ваби ему через югэн… – прошипела Лёлька, продираясь сквозь заросли чего-то бледно-зеленого с красными ягодами. Заросли трещали и хрустели, возмущаясь вторжению, но девочка упорно тащила брата напролом – и за собой.

– А может, обойдем лучше? – жалобно прошептал мальчик, безуспешно отмахиваясь свободной рукой от веток, так и норовящих побольнее хлестнуть наглых вторженцев.

– Напрямую быстрее, – сурово бросила Лёка через плечо, дернула особо зарвавшуюся ветку, обрывая в наказание пучок листьев, утерла ими со лба сок раздавленных ягод, и устремилась вперед с новыми силами.

– Пока мы тут ломимся через все эти дрова, по дороге бы уже дошли!

– Ха! – за неимением других аргументов ответила она.

– Нас услышат! – предпринял вторую попытку княжич.

– Ну и пусть! А чего мы такого делаем? – Лёлька осталась непоколебимой.

– А если ничего такого мы не делаем, то чего по дороге не идем?

– Потому что… – запутавшись в паутине и сплетении гибких розоватых ветвей, девочка остановилась и яростно отерла лицо. – Потому что…

Главным образом последние пять минут они продирались через заросли потому, что признать себя неправой она была морально не готова, но несколько десятков метров по неприязненно настроенной растительности были готовы ее переубедить. И возможно, сумели бы, если бы не знакомый голос, донесшийся справа:

– Ори-кун?

– Мажору?! – Лёка забыла все свои аргументы и намерения.

– Добрый вечер, Ори-кун. Замечательная сегодня погода. И луна великолепно сияет с чернильных небес, – проговорил вамаясец, словно оба они совершали обычный променад перед сном. – Яри-тян случайно не с тобой?

– С ней, с ней, – как мог, пожаловался княжич, не тыкая пальцем и не называя имен.

– Как ты нас нашел? – сердитым шепотом вопросила девочка.

– Случайно, – сообщил Шино. – Шел по дороге и услышал, как в кустах кто-то – или что-то ломится сквозь живую изгородь.

– Это мог быть кто угодно! – обиженно фыркнула Лёлька.

– Да, конечно, – не стал спорить мальчик. – Но кто угодно не стал бы пробираться через кусты вдоль дороги на протяжении нескольких десятков дзё, когда можно идти просто по дороге…

– Это мог быть зверь!

– …и переругиваться вашими с Яри голосами. Я понимаю, что настоящие онна-бугэйся и даймё из Рукомото не ищут лёгких путей, и поэтому не удивился, но просто стало любопытно узнать цель такого нелегкого марша таким чудесным летним вечером.

– Подумаешь! – понимая, что ее только что изощрённо подкололи, но не находя способа ответить тем же, Лёка надулась и ринулась в последнее сражение с кустарником. Оно оказалось сколь бесполезным, столь коротким: дорожка пролегала в паре шагов от них.

– Добрый вечер, Ори-кун, Яри-кун, – церемонно поклонилась девочка в розовом кимоно, терпеливо молчавшая доселе за спиной брата. – Рада видеть вас этим дивным вечером. Весьма приятная неожиданность.

– Синиока, здравствуй! – если бы радость могла сиять в прямом значении этого слова, довольная физиономия Ярика осветила бы весь Запретный город и половину Маяхаты. – Тоже рад тебя… то есть вас обоих… видеть!

Глаза Синиоки оживились, но тут же спрятались под скромно опущенными веками, как приличной дочери тайсёгуна при встрече с посторонним молодым человеком на улице и полагалось. Ой, ноблесс, ноблесс…

– Что случилось, Ори-кун? – окинув внимательным взором лукоморских гостей, Мажору пришел к однозначному выводу.

– Обормоту Тихона нашел, – коротко выдохнула девочка. – Сказал, что затравит собаками.

– Где он?

– В саду камней.

– Нет, где мой малоуважаемый брат?

– Пошел на псарню.

– Откуда тебе это известно?

– Он сам сказал!

Тень подозрения пробежала по лицу Шино – и словно в зеркале отразилась на чумазой физиономии Лёльки.

– Ты думаешь?.. – расширились ее глаза.

– Не знаю, – нахмурился вамаясец. – Обормоту, конечно, глуповат, но не настолько, чтобы раззвонить врагу о своих планах за полночи до их воплощения. Или настолько?..

– Думаешь, он соврал? – встревожилась княжна. – Но зачем?

– А тэнгу его знает… – мальчик пожал плечами. – Но у меня есть идея. На подходе к саду камней вы спрячетесь в кустах… у вас это хорошо получается… а я зайду внутрь и поищу Тихо.

– Ты хотел сказать, Мажору-тян, мы зайдем, – оторвавшись от беседы с Яриком, уточнила Синиока.

– Нет, Синиока-тян, – мальчик строго покачал головой. – Ты отправишься домой. В саду может быть опасно.

– Тем более тебе нужна будет поддержка, Мажору-тян, – лукаво прищурилась девочка. – И пока ты меня домой не проводишь лично и не передашь в руки Окуни, я от тебя не отстану. А пока ты меня провожаешь, Тихо может снова сбежать.

– Синиока, так нечестно! – возмущенно возопил мальчик.

– Я честное слово буду слушаться каждого твоего слова, и туда, где опасно, не пойду, – кротко потупилась его сестра.

– Ты сама пообещала! Смотри мне! – Шино сурово потряс пальцем перед ее вздернутым носиком.

– Да, Мажору-тян, клянусь котэнгу! – закивала она, как куколка, и ребята поспешили вперед под импровизацию Ярика вместо боевого марша:

Как и условились, за несколько поворотов до сада лукоморцы юркнули в придорожные кусты, а вамаясьцы продолжили путь, как ни в чем не бывало, исподтишка стреляя глазами направо и налево. Немощеная дорожка, чуть раскисшая после утреннего дождя, мягко проседала под гэтами, скрадывая звук шагов, но скрытность была им больше не нужна.

– Лунный свет серебрит листья сакур, – указывая на отцветшие, но не потерявшие красоты деревья, говорил Мажору. – Они прекрасны и днем, и ночью.

– Скоро ягоды нальются кисло-сладким соком, – степенно вторила ему Синиока – маленькая фудзин до мозга костей, – Надо напомнить Окуни, чтобы заказала для меня кимоно с нужной вышивкой. Опять заботы.

– Женщины умеют сделать из вишенки тыкву, это всем известно, – снисходительно усмехнулся мальчик, отворачиваясь, будто свысока, чтобы скрытно разглядеть подозрительную тень за кумирней. Кисть руки его, не видная с обочины, сделала условный знак, и сестра остановилась.

– Новое кимоно – это не пустяки, Мажору-тян! – возмущенно проговорила она. – И к тому же, кто и когда заказывал кимоно с тыквами? Над этим человеком будет смеяться вся Маяхата!

Глаза ее, расширившись от волнения, безмолвно вопросили: "Что ты увидел?"

– Для настоящего самурая всё пустяки по сравнению с путём меча, – Шино пожал плечами и сдвинул брови: "Гляди в оба". – Давай воскурим благовония божеству этого чудесного уголка!

Не дожидаясь ответа, он взял из горшка связанный пучок из восьми палочек и опустил их концы в теплый пепел тяжелой медной чаши, раскапывая до угольков. Несколько секунд – и благовония вспыхнули, озаряя кумирню красного дерева, кусты вокруг… и бледное перекошенное неприязнью лицо человека, в них прячущегося.

Разглядев его, Синиока невольно попятилась.

– Обормоту-кун! – громко, так, что, наверное, было слышно во дворце Миномёто, воскликнул Мажору. – Какой сердитый! И с мечами! От такого только ноги уносить подальше! Попадись на глаза – зарубит!

В кустах на той стороне дороги что-то зашуршало.

"Уходят? Надо потянуть время. Отвлечь."

– Что ты тут делаешь? – Мажору издевательски приподнял брови. – Потерял что? Или тебя уже выгнали даже из отцовской гвардии?

– Заткнись, сопляк! – Обормоту, багровый от гнева, выхватил дайто и взмахнул, рассекая кимоно на его плече.

Мажору отпрянул, налетел на сестру и упал, роняя ее и палочки в грязь. В тот же миг клинок уперся ему в грудь. Синиока ахнула, всплеснула руками, замерла под злобным взглядом старшего брата и опустила глаза. На влажной земле медленно сгорали благовония, распространяя умиротворяющий аромат сандала, такой неуместный здесь и сейчас. Девочка замерла. Если ими ткнуть в ногу Обормоту…

– Допрыгался, самозванец! – отложив общение с сестрой на потом, Обормоту торжествующе уставился на Мажору. – Против настоящего самурая, такого, как я, ты – изгой, буракумин! И поэтому место моё – в свите отца! Куда тебя не взяли, потому что ты молокосос!

– А тебя взяли – ночевать в канавах, как собака? – рявкнул Мажору, сжимая кулаки.

– Сам собака! – не остался в долгу старший брат и слегка подался вперед. Из-под клинка показалась кровь. – Вонючий гайдзин! Если я сейчас проткну тебя, отец мне спасибо скажет за то, что избавил его от сына-полукровки! Ты ничто! Никчемнее обгрызенной кости! Раздавленной ореховой скорлупы! Сгоревших благовоний! А я тут по важному делу!

– Неужели и вправду по важному, Обормоту-сан? Какая честь, – дрожащим голоском проговорила Синиока, склонилась в поклоне и застыла, исподволь, медленно протягивая руку к палочкам. Еще чуть-чуть… нет… еще немного подвинуться…

– Я сопровождаю ученика Вечного Кошамару во время очень значительной секретной встречи! – презрительно проронил Обормоту.

– Секретная встреча – это встреча, о которой никому нельзя знать? – невинно уточнил Мажору. Если бы не пот на лбу и расширившиеся от боли и страха зрачки, никто и не подумал бы, что между братьями идет не светская беседа.

– Именно! У меня важное тайное поручение от самого Вечного Таракану! И хочешь знать, какое? Ха! Так я тебе и сказал! Сыскал дурака! Но знай одно: ваши гайдзинские друзья из диких земель еще поплачут сегодня!

– Так ты говоришь, что где-то рядом находится ученик Вечного с тайным поручением навредить гостям тэнно? – голос Лёльки прозвучал из темноты, и в следующую секунду на дорожку из кустов выступила она сама. – Ты слышала, Синиока-сан? А ты, Мажору-сан? А мы и не знали…

Глаза старшего брата расширились, рот приоткрылся, то ли в беззвучном охе, то ли готовясь закричать, но Лёка дожидаться не стала.

– …И не узнали бы, что какой-то недостойный ученик Кошамару-старшего без ведома тайсёгуна, Извечного и самого императора среди ночи что-то замышляет против людей, находящихся под покровительством императора. Если бы не длинный язык главного хранителя их секретов, – сладко прищурилась она на старшего брата.

Обормоту не успел сразу выразить своё отношение к внезапному появлению врага номер один, а теперь ему было не до того. Потерянно озираясь, хватая воздух ртом, как рыба, пытающаяся спеть на берегу, он отступил на шаг, отводя – но не опуская – руку с дайто.

– Если с ними что-то случится, какая потеря лица будет всем уважаемым людям… Позор, смываемый только кровью, – снисходительно закивал Мажору, словно не в его грудь, а в Обормотову только что упирался меч. – В первую очередь – кровью самого главного болтуна Вамаяси, доверенного лица тайсёгуна Шино Обормоту.

– Но они не узнают… Я никому не говорил!.. не скажу!.. то есть не расскажу… – чувствуя, что только что ляпнул что-то, во что тут же вляпался, но не понимая, как и когда он это сделал, Обормоту растерянно глянул по сторонам, то ли ожидая помощи, то ли проверяя, не было ли свидетелей.

– Не утруждай себя, братец. Мы это сделаем за тебя, – ухмыльнулся Мажору.

– Тебе не поверят! – вскинулся Шино. – И этой гайдзин тоже!

– Я подтвержу их слова, Обормоту-сан, – проговорила Синиока и дерзко глянула на брата. – Мне отец поверит. Потому что я никогда не приходила к нему ябедничать и наговаривать напраслину на своих братьев.

Задетый за живое невысказанным намёком и не находя ответа, Обормоту залился краской стыда.

– Так что ступай отсюда, и подальше. Иди домой, ложись спать, забудь, что видел нас, а мы забудем, что слышали от тебя, – миролюбиво, как кошка мыши, прижатой лапой, предложила ему княжна.

– Но я… Я?.. Но… То есть…

Обормоту примолк, не понимая, в какой момент из победителя и всевластителя успел превратиться в заикающегося неудачника и, самое главное, как.

– То есть мы желаем тебе спокойной ночи, Обормоту-сан, – Лёлька сложила руки лодочкой и мотнула головой: "Мажору, Синиока, убираемся".

Но мыслительный процесс в голове низвергнутого наследника еще не закончился.

– То есть я… вам… Должен… – напряженно сведя брови, бормотал он, и рука с сёто то опускалась, то снова тянулась вверх.

– Приятных сновидений, брат, – пробормотал Мажору голосом, которым обычно желают свалиться с лестницы и сломать ногу, а лучше шею, и пополз из-под меча, опираясь на локти.

– То есть я должен вам верить? – караван его мыслей наконец-то прибыл к оазису вывода, как выразился бы Ахмет Гийядин Амн-аль-Хасс, калиф шатт-аль-шейхский.

– Можешь не верить. Вариантов у тебя нет, – дернуло Лёку сказать – и тот час караван издох: оазис оказался миражом.

– Ах, нет! – Обормоту ощерился. Рука с сёто выпрямилась, и клинок коснулся ребер Мажору. Вторая рука вытянула из-за пояса короткий меч и направила на княжну. – Вы хотите, чтобы я поверил двум гайдзинам и дочери шлюхи?! Ха! У меня нет вариантов?! "Ха" еще сто тысяч раз! Вы никому ничего не расскажете, потому что не сможете!

– И почему бы это, о непобедимый самурай? – насмешливо протянул Мажору, не видя или не веря в намерения брата. Но Лёлька прочитала в глазах Обормоту всё.

– Да потому что… – прорычал Обормоту, но Лёка не дала ему договорить.

– Не убивай нас, прошу тебя, Обормоту-сан, самый бесстрашный, отважный, храбрый, смелый… – под пересказ страниц с седьмой по двенадцатую словаря синонимов она упала на одно колено, уперлась в землю ладонями и склонила голову.

– И ты заткнись!

Почувствовав движение над головой, Лёлька вскинула руки – и в лицо противнику влепились две полные пригоршни жидкой грязи. Руки Обормоту метнулись к глазам, и словно по сигналу, Синиока схватила с земли догорающие палочки благовоний и яростно воткнула их между его ступнёй и гэта. Он взвыл – и тут Ярик, беззвучно подкравшийся с тыла, саданул его под коленки тяжелой курильницей. Ноги Обормоту подогнулись, и он хлопнулся задом в медную чашу, поднимая тучи пепла – и обнажая дремавшие под ним раскаленные угли.

Рев юного Шино огласил ночные окрестности сада камней не хуже рева извергающегося вулкана. Ответом ему были встревоженные голоса и вспышки магии со стороны сада камней.

Лёлька дернула за руку Мажору, поднимая, Ярик ухватил за запястье Синиоку, и они понеслись по дорожке прочь.

– Грязные гайдзины! – неслось им вслед вперемешку с всхлипами и подвываниями.

– Грязный вамаясец! – с гораздо большей долей справедливости бросила через плечо княжна и прибавила ходу.

За спиной, обжигая затылки жарким дыханием, вспыхнуло что-то ядовито-зеленое.

– Колдуны! Погоня! – в панике выкрикнул Ярик.

– В кусты! – проорала княжна, и все четверо нырнули в ближайшие заросли и понеслись напролом, не зная куда. "Главное не куда. Главное – откуда", – говорил в таких случаях его премудрие Агафоникус Великолепный.

Но ему было хорошо: он был боевым чародеем. Лёлька же как ни пыталась сквозь пыхтение, запинание и заикание подложить преследователям магическую свинью, все попытки ее заканчивались ничем. В порыве озарения она поняла, что все ее предыдущие подвиги на ниве волшебства случались когда Тихон касался ее или располагался неподалеку, но это открытие не прибавило ей ни эффективности, ни уверенности в себе.

Преследователи же являлись лицами, в магии подкованными основательно. То и дело в сопровождении тусклой вспышки или тихого шипения то сверху, то сбоку проносились заклинания. Что они должны были достичь, девочка не знала, но наступив на жирное белое пятно – место приземления одного из них, она приклеилась к земле и не могла сойти, пока не вытащила ногу из варадзи.

– Сделай!.. что!.. нибудь!.. – пользуясь моментом, Ярик согнулся пополам, хватаясь одной рукой за подреберье, другой за разодранную сучком щеку.

– Не могу! Бежим! – прорычала Лёлька, дернула его за плечо, едва не роняя, и в ту же секунду мягкая волна мерцающего воздуха прошла мимо него, едва не задев. Ветка ивы, где осели полупрозрачные искры, налилась металлическим блеском и отвалилась под собственной тяжестью.

– С дуба падали листья ясеня… – пискнул Яр и сорвался с места в карьер с апломбом скакового жеребца. Лёлька, хромая полубосиком по неровной земле, теперь еле успевала за ним.

Другое заклинание коснулось Мажору своим серебристым дыханием, и мальчик застыл на месте в ступоре, вывести из которого его смогла Синиока несколькими быстрыми щипками и тычками под рёбра.

– Уходите! – прошипела княжна, остановившись рядом с мальчиком перевести дыхание. – Они гонятся за нами! Не за вами!

– Поэтому и не уйдем! – замотал головой Шино и, подхватив сестру, снова бросился бежать. На девочку больно было смотреть: она единственная из них не была ни кандидатом в самураи, ни даже онна-бугэйся, и бегать дольше пары минут подряд даже во время детских игр ей приходилось вряд ли. Единственным спасением было, что никто из догонявших тоже не был ни самураем, ни онна-бугэйся, ни даже девочкой, бегавшей с подружками во время игр. Иными словами, погоня за спиной не только швырялась заклятьями, но и пыхтела, хрипела, ломала кусты и спотыкалась о камни не меньше их всех вместе взятых. И может, беглецам удалось бы оторваться от чародеев… если бы они не были чародеями.

При каждом повороте, когда ребята начинали надеяться, что сбили погоню с толку и со следа, спустя несколько секунд хрипение и пыхтение возобновлялось у них спиной, и с каждым разом заряды магии падали всё ближе.

Не разбирая пути, дети неслись по кустам, дорожкам, площадям и закоулкам, и иногда даже видели стражу или запоздалых прохожих, но каждый раз, когда казалось, что взрослые вмешаются, защитят и спасут, те замечали сполохи магии и растворялись в ночи быстрее рафинада в кипятке.

Юркнув за угол какого-то здания, они остановились, хватая воздух еле открывающимися ртами и едва не падая.

– К-куда… т-теперь? – прохрипела Лёлька, озираясь по сторонам. Но при всём ее ночном видении перед газами мутилось и плыло. Ноги подгибались, мышцы стали словно деревянными, в груди что-то сипело и горело.

– А т-тэнгу… з-знает… В-вроде… храм Луны… – прокашлял Мажору, наваливаясь спиной на стену. Синиока опустилась на коленки и молча прижалась к нему плечом. Если бы не брат, тащивший ее за собой, не выпуская ее руки из своей, она бы давно упала и осталась лежать без сил.

– Г-где он? – Лёлька закрутила головой, на что Шино смог ответить лишь кривой улыбкой:

– Тут.

– Умник! – вспыхнула Лёка.

– Мне приятно… твоё п-признание… моих с-скромных… с-способностей, Ори-кун, – потупился Мажору, заработав в свой адрес скрежет зубовный и последний варадзи. Его тонкие резные перламутровые пластинки, обломанные, поцарапанные и заляпанные грязью, мутно блеснули в свете луны. Вот уж поистине, не думал – не гадал так понравившийся ей подарок Чаёку, что ждет его такой конец, да еще в разлуке со своей парой… Проводив варадзи сочувственным взглядом, Лёлька притихла, словно задумавшись о преходящей сущности этого мира.

– Уходите от нас! – умоляюще вскинул брови Ярик, встречаясь взглядами с бледной, растрепанной Синиокой.

"Нет!" – замотала она головой, не в силах выдавить ни слова.

– Т-тогда… давайте разделимся! – осенило Лёльку. – Вы н-направо… мы н-налево… и пусть побегают… д-дайконы!

– Кто? – не понял Шино.

– Д-дайкон. Н-нехороший… человек, – авторитетно преподнесла она урок вамаясьско-адаптированного лукоморского слэнга.

За угол завернуло и остановилось, покачиваясь, тонкое полупрозрачное щупальце заклинания. Вырастив глаз на конце – круглый и глуповатый, оно покрутилось, выглядело ребят, моргнуло и втянулось обратно. На мостовой за углом под аккомпанемент дружных хрипов и сипов застучали – не слишком быстро и не слишком ритмично – шаги.

– Разбежались? – Лёка встретилась взглядами с Мажору.

– Давайте, – неохотно согласился тот. – Мы будем шуметь… ломать ветки… Вы бегите вдоль стены, по дорожке… потом за живую изгородь… туда. Если магия ведет их по запаху… – он задумчиво покрутил в руках лёлькин сандаль.

– Спасибо, – чуть вымучено улыбнулась княжна.

Мажору подмигнул, взвалил сестру на плечо и устремился в кусты. Лёлька, не дожидаясь персонального напоминания, повлекла Ярика за собой, утопая в непроницаемой тени пагоды и спиной чувствуя, как замешкались преследователи на углу. Когда лукоморцы продирались сквозь живую изгородь, до них донеслась ожесточенная перепалка.

– …направо!..

– …налево!..

– …заклинание следа!..

– …заклинание нюха!..

– …недоучка!..

– …дилетант!..

– …с кем говоришь?!..

– …дилетант-сан!..

Лёлька бежала – если ее спотыкающийся неровный шаг мог быть назван этим бодрым термином – и не верила себе. Неужели их план отчаяния сработал? Неужели магия Таракана со тараканищи действительно потеряла их след? Тогда надо понять, где они сейчас находятся и искать дворец Маяхаты… а потом… потом… Потом будет потом, решительно отмахнулась она от сомнений – и упрямо потянула приотставшего Яра.

– Б-бегом… б-бегом!..

Пробежав еще с десяток метров, девочка почувствовала, как над головами их пролетело и зависло нечто холодное, распространяя запах затхлого погреба. В рот компот деревня в баню!..

– Бежим, бежим! – не останавливаясь, чтобы бросить хоть один взгляд на белесую жуть, хотя так и хотелось, так и свербило[257], она потянула брата за собой – и едва не растянулась, запнувшись обо что-то твердое, но меховое, скрытое густой травой.

– Т-тихон?! – разглядев промельк розового среди тусклой зелени, она задохнулась от радости. – Т-тихон! Иди… с-сюда!

Но лягух, словно чужой, увернулся от ее руки и длинными прыжками поскакал налево.

– Тихон?!

– Он х-хочет… ч-чтобы мы… з-за ним… – предположил Ярик, обвисая на лёлькиной руке.

– Тогд-да… з-за ним!

Девочка ожидала, что их старый друг поведет их к каким-нибудь воротам и даст сбежать, или, на худой конец, проводит ко дворцу Маяхаты под его хлипкое, тощенькое, но заботливое крылышко, но лягух, казалось, имел свои планы. Сигая напрямик по самым неудобьям, таким, что княжичи, даже спасаясь от погони, обошли бы, он несся среди кустов, овражков и россыпей камней как стрела. Теперь, когда лукоморцы перестали маневрировать и финтить, магия преследователей обнаружила их и неслась вдогонку легко и уверенно – и так же легко и уверенно рассыпалась безвредными искрами в нескольких сантиметрах от Ивановичей. Была бы Лёлькина воля, они бы сейчас остановились, развернулись и дали бой клике Кошамару-старшего, но Тихон, не ведая ее помыслов[258], не задерживался ни на секунду.

– Куда… он… нас… ведет? – прохрипел Ярик, в очередной раз уставшими негнущимися ногами спотыкаясь обо что-то, через что перешагнул бы и хромой воробей.

– В безо…пас…ность… к прибеж…жищу… какая… разница… куда… твое дело… бежать… быстрей… быстрей… – Лёлька была в немногим более транспортабельном состоянии, и последние минут пять перемещалась на одном упрямстве, чего бы такая движущая сила ни стоила.

– Справа… дворец… был… – жалобно просипел княжич.

– Тут круг…гом… одни… дворцы! – раздраженно прошипела девочка сквозь сведенные зубы. – Быстрее!

Ярик подумал, как назвать хозяина покороче, выбрал и выдохнул:

– Тэнно!

– Мая…хаты?.. – споткнулась она и устремила растерянный взор в спину утекающему лягуху: – Тиша! Тэнно! Там! Туда!

Тот оглянулся – и Лёлька отшатнулась. Взгляд его был полон отчаяния, словно не за Ивановичами, а за ним гналась шайка колдунов, а в мозгу у нее забилось лишь одно слово – то ли безмолвно выговоренное Тихоном, то ли отзвук ее собственного: "Быстрей!.. Быстрей!.. Быстрей!.." Он хотел, чтобы они шли за ним? Но куда?

"Быстрей!.."

Не понимая, что происходит – а самое главное, зачем, Лёка дернула брата за руку:

– За ним! Скорей!

– Но?.. – взгляд Яра, едва ли не более отчаянный, чем их друга, устремился к ней с мольбой – но девочка была непреклонна.

– Он… что-то… хочет!

– Я… тоже… много… чего… хочу… – с несвойственной ему ворчливостью просипел мальчик, бросил прощальный взор в сторону императорского дворца, и поковылял вдогонку за Тихоном.

Куда их тащил лягух, стало ясно очень скоро. Неожиданный и пугающий, из зарослей азалий перед ними возник дощатый, сколоченный наспех забор. Сперва Лёлька не поняла, что это лукоморское народное сооружение делает на территории сплошного сибуя, но пару выдохов спустя ее осенило единственное объяснение-воспоминание.

– Мишаня! Гора! Раскок…распоп…попки…копки!

Ярик, согнувшись пополам, уперев руки в колени, воззрился на нее подобно умирающему лебедю[259]:

– Че…го?

Но княжна не успела ответить: Тихон боднул головой одну доску, и та подалась. Не дожидаясь дальнейших намеков, Ивановичи отвели ее в сторону, протиснулись в щель, и доска качнулась назад, закрывая следы проникновения и отгораживая их от внешнего мира. Ярик хрипло выдохнул, утер лицо изодранным кустами рукавом и в изнеможении опустился на траву. Лёлька, в кои-то веки наплевав на предосторожности, осела рядом, навалилась на плечо брата и закрыла глаза.

– Всё… Ноги… кончились… – прошептала она.

– Ага… – то ли поддержал ее княжич, то ли шумно выдохнул.

– Не пыхти… услышат… – через силу выдавила сестра, и снова получила в ответ "Ага". На более содержательную беседу у них сейчас не было сил – и не скоро обещали появиться. Но, не давая ребятам хотя бы отдышаться, Тихон запрыгнул к ней на руки и дотронулся до щеки холодной мохнатой лапой. Чувствуя, что яриковым "ага" тут не отделаться, Лёка тяжко вздохнула, открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Несколько секунд они сидели так, не мигая, потом княжна поднялась, кряхтя как все старики Белого Света вместе взятые, взяла брата за руку и подняла на ноги.

– Эй… ты… мы… вы… куда? – горестным шепотом возопил мальчик. Но сестра, не отвечая – ибо прибывшие силы были экстренно расходуемы на новый марш-бросок, потащила его к темной громаде горы, черневшей на фоне неба, залитого остатками луны.

– Лё… Лё?

– Внутрь, – буркнула девочка, правильно поняв вопрос.

– Зачем?

– Н-не понимаю… – слегка обеспокоенно призналась она. – Надо… что-то забрать… взять… или спасти… кого-то… Я не понимаю… чего он хочет… Он… будто разговаривать… разучился…

– Заболел? – нервно оглянулся Ярик. Сзади было на удивление тихо: похоже, преследователи сбились со следа или не умели лазить через заборы.

Зато впереди жизнь кипела будто днем. Темноту у места раскопок рассеивали светильники на высоких бамбуковых шестах: работы в горе не прекращались ни на минуту. Скрипели тележки поденщиков, вывозивших землю и камень, то и дело долетали отрывистые понукания надсмотрщиков, торопливо ступали ноги в варадзи и гэта по деревянным мосткам. Иногда порывы ветра разгоняли облака, и тогда нагинаты стражи Совета взблескивали, как хищные рыбы в мутной воде ночи.

– Лё, – голос мальчика дрогнул – и не только от усталости. – Нас не пустят. Вернее, пустят. На котлеты. Давай вернемся во дворец.

Но девочка покачала головой и медленно, словно во сне, пробормотала:

– Нет. Мы должны. Стой.

Ярик остановился, не сводя настороженного взора с сестры. Та, не замечая, выпустила его руку и скомандовала:

– Возьмись за меня.

– Лё? С тобой всё…

– Быстрее!

Готовый бежать, он настороженно прикоснулся к ее плечу.

– Крепче. Не выпускай, – проговорила она и тут же забубнила что-то неразборчивое, поводя свободной рукой, словно очерчивая кокон вокруг них. С третьего взмаха он ожил, качнулся, сверкнул серебристыми искорками – и пропал.

– Не выпускай… и молчи… – отстраненно повторила девочка. Взгляд ее рассеянно скользил по сторонам, точно она прислушивалась к чему-то, доступному ей одной.

– Что с тобой? – Ярик побледнел и сделал шаг назад.

Не отвечая, девочка перехватила его запястье свободной рукой и торопливо двинулась вперед, прямо к настилу, по которому рабочие с тачками спешили к огромному – в половину Мишани – отвалу и от него. Вдоль неширокой дощатой дорожки в нескольких шагах друг от друга стояли рослые самураи, свирепо зыркая по сторонам и стискивая оружие. Между ними, напряженно озираясь, маячило несколько человек фигурой пониже и мускулатурой пожиже, но все в кимоно с эмблемой Совета: ученики Вечных. На кончиках их пальцев поблескивали тяжелые лиловые искры атакующих заклинаний, а взгляды пронизывали не хуже любой нагинаты.

Ярик собрался вопить о помощи и врать о загнавших их сюда недружелюбных ёкаях, гадая, успеет ли он выговорить хоть слово, прежде чем сердитые вамаясьские дядьки порубят-пожгут их с сестрой, но к его изумлению охрана и работники даже не повернули в их стороны голов.

Ступив на мостки, Лёлька, не оглядываясь и не говоря ни слова, устремилась в отверстую пасть шахты.

Низкий и узкий проход, на скорую руку подпертый толстыми бамбуковыми стволами, фонари, свисающие с вбитых в стены крючьев, испуганные, потные лица рабочих, запах пыли, сырости, пота, свежесрубленного дерева – всё в первые же секунды вспыхнуло с особой яркостью, запечатлеваясь в мозгу, и пропало для княжны, оставляя лишь прямой тоннель – путь в сердце горы.

"Быстрее, быстрее", – твердил в ее голове голос Тихона, и девочка незаметно перешла с быстрого шага на трусцу – к отчаянию брата. Поначалу прямой, через несколько десятков шагов коридор пошел под уклон и принялся извиваться и ветвиться, словно прокладывавшие его не знали толком, куда им рыть – или что-то огибали. Но боковые ходы были темны и тихи, и Ивановичи, не тратя время на их исследование, двинулись по главному, пристроившись за поденщиком в грязной синей юкате с пустой тачкой. Несколько раз девочка порывалась его обогнать, но почти сплошным потоком, один за другим, навстречу им двигались рабочие с тачками наполненными. Лица у всех, как на подбор, были бледные и испуганные, словно дай им волю – лишней секунды не остались бы в этой горе. Интересно, что у них могло вызвать такой ужас? И к чему эта спешка? И как двое маленьких заложников, на которых охотятся все, кому не лень, могут спасти хоть кого-то? И самое главное, кого надо будет спасать – и от кого?

И тут Лёльку прорвало. Это Ярик – бестолковый идеалист, мог по первому слову бежать выручать не понять кого куда попало пень знает из чего, если раньше не удрал бы в противоположном направлении, но она-то! Взрослый человек десяти лет! В рот компот!..

Не говоря больше ни слова, она затащила брата в первый подвернувшийся отнорочек, отошла подальше от главного прохода, развернула Тихона мордой к себе, держа на вытянутых руках, и грозно прошептала:

– Ну что? Будем терять время, или сам всё расскажешь?

Лягух, не ожидавший такого маневра, разинул рот, расширил глаза, послал ей привычное "Быстрее вниз!.." – и потупился.

– Если тебе сложно одновременно говорить и укрывать нас, лучше говори. В такой темноте всё равно никто никого не увидит, – хмуро проговорила она.

"Прошу извинения, что не могу изъясняться так, чтобы вы оба меня слышали, но мои силы на пределе. Разговаривать с магом, хоть и необученным, для меня значительно проще, чем с человеком, не имеющим дара. Вы должны помешать Вечным нарушить охранные печати заклятий на двери, за которой заключен… амулет Грома", – чуть поколебавшись в конце, сообщил Тихон.

Лёлька с неестественно-неподвижным лицом медленно кивнула.

– Ага. Ясно. А че тут неясного-то? Должны. Мы с Яром. Помешать Вечным. Забрать то, за чем они охотились десятки лет. Всего-то.

– Чего?! – паника исказила физиономию княжича. – Мы?!..

– Ага. Мы, – деревянно ему улыбнувшись, Лёлька впилась негодующим взором в лягуха – и вспыхнула: – Ты что, с ума спятил, да?! Может, когда мы это всё сделаем, и если у нас останется до завтрака свободных минут десять, нам еще котэнгу Миномёто быстренько вернуть, амулет Тишины найти, с глиняной арми…

"Не надо".

– Что?! – возмущенно переспросила девочка, на скаку сбитая с летящей, как валькирия, подрабатывающая гарпией, мысли.

"Искать амулет Тишины, – виновато пробормотал лягух. – Не надо".

– При чем тут какой-то дурацкий амулет Ти…ши… ны… Ти…хон?..

Глаза ее расширились во внезапном понимании, губы округлились, вылепляя большое круглое "О", а потом добавили, тоже большими буквами: "С дуба падали… листья ясеня…"

– Лё? – брат ее испуганно вцепился в рукав. – Лё? Что? Что случилось? Что он сказал?

Но девочка, не отвечая, впилась взглядом в глаза лягуха:

– Врешь! Не может быть! Если бы ты был амулетом Тишины… – тут Ярик ахнул, в момент забывая все страхи, – …Адалет знал бы! Он обменял бы тебя на… на… Или не обменял бы? Или он не знал, а ты не хотел быть обменянным?!

Тихон понурился, но голос его в ее голове звучал не менее решительно:

"Простите меня. Но ты права – очень старые и очень рассеянные чародеи часто сами не знают, что попадает к ним в руки. А если это еще и не имеет практической пользы и не употребляется в первые пять-десять лет…"

– Так значит, он не знал! А ты специально!.. специально!!!.. – Лёлька с негодованием тряхнула его так, что будь у него зубы – остаться ему без языка. – Ты мог признаться! Рассказать вамаясьцам! И тогда они отправили бы нас домой! В тот же день! Ты… ты… ты… Предатель!!!

– Лё, что он сказал?!

Но горло деврчки сжалось, а глаза противно защипало.

– П-предатель!.. – только и смогла выговорить она.

"Простите… – голос Тихона звучал еле слышно. – Я невероятно сожалею о том, что мне пришлось совершить. Я виноват перед вами… и всегда буду в долгу… Но я был просто обязан воспользоваться подвернувшимся случаем."

– Каким еще случаем?! Зачем?!

"Найти часть себя. Вернее, не только… или не столько… Это очень старая и долгая история… но… Я понял, что если в скором времени мы не встретимся с тем, кого… или что… вы называете амулетом Грома…"

– То что?! – забыв про конспирацию, выкрикнула возмущенно девочка.

"То пророчество сбудется", – тихо договорил амулет.

– Да! – прорычала княжна. – Конечно! Пророчество! То, чего нам сейчас не хватает для полной простоты и ясности! Ага! Пророчества! Чего еще!

"Прошу меня извинить. Я, кажется, снова ухитрился обидеть тебя и уклонился от темы", – сконфузился Тихон.

– Так. Маленько, – дрожа от возмущения и обиды, процедила девочка. – Вообще-то ты собирался рассказать нам, с какой радости мы должны помогать тебе – теперь.

"Вы имеете полное право гневаться на меня. Но прошу вас. Умоляю. Вы не должны допустить Вечных до Грома. Они не смогут его контролировать."

– Тем хуже для них, – мстительно фыркнула княжна. Тихон грустно покачал головой:

"Тем хуже для всех в радиусе десяти тысяч самураев. Вы обратили внимание на людей?"

– В смысле, на работников, самураев и учеников, которые тут толкутся? – повторила Лёлька для Ярика, застывшего со сконфуженным видом человека, безуспешно подслушивающего слова, обращенные к нему лично.

Ребята переглянулись, вспоминая какофонию чувств на лицах людей из кланов Кошамару-младшего и Тонитамы, промелькнувшую перед их взглядами за время спуска.

– Страх. И будто ждут беды какой-то. А самураи и ученики – словно сражаться с кем-то собрались. Может, даже друг с другом, – подытожил воспоминания княжич.

"Да. Вы не чувствуете этого потому, что я вас закрываю, – проговорил амулет. – Я сдерживаю его, как могу. Его полная сила пока не ощущается, но когда охранные заклятья будут сняты, никто не сможет ему противостоять. Вечные и их ученики все вместе смогли бы. Но, во-первых, для этого они должны объединиться, но проще объединить воду с маслом. А во-вторых, у них не будет времени для подготовки."

– Много надо? – уточнила княжна.

"Несколько лет. Империя Вотвояси несколько сотен лет назад погрязла за этот срок в междоусобных войнах, придворных интригах и клановых дрязгах – и их маги сделать с Громом не смогли ничего."

– Так это всё – правда, не выдумки восвоясьцев? И всё – из-за какого-то там несчастного амулета?!

"Да. Хотя как раз несчастным-то оказался далеко не он. Пока он был на воле, люди не могли противостоять его влиянию. Кто-то ощущал его больше. Кто-то меньше. Но не было человека невосприимчивого. Из двух решений проблемы – мирного и агрессивного – определенный тип людей выбирал второе. Другой тип, если приходилось драться или бежать, бежал. Злопамятство было возведено в ранг добродетели. Что такое бескорыстная помощь, было забыто. Прощали только затем, чтобы потом отомстить. Предательство вошло в норму жизни. "Око за око", "своя юката ближе к телу", "на чужой платок не разевай роток"[260] и тому подобные поговорки появились именно в ту эпоху".

– Но если люди узнают, что это не они такие, а на них Гром влияет, они смогут ему противиться! – воскликнул Ярик, когда сестра торопливо передала ему слова амулета.

Тихон покачал головой. Яр упрямо надулся:

– Нет, смогут! Свобода выбора есть всегда, так папа говорит!

– А если кто-то будет говорить, что он не виноват, это амулет его попутал, он просто сваливает свои недостатки с больной головы на здоровую! Если она у Грома есть, конечно, – поддержала его Лёлька.

Тихон снова покачал головой, но лукоморцы уперлись. Если папа сказал…

– И может, ты не заметил, но в конце концов вотвоясьцы умудрились засунуть Гром в Мишаню! – как еще один аргумент в свою пользу, хитро прищурившись, напомнила лягуху девочка.

"Спасибо, заметил, – усмехнулся амулет. – Это отдельная история, подробности которой мне, увы, не ведомы. К тому же, изначально-то они собирались найти проблеме исчерпывающее решение, а получилось, что они ее лишь отложили… в долгий ящик. Но даже когда они скрыли Гром, было слишком поздно. Обиды, страхи, зависть и злоба, накапливаемые десятилетиями, не исчезают за день, и даже за несколько лет, как невозможно остановить несущуюся со склона лавину, даже если склон кончился. Тем более если склон кончился…"

Лёлька, стискивая кулаки и далеко не случайно забыв предварительно выпустить из них лягуха, быстро пересказала брату его слова.

– Если вотвоясьцам потребовалось столько лет… мы-то что можем поделать? – нервно пискнул Ярик, наваливаясь на стену: ноги отчего-то вдруг отказались его держать. Почудилось ему, или пока они разговаривали, воздух вокруг стал каким-то иным, холодным, почти неощутимо проникающим до костей, словно иголки от маленьких кактусов, так любимых бабушкой Фросей: загонишь в палец – не заметишь, зато потом?..

– Чего делать, чего делать… Мешать Вечным вытащить амулет Грома, вот чего, – угрюмо буркнула девочка.

– Как?!

– Не знаю…

– Может, поговорить с Кошамару и всё ему рассказать?

– "Да-да, ваше премудрие, я не увидел это во сне, а только что услышал от амулета Тишины. Где он – не ваше дело, вы должны мне поверить на слово, так что заройте всё тут обратно, и пусть ваш старший брат зарежет нас и получит сан Извечного", – тонким гнусавым голоском передразнила его Лёка.

Мальчик завял.

– А что тогда делать?

– Может, будет еще время подумать? Если Кошамару его еще не до конца откопал?

– А если до конца? – не вдохновился Ярик.

– Тогда попробуем сломать у него чего-нибудь критически-важное.

– Шею?! – испугался княжич.

– Колдовские приспособления!

– А-а… А если не получится?

– Тогда спрятать.

– А если не поможет?

– Тогда будем действовать по обстоятельствам, – терпеливо, но уже сквозь зубы сообщила Лёлька.

По вытянувшейся физиономии брата было видно, что самый лучший план, какой мог сейчас придуматься, должен был включать его оставление в этом тупике, а лучше – отправку под опеку Маяхаты. С вооруженной охраной.

– А если обстоятельства будут недостаточно обстоятельными? Как наши дела будут обстоять тогда? – с неожиданной язвительностью осведомился он.

– Тогда я не знаю! И вообще! Чего ты ко мне привязался?! – шепотом, как граната с глушителем, так же неожиданно для себя взорвалась сестра. – Если у тебя есть другой план – выкладывай! Критиковать и стонать все могут!

– Это я стону? Это ты лезешь везде, ничего не понимая!

– Что надо, я всё понимаю, в отличие от тебя! – фыркнула Лёлька, ни капли не понимая, что происходит. – А твое дело – молчать и слушаться!

– А с какой стати ты вообще на меня орёшь? – сжал он кулаки и подался вперед. – И с чего мне тебя слушаться?!

– А с такой, что ты… – двинулась на него сестра.

Мир вокруг помутнел, словно накинули полупрозрачный платок, потеплел – и кипящие секунду назад обиды растаяли, гневные слова улетели с языков, оставив Ивановичей стоять, открывая и закрывая рты, словно дуэт рыб, позабывших, что не умеют петь.

"Не ссорьтесь… это я…. ослабил защиту… Гром становится сильнее… И похоже, что дети более восприимчивы к его влиянию. Интересный феномен, заслуживающий созерцания в иное время и при иных обстоятельствах…", – голос амулета Тишины в голове Лёльки прозвучал еле внятно, словно издалека.

Девочка опомнилась:

– В рот компот… Яричек, прости меня, я нечаянно! В смысле, это даже не я! Тихон говорит, что это Гром так на нас воздействует!

Брат недоверчиво глянул на нее, нахмурился, прислушиваясь к ощущениям, но не нашел в груди и следа той внезапной клокочущей ярости, что толкала его наброситься на сестру.

– А я-то… ничего понять не мог… Думал, всё, досамураился… Прости, Лё. Я тоже не хотел… не имел в виду…

И тут до Лёльки дошли остальные слова амулета.

– Погоди… Что значит – "ослабил защиту"? Так это ты специально? Специально?!..

"Ну да, – чуть смутился Тихон. – Вы не верили в то, что люди не могут противостоять влиянию Грома, даже зная о нем. Лучшее доказательство – полученное на собственном опыте. Дальше может быть повторение – или хуже, если не смогу закрывать его полностью".

– Экспериментатор… васабный! – прошипела девочка, грозно впиваясь взглядом в темные очи амулета Тишины. Тот улыбнулся:

"Но это помогло вам понять".

– Таких помощников в Шантонь отправлять надо… на бутерброды… – буркнула в ответ княжна.

– Тихон, а ты знаешь, зачем Гром это делает? – спросил Яр.

"Он это не делает. Это то, что он есть. Неукрощенная – и неукротимая – сила эмоций. Желаний. Воли. Магии. Как стихия. Ураган сносит всё на своем пути не зачем-то, а потому, что он ураган. Только ураган может закончиться, а Гром – нет."

– Ободренные и воодушевленные таким образом, они двинулись на подвиги во имя Вамаяси, – кисло подытожила княжна, пересказав Ярику ответ, махнула ему браться за нее покрепче, и принялась водить вокруг них свободной рукой, стирая их следы из видимого мира, как раньше ее научил амулет.

Невидимые – "только быстро не бегите, отсутствие изображения смазываться начнет", как предупредил Тихон – они выскользнули в тоннель, заполненный снующими камневозами, и пристроилась за порожняком, уходившим вниз по узкому спиральному коридору.

Как ни странно, пустые тачки двигались гораздо медленнее груженых: похоже, рабочие не спешили возвращаться к месту раскопок. То ли утомление многих дней тяжелого, почти непрерывного труда брало своё, то ли были какие-то иные причины, но Лёлька не представляла, что на лицах людей, который день подряд быстро толкающих в гору неподъемные тачки, может быть написано такое облегчение. Оглянувшись на ближайшего работника с тачкой пустой, нехотя ковылявшего за их спинами, она увидела полную противоположность встречному потоку. Похоже, на увеличение скорости в ближайшем будущем им рассчитывать не приходилось.

Голос Тихона оторвал ее от калькуляции скоростей замкнутой системы: "Быстрее, пожалуйста! Может, мы еще успеем! Они еще не расчистили!.."

Может, они и впрямь успеют до того, как Кошамару вытащит свой амулет? И Лёлька решилась. Подтянув Ярика поближе к себе, она дождалась поворота, где встречные камневозы обычно замедлялись, метнулась в просвет, обогнала… и налетела на тачку особо ретивого поденщика. Единственное колесо вывернулось, и большущая корзина завалилась на бок, рассыпая камни. Не успев увернуться, Лёка рухнула сверху, придавливая Тихона и увлекая за собой брата. Тот приземлился ей на спину, впечатывая колено между лопатками. Девочка взвыла, перепуганный Яр вскрикнул, вскочил, не разжимая хватки на ее плече, боднул головой под дых растерянного работника, роняя его на подоспевшего сзади товарища… и в отчаянии замер. Сейчас начнется…

И началось.

Обе линии движения – вперед и назад – остановились. Брошенные, одна за другой тачки с грохотом падали наземь, рассыпая свой груз или просто придавливая ноги неувертливым камневозам. Но даже придавленные или присыпанные, те не замечали происходящего, потому что по тоннелю летало-разносилось, словно заводное эхо, одно-единственное слово:

– Акума?..

– Акума! Акума!

– Акума!!!

И не успели Ивановичи понять, что происходит, как работники словно обезумели. С воплями "Акума! Спасайтесь! Берегитесь! Акума!" поденщики ломанулись к выходу, превращая тоннель в улицу с чрезвычайно односторонним движением.

Не выпуская Тихона и стараясь не вырваться из хватки брата, Лёлька пыталась встать, увернуться, но лишь налетала на прущих сломя голову вамаясьцев, роняя их наземь и повышая градусы их и без того выкипающей паники.

– Акума вырвался!!!

– Помогите!!!

– Бегите!!!

– Спасите!!!

– Акума!!!..

Если бы не один из брошенных недокоридоров, глубиной оказавшийся не более шкафа, двумя растоптанными лукоморцами и тремя десятками вамаясьцев с сердечным приступом этим вечером было бы больше. Последний рывок – и ребята влетели в спасительный тупик. Прижавшись к стене, они наблюдали, как мимо их прибежища неслись поденщики, перепрыгивая через брошенные тачки и упавших товарищей.

Когда топот последних ног стих за поворотом, Ивановичи выглянули наружу – осторожно. Топот как индикатор скорости и расстояния, конечно, хорош, но если налетишь на работяжку не подкованного гэтами, а босого, а еще хуже – на никуда не спешащего и ничего не роняющего ученика или самурая, объяснений и манёвров не оберешься. Но в кои-то веки было тихо кругом – ни скрипа колес, ни погромыхивания тачек, ни ближних или далёких вопросов в вамаясьском духе[261]. Лишь непонятное смутное гудение доносилось то ли снизу, то ли из стен, словно направлялись они не к месту упокоения самого опасного артефакта Белого Света, а на пчелоферму.

Наметив направление и скорость предстоящего марш-броска, Лёлька перестроила свою армию. Тихону была поставлена задача сидеть на ее плечах и держаться хоть зубами за воздух, а Яру – ухватиться за ее левую руку выше локтя, смотреть под ноги и в оба, и молчать. Проинструктировав таким образом обоих, девочка сурово сдвинула брови и зашагала под уклон.

Место упокоения амулета Грома предстало перед ними неожиданно. Поворот за поворотом, тоннель спускался спиралью вниз без дальнейших ответвлений и подвохов, и вдруг спасателей Белого Света от амулета Грома – или наоборот – за очередным углом встретила украшенная угольно-черными иероглифами арка. За ней расстилался огромный зал, погруженный в девять десятых мрака[262], с низким сводчатым потолком, наполненный битым камнем по углам, магами посредине и гулким гудением – равномерно по всему объему.

Когда Лёлька прижалась к стене, высматривая предполагаемого противника, Ярик оказался притиснутым к произведению древневотвоясьской магической каллиграфии. Присмотревшись – но главным образом, принюхавшись – он понял, что угольно-черными иероглифы были по той простой причине, что недавно выгорели до углей, оставив в камне глубокие канавки, разящие чем-то неприятно-едким. И хотя ни древние символы, ни их судьба ему ни о чем не говорили, сердце мальчика сжалось от скверных предчувствий.

В надежде увидеть хоть что-нибудь обнадеживающее, он выглянул из-за плеча сестры и понял, что с надеждами поторопился. Камни вперемешку с землей, стая магов, покрытых пылью таким ровным и толстым слоем, что ученика было не отличить от учителя, темнота по углам, свет фонарей в середине – но не нормальный, теплый, а синеватый, истерично подергивающийся в такт движениям рук одного из волшебников, какие-то валуны повсюду – то ли упали с потолка, то ли были оставлены тут вотвоясьскими чародеями – не иначе, с какой-нибудь коварной членовредительской целью…

С первого взгляда Лёлька тоже не высмотрела ничего хорошего. Впрочем, со второго и третьего – тоже, и поэтому девочка, насупленная и строгая, чтобы не показать той паники, что тихой сапой подрывала бастионы ее решимости, дернула Яра за рубаху: "Подходим поближе". Брат, понимая, что его мужественного взора и сурово выпяченного подбородка всё равно никто не увидит, даже не стал пытаться их изобразить.

Вамаясьцы – человек десять – чинно стояли полукругом в центре зала[263], вложив руки в рукава коротких кимоно и чуть наклонившись над чем-то не видимым от входа. Тщательно огибая всё, что могло стукнуть, хрустнуть или треснуть под ногами, Ивановичи двинулись к ним.

Еще не доходя до цели, Лёлька услышала их разговор:

– …вдумчиво взвесив прозвучавшие ранее предположения, я пришел к выводу, что это не может быть ничем иным, как иррегулярными нелинейно ускоряющими чарами, аналогичными выведенными Янамото Навернуси в трехсот пятом году империи, дайитикю Пахудэй.

– При всём уважении к учености моего оппонента, мне не перестает казаться, что это аккумулирующее заклинание, сходное с тем, что Амбари Сусеки опубликовал в двести сорок третьем году империи, дайитикю Икота.

– Если вы помните, дайитикю Пахудэй, именно в процессе испытания иррегулярных нелинейно ускоряющих чар премудрый Янамото передал светлоликой Мимасите свою бессмертную душу, а чарам – свое не менее бессмертное имя, – учтиво возразил первый ученик повыше.

– А я полагаю, что всем известно, что со времени введения аккумулирующего заклинания в практику отечественных адептов магии урожаи злаковых в процессе хранения преумножаются в шесть раз, что более чем соответствует генеральной линии в области сельского хозяйства, проводимой династией Маяхата, дайитикю Икота, – не менее учтиво сообщил своё мнение первый ученик потолще.

– Позволь заметить, дайитикю Пахудэй, что манера отбытия премудрого Навернуси из этого мира не имеет себе равных по дерзновению. На своем волшебном устройстве, опередившем время на много веков, он пролетел от городских ворот до самой стены Запретного города. А когда расчистили оставшиеся за ним развалины, образовавшуюся прямую улицу – единственную в Маяхате! – в простом народе назвали его именем, Янамото Звездануто, что в переводе с древневосвоясьского означает "Пробитая Янамото, пронесшимся подобно комете"!

– У меня создалось такое впечатление, что некоторым уважаемым первым ученикам следовало бы уделять больше внимания древневосвоясьскому языку, а не только истории магии, что само по себе не может не быть похвальным, а также чаще бывать среди простого народа, – вежливо поклонился толстяк. – И показалось мне, или это был намек на то, что не менее премудрый Сусеки погиб, всего лишь навернувшись… то есть упав с банального амбара, когда…

– Не ссорьтесь, горячие вамаясьские парни, – приподнял руки ладонями вверх стоявший между ними человек, и скорее по голосу, чем по пробившейся из-под приосыпавшейся пыли наружности Лёка признала в нём Кошамару-младшего.

Сопоставив двух надувшихся ученых мужей и третьего, пинками убиравшего сваленные тачки, из уст которого то и дело вылетало "Акума-макума… матата-патлата… матату вашу… акуму… чокнутые… тупоголовые восвоясьские трусы…", она вспомнила Мажору и хихикнула. Наверное, о национальности этого ученика можно было не спрашивать.

– Дайсанкю Дровосеки, я полагаю, зона работы расчищена достаточно. Не соблаговолите ли вы присоединиться к нам? – окликнул сердитого ученика высокий худой человек. Вечный Тонитама!

– Дайсанкю Дровосеки думает, что он всё еще в каком-нибудь айнском лесу со своими дикими соплеменниками, – презрительно поджав губы, буркнул тощий сутулый ученик рядом с Пахудэем, и нервно поёжился. – Столько шума в таком месте – самая дурная примета. Отложить бы…

Услышавшие его закивали, озираясь по сторонам, точно ожидая, что самая дурная примета вот-вот материализуется и выскочит на них со всеми зубами-когтями-клыками, причитающимися ей по табели о рангах. Самая дурная примета – единственное, чего не хватало им для полного счастья в этом проклятом местечке, ага…

При кивках посыпалась пыль, и Лёлька с прицепом, подобравшись ближе, скользнула взглядом по лицам: не прибился ли к компании Извечного с Тонитамой кто-нибудь еще из Вечных? Но кроме уже узнанных, остальные маги были ей неизвестны. Похоже, ученики. С первого по четвертого. Кроме одной. Девять всего, значит, с Вечными. Зона работы, говорят… Значит, чего-то уже делать собрались…

Словно подтверждая ее выводы, Кошамару сделал знак рукой, и его компаньоны, подняв с каменных плит пола какие-то синеватые бруски, шагнули назад, образовывая неполный круг вокруг ничем не приметной плиты в середине зала, оставляя место замешкавшемуся Дровосеки.

– Эй-эй-эй, вы куда?! А как же примета?! Давайте отложим!

Взгляд ее растерянно заметался. Что, что, что, что…

"Ольга Ивановна-сан, предприми что-нибудь, пожалуйста, скорее!" – умоляюще возопил в ее голове голос Тихона.

– Что?

"Что-нибудь!" – подсказал амулет.

– Что?! Что я им, по-твоему, скажу, чтобы они не… Чтобы… Не скажу… Не скажу! Примета!

Схватив с пола камень, Лёлька метнула Тихону образ того, что хотела сделать и, не дожидаясь ответа, бросилась в незанятое айном пространство к плите, увлекая за собой брата.

Подоспевший Дровосеки встал в круг, и в вытянутых руках волшебников засветились васильковой синевой бруски. Но, не дожидаясь развития заклятья, на плите, прямо под их ошалевшими взглядами, стали появляться алые символы, полыхающие адским огнем.

– Никогда… Низачто… – самозабвенно выводила Лёлька, помогая себе языком.

– "Ни зачто" раздельно пишется, – торопливо прошептал Ярик ей на ухо, в первый раз радуясь всепроникающему гудению.

Лёка скрипнула зубами, стерла ребром ладони слово и написала заново:

– Ни… за… что…

– Слитно!

– Так слитно или раздельно?!

– Смотря в каком месте!

– Здесь, на плите! – прошипела девочка, чувствуя, что эмоции аудитории слегка меняются.

– Сначала раздельно, потом слитно!

– Буду я тебе двадцать раз писать, щаз!

– Ладно, оставь! Пиши дальше!

– Не при каких обстоятельствах…

– Там "ни" должно быть!

– Где?!

– В начале!

Скрипя зубами и не вдаваясь в пререкания, девочка приписала нужное, пробежала взглядом, приписала еще – на всякий случай, и гордая импровизацией прочитала получившееся "Ни никогда ни ни зачто ни не прикаких обстоятельствах ни не поднимайте эту плиту! Иначе всех ждет ужастная гибель!"

– Слушай, Лё, – дернул ее за руку брат. – А они точно по-лукоморски читать умеют?

– В рот компот… – простонала княжна, но, глянув на учеников, уловила:

– Акума…

– Дурная примета…

– Так вот он какой… древневотвоясьский…

– А я упорствую во мнении, что некоторым первым ученикам…

– Не ссорьтесь…

– Надо провести ритуал изгнания, – нахмурился Тонитама, и на кончиках его пальцев заплясали ядовито-зеленые огоньки.

– Не надо, мы уже и так уходим, спасибо, – пробормотала девочка и осторожно проскользнула между Кошамару и Дровосеки. Первый раунд, вроде, остался за Ивановичами, но надо было срочно готовиться ко второму.

– Надо провести ритуал изгнания злых духов, – поёживаясь, нервным эхом повторил щуплый узколицый ученик. – Не думаю, что это сам Акума… сан… – добавил он на всякий случай, немного поразмыслив, – но определенные нездоровые эманации тут недвусмысленно ощущаются.

– Надо, надо, – угрюмо буркнул сутулый ученик справа от него. – Нас отсюда изгнать надо. И чем скорее, тем лучше. Самая здравая идея Вечного Тонитамы за три дня.

– Самая лучшая твоя идея, дайникю, за сорок два года, – неприязненно зыркнув черными угольками глаз на соседа, произнес то ли лысый, то ли гладко выбритый крепыш напротив него. – Потому что это твоя единственная идея, и конкурентов у нее просто нет.

– Не ссорьтесь, – холодно оборвал их Тонитута. – Я, как врачеватель, понимаю, что это от нервного перенапряжения, и что многие позже пожалеют о сказанном… и не сказанном… – обвел он бесстрастным взглядом своих учеников, не выступивших на его защиту, – но сейчас надо заняться делом.

– Слова моего коллеги – корзина золота, – кивнул Нерояма и встретился глазами с каждым из молодых чародеев по очереди. – А молчание иногда может весить как две корзины золота. И маленькая тележка жемчуга.

– Да, сенсей, – потупились недогоревшие и перегоревшие воинственные взоры.

Лёлька, затаив дыхание наблюдавшая за этой сценой, тихо простонала. Изгнание закончилось, не начавшись. Время снова пошло. Что делать теперь? Что?! Планы, казавшиеся такими хитроумными метров полсотни выше, рассыпались в прах: ни прятать, ни ломать в этом зале было нечего. Россыпи битого камня, нападавшие с щербатого потолка, несколько валунов размером со свинью, гладкие и бесформенные, пыль, темнота, и это треклятое гудение, от которого свербели зубы и чесались глаза.

Нет, конечно, какие-то корзины и коробки валялись на границе полусвета и тьмы, но вамаясьцы не обращали на них никакого внимания, да и всё равно прятать эту тару было некуда.

– Тихон! Они начинают! Что делать?!.. – шепотом взвыла Лёлька. Но амулет лишь напряженно шепнул: "Не могу… держу его… вас прикрываю… не могу больше ничего… думай…"

Думать?! Когда от гуда мозги превращались в кашу?! А сам он перловкой или овсянкой думать когда-нибудь пробовал?!

Чародеи встали в круг, вытянули правые руки, соприкоснувшись вершинами своих загадочных брусков-кристаллов, вдохнули-выдохнули глубоко и сжали губы. Лёка ожидала, чего угодно – медитации, репетиции, спевки, игры в камень-ножницы-бумагу, но то, что произошло дальше, повергло ее в панику.

Нерояма поднял левую руку – и к распроклятому жужжанию добавилась новая нота, низкая и монотонная. Девочка не сразу поняла, что этот звук издавали волшебники. И пока она гадала, что бы это значило, валуны, разбросанные по углам зала, вспыхнули пронзительным светом. Синий, сиреневый, голубой, фиолетовый, лиловый, и еще несколько цветов, названия которым Лёлька не успела ни вспомнить, ни придумать.

Девять! По числу магов!

– Что это? – испуганный Ярик прижался к сестре – и едва не запрыгнул к ней на руки: от камней по полу побежали-зазмеились верткие молнии: сначала навстречу друг другу, потом, покрывая пол мелкой, ни на мгновение не останавливающейся сетью, к центру.

Лёлька не знала, что будет с человеком, наступившим на молнию – или с человеком, под ноги которого эта молния подскользнет, и выяснять не собиралась. Стиснув зубы, чтобы не завизжать, она заскочила на камень величиной с яблоко, поняла, что арбуз подошел бы больше, но где его взять, поставила вторую ногу на другое каменное яблоко и свирепо дернула брата за плечо, указывая на россыпь таких же камней у них под ногами:

– Вставай!

И только княжич успел водрузиться, как синие молнии от ближайшего валуна прозмеились под ними, сошлись с другими в середине зала, подпрыгнули и влились в бруски вамаясьцев, окрашивая их в разные цвета.

В тот же миг гудение стало прерывистым и более низким. Молнии заметались по полу как бешеные, встречаясь друг с другом и выбивая фонтаны белых искр.

– Лё!.. – в ужасе пискнул Ярик, балансируя на камнях как на краю пропасти.

Несколько искр упало на лукоморцев, но кроме прожженных в одежде дыр иного вреда не принесли. Лёлька попыталась выдохнуть – и поняла, что нечем, потому что дыхание было не только задержано, но и арестовано, осуждено и даже успело отбыть небольшой срок. Судорожно хватая воздух ртом, она еле расслышала голос амулета Тишины, заглушенный неистовым стуком сердца:

"Помешай им… помешай… быстрее… прошу…"

Ровная нота гудения стала прерывистой и низкой.

– Как помешать?! – шепотом возопила девочка, и вдруг поняла, что что-то вокруг изменилось.

"Смотри", – пробормотал Тихон, и в воздухе вокруг места упокоения амулета Грома толстыми травянисто-зелеными линиями засветилась еще одна сеть. Но только девочка успела понять, что это было заклинание, защищающее Гром, как молнии цвета перезревшей сливы выстрелили из брусков вамаясьцев и побежали по зеленым тропинкам древнего заклятья.

Сперва ничего не происходило, и княжна даже было подумала, что чары Кошамару и его команды оказались бессильными, но Тихон шепнул сипло, на грани слышимости: "По…ме…шай…" – и она заметила. Незаметно, медленно, по муравьиному шажку, зеленые линии становились тоньше и бледнее. Непонятно как, но девочка почувствовала, что когда зеленые линии сгинут, амулет Грома окажется на шаг ближе к выходу в свет. Белый Свет. Сколько всего этих шагов исхитрились вотвоясьские маги заложить в свою систему безопасности, она не знала, но что-то подсказывало, что на марафон рассчитывать не приходилось. Нота гудения снова изменилась, и теперь звуки под низкими сводами напоминали распевающийся гаттерийский хор.

"По…ме…"

Хор…

Зеленые линии под натиском фиолета уже не истончались – крошились, оставляя подземный зал залитым болезненным синюшным светом.

"По…"

Хор!

И тут Лёльку осенило.

– Яр, помогай!

– Что?..

Не теряя время на ответ, она набрала полную грудь воздуха – чтобы с запасом – и звонкий девичий голосок вплелся в многотональное магохудожественное мычание, как оглобля в косу:

Может, когда-нибудь какие-нибудь исключительно учёные учёные объяснят, отчего, когда лукоморцу предлагают спеть по-быстрому хоть чего-нибудь, он начинает с народного, а в особо запущенных случаях – с частушек.

– влился Яр, едва сестра остановилась перевести дух – и замолчал: пение никогда не было его сильной стороной. Но кого интересует, умеешь ли ты петь, когда судьбы двух стран зависят от тебя?

– отчаянно перехватила падающее знамя Лёка и смолкла, не в силах оторвать взгляда от извивающихся молний под ногами.

– Ярик сделал еще одну попытку имитации лукоморского народного творчества и тоже уперся взглядом в молнии. Розовые, стремительно краснеющие, и оставляющие за собой в каменном полу тонкие черные трещины.

Не понимая, что это могло означать и стоило ли еще попытаться удрать, или уже поздно, княжна по инерции начала "На столе стоит стакан, а в стакане таракан…", когда Тонитама обернулся. Не отнимая своего бруска от остальных, он вперился сверлящим взором в пустоту, за которой прятались Ивановичи и Тихон и отвел назад свободную руку.

– пискнула девочка, и едва успела закончить, как с пальцев Вечного слетела и устремилась к ним лиловая стрела. Тихон беззвучно закричал, дернулся, стрела ударила в невидимую преграду в волосе от сердца Лёльки, срикошетила и впилась в ближайший валун. Волны радужного спектра заметались по неровному боку камня, словно хамелеон попал в калейдоскоп, брызнули разноцветными искрами… и осколками валуна. Оглушительный взрыв и волна накатили долей секунды позже, сбивая и княжичей, и волшебников, осиротевшие молнии выстрелили вверх, заметались по залу, сыпля каменой крошкой и раскаленными каплями, трещины в полу побежали навстречу друг другу, словно давно потерявшиеся родственники, расширяясь и размножаясь… и сошлись над плитой, скрывавшей амулет Грома.

Не успели оглушенные люди охнуть, как плита рассыпалась в мелкий щебень, а из обнажившегося провала вылетел, точно выброшенный катапультой, алый с чёрным сундук.

– Держите!!! – проорал кто-то из магов, но и орать, и держать было поздно. Зал опустел, а в потолке зияла прямоугольная дыра, уходящая в небо.

– В рот компот деревня в баню…

– Пресвятые титьки Мимаситы!..

– Заклинание скорости Янамото!

– Аккумуляция по Амбари Сусеки!

– Амбари-швамбари!

– Ловите его!!!..

Девять вамаясьцев, двое лукоморцев и один амулет Тишины вскочили на ноги и бросились в погоню, отчаянно жалея, что не могут последовать за беглецом по пробитому им ходу.

Что бы ни глаголили им предчувствия, реальность превзошла все ожидания. Когда преследователи выскочили на поверхность[264], первое, что им бросилось в глаза, был сундук. На бреющем полёте он прошел над головами спешно залегшего отряда так, что волосы шевельнулись на затылке, и зубодробительный раскат грома сотряс Запретный город, срывая черепицу и листву.

– С дуба падали листья ясеня…

Ослепительная паутина молний прочертила ночное небо, заставив побледнеть даже луну – это амулет Грома пронесся над ними, мечась и кувыркаясь, как Янамото Навернуси, изобретший истребитель восьмого поколения.

– Мы должны его поймать! – выкрикнул Икота, приподнимаясь на четвереньки.

– Хорошо, что рабочие и охрана разбежались… – пробормотал кто-то рядом с Лёлькой.

Она подняла голову и увидела в полушаге от себя Нерояму. Словно затылком почувствовав шевеление, он обернулся и строго уставился на детей.

– И все здравомыслящие люди поступили бы мудро, если б тоже бежали отсюда немедленно.

"Он нас… не видит… пока… Почувствуй себя… единой с природой… укройся больше…" – торопливо прошептал голос Тихона в ее голове. Лягух уже не сидел у нее на загривке, а бессильно свисал с плеч, как гламурный воротник после неудачной химчистки, держась на честном – не исключено, что волшебном – слове.

– Я тучка, тучка, тучка… а вовсе не княжна… – беззвучно прошевелила губами девочка первое, что пришло в голову, медленно сдавая назад, чтобы в порыве заклинательского пыла маг не двинул ей или Ярику кулаком по лбу. Нерояма озадаченно нахмурился, поднял ладонь и покачал головой:

– Ай-яй-яй. Кажется, дождик начинается…

Раскат грома и пучок молний размером с гигантский веник последовали тут же, заставляя чародеев снова броситься наземь. Но надо было отдать им должное: даже в горизонтальном положении времени они не теряли. Бормоча и сталкиваясь лбами, маги ползали, раскладывая по вытоптанной до последней травинки земле какие-то камни, ажурные узлы из разноцветных шнуров, черепаховые панцири и прочие странные предметы, втыкали в пересечения линий благовонные палочки и чертили взмахами ритуальных вееров, украшенных жемчугом и опалами, что-то похожее на солнышко, каким рисовала его Лёлька года в два.

Сундук времени тоже не терял. Спалив всю растительность на горе, он врезался в ее склон – и комья обожженной земли полетели во все стороны, накрывая волшебников и их чертежи. Земля содрогнулась, будто пьяно икнула.

– Нагулялся и просится обратно? – без особой надежды предположил Ярик.

Сундук, то ли подтверждая, то ли опровергая его домысел, сделал круг над беседками, обступавшими Мишаню, в треске молний и ломаемого дерева снося все крыши вместе со столбами, и снова врезался в гору, вышибая фонтаны раскалённой земли. Запахло палёным камнем. Факелами вспыхнули сакуры на склонах. Ночные небеса стал затягивать черный дым, заставляя любопытную луну подмигивать со скоростью нервного тика.

Исподтишка подобравшись к краю солнцеграммы, княжна занесла было над ней руку, чтобы стереть или что-нибудь подрисовать, но в последний момент засомневалась.

– Тихон. Эй, Тихон! Можно?..

Тот не отвечал несколько секунд, и девочка уже было подумала, что он не слышит, или уже не может говорить, но слабый шепот всё же коснулся ее сознания:

"Ненавидит… свою тюрьму… Покончит с ней… займется людьми… Ненавидит… людей…"

– Тогда нельзя? – уперлась Лёлька в ожидании точных и недвусмысленных инструкций. Лукоморской народной самодеятельности ей хватило внизу.

"Поймать… Не могу дотягиваться… чтобы закрывать… Надо ближе…"

Кажется, в кои-то веки, их цель совпала с направлениями трудов вамаясьцев.

Торопливо выстроившись на коленках у кончиков лучей, чародеи втянули головы в плечи, словно при нападении взбесившегося сундука это могло помочь от расплющивания или испепеления, вытянули вперёд и вверх свои кристальные бруски, образовывая солнышко – испуганное, чумазое, в подпалинах на дорогом шелке кимоно и соприкоснулись. Солнцеграмма ожила васильковым светом – сперва робко, потом всё ярче и уверенней, и вот уже из брусков, тоже сияющих лазурью, стал подниматься голубоватый дымок.

– Горят? – Ярик опасливо потянул сестру за рукав.

– Перегрелись? – недоуменно сдвинула брови Лёлька.

Сундук, не замечая изменений, увлеченно долбил Мишаню с противоположной стороны, рассчитываясь, похоже, за каждый проведенный в неволе день.

Лягух молчал, как подобает воротникам, и девочка на всякий пожарный попятилась – и бросилась наземь, роняя брата: амулет Грома вернулся, скрежеща багровыми молниями. Но чародеи, вместо того, чтобы бросить всё и попытаться быстро вырыть окоп, а лучше погреб, выкрикнули "Вассё!" – и дымок, собиравшийся всё это время в мутный ком, внезапно пыхнул и превратился в сеть. Сияющей кометой взвилась она навстречу сундуку, промахнулась, кинулась в погоню, но, не пролетев и нескольких секунд, поблекла и опустилась на землю, белесая и бесформенная, как прихворнувшая медуза. Пучок молний из брюха сундука добил её и рассеял в ночи.

Вторая попытка – когда чародеи откопали себя из-под опаленной щебенки и на скорую руку восстановили солнцеграмму, закончилась так же.

"П… прим… ма… нить…" – как ветерок от взмаха крыльев комара прошелестел голос Тихона после третьей неудачи.

– Приманить? Как? На что? – прошипела девочка, пока Ярик шепотом отплевывался от набившейся в рот земли. Но лягух молчал.

Как приманивают спятившие с ума – или с добра, что у них внутри – заколдованные сундуки, Лёка не знала, но справа от нее только что выбрались из воронок целых девять человек, для которых это было профессией. Оставалось только подсказать им правильный курс действий и самоустраниться почивать на лаврах. Ухватив Яра за руку – для верности – она подползла на четвереньках к ближайшему чародею, не опознаваемому под слоями грязи и пыли и бранящемуся как извозчик, и загробным голосом промычала:

– Примани сунду-у-у-ук, учении-ик Ве-ечного-о-о!

– Ч-чего? – споткнулся маг на половине самого заковыристого на этот вечер проклятья в адрес амулета Грома, его создателей, создателей его создателей, их богов, кумиров, коз, собак и даже тараканов. Оглянувшись по сторонам и не приметив никого, кроме коллег, он помотал головой, вытрясая попавшие не по адресу звуки, и повернулся к солнцеграмме.

– Пахудэй-сан! Примани! Сундук! Кому говорят! – четко повторила девочка и, убедившись по округлившимся без всякой пластической магии глазам вамаясьца, что безраздельно завладела его вниманием, повторила: – Сундук приманить надо!

– К-кто… это… с-сказ-зал?

– А ты разве не догадываешься? – загадочно вопросила княжна, усиленно стараясь сообразить, кто бы посреди выжженного полигона мог молвить советы в спину первым ученикам человеческим голосом. – Подумай хорошенько…

Огорошенное выражение лица волшебника сменилась недоуменным, потом – "а я сошел с ума, а я сошел с ума, ах, какая досада", и когда Лёлька уже собиралась ползти к следующему вамаясьцу, обругав этого телепенем контуженным, он приподнялся на колени и воззвал к коллегам:

– Я понял! Я прозрел! Благородные сенсеи! Уважаемые ученики! Просветление постигло меня скоропостижно!.. если можно так выразиться…

– А если нельзя? – оторвался от подновления солнцеграммы Кошамару, недовольный прерыванием.

– Если нельзя, я буду молчать, – поник Пахудэй с видом мученика перед костром.

– Говори, – нетерпеливо взмахнул веером Тонитама.

– Благодарю, о сенсей! Услышьте вы первым, что солнцеликая Мимасита только что обратилась ко мне! Она посоветовала сундук приманить!

– Приманить?

– Как?

– На что?

– Мимасита тебе не сказала, Пахудэй?

Физиономия первого ученика вытянулась.

– Нет, не сказала… Может, подумала, что мы и так знаем?

– А чего тут говорить? Что мило душе сундука, на то и приманить! – воодушевленно предложил Дровосеки.

– Мило?..

– Душе сундука?..

Маги переглянулись. Если бы не пылающий склон горы и не вопли разбуженных грохотом и дымом обитателей Запретного города, они бы вызвали своему товарищу целителей с носилками, дубинками и смирительным кимоно. Но теперь…

– Может, в его словах и есть рисовое зерно истины… – с сомнением пожал плечами Икота.

– Рис! – встрепенулся Пахудэй – кабинетный аграрий. – Как я не подумал сразу! В сундуках хранится рис!

– А в горшках – одежда, – фыркнул Дровосеки. – Ты когда-нибудь видел рис вне чашки, о великий последователь Амбари Сусеки?

Пахудэй обиженно надулся.

– О, одежда! – осенило Икоту. – Его надо приманить на одежду!

– Или обувь? – задумался Тонитама.

– Выкладываем и то, и другое!

И повинуясь своему же приказу, Кошамару стянул с ноги оставшийся дзори и бросил в центр опалённого земляного солнышка. Чародеи завозились, не вставая, чтобы не привлекать к себе внимание раньше времени, и на сандалий Извечного со всех сторон полетели детали костюмов и обувь.

Когда взнос вещей на благое дело закончился, Тонитама скептически уставился на небольшую кучку грязного прожженного тряпья и дзори – трофеев, которыми побрезговал бы даже старьевщик, потом на своих учеников.

– Маловато.

Пахудэй испуганно потянул набедренную повязку, словно хотел закрыть всё до подбородка.

– У меня больше ничего нет!

– Придется довольствоваться малым. Может, ему за столько лет и такое будет в радость, – вздохнул Вечный, не веря ни единому своему слову, и взмахнул ритуальным веером.

Земля перед ними расчистилась и выровнялась, обнажая линии и ключи солнцеграммы. По сигналу Кошамару волшебники встали на колени и соприкоснулись брусками.

– Хайё! Сундук-сан! – помахал свободной рукой Извечный, привлекая внимание красно-черного земснаряда, не прекращавшего попыток сровнять гору с уровнем моря. – Не будете ли вы любезны обратить на нас хотя бы крошечную каплю своего драгоценного внимания?

Амулет Грома, идущий на добивание раскуроченной Мишани, завис в воздухе – то ли случайно, то ли услышав обращенные к нему слова. Не теряя инициативы, Нерояма сделал вежливый жест, указывая с почтением, какого от него нечасто удостаивался и тайсёгун, на сомнительного качества и количества подношение.

– Наше скромное общество осмеливается преподнести вам сей дар в знак приветствия и расположения…

Сундук изменил курс и медленно пошел на снижение. Нерояма подал еле уловимый сигнал, и кончики сведенных брусков заклубились синевой.

Лёлька приблизительно запомнила, до какой высоты взлетела сеть в прошлый раз, и теперь с замиранием сердца отсчитывала метры. Еще чуть-чуть… еще… еще… Есть!!!

Ловушка сработала. Но одновременно сундук разобрал, что ему, собственно, пытались впарить эти полуголые грязные маргиналы – и два заклинания встретились на полпути: синяя сеть и багровые, точно от злости, молнии. Небо и земля сотряслись, будто подпрыгнула Мишаня, синим пламенем вспыхнула злополучная приманка, ослепительная вспышка ударила по глазам подброшенных в воздух людей, и те, кто летел головой вперед, позавидовал тем, кто взмывал вверх ногами. Градом посыпались на землю комья дерна вперемешку с монетами, веерами, гаснущими кристальными брусками, дзори и волшебниками.

Один из вееров, блестя драгоценными камнями и жемчугом, упал раскрытым рядом с детьми, вцепившимися в куст айвы. Сверху плюхнулась серебряная монета. И не успела Лёлька порадоваться, что в ее маленькие, но цепкие ручки небо послало один из самых могучих талисманов Вечных, с которым она теперь таких дел натворить сможет, ну и небольшие средства на случай побега, как со свистом рассекаемого воздуха сверху на них свалилось что-то огромное и горячее, всосало веер и денежку в себя, и взмыло вверх.

– Эй ты! Отдай! Отдай! Так нечестно!.. – нижняя губа девочки выпятилась и задрожала сама собой.

– Лё, – Ярик торопливо дернул ее за руку. – Лёка!

– Ну чего тебе?!

– Ты поняла?!

– Что?!

– На что клюёт амулет Грома!

– На что клю… – девочка замерла с открытым ртом, переварила открытие и рванула брата за рукав: – К вамаясьцам, скорее!

Не дожидаясь, пока первый попавшийся маг откопает себя из-под присыпавшей его земли, она навскидку определила, где у него, скорее всего, располагалось ухо, и мелодично промычала в ту область:

– Это я, светлоликая Мимасита! Чтобы вы опять полчаса не думали, кто это! Приманивайте его на деньги, драгоценности и артефакты!

– Деньги, драгоценности и артефакты? Откуда ты знаешь?

Из-под завала показалась лысая макушка со спутанными седыми волосами по бокам. Нерояма!

Глаза Извечного впились в Лёльку, словно клещи, и она нервно попятилась, бормоча про то, что она вовсе не княжна, а кочка, кочка, кочка, потому что таких грязных тучек не существовало даже во время грозы. К ее облегчению взор мага скользнул мимо, отыскивая коллег, и дело закипело. Через несколько минут всё содержимое поясов, за что на базаре можно было выручить хотя бы латунный мон, кроме кристальных брусков, лежало кучей в середине восстановленной солнцеграммы.

– Не соблаговолит ли многоуважаемый сундук… – воззвал к добивавшему гору амулету Кошамару, но не успел договорить – сундук уже мчался к их бюджетной сокровищнице на всех парах – не иначе, как соблаговолять.

"Вассё!" – и сеть взлетела, накрывая и запутывая амулет и доказывая в очередной раз, что жадность губит не только фраеров.

Наблюдала Лёлька, как вамаясьцы тянут неистово, но безвредно палящий молниями сундук, точно воздушный шарик, натужно сдвинув брови. И когда Яр толкнул ее в бок, вопрошая, что теперь делать, она потерянно пробормотала:

– А пень его знает, Ярка… Я уже ничего не понимаю. Если они его поймали, они ведь теперь его открывать станут? А мы же должны были этому, вроде, помешать?

– А Тихон что говорит?

– Тихон? Эй, Тихон, – девочка потянула обмякшего лягуха за лапу, но ответа не получила. Испугавшись, что с ним что-то случилось, а она даже не заметила, она дрожащими руками сняла его с шеи, положила на землю, затормошила, с замиранием сердца думая, что они станут делать, если лягух вдруг умер. Но к ее невыразимому облегчению веки амулета Тишины дрогнули, и в голове княжны дуновением летнего ветерка пролетел шепот: "Не… дай… от…крыть…"

– Да ядрёна ж балалайка!.. – прошипела она, точно одна из молний амулета Грома на излёте угодила в нее. – Яр, ты слышал?! Ты слышал?! Нет, ты не слышал, но ты сейчас услышишь! Ты представляешь?! Он требует, чтобы мы не дали открыть сундук! Представляешь?! Не дали! Открыть! На кой пень мы тогда его ловили, а?!

– Чтобы он не разнес весь город? – напомнил брат.

Девочка остыла и понурилась.

– Ну да… Но может, намекнуть ему, что меня звать не Адалет, а тебя – не Агафон?

– Это был риторический вопрос или экзистенциальный? – вспомнил Ярик любимую присказку молодого мага-хранителя. Лёлька тоже ее припомнила и поскучнела еще больше.

– Дурацкий, – кисло поджала она губы.

– А что бы на нашем месте сделали папа или мама? – тихо спросил мальчик. Княжна задумалась – но совсем недолго.

– Они пошли бы и помешали.

И, не дожидаясь новых вопросов, она осторожно повесила Тихона обратно на шею, взяла его за лапы одной рукой, чтобы не соскользнул, и протянула вторую брату.

Маги ковыляли по широкой дороге, посыпанной мелкой белой галькой, словно перепившая многоножка с дюжиной вывихов и тремя переломами по раскаленным ножам. Несмотря на выражение и выражения крайнего дискомфорта[265], у лукоморцев проявившихся бы в новом пласте народного словообразования толщиной с дом, они продвигались вперед правильным кругом с задранными вверх руками. В сведенных пальцах были зажаты бруски, сияющие ослепительным бело-голубым светом. Из кончиков их тянулись тонкие синие молнии, сплетающиеся в сеть, под которой бился и метался амулет Грома. Иногда по сети пробегала багровая судорога, истончая молнии и плюясь искрами, и тогда ловцы замирали и вцеплялись в свои бруски обеими руками и едва не зубами, но несколько секунд спустя опасность проходила, и вся процессия двигалась дальше. Время от времени зеваки с жалобами и угрозами выбегали к дорожке, но увидев, что тарарам – дело Вечных и их учеников, прикусывали языки и, кланяясь, задним ходом ретировались на безопасное расстояние. "Видно, не первый раз колдуны местные тут чудят", – усмехнулась княжна. – "Или те, кто вмешивался в их дела, не доживал до следующего раза. Естественный отбор, как говорит мама".

Самым простым способом помешать открыть сундук, рассуждала Лёлька, было бы дать подножку одному из чародеев, но таким образом они рисковали изобрести своеобразный вечный двигатель: отпускание амулета, ловля, подножка, снова отпускание…

– Как ты думаешь, куда они его тащат? – шепотом, словно идущие впереди волшебники могли услышать, спросил у сестры Ярик. Та пожала плечами:

– Может, к себе в логово?

– В подвал-то? В двери не пройдет.

Девочка задумалась. А ведь и верно. Если только на подходе к своей штаб-квартире маги не изобретут способ протащить бунтующего и летающего пленника через стандартную вамаясьскую дверь, в которой и дядя Вася, старший брат папы, не бунтующий и не летающий, вышиб бы притолоку лбом и застрял плечами, этот вариант отпадает. Что остается тогда? Что-нибудь с широким… очень… входом… с высокими потолками… или вообще без крыши… а еще лучше – под открытым небом? Что-то вроде сада камней, или тренировочной площадки, или…

На развилке они приостановились, то ли отдыхая, то ли обсуждая этот же вопрос. Налево пойдешь, сориентировалась Лёлька, к магам в дом попадешь. Прямо пойдешь – дворец Шино найдешь. Направо… Что располагалось справа, она не знала, но, похоже, это предстояло им выяснить: ловцы сундука повернули именно туда.

Несколько сотен метров по пустынной темной тропинке – и суматоха пожаротушения и новостеузнавания осталась за спиной. Зеваки, получив от свирепо нахмуренного Кошамару молнией под ноги, предпочли присоединиться к пожарной команде, бегающей с вёдрами вокруг догорающей обезображенной Мишани. Вокруг группы захвата же воцарилась темнота и тишина, нарушаемая лишь тревожным потрескиванием бледнеющей сети.

Пару раз Нерояма оглянулся, скользя по ребятам ищущим взглядом, будто какие-то подозрения свербели у него в мозгу. Но поскольку ни вопросов, ни молний после его оглядываний не последовало, княжна успокоилась: не заметил, и стала крутить головой по сторонам в поисках ориентиров.

Долго гадать о пункте назначения им не пришлось. Попетляв по белым тропинкам минут десять, волшебники остановились у невысокой стены, затянутой плющом. Амулет Грома заметался, рванулся, сеть растянулась, померкла на миг… но выдержала и засветилась вновь – болезненной тусклой голубизной. Маги выглядели так, словно не падали только потому, что держались за вырывающуюся в небо сеть.

– Забор ломать будут? – недоуменно моргнул Ярик.

– Перелезать! – пренебрежительно хмыкнула сестра – и оказалась неправа.

По сигналу Тонитамы прямоугольный кусок зелени, словно оторвавшись, отвалился вбок – и на его месте открылся проём. Калитка!

– Это ж его дом! – вспомнила Лёлька их визит к Вечному перед боем с Обормоту.

– Не пролезет, – критически обозрел мальчик узкий проход, на глазах упрямо затягивавшийся растительностью.

Будто отвечая на его мысли, хозяин дома махнул рукой, с пальцев его сорвался пятнистый сиреневый мяч, ударился в перекладину над проходом и растекся по косякам двумя ровными ручьями, оставляя блестящие следы. Несколько секунд ничего не происходило, и когда ребята уже подумали, что в этих полосах весь смысл заклинания и заключался, каков бы он ни был, как стена под сиреневыми полосами с шелестом осыпалась. Не дожидаясь, пока осядет пыль, чародеи поспешили затащить пленника во двор.

Убедившись, что снаружи за ними никто не следит, а внутри не обращает внимания, Ивановичи проскользнули за ними, добежали до небольшого одноэтажного строения, совсем не похожего в их представлении на дом одного из самых могущественных чародеев Вамаяси, и залегли в кустах. Знакомая дорожка, круглый сад камней, белая щебенка вокруг черных валунов в рост человека, излучающая слабый свет…

Чародеи, еле держась на ногах, по сигналу Тонитамы коснулись своими брусками камней, и по черной матовой поверхности побежали багровые прожилки, напитывая поблекшую сеть алым, словно кровь по жилам помчалась. Амулет Грома заметался с удвоенной яростью. Шаг назад по новой команде, пальцы разжались – и бруски остались торчать из камней, точно вбитые. Маги вскинули руки ладонями вверх, и до Ивановичей долетели тихие ритмичные слова заклинания. Сеть напружинилась и начала уменьшаться, прижимая к земле свой улов. Несколько минут – и сундук в ее объятьях напоминал уже не воздушный шар, готовый к полёту, а шмеля, запутавшегося в паутине.

– Вассё! – выкрикнул Кошамару, и все девятеро замолчали. Внезапная тишина зазвенела в ушах как набат. Медленно опустив руки, маги шагнули назад, осели на щебенку и замерли в изнеможении, словно не амулет Грома сровнял Мишаню с землей, а они за полчаса и голыми руками.

Взгляды детей заметались от волшебников к амулету, придавленному сетью к самой земле. Что теперь? Снова не давать открыть? Как? Варианты подрывных операций зароились в голове княжны. Знать бы еще, от чего из придуманного будет толк или хотя бы не получится вреда…

Из-за ограды ветер донес обрывки тихого разговора. Зеваки набрались смелости и решили приобщиться к историческому событию?

Нерояма повернулся на бок, приподнялся, вытягивая шею на голоса, но руки его подломились в локтях, и старик рухнул на землю.

"Уходили сивку крутые горки", – хмыкнула девочка и потянула Тихона за лапу. Настала пора консультации у эксперта.

– Тиш. Слушай, что я измыслила, – прошептала она, уткнувшись в розовую шерсть, жесткую от набившейся в нее грязи и травы. – Можно…

– Добрый вечер. Простите, пожалуйста, Тонитама-сан, Кошамару-сан, – елейный голос – знакомый до дрожи – заставил Лёльку прикусить язык. – Мы вторгаемся в неурочный час и не желаем причинить неудобства уважаемому хозяину и его достойным гостям…

Восклицание Ярика и команды Кошамару-младшего: "Таракану?!" прозвучали одновременно.

– Не желая прерывать ваш отдых и единение с природой, при всем почтении к собравшимся коллегам, – продолжил Ода вкрадчиво, – скажу сразу, что заглянули мы в этот уютный гостеприимный дом не планируя, и задержаться не планируем тоже.

Лёлька выглянула из зарослей, не смея дышать – и первое, что бросилось ей в глаза – горящие завистью взоры пришельцев, устремленные на трепыхающийся в паутине сундук.

– Даже не знаю, радоваться этому известию или огорчаться, Таракану-сан, – Нерояма – откуда только силы взялись! – медленно поднялся на ноги и согнулся в поклоне. Тонитама, осунувшийся, с запавшими глазами, медленно последовал его примеру.

– Какая жалость, что вы не сможете присоединиться к нам в этот дивный вечер, – проговорил хозяин, огорченно покачивая головой.

– В следующий раз мы непременно станем вашими гостями, – выступил из-за его плеча Кошамару-старший. Взгляд его метался по двору, изредка задерживаясь на сундуке, но убегая снова. На кусты… на дом… на беседку…

– Надеемся на это, – проговорил Тонитама.

– Не ведаю более уютного дома в Запретном городе, – закивал Нивидзима, сверля взглядом скромное жилище Тонитамы, словно мог разглядеть, что прячется за стенами и ширмами, перегородившими окна.

– Благодарю, Нивидзима-сан, – церемонно поклонился хозяин. – Слышать это от вас – большая честь.

Лёлька, прижавшая брата к земле, готова была рычать. Ох уж эти вамаясьские церемонии! Нет бы пришёл, сказал чего надо, и упёрся обратно!

– Не смеем задерживать тогда вас, – с образцово-показательным сожалением Нерояма развел руками. – Как печально, что дела не позволяют вам остаться на чашечку чая.

– Да, у каждого свои дела… – сконфуженно улыбаясь во все пухлые дряблые щеки, произнес Таракану. – У вас свои… у нас – свои. Мы всего лишь быстро заберем то, за чем пришли, и оставим вас вашим трудам.

Взоры девяти пар глаз вонзились в Вечного, как кинжалы: ученики зашевелились, поднимаясь, готовясь к бою, заслоняя собой распятый над белой щебенкой сундук. Но Ода, ко всеобщему недоумению, извлек из-за пояса маленький варадзи, провел над ним ладонью, и уперся взглядом в кусты.

За которыми лежали Ивановичи.

– Ори-сан, Яри-сан, доброго вам вечера и приятной прогулки, – проговорил он, улыбаясь и кланяясь, словно ничего более радостного не случалось в его жизни лет двести. – Огорчён необходимостью сообщить вам, что ваши опекуны за вас беспокоятся. Но не нужно расстраиваться. Мы пришли, чтобы отвести вас в безопасное место.

– В рот компот… – побледнев не хуже усталой сети, тихо выдавила княжна.

– Буси из Рукомото?! Где?! Здесь?! Зачем?!.. – ловцы амулета ожили от таких новостей и заозирались, точно ожидая увидеть не двух маленьких детей, а как минимум десяток великанов-людоедов. Все, кроме Кошамару-младшего. Тот встретился глазами с братом – и через несколько секунд Нивидзима потупился и отступил за спину Таракану.

Потерянно она глянула направо, налево – бежать было некуда. В домике Тонитамы не спрятаться, если даже удалось бы незаметно туда проскользнуть. Кусты тянулись вдоль стены дома и кончались вместе с ней, не доходя до ограды метров десять. Вот если бы ее не было, или была она пониже раза в два, а лучше в три, если бы не было рядом Ярика, или был он ростом повыше или попрыгучее, если бы таракановцы смотрели в другую сторону… И все эти заковыристые "бы" и "кабы" сводились к одному. Они пропали.

– Лё, это же твой сандаль! – пискнул Ярик, не сводя взгляда с резных перламутровых пластинок, про которые можно было сказать, что они украшали варадзи, если бы не их вид – обломанные, поцарапанные и заляпанные грязью. – Который ты потеряла, когда бежали!

– Или который отдала Мажору? – вспомнила девочка и побелела еще больше. – Что они с ним сделали?!

– Что они с нами сделают, лучше скажи, – чувствуя, что его подташнивает от страха, пробормотал мальчик.

Лёлька хотела рявкнуть на несчастного труса, что он сам прекрасно знает, что Таракан и его команда собирались с ними делать, и что если он будет стучать зубами еще громче, колдуны сами себя слышать перестанут, но глянула на дрожащего брата, упрямо стиснувшего губы и изо всех сил старающегося не заплакать – и колючие слова застряли в горле. Вместо этого она приобняла его за плечи, прижала к себе и прошептала:

– Пуфик, веники. Прорвемся. Кто из нас тут самый великий маг, не забыл? Самое главное – держись рядом и не дрейфь. Понял?

– П-понял, – шепнул Ярик, почти перестал трястись и скроил суровую мину. – Мы им еще п-покажем! То есть ты.

– Вместе, – кивнула Лёлька. – А пока отступаем за дом.

Но случайно глянув на провал в ограде – бывшую калитку, Лёлька замерла. Во двор, вежливо кланяясь и деревянно улыбаясь, один за другим входили Наоко Ивухо, Ногунада Обути и еще с дюжину незнакомых человек, не иначе, как старших учеников. Семенящей походкой, не вынимая рук из рукавов, словно и впрямь зашли на чашечку чая и пару сплетен, они двинулись вдоль забора, отрезая княжичам пути к отступлению.

– Доброго вчера, Тонитама-сан, Кошамару-сан, – то и дело слетало с их губ. – Приятно встретиться. Чудесный вечер. Рады снова увидеть вас в добром здравии. Удивительно нежные цветы. Лунный свет, проливающийся на акации, тонко подчеркивает серебристость листьев, не заметную днём.

– Я взял на себя смелость пригласить наших друзей с собой, дабы показать им ваш чудесный сад, Тонитама-сан, – лучась доброй улыбкой, произнес Таракану. – Просто невероятно, как у вас всё и всегда растёт и цветёт! Но конечно, самые чудесные цветы в нём – это дети. Дети – цветы жизни на нашей могиле, как подметил бессмертный Хокупи Шинагами. Или Хадиру Ками?..

Тут Ода – сама непосредственность – сконфуженно хмыкнул:

– Всегда их путал, если честно. Да и не поклонник я нашей поэзии, да, можете кинуть в меня гнилой мушмулой. Три-пять строчек – и всё. Не успел расчувствоваться, как всё кончилось. То ли дело – "Без твёрдой почвы под ногами, и без небес над головой, я пред тобой. И не скажу слогами, которые отточенно-пусты, что для меня сегодня значишь ты над этими чужими берегами".

– Это же мои стихи! – Ярик задохнулся от удивления, забыв даже дрожать.

– Он точно знает, что мы тут, – в желудке девочки стало холодно и пусто.

– Не подозревал, Ода-сан, что вы читаете что-то, кроме свитков из библиотеки Вечных и записок своего покойного учителя, да будут благосклонны к нему добрые духи. Хотя сомневаюсь, что в том месте, куда он попал после смерти, они водятся, – не сводя с гостя взгляда ни на мгновение, проговорил Нерояма.

– Это точно! – расхохотался Таракану. – Почтенный Неугроби Шизуки был еще тем стариканом! Самый старый маг Восвояси! Если бы не его гибель во дворце Адарету, ходить бы мне в первых учениках еще триста лет! Я ведь старше вас с Нивидзимой-сан на пару веков, а вы оба Вечные уже сколько? Сотни полторы лет? И вы ведь – самые старшие из них. Чудо-братья, так ведь вас называли ваши учителя?

В искренне-веселом тоне Вечного прозвучали фальшивые нотки – как ложкой по надтреснутой чашке ударили.

"Ах, вот ты чего бесишься! Перестарок! Наверное, если бы Таракан не был вчерашним учеником, в кандидаты в Извечные вместо Нероямы выбрали бы его, а так – шишка тебе с маслом!" – осенило Лёльку.

А тем временем драма под названием "Вы не ждали нас…" разворачивалась полным ходом.

– Вынужден вас огорчить, Таракану-сан, – Кошамару-младший развел руками с таким выражением лица, словно и впрямь более печальных известий ему не доводилось сообщать лет триста, – но юных буси, и тем более, из Рукомото, среди нас нет. Можете убедиться в этом лично.

И он обвел широким жестом своих товарищей, с различной степенью успеха силившихся принять вертикальное положение. Тонитама лежал, прерывисто дыша и не шевелясь. Таракану окинул их пренебрежительным взглядом и хохотнул:

– Да, я вижу, Нерояма-сан, что до буси вашим коллегам еще дальше, чем пешком до Рукомото!

– Тогда не смею вас задерживать, Ода-сан, не имею такого намерения, зная ваши премногие неотложные дела. Время позднее, тёмное, а успеть надо много…

На кончиках пальцев его засветился огонек. Непосвященный мог принять его за простой фонарик, но Лёлька с Тихоном на плечах такой иллюзии не питала, и если бы могла, спряталась бы куда подальше или поглубже. У Таракану такого консультанта не было, но ему, похоже, он был ни к чему. Благодушная улыбка на его устах из медовой стала каменной, а на пальцах заплясали похожие огоньки.

– Вы правы, коллега. Очень плохо видно при свете одной лишь худеющей луны, – согласно склонил он голову. – В такую ночь чем больше огней, тем лучше.

И словно по команде огни такого же заклинания полыхнула на ладонях всех таракановцев, только гораздо ярче и пронзительнее, чем у обессиленного Извечного.

– Буси здесь, – отбросив все ухищрения, жестко и коротко заговорил Ода. – Мы это знаем, и вы это знаете. Моё предложение простое. Сейчас вы не в состоянии одолеть даже мухи, не говоря о Таракану. Я бы мог просто забрать вашу добычу и использовать ее, чтобы оживить солдат тайсёгуна, но мои понятия о чести Вечного призывают дать вам право выбора. Кто первый осчастливит Миномёто бессмертной армией, пусть тот и станет Извечным. Через несколько минут я уйду по своим делам, и у меня в руках будет или амулет Грома, или гайдзины. Выбирайте. Если вы заставите меня решать этот вопрос с применением немирных средств, я уйду и с тем, и с другими.

– Вы не посмеете!..

– Вы не можете!..

– Мы будем жаловаться!..

– Посмеет, может, и не будем, – безучастно, словно читал прошлогодний прогноз погоды, проговорил Кошамару-младший. – Мёртвые не жалуются.

За его спиной мгновенно воцарилось потрясенное молчание.

Лёлька и Ярик прижались друг к другу, скованные ужасом. Впервые за всё время в Восвояси они с мертвящим душу холодом осознали своё полное и абсолютное одиночество среди толп людей – равнодушных, трусливых или враждебных – и знание это лишало последних сил. Ни крикнуть, ни двинуться с места… Но даже если бы они могли – что кричать? Куда бежать? Бесполезно. Бессмысленно. Поздно.

В панике княжна попыталась коснуться своего дара, но с таким же успехом она могла пить лимонад из закрытого кувшина. "Тихон, помоги, что делать?!" – беззвучно взмолилась она – как за соломинку в наводнение схватилась, но в ответ то ли услышалось, то ли показалось еле различимое: "…держ… не мо… получ…".

– Тихон!.. – обреченно пискнула девочка, прижимая к себе брата.

В кустах справа что-то зашуршало. Наверное, таракановцы подкрадывались к своей добыче…

– Я подумал, Ода-сан, над вашим щедрым предложением, – тихо и ровно проговорил Извечный, – и пришел к выводу о его единственной правильности в создавшейся ситуации. Я приведу детей.

Глядя строго перед собой, чародей подошел к месту укрытия Ивановичей. Пара быстрых фраз, взмах руки – и кусты между ними осыпались зеленой пылью. Вамаясец глянул по сторонам и встретился взглядами с ребятами.

– Вы готовы? Не хочу терять время.

Тонкой костлявой, но неожиданно сильной рукой он поднял Лёльку за шкирку с земли вместе с вцепившимся в нее намертво братом, направил растопыренную ладонь в лоб девочке и что-то зашептал. Исступленный стук сердца княжны заглушил все звуки. Заклинания она не слышала. Успела увидеть только, как рука Нероямы метнулась вверх, и тут же вспышка, ослепительно-алая, резанула по глазам. Сзади что-то заскрежетало, будто разрывалось железо, и она почувствовала, как куда-то летит.

– Найдите соба… – крик Извечного потонул в новом приступе скрежета и их собственных вскриках: падать на твердое и неровное больно всегда. Но не успели они понять, что произошло, как крик про собаку – хоть и далёкий теперь – повторился, и сверху на них шмякнулось что-то большое, тяжелое… и мягко-костлявое. Тьму прорезала новая вспышка, и всё померкло в глазах княжны.

Очнулась она от того, что кто-то тряско нёс ее на руках, прихрамывая при каждом шаге. Приоткрыв украдкой глаз, она увидела в поле зрения лишь крошечный огонек впереди, какой зажигали маги всего Белого Света, если хотели видеть, но не быть видимыми. А если враг не хочет быть видимым и слышимым, то направление контратаки становится очевидным.

Лёка осторожно набрала полную грудь воздуха, извернулась, мимоходом врезав макушкой по зубам своему носильщику, и с рёвом: "Помогите!!! Воры!!! Шпионы!!! Убивают!!!" – свалилась наземь. Мгновенно сориентировавшись и благословляя Отоваро с его уроками, она крутанулась, подсекая ногами противника… но не нашла его на месте. В тот же миг на нее обрушился кто-то сильный, прижал к полу, захлопнул рот ладонью и яростно прошипел:

– Тс-с-с-с!

– К…к-кто… – на "это" воздуха не хватило.

– Таракану!

"Таракану?!"

Девочка вцепилась зубами в ладонь.

– Ай-й-й!.. – взвыл нападавший ничуть не тише своей пленницы – но хватки не ослабил.

– Ори-сан, мы ваши друзья! – долетел из мрака взволнованный голос Чаёку.

– С такими друзьями никаких врагов не надо! – гневно выкрикнула девочка. – Шпионка! Где мой брат?!

– Лё, я тут! – голос Ярика прозвучал у неё над головой. – Отоваро-сан, Хибару-сан, Чаёку-сан и Мажору пришли, чтобы нас спасти!

– Мажору?..

Воинственный пыл разом покинул княжну.

– Хибару, отпусти Ори-сан, пожалуйста, – попросила дайёнкю.

– Не видел я никакой Ори-сан, только дикую сероу видел. Но если она обещает больше не кусаться, не лягаться и не бодаться… – пробормотал самурай.

– Извини, пожалуйста, – сконфуженно пробормотала княжна. – Но я же не знала. А вы еще сказали "Таракану", и я подумала…

– Вы очень правильно подумали, Ори-сан, – Забияки уважительно поднял ее на ноги, потирая опухшую скулу. – Отоваро-сенсей может гордиться такой ученицей.

– Ваши слова – честь для меня, – Лёлька сложила лодочкой руки перед собой и поклонилась самураю и учителю, обнаружившемуся рядом с мечом наголо. И тут она вспомнила и своё укрытие в кустах, и окружение таракановцами, и предательство Нероямы, и вспышку… и его последние слова.

– Где мы? – она настороженно глянула по сторонам. То ли особняк, то ли дворец, кругом темнота, и лишь очертания каких-то непонятных предметов вырисовываются в тусклом свете магошара. И никаких собак. Может, ей послышалось?

– Мы в доме Вечного Тонитамы, – благоговейно подсказал Мажору.

– Но у Тонитамы дом – сарайка с пристроем, а тут… И где Нерояма? – спохватилась она. – И Тихон?

– Тихона я не видел с тех пор, как мы оказались тут, – Ярик виновато развел руками.

– А отец остался в саду камней, – чуть слышно проговорила Чаёку.

– Зачем? И как мы вообще попали сюда… и как вы сюда… и что… – Лёлька смолкла, не зная, какой из вопросов самый важный и срочный, и стоит ли их вообще задавать этой компании.

– Пойдем, пожалуйста, Ори-сан. На ходу мы всё расскажем, – мотнул головой Отоваро в сторону узкого низкого проёма в дальней стене, увешанной картинами на толстой рисовой бумаге. Чаёку при свете своего огонька внимательно рассмотрела все изображения, будто искала что-то, вздохнула и кивнула спутникам: идём.

История оказалась насколько простой, настолько неожиданной.

Таракановцы поймали Мажору и Синиоку, отобрали у них лёлькин варадзи, по которому выследили потом его хозяйку, а детей тайсёгуна отправили домой. Но вместо того, чтобы пойти во дворец отца с сестрой, мальчик побежал на поиски кого-нибудь из друзей лукоморцев. В отведенных им апартаментах никого не оказалось, но Мажору усилий не оставил. Первым ему удалось обнаружить Иканая, безуспешно искававшего пропавших подопечных. Вместе с ним они бросились на поиски Чаёку, а по дороге наткнулись на Забияки. Дайёнкю сотворила поисковое заклинание, и все вместе поспешили туда, куда указывала магия.

– Честно говоря, я хотел предложить поискать вас в первую очередь, где что-то горело, сверкало и взрывалось… сам не знаю, отчего… – невозмутимо заметил Мажору, – но Чаёку-сан сказала, что должна же быть на Белом Свете хоть одна катастрофа, в сердце которой не окажется Ори-кун.

– Наверное, должна, – буркнула Лёка, не зная, смеяться ей или сердиться, а Отоваро продолжил своё повествование.

Магия привела их к дому Тонитамы, и магия же подсказала, что за увитой плющом оградой творится что-то неладное. Чаёку накинула на всех четверых чары невидимости – на скорую руку и слабые, узри их носителя кто-то в упор – не увернёшься. Но на то, чтобы незамеченными пробраться в сад, они сгодились. Надёжно оглушив ученика Таракану, вставшего у них на пути, они поползли за кустами к притаившимся у другого конца дома Ивановичам.

– Я хотел идти один, но Чаёку сказала, что она пригодится, если понадобится магия, Забияки – что он пригодится, если понадобится сражаться, а Мажору отказался оставаться в одиночестве. Мы подобрались почти вплотную и уже подумали, что успеем вас вывести, но тут Нерояма забросил вас в чёрный ход, и нас следом.

– Чёрный ход? – не понял Ярик. – Но мы никакого хода за спиной у себя не видели, ни черного, ни белого, иначе сами бы туда заползли!

– Чёрный ход есть в доме каждого Вечного, – пояснила девушка, ни на миг не переставая оглядывать комнаты – то загроможденные стеллажами с какими-то устройствами и склянками, то обставленные и украшенные в лучших традициях императорского дворца, то завешанные от пола до потолка сушеными травами, рептилиями и чем-то еще, не определяемым, но жутковатым и воньким – не то, чтобы Лёльке хотелось это определить.

– Так мы серьезно в доме Тонитамы?! – девочка от неожиданности остановилась. Вот тебе и сарай с пристройками…

– Да. Отец знает секрет его черного хода, как и Тонитама – секрет нашего черного хода, ведь они с Тонитамой друзья, – рассеянно пояснила дайёнкю, разглядывая одного за другим мохнатых скрюченных уродцев в прозрачных чанах, наполненных желтоватыми пузырьками. – Но проблема в том, что этого секрета не знаю я. А выбраться наружу без ключа невозможно.

– Не знал, что в Вамаяси есть замки, – удивился княжич.

– Ключ – это символ. Отец успел сказать, что у Тонитамы ключ – собака. Но она может быть нарисованной, вылепленной, игрушечной, сушеной, магически сохраненной, может быть существом не из нашего мира…

– Но лучше отсутствующая собака, чем присутствующие таракановцы, – княжич неуклюже попытался подбодрить спутников, и они сделали вид, что попытка достигла цели. Все, кроме Лёльки.

– Выбраться наружу – зачем? – тихо спросила она, встречаясь взглядами с дайёнкю. – Передать нас на руки Таракану или его противникам, чтобы они обменяли нас на украденный им амулет Грома?

– Как ты можешь так говорить, Ори-кун! – воскликнул мальчик.

– Могу, Мажору. Твоя мама из айнов, и ты, наверное, иногда забываешь, что в Вамаяси верность клану и гири – прежде всего. Отоваро-сенсей и Хибару-сан принадлежат клану Вечных. А Чаёку-сан – еще и невеста Таракану.

– У каждого есть выбор! – воскликнул Шино.

– Выбор принадлежать семье, клану, или стать отверженным, от которого все будут шарахаться, как от чумного!

Девушка, молча прислушивавшаяся к разговору, опустила глаза.

– Это правда, – выдохнула она дрожащим шепотом, и по щеке покатилась слеза.

Что-то в ее тоне заставило девочку взглянуть на сопровождавших их самураев внимательней. Обычные сёто, варадзи, черно-белые хаори с символом… с символом…

Дыхание Лёльки перехватило. На груди хаори, там, где раньше красовался нашитый черно-белый мотылёк, символ клана Вечных, зияли рваными контурами бабочкообразные пятна.

– Сенсей… Хибару… вы теперь ронины… отверженные… воины без клана… – потрясённая открытием, девочка не могла найти слов, чтобы выразить переполнявшие ее чувства. – Ради нас?..

И тут же другая мысль поразила ее, и последние связные мысли улетучились, как тень мотылька.

– Чаёку-сан… Вы с Таракану… вы больше не… ты отказалась…

– Я нарушила слово, данное отцом, – еле слышно прошептала дайёнкю. – Я заставила его потерять лицо. Я больше не дочь ему.

Лёлька всплеснула руками, не в силах выразить словами обуревавшие ее эмоции, и замерла, не зная, что делать. Перед таким самопожертвованием, повлекшим за собой неслыханное унижение и отлучение от всего, что было дорого, ради чего их друзья жили, что бы она ни сказала и не сделала, прозвучало бы фальшиво и банально.

Но Ярик не знал таких ограничений. Округлив глаза, он бросился к дайёнкю, обхватил ее крепко и прижал к груди.

– Чаёку-сан… миленькая… славная… храбрая… Ты такое совершила, что любой отец должен гордиться! Вот спроси у моего, когда он за нами придёт! Мама всегда говорит, что он на чести повёрнутый… ой… то есть, что он самый благородный витязь всего Лукоморья! Чаёку, Отоваро-сан, Хибару-сан! – мальчик перевёл взгляд на самураев. – Гири и честь – не одно и то же! Говорят, что гири – это справедливость и долг, но если после выполнения долга человек становится отвратителен сам себе, то такие долги лучше не отдавать! Пропащий это клан, когда честные, добрые люди становятся должниками негодяев! И нет в этом справедливости!

– Но другого клана у нас нет, Яри-сан, и не будет, – Иканай качнул головой и угрюмо усмехнулся. – Особенно теперь.

– Ничего, Отоваро-сенсей, – сурово выпятил челюсть Забияки. – Не мы первые ронины, не мы последние. Мы свой выбор сделали.

– А откуда вообще берутся кланы? – в голове Лёльки робким ростком зародилась идея.

– По закону любой даймё, имеющий достаточное количество вассалов, крестьян, воинов и земли может основать свой клан с благословения императора, – подсказал Мажору, тихо простоявший в стороне, и отчаянно вскинул на друзей взгляд: – Я уже думал про то, чтобы попросить отца принять вас в клан Шино, но он никогда не согласится! Я всё равно буду его умолять, пообещаю всё, что угодно, придумаю… придумаю… что-нибудь! – чтобы он разрешил!..

Но по его лицу было понятно, что пообещай мальчик хоть весь Белый Свет на блюдечке, одобрения от холодного, несгибаемого тайсёгуна не видать всё равно.

Вамаясьцы поклонились юному Шино со словами благодарности – не за успех, которого быть не могло – за намерения.

– Ярослав, – неожиданно торжественно проговорила вдруг Лёлька. – Сколько подданных у царя Василия Двенадцатого?

– По последним ревизским сказкам три года назад было один миллион сто тридцать две тысячи сорок два человека, – чуть порывшись в памяти, ответил Ярик.

– Наш отец – его третий брат. Сколько народу приходится на его долю? – спросила она и, не дожидаясь реакции озадаченного мальчика, сама себе ответила: – Где-то триста сорок тысяч. Бояр да вельмож у нас не меряно, так что на долю папы придётся никак не меньше пары тысяч. А сколь велика наша армия?

– Военная тайна! – быстро ответил Яр – то ли скрывая секретные данные, то ли уворачиваясь от перспективы снова вычислять третью часть.

– Но много?

– Очень! – гордо выпрямился Ярик и, кажется, даже подрос на пять сантиметров.

– А велики ли наши земли?

– Из конца в конец чтобы проехать, три месяца не хватит! А что? – на всякий случай уточнил княжич, хоть и начал уже кое-что подозревать.

– А то, Ярослав Лукоморский, что всё это твоё, как единственного наследника царевича Ивана Лукоморского! Все условия выполнены! Земли, вассалы, крестьяне, благородное происхождение… И тэнно против нашего заявления о том, что ты – старший мужчина клана Рукомото в Вамаяси, не возражал!

– Клан Рукомото! – загорелись глаза Мажору. – Не зависимый от могущественных вамаясьских кланов! Клан, который может принимать кого угодно, и не дрожать в ожидании гнева моего отца, императора или Вечных!

– Именно, – самодовольная улыбка расползлась по Лёлькиной физиономии. Вамаясьцы переглянулись, словно не веря услышанному.

Ярик порозовел, расправил плечи и будто снова подрос.

– Как глава клана Рукомото в Вамаяси, я приглашаю вас, Кошамару-сан, Отоваро-сан и Хибару-сан, стать его частью, – не спеша, торжественно проговорил он, не сводя серьезного взгляда с лиц застывших друзей. – Обещаю разделять с вами нужду и радость, защищать вас как самого себя, уважать ваш выбор и воздавать по вашим заслугам сторицей. Клянусь быть сувереном, достойным ваших героических дел и чистых сердец.

Отоваро, Забияки и Чаёку медленно опустились на колени. Мужчины достали катаны и протянули Ярославу.

– Мы принимаем ваше предложение, Рукомото-сан, гордимся оказанной нам честью, – старательно-нейтральным голосом заговорил Отоваро, – и клянемся защищать вас, не жалея жизней, быть верными и преданными.

– Клянемся ставить ваши интересы превыше своих, чтить вас и ваших близких на словах и в мыслях, – продолжил Хибару, не сводя пронзительного взгляда с мальчика.

– Клянемся быть рядом в беде и счастье, – прошептала Чаёку, не доверяя собственному голосу, – и никогда не обсуждать ваших приказаний.

– С этого момента наши мечи, тела и сердца принадлежат только клану Рукомото. Только ему даем мы право карать нас и миловать. И только смерть может положить конец нашей службе клану Рукомото, – договорил Отоваро, склоняя голову. Его примеру последовали Чаёку и молодой самурай.

Мальчик не сразу смог ответить. Несколько раз он пытался начать, но что-то мешало в горле, и он, откашлявшись, предпринимал новую попытку. Лёлька украдкой глянула на него, чтобы не смущать, и к своему удивлению увидела вместо трусоватого безвольного плаксы, каким ее брат был всего несколько недель назад, молодого – пусть и очень молодого – мужчину.

– Я… принимаю вашу клятву, – в конце концов смог выговорить Ярослав, – но с одной поправкой. Насчет не обсуждать мои приказания. Я понимаю, что на Белом Свете есть много людей умнее, рассудительнее и опытнее меня. И если эти люди окажутся рядом со мной… пожалуйста… пусть они не молчат. Я всегда готов прислушаться к мудрому совету. Обещаете?

Первая улыбка за вечер скользнула по лицу Отоваро.

– Обещаем, Рукомото-сан.

– Тогда я принимаю вас в свой клан, – важно проговорил Яр и тут же скосил глаза на сестру: не перебрал ли с помпезностью? Но вести себя в духе "ладно, договорились, всё будет в порядке, если получится, идём дальше" в такой момент, наверное, не смогла бы даже она. Или смогла? Но Лёка молчала, в кои-то веки не находя вообще никаких слов. И княжич, не получив ни одобрения, чего не очень-то и ждал, ни насмешки, чего ожидал наверняка, на свой страх и риск продолжил:

– Поднимитесь, Отоваро Иканай из клана Рукомото, Хибару Забияки из клана Рукомото и Чаёку Кошамару из…

– Прошу прощения, даймё, – прошептала девушка, и слёзы, покинувшие было ее глаза, снова заблестели в огоньке магошара, – но у меня больше нет семьи. И значит, фамилии тоже нет. Просто Чаёку.

– Нет фамилии? – переспросила Лёлька и перевела взгляд с девушки на молодого самурая, потом подняла глаза к потолку, наверное, изучая там что-то донельзя любопытное. – И что, с этим совсем-совсем-пресовсем ничего нельзя поделать?..

И не видела, как Забияки со странным блеском в шальных раскосых очах шагнул к дайёнкю и брякнул не по заведенному, не по писанному:

– Если тебе нравится моя фамилия, с радостью готов поделиться ей с тобой, Чаёку-сан! – и сам вдруг испугался того, что сказал. Руки их взлетели к губам одновременно, а страхи, разочарование, чаяния и растерянность заметались по лицам, как белки в клетке. В Вамаяси, чопорной, как тысяча старых дев, погрязшей в условностях, традициях и обычаях, произнести – и услышать – такое!..

До сознания Хибару медленно стало доходить, что он, собственно, только что ляпнул – и кому! Страх сменился ужасом чистой воды, и при виде этого надежда Чаёку, крошечная, но всё же заметная на ее обычном, человеческом личике, без ведра белил, кармина и черненых зубов, растаяла.

– Я не приняла ваше предложение всерьёз, Хибару-сан, – почти не дрожащим голосом произнесла она. – Я понимаю и ценю, когда люди шутят.

Самурай отступил на шаг, глянул отчего-то на Ярика, на Лёльку… и усилием воли согнал все эмоции с лица.

– Наверное, Чаёку-сан, мои слова для вашего слуха прозвучали дерзко и непочтительно, в чем раскаиваюсь. Со всем уважением к вам прошу извинить меня… – он глубоко вздохнул, опустил глаза и продолжил: – …и принять моё предложение всерьёз. Согласны ли вы оказать мне честь стать моей женой?

После торжественной клятвы Отоваро, Мажору и лукоморцев, что обручение они видели и что признают право этого юноши и этой девушки на союз и не видят причин в его расторжении, поиски неуловимой собаки продолжились. На этот раз Хибару и Чаёку держались на расстоянии друг от друга, как свежеобрученным вамаясьцам и приличествовало, но даже при беглом взгляде на них была заметна разница. Вместо напряжения, натянутой до предела тетивой звеневшего между ними, от влюбленных веяло умиротворением и нежностью, и даже если они не смотрели друг на друга, каждое движение, каждый жест, наклон головы говорил: "Я знаю, где ты. Ты теперь часть меня, а я – часть тебя. Я с тобой, что бы ни случилось. Я люблю тебя."

Лёлька, мужественно удерживаясь от традиционного лукоморского "тили-тили-теста" или, скорее, отложив его на потом, наперегонки с друзьями лазила по полкам, заглядывала в корзины, разворачивала свитки и заглядывала в посуду: никогда не знаешь, где эта собака могла зарыться. Ивановичи только диву давались, сколько "собак", оказывается, прячется вокруг вамаясьца. Сухари просяные "собачья радость", капкан "большая собака" (к счастью, не взведенный), козьи колокольчики "собачий лай", трава "собачий хвост", фигурки, сделанные из собачьего бука, чучело луговой собачки, которая вообще-то хищная белка, дверная ручка в виде собачьей головы с кольцом в зубах, обгрызенная молью жилетка из меха какого-то животного, не исключено, что собаки… И над каждым подозреваемым дайёнкю останавливалась и водила с каждым разом всё более дрожащими руками.

– Отчего Чаёку так переживает? – Ярик, наконец, не сдержал нервного любопытства и шепнул на ухо Иканаю. – Нам надо торопиться?

Сенсей сдвинул брови и скупо проронил:

– Надо.

– Вы, наверное, не услышите, Яри-сан – тут нужны… определенные способности… – Чаёку вернулась после безуспешной попытки оживить очередное изображение собаки – на сей раз глиняное чудище величиной с овечку, больше смахивающее на льва, скрещенного с ежом. – Но опустите руки вниз… ладони разверните вперед… глаза закройте… лицо поднимите к потолку… вдохните глубоко несколько раз и попробуйте различить удары… как барабаны где-то далеко стучат… но не громче сердцебиения.

Лёлька оставила свои поиски еще хоть чего-нибудь собакообразного в этой комнате и приблизилась к брату. Затаив дыхание, она под инструкции девушки сымитировала его позу – и с первой же попытки услышала.

Барабаны колотились беспорядочно, словно десяток дружин вразнобой шел в атаку на десяток отрядов врага, и все – под персональных барабанщиков. Удары долетали до ее слуха глухо и тревожно, и в такт им всем – как бы это ни было невозможно – содрогался дом своими стенами и подвалами, словно раздираемый неровными ритмами.

– Что это значит? – прошептала княжна, невольно делая шаг поближе к Чаёку.

– Ты услышала, – почти не удивилась девушка. – Это значит, Ори-сан, что кто-то при помощи магии пытается разрушить защитные заклинания дома. И ещё это значит… что мой отец… больше нас не защищает.

– Защищает?!.. – позабытый в вихре событий Нерояма вернулся в мысли Лёки в фейерверке противоречивых образов. Добрый дед с лукавой усмешкой в прищуренных глазах, приветствовавший их в первый день похищения – и расчетливый холодный старик в подвале-лаборатории Вечных: "если надо будет убедить Адарету в серьезности наших намерений, одним из детей можно пожертвовать"…

Дайёнкю, словно прочитавшая у нее на лице всё, что мелькнуло в уме, потупилась. Пальцы ее вытянули веер из-за пояса кимоно, и девушка принялась открывать и закрывать хрупкую вещичку, словно более важного занятия найтись сейчас не могло.

– Вы что-то путаете, Чаёку-сан, – Ярик печально покачал головой. – Извечный защищал нас только в первые дни.

– Боюсь разочаровать вас, Яри-сан… но… я не путаю. Отец… хотел бы… чтобы я перед вами извинилась, – медленно, будто каждое слово причиняло ей боль, зашептала она, не поднимая глаз. – Хотя не думал, что содеянное им может быть прощено. Он очень сожалел, что забрал вас от родителей. Верность клану и чувство долга велели ему найти путь к успеху любой ценой. Но сердце его обливалось кровью при мысли о содеянном. И когда говорил, что одним из вас можно пожертвовать… Он не думал так ни секунды. Но его избрали Извечным. До одобрения тайсёгуном, конечно, но всё же… И он должен был так говорить. Он поначалу не хотел этой должности. Но после того, как вы оказались у нас… после того, как он узнал вас получше… Если бы он не занял такую позицию, то выбрали бы его брата. Который бы не только сказал это – но и сделал. Перевес был всего в один голос.

Два и два сложились в памяти Лёльки и она, холодея, выдохнула:

– Голос Таракану! Он отдал его за твоего отца! Потому что тот пообещал ему… пообещал…

– Меня. Ода давно положил на меня глаз. Но отец ничего и слышать не желал из его предложений. Первый ученик такого Вечного, как Неугроби Шизуки, не пара моей дочери, говорил он. Если бы даже этим учеником не был Ода Таракану.

– Если бы не мы…

– Он бы не захотел стать Извечным, – не поднимая взгляда, кивнула дайёнкю. Лицо ее было бесстрастно, как и подобало истинной дочери Вамаяси при любых катастрофах, но пальцы, словно живя отдельной жизнью, уже не крутили, а ломали злосчастный веер.

– Чаёку-тян… Прости меня… и Нерояма-сан… Вина моя безмерна! Я не понимал… я думал… – Забияки робко дотронулся до руки любимой, но девушка не видела и не чувствовала его.

– Он сказал, что пожертвовать свой дочерью, чтобы защитить украденных им чужих дочь и сына – вот настоящая справедливость. Отец сопротивлялся до последнего. Пока его сопротивление имело смысл. И пользу. И сейчас… тоже… до последнего…

Голос ее сорвался, и руки, выронив остатки веера, взметнулись к щекам, торопливо стирая слёзы.

– Он жив, Чаёку-сан! Он самый сильный маг Вамаяси! – Хибару обнял ее и прижал к груди. – Таракану силён, но Кошамару Нерояма – самый изворотливый чародей современности! Ода сам так говорил! Я слышал!

– Всё будет хорошо, Чаёку-сан! Не плачь! Он что-нибудь придумает и всех нас выручит! – лукоморцы и Мажору подступили к девушке с другой стороны. – Нерояма-сан такой умный!

– Спасибо… спасибо… – шептала дайёнкю, размазывая рукавом по лицу грязь и слёзы. Даже самый умный и изворотливый маг на грани истощения сил едва ли имел хотя бы один шанс из тысячи против толпы свежих, не самых слабых врагов. А если среди них находились еще и Таракану с Нивидзимой…

– Надо искать дальше, – сочувствующий, но непреклонный Иканай приобнял ребят за плечи. – Время идет. Удары слышатся громче.

Пыльные и растерянные, они остановились посреди узкой комнаты с низким сводчатым потолком, уставленной стеллажами с безымянной рухлядью – как казалось не посвященному в секреты магии человеку. Единственный посвященный – Чаёку – старалась держаться от хлама подальше, и спутников отогнала на середину, как наседка цыплят. Мажору нечаянно задел корзину, и из нее посыпались на пол свитки, поднимая тучи нетоптаной годами – а то и веками – пыли.

– Почему мы остановились? – прочихавшись, спросил он. – Что-то нашлось?

– Мы остановились, потому что обошли все помещения, Шино-сан, – нервно оглядываясь и прислушиваясь, проговорила Чаёку. – Два раза. А с этого мы начинали.

Лицо мальчика разочарованно вытянулось.

– А может, тут и нет никакой собаки, Чаёку-сан? – поддержал его Иканай. – Может, Извечный не так выразился? Или мы не так его поняли?

– Честно говоря, я тоже начинаю это подумывать, Отоваро-сенсей, – покачала головой дайёнкю.

Лёка тоже прислушалась, потому что разглядывать тут было особо нечего. Казалось, содержимое любой лукоморской свалки было в разы новее. Но первым и единственным, что уловил ее слух, был вокал брата, проникновенно мычавшего себе под нос: "И дождик закапал… и буквы и строчки… заплакали вдруг… Найдите собаку… найдите собаку… вернись поскорее… мой маленький друг". Девочка попыталась прислушаться к звукам атаки на магию дома, но тоскливое мычание Ярика перекрывало всякую возможность расслышать хоть что-нибудь. По лицу Чаёку было понятно, что ее попытки прислушаться заканчивались там же. Но, в отличие от дайёнкю, у Лёльки на не в меру распевшегося основателя клана управа была.

– Яр, помолчи минутку, а?

Княжич сконфуженно хмыкнул:

– Да вот, привязалась… Как муха!

Девушка, пользуясь затишьем, запрокинула голову, развела руки и замерла, чуть покачиваясь.

– Кто привязался? – не понял Мажору, на всякий случай готовый выступить на защиту чести Ори-кун и ее права привязываться когда и к кому угодно.

– Не кто, а что. Песня детская. Лукоморская, – с готовностью пояснил мальчик. – "Висит на заборе, колышется ветром, колышется ветром бумажный листок. Пропала собака, пропала собака, пропала собака по кличке Дружок".

– Очень своевременная песня, – невесело одобрил Шино.

– Она у меня и так полчаса на языке вертелась, а на свитке том рисунок увидел – и прорвало, – Яр виновато пожал плечами.

– Какой рисунок? Где? – насторожился Хибару, готовый сорваться с места в поисках очередной собаки.

– Да вон там, – мальчик кивнул на так и не подобранные свитки. – На дальнем. Где пагода, дождь льёт, и солнечное затмение.

– Что?! – вскричали на этот раз вамаясьцы хором, и как один ринулись к распластавшейся в пыли картине.

– Что, что, что, где?! – чувствуя себя обойденной, кинулась за ними Лёлька, а вслед за ней и брат, трепеща от мысли, что сказал что-то святотатственное или нелепое о каком-то важном событии империи.

– Собака!!! – было следующим коллективным вамаясьским словом.

– Кто?! Где?! – ничего не понимая, Ивановичи поднырнули под локти взрослых и вперились ищущими взглядами в полувыцветший от времени свиток.

– Вот! – радостно воскликнул Мажору, тыча пальцем в нечастое – особенно на картинах – астрономическое явление.

– Да где же?!

– Затмение! – возбужденно сверкая глазами, обернулся к лукоморцам Забияки. – В Вотвояси про затмение говорят, что солнце пожирает небесная собака!

Не дожидаясь всеобщего вердикта, Чаёку опустилась на колени, простёрла руки над картиной – и лицо ее засияло.

– Это оно! Сейчас я…

Но в то же мгновение стена дома вспыхнула ослепительным алым светом и брызнула камнями.

– Вот они!!!.. – было последним, что услышала Лёлька перед тем, как темнота поглотила их всех.

Второй раз за полчаса Лёлька очнулась оттого, что ее кто-то нес на руках. Но, памятуя прошлый опыт, бодаться и кусаться на поражение она не спешила. Не подавая виду, что уже присутствует в этом мире не только как объект для переноса, она приоткрыла глаз и зашарила взглядом по доступным окрестностям.

Впрочем, много времени на разведку ей отведено не было. Еще несколько шагов – и ее сгрузили лицом в какую-то странную траву: колючую, разившую жженым волосом и попытавшуюся с бормотанием увернуться при ее приближении. Хотя, может, это и не трава была вовсе, но в таком случае выяснять видовую принадлежность и пищевые предпочтения прослойки между ней и землей княжне не захотелось тем более.

У правого бока, она почувствовала, бережно положили кого-то небольшого. Ярик? Слева – другое тело. Мажору? Сзади с приглушенным стуком приземлились еще несколько, сваленные не так любезно. Чаёку, Забияки и сенсей?

Взгляд девочки забегал по сторонам – насколько далеко мог убежать в ее не наблюдательском положении. Ограды больше не было – лишь обугленные обломки, торчавшие тут и там, словно гнилые зубы. Сада камней, сада деревьев и прочих архитектурных и растительных украшательств почти не осталось тоже. Более того, если бы она не знала, что их извлекли из тайных подвалов дома в Запретном городе, то приняла бы это место за трущобы, куда угодила молния. Раз сто пятьдесят за полчаса. Нерояма… Тонитама… Дровосеки, Икота, Пахудэй, и остальные, чьи имена не услышала или не запомнила – где они? И что теперь будет с ними, иноземными заложниками, и с теми, кто им доверился?

Холодное озерцо страха растеклось вокруг ее желудка, быстро превращаясь в Ледовитый океан. Больше всего сейчас ей хотелось вскочить и, утирая на ходу сопли и слёзы, броситься бежать под теплое крылышко матери или в уверенные объятия папы. Но какими бы радужными ни были их с братом надежды, ни мамы, ни отца поблизости не было. А это значило, что сильной, изобретательной и несгибаемой придётся быть ей самой. Для этого надо было лежать тихо и слушать внимательно, подкарауливая единственный шанс, который даст им возможность уцелеть.

– Неразумный, самонадеянный человек… – голос Таракану, меланхоличный, но не лишенный довольства, прозвучал над ней, и все размышления вылетели у неё из головы.

Если бы сытый крокодил мог мурлыкать, это звучало бы именно так. Вслед за словами раздался удар и глухой звон – как костяшками пальцев по железному столбу.

– Рассчитывать, что израсходовав все силы на ловлю амулета, да еще с комори, воткнутым в камень, сможет справиться хотя бы с нашими учениками…

– Он раздолбил ограду половиной из них, а вторая половина еле стоит на ногах – те, у которых они остались, конечно.

– О, не драматизируй, пожалуйста, Кошамару-сан, – довольства в мурлыканье поубавилось – не исключено, пропорционально количеству ног в их компании. – Я помню, что он твой брат, а верность семейным узам находится в числе первейших добродетелей настоящего самурая… и мага, конечно… но ты-то свой выбор уже сделал. Его заклинания не имели полной силы, и через сутки, максимум неделю, все ласты, щупальца и отростки регрессируют в исходное состояние.

– А злополучные Наоко Ивухо и Ногунада Обути?

– Им не следовало пренебрегать Извечным, пусть даже еле стоявшим на четвереньках. Или, скажем, тем более еле стоявшим на четвереньках. Естественный отбор, Нивидзима-сан. Оказался пустоголовым болванчиком – уступи дорогу первому ученику, – чуть более раздраженно, чем располагала обстановка, бросил Ода.

– Только у него нечем по ней идти, но это уже мелочи, – с язвительной усмешкой, скрытой так, что было видно даже ребенку одним глазом в темноте, согласился Кошамару-старший. – Да и ты, Вечный Таракану, не похож на даймё на именинах, если приглядеться.

– Да-да, конечно, – крокодил перестал мурлыкать. Вместо этого раздражение потекло из каждого слова, а в голосе зазвенела истерика. – Ты хочешь, чтобы я признал, что Нерояма Кошамару дрался как ниндзя, даже выжатый, как жмых, и без комори?! Хорошо, я признаю это! Да, он тот еще старый васаби! Доволен ли ты теперь, Нивидзима Кошамару? Победить сильного противника – двойная честь! Видишь, так и так я в выигрыше, хоть и помятый, и подгорелый, зато он – железный истукан отличного вида! Ну и на себя не забудь в зеркало посмотреть, если до дома сегодня сумеешь доковылять! Мой вид ему не понраву! Доволен?! Забирай же своего бартца ко всем ночным ёкаям, но не надейся, что моё заклинание сойдет, как обгоревшая на солнцепеке кожа!

"Железный истукан?.. Это как понимать?.. В смысле, железная статуя? Из железа?! Нерояма?!.."

– А Тонитаму? – угюмо не унимался Вечный.

– Бери и его. Где железный, там и деревянный… Поставь их у входа в сад камней, приколоти к ним калитку!

Ода расхохотался, тонко подвизгивая и выговаривая через икоту:

– Или… Или в кумирню их!.. Вместо домашних божков! Болван и… и Упрямец! Отличная пара!

– Вечный Таракану, – проговорил Кошамару голосом, звенящим от гнева. – Говоря так, ты теряешь своё лицо!

– Да к ёкаям тебя с твоим лицом! – хихикнул Ода. – Защищая врагов, ты теряешь моё доверие! Но я же молчу!

Даже не глядя на Нивидзиму, девочка почувствовала, что Таракану с этого дня лучше принять дополнительные меры безопасности. Ну или хотя бы потщательней проверять своё мисо на предмет плевков и дохлых мух. Ощутил ли это Ода, было неведомо, но тон его не изменился ничуть: насмешливый, пренебрежительный. Стало ясно, кто из двух братьев Кошамару был сильнее, а кого называли "чудом" только чтобы не обидеть не столько второго, сколько первого.

– И их учеников я забираю тоже, – упрямо процедил Кошамару-старший.

– Что найдёшь – всё твоё, Нивидзима-сан! Все обломки, огарки, очистки, огрызки, весь мусор – всё! Твоя доброта поистине не знает границ. Не человек, а сплошное огромное горячее сердце, полное братской и дружеской любви!

После этих слов Лёка на месте Таракану утроила бы меры безопасности. Ну или начала искать в мисо еще и живых многоножек. И не помнится, кстати, чтобы раньше он так мерзко хихикал…

– И давай уже покончим с этим скучной дележкой трофеев, – вновь замурлыкал крокодил, не замечая эффекта своих слов, – когда нас ждет самый главный и самый лучший!

Нивидзима, багровый и растрёпанный, принялся командовать столпившимися у ограды учениками, еще способными толпиться, и Лёлька увидела, как четверо из них, недовольно бурча, подволакивая ноги и держась за самые различные части своих анатомий – не всегда человеческие – потащились на поиски чего-то вокруг дома. Кошамару, держа шею неестественно вывернутой, прихрамывая на обе ноги и опираясь на обломок шпалеры, отправился за ними.

Проводив взглядом худосочную сутулую фигурку союзника, Таракану, пританцовывая и потирая руки, двинулся вокруг девяти уцелевших камней – ловушки для сундука, со всё еще торчавшими из них комори побежденных магов. Не замолкая ни на миг, он тихо бормотал нараспев слова то ли заклинания, то ли сумбурной детской считалки.

– Раз-два-три-четыре-пять. Начинаю начинать! Шесть-семь-восемь-девять-ноль. Соль, фасоль, бемоль и боль! Ах, без боли нету моли… Не помогут и фасоли…

"Может, он сошёл с ума? – испуганно подумала Лёлька. – Может, в бою с Нероямой его контузило, или просто свернуло мозги набекрень? Если так, то сперва он был просто кровожадным, а теперь стал еще и полоумным?.."

Девочка протянула дрожащую руку в сторону брата – видел ли он и понял то, что заметила она? – но чья-то ладонь закрыла ей рот.

– Тс-с! – коротко шикнули в ухо, и она почувствовала, как кто-то подхватил ее на руки и, пригнувшись, поскользил в темноту, прочь от дома.

– Ярик! – промычала она в ладонь и краем глаза заметила, как вторая фигура с братом на плече двинулась вслед за ними.

– Мажо…

Третий человек вскочил и побежал вслед, обхватив за плечи и увлекая за собой юного Шино. Пробежать разгромленный фруктовый сад, перешагнуть через остатки стены – и они в безопасности. Ну или в той безопасности, которой вообще можно достичь в этом проклятом месте…

За отчаянными мечтаниями и надеждами она едва расслышала, как бормотание Таракану резко возросло крещендо и кончилось выкриком "Хайё!" В тот же миг пространство вокруг них словно превратилось в переваренный холодец. Несущий ее человек замедлился, силясь пробиться сквозь загустевший воздух, двое следовавших за ними – тоже.

– Ай-яй-яй-яй-яй-яй-яй! – надрывное восклицание Таракану прозвучало над ее ухом. – Какая жалкая картина: двое ронинов и опозорившая семью девушка похищают то, что им не принадлежит! Как славно, что хоть кто-то в этом безумном уголке Запретного города проявил бдительность!

Руки человека разжались, княжна полетела на землю, успев заметить вырвавшийся из ножен длинный клинок. Медленно, слишком медленно!.. Таракану был проворней. Оранжевая вспышка в его ладонях – и катана замерла в руке застывшего вдруг Отоваро. Лёлька глянула на сенсея… и задохнулась не вырвавшимся криком. В равнодушном свете звезд по его одежде и телу пробежал красноватый отблеск меди.

Другой клинок и заклинание устремились к Вечному в этот же миг, но тот распылил их с торжествующим смехом. Две вспышки – зелёная и серая – и ещё две фигуры замерли в незаконченной атаке: нефритовая Чаёку и гранитный Забияки.

– Как это было мило с их стороны – попытаться вас умыкнуть! – сияя, обратился он к распластавшимся на земле детям. – Никогда не мог заставить работать это заклинание трансформации на холодную голову. Сколько палок обломал о мою бедную спину покойный Неугроби-сенсей!.. Но вот стоит только меня рассердить… Ух, не сердите меня, деточки!..

Но ребята не слышали и не слушали его болтовни. Не веря в случившееся, они метались от одной статуи к другой, пытаясь найти хоть малейший знак того, что им лишь кажется то, что они видят и ощущают… Но нет. Камень оставался камнем.

Пораженные чудовищностью произошедшего, они забыли бояться и, точно по команде, двинулись на Вечного.

– Вы не имеете права!

– Вы не можете оставить их так!

– Превратите их обратно!

– Имею, могу, и ни за что и никогда – вот ответы на ваши непрецизионные претензии, мои юные… – Ода сделал многозначительную паузу, предоставляя Ивановичам и Мажору достаточно времени, чтобы заполнить ее подходящим наименованием, и увидев по их лицам, что работа была выполнена, учтиво договорил: – …знакомцы.

– Лесогорский волк вам друг! – яростно прорычала девочка.

– Кто вам вообще разрешил так обращаться с людьми?! – двинулся на него Ярик, заставляя Таракану отступить на шаг.

– Это не люди в общепринятом смысле этого слова, деточки, – Ода развел руками, скорбно покачивая головой.

Княжна в первый раз разглядела его лицо в свете луны, и вздрогнула. Жёлтые потёки на щеках, словно воском облитых, почти лысый, местами обугленный череп с клочком уцелевших волос над ухом, слипшихся от чего-то серебристого – и кровь. На голове, на обрюзгшем, постаревшем лице, на плечах, на опаленном, покрытом тошнотворными рыхлыми пятнами кимоно…

"Ему от Нероямы точно по голове прилетело! И он от этого чокнулся! Мамочки!.."

– …Это не люди. Это ронины, – жестикулируя как какой-нибудь тарабарец, разглагольствовал маг своим новым подвизгивающим голосом. – Они отвергли свой клан! После этого ни один другой клан не пожелал бы их принять, и они влачили бы жалкое существование отщепенцев. Жизнь их стоила ровно столько, сколько какой-нибудь добрый человек пожелал бы заплатить за то, чтобы ее окончить. Я не говорю о девушке. О, беда, беда, огорчение!.. Печаль и позор своего рода, древнего и именитого…

– Хибару и Отоваро – воины клана Рукомото! – если бы взгляды были материальны, Яриков взор пригвоздил бы Вечного к стене. – А Чаёку – наречённая Хибару! Как глава клана, я требую вернуть им жизнь, человеческую сущность и облик!

– Глава клана?! Ты?!

Последние слова Оды потонули в его тонком хихиканьи.

– "Вы", – бледный, но не дрогнувший, ледяным тоном поправил его Яр. – К человеку моего положения полагается обращаться на "вы". Печален день, когда приходится быть свидетелем потери лица такого чародея, как Ода Таракану, не сумевшего совладать с собой из-за небольшой неожиданности.

Таракану издал губами неприличный звук.

– Детская неожиданность. Да. Бывает. Сожаление моё не знает пределов, о горе мне, горе, – с шутовской почтительностью поклонился он. – Но может, деточка… Ах, нет… Даймё! Даймё из рода Рукомото скажет, кто даровал ему право основать клан? Новости двора, к сожалению, не часто долетают до нашего одинокого приюта магии.

– Тэнно Маяхата, – игнорируя насмешку, с достоинством проговорил княжич.

– А имеется ли у даймё Рукомото императорское разрешение с его печатью? – Таракану склонил голову направо.

– Нет, – холодно ответил Яр.

– А имеются ли у даймё Рукомото свидетели сему деянию? – Таракану склонил голову налево.

– Нет, – вновь последовало ледяное слово, как все тундры Лукоморья.

– И кто же в таком случае может подтвердить слова даймё Рукомото, спрошу я, не желая ни в коей мере бросить тень на его честное слово? – воздел маг руки к ночному небу. – Не иначе, как всевидящую Мимаситу придется вызывать в свидетели, а?

"Руки такие же, как голова!" – болезненно пропустило удар сердце княжны.

– Ну для чего ходить так далеко и высоко, если куда ближе имеется тэнно Маяхата, о недоверчивый Вечный. Или вечный недоверчивый?

– Тэнно?!..

Все ещё стоявшие ученики и маги торопливо опустились на колени, и даже статуи, показалось Лёльке, сделали такую попытку.

– Тэнно?..

Лукоморцы и Мажору запоздало последовали их примеру.

Переступив через остатки ограды, бережно приподнимая подол вышитого ласточками и соснами лазурного хаори, император ступил на выжженное поле боя, час назад бывшее уютной тенистой усадьбой Тонитамы.

Откуда он тут взялся?!

За спиной его мелькнуло, как унесенный ветром лепесток цветущего миндаля, розовое кимоно, и маленькая фигурка бросилась к Мажору, едва не отклонившись по пути в сторону Ярика. Синиока! Сердце Лёльки зашлось от восторга и благодарности, и тут же очнулось еще одно воспоминание о розовом лепестке в буераке напастей. Их с Обормоту дуэль, неожиданное появление Маяхаты – и Синиоки, которой не было раньше. Молодец! Наш человек!

– Так что, вы говорите, Таракану-сан, тут происходит? И где уважаемый Тонитама? Отчего вы встречаете меня здесь вместо него? Уж не поменялись ли вы жилищами? На запах торжественного ужина по случаю новоселья похоже не очень. Я бы даже сказал, что у вас есть повод превратить повара в дырявый котёл, – потянув носом, произнёс Негасима.

Свита за его спиной подтянулась поближе, и княжна заметила, что это были уже не только вездесущие Сагу Перевраки и Сада Мазо с коллегами, но и с десяток незнакомых самураев сурового вида в оранжево-коричневых хаори с солнцем на груди – символом клана Негасима. Похоже, деньги от продажи карет пошли тэнно впрок.

– Какое счастье лицезреть нашего великолепного владыку даже в столь неурочный час! – сладко пропел Ода. – Какая честь этому дому и всем, кому посчастливилось оказаться в его окрестностях!

– Не всем, о Вечный, – взяла таракана за усы княжна, – а только тем, кто в состоянии тэнно лицезреть. Или хотя бы ухослышать. И таких в нашей компании меньшинство, увы остальным и ах, а местами так просто ох и ух!

– Ух… ухо…что? – округлились глаза Негасимы – привычная реакция организма на лукоморскую гостью, и девочка, не теряя инициативы, обвиняющим жестом указала на неподвижных друзей.

– Не может быть!.. Это Чаёку?.. И самураи Совета, если не путаю?.. – ошеломленный император снова взглянул на Оду, внимательней на этот раз – и пальцы его потянулись к губам. – Негасимая Мимасита… спаси-упаси… Вечный… Вы… вы… Вам известно, что вы… вас… у вас…

Не находя слов и не понимая, отчего человек в таком состоянии как Ода не вопит, не катается от боли по земле или, наконец, не лежит молча – без сознания или мёртвым – Маяхата взял себя в руки и почти ровным голосом проговорил:

– Так что, вы говорите… Вечный Таракану… тут произошло?

– Небольшая дискуссия, тэнно. Обычный рабочий момент среди высших магов Совета, тэнно, – пробормотал Вечный, не поднимая очей. – Мне уже почти совсем не больно, тэнно. Вольно… вольно… Тэнно…

– Д-да. Конечно. Вы же чародей, – Негасима взял подбородок в щепоть, чтобы скрыть дрожание пальцев. – У вас всё не как у…

– Статуи! – умоляюще заглянула ему в глаза Лёлька.

Император с трудом отвел взгляд от обезображенной головы мага и кивнул.

– Да. Кстати, о статуях. Всегда хотелось лицезреть… или хотя бы ухослышать… я правильно процитировал? – процесс превращения. Можете вы устроить это для меня прямо сейчас?

– Ничего особенного, тэнно… эффектность сильно преувеличена… – приниженно пробормотал Вечный. – Не хотелось бы превращать вас во что-то… Такого правителя, как вы, поискать… но если вы настаиваете…

– Нет-нет-нет! Не меня! – испуганно попятился Негасима. – Их! Этих несчастных, что находятся сейчас в… минеральном виде… если можно так выразиться! Потешьте вашего повелителя на сон грядущий… когда бы он теперь ко мне ни явился… неделю или декаду спустя…

Взгляд Таракану метнулся на статуи, на детей, на императора и снова уткнулся в землю.

– Сожалею, ваше величество… горе мне, горемычному, горюшко горькое огорчительное, горче горчицы, как горечавка на горе горчит… – печально пробубнил он, – но эти превращения… как ни прискорбно… не в силах отменить ни один маг Белого Света.

– Он врёт! – яростно сорвалось с языка девочки прежде, чем она успела подумать.

– Он не врёт, Лё, – серьёзно проговорил Ярик. – Он обманывает.

– Обвинение во лжи одного из самых могучих и уважаемых чародеев Вамаяси, члена Совета, Вечного, в присутствии императора – дело очень серьёзное, – нахмурился тут даже Маяхата. – Боюсь и помыслить, сколь огромна будет ваша потеря лица без подтверждения своих слов.

"Подтверждения?.. Подтверждения?! – Лёлька задохнулась от возмущения. – Он издевается?! Это мерзкое насекомое среди бела дня… темной ночи, то есть, превращает людей в болванчиков, и еще смеет делать это необратимо, так выходит, что ли?!"

Что-то твердое, но шерстяное ткнулось ей в ногу. Девочка вскрикнула – сперва от неожиданности, но разглядев Тихона, на бис, от радости. Его-то ей и было нужно!!! Какая разница, что он контролировал Грома и игнорировал до этого все попытки спровоцировать его на другую магию! Сейчас-то он ни за что не сможет ей отказать! Это же их друзья! Это же серьезная беда, по-настоящему!

– Я докажу, ваше величество, – угрюмо проговорил она, поднимая лягуха на руки.

– Ты?!

Хорошо, что тэнно так и не успел дать себе клятву ничему не удивляться в присутствии лукоморцев, как только что собирался: становиться клятвопреступником через минуту после произнесения обета было бы уж слишком.

– Ты? – вселенская печаль на пухлой физиономии Таракану сменилась ухмылкой. – Что ребёнок из дикого Рукомото может знать о таинствах вамаясьской магии?

– Что когда таинств очень много, это кому-то очень выгодно, – не осталась в долгу девочка.

Прижимая Тихона к груди, она подошла к Отоваро. Заинтересованные вамаясьцы, забыв о своих квалификациях, обязанностях и рангах, окружили сцену грядущей демонстрации превосходства лукоморской магии над местной.

– Онна-бугэйся из Рукомото еще и чародейка?

– Такая маленькая?

– Совсем девочка…

– Онна-бугэйся и есть девочка, услышавшая от своей нянюшки слишком много сказок.

– А если и в самом деле?..

– Ставлю половину коку риса против твоей новой кареты, что…

Лёлька решительно поджала губы и уставилась строго перед собой, делая вид, что ни одного шепотка не долетало до ее алевших ушей. Обойдя медную фигуру вокруг и не найдя ничего, что бы взывало "дотронься и расколдуй меня", она положила Тихона на плечо и мысленно спросила, строго нахмурившись: "Ну? Что делать? Это всё из-за тебя, так что давай, помогай!"

Тихон молчал. Правда, насколько ей удалось различить, молчание его из напряженного стало пристыженным, но Иканаю от этого не полегчало.

"Говори, что делать! Помоги мне! Я же не прошу тебя делать самому, просто подскажи!"

Тишина.

"Тиша, пожалуйста!!! Ведь они – наши друзья, и попали в беду из-за нас! В смысле, из-за тебя, но и из-за нас тоже! Оторвись от своего Грома хоть на миг, никуда он не денется! Мы не можем оставить их в таком виде! Представь, что на его месте – ты! Ты бы хотел, чтобы из тебя сделали истукана и бросили?!"

Единственный ответ, тихий, как дыхание ветерка в штиль, коснулся ее сознания: "…не сможешь…"

"Это я не смогу?! Как тебе самому что-то надо, так "смогу", а сейчас – нет?! От Таракана хитрить научился?! Совести у тебя нет! Мы для него всё, а он для нас не то, что лапой – мыслью пошевелить не хочет! Предатель!"

Возмущение, жалость, обида, гнев – всё вскипело гремучей смесью. В бездумном порыве Лёлька обхватила статую обеими руками и устремилась к заключенному в ней человеку всем своим существом, как стрела. Он там, он живой, его можно спасти, чувствовала она без причин и подсказок, и сила ее, обжигающая и клокочущая, рвалась вглубь, пробиваясь через паутинные слои заклинания.

– Отоваро…сан! О…товаро…сан!.. – всхлипывал кто-то за спиной, отчего-то её голосом. – О…това…ро…

Дальше, дальше, дальше мчалась она в поисках человека в этом коконе, свитом стаей безумных пауков. Казалось, с той скоростью, что она неслась, Лёка должна была уже оказаться если не в Гвенте, то дома, но ощущение, что самурай – живой! – находился от нее на всё том же неизменном расстоянии, не покидало.

– Ото…ва… Г…де…

Где он? Где-то рядом? Мчится около нее? Прячется? Но как?.. зачем?.. почему?..

Минуту – или год – спустя она почувствовала себя уже не стрелой, а пчелой в паутине. Каждый последующий вздох незаметно стал даваться труднее предыдущих. Что-то начало давить со всех сторон: сперва потихоньку, а потом всё настойчивей и заметней…

Паутина! Теперь она не пускала ее дальше… заставляла остановиться… сдаться… ус…нуть…

Растерянная и испуганная, с мыслями, плавно растекающимися по нитям паутины и утягивающим ее в манящее беспамятство, княжна не могла понять, что говорили ей чувства. Отоваро был близко – и нигде. Разве такое могло быть? И если да, что делать, где его всё же искать… и как не остаться тут самой?

– П-пусти… Не уйду… Г-где… Д-даль…ше…

Но тенёта держали ее крепко. Вдох, другой – и Лёлька почувствовала, что не может больше продвинуться вперёд ни на волос. Да и зачем ей? Тут так хорошо… тихо… спокойно… можно забыться… дрема…ть… с…пать…

Еще совсем немного, ощутила она с холодком ужаса в груди – думать внятно она уже не могла – и вернуться она не сможет.

Не понимая, что делает, девочка стиснула зубы и принялась втягивать сквозь них воздух долгим глубоким вдохом. Голова закружилась, перед зажмуренными глазами что-то замельтешило, и отчего-то стало казаться, что вдыхает она уже не воздух, а землю, деревья, камни, песок, и даже саму ночь – всё, до чего могли дотянуться ее внезапно обнажившиеся чувства. Мир поплыл. Понимая, что больше не может уместить в себя ни капельки, что вдохни она еще хоть чуть-чуть – и разорвётся, она замерла. Следующим будет выдох, и тогда от заклятья не останется и следа.

И хорошо, если только от заклятья…

Знание прозвучало в ней неожиданно, как шепот в пустой комнате. Паутина вокруг – это ткань заклинания, заменившая живое тело! Если ее порвать – человек погибнет. Чтобы Отоваро жил, она должна быть распутана!

Мысль об этом испугала ее больше, чем все испытания вечера. Распутать?! Это?! Да ни в жизни, ни в десять жизней, ни в сотню, ни в тысячу…

Голова закружилась одновременно во все стороны, точно Белый Свет разбегался во все стороны, прихватывая из Лёльки собранную силу. Девочка вцепилась в холодные бока статуи как в последний якорь в этой жизни, задыхаясь. Выдохнуть с воплем, и пусть сенсея разорвёт, он всё равно предпочёл бы смерть не-жизни медного болванчика, пусть их всех разорвёт! Таракана, его пособников, тэнно… Мажо…ру… Яра…

Нет!!!

Нет…

Нет.

И осторожно, медленно-медленно, как вдыхала, она стала выпускать воздух, пока последняя капля заимствованной у Белого Света магии не вышла со всхлипом, оставив ее дрожать, пустой и звенящей.

– Нет…

– Ори-кун…

Далёкие слова, далекие звуки…

Кто?

То ли смеётся кто, то ли плачет…

Чьи-то маленькие, но сильные руки взяли ее за плечи и повлекли прочь от статуи, нагревшейся то ли от ее объятий, то ли от пронёсшейся магии. Тут же другая пара рук обхватила и прижала ее к себе вместе с Тихоном.

– Лё… миленькая…

Всхлип.

Чей?

Беспомощность.

Потерянность.

Горе.

Чьи?..

– Они погибли… мы ничем им… ты ничем…

Её.

Лицо ее уткнулось в худенькую узкую грудь со знакомым запахом, и полились слёзы.

Возбужденно-почтительные голоса, загомонившие неожиданно и громко, не смогли бы пробиться сквозь омут ее отчаяния, если бы не встревоженный шепот брата:

– Шино пришел!

– Разве М-мажору… уходил? – подняла она на него припухшие красные глаза.

– Отец, – сдавленно уточнил голос слева, и Лёлька снова уткнулась в Яриково плечо, не зная, продолжать ей плакать или для разнообразия начать смеяться. Похоже, дело близится к развязке. Все собрались в кучу, как в романе Лючинды Карамелли. Кого еще не хватает из честной компании? Обормота?

Кажется, последние слова она проговорила вслух, потому что Синиока – и когда только она успела к ним проскользнуть? – подавленно выговорила:

– Обормоту с ним. Это он привел отца.

– Синиока, пригнись. Он не должен нас здесь видеть, – нервный голос Мажору.

– Уходите, – шепнул Ярик. – Вы сделали всё, что могли. Спасибо вам. От всего сердца. От всей души.

– Синиока, уходи, – строго распорядился Мажору.

– А ты?! – возмутилась девочка.

– Я, пока не убежусь, что даймё Рукомото ничего не грозит, никуда не пойду.

– Я с вами!

– Спасибо вам. Мы у вас в долгу. Но вы можете уходить. С чистой совестью, – понуро прошептала Лёлька. – Нам теперь… ничего не грозит.

Так же внезапно, как появился, дух борьбы пропал. Обормоту с Миномёто. Миномёто с Обормоту. Маяхата сам по себе, хоть и со свитой. Какая разница? Какая теперь разница, когда то, к чему они стремились, наконец-то исполнилось – такой страшной ценой? Таракану получил амулет Грома, способный оживить глиняную армию, значит, они больше не нужны, и он отпустит их домой. Но самураев, Чаёку и ее отца этим не вернуть. Вот если бы у нее имелась тысяча жизней… и если бы за это время она смогла распутать ту проклятую паутину… если бы она знала, как… если бы умела… "Не сможешь… Не сможешь… Не сможешь… Не сможешь…" – безнадежным эхом зазвучали в памяти мысли Тихона – и тут она снова взорвалась.

Смогу! Пусть ей придется учиться тысячу лет у всех чародеев Белого Света, не спать и питаться хоть одним лунным светом в пилюлях – смогу! Научусь – или открою способ, приду и распутаю! И пусть тогда всякие Тараканы ей лучше на пути не попадаются!

– Смогу! – вторя своим мыслям, рыкнула она, напугав ребят, коротко и жарко обняла брата и повернулась к разворачивающейся сцене пароксизма вамаясьского верноподданничества, готовая учиться или драться прямо сейчас. Яростно размазав остатки слёз по грязным щекам, она поджала губы, сощурилась и вперила буравящий взор в Вечного, всё еще распростертого перед сильными мира сего.

– …амулет Грома, с помощью которого армия вашего превосходительства сможет ожить в ближайшее время во славу Восвояси и на поругание ее врагов. Древняя магия – оружие немыслимого могущества и силы в умелой руке!

– Весьма лестно от вас это услышать, Ода-сан, – проговорил Маяхата, но Ода даже не повернул головы в его сторону, не сводя обожающего взора со второго лица Восвояси.

– И подумать только, всё исключительно во славу империи, а не ради того, чтобы стать Извечным, как обещал его превосходительство первому, кто сможет оживить его армию, – как бы про себя, но достаточно громко прокомментировал Садо Маза из-за спины тэнно. – Чистота помыслов, редкая в наши черствые времена. Удивление, удивление.

– Времена такие, какими мы их сами делаем, Маза-сан, – Вечный зыркнул на придворного, и ноги того подкосились сами собой и плюхнули хозяина новым бирюзовым кимоно в лужу. – Вам, людям момента, этого не понять. Но мы, старая гвардия, привыкли ставить благо и процветание империи превыше всего!

– Ее амбиции, скорее, – уроненный, но не побежденный, пробормотал вельможа, задом начиная отползать на безопасное расстояние[266].

– Империя без амбиций – как человек без желаний! Покойник! – глаза Таракану лихорадочно заблестели. – Унизивший ее хоть раз должен раскаиваться до конца своих дней! Лбом об стену биться! И наша задача – не оставить ему стен! Не оставить ничего – выжженная земля! Вытоптанные поля! Руины на развалинах! Гордость Восвояси дорого стоит! Крови! Кровью искупаются оскорбления! Так учили юношей во времена моей молодости, и империя была непобедима! Не желаю умалить скоропостижную кончину Шино Надорваси, вашего многоуважаемого отца, Миномёто-сан, проигравшего решающую битву, но боги, чтобы загладить свою вину, благословили нас сыном. Теперь покарать мятежников и вознести Восвояси на сияющие высоты превосходства будет в вашей власти!

– Вы не перестаете меня удивлять, Таракану-сан, – тонкие губы Миномёто изволили, наконец-то, изломиться в осторожной улыбке. – Так всё просто, если судить по вашим словам, что… просто не верится. Столько лет… столько усилий… и вдруг…

– Изволите взглянуть, ваше превосходительство… – чародей пожирал взглядом Шино в поисках одобрения, и только дождавшись высочайшего кивка, договорил: – … и ваше величество. Абсолютно безопасно и невероятно познавательно. Сотни лет он покоился в этой ловушке вдали от человечества, но боги назначили час торжества – и он вернулся к нам как миленький! На воскрешение былого величия…

Княжна всё ждала и ждала, когда старый циник Ода сложит фигу в кармане, или ухмыльнется хотя бы уголком рта или глазами, или подпустит что-нибудь такое-эдакое в его стиле, что перевернет всё говоримое с ног на голову – но не дождалась. Неужели он действительно верил в то, что говорил? Или… вправду сошёл с ума?.. То есть он в самом деле преклоняется перед Шино как перед полководцем, способным залить кровью целую страну? Перед Шино, который думает, что империя тем величественнее, чем больше ее боятся, чем большее количество других стран она может подчинить своей воле? Один псих – худо, а два, да еще спевшихся…

– …Она еще встанет с колен, и старый позор обернется новыми победами! И пусть ее недруги роют себе могилы!

Миномёто милостиво кивнул:

– Покажите нам всё… Извечный Таракану.

"Нет!!!.." – отчаянный вскрик амулета Тишины кольнул ее как иглой.

– А ты вообще молчи! Предатель розовый! – прошипела девочка в глаз лягуху[267] – но шагнула вперед. Он мог подвести ее, но ответить ему тем же она не имела права – хотя очень хотелось.

– Ваше величество, ваше превосходительство, – сотворила она самый лучший книксен за последние три года своей жизни, – извольте повелеть этому человеку не открывать сундука.

– Отчего, Ори-тян? – поползли вверх брови императора. – Ты ведь даже не знаешь, что находится внутри.

– Не знаю, – согласилась она. – Мне известно только, что множество волшебников древности потратили бездну сил и средств, чтобы закопать это как можно глубже, чтобы это никто и никогда больше не нашел.

– Откуда ты знаешь? – Миномёто впился в нее взглядом, по остроте не уступающим взгляду Таракану, засверлившему ей затылок.

– Логика, ваше превосходительство, – кротко ответствовала княжна. – Спросите, пожалуйста, у этого Вечного, как и при каких обстоятельствах он заполучил сей сундук, если мои умозаключения кажутся вам сомнительными.

– Умозаключения ребёнка, огорченного потерей нянек, могут казаться сомнительными, – старательно изображая соболезнование, закачал головой маг. – Кого в этом винить?

– Это был риторический вопрос или экзистенциальный? – зыркнула на него девочка, и он прикусил язык.

– Я полагаю, Вечный расскажет свою историю сам и в более подходящее время, – бесцветные губы тайсёгуна сжались в недовольную ниточку. – Не тебе решать, девочка, не тебе обвинять, и уж тем более не тебе запрещать.

Исполненный благодарности и обожания взгляд чародея был ему наградой.

– А теперь поднимитесь, Таракану-сан. Откройте ящик.

"Нет!!!.."

– Нет!..

– Может, мы всё-таки прислушаемся к словам сего одарённого многими талантами дитя? – шагнул к ней Маяхата – и Лёлька поморщилась.

"Сам дитя! Ну кто, кто так говорит?! Какой нормальный правитель?! "Не соблаговолит ли многоуважаемый тайсёгун, если у него вдруг нечаянно выдастся свободная минутка…" Кто его только царствовать учил?! "Быстро разошлись все, и не сметь приближаться к этому предмету на луковый выстрел, пока не разрешу!" – вот как надо, а он!.."

Кажется, это понимали все, кроме Негасимы, потому что с поклонами и улыбками, говорившими "уйди, мальчик, не путайся под ногами", Ода и Шино обошли его и двинулись к сундуку.

– Стойте! – выкрикнула Лёлька, но был это глас вопиющего в саду камней.

"Нет… нет… нет… нет…" – твердил Тихон в ее мозгу, но что она могла поделать? Что?!..

Она обхватила голову, отмахнулась от горестного причитания амулета и прислушалась к своим ощущениям. Что-то во всём этом было не так. Не так, как она ожидала, по крайней мере. Но что, что, что?! Что-то не доставало из картины мира, сложенной перед ними Тихоном. Что-то…

И тут ее осенило. Если не считать императора, на которого все наплевали, от мира и согласия среди врагов хотелось утопиться в сиропе, как выражалась Алия Искусная. Тихон же говорил, что…

"Тиша! Срочно перестань ныть! Почему они все такие дружные?"

"…закрываю…"

– Брось!!! Немедленно брось это гнилое дело!!!

"Но…"

– Я кому сказала?! – прорычала она и, припомнив свои собственные неопубликованные уроки правления, добавила: – Быстро!!!

Амулет Тишины дрогнул – и странный ветерок, не тронувший ни одной былинки, пролетел по двору дома Тонитамы. Почувствовали ли его тэнно и собравшиеся вокруг зеваки, она не поняла, но тайсёгун и Вечный остановились в шаге от сети – обвисшей, будто сундук под ней истощил все силы – и как-то по-новому глянули друг на друга. Тайсёгун как бы невзначай положил руку на рукоять катаны, свёл брови, и церемонно кивнул:

– Перед тем, как вы исполните свой долг, я хочу выразить вам свою благодарность, Извечный. Моя армия…

– Его армия?! Тэнно!..

Услышав шепот Лёльки, император страдальчески скривился, раздумывая, делать ли вид, что ничего не касалось его высочайшего слуха, или как… и шагнул вперед. Кадык его нервно дернулся.

– Разрешите уточнить, ваше превосходительство. При всём моём уважении к вам как к блестящему стратегу и тактику нашего времени… но… видите ли… юридически это армия императора.

– Ваша? – презрительно фыркнул Миномёто, и это была первая его эмоция, увиденная лукоморцами за несколько недель. – Да дайте вам выбор – новая армия или новый свиток со стихами, и вы даже думать не станете!

– Хорошие стихи стоят… – стушевавшийся тэнно попробовал обратить правду в шутку, но Шино его не слушал.

– Мимасита сделала ошибку, оставив тогда у кормила империи вашего никчёмного прародителя, – играя желваками, выплюнул он в лицо Негасиме. – Ошибку, последствия которой приходится расхлёбывать нам всем!

– Шино-сан!.. – почти жалобный выдох императора был заглушен хором похожих восклицаний со всех сторон. Гвардия тэнно, гвардия тайсёгуна, дети и даже сам Миномёто замерли, будто Таракану одним сверхзаклятьем превратил в статуи всех до единого – не забыв превратиться самому.

– Извините… Но ваши слова… – первым обретя дар речи, потрясённо забормотал Маяхата, – не делают вам честь как нашему верно… поданому… поднятому… поддатому… Я имею в виду, что двухи паших… вухи давших… духи ваших… предков, то есть… поколения тайсёгунов, служивших моему роду верой и правдой… должно быть, стыдятся?..

Лёлька безмолвно взвыла. Ну кто, кто так правит, кошки-матрёшки?!

– Прикажите его схватить и бросить в темницу, – сквозь зубы, усиленно делая вид, что происходящее ее не касается, прошипела она в сторону Маяхаты[268]. – Побудьте тираном!

– Но это же тайсёгун! А если армия взбунтуется? Может, лучше под домашний арест? На одну ночь? И один на один попросить, чтобы он потом извинился прилюдно… если его не затруднит… но если затруднит, то не надо… – император в поисках сочувствия глянул на княжну, понял, что все взгляды, уши и носы[269], включая ее, уже прикованы к Вечному и Шино, и смолк.

– Во имя любви к отечеству, во имя перспектив его величия я бы на вашем месте, Шино-сан, поразмыслил, как эту ошибку можно исправить, – прищурившись, медленно говорил чародей. – А после этого мы с вами…

– Мы – с вами?! Знайте свое место, Ода-сан! Вы на своем должны ковать оружие возмездия и помалкивать! – отрезал Шино и шагнул к сундуку. – А я на своём буду сам за себя размышлять. Мои предки приняли гири в отношении рода Маяхат и были верны клятве с тех пор! И меня ничто не заставит изменить ей! "Верность и честь" наш девиз. Не забывайте, с кем разговариваете, Извечный!

– Да, тайсёгун. Моя вина безмерна, тайсёгун, – прошипел сквозь зубы Ода. – От земли до неба, тайсёгун. От забора до обеда, тайсёгун. Мелкими шажками, тайсёгун. Нет меры, нет, тайсёгун, нет…

– Безмерна? Вздор. Всему есть мера, – Миномёто, больше не в силах скрывать недоумение, холодно покосился на Вечного и выговорил: – Но это тоже решать не вам.

Во взгляде мага, направленном на Шино, Лёлька заметила что-то колючее, мелькнувшее и тут же пропавшее. Что-то, не понятое и не пойманное, скорее всего, даже самим Таракану. Но за себя княжна могла твёрдо сказать: она ловить это "что-то" не собиралась, и никому бы не посоветовала, а если бы оно вдруг на неё напало, то дала бы дёру с такими воплями, что мало бы не показалось.

Но несколько мгновений спустя Ода уже стоял, как ни в чем не бывало, перекатываясь с пяток на носки и чуть склонив голову: живое воплощение картины Гдетатама Намазюки "Почтительный верноподдатый, выпив пятилитровое ведерко сакэ по поводу неожиданной радости приглашения ко двору, ожидает всяческих благ от своего благородного сюзерена на южном склоне чайного холма У Ди".

– Приступайте, Ода-сан, с благословения… С моего благословения. И нашего священного тэнно.

Шино обернулся к императору и поклонился – без малейшей насмешки.

– Воля тайсёгуна закон для меня, – почтительно склонил голову Извечный.

Надежда Лёки на то, что он не сможет убрать сеть, не оправдались. Похоже, времени в обществе амулета Грома Таракану зря не терял, хотя, наверное, и несколько сотен лет в роли ученика самого могущественного Вечного пошли на пользу. Несколько уверенных прикосновений под ритмичные слова заклинания – и кристальные бруски вспыхнули невыносимо-белым, упали на землю, оплавляя ее до стекольного блеска, и рассыпались в пыль. Сеть, удерживавшая амулет Грома, растаяла.

Княжна надеялась на более продолжительный и зрелищный процесс, чтобы было время подумать, а если ничего не придумается, то хотя бы посмотреть на очередную порцию фейерверков и спецэффектов – но не сбылось и это.

– Улетай! Лети! Лети же!.. – Ярик, сжимая кулаки, подался вперед, словно гипнотизируя сундук. Но тот стоял между камней, словно никогда не выписывал по небу головокружительные кренделя.

– Открывайте, – тихо скомандовал тайсёгун.

Ода сосредоточенно свёл брови и положил обе руки на крышку притихшего ящика. Еще минуты три прошло в декламации заклинаний, призывавших на помощь всех духов, божеств, фауну и даже флору империи. И когда девочке уже начинало казаться, что хоть на этот раз у великого Таракана что-то не получилось, вокруг них из земли вскипело синее облако. Но не успели зеваки испугаться, как оно устремилось к Оде с сундуком, взревело васильковым пламенем… и рассеялось. Между почерневшими, как остывающие угли, камнями, на месте сундука, все увидели оскалившегося льва, сжавшегося для прыжка. Грива и хвост его, похожий на лошадиный, сплетались из языков огня, а по ослепительно-рыжей шкуре пробегали алые искры.

Ода поднёс к нему руки, точно к очагу в студеную ночь, и зажмурился от удовольствия: толстые малиновые лучи, потянувшиеся от зверя к пальцам Вечного, были видны даже не искушенным в магии.

– Еще… еще… – шептал Вечный, причмокивая, словно поедал нечто очень вкусное. Хотя так оно и было. Как молоко через соломину, он торопливо всасывал магию льва – и страшные раны на голове его затягивались, оставляя не менее страшные рубцы и непроходящий малиновый отблеск в глазах, рваный, как огонь на ветру.

Тем временем пылающие очи Грома, обводившие застывшую в ужасе толпу, остановились на Лёльке и сузились.

– Вы меня за кого-то другого принима…е…те… – забормотала та, попятилась, повалилась, споткнувшись – но успела увидеть, как зверь молча взвился в прыжке.

– Нет!.. – сиплый писк Ярика, бросившегося ее закрывать, в повисшей тишине прозвучал громче крика.

– Стой! – из темноты метнулась на защиту знакомая мальчишеская фигурка.

– Яри!.. – мелькнуло в темноте грязное розовое кимоно.

Но быстрее княжича, Мажору и Синиоки оказался Тихон. С шеи княжны метнулся навстречу опускающемуся льву бело-розовой высверк. Ударная волна швырнула людей к остаткам ограды. Вспышка, короткий грохот раздираемого громом воздуха… и все привычные звуки ночи поглотила тишина.

Открыла Лёлька глаза от оглушительного рёва:

– Не-е-е-ет!!!

Таракану? Придавило?

Обрадованная, она спешно отыскала взглядом источник – и лицо ее разочарованно вытянулось. Мало того, что Вечный оставался на ногах и невредимым, так еще и Тихон пропал! И амулета Грома было не видать, если разобраться… Зато на том месте, где они должны были столкнуться, над оплавленной землей висел, вращаясь, сыплющий искрами бесформенный ком. На его поверхности непрестанно захлёстывали друг друга, сливались и разбегались две краски – белая и малиновая. А рядом, протягивая к комку руки и не в силах получить ни единого, даже полупрозрачного лучика, метался Таракану.

Тайсёгун наблюдал за ним, пока Ода не остановился, тяжело дыша и утирая рукавом кровь из открывшихся ран на голове.

– Вы надеетесь разделить эти… сущности, Ода-сан? – тайсёгун с сомнением кивнул на красно-белый ком, бесцельно дрейфующий по выжженной усадьбе Тонитамы.

– Разделить их? – Вечный запрокинул голову и расхохотался. – Я не понял, что это было и откуда пришло, но скорее моря отделятся от земли и повиснут в небе!

– Но как тогда вы…

– Так, как собирались – мы с вами – поступить в самом начале, Шино-сан, – глаза Таракану вдруг стали отражением глаз Миномёто: такие же холодные и беспощадные.

– Да… – медленно выдохнул Шино и повернул голову в сторону детей, сбившихся поодаль испуганной кучкой. Взгляд его скользнул мимо лукоморцев, словно они стали невидимыми, и остановился на своих.

– Мажору. Синиока. Дома я услышу ваш рассказ о том, как и зачем вы тут оказались, и что означают ваши действия. А сейчас немедленно уходите.

И, привычный к повиновению, не дожидаясь "да, отец"[270], уставился на лукоморцев.

Ивановичи – лица бледные, как саваны – попятились. Лёлька, проклиная на чём Белый Свет держался, свою самоуверенность, беззаботность, длинный язык, пришедшую мысль перессорить противников и не пришедшую – дать дёру, как только представился случай, схватила за руку брата. Расталкивая зевак, кинулись они было наутёк – и упали, связанные по рукам и ногам невесть откуда взявшимися веревками. Мажору и Синиока бросились к друзьям – но тут же упали рядом, связанные таким же небрежным волшебным манером.

– Ода-сан, Шино-сан, – император сердито поджал губы и шагнул вперед. – Немедленно освободите моих гостей и своих детей!

– Моим детям небольшой урок своевременного принятия здравых решений лишь сослужит добрую службу, – безучастно отвернулся тайсёгун. – Касаемо гайдзинов же разрешите напомнить, что появились они у нас не как гости империи, а как ее заложники.

– Какой-то иноземный писака заявлял, что весь Белый Свет не стоит слезы ребенка, – Таракану впился в императора обжигающим взглядом. – Ну так значит страна этого пустоголового гайдзина никогда не была повержена и унижена теми, кто должен был целовать ей ноги, ежеминутно вознося благодарности за спасение! Или он был не сыном ей, но никчёмным подкидышем! Я же сделаю всё, что империя от меня требует. Всё, ваше величество. До последней капли.

– То есть… вам нужны их слёзы?.. – отказываясь понимать напрашивающийся вывод, пробормотал тэнно. Его умоляющий взгляд устремился на Оду: "Скажи, что я правильно понял, скажи, что я прав…"

– Вамаяси слезам не верит, – одними губами улыбнулся Вечный. – Из воды победы не рождаются.

Негасима, всё еще не понимая – не желая понять, глянул на лукоморцев в поиске не столько просветления, сколько заверения в том, что всё хорошо и правильно – и сердце его сжалось, понимая всё без слов. Нет. Вечному и Шино не нужны их слёзы. Как бы хотелось ему сейчас оказаться где угодно, кроме этого проклятого сада, не ведать, не слышать, не делать того, что он сделает сейчас…

– Позвольте напомнить, Шино-сан, что император – я, и мне решать, в качестве кого эти дети присутствуют на моей земле, – голосом тихим, но уверенным – как казалось ему, но на самом деле тонким и бесцветным от страха проговорил Маяхата и вскинул голову. Но вместо желаемого высокомерия выглядело это словно приступ нервного тика. Научиться править в три секунды не удавалось еще никому…

– Поэтому, Ода-сан, извольте освободить их сию же минуту. Я. Не позволю. Дурно. Обращаться. С ними.

…но сделать отличную попытку было можно.

Брови Миномёто чуть двинулись вверх, обозначая удивление. Верхняя губа Таракану презрительно задралась:

– Позвольте не изволить, ваше величество. Советую удалиться в свой дворец и заняться чем-нибудь важным и неотложным, вроде любования луной. Вас позовут, когда империя вновь будет цела и готова отдаться вашему наимудрейшему руководству.

Словно ожидая, что Негасима после этих слов бросится бежать во дворец или испарится, чародей зашагал к извивающимся на земле детям.

– Нет, это вы ступайте прочь! – бледный, трясущийся император загородил дорогу магу, набычившись и сжав кулаки – или, скорее, нахохлившись и спрятав в ладонях дрожащие пальцы.

– Ваше величество. Одумайтесь, – Ода чуть склонил голову. – Думайтесь, думайтесь, думайтесь…

– Охрана, взять его! – выкрикнул тэнно, и его новая гвардия двинулась выполнять приказ.

Вечный с сожалением развёл руками.

– Мимасита видит: я не хотел!

Вперившись тяжелым взглядом в лицо Маяхаты, не поворачивая головы, он шевельнул пальцами под аккомпанемент коротких слогов – и из-под ног самураев выметнулась огненно-малиновая стена, отрезая их от императора и его противника. Сбивая прилипший огонь с одежд, люди с воплями обратились в бегство. Негасима растерянно замер.

Вечный сделал еще один шаг, приближаясь к нему почти вплотную. В хищно прищуренных глазах плясали отблески малинового пламени, сжигая привычное прошлое и предсказуемое будущее.

– Уходите, ваше величество. Я всё равно осуществлю задуманное, с вашего благословения или через ваш труп. Выбирать вам.

– Вы клялись мне в верности!

– О, как буду я страдать, клятвопреступник, клятвоотступник, проклятый!.. Я буду оплакивать свой позор денно и нощно и мечтать искупить его кровью! – лихорадочно расширяя глаза, заговорил маг. – Может, даже своей. Но я давал и другую клятву – на верность империи. Человек – пыль. Империя – вечна!

– Мне… всё равно! На ваши мучения и клятвы! Я не позволю! Прикоснуться к детям! – пересохшим горлом совсем не по-императорски прохрипел тэнно.

Сильный толчок в грудь уронил ошарашенного Маяхату на землю. Распластавшись, он судорожно взмахнул руками – и почувствовал, что пальцы его наткнулись на рукоять катаны, валявшейся в грязи. И в тот же миг, точно меч Отоваро оказался волшебной палочкой, годы унижения, страха и подавляемых эмоций выплеснулись и слились в единую вспышку отчаянного гнева, когда становится всё равно, будешь ты жить до старости обожжённым калекой, или закончишь существование в следующий миг в столбе пламени.

– Прочь!

Меч свистнул, рассекая кимоно еле отпрыгнувшего Таракану.

– Пошёл прочь! – ничего не видя, кроме отступающего врага, император вскочил.

Сгусток синего огня просвистел у его головы, задевая клинок и плечо. Клинок запылал. Маяхата отбросил его и с воем захлопал ладонями по вспыхнувшему кимоно, обжигая ладони. С перекошенным от ярости лицом Ода растопырил пальцы для завершающей атаки – и кубарем покатился от удара в скулу рукоятью сёто.

– Ты осмелился нанести оскорбление действием его величеству, – убийственный взгляд Шино пригвоздил его к земле.

– Но вы же сами видели: он не позволяет… – сбивчиво и быстро заговорил маг. – А мы должны… то есть не должны… То есть тянуть больше не…

– Ты понесёшь наказание за своё преступление, Извечный.

– Преступление?! Преступление?! – вдруг ощерился Ода. – Так вы теперь называете моё стремление вернуть Вамаяси ее величие?!

– Есть вещи важнее.

– Какие?!

– Закон гири.

– Закон дури!

– Тебе отрубят руки, оскорбившие действием тэнно, – бесстрастно продолжал тайсёгун, – но после этого в знак признания твоих прошлых заслуг мои самые опытные самураи сделают тебе харакири.

– Но глиняная армия!..

– Другой оживит ее.

– Никто другой не знает и десятой части того, что необходимо!

– Значит, им придётся узнать. Остались твои ученики. Остались записи. Незаменимых нет.

– Но на это уйдут годы! Десятилетия! Империя за это время… У неё нет десятилетий! Мятежники крепнут с каждым днём! – в расширившихся глазах Вечного жил больше огонь не мести, но боли предательства.

– Это уже будет не твоя забота.

Уткнувшись носом в землю под обгоревшим развесистым кустом, куда свалил их Вечный, Лёлька впитывала каждое слово, каждую интонацию, лихорадочно пытаясь уловить в словах вамаясьцев плацдарм для переговоров размером хоть с пятачок – но тщетно. События проносились со скоростью Янамото на допинге – и всё мимо. Если даже Шино уходит Таракана, его ученики будут оживлять глиняных солдат, а средство для оживления у них осталось одно – они с Яром! Эх, если бы Тихон не превратился в этот неопрятный комок… Если бы Негасима и Тонитама успели достать амулет Грома… Если бы мы не мешали им… Если бы мы убежали сразу, как только маги заарканили сундук… Если бы, если бы, если бы…

Напрягаясь, что было мочи, она силилась разорвать путы на запястьях и щиколотках то силой, то магией, но и то, и другое оставило ее. Рядом в таких же бесплодных попытках кряхтели Мажору, Ярик, и даже Синиока.

– Ори-кун, – прекратив возиться, прошептал Мажору. – Если тебя не очень затруднит, подвинься, пожалуйста, головой на восход луны. Попробую перегрызть веревки.

– Многоуважаемый Мажору будет исключительно исключителен, если у него это получится, – пробормотала девочка, и только начала прикидывать, где у нее голова и где у всех остальных людей сегодня восход, не говоря уже о луне, как что-то острое шкрябнуло по запястью.

– Эй, хорош кусаться! Я сейчас, сказала же! – удивлённая зубастостью юного Шино, воскликнула она возмущенно – и почувствовала, как абсолютно недвусмысленное лезвие ножа скользнуло по коже – отскочив от пут.

Ее шипение "Кто там?" и сдавленный возглас Мажору "Обормоту?!" прозвучали одновременно.

– Лежите тихо, не дёргайтесь, – тоном, каким сообщают о близкой насильственной кончине собеседника, прорычал старший сын тайсёгуна. Но прежде, чем Лёка успела прикинуть, кем лучше быть заколотым – Обормотом или Тараканом, руки ее ощутили свободу.

– Повернись на бок, гайдзин, – процедил он сквозь зубы, и через несколько секунд тихое восклицание Яра показало, что и его веревки были разрезаны.

– Об…бормоту?.. – голос Мажору прозвучал неуверенно, словно он не знал, перережет нож его веревки или горло.

Лёлька рискнула повернуться на спину, вывернула шею и увидела, как короткий меч Обормоту неуклюже кромсает путы на запястьях Синиоки.

– Сейчас ноги освобожу, не трепыхайся, дочь огородного пугала, – пробурчал он.

– Обормоту, но… почему?.. – не находя иных слов, только и сумела прошептать Лёлька.

Парень напрягся и отвернулся, и она уже решила было, что не получит ответа, но он, не отрываясь от огромного жёсткого узла на щиколотках сестры, пробормотал:

– Думал, что буду прыгать от радости до неба в тот день, когда из вас выпустят кровь и проучат это айнское ничтожество и девчонку деревенской выскочки. Но моя мать была права – я слабак. Когда я понял, что они действительно… Что вас… Что… То есть когда… Как я вас всех гайдзинов ненавижу!

– Обормоту-сан… – понимая, что ничего она больше не понимает, срывающимся от внезапных слёз шепотом проговорила княжна. – Спасибо.

– Оставь свои сопли себе, – скрипнул зубами мальчик.

Не зная, что делать и сказать, стараясь лежать тихо, делая вид, что ее вообще тут нет, Лёка снова прислушалась к драме, разворачивающейся в нескольких метрах от них.

– …Но вы сами презираете Маяхату! – пытаясь уразуметь что-то важное, но теряя нить логики Шино, вскричал Таракану, приподнимаясь на локтях.

– Мокрых куриц не презирают, – губы-ниточки Миномёто скривились. – Они ниже презрения. Причина – закон гири. Ты, клятвопреступник, потерявший лицо, в состоянии ли понять, о чём я говорю?

Княжна втянула голову в плечи, предчувствуя беду. Что у них происходит? Тихон ведь связал собой амулет Грома! Отчего они грызутся еще больше? Остаточное влияние? И чем это закончится?..

– Клятвопреступник?! – Таракану яростно подался вперед. – Да что вы знаете о настоящем законе гири, тайсёгун?! Известно ли вам, отчего члены Совета именуются Вечными? Оттого, что мы долго живем? Всегда под рукой первых людей державы, как веер или пипифакс? Вечно куда-то суёмся и кого-то раздражаем? Ошибаетесь! Каждый третий ученик, прежде чем стать вторым, проходит ритуал принесения клятвы верности империи, и нарушить ее может не больше, чем дышать песком! Эта клятва живёт в нашей крови! Навечно! Нас невозможно подкупить! Нас невозможно отвлечь от цели! Нас невозможно запугать! Даже если мы очень захотим продаться, отвлечься или струсить, мы не сумеем! У империи может быть слабый император и бездарный первый полководец, но ненадежного Совета у нее быть не может никогда! Пока мы есть – она жива! Ее интересы – наши стремления! Ее унижение – наша боль! Ее падение – удар в наши сердца!

– Бездарный?! – прошипел Миномёто, как задурманенный, услышавший и запомнивший из всей речи лишь одно слово. – Так вот, что ты думаешь обо мне на самом деле! Бездарный!

– Я не имел в виду тебя, чопорный болван! – визгливо выкрикнул маг.

– Лицемер! – не слушая и не думая, яростно бросил Шино. – Лжец!

Пока они говорили, стена малинового пламени уменьшилась до высоты чахлого сорняка, и самураи поотважнее вернулись с обнаженными катанами в руках.

– Держите его. Я сам приведу приговор в исполнение, – тайсёгун подал сигнал, и с десяток охранников рьяно шагнули к застывшему на земле магу.

– Вы не можете… не можете… – в первый раз в голосе Оды прозвучала паника. – Пожалуйста… не делайте этого… не надо… прошу…

– Шино-сан, постойте!.. – голос Маяхаты потерялся в холодном рыке тайсёгуна:

– Трус!

И пока тэнно размышлял, к кому относился этот эпитет, руки самураев вцепились в волшебника, поднимая на колени. Тот рванулся как простой смертный, но слишком много было желающих отомстить за испуг.

– Нет, нет, нет, пожалуйста… умоляю… – бормотал он сбивчиво, ни на секунду не прекращая попыток освободиться. – Иначе… я не смогу… не надо… гири…

– Трус и лжец!

– Не надо!!!..

– Именем императора… Горячая задница Мимаситы! – с проклятием Шино вырвал катану из ножен. – Своим именем! Я, тайсёгун Восвояси Шино Миномёто, приговариваю тебя, Извечного Оду Таракану, к…

– Не-е-е-е-ет!!!..

Рёв мага сотряс притихшую было ночь, и тьму озарила малиновая вспышка. Пучки молний сорвались с ладоней Вечного и метнулись к людям. Перекрывая треск разящего в пароксизме ярости огня, зазвучали крики боли и паники. В нос шибануло горелой землей, деревом, камнем и чем-то еще, названия чему дети не хотели узнать ни при каких обстоятельствах.

– Отец!!!.. – Обормоту вскочил, взмахнул сёто, и пропал в ревущем пламени. Мажору рванулся было за ним, но полусвязанные ноги позволили лишь подняться на колени. Неловкое движение – и он снова упал.

Беснующееся пламя стало прозрачным. За его стеной никого не было…

– Отец… – просипел Мажору, сжимая в кулаках колючки и грязь. – Отец…

Лёлька оглянулась было: бежать! – но малиновая стена незаметно окружила их со всех сторон.

Поздно.

Зажмурившись и закрыв уши руками, ребята уткнулись лицами друг в друга, ожидая, что в любую секунду огненный смерч обрушится и на них. Но проходила минута, другая… Крики затихли, перейдя в стоны или пропав вдалеке.

Лёлька приоткрыла глаза. Синиока тихо плакала, уткнувшись лицом в ладони. Ярик неловко ее обнимал со сбивчивыми уверениями в благополучном исходе, в которые не верил сам, но которые не давали ему зареветь как последней девчонке. Мажору, изогнувшись как йог, силился распутать веревки, всё еще связывавшие ноги.

Обожженная земля вокруг остывала с тихим пощелкиванием. Пепел кружился в воздухе подобно ленивому серому снегопаду. Половина дома Тонитамы лежала в дымящихся развалинах, оставив вторую половину стоять неловко обнаженной перед случайными взглядами. Повсюду валялись обугленные обломки сада камней и ограды. Как выглядят последствия извержения вулкана во время пожара, княжна теперь представляла гораздо яснее. Если тут и оставался кто живой кроме них, о его судьбе она думать даже не желала. Да и о своём уделе размышлять было можно только волком воючи. В первый раз в жизни она захотела оказаться на месте брата, чтобы спокойно зареветь в полный голос и не умолкать, пока кто-нибудь не придет и не заверит, что всё будет хорошо, а если не она не закроет рот, то в него сейчас насыплют перца. Но единственным человеком в ее окружении, способным это сказать – и сделать – была она сама, и поэтому, вместо утешительного рёва, приходилось заниматься самопознанием, философией, теорией относительности и прочей ерундой, что желание зареветь изрядно портило, но, увы, не отменяло. И что хуже всего, над выжженным запустением висел, тускло переливаясь белым и красным, неуязвимый и равнодушный диск двух амулетов, и стоял, покачиваясь, подёргивая плечами и пряча руки подмышки, Таракану.

– Предатель… предатель… все предатели… – хрипло шептал он, глядя куда-то внутрь себя. – Низкие себялюбцы… слизняки без хребтов и принципов… Всё сделаю сам… всё… Проклятые гайдзины… Во всём они виноваты. За всё заплатят сполна. Победа – цветок, который поливают не водой… Нет. Только не водой. Империя жаждет. Она заждалась…

Чем именно собрался поливать свою победу Вечный, сомнения у нее не оставалось.

– К чему терять время. У нас же имеется самое главное, – очнувшись от ступора, Ода встретился с ней взглядами. В глазах его вместо радужки плясало малиновое пламя. Сомнений не оставалось: теперь Вечный стал абсолютно, глубоко и безвозвратно безумен.

– Давайте начнем, мои милые деточки…