Хранитель тыквы

Утренний свет янтарным душем пролился на Бландингский замок, радостно озаряя увитые плющом стены, парки, сады, службы и тех обитателей, которым посчастливилось выйти на воздух. Он падал на зелень газонов и камень террас, на благородные дубы и пестрые цветы, а кроме того — на обвислый зад штанов Энгуса Макалистера, который был старшим садовником у девятого графа Эмсворта и с горьким шотландским упорством мешал слизню тихо спать под листом латука. Падал свет и на белые брюки Фредди Трипвуда, который поспешал через луг, и на его отца, то есть самого графа, и на Биджа, дворецкого, которые стояли на башне, причем граф глядел в телескоп, а верный слуга держал его шляпу.

— Бидж, — сказал лорд Эмсворт.

— Милорд?

— Меня обманули. Он не работает.

— Вы плохо видите, милорд?

— Я ничего не вижу.

Дворецкий был сметлив.

— Если бы я снял чехольчик, милорд, было бы виднее.

— Э? Чехольчик? Какой чехольчик? А, да! Снимите его, Бидж.

— Сейчас, милорд.

— Вот это другое дело! Да, куда лучше! Превосходно! Я вижу корову.

— Милорд?

— Там, на лугу. Поразительно! Просто рядом. Спасибо, Бидж. Можете идти.

— Ваша шляпа, милорд.

— Наденьте на меня, хорошо?

— Сейчас, милорд.

Надев на хозяина шляпу, дворецкий ушел, а хозяин смотрел на корову

Девятый граф Эмсворт очень любил новые игрушки. Больше всего он любил свой сад, но бывали и увлечения, на сей раз — вот этот телескоп. Прочитав в журнале статью об астрономии, он его выписал, приспособил на этой башне и сейчас испытывал.

Корова понемногу теряла свою прелесть. Она была не хуже других коров, но и не увлекательней. Насмотревшись на то, как она жует и глядит куда-то, лорд Эмсворт решил повернуть трубу, но тут в поле зрения оказался его сын Фредерик. Легкий и белый, он бежал по травам, словно пастушок из Феокрита, торопящийся к нимфе, и девятый граф забеспокоился. Он всегда беспокоился, увидев младшего сына, ибо все меньше понимал, что же с ним делать.

Треска, породившая три миллиона пятьсот тысяч детей, любит их всех, а вот наши лорды смотрят искоса на младшего сына. Надо сказать, на Фредди Трипвуда всякий посмотрел бы искоса. Если он жил в Лондоне, он обрастал долгами, если же возвращался в замок, бродил без дела и маялся. Вероятно, отчиму было не легче с Гамлетом, чем отцу — с Фредериком. Но сейчас он вел себя совсем уж странно, ничуть не маялся; и внутренний голос подсказал лорду Эмсворту, что это — не к добру.

Лорд Эмсворт отошел от телескопа другим человеком. Он часто мечтал, что в один прекрасный день появится красивая девушка из хорошей семьи и заберет от него Фредди; но неугомонный голос подсказывал, что это — не она. Девушки из хорошей семьи, если они не спятили, держат себя приличней.

Нет, все иначе. Здесь, в затворе, далеко от столичной суеты, Фредди затеял грязную интрижку. Вне себя от горя и гнева, лорд Эмсворт побежал вниз, на террасу, где и метался, словно пожилой леопард, ожидающий ужина, пока что-то белое не замелькало среди деревьев.

Горько и гневно глядел отец на приближающегося сына. Поправив пенсне, он увидел довольную улыбку — наверное, именно так улыбалась бы овца — и букетик полевых цветов, который этот Фредерик нежно поглаживал на ходу.

— Фредерик! — взревел несчастный лорд. Тот остановился. Витая и мечтая, он не заметил отца, но был слишком счастлив, чтобы загрустить.

— Здравствуй! — приветливо ответил он, поискал тему поприятней и прибавил: — Какая погода!

Граф Кларенс не хотел отвлекаться. Он шагнул вперед с тем именно видом, который был у злодея, убившего в Тауэре несчастных принцев.

— Фредерик, — спросил он, — кто эта девушка?

Фредерик остановился и словно бы проглотил что-то очень большое.

— Девушка? — удивился он. — Какая девушка?

— Которую ты целовал на лугу, — ответил отец.

— Ах, эта! — воскликнул Фредди. — Да… — Он помолчал. — Да, да! Как раз хотел тебе сказать!

— Хотел?

— Еще как! Все в порядке. То есть ничего такого. Это моя невеста.

Лорд Эмсворт закричал так, словно одна из пчел, гудевших над клумбами лаванды, нашла время и силы ужалить его в шею.

— Кто она? Как ее зовут?

— Агги Доналдсон.

— Что?

— Это от «Ниагары», родители туда ездили после свадьбы. Понимаешь, она из Америки. У них там странные имена. Нет, ты подумай! Ниагара!

— Кто она такая?

— Красавица. Очень умная. Ты ее полюбишь.

— Кто она такая?

— Играет на саксофоне.

— Кто, — повторил лорд Эмсворт, — она такая? Фредди откашлялся. Он понимал что. дольше скрываться незачем, но истина, вероятней всего, особой радости не вызовет.

— Понимаешь, — сказал он, — она родственница Макалистера. Приехала в Англию, понимаешь, гостит у него.

Лорд Эмсворт воздел руки и кинулся к тиссовой аллее.

Старший садовник обернулся. Он был невысок и плотен, брови его подошли бы к более высокому лбу и вместе с рыжей бородой придавали ему устрашающий вид. Лицо у него было честное, да и умное, а вот сладости и света в нем не хватало.

— Макалистер, — сказал граф, приступая к делу прямо, — где ваша родственница?

— Р-р-родственница?

— Да. Пусть она уедет!

— Куда это?

Лорду Эмсворту было не до всяких частностей.

— Куда угодно. Здесь ей жить нельзя.

— Почему?

— Неважно. Скажите, чтобы она уехала.

— Почему?

Лорд Эмсворт не заскрежетал зубами, но подскочил в воздух и уронил пенсне. Человек он был тихий, разумный и знал, что графы должны дважды подумать, прежде чем обращаться с низшими в ранненорманнском стиле, но сейчас — не выдержал.

— Макалистер! — вскричал он. — Слушайте! Да, слушайте меня! Или она — или вы!

Свободные от бровей, бороды и усов части лица озарились странным светом; так озаряется тот, кто не забыл Беннокберна и знает, что в его земле жили Уильям Уоллес и Роберт Брюс.

— Хор-р-рошо, милорд, — сказал он. — Я уйду.

Лорд Эмсворт покинул поле битвы в ярости, но и в радости. Мысль о том, что шотландский садовник служил ему верой и правдой десять лет, не вызывала ни малейших угрызений.

Но позже, когда он курил после обеда, поруганный разум вернулся и тронул холодной рукой его сердце.

Что будет с тыквой без Энгуса Макалистера?

Вероятно, стоит сказать о том, как много значила тыква для нашего графа. Всем знатным родам чего-нибудь не хватает; род Эмсвортов не был исключением. Много поколений подряд из Бландингского замка выходили воины и правители, но ни один из них не получил премии за тыкву. За розы — бывало. За тюльпаны — допустим. За ранние сорта лука — естественно! Но не за тыквы. Можно ли это выдержать?

Год за годом пытался девятый граф смыть пятно с герба, но безуспешно. И вот появилась надежда. Глядя на золотистый шар, хозяин замка думал и верил, что сэр Грегори Парслоу-Парслоу, побеждавший три года подряд, не вырастит такой прекрасной тыквы.

Ухаживал за нею Макалистер. Он понимал ее. Он даже любил ее, сдержанно, как шотландец. Если он уйдет, что же будет?

Вот о чем размышлял лорд Эмсворт, когда день за днем пытался себя убедить, что на Макалистере свет клином не сошелся, и понимал, что это — пустая бравада. Главным садовником теперь был Роберт Баркер. Когда вы растите тыкву, вам не до сантиментов, и бедный граф признавал, что бывший помощник гордого Энгуса погубит все дело. Словом, он тосковал по шотландцу.

Быть может, ему мерещилось — но и тыква тосковала. Она худела и бледнела. На десятую ночь разлуки графу приснился странный сон: он обещал Его Величеству показать превосходнейшую тыкву, но, когда они к ней пришли, они увидели крохотный шарик, не больше горошины. Лорд Эмсворт проснулся, еще слыша горестные крики своего короля; и гордость его сдалась, содрогнувшись напоследок.

— Бидж, — сказал он утром, — вы часом не знаете… где живет Макалистер?

— Знаю, милорд, — ответил Бидж. — На Бакстон-кресчент, одиннадцать.

— Бакстон-кресчент? В жизни не слышал.

— По-видимому, милорд, это у Кромвел-роуд. Меблированные комнаты. Макалистер там останавливается, потому что рядом Кенсингтонский сад. Он любил, — прибавил дворецкий с почтительным упреком, ибо дружил с мятежным шотландцем десять лет, — он любил, милорд, жить поближе к цветам.

Телеграммы ближайших полусуток вызвали неподдельный интерес на местной почте.

Первая гласила:

А вторая:

Этого граф не ожидал. Думал он туго, но справился и решил: пусть Роберт Баркер, надломленная трость, побудет у тыквы еще дня два, а он тем временем съездит в Лондон и наймет самого лучшего садовника, какой только бывает.

Доктор Джонсон полагал, что в Лондоне есть все на свете, и если вы устали от Лондона, вы устали от жизни. Лорд Эмсворт бы с этим не согласился. Он ненавидел Лондон. Его мучили толпы, запахи, мухи, омнибусы, такси и мостовые. Мало того — злосчастный город не мог произвести хорошего садовника. Граф обошел все агентства, расспросил всех кандидатов — и ни один из них ему не подошел. Жестоко говорить так о людях, но самый лучший из них был хуже Роберта Баркера.

Вот почему он был грустен, когда, на третий день, стоял у своего клуба, думая о том, куда же теперь пойти. Все утро он отвергал садовников, а что, кроме этого, можно делать в таком городе?

И тут он вспомнил, что тогда, за завтраком, Бидж говорил про Кенсингтонский сад. Можно пойти туда, посмотреть на цветы.

Он собрался уже взять такси, когда из отеля «Магнифисент» вышел молодой человек. В нем было что-то знакомое. Он перешел дорогу, и лорд Эмсворт, еще не веря своим глазам, странно закричал.

— А, здравствуй! — удивился и Фредди.

— Что… что ты тут делаешь? — спросил лорд Эмсворт с оправданной тревогой отца, давно запретившего сыну ездить в Лондон.

Фредди растерянно почесал правую ногу носком левой ноги.

— Понимаешь… — сказал он.

— Я понимаю, что тебе запрещено ездить в Лондон.

— Конечно, конечно, только я…

— И вообще, зачем сюда ездить, когда есть Бландинг?

— Да, конечно, только… — Тут Фредди почесал правой ногой левую. — Я как раз хотел тебя повидать. Именно! Очень хотел.

Это было не совсем так. Кого-кого, а своего отца Фредди видеть не хотел. Он хотел написать ему записку. План у него был такой: оставить записку (как можно более осторожную) и убежать, как кролик. Непредвиденная встреча этому плану помешала.

— Почему? — спросил лорд Эмсворт, резонно удивляясь, что сын хочет его видеть.

— Я… э… хотел тебе кое-что сказать. Новость.

— Вероятно, она очень важная, если ты приехал в Лондон.

— Именно. Очень важная. Ужас, какая важная! То есть исключительно. Ты ничего, в форме? Выдержишь?

— Фредерик! — вскричал лорд Эмсворт. — Говори! Скажи мне все! Кошки, да?

Лорду Эмсворту казалось, что кошки могут сделать с тыквой что-то страшное и лежат в засаде, поджидая.

Фредди удивился.

— Кошки? Какие кошки?

— Фредерик! Что с тыквой?

В нашем грубом мире есть люди, которых не трогают тыквы. К их числу принадлежал и Фредди. Мало того — он, как правило, отзывался о «Надежде Бландинга» с прискорбной насмешливостью и называл ее «Надди».

— Вроде ничего, — беспечно ответил он.

— Тогда о чем ты говоришь? — вскричал лорд Эмсворт. — Зачем ты сюда приехал? Зачем меня пугаешь?

Осторожно глядя на раскипятившегося отца, высокородный Фредди вынул из жилетного кармана какую-то бумажку

— Понимаешь, — нервно сказал он, — это записка. Хотел тебе оставить. Ты ее прочитай. Ну, пока!

И, сунув записку несчастному графу, Фредди ушел, а граф растерянно и огорченно смотрел, как он прыгает в кэб. В сущности, его огорчало все, что бы Фредди ни сделал, но больше всего — вот такая загадочность.

Покрутив и ощупав записку, он внезапно понял, что тайна будет меньше, если он ее прочитает, — и надорвал конверт.

Записка оказалась короткой, но интересной.

Клуб консерваторов — здание солидное, но лорду Эмсворту показалось, что оно качается и кружится. Ни одному отцу не понравится такой поступок, и разумно ли ожидать особой радости от того, кому придется до конца своих дней содержать младшего сына с женой, а то и с детьми?

Довольно долго лорд Эмсворт стоял на мостовой. Пешеходы обходили его, собаки — обнюхивали. Он никого не видел. Он стоял, дыша, словно рыба, пока не отдышался.

Отдышавшись же, он понял, что ему немедленно нужны цветы и деревья. Грохот машин, жар солнца, камень мостовой мучали его, как кошмар. Он замахал кэбу.

— В Кенсингтонский сад, — сказал он, откидываясь на подушки.

Что-то вроде мира и покоя вошло в его душу, когда, расплатившись у сада, он нырнул в прохладную тень. Еще из кэба он видел алые и шафрановые блики, а теперь, свернув с главной аллеи, узрел прекрасные цветы во всей их славе.

— Ax! — выдохнул он, останавливаясь перед целым ковром тюльпанов. Какой-то человек в какой-то форме посмотрел на него с одобрением, а то и с восторгом.

— Ничего погодка, — заметил он.

Лорд Эмсворт не ответил, он не слышал. Забывшись в экстазе, он уже не знал, где он — точнее, ему казалось, что он в бландингском раю; и, словно сеттер, он двинулся к цветам.

Человек в форме — то был смотритель, обладавший всей полнотой власти, — восхитился и тут, узнав родственную душу Он горевал и обижался, когда люди проходили мимо цветов как ни в чем не бывало.

— Ничего по… — снова начал он.

И страшно закричал. Если бы он не увидел, он бы не поверил. Приличный (хотя и неприбранный) посетитель оказался мерзейшим из созданий, опаснейшим из злодеев — тем, кто рвет на газонах цветы!

Судите сами: легко переступив через перильца, он пошел по траве и раньше, чем вы договорили слово «погодка», начал свое темное дело. Два тюльпана он уже сорвал и взялся за третий.

— Эи, вы! — кричал смотритель.

Лорд Эмсворт очнулся и невероятно загрустил.

— Простите, мои дорогой… — сказал он, вылезая обратно.

Смотритель произнес длинную и пылкую речь. Лорд Эмсворт пытался что-то вставить, но тщетно. Угрозы гремели все громче, народу собиралось все больше. И тут раздался еще один голос:

— Что такое?

Власть и порядок материализовались в виде толстого констебля.

Теперь смотритель говорил не как отец, распекающий сына, а как старший брат, взывающий к справедливости при виде того, что творит младший.

— Он говорит, — перевел констебль, — что вы рвали цветы.

— Я его видел! — вскричал смотритель парка. — Вот как вас.

Констебль снова обратился к графу словно к заблудшему чужеземцу:

— Он вас видел. Вот как меня.

Лорд Эмсворт обмяк и растерялся. Никому не желая дурного, он развязал дикие страсти и думал о том, что несправедливо, когда испытания выпадают человеку, который и так похож на Иова.

Констебль тем временем пососал химический карандаш и сурово спросил, открыв ту записную книжку, перед которой трепещут все шоферы такси:

— Имя, фамилия, адрес?

— Мой… э… дорогой, — отвечал девятый граф, — я, собственно… э… граф Эмсвортский.

Много пишут о неисповедимости толп и чаще всего — преувеличивают. Обычно толпа ведет себя вполне разумно. Когда она видит, к примеру, человека в мешковатых штанах, который рвет цветы с газона, а потом говорит, что он — граф, она смеется.

Констебль не поддержал ее оживления. Губы его горько искривились.

— Не предъявите ли карточку? — спросил он.

Близкие друзья лорда Эмсворта не спросили бы такой глупости. Карточки он терял сразу по приезде в Лондон, правда — после зонтика.

— Я… э… простите…

— Ха! — сказал констебль. Толпа опять засмеялась, да так обидно, что лорд Эмсворт метнул в нее негодующий взгляд. И в этот самый миг увидел Макалистера.

— Макалистер! — вскричал он.

Дело в том, что к толпе подошли двое: невысокий человек с рыжей жесткой бородой и высокий, властный, красивый, вроде римского императора, если ему надеть очки без оправы.

— Макалистер! — взывал граф. — Дорогой мой, скажите им, кто я!

После того, что было, менее великодушный человек мог бы решить, что это — возмездие. Но не таковы шотландцы.

— Лор-р-рд Эмсвор-р-р-рт, — сказал садовник.

— А вы кто такой? — спросил констебль.

— Я у него р-р-работал, — ответил Макалистер. — В саду.

— Вот именно! — жалобно сказал граф. — Старшим садовником.

Констебль сдался. Возможно, лорд Эмсворт и не был похож на лорда, но Макалистер как нельзя больше походил на старшего садовника. Служитель закона боготворил аристократию и понял, что совершил непростительную оплошность.

Однако чести своей не уронил.

— Расходитесь, расходитесь, — сурово сказал он. — Не мешайте!

И ушел, гоня толпу перед собой. Римский же император подошел к лорду Эмсворту, протягивая широкую руку.

— Доналдсон, — сказал он. — Ну, вот мы и встретились, лорд Эмсворт. Ты уж прости, Энгус, нам надо поговорить. Да, лорд Эмсворт, давно пора.

Не без труда припомнив, с чем связана фамилия «Доналдсон», лорд Эмсворт открыл было рот, но заметил, что новый родственник смотрит на него так строго и властно, словно годами выписывал курсы, обещающие, что через десять уроков вы сможете смотреть начальству в глаза и оно заколеблется.

— Слушайте, лорд Эмсворт, — сказал он, — нам с вами ссориться не с чего, одна семья. Что до меня, я рад. Хороший парень.

Лорд Эмсворт заморгал.

— Вы говорите о Фредерике? — недоверчиво спросил он.

— Именно. Я понимаю, вам без него скучно. Но что поделаешь, молодость! Этот замечательный…

— Вы все еще говорите о Фредерике?

— Да, да. Так вот, такой прекрасный человек никогда не простит себе, что обидел отца. Простите его, лорд Эмсворт! Поддержите!

— Что поделаешь… — горестно откликнулся лорд. — Не голодать же ему…

Мистер Доналдсон как бы отмел такие слова широким взмахом руки.

— Положитесь на меня, — сказал он. — Человек я небогатый…

— Ах, что там… — печально сказал граф; и все же в самой широте собеседника было что-то такое, обнадеживающее.

— Навряд ли, — продолжал тот со свойственной ему честностью, — у меня наберется сейчас десять миллионов… Лорд Эмсворт затрепетал, словно травинка на ветру.

— Десять… Десять… Простите, вы сказали, десять миллионов? Это доллары?

— Может и не набраться, тогда — девять с чем-то, — виновато ответил американец. — Не забывайте, дела у нас идут плохо, время суровое. Многим моим друзьям пришлось еще хуже. Но все выправляется! Да, выправляется. Я верю в Рузвельта и Новый курс. Наши собаки будут есть больше. Мой собачий корм… Я ведь т о т Доналдсон, ну, тот самый.

— Корм? — воскликнул лорд Эмсворт. — Тот самый? Быть не может! Гм… да.

— Вы ведь слышали о моем корме?

— Нет, не слышал, — сердечно ответил граф.

— А! Ну… в общем, дела выправляются. Если вы не против, я могу предложить Фредерику надежную, а может — и выгодную работу. Я бы его послал иа Лонг-Айленд… если вы не против, конечно. Не сомневаюсь, что со временем он принесет фирме большую пользу.

Лорд Эмсворт никак не мог представить, какая это польза — разве что Фредерик будет корм потреблять, — но себя не выдал. Мысль о том, что тот зарабатывает сам, да еще живет за три тысячи миль, все же приятна.

— К работе он готов, — продолжал Доналдсон. — Но без вашей поддержки, без о т ц о в с к о й поддержки ему будет трудно вложить в работу все свои силы.

— Конечно, конечно, конечно! — сказал лорд Эмсворт, радостно трепеща от любви к новому свойственнику. Богоподобный покровитель собак избавил его за неделю от того, кого ему пришлось терпеть двадцать шесть лет — Ну конечно, конечно, конечно, конечно. Непременно. О чем тут говорить!

— Отплывают они в среду.

— Прекрасно!

— Рано утром.

— Превосходно!

— Можно передать им от вас привет? Отеческое напутствие?

— Конечно, конечно, конечно, конечно, конечно.

— Хорошо, передам.

— И скажите, — со всей серьезностью момента прибавил лорд Эмсворт, — чтобы он… а… э… не беспокоился… не торопился домой.

Онемев от разных чувств, он пожал руку Доналдсону и легко побежал к клумбе тюльпанов, у которой стоял его бывший садовник.

— Макалистер!

Садовник угрюмо посмотрел на бывшего хозяина. Отличить шотландца от солнечного света можно всегда; удалось зто и лорду Эмсворту. Язык его прилип к небу, но молчать он права не имел.

— Макалистер… я бы хотел… я бы просил…

— Фуф?

— Я бы… ну, хотел… то есть спросил бы, вы нашли новое место?

— Фуф…

— Вернитесь ко мне! — вскричал граф. — Роберт Баркер никуда не годится! Вы вернетесь?

— М-да… — произнес он наконец.

— Превосходно! — возликовал лорд Эмсворт. — Великолепно!

— Я ничего такого не сказал.

— Мне показалось, — удивился бедный граф, — что вы сказали «да».

— Я не говорил «да», я говорил «м-да», — пояснил садовник. — Может — вернусь, а может — нет.

Лорд Эмсворт положил ему на плечо дрожащую руку.

— Макалистер, я повышу вам жалованье.

Шотландец молчал.

— Удвою!

Шотландец не двинулся.

— Энгус, — тихо сказал лорд Эмсворт, — вы нужны тыкве.

В наш суматошный век, когда всем так не хватает времени, могут найтись человека два, которые по тем, по иным ли причинам не успели зайти на сельскохозяйственную выставку. Для них я прибавлю несколько слов.

Конечно, сэр Грегори Парслоу-Парслоу из Матчингем-холла там был, но внимательный наблюдатель сказал бы, что ему изменила его горделивая уверенность. Время от времени он кусал губы, а взгляд у него был именно такой, какой появился у Наполеона при Ватерлоо.

Но баронет был рыцарем, он был джентльменом. Роду его неведома низость. Не дойдя до палатки, он быстро и смело протянул руку лорду Эмсворту.

— Поздравляю, — хрипло сказал он. Лорд Эмсворт испуганно подскочил, ибо был погружен в раздумья.

— Э? О! Спасибо. Спасибо, мой дорогой, спасибо. Большое вам спасибо. — Он поколебался. — Мы не могли оба выиграть…

Сэр Грегори подумал и понял, что он прав.

— Да, — сказал он. — Вы правы, Эмсворт. Именно, не могли. Ничего не поделаешь.

После чего кивнул, ушел, и никто не знает, какие ястребы терзали его широкую грудь. А лорд Эмсворт и стоявший рядом с ним Энгус почтительно повернулись к тому, что лежало на соломе в самом большом ящике, какой только видели в Шрусбери.