Хроника времен Виктора Подгурского

Анатолий Гладилин

Повесть

Хроника времен Виктора Подгурского

Составлена из дневников, летописей,

исторических событий и воспоминаний современников

ГЛАBA I

ЛИСТЬЯ ОСЫПАЮТСЯ В САДУ

Ветер гнал по улице обрывки старой газеты. Пыль с бульвара неслась на мостовую. Как-то сразу потемнело. Черные точки появились на тротуаре. Число их быстро увеличивалось. Прохожие съежились и кинулись в ближайшие подъезды и подворотни.

Ветки деревьев отчаянно заметались, спасаясь от крутых порывов ветра, но постепенно шум листвы был заглушен нарастающим гулом падающей воды, который заполнил всю улицу.

По черному, мокрому асфальту, по блестевшим лужам резво запрыгали водяные мухи, оставляя после себя расходящиеся круги.

Виктор шагал, глядя куда-то вдаль немного прищуренными глазами. По лицу его стекали капли.

Он был без шапки, в синем, накрепко подпоясанном плаще, воротник поднят, руки глубоко засунуты в карманы. Это создавало ощущение собранности, физической крепости. Распрямив плечи, он шел, как будто вбивал каждый шаг в мягкий асфальт, как будто ботинки были чугунными и от их поступи дрожала улица.

Но его ботинки не были даже целыми и с чугуном могли сравниться, пожалуй, только по весу. В них уже плескались целые озера. Ботинки бодро чавкали, с каждым шагом вбирая новые и новые порции воды, и ногам было более чем прохладно. В довершение развязался шнурок. Виктор выругался, остановился, оглянулся. Убедившись, что никого поблизости нет, он подошел к стене, уперся в нее ногой, завязал шнурок. Потом выпрямился. Его взгляд скользнул по намокшей доске объявлений и по приклеенному к ней куску фиолетовой бумаги со свесившимся углом.

Глаза его застыли. Он шагнул к афише. Под черным крупным заголовком "Куда пойти учиться" институты Энергетический, Бауманский, Авиационный объявляли прием студентов.

...Дождь исчез. И он увидел себя в майский солнечный день впервые остановившимся перед этой афишей. Вот он спорит с одноклассниками, какой институт лучше. Июнь. Он переступает порог МАТИ. На нем новый костюм. Он волнуется, но старается шутить: "Теперь пять лет каждый день сюда тащиться. И далеко и разорительно..."

Он открыл глаза.

Намокшая афиша свисала с доски. "Московский авиационно-технологический институт (МАТИ). Прием на 1 курс". Черные, набухшие буквы молча смотрят на него. Они очень близко...

В горле защекотало. Виктор прикусил губу, вынул руку из кармана и сосредоточенно, словно это было его привычным занятием, стал срывать афишу. Смял ее в бумажный комок, резко замахнулся... разжал пальцы. Комок шлепнулся в лужу.

Виктор зашагал дальше, скривив рот в усмешке. Дождевые капли хлестали по лицу.

Телефонная будка. Он зашел, закрыл дверь. Уф, наконец-то можно прийти в себя, вытереть платком мокрое лицо, отряхнуться! Снаружи по стеклу ползли струйки воды. Улица расплывалась в сером тумане.

Он снял трубку, набрал номер. Долгие гудки. Вдруг он услышал, как стучит у него сердце. Странно! Раньше он смеялся, когда говорили о связи сердца с лирическими переживаниями; считал, что все это досужая выдумка поэтов. Сердце - просто механический насос и, как утверждают врачи, портится от никотина и алкоголя. А теперь...

В трубке что-то треснуло, раздался женский голос:

- Алло!

- Позовите, пожалуйста, Нину, - попросил Виктор и сам удивился тому, как заискивающе и неуверенно прозвучал его голос...

Шаги по коридору. Отдаленный возглас: "Нину к телефону".

Виктор почувствовал, как дрожит его рука...

Вообще самыми близкими людьми для Виктора были школьные товарищи. С мамой он почти никогда не советовался, а все свои удачи и неудачи нес к ребятам. Но сейчас он хотел видеть Нину. Только Нину. Для чего? Чтоб обрадовать ее? Похвастаться? Да, похвастаться тем, что сегодня он не увидел своей фамилии в списках прошедших по конкурсу.

Опять шаги.

- Вы слушаете? Она не приехала. А кто ее спрашивает?

Ну конечно, обязательно "кто спрашивает"!

- Товарищ.

Виктор с силой повесил трубку. Так, она еще в Киеве. Он прислонился к стене. Куда идти? Вряд ли Виктор сейчас следил за своими мыслями, потому что думал он следующее: "Почему она не приехала? Как она смеет так долго не приезжать? Она там веселится, а я совершенно один!

И даже ребят нет в Москве. Димка и Ленька на даче, Вовка в Ленинграде".

Один.

Виктор толчком распахнул дверь. В будку ворвался сырой, холодный воздух. По пустынной улице прогуливался дождь.

Виктор взглянул на бульвар и от удивления даже присвистнул. Листья летели с деревьев. Часть листвы как-то сразу пожелтела. Казалось, сама осень прошла своей неслышной походкой по аллеям бульвара. На дорожках, на тротуарах, на мостовой распластались первые осыпавшиеся листья.

- Листья осыпаются в саду... - прошептал он. - Август, а они уже падают... Листья осыпаются в саду... - повторил он еще раз с таким видом, будто эти слова имели тайный смысл, понятный лишь ему одному.

ГЛАВА II

СИЛУЭТ В ОКНЕ

Стоящие по углам темных улиц всегда внушают опасение. Хуже, если стоящие курят папиросы, держась в тени дома или забравшись в пустое парадное. Черт их знает, почему они так упорно ищут уединения? Во всяком случае, стоит избегать свидания с ними.

Ночью, часов так около двенадцати, по безлюдному Полуэктову переулку шла женщина. Было тихо. Лишь иногда с улицы Кропоткина доносился отдаленный шум троллейбуса. Редкие уличные фонари еле-еле отражались тусклым светом в стеклянной двери подъезда большого серого здания. Женщина вошла в подъезд и вздрогнула. В темноте стоял человек и курил. И, наверное, это был страшный человек, стоявший с определенной целью. Он не спускал глаз с освещенных окон первого этажа в доме напротив. Женщина успела заметить, что человек был одет в ковбойку с расстегнутым воротом. Волосы его спадали на лоб. Такую прическу обычно носят хулиганы.

Человек - на вид ему было лет двадцать - внимательно оглядел ее. Ноги женщины сделались деревянными. Стараясь идти спокойно, она медленно прошла мимо. Поднялась на второй этаж. Нет, шагов за ней не слышно. Позвонила и быстро оглянулась. Нет, за ней никто не стоит.

Ей открыли. Она вошла и тотчас захлопнула дверь. Здесь все спокойно, знакомо, в коридоре свет, на кухне соседи. Она проверила задвижку и облегченно вздохнула.

В парадном гулко раздался стук закрывшейся двери. В наступившей тишине темнота сделалась как бы гуще. Человек бросил папиросу. Где-то по соседней улице проехала машина. Послышались торопливые шаги одинокого прохожего. Опять тихо.

В доме напротив многие окна уже темные. На первом этаже выделялось ярко освещенное окно. Жалко, что первый этаж высок и плохо видно, что делается внутри.

Однако он видел голову девушки, сидящей за столом. Девушка часто смеялась, откидываясь на спинку стула и поднося руки к лицу... Да, такая у нее привычка - смеяться. Иногда около ее лица появлялась мужская голова с клубящимися волосами. Судя по всему, мужчина рассказывал что-то смешное.

Человек в подъезде выкуривал папиросу за папиросой, кулаки его сами сжимались, он готов был... "Heт, ты будешь стоять и смотреть", - повторял он сам себе. А она как ни в чем не бывало сидит и любезничает. Но кто это у нее? Что ему там нужно?

Между прочим, для того чтобы узнать, требовалось перейти улицу и подняться всего лишь на десять ступенек в квартиру первого этажа. И его бы встретили улыбками и радостными восклицаниями: "А, Витя, как хорошо, что ты пришел!" Усадили бы за стол, напоили бы чаем... Еще бы! В десятом классе он больше времени проводил в этой комнате, чем в школе.

А Нина, очевидно, только что приехала и не успела ему позвонить. Гм, не успела... Если бы она очень хотела... Все это можно выяснить. Надо перейти улицу, подняться по лестнице.

Но он не перейдет улицу и не поднимется по лестнице. Что-то изменилось. Что? Он и сам точно не знал. Он только чувствовал, что зайти к ней сейчас не может.

Виктор еще раз взглянул на окно. Нина смеялась. Он распахнул дверь, вышел в переулок. Увидел на мостовой осколок кирпича. Остановился, посмотрел на окно, потом снова на кирпич.

С улицы в окне никого не было видно. Виктор пнул кирпич ногой, порылся в карманах и быстро перешел на другую сторону.

Раздался треск, какой бывает, когда в стекло бросают монету. Затем монета звякнула об асфальт и затихла. В окне появилась мужская физиономия. Она прилипла к стеклу, но в переулке уже никого не было.

ГЛАВА III

КОМУ ОБЯЗАНО ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Бабка Прасковья приехала к Петру Ивановичу только вчера. Утром Петр Иванович ушел на работу. Ушли на работу все соседи. Бабка же походила по магазинам и вернулась домой часа в три. В квартире, по-видимому, никого не было. Бабка не успела разложить покупки, как раздалось три звонка. "Наверно, соседи", - решила она и открыла дверь.

В темную переднюю ввалились два парня.

- Витя дома? - спросил один из них и, пройдя дальше, уверенно нашел выключатель, зажег свет.

Бабке сначала стало не по себе. Но при свете она увидела, что ребята городские, с виду не хулиганы; а тот, что пониже, черненький, на грузина похожий, был в куртке такого пронзительно синего цвета, какой она видела только в праздник у девок на платьях. Бабка успокоилась, потому что вспомнила: "Да, вот в той комнате живет мать с сыном, сына зовут Витя", - и бойко ответила:

- Да там нет никого!

Но другой парень, высокий сутуловатый блондин, прошел к двери и ткнул ее.

- Нет паразита! - сказал он и подошел к черненькому.

Черненький посмотрел на бабку. Нехорошо посмотрел, с усмешкой. Потом он поднял голову и переглянулся с блондином.

- Мм? - спросил черненький.

- Угу! - ответил блондин.

- Вы прописаны здесь? - спросил строго черненький.

Бабка помотала головой и растерялась. Она слыхала, что за проживание без прописки штрафуют. Черненький снова переглянулся с блондином. Тот улыбался. Черненький подошел к комнате Вити, порылся в карманах висевшего в коридоре старого пальто, достал ключ, вставил в замок.

- Грабители! - ахнула бабка.

Черненький обернулся, бросил на нее зловещий взгляд и приложил палец к губам:

- Тсс!

Бабка раскрыла рот и застыла. Черненький отпер дверь и зашел в комнату. Блондин равнодушно покосился на бабку, закурил.

"Ну и воры пошли, ничего не боятся!" - подумала бабка. Но тут черненький вышел из комнаты, закрыл дверь и положил ключ на место.

- Труп Виктора не обнаружен, - сказал он. - Что за хам, даже записки не оставил!

"Батюшки, - ужаснулась бабка, - убьют меня, окаянные!"

- Наверно, его тело находится у Нины, - продолжал черненький.

"И девки с ними?" - удивилась бабка.

- Что будем делать? - спросил блондин.

Бабка боком-боком подалась к кухне.

Черненький задумался. Потом, зло уставившись на бабку, ответил:

- Во всяком случае, звонить туда бесполезно. Нина его не выпустит. Пропал Витька! А какой был парень!.. Между нами, девочками, говоря, Витька и в институт не поступил только из-за Нины. А ей что? Получила медаль, поступила в институт, покрутила Витькой и уехала.

- Ну, ты слишком! - возразил блондин.

Черненький махнул рукой и зашагал к выходной двери.

Бабка не разобрала разговор, но поняла, что убивать и, наверно, даже грабить не будут. Однако, когда черненький поравнялся с ней, она на всякий случай отскочила в сторону. Как только дверь захлопнулась, бабка привела в действие все замки, цепочки, запоры и тогда уж начала ругаться.

Тем временем ребята вышли на улицу, и блондин сказал:

- Может, ты и прав, Ленька. Здесь Нина виновата... Ну, я не поступил понятно почему. Меня мать сбила. Инженером, говорит, ты нигде не пропадешь. Иди в технический. А мне хорошо один английский давался. А Витьку жаль! Подгурский - и не в институте! По-моему, он хочет кончать самоубийством, да еще не выбрал, с какого моста прыгать.

- Браво, Дима!

- Что "браво"?

- Сострил.

Вадим, который уже давно привык к тому, что друзья упорно не признают его солидности и называют Димкой, вздохнул и вдруг рассмеялся:

- А старушка-то порядком перепугалась.

Ленька тоже засмеялся и сразу пришел в хорошее настроение.

Затем они долго ходили по улицам, останавливаясь у газет, у афиш, около машин иностранных марок, и спорили по любому пустяку, да так громко, что пожилые женщины шарахались от них.

У встречных девушек Ленька спрашивал, не к ним ли те торопятся, не его ли они ждут, и вообще отпускал разные шутки и остроты, которые, впрочем, теперь уже стали совсем древними и банальными.

Кроме того, Ленька почему-то считал должным не пропускать ни одной кнопки со звонком к дворнику. Один раз из подъезда выскочил толстый мужчина с не заправленной в брюки рубашкой и стал подозрительно разглядывать резвящихся неподалеку ребятишек.

Это привело в восторг молодых людей, и они было застряли около молоденькой продавщицы мороженого начав с ней любезничать, как вдруг Димка толкнул Леньку локтем и кивнул на противоположный тротуар. Ленька посмотрел туда, переглянулся с Вадимом.

- Мм?

- Угу! - ответил Вадим.

Продавщица, озадаченная внезапным молчанием таких интересных молодых людей, посмотрела на другую сторону улицы. Там хорошо одетая, красивая девушка шла под руку с мужчиной лет двадцати пяти.

Продавщица не нашла в этом ничего особенного и перевела взгляд на своих покупателей, но те уже были шагах в десяти от нее.

...Сначала Ленька и Вадим молчали. Потом Ленька, как бы между прочим, заметил:

- Насколько я помню, до этого момента Нина ходила под руку только с Виктором. Да, ты что-то хочешь сказать?

- Я? Ничего. Разве что спросить: как это называется?

- А я хотел бы знать, где сейчас Подгурский.

- Для чего? Чтобы напомнить ему его же слова? Дескать, я знаю, что Нина меня по-настоящему еще не любит, но мы с ней лучшие друзья. Дескать, я верю, что настанет время...

- Да, - поддержал Вадим, - когда-то Витька имел успех у многих девчонок. А теперь? Нина да Нина! Никогда не думал, что можно так "втрескаться".

- Так он известный оригинал.

- И не говори. То, что оригинально, всегда плохо!

Ленька посмотрел, поморщился и неожиданно отрезал:

- Ничего подобного! Первым оригиналом была та обезьяна, которая однажды раз и навсегда сошла с дерева на землю, положив тем самым начало роду человеческому.

ГЛАВА IV

ИСТОРИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ И ОБРЫВКИ ЛЕТОПИСИ

- До меня все-таки не доходит связь между твоей пылкой любовью и битьем стекол. Это что-то выше моего понимания. Если ты так разволновался, увидев у меня мужчину, ты бы мог просто зайти. Если же ты рассчитываешь, что девушка придет к тебе первая, то ты рискуешь остаться в одиночестве. Между прочим, я тебя вчера ждала. Честное слово, зайти было бы лучше, чем тайно наблюдать за мной и выделывать разные фокусы с монетами.

Нина сидела на кушетке, положив ногу на ногу, и насмешливо смотрела на Виктора.

Вот наконец их долгожданная встреча, о которой он столько мечтал! Кто знает, может быть, он ее поцелует первый раз? Во всяком случае, он предполагал сразу высказать ей много новых и очень важных мыслей, касавшихся их отношений в настоящем и будущем. Но начать никак не удавалось. Нина казалась какой-то другой, и он вынужден был уже целых полчаса вести этот идиотский разговор.

- В конце концов, если с папой приезжает его товарищ, молодой инженер, и папа оставляет его ночевать в своей комнате, и этот, кстати сказать, мой давнишний друг после утомительной дороги оказывается настолько добр, что развлекает меня, то, я повторяю, все это еще не дает основания моим знакомым обстреливать окно монетами и требовать объяснений.

- Значит, я такой же, как все знакомые? Один из "всех знакомых"? Я врываюсь, я мешаю твоему отдыху, я мешаю любезничать с очаровательными инженерами. Куда нам за ними тягаться? Мы даже в вуз не поступили...

- Дурак!

- Спасибо! - Виктор обиженно поднялся. - Пожалуй, нам лучше не тревожить ваш покой и уйти.

Нина смерила его спокойным взглядом. Глаза ее сузились, губы стали тоньше.

- По дороге зайди в поликлинику и попроси валерьяновых капель. Потом, когда выйдешь на лестницу, сразу не начинай биться головой об стенку и истерически рыдать. В доме толстые стены, и все равно никто не услышит. Собери своих ребят и уже тогда, при свидетелях, можешь обвинять меня в неверности и коварстве.

- Значит, я истерик, - тихо выговорил Виктор, делая ударение на каждом слове. Он был бледен и нервно теребил бахрому скатерти, наматывая ее на пальцы.

Нине стало жалко его.

- Хватит, - сказала она как можно миролюбивее. - Ты натворишь сейчас глупостей, потом сам будешь жалеть.

Виктор опустил голову. Он на опыте знал, что Нина говорит правду. Нина встала и взяла его за руки.

- Хватит дуться. Поговорим о чем-нибудь другом. Да, извини, я совсем забыла: садись, расскажи, что у тебя с институтом.

- С институтом?.. Ну, представь, начинается экзамен... В коридоре томится шестьдесят человек, две группы.

Виктору не в первый раз приходилось рассказывать об экзаменах, дальше он заговорил быстро и гладко.

- Каждый молит бога и черта, чтобы ему помогли попасть в институт, и каждый мечтает, чтобы соседи его провалились, а ему повезло. В аудитории сидит профессор, который должен отобрать в институт, ну, максимум пятнадцать человек из этих шестидесяти. Значит, сорок пять нужно провалить. Хочешь не хочешь, а так надо. Товарищи входят к профессору бледные, уходят пошатываясь, с очумелыми глазами или убегают вприпрыжку, весело размахивая экзаменационным листком.

Настает моя очередь. Я у доски. Мне надо найти угол пирамиды. Я сижу на этом углу и смотрю на экзаменатора, а тот смотрит на меня, но не как на обыкновенного студента, у которого надо выявить, что он знает, а как на человека, у которого должны быть слабые места. Их надо найти. На помощь приходит мелкий шрифт нашего учебника. В классе мы его пропускали. Что же думаешь? Я так и застреваю на вершине проклятой пирамиды, слезть с которой мне удается только на тройку. А остальным преподавателям это лишь и надо. Раз тройка, человек конченый, нечего с ним церемониться...

Виктор долго рассказывает обо всем, что ему пришлось испытать. Он говорит и о том, как звонил к ней, заходил домой, узнавал, скоро ли приедет, как ждал ее... Глаза Нины все теплее и теплее смотрят на него. Теперь она такая, как прежде. Вот ее милая улыбка. Он больше всего любит, когда она улыбается, хоть ей это не идет... Ей лучше, когда она строгая, даже чуть-чуть злая.

Неожиданно в передней раздались два резких звонка. Для ее родителей рано. Кто же?

- Не волнуйся, это Олег. Сиди на месте, ему откроют! - говорит Нина. Ну, продолжай!

Продолжать Виктор не смог. На пороге Олег.

Да, он ничего... Главное, что солидный. Нине нравятся такие. Жаль, что волосы курчавые. Ему бы надо их расчесать, смазать, пригладить да пробор завести. Тогда получится идеальный муж...

Между тем Олег приветствовал их взмахом руки.

- Мир дому сему! А, так вот какой твой Виктор! - И направился к нему.

Виктор сразу же дал себе слово держаться непринужденно и дерзко. Он угрюмо посмотрел на подходившего Олега, но, выдавив из себя улыбку, встал навстречу.

- Олег... или, - Олег хитро улыбнулся, - дядя Олег. Как вам нравится!

- Да нет, давайте уж лучше просто Олег, - мрачно произнес Виктор, хотя и понимал, что это шутка.

Олег подсел к Нине и стал очень смешно рассказывать о том, как сегодня пришел знакомиться в научно-исследовательский институт, куда его переводили с Украины.

Виктор, стараясь скрыть невольную улыбку, сначала внимательно разглядывал обои, потом подошел к книжному шкафу и занялся осмотром книг.

Он пропустил между ушей колкий вопрос Нины, что нового он там нашел, и продолжал копаться в шкафу, хотя знал все ее книги наизусть и понимал, что его поведение по меньшей мере невежливо.

Олег спросил Нину, зачем она ездила в свой Бауманский институт. Видя, как Нина оживленно передает свои впечатления, Виктор тихо назвал себя идиотом за то, что не поинтересовался, чем занималась Нина сегодня утром, и говорил все время только о себе. Он был убежден, что рассказывать самому гораздо приятнее, чем слушать другого. Значит, их разговор с Ниной был недостаточно для нее интересен, что явилось минусом для Виктора.

Постепенно разговор перешел на знакомые Виктору институтские темы. Виктор снова принялся рассказывать о приемных экзаменах, стараясь говорить как можно увлекательнее. Но у него сейчас что-то не клеилось, и все его остроумие казалось плоским. Да и Нина слушала его по-другому, как бы из вежливости, а Олег сказал:

- По-моему, нет ничего трудного в приемных экзаменах для умного парня. С вашей стороны это просто было несерьезно.

- Попробуйте вы поступить, - ответил Виктор.

Но по взгляду Нины понял, что сморозил глупость. Виктор вспомнил, что она еще давно рассказывала об Олеге. Он работал на радиозаводе и учился на вечернем отделении факультета РТ (радиотехники). Уже на четвертом курсе он занимал должность инженера. Блестяще защитив диплом, он уехал работать на Украину. Теперь его перевели обратно в Москву и зачислили в заочную аспирантуру.

- Скажите, Виктор, - продолжал тем временем Олег, - что вас потянуло на сплавы? Инженер по технологии сплавов - это уже не звучит. А когда вы окончите институт, таких инженеров станет как собак нерезаных. На вашем месте я бы пошел на телевидение. Новая область, вам будет что сказать. А сплавы обсасывают столько умных людей, причем с порядочным багажом знаний. Обсасывают со всех сторон, этак лет по двадцать, и нам, молокососам, извините за выражение, до них далеко.

Потом Олег стал рассказывать про телевидение, про его будущее и возможности, говорил долго, интересно, пересыпая свою речь шутками и каламбурами. Нина не отрывала от него глаз, а Виктор решил спрятать свое остроумие и независимость на время в карман и послушать, что говорят умные люди. А умных людей он любил слушать.

Когда разговор на технические темы истощился, Виктор взглянул на часы и отметил про себя: "Полтора часа прошло при явном преимуществе Олега. Начнем второй тайм". Однако отыграться Виктору не удалось. Следующий час прошел с заметным "преимуществом" Нины: она села к пианино.

Играла она очень хорошо и совершенно различные вещи, начиная с Шопена, от которого Олег приходил в восхищение, и кончая песнями Лещенко, где Олег смеялся в самых трогательных местах. Под конец Нина спела несколько песен, известных только в их компании. Одна песня, которую Виктор слушал не первый раз, действовала на него как-то странно, необъяснимо. Вероятно, виновата была мелодия.

Листья осыпаются в саду.

По привычке к вам я забреду

И, как много лет назад,

Поведу вас в листопад,

В тихо осыпающийся сад.

Виктор очень любил, когда она играла. Он мог часами смотреть на ее бегающие по клавишам пальцы, на ее загорелые руки, на ее лицо, выражение которого менялось в зависимости от музыки. Он слушал, и ему становилось как-то хорошо и больно от мысли, что, возможно, когда-нибудь эта недосягаемая, гордая девушка станет его женой.

...Как давно уже я не был здесь!

Разрешите рядом мне присесть?..

И Виктору представлялось, что будет лет через пять. Вот он идет с Ниной по бульвару. Смеркается. Под ногами на мокром песке лежат опавшие листья. Недавно прошел дождь, с деревьев капает, и в наступающих сумерках кажется, что бульвар плачет. Впереди виднеются одинокие прохожие. Скамейки пусты. Виктор с Ниной подходят к одной из них, садятся. Виктор стелет на скамейке плащ. Нина задумалась и молчит. "Нина, - говорит Виктор, - мы с тобой уже взрослые люди и знаем друг друга не один год. Ты меня достаточно хорошо проверила. Неужели ты еще не убедилась, что я всю жизнь буду тебе верным, любящим другом? Или ты еще не решила?"

Подул ветер, на скамейку летят капли. Две из них попадают Нине на щеку и на нос, она вытирает их, но капли не пропадают. Она снова вытирает лицо, и снова на щеках блестят маленькие капли. Она смотрит на него влажными глазами, глаза улыбаются, яснеют.

...Это было так давно,

Что грустить уже смешно,

Ну, а если грустно, все равно...

Кажется, получился неплохой вечер. Вскоре вернулись с работы родители Нины. Вместе пили чай. Мама Нины хорошо относилась к Виктору. Однажды она даже сказала: "Как жалко, что ему так мало лет!"

Уже полдвенадцатого. Пора и честь знать. Олег встает. За ним Виктор. Откланиваются. Олег, может быть, нарочно задерживается с отцом Нины. Тем самым он дает возможность Виктору попрощаться с Ниной наедине. Нина и Виктор выходят на лестницу.

- Ну как тебе понравился Олег?

- Будь я девушкой, влюбился бы! - серьезно отвечает Виктор и пытливо смотрит на Нину.

Нина смеется.

- Ты просто недооцениваешь девушек. Заходи завтра и не смей бесследно пропадать... Я же тебя знаю.

- Послезавтра первое сентября.

- Почему эти слова произносятся таким трагическим тоном?

- Так... Пойдешь в институт... Много ребят, красивых, веселых, умных...

- Ты опять завел свою пластинку? Всюду тебе мерещатся красивые брюнеты и блондины! Делать мне нечего, что ли?

- Но первое сентября... Вы в институтах, а я... Понимаешь?

- Ты же в школе мечтал о свободном времени. Вот у тебя целый год. Потом твои товарищи.

- Один Димка. Ленька теперь тоже студент.

- Ленька самый умный из вас. Кстати, он по-прежнему считает меня твоим врагом?

Выходит Олег. Нина прощается с ними, возвращается в квартиру, захлопывает дверь. Олег и Виктор спускаются по лестнице. Лестница всего из десяти ступенек. Виктор загадывает, что, если он выйдет из подъезда первым, Нина станет его женой. Виктор убыстряет шаги. Но Олег тоже почему-то спешит. Они бегом подлетают к выходным дверям. Застревают в них, с трудом протискиваются. Двери двойные, и перед второй парой дверей Олег и Виктор любезно предлагают друг другу пройти вперед...

* * *

В этот день Виктор проснулся очень рано. В пять часов утра он уже вышел из дому и направился к Киевскому вокзалу. Приезжал мамин знакомый, которого Виктор должен был встретить в 5 часов 45 минут.

Транспорт еще не работал. Виктор шел по серым переулкам с темными закрытыми окнами, с позевывающими на углах дворниками в белых фартуках, шел по только что подметенным тротуарам, мимо пустынных дворов и застывших дверей подъездов, шел и слушал непривычную тишину московских улиц. Он миновал безлюдный Арбат, где навстречу ему попался лишь один пустой автобус, и подумал, что через три часа все будет заполнено толпами школьников и студентов, идущих первого сентября на занятия, как на праздник.

Он вышел на Бородинский мост. Остановился у перил. Светло-серые волны реки скрывались на повороте за гранитной набережной с кирпичными высокими домами на берегу. А там, вдалеке, на зеленых холмах, разгоняя предрассветную дымку, освещенный первыми проблесками зари, возвышался Московский университет.

Когда-то он тоже мечтал учиться в университете. Сегодня - день открытия. Сегодня туда придут тысячи юношей и девушек, тысячи студентов, но Виктора среди них не будет...

* * *

Это было 1 сентября 1953 года. Еще по коридорам Министерства культуры метались легионы мамаш, размахивая руками и вытирая опухшие от слез глаза; еще кабинеты директоров институтов осаждали солидные отцы с орденскими ленточками и, ссылаясь на свои заслуги, просили зачислить их детей в число студентов; еще говорили о возможных вакансиях и утешались туманными слухами о каком-то мифическом зимнем наборе, но уже стало ясно, что половина поступавших в этом году не попала в институты.

В первую очередь это поняли сами поступавшие. Они растерялись. Еще бы, такого конкурса никогда не было!

Если бы в этот день объявили набор на строительство какого-нибудь громадного института, в который принимались бы в первую очередь его строители, то десятки тысяч бывших абитуриентов вышли бы на стройку, и корпуса института были бы готовы меньше чем за полгода... Но МГУ уже построили, а лозунг "С аттестатом зрелости на производство!" еще не был так популярен, как в наши дни. И то положение, что в вузы попадают только самые лучшие, дошло не сразу. До этого времени, особенно в крупных городах, считалось чуть ли не позором, если десятиклассник не шел в институт. А из самих же институтов в эти годы исключалось до одной трети студентов за систематическое, упорное ничегонеделание. Выгнанные не падали духом: "Поступим в другой, мы все равно нужны".

Поэтому в 1953 году большинство восприняло свою неудачу как трагедию.

Что оставалось делать? Идти работать? Тут уж возмущались даже закоренелые троечники: "Зачем же мы получали среднее образование?" Это хорошо было сказано: "Зачем мы получали?" Видите ли, они делали одолжение! Они забыли, как учителя с большим трудом, еле-еле перетаскивали их из класса в класс. Они забыли, что подали заявления в вуз (причем в большинстве случаев безразлично в какой, лишь бы красивое название) только потому, что так было принято. Они продолжали считать свое среднее образование каким-то особенным отличием, хотя уже близилось время всеобщего десятилетнего обучения.

Среди непоступивших было много хороших учеников, которые тоже начали метаться. Они сначала засели за учебники, кто поодиночке, кто придерживаясь курсов по подготовке в институт. Но опыта самостоятельных занятий не было.

Между прочим, этой осенью ребятам с десятилеткой было трудно поступить работать.

- Вы ничего не умеете делать, - говорили им в отделах кадров заводов, - а зачем мы вас будем учить, когда вы весной пойдете в армию?

И вот в Москве на улице Горького появились новые кучки пестро одетой молодежи - "стиляг", убивающих свое время по ресторанам и в коктейль-холле.

Компании "корифеев" в надвинутых на глаза кепочках, с поднятыми воротниками, ежедневно дежурящие в темных подворотнях, быстро пополнялись свежими кадрами с образованием в объеме десятилетки.

Не каждый сразу находил свою дорогу.

Позже многие поехали на целинные земли или с блеском поступили в институт. Часть взяли в армию, часть пошла на фабрики и заводы.

Но осень 1953 года для большинства из них не прошла бесследно. Времени хватало с избытком для того, чтобы подумать о своем будущем и о своем прошлом, о своих способностях и о цели жизни, а заодно проверить свою зрелость не только по аттестату, выданному средней школой.

ГЛАВА V

ВЕСЕЛОЕ ВРЕМЯ

- Куда ты опять уходишь? Гулять? В жизни не видела человека, который бы так много гулял! Наверно, целый день проторчишь у Вадима. А заниматься кто за тебя будет? Куда ты дел деньги, что остались от покупки хлеба?

(...Ну вот, мать опять принялась читать нотации. Сегодня она работает вечером. Значит, надо будет смыться до пяти часов...)

- Я уже занимался, устал. А от хлеба остался один рубль. Он мне нужен на проезд. Или мне билет не брать в троллейбусе? - почти крикнул Виктор, подумав про себя, что он, собственно говоря, всегда предпочитает не платить, да и ехать сейчас ему некуда. Но вслух он смело добавил: - Ты хочешь, чтобы меня оштрафовали?

Это веское добавление не остановило красноречия матери. Она заняла атакующую позицию, собираясь сказать нечто грандиозное, после чего сын должен был бы залиться горькими слезами пробудившейся совести, надавать тысячу пламенных обещаний и с примерным усердием сесть за учебники.

Однако Виктор дословно знал очередное выступление матери. Он схватил плащ и уже на пороге сказал:

- Я приду тогда, когда ты кончишь.

- Витя!

Виктор успел заметить, что мама как-то съежилась, побледнела. И он остался.

- Почему ты бежишь от меня? Я же не желаю тебе зла. Нет никого у меня больше. Я же мечтала, что мой Виктор, сын официантки столовой, станет инженером, станет человеком. Тебя не заставляют работать. Тебя только просят: учись! Я говорила на работе: вот, мой сын - отличник, идет на медаль. А сын Ксении Петровны учился плохо. Но он готовился к экзаменам, и он поступил.

(...Сын Ксении Петровны, несомненно, гениальный ребенок...)

- А ты считал: "Плевать, шапками закидаем!" - продолжает мать. - И в результате потерял медаль. Не попал в институт. Все занимаются, а ты не занимаешься! А все потому, что распустился. Задрал нос: сам, мол, все знаю!

(...Поразительное отгадывание мыслей!..)

- А что ты знал? Гулять с ребятами? Прогуливать? Не слушаться учителей? Еще бы, взрослый стал! Я давно знала, что это до добра не доведет!

(...Еще бы, недаром мама ежедневно гадает на картах...)

- А ведь был хорошим. Комсоргом, отличником. На собраниях тебя хвалили. Ниночка с тобой дружила. А теперь она знать тебя не хочет!

- Хватит! Что-нибудь новое скажешь? Новое?

- Все! Но...

Виктор выскакивает на улицу. "Фу, пятибалльный шторм, как сказал бы Вадим".

Итак, день начался. Сколько дней в году? 365? Почему так много? Скорей бы уж вечер.

Виктор любил вечер. Во-первых, все приходят с работы, и ты уже не чувствуешь себя праздношатающимся бездельником. Во-вторых, вечером по радио хорошие передачи. И потом лишь по вечерам можно застать дома Леньку и, главное, Нину.

Но только сам день тянулся ужасно медленно. У Виктора составился особый, свой календарь. Он не был написан на бумаге, но он существовал. Красным там были отмечены дни, когда он намеревался зайти к Нине и провести у нее вечер. Это было максимум два дня в неделю. И ради этих двух вечеров надо было прожить пять черных дней, прожить черт знает для чего. Виктор утешал себя, что, мол, не работая, он лучше подготовится к институту, но фактически ничего не делал. Первую неделю он пробовал заниматься, но потом решил, что еще успеет.

И теперь Виктор целые дни проводил с Вадимом.

* * *

Одиннадцать часов утра. Димка спит. Можно дочиста обобрать всю комнату, можно самого Димку запаковать в ящик и увезти из Москвы, он не проснется. Разбудить его способен лишь один Виктор. Он сначала входит в комнату и любуется беспорядком на столе и на полу. Родители Вадима уходят рано, сестренка учится в первую смену, и уборка комнаты остается за Димкой. Но тот может проспать. Проспать сном праведника до двух часов дня.

Виктор подходит к Димке и стаскивает с его головы одеяло. Потом заводит будильник и переводит стрелку звонка на одиннадцать.

Будильник звенит, как пожарный колокол. Внизу прохожие поднимают головы. Виктор готов поспорить, что этот концерт слышен на четыре улицы... Димка храпит, улыбаясь, как невинный младенец. Потом Виктор заводит будильник еще раз и, когда кончается завод, еще раз. После третьего концерта Димка проявляет первые признаки жизни. Он одной рукой натягивают одеяло на голову и упорно не открывает глаз, пытаясь скрыться под подушку. Виктор же этому препятствует и старается сократить расстояние между будильником и Димкиным ухом. Происходит ожесточенная борьба. Наконец Димка выпускает подушку и обеими руками затыкает себе уши. Тогда Виктор берет его в охапку, ставит в вертикальное положение и держит до тех пор, пока Димка не соизволит посмотреть на Виктора мутным взглядом, пробормотав :

- А, это опять ты!

Но это еще не все. У Димки появляется странная склонность облокачиваться на что попало, будь то буфет, стол, спинка стула, и моментально закрывать глаза, когда благодатная точка опоры уже найдена. Раза два он пытается стремительным броском вынырнуть из Витиных объятий, нацеливаясь на кровать. Если бы это у него получилось, пришлось бы производить все операции с самого начала. Добровольно Димка не встанет ни за какие коврижки. Но у Виктора есть опыт.

И вот Димка нетвердыми шагами (конечно, с помощью Виктора) идет к умывальнику. Пока он моется, Виктор пытается понять, почему его товарищ так любит спать. Допустим, что он допоздна читает, накрывши одеялом настольную лампу. Но такая поразительная сонливость... Интересно, проспал бы он месяц, если бы ему, конечно, представилась такая возможность?

Они возвращаются в комнату. Димка застревает в дверях и раскрывает рот в страшном зевке. Натренированный Виктор успевает забросить в рот кусочек сахара. Димка кашляет и садится на кровать.

- Итак? - произносит он бодрым голосом и зевает снова, на этот раз заботливо прикрываясь ладонью. Затем следуют обычные жалобы: зачем, мол, вставать и стелить постель, когда скоро опять ложиться, зачем подметать и мыть посуду, когда опять все станет грязным и т. д.

К двенадцати часам Димка освобождается от завтрака и от уборки. Ура! Остается каких-нибудь шесть часов до вечера. Но их тоже требуется как-то провести. Надо идти. Куда?

Больше всего они любили шататься по улицам. Они шли и останавливались у каждой доски объявлений. Искали работу. Они знали все доски объявлений в трех близлежащих районах города. Им требовалась временная работа, хорошо бы на неполный рабочий день. Поступать на обучение не было смысла: пришлось бы отрабатывать. Специальности же они не имели, а идти в домработницы не хотели.

Арбат. Они знали все примечательности Арбата: Арбата вечернего, наполненного возвращающимися с работы людьми, заходящими в магазины в основном за хлебом и за маслом; Арбата дневного, когда сотни приезжих толпились в очереди за швейными машинами и часами, и Арбата утреннего, когда все уже на работе и только домработницы и домохозяйки мечутся из "Гастронома" в диетический и обратно.

Они знали, когда проедет "сумасшедший Колька" на велосипеде с троллейбусным круглым рулем вместо велосипедного и с гудком, которого пугались даже милиционеры. Они знали вечно пьяного Ваньку, который, горланя песни, появлялся на улице часов в двенадцать. Его качало и бросало из стороны в сторону, он замахивался на прохожих, замахивался, но никогда не ударял. Они даже знали, где живет "пиковая дама", высокая, худая старуха с дореволюционной кошелкой, одетая во все черное и по последней моде 80-х годов прошлого столетия.

Они многое знали. Они знали, что на улице Качалова идут киносъемки; а у ворот Усачевского рынка стоит старушка в очках и продает столетники по сорок рублей за штуку.

Они могли объяснить, для чего пионерский отряд со знаменем и барабанным боем идет к Фрунзенской набережной, почему в четыре часа у газетного киоска выстраивается очередь, как контролер в троллейбусе узнает, до какой остановки вы взяли билет.

Но они не знали, они не могли объяснить, кому они сами нужны.

Сегодня они идут на бульвар. Идут и напевают: "Листья осыпаются в саду". Да, листья осыпаются. Некоторые уже посерели, высохли, свернулись. Дворники бьют палками по кустам, чтоб листья скорее опали, и потом сгребают их в кучу на пожелтевшую траву.

На бульваре играют дети. Они одеты в пестрые пальтишки с капюшончиками. Их мамаши или няньки сидят на скамейках, подстелив под себя плащи, и переговариваются: мамаши - о мужьях и детях, няньки - о солдатах, с которыми гуляли в последнее воскресенье.

- Пожалуй, мы скоро пересидим на всех скамейках,- говорит Виктор, усаживаясь на свободную в самом начале бульвара. - Что же делать? На кино денег нет, в библиотеке мы вчера были, в Третьяковке на днях побывали. Даже сходили в зоопарк.

- Да, - отвечает Димка, - пользуемся погодой, А погода странная, в стиле "дворника в раздумье". Неизвестно, солнце будет или дождь, поливать улицу или нет? Вот. И в такую погоду ты умрешь. На твоей могиле поставят дамскую туфлю размера... Какой у нее размер?

...Ого, как он научился! Он просто копирует прошлогоднего Подгурского. Сказывается его школа. В другое время Виктор бы ему ответил соответствующе. Но сейчас он рад, что Димка затронул эту тему. О Нине можно говорить до бесконечности.

- Знаешь, Димка, мне плевать на самолюбие. Все смеются. Подгурский, мол, целые дни бродит возле Полуэктова переулка. Ну и черт с ними! Нина когда-нибудь поймет, что она для меня дороже жизни... Я, кажется, уже заговорил "высоким штилем"? В конце концов, Ратновский ненамного лучше Подгурского. Правда, он учится вместе с ней. Но слушай, я задумал за этот год пройти самостоятельно 1-й курс технического вуза, чтобы год не терять. А десятый класс я повторю перед самыми экзаменами.

- А я займусь английским. По два часа в день.

- Ну, а как насчет моего плана?

- Ты Леньке говорил?

- Он не одобряет. А ты?

Но у кого он спрашивал!

Димка не имел определенного мнения. Он советовал и не советовал. Димка вообще привык скорее подражать Подгурскому, чем давать советы. По характеру застенчивый, он до десятого класса держался в стороне от ребят и дружил только с Подгурским, который всегда был наиболее авторитетным и возглавлял ядро класса. Подгурский ввел его в компанию Леньки, Вовки и других ребят, компанию, которая лучше всех училась, больше всех ходила по вечерам, дружила с девочками и считалась "цветом класса". Димка не так остро переживал свою неудачу и не находил особенной трагедии в том, что не поступил в этом году в институт. Димка удивлялся перемене, происшедшей с Виктором, который оставался для него прежним Подгурским и единственным настоящим другом.

Димка считал, что Нина, конечно, очень хорошая девушка, но сходить из-за нее с ума, как делает его товарищ, просто неразумно.

У Димки тоже было несколько знакомых девчонок. Но знался он с ними не потому, что его тянуло к ним, а потому, что все его товарищи имели знакомых девушек.

ГЛАВА VI

ПИЖОН ЧЕРТ И РАТНОВСКИЙ

"Меня и Димку интересует один вопрос: можно ли девчонкам верить? Когда мы с ним встречаемся, то сразу начинаем: "Можно ли верить девчонкам, этим странным созданиям, которые носят юбки, самый неудобный из всех изобретенных человечеством видов одежды, - девчонкам, которые еще во времена школы удивляли нас тем, что шарахались от всех ребят, на вечерах жались по углам и на все вопросы мальчиков, на все их бледные попытки поухаживать отвечали коротко и односложно: "Дурак!"?

И все они такие, даже Нина. Ей ничего не стоит повторять: "Витя, я знаю, ты мой лучший друг" - и с радостью встречать каждый приход Олега. Вся дружба состоит в том, что Виктор ежедневно вздыхает, сидя у нее на кушетке, и, глядя на согнутую над чертежами спину, слушает: "Ой, Витя, мне еще немецкий, приходи лучше в воскресенье!"

Между прочим, с приходом Олега немецкий откладывается. Вспоминают о нем на следующий день, когда приходит Виктор.

Ну хоть бы почертить дала... Нет, испортишь. Конечно, для этого есть очаровательный Ратновский. Везет же человеку, он с ней в одной группе! Я на него бросаю такие дружелюбные взгляды, как, наверно, североамериканские индейцы на своих завоевателей. Однако его это не смущает. Он, видите ли, оказывает ей производственно-техническую помощь!

Нина с ним может болтать каждый день на веселые институтские темы. А о чем она со мной может разговаривать? Слушать мои печальные воспоминания о старых наших отношениях? Скучно и надоело. Рассказывать мне о разных начерталках? Я осилил всего несколько параграфов. Для меня это пока что китайская грамота.

Мне же остается говорить о том, как мы шатаемся с Димкой. Ужас, как интересно!.. Ратновский может торжествовать",

* * *

"Вчера у нее не было ни минуты свободного времени. Я даже не зашел к ней, только позвонил, чтобы не мешать. Сегодня она идет с Олегом в театр. Так".

* * *

"Ура! Впервые за месяц был наедине с Ниной целый вечер (три с половиной часа). Ходили в кино. Между прочим, раньше, когда тушили свет, я сидел, обняв ее за плечи. Сейчас не так. Но зато всю картину я держал ее руку в своих руках. Потом мы шли по Гоголевскому бульвару.

- Вон большая лужа. А ты ее не перепрыгнешь!

Не успела она это сказать, я отпустил ее руки и с разбегу перемахнул через лужу. Она осталась на месте и как-то грустно, по-хорошему смотрела на меня. Потом я провожал ее домой.

Нина - изумительная девушка!",

* * *

"Она говорит: "Тебе надо идти работать. Ты успокоишься и не будешь сходить с ума". Я это знаю".

* * *

"Я понимаю, что Ратновский интересен; я понимаю, что Олег очень умен, что у него хорошее положение; я понимаю, что есть еще на свете тысячи красивых ребят, но ведь ни один, ни один из них никогда ее не будет любить, как я..."

* * *

"Какая мерзость, что все девушки должны выходить замуж за людей старше их! Несмотря на все добрые качества Олега, неужели она с ним будет так же на равных началах, так же дружить, как со мной... когда-то дружила? Ведь он старше ее на семь лет!"

* * *

"Мне уже по ночам начинают сниться телефонные звонки и чей-то равнодушный женский голос: "Нины нет дома!"

* * *

"Как я только с ней остаюсь наедине, сразу начинаю бормотать примерно следующее: "Нина, я тебя люблю. Тебе, может быть, это смешно слушать, надоело? Думаешь, вот какой дурак. Заладил одно и то же. Но я сейчас ни о чем другом не могу говорить, ни о чем другом не могу думать. Ты же должна меня понять!"

И так каждый раз. А когда иду к ней, долго придумываю, о чем бы интересном мне с ней поговорить. Вспоминаю разные анекдоты, шутки... И все вылетает из головы.

Если бы я не повторял ей это каждую минуту, если бы не бегал за ней, все было бы по-другому. Может быть, она бы мне говорила такие же слова... Эх, девушка, почему вы не любите тех, кто вас любит?"

* * *

"Чудеса! Вчера звонит Нина. Говорит: "Быстро подъезжай к институту. Встречу в проходной". Я, разумеется, поставил рекорд в беге по улицам и по эскалаторам. Прихожу. Ее нет. Через десять минут является. "Пойдешь, говорит, сейчас со мной на вечер". Я растерялся: "Нина, я же не одет!"

"Ничего, отвечает, сойдет". И дает мне пригласительный билет на вечер отдыха 1-го курса. Поднялись мы в клуб. Прослушали жиденькую самодеятельность. Начались танцы. Нину приглашают непрерывно. Я не танцую. Почему? Старая история. Мы с Ниной познакомились тоже на вечере, у нее в школе. Я с ней танцевал, танцевал, а потом пошел с другими девчонками. Нарочно, чтобы посмотреть, как она к этому отнесется. Она хоть бы бровью повела. Только когда я ее наконец пригласил (а Нина и тогда не имела недостатка в кавалерах), она мне так спокойно говорит: "Если вы с кем-нибудь еще будете танцевать, можете ко мне не подходить".

Вот я с тех пор только с Ниной. Но сегодня, я смотрю, придется весь вечер подпирать стены. А Нина вдруг стала удивляться. Почему, мол, я никого не приглашаю. Что, она забыла свои же слова?

Появляется Ратновский. Пижон пижоном. Я и то таким не был, хотя одно время меня называли "королем вечеров".

Итак, мы издали поздоровались с Ратновским. Я гляжу, что будет дальше. Нина танцует со всеми подряд. Ратновский к ней не подходит.

Неожиданно Нина вспоминает о моем присутствии. "Витя, я совсем тебя забыла. Идем потанцуем". И она меня не выпускает. Всем остальным отказ. Так танцев шесть. Я на седьмом небе. Вдруг: "Витя, я устала". Садимся. Мило беседуем. Заводят какую-то дрянь. Подходит Ратновский. Она встает и уж после этого спрашивает меня глазами: "Можно ли?" Ну что остается?

Тут я делаю открытие. Оказывается, я не могу видеть, как она танцует с Ратновским. Хоть выбегай на улицу и бросайся под машину. Хорошо, что скоро вечер кончился.

Домой возвращались втроем: Ратновский, Нина и я. Но Ратновский из метро не вышел. Подмигнул мне: дескать, не буду тебе мешать. А чему мешать?

Мы почти не разговаривали. Нина сказала, что она очень устала, и я не решился мучить ее "своими душевными излияниями".

* * *

"Вчера идем поздно с Димкой по бульвару. Впереди стоят три человека. Смотрят на луну, на звезды, посмеиваются. Астрономы! Подходим мы к ним. Один из них, парень лет двадцати трех, подбегает к Димке:

- Хлопцы, сколько времени?

Димка подносит к его глазам руку с часами. Часы у него штурманские, со светящимся циферблатом.

- О, какие часы хорошие! - восхищается парень. Подходят двое других. А первый нежно так смотрит на Димку. - Ты ведь подаришь их мне, хлопец? Я тебя не забуду.

Димка улыбается, но отдергивает руку. Но рука уже схвачена. Его вежливо предупреждают: "Тихо, хлопец!" Он пытается вырваться и получает удар по лицу, от которого чуть не падает. Один из парней поворачивается ко мне, но, пока он поворачивался, я (наверно, с перепугу) как его ахну, да не кулаком - тяжелой металлической ручкой, случайно оказавшейся у меня в кармане. Тот с копыт. Другой на меня. Димка его ботинком по ноге... В общем, началось.

Все это заняло несколько секунд. Кончили. Стоим в нескольких шагах от них. "А ну подходи, - говорю я, - так вас и так, если хотите быть с проломанной головой". А самого дрожь пробирает. Они ругаются, но не подходят. Первого они подняли. Он прислонился к одному из них, держится за подбородок и тихо, сквозь зубы стонет. Вот, а Димка еще ворчал: "Брось эту гадость", - когда я нашел металлическую ручку у нас во дворе.

Так мы постояли, пообещали друг другу припомнить эту встречу, в изысканных выражениях высказали свое мнение о них и выслушали примерно в тех же словах, что они думают о нас. Они, очевидно, не хотели поднимать шума и ушли, поддерживая своего шатающегося товарища. Мы повернули в другую сторону...

Придя домой, я еще полночи размахивал кулаками...

Утром оказалось, что у Димки заплыл глаз. Мне почему-то хочется, чтоб у меня тоже был подбитый глаз. Во всяком случае, это являлось бы наглядным доказательством того, что я способен не только на нежные слова".

* * *

"Высшая математика очень интересная. Я ею, кажется, увлекся. Вчера сидел не отрываясь четыре часа, решал примеры. Но как быть с черчением? К сожалению, уже нет прежней уверенности в том, что пройду первый курс самостоятельно. Это - самое печальное. Нина целые дни пропадает в институте. Она записалась в волейбольную секцию. Интересно, что Нина сейчас делает? Иметь бы какой-нибудь "всевидящий глаз", чтобы знать, чем она занимается каждую минуту... Я ей как-то сказал об этом. Она говорит: "Нет, не надо, так тебе будет хуже". Странно, почему?"

* * *

"Неделя была полна событиями. Во-первых, меня послали к черту. Здорово, а? Произошло это так. Захожу я как-то к ней. Она встречает меня в передней. Поговорили две минуты. Вижу, она очень занята, даже в комнату меня не пускает. Ну, думаю, зачем мешать! Вышел на улицу. Посмотрел случайно в окна. А там знакомая мужская голова виднеется. Присмотрелся... точно, Олег.

Звоню на следующий день. Нина предлагает: "Идем в кино". Я удивлен: "Как? Ты со мной в кино? А где же Олег, где же Ратновский?" Она говорит: "Я хочу с тобой". Я опять страшно удивлен: "Как? А Олег? Он даже заниматься тебе не мешает. Ты не хочешь, чтобы я знал о его присутствии, и выгоняешь меня..." И продолжаю дальше, все в таком духе. Она снова: "Пойдешь в кино? Нет? Ну иди к черту".

Бедный Димка! Ему досталось больше всех. Я, конечно, сразу же пришел к нему и ныл целый день. Два дня я крепился. На третий вижу: больше не могу. Зашел к ней домой и оставил записку. Сегодня вечером пойду снова. Интересно, как меня встретят? А записка такая:

"Нина! На днях в соответствии с твоим желанием я навестил черта. Он был очень рад меня видеть, хотя немного удивился: почему, мол, так рано? Мы с ним занялись размышлениями: чем вызван мой визит? Я робко высказал мнение, что это от усталости и переутомления. Черт возмутился и стал мне объяснять вред зазнайства и грубости. Потом он запутался и сказал, что в этой чертовщине он, сам черт, не разберется. Решили послать меня к тебе за уяснением цели моей командировки.

Между прочим, черт - неплохой человек, одет, как пижон, немного похож на Ратновского. Он признался мне, что был тоже когда-то влюблен, но вспоминать об этом не любит. Мы с ним опрокинули по рюмочке, открыв тем самым сезон для листьев, осыпающихся в саду".

* * *

"Дверь открылась. Она стояла и молча смотрела на меня. Я хотел спросить, будет она сразу чертыхаться или нет, но не решился и просто поздоровался. Она ответила, повернулась и пошла к себе в комнату, знаком приказав следовать за ней. В комнате ничего не изменилось. Я лишь мельком оглядел ее и сел на кушетку, подумав: "Может быть, я здесь последний раз". Она села напротив, на стул. Мы помолчали минуту. Наконец она сделала движение губами, пытаясь что-то сказать, но я уже задал вопрос:

- Ну-ка расскажи, что с тобой случилось? С Олегом поссорилась или еще что?

- Почему ты так думаешь?

- Чем же я тогда заслужил вашу немилость?

- Ты извини меня, я действительно тогда устала. А Олег зашел просто так, и я, зная, как ты к нему относишься, не хотела вашей встречи.

Итак, Нина может выкрутиться из любого положения. Впрочем, наверно, все так и было. Потом мы долго вспоминали десятый класс. Я разошелся и, по-моему, рассказывал интересно. Но сегодня я заметил, что она выглядит как-то старше. Словно повзрослела. И на меня она смотрела как на мальчика. В ее взгляде было такое выражение, как будто она прощалась с тем, что я рассказываю, прощалась со своей юностью и... со мной. Неужели я ее понял? Почему она мне этого не говорит? Потому что ей жалко меня? Тогда плохи твои дела, товарищ Подгурский.

"Блажен, кто верует, тепло тому на свете"... Пока все в порядке. Мы договорились, что я достаю два билета на симфонический концерт. Давненько мы с ней не были в консерватории. Я даже знаю, когда мы пойдем. 20 октября хороший концерт. Но пока у меня нет на руках билетов, не будем ей говорить. Итак, двадцатого - через три дня. Димку как раз его предки потащат к тетушке на именины. У Нины вечер свободный. Но, черт возьми, где достать деньги?"

ГЛАВА VII

БИТВА ПРИ 217-Й АУДИТОРИИ

- Почему в сутках всего двадцать четыре часа, а не тридцать? Кроме черчения, у меня сегодня репетиция и волейбол. Когда я все успею?

Эти слова, произнесенные негромко, предназначаются для Вальки Ратновского. Он пожимает плечами и продолжает списывать каракули, которые с молниеносной быстротой царапает на доске лектор. В группе все уже привыкли к тому, что Ратновский и Нина всегда вместе. Ратновский помогает чертить, Ратновский занимает место, Ратновский готовится вместе с ней к семинарам. Однако на курсе некоторых это не устраивает. Были попытки оккупировать все места вокруг Нины и завести с ней знакомства в библиотеке, впрочем для нее нежелательные. Старшекурсники уже приметили Нину и в разговорах между собой с удовлетворением констатируют, что на первом курсе есть "приличные девчонки", Но пока что Ратновский ближе всех к Нине, ближе даже, чем подруги из группы.

Обычно, записывая лекции, они оба болтают. Но сейчас трудное место, и Ратновский не отвечает. У него смешная привычка: когда он увлечен объяснением лектора, он начинает разговаривать сам с собой, причем опять-таки совершенно машинально, не спуская глаз с доски. Вот лектор ошибся в расчетах. Ратновский откладывает авторучку.

- Что-то не так.

- А почему ты знаешь, что не так? - отвечает он сам себе.

- Икс не может иметь такого значения.

- Ишь какой умный нашелся!..

И после некоторой паузы Ратновский снова начинает декламировать:

- А лектор-то - дурак!

- Кто сказал: дурак?

- Студент Ратновский!

- Студент Ратновский, выйдите из аудитории!

- А я больше не буду.

- А я прерву лекцию.

- Это у меня случайно.

Но тут на доске исправлены ошибки, и Ратновский замолкает. Нина фыркает в рукав и толкает Ратновского:

- Ты чего там бурчишь?

- Сейчас побурчите в коридоре! - шипит на них соседка.

Приглушенный смех...

Но вот трудное позади. Возобновляется беседа.

- Валька, какой ты смешной!

- И только?

- С тебя хватит.

- Сказала бы хоть раз, что я красивый, что я тебе нравлюсь.

- Чего захотел!

- А есть такой счастливец?

- Скорее несчастный.

- Здесь?

- Нет.

- А где?

- Тебе почтовый адрес?

- Неужели Олег, этот выдвигающийся светоч науки?

- Может быть.

- Или Виктор, рыцарь печального образа?

- Все может быть.

- Кто-нибудь из них двоих, уж это точно.

- Да, возможно.

- Тогда пойдем со мной вечером в кино.

- А волейбол?

- Хорошая картина,

- А репетиция?

- Успеешь.

- А черчение?

- Я достаю билеты.

Нина поморщила лоб и затем совершенно другим тоном сказала:

- Скоро кончится лекция. Опять будет давка.

Она вдруг прищурилась, посмотрела на Вальку Ратновского. Глаза ее заблестели.

Она оторвала лист бумаги, написала на нем несколько фраз и подкинула его Вальке. Тот прочел и передал соседу. Записка быстро пошла по рядам. Там, где она проходила, начиналось заметное движение и небольшой гул.

Дело было вот в чем. Следующие два часа здесь занимались три группы со второго потока. Аудитория была маленькая и тесная, а каждый стремился занять место поближе к доске. Поэтому, как только открывалась дверь и отдельные индивидуумы тянулись к выходу, в аудиторию с воплем врывалась толпа осаждающих, отбрасывая выходящих. В тесной комнате оказывалось шесть групп, двигающихся в противоположных направлениях. Девушкам приходилось особенно плохо.

Зазвенел звонок, и через две минуты лектор кончил говорить. Однако сидящие ближе к двери не бросались к выходу, подгоняемые, как обычно, заманчивой надеждой проскочить в коридор до начала баталии.

Стараясь как можно меньше шуметь, студенты столпились у закрытой двери. Снаружи доносились нетерпеливые голоса осаждающих.

В первые ряды встали наиболее рослые ребята. Дверь распахнулась, и вместо жалких одиночек на растерявшихся представителей второго потока ринулась мощная колонна. Осаждающие были тут же оттеснены и, выражаясь военными терминами, рассеяны по коридору. Не понявших ситуацию и застывших на месте с раскрытыми ртами вразумляли тетрадками по голове.

Победа была полная. Смеху на целый день. Девчонки радовались, что наконец-то проучили невеж. Ребята называли Нину "главнокомандующим", а Ратновский обещал достать ей генеральские погоны, для чего и ушел с последней лекции. Но вернулся он с двумя билетами в кинотеатр "Форум" на вечерний сеанс.

ГЛАВА VIII

РАСПИСКА КРОВЬЮ

В этом переулке ветер всегда дул в лицо. Если прохожий вдруг поворачивал обратно, ветер тут же менял направление, и прохожему не становилось легче.

Был поздний час. В большинстве домов уже погасили свет, и люди видели седьмые сны, а просыпаясь, чтобы перевернуться на другой бок, с благодарностью вспоминали того далекого чудака, который первым стал строить каменные здания с теплыми комнатами.

Ветер, скучая в одиночестве, развлекался раскачиванием уличных фонарей и с интересом наблюдал, как светлые круги от них мечутся по черной мостовой. Впрочем, он не забывал свои обязанности и время от времени грохотал железными крышами, распахивал двери подъездов, настраивал на минорный лад водосточные трубы, стучался в окна.

Иногда он забивался в темные дворы и поджидал, не появится ли кто-нибудь.

И "кто-нибудь" появился.

Ветер очень обрадовался и кинулся обниматься. Человеку это не понравилось. Он фыркнул, закутался в плащ и повернулся к нему спиной. Ветер сначала остолбенел, смущенно притих, но потом, решив, что произошла ошибка и его приняли за кого-то другого, кинулся с другой стороны, да так, что чуть не совратил прохожего с пути истинного в лужу. Когда человек вторично показал ему спину, ветер озверел и задул с такой силой, что тот пригнулся и некоторое время не мог даже раскрыть глаза. Однако, придя в себя, человек стал решительно пробираться вперед, держась у стен домов. Разозленному ветру негде было разворачиваться, и он занялся тем, что причинял прохожему всякие мелкие гадости: он задирал полы его плаща, пробирался под куртку, сыпал куски штукатурки на волосы, лез в уши; потом, набрав горсть самой холодной воды с самой грязной крыши, "промывал" ему лицо.

Какая-то черная взъерошенная кошка обогнала прохожего и шмыгнула во двор. Человек последовал за ней.

Двор был узкий, стиснутый со всех сторон высокими стенами. Ветер, не решившись туда зайти, присел у подворотни и стал выжидать, что будет дальше.

Человек сделал несколько шагов, но тут черная кошка, притаившаяся у стены и поджидавшая его приближения, перебежала ему дорогу. Человек откинул со лба прилипшие волосы и выругался: "Черт возьми, трогательная встреча! Не хватает только, чтоб Ленька уже спал". Он прошел в глубь двора и поднял голову. На втором этаже он увидел единственное освещенное окно. Человек вложил четыре пальца в рот и два раза свистнул. Свет в окне погас и через секунду зажегся снова.

- Все в порядке, - облегченно вздохнул прохожий и зашел в подъезд.

...Небольшая комната тонула в полумраке. Настольная лампа лишь освещала стол и прикрепленную к нему маленькую форматку с чертежом.

Вошедший снял плащ и, потирая руки, проговорил:

- Ну и ветер!

Хозяин приподнял голову, вгляделся и сделал вид, что не узнал.

- Кто это? А-а, Виктор Михайлович Подгурский к нам пожаловали! За что вы нас так осчастливили?

- Есть разговор, - сумрачно ответил вошедший и сел на диванчик, в самый темный угол комнаты.

- Разговор? В час ночи? Странная словоохотливость. А, понимаю, наверно, опять какая-нибудь неприятная командировка к черту. Вы, говорят, часто там бываете. Обидно! Я-то думал, что скоро мне в розовом конверте пришлют приглашение присутствовать на бракосочетании девицы Истриной с Подг...

- Хватит, я по делу, серьезно.

- А я разве шучу? - удивился Ленька. - Я просто выражаю свой восторг, вызванный вашим появлением, Уж очень мило с вашей стороны неделями пропадать в этом Полу-цело, - словом, каком-то... актовом переулке, не заходя к товарищам и даже им не звоня. Как же? Виктор Михайлович - занятый человек: стоять для Нины в очереди за маслом, ходить за хлебом, мыть вместо нее посуду, штопать чулки. Ежели все это сопоставить с интеллигентными наклонностями последнего...

- Когда кончишь - свистни, а я пока вздремну. К тебе приходишь как к другу... Обидно.

- А мне не обидно? Забывать товарищей из-за какой-то юбки... Эй! Не кидайся будильником! Разобьешь и разбудишь моих предков! Они спят в соседней комнате. Я не то хотел сказать! Она... да нет, Нина, а не юбка, она, конечно, изумительная, потрясающая, неповторимая, лучше которой нет в мире. Но заметь, ты приходишь ко мне, только когда что-нибудь стряслось. Ну, что случилось?

- Мне нужны деньги.

- И только? Удивительно! Я почему-то думал, что они тебе не нужны.

- Много денег.

- Ну? Помню, моей бабушке как-то потребовалось несколько сотен на покупку пары нижнего белья. Она бегала по знакомым, и никто не давал ей в долг. И знаешь, где она достала нужную сумму? У обыкновенной дворничихи, что жила в соседней подворотне. О, это была кошмарная история! Тебе не интересно? А сколько тебе надо?

- Пятьдесят рублей.

- Тогда это пустяки. Ты еще можешь отдать себя под залог, пожалуй, в комиссионном еще рубля два накинут... - И уже совершенно другим тоном Ленька спросил: - Извини за вопрос, а зачем?

Виктор рассказал, почему ему надо достать билеты на этот концерт. Ленька спрашивал немногословно. Что он делает? Как занимается? Часто ли он видит Димку? Как они вместе убивают время? Как его отношения с Ниной? Ленька слушал его рассказ с большим интересом, хотя многое уже знал от Димки.

Он смотрел на Виктора и с сожалением замечал, что в глазах товарища нет больше озорного блеска. Глаза были невеселые, и в них, в его голосе и во всем облике Виктора таились неизвестные ранее Леньке какие-то покорность и равнодушие.

"Как Витька изменился! - почти с ужасом думал он. - Что осталось от дерзкого, даже хулиганистого коновода ребят? Витька, неужели ты позволяешь безраздельно командовать собой? Эх, если бы урвать время от этих проклятых чертежей и серьезно заняться Витькой!"

Тем не менее Ленька продолжал улыбаться и наконец весело сказал:

- Придется выделить что-нибудь из нашей скудной стипендии. Только расписка, и обязательно кровью.

- Ой, ну спасибо, Ленька!

Витька стоял, как-то виновато и в то же время радостно улыбаясь. Он был похож на маленького мальчика, который нашалил в день своего рождения и уже не рассчитывал получить подарки. Но вот его только что простили и сунули в руку большую кучу игрушек...

- Завтра еще можно достать билет. Надо постоять какой-нибудь час. А вот отдать...

Виктор красноречиво поднял глаза на Леньку. Ленька встал и хлопнул его по плечу.

- Вот что, когда ты будешь зарабатывать, тогда и отдашь. Свои люди сочтемся. Но ты нос опустил? Брось. У тебя еще все впереди! Потом, мне кажется, как только ты займешься делом, вся эта чертовщина вылетит у тебя из головы. Я советую как друг: иди работать!

Виктор закусил губу и. опустил глаза.

- Я готовлюсь, занимаюсь, - произнес он, немного заикаясь. И тихо добавил: - Я же должен обязательно, наверняка поступить в институт, понимаешь? И потом... я не могу и дня жить без нее.

- Понятно, - еще тише ответил Ленька и стал разглядывать свои перепачканные тушью пальцы.

- Ты извини, помешал тебе спать.

- Нет, я еще позанимаюсь.

- Как знаешь... Ну, спасибо. Прощай!

- До свидания...

С лестницы донесся затихающий шум шагов. Затем наступила тишина. Лишь в глубине комнаты мерно тикал будильник.

Ленька неподвижно стоял и смотрел на дверь, как будто видел еще человека, который только что захлопнул ее за собой.

ГЛАВА IX

ДРУЖЕСКИЙ УЖИН

Двадцатого октября в восемь часов вечера у булочной на Арбате произошла знаменательная встреча.

Виктор брел, опустив глаза, и сосредоточенно разглядывал ботинки прохожих. Вадим, наоборот, смотрел куда-то поверх голов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они столкнулись носами. Однако оба товарища были страшно поражены и обрадованы.

- Никак Виктор Михайлович?! - воскликнул Вадим. - Кажется, мы с вами не видались с прошлого вечера. С тех пор вы сильно изменились, похудели и побледнели...

- Как поживает твоя тетушка? - насмешливо спросил Виктор.

- Неужели весь симфонический оркестр увезли в больницу с приступами хронического насморка? - отпарировал Вадим.

Выяснилось, что у тетушки Димка зевал беспрерывно, да так, что испытанные гости жались по углам. Пришлось смыться. У Виктора дело оказалось серьезнее. Он пришел к Нине и застал там Олега. Нина поблагодарила за билеты, но сказала, что уже раньше договорилась идти с Олегом в кино.

- Ну и ты?

- Что я, стекла там буду бить? Не рассказывать же, с каким трудом я достал билеты на этот концерт? Мне оставалось лишь поблагодарить ее за внимание ко мне и пойти продавать билеты. Их вырвали из рук...

- Так. Олега предпочитают тебе?

- Наверно. Но, с другой стороны, тогда бы она мне сразу сказала. Может быть, просто договорились. А у меня же нет прав запрещать ей гулять с кем она хочет. Потом она давно хотела посмотреть "Пармскую обитель".

- Слушай, - предложил Вадим, - у тебя есть грoши, и я наскребу рублей двадцать. Зайдем в какое-нибудь заведение и поговорим в спокойной обстановке о коварстве женщин и наших семейных делах. Мне порядком надоело патрулировать по мокрым улицам.

Виктор ответил, что он с удовольствием набил бы сейчас кому-нибудь морду или учинил где-нибудь дебош. Но так как все это пахнет кодексом, то, пожалуй, предложение Вадима - лучший выход из положения. Тем более, что он сам хочет опрокинуть на кого-нибудь все резервуары своей души.

Они бродили по центру до 10 часов вечера. Долго выбирали, куда идти. Молодые люди понимали, что для вечернего кафе они еще... ну, не очень солидны. Наконец остановились на уютном кафе вблизи улицы Горького.

В дверь они вошли храбро, но оба одновременно подумали: а вдруг не пустят? Так оно и получилось.

Приторный швейцар вежливо заметил: "Мест нет". - "Подождем", - ответил Виктор, раздеваясь, а Вадим зачем-то сказал товарищу: "Эх, мой старый армейский плащ... сколько лет, сколько зим..." На плаще были военные пуговицы, и Вадима могли принять за демобилизованного, набавив ему таким образом года три-четыре.

В центре освободился столик. Они сели.

Кафе было довольно чистенькое, с колоннами в середине зала и без всяких вызывающих росписей на стенах и на потолке.

За их столик сел прилично одетый блондин с университетским значком на пиджаке, с длинным горбатым носом, худыми щеками и ехидными глазами.

Этот великолепный образец "третьего лишнего" испортил весь интимный разговор. Пришлось Вадиму во второй раз рассказывать, как он удрал от тетки.

Сосед, пока не подали, от нечего делать стал вынимать паспорт, записную книжку и что-то долго там рассматривать. Потом, как и всякий "третий лишний", он сидел очень долго, солидно молчал, ел макароны с мясом и пил целый час двести грамм вина. Но все разговоры ребят он, конечно, слышал, хотя пытался делать безучастный вид, исключая те моменты, когда Виктор обращал внимание Вадима на посетительниц кафе. Из них хорошенькой и, главное, молоденькой была только одна. Увидя ее, Виктор предложил товарищу повернуть свой "циферблат" на соседний столик. Вадим и блондин повернули головы одновременно.

- Это в твоем стиле, - сказал Виктор Вадиму.

Вадим понес дикую чушь о своем отношении к девушкам. Чушь потому, что он излагал взгляды старых развратников, а сам в этих вопросах был чист и невинен, как младенец.

...Дальше все пошло, как в бреду. Виктор только помнил, что ждать новых блюд пришлось долго, что официантка несколько раз, разговаривая с Вадимом, называла его очень осторожно: "Юноша", - пытаясь, очевидно, намекнуть на его молодость. Было душно. Виктору стало противно находиться среди потных, красных физиономий своих соседей. Особенно ему запомнилась одна пара. Молодой, но уже плешивый мужчина, сидя у крайнего столика с некрасивой дамой, ел, жадно прихлебывая и озираясь, будто боясь, что у него отнимут...

Лицо Вадима покрылось пятнами, а сам Виктор ни за что не решился бы посмотреть на себя в зеркало...

Виктор заказал еще вина. Сосед ушел, а на его место тут же сел небольшого роста старичок, лица которого Виктор не запомнил.

Вадим уже не обращал на него внимания и рассказывал про знакомых девушек. Виктор сначала молча слушал, а потом сам стал пороть какую-то чепуху.

Вино разлили в рюмки. Виктор механически посмотрел влево, на соседний столик, который раньше занимал лысый дядька с дамой необъятных размеров...

Его как будто ударили, кровь прилила к лицу. За столиком сидели Олег в своем белом шикарном пиджаке и Нина.

Они не смотрели в сторону друзей, но Виктор почувствовал, что его уже видели.

Казалось, взоры всех присутствующих обратились на нее. Даже плешивый мужчина, сидящий около стенки, уставился на Нину, перестав жевать.

...Такой она и запомнилась Виктору: бледная, с большими, широко раскрытыми глазами, с чуть насмешливой улыбкой, склонившаяся к белому плечу Олега...

Кошмарного ничего не произошло. Они кивнули друг другу головой, Виктор встал и вывел шатающегося Димку.

...Димка шел по улице, спотыкался и пытался петь песни. Виктор был абсолютно трезв.

* * *

- Олег предложил мне пойти поужинать. Отказаться было неудобно. А тебе не стоит пить.

Вот и все, что сказала ему Нина на следующий день после их встречи в кафе.

ГЛАВА X

ЧТО ЗНАЧИТ ЖИЗНЬ

Было без четверти одиннадцать, когда Виктор вошел в метро. Вошел он не через "Вход", а через "Выход", чтобы случайно не пропустить Нину. Мельком осмотрев вестибюль и убедившись, что ее нет, он подошел к кассам и положил свой чемодан на полку, перед закрытым окошком.

Он не случайно выбрал это место. Отсюда можно было следить за всеми, самому оставаясь незамеченным. Правда, видны были только спины, но он узнает Нину по пальто.

В вестибюле у пустых кабинок с телефонами-автоматами стояло человека четыре. Они стояли отдельно, очевидно каждый кого-то поджидая.

Прошел пожилой милиционер с усталым лицом и маленькими добрыми глазами. Выражение его лица как бы говорило: "Хоть я и страж порядка, но я всем доволен, и поэтому ждите кого хотите, вы мне не мешаете". Милиционер прошел очень близко от Виктора, бросив на него такой же взгляд, как и на сотни других людей.

Но Виктор не удивился бы, если бы милиционер поздоровался с ним. Вызывало лишь удивление, почему уборщицы не предлагают ему скамеечки и не ведут в служебную комнату как своего старого знакомого. За два месяца ко всему можно привыкнуть. Они, наверно, говорят между собой: "Вот появился этот парень в синем плаще, - значит, уже одиннадцать часов".

Виктор посмотрел на часы и решил, что через десять минут позвонит и узнает, дома ли Нина. Если ее нет, то он будет стоять здесь, пока не дождется.

...Он любил смотреть на усталые лица людей, возвращавшихся с работы. В этот поздний час некоторые шли прямо с вечерней смены, другие уже успели зайти в магазины: из их сумок торчали свертки с продуктами и буханки хлеба. Эти торопились, рассчитывая, очевидно, еще поужинать, а может быть, и сварить на завтра обед.

Многие шли из театров и кино. Они были лучше одеты, останавливались у театрального киоска, закуривали.

Виктор смотрел со стороны на мелькавшие перед ним разные фигуры, лица и делал для себя замечания, правда, несколько странные, но вполне закономерные для его лет.

Пройдет высокая женщина, такая высокая, что смотрит на всех мужчин сверху вниз, и он уже задумывался, какова судьба этого человека? Наверно, ей много приходится страдать из-за ее роста. Лицом симпатична... Но ведь смешно, когда жена выше мужа!

Пройдет толстенький мужчина, низенького роста, с красным одутловатым лицом, в шинели с офицерскими погонами - Виктор делает вывод: этому, видимо, в молодости доставалось немало насмешек от девушек... Ну, а когда женился, все прошло. Теперь и не вспоминает...

Вот идет молодой человек в шляпе и в кожаном пальто. По виду студент, но из общественных деятелей, масштаба факультета. Он озабочен, ступает с профессорской важностью... На таких Нина засматривается.

А вот проходит симпатичная девушка в модном пальто. Он невольно провожает ее глазами... Нет, все равно Нина для него всегда будет лучше всех. Она и через много лет никогда не станет такой, как эта пожилая женщина невысокого роста, с большой головой и усталыми глазами... Несет покупки... Наверно, у нее несколько детей. Дети уже большие, ходят с девушками в кино, а матери кажется, что они еще маленькие и надо поправлять каждый их шаг. Между прочим, глядя на нее, никак не скажешь, что она когда-то была молодой и ей тоже кто-нибудь клялся в любви.

Потом Виктор начинал представлять себе, как он встретит Нину. Она появится, как обычно, оживленно спорящая с Ратновским. Перед выходом обернется, стрельнет своими лукавыми глазами: нет ли его?.. В институте ей весело: лекции, общественные поручения. К тому же много ребят, надо поговорить и с тем и с другим.

Когда уж ей вспоминать о Викторе!..

Надо было бы поступать ему в Бауманский. И попасть туда легче, и учились бы вместе...

Кстати, о всех этих Олегах и Ратновских. Надо будет рассказать Нине о своей встрече с Галей.

На вечеринке, когда Галя танцевала с ним, он спросил, есть ли у нее друг. Глаза ее сразу заблестели, она ответила: "Да".

"Наверно, он высокий, блондин, из дипломатической школы?" Она рассмеялась: "Он совсем не высокий, не блондин и не дипломат. Но он мой друг, и я его люблю".

Вот что значит дружба. Она его нигде не забывает. Рассказать надо так, между прочим, без акцента.

Где-то в глубине метро поочередно проходили поезда. И соответственно с этим через вестибюль шествовали то довольно многочисленная группа пассажиров, то всего несколько человек. Много народу появлялось, когда поезда приходили из центра, с Курской и Бауманской. Среди выходивших было много ребят и девушек с чемоданчиками и чертежами, свернутыми в трубку. Он настораживался: сейчас должна пройти Нина.

Но поезда приходили и приходили, а ее все не было. Два раза ему казалось: вот она! Но когда Виктор бросался догонять, то убеждался в своей ошибке и возвращался назад.

В пятнадцать минут двенадцатого он позвонил к ней домой. Нет, Нина еще не приходила.

Появилась она совсем неожиданно. Вышла на середину вестибюля, поискала кого-то глазами и сначала его не заметила. Увидев, она улыбнулась и остановилась.

Да, она страшно устала. Да, много задали. Да, ночь она не спала. Боялась, что проклятый будильник разбудит ее отца, а она проспит. Завтра утром в институт, а как же с чертежами?

...Он проводил ее до дома.

- А ты мне что-нибудь принес почитать?

- Да.

Он раскрыл чемодан и извлек из-под батона томик Джека Лондона. Теплые искры промелькнули в ее глазах.

- Спасибо, Витя! - Но тут же глаза погасли, лицо еще более осунулось. - Как хочется спать... Ну, до свидания.

Он долго смотрит на захлопнувшуюся дверь. Вот что значит работать! А ему нечего делать, он и выдумывает ей всякие обвинения, что, мол, она флиртует с ребятами. Но когда ей? Подумать только, как она устает! Достать ей интересную книжку, и, главное, больше самому заниматься! Надо зверски работать. Тогда Нина будет чаще ласково смотреть на него. Вот что значит жизнь!

ГЛАВА XI

ПЕРЕУЧИЛСЯ...

Дождь. Серый, отраженный от туч свет в комнате. Капли барабанят по стеклу. Тени закрались в углы. Четыре часа дня, а как будто сумерки. Но Виктор не хочет включать электричество. Он подходит к окну, открывает форточку. В тишину квартиры врывается однотонный, плещущийся шум дождя. Постепенно комната наполняется сырым, холодным воздухом. Сквозь помутневшее стекло видно, как по мостовой бегут сплошные потоки воды. Лужи покрыты дождевыми пузырями, которые так же быстро лопаются, как и возникают.

На улице не видно прохожих. Угрюмое серое здание напротив постепенно чернеет.

Шум дождя напоминает движение старой телеги по вымощенной булыжником дороге. Телега идет то медленнее, то быстрее; шум дождя то больше, то слабее. Итак, снова дождь! Откуда столько воды берется? Словно в природе не существует другой погоды. Почему бы не выглянуть солнцу? Вот в прошлом году была вполне приличная осень...

"И разверзлись хляби небесные".

А по радио сегодня одну дрянь передают. Виктор давно говорил, что самое удачное в приемнике - это выключатель. Серьезно! К примеру: приговаривают у нас какого-нибудь жулика к пяти годам. А зачем? Лучше заставить, его ежедневно прослушивать те песни, которые Радиокомитет предлагает разучивать каждый вечер "дорогим радиослушателям". После этого число преступников резко бы сократилось...

Да. Острить он еще не разучился. Ша! Кто-то пришел! Шаркающие шаги...

- Батюшки, погода-то!

...А, бабка Прасковья явилась после очередного рейда по магазинам...

- Витя!

- А?

- На Кропоткинской костюмы венгерские.

- При чем здесь я?

Молчание. Возня в коридоре...

А бабка не собирается уезжать. Она даже с дворничихой познакомилась. Каждый день к ней вниз бегает.

- Витя!

- А?

- Я вниз пойду.

...Ну и скатертью дорога. Он не удерживает. Чего она там кастрюльками гремит?

- Вить!

- ...О господи! Что?

- Хочешь солененького огурчика?

- Нет!

Бабка хлопает дверью... Гм... Солененький огурчик. Вообще в нем есть известный смысл. Солененького огурчика он бы не прочь. И почему бабка так быстро смоталась.

Нет, хватит! Надо заниматься! Надо плюнуть на все и заниматься. Закрыть окно, задернуть занавески...

Нина! Если бы ты сейчас зашла, стряхнула бы с плаща капли, села бы как раньше...

Может, она поднимается по лестнице, может, зазвенит звонок? Неужели так трудно сделать человека счастливым! Эх, кого ты из меня сделала!.. Нет, все к черту! Мы еще повоюем. Не надо только думать о ней!

Виктор брался за раскрытый учебник. Проходило часа два. Он вставал, разминался, садился на диван. Заниматься он уже не мог. Нужно отдохнуть. Он облокачивался на валик дивана, подпирал голову руками и мог долго-долго сидеть в такой позе.

Дождь прошел. Соседей еще нет. Стоит такая тишина, что звенит в ушах.

Окна задернуты занавесками. Горит лампочка.

Он мог целый час глядеть в один и тот же угол. Там стояли две кровати. Они были выкрашены в белый цвет и накрыты белым покрывалом без узоров. На фоне белых кроватей и зеленых стен выделялся коричневый стул. Если долго на него смотреть, то постепенно спинка стула, обтянутая кожей, казалось, принимала осмысленное выражение. Шляпки гвоздей походили на глаза, и стул начинал игриво коситься на дальний угол кровати, выставляя вперед сиденье и растопырив две передние ножки, как бы приглашая к себе.

Из-под кровати выглядывали ботинки. Именно выглядывали. Правый ботинок с приподнятым носком имел выражение человека, который вытягивает вперед губы и цокает.

На спинке кровати висело полотенце. Виктор стал замечать за собой странные вещи. Если полотенце висело криво, то его какая-то внутренняя сила подталкивала встать и поправить. Иначе оно начинало медленно ползти вниз. А он не мог почему-то допустить, чтобы оно упало. Полотенце медленно ползло вниз... В комнате появлялась какая-то молочная пелена, свет лампочки расплывался и терялся...

Будила его мама. Виктор вставал и протирал глаза. Полотенце висит на месте. Комната залита ровным желтым светом. На тумбочке весело подмигивает зеленый глазок радиоприемника: "Московское время - двадцать часов".

ГЛАВА XII

ПОДАРОК

"...самое противное, что приходится говорить пошлые слова, вроде: я тебя люблю, я не могу жить без тебя, ты мне будешь подругой в жизни и т. д. Хотя бы из-за того, что они уже всем надоели, стоило бы помолчать. Но как-то надо это сказать? Итак, я хочу, чтобы ты переменила фамилию. Я не говорю, что Колманов благозвучнее, чем Истрина, но такую формальность требуется совершить. Мы с тобой люди взрослые, поэтому я не тороплю с ответом. Подумай. Меня ты, кажется, знаешь.

Олег К."

Нина отложила письмо. У нее блестели глаза. Она встала и прошлась по комнате.

Сегодня какой-то удивительный день. По дороге домой Валька Ратновский начал вдруг бормотать что-то о своих серьезных чувствах. Потом он, словно спохватившись, сказал, что это шутка. Подозрительная шутка!

И вот письмо. Она чувствовала, что так все и будет, но не ожидала от Олега таких темпов.

Нина подошла к зеркалу, поправила прядь волос, спустившуюся слишком низко на лоб. Она с минуту смотрела на свое отражение, потом прищурилась и высунула кончик языка. Нет, будь она мужчиной, она бы так себя не вела. Боже мой, почему все они такие глупые? Неужели им тоже, как Виктору, нечего делать?

На улице стал накрапывать дождь. Нина подошла к окну и захлопнула его. Родители ушли в театр. У соседей тихо, и приемник не орет за стеной. Самое время сесть и заниматься. Но после всего этого у нее нет никакого настроения браться за учебники.

Нина подошла к пианино, открыла крышку и одной рукой стала подбирать старое танго "Счастье мое". Потом захлопнула крышку, прислушалась. Оконное стекло вздрагивало от порывов ветра и звенело. Нина подошла к окну, отдернула занавеску, вгляделась в черный переулок. Лампочка над подъездом напротив освещала кусок тротуара и каменную ступеньку. По ним хлестали струи воды.

- Бр... какая мерзость на улице!

И неужели ей придется уйти из этой комнаты, от папы и мамы, строить самой жизнь? Олег?..

Виктора нет уже две недели. Она мало вспоминает о нем, но то, что он должен прийти, уже одно это неприятно ее угнетает. Это просто какая-то тяжесть. Он придет, будет смотреть на нее влюбленными, преданными глазами, будет ловить ее взгляд, следить за каждым движением.

Нет, хватит его мучить. Виктор?.. Всегда немножко странный, слишком пылкий, он ей когда-то нравился своей удивительной искренностью в чувствах. Но даже в самые лучшие для него дни она спрашивала себя: "Люблю ли я его?" И вот любви-то она и не находила в себе. Ему не хватало невозмутимого спокойствия, силы Олега.

Когда она впервые увидела Олега (ей тогда было лет пятнадцать), она решила: мой муж должен быть таким.

Теперь она постоянно ловит себя на мысли об Олеге. Пожалуй, ей это еще рано...

Неожиданно в передней раздались три звонка. Кто бы это мог быть? Неужели Олег? Сомнительно.

Она пошла к двери, но соседка уже открыла. Из коридора донесся знакомый голос:

- Спасибо большое, а к Нине можно?

Это Виктор. Тем лучше!

Виктор был встречен словами:

- Меньше всего ожидала тебя видеть. Как, ты еще вспомнил о моем существовании?

Виктор улыбнулся. Разумеется, только Нина может говорить подобные вещи, причем совершенно серьезно.

Он был в хорошем настроении. Во-первых, у него много новостей. Во-вторых, он хотел испытать свою волю: не приходить две недели к Нине. И как это ни было трудно, он выдержал испытание. Нина все время ворчала, что, мол, часто приходишь. Пожалуйста, вот он не был две недели. Хочешь не хочешь, но она, наверно, немного соскучилась. Наверно, думала, что с ним, куда он пропал?

- Нина, я не хотел к тебе приходить, пока все не будет известно, весело ответил он. - Ты знаешь, я на работе. Не веришь? Честное слово. Меня устроил на завод мой дядя. Вернее, муж моей тети. Он там главный инженер. В отделе кадров с меня взяли подписку, что я обязуюсь проработать не менее двух лет. Но дядя обещал, что во время приемных экзаменов мне дадут отпуск и, если я поступлю, меня отпустят. Так что можешь меня поздравить: я рабочий.

- Да-а? - протянула Нина. - Что ж, это очень хорошо.

Она стояла, положив руку на стол, и, немного прищурясь, смотрела в левый угол кушетки. Виктор посмотрел в ту сторону. Нет, там ничего примечательного не было. Он повернулся к Нине и поймал на себе ее испытующий взгляд.

- Слушай, Виктор, - тихо проговорила она, устремив глаза опять в угол, - садись. - Она указала рукой на кушетку. - Мне надо с тобой поговорить.

Он широко раскрыл глаза. Давно уже Нина не испытывала такого желания.

Они сели. Виктор повернулся к ней и, не давая ей говорить, стал быстро рассказывать:

- Меня устроили в лабораторию на должность лаборанта. Значит, я должен все уметь, начиная с выделки гвоздей из куска проволоки, кончая починкой электросчетчика. Как у меня это будет получаться - аллах ведает! Но это даст мне больше знаний, чем работа в цеху.

...Нина смотрела на его оживленное лицо, на его улыбку, а в голове у нее билась одна мысль: "Не надо жалости. Быть до конца искренней. Так будет лучше и для меня и в первую очередь для него". Она уже даже не думала о нем. Она готовилась к тому, чтобы до конца довести свое решение.

Виктор остановился, заметив, что Нина сосредоточенно смотрит куда-то мимо него.

- Да, - сказал он другим тоном, - что ты хотела сказать?

Она посмотрела в его глаза и опустила голову, сделав вид, что рассматривает свою туфлю. Нина держалась очень спокойно, но смотреть в его глаза не могла: она там видела только себя.

- Витя, - заговорила она приглушенно, - не надо ко мне ходить.

- Так часто? - удивился он. - Но ведь я теперь редко захожу к тебе и не надоедаю.

- Нет, ты не понял. Нам совсем не надо видеться. Понимаешь, совсем. И, мельком взглянув на него, быстро добавила: - Хотя бы первое время.

После этого в комнате воцарилось молчание. Нина разглядывала туфлю.

- Почему? - донесся до нее дрожащий голос Виктора.

- Так надо...

- А почему же... нет?.. Мы столько дружили...

- Пожалуй, лучше бы нам не знакомиться.

Он встал.

- Подожди, пока пройдет дождь.

Виктор, не отвечая, вышел в коридор. Слышно было, как он одевался. Нина продолжала сидеть. Он снова вошел в комнату. Вот он какой: высокий, подтянутый, рот искривлен в усмешке. В общем, такой, как прежде. Но что-то изменилось в его лице. Оно как-то осунулось, побледнело. И глаза не те... Глаза растерявшегося ребенка, готового заплакать...

Он взглянул на нее:

- До свидания... то есть прощай!

Он хотел повернуться, но, очевидно, что-то вспомнив, остановился. Затем вытащил из-под плаща завернутый в немного подмокшую газету сверток и положил на стол. Улыбнулся:

- Это тебе. - И вышел из комнаты.

Нина сидела несколько минут все в той же позе, не двигаясь.

Потом встала и шумно вздохнула:

- Все...

Она сделала шаг к своему письменному столику, где лежало письмо Олега, но передумала и подошла к большому столу. Развернула сверток. Там лежал прекрасно изданный "Дон-Кихот". Она открыла первую страницу и прочла: "Я давно обещал подарить тебе "Дон-Кихота". Наконец мне удалось это сделать. Да послужит он укреплению нашей дружбы. Может быть, читая его, ты вспомнишь о своем рыцаре печального образа. Виктор".

Нина взяла книгу в руки и прислушалась. Дождь кончился.

ГЛАВА XIII

СОВСЕМ ХОРОШО

"Я всегда ненавидел людей, говорящих с чувством этакого житейского превосходства: "Жизнь прожить - это не поле перейти". Для них вся мудрость и заключается в этих словах. Они произносят эту фразу с чувством какой-то гордости: как-никак, а они хоть с грехом пополам, но перешли это "поле". Перешли... А ведь она сделали, пожалуй, самое легкое. Вот попробуйте пройти жизнь так, как вы задумали, преодолевая все препятствия, преодолевая все преграды, пройти по тому направлению, которое вы выбрали, и чтоб никакие вьюги и метели не сбивали вас с пути, чтоб по вашим следам шли тысячи людей и чтоб им легче было идти дорогой, которую вы проложили!

Я мечтал о большой любви, которую надо строить с юности. ...Это глупо, но я еще не могу поверить, что у меня нет больше Нины.

Как все странно! Я сейчас в каком-то тупике, мне кажется, что я полная беспомощность, бездарность, ни на что не способен. Мне кажется, что за последний год я превратился в кретина. Как все странно...

Я знал, что на моем пути будут трудности, но они мне представлялись или снежными походами, или штурмовыми атаками, или новостройками где-нибудь в раскаленной пустыне, или бандитами, прячущимися на пустырях, или... Но я никогда не думал, что из-за какой-то девчонки я забуду и потеряю все. И она, только она одна, будет для меня всем.

Мне все время кажется, что я вот-вот встречу Нину. Я избегаю появляться в ее районе, я стараюсь не бывать в тех местах, где случайно могу ее увидеть, и все же мне всюду чудится ее знакомая фигура. Такая же, как у нее, шапка на девушке, такого же цвета пальто, голос, похожий на ее голос, - все напоминает мне Нину. Я иду по бульвару и думаю: вот здесь мы гуляли и часто эта скамейка служила местом встреч; я иду по переулку, и мне вспоминается, как мы с ней здесь ходили и как я ждал ее на углу у молочной; я смотрю кинокартину, там опять про любовь - значит, и про Нину. Библиотека, книги, магазины, даже стул в моей комнате, на котором она обыкновенно сидела, - все говорит мне о ней, всюду она преследует меня.

За что мне так мучиться?

Листья осыпаются в саду. Эта проклятая осень, кажется, сделала все возможное, чтобы настроение у человека стало самым паршивым и мрачным.

День и ночь моросит мелкий дождь пополам со снегом. Деревья промокли насквозь, а идешь по мостовой и в черных лужах, как в зеркале, видишь свое отражение. Листья осыпались в саду. Они покрыли газоны, дорожки, скамейки. Ветер бросает их в грязь, под ноги прохожих. Они скоро сгниют или превратятся в кучу серого мусора, который засыплет снег.

Но когда-нибудь придет весна? Она же должна прийти!

Я стану взрослым, солидным, уравновешенным дядей. Возможно, у меня будет семья, возможно, я буду каким-нибудь знаменитым человеком и каким-либо большим начальником и все подчиненные будут с уважением смотреть на меня. И никто не подумает, что он мог когда-то любить и страдать: это называется "интимная жизнь", я буду скрывать ее от всех или смеяться над ней со всеми.

Но однажды я вспомню эту девушку, я вспомню свои неисполненные мечты, я приду к ней, я поведу ее в осыпающийся сад.

...Это было так давно,

Что грустить уже смешно,

Ну, а если грустно, все равно...

Пожалуй, так и случится. Мне будет все равно. Человек может сделать только то, что в его силах. Не получилось - черт с этим! Зачем вдаваться в меланхолию? Листья осыпаются в саду... Значит, так нужно!"

ГЛАВА XIV

АДСКАЯ МАШИНА

Когда люди приходят на работу, они знают, что им придется делать. Виктор мог лишь смутно фантазировать на эту тему. Политехническое образование грозились ввести только в будущем году, поэтому починить сломанный молоток Виктору помогала вся лаборатория.

Сама лаборатория занимала четыре комнаты. В одной из них Виктор должен был работать со своим непосредственным начальником, кандидатом технических наук Николаем Николаевичем.

Сначала ему предложили сделать какой-то химический раствор. Виктор не знал, для чего нужен этот раствор и как он называется. Раньше все практическое знакомство Виктора с химией заключалось в том, что он выливал смесь кислот в чернила и наблюдал, как оттуда ползли зловещие пузыри разнообразной окраски. Это происходило во время "лабораторных работ".

Поэтому, несмотря на весь его энтузиазм, Виктор в довольно короткий срок испортил несколько реактивов. Пришлось переделывать.

Потом он путешествовал легким привидением мимо незнакомых установок, цилиндров, счетчиков, клемм, оглядывая технический мир широко раскрытыми глазами. Впрочем, иногда с ученым видом он останавливался, рассматривал долго и упорно какой-нибудь вольтметр, читал вслух названия приборов, нежно притрагивался к кнопкам и рычагам (словно встречал эти хитрые сооружения раньше), но быстро отходил, почувствовав иронический взгляд электрика Гены, мужчины лет двадцати пяти.

*

На второй день девушки из лаборатории, найдя, что, в общем, он недурен собой, только слишком замкнут и молчалив, отвели его в сторону и, учинив беглый вежливый допрос, "кто он и откуда", стали откровеннее и заметили, что, "между нами говоря", Николая Николаевича надо остерегаться, ибо он тяжелый человек.

- Требует очень, с ним никто не мог сработаться, - сказала Зина.

- Я сама работала, - подтвердила Клава, - я помню, как он однажды меня до девяти вечера задержал. Ты, как твое время истекло, сразу уходи. А я не выдержала, перешла к Алексею Ивановичу. (Алексей Иванович был тоже старший научный сотрудник, работавший в другой комнате.)

Девушки были очень милые, и Виктор поблагодарил их за предупреждение.

День ему показался уж очень длинным. Теперь только до него дошло, почему мама приходит вечером такая усталая. Впрочем, работа ему пока нравилась. Все здесь было ново, занимательно и непонятно.

Между прочим, выяснилось, что Клава учится в вечернем техникуме, а Зина на заочном отделении института. После этого Виктор перестал "вскользь упоминать", что он, мол, окончил десятилетку. В лаборатории учились все. Даже пятидесятилетний слесарь Аким Васильевич, мастер на все руки, занимался в пятом классе вечерней школы. По-видимому, учеба давалась ему трудно. Уже на второй день он попросил Виктора помочь решить ему задачку.

* * *

Каждый день Виктора будит мать, и он, наскоро позавтракав и захватив с собой килограмм различной провизии, выходит из дому.

В метро много знакомых лиц. У проходной завода очередь. Боязливо косясь на стрелку часов, стоящую почти на восьми, Виктор врывается во двор. Первые десять минут уходят на взаимные приветствия, и хотя он работает недавно, ему тридцать раз приходится произносить традиционное "здравствуйте". Сначала это ему нравится, потом надоедает, и он пускается на хитрость: выждет, пока в одном месте соберется несколько человек, и тогда уже говорит: "Здравствуйте!" Отвечают хором.

Сегодня начальник показывает ему вакуумную установку. Николай Николаевич строго придерживается регламента: ровно десять минут он запугивает Виктора током высокого напряжения (после чего тот инстинктивно отодвигается метра на два от аппарата); следующие двадцать минут начальник посвящает арифметике, складывая стоимость установки и различных ее частей; здесь же вспоминается, сколько денег и труда стоил ему этот аппарат. Потом Николай Николаевич задает вопрос: что будет, если Виктор все испортит?

Виктор забивается в угол и старается не смотреть в сторону аппарата.

Добившись такого эффекта, начальник незаметно улыбается в усы и переходит к демонстрации приборов в действии.

- Включите ток - там, в соседней комнате, кнопка!

Виктор идет в соседнюю комнату, находит несколько кнопок. Подчиняясь властному окрику: "Включайте же наконец!" - он нажимает крайнюю.

Ай! Рядом с ним какой-то незаметный доселе ящик начинает дергаться, из него летят брызги масла. Из комнаты слышится вопль:

- Зачем вы включили форвакуумный насос?

* * *

Виктор натолкнулся на Зину и выбил из ее рук мензурку. Потом он зацепил ногой провод, и счетчик рухнул со стола прямо на голову Гены, который возился с проводом и поэтому сидел на корточках. Теперь при виде Виктора Гена испуганно прикрывает руками приборы и следит за ним настороженными глазами; Зина же шарахается в другую сторону и осторожно, боком, обходит его, стараясь держаться ближе к стене.

* * *

- Виктор, зачем ты берешь эту колбу?

- Нужна Николаю Николаевичу.

- Для чего?

- Мне надо принести ацетона!

- Ацетона? Туда? - Голос Клавы достигает высшей точки иронии и язвительности. - Может быть, еще бензина или серной кислоты?!

- А что, разве лопнет стекло?

- Мы из нее чай пьем, а он хочет налить ацетона!

* * *

- Юра... то есть Виктор (до него лаборантом был Юра, и начальник путает)! Виктор, принесите адскую машину!

- Ка-ак??

...Ничего страшного не происходит. Адская машина оказывается безобидным цилиндром, где сушат колбы.

* * *

У начальника странная манера говорить вслух с самим собой. Сидит-сидит, пишет, потом вдруг: "Правильно!", "Вот-вот!", "Так его!" - или еще что-нибудь скажет. А то вскочит, снимет очки, пробежится по комнате и бодрым голосом прокричит:

- Так!..

Виктор поднимет глаза, ожидая приказаний, но начальник взглянет поверх него и вновь усаживается на прежнее место.

Приносят новые образцы. Их закладывают вместо старых, а старые Николай Николаевич берет к себе и начинает над ними колдовать.

Виктор в это время сидит и следит за правильной работой приборов. Он несколько дней уже наблюдает за начальником и делает вывод, что вся сухость Николая Николаевича, о которой говорили ему девушки, происходит оттого, что он страшно любит эти приборы. Виктор однажды видел, как нежно начальник сам протирал металлические части аппарата, как он похлопывал аппарат по корпусу и говорил: "Давай, старушка". Вчера Виктору досталось за то, что на аппарате была пыль. Когда же ему было успеть, если он целый день шлифовал какие-то пластинки?! Но начальнику нет никакого дела, Ни одной пылинки не должно быть.

Еще он заметил, что настроение Николая Николаевича подчиняется следующему графику: утром оно хорошее только в том случае, если его навестила Преображенская, доктор технических наук, заведующая всем сектором. Но перед обедом начальник неизменно пребывал в отличном расположении духа. Часам к трем настроение резко ухудшалось и еле-еле выравнивалось к концу дня.

Обед начинался в час дня, но уже задолго до этого девушки опустошали половину своих продовольственных запасов, прикрываясь для приличия учебником "Общей химии" или журналом для записи полученных образцов. С гудком Гена убегал в магазин и появлялся, нагруженный разнообразной провизией. Зина приносила два чайника.

Население лаборатории с шумом и шутками принималось за еду.

Николай Николаевич вбегал через десять минут немного расстроенный. Он доводил до всеобщего сведения, что в технологии варки яиц были допущены две ошибки: 1) он положил их в холодную воду; 2) не засек время начала кипения, так что за качество не отвечает.

Яйца "перекручены", но их уплетают с аппетитом.

* * *

Конец дня. Ровным светом горят сигнальные лампочки установки. Все в порядке. Слышно, как в соседней комнате девушки прекращают работу, переговариваются, укладывают в чемоданчики свои вещи.

- Можно уже выключать, - говорит Николай Николаевич и встает из-за стола. - Виктор, вы слышите меня? Выключайте аппарат!

Виктор, словно очнувшись, вскакивает.

- Что с вами такое?

- Со мной? Нет, ничего...

Но начальник уже знает, что на Виктора иногда находит какое-то оцепенение. Он сидит, уставившись в одну точку, и не обращает никакого внимания на происходящее. Приходится по нескольку раз его окликать, чтобы он пришел в нормальное состояние.

"Странный какой-то парень, - решает про себя начальник. - То он так старается, его не остановишь, все горит в его руках; то спит на ходу! О чем он думает?"

О чем он думает? Он и сам не знает. Он сидит в полутемной комнате, смотрит на светящиеся лампочки, слушает шум аппарата... Да, экстернат придется оставить, времени хватит лишь на подготовку к конкурсу... Но эти мысли его уже не волнуют.

*

Он смотрит на лампочки и видит то улыбающееся лицо Вадима, который тоже сейчас устроился на работу, то Леньку, то Вовку, одного из его школьных товарищей, занимающегося сейчас в ленинградском институте... Потом бульвар, совершенно пустой, с мокрыми скамейками, усыпанными опавшими листьями. Листья падают очень быстро, один за другим. "Между прочим, задает он себе вопрос, - ведь может же так случиться, что я с ней встречусь в метро? Будем возвращаться в одном поезде, а может, в одном вагоне".

ГЛАВА XV

ПРИЯТНОЕ И НЕПРИЯТНОСТИ

Вот уже третий день не работает вакуумная установка. Лопнуло стекло, масло залило насос. Насос решили совсем заменить, и, пока достают новый, начальник ходит злющий и придумывает Виктору массу разных дел. Все колбы, сосуды, склянки надо перемыть, переставить зачем-то приборы, разобрать все ящики, сменить настольную бумагу и т. д. Виктор успел примириться со своей участью уборщицы, хотя в комнате столько ящиков, что она похожа на склад. Но часто приходится делать совершенно ненужную работу.

Виктор час раскладывал приборы, свертки и коробки на нижней полке стола, а потом Николай Николаевич вспомнил, что не постелили чистую бумагу. Пришлось все вынуть и укладывать снова.

Николаю Николаевичу не понравилось расположение столов - Виктор переставил их, но тут начальник сообразил, что перепутались розетки и несколько аппаратов нельзя будет включать. Виктор ставит все обратно.

Затем Николай Николаевич дает ему кипу расчетов. Работать с логарифмическими таблицами Виктор умеет. Сидит, считает. Проходит день, половина второго дня. Виктор подает готовые вычисления.

- Не так. Перепишите, проставьте все значения.

Виктор долго переписывает, но остается в твердой уверенности, что прежняя система записи была более рациональной и удобной.

Однако начальник придирается:

- Вычислено неверно, считать не умеете.

Виктор еще раз проверяет и, удивляясь собственной выдержке, хладнокровно доказывает, что все правильно.

Начальник неохотно соглашается:

- Ну ладно. Я должен быть уверен в правильности расчетов. Теперь сделайте чертеж нового держателя.

- А как?

- Привыкайте думать сами, вы же хотите стать инженером.

...В этот день произошло важное, как впоследствии оказалось, событие.

Был обеденный перерыв. В соседней комнате двое рабочих начали партию в шахматы. Виктор повертелся около, но увидел, что сыграть не удастся. Тем более, что игроки в ответ на несколько его замечаний только плечами пожимали: тоже, мол, советчик нашелся!

Тогда Виктор пошел поболтать к Зине и Клаве. Девушки кончили обедать и стали подсмеиваться над Виктором.

- Витя ходил смотреть на умную игру? Учись, Витенька, в жизни пригодится.

- Да они играть не умеют!

- Слышь, Клава, он так говорит, будто сам мастер.

- Мастер не мастер, но когда-то я занимался в Доме пионеров и имел второй разряд. Правда, я уже давно не играл. Мои товарищи мне быстро проигрывают, так что...

- Тебе здесь живо нос утрут! - перебила его Клава.

Виктор понял, что спорить бесполезно, и переменил тему.

- А вообще зачем тебя назвали Клавой? - удивился он. - Уж лучше Агафьей или Феклой.

Клава смутилась. Очевидно, это было ее больное место. Но на помощь пришла Зина:

- Витеньке, наверно, нравятся романтические имена: Нелли, Эмма, Нина...

Виктор не успел ответить, потому что услышал:

- Это вы Подгурский?

Девушки смолкли, а Зина хитро подмигнула. Виктор обернулся. За ним стояла невысокая девушка в синем халате.

Надо сказать, что Виктору нравился определенный тип девушек. "Тип Подгурского" - так называл их Ленька. Тот же Ленька однажды дал обобщенный портрет девушек этого "типа": "Во-первых, ни одна блондинка Витьке не понравится. Пускай это они запомнят и перекрашивают волосы. Далее, желательно, чтобы прическа была короткой. Курносые носы Подгурский не признает. Но главное - глаза. Глаза должны быть большими, чуть-чуть удивленными и обязательно напоминать музыкальную гамму до минор".

Так вот, если бы Ленька находился сейчас в лаборатории, он бы воскликнул: "Да это законченный "тип Подгурского"!"

Между тем девушка сказала:

- Я комсорг вашей группы. Меня зовут Аля.

Виктор почему-то покраснел и, почувствовав это, выругал себя, после чего покраснел еще больше.

- Сегодня у нас собрание. Зина, это к вам тоже относится, - спокойно продолжала Аля, делая вид, что не замечает смущение Виктора. - А пока, Виктор, выйдем, поговорим.

Виктор пошел за ней, чувствуя на себе насмешливые взгляды лаборанток. "Снова будут дразнить", - подумал он и постарался придать своему лицу равнодушное выражение.

Во дворе было много народу. Але приходилось все время здороваться. Причем, как заметил Виктор, молодые рабочие делали специально крюк, чтобы подойти к ней поближе, и здоровались они более почтительно и сдержанно, чем с другими девушками из цехов. Виктора же разглядывали весьма бесцеремонно.

Виктор разговаривал с Алей минут десять. Он успел рассказать немного о себе, заметив мимоходом, что два года работал комсоргом. Аля сказала, что это очень здорово, что он для начала будет ответственным за спорт-работу и что вообще их группа, объединяющая все лаборатории, хорошая. Один лишь Михеев... Впрочем, вот он и сам.

И Аля указала Виктору на паренька лет шестнадцати в синем замасленном халате. Паренек шел и зевал. Несмотря на сопротивление (что видно было по дрожащему подбородку), зевота одолевала его, и он шел, закрыв глаза и раскрыв рот.

- Михеев! - окликнула Аля.

Михеев приоткрыл глаза, увидел Алю, захлопнул рот и уж после этого закрыл его ладонью.

- Сколько ворон проглотил? - осведомилась Аля,

- Все мои! Что, наверно, на собрание? Не пойду? Я сегодня занят.

- Скажи, когда в день собрания ты был свободен?

- У меня уважительная причина.

- Всегда у тебя причины.

Началась перепалка. Аля просила, уговаривала и угрожала Михееву. На щеках и на шее у нее выступили красные пятна.

Михеев возражал зло и равнодушно:

- Все! Мое слово - олово! Не могу - и точка!

Аля замолчала, совершенно растерянная. Но тут вмешался Виктор, на которого Михеев не обращал раньше внимания.

- Сними значок. Зачем ты его носишь? Тоже комсомолец! Его на коленях надо упрашивать: "Иди, дитятко, на собрание". И кто таких принимает?..

Виктор говорил это спокойно, с иронией, останавливаясь на каждом слове. Но на самом деле он страшно волновался. Это было сильнодействующее, но рискованное средство. Михеев мог его оборвать: "А тебе какое дело? Нашелся указчик! Катись отсюда к..."

Но Михеев, может, от неожиданности или потому, что не знал Виктора, изменился в лице, заморгал и все еще злым, но совершенно другим тоном ответил:

- Не надо на коленях упрашивать. Я сам понимаю. У меня причины... Но если надо, я останусь. - И, помолчав, добавил, искоса поглядывая на Виктора снизу вверх (Виктор был намного выше): - Но скучно там. Разговоры да разговоры!

- Это - другое дело. Но тут от тебя зависит. Предложи что-нибудь интересное.

- Зима наступает, лыжи бы...

- Давай! Наметим вылазки, подготовим кросс.

- Хорошо. Только вы не подумайте, что я не хотел на собрание. У меня причина объективная.

Виктор наклонился и, снизив голос, сообщил:

- Одно время я тоже не ходил на собрания. И у меня были очень веские основания. Обычно в этот день умирала какая-нибудь из моих теток. Так, знаешь, за один учебный год я похоронил одиннадцать теток и трех бабушек.

Михеев недоверчиво покосился на Виктора и засмеялся.

- Ладно, я побежал в столовую. Значит, в пять часов.

Виктор некоторое время смотрел ему вслед, смотрел и удивлялся самому себе. Потом он повернулся к Але. Взгляды их встретились. Но в ее глазах Виктор не смог ничего прочесть.

...И вот значительно позже, когда он был выбран в редколлегию, когда его ввели в комитет, когда Подгурского хвалили на всех собраниях как одного из активнейших комсомольцев, - вот тогда он часто вспоминал этот эпизод и считал, что с него все и началось.

Однако причины здесь были несколько иные. Просто Виктор, привыкший постоянно находиться в обществе своих одноклассников, соскучился по шумным собраниям, по бурным заседаниям комсомольского комитета и, наконец, по уверенности в том, что он все время кому-нибудь нужен.

Поэтому, придя на завод, он с увлечением занялся общественной работой, что очень быстро сказалось и на самом Викторе.

Вскоре у него не оставалось свободного времени. Он не успевал обедать и оставался после гудка. Днем в лаборатории часто звонил телефон, и незнакомые голоса просили позвать Подгурского. В коридорах Виктора поджидали новые товарищи с просьбами или поручениями...

Но все это произошло значительно позже.

А в этот день Виктор вернулся в лабораторию в чудесном настроении. Но оно сразу испарилось при взгляде на Николая Николаевича и на чистый лист бумаги. Начальник охрипшим голосом объяснял кому-то по телефону, что он никак не может принять образцы на испытание.

- Ну, никак, понимаете? Насос должны сменить. Что я их, в рот положу и там вакуум буду делать? Работу задерживаю? Не от меня, батенька, зависит!

Виктор два часа пыхтел над чертежом. Начальник безжалостно все перечеркнул.

Чертеж переделывался два раза, но Николай Николаевич снова поставил красным карандашом какую-то загогулину.

- В этом месте исправить!

Виктор закусил губы. "Зачем надо портить уже готовый чертеж, когда можно просто сказать?"

ГЛАВА XVI

ЛАМПОЧКА НЕ ЗАГОРАЕТСЯ

Утром приносят новый насос. Все детали установки тщательно промыты, все готово для сборки. Начальник и лаборант возятся у аппарата. Вот ставится трубка.

Николай Николаевич ворчит:

- Виктор, осторожней с трубкой! Не ударяйте ее. Разобьете.

Он забирает трубку из рук Виктора, укрепляет ее сам, ударяя раза два о решетку. "Сам-то ударять может, ведь начальство", - думает про себя лаборант. Потом осторожно ставятся другие части установки.

Четыре часа. У Виктора ноет спина, он весь в масле, пропах бензином, руки оцарапаны. Они оба устали. Но зато аппарат наладится, работа пойдет по-прежнему.

...Изнутри слышатся какие-то странные звуки, сигнальная лампочка не загорается, вакуум не налаживается.

Нужно все перебирать снова. Снова отвинчивать наглухо закрепленные гайки, перемывать трубки. До чего осточертело Виктору это занятие!

- Так и есть! - вскрикивает Николай Николаевич. - Треснула трубка. Халтурщики, не могут как следует сделать!

Они сидят перед разобранной установкой - солидный кандидат технических наук и его неопытный лаборант,

Николай Николаевич размышляет: "Вот не повезло! С трудом достал аппарат, наладил работу, еще несколько опытов - и моя диссертация подойдет к концу. К тому же масса заказов, все требуют, все торопят. Короче, нужна бесперебойная работа. И на тебе! А мой "дорогой, уважаемый" помощник знай только, что поглядывает на часы: "Скорее бы отделаться". Ну и удружили мне... Полный растяпа, ничего не умеет".

Но вслух он только спрашивает:

- Виктор, вы очень устали?