Хозяйка Фалконхерста

Глава I

В Элм Гроув на просторной кухне, соединенной с главным домом крытым переходом, как это принято почти на всех южных плантациях, стояла тишина. Ее нарушали разве что тиканье старых ходиков на стене, звяканье тяжелой крышки на чайнике, сопровождаемое клубами пара, да бормотание, срывавшееся с темных губ Лукреции Борджиа.

– Работа, работа, весь день одна работа! Света белого не видишь! Лучше уж гнуть спину в поле, чем торчать на кухне. В поле дождалась заката – и гуляй себе. А мне по вечерам еще приходится готовить ужин, а после ужина вкалывать до самой ночи. Куда запропастилась бездельница Далила? Где эта бестолочь Эмми? Тоже мне, помощницы! Вечно где-то болтаются! Далила, видать, до сих пор ковыряется в столовой, убирает со стола, хотя ей давно пора помочь мне. А Эмми? Тоже как сквозь землю провалилась! Изволь теперь в одиночку мыть и вытирать посуду, прибирать на кухне, и так до бесконечности. Ох и взгрею я Эмми, когда та заявится! Она у меня схлопочет!

Она не жалела для помощниц уничижительных эпитетов, но сама тем временем трудилась не покладая рук: налив воды в два таза, она водрузила их на стол посреди кухни, заваленный грязной посудой.

– Только бы управиться до темноты, чтобы успеть встретиться с Джемом у родника! Похоже, Далила с Эмми сегодня вообще не появятся на кухне. Далилу сейчас не тронь: сметает, видать, крошки со стола на серебряный поднос. – Лукреция Борджиа выпрямилась и изобразила белоручку-гувернантку, отставив для выразительности оба мизинца. – Все, наверное, воображают, будто это она и стряпает на кухне. Терпеть не могу светлокожих зазнаек! Только и знает, что сметать крошки со стола да строить глазки мистеру Маклину. Не будь он, бедняга, так болен, наверняка влезла бы к нему в постель, не окажись рядом миссис Маклин. Только где ему: он такой хворый, что уже не может взять себе в постель рабыню. На меня он в любом случае не позарился бы, даже если бы был здоров: я для него слишком здоровенная и черная! Зато мою стряпню он уважает. В целом свете не найдется лучшей поварихи – можете мне поверить! Спасибо старой тетушке Дженни – это она меня научила. Да и сама я не промах. По части готовки со мной никто не сравнится. Взять хотя бы сегодняшние бисквиты: уж такие были легонькие, что чуть не упорхнули со стола!

Она прервала свой бессвязный монолог и воинственно уставилась на Далилу, появившуюся на кухне с подносом, полным грязных тарелок.

– Явилась на запылилась?! Осталось дождаться чертовку Эмми! Наверное, вы с ней решили взвалить всю работу на меня одну. Ты забыла, что твое дело – мыть рюмки да приборы и класть их на место, а остальная посуда – на Эмми? Я не прислуживаю за столом, я не судомойка – я кухарка, только и всего. Ну-ка, скорее за дело! Я буду мыть посуду, а ты вытирать. Мне нужно выбраться из дому до темноты.

Далила тряхнула черными кудрями.

– Держу пари, торопишься на свидание к Большому Джему. Будь осторожна: этот негр из тех, кто может обрюхатить девку в два счета.

– Велика важность! – Лукреция Борджиа пожала плечами и криво ухмыльнулась. – Зато я получу от мистера Маклина серебряный доллар. Ему наплевать, кто меня обработает, лишь бы заиметь от меня приплод. Джем умеет потискать девку, а нашей сестре только того и надо. Или ты из другого теста?

Далила окинула Лукрецию Борджиа испепеляющим взглядом.

– Я не схожу с ума по мужикам, как ты. Я девушка разборчивая. Миссис Маклин говорит, что хочет получить от меня потомство, но подождет, пока для меня подвернется белый или светлокожий ухажер, чтобы мой сосунок не получился черномазым. И не намерена кататься по траве с таким трубочистом, как твой Джем. К тому же для меня он слишком велик. Ты только взгляни на меня, Лукреция Борджиа: я маленькая, светлокожая, да какая милашка. Не то что ты. Никогда еще не видела, чтобы у девушки восемнадцати лет были такие здоровенные груди, как у тебя. Ты самая здоровенная девка на всей плантации!

Лукреция Борджиа выпрямилась, демонстрируя себя в полный рост. Зрелище и впрямь было впечатляющее.

– Вот потому Джем меня и выбрал. Он так и говорит: люблю, мол, когда в женщине есть за что подержаться. Для меня он ничуть не велик, а в самый раз. – Она хихикнула. – Наоборот, не мешало бы побольше! И вообще, хватит болтать, Далила. Нас ждет посуда. Хотелось бы мне знать, куда подевалась вредина Эмми. Разве ей не положено мне помогать? Кухарке не обойтись без помощницы. Миссис Маклин велела ей разобрать коробочку с пуговицами, а она и рада стараться: провозилась весь день, будто пуговиц там не меньше тысячи. Возомнила себя горничной! Если бы здесь распоряжалась я, то завела бы иные порядки. Ни за что не отправила бы судомойку разбирать хозяйские пуговицы. Это твое дело.

– Но я была замята шитьем для миссис Маклин! У меня не сто рук.

– И у меня не сто!

Лукреция Борджиа прошлась мыльной тряпкой по тарелкам. Рослая, молодая особа под шесть футов. Судя по светлому табачному оттенку ее кожи, в число ее предков затесался белый человек; можно было также предположить, что она происходила из одного из североафриканских племен – ялофф, мандинго или хауса. Несмотря на внушительное телосложение, она вовсе не была дородной, отличалась миловидностью, а от ее сияющих карих глаз с длинными густыми ресницами попросту трудно было отвести взор. Нос у нее был лишь слегка приплюснут, а губы если и выпирали, то только самую малость, и походили цветом на темный, спелый виноград. Ситцевое платье облегало девушку настолько тесно, что могло в любую минуту лопнуть по швам. Огромные груди грозили проделать в платье дыры, сквозь материю проступали большие соски. У нее была осиная талия, широкие бедра и колонноподобные ноги. Вылитая амазонка, при взгляде на которую у всякого мужчины перехватывало дыхание.

Она напрягла слух, заслышав приближающиеся шаги.

– Дождались: Эмми! – Она воинственно уставилась в дверной проем, соединяющий кухню с крытым переходом. – Как пить дать эта девка вбила себе в голову, что может разгуливать по усадьбе, точно леди, раз к ее услугам прибегла миссис Маклин. Ничего, я выбью из нее эту дурь!

Она выждала, пока Эмми, еще неуклюжий подросток, появится на кухне и подойдет поближе, после чего хлестнула ее по лицу мыльной тряпкой:

– Немедленно принимайся за посуду, дрянная девчонка! Ни у меня, ни у Далилы не доходят до нее руки. Подумаешь, миссис Маклин попросила ее разобрать хозяйские пуговки! Из этого еще не следует, что ты превратилась в служанку со второго этажа. Твое дело – помогать мне на кухне. Скажи спасибо, что ты не собираешь хлопок наравне с остальными дурами.

Потом Лукреция Борджиа обтерла лицо платком и пробормотала:

– Черт, да здесь жарче, чем в аду! Хоть бы вечером стало попрохладнее.

Приставив Эмми к тазу с посудой, Лукреция Борджиа занялась уборкой кухни: смахнула с хлебной полки крошки, расставила по местам баночки со специями и приправами, к которым она прибегала, готовя мясные блюда. Все умолкли, а Лукреция Борджиа больше всего на свете не переносила тишину.

– Как чувствует себя сегодня мистер Маклин? – Вопрос предназначался Далиле и имел целью завязать разговор, поскольку всем на плантации было и так отлично известно, что хозяин крайне слаб здоровьем.

– По-прежнему кашляет, как заведенный. Миссис Маклин боится, что у него скоротечная чахотка. Совсем скоро он уже не сможет управляться со всеми неграми и с хозяйством, плантация отнимает слишком много сил. По-моему, мистер Маклин серьезно болен.

– Кто тебя спрашивает? Сама знаю.

Эмми аккуратно расставляла вытертую посуду, Далила считала столовое серебро и складывала в отдельный ящичек. Лукреция Борджиа провела напоследок тряпкой по хлебной полке и вздохнула с чувством выполненного долга. Получая в свое распоряжение подручных, она неизменно добивалась превосходных результатов. При этом вовсе не была ленивой, напротив, отличалась большой работоспособностью, правда, в сочетании с тщеславием, однако главное ее достоинство заключалось в другом: в умении заставить работать других.

– Кэти приготовила ужин для работников? – спросила она, заранее зная ответ, просто опять соскучившись по звуку собственного голоса.

Далила утвердительно кивнула:

– Приготовила. Большой Джем понес еду в поле. Сегодня за столом белые говорили насчет того, что пора навести порядок с кормежкой работников. Те, кто живет в хижинах, недополучают еды. Теперь готовить будут прямо в хижинах, после возвращения работников с поля. Ну, а неженатые пускай едят с женатыми. Мистер Маклин говорит, так будет проще. Пускай сами кашеварят! Да и вообще, на плантации не хватает негров, чтобы выполнять всю работу, а те, что есть, дряхлеют на глазах.

Все опять надолго примолкли. Наконец Лукреция Борджиа не выдержала и спросила:

– Где сейчас миссис Маклин?

– Сидит на передней веранде, беседует с мистером Маклином. Он говорит, сильно вымотался за день и будет теперь до вечера отдыхать. А тебя хотел попросить сходить к амбарам после того, как ты управишься с посудой. Надо взглянуть, все ли там в порядке.

– За кого он меня принимает? За надсмотрщицу? Да, без управляющего нам теперь не обойтись. С мистера Маклина какой спрос? Нам нужен надсмотрщик.

– Он всегда на тебя полагается, – ответила Далила. – Ты сама знаешь, Лукреция Борджиа, что в твоем присутствии все становятся шелковыми. Хозяин велел, чтобы ты побыстрей управилась на кухне и заглянула к нему на веранду.

– То одно, то другое! – Лукреция Борджиа обожала поворчать, однако на самом деле ей льстила мысль, что мистер Маклин ей доверяет. Она знала, он с радостью возложил бы на нее еще множество обязанностей на плантации, помимо приготовления еды трижды в день.

– Куда он без тебя денется? – кротко проверещала Далила, разглаживая складки на черном ситцевом платьице и поправляя крохотный белый передник. Это было даже не лестью, а констатацией факта.

– Ладно, иду. – Лукреция Борджиа оглянулась на бедняжку Эмми. – Гляди, когда я вернусь, чтобы повсюду была безукоризненная чистота, не то ты у меня узнаешь, почем фунт лиха. Не забудь отскрести чайник с песочком. Чистый песок найдешь в бочонке вон там, у дверей. Чтобы к моему приходу чайник сверкал и ни пятнышка копоти!

Лукреция Борджиа вытерла руки о фартук, критически оценила его состояние и достала из шкафа новый, накрахмаленный до хруста. Спрятавшись от служанок за дверцей шкафа, она размотала свой простой головной платок и снова завязала его на голове, только уже аккуратнее. Она стыдилась волос – единственной неудачной детали своей внешности. Волосы у нее были короткие и отказывались отрастать, сколько она их ни расчесывала. По этой причине она никогда не появлялась на людях без платка.

Кивнув Далиле и сделав прощальный выговор Эмми, она зашагала по галерее, связывающей кухню со столовой, где на ходу проверила, есть ли на мебели пыль. Проверка оставила ее неудовлетворенной. Хмурясь, она подумала, что, если бы на нее возложили обязанности следить за чистотой в доме, она бы добилась, чтобы нигде не было ни пылинки. Миновав столовую, она прошла холл, служивший при необходимости гостиной, и очутилась на передней веранде, где восседали супруги Маклин.

В былые времена плантация Элм Гроув кичилась своей внушительной господской усадьбой, однако с тех пор все пришло в упадок. Из двух высоких колонн с ионическими капителями, обрамлявших парадный вход на веранду, сохранилась лишь одна – другую, давно сгнившую, заменило гладкообструганное бревно. Колонна и бревно были выкрашены белой краской, однако краска местами облупилась, местами выцвела. Сам дом, сложенный из недолговечного рыжего кирпича, давно требовал ремонта, белые наличники окон и дверей находились в не менее плачевном состоянии, чем колонны. Усадьбу связывала с дорогой аллея, обсаженная не вязами, как следовало бы ожидать, учитывая название плантации,[1] а деревьями с сильным дурманящим запахом.

Тощий мистер Маклин мирно полеживал в плетеном кресле-качалке. Высокий воротник почти полностью закрывал его впалые щеки, но был не в силах спрятать великолепные усы, на рост которых уходили, казалось, все силы, еще теплившиеся в этом тщедушном теле. Худые, восковые руки с трудом справлялись со сломанным веером из пальмового листа, жара вынуждала его постоянно обмахиваться. Миссис Маклин была полной противоположностью супругу: она выглядела настоящим воплощением доброго здравия, ее пухлое тело до отказа заполняло ситцевое платье, натянутое на ней, как на барабане.

– Вы хотели меня видеть, масса Маклин, сэр?

При обращении к белым голос Лукреции Борджиа всегда звучал на октаву ниже и приобретал необходимую почтительность.

– Еще как хотел! Где ты пропадала все это время?

– Мне пришлось самой мыть посуду после ужина, масса Маклин, сэр. Эмми – страшная лентяйка, ее ни за что не загонишь на кухню.

– Ручаюсь, что ты прекрасно загнала ее туда. В твоих руках всегда спорится любая работа.

– Это верно, сэр, масса Маклин, сэр. Уж я-то не ленива!

– Вот я и хочу поручить тебе сходить в конюшню и посмотреть, прибрался ли там Джубо. Сам я сегодня туда не дойду, а этот парень – лентяй, за ним нужен глаз да глаз. Если он отлынивает от работы, заставь его сделать все как следует. Скажи, что я нагряну с утра пораньше, чтобы проверить, как он там справляется. Что-то мне сегодня нездоровится, вот мы с миссис Маклин и вылезли под вечер на веранду. Когда разделаешься с Джубо и конюшней, сбегай к Беделии, посмотри, спит ли Летти с Дейдом. После ее последних родов прошло уже больше года. Пора бы ей снова разродиться. Я не могу себе позволить держать на плантации негритянок, которые не дают приплода. Беда в том, что они стареют, да и негров у меня на всех не хватает. Скоро я и тебя запущу в дело, Лукреция Борджиа. Пора и от тебя получить сосунка. Вопрос в том, с кем бы тебя спарить…

– Мне бы хотелось, чтобы вы отдали меня Большому Джему. Он, конечно, не красавец, но мне нравится.

Мистер Маклин погрозил ей пальцем:

– Нравится тебе кто-то или нет, не имеет ни малейшего значения! Я вот подумываю, не отдать ли тебя Альберту. Он еще не стар и мужчина что надо: у него всякий раз получается по сосунку.

– Как же не стар? Как раз стар, масса Маклин, сэр! Альберту, наверное, уже тридцать с лишним, а хилый-то какой! Разве у такого получится приплод?

– Лукреция Борджиа! – прикрикнула миссис Маклин, впервые подавая голос. – Ты горазда препираться. Забыла, что я не терплю сварливости в слугах? Если мистер Маклин отдает тебя Альберту, то так тому и быть. Он сможет спать с тобой на твоей подстилке, прямо на кухне. Тоже мне – хочу, не хочу! Прекрати препирательства и поторопись исполнить приказания твоего хозяина. Когда выполнишь все поручения мистера Маклина, то замесишь тесто. У нас вышел хлеб. Придешь ко мне, и я отопру кладовую, чтобы ты взяла оттуда муки. Беги, живо!

Лукреция Борджиа удалилась, бормоча про себя:

– Меси хлеб, готовь обед, мой посуду, надзирай за неграми вместо мистера Маклина!.. Ни минуты для себя! Ничего, я все равно наведаюсь к роднику. Большой Джем обещал прийти туда. Уж не думают ли они, что я все еще девица? На такой плантации, как эта, где столько негров и негритянок, ни одна девушка моего возраста не остается девицей. Хорошо бы мне достался Большой Джем! Тогда я рожу для мистера Маклина хорошего сосунка. На что мне этот плюгавый Альберт? Джубо и то лучше его. На Джубо стоит обратить внимание. Плохо только, что он – настоящий дикарь, недавно из Африки, да и внешностью не вышел.

Не хватало только, чтобы мой сосунок получился похожим на него! Джубо – мужчина крепкий, но с Большим Джемом ему ни за что не сравниться.

Она резво зашагала в сторону хозяйственных построек, похрустывая накрахмаленным фартуком. Джубо валялся на полу конюшни.

– Гляди-ка, как ты принарядилась, Лукреция Борджиа! – Конюх встал и шагнул к ней. – Ох и хороша же ты!

Он было схватил ее за руку, но девушка отпрянула. Ее глаза привыкли к полутьме, и она произнесла:

– Пол грязный, повсюду рассыпан овес, навоз не убран…

– Подумаешь!

– Лучше возьмись за ум! Мистер Маклин скоро нагрянет сюда сам, а ему подавай чистоту и порядок. Принимайся-ка за дело, если не хочешь, чтобы он задал тебе трепку. Ох и выпорет он тебя!

– Еще чего! Это я здесь всех порю. В этом деле мне нет равных!

– Хочешь, я попробую? Я смогу выпороть негра ничуть не хуже, чем ты. Ну и лентяй же ты, Джубо! Бездельничаешь день-деньской, пользуешься тем, что мистеру Маклину нездоровится. Хватит валять дурака, не то попробуешь вот это! – Она сунула ему под нос свой здоровенный кулак, которым можно было бы повалить вола.

– Полегче, Лукреция Борджиа! Зачем нам ссориться? – Голос его стал сладким как мед. – Знаешь, как ты мне нравишься? Я сегодня весь день только о тебе и думаю. И надумал я, что нам с тобой неплохо бы было позабавиться, Лукреция Борджиа! М-м-м, что за сиськи у тебя! Гляди! – Он показал на свои штаны из мешковины. – Видишь, что получается, стоит мне разок о тебе подумать?

Она узрела здоровенный бугор, обтянутый ветхой тканью, и призывно улыбнулась. Подойдя к нему вплотную, она положила ладонь на оживший от ее прикосновения бугор и даже слегка сжала его пальцами.

– Ты славный паренек, Джубо. Когда-нибудь я обязательно позволю тебе со мной позабавиться. Помяни мое слово! А пока приведи-ка в порядок конюшню. У меня много дел. Сейчас нет времени на баловство.

Он навалился на нее, удерживая ее руку у себя между ног, но она без труда вывернулась.

– Мне пора! – Сжав на прощание его пульсирующую плоть, она отскочила, хрустнув накрахмаленным передником. – Прямо сейчас и начинай. Ты приведи в порядок конюшню, а уж я не забуду про свое обещание.

Провожаемая его восхищенным взглядом, она зашагала вдоль невольничьих хижин к жилищу Беделии, расположенному в конце поселка. Дверь хижины была распахнута, и она вошла без стука. У пустого очага сидела дряхлая негритянка, пыхтевшая трубкой из стержня кукурузного початка.

– Добрый вечер, Беделия, – приветствовала старуху Лукреция Борджиа.

– Вечер добрый, Лукреция Борджиа.

– А где Летти?

– Еще не пришла с поля, – ответила Беделия. – Она подрезает хлопок.

– А Дейд?

– И он там же. Ничего, скоро придут. – Старуха указала на холодный очаг: – Придется им есть ужин холодным. Сейчас слишком жарко, чтобы разводить огонь.

– Дейд по-прежнему спит с Летти?

Беделия вынула трубку из беззубого рта и подняла на Лукрецию Борджиа слезящиеся глаза. – По ночам кровать у них скрипит так, что я глаз не могу сомкнуть. Спит-спит, да так, что пыль столбом, только у него есть еще Хатти, на нее он и расходует весь сок. Он ночует у нас уже три месяца и вкалывает каждую ночь, как нанятый, а Летти все никак не понесет. Зато Хатти уже понесла как миленькая. Вряд ли тут виновата сама Летти: ведь она уже подарила массе Маклину двух сосунков. По-моему, вся штука в том, что Дейд попадает к Летти совсем порожним. Теперь, наверное, дело пойдет на лад: раз Хатти забеременела, то Летти будет заполучать его еще горяченьким.

– Ты его хорошо кормишь?

– Жрет, как лошадь!

– Не жалей для него простокваши. Говорят, она увеличивает мужскую силу.

– Ничего, у него ее и без того хоть отбавляй! – ответила старуха.

Дав Беделии наказ, чтобы она способствовала успешному размножению, Лукреция Борджиа покинула ее хижину. Теперь, когда все поручения были выполнены, она собиралась уделить время собственным делам и заторопилась к роднику.

Глава II

Кладовка располагалась рядом с амбарами, тут же бил родник; с одной стороны крыша кладовки была присыпана землей, однако при взгляде с противоположной стороны кладовка представала домиком из необработанного камня, с несколькими ступеньками, ведущими к двери. Внутри домика прямо на плоские камни изливался родник; здесь хранились разные скоропортящиеся продукты: масло, молоко, сметана, сало и тому подобное – иначе они протухли бы на жаре. Пятачок вокруг родника всегда оставался влажным, поэтому его покрывала буйная растительность, сквозь которую приходилось буквально продираться, наугад нащупывая ногами узкую тропинку. Разросшиеся сорняки никто не пытался вырубить, и они все больше превращались в настоящие джунгли.

Ступив на тропинку, Лукреция Борджиа ускорила шаг. Она запаздывала, но у нее еще теплилась надежда, что Джем дожидается ее в условленном месте. Это составляло предел ее мечтаний, поскольку Большой Джем пользовался у женского населения плантации огромной популярностью. Он жил в одной хижине с негритянкой средних лет по имени Манси, но проводил там не больше времени, чем требовалось на еду и короткий сон. Он был настолько охоч до противоположного пола, что частенько наведывался на соседние плантации, порой пропадая там по нескольку дней кряду, прячась у какой-нибудь из подружек, не желающей его отпускать. Однако он неизменно возвращался в Элм Гроув, где бывал нещадно бит бичом, которым мастерски владел Джубо. Впрочем, независимо от палаческого рвения Джубо и от частоты экзекуций, Джема никак не удавалось излечить от привычки убегать: его тяга к обитательницам соседних плантаций была сильнее страха наказания.

В данный момент его, по счастью, влекло к Лукреции Борджиа, поэтому он до поры до времени не помышлял о бегстве. Она же, подобно всем его подружкам, знала, что его ослепление продлится недолго: она быстро ему наскучит, после чего он снова ударится в бега. При этом она, опять-таки наподобие всем остальным, уповала на то, что сумеет приворожить его надолго. Более того, совершенно не сомневалась, что сделает его своей собственностью на продолжительный отрезок времени. В ее пользу говорило то, что он отнюдь не был ее первым мужчиной: Лукреция Борджиа стала женщиной в шестнадцать лет, однако до Большого Джема у нее не было постоянных любовников.

До кладовки на роднике она добралась уже в потемках и замерла перед распахнутой дверью, прислушиваясь, не доносятся ли изнутри какие-нибудь звуки, помимо журчания воды. Устав напрягать слух, она подошла вплотную к зарослям и шепотом позвала:

– Джем!

Заросли раздвинулись, и среди стеблей появилось лицо, почти неразличимое в темноте. Джем был высоким, видным парнем, с налитыми мускулами, только слишком отчаянным, о чем свидетельствовали рубцы, оставленные на его спине бичом. В темноте блеснули его белоснежные зубы: Джем улыбался.

– Лопни мои глаза, да это Лукреция Борджиа! Ну и хороша же ты сегодня, моя малышка! Бедняга Джем совсем тебя заждался. Сидит здесь и все думает: да придет ли она?

– Я задержалась в Большом доме, Джем. – Лукреция Борджиа раздвинула толстые стебли и вошла в заросли, обнаружив там ложе из травы: дожидаясь ее, Джем блаженствовал в горизонтальном положении. – Я уж и не чаяла вырваться. Времени у меня в обрез. Миссис Маклин ждет меня, чтобы заняться тестом, так что я тороплюсь: одна нога здесь, другая там.

Он ухватился обеими руками за ее груди.

– А нам и не надо много времени, Лукреция Борджиа. Я уже так давно о тебе думаю, что еле сдерживаюсь. Видишь? – Он положил ее руку себе на штаны. – Приляг рядом со мной, давай немного поиграем – и вперед!

Он подождал, пока она снимет фартук и расстегнет пуговицу на льняной блузке. Перед его глазами появились ее голые груди – упругие, грушевидные, и он тут же занялся ее сосками, которые мгновенно затвердели. Ладонь другой его руки заскользила по ее атласному бедру. Вскоре рука исчезла у нее между ног, и она замурлыкала от удовольствия.

– А ты не хочешь немного поиграть со мной? – С этими словами он расстегнул ширинку, для чего ему потребовалось всего лишь вынуть из петли единственную деревянную пуговицу. – Играй, да не переигрывай. Я и так на взводе, так что ты поосторожнее.

Ее рука коснулась его воспаленной плоти. Сперва ее прикосновение было осторожным, но уже через секунду она поднажала.

– Полегче, детка! Я же сказал, что почти готов. Лучше давай поцелуемся. Говорят, что поцелуи – занятие для белых. Я знаю, что негритянки не любят тратить время на такую ерунду, но ты увидишь: стоит Большому Джему поцеловать тебя хотя бы разок, и ты всю жизнь будешь помирать по его поцелуям. – Он припал толстыми губами к ее губам и просунул кончик языка между ее зубами. Она последовала его примеру.

– Мне нравится целоваться с тобой, Большой Джем, а вот целоваться с мистером Маклином мне бы не хотелось: слишком волосатое у него лицо.

– Тсс! Не говори сейчас о белых. Что они знают о любви? Белые женщины вообще спят с мужчинами только тогда, когда хотят забеременеть. Забудем-ка лучше о белых.

Несколько минут они лежали на примятой траве, гладя и исследуя друг друга руками, давая волю языкам. Это занятие было достаточно увлекательным, но в конце концов, прошептав: «Все, больше не могу!», Джем перевернул Лукрецию Борджиа на спину.

– Нет, я готов! Пошевеливайся, не то я испачкаю твой крахмальный фартук…

Она послушно раздвинула ноги, и он поспешно, не тратя времени даром, взгромоздился на нее. Постонав с секунду, она притянула его к себе. Он сделал отчаянный рывок, набрал в легкие побольше воздуху и, побившись, как мячик об пол, обессиленно растянулся поверх ее тела, дрожа с головы до ног.

– М-м-м! Здорово… – Он и не думал выбираться на волю.

Она немного полежала под ним, а потом аккуратно высвободилась. В ее голосе слышались нотки недовольства.

– Что-то ты сегодня поторопился, Большой Джем, – пожаловалась она. – Какая мне радость, когда ты так спешишь? Может, немного отдохнешь и попробуешь еще разок?

Он откатился от нее подальше.

– Ничего не выйдет, Лукреция Борджиа. У меня не осталось больше сил. Слишком долго я тебя ждал, вот и не сдержался. К тому же ты сама сказала, что тебе некогда, вот я и управился побыстрее, как ты просила.

– Нет, побыстрее мне не нравится.

– Похоже, мы не увидимся теперь денька два. Я нашел себе новую девку на плантации Раунд Три. Уж как она по мне сохнет! Пожалуй, я наведаюсь к ней в гости. Она живет в хижине вдвоем с матерью, и мать такая же охочая, как дочка. Это не так просто – удовлетворять сразу обеих. – Он не удержался от хвастовства: – На такое способен только Большой Джем.

Она села, застегнула блузку и юбку и надела через голову фартук.

– Уж не собираешься ли ты сбежать, Большой Джем?

– Я не беглец, девочка. Ведь я всякий раз возвращаюсь. Велика важность – провести пару дней в гостях! Конечно, массу Маклина это страшно злит и он напускает на меня Джубо, а тот не жалеет ударов своего бича, но меня уже не переделать. После порки помучаешься денек-другой – и снова здоров. Девки того стоят! На этой плантации девки наперечет, так что же мне, понапрасну лязгать зубами?

– Зато здесь есть я. – Лукреция Борджиа погладила его по щеке. – Или тебе меня недостаточно, Большой Джем?

– Одной женщины для меня мало. Чего бы мне хотелось, так это заделаться негром-производителем на большой плантации, где не счесть негритянок. А тут что? Молодых да красивых – от силы три. Все остальные – старухи. Вообще-то мне нравится та милашка, что прислуживает миссис Маклин в Большом доме, светлокожая, как персик, но масса Маклин не позволит мне к ней притронуться. Куда это годится, когда мужик бродит без бабы? Взгляни на беднягу Джубо – у него вообще никого нет! Джубо парень хоть куда. Я не держу на него зла, хотя из-за него у меня вся спина в рубцах. Он делает это по приказу массы Маклина, так за что же мне его винить? Может, тебе заняться Джубо, пока я буду пропадать в Раунд Три? Я знаю, что ты ему приглянулась, Лукреция Борджиа. Он сам мне в этом признавался.

Она вспомнила свою короткую встречу с Джубо в конюшне. Никто на плантации, кроме самого Большого Джема, не смог бы сравниться с ним мужской силой.

– Да, Джубо малый хоть куда, – согласилась она, – но ведь он совсем дикий! Да умеет ли он обращаться с женщинами? У них в Африке это бывает?

– Говорят, еще почище, чем здесь.

– В таком случае я подумаю. Надеюсь, что после сегодняшнего я понесу. Ты такой могучий, Большой Джем, в самый раз, чтобы от тебя забеременеть!

– А что, очень даже может быть. Я слышал, что масса Маклин собирается отдать тебя Альберту.

Лукреция Борджиа скорчила гримасу: подобрала губы и закатила глаза.

– Очень надо: старый, низкорослый! Не нужен он мне! Лучше уж Джубо, хотя Джубо – форменный урод. Никогда не видела таких губастых парней, с таким расплющенным носом.

– Ничего, вот дорвется до девки и покажет, на что горазд. Масса Маклин потому его не спаривает, что в Элм Гроув все девки наперечет и хозяину не нужен сосунок, который был бы похож лицом на Джубо.

– Все равно я, пожалуй, займусь им, если ты уйдешь. Надеюсь, ты скоро возвратишься. Мне не хочется, чтобы ты пропал надолго: ведь чем дольше ты пропадаешь, тем больше рубцов прибавляется у тебя на спине.

– Подумаешь, рубцы! Я же говорю: девки того стоят.

Она встала, поправляя на голове платок и разглаживая фартук. Несмотря на темноту, оба увидели на белой материи уродливое зеленое пятно.

– Ах, Джем, у меня на фартуке пятно от травы! Прямо не знаю, что сказать миссис Маклин.

Он расхохотался:

– Так и скажи, что проводила время с Большим Джемом. Она поймет, что одно пятнышко – это еще мало.

– Нахал! – Она легонько, в шутку, шлепнула его по щеке. – Ладно, мне пора бежать, Большой Джем.

– Поцелуй-ка меня на прощание. Увидимся, когда я вернусь из Раунд Три. Только помни: никому ни словечка, куда я отправился. Я, конечно, не думаю, что масса Маклин пустится за мной в погоню: он уже привык к моим отлучкам и знает, что я пропадаю не больше двух дней, но осторожность все равно не помешает.

– Я не проговорюсь, – пообещала Лукреция Борджиа.

Она высвободилась, прервав поцелуй, грозивший растянуться до бесконечности, и пустилась бегом по белеющей в темноте тропинке, радуясь, что изучила на ней каждый бугорок; несмотря на темень, девушка ни разу не споткнулась.

Она влетела на кухню через заднюю дверь. Эмми оставила гореть одну-единственную маканую свечу в железном подсвечнике. Лукреции Борджиа было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что на кухне полный порядок. Она стремительно провела пальцем по внутренней поверхности чайника и удостоверилась, что ее задание выполнено. Затем прошла через дом и очутилась на веранде, где ее дожидались хозяева.

– Долго же ты выполняешь наши поручения, Лукреция Борджиа! – молвила миссис Маклин, пребывавшая в сварливом настроении.

Лукреция Борджиа покосилась на зеленое пятно на своем переднике.

– У меня вышла заминка, миссис Маклин. Я несла в кладовку у родника кувшин с молоком, чтобы к утру получились сливки, поскользнулась и упала. Все молоко разлилось, вот мне и пришлось возвращаться в коровник за новым кувшином. Потому и задержалась.

Мистер Маклин перестал раскачиваться и указал на нее веером:

– Ты всегда говорила мне только правду, Лукреция Борджиа. Будь на твоем месте другая негритянка, я бы решил, что она барахталась в кустах с негром. Ты уверена, что твое опоздание вызвано не этим?

– Уверена, масса Маклин, сэр. Да и какие здесь негры?

Миссис Маклин осуждающе взглянула на рабыню, встала и отпихнула кресло. В ее руке зазвенела огромная связка ключей.

– Ладно, Лукреция Борджиа, пора за дело, иначе завтра мы останемся без хлеба. Я пойду с тобой в кладовую и выдам тебе муку, сахар и все прочее. Замеси-ка побольше теста, чтобы не пришлось скоро снова браться за такое хлопотное занятие в этакую жару.

– Да уж, от печи на кухне не продохнуть, мэм. Миссис Маклин, преследуемая по пятам Лукрецией Борджиа, собралась покинуть веранду, но у самой двери их остановил голос Маклина.

– Погоди-ка, Лукреция Борджиа! Так ты говоришь, Альберт тебе не по нраву? Говоришь, он для тебя староват? А откуда же у него потомство?

– Я не против Альберта, масса Маклин, сэр. Он малый хоть куда. Только староват он для такой девушки, как я.

– Я вот о чем подумал: что ты скажешь, если я предложу тебе Джубо – того, из конюшни? Тоже парень хоть куда, только он стопроцентный черномазый с вывороченными губами и всем прочим. Пока что я его ни с кем не спаривал, а ведь негру холостяцкая жизнь вредна. Он начинает злиться, хотя, по правде говоря, Джубо остается покладистым слугой. – Мысли Маклина потекли по другому руслу. – А вообще-то, чего нам в Элм Гроув недостает, так это молодых рабынь, которые могли бы ежегодно приносить многочисленное потомство. Пора прикупить парочку. Надо будет наведаться к мистеру Оливеру в Спринг Бранч и присмотреть там негритянок получше. Он как раз рассказывал, что у него есть чем похвастаться. Надеюсь, мы от этого не разоримся?

Вопрос предназначался миссис Маклин. Та кивнула в знак согласия.

– Да уж, давно пора! Здешние живут у нас давным-давно и почти все уже перестали рожать. Негритянок у нас раз-два и обчелся: Лукреция Борджиа, Далила, Летти, бездельница Эмми – хотя созрела ли она? Надеюсь, что да. Действительно, почему бы тебе не отдать Лукрецию Борджиа Джубо?

– Больно он черен для Лукреции Борджиа! Мне бы хотелось заиметь светлокожий молодняк. За такой можно больше выручить. Только таких покупателям и подавай.

– Дейд уже покрывает Летти, а Большой Джем пускай обрабатывает новеньких. Далилу я ему не подложу. Это девушка со светлой кожей, с примесью хорошей человеческой крови, от такой и потомство должно быть светлокожим. Хорошо бы у нас переночевал какой-нибудь белый молодой человек! Мы бы предложили ему на ночь Далилу. Я не стану отдавать ее для покрытия, пока для нее не сыщется светлокожий партнер.

Маклин снова закачался в кресле, раздумывая и подсчитывая.

– Если Оливер продаст мне, скажем, пять негритянок по пятьсот долларов за голову, то я мог бы взять еще денежек под закладную. Молодняк пришелся бы нам очень кстати. Работорговцы дают за негров хорошие деньги. Так и сделаем! Какой смысл содержать негров без потомства? Мы здесь, в Элм Гроув, нищаем день ото дня. Надо было еще несколько лет назад продать кого-нибудь из работников и заполучить новых. Если мы будем сидеть сложа руки, то скоро останемся с одними стариками, которые повиснут у нас на шее бесполезным грузом.

Он кивнул, считая изреченное им неопровержимой истиной, и взглянул на жену. Та тоже кивнула. Заложить плантацию для того, чтобы подкупить новых негров, – такой ход казался обоим правильным, даже хитроумным.

– Ты только что говорил о Лукреции Борджиа и Джубо. Твое решение окончательное?

Прежде чем ответить, Маклин основательно поразмыслил.

– Мне не нравится, что ему придется спать на кухне с Лукрецией Борджиа: уж больно этот Джубо дик и вонюч! Но отпускать Лукрецию Борджиа ночевать в конюшню тоже не годится: не хватало, чтобы провоняла кухарка!

– Мистер Маклин, сэр! – подала голос Лукреция Борджиа.

– Чего тебе еще? – Дерзкая рабыня надоела хозяину.

– Сейчас тепло. Я дам Джубо мыло, и он вымоется в речке с ног до головы. После мытья от него не будет пахнуть. Я тоже моюсь в речке, и от меня, как вам известно, никогда не пахнет.

– Станет он мыться! – покачал головой хозяин.

– Станет, если я ему велю, – веско произнесла Лукреция Борджиа.

Маклин взглянул на нее и улыбнулся, да так широко, что под густыми усами показались зубы.

– А что, верно! Рано или поздно тебе все повинуются, Лукреция Борджиа. Пока у меня есть ты, на плантации можно обходиться без надсмотрщика.

– Снова пререкания! – вмешалась миссис Маклин, распахивая дверь и маня за собой Лукрецию Борджиа.

На кухне она огляделась, чтобы удостовериться, все ли в порядке, и зажгла вторую свечу. Потом отперла кладовую и отмерила нужное количество муки, сахара и соли; Лукреции Борджиа было велено вновь сходить в кладовую у ручья за топленым свиным жиром.

– У тебя остались дрожжи?

Кухарка кивнула.

– Тогда принимайся за тесто.

Миссис Маклин еще раз оглядела кухню, надеясь найти повод для критики, но так и не обнаружила ни малейшего изъяна и молча вышла.

Лукреция Борджиа во второй раз отправилась к роднику, на сей раз за свиным жиром.

– Хлеб! – фыркала она по пути. – Белый хлеб! Наверное, это все, что может переварить желудок бедного хозяина. Кукурузные лепешки куда сытнее хлеба. Дел невпроворот, а тут возись с этим хлебом, да и выпечка всегда с гулькин нос. Это тебе не кукурузные лепешки! Самая лучшая еда! Наешься лепешек – и вкалывай потом спокойно весь день. Глупости какие – хлеб!

Несмотря на кромешную темноту, она уверенно добралась до родника. На обратном пути хотела было заглянуть в конюшню, чтобы сообщить Джубо радостную весть, но потом решила, что хлеб – слишком хлопотное дело, нельзя больше откладывать замес теста. Ее устраивало, что ей в партнеры назначен Джубо: Джубо был во всех отношениях предпочтительнее Альберта. Ничего, мистер Маклин сам все скажет ему поутру. Ей предстояло провести на брошенной на пол циновке свою последнюю одинокую ночь. Дальнейшая перспектива выглядела вполне заманчиво.

Глава III

Поцеловав Лукрецию Борджиа и проводив ее взглядом, Большой Джем раздвинул высокие стебли и огляделся, чтобы удостовериться, что за ним никто не подсматривает. Вокруг было тихо. Он покинул заросли и зашагал по той же тропинке, по которой только что пробежала Лукреция Борджиа. Однако, достигнув Большого дома, он в отличие от нее обогнул строение, миновал рощу орешника и, оставив за спиной аллею, оказался на дороге.

Дорога вела к Марисбургу, ближайшему к Элм Гроув селению. Большой Джем не боялся ночных путешествий и не избегал открытых шоссе. В окрестностях не было патрулей, поскольку местные плантаторы не отличались зажиточностью и пока что не могли себе позволить нанимать людей для ночного надзора за дорогами, тем более что бегство рабов было в этих местах редким исключением, поэтому содержание патрулей стало бы пустой тратой денег.

Луна освещала Большому Джему путь, и он бодро шагал вперед. При иных обстоятельствах он бы уступил Лукреции Борджиа, чуть-чуть передохнул и удовлетворил ее честь по чести, но его ждал десятимильный переход, наградой за который должна была стать целая ночь острого наслаждения.

Большой Джем бывал на плантации Раунд Три и раньше; собственно, на двадцать миль вокруг не осталось плантации, на которой он бы не успел побывать и где теперь не было бы как минимум одной негритянки, с нетерпением ждущей его возвращения. Он справедливо упрекал мистера Маклина за то, что тот вынуждает его совершать такие утомительные переходы. Всякий плантатор обязан был предоставить каждому своему негру хотя бы по одной устраивающей его негритянке. Выращивание молодняка было выгодным побочным занятием для любого крупного рабовладельца. Впрочем, Маклина никак нельзя было назвать крупным рабовладельцем. Плантация Элм Гроув больше не являлась богатой, превратилась в маленькую, отнюдь не процветала, захирела, и хозяин не пополнял поголовье рабов с тех самых пор, как вступил во владение ею. В итоге большинство его рабов-мужчин было старше годами его самого, а женщины-рабыни стали слишком старыми, чтобы производить на свет потомство или вызывать вожделение у молодца с выдающимися способностями, каковым по праву считал себя Большой Джем.

У Марисбурга он сошел с дороги и обогнул деревню полем. Позади осталась уже половина пути до Раунд Три, к тому же он намеревался явиться туда уже после полуночи, чтобы его не заметили остальные рабы. Эффи, его теперешняя пассия, и ее мамаша Аманда ждали его именно этой ночью. Он тихонько постучится в дверь, и это послужит сигналом, чтобы женщины бесшумно впустили его в хижину. Он не строил планов, как долго пробудет в гостях, но полагал, что не больше двух дней.

Большой Джем знал, что после возвращения будет подвергнут суровому наказанию, однако ни страх, ни последующая боль не могли остановить его, он был не в состоянии отказаться от удовольствия выйти в большой мир ради того, чтобы развеять монотонность существования в Элм Гроув. Это превратилось у него в стойкую привычку с двадцатилетнего возраста, и Маклин, неизменно гневаясь на него за отлучки, понимал, что имеет дело не с настоящим беглецом, и не помышлял о том, чтобы выжечь у него на щеке клеймо «R»,[2] указывающее на склонность к побегу.

Длинные ноги Большого Джема ступали широко. Луна стояла еще высоко, когда он достиг каменных ворот, за которыми начиналась аллея, ведущая к усадьбе плантации Раунд Три. Все окна в Большом доме и в невольничьих хижинах были погашены. Жители южных плантаций рано отходили ко сну, чтобы, поднявшись ни свет ни заря, выйти на работу в поле.

Двигаясь бесшумно, как кот, Джем оставил в стороне Большой дом и достиг цепочки невольничьих хижин. Он не помнил точно, какая по счету хижина служит целью его посещения, но знал, что она стоит ближе к концу улицы. Сориентировавшись, он на цыпочках подкрался к одному из строений и приник ухом к ставню. Изнутри донесся мужской храп. Поняв, что ошибся, Большой Джем двинулся дальше. В следующей хижине мужчины не оказалось – он расслышал там только женское дыхание.

Дверь оставалась распахнутой. Он вошел и различил на полу две завернутые в одеяла фигуры. Подойдя к ним вплотную, присел на корточки и дотронулся до шеи одной из женщин. Она вздрогнула во сне, и он провел пальцами по ее лицу. Теперь он не сомневался, что нащупал Эффи. Вторая женщина рядом была, видимо, ее матерью. Зажав спящей рот, чтобы заглушить возможный крик, он произнес:

– Эффи!

Женщина проснулась и задрожала от испуга.

– Это Большой Джем, детка, – прошептал он. – Большой Джем пришел к вам на пару дней.

Она послушно обняла его за шею. Ее движения разбудили мать, и та тоже села.

– Это Большой Джем, Аманда, – сказал он. Женщина постарше приветствовала его с не меньшей нежностью.

– Скорее раздевайся, Большой Джем, – поторопила его Аманда. – Уже поздно, а на рассвете нам вставать. Времени у нас в обрез. Эффи уже который день спрашивает, когда же ты объявишься. Ведь ты обещал прийти к нам, как только выдастся случай.

Большой Джем поспешно раздевался.

– Раньше не получилось.

Он залез под одеяло и лег между матерью и дочерью.

Плантация Раунд Три была полной противоположностью Элм Гроув. Рабынь здесь было полным-полно, зато молодые рабы наперечет. Большой Джем был здесь вдвойне желанным гостем, так как женщинам плантации редко удавалось переспать с мужчиной. Его визит становился для них долгожданным праздником. Мать и дочь делали все, чтобы утаить его появление от хозяина и надсмотрщика, хотя те вряд ли стали бы возражать, разве что на том основании, что Большой Джем отлучился со своей плантации, не заручившись дозволением хозяина. Хотя доход от продажи детей и велик, большинство плантаторов не могли себе позволить содержать их на плантации. Чаще всего рабочее поголовье на мелких плантациях бывало представлено рабами, чья молодость совпала еще со временем молодости хозяев, и старели они вместе. Наглядным примером такого положения вещей служила Элм Гроув.

Эффи первая воспользовалась услугами Большого Джема, хотя мать помогала ей привести гостя в надлежащее состояние. Сейчас, добравшись до вожделенной хижины, обнажившись и растянувшись на полу, не принуждаемый к торопливости, как в случае с Лукрецией Борджиа, он гораздо дольше ублажал и Эффи и Аманду.

К тому времени, когда троица наконец угомонилась и погрузилась в сон, луна успела зайти. Дело близилось к рассвету. На заре Аманда собрала для Большого Джема узелок с холодными лепешками, и он покинул хижину, чтобы весь световой день укрываться в сосновой роще неподалеку от Большого дома. Женщины пообещали встретить его вечером сытным ужином.

Большой Джем провел в гостях три дня, после чего счел за благо отправиться назад в Элм Гроув. Беглецом его сочли бы только по истечении недели отсутствия, после чего была бы устроена облава. Пока же Маклин не должен был проявлять беспокойство, зная наклонности Большого Джема, который неизменно возвращался, не желая, чтобы из-за его проделок ищейки прочесывали все близлежащие плантации. С каждым днем он все больше страшился неминуемого наказания и не собирался усугублять свою вину. На третий день, дождавшись наступления темноты, он нехотя простился с гостеприимной семейкой и зашагал обратно по той же дороге.

Достигнув деревни Марисбург, он ускорил шаг, надеясь вернуться в свою хижину незамеченным. Вскоре он увидел на обочине огонек. Подойдя ближе, он различил затухающий костер, телегу с лошадью и фигуры спящих вокруг костра людей. Он хотел прошмыгнуть мимо, не привлекая внимания, так как распознал лагерь странствующего работорговца с товаром – частую картину в этих местах, однако был остановлен окриком. Голос, несомненно, принадлежал белому человеку.

– Ты куда? Что это ты бродишь здесь на ночь глядя, а, ниггер?

Белый встал с земли и направился к нему. Животный страх и необходимость отвечать белому с почтением, впитанные Большим Джемом, как и любым рабом, с молоком матери, принудили его дать правдивый ответ. Раб не должен был лгать, так как белому ничего не стоило поймать его на лжи, после чего неизбежно следовало наказание.

– Я иду домой, – был его ответ, – на свою плантацию Элм Гроув.

– До нее, кажется, еще несколько миль?

– Да, еще далековато, сэр.

– Где же ты прохлаждался так поздно?

– Я гостил на плантации Раунд Три.

– Хозяин разрешил тебе отлучиться?

– Ему нет до этого дела. Белый недоверчиво присвистнул:

– Ты хочешь сказать, что бывают хозяева, которым все равно, что их слуги болтаются по дорогам по ночам? Не рассказывай мне басен! Мне лучше знать: ты беглый, вот ты кто! Отвезу-ка я тебя домой и получу вознаграждение за твою поимку.

Работорговец вернулся к костру и подбросил в него несколько сосновых поленьев, отчего огонь разгорелся с новой силой. Треск пламени разбудил рабов, числом то ли семь, то ли восемь душ, лежавших со скованными руками и ногами вокруг костра.

– Хозяин знает, что я обязательно вернусь, – пролепетал не на шутку перепугавшийся Большой Джем. – Он не станет за меня платить.

– Тогда зачем тебе бегать в такую темень?

– Я же говорю, сэр: у меня в Раунд Три есть девка, она любит, когда я прихожу к ней на несколько дней, сэр.

– На несколько дней? – Белый повысил голос. Его тон выдавал удивление и зарождающийся замысел.

Большой Джем кивнул.

– Значит, ты давно отсутствовал?

– Да, сэр, целых три дня, сэр.

– И все это время твой хозяин тебя не разыскивал?

– Нет, сэр, он знает, что я все равно вернусь, сэр.

Белый заговорил другим тоном – вкрадчивым, елейным:

– Как тебя зовут?

– Большой Джем.

– Подходящее имя для такого видного парня – крупного, красивого. Объясни, как же так получается, что хозяин не посылает по твоему следу ищеек?

– Я же говорю: он привык, что я часто пропадаю по нескольку дней. Когда я возвращаюсь, меня бьют, но стоит мне захотеть бабу – и я снова убегаю.

– Что же, у тебя на плантации не хватает негритянок, которыми ты мог бы насытиться?

– Их там всего-то две-три. У моего хозяина сильный недобор по части рабынь. Вот мне и приходится отмахивать столько миль, чтобы взять свое.

– Не дело, Большой Джем, не дело! Куда это годится? Такой здоровяк, как ты, способен обрюхатить целую роту! Тебе небось их только и подавай?

– Это верно, сэр, я негр крепкий.

Белый в задумчивости прикусил губу, а потом дружески положил руку Большому Джему на плечо:

– Жаль, что ты принадлежишь не мне. Я знаю одного человека, хозяина большой плантации у Клаксбурга. Вот у кого от девок бараки ломятся! А негра ни одного! То есть такого, который мог бы брюхатить девок. Не рожают они там у него, хоть плачь. Вот он и просит меня, чтобы я нашел для него могучего негра, который день и ночь только бы и делал, что покрывал его девок. Уж больно этому плантатору нужен молодняк. Представляешь?

Большой Джем восхищенно закатил глаза. Ему было трудно поверить, что на свете существуют такие волшебные местечки.

Белый заговорил еще доверительнее, его слова текли, как упоительный мед:

– От такого негра он не стал бы требовать никакой работы в поле. Ему нужен просто племенной негр. Девок у него то ли тридцать, то ли сорок штук, и всех давным-давно пора покрывать. Вот бы тебе туда! Там бы у тебя не осталось ни одной свободной минутки.

– Да уж, хорошо бы! Оттуда мне не пришлось бы убегать. И никто бы меня больше не лупцевал.

– Вот именно! – Белый подвел Большого Джема к костру. – Для тебя это самое подходящее местечко. Давай поступим вот как: я захвачу тебя с собой и отдам тому плантатору. Он предложит за тебя хорошую цену, а я вернусь и отсчитаю деньги твоему хозяину. Как, говоришь, звать твоего хозяина?

– Масса Маклин, плантация Элм Гроув, сэр.

– Так и поступим! – Работорговец дружески похлопал Большого Джема по плечу. – Ты поедешь со мной. Я напишу мистеру Маклину письмецо, в котором все объясню честь по чести: ты, мол, не беглец, я тебя продал и отсылаю ему деньги. Ну как, идет?

– Не годится мне так поступать, не переговорив сперва с массой Маклином. То есть я хочу сказать, что сперва вам надо бы с ним договориться, сэр.

– Как ты это себе представляешь? Я мчусь туда, поднимаю его среди ночи и расписываю, что за славное местечко для тебя нашел? Ничего, он все равно получит письмо. Вот увидишь, он ничего не возразит против такого твоего поступка. Да он будет просто счастлив! Ведь он выручит за тебя около тысячи долларов!

Большой Джем стоял смирно, обдумывая предложение. Слово белого человека было для него законом; если белый говорил ему поступить так-то и так-то, то ему полагалось одно: безоговорочно подчиниться. На самом деле предложение незнакомца казалось ему сомнительным, но раз белый считает, что дело верное, значит, так тому и быть. К тому же он страшился бича, которого ни за что не избежал бы, если бы вернулся в Элм Гроув. Он не сомневался, что на сей раз масса Маклин прикажет Джубо взгреть его в полную силу.

– Так вы говорите, что на этой новой плантации мне придется не работать, а просто брюхатить негритянок?

– И притом хорошеньких! На той плантации полным-полно светлокожих девчонок. Не знаю только, нравятся ли они тебе…

– Мне всякие нравятся, – с усмешкой ответил Большой Джем.

– Тогда поедем вместе. Называй меня масса Бакстер. Меня тут всякий знает. Я – честный работорговец. Спроси любого, и он расскажет тебе о «честном Томе Бакстере». Ты узнаешь, что я – человек мягкий и справедливый. – Он подошел к дремлющим невольникам и пинками разбудил их. – Вставайте, пора в путь! Нас ждет дальняя дорога.

Бакстер повернулся к Большому Джему, полный дружеского расположения.

– Ты, поди, здорово притомился после такой прогулки? Полезай ко мне в телегу! Остальные пускай бредут пешком.

– А вы уверены, что мы не подводим массу Маклина? – спросил Большой Джем, которого все еще точил червь сомнения. Ведь раньше он никогда ничего не предпринимал, не считая традиционных отлучек, без хозяйской санкции. И вот теперь к нему обращался другой белый и предлагал совершить поступок, который, по его словам, доставит мистеру Маклину бездну удовольствия. Большому Джему трудно было усомниться в его правдивости. Белые всегда правы.

– Положись на мое слово, слово «честного Тома Бакстера»! Будь мистер Маклин здесь, он бы сам поторопился загнать тебя за этакую кучу денег.

– Недавно один работорговец предлагал ему за меня восемьсот долларов, – припомнил Большой Джем. В тот раз он до смерти перепугался, что его сбудут с рук.

– Восемьсот? Экая безделица! Благодаря мне мистер Маклин заработает на тебе добрую тысячу. Ты только представь – тысяча долларом!

– Что ж, наверное, мне и впрямь лучше ехать с вами.

– А то как же! Вот увидишь, тебе так понравится на новом месте, что ты будешь благодарить меня по гроб жизни.

В телегу впрягли пару лошадей, невольничий караван, в котором оказалась дюжина скованных попарно чернокожих разных возрастов, от четырнадцати до сорока лет, выстроился сзади. Большой Джем уселся на облучок рядом с новым хозяином.

С каждой минутой расстояние между Большим Джемом и его родной плантацией все больше увеличивалось. Бакстер надеялся, что за сутки отъедет от Элм Гроув миль на двадцать. Этого будет достаточно, чтобы ни Маклин, ни кто-либо еще не сумел разыскать Большого Джема. На таком расстоянии ищейки не возьмут след. Работорговец поздравлял себя с дармовым приобретением.

Стоило лошадям тронуться, как Большой Джем испытал соблазн спрыгнуть с телеги и устремиться назад, к Элм Гроув. Разве не там его дом? Однако пересилила боязнь наказания и неспособность ослушаться сидящего рядом белого. Слово белого господина было для него законом – к этому его приучил сам Маклин. Тем более что по здравом размышлении роль племенного жеребца казалась куда заманчивее роли беглеца, подвергаемого жестокой экзекуции. У Большого Джема заранее текли слюнки. Откуда ему было знать, что путь его лежит в зловещее место – к пользующейся дурной славой развилке вблизи Нашвилла, где он будет продан на луизианскую сахарную плантацию? Там его заставят трудиться не поднимая головы, и на закате он будет валиться на солому без задних ног, уже не помышляя о блуде.

Не зная, какая судьба ему уготована, он предвкушал исполнение обещаний «честного Тома Бакстера», белого добряка с елейным голосом. Уверенности прибавляло и то, что его в отличие от остальных невольников в караване не заковали в цепи. Он подпрыгивал на жестких козлах и усмехался собственным мыслям. Мистер Маклин крепко удивится, когда ему привалят такие деньжищи. Раньше Джему не приходило в голову, что он стоит целого состояния.

Глава IV

На следующее же утро после отлучки Большого Джема из Элм Гроув мистер Маклин хватился его на утренней перекличке. Это его рассердило, как случалось всегда, когда Джем пускался в бега, но не слишком обеспокоило. Большой Джем поступал так вот уже лет пять, и Маклин не сомневался, что он никуда не денется. С другой стороны, он не мог смириться с тем, что какой-то черномазый бросает вызов его всевластию, поступая, как ему, черномазому, заблагорассудится. Если бы Большой Джем догадался явиться к Маклину за разрешением исчезнуть на пару дней, то, вполне вероятно, не был бы разочарован. Но он удрал самовольно, нарушив этим дисциплину и подав дурной пример остальным рабам, которые узнали об очередной выходке Большого Джема раньше хозяина.

– Большой Джем снова сбежал.

– Видать, завел себе на стороне новую девку!

– Ох и хороша же, должно быть, эта девка, раз он из-за нее не жалеет ног!

– Ничего, масса Маклин взгреет его как следует, когда он заявится назад.

– Уж Джубо пообдирает ему мясцо со спины!

– А Большому Джему все равно, ему лишь бы к девке сбежать.

– Этот ниггер вконец помешался на бабах!

Лукреция Борджиа, поджаривавшая на здоровенной чугунной сковороде ветчину для едоков Большого дома и одновременно наблюдавшая за закипающим кофейником, услышала эту новость от Эмми, побывавшей в невольничьем поселке.

– Большой Джем сбежал!

Девчонка так торопилась поделиться этим известием, что совершенно задыхалась от бега. На маленькой плантации редко происходили достойные внимания события, поэтому любая мелочь, претендовавшая на роль новости, не сходила там с уст на протяжении нескольких дней.

– Так прямо и сбежал? – отозвалась Лукреция Борджиа, нисколько не удивившись. – Что ж, ему не впервой. Он и раньше убегал, возвращался и пробовал бича. Так и теперь: вернется и будет бит. Джубо крепок на руку. Сам мистер Маклин теперь уже не тот, что прежде, зато в иные времена вот кто мог спустить с ниггера шкуру! Ничего, Джубо тоже не подкачает. – Она перевернула ломти ветчины, сняла с плиты кофейник и спросила, обращаясь не столько к Эмми, сколько к самой себе: – Как тебе Джубо?

Девчонка вздохнула. Она уже давно сохла по Джубо и считала, что влюбилась.

– По-моему, он – настоящий красавец. Высокий, сильный! И ласковый! Нет, Джубо – это то, что надо.

– Тебе что, нечем заняться? – Лукреция Борджиа не выносила, когда кто-либо прохлаждался без дела. – Тащи тарелки! Пускай Далила накрывает на стол. Доставай приборы, перец, соль, масло. Не стой сложа руки! Ишь, разинула рот! Если хочешь болтать, то при этом делай что-нибудь.

– Слушаюсь, Лукреция Борджиа.

Лукреция Борджиа резко обернулась и отвесила бедной Эмми звонкую пощечину.

– Слушай внимательно. Когда мы с тобой остаемся на кухне вдвоем, ты будешь обращаться ко мне «мисс Лукреция Борджиа, мэм». Понятно? Я главнее тебя. Я тут распоряжаюсь, а ты изволь обращаться ко мне почтительно.

– Слушаюсь, мэм, Лукреция Борджиа, мэм.

– Так-то лучше. При массе Маклине или при хозяйке ты так меня не называй, только когда мы остаемся с глазу на глаз. Не забудешь? Так что ты там болтала про Джубо?

Эмми металась по кухне, выполняя распоряжения Лукреции Борджиа. Тяжелая рука кухарки вселяла в нее ужас, тем более что та постоянно норовила заехать ей по физиономии именно в тот момент, когда она меньше всего этого ожидала. С Лукрецией Борджиа нельзя было ссориться.

– Я говорю, – зачастила Эмми, вынимая из ящика серебряные ножи и вилки, – что Джубо – паренек что надо, писаный красавчик!

Лукреция Борджиа перекинула поджаренную ветчину на подогретую тарелку и, разбив несколько яиц, вылила их в булькающий жир на сковороде.

– Ну и сказанула! Да он уродливый африканский дикарь! Наверное, его привезли из джунглей еще ребенком, потому что речь у него еще туда-сюда, но красавчиком его никак нельзя назвать. Где ему тягаться с Большим Джемом!

– Все равно, Джубо очень хорош собой, мисс Лукреция Борджиа, мэм! Могучий, хорошо сложенный… Ну, не вышел лицом, как Большой Джем, но все равно хорош.

– Вылитый ниггер!

– Да, человеческой крови в нем нет, – вынуждена была согласиться Эмми. – Как и во мне. Вы – другое дело, мисс Лукреция Борджиа, мэм.

– Еще бы! Моя мать квартеронка. Она привезла меня с плантации Маунт-Эйри, где жила с миссис Маклин до ее замужества. Маунт-Эйри – славное местечко. Мать говорила, что в тамошнем Большом доме все слуги были метисами. Мать тоже была красоткой. Я ее отлично помню.

– Моту себе представить! Вы тоже хороши собой, мэм. – Несмотря на юный возраст, Эмми уже понимала, насколько важна лесть.

На кухню вбежала Далила:

– Миссис Маклин уже внизу! Где мой поднос?

Лукреция Борджиа указала на стол, где уже лежало все необходимое для сервировки. Далила схватила поднос и поспешила обратно в столовую.

– Ты тоже поторапливайся, – сказала Лукреция Борджиа Эмми, дирижируя длинной вилкой. – Живо к роднику, сними с молока сливки для кофе. Сама ты, ясное дело, никогда ни о чем не помнишь. Да, Эмми, лени в тебе прибавляется день ото дня!

Эмми схватила кувшин для сливок и была такова. На кухню вернулась Далила.

– Масса Маклин сегодня утром вне себя, – сообщила она. – Так обозлился, что зашелся кашлем. Я уж думала, того и гляди помрет.

– А все небось из-за того, что Джем сбежал? – спросила Лукреция Борджиа, хотя заранее знала, какой будет ответ.

– Из-за чего же еще? Ну и гневается хозяин на него! Собирается скакать на соседнюю плантацию, к мистеру Аллену, проверить, не прячется ли Джем там. Джем иногда убегает туда на денек-другой.

– Там он его не найдет, только напрасно потратит время. У Аллена Большого Джема нет.

Далила вопросительно посмотрела на Лукрецию Борджиа:

– Откуда тебе все известно про Большого Джема?

– Ничего мне не известно!

Лукреция Борджиа перелила готовый кофе в серебряный кофейник, отняла у подоспевшей Эмми кувшин со сливками, поставила то и другое на поднос, вспомнила про сахарницу и отдала все это Далиле.

– Раз масса Маклин зол, то ему обязательно нужна чашечка кофе, глядишь, и успокоится. Живее! Подавай на стол!

Она переложила яичницу на тарелку, где остывала ветчина, после чего открыла тяжелую дверцу духовки и извлекла на свет небольшой каравай.

– Слишком горячий, чтобы сразу резать. Посоветуй миссис Маклин разломить хлеб на куски.

После ухода Далилы Лукреция Борджиа опустилась на табурет. С завтраком она справилась. Теперь у нее было несколько минут на отдых. Она даже позволила Эмми немного побездельничать.

– У меня для тебя новость, – торжественно обратилась она к помощнице. – Теперь Джубо будет со мной. Он будет ночевать здесь, у меня. Так распорядился мистер Маклин.

Борясь с сжигающей ее ревностью, бедняжка Эмми произнесла:

– Вам очень повезло, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Поздравляю вас!

– Не знаю, не знаю… – Лукреция Борджиа махнула рукой. – Мне бы больше подошел не Джубо, а Большой Джем, но на такого бродягу нельзя положиться. Вот опять сбежал и поминай как звали. Ничего, когда вернется, ему небо покажется с овчинку.

– Масса Маклин вызывает тебя после завтрака на разговор, – доложила из дверей Далила.

– Чему же удивляться: масса Маклин всегда рад похвалить меня за вкусный завтрак.

– Нет, на этот раз разговор пойдет о более важных вещах, – возразила Далила.

– Откуда ты знаешь?

– Не скажу! Я не разбалтываю на кухне то, что слышу в столовой. Все-таки я – горничная! – напомнила Далила и, выпрямившись, добавила: – Я не кухонная прислуга! Масса Маклин вызовет тебя, когда сочтет нужным.

Лукреция Борджиа обозлилась и хотела было отвесить Далиле оплеуху, но вовремя взяла себя в руки. Все-таки Далила орудовала в господских комнатах, а она – всего лишь на кухне. Какой бы умелой поварихой она ни была, Далила располагалась ступенькой выше, чем она, на сложной иерархической лестнице слуг. Лукреция Борджиа знала свое место. Она надела чистый фартук, заново повязала голову и вытянулась у двери, дожидаясь, когда за ней придет Далила.

Когда хозяин соблаговолил наконец послать за ней, она грациозно появилась в столовой, выпятила грудь, приветствовала миссис Маклин коротким поклоном и встала перед мистером Маклином.

– Масса Маклин, сэр, Далила сказала, что вы хотите меня видеть.

– Хочу. – Злость из-за исчезновения Большого Джема, снова покусившегося на дисциплину, заставляла хозяина хрипеть, отчего его голос становился еще слабее. – Я полагаю, Лукреция Борджиа, что Джубо пора начать с тобой спать. Я сам скажу ему об этом и напомню про мыло. Уж больно он пахуч!

– Да, сэр, благодарю вас, масса Маклин, сэр! Только зачем вам так утруждаться? Я сама пойду к Джубо с мылом и все ему перескажу. А вы отдыхайте.

– И верно, Лукреция Борджиа. Ступай.

Маклин улыбнулся, удивляясь своей готовности подчиняться этой невольнице. Лукрецию Борджиа было трудно провести. Казалось, она неизменно действовала в интересах другого, однако при этом не только не упускала собственной выгоды, но и думала прежде всего о себе самой.

– Я могу идти?

Он кивнул, и она, вторично поблагодарив его, возвратилась на кухню.

– Масса Маклин посылает меня в конюшню, – объявила она официальным тоном. – Эмми, ступай в кладовую и налей в жестянку жидкого мыла. А я тем временем поищу старое полотенце. У тебя наверху наверняка найдется лишнее полотенце, а, Далила?

– Может, найдется, а может, и нет.

Лукреция Борджиа превратилась в просительницу, хотя с непривычки эта роль получалась у нее не слишком убедительно.

– Я тебе тоже помогу, Далила. Велю Эмми целую неделю чистить вместо тебя серебро и протирать рюмки.

– А я найду полотенце, которое так истрепалось, что его уже никто не хватится. Это для Джубо? – не выдержала она.

Лукреция Борджиа кивнула. Далила быстро сбегала наверх и вернулась с ветхим полотенцем. Лукреция Борджиа гордо взяла жестянку с мылом, перекинула через руку полотенце и зашагала на конюшню. Там она окликнула Джубо, который отозвался ей из пустого стойла в глубине конюшни:

– Это ты меня зовешь, Лукреция Борджиа? Она двинулась на голос. Джубо вяло мыл пол.

Лукреция Борджиа протянула ему жестянку и полотенце.

– Зачем мне это? Что я буду с этим делать?

– Это мыло, чтобы ты вымылся с ног до головы в речке, а это полотенце, чтобы вытереться. Теперь мы будем спать вместе. – Она подошла к нему и ласково провела ладонью по его щеке, удивившись, какая у него гладкая кожа. – Ты весь такой гладкий, парень? – осведомилась она.

Он забрал у нее жестянку и полотенце и положил то и другое на пол.

– Да, у меня на теле нет волос, – признался он, хватая ее за кисть и предлагая удостовериться в этом самой, проведя по его шее под распахнутым воротом рубахи. – Я весь гладкий, кроме одного местечка. Там у меня растут волосы.

– Там для них самое место. – Она машинально провела рукой по его груди, восхищаясь его налитой мускулатурой, и пощипала за соски, заставляя его жмуриться. – Сегодня ты побыстрее управишься с работой в конюшне, сходишь на речку и как следует вымоешься. Спать ты теперь будешь не в конюшне, а на кухне, со мной. Только гляди, не ленись мыться. У меня на кухне не должно пахнуть вонючим дикарем. Массе Маклину это не понравилось бы.

– А масса Маклин позволил?

– Стала бы я тебя звать, если бы он не позволил! Это его приказ. А ты что, не хочешь?

Его розовая ладонь нащупала под тонкой тканью передника твердые груди Лукреции Борджиа.

– Как добр ко мне масса Маклин! – Эти слова Джубо произнес так тихо, что она едва их расслышала. Его глаза были закрыты, он прижимался к ней всем телом. – Сколько я здесь живу, у меня не было женщины. Я хочу сказать – постоянной. Старухи, с которыми я валандался в кустах, не в счет. Какая от них радость? Так ты говоришь, масса Маклин позволил мне спать с тобой прямо на кухне?

Она молча кивнула. Гладкая кожа Джубо, его могучие мышцы представляли для нее неодолимый соблазн; она продолжила начатое исследование. Ее рука, уже забравшаяся ему под рубашку, скользнула по его твердому животу и достигла зарослей. Он притянул ее к себе. Она прикоснулась губами к его рту, и он, еще не имея опыта по части поцелуев, все-таки не стал отодвигаться. Он оказался восприимчивым учеником. Ее язык проник ему в рот, пальцы продвигались все ниже.

– Ну и силен же ты, Джубо! – поощрила она его, оторвавшись от его губ. – Знай я об этом раньше, давно бы пригласила тебя в кусты. Но так, с согласия массы Маклина, все равно лучше.

Он, уже не обращая внимания на ее речи, расстегнул деревянную пуговицу на штанах, позволив им спуститься ему на колени. Его тело изогнулось, поощряя Лукрецию Борджиа к дальнейшим смелым действиям.

– Не останавливайся, Лукреция Борджиа, – прошептал он через некоторое время, уже задыхаясь. – Скорее! Пожалуйста, скорее!

Но она, наоборот, убрала руку.

– Прошу тебя! – умолял он. – Я больше не могу!

– Ты что, собрался забрызгать пол? Экое расточительство! Нет, лучше прибережем твое семя на ночь. Массе Маклину не терпится получить от меня малыша. Какие же дети, если ты будешь швыряться своим соком налево-направо? Нет, Натягивай штаны и жди ночи.

Он неохотно повиновался. Она указала ему на мыло и полотенце:

– Я хочу, чтобы ты пришел ко мне чистым, хорошо пахнущим. Представляешь, какого славного малыша мы заделаем для массы Маклина! Только бы он получился похожим на меня, а не на тебя. Ты, Джубо, парень хоть куда, вот только физиономией подкачал. Экий ниггер!

– А мне на это наплевать, Лукреция Борджиа! Масса Маклин, поди, знает, что детей делают не физиономией.

– Я тоже знаю, как их делают. – Она наблюдала, как он натягивает штаны и застегивает свою пуговицу. – Как мне хочется, чтобы поскорее наступила ночь! – Она поспешила прочь из конюшни, заливаясь счастливым смехом. – Теперь я не жалею, что Большой Джем сбежал. Со мной будет Джубо. В темноте я все равно не смогу различить его лицо. Да, масса Маклин – добрый хозяин.

Пройдя еще несколько шагов, она пробормотала себе под нос:

– Но и на меня ему грех жаловаться. У него хорошая служанка. Лучше не найти!

Глава V

На четвертый день после исчезновения Большого Джема гнев Маклина сменился беспокойством. Он призывал в свидетели любого, кто оказывался поблизости, и клялся, что стоит Джему вернуться – и он задаст ему такую взбучку, какая еще не снилась ни одному рабу. Бич так славно прогуляется по спине и заднице ниггера, что тот целую неделю не сможет сидеть, не то что бегать. Ничего, он раз и навсегда излечит его от привычки ударяться в бега. На пятый день на смену беспокойству пришла тревога, на шестой хозяин запаниковал.

На седьмой день Джубо было велено запрячь в телегу лучших лошадей. Начался объезд близлежащих плантаций и опрос, не видел ли кто Большого Джема. Повсюду, в том числе и в Раунд Три, Маклина ждал отрицательный ответ. Джем как сквозь землю провалился. После его исчезновения минуло слишком много времени, чтобы собаки смогли взять след. Не оставалось ничего другого, как смириться с тем, что плантация навсегда лишилась ценного раба.

Не желая признавать поражение, Маклин остановился на обратном пути в лавке Банниона и сообщил владельцу заведения и молодому блондину по имени Ренсом Лайтфут, который околачивался возле прилавка, что обещает сотню долларов вознаграждения тому, кто сообщит о местонахождении Джема и привезет его обратно в Элм Гроув. Банниона он попросил оповестить об этом всех посетителей, которые станут заглядывать к нему по вечерам, чтобы пропустить по стаканчику кукурузного виски. Баннион и Лайтфут дружно поклялись, что приложат все силы, чтобы заработать сто долларов, – в те времена такое вознаграждение считалось сверхщедрым. Впрочем, и тот и другой признались, что слыхом не слыхивали ни о каком Большом Джеме.

– Как у вас сейчас дела со светлокожим молодняком, мистер Маклин? – осведомился Баннион, заговорщически поглядывая на Ренсома Лайтфута, не отходившего от стойки.

– Из рук вон плохо, – удрученно ответил Маклин. – Придется привезти от Оливера из Спринг Бранч новых негритянок. У него есть светлокожие девки, но вот беда – теперь, когда не стало Большого Джема, у меня не осталось никого, кто бы их покрыл. Джубо, мой кучер, – чистокровный африканец. Есть у меня еще один, по имени Дейд, но и тот черен как уголь. Уж и не знаю, как получить светлокожий приплод от рабынь, которых я собрался подкупить.

– Знаете, мистер Маклин, вы остановились у меня в удачное время. Видите Лайтфута? Он готов оказать вам услугу. Парень видный, хорошо сложенный, и штуковина у него, что у племенного жеребца. Он уже покрывал негритянок у некоторых плантаторов, которым хотелось заполучить светлокожий молодняк. Берет он умеренно, и рабыни у него беременеют все, как одна. Не знаю лучшего способа осветлить ваше поголовье. Порода у Лайтфута добрая. Сами взгляните – хорош! Кудрявый блондин, что еще надо? Ну как, хотите, чтобы он поработал с вашими девками в Элм Гроув?

– Неплохая мысль! – Маклин понял, что это избавит его от неразрешимой проблемы. – В нужное время я с ним свяжусь и приглашу к себе на месяц-другой. Скоро я привезу негритянок от Оливера. Парочка уже готова. Ему придется обработать в общей сложности шесть-семь штук.

– Благодарю, мистер Маклин, – вступил в разговор Лайтфут. – Признателен вам за вашу доброту. Когда будете готовы, дайте мне знать – и я не стану медлить. Уж я для вас постараюсь – останетесь довольны!

Маклину были не особенно по душе подобные типы, но он достаточно учтиво отозвался на его слова. Его внешность он одобрил. Если потомство пойдет в папашу, можно будет неплохо заработать.

– Просто удивительно, до чего сейчас в цене светлокожие рабы! А ведь в прежние времена на них трудно было нажиться. – Баннион полагал, что товар следует еще больше расхвалить. – Раньше все хотели одного: заполучить сильного черномазого, который мог бы трудиться без устали день за днем. А теперь всем только подавай светлокожих слуг для усадьбы. Чтоб это были смазливые девчонки и хорошенькие парнишки. До меня дошли слухи, что на некоторых плантациях кастрируют всех светлокожих парней, чтобы на них не положили глаз белые дамы.

– Ну, до меня они с ножом еще не добрались, – похвастался Лайтфут. – Девки у меня беременеют с первого раза. У меня с этим полный порядок.

Не проявив склонности продолжить беседу, Маклин вернулся на телегу и велел Джубо везти его в Марисбург. Там он сошел у редакции местного еженедельного листка.

– Хочу дать объявление о беглом рабе. Какую картинку вы помещаете рядом с таким объявлением?

Ему показали гравюру на дереве: фигурку с шестом на плече, на котором болтался узел с одеждой.

– Годится. Я предлагаю вознаграждение в сто долларов. Речь идет о моем невольнике Большом Джеме, сбежавшем с моей плантации Элм Гроув неделю тому назад. Большой Джем – ценный чернокожий. Я очень хочу его вернуть.

Маклин больше сожалел не об утрате Большого Джема, а о том, что не согласился взять за него восемьсот долларов, предложенных не так давно бродячим работорговцем. Тогда Маклин отказался продать этого раба, так как ценил его больше всех остальных своих невольников. Он казался ему более ценным, чем даже Джубо, хотя его спину покрывали шрамы, что обычно снижало цену. А теперь он лишился его за просто так! О восьмистах долларах приходилось забыть.

По прошествии еще одной недели Маклин совсем перестал надеяться на возвращение Большого Джема. Тот никогда еще не отсутствовал так долго. Видимо, произошло что-то серьезное, помешавшее ему вернуться. Как бы он действительно не сбежал! В таком случае его целью должен был стать крупный город вроде Мобила, Нового Орлеана или Нашвилла, где была возможность сойти за свободного цветного. Впрочем, поразмыслив, Маклин пришел к выводу, что Большой Джем не из таких. Деревенский житель, он понятия не имел о городской жизни и всегда довольствовался своим размеренным существованием в Элм Гроув, усердно трудился, не отличался ленью. Если у него и был какой-то изъян, то только склонность к отлучкам.

Жизнь в Элм Гроув катилась по накатанной колее. Тема исчезновения Большого Джема уже не занимала умы, как прежде, хоть и всплывала время от времени в разговорах. Минуло еще несколько недель, и о нем совсем забыли. Больше всего по нему скучали его постоянная сожительница и Лукреция Борджиа. Джубо полностью ее удовлетворял и каждую ночь спал рядом с ней на полу в чулане позади кухни, однако Большому Джему был присущ особенный магнетизм, поэтому она все равно беспрестанно вспоминала о нем, хотя не ощущала больше прежнего телесного беспокойства. Забыть общество Большого Джема оказалось свыше ее сил.

Однако прошло время, и у Лукреции Борджиа появилась важная новость, которой она поделилась с хозяином однажды во время завтрака, дождавшись, когда миссис Маклин удалится в гостиную. В ее голосе звучала гордость.

– Я беременна, масса Маклин, сэр. – Она сияла. – Вы получите от меня заправского младенца! Джубо оказался парнем что надо. – На самом деле Лукреция Борджиа не была уверена, кто ее оплодотворил – Джубо или Большой Джем во время их последней скоротечной встречи. Впрочем, кто бы ни был отцом, она гордилась, что может сообщить хозяину столь приятную новость. Это повышало ее ценность в его глазах.

– Значит, Джубо наконец выполнил поручение?

Маклин хотел было рассмеяться, но вместо этого так закашлялся, что был вынужден встать и выйти из-за стола. Миссис Маклин ждала его в гостиной. Она принудила его прилечь на диван. Пятна крови на тряпке, которой он пользовался в качестве платка, не на шутку испугали ее.

– Во всем виноваты волнения из-за Большого Джема, – объявила она Лукреции Борджиа и Далиле. – Этот негодник обошелся массе Маклину в восемьсот долларов. Он мог бы избавиться от него и получить обратно ту же сумму. А теперь бесстыжий Джем оставил нас с носом. Хорошо хоть, что мы его не заложили, – добавила она.

Полежав некоторое время на диване, Маклин вскоре пришел в себя, чтобы подняться. Его ждали дела; без его присмотра все мигом развалилось бы. Без надзора со стороны белого человека хозяйство неминуемо пришло бы в упадок, а он оставался на плантации единственным, кому было до этого дело.

Беременность не умерила трудолюбия Лукреции Борджиа. Она по-прежнему вставала ни свет ни заря, зная, что ей предстоит кормить хозяев трижды на дню. Однако постепенно кухарка сделалась грузной и неуклюжей, что свело на нет ее обычную прыть. С увеличением живота ее характер отнюдь не смягчился, и бедная Эмми, крутившаяся теперь вдвое быстрее, чем раньше, нередко получала от нее подзатыльники. Джубо был снова водворен в конюшню, так что теперь по ночам Лукреция Борджиа страдала от одиночества. Ей не оставалось ничего другого, кроме надежды, что после рождения ребенка ей позволят вернуть Джубо обратно. У этой надежды были основания: ведь получила же Летти назад своего Дейда после того, как в конце концов забеременела и произвела на свет малыша!

Маклин, довольный намерением Лукреции Борджиа увеличить население его плантации, все равно не отказался от прежнего плана побывать у Оливера на плантации Спринг Бранч, чтобы подкупить негритянок. Ведь на данный момент он мог рассчитывать как на самок-рожениц только на Летти и на Лукрецию Борджиа, и чтобы процесс воспроизводства шел беспрерывно, ему требовалось еще четыре-пять рабынь. Об этом следовало подумать загодя, и Маклин упрекал себя за неповоротливость. Рабочему поголовью грозило сокращение.

Правда, у него теперь не было такого надежного производителя, как Большой Джем, что создавало дополнительные трудности, но оставались Дейд, Джубо и Альберт, к тому же он держал про запас кандидатуру Лайтфута. Этот субъект, должно быть, беден как церковная мышь, иначе не предлагал бы себя на роль производителя. С другой стороны, молодой человек не походил видом на оборванца. Маклин все же пришел к заключению, что таким способом Лайтфут зарабатывает на жизнь. Видимо, это занятие не вызывает у него отвращения, даже напротив.

Помощь подоспела неожиданно: из Марисбурга прискакал невольник, доставивший письмо от адвоката Маклинов, в котором сообщалось о кончине незамужней тетушки миссис Маклин, завещавшей племяннице кое-какие средства, каковые наследница решила потратить на приобретение пяти самок у работорговца Оливера. Ей всегда импонировала эта мысль, хотя для такой покупки им раньше пришлось бы заложить Элм Гроув; теперь необходимость в этом рискованном шаге отпадала. Худшее, что могло случиться с плантацией, – это старение и вымирание живущих на ней рабов. В связи с этим требовался постоянный прилив свежей крови, без которого рабочее поголовье утрачивало работоспособность.

Лукреция Борджиа разродилась примерно через месяц после Летти, ранним зимним утром, когда на земле лежал иней. Среди ночи, когда начались схватки, она покинула свой теплый угол в чулане при кухне и добралась в потемках до хижины старой тетушки Керри в невольничьем поселке. Тетушка Керри исполняла на плантации роль повитухи еще тогда, когда производство младенцев здесь было не менее ритмичным, чем производство хлопка. Лукреция Борджиа заранее заручилась ее обещанием оказать ей помощь. Стук в дверь убогой лачуги разбудил ее обитательницу. Лукреции Борджиа было предложено занять место хозяйки на тюфяке. Тетушка Керри развела огонь, подбросив в печь еще несколько сосновых поленьев, и нагрела кастрюлю воды. Однако ее хлопоты оказались излишними. Лукреция Борджиа была молода и сильна, как рабочая лошадка, и ребенок родился легко и быстро.

– Выскочил как пробка, – молвила тетушка Керри, приподняв младенца за ножки и несколько раз пришлепнув, чтобы заставить громко заверещать. – Прекрасный мальчуган. Вот обрадуется масса Маклин!

Лукреция Борджиа провела в хижине повитухи все утро, но потом поспешила в Большой дом, чтобы не опоздать с обедом. Она еще нетвердо стояла на ногах, однако не смогла оставить кухню без присмотра и только больше, чем обычно, обращалась в этот день за помощью к Эмми и Далиле. После обеда она набралась сил, чтобы самостоятельно оповестить хозяев о рождении мальчика – сильного, здорового, с более светлой кожей, чем можно было ожидать. Теперь она не сомневалась, что сын родился от Большого Джема.

Маклины поздравили ее, а мистер Маклин выудил из кармана серебряный доллар. Вручая награду молодой матери, он пообещал ей, что она будет получать по доллару за каждого своего младенца.

– Трудное же у тебя выдалось утро. Как твое самочувствие теперь, Лукреция Борджиа?

– Прекрасно, масса Маклин. Мне надо ухаживать за малышом, поэтому я сберегаю силы.

Маклин помахал вилкой, привлекая ее внимание.

– Я позволю тебе приглядывать за ним некоторое время, но не очень долго. Потом его нянькой станет Летти. Пускай забирает его к себе в хижину. Нам ни к чему крикливый младенец на кухне.

– Слушаюсь, сэр, масса Маклин, сэр. – Испытывая кое-какие материнские чувства, Лукреция Борджиа все же не слишком опечалилась, узнав, что ее скоро разлучат с сынишкой. Она уже предвкушала возобновление связи с Джубо и надеялась, что хозяин не будет ей в этом препятствовать.

– Я потому спросил тебя о самочувствии, что мне надо срочно привести в порядок две хижины. Теперешним их обитателям придется потесниться или даже перейти к другим. Хочу, чтобы ты проследила за уборкой. Хижины надо заново побелить, чтобы там все сверкало. Я поручаю тебе не саму работу, а только наблюдение за работниками. Скоро я привезу от мистера Оливера, с плантации Спринг Бранч, четыре-пять новых негритянок, чтобы восполнить нехватку в малышах.

– Слушаюсь, сэр, масса Маклин, сэр. – Она расплылась в улыбке, гордая собственным достижением. – Малыши в Элм Гроув очень даже нужны. До нас с Летти здесь давно не рожали.

– Я надеюсь получить от новых негритянок светлое потомство. Теперь деньги можно делать только на светлокожих.

Лукреция Борджиа была заинтригована.

– Светлокожие? Чудно, масса Маклин, сэр! Откуда они у нас возьмутся? Джубо черен как смоль, да и Дейд ненамного светлее. Альберт тоже трубочист трубочистом. Самым нашим светлым ниггером был Большой Джем, но его и след простыл.

Маклин закашлялся и выплюнул в платок сгусток крови. При этом он не спускал глаз с Лукреции Борджиа, стоявшей между ним и миссис Маклин.

– Сядь, Лукреция Борджиа. – Для хозяина было неслыханным делом предложить невольнице сидеть в его присутствии. – Ты только сегодня утром произвела на свет дитя и еще не восстановила силы.

Хозяйская милость заставила ее вытаращить глаза, но она тем не менее пододвинула для себя стул и присела на самый краешек.

– Сам не знаю, зачем я говорю с тобой обо всем этом, – продолжал Маклин. – Просто миссис Маклин всегда твердит: хочешь, чтобы дело было сделано, – поручи его Лукреции Борджиа.

Лукреция Борджиа покосилась на хозяйку и поблагодарила ее улыбкой.

– Ну так вот. Мне последнее время нездоровится, поэтому мне требуется помощник, который ничего не упускал бы из виду. Тебе это вполне под силу. Никто не справится с этим так, как ты. А теперь слушай внимательно. Невольницы, которых я привезу, как на подбор светлокожие. У каждой течет в жилах какая-то доля человеческой крови. Тут, наверное, не обошлось без сыновей мистера Оливера – у него их трое. Мне хочется, чтобы потомство получилось еще светлее.

Лукреция Борджиа помотала головой, отказываясь понимать, каким образом Маклин собирается добиться поставленной цели. Уж не вздумал ли он сам выступить в роли производителя? Нет, для этого он совершенно не годился. К тому же рядом восседала миссис Маклин, и он ни за что не обмолвился бы о таком сраме в ее присутствии.

Маклин снова зашелся кашлем. Беседа возобновилась не сразу.

– При лавке Банниона околачивается один парень, который за деньги покрывает негритянок, чтобы те рожали светлокожих малышей. Звать его Ренсом Лайтфут. Голытьба голытьбой, зато на вид хоть куда, этакий блондинчик. Вот я и думаю: не нанять ли его, чтобы он покрыл моих новых негритянок? Тогда у нас появился бы по-настоящему светлокожий молодняк. Я бы поручил тебе все устроить: принять новеньких и поселить у нас Лайтфута, чтобы он скорее принялся за дело. Справишься?

– Можете на меня положиться, масса Маклин, сэр. – Сказав это, Лукреция Борджиа неожиданно замялась.

– Что тебя смущает? Выкладывай! – поторопил ее Маклин.

– Не разрешите ли вы ему покрыть еще и меня? Вот бы родить светлокоженького!

– Я подумаю об этом, Лукреция Борджиа, подумаю и дам тебе ответ. Возможно, это здравая мысль. Твой теперешний малыш, должно быть, чернее ночи, раз его папаша – Джубо. Я бы с радостью получил от тебя подарочек посветлее. Что ж, поразмыслим!

Теперь у Лукреции Борджиа было о чем мечтать. Воистину жить на плантации Элм Гроув становилось час от часу интереснее!

– Слушаюсь, сэр, масса Маклин, сэр! – бодро произнесла она.

– Теперь так: сходи в конюшню – нет, сама не иди, тебе сегодня надо отдыхать, пошли туда Эмми. Словом, пускай Джубо запряжет лошадей в фургон. Я съезжу к мистеру Оливеру и погляжу, подобрал ли он для меня то, что я просил. А ты проследи, чтобы для новеньких были готовы хижины. Не подведешь хозяина?

– Не подведу, масса Маклин, сэр.

Она встала, но продолжала топтаться в комнате. Маклин понял, что сейчас последует новая просьба.

– В чем дело, Лукреция Борджиа?

– Просто хотела спросить, как мы назовем моего малыша. Такой славный мальчуган!

– Почему бы не назвать его так же, как Джема? Вот кто был силен и хорош собой! Будем надеяться, что твой мальчик не вырастет беглецом. Ума не приложу, что могло стрястись с Джемом!

– Значит, быть ему Джемом?

– Не Джемом, а Иеремией. «Джем» – это сокращение от «Иеремии».

Она кивнула в знак благодарности.

– Значит, я отсылаю Эмми к Джубо, чтобы он готовил фургон; потом заставлю кучу бездельниц навести порядок в двух хижинах, в которых вы поселите новеньких. Это все, масса Маклин? – Она не уходила, выжидательно глядя на него.

– Что-то еще, Лукреция Борджиа?

– Можно через неделю-другую Джубо вернется ко мне на кухню?

Маклин покачал головой:

– Раз мы подложим тебя Лайтфуту, Джубо нечего здесь путаться. Ничего, со временем разберемся и с этим. На этот раз мне хотелось бы получить от тебя светлокожий приплод. Пускай Джубо занимается кем-нибудь еще. Новеньких и тебя, Лукреция Борджиа, мы предложим Лайтфуту.

Она насупилась. Теперь мысль о Лайтфуте радовала ее не так сильно. Она никогда прежде не спала с белыми и не знала, выйдет ли из этого занятия что-либо путное. Впрочем, беспокоиться по этому поводу еще не настало время. У нее и без того было достаточно хлопот, хотя она так устала, что предпочла бы свалиться на тюфяк. До ее слуха донесся младенческий плач.

«Пора к малышу, – сказала она про себя. – Иеремия! А что, имя как имя. Очень даже подходящее: его отец – точно Большой Джем, а не Джубо».

Глава VI

Покончив к вечеру со всеми делами, Лукреция Борджиа настолько утомилась, что даже не смогла принять участие в приготовлении ужина. Впервые за все время своей жизни в Элм Гроув злосчастная Эмми была вынуждена стряпать сама. Подавала еду, как всегда, Далила. Блюда получились так себе, поскольку Эмми не слишком разбиралась в кулинарных тонкостях, однако это не слишком рассердило Маклина: он был так возбужден состоявшейся покупкой четырех невольниц с плантации Оливера, что не мог ни думать, ни говорить ни о чем другом. Лукреции Борджиа страсть как хотелось взглянуть на новеньких, однако впервые в жизни слабость не позволила ей поступить согласно желаниям. Вместо экскурсии в невольничий поселок она улеглась, баюкая новорожденного.

К утру она еще не набралась сил, но все-таки не смогла отказать себе в удовольствии вынести приговор новым рабыням. Кухарка отвергала даже саму мысль, будто какое-либо событие способно произойти в Элм Гроув без ее деятельного участия.

Все четыре новенькие девушки были цветом кожи гораздо светлее всех остальных в Элм Гроув, за исключением разве что Далилы. Лукреция Борджиа решила, что они мулатки; между ними определенно существовало внешнее сходство, что укрепило ее в подозрении, что они обязаны появлением на свет сыновьям Оливера.

Самой юной, Пенси, было лет четырнадцать-пятнадцать. Лукреция Борджиа разглядывала ее с видом ценительницы, явно одобряя то, что видит.

– Ты уже не девушка? – спросила она Пенси, не находя сил произвести осмотр и надеясь поэтому на честный ответ.

Пенси замотала головой. Ее глаза наполнились слезами.

– Масса Оливер не подпускал ко мне мужчин. Обещал подобрать для меня что-то особенное, раз я такая светленькая. А я мужчин боюсь. Говорят, мужчины вытворяют с нами ужасные вещи! – От страха и тоски по дому она разревелась в три ручья. – Чушь! Нашла чего бояться! – При виде девичьих слез Лукреция Борджиа надменно подбоченилась. – Иша, цаца! Любая девка сперва боится мужчин, а все потому, что не знает, чего до поры до времени лишена. Стоит начать, и любую девку уже не оттащить от мужиков. Пора пускать тебя в дело – ишь какая сисястая! Скоро сама будешь охотиться за первым попавшимся балбесом в штанах.

В одну хижину с Пенси поместили особу постарше, не такую светлокожую, по имени Мей-Энн. Та оповестила Лукрецию Борджиа, что уже дважды рожала, так что в ее плодовитости не приходилось сомневаться. Видя ее похоронное выражение лица, Лукреция Борджиа решила, что и та тоже тоскует по дому. Новые невольницы всегда по нескольку дней скучали по оставленному домашнему очагу, по своим прежним друзьям и подругам. Лукреция Борджиа знала: тоска эта будет недолгой, тем более что Маклин припас для них сюрприз – белого молодца в качестве производителя. Девкам будет чем гордиться. Спать с белым – редкая честь.

В соседней хижине разместилась другая пара новеньких – Жемчужина и Агнес, обе умеренно светлокожие. Жемчужина отличалась миловидностью, Агнес – смекалкой. Лукреция Борджиа осталась довольна их внешностью и нравом. Ни та ни другая в отличие от Пенси и Мей-Энн не проливали горьких слез, чего Лукреция Борджиа не могла не одобрить. Расспросив их, она узнала, что обе уже успели побывать матерями. Это тоже говорило в их пользу. Загадкой оставалась для нее одна Пенси: она не могла поверить, чтобы такая вполне созревшая девушка столь свято блюла себя.

Она подошла к двери и позвала сюда еще Пенси и Мей-Энн, твердо решив, что никому не позволит подвергать сомнению ее начальственное положение в Элм Гроув, о котором и собиралась не мешкая уведомить новеньких.

– Меня зовут Лукреция Борджиа, – начала она внушающим трепет тоном. – Имя длинное, но вам придется всякий раз выговаривать его целиком. Я не привыкла, чтобы меня звали «Лу», «Креция» или еще как-нибудь. Если кто позволит себе вольность с моим именем, то попробует моего кулака. Хозяин и миссис Маклин называют меня только полным именем, так что и вы потрудитесь. Запомнили?

– Лукреция Борджиа! – хором отозвались девушки.

– Пошли дальше. – Ораторствуя, Лукреция Борджиа грозила всем четырем слушательницам пальцем, подчеркивая этим важность своих слов. – Когда поблизости нет белых, вы должны обращаться ко мне «мисс Лукреция Борджиа, мэм». Надсмотрщика у нас на плантации нет, потому что масса Маклин управляется сам – с моей помощью. Я, конечно, не надсмотрщица, но меня здесь все слушаются. Масса Маклин отдает распоряжения мне, а я – остальным. Зарубите себе это на носу! Если я что велю, вы должны выполнить приказание в два счета.

– Да, мэм, мисс Лукреция Борджиа, мэм.

– Так-то лучше. – Лукреция Борджиа опустилась на табурет, никому больше не предлагая сесть. Этим она также стремилась подчеркнуть свою власть, хотя полномочия помыкать другими она присвоила себе самовольно. – Значит, будете жить в этих двух хижинах, пока вас не начнут покрывать. Чтобы никакого блуда с ниггерами! Хотя у нас и поблудить-то особенно не с кем. Нет у нас молодых мужчин. Разве что конюх Джубо, но он слишком черен, поэтому не смейте с ним заигрывать и заманивать его сюда. Да, еще Дейд, но и этот черный как смоль. Масса Маклин привезет сюда белого, который станет с вами спать. Его и ждите. Не знаю точно, когда это будет. Ждите, и все.

– Да, мэм, мисс Лукреция Борджиа, мэм.

– Какие смекалистые! – Она облегченно вздохнула. – Главное, помните, кто я такая. Пускай с виду я всего лишь кухарка в Большом доме, но на самом деле я здесь главная после массы Маклина. В поле у него есть помощник-негр, а здесь он передает распоряжения через меня. Еду можете готовить прямо у себя в хижинах. Зайдете в Большой дом, там миссис Маклин выдаст вам припасы и посуду. Стряпать хоть умеете?

– Умеем, мэм, мисс Лукреция Борджиа, мэм.

– Когда вас начнут покрывать, вам не придется кормить мужчину. Ведь он белый и будет жить в Большом доме. Так решил масса Маклин. Но запомните, никакого баловства, пока он не появился. Никакого блуда по кустам. Если ослушаетесь, я все равно про это узнаю. От меня тут ничего не ускользает.

– А мы и не хотим, мисс Лукреция Борджиа, мэм! – не выдержала Пенси, все еще размазывающая по щекам слезы. – Век бы этого не было! Очень надо, чтобы какой-то грубиян запихивал в меня свое полено. Говорят, это так больно!

Лукреция Борджиа грубо захохотала, шлепая себя по ляжкам.

– Ничего, больно только по первому разу, а потом все идет как по маслу. И вообще, твоим первым мужчиной станет белый, а он наверняка не такой могучий, как негры, так что боли можешь не бояться. Белые не похожи на негров, у них орудие поскромнее. Это когда негр впервые завалит девку, та орет от боли. Был у нас один такой, звали его Большим Джемом. Жаль, сбежал. Вот кто был здоров! Ох и любила я с ним баловаться! Вот кто был ненасытный! Поэтому все время норовил сбежать, но всегда возвращался. А в последний раз сбежал – и с концами. Так никто и не знает, что с ним приключилось.

Ей было невдомек, что пройдет еще несколько дней – и загадка исчезновения Большого Джема будет разгадана.

В Элм Гроув наведались двое всадников. Остановившись у Большого дома, они справились у миссис Маклин, где можно найти ее супруга.

– Он на южном поле, с работниками, – ответила она. – Можно послать за ним негра. Вы, господа, располагайтесь пока на веранде. Не беспокойтесь, его мигом позовут.

Всадники ответили, дескать, они все равно верхом, поэтому им проще самим съездить за мистером Маклином. Заодно и поговорят с ним прямо в поле.

Миссис Маклин заметила, что один из них, старше годами, держит под мышкой какой-то сверток.

– Погодите. – Она просунула голову в распахнутую дверь и крикнула: – Лукреция Борджиа! Эти господа едут на южное поле к мистеру Маклину. Самим им будет нелегко его разыскать. Съезди-ка с ними и помоги.

Лукреция Борджиа появилась в двери, вытирая руки о передник. Ей до смерти понравилась мысль о присутствии при разговоре мистера Маклина с двумя белыми. Особенно ее привлекало общество высокого молодого незнакомца, белобрысого и смазливого. Она решила, что никогда в жизни не видывала таких красавчиков, как он.

– Пожалуйста, поезжайте за мной, – подобострастно предложила она всадникам. – Я пойду впереди, покажу вам дорогу. Здесь рукой подать.

Она пробежала по невольничьему поселку, обогнула амбар и устремилась дальше по тропинке, почти скрытой буйной растительностью. Тропинка вывела их на просторное поле, где трудились чернокожие обоих полов, в большинстве своем довольно преклонных лет. Они занимались прополкой.

– Вон тот, верхом на коне, – масса Маклин. Маклин заметил двух всадников и, велев черному помощнику не прекращать работу, поехал им навстречу, двигаясь к середине поля. Тот, что постарше, показался ему знакомым, и он силился вспомнить его имя.

– Как же, да это мистер Аллен! – сообразил он. – Добро пожаловать, сэр, для меня большая честь принимать вас в Элм Гроув. Нечасто вы балуете нас своими посещениями! Поедемте назад, я угощу вас кукурузной водкой. Миссис Маклин – поборница трезвости, поэтому приходится прятать спиртное в сарае.

Аллен отклонил приглашение:

– Мне весьма жаль, но сегодняшний день не очень подходит для визитов, мистер Маклин. У меня для вас дурные вести: боюсь, что ваш Джем нашелся.

– Нашелся?! Где же он? Что-то я его не вижу. Разве он не с вами?

– Сожалею, мистер Маклин, но, увы, вы теперь никогда его больше не увидите. Я же говорю, что приехал с недобрыми вестями: вот все, что от него осталось. – И он передал Маклину свой сверток.

Лукреция Борджиа подошла ближе, чтобы разглядеть, что сейчас вынет из мешка ее хозяин. Однако в следующее мгновение отпрянула: наружу был извлечен человеческий череп. Это стало для Маклина такой неожиданностью, что он закашлялся. Придя в себя, он выдавил:

– Зачем вы мне это даете?

– Потому что это – ваш Джем, – ответил Аллен. – Вернее, все, что от него осталось.

– Джем? Откуда мне знать, что это действительно он? Я даже не могу отличить человеческий череп от негритянского. Впрочем, не исключено, что это действительно он… У Джема были на месте все зубы, и этот череп тоже донельзя зубаст.

– Джем – единственный, кто пропал в нашей округе за последний год. Кто же это, как не он? Должно быть, его загрызла пума. Мой молодняк резвился в овраге неподалеку от усадьбы. Там и обнаружился череп с костями. Очень похоже, что беднягу растерзала пума. Мальчишки принесли его в дом для игры, а мистер Лайтфут сообразил, что это наверняка и есть Джем. Мы не пожалели времени, чтобы съездить к вам. Решили, что вам захочется узнать о своем слуге.

– Весьма признателен вам, джентльмены. – Маклин по-прежнему недоверчиво рассматривал череп. – Вот бы разобраться, человек это или ниггер! Вообще-то зубами очень похож на Большого Джема. – Он поманил негра-помощника, подобравшегося ближе к белым. – Как ты думаешь, это Большой Джем?

Помощник посмотрел не на череп, а на хозяина. Он сомневался, какой ответ – отрицательный или утвердительный – больше придется по душе белому господину. Святое правило заключалось в том, чтобы давать именно тот ответ, которого ожидает капризный хозяин. Помощник склонялся к мнению, что от него ждут утвердительного ответа, каковой и последовал, сопровождаемый ретивыми кивками.

– Очень даже может быть! Такие же зубы, как у Большого Джема. И головка маленькая. Помнится, у Большого Джема тоже была маленькая головка, при таком-то могучем туловище! По-моему, Большой Джем и есть.

Маклин вздохнул и, снова кашлянув, выплюнул окровавленную мокроту.

– Наверное, вы правы: это Джем. То-то я дивился, почему он не возвращается. А все чертова пума! Я знаю, Джем обязательно возвратился бы, будь на то его воля. Он не был беглецом. Просто время от времени ударялся в бега, потому что ему всегда хотелось новую бабу. По части этого дела ему не было равных! Брюхатил моих девок и почти всех прочих в радиусе двадцати миль. Вот был ненасытный самец! Как-то раз он признался мне, что умудрился за одну ночь обработать десять баб, причем на последнюю у него ушло столько же семени, сколько на первую. Я ему, конечно, не поверил – Джем был горазд приврать. – Маклин внимательно посмотрел на гостей. – Прошу прощения, не вы ли мистер Ренсом Лайтфут, проживающий поблизости от лавки Банниона? Я узнал вас по волосам. Никогда в жизни не видел такого кудрявого блондина, как вы.

– Я и есть, – подтвердил Ренсом. – Однажды мы с вами уже беседовали. Мистер Баннион говорил вам, что я удачно покрываю невольниц и что они рожают от меня славных светлокожих младенцев. Вы еще спрашивали, согласился бы я заглянуть к вам, чтобы переспать с вашими девками. Я недавно работал у мистера Аллена, он может дать мне рекомендацию.

– Что верно, то верно: Ренсом – работяга что надо. – Аллен похлопал своего спутника по плечу. – Только что закончил у меня. Шесть невольниц уже понесли. Я надеюсь на целый выводок светлокожих слуг. Могучий жеребец! Куда до него вашему Джему! Никогда еще не видел, чтобы белый покрывал негритянок так ретиво, как наш славный Ренсом.

Маклин кисло улыбнулся.

– В таком случае он оказался здесь как раз вовремя. Я уже собирался съездить к Банниону и справиться о нем. Он нужен мне позарез. Я как раз прикупил в Спринг Бранч у мистера Оливера четырех светлокожих невольниц. – Он повернулся к Лайтфуту: – Раз уж вы заехали к нам, может, погостите немного? Это лучше, чем ездить каждый день взад-вперед.

– А что, было бы неплохо. – Ренсом был доволен, что Маклин завел этот разговор сам, без намеков с его стороны. Он вовсе не стыдился того, что спит с негритянками, однако предпочитал не заговаривать об этом первым. – Не уточните ли, сколько их у вас и почем вы платите за голову?

– Штук пять-шесть. Одна, Пенси, еще девица.

– Это меня не пугает, даже наоборот. Я по части девиц большой мастак.

– Есть еще одна черненькая, по имени Эмми, – тоже девица. Ей лет тринадцать-четырнадцать. Насчет ее девичества я, правда, не уверен, потому что Большой Джем перетаскал в кусты всех здешних девок. Во всяком случае, она не брюхатая. – Тут он заметил Лукрецию Борджиа. – А тебе что здесь понадобилось? Как ты здесь оказалась?

– Миссис Маклин велела мне показать этим господам дорогу.

– Третья – Лукреция Борджиа. – Маклин ткнул в нее пальцем. – Она, конечно, не больно светлая, но мне хотелось бы получить от нее приплод. Один раз она уже разродилась, пора повторить.

– Благодарю вас, масса Маклин, сэр. Маклин пропустил благодарность мимо ушей.

– Прибавьте еще трех светлокожих девок, приобретенных мною у Оливера вместе с Пенси. Плюс Манси, с которой жил Джем, и горничная миссис Маклин, Далила. Она квартеронка, судя по цвету кожи. От нее тоже неплохо бы получить приплод. Да, не забыть бы еще одну негритянку, Летти. Правда, ее покрывает почем зря негр Дейд, так что на нее вам вряд ли стоит тратить силы. Наверное, Дейд ее уже обрюхатил.

– Понятно, – кивнул Ренсом. – Для того чтобы поработать с толком и наверняка обрюхатить их всех, мне пришлось бы пробыть здесь с месяц. Я мог бы возвращаться по утрам домой, но вы верно говорите, что ездить туда-сюда слишком утомительное занятие. Покрывать девок ночь за ночью – само по себе уже непростое дело. Днем мне потребуется отдых. Где именно мне придется работать?

– Четыре девки живут по две в двух хижинах.

– Превосходно! – с воодушевлением отозвался Ренсом. – Они любят слушать, как обрабатывают их подруг: после этого они отдаются с большей охотой. Это их здорово заводит.

– Лукреция Борджиа ночует рядом с кухней. Вы сможете навещать ее прямо там. Далила спит в комнатушке рядом со спальней миссис Маклин. Ее было бы лучше переселить в хижину, иначе миссис Маклин услышит возню. Разумеется, происходящее на плантации для нее не секрет, но белая женщина есть белая женщина: не хочет слышать о племенной работе, хоть и знает, что от этого никуда не денешься. Лично для вас в доме найдется свободная спальня.

Ренсом медлил с ответом, постукивая себя по сапогу сломанным по дороге прутиком.

– Сколько же вы заплатите мне за все труды?

Маклин пригладил свои густые усы.

– Как вам такое предложение? Я дам вам кое-что получше денег. Вы покроете всех девок, а я подарю вам одного сосунка. За него вы выручите гораздо больше. У вас дома небось найдется негритянка, чтобы его выходить.

Ренсом по-прежнему молча постукивал себя прутиком по сапогу.

– Вы выберете себе любого, кроме младенцев Далилы и Лукреции Борджиа. Миссис Маклин слишком привязана к Далиле, ее младенца она захочет оставить себе. Что касается Лукреции Борджиа, то, не опасаясь ее избаловать, скажу в ее присутствии, что она – самая смекалистая из всех негритянок, которых я знал, и ее приплод хотел бы оставить себе я сам.

Ренсом Лайтфут размышлял. Ему меньше всего хотелось стать владельцем орущего черномазого щенка, но он не мог сознаться, что его семья настолько бедна, что не имеет даже негритянки. После того как младенца выкормят, им действительно сможет заняться его мать. Он, конечно, рассчитывал на наличные, однако здраво поразмыслив, был вынужден признать, что престиж, приобретаемый благодаря факту обладания негром, куда ценнее презренного металла.

– Если мать младенца продержит его при себе месяцев шесть, я с радостью приму его в качестве оплаты, – был его ответ. – У нас все негритянки выкармливают собственных сосунков. После отъема я возьму его, но при условии, что это будет девочка. Мальчик мне ни к чему. – Он уже предвкушал, как лет через четырнадцать-пятнадцать в его распоряжении окажется невольница, с которой он сможет поступать по собственному усмотрению. Наконец-то он бросит мотаться по окрестностям, покрывая девок, если это совсем ему надоест. Собственная рабыня! Плюс престижный статус рабовладельца!

– Что ж, пожалуй, пора в дом, прикинем, когда вы сможете начать. А вас, мистер Аллен, я приглашаю отужинать с нами. Эй, Лукреция Борджиа, живо домой, начинай готовить ужин для нас и для гостей!

Она заторопилась обратно, радуясь, что не упустила подробностей переговоров.

– Слушаюсь, сэр, масса Маклин, сэр. Ужин на всех.

Аллен покачал головой:

– Искренне благодарю, но мне пора назад. У меня забот полон рот. Надо приглядывать за работниками. Я прискакал только на минуточку, чтобы отдать вам голову Джема и удостовериться, что вы наконец перестали из-за него убиваться.

Поклонившись Маклину и Лайтфуту, Аллен отъехал.

Двое всадников обогнали по дороге домой пешую Лукрецию Борджиа. Она возвратилась в тот самый момент, когда Маклин отдавал Джубо коней.

– Джубо, – наставлял хозяин конюха, – ступай-ка в рощу, сруби деревце раза в два повыше тебя самого. Обруби ветки, сдери кору, чтобы получился гладкий шест. На него мы насадим вот это. – Он вытащил из мешка череп. – Узнаешь Большого Джема? Он убежал, вот его и задрала пума. Я хочу, чтобы все видели, что случается с беглецами.

– Слушаюсь, сэр, масса Маклин, сэр. Управлюсь с лошадьми – и за топор. Я мигом!

– Шест воткнешь перед конюшней, у всех на виду.

– Будет исполнено, сэр, масса Маклин, сэр. Лукреция Борджиа уставилась на белый череп в черных руках Джубо. Вот и все, что осталось от бедного Джема! При взгляде на его зубы у нее побежали мурашки по спине. Как часто она прикасалась к ним языком, как она таяла, как дрожала, когда он осыпал ее поцелуями! А теперь от него осталась только эта гадость. Ей больше никогда не увидеть Большого Джема. Она не сомневалась, что ни один мужчина на свете не сможет сравниться с Джемом. Она покосилась на Ренсома Лайтфута. Трудно было себе представить, чтобы этот белый оказался таким же могучим мужчиной, однако она допускала, что переспать с ним будет любопытно, хотя бы ради разнообразия.

В это самое время далеко от плантации Элм Гроув Большой Джем возвращался с луизианского поля, где день-деньской рубил сахарный тростник. Он так устал, что едва передвигал ноги. Где ему было знать, что на плантации Элм Гроув на шест водрузят чей-то череп, считая, что тот принадлежит ему! Будь у него право выбора, он с радостью поменялся бы местами с этим черепом. Он никогда больше не станет верить белым. Племенной негр на богатой плантации? Как бы не так! Вместо этого его загнали в поле и лишили женского общества. О бегстве нечего было и мечтать. На ночь мужчин здесь заковывали в кандалы. Душа его отчаянно рвалась назад в Элм Гроув. Ведь там прошли самые счастливые дни его нелепой жизни. Рубцы на спине были не в счет.

Лукреция Борджиа с трудом отвела взгляд от черепа и поспешила на кухню. Ей предстояло накормить ужином смазливого молодого белого, кудрявого блондина. Она облизнулась. Ей сильно не хватало Большого Джема, но его худо-бедно заменил Джубо. А теперь у нее будет белый мужчина!

Глава VII

Свою первую ночь на плантации Маклина Ренсом Лайтфут посвятил отдыху. Он признался, что работал на Аллена не жалея сил и слишком устал, совершив длительный переезд верхом, чтобы сразу взяться за негритянку. Далила приготовила гостю постель в отдельной комнате, он отлично выспался и утром не спешил вставать. Когда он наконец соизволил подняться, Лукреция Борджиа угостила его завтраком, который он теперь поглощал, сидя в столовой в блаженном одиночестве. Пока что его радовало одно: на плантации Маклина кормили как на убой. Если здесь всегда готовили так же вкусно, то он готов был избрать это благословенное местечко своей резиденцией на всю оставшуюся жизнь. Лукреция Борджиа была отменной кухаркой.

После завтрака он осмотрел плантацию, уделив особое внимание невольничьим хижинам, в том числе двум, приведенным в порядок совсем недавно. Ему очень хотелось заглянуть туда и познакомиться с девушками, однако он удержался от соблазна, рассудив, что лучше дождаться официального знакомства, как будто намеченного Маклином на вечер того же дня.

После совместного ужина Маклин поведал Лайтфуту, что чувствует недомогание.

– Этот чертов кашель сводит меня в могилу. У меня боли в груди. Я с трудом волочу ноги днем и не сплю ночами. Всю ночь кашляю и не даю уснуть миссис Маклин.

– Я очень за него волнуюсь, – сказала его супруга, вздыхая и качая головой. – Сами посмотрите, что от него осталось. А ведь раньше был силачом, мог работать больше, чем любой негр в поле. А сейчас? Я сама могла бы приподнять его одной рукой.

Ренсом произнес полагающиеся по такому случаю слова утешения и ободрения, заверив супругов, что речь идет о пустяковом недомогании, от которого мистер Маклин обязательно оправится. Маклин печально покачал головой.

– Вряд ли. Пока мне не лучше, а хуже. Кашель делается все мучительнее. Думал, смогу проводить вас сегодня вечером до хижин, но, видно, не судьба. Мне бы хотелось, чтобы вы первым делом принялись за ту четверку. Вам подсобит Лукреция Борджиа. – Он повернулся на стуле и позвал: – Далила!

Девушка прибежала на зов.

– Лукреция Борджиа, как всегда, на кухне?

– Да, сэр, масса Маклин, сэр. Она заканчивает уборку после ужина.

– Пригласи ее сюда. Мне надо с ней поговорить.

Запыхавшаяся Лукреция Борджиа не заставила хозяина долго ждать. Она вытянулась у стены веранды, изображая почтительное внимание.

– Лукреция Борджиа… – начал было Маклин, но не смог продолжать, так как сильно закашлялся. Продолжение последовало нескоро. – Сегодня я неважно себя чувствую. Может, сама сводишь мистера Лайтфута к негритянкам, которых ему придется покрывать? Я бы хотел, чтобы он начал с Пенси. Сделаешь?

– Обязательно, масса Маклин, сэр. – О более приятном поручении трудно было и мечтать. Она не могла допустить, чтобы какое-либо важное событие произошло в ее отсутствие, и надеялась, что ее ожидает захватывающая сцена.

– Значит, закончишь дела у себя на кухне и отведешь массу Лайтфута к хижинам, где живут новенькие. Не знаю, скольких он может обработать за одну ночь, но дело не терпит отлагательств. Надо начинать немедленно. Он сам горит желанием приступить к делу. Верно, мистер Лайтфут?

– Чем быстрее начну, тем быстрее этому придет конец.

Лукреция Борджиа посмотрела на миссис Маклин с вопросительным выражением на лице.

– Что ты хочешь мне сказать, Лукреция Борджиа?

Прежде чем величественная невольница ответила, хозяйка успела несколько раз качнуться в кресле.

– Тут вот какое дело, миссис Маклин, мэм… Мы положили в хижины хорошие матрасы с кукурузной шелухой и пледы, но мистер Лайтфут – белый человек, вот я и подумала, не запастись ли для него простыней. Белые любят спать на простынях.

Миссис Маклин закивала в такт покачиванию кресла.

– Ты очень предусмотрительна, Лукреция Борджиа. Далила достанет из шкафа простыню. – Она оглянулась на Далилу, дежурившую у двери. – Возьмешь с нижней полки старую, залатанную. – Она подождала, пока на лестнице стихнут шаги горничной. – Подушки вам, надеюсь, не потребуются?

– Не потребуются, но все равно большое спасибо, – ответил Ренсом Лайтфут.

Лукреция Борджиа подождала, пока Далила выгладит и сложит простыню, а потом выпятила свою мощную грудь и задрала подбородок. Настал счастливейший день в ее жизни. Наконец-то она вознеслась даже над Далилой, этой обласканной хозяевами горничной. Именно ей мистер Маклин поручил проводить важного гостя к хижинам. Ей одной мистер Маклин полностью доверяет. Он сделал ее главной, он всецело на нее полагается. Она гордилась своим положением и хозяйским доверием. Это не только поднимало ее авторитет в глазах новых невольниц: уже к завтрашнему дню молва о ее взлете облетит всю плантацию. Она возвратилась на кухню, чтобы дождаться там хозяйского зова.

Супруги Маклин просидели с Ренсомом Лайтфутом на веранде до самых сумерек. Потом женщина ушла, сославшись на множество дел. После ее ухода Ренсом принялся бахвалиться своей удалью и удачливостью, о которых свидетельствовало возросшее поголовье рабов на многих плантациях. Он хвастался тем, что является единственным белым производителем на всю округу.

– Мой брат, – заливался он, – пытался пойти по моим стопам, но надолго его не хватило. Для него это оказалось сложновато, а мне хоть бы что. Я гораздо сильнее его.

Маклин слушал хвастуна, время от времени заходясь кашлем. Уже в темноте он послал Далилу на кухню за Лукрецией Борджиа, которая тем временем нагнала страху на Эмми, наврав ей с три короба насчет ожидающих ее мучений, связанных с деятельностью Ренсома Лайтфута. Бедную Эмми ничего не стоило напугать, и Лукреции Борджиа доставляло садистское удовольствие ее терзать. Впрочем, очередь Эмми еще не подошла. Пока что Лукреции Борджиа предстояло организовать покрытие нового хозяйского приобретения – молодых самок. Она сменила фартук, обвязала голову свежим лиловым платком и предстала перед Маклином.

– Кажется, уже достаточно темно, чтобы я могла отвести массу Лайтфута к хижинам, масса Маклин, сэр.

– Именно это я и хотел тебе поручить. Проследишь там, чтобы все прошло как следует. Если мистеру Лайтфуту что-нибудь понадобится, постарайся все для него сделать. – Говоря это, он смотрел на чистую простыню у кухарки под мышкой.

– Кажется, все уже предусмотрено, мистер Маклин, – молвил Ренсом, вставая. – В моем деле всего-то и требуются мужчина да женщина. Лучше, конечно, чтобы женщина отдавалась с охотой, но, откровенно говоря, это не так уж обязательно. Хочет она этого или нет, ей все равно никуда не деться.

– Сюда, пожалуйста, масса Лайтфут, сэр.

Лукреция Борджиа прошла вперед, первой спустилась с веранды и зашагала по тропинке, ведущей к невольничьему поселку. В хижину Пенси и Мей-Энн она вошла, не соизволив постучаться. Обе девушки сидели напротив друг друга за пустым столом, на стульях с жесткими сиденьями и прямыми спинками. На столе горела одна-единственная сальная свечка в ржавом подсвечнике. Обе разом подняли глаза на появившихся в дверном проеме Лукрецию Борджиа и Ренсома. Во взгляде Пенси читался страх, Мей-Энн, наоборот, предвкушала удовольствие.

– Вот это – Пенси, – сказала Лукреция Борджиа, указывая на молоденькую мулатку. – Вторую звать Мей-Энн. В соседней хижине живут другие две – Жемчужина и Агнес. Все, кроме Пенси, давно не девицы. Поэтому мистер Маклин и предложил вам начать с Пенси.

Ренсом оглядел хижину и остался доволен чистотой и свежей побелкой. Он не возражал бы остаться здесь подольше. Ему случалось работать и в жалких, замызганных хибарах. Он заметил в углу набитый кукурузной шелухой матрас, накрытый ветхим, но чистым лоскутным одеялом. Сияющая Лукреция Борджиа сдернула с ложа одеяло и застелила матрас простыней.

– Если Пенси запачкает простыню кровью, то чтобы к завтрашнему утру она была отстирана! – приказала она. – С белым вам придется спать на простыне.

– Кровь?! – взвыла Пенси. – Мне будет так больно?

– К чему эти слезы, малышка? – спросил ее Ренсом сахарным голоском. – Уж не боишься ли ты меня? Ведь я сделаю тебя счастливейшей девушкой на свете!

– Нет, мне будет больно! – не унималась она. – Какое уж тут счастье!

– Самое что ни на есть! – Он оскалил зубы. – Ты будешь с любовью вспоминать все, даже боль.

– Я слыхала, что в первый раз всем бывает больно.

– Заткнись, Пенси! Масса Лайтфут – белый человек, а не ниггер, который завалил бы тебя в кустах и проткнул насквозь. У белого сучок поменьше, чем у ниггера. Верно, масса Лайтфут?

Лайтфут покосился на Лукрецию Борджиа и не сдержал смеха. Стоило ему провести рукой у себя между ног, как там вздулся здоровенный бугор.

– Кое у кого из белых тоже есть на что посмотреть, учти это, Лукреция Борджиа. Держу пари, что я заткну за пояс любого черномазого с плантации.

Раз ее еще не лишили девственности, то сейчас самое время. Пожалуй, с нее и начнем. Лучше сразу покончить с самой трудной частью, тем более что потом она все равно попросит еще. К тому же это поднимет настроение Мей-Энн. Она вспомнит, как ее лишали девственности и каким приятным занятием это оказалось.

Лукреция Борджиа с вожделением уставилась на растущий на глазах бугор у Ренсома в штанах. То, что скрывала ткань, восполнялось воображением, поэтому оснащение белого казалось еще внушительнее, чем, вероятно, было на самом деле. Она и вообразить не могла, что белый мужчина может оказаться таким могучим. Видимо, вся болтовня на этот счет была высосана из пальца: этот мужчина явно выдерживал сравнение не только с Джубо, но и с самим Большим Джемом.

– Прошу прощения, сэр, но, может, было бы лучше, если бы я принесла из Большого дома гусиного жира или кусочек сала? Такая хрупкая девушка – и такой могучий мужчина!

Он покачал головой:

– Обойдусь без гусиного жира и без сала. Поплюю немного – и готово дело!

– Поплюете? – Она прыснула, вспомнив, что и Большой Джем всегда пользовался этим средством. Она повернулась к Пенси: – Раздевайся, девка, и ложись на спину. Масса Лайтфут не может цацкаться с тобой всю ночь напролет. Больно надо!

Но Пенси и так была охвачена страхом, а при упоминании о крови у нее свет померк в глазах. Лукреции Борджиа пришлось прийти к ней на помощь: она сдернула ее со стула и расстегнула единственную деревянную пуговицу, на которой держалось ее платьице из мешковины.

– Сама разденешься или мне применить силу? Зачем, по-твоему, масса Маклин платил за тебя денежки? Думаешь, массе Лайтфуту нравится здесь прохлаждаться? Пора соображать!

Она подтолкнула голую девушку к матрасу. Пенси упала и, шурша кукурузной шелухой, поджала колени к подбородку.

– Нет, так не годится! – Лукреция Борджиа звонко шлепнула ее по ягодице. – Ложись на спину и разведи ноги. Не своевольничай, а то получишь тумаков. – Она для убедительности показала девушке свой увесистый кулак. Пенси нехотя подчинилась. – Мей-Энн! Завтра ты подробно расскажешь мне, как вела себя Пенси. Ей самой будет лучше, если она сейчас же перестанет реветь и займется делом.

Ренсом Лайтфут снял сапоги, носки, стянул рубашку. Пенси стерегла с матраса каждое его движение. Лукреция Борджиа многое отдала бы, чтобы остаться, однако понимала, что не найдет подходящего предлога. Она поплелась к двери. С сожалением берясь за дверную ручку, кухарка надеялась, что Лайтфут успеет к этому времени сбросить штаны, но он медлил, дожидаясь, чтобы она затворила дверь с другой стороны.

– Ну что, Лукреция Борджиа, – донесся до нее его нетерпеливый голос, – почему же ты не уходишь? Твоя помощь мне больше ни к чему. Я сам справлюсь с девчонкой. Прекрати! – рявкнул он на рыдающую Пенси. – Будешь ныть, не получится никакого удовольствия. Может быть, тебе будет из-за чего похныкать, но ты быстро забудешь об этом. – Он вспомнил про Мей-Энн, торчавшую все еще за столом. – Разделась бы и ты! С двумя приятнее, чем с одной!

Та охотно согласилась.

– Пенси успокоится, если рядом буду я. Лукреция Борджиа исчерпала все предлоги и была вынуждена волей-неволей удалиться. Она вышла в темноту. Полоска света, выбивавшаяся из-под двери, исчезла: в хижине задули свечу. Лукреция Борджиа решила довольствоваться подслушиванием, раз не могла лицезреть заманчивую сцену воочию. Она обошла хижину, встала под распахнутым окном и затаила дыхание.

Сначала раздались шаги Лайтфута, приблизившегося к матрасу, потом громкое шуршание шелухи. Девушка по-прежнему рыдала, он пытался ее вразумить.

– Лучше потрогай, что Ренсом припас для тебя, малышка. Хороша штучка? Какая девушка откажется от такой игрушки?

Злосчастная Пенси сжала зубы.

– Эй, детка, – терпеливо гнул свое Ренсом, – бери пример с Мей-Энн: она уже принялась за дело. Не отставай! Как тебе моя игрушка, Мей-Энн?

– Это просто чудо, сэр! Я ее уже обожаю. Не будь глупышкой, Пенси, просто протяни руку. – Она немного помолчала. – Ну, теперь одумалась?

Шуршание матраса заглушил сердитый возглас Ренсома:

– Черт возьми, девка, ты раздвинешь ноги или нет? Лучше сделай это сама, не то я тебя заставлю!

Пенси ответила ему стоном:

– Прошу вас, масса Лайтфут, пожалуйста, не надо!

На какое-то время все умолкли, потом раздался крик, быстро захлебнувшийся: рот Пенси был своевременно зажат сильной ладонью. Она продолжала стонать, но это ее уже не спасло. Матрас шуршал все громче, стоны и всхлипывания Пенси становились все настойчивее. Потом все стихло. После нескольких минут молчания голос Пенси укоризненно произнес:

– Это все, масса Лайтфут, сэр? Ах, как мне было больно! Боль до сих пор не прошла. Может, вынете?

– Вот уж нет! Скоро начнется самое интересное. То было только начало. Дальше тебе не будет больно. Ляг поближе, Мей-Энн. Я хочу чувствовать твое тело.

Лукреция Борджиа навострила уши. Вскоре послышались размеренные звуки, потом их темп увеличился. Внезапно все смолкло.

– Ух! – простонал Лайтфут. – Насилу удержался. Хочу еще немного повременить. – Ритмичные движения возобновились.

– Вы скоро, сэр? – нежно проворковала Мей-Энн. – Я тоже больше не могу. Вы бы поторопились, сэр.

До слуха Лукреции Борджиа донесся хрип, проклятие, натужный вздох.

– Черт! До чего славно! Самое милое дело – лишить девку девственности. Эту я разработал что надо, век будет меня благодарить. А ты придержи лошадей, Мей-Энн. Дай мне хотя бы отдышаться. Ну как, понравилось, Пенси?

– Вообще-то да, сэр. Было страшно больно, но дело того стоило.

Любопытство Лукреции Борджиа было полностью удовлетворено. У нее не было желания подслушивать возню Лайтфута с умудренной Мей-Энн. Ее интересовало одно – как пройдет дефлорация Пенси. Теперь можно было убираться подобру-поздорову. Она на цыпочках покинула палисадник.

Единственную улицу невольничьего поселка заливал лунный свет. Очень не хотелось возвращаться: ведь на кухне ей придется делить ложе всего-навсего с Джемом-младшим. Сцена, свидетельницей которой она стала, так распалила ее, перед глазами вставали такие соблазнительные картины, что она не могла себе позволить провести остаток ночи в одиночестве. Она нуждалась в обществе мужчины.

Конечно, она всегда могла прибегнуть к услугам Джубо; однако они давно не спали вместе, и теперь она боялась последствий. Достаточно одного соития – и она понесет. Какой ей после этого смысл спать с Лайтфутом, если она уже будет беременна от негра? Тем не менее потребность в мужчине была слишком велика, чтобы она могла остановиться на полдороге.

Держась в тени хижин, она миновала поселок, нырнула в распахнутые ворота конюшни и подкралась к пустому стойлу в дальнем ее конце, где спал Джубо. Она долго шарила в темноте рукой, пока не определила, в какой позе спит Джубо и где находится его мужское достоинство – часть тела, которая наиболее занимала кухарку.

– Кто здесь? – спросил он спросонья.

– Тихо ты! Это я, Лукреция Борджиа.

– Лукреция Борджиа? Ты забыла, что масса Маклин запретил мне притрагиваться к тебе? Теперь он хочет, чтобы ты родила ему светлокожего сосунка от этого блондинчика. Зачем ты меня будишь и оглаживаешь? Опомнись!

– Все в порядке, Джубо! – Она опустилась рядом с ним на колени, не прекращая ласк. – Верно, масса Маклин запретил тебе ко мне прикасаться. Но разве ты нарушаешь его запрет? Зато мне масса Маклин ничего не запрещал.

– Ты права, Лукреция Борджиа. Ах, как хорошо!

– Для меня это, конечно, не так приятно, как спать с тобой, зато для тебя – почти столько же удовольствия, как делать это по-настоящему. К тому же так я совершенно уверена, что не забеременею.

– Побыстрее, Лукреция Борджиа, побыстрее!

Она повиновалась. Его тело изогнулось, он судорожно втянул в легкие воздух и обессиленно рухнул на солому.

– Спасибо, Лукреция Борджиа!

– Не стоит благодарности. Просто мне этого захотелось. Твой сон будет теперь спокойнее.

– Это точно!

– И мой – тоже.

Она собралась уходить и напоследок бросила через плечо:

– Знаешь, что я тебе скажу, Джубо…

– Что, Лукреция Борджиа?

– Что все разговоры, будто белые мужчины сплошь немощны, – враки. Масса Лайтфут – загляденье, а не мужчина. Он даже тебя перещеголял.

– Ты, видать, сравниваешь его с тем, какой я сейчас, – с добродушным смехом откликнулся он.

Лукреция Борджиа возвратилась в Большой дом, где в чулане позади кухни спал Джем-младший. Она прижала младенца к себе. Его ротик нашарил ее сосок. Лукреция Борджиа баюкала его, пока он опять не заснул. Она вспоминала Пенси и Мей-Энн и отчаянно им завидовала. Белый мужчина! Везение, да и только! Впрочем, скоро наступит и ее черед. Она ждала своей очереди с замиранием сердца. Пока же она была готова довольствоваться Джубо, хоть в этом и было куда меньше радости.

Глава VIII

Ренсом Лайтфут провел на плантации Элм Гроув примерно месяц. Правда, жил там не все время: по пятницам, позавтракав, уезжал домой, чтобы снова возвратиться лишь в понедельник. Таким образом, для работы у него оставалось только по четыре ночи в неделю, однако он рассудил, что, не получая за свои труды наличными, может самостоятельно устанавливать себе режим.

Покончив с Пенси и Мей-Энн (которые весьма сожалели об этом – Пенси забыла прежние страхи и взирала на Ренсома с неприкрытым вожделением), он перебрался к Жемчужине и Агнес, у которых провел больше времени, чем у первой пары, – потому, должно быть, что Жемчужина пришлась ему по вкусу более остальных. Он покрыл бывшую женщину Джема, но не лег с Летти, поскольку она пока оставалась с Дейдом. Зато он лишил невинности бедняжку Эмми, которая вследствие этого объявила Лукреции Борджиа об утрате трудоспособности сроком на неделю. Одной полновесной кухаркиной пощечины оказалось достаточно, чтобы она мгновенно пришла в себя, хотя стонам не было конца – были бы слушатели.

По каким-то своим соображениям мистер Маклин припас Лукрецию Борджиа Ренсому на закуску. Оба с нетерпением ждали дня своего соития: Лукреция Борджиа никогда прежде не была с белым, а Ренсом восхищался ее скульптурным телосложением и, совсем как Большой Джем до него, говаривал, что у нее найдется, за что подержаться. До него долетали сполохи пламени, пожирающего Лукрецию Борджиа, и он сам мечтал о сладостных ожогах.

К нужному моменту для Джема-младшего притащили из невольничьей хижины колыбельку, чтобы Лукреция Борджиа могла спокойно улечься с Ренсомом на своем тюфяке. Ему так понравилось быть с ней, что он провел в чулане позади кухни несколько ночей, она же была вынуждена признать, что любовь белого оставила ее равнодушной. Во-первых, от него исходил непривычный запах, ранивший ее обоняние, тем более что Ренсом не принимал ванны с тех самых пор, как заявился в Элм Гроув, и смердел даже сильнее остальных его соплеменников. Во-вторых, Лукреция Борджиа обнаружила, что тело белого мужчины покрыто волосами, и для нее, привыкшей к гладкой, как шелк, коже черных мужчин, казалось странным, что на белом растительность присутствует повсюду, где она в состоянии произрастать: на груди, руках, ногах. Волосы создавали неудобства, царапали и прямо-таки выводили ее из себя. Она с сожалением вспоминала гладкую кожу Большого Джема и Джубо.

Но важнее всего было то, что негры не жалели сил, чтобы доставить ей удовольствие. Они ласкали ее, целовали, нежно шептали о любви, не торопились с кульминацией, чтобы не опередить ее; Ренсом Лайтфут, напротив, думал только о себе. Если на него накатывала охота, то он ничего не предпринимал, чтобы как-то оттянуть развязку. Ему не было никакого дела, удовлетворена ли Лукреция Борджиа. Он выполнял свою работу, иного от него никто не требовал. В его работе не оставалось времени на любовь, нежные слова и ласки. Он находился в объятиях женщины с одной-единственной целью, поэтому, достигнув этой цели, считал задачу выполненной. И прекрасно знал, что от чувств и нежных словечек негритянки не беременеют, для этого требовалось кое-что иное, для чего его и пригласили.

Он не оставался с Лукрецией Борджиа на всю ночь: отработав, быстро вставал и уходил спать в свою комнату. Часто, дождавшись ухода Ренсома, Лукреция Борджиа торопилась в конюшню, чтобы добрать недополученное в объятиях Джубо.

Примерно через месяц после окончательного отъезда Лайтфута Лукреция Борджиа доложила Маклину, что снова беременна, причем наверняка от Ренсома Лайтфута, и стала вымаливать у хозяина разрешение, чтобы Джубо мог возвратиться к ней на кухню. Решался вопрос ее репутации: Джубо, будучи одним из двоих молодых самцов на всю плантацию, приобрел огромную популярность и нередко наведывался к новеньким девушкам. Лукреция Борджиа справедливо полагала, что имеет на него куда больше прав, чем они. У нее не было ни малейшего желания делить его с другими беременными невольницами. Если он возвратится к ней на тюфяк, то его блуду будет положен конец.

Маклин согласился, и Джубо обрел покой. Отныне на нем стояла печать «мужчины Лукреции Борджиа», так что ни одна невольница на плантации не смела больше на него посягнуть.

Что касается того, чей ребенок будет отдан Ренсому в качестве компенсации его трудов, то все зависело от пола новорожденного: Ренсом заранее отказался от мальчика. Все согласились, что если Агнес, наименее привлекательная из девушек, родит девочку, то последняя и перейдет во владение Ренсома.

Ренсом посетил плантацию, чтобы полюбоваться на результаты своей деятельности, и получил поздравления от Маклина, признавшего, что производитель постарался лучше, чем от него ожидалось. Из всех девок не понесла лишь одна – Эмми. Ренсом был склонен винить в этом не себя, а ее. С присущей ему бравадой он заверил Маклина, что его никак нельзя заподозрить в бесплодии – достаточно взглянуть на целый косяк беременных женщин. Из этого непреложного факта следовало, что причина заключается в организме самой Эмми. Ренсом посетовал, что девушка оказалась такой малюткой, короче говоря, что ожидать от их соития иных результатов было бы наивно.

На протяжении осени и зимы здоровье Маклина неуклонно ухудшалось. Особенно плохо на него влияла холодная погода. Его жена перепробовала все известные домашние средства. Она натирала ему грудь гусиным жиром, делала припарки из жареного лука, шила нагрудники из красной фланели. Вообще хваталась за любой совет, высказанный той или иной соседкой (сотворивший чудеса в другом семействе), готовила для больного разные горькие настойки, которые тот послушно глотал, – все тщетно. Он все больше слабел и в конце концов оказался прикованным к постели. Лишь изредка он перебирался в заваленное подушками кресло, стоявшее в его спальне у камина. Сидя в нем, он выслушивал ежедневные отчеты Лукреции Борджиа.

Оставаясь кухаркой, Лукреция Борджиа незаметно превратилась по совместительству в надсмотрщицу. Она передавала десятникам распоряжения хозяина и часто сама принимала работу. Даже не найдя, к чему придраться, она всегда воздерживалась от похвал: работа должна была быть сделана, и она не видела оснований превозносить того, кто просто-напросто выполняет поручение. Зато, обнаружив недоделку или чью-то нерадивость, она поднимала страшный шум. Лупила десятника, тот – остальных рабов; безобразие не утаивалось от Маклина. Никто не мог укрыться от ее пощечин, поэтому в присутствии Лукреции Борджиа все начинали трудиться как одержимые. В период болезни Маклина управление в Элм Гроув оказалось на небывалой прежде высоте.

Сама Лукреция Борджиа тоже отличалась трудолюбием. Она не отлынивала от тяжелой работы, хотя не упускала возможности переложить ее на чужие плечи. В последнем случае работа должна была быть выполнена так же безукоризненно, как если бы она делала ее сама. Она никогда ни о чем не забывала. Горе тому, кому не удавалось добиться ее одобрения!

– У меня никогда не было таких замечательных слуг, как она! – твердил Маклин жене. – Уж и не знаю, как бы мы справились без нее.

Миссис Маклин ничего не могла на это возразить. Она, как и все остальные в Элм Гроув, попадала во все большую зависимость от Лукреции Борджиа.

Тратя все больше времени на дела за пределами кухни, кухарка пыталась научить готовить Эмми. Не жалея язвительных упреков и пощечин, она в конце концов добилась от помощницы довольно сносных результатов. Разумеется, по части стряпни Лукреции Борджиа по-прежнему не было равных. Впрочем, она и не стремилась открыть кому-либо секреты своего мастерства. Она научила Эмми только самому необходимому, оставив при себе ей одной известные хитрости.

Кое-какие блюда, к которым питал пристрастие лично хозяин, Лукреция Борджиа по-прежнему готовила самостоятельно. Она никому не доверяла приготовление заварных кремов, каш, куриных и мясных бульонов, холодцов из телячьих ножек и белого хлеба. Она сама усаживалась у постели хозяина и кормила его, обмакивая хлеб в бульон и кладя мякиш ему в рот. Когда стало ясно, что он скоро откажется и от еды, она первой предложила обратиться к врачу.

– Почему бы нам не позвать к мистеру Маклину доктора Беннетта? – сказала она как-то раз.

Миссис Маклин отшатнулась:

– Доктор Беннетт – ветеринар! Он лечит только негров и скот. Мистеру Маклину он не сможет помочь.

– А по-моему, внутренности белого мало отличаются от внутренностей черного. Тот, кто умеет поставить на ноги ниггера, тот и белого вылечит. Или найдите какого-нибудь особенного врача, для белых.

Миссис Маклин беспомощно опустила глаза и повесила голову. В Марисбурге такого врача не было. Единственный известный ей специалист, доктор Элдридж, практиковал в Эмфории, а съездить за ним туда и обратно миссис Маклин не смогла бы. Лукреция Борджиа, потеряв всякое терпение из-за нерешительности этих белых, не способных что-либо быстро предпринять, предложила, чтобы за врачом послали именно ее. С момента переселения к мистеру Маклину она и носу не высовывала за пределы плантации Элм Гроув, однако была убеждена, что язык доведет до нужного места.

Теперь и миссис Маклин уже не сомневалась, что без помощи специалиста им не обойтись. Она с радостью отправила бы Лукрецию Борджиа за врачом, но волновалась, доберется ли та до города, найдет ли врача и уговорит ли его совершить столь длительное путешествие.

Лукреция Борджиа заявила, что предпочитает ехать в Эмфорию в одиночестве. Миссис Маклин хотела было отправить с ней Джубо, но Лукреция Борджиа отвергла это предложение.

– Его?! – Можно было подумать, что и она считает Джубо неразумным животным. – Этого невежественного дикаря? Какой от него прок? Никакого. Одни хлопоты. Я сама справлюсь с упряжкой, Джубо мне для этого ни к чему. Дейд? Да он тоже никогда нигде не бывал. Большой Джем еще мог бы показать мне дорогу, но от него, на беду, остался только обглоданный череп на кончике шеста. Стоит на него взглянуть, как у меня начинают течь слезы из глаз.

Маклины решили, что Лукрецию Борджиа можно отрядить за врачом в одиночку. В назначенный день она вскочила ни свет ни заря. До Эмфории было пятнадцать миль, и она не имела ни малейшего понятия, сколько времени ей понадобится, чтобы преодолеть это громадное расстояние. Маклин дал ей исчерпывающие наставления, миссис Маклин снабдила ее запиской, в которой говорилось, что она едет в Эмфорию за врачом для мистера Маклина, хозяина Элм Гроув, сильно прихворнувшего. Эту записку надлежало демонстрировать любому, к кому Лукреция Борджиа обратится за помощью или подсказкой.

Она упаковала съестное, завернув еду в салфетку в красную полоску и сунув в корзинку, которая была помещена под козлы, где хранился запас овса для лошадей. Лукрецию Борджиа провожал Джубо. Она долго махала ему рукой, пока не свернула с аллеи на дорогу.

До деревушки Марисбург она добралась без особых хлопот, зато потом впала в замешательство: дорога раздваивалась, дальше обе колеи пересекала третья. Остановив телегу, она со всей почтительностью (Лукреция Борджиа всегда очень вежливо обращалась к белым) спросила у белого прохожего дорогу, показав ему для верности записку хозяйки. Белый оказался сердобольным и растолковал ей все в подробностях: велел свернуть направо, потом еще раз направо; так она доедет до перекрестка, где расположено заведение Банниона. Об этом месте Лукреция Борджиа слыхала от Ренсома Лайтфута.

Она без труда добралась до лавки, которой полагалось быть заведением Банниона. Во всяком случае, если это строение хоть на что-то и походило, то только на лавку. Над дверью крепилась вывеска. Путешественница не владела грамотой, но решила, что это именно такая надпись обозначает лавку. Здесь ей снова потребовалось выбрать одну из двух дорог. Остановив телегу прямо у крыльца, она, не застав никого на веранде, слезла с козел, поднялась по ступенькам и вошла внутрь. Когда ее глаза привыкли к темноте, она узнала Ренсома Лайтфута: тот стоял у прилавка и беседовал с полным господином, постарше его годами.

– Лукреция Борджиа! – крикнул Ренсом, увидев округлые очертания ее фигуры в двери. – Значит, забеременела?

– Еще как, масса Лайтфут, сэр! Я рожу от вас славного блондинчика!

– Что привело тебя к нам? – спросил полный. Это был Баннион собственной персоной. – Я слышал о тебе от Ренсома. Ты, значит, теперь за главную на плантации Элм Гроув? Не появились ли у вас новые негритянки, которыми мог бы заняться Ренсом? Он – работник что надо, верно?

– Что надо, – согласилась Лукреция Борджиа. – Но на этот раз я приехала не за массой Лайтфутом. Я еду в Эмфорию, за тамошним врачом. Мистеру Маклину день ото дня все хуже.

– Это напрасная трата времени, – молвил Лайтфут, махнув рукой. – Ему ни один врач не поможет. Я говорил вам, мистер Баннион, у него скоротечная чахотка. Болезнь легких! От него остались одна кожа да кости, день-деньской харкает кровью. Можешь спокойно поворачивать оглобли и ехать восвояси, Лукреция Борджиа.

Она помотала головой:

– Не могу. Миссис Маклин хочет посоветоваться с врачом, значит, я должна ей его привезти. По какой дороге ехать в Эмфорию, масса Лайтфут, сэр?

– Сворачивай влево. Та, что справа, ведет в Клаксбург, а оттуда в Мобил. Туда тебе не надо.

Он с любопытством рассматривал Лукрецию Борджиа. Беременные женщины вызывали у него неприязнь, иначе он принудил бы ее задержаться. Не будь она в положении, он сам проводил бы ее в Эмфорию. Это стало бы приятным разнообразием в его монотонном повседневном прозябании. Увы, ее раздувшийся живот гасил его энтузиазм.

Она радушно пожелала обоим всего наилучшего и поблагодарила за совет. Выходя из лавки, она заметила очень светлую цветную девушку, направлявшуюся из хижины в ее сторону. На руках у девушки был голый младенец. Малыш был очаровательный, без каких-либо признаков негритянского происхождения, не считая темных пятен на груди и животике.

– Какой чудесный детеныш! – проворковала Лукреция Борджиа и пощекотала мальчугана под подбородком. Она уповала на то, что ее собственный ребенок, которого она родит от Лайтфута, будет не темнее этого. Конечно, она понимала, что на это вряд ли можно рассчитывать: ведь мамаша младенца сама сильно смахивала на квартеронку.

– Мой сын! – гордо произнесла та. Ей вряд ли можно было дать больше пятнадцати лет. – Хотите, покажу чудо?

– Пятна?

– Нет, хотя за пятна его прозвали «Ситчик». Вот, глядите!

И она приподняла детскую ручку. Лукреция Борджиа изумленно пересчитала пальцы: их было шесть.

– Вот это да! – Она внимательно осмотрела шестипалую ладошку. – Никогда в жизни не видела ничего подобного!

Садясь в телегу и погоняя лошадей, она продолжала размышлять о только что увиденной диковине. Она не удивилась, если бы отцом этого ребенка тоже оказался Ренсом. Вполне вероятно – ведь ребенок был вылитый белый. Она склонялась к мнению, что у всех светлокожих цветных младенцев в округе был один и тот же отец.

Когда солнце поднялось уже высоко, она остановила лошадей у ручья, журчащего среди папоротников и мяты, и основательно закусила, после чего продолжила путь. В Эмфорию она въехала в полдень. Городок был малюсенький, но после Марисбурга он показался ей таким огромным, что она сперва перепугалась. Никогда прежде она не видела столько белых одновременно. Вдоль главной улицы дожидались хозяев стреноженные лошади; магазины поблескивали стеклянными витринами, по дощатым тротуарам прогуливалась взад-вперед праздношатающаяся публика. Лукреция Борджиа никогда еще не видывала подобной толчеи, даже не догадывалась, что такое столпотворение может существовать.

Она привязала коней и слезла с козел, дожидаясь появления прохожего, к которому она осмелилась бы обратиться. Вскоре рядом с ней оказалась женщина средних лет, полная, с цветущим лицом. За дамой торопилась опрятно одетая молодая негритянка, нагруженная свертками и корзиной с овощами.

– Прошу прощения, мэм, – сказала Лукреция Борджиа и, развернув записку, подала ее белой даме. – Не скажете ли, где живет мистер Элдридж? Я приехала за ним от самого Марисбурга и не знаю его адреса.

Женщина взяла у нее записку, пробежала ее глазами и молвила:

– Бедная служанка, бедная хозяйка! Сейчас я тебе все объясню. Вот эта улица – главная, она так и называется – Мейн-стрит. Понятно?

Лукреция Борджиа кивнула.

– Пойдешь, держась правой стороны, до таблички «Магнолия-стрит».

– Я не умею читать, мэм.

– Ничего, ты и так узнаешь это место. Там на углу стоит большой белый дом с железной надолбой-коновязью в виде негритенка в красном кафтане. Там ты свернешь направо. Следующий дом за белым и есть дом доктора Элдриджа. Он тоже белый, с большим дубом на лужайке.

Лукреция Борджиа с отменной учтивостью, какой владела она одна, поблагодарила даму и отправилась дальше. Вскоре она увидела белый дом с живописной коновязью, свернула и остановилась у следующего дома, во дворе которого рос здоровенный дуб. Из задней двери ей навстречу вышла полная негритянка, которая, оценив взглядом простецкий деревенский наряд Лукреции Борджиа, скорчила презрительную гримасу:

– Тебе чего, черномазая?

– Здесь живет доктор Элдридж?

– Здесь. Зачем он тебе понадобился?

– У меня для него записка.

– С чего ты взяла, что у доктора Элдриджа есть время читать бумажки, которые приносят всякие там черномазые, да еще с черного хода? Он занятой человек. Ступай своей дорогой.

Лукреция Борджиа смерила сварливую особу взглядом. Она была выше ее ростом, но слишком жирная и неповоротливая. Лукреция Борджиа, однако, сохранила присутствие духа.

– Я снова спрашиваю вас по-хорошему: отдадите ему записку?

– А я отвечаю, что вовсе не собираюсь досаждать доктору записочками, которые таскают ему из деревни разные черномазые, ковыряющиеся в навозе!

Лукреция Борджиа потеряла терпение:

– Опомнись! Я с самого рассвета на ногах, приехала сюда на телеге, чтобы найти врача. Теперь я его нашла и не позволю становиться мне поперек дороги какой-то безмозглой негритянке, которая задирает нос только потому, что городская! Прочь, толстуха, не то схлопочешь!

Но та не сдвинулась с места.

Тогда Лукреция Борджиа сжала кулаки и заехала ей правой рукой прямо в живот. Грубиянка согнулась и осела на крыльцо, взвыв от боли. Лукреция Борджиа перешагнула через нее и направилась к двери, за которой рассчитывала найти столовую; расчет ее оказался верен. За столовой начинался холл. В раскрытую дверь она увидела мужчину средних лет, восседавшего за письменным столом. Лукреция Борджиа подошла к нему и поклонилась. Обращаясь к белым, она всегда вспоминала о безупречных манерах.

– Прошу прощения, сэр, это вы – доктор Элдридж?

Он поднял на нее глаза, отметил про себя, какое у нее пропыленное платье и всклокоченная голова.

– Кто тебя впустил? – спросил он.

– Никто меня не впускал. Какая-то негритянка выскочила из кухни и попыталась меня задержать, но я ей двинула и вошла сама. Я весь день скакала, чтобы передать вам записку, и не позволю какой-то черномазой вставать у меня на пути. Простите за беспокойство. Соблаговолите прочесть записку, которую просила вам передать миссис Маклин, моя хозяйка с плантации Элм Гроув. Это за Марисбургом.

– Значит, Розалия не сумела тебя остановить? – Доктор усмехнулся. – Впервые она терпит поражение. – Он принял записку и прочел ее про себя. – Езжай обратно и передай хозяйке, что я заеду к вам через несколько дней. Путь к вам неблизкий, и мне надо так спланировать визиты, чтобы за один день суметь съездить к вам и вернуться назад. Передай хозяйке, чтобы не беспокоилась.

– Так и сделаю, доктор Элдридж, сэр. Большое вам спасибо, что согласились приехать. Масса Маклин очень плох.

– Могу себе представить!

Лукреция Борджиа двинулась было к двери, но доктор Элдридж поманил ее пальцем.

– Учти, Розалия может броситься на тебя со скалкой или каким-нибудь еще предметом, – предупредил он. – Так что будет лучше, если я сам провожу тебя к выходу. Если вы с Розалией столкнетесь, то можно только гадать, за кем останется победа. Впрочем, сегодня у меня нет настроения заниматься гаданием.

– Слушаюсь, сэр, масса доктор, сэр. Еще раз спасибо за вашу доброту. Я передам миссис Маклин, что вы советуете ей не волноваться.

До Элм Гроув Лукреция Борджиа добралась только поздним вечером. Джубо повел лошадей в конюшню, а она бросилась в Большой дом.

– Он приедет, миссис Маклин! Доктор обещал приехать через несколько дней, как только у него появится такая возможность.

В ответ миссис Маклин, белая дама, рожденная и воспитанная в традициях старого Юга, совершила странный поступок. Она подошла к Лукреции Борджиа и положила свою голову на просторную грудь черной рабыни, где и всплакнула, бормоча слова благодарности. Лукреция Борджиа утешала ее, как могла.

– Спасибо, что совершила вместо меня это путешествие, Лукреция Борджиа, – произнесла миссис Маклин, справившись с собой. – Правда, я не надеюсь, что мистер Маклин дотянет до появления врача, но мне будет легче, если он все же его осмотрит.

– Доктор просил вас не волноваться, миссис Маклин. Он приедет и поставит массу Маклина на ноги.

Она прошла через гостиную и столовую и оказалась на кухне. Там ее дожидался Джубо.

– Ступай лучше назад в конюшню, Джубо, – сказала ему Лукреция Борджиа, утомленно вздыхая. – Я до смерти устала. Говорить и то не могу. Спокойной ночи, Джубо.

Глава IX

Невзирая на уйму лекарств, которые навез в Элм Гроув доктор Элдридж, Маклин угасал. Миссис Маклин не надеялась, что дело пойдет на поправку, поскольку доктор со всеми возможными в такой ситуации оговорками дал ей понять, что ее супруг дышит на ладан. Согласно его диагнозу Маклина пожирала крупозная пневмония, способа излечиться от такого недуга не существовало. Он объяснил, что организм больного ждет неуклонное угасание, пока окончательно не отомрут легкие, после чего несчастному станет нечем дышать. На случай сильных болей врач порекомендовал давать больному настойку опия. Это снадобье действительно оживляло его, но исцелить не могло.

И все же, несмотря на слабость, мистер Маклин умудрялся держать дела на плантации под своим контролем, используя в качестве правой руки Лукрецию Борджиа. Позднее ее гибкое тело превратилось из-за беременности в раздувшуюся тушу, которой с трудом давалось любое движение, и она уже не могла проявлять прежнюю расторопность. Это принуждало и ее прибегать к чужой помощи. Она продолжала наблюдать за работами в поле, но уже с грехом пополам, больше полагаясь на чернокожих десятников. Зато Большой дом по-прежнему оставался ее вотчиной. То же самое относилось к невольничьим хижинам и хозяйственным постройкам.

Маклин цеплялся за жизнь более неистово, чем можно было от него ожидать при его тщедушности. Особые надежды он возлагал на счастливое разрешение невольниц от беременности. Он предвкушал появление на свет светлокожего потомства и не собирался подвергать его опасности, доверяя рожениц невежественным повитухам. Не считаясь с расходами, он заручился помощью доктора Беннетта, дипломированного ветеринара. Ему отчаянно не хотелось смерти хотя бы одного младенца при родах, поэтому он смирился с неизбежными затратами.

В положенный срок Беннетт закрутился как волчок. Первой родила Мей-Энн – у нее был мальчик; младенцев мужского пола произвели на свет также Жемчужина, Агнес и Пенси. Последней родила Лукреция Борджиа – девочку.

Как ни странно, даже несмотря на помощь профессионала, именно она рожала с наибольшим трудом, хотя у нее это были уже вторые роды, а первые прошли как по маслу. Две ночи и два дня она не вставала со своего тюфяка. Восстановив силы, она первым делом отнесла девочку Маклину, чтобы он полюбовался этим замечательным светлокожим созданием с русыми волосиками на головке. Маклину не было нужды напоминать ей, что по условиям сделки именно этот ребенок как единственный младенец женского пола подлежал передаче Ренсому Лайтфуту.

То обстоятельство, что ребенок не сможет подрастать у нее на глазах, стало самым тягостным испытанием, какое до той поры выпадало на ее долю. Из-за светлой кожи дочери она прониклась к ней трепетной любовью. Утешалась она тем, что малышка останется при ней до тех пор, пока не перестанет питаться материнским молоком. Она отлично знала, что ребенок принадлежит не ей. Распоряжаться этим существом мог мистер Маклин, и никто иной. Он имел право поступить с ним по своему усмотрению. Маклины относились к Лукреции Борджиа с симпатией, поэтому хозяин посоветовал ей отдать ребенка Мей-Энн, у которой было очень много молока, чтобы не привязываться к малышке сверх всякой меры.

– Чем дольше она пробудет у тебя, чем больше твоего молока высосет, тем сильнее станет твоя привязанность. Я знаю, как трудно расставаться с родным дитем, но тут уж ничего не поделаешь: я не могу нарушить свое джентльменское соглашение с Лайтфутом.

Она нехотя подчинилась, и уже через неделю девочка, до сих пор не получившая имени, была передана Мей-Энн, чтобы та заботилась о ней наряду с собственным младенцем. Сперва Лукреция Борджиа не знала покоя и ежедневно справлялась у Мей-Энн, как себя чувствует ее дочка, но потом боль разлуки притупилась, как уже было с Джемом-младшим, перекочевавшим в одну из невольничьих хижин.

Она дважды становилась матерью и оба раза лишалась своих детей. Не имея возможности что-либо изменить, она была вынуждена смиренно принять это как данность; впрочем, ее не оставляла лишенная всяких оснований надежда, что когда-нибудь она сама вырастит рожденное ею дитя.

Однако она родилась чернокожей и должна остаться невольницей до гробовой доски. Родилась в рабстве и была обречена в рабстве же и закончить свои дни, хотя в ходу нынче было не словечко «рабы», а понятие «пожизненные слуги». Независимо от того, сколько крови белого человека бежало в жилах невольника, достаточно пустяков примеси негритянской крови, чтобы раз и навсегда определить его судьбу. Всего лишь капля – а сколько от нее зависело! Одна капля крови белого человека не превращала никого в белого, зато могучая капля негритянской крови любого делала черномазым. Будучи женщиной с темной кожей, Лукреция Борджиа являлась собственностью мистера Маклина. Таково было незыблемое правило, и скольких бы детей она ни произвела на свет, ни один из них не мог принадлежать ей. Однако она позволяла себе мечтать о несбыточном: о том, чтобы самой вырастить собственного ребенка. Она сумела бы добиться, чтобы ее отпрыск пошел в мать и не превратился в никчемного ниггера, о которого все, кому не лень, вытирают ноги.

Она сознавала, что такие мысли лучше бы выбросить из головы, тем более что у нее день ото дня прибавлялось забот на плантации. Маклин слабел не по дням, а по часам: он уже был совсем прикован к постели. Бывали дни, когда он с трудом выговаривал несколько слов, но ей хватало и их, чтобы понять, в чем состоит ее задача.

Жизнь на плантации Элм Гроув била ключом. Лукреции Борджиа не без основания казалось, что благодаря ее стараниям все в хозяйстве наладилось, как никогда. Работа в поле кипела от рассвета до заката; ее приказания выполнялись беспрекословно. Десятники – заправские тираны, действующие от имени хозяина, – преданно заглядывали ей в глаза; понимая, как много зависит от них самих, они понимали и другое: Лукреция Борджиа стояла неизмеримо выше их, ибо получала указания непосредственно от Маклина – всемогущего белого владыки. Ослушаться Лукрецию Борджиа было все равно что ослушаться хозяина; она приговаривала нарушителя к наказанию кнутом так же решительно, как это делал в свое время сам Маклин. Более того, она как будто находила в этом особое удовольствие, и Джубо орудовал кнутом не покладая рук.

Лукреция Борджиа была вездесуща. Если ее не было видно в поле и если она не объезжала верхом на сером муле хлопковые плантации, следя за тем, чтобы работники не пропускали ни одного сорняка, значит, она была занята на кухне Большого дома, где главным ее делом было распекать бедную Эмми, или в невольничьем поселке, где она обрушивала громы и молнии на тех, в чьих хижинах замечала грязь и у кого был плохо подметен двор.

К вечеру она слишком уставала, чтобы насладиться обществом Джубо. Она пока не спровадила его в конюшню, но все чаще засыпала еще до того, как он успевал на нее взгромоздиться. Спала она как мертвая, без сновидений, и вскакивала, лишь только на кухню проникал первый луч солнца. Заставив вялую со сна Эмми приниматься за приготовление завтрака, она сама варила жидкую овсянку – единственное блюдо, которое еще принимал слабый желудок хозяина. Внимательно следила за тем, чтобы Джубо получал на завтрак то же, что и белые: даже не проводя теперь ночей в объятиях этого дикаря, она продолжала заботиться о нем.

Так текла ее жизнь: работа на износ днем и мертвецкий сон ночью. Однажды вечером, устав больше обычного, она прогнала Джубо в конюшню и рухнула на тюфяк, не раздеваясь, мечтая об одном: закрыть глаза и провалиться в сонное забытье. Однако на сей раз мечте не суждено было сбыться: до ее слуха донеслись торопливые шаги, кухонная дверь распахнулась, спасительная тьма рассеялась. К служанке со всех ног бросилась миссис Маклин: она так спешила, что едва не погасила свечку, с которой явилась. Ее рука ходила ходуном, и на лицо Лукреции Борджиа закапал расплавленный воск.

– Он умирает! – Она грубо тряхнула Лукрецию Борджиа за плечо. – Ты меня слышишь, Лукреция Борджиа? Мистер Маклин при смерти! Ступай со мной наверх. Я еще никогда в жизни не сидела с умирающими и боюсь оставаться с ним вдвоем. Мне так страшно!

Несмотря на изнеможение, Лукреция Борджиа быстро пришла в себя. Она села на тюфяке и взяла из дрожащих пальцев миссис Маклин свечу.

– Ему хуже? – Она с трудом поднялась на ноги, зная, что о сне теперь придется надолго забыть.

– Говорю тебе, он при смерти! – Миссис Маклин была на грани истерики, ее душили рыдания, из-за которых она почти не могла говорить. – Того и гляди преставится! Я не должна была оставлять его одного, но все равно решила сбегать за тобой. Ты, конечно, не человек, Лукреция Борджиа, но это все-таки лучше, чем остаться с ним с глазу на глаз. Если мы станем искать белого, то он не доживет до нашего возвращения.

И миссис Маклин прильнула к Лукреции Борджиа, черпая силы у ее крепкого тела.

Лукреция Борджиа ринулась по крытой галерее к дому, толкая впереди себя хозяйку. В спальню они ворвались вместе. Перед тем как выбежать, миссис Маклин оставила на столике у постели умирающего свечку, однако для того чтобы понять, что хозяин угасает, не обязательно было его рассматривать. Из его прохудившихся легких вырывался душераздирающий хрип.

– Он умирает? – беспомощно прошептала миссис Маклин.

– Похоже на то, мэм. Ему трудно вдыхать и еще труднее выдыхать. Вы дали ему перед сном лекарство, которое прописал врач?

Миссис Маклин кивнула и пролепетала:

– Все это без толку! Лекарства ему уже не помогут. Он при смерти!

Лукреция Борджиа склонилась над постелью, вслушиваясь в доносящееся с подушки хриплое дыхание.

– Верно, мэм, он даже не знает, что мы здесь. Масса Маклин, сэр!

Она опустилась на колени и громко позвала хозяина, но тот и ухом не повел. В следующее мгновение его тело свела судорога, он распахнул глаза и уставился сначала на Лукрецию Борджиа, потом, поверх ее головы, – на жену. Наконец-то в его глазах появилось осмысленное выражение. Он с усилием приподнял руку и прошептал:

– Миранда…

Жена встала на колени рядом с Лукрецией Борджиа.

– Я здесь, дорогой. Тебе лучше?

Ему понадобилось нечеловеческое усилие, чтобы заговорить. Слова сочились из его рта медленно, по одному.

– Я покидаю тебя, Миранда… Продай… все. Уезжай… к сестре в Атланту. Женщине не годится… жить на плантации… одной.

На это напутствие у него ушли последние силы. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. По его телу снова пробежала судорога, в горле заклокотало – и он угас.

– Умер! – взвизгнула миссис Маклин. – О, Лукреция Борджиа, его не стало!

Лукреция Борджиа привлекла несчастную к себе и крепко обняла. Миссис Маклин уронила голову ей на грудь и разрыдалась. Лукреция Борджиа принялась негромко утешать ее:

– Будет, будет! Ведь мы знали, что этим кончится, миссис Маклин. Мистер Маклин покинул вас, зато Лукреция Борджиа рядом, она сумеет вас защитить. Нам нельзя сидеть без дела. Займемся-ка гробом. Вам придется обмыть и обрядить его. Я сбегаю в конюшню и растолкаю Джубо. Он умеет обращаться с молотком, гвоздями и пилой, вот пускай и сколотит гроб. Мы накроем доски чистой простыней.

Миссис Маклин высвободилась из ее объятий.

– У нас найдется кое-что получше, чем простыня. У меня есть черный отрез – он остался еще с тех пор, как мы хоронили мою мать. – Рыдания прекратились, она встала с колен. – А ты, Лукреция Борджиа, ступай в конюшню, разбуди Джубо, а потом всех остальных. Я займусь бедным мистером Маклином. Он будет лежать в лучшем воскресном выходном костюме. Джубо и кто-нибудь еще из слуг положат его в гроб, когда он будет сколочен. Пускай кто-нибудь объедет соседние плантации и объявит, что похороны состоятся завтра.

– Да, мэм, миссис Маклин, мэм, будет исполнено. Черная ткань – это куда лучше, чем простыня.

Лукреция Борджиа еще раз опустилась на колени рядом с покойным и провела по нему рукой.

– Что ты делаешь? – спросила ее хозяйка.

– Измеряю тело, чтобы Джубо не промахнулся с гробом. Значит, две мои руки, без одной ладони.

Миссис Маклин порылась в шкафу и вытащила рулон черного сукна, слегка позеленевшего от длительного хранения. Она передала материю Лукреции Борджиа, после чего обе женщины спустились вниз.

– Эмми не видать. Сейчас я ее разбужу, а потом нагрею воды, чтобы обмыть покойника. – Лукреция Борджиа налила воды в большую кастрюлю и водрузила ее на плиту. Огонь почти потух, остались одни угли, но Лукреция Борджиа добавила дров, дунула хорошенько, и пламя ожило.

Переведя взгляд на тюфяк, она поняла, что вот-вот рухнет от изнеможения. Однако этой ночью ей было не до отдыха.

– Побегу в конюшню, скажу Джубо, чтобы приступал к делу. А потом подниму остальных. Столько хлопот с похоронами! Надо прибраться в доме, наготовить столько всякой всячины… Мы приведем сюда женщин, а на соседние плантации отправим троих-четверых мужчин.

На дворе было темно, но ей не потребовался фонарь, чтобы дойти до конюшни. Внутри она, ориентируясь по шумному дыханию спящего Джубо, добралась до пустого стойла, где он по привычке ночевал. Ее пальцы коснулись его теплого тела. И рука медленно забралась ему под рубаху, расстегнула единственную пуговицу на штанах, пальцы жадно сжали его мгновенно набухшую плоть.

Усталость сняло вдруг как рукой. Слишком долго она не была с мужчиной. Ее ладонь медленно скользила туда-сюда. Она знала свое дело: Джубо глубоко вздохнул во сне, напрягся и очнулся. Его сильная рука обняла ее.

– Не останавливайся, Лукреция Борджиа. Как здорово! Я рад, что ты пришла.

– Я тоже по тебе соскучилась, Джубо, – прошептала она, растянувшись с ним рядом. – Только времени у нас в обрез: бедный мистер Маклин скончался. Только что умер. Так что вставай и принимайся сколачивать гроб. Нам придется вкалывать весь день: похороны уже завтра. – Говоря это, она не забывала о начатом деле.

– Ничего, много ли времени надо на удовольствие? Я уже почти готов. Прервись-ка…

– Да, мы успеем. Только хорошо ли это – резвиться, когда в доме горе?

– Это не дом, а конюшня. Здесь нет никакого горя, только ты да я.

Она с радостью ощутила на себе его тяжесть. Именно этого ей и недоставало. Все беды враз были преданы забвению, осталось только мужское тепло и бурные объятия. Она нашла губами его рот.

Это продолжалось совсем недолго. Он сполз с нее и замер. Она встала на колени, потом выпрямилась.

– Эй, Джубо! – прикрикнула она, забыв про недавнюю нежность. – Ты что, опять дрыхнешь?

– Уж и подрыхать нельзя! – огрызнулся он.

– Нельзя. Вставай живее! Зажигай фонарь и начинай подбирать доски. Сколотишь для мистера Маклина гроб и обобьешь его черным сукном. Я подниму народ и разошлю людей по соседним плантациям. Придется всю ночь готовиться к завтрашним похоронам. Так что не медли. Времени на глупости больше не осталось. За дело!

Он медленно поднялся.

– Слушаюсь, мэм, мисс Лукреция Борджиа, мэм. Уже бегу.

Глава X

Солнце стояло уже высоко, когда Лукреция Борджиа и Джубо забили в свое изделие последний гвоздь. Гроб был готов. Лукреция Борджиа отступила назад, чтобы полюбоваться на результат их усилий. Местами сукно порвалось, и им пришлось ставить заплаты, иначе его не хватило бы на крышку и боковины. Отметив вздохом завершение печальной работы, она вышла из конюшни и окликнула негра, подметавшего дорожку. Ему было велено помочь Джубо перенести гроб в спальню хозяина и положить в него покойника. Потом она сама вытащила из конюшни две пары козел, на которых сколачивался гроб, отволокла их в прихожую Большого дома и задрапировала простыней, превратив в сносный постамент для гроба с бренными останками.

Проследив, чтобы покойник был помещен в гроб со всей аккуратностью, кухарка отправилась в сад, насильно уведя с собой миссис Маклин. Она знала, что хозяйку нельзя оставлять без дела, иначе ей в голову полезут горестные мысли. Вместе они нарвали охапку цветов, оголив клумбы. Пахучие туберозы, ноготки, лютики и поздние розы легли на гроб. От внимания Лукреции Борджиа не укрылось, что смерть облагородила внешность хозяина. Теперь его лицо казалось спокойным, при жизни оно было искажено страданием, так как в последнее время ему с трудом давался каждый вздох. У гроба, усыпанного цветами, миссис Маклин не выдержала и снова со слезами упала на весьма удобную для этой цели грудь Лукреции Борджиа, но та не позволила хозяйке долго горевать. Она не возражала посочувствовать безутешной вдове, но ее ждали неотложные дела.

Джубо, притомившегося после ночных трудов, уже отрядили в город, чтобы пригласить священника на похороны, назначенные на два часа дня, дабы успели собраться все соседи. На ближайшие плантации отправили верховых. Не было сомнений, что явятся все, отчасти из уважения к мистеру Маклину, слывшему добрым соседом, отчасти по той причине, что похороны наряду со свадьбами представляли собой удобный повод встретиться и отвести душу за беседой.

Лукреция Борджиа выманила из хижин всех невольниц, которые теперь сновали по Большому дому с тряпками, щетками и воском, наводя чистоту и блеск. Время от времени она отвлекалась от приглядывания за уборщицами, чтобы посетить кухню, где вконец перепуганная Эмми, а также несколько женщин поопытнее жарили мясо, пекли хлеб и лепили пирожные. Лукреция Борджиа знала: к этой обильной снеди прибавятся блюда, с которыми явятся соседушки, так что преданного земле покойного будет чем помянуть под густыми кронами деревьев. Поминки помогали прийти в себя после традиционного обильного пролития слез.

К полудню Лукреция Борджиа едва держалась на ногах. Времени оставалось в обрез, дел же по-прежнему было невпроворот. Женщин, покончивших с уборкой Большого дома, отправили по домам, чтобы они навели чистоту и там: сверкать надлежало всей плантации.

Только когда священник начал возносить молитвы над гробом мистера Маклина в прихожей с закрытыми ставнями, где сидела одна миссис Маклин, у Лукреции Борджиа появилось время заняться собой. Она понюхала свои подмышки, запаслась мылом, полотенцем, чистой одеждой и накрахмаленным до хруста передником, затем отправилась к ручью. Там, пользуясь, как ширмой, ветвями ив, она вымылась с ног до головы, вытерлась и переоделась.

Тем временем стали съезжаться соседи. Их привозили самые разные экипажи – от сверкающей коляски с ливрейным кучером, как у Куртни-Хаммондов – самых зажиточных среди всех соседей, – до телег, влекомых мулами, на которых прибывала всякая деревенщина. К половине второго дня все были уже в сборе. Лошади отдыхали в тени деревьев, женщины гордо выставляли на стол захваченное из дому съестное.

Дамы, обняв по очереди миссис Маклин, у которой на каждую хватило по новой порции слез, уселись на веранде, где, раскачиваясь в креслах, завели трескотню. Мужчины, не питающие интереса к провинциальным сплетням, столпились в конюшне. Лукреция Борджиа распорядилась вкатить туда бочонок кукурузной водки, не забыв про поднос со стаканами, рюмками и треснутыми фарфоровыми чашечками, чтобы мужчинам было чем и из чего промочить горло. Лукреция Борджиа ни о чем не забывала. Она и Джубо прислуживали мужчинам, хотя ей приходилось время от времени отлучаться, чтобы не предоставлять самим себе прочих работников.

Наконец в конюшню явилась служанка с сообщением, что скоро начнутся похороны. Лукреция Борджиа помчалась по невольничьему поселку собирать всех негров, одетых в чистую одежду, их нужно было расставить еще полукругом. Кто-то затянул погребальную песню, остальные стали вторить ему без слов.

Белые прислушивались к доносящемуся из дома бормотанию священника. Тот посвятил отпеванию больше времени, чем того требовала необходимость: ему редко удавалось собрать такую многочисленную аудиторию, и он воспользовался случаем, чтобы прочесть проповедь. Далее последовало восхваление усопшего, вскоре сменившееся молитвой.

Из дома вынесли гроб, заколоченный после завершения службы. Процессия из белых двинулась через поле к маленькому семейному кладбищу; следом брели негры. На кладбище Лукреция Борджиа удостоверилась, что упустила из виду одну мелочь: когда гроб с большим трудом перенесли через деревянную изгородь и опустили рядом с могилой, вырытой по ее указанию, оказалось, что вокруг не скошена трава и не подрублены ветки деревьев. Она была готова провалиться сквозь землю от стыда, однако никто из присутствующих не заметил ее оплошности.

Цветные примолкли. Священник в видавшей виды черной сутане разразился третьей по счету нескончаемой молитвой, в которой лишний раз перечислил достоинства почившего и обещал его душе милость Провидения, встречу с коим предсказал также всем собравшимся – при том условии, разумеется, если они будут регулярно посещать его проповеди и не отсиживаться в дреме на задних скамьях. Все, включая миссис Маклин, с нетерпением ждали, когда же он угомонится. Под конец все белые прошествовали мимо могилы, бросая на гроб по горсти земли.

Затем то же самое сделали негры: эти не сдерживали рыданий и не прекращали своего заунывного пения. Что ж, Маклин был добрым хозяином. Конечно, он довольно часто порол своих невольников, но к этому наказанию привержены все хозяева. Сейчас чернокожих занимала одна мысль: что будет с ними дальше?

Озабоченной выглядела и Лукреция Борджиа, возглавлявшая процессию. У нее не было ни малейшего желания расставаться с удобным местом, где все признавали ее главенство; она отлично помнила последние слова Маклина, обращенные к жене: все продать и переехать к сестре. Лукреция Борджиа сохраняла надежду, что ей удастся уговорить хозяйку не продавать плантацию. Она была готова по-прежнему выполнять обязанности управляющей, чему научилась за время болезни Маклина, принуждая всех к усердному труду.

Мысль о том, что продать могут и ее, вселяла в нее страх. Подобная опасность существовала всегда. Ни один чернокожий не мог знать, как сложится его судьба после выхода на аукционный помост. Она вознамерилась сделать все, чтобы переубедить хозяйку. Даже если плантация пойдет с молотка, она надеялась внушить миссис Маклин мысль оставить ее при себе. Эта надежда грела ей душу. Обычно с миссис Маклин было нетрудно договориться, к тому же между ними почти никогда не случалось размолвок.

Процессия двинулась назад, к Большому дому. Согласно традиции миссис Маклин не полагалось сидеть за поминальным столом: ей следовало оставаться в темной комнате, в компании одной-двух соседок, которые, сочувственно охая, станут прикладывать ей ко лбу камфорные компрессы и обмахивать веером из пальмового листа.

В отличие от комнаты, где горевала вдова, за поминальным столом царило веселье. На мужчин начало оказывать действие спиртное, потребленное перед похоронами, женщины тоже перестали изображать скорбь и с радостью возобновили сплетни. Стол ломился от угощений. Каждая гостья постаралась перещеголять остальных неповторимым домашним кушаньем: одна привезла пирог с начинкой из ореха пекана, другая – торт по рецепту леди Балтимор; женщины, более стесненные в средствах, ограничились кукурузными лепешками. Служанки не успевали подкладывать гостям еду.

Только на закате мужчины потянулись к повозкам. Пока они возились с упряжью, женщины проворно разобрали свою посуду. К вечеру в Элм Гроув не осталось ни одного чужого; владелец уже покоился под шестью футами земли на тенистом кладбище, а его вдова, оставшаяся одна в доме, была теперь единственной белой женщиной на всю плантацию.

Труды Лукреции Борджиа были пока что далеки от завершения. Настал черед убирать со стола. Невольники еще не ели, поэтому она разделила оставшуюся снедь на порции и разослала их по хижинам, строго наказав, чтобы, поев, все приступили к тщательной уборке. Уже в глубокой темноте посуда была перемыта и убрана в кухонный буфет, поминальные столы снова стали козлами и досками, грязные простыни, игравшие днем роль скатертей, были отправлены в стирку. Наконец-то Лукреция Борджиа смогла облегченно опуститься на свой кухонный табурет, сбросить бесформенные шлепанцы и задрать натруженные ноги, пристроив их на стуле.

Чернокожие помощницы были отправлены по домам, все свечи, кроме одной, потушены. Настал момент заглянуть к миссис Маклин, чтобы узнать, не нужно ли ей чего. Однако миссис Маклин не вызывала ее, а Лукреция Борджиа слишком устала, чтобы двинуться с места. Она так и сидела без единой мысли в голове, когда дверь отворилась и появился Джубо. Он тоже так устал, что без слов опустился на тюфяк, радуясь теплу, исходящему от догорающих в плите углей. Оба долго молчали. Наконец Джубо проговорил:

– Что будет теперь, когда не стало массы Маклина? Наверное, миссис Маклин будет управлять плантацией с твоей помощью, Лукреция Борджиа?

Она печально покачала головой:

– Чего не знаю, того не знаю. Я делаю все, что могу, чтобы убедить ее, что все может продолжаться не хуже, чем раньше, но не знаю, выйдет ли из этого толк. Смотри, держи язык за зубами и никому не выболтай то, что сейчас услышишь: может быть, миссис Маклин теперь продаст плантацию – землю, скот, негров. Так посоветовал ей перед смертью мистер Маклин.

– Почему ты хочешь, чтобы я помалкивал?

– Сам знаешь, как люди опечалятся, если поймут, что скоро все изменится. Ниггеры не любят перемен. Они привыкают к одному месту и не хотят, чтобы их продавали другим хозяевам. Я и то лишаюсь покоя, стоит мне об этом подумать.

Джубо сел, пытаясь переварить только что услышанное. О напряженной работе, происходящей у него в голове, свидетельствовало то, как увлеченно он теребил себя за пальцы ног.

– Ты хочешь сказать, что нас могут продать?

– Очень даже может быть. Я тоже этого боюсь. Мне тут нравится. Мистер Маклин был добрым хозяином, с миссис Маклин я тоже не знала хлопот. Ни с ней, ни с ним у меня не бывало ссор. Кто знает, где мы теперь окажемся?

– Я никуда не хочу! – Голос Джубо дрожал от страха. – И с тобой разлучаться не хочу, Лукреция Борджиа!

– Никому нет дела до того, чего нам с тобой хочется или не хочется. Остается только помалкивать. Одно меня радует…

– Что? – Он подался вперед, надеясь услышать хоть что-то приятное.

– Очень просто: мы молодые, сильные, хороши собой. Ты, конечно, негр негром и дикарь в придачу, зато силен телом. Любому ясно, какой ты отличный работник. Я не больно красива, зато крепкая и могу о себе позаботиться. За таких дают неплохую цену. Ты одно запомни, Джубо… Он придвинулся к ней поближе:

– Что запомнить, Лукреция Борджиа?

– Чем больше за тебя заплатит на аукционе новый хозяин, тем лучше он будет к тебе относиться. Новый хозяин не станет мучить слугу, за которого отвалил уйму денег.

– Это точно! – согласился Джубо. – А ты думаешь, что на нас не поскупятся?

– Надеюсь, что именно ты да я принесем хозяйке больше дохода, чем кто-нибудь еще на всей плантации. Только я еще не уверена, что она меня продаст. Миссис Маклин без меня как без рук. Вдруг она возьмет меня с собой?

У Джубо задрожали губы.

– Значит, нас разлучат? – Он повозился на полу и устроился повыше, положив голову ей на колени. – Я так не хочу с тобой расставаться, Лукреция Борджиа! Знаю, что не так дорог тебе, как Большой Джем, и что с тем белым блондином тебе нравилось больше, чем со мной, но все равно я тебя люблю. Мне в жизни никто не нужен – только ты.

Она нежно погладила его по голове:

– Мне так приятно, что ты меня любишь, Джубо! Мне бы тоже хотелось, чтобы нас продали вместе, но я на это не очень надеюсь. Ты славный парень. Если нас разлучат, буду по тебе скучать, но разве кто-нибудь может сказать, что с нами случится? Вдруг мы опять попадем к одному хозяину? Хотя для одного это будет дороговато…

Он встал и заставил ее тоже подняться с табурета. Нежно обняв ее и поцеловав, быстро повел к тюфяку, подле которого стал расстегивать на ней платье.

– Я сегодня слишком устала, Джубо, – слабо воспротивилась она.

– Я тоже устал, Лукреция Борджиа, просто мне хочется побыть с тобой. Меня что-то не тянет тащиться обратно в конюшню и спать в конском стойле.

Она опустилась на тюфяк, потянув его за собой.

– Я не жалуюсь, Джубо. Мне тоже не хочется проводить эту ночь в одиночестве. Я сказала, что слишком устала для любви, но тело, наверное, всегда к этому готово. Похоже, это как раз то, что ему требуется. Прошлой ночью я была с тобой, но мы так торопились, что я все позабыла. Любовь никому не причинит вреда. Если ты не врешь, что меня любишь, то мне тоже хочется быть с тобой, Джубо.

Он на короткое время разжал объятия, чтобы задуть огарок свечи, а затем на ощупь нашел на тюфяке ее теплое, нежное тело. Оба чувствовали, что это их последняя ночь любви. Они сумели обойтись без жаркой, потной возни: соединение их тел и сердец было спокойным и бесконечно нежным. Оба догадывались, что им больше не быть вместе. Возможно, по этой самой причине их любовь достигла такой пламенности, а последовавший затем сон был так беспробуден.

Глава XI

А пока жизнь на плантации Элм Гроув текла по-прежнему. Конечно, напряжению и суете, царившим в доме во время болезни мистера Маклина, теперь пришел конец. Не для кого стало готовить бульоны и пюре, пропала необходимость беспрерывно менять и отстирывать грязное белье, потом бдить у постели умирающего. Миссис Маклин безропотно передоверила Лукреции Борджиа заботы по управлению плантацией, а та, как всегда, охотно взвалила на себя бремя власти. Властвовать над другими было ее излюбленным занятием, ничто не давало ей такого счастья, как возможность нагружать работой других. Теперь ее усердие достигло небывалого накала, она изо всех сил старалась убедить миссис Маклин, что благодаря ее стараниям труд на плантации будет приносить плоды отнюдь не меньшие, чем это было в прошлом при живом хозяине.

Как-то утром, по прошествии нескольких дней после похорон, миссис Маклин вызвала Лукрецию Борджиа и передала через нее приказание Джубо запрячь лошадей в кабриолет и отвезти хозяйку со служанкой в Марисбург. Из ее слов следовало, что в этой поездке ей совершенно необходима Лукреция Борджиа: ей претило одиночество, Далила же была слишком занята, она возилась с хозяйским гардеробом. Поездка преследовала некую важную цель, которой не сумел бы достичь один Джубо: здесь требовалось вмешательство самой госпожи, ну а ради приличия было необходимо захватить с собой служанку.

Лукреция Борджиа бросилась в конюшню, чтобы передать Джубо поручение, после чего возвратилась на кухню и стала переодеваться. У нее имелось всего одно приличное черное батистовое платье, в которое она и нарядилась, расставшись с привычным туго накрахмаленным передником. Если на сей раз миссис Маклин отдала предпочтение не своей любимице Далиле, а Лукреции Борджиа, то та не собиралась ударить в грязь лицом.

Скоро они покатили к городку. Миссис Маклин не выпускала из рук сумочку, словно в ней лежало нечто важное. Ее содержимое до поры до времени оставалось для Лукреции Борджиа тайной, хотя обращенное к вознице хозяйское приказание начать путешествие с почты уже давало пищу для догадок.

Марисбург представлял собой даже не городок, а крохотную деревеньку у развилки дорог, однако здесь имелось кирпичное здание банка и лавка, под крышей которой приютилось также почтовое отделение. В немногих добротных домах обитали банкир, ветеринар, адвокат и хозяин лавки; остальные жилища были лачугами, где ютились негры. По деревне бегали отощавшие собаки, лишь изредка находившие, чем поживиться.

Кабриолет остановился возле самой лавки. Лукреция Борджиа надеялась, что хозяйка позовет ее с собой. Миссис Маклин уже извлекла из сумочки письмо, что укрепило эти надежды: отправка письма являлась событием незаурядным.

Пока же она нетерпеливо дожидалась миссис Маклин в кабриолете, развлекая себя разговором с Джубо. Ей очень хотелось узнать, как именно поступит хозяйка с письмом, однако ее нетерпение объяснялось не одним этим: она никогда в жизни не заглядывала в магазин и сгорала от желания посмотреть, каков он изнутри. Вскоре ее изобретательный ум подсказал подходящий предлог. На плантации подходили к концу запасы пшеничной муки, и, будучи предусмотрительной кухаркой, она просто не могла не напомнить об этом своей хозяйке. Озабоченно поджав губы, молодая негритянка вылезла из кабриолета и проникла в полутемное помещение. Миссис Маклин беседовала с мужчиной у окошечка, олицетворявшего собой, собственно, местную почту.

Лукреция Борджиа почтительно приблизилась. Миссис Маклин как раз спрашивала у собеседника, сколько времени будет идти ее письмо до Атланты. Ответа служанка не расслышала, но смекнула, что письмо адресовано сестре миссис Маклин – той самой, которую упоминал мистер Маклин на смертном одре. Лукреция Борджиа похолодела от страха. Неужто миссис Маклин надумала уехать? Неужто Элм Гроув и все черное население плантации ждут торги? Неужто все ее старания произвести впечатление на хозяйку оказались напрасными?

Миссис Маклин обернулась и обнаружила у себя за спиной Лукрецию Борджиа.

– Что ты тут делаешь? – недовольно осведомилась она.

– Прошу меня извинить, мэм. Я пришла напомнить вам, миссис Маклин, мэм, что у нас на исходе пшеничная мука. Возможно, вам захочется прикупить муки здесь. Мы уже скребем по дну бочки.

– С этим я разберусь, – ответила миссис Маклин, жестом отправляя ее восвояси. – Возвращайся к Джубо. Неграм в лавке не место. Меня ждут другие дела. Впредь не покидай кабриолет без моего разрешения.

– Ниггеры в наши дни совсем распоясались, – произнес хозяин лавки, хмурясь, и воззрился на миссис Маклин, дожидаясь ее одобрения этому его замечанию.

Лукреция Борджиа степенно удалилась. Ее любопытство было удовлетворено: миссис Маклин отослала письмо в Атланту. Что касается других дел, то она узнает, в чем они состоят, в свое время.

Увы, ее ждало разочарование. Миссис Маклин велела Джубо везти ее в банк, но, вместо того чтобы войти в это учреждение с парадного крыльца, воспользовалась задней дверью. Умей Лукреция Борджиа читать, намерения миссис Маклин не остались бы для нее загадкой, так как над лесенкой, на которую та поднялась, висела табличка: «А. Оуэн, адвокат».

Здесь миссис Маклин застряла надолго. Лукреция Борджиа томилась от безделья, переговариваясь с Джубо и строя мысленные догадки. Итак, миссис Маклин написала письмо сестре в Атланту – в этом не было никаких сомнений; но что могло так задержать ее в банке? Банк смущал Лукрецию Борджиа. Она знала, что он каким-то образом связан с деньгами, так как слышала разговоры на эту тему между Маклинами, однако не имела ни малейшего понятия, какие услуги он может оказывать. Правда, она знала цену деньгам, хотя никогда не держала в руках больше двух серебряных долларов – платы мистера Маклина за двух подаренных ему ею младенцев.

Минула целая вечность, прежде чем миссис Маклин спустилась по ступенькам и снова села в кабриолет. Откинув черную вуаль с лица, она вытерла платком пот. Джубо получил приказание ехать домой. Лукрецию Борджиа так и подмывало спросить у госпожи про банк, однако у нее не хватило смелости затронуть столь щекотливую тему. Служанка могла позволить себе далеко не все, а уж Лукреция Борджиа умела соблюдать дистанцию. Она решила не торопить события, уверенная, что рано или поздно обо всем узнает.

Спустя неделю миссис Маклин стала ежедневно отряжать Джубо на почту за письмом; если таковое вдруг придет, Джубо надлежало обращаться с ним с особой осторожностью и тщанием и, чего доброго, не потерять на обратном пути. Лукреция Борджиа первой встречала его у ворот, всякий раз опережая хозяйку и задавая один и тот же вопрос: «Ну, привез?» Ответ всегда был одним и тем же: «Нет». У Лукреции Борджиа от этого «нет» становилось легко на сердце. Однако через две недели торжествующий Джубо крикнул: «Да!» и показал Лукреции Борджиа белый конверт, который он сжимал в руке всю дорогу от Марисбурга.

Лукреция Борджиа полагала, что вполне может забрать письмо у Джубо и самостоятельно вручить его хозяйке, но Джубо впервые ее ослушался: у него были строжайшие указания передать письмо миссис Маклин из рук в руки. Поступить иначе он никак не мог. Тогда Лукреция Борджиа позаботилась, чтобы оказаться тут как тут в момент вручения письма. У нее на глазах миссис Маклин аккуратно разрезала конверт ножом. Служанка надеялась понять по выражению лица хозяйки, что за новость содержится в письме, однако миссис Маклин сохраняла невозмутимость. Лукреция Борджиа побрела на кухню, так и не выведав, что их всех ждет. О, до чего ей хотелось уметь читать! Рано или поздно она могла завладеть письмом, но что в этом проку, если она все равно не сможет отличить одну букву от другой!

Весь день она не находила себе места, поскольку не сомневалась, что письмо имеет отношение к ее будущности. Не умея разрешить загадку, она, срывая зло, еще больше тиранила несчастную Эмми. Когда по окончании рабочего дня десятник доложил ей о нерадивости одного из работников, все время норовившего увильнуть от работы, Лукреция Борджиа распорядилась наказать его десятью плетьми, даже не заручившись согласием миссис Маклин, хотя обычно кара следовала только после санкции хозяйки.

Ее любопытство было удовлетворено лишь после того, как Далила отнесла в столовую ужин, хозяйка поела в одиночестве, а Лукреция Борджиа проследила, чтобы на кухне был восстановлен безукоризненный порядок. Стемнело, она уже собиралась сходить в конюшню за Джубо, но тут на кухне появилась Далила. Как обычно, горничная постаралась продемонстрировать свое превосходство над Лукрецией Борджиа.

– Миссис Маклин сидит на передней веранде и зовет тебя к себе. Наверное, хочет с тобой потолковать. Вот только о чем, никак не возьму в толк. Ее служанка – это я, со мной и говорила бы. Но где там! Ты только и делаешь, что отираешься вокруг нее, изображаешь, будто такая незаменимая. Можно подумать, солнце встает и садится только потому, что на свете существует Лукреция Борджиа!

Лукреция Борджиа бросила на девушку пренебрежительный взгляд.

– Раз она требует меня к себе, значит, так надо. Она знает, что со мной полезно советоваться. Даже такая светлокожая проныра, как ты, не все поймет. Я – другое дело. Миссис Маклин знает, на меня всегда можно положиться.

У Далилы не было желания пикироваться с Лукрецией Борджиа. В их словесных стычках последнее слово все равно оставалось за кухаркой. Тем не менее она подождала, пока Лукреция Борджиа наденет шлепанцы, и поспешила за ней следом на веранду, где раскачивалась в кресле миссис Маклин.

– Вы посылали за Лукрецией Борджиа, миссис Маклин, мэм. Вот она.

Далила задержалась на веранде, надеясь, что в беседу вовлекут и ее, но миссис Маклин махнула рукой, отпуская горничную.

– А ты садись, Лукреция Борджиа, – она указала на стул с прямой спинкой.

Лукреция Борджиа присела на самый край сиденья. Ей бы очень хотелось, чтобы Далила стала свидетельницей ее торжества: уже второй раз в жизни ей было предложено сидеть в присутствии белого человека.

Миссис Маклин все раскачивалась, собираясь с мыслями.

– Сегодня я получила письмо из Атланты, от сестры, – начала она. – Ты, наверное, помнишь, что, умирая, мистер Маклин велел мне продать Элм Гроув и переехать жить к сестре. Я написала ей об этом, и вот она наконец ответила.

– Верно, мэм, я знаю, что Джубо привез вам из города письмо. Уж как он радовался!

– Я тоже рада. Даже стала побаиваться, что она никогда не ответит, но страх оказался напрасным. Она приглашает меня к себе. Сдается все-таки, что следует поступить согласно последним словам бедного мистера Маклина и уехать жить к сестре. Он был прав: такая большая плантация, как Элм Гроув, – не место для одинокой вдовы.

Лукреция Борджиа заерзала на стуле: настал момент, которого она так ждала и одновременно страшилась. Однако она была обязана убедить хозяйку, что теперь – под ее руководством, разумеется, – все пойдет даже лучше, чем прежде, когда был жив мистер Маклин.

– Жалко, что вы хотите уехать, миссис Маклин, мэм. А ведь продавать такое налаженное хозяйство ни к чему. Мы с вами могли бы все здесь наладить. Тут и спорить не о чем! Плантация принесет вам уйму денег, миссис Маклин! Я, конечно, всего лишь негритянка и ума у меня кот наплакал, но с хозяйством я бы справилась. Ведь я управлялась здесь все время после того, как захворал мистер Маклин. Все идет как по маслу, и даже лучше! Все работники глядят мне в рот и подчиняются мне глазом не моргнув. Почему бы нам не попробовать?

Кресло под миссис Маклин несколько раз скрипнуло, прежде чем Лукреция Борджиа услыхала:

– Я уже думала об этом. Мне вовсе не хочется избавляться от плантации. Ведь мы с мистером Маклином вложили в нее немало сил и труда! Он унаследовал землю от отца, но привели хозяйство в надлежащий вид именно мы. У его отца была всего-навсего дюжина негров, а посмотри, что мы имеем теперь! Ты славно поработала, Лукреция Борджиа. Мне бы очень хотелось продолжать в том же духе, раз у меня есть ты. Ты права: когда мистер Маклин захворал, ты не выпустила бразды правления из рук. Все идет, как прежде, негры работают не разгибая спины.

– Так и есть, миссис Маклин, мэм, так и есть. У меня никто не смеет отлынивать!

– Над этим я сейчас и ломаю голову. Раньше я тоже размышляла на эту тему. Но беда в том, что теперь, когда не стало мистера Маклина, мне здесь очень одиноко. Не с кем поговорить – одни негры. И потом, я горожанка, родилась в городе. Приехала сюда из Атланты и всегда мечтала вернуться назад. Теперь, когда умер мистер Маклин, меня уже ничто здесь не удерживает. Вот и решила: заберу Далилу и уеду. Я и тебя хотела забрать, Лукреция Борджиа, но дом сестры невелик, тебе с Далилой в нем не разместиться, а Далила так давно состоит при мне горничной, что лучше способна угодить, чем ты. Она хорошая швея, умеет присмотреть за моим гардеробом. Ты отменно готовишь, но моя сестра сама хорошая кухарка. В общем, в городе тебе делать нечего. К тому же ты не горожанка, наоборот, привыкла к деревне, а не к городу. Это, знаешь ли, совсем разные вещи.

– Мне все равно хотелось бы поехать с вами, мэм!

– Ты очень смышленая девушка, Лукреция Борджиа. И я так надеюсь, что твой новый хозяин или хозяйка оценят тебя по достоинству. Да я и не собираюсь продавать тебя первому подвернувшемуся забулдыге. Мне хочется, чтобы ты попала в хороший дом. Ты заслужила это.

Наконец-то Лукреция Борджиа узнала, что ее ждет. Ей предстояло именно то, чего она больше всего опасалась: ее продадут! Намерение миссис Маклин лично подобрать для нее нового владельца еще ничего не значило: откуда ей знать, какое обращение ждет девушку в новом месте? У нее навернулись слезы на глаза, она встала и шагнула к миссис Маклин:

– Так вы решили меня продать, мэм?

Та вздохнула. Было видно, что ей и самой тяжко.

– Ничего другого не остается. Взять тебя с собой я не могу. Я решила все распродать, Лукреция Борджиа: плантацию, всех негров, вплоть до новорожденных. Со мной поедет только Далила.

– О, мэм, возьмите и меня! – Лукреция Борджиа не привыкла умолять, но сейчас наступил поворотный момент в ее жизни. Ее продадут! Она могла упасть в обморок от одной этот мысли. – Не продавайте меня, миссис Маклин, мэм. Как я хочу остаться с вами! Мы с вами хорошо ладим, у нас не бывает ссор. Я готова спать в доме вашей сестры прямо на полу. Я на все готова, только возьмите меня!

Миссис Маклин еще раз вздохнула, протянула свою белую руку и взяла черную руку Лукреции Борджиа. Затем последовало невиданное: она ласково погладила Лукрецию Борджиа по руке.

– Не могу, Лукреция Борджиа. Не могу, вот и весь сказ. Но я хочу, чтобы ты знала, как я признательна тебе за все, что ты для меня сделала. Благодарю тебя от всей души!

Лукреция Борджиа поняла, что умолять ее дальше бесполезно. Она умела признавать поражение. Она была черной, а миссис Маклин белой. Миссис Маклин могла продать ее, и помешать ей в этом совершенно невозможно. Получалось, что все недавние старания произвести на миссис Маклин впечатление своим усердием, все прошлые труды пошли насмарку. С таким же успехом она могла бы все это время оставаться нерасторопной невольницей, лентяйкой, у которой все валится из рук. Ее все равно ждала наихудшая участь. Перспектива быть проданной, грядущая неизвестность пугали ее до тошноты. Оставалось уточнить только один момент. Она попятилась, стыдясь своих слез.

– Когда нас продадут, мэм? Уже завтра?

– Нет, – покачала головой миссис Маклин, – до аукциона пройдет еще некоторое время. Мистер Оуэн, адвокат из Марисбурга, говорит, что у него есть покупатель на Элм Гроув, только тому не нужны негры – у него их и без того хватает. Мистер Оуэн свяжется с аукционной фирмой в Мобиле, которая всем и займется. А ты не тревожься, Лукреция Борджиа. У тебя будет хороший дом. Возможно, тебе понравится там даже больше, чем здесь.

– Лучше Элм Гроув ничего не может быть. А вы – самая лучшая хозяйка.

– Спасибо, Лукреция Борджиа. И повторяю: тебе не о чем беспокоиться.

Не о чем беспокоиться! Белой госпоже легко раскачиваться в кресле и твердить эти мало что значащие слова. Ей-то и впрямь не о чем беспокоиться. И еще глупой Далиле… Эту желтокожую чертовку не продадут! А Лукреция Борджиа, как и все остальные, окажется неизвестно где. Теперь она не будет возражать, если Джубо разнесет эту новость по плантации. Пускай все знают! Рано или поздно они все равно узнают, так чего ради секретничать? Она отвернулась от миссис Маклин и потащилась в дом.

Лукреция Борджиа была ужасающе невежественна по части веры. Правда, она слышала разговоры белых о Боге, милостивом Всевышнем, которому все подвластно. Также знала, что Ему возносят молитвы, наподобие тех, которыми сыпал священник на похоронах мистера Маклина. Но о самом Боге Лукреция Борджиа не имела ни малейшего представления. Однако ей было несвойственно оставлять что-либо на авось, поэтому по дороге на кухню, проходя через темную столовую, она замедлила шаг, сложила руки, как делал священник, и еле слышно прошептала:

– Боже, обрати взор на бедную негритянку, сделай так, чтобы у нее были хорошие хозяин с хозяйкой, хороший дом. Пожалуйста, Господи! Я всего-то и прошу, что о хорошем доме и добрых хозяевах. – Она опустила руки, постояла в темноте и снова свела ладони вместе. – Да, если можно, дорогой Бог, то дай мне вдобавок хорошего мужчину!

Глава XII

Подготовке к распродаже рабов с плантации Элм Гроув не было видно конца. Миссис Маклин решила сбыть заодно всю обстановку, так как не захотела везти ее в Атланту, а также все поголовье; к последнему относились, естественно, и рабы, потому что они были таким же скотом, как лошади и коровы. Дел было великое множество, и все они оказались взвалены на плечи Лукреции Борджиа. А это все равно что копать самой себе могилу. Миссис Маклин отдавала приказания: «Сделай то-то и то-то», и Лукреция Борджиа подчинялась, зная, что тем самым приближает страшную развязку.

Несколько утешало ее разве лишь то, что Далила была занята, пожалуй, поболее, чем бедная кухарка, хотя мысль, что горничная избежит продажи, не давала Лукреции Борджиа покоя. Сейчас она радовалась, что не свела короткого знакомства со швейной иглой, в противном случае ей пришлось бы помогать Далиле, которой было велено сшить новую одежду для всех рабов. О том, чтобы выставлять их на аукционном помосте в старом тряпье, не могло быть и речи. Новая одежда тоже не отличалась изысканностью, однако каждой женщине предстояло обрядиться в черное ситцевое платье, а мужчине – в черные штаны и белую рубаху. Самой Далиле ни за что не справиться с такой уймой работы, поэтому миссис Маклин прислала ей на подмогу двух рабынь. Даже при этом условии на шитье уходило очень много времени.

Полевые работы нельзя было прерывать, поскольку согласно договоренности с будущим владельцем он приобретал плантацию в полном порядке; однако теперь Лукреции Борджиа не было никакого дела до производительности труда рабов. Раньше плантация была ее родным домом, и у нее имелись веские основания добиваться от работников добросовестности: чем производительнее их труд, тем больше ей доверяли хозяева. Теперь же любые ее усилия оказались бы напрасными. Решение продать ее было окончательным. Она забросила даже молитвы. Ей трудно было представить себе, что Господь способен снизойти до ее тягот. Бог обращал внимание только на белых. Неопровержимым доказательством такой избирательности служило то, что им Он явно благоволил, черных же проклял, и, как видно, навечно. Следовательно, у нее нет оснований возлагать надежды на Его благосклонность.

Как-то раз под вечер, когда уже начали удлиняться тени, Лукреция Борджиа услышала скрип колес и, высунувшись из окна кухни, увидела элегантный экипаж, запряженный двумя лошадьми. Двое белых велели прибежавшему из конюшни Джубо сначала отнести их чемоданы в дом, а уж потом заниматься лошадьми. Далила встретила гостей у дверей и, наспех вколов в платье иглу с длинной нитью, предложила присесть в гостиной и подождать, пока она сбегает за миссис Маклин.

Лукреция Борджиа чуяла, что назревают важные события. Она сделала своим наблюдательным пунктом столовую, откуда все было хорошо слышно. Гости представились: один назвался мистером Перри, другой – секретарем Перри, Синклером. Оба представляли аукционную фирму «Перри энд Аткинсон» в Мобиле.

Рискуя быть замеченной, Лукреция Борджиа спряталась за угол и выглянула оттуда, чтобы получше разглядеть обоих белых и вслушаться в многословное приветствие миссис Маклин. Старший, мистер Перри, был высок, сутул и белобрыс. Лукреция Борджиа сразу прониклась к нему неприязнью. Его гулкий голос, тонкие губы и пронзительные серые глазки подсказали ей, что это именно тот, кто будет ее продавать. Синклер, пониже ростом, имел темную курчавую шевелюру и свежий цвет лица с такими по-мальчишечьи пылающими щеками, что Лукреции Борджиа это не могло не понравиться. Этот не вселял такого ужаса, как Перри. Ей было любопытно, предложит ли миссис Маклин гостям негритянок на ночь. Вероятность этого была невелика, но она решила, что не возражала бы, если бы ей велели развлекать молодого Синклера. Переспать с таким здоровяком всегда в радость, достаточно было взглянуть на его румяную физиономию.

– Думаю, к понедельнику все будет готово, миссис Маклин, – гудел Перри. Голос его без всякой нужды разносился по всему дому, словно он стремился, чтобы его услышали за версту. – Мы закончили все приготовления в Мобиле. Во всех газетах, выходящих в окрестных городах, помещены объявления, многие владельцы крупных плантаций получили от нас персональные уведомления и, несомненно, прибудут на аукцион. Конечно, на основании описания ваших слуг, предложенного вашим адвокатом, ажиотажа я вам обещать не могу. Сдается мне, у вас маловато сильных молодых мужчин, то есть того товара, на который сейчас особенно падок покупатель. Впрочем, адвокат обмолвился, дескать, у вас найдутся хорошие негритянки, причем многие с потомством. Вот те пойдут на «ура». За мать с ребенком всегда дадут хорошую цену. Миссис Маклин согласно кивала. – Наш лучший негр, Большой Джем, сбежал и был растерзан пумой. Но и помимо него у нас кое-кто найдется.

– Парень, принявший у нас лошадей, очень даже неплох, – сказал Синклер. – Есть у вас другие ему под стать? – поинтересовался он у миссис Маклин.

Та покачала головой.

– Мистер Маклин приобрел этого парня, Джубо, еще малышом и научил обязанностям конюха. Он отлично управляется с лошадьми. Правит экипажем, когда мне надо куда-нибудь съездить, но в поле не бывал. – Тут до нее дошло, что она ведет себя не очень гостеприимно. – Не хотите ли освежиться, господа? У нас еще осталось немного кукурузного виски, изготовленного самим мистером Маклином. Желаете попробовать?

– Позже, позже, мэм, – отозвался Перри несколько тише обычного. – По стаканчику после ужина – вот тогда пойдет нам на пользу.

– До ужина осталось недолго. Надо предупредить кухарку, что вы погостите у нас несколько дней. Чем мы гордимся, господа, так это нашей кухаркой. Лучшей негритянки у меня никогда не было. Как мне горестно с ней расставаться! Познакомитесь с ней – сами увидите. Я рассчитываю получить за нее на аукционе солидный куш.

Она взяла со стола колокольчик и позвонила. Прибежавшей на зов Далиле было велено пригласить Лукрецию Борджиа. Та едва успела удрать со своего наблюдательного пункта и примчаться на кухню, где и замерла у печи. Спустя секунду явилась Далила.

– Миссис Маклин вызывает тебя в гостиную. Ей надо с тобой поговорить.

– Наверное, белые останутся ужинать? – Лукреция Борджиа дипломатично изобразила неведение.

– Об этом она ничего не сказала. Миссис Маклин сама сообщит, что ей от тебя понадобилось. Беги немедленно. Хозяйка ждет.

Лукреция Борджиа порадовалась чистоте своего фартука и лишь на мгновение задержалась, чтобы поправить красный тюрбан, а затем стремглав бросилась в гостиную, где замерла в дверях, почтительно ожидая зова. Вошла она величественной походкой, выпятив грудь и задрав подбородок, поражая всех уже одним своим ростом. Ее будущее находилось в руках гостей; она решила накормить их так, как они не ели никогда в жизни.

– Вот и Лукреция Борджиа, – молвила миссис Маклин. – Она – наша кухарка. Настоящая кудесница!

Лукреция Борджиа чувствовала на себе оценивающие взгляды и помогла мужчинам широкой улыбкой, выставляя напоказ сверкающие белизной зубы, после чего грациозно поклонилась.

– Господа Перри и Синклер пробудут у нас несколько дней. Ночевать они будут в восточном крыле. Надеюсь, ты станешь кормить их на славу. Господа приехали из Мобила и знают, что такое хорошая еда.

– Слушаюсь, мэм, миссис Маклин, мэм. Уж я позабочусь, чтобы господа не жаловались на нашу кормежку. Я собиралась приготовить на ужин цыплят. Если, конечно, – она повернулась к мужчинам, – господа не возражают.

Они заверили ее, что питают особое пристрастие к этому блюду, после чего миссис Маклин позволила ей уйти. Возвратившись на кухню, она крикнула:

– Эмми! Ступай найди трех жирненьких цыплят. Старых кур мне не надо. Свернешь им шеи, ощиплешь и принесешь мне. Сегодня мы закатим такой ужин, какого в Элм Гроув еще никогда не пробовали. У меня дел невпроворот, так что гляди мне, чтобы одна нога здесь, другая там! На этот раз я не дам тебе спуску. Мы должны побаловать этих двоих. Знаешь, кто это?

Эмми не знала.

– Они из аукционной фирмы, из самого Мобила! Скоро всех нас распродадут. Миссис Маклин начнет распродажу со слуг, а потом перейдет к вещам в доме. И заниматься этим будут двое наших гостей. Чем сильнее ты постараешься, тем больше за тебя заплатят и тем в более приличное место ты попадешь. Так что шевелись, девка, тащи цыплят, не то я тебя вздую!

Угощение, которое в тот вечер выставила перед гостями Лукреция Борджиа, действительно было чем-то бесподобным. Они набросились на еду с такой жадностью, словно несколько дней жили впроголодь. Цыплята снаружи были покрыты хрустящей корочкой, внутри же оказались такими нежными, что мясо само отделялось от костей. Сладкий картофель истекал соком, бисквиты получились такими легкими, что грозили взмыть в воздух, консервированные арбузные дольки таяли во рту. Гости стонали от восторга. Когда же Лукреция Борджиа внесла пирог с начинкой из ореха пекана, они хором сказали миссис Маклин, что наелись до отвала, но ничего не могут с собой поделать и просто обязаны отведать также и это чудо кулинарного искусства. Лукреция Борджиа стояла в сторонке, наблюдая, как Далила обносит гостей, но оказалась тут как тут, стоило Перри велеть Далиле позвать кухарку, чтобы он мог поблагодарить ее за угощение. Она выросла в двери, гордая, но потупившаяся.

– Ничего лучшего я в жизни не едал! Как, вы говорите, зовут эту негритянку? – обратился Перри к миссис Маклин.

– Лукреция Борджиа.

– Так вот, Лукреция Борджиа, – пробасил он, обращаясь к ней, – могу обещать тебе одно. Когда в понедельник ты поднимешься на аукционный помост, я лично дам тебе самую блестящую рекомендацию и с полным основанием заверю покупателей, что ты – одна из лучших кухарок по всей стране!

Она ответила на его похвалу исполненным достоинства поклоном и повернулась к миссис Маклин:

– Могу я задать господам один вопрос, миссис Маклин, мэм?

– И манеры у нее безупречные, – присоединился к похвалам Синклер.

– Любопытна ко всему прочему, – заметила миссис Маклин, – но в остальном – самая способная негритянка, какая мне когда-либо попадалась. После смерти мистера Маклина, да и раньше, когда он только захворал, она самостоятельно управляла плантацией и справлялась с этим лучше, чем любой белый надсмотрщик. Лукреции Борджиа все по плечу. Очень сообразительна. – Тут она вспомнила о вопросе Лукреции Борджии и добавила: – Так что тебе понадобилось выяснить?

– Если позволите, я хотела спросить, не возражают ли господа против яичницы с ветчиной на завтрак, и если да, то какую яичницу они предпочитают.

– Желтками вверх, глазунью, – ответил Перри за обоих.

Лукреция Борджиа еще раз поклонилась и вышла. Похвалы несколько успокоили ее, и она принялась строить планы насчет дальнейших блюд, которым полагалось затмить даже сегодняшний удавшийся ужин.

На протяжении нескольких дней она разрывалась между двумя обязанностями. Во-первых, принимала участие в приготовлении еды, предназначавшейся для господской столовой, во-вторых, исполняла роль управляющей, знакомя Перри и Синклера с рабами.

На открытом воздухе под высоким ореховым деревом был выставлен небольшой столик. Синклер водрузил на него здоровенный гроссбух, чернильницу и груду перьев, которые он время от времени затачивал.

Задача Лукреции Борджиа заключалась в том, чтобы подводить людей по одному и представлять их белым. Одна она знала негров по именам и могла выложить всю их подноготную. Миссис Маклин для этого совершенно не годилась, так как ничего не знала о своих невольниках; если бы не Лукреция Борджиа, составление списка выставляемых на продажу негров превратилось бы в неразрешимую проблему.

– Это Бенджи, – говорила Лукреция Борджиа, подводя к столу очередного смущенного чернокожего. – Ростом маловат, зато трудяга справный. Не так молод, как раньше, но отлично может работать десятником. Всегда был у нас одним из лучших по этой части и знает, как заставить негров работать. Да и прожил в Элм Гроув всю жизнь.

Все эти сведения заносились Синклером в гроссбух. Затем Перри приказывал рабу раздеться и тщательно осматривал его телосложение. С видом знатока скользил по негру руками, не пропуская ни одного изъяна в анатомии, о которых тут же подробно сообщал Синклеру. Затем, усевшись, Перри велел Лукреции Борджиа вести следующего.

– Пенси. – Лукреция Борджиа решительно вытолкнула из толпы перепуганную девушку. – Миловидна, куплена мистером Маклином совсем недавно, была покрыта белым мужчиной, после чего принесла светлокожего младенца. Мальчика.

Она принудила Пенси развернуть сверток, который та не выпускала из рук, чтобы белые увидели, насколько светлая у малыша кожа. Перри осмотрел мать и дитя, Синклер застрочил в гроссбухе.

– Мей-Энн. – На сей раз голос Лукреции Борджиа прозвучал не так уверенно. – Вы видите у нее на руках двух светлокожих младенцев. Один заранее обещан мистеру Ренсому Лайтфуту, производителю, – вот эта девочка. Она не продается. Миссис Маклин уже послала мистеру Лайтфуту записку, и он скоро за ней приедет. Мы надеемся, что он успеет сюда до начала торгов, – не можем же мы бросить дитя одного. – Она любовно посмотрела на девочку. – Она моя дочь, но я не могу оставить ее при себе. Я рожаю без задержки, легко беременею. Это мой второй ребенок. При хорошем мужчине я бы что ни год приносила хозяину по младенцу.

Перри осмотрел детей, поданных ему Мей-Энн. Потом он поступил с ней, как до того с Пенси: заставил раздеться и ощупал с видом знатока.

– Девка хорошая, ладная. Вместе с сосунком мужского пола может принести хорошую прибыль, тем более что сосунок совсем светлый. – Синклер усердно скрипел пером. – Судя по внешности, в девке течет некоторая доля человеческой крови, а значит, учитывая слова Лукреции Борджиа, ее ребенок должен быть квартероном. В пояснениях Лукреции Борджиа я не сомневаюсь. Она производит впечатление правдивой особы.

– Я всегда говорю правду, – поддакнула Лукреция Борджиа. Это соответствовало действительности, во всяком случае, отчасти: когда Лукреция Борджиа чувствовала, что искажение истины доставит белому удовольствие, она без колебаний проявляла нечестность. Она по опыту знала, насколько выгодно говорить белым приятное.

Так она продемонстрировала белым оценщикам всех до одного невольников из Элм Гроув. Большинство мужчин были людьми среднего возраста, многие даже в преклонных летах, поэтому, подводя их к столику, Лукреция Борджиа проявляла беспристрастность. Однако, когда дело дошло наконец до Джубо, она загорелась неподдельным энтузиазмом.

– А вот Джубо! – провозгласила она, подталкивая его поближе к Перри. – По-моему, ему года двадцать два. Умелый конюх, надежен. За все время, что он провел в Элм Гроув, ни разу не попробовал кнута, а только сам наказывал кнутом наших рабов, потому что очень силен. Он был моим мужчиной с тех пор, как не стало Большого Джема, а это тоже что-то да значит. Он, конечно, ниггер ниггером и дикарь с виду, потому что малышом привезен из самой Африки, зато знает, как сделать приятное женщине. Верно, Джубо?

Джубо, не имея привычки общаться с чужими, стоял повесив голову и что-то чертил в пыли большим пальцем босой ноги. Перри поманил его ближе.

– Самый видный самец из всех, кого мы пока что видели. Вы согласны, Синклер? – Он уже отзывался об этих рабах с видом собственника.

Согласно кивая, Синклер занес в гроссбух данные Джубо.

– На мой взгляд, он – чистокровный круманти. Вам так не кажется, Синклер?

Синклер зажмурил один глаз, уставился на Джубо, а потом согласился.

– На нем можно заработать. Настоящая африканская кровь в наши дни редкость. Круманти пользуются большим спросом.

Подчиняясь Перри, Джубо снял рубаху и расстегнул штаны, представая перед белыми мужчинами и Лукрецией Борджиа обнаженным. Зная о безупречности своего телосложения, Джубо, привстав на цыпочки, напряг мышцы и осклабился. Ему нечего было стыдиться.

Лукреция Борджиа, тесно сотрудничая с белыми оценщиками, полагала, что ей дозволено говорить вещи, на которые обыкновенная служанка не имела бы права.

– Вот я и говорю, джентльмены: лицом он ниггер ниггером, губищи что канаты, но у него есть кое-что, что все перевешивает. Видите, какая у него здоровенная штуковина? – И она подкрепила свои слова жестом гордой собственницы.

Перри улыбнулся ей в ответ. Он молчаливо соглашался с правом Лукреции Борджиа разглагольствовать без особого дозволения. Приобняв Джубо за талию левой рукой, он привлек его к себе и взвесил на ладони предмет, к которому привлекла его внимание Лукреция Борджиа. Отодвинув крайнюю плоть, он обнажил головку цвета спелой сливы. Джубо, ощущавший на себе пристальный взгляд Лукреции Борджиа, отреагировал на такое обращение могучей эрекцией. Его самого это нисколько не смутило, зато присутствующие переглянулись.

– Раз – и готово! – Синклер расплылся в улыбке. – В журнал такого, конечно, не запишешь, но у него пушка здоровенного калибра, даже для негра. Я слышал, что круманти этим отличаются, хотя с мандинго им все равно не сравниться. Из него выйдет хороший производитель. Стоит только скрестить его с миловидной самкой – и отпрыски получатся совсем не уродливыми.

Перри продолжил осмотр Джубо. На его лице появилось озадаченное выражение. Оглянувшись на Лукрецию Борджиа, он осведомился:

– Так ты говоришь, что этот Джубо сожительствовал с тобой?

– Было дело.

– Как долго?

Она попыталась вспомнить поточнее.

– Достаточно долго. Как только Большой Джем погиб, так мы и начали. Мне не хотелось никого, кроме Джубо. Он не так хорош в этом деле, как Большой Джем, – говоря это, она указала на череп, водруженный на шест, – но я к нему привыкла и была довольна.

Синклер оглядел обоих.

– Я что-то не пойму… Ты говоришь, что рожаешь без задержки, так ведь, Лукреция Борджиа?

Она горделиво кивнула:

– Этот белый, Ренсом Лайтфут, проспал со мной всего две ночи, и я понесла. У меня это запросто!

– Тогда как же объяснить, – не унимался Перри, – что ты ни разу не понесла от Джубо? Любопытно!

Настал черед изумиться самой Лукреции Борджиа. Раньше она не удосуживалась об этом поразмыслить, но сейчас смекнула, что они давно делят с Джубо тюфяк на кухонном полу, и все без толку.

– Наверное, в нем маловато соку? – подсказал Перри.

– Наоборот, этого добра в нем через край! – хихикнула она. – Так и пузырится! Он просто ненасытный. Уж как я стараюсь его ублажить, мистер Перри, уж как стараюсь…

– Значит, сок не тот. Ты уже дважды рожала от других, а от него – ни разу. Выходит, твоей вины в этом нет. Вот он – виновник! Видать, он бесплоден. Нам иногда попадаются бесплодные самцы. Обычно это видные парни, прямо как он, – здоровые, сильные, а вот по части плодовитости у них промашка. Наверное, и Джубо из таких. – Перри поднял палец, привлекая внимание Синклера. – Об этом не пишите. Он – лучший самец на плантации. Жаль, что он бесплоден, но это мнение – результат беглого осмотра. Давайте умолчим об этом на торгах, иначе собьем цену.

Лукреция Борджиа смотрела, как Джубо одевается. От одного вида его наготы у нее разгорелось желание, и ее печалила мысль, что им осталось провести вместе совсем немного ночей. Она поверила словам Перри, которые вполне доходчиво объясняли, почему она так и не понесла от Джубо. Ей было жаль, что у Джубо обнаружился дефект. Несмотря на его уродливость, она успела его полюбить. Джубо был умелым любовником, с ней он был добр и ласков, он любил ее.

Когда наступила ночь и они улеглись на свой тюфяк, Лукреция Борджиа обняла Джубо.

– Знаешь, какой сегодня день, Джубо? – спросила она.

– Кажется, суббота, – ответил он, замирая от ее ласки.

– Значит, завтра воскресенье, а потом и понедельник. В понедельник нас распродадут. Кто знает, суждено ли нам еще увидеться? Меня отправят в одну сторону, тебя в другую, и с нашей любовью будет покончено.

Он принялся всхлипывать, устроившись на ее просторной груди.

– Ах, Лукреция Борджиа, мне кажется, что я не вынесу разлуки! Прямо не могу от тебя оторваться!

Его слезы закапали ей на живот. Ее ласки стали настойчивее, и слезы быстро иссякли.

– Что сказал обо мне тот человек?

– Что ты бесплоден. Значит, у тебя не может быть детей.

– Я не виноват, Лукреция Борджиа. Раньше я об этом не думал, а теперь вижу, что он прав: вон сколько мы спим вместе, а ты все не беременеешь.

Она ласково погладила его по голове:

– Конечно, не виноват, Джубо. Но мне жаль, что я не понесла от тебя. Было бы хорошо родить от тебя при новом хозяине. Тебя бы уже не было рядом, зато остался бы твой ребенок, и он напоминал бы мне о тебе. Жаль!

– Как ты думаешь, если мы очень постараемся в эту ночь и в следующую, у нас получится?

Она покачала головой в темноте:

– Вряд ли. Но попытка не пытка…

– Тогда давай. – Он перестал всхлипывать, убрал голову с ее груди и потянулся ртом к ее рту.

– Давай. – Она ответила на его поцелуй, но мысли ее были уже далеко: где-то они окажутся через неделю?

Глава XIII

Утром в понедельник Лукреция Борджиа проснулась еще затемно. Сперва она лежала, борясь со сном и пытаясь вспомнить, в чем состоит особенность наступающего дня. Когда ответ был готов, она едва не вскрикнула: именно этого дня она так боялась! Уже вечером она окажется неизвестно где, перейдя в неизвестно чью собственность. Она с сожалением высвободилась из сонных объятий Джубо, зная, что расстается с ним навсегда. Он так и не открыл глаз. Она решила пока что не будить его: ведь день таил неизвестность и для него, еще несколько мгновений забытья хотя бы чуть-чуть сократят его тревоги. Она нашарила в темноте свою одежду, натянула ее, раздула огонь в очаге, подкинула дровишек. Потом налила в чайник воды и поставила кипятиться. Распахнув дверь, сразу ощутила утреннюю прохладу и торопливо покрыла плечи старой черной шалью. Ее рука потянулась к гонгу, ударами в который она будила по утрам всю плантацию.

Со всей силы дергая за веревку, она устроила перезвон протяженностью в добрых пять минут, надеясь, что этим можно растормошить и мертвого. Людям предстояло в последний раз проснуться в привычных хижинах, в последний раз подкрепиться перед выходом в поле холодными кукурузными лепешками. Впрочем, в это утро поле их не ждало. Все они, за исключением Далилы, должны были перейти в чужие руки. Далила же уезжала вместе с миссис Маклин.

Ежась от холода, Лукреция Борджиа возвратилась на кухню и протянула руки к огню. Она поневоле перебирала в памяти бесчисленные дни, проведенные на этой кухне, где она готовила завтрак для Маклинов, чтобы потом, выгнав на работу невольников, заняться обедом. Да, она любила поворчать, но, оглядываясь назад, вспоминала былые времена как совершенно безоблачные. Теперь им пришел конец. Настал тяжелый день.

Поднявшемуся с тюфяка Джубо Лукреция Борджиа велела сесть за стол. Она была рада тому, что может, напоив горячим кофе, согреть его и придать храбрости. Получив приказание принести ведро дождевой воды для умывания, он вдруг заворчал было, но, возвратившись, привлек ее к себе и поблагодарил за кофе. Потом, не выпуская ее из объятий, он лишился дара речи. Она заметила в его глазах слезы, которые он храбро смахнул, прежде чем впиться зубами в горячую лепешку. После завтрака она напомнила ему, что у него остались дела в конюшне, и он ушел, поцеловав ее напоследок в знак прощания. Этот поцелуй вполне мог оказаться последним, поэтому он не выказывал ни малейшего намерения оторваться от ее рта, и ей пришлось отпихивать его обеими руками.

С помощью заспанной Эмми Лукреция Борджиа наспех приготовила завтрак для миссис Маклин и белых гостей. Потом она выставила Эмми вон, велев караулить у двери кухни и никого не впускать. Притащив из чулана-прачечной здоровенный деревянный таз, она налила в него теплой воды. На сей раз вместо опостылевшего жидкого мыла она пустила в ход душистый твердый брусок, украденный у миссис Маклин. Это мыло издавало такой приятный аромат, что Лукреция Борджиа не возражала бы понежиться в тазу подольше, но время поджимало. Она высушилась у огня, зная, что жар придаст ее коже дополнительный блеск.

В верхнем ящике кухонного буфета у нее была припрятана нижняя юбка, сшитая из мешков из-под сахара. Швы на юбке были кривоваты, зато сзади красовалась оборка. Поверх юбки она натянула свое лучшее черное платье. Шею повязала видавшим виды кружевным платком, подаренным ей миссис Маклин, зная, что эта деталь будет выгодно отличать ее от остальных рабынь. Предметом ее особых забот стал головной платок из красного батиста, который она завязала в форме тюрбана, чтобы скрыть короткую курчавую поросль на голове. Она страшно завидовала обладательницам длинных черных волос, которых была лишена, и всегда маскировала собственные, которые считала уродливыми, замысловатыми тюрбанами. Никто, кроме мужчин, деливших с ней ложе, не видел ее с непокрытой головой.

Приказав Эмми опорожнить таз, она шмыгнула в столовую, чтобы посмотреться в высокое зеркало. По ее разумению, туго накрахмаленный белый фартук придал бы ей на аукционном помосте дополнительное очарование, однако она решила пока что не надевать его, чтобы раньше времени не испачкать. Возвратившись на кухню, она собрала свои пожитки. Среди них было еще одно платье, несколько уступавшее в изяществе тому, что она надела, несколько белых передников и набор красных головных платков. Были здесь также бесформенные шлепанцы, которые она предпочитала грубым башмакам. Все это она связала в небольшой узел, обмотав его сверху одним из своих платков. Таково было все ее достояние, не считая двух серебряных долларов, полученных от мистера Маклина. Строго говоря, даже это немногое ей не принадлежало. Она ничем не могла распоряжаться самостоятельно, даже собственным телом.

Накануне, в воскресенье, Джубо и еще несколько мужчин под предводительством Перри и Синклера возвели у конюшни, в тени виргинских дубов, деревянный помост. Сооружение имело шесть футов в высоту и было довольно широким. В углу стояли стол и стул – рабочее место Синклера, разложившего свои папки, перья и чернила. В центре помоста имелось возвышение – ящик, на который предстояло по очереди подняться всем рабам, чтобы привлечь к себе внимание. Рядом с возвышением стоял столик, на котором скоро должны были появиться графин с водой, стакан и аукционный молоток – принадлежности Перри.

Помост – первое, что бросилось в глаза Лукреции Борджиа, стоило ей выйти из кухни. Он живо напомнил ей гравюру, которую она когда-то видела в газете мистера Маклина. На той гравюре был изображен эшафот с болтающимся в петле висельником. Лукреция Борджиа знала, что это означало казнь, и уже была готова принять аукционный помост за эшафот, воздвигнутый для того, чтобы положить конец ее теперешней жизни. Смерть казалась ей развязкой, вполне сопоставимой с существованием у незнакомого хозяина.

Из конюшни появился Перри и велел ей сходить в невольничий поселок и привести оттуда все население – мужчин, женщин, детей. Мужчин надлежало выстроить в ряд под открытым небом, а женщин и детей завести в стойла. Лукреция Борджиа кивнула и отправилась выполнять приказание. Она позаботилась, чтобы мужчины и женщины надели новую одежду и собрали узелки с пожитками. У многих ничего не было, кроме старой одежды, которую они проносили всю жизнь. У других скопились сокровища, но совершенно смехотворные по привычным человеческим меркам: треснутая чашка из Большого дома, брошенная хозяевами расческа, клочок ленты или цветная тряпка, приглянувшаяся своей яркостью, даже кусочки оловянной фольги. Жизнь невольников была до того бесцветной, что они тянулись к любой мелочи, лишь бы в ней играли краски.

К девяти утра прибыли первые фургоны, хотя открытие торгов было назначено только на одиннадцать часов. Перри договорился с женским советом при Марисбургской баптистской церкви, который взялся обеспечить проголодавшихся участников торгов горячим кофе и сандвичами с ветчиной. Благочестивые дамы наотрез отказались поить покупателей спиртным, и Перри сам распорядился поставить в кладовой у родника бочонок с кукурузным виски, ибо знал, что мужчины, глотнувшие горячительного, становятся щедрее трезвых. О кормлении рабов никто не позаботился. День голодания пойдет им только на пользу. Их собирались продавать, а не печься об их насыщении.

Синклер встретил темнокожую толпу у дверей конюшни и развел мужчин и женщин по местам, предназначенным для них заранее. Когда все собрались, он обошел каждую группу, предупреждая, что на просьбу торгующегося раздеться невольники должны реагировать покорно и выполнять ее даже ревностно. По его словам, никто не купит кота в мешке, а единственный способ разобраться, что за раб выставлен на продажу, – это разглядеть его голым и собственноручно ощупать. Лукрецию Борджиа тошнило от одной мысли о том, что ей придется обнажиться перед первым же любопытным белым и позволить ему шарить руками по ее телу, однако она нашла успокоение в мысли, что ей нечего стыдиться, напротив, таким телом, как у нее, есть все основания гордиться.

Она вовремя заключила сделку со своей стыдливостью: на протяжении битого часа ее рассматривали, ощупывали, разве что не пробовали на зуб. На ее теле не осталось даже дюйма кожи, который бы не избежал чужого прикосновения. Ей с трудом удавалось сдерживать гнев, когда ощупывание принимало слишком интимный характер, однако она стискивала зубы и позволяла грубиянам делать с ней все, что им заблагорассудится. Большинство, особенно пожилые мужчины и отъявленная деревенщина в одежонке немногим лучше невольничьего тряпья, донимали ее скорее ради развлечения, так как она определенно была товаром им не по плечу. При взгляде на многих из них можно было усомниться, владеют ли они хотя бы одним рабом. Тем не менее она была вынуждена не делать между ними разницы, ибо все они белые люди. Она не имела права высказать даже намека на пренебрежение, как ни трудно это давалось, когда в нее тыкали заскорузлыми пальцами.

Потом в ее стойло вошли двое прилично одетых мужчин, и она встрепенулась. Она была обнажена – было бы слишком хлопотно всякий раз одеваться, а потом через полминуты снова разоблачаться, – но, несмотря на замешательство, заметила, что эти двое посетителей рассматривают ее не просто из праздного любопытства.

– Вот эту девку стоило бы приобрести, Том, – проговорил один, пониже ростом. – Хотя лично для меня она старовата – ей, видать, больше двадцати лет. Однако она здесь лучше всех остальных. Да, еще тот парень, которого ты рассматривал, – он тоже ничего себе.

Спутник низкорослого степенно кивнул:

– Пожалуй, я за него поторгуюсь. Ты тоже решил за него побороться, Уоррен?

Мужчина, названный Уорреном, покачал головой:

– Для меня он староват. Предпочитаю покупать их молодыми. И потом, дороговато: за половину суммы, которую пришлось бы отвалить за него, я могу купить экземпляр помоложе. Таких, как он, я уже продаю. Двадцать лет – самый подходящий возраст для сбыта.

– Значит, если я захочу его купить, ты станешь портить мне игру?

– Вовсе нет, – возразил Уоррен. – Лучше заключим сделку: я беру эту девку, независимо от ее возраста и оттого, что она приглянулась и тебе. Сам не знаю, зачем она мне понадобилась. Наверное, причина в том, что она выглядит очень разумной, а мне как раз такая и требуется. Итак, Том, ты отказываешься от нее, а я – от парня из племени круманти.

Лукреция Борджиа подняла глаза на переговаривающихся приятелей. Что ж, она бы не возражала, чтобы ее купил один из этих господ. Лично она предпочла бы Уоррена. Несмотря на приземистость, он обладал крепкой фигурой, мощными руками и ногами. Больше всего ее подкупило доброе, насмешливое выражение его лица. В нем не было и следа жестокости. При этом она не сомневалась, что перед ней стоит поборник жесткой дисциплины. Такого хозяина она готова чтить и уважать, ибо тоже всегда требовала от подчиненных ей людей повиновения. Правда, и второй, по имени Том, показал бы себя, наверное, неплохим хозяином, однако по какой-то неведомой пока что ей самой причине Лукреция Борджиа сразу отдала предпочтение Уоррену. Она радовалась, что он решил за нее поторговаться, и догадывалась, что заинтересовавший их круманти – это Джубо. Ведь именно так его называл Синклер. Ее обнадежило также то, что эти двое держатся вместе: по всей видимости, они были друзьями и соседями, так что если один из них купит Джубо, а другой ее, то они с Джубо смогут, по крайней мере, время от времени встречаться.

До ушей Лукреции Борджиа долетел звон колокольчика, оповещавший о начале аукциона. У нее замерло сердце. Вскоре до нее донесся могучий бас Перри и стук его молоточка. Молодой Синклер понесся к своему месту в сопровождении двоих белых, которых он нанял себе в помощники. Им было дано поручение приводить рабов по одному: сначала молодняк, потом мужчин, последними – женщин.

Лукреция Борджиа находилась слишком далеко от помоста, чтобы расслышать речи Перри целиком, лишь время от времени до нее долетало:

– Делайте ваши ставки! Раз, два, три… Продано! Покупатель – мистер такой-то.

Один из белых подручных возвращал купленного невольника в конюшню, оставлял в дальнем конце помещения и манил к себе следующего.

Когда дошла очередь до Джубо, она помахала ему на прощание рукой. Он тоже помахал ей и через силу улыбнулся. Она уповала на то, что за него хорошо заплатят. Когда он снова появился, то, проходя мимо нее, успел шепнуть:

– Один господин выложил за меня восемьсот долларов. Мистер Перри сказал, что это на сегодня самая высокая сумма. Кажется, мне повезло.

Она порадовалась за него, но у нее сохранялась надежда, что за нее отвалят еще больше – больше, чем за кого-либо еще. Ее тщеславие будет удовлетворено, если она будет знать, что стоит больше остальных. Чутье подсказывало ей, что именно так и произойдет.

Со временем конюшня раскалилась на солнце. Ожидание утомило Лукрецию Борджиа. Она провела на ногах несколько часов, ее одежда пропиталась потом. Она правильно поступила, что сберегла чистый фартук; настал момент вынуть его из узла и держать наготове. Она в волнении проводила взглядом сначала Мей-Энн, потом Пенси; обе выходили с младенцами на руках. Она тоже предпочла бы выйти на помост с малышом. Это увеличило бы ее стоимость. О, если бы она родила от Джубо!..

Наконец настал и ее черед. Белый, дежуривший в конюшне, подошел к ней со словами:

– Эй, девка, вот и твоя очередь карабкаться туда. Пошли.

После темноты, царящей в конюшне, ее ослепил яркий солнечный свет. Она последовала за белым по вытоптанной траве, доходившей перед аукционом ей до пояса. Белый остановил ее у подножия помоста. Подобрав передник, чтобы ненароком не оступиться, она поднялась по ступенькам. Синклер встретил ее улыбкой и показал на возвышение. Пока она направлялась к ящику, Перри оглянулся на нее и молвил:

– Знаешь, Лукреция Борджиа, я уже пускаю слюну, представляя себе, каким обедом ты бы нас попотчевала, не будь мы так заняты. – Он соизволил встать и сам подвел ее к ящику. – Как поживаешь, Лукреция Борджиа?

– Прекрасно, мистер Перри, – ответила она с вымученной улыбкой.

Он потер ладони, словно растирал какую-то пахучую мазь, и повернулся к толпе. Лукреция Борджиа обводила взглядом лица покупателей. Сначала она не видела ничего, кроме глаз. Среди этого моря были и глаза того, кто ее сейчас купит. Кто он?

Перри по-дружески шлепнул ее по бедру и начал:

– Господа, редко когда аукционисту доводится представлять на торгах служанку, которую он с великим удовольствием оставил бы себе. Это возможно лишь тогда, когда речь идет о высочайшем совершенстве. Смею вас заверить, господа, что сейчас именно такой случай. Эта великолепная особа зовется Лукрецией Борджиа. Спешу уведомить вас, что она на протяжении нескольких лет, с тех пор как мистер Маклин захворал и до самой его кончины, оставалась опорой этой плантации. Сама миссис Маклин рада это подтвердить. Помимо достоинств умелой управляющей, которыми я не могу не восхищаться, она обладает также непревзойденным кулинарным талантом, и я могу дать лишь самую восторженную оценку результатам ее кухонных священнодействий. Я готов пойти даже дальше и заявить, что перед вами – чудеснейшая кухарка на всем Юге, если не во всей стране.

Вы хотите знать, откуда мне это известно? Что ж, я уплетал ее яства на протяжении нескольких дней и спешу поделиться с вами своим впечатлением: никогда еще я не едал столь упоительных блюд! Господа, вам предлагается образцовый товар. Вы согласны со мной, мистер Синклер?

– Не только согласен, – закивал Синклер, – но хочу добавить от себя: она не только ублажала нас своими волшебными блюдами, но и помогла нам в организации аукциона. Без нее у нас вряд ли что-либо получилось бы, верно, мистер Перри? Перри не спорил.

– Как видите, господа, мой помощник меня поддерживает. Сейчас я выставляю эту замечательную девушку на аукцион. Предложений вроде жалких пятидесяти долларов я за нее не приму. Лучше забрать ее себе, чем допустить такое издевательство. Начнем с пятисот долларов. Откроет ли кто-нибудь торги таким предложением?

Это была величайшая стартовая цена за раба на день сегодняшних торгов, поэтому публика сперва разинула рты. Лукреция Борджиа напряглась. Снова, как в вечер первой встречи с мистером Перри, она выпрямилась, чтобы продемонстрировать свою стать, выпятила грудь, задрала подбородок и самодовольно улыбнулась. Наконец-то она видела не только глаза, но и лицо каждого. Она поспешно переводила взгляд с одного лица на другое, надеясь высмотреть тех двоих, Тома и Уоррена, которые высоко оценили ее еще до начала аукциона. Они стояли в третьем ряду. Ей очень хотелось, чтобы в торговлю вступил мужчина по имени Уоррен, и тот, как бы уступая ее мольбе, поднял руку.

Перри, натренированный мгновенно замечать торгующихся, тут же увидел задранную руку и поклонился.

– Пятьсот долларов дает мистер Уоррен Максвелл с плантации Фалконхерст. Благодарю вас, мистер Максвелл. Я знаю вас как лучшего знатока негров, другого такого не сыщешь во всей стране. Вы не могли не оценить достоинства негритянки, которую я предлагаю.

Не успел он договорить, как из задних рядов донесся гнусавый голос:

– Шестьсот!

Лукреция Борджиа огорченно перевела глаза на субъекта противного вида в видавшей виды рубахе.

– Семьсот! – Предложение исходило от полного господина в сюртуке сливового цвета, с ярко-красной физиономией, в белоснежной рубашке с черной бабочкой, стоявшего слева.

– Восемьсот! – выкрикнул Уоррен Максвелл.

Перри выразительно взмахнул руками, побуждая соперников не останавливаться на достигнутом. Его усердие было встречено довольно-таки длительным молчанием. Пока никто не предлагал больше. Перри пришлось проявить всю свою настойчивость: он умасливал, убеждал, призывал само Небо в свидетели. Наконец полный покупатель с бабочкой не выдержал:

– Говорите, она хорошо стряпает?

– Восхитительно! – заверил его Перри.

– В таком случае… девятьсот, – отозвался полный господин, немного поразмыслив.

Снова наступила пауза, снова Перри прибег к своему красноречию. Его прервал Максвелл, предложивший тысячу долларов.

– Тысяча сто, – сварливо заявил полный господин.

– В таком случае – тысяча двести, – откликнулся Уоррен Максвелл.

Вот когда Перри сумел во всю мощь проявить свое ораторское искусство. Его бесподобный голос загудел, как соборный колокол:

– Тысяча двести долларов, джентльмены! Я стыжусь вас! Если бы такую невольницу продавали в Новом Орлеане, то за нее с легкостью дали бы от тысячи пятисот до двух тысяч. Вы вынуждаете меня снять ее с торгов и продать куда с более приличной прибылью тому, кто сумеет оценить ее по достоинству. Тысяча двести! Господа, экая безделица! Гоните своего белого управляющего в шею – Лукреция Борджиа с успехом его заменит. Она добьется, чтобы ваши невольники делали за день больше, чем выколачивает из них белый управляющий за целую неделю, и при этом будет трижды в день потчевать вас вкуснейшими блюдами. Уж я-то знаю! Именно это и происходило при мне здесь, на плантации Элм Гроув. Всего-навсего тысяча двести? Мне только послышалось, или кто-то уже предложил тысячу триста?

Он умолк, дожидаясь ответа.

Полный господин повесил голову. Он достиг предела своих возможностей. Оставался один Уоррен Максвелл.

– Одна тысяча двести долларов – жалкая тысяча с хвостиком длиной в какие-то две сотни… Будут ли иные предложения? Неужели никто из присутствующих не желает стать обладателем самой замечательной поварихи, самой лучшей из всех, кого мне довелось продавать за долгие годы? Лукреция Борджиа – это вам не пустая игрушка, господа. Не смазливая квартероночка, которую пришлось бы упаковать в ленты и показывать знакомым. Нет, она – добротная чернокожая женщина, разве что с небольшой примесью человеческой крови, но зато за качество этого товара я ручаюсь головой.

Он умолк и оглядел аудиторию. К этому времени Лукреция Борджиа избавилась от прежних страхов и глядела на покупателей без стеснения. Когда ее взгляд остановился на Максвелле, она даже улыбнулась ему, и он слегка кивнул головой, словно подтверждая, что решился на покупку.

– Тысяча двести долларов! – снова взялся за свое неутомимый Перри. – Неужели это ваше последнее слово, господа? Неужели никому из вас не хочется стать собственником такого великолепного экземпляра? Еще полсотни – и она ваша! – Он выжидал. – Вы говорите, одна тысяча двести пятьдесят?

Аудитория затаила дыхание. В этот день никто еще не раскошеливался на такую сумму. Это было на целых четыреста долларов больше, чем недавно отвалили за замечательного невольника, лучшего на аукционе.

Перри ударил по столу молоточком, да так сильно, что подскочил графин и стакан.

– Тысяча двести! Цена – одна тысяча двести долларов! Кто больше? Вам предоставляется последний шанс, господа! Раз, два, три! Продано. – Последний удар молоточком по столу был особенно сокрушительным. – Итак, покупатель – мистер Уоррен Максвелл с плантации Фалконхерст. Мои поздравления, мистер Максвелл. Откровенно говоря, я вам завидую: ведь вы стали владельцем самой Лукреции Борджиа!

Он подвел ее к краю помоста, где она подобрала свой белоснежный фартук, чтобы грациозно спуститься на землю. Но прежде чем покинуть помост, она поймала взгляд Максвелла и слегка наклонила голову, что яснее всяких слов значило искреннюю благодарность.

Она возвратилась в конюшню, но уже в другом качестве: ее продали. Она больше не принадлежала миссис Маклин; ее хозяином стал незнакомый господин, только что выложивший за нее тысячу двести долларов. Пока что она ровно ничего о нем не знала, но инстинкт подсказывал: ей повезло. Конечно, она могла только гадать, где окажется и какой будет ее новая жизнь, но у нее почему-то не было ни малейших сомнений, что все сложится удачно. Она предчувствовала, что на неведомой ей плантации под названием Фалконхерст она станет еще более важной персоной, чем в Элм Гроув. Она была благодарна противному оборванцу, так и не купившему ее. Еще большую благодарность она испытывала к напыщенному господину в синем сюртуке. Она заранее радовалась, что попала к – как бишь его? – Уоррену Максвеллу.

– Масса Максвелл, сэр, – повторяла она про себя, принимая приветствия подруг. – Масса Уоррен, сэр. – Ей неведомо почему казалось, что она станет звать его по имени. Ведь она будет служанкой в Большом доме. Участь загнанной рабыни, гнущей спину на хлопковой плантации, ей не грозила. Разве станет здравомыслящий белый господин отсчитывать тысячу двести долларов за рабыню, которую собирается затем погубить непосильным трудом?

Масса Уоррен, сэр… Звучит неплохо. Ей не терпелось познакомиться с ним поближе. Что желаете на ужин, масса Уоррен, сэр, жареного цыпленка или свинину? Что вам подать, сливочные бисквиты или вафли?

Она схватила узелок со своим небогатым имуществом. Испытание осталось позади. Она не ожидала, что выйдет из такой переделки осчастливленной.

– Слушаюсь, сэр, масса Уоррен, сэр, – прошептала она.

Глава XIV

Стук аукционного молотка и громогласные восклицания мистера Перри стихли, а это свидетельствовало о завершении торгов. Остался лишь смутный ропот: Синклер принимал по очереди новых владельцев чернокожих невольников уже в конюшне, куда переместился со всеми своими принадлежностями. По просьбе покупателя он называл одно или несколько имен. Рабы откликались, подходили к столу, и Синклер выписывал купчую, после чего принимал деньги. Это была купля-продажа в чистом виде: уплатив, белый становился безраздельным хозяином новой вещи – раба. Сам раб не имел права выражать свое отношение к происходящему: будучи просто движимым имуществом, он волей-неволей мирился с новым хозяином, как мирится с хомутом лошадь. Превосходя лошадь разумом, он, однако, оставался таким же животным, поскольку точно так же продавался за деньги. И не считался человеком. Маленькое отличие – здесь торговали двуногим скотом.

Лукреция Борджиа нетерпеливо ждала в своем стойле прихода нового владельца. При появлении Максвелла перед столом Синклера у нее отлегло было от сердца, но через мгновение душа снова ушла в пятки: ее имя все не называлось. Видимо, она стала не единственным его сегодняшним приобретением и замыкала список. Ей предстояло томиться, дожидаясь, пока он оплатит все остальные покупки.

Лукреция Борджиа все больше удивлялась, рассматривая тех, кого приобрел ее новый хозяин: все они были еще детьми. Четверых парнишек, от восьми до четырнадцати лет, она отлично знала. По правде говоря, они были лучшими среди юной поросли Элм Гроув. Старший, Рико, – настоящий красавчик с хорошей осанкой; и немудрено – ведь ей хорошо известно, что его отцом был Большой Джем. От того же отца происходил и Кемп, паренек на пару лет младше Рико. Относительно происхождения других двоих, Захарии и Сэмми, Лукреция Борджиа была уже не так уверена, однако она порадовалась зоркости своего нового хозяина.

Этой четверкой приобретения Максвелла не ограничивались: он купил также трех девочек-подростков, опять-таки сняв самые сливки. Старшей из трех, Лу-Мери, было тринадцать лет; сама миссис Маклин имела на нее виды как на будущую горничную, так она была хороша и сметлива. Светлокожая Мами была младше Лу-Мери; она появилась на свет благодаря совокуплению негритянки с одним из двоюродных братьев мистера Маклина, следствием чего стали длинные волнистые локоны, вызывавшие у Лукреции Борджиа жгучую зависть. Самая молоденькая, Крикет, была всего лишь восьмилетним ребенком, но все говорило за то, что она вырастет красоткой. Лукреция Борджиа готова была рукоплескать умению Максвелла отобрать самый лучший товар. Собственно, уже то, что он не поскупился на нее, лучшую из лучших, говорило в его пользу. Да, у этого плантатора явно наметанный глаз.

Удивление же ее объяснялось просто: Максвелл скупал детей. Они были слишком юны, чтобы работать, способствуя благоденствию плантации. Максимум, где можно было использовать таких сопляков, так это на уборке в доме, вручив им по швабре. Зачем на плантации лишние рты? Лукреция Борджиа склонялась к мысли, что дети достались Максвеллу по дешевке, но с другой стороны, он не походил на любителя дешевизны. Скажем, за нее он не пожалел тысячу двести долларов, и при этом глазом не моргнул. Возможно, продолжала она рассуждать, его поголовье поредело, сам он уже не в тех годах, чтобы производить потомство, вот и усматривает выход в приобретении подростков. Никакого другого объяснения она не могла придумать. Оставалось надеяться, что на плантации для нее найдется хотя бы один видный молодой мужчина.

Ее разочарование никак не проходило: семерых детей собрали в кучу, про нее же так и не вспомнили. Приятель Максвелла, господин по имени Том, расплатился за Джубо и увел его. Максвелла же и след простыл. Лукреция Борджиа нервничала. Уж не возникли ли осложнения, не передумал ли он? Полагая, что он все-таки купил ее, она успокоилась было, теперь же, оставаясь невостребованной, снова не находила себе места. Остальные покупатели бойко разбирали приобретенных ими невольниц. Лукреция Борджиа расставалась с ними с сожалением. Они-то знали, куда отправляются, у них были новые хозяева.

В конце концов она осталась одна во всей конюшне и уже ломала руки от отчаяния, когда Максвелл соизволил появиться снова. Теперь он направлялся прямиком к ней. Рядом с ним упруго шагал высокий цветной мужчина. Слава Богу, молодой!

Лукреция Борджиа тотчас перевела взгляд с Максвелла на его спутника-негра. Тот был поразительно красив – красивее она отродясь не видывала: рослый, широкоплечий, не слишком черный, лет двадцати с небольшим. У него были почти классические черты лица, а губам, хоть и слегка припухлым, было бесконечно далеко до африканской вывороченности, как у Джубо. Волосы вьющиеся, глаза темно-карие, глубоко посаженные. Судя по виду, он обладал громадной физической силой, однако инстинкт подсказывал ей, что он не способен использовать свою мощь во вред другому. Вдобавок он был очень прилично одет – так опрятно не одевался в Элм Гроув ни один невольник. За несколько секунд она осмотрела его с головы до ног и осталась довольна осмотром. Наиболее многообещающим выглядело внушительное вздутие у него в штанах. Она уже предвкушала удовольствие от его близости – ведь он определенно превосходил как мужчина Большого Джема и Джубо, которые тоже отнюдь не были карликами.

Хозяин и слуга подошли к ней. Она подняла свой узелок, готовая следовать за ними. Максвелл улыбался. Она заметила, что сопровождающий его негр приятно удивлен ее обликом.

– Вот, купил для тебя отличную девку, Мемнон, – сказал Максвелл, хлопая его по спине. – Нам как раз нужна хорошая кухарка, а то наша Мерси стареет. Перри, аукционист, утверждал, что она как раз то, что нам нужно. Пускай спит с тобой на кухне. – Глядя на Лукрецию Борджиа, он спросил: – Нравится тебе этот молодец? Кстати, как тебя зовут? Что-то я не разобрал. Слишком увлекся торгами.

Лукреция Борджиа не знала, на который из заданных новым хозяином вопросов отвечать сначала. Видимо, сперва следует представиться.

– Лукреция Борджиа, сэр, – гордо отчеканила она по слогам. – Старый хозяин, еще до мистера Маклина, дал мне это имя. Он сказал: если я хорошо стряпаю, то, видать, не отравлю его, даже если буду носить такое прозвище. Уж и не знаю, что он имел в виду. – Она бесстрашно глянула на молодого негра. – А что до него, то он ничего себе, только с Лукрецией Борджиа ему долго не протянуть. Я живо вытяну из него все соки. Я уже подарила массе Маклину двух сосунков и готова продолжать. Главное, чтобы он не ленился.

Вместо того чтобы пресечь фамильярность и поставить ее на место, Уоррен Максвелл рассмеялся и шлепнул ее по заднему месту.

– Его зовут Агамемнон, но мы называем его Мемнон, а то и просто Мем. Он – слуга в доме.

Вообще-то он ничего, только иногда лентяйничает. Нужно, чтобы рядом с ним был кто-то, кто приводил бы его в чувство. Старуху Мерси мы вернем в хижину, а тебя поселим на кухне. В том случае, конечно, если ты действительно такая умелая кухарка, как расписывал мистер Перри.

– Я хорошо готовлю, – похвасталась она. – Даже отлично. Вот увидите!

– Поглядим. – Максвелл вынул из кармана большие серебряные часы. – Пора ехать. Одно запомни, Лукреция Борджиа. Я – хозяин добрый, но только в том случае, если ниггер делает так, как я ему говорю. У нас в Фалконхерсте не торопятся хвататься за кнут, но в случае чего могут и выпороть. Я велю – ты выполняешь – вот и вся наука. Не огрызаться, не препираться, не дерзить. Многого я не требую.

Она зашагала с ними в ногу, чуть отступив от Максвелла. Отстать она не боялась: она была такой же длинноногой, как Мемнон, и без труда обогнала бы Максвелла. Не прошли они и нескольких шагов, а ей уже понадобилось задать белому вопрос-другой.

– Прошу прощения, сэр, позвольте вас кое о чем спросить.

Он кивнул, отмечая про себя, что она знакома с хорошими манерами.

– Как прикажете к вам обращаться, сэр? Вас зовут мистер Максвелл. Значит, мне называть вас «масса Максвелл, сэр»?

– Ты будешь служить в господском доме, так что можешь называть меня по имени: масса Уоррен. Только не забывай про «сэра». Это необходимо для пущей уважительности. В Фалконхерсте ты станешь называть мою жену «миссис Софи, мэм». У нас есть сын. Он славный паренек, но еще мальчишка. Его зовут Хаммонд. Обращайся к нему «молодой масса Хам».

Теперь у нее была семья. Стряпать для них будет нетрудно – всего-то муж с женой да сын. Служба будет ей в радость, да и Мем подсобит в случае чего.

Возможно, ей дадут в помощь судомойку. Непроясненным оставался всего один вопрос.

– Вы говорите, что мы отправляемся на плантацию Фалконхерст. Можно спросить, что там выращивают? Хлопок, как у нас в Элм Гроув?

Он с усмешкой покачал головой:

– Если бы мы были хлопководами, то жили бы впроголодь. Нет, Лукреция Борджиа, у нас не хлопковая плантация. То есть хлопок у нас есть, но только для того, чтобы люди не сидели без дела. Почвы истощились и уже не дают сносного урожая. Вместо хлопка мы выращиваем негров. Каждый год мы продаем новый урожай чернокожих. За них можно выручить больше, чем за хлопок, а дальше будет еще лучше. Сейчас всем только подавай негров. Так что наша культура – это негры.

– Вы выращиваете их на продажу?

– Ты ничего не забыла? – прикрикнул он.

– Масса Уоррен, сэр, – спохватилась она.

– Так-то лучше. Смотри не забывайся. Да, именно на продажу. Получим от негритянки пару добрых сосунков – и с рук долой. Негров мы держим дольше: каждый производитель должен дать нам примерно двадцать голов потомства.

У Лукреции Борджиа упало сердце. Значит, и ее продадут, как только она даст хозяину потомство? Впрочем, довод против этого предположения находился под рукой: если она проявит себя сносной кухаркой, ее не захотят продавать. А в своих способностях она не сомневалась.

– И со слугами из господского дома вы поступаете так же, масса Уоррен, сэр? Их вы тоже продаете?

– Нет, если мы ими довольны. Скажем, Мемнона я пока не продаю, хотя иногда угрожаю продать, если он не перестанет лениться. И Мерси не продавал; сейчас она состарилась и будет доживать свои годы в Фалконхерсте. Я торгую только молодняком – теми, за кого можно получить хорошие деньги. Ладно, поболтали, и будет. Не проявляй излишнего любопытства. Мне не нужны пронырливые негры, которые суют нос во все мои дела. Лучше поторапливайся.

Они подошли к фургону. Семеро подростков уже расселись внутри на полу. Максвелл велел Лукреции Борджиа положить узел под сиденье. Мемнон получил наказ караулить сзади, чтобы никто из ребятишек не выпрыгнул на ходу и не рванул домой. Лукреции Борджиа предстояло сидеть рядом с Максвеллом на козлах. Уже одно это было привилегией. Остальные тряслись на полу фургона, Мемнон ехал сзади, свесив ноги.

Она проводила взглядом плантацию Элм Гроув, мысленно прощаясь с насаженным на шест черепом, якобы принадлежавшим Большому Джему, с миссис Маклин, махавшей им рукой с веранды, с аллеей, ведущей к дороге. Это место так долго было ее домом, что у нее защемило сердце. Здесь ее ценили по достоинству, здесь она вкусила власть.

Знакомство с Фалконхерстом было делом будущего, но ей стоило только взглянуть на нового хозяина, чтобы отбросить все сомнения. Все будет как нельзя лучше! Она преднамеренно допустила в разговоре с ним фамильярность. Это было проверкой. Он отреагировал хорошо: отповедью, а не наказанием. С таким у нее не будет хлопот, тем более что она знала, как умаслить белого господина.

Фургон выехал на дорогу. Элм Гроув превратился просто в рощицу, на глазах исчезающую из виду. Она не знала, далеко ли до Фалконхерста, доберутся ли они туда к исходу дня. Только чувствовала сильное утомление, так как целый день простояла столбом и перенервничала во время аукциона. Хотелось одного: свернуться калачиком и забыться сном.

Время от времени она оборачивалась, чтобы отчитать кого-нибудь из рыдающих детей. Старший, Рико, стоически перенес удар судьбы; Кемп и Захария тоже старались держаться, зато Сэмми и Крикет оплакивали разлуку с матерями.

– Не могу больше выносить их скулеж, Лукреция Борджиа! Если ты не заставишь их заткнуться, я отделаю их вот этим кнутом. Я знаю, что им хочется к маме, но какое мне до этого дело? Угомони их, иначе я за себя не отвечаю! – взвился Максвелл.

Первым ей под руку попался Сэмми.

– Если тебе хочется поплакать, то сейчас я тебе покажу, что такое настоящее горе! – С этими словами она отвесила ему пару оплеух. – Лучше замолчи, не то еще схлопочешь.

Дотянуться до Крикет она не сумела, но наказание, постигшее Сэмми, привело в чувство всех без исключения: страх перед тяжелой рукой Лукреции Борджиа перевесил тоску по дому. Плач сменился шмыганьем. Немного погодя воцарилась полная тишина.

Максвелл остался доволен.

– Кажется, ты знаешь, как обращаться с ниггерами, Лукреция Борджиа.

– Так и есть, сэр, масса Максвелл, сэр. Еще бы не знать! Всю жизнь только и делала, что раздавала им тумаки. – Она сжала для наглядности кулак. – Мою тяжелую руку они долго помнят. Мне ниггеры не смеют дерзить, масса Уоррен, сэр.

Он одобрительно кивнул. Некоторое время к скрипу колес не примешивалось посторонних звуков. Потом Рико затянул мотив без слов, остальные стали вторить ему. К моменту, когда фургон въехал в чугунные ворота плантации Куртни-Хаммонда, все дети забыли про недавние слезы.

Лукреция Борджиа удивленно разглядывала витые ворота, длинную аллею и белеющую в отдалении усадьбу с колоннами.

– Вот это да, масса Уоррен, сэр! Это и есть плантация Фалконхерст? – Великолепие усадьбы застало ее врасплох.

Он засмеялся и покачал головой:

– Ничего похожего! Эта плантация принадлежит двоюродному брату моей жены. Она из рода Хаммондов, а это знатный народец. Фалконхерст – местечко попроще, зато удобное. Я мечтаю выстроить себе новый дом, но пока и старый неплох. Для того чтобы потягаться с кузеном Куртни, я должен захлебнуться в неграх.

Куртни-Хаммонд поджидал гостя на веранде. Сбежав со ступенек, он сперва осмотрел подростков в фургоне, а затем отдал должное Лукреции Борджиа.

– Славное приобретение, кузен Уоррен!

– Говорят, она к тому же отменно стряпает.

– Положите ее в сарае, вместе со остальными? – осведомился Куртни.

– Нет, думаю приковать ее к Мемнону. Всем остальным, кроме молокососов, я тоже надену кандалы. Как бы еще не бросились наутек!

– Я не убегу, масса Уоррен, сэр, – подала голос Лукреция Борджиа. – Куда мне бежать?

– Тебя никто не спрашивает! – ощерился Максвелл. – Захочу – и закую. Я всегда так поступаю с рабами в первую ночь. С тобой тоже не хочу рисковать, Лукреция Борджиа. Уж больно ты сообразительна.

Лукреция Борджиа поняла, что перегнула палку. Не желая быть наказанной за болтливость, она прикусила язык и хранила молчание, пока они объезжали длинный сарай. Затем вместе с детьми и Мемом покинула фургон. Седовласый негр взялся распрягать лошадей. Куртни-Хаммонд оказался тут как тут. Подмигивая Уоррену, он произнес:

– Миссис Хаммонд этого не одобрила бы, но если вам, кузен Уоррен, захочется взять эту невольницу себе в постель на ночь, то это можно устроить. Хороша! Такая с радостью составит вам компанию. Я бы сам от нее не отказался.

Уоррен покачал головой:

– Ей предстоит спать с Мемноном, пускай к нему и привыкает. К тому же от нее попахивает. Хватит с меня того, что я все это время просидел с ней бок о бок на облучке. Вонючие негры мне не по вкусу.

Лукреции Борджиа очень хотелось ответить, что она с самого утра не имела возможности помыться, обычно же от нее хорошо пахнет. Но сдержалась. Придется ей научиться держать свои чувства при себе, как ни привыкла она выкладывать миссис Маклин все, что у нее на уме.

Седовласый слуга накидал в одно из стойл свежей соломы, после чего Максвелл велел невольникам устраиваться на ночлег. Седовласый был послан к фургону за кандалами. Максвелл начал с Рико: он надел железный браслет юноше на руку и приковал его к столбу; цепь была достаточно длинна, чтобы свободно улечься. Следующей в гирлянде стала Лу-Мери, третьим – Кемп. Малышню Максвелл не тронул. Потом поманил к себе Лукрецию Борджиа и приковал ее руку к руке Мема.

– Я не хочу рисковать, Лукреция Борджиа. Разве плохо оказаться в одной связке с Мемом? Тебе понравится! У Мема давно не было сожительницы, так что он рвется в бой. – Хозяин уже не гневался на нее, а улыбался. Он указал паре на местечко с противоположной стороны стенки, отделявшей одно стойло от другого. – Устраивайтесь поудобнее. Скоро вас накормят ужином.

Максвелл и Хаммонд удалились. Лукреция Борджиа осталась в обществе детей и Мема.

Она была рада опуститься на чистую солому, хотя не отказалась бы умыться. По ее лицу струился пот, она чувствовала себя грязной и страдала от этого. С прикованной к Мему рукой она не могла даже снять фартук. Она уселась рядом с ним, поглядывая на него и восхищаясь его внешностью.

В сумерках двое слуг из Большого дома принесли котел с рагу, которое тут же разложили по тарелкам и раздали новым рабам. Оба были так разодеты, что Лукреция Борджиа приняла их наряд за последний крик моды: на них были черные кафтаны с длинными полами и черные панталоны до колен. Тугие икры были обтянуты белоснежными чулками, на башмаках позвякивали серебряные пряжки.

Еда была сносной, хотя она умела готовить не в пример лучше. Но она так проголодалась с тех пор, как наспех съела ранним утром холодную кукурузную лепешку, запив ее кофе, что набросилась на еду, хватая ее пальцами; когда все было съедено, она не постеснялась вылизать тарелку языком – не пропадать же соусу! Тем временем окончательно стемнело.

Она привалилась к Мемнону, наслаждаясь близостью его теплого, сильного тела. Он обнял ее свободной рукой, и ей стало хорошо и спокойно.

– Мы с тобой поладим, Лукреция Борджиа. – Его голос был низким, проникновенным, объятие все больше переходило в ласку. – Я давно хочу постоянную женщину. Иначе мне приходится рыскать по хижинам. Если масса Уоррен об этом узнает, мне не миновать порки. Он очень разборчивый по части того, кто с кем спит. А я так соскучился по любви!

Она прижалась к нему сильнее. Незнакомые мужчины всегда оказывали на нее завораживающее действие, Мемнон же был вдобавок очень привлекателен.

– Я с радостью, Мем. Я люблю настоящих мужчин. Плюгавые мне ни к чему.

Он вытянул ноги.

– Насчет меня можешь не сомневаться, Лукреция Борджиа: уж меня плюгавым никак не назовешь. Я силен, как жеребец. Ручаюсь, ты такого еще не видывала. – И он положил на себя ее ладонь.

На счету у Лукреции Борджиа числились Большой Джем, Джубо и кое-кто еще, однако такого оснащения, как у Мемнона, она ни у кого не встречала. Оно превосходило все ее ожидания. Она вцепилась в могучий столб, грозивший продрать тонкую ткань штанов.

– Вот это да! – Она не собиралась его отпускать. – Теперь я вижу, что мне понравится на плантации Фалконхерст.

Он привлек ее к себе и поцеловал в губы. Кончик его языка нашарил ее язык. Поцелуй получился нескончаемым. Он не спеша приподнял ее фартук, черную ситцевую юбку и нижнюю юбку из мешковины. Его пальцы приступили к изучению ее анатомии.

Лукреция Борджиа задрала платье до самой шеи. Его губы оторвались от ее рта и охотно принялись за ее затвердевшие соски.

– О, ты знаешь, как сделать женщине приятно, – простонала она, принимая в себя его пальцы один за другим. – Мне еще никогда не было так хорошо. Представляю, что последует дальше…

– Это только начало, – прошептал он, помогая ей расстегивать пуговицы у него на штанах. – Главное впереди.

Она расчехлила его орудие и принялась играть со стволом. Когда прелюдия распалила обоих так, что дальше сдерживаться было уже невозможно, он неторопливо перевернул ее на спину и сунул колено ей между ног, разводя их в стороны.

– В Фалконхерсте без одежды будет гораздо лучше. В кандалах не разденешься. Так что сегодня не суди меня слишком строго.

Для начала она немного постонала – не столько от боли, сколько от удовольствия. Он погружался в нее все глубже, удивляя с каждой секундой все сильнее. Она скрестила ноги у него на пояснице и вобрала его в себя. Он оперся на прямые руки и заработал. Действовал он с расстановкой, мерными толчками. Всякий раз, чувствуя, что вот-вот достигнет кульминации, он замирал, давал себе отдых, а потом снова принимался за дело. Она уже давно содрогалась от приступов неописуемого восторга. Наконец и он издал утробный вопль, задергался, а потом замер в ее объятиях. Когда он скатился с нее, она уже жалела, что наслаждению пришел конец. Он пыхтел в соломе, не в силах отдышаться. Она прижалась к нему, чувствуя небывалое удовлетворение.

Большой Джем был таким умелым любовником, что она считала: лучше просто не бывает. Однако Большой Джем думал только о себе, поэтому его любовь больше походила на короткий штурм. Джубо в отличие от него примешивал к соитию любовь, и она отвечала ему взаимностью; и все же никогда прежде мужчины не доставляли ей такого наслаждения, какое только что она получила благодаря Мемнону. И теперь находилась в таком изнеможении, что с трудом шевельнула рукой, чтобы благодарно погладить его по щеке.

Придя в себя, она обнаружила, что в сарае раздается хрип не одного только Мема. Похожие звуки доносились и из соседнего стойла.

Она села, всматриваясь в темноту. Тяжелое дыхание принадлежало Рико и Кемпу.

– Чем это вы там занимаетесь? – окликнула она их. – Если вы пристаете к Лу-Мери, то вам не миновать порки. Она еще девушка, и мистеру Максвеллу это прекрасно известно.

– Мы ее не трогаем, Лукреция Борджиа. Мы не делаем глупостей.

– Тогда чего вы там сопите?

До нее донеслось хихиканье Лу-Мери.

– Это все Рико, Лукреция Борджиа. Он заставил меня его ласкать. Его и Кемпа.

Не будь она прикована к Мему, она бы, пренебрегая усталостью, задала трепку всей троице. Мемнон принудил ее снова сесть.

– Оставь их, Лукреция Борджиа. Чего от них ждать, если мы их не постеснялись? Не беспокойся. Рико ее не тронет: он до этого еще не дорос. Просто они с Кемпом заставили её немного их пощекотать. И потом, что еще остается ниггеру? Ему тоже хочется побыть счастливым. Пускай учатся! Когда они подрастут, их в Фалконхерсте одно это занятие и ждет. Масса Уоррен по этой части мастак: для чего же еще он их купил?

– Но они еще слишком молоды!

– Ниггер не бывает слишком молодым. – Мемнон уложил ее рядом с собой и обнял. – Давай-ка спать. Завтра нас ждет дальняя дорога. Отсюда до Фалконхерста еще целый день пути.

Глава XV

Мемнон сказал правду: от плантации Куртни-Хаммонда до Фалконхерста оказался полный день езды. Максвелл разбудил своих рабов еще до рассвета, чтобы тронуться как можно раньше; у них не оказалось времени умыться и привести себя в порядок: слуги уже принесли кофе, яичницу, лепешки. Максвелл посоветовал рабам поесть поплотнее, поскольку обед будет скудным, а к месту они прибудут только вечером. На этот раз им выдали оловянные ложки, и Лукреция Борджиа с воодушевлением набросилась на еду. Доев все до последней крошки, она стряхнула соломинки с платья, укоризненно поглядела на свой несвежий фартук и пожалела, что не может поправить платок на голове: этому препятствовали кандалы. Максвелл расковал рабов только перед посадкой в фургон.

Сперва поездка доставляла Лукреции Борджиа удовольствие. Ее обдувал прохладный ветерок, перед взором развертывалась картина пробуждения природы. Из труб, торчащих над невольничьими хижинами, поднимался дымок, в воздухе стоял приятный запах горящей древесины и поджариваемого бекона. Однако совсем скоро солнце стало припекать нестерпимо, и Лукреции Борджиа отчаянно захотелось умыться. Максвелл тоже изнывал от жары, и исходящий от него запах так же терзал обоняние Лукреции Борджиа, как ее запах – его, только он не имел об этом ни малейшего понятия.

Дети в фургоне снова проявляли беспокойство, и Лукреции Борджиа потребовалось неоднократно стращать их, а потом и пускать в ход кулаки, чтобы предотвратить слезы. Даже выносливый Рико проявлял признаки усталости; Лукреция Борджиа не могла его за это винить, ибо и сама была уже на пределе сил. Как ей хотелось снова оказаться в Элм Гроув, зажить прежней, привычной жизнью! Она уже ненавидела это нескончаемое путешествие, в особенности раскаленное светило.

Дорога вилась по одной из наиболее процветающих местностей во всей Алабаме. Изредка по пути попадались господские усадьбы, возведенные на некотором удалении от дороги, – из розового кирпича или белых досок, с изящными колоннадами. Впрочем, некоторые находились в плачевном состоянии, несмотря на то что на окрестных их полях гнули спины полчища рабов. Гораздо чаще, чем бастионы с колоннами, путникам попадались мелкие фермы, принадлежащие белым фермерам, едва сводящим концы с концами: убогие лачуги, роющиеся в грязи свиньи, куры перед дверью, неопрятная фермерша, развешивающая застиранное белье на крыльце, сам фермер с обгоревшей шеей, расчищающий новый участок под посевы. Иногда поблизости маячил помощник-негр, но чаще обходились без него, и фермер трудился либо один, либо вместе с сыновьями.

По пути им встретились два элегантных экипажа и одна открытая коляска, в которой ехала белая дама, спасавшая лицо от солнца крохотным черным зонтиком. Белые всадники, даже не будучи знакомы с Максвеллом, приветствовали его поклонами и провожали завистливыми взглядами фургон с темнокожей молодью, на Лукрецию же Борджиа, восседающую рядом с хозяином, пялились с откровенным восхищением. Остальные путешественники были в большинстве своем неграми: эти перемещались на замученных слепнями мулах с веревочной подпругой, курсируя между близлежащими плантациями. Они тоже кланялись Максвеллу и одобрительно рассматривали его спутницу.

На козлах царило молчание. Положение мистера Максвелла не позволяло ему вести пространные беседы с невольницей, хотя та могла бы засыпать его вопросами. Недаром он предупреждал ее, чтобы она умерила любопытство. Будь ее воля, она бы подробно расспросила нового хозяина о Фалконхерсте и о том, каким образом там выращивают чернокожих: ей очень хотелось поподробнее познакомиться с этим видом деятельности; однако Максвелл устал, пропылился, вспотел, и она знала, что разговора с ним не получится.

В полдень они остановились в дубовой роще. Земля под деревьями была устлана ковром из опавших листьев и желудей; здесь было гораздо прохладнее. Лукреция Борджиа развернула сверток с едой, собранной им в дорогу Хаммондами. Один пакет, завернутый в узорную салфетку, предназначался для Максвелла: в нем оказались холодный цыпленок, пшеничный хлеб и бутылка вина, которое Хаммонд не больно уважал; остальным пришлось довольствоваться кукурузными лепешками и яйцами вкрутую. Рядом протекал ручей, и Лукреция Борджиа воспользовалась возможностью вымыть лицо и руки. Максвелл позволил Мему допить за него вино, а тот поделился парой глотков с Лукрецией Борджиа. В бутылке оказалась терпкая, крепкая мадера; благодаря вину и чувству чистоты она ощутила себя посвежевшей.

Немного передохнув, они опять тронулись в путь. Прошло совсем немного времени, и снова начало казаться, что скрип колес будет вечно звучать у нее в ушах.

Перед закатом Максвелл нарушил молчание. – Совсем скоро будет Бенсон, – сказал он как бы про себя и добавил специально для Лукреции Борджиа: – Это ближайший к Фалконхерсту городок. Там есть магазин, таверна, банк, несколько домишек. Оттуда до нас всего мили четыре. Городишко совсем неприметный, но жить рядом с ним все-таки удобнее, чем где-то в глуши.

Лукреция Борджиа ответила нечто невразумительное. Она слабо разбиралась в городах, так как всего-то и бывала, что в Эмфории да в Марисбурге с миссис Маклин; селения, которые они проезжали в этом путешествии, совершенно ее не вдохновили. Город вообще для нее пустое место; она привыкла к жизни на плантации, только такое существование могло ее радовать. Нет ничего лучше, чем крутиться на плантации весь день, не зная отдыха.

Вскоре Максвелл свернул с главной дороги на проселок, заросший травой. Указывая на появившееся в отдалении строение, он облегченно вздохнул и молвил:

– Вот мы и дома, Лукреция Борджиа. – Затем оглянулся и крикнул: – Приехали, Мем! Наконец-то ты можешь размяться. Как только приедем, сделай мне горячий пунш и займись делами. Ух как пересохло в глотке! Ничего, от твоего пунша мне мигом полегчает. – Лукреции Борджиа он объяснил: – Я предпочитаю горячие напитки. Погорячее и послаще – так полезнее для здоровья. Такие вкусы были у моего папаши, вот я их и перенял.

По сравнению с плантацией Хаммондов Фалконхерст,[3] несмотря на свое звонкое имя, не производил сильного впечатления. Даже сравнение с Элм Гроув не свидетельствовало в его пользу. Здесь не было длинной аллеи, ведущей к Большому дому, – усадьба стояла почти у самой дороги. Раньше стены дома были выкрашены белой краской, но теперь она облупилась. Этот видавший виды особняк, сколоченный из досок, был довольно средних размеров, двухэтажный, с высокой крышей, крытой кедровой дранкой, вверху виднелись несимметрично расположенные мансардные окошки. Навес над верандой поддерживали подпорки в виде тесаных бревен и совсем не претендовали на архитектурную изысканность. Вдоль всего фасада тянулась длинная веранда, с нее внутрь дома вели несколько дверей. На веранде стояли кресла с плетеными сиденьями и бочки для сбора дождевой воды.

Впечатление от дома было сродни тому, которое производит старик в ветхой фетровой шляпе, потерявший почти все зубы. Однако это не помешало Лукреции Борджиа подметить, что дом сколочен основательно и что в нем вполне хватает места для большой семьи. Вокруг веранды благоухал ухоженный цветник; видно было, что хозяйка дома неравнодушна к красоте. Эта деталь благоприятно сказывалась на общем впечатлении от неказистой усадьбы.

Рядом с домом находился вместительный сарай, выполнявший роль конюшни, позади него теснились прочие хозяйственные постройки, напоминавшие издали небольшую деревню. Из сарая навстречу им уже бежали молодые негры с радостными криками: «Хозяин вернулся! Хозяин вернулся!» Всем не терпелось распрячь лошадей и разгрузить фургон, но Максвелл разогнал всех, оставив только одного – ладно сложенного молодца, откликавшегося на имя Зеб; Лукреция Борджиа вскоре узнала, что Зеб кучер миссис Максвелл и главный конюх на плантации. Он весь светился радостью, встречая хозяина; рады были и остальные, из чего Лукреция Борджиа заключила, что попала к доброму хозяину. Судя по всеобщему ликованию, рабы в нем души не чаяли.

– Уведи этих юнцов и девок в сарай и устрой их там на ночь! – приказал он Зебу. – С утра разберемся, где их разместить. – Максвелл спрыгнул с фургона и обошел его сзади. – А вы, Мемнон и Лукреция Борджиа, ступайте в дом.

В следующее мгновение он уже забыл о новых невольниках: его внимание переключилось на миловидную полную даму и мальчика лет пяти, цепляющегося за ее юбку, – те как раз появились в дверях.

– Наконец-то, Уоррен! – воскликнула дама. Максвелл взбежал по ступенькам, заключил ее в объятия и поцеловал, приговаривая:

– Софи! Хам! Как поживаешь, сынок? Погоди, вот увидишь, что привез папа!

– Подарок? – Мальчик отпустил мамину юбку и позволил отцу взять его на руки.

– Еще какой! Лучше не бывает. Четверо парнишек и три девочки! Это специально для тебя. Когда ты вырастешь, их можно будет продать, пока же они твои.

– Уоррен! – укоризненно одернула мужа миссис Максвелл. – Что еще за блажь – покупать слуг для Хаммонда? Он же кроха. Лучше бы ты просто купил для него по дороге хорошую игрушку. Это именно то, что любят дети.

– У меня есть игрушечная лошадка, мама. А негров я люблю больше всего на свете! – Хаммонд был в полнейшем восторге. – Значит, ты купил их для меня, папа? Можно посмотреть? У них есть имена или мы сами их назовем? А как? Где они?

– Зеб отвел их в сарай. Дождись утра, тогда и посмотришь. – Он спустил Хаммонда с рук и погладил руку жены. – У меня и для тебя есть подарок, Софи. Кухарка – мне сказали, что лучше ее нет в целом свете. Я отвалил за нее тысячу двести долларов! Эй, Лукреция Борджиа, – окликнул он ее на пороге кухни, – пойди-ка сюда. Познакомься с новой хозяйкой и молодым хозяином.

Лукреция Борджиа оставила свой узелок у порога и поспешила на зов. Она бы предпочла, чтобы на ней в этот момент был фартук безупречной белизны, чтобы красный платок на голове был повязан как следует, а не кое-как, чтобы ее лицо не было пыльным и потным с дороги. Для знакомства с хозяйкой она выглядела самым неподходящим образом. Она безмолвно вытянулась рядом с Уорреном Максвеллом.

– Вот и Лукреция Борджиа, Софи. Жду не дождусь, чтобы удостовериться, что она действительно хорошо готовит. Все твердили, что она – просто находка. Гляди, Хам, это – новая служанка твоей матери. Видишь, я и ей купил подарочек. Кухарку зовут Лукреция Борджиа. Надеюсь, ей у нас понравится. Если, конечно, не вздумает управлять Фалконхерстом, как она делала, судя по слухам, у себя в Элм Гроув.

Лукреция Борджиа поклонилась. Ответ миссис Максвелл ее удивил: та ласково прикоснулась к ее руке. Это очень напоминало ласку, но Лукреция Борджиа знала, что белые хозяйки не испытывают нежности к чернокожим служанкам.

– Этому я как раз рада, что Уоррен приобрел новую служанку. У Мерси очередной приступ, ее унесли в хижину. Я все это время готовила сама и боялась, что после возвращения Уоррена вообще превращусь в кухарку. Тебя привезли очень кстати, Лукреция Борджиа. Ужином и не пахнет: я не ждала мужа так скоро. Мы с сыном как раз собирались наскоро перекусить, а тут и вы пожаловали. Ступай на кухню, я пришлю кого-нибудь, чтобы показать тебе, что где лежит. Как насчет яичницы с ветчиной, Уоррен?

Муж улыбнулся:

– То, что надо, хоть на завтрак, хоть на ужин. Яичница с ветчиной – мое любимое кушанье, только старая Мерси в последнее время не могла толком сготовить даже это.

Миссис Максвелл поманила Лукрецию Борджиа за собой, вводя ее в дом через парадный вход.

– Уоррена хлебом не корми, дай подкупить негров.

Лукреция Борджиа не знала толком, к кому обращается хозяйка – к ней или к самой себе, – и на всякий случай еле слышно отозвалась:

– Да, мэм, миссис Максвелл, мэм…

Миссис Максвелл тяжело вздохнула, словно сгибалась под непосильной тяжестью, и продолжала:

– Он превращает плантацию в племенное хозяйство. Ни о чем другом и думать не может! Как только где-нибудь проводят аукцион – он тут как тут, тащит домой очередную ораву негров. Прямо стыд! Я уже стесняюсь нашего Фалконхерста. Племенной завод – это же срам! Хлопка он больше не выращивает – так, самую малость. Утверждает, что почва истощилась, поэтому с хлопком можно в два счета разориться. Иногда мне становится так тошно от негров – только их и видишь, только о них и слышишь, – что я готова расплакаться. У Хаммонда тоже одни чернокожие на уме. В его-то возрасте!..

– Угу! – промычала Лукреция Борджиа, полагая, что с хозяйкой надо соглашаться.

– Одно хорошо, – в голосе миссис Максвелл зазвучали горделивые нотки, – Уоррен не закладывает ни землю, ни невольников. У всех остальных все давно заложено-перезаложено, потому что на одном хлопке действительно не выехать. Так что, возможно, мистер Максвелл поступает верно. Только я – урожденная Хаммонд и считаю, что выращивать ниггеров – постыдное занятие.

Пока продолжался этот монолог, они пересекли гостиную с нехитрой, зато многочисленной обстановкой. Тяжелая мебель из красного дерева в стиле ампир выглядела так, словно служила семейству с незапамятных времен. То же самое можно было сказать о простом ковре и кое-какой мебели кустарного производства, сработанной здесь же, на плантации. На небольших окнах не было даже занавесок, а камин крохотный, необлицованный. На стене тикали большие часы, оживляя помещение. Гостиная была обставлена бесхитростно, зато смотрелась удобной и уютной. Здесь наслаждались жизнью, а не притворялись, будто живут.

В столовой Лукреции Борджиа бросился в глаза обеденный стол под красно-белой клетчатой скатертью. Посередине стола теснились серебряные солонки, перечницы, кувшинчики для масла и уксуса. В длинном буфете мерцала потускневшая серебряная посуда. Стулья были самые обыкновенные, с плетеными спинками, возможно, тоже домашнего изготовления. Над столом висел здоровенный деревянный вентилятор, от которого тянулась веревка, исчезавшая в отверстии в стене.

К изумлению Лукреции Борджиа, сразу за дверью столовой располагалась кухня. Ей впервые пришлось столкнуться с планировкой, при которой кухня представляла собой помещение, относящееся непосредственно к Большому дому. Обычно кухня находилась за его пределами и соединялась с домом крытым переходом, как в Элм Гроув. Это делалось для того, чтобы в дом не проникал кухонный чад, а также во избежание пожара. Здесь же достаточно было распахнуть дверь – и ты попадаешь из столовой на кухню. Она сразу смекнула, что для нее в этом есть как преимущества, так и недостатки: с одной стороны, это облегчало работу, с другой – ограничивало независимость. Потом она усмотрела в такой планировке еще одно достоинство: стоя у кухонной двери, она сможет подслушивать все разговоры, ведущиеся в столовой. Это, надо сказать, весьма удобно, ибо опыт научил ее, что все слухи, гуляющие по плантации, берут начало в столовой, где трижды на дню собирается вместе семейство хозяина.

В плите, где с обеих сторон были закрыты чугунные дверцы, потрескивал огонь. На плите закипал внушительный чайник, деловито звякая подпрыгивающей крышкой. Кухню освещали две свечи. Приятная на вид темнокожая девушка лет восемнадцати сидела за длинным выскобленным столом, ожидая, по всей видимости, приказаний хозяйки. При появлении миссис Максвелл и Лукреции Борджиа она резво вскочила на ноги.

– Алисия, – обратилась к ней миссис Максвелл, беря за руку Лукрецию Борджиа, – познакомься: это наша новая кухарка Лукреция Борджиа. Ее только что привез мистер Максвелл. Сейчас она приготовит ужин, но вообще-то здесь все пока для нее чужое. Вот ты и объясни ей, где что лежит и какие у нас правила.

– Слушаюсь, мэм, миссис Максвелл, мэм. Только я мало что знаю. Мерси никогда мне ничего не рассказывала. Я ждала вас, мэм, чтобы вам помочь. Если ужином займется новая кухарка, то я помогу ей.

– Алисия – горничная, на кухне она чужая, объяснила миссис Максвелл. – Но кое-что она тебе все-таки покажет. – Она указала на матрас в углу, набитый кукурузной шелухой. Матрас был накрыт приличным пледом. – Вот это твое место для ночлега, Лукреция Борджиа. Свои вещи можешь держать вот здесь, в буфете. Когда ужин будет готов, пришли к нам Алисию. И поторопись! Мистер Максвелл сильно проголодался после путешествия.

– Будет исполнено, мэм. – Лукреция Борджиа положила свой узел на матрас и оглядела кухню. – Сколько человек будет ужинать?

– Только мистер Максвелл, Хаммонд и я. Ты, Мем и Алисия будете есть на кухне. Алисия спит наверху. – Хозяйка замялась. – Мем будет спать на кухне с тобой.

Она вышла. Лукреция Борджиа осталась вдвоем с Алисией в незнакомой для нее кухне. Ей предстояло приготовить ужин, хотя она не знала пока здешних порядков. Прежде чем приступать к делу, она решила вымыться и сменить передник. Для полноценной ванны у нее не хватало времени. Пришлось довольствоваться ополаскиванием лица и рук.

Распознав в Алисии смышленую особу, Лукреция Борджиа, умываясь, засыпала ее вопросами о плантации, хозяине и хозяйке, прочем цветном населении. Судя по ответам Алисии, супруги Максвелл были легкими в общении людьми, если только не гладить их против шерсти. Мистер Максвелл особенно вспыльчив и щедр на угрозы выдрать раба или продать его по дешевке первому попавшемуся работорговцу, однако дальше угроз дело обычно не шло. Разумеется, в Фалконхерсте бытовало наказание кнутом; экзекуции случались нечасто, на них созывались все слуги. Так, хозяин беспрерывно грозил бичеванием Мему, который отличался медлительностью, но кара лентяя никак не настигала. Мем оказался легок на помине: он уже был тут как тут, с большой оплетенной бутылью с кукурузным виски в руках.

Он налил немного виски в стакан, добавил из большого стеклянного кувшина патоки, долил воды и размешал пойло ложкой. И уже собрался нести стакан в гостиную, но Лукреция Борджиа остановила его.

– Куда это годится – так обслуживать хозяина! – Она отобрала у него стакан. – Есть в этом доме блюдца?

Алисия указала на буфет, в котором Лукреция Борджиа нашла фарфоровое блюдечко.

– Вот как надо, Мем! – сказала она, ставя стакан на блюдце.

После ухода Мема она взялась за дело.

– Нам надо пошевеливаться, – обратилась она к Алисии. – Масса Максвелл ждет ужина, ему хочется яичницу с ветчиной. Сделаю-ка я еще и песочное печенье! Если мы прямо сейчас подбросим в плиту дров, она разогреется, и мы все успеем. Быстрее, девка! Говори мне, что откуда брать, и не спи на ходу. Если собираешься работать со мной, то тебе придется научиться поторапливаться. Мне нужны мука, жир, молоко. Давай ветчину и яйца. Пока будет подходить печенье, я сделаю коврижку. Где у миссис Максвелл пряности?

Прежде чем начать повиноваться Лукреции Борджиа, Алисия немного поколебалась.

– Ты собираешься быть на кухне за главную? – спросила она, воинственно задрав подбородок.

Лукреция Борджиа подскочила к ней, занося правую руку с угрожающе раскрытой розовой ладонью.

– Именно! Так что пошевеливайся. И вот еще что: когда мы остаемся с тобой с глазу на глаз, обращайся ко мне «мисс Лукреция Борджиа, мэм»: Так полагается. Теперь, при мне, все будет так, как полагается. Ну, за дело, не то получишь затрещину!

Она замахнулась, и Алисия попятилась. Видно, сразу поняла, что перед ней достойная противница.

Кухня превратилась в улей. Раскаленные уголья были переложены с помощью совка в печь, следом в огонь полетели дрова. Благодаря Алисии Лукреция Борджиа быстро нашла все необходимое для печенья и коврижки. Вооружившись скалкой, доской и противнями, она отправила горничную в кладовку за молоком и сливками. Окорок она нашла самостоятельно: он висел на веревке в чулане. Рука у нее была верная: ломти ветчины получились одинаковыми, как близнецы. Порывшись в чулане, она обнаружила также банку варенья.

Вскоре коврижка и печенье были отправлены в печь, на большой сковороде зашипела ветчина. Вынув готовые изделия из духовки, Лукреция Борджиа вернулась к ветчине и отложила три лучших куска для себя, Мема и Алисии. Затем разбила на сковородку несколько яиц.

Мем вернулся на кухню и сообщил, что стол накрыт. Он приготовил еще одну порцию пунша и понес ее хозяину на блюдце. Через несколько минут Лукреция Борджиа заглянула в столовую. На накрытом столе горели свечи. Ужин был готов. Она послала Алисию в гостиную с соответствующим сообщением.

Справедливо полагая, что Алисия и Мемнон умеют прислуживать за столом, Лукреция Борджиа сунула им дымящуюся яичницу с беконом и отправила в столовую. Пока хозяева насыщались, она, отлив немного сливок для кофе, взбила остаток вилкой и добавила сахару. Сожалела лишь об одном – что не смогла найти ваниль. Когда в кухне появились Алисия и Мемнон с грязными тарелками, у нее уже были разложены по тарелкам куски коврижки. Осталось полить их взбитыми сливками. Только теперь она впервые села и приготовилась ждать.

Ожидание было недолгим. За ней пришел Мем: кухарку требовали в столовую. Он открыл дверь, но она оттащила его в сторону и вошла первой. Сейчас ей уже нечего было стыдиться: белоснежный передник стоял от крахмала колом, красный платок надежно скрывал волосы. Она сделала несколько шагов вперед.

– Вы меня звали? – Она разыграла удивление, словно меньше всего на свете ожидала вызова.

– Звали, звали! – ответил Уоррен Максвелл, восседавший во главе стола. – Нам надо тебе кое-что сказать: знай, что я никогда так вкусно не ужинал. Прямо бальзам на душу!

– А что за коврижка, Лукреция Борджиа! – подхватила миссис Максвелл. – Уж и не знаю, как это тебе удалось. Мерси никогда нас так не баловала. Объедение!

– Да еще со сливками! – добавил юный Хаммонд, делясь остатками с негритенком, высунувшимся у него из-за спины.

– Пустяки! – отмахнулась Лукреция Борджиа. – Велика важность – яичница с ветчиной! Ведь я здесь пока новенькая, еще не освоилась с вашей кухней. Вот привыкну – тогда обещаю попотчевать вас на славу.

– Могу себе представить, что ждет нас дальше! – Максвелл отодвинулся от стола и вытер рот салфеткой в красную и белую клетку. – Теперь и вам с Мемом можно заморить червячка. Наверное, вы проголодались не меньше, чем я. Приберетесь на кухне – и на боковую. У нас встают рано, в пять утра. К этому времени завтрак должен быть готов.

– Слушаюсь, сэр, масса Максвелл, сэр. В пять утра. – Она намеревалась выйти, но миссис Максвелл ее не отпустила.

– Благодарю тебя, Лукреция Борджиа, за то, что ты надоумила Мема подать мистеру Максвеллу пунш в стакане на блюдце. Мы в последнее время отпустили вожжи – то болезнь Мерси, то другие причины…

– Теперь, при мне, никто не посмеет бить баклуши, миссис Максвелл, мэм.

Она вышла. Не успела она затворить за собой дверь, как на кухню ворвался юный Хаммонд.

– Можно мне еще кусочек коврижки со сливками? – попросил он. – И Алеку тоже. – Он указал на негритенка. – Он – мой приятель, мы с ним играем. Он ест то же, что белые. Можно нам поесть здесь, с вами?

– Ради Бога, конечно! – Она отрезала два куска коврижки и, щедро сдобрив их сливками, поставила на стол.

Хаммонд схватил свою тарелку, другую же отодвинул.

– Алек ест только из оловянной плошки. Он ест такую же пищу, как белые, но из другой посуды. Переложи! Ниггерам нельзя есть с фарфора.

Лукреция Борджиа признала свою ошибку и быстро исправила ее.

Уплетая лакомство, Хаммонд покосился на нее:

– Ты будешь спать на кухне с Мемом?

– Видите ли, масса Хаммонд…

– Масса Хаммонд, сэр, – поправил он ее.

– Верно, сэр, масса Хаммонд, сэр. Вы еще слишком молоды, чтобы беспокоиться о таких вещах. Вы еще совсем маленький мальчик.

– Но о ниггерах я знаю все! – Он облизал ложку, после чего зачерпнул сливок из плошки Алека. – По части ниггеров я большой знаток. Меня учит отец. Мы разводим ниггеров, поэтому я должен учиться, как их выращивать. Мы станем самой большой фермой по разведению ниггеров… – Он запнулся, раздумывая, с чем бы сравнить столь внушительное предприятие. – В целом свете! У нас будут самые лучшие негры!

– Обязательно, – согласилась она. – А я вам помогу.

Она уже дала себе слово, что так оно и будет. Она решила начать действовать незамедлительно, как только Мем вернется на кухню и поест, после чего они вымоют посуду и улягутся.

Она почти не вспоминала Элм Гроув и миссис Маклин. У нее началась новая жизнь, обещавшая стать интересной. Ей пришлось по душе хозяйское соображение, что негры – более прибыльная культура, чем хлопок. Будучи негритянкой, она считала саму себя лучшим доказательством этой бесспорной истины. Только бы Мем не тянул время и возвращался побыстрее.