И семь гномов

Николай Климонтович

... и семь гномов

Из книги "Далее везде"

Красавчик позвал Плешивого; Плешивый привел Крота; Крот свистнул Прусаку; Прусак пригласил Счастливчика; Счастливчик порекомендовал Придурка; Раввин напросился сам; всего семь гномов.

Однажды Красавчик позвал Плешивого в длинную коммунальную квартиру, в комнату с камином, облицованным старыми изразцами. На изразцах по белому полю вились синие цветы. Правда, потом Плешивый иначе излагал всю историю. Он вспоминал, будто Красавчик приехал к нему в Сочи, где Плешивый отдыхал со своей белоснежкой, арендовав какую-то лачугу. Будто бы лил дождь. Спустя годы Плешивый писал: "Со страху сами знаете перед кем мы переговаривались на пустынном пляже тут же сжигаемыми записками". Здесь, просим прощения за это слово, контаминация: испуг был не столь силен, записки пошли в ход позже. Да и был ли пляж, коли лил дождь? Впрочем, общие очертания Плана действительно нарисовались тем сентябрем.

Плешивый привел Крота; они принесли много водки. Топили камин, который не дымил; от него лишь потягивало запахом тлеющей сырой древесины. Прикинув и подсчитав, сговорились, что нас будет семеро.

В этой самой комнате в длинной коммунальной квартире Красавчик временно проживал у Красивой Дамы, которую узнавали на улицах. Дама работала на телевидении, где зачитывала новости, поэтому на улицах ее узнавали. Зачастую продавщицы гастронома продавали ей без очереди дефицитные продукты. А в цветочной лавке отпускали цветы с заднего хода, красивые цветы, которые Красивая Дама очень любила. Она так любила цветы, что в отсутствие живых любовалась каминными изразцами, синими холодными разводами, напоминавшими ледяной узор на морозных стеклах.

В те времена, как и во все последующие, телевизионных новостей было немного, и Красивой Даме что ни день приходилось зачитывать одни и те же. Впрочем, старые новости почти всегда лучше новых новостей. Почти всегда.

Камин Красивая Дама и временный Красавчик топили тонкими досками от разбитых ящиков из-под продуктов; продукты изредка подвозили в соседний магазин и давали Даме без очереди. А ящики грузчики выбрасывали в грязный двор.

В других комнатах длинной квартиры каминов не было. Это была старая квартира в старинном доме, и в ней когда-то жила одна-единственная семья состоятельных людей. Состоятельная семья занимала всю квартиру: у них была гостиная с эркером, в ней нынче жила чета дворников-удмуртов, детские, где тоже жили теперь случайные заволжские люди, и спальная комната, которую занимал холостяк-журналист партийной газеты; по субботам он выпивал много водки и, пока здесь не поселился Красавчик, раз в неделю по воскресеньям предлагал Красивой Даме выйти за него замуж.

Комната с камином, где жила Дама, у которой теперь жил Красавчик, некогда служила кабинетом состоятельному хозяину; тот курил трубку, прислуга разводила в камине огонь; тогда топили не досками от ящиков из-под продуктов, а сосновыми поленьями, ровными блестящими от смолы брусочками, которые прислуга покупала неподалеку, на Сухаревке. И состоятельного хозяина, сидевшего в вольтеровском кресле с шотландским пледом на коленях, звуки потрескивавших в камине сосновых дров заставляли благородно мыслить о том, как бы ловчее разрушить собственный комфорт. В те годы в России было немало людей, недовольных своим положением состоятельных, и, поскольку это были люди в большинстве умные и образованные, им впоследствии удалось достичь своих целей. Квартиры у них отобрали, но они не жаловались; ведь теперь им больше не приходилось мучиться чувством вины перед другими, менее состоятельными и хуже образованными людьми. А в их гостиных с эркерами стала жить прислуга, потомки той самой, что некогда разводила огонь в камине, облицованном красивыми изразцами с синими разводами на белом фоне.

Красавчик, Плешивый и Крот пили водку; Красавчик гордился перед приятелями, что живет в комнате с камином у Красивой Дамы, которую узнают на улицах; и тем, что телевизионная Дама подает к водке закуску как простая милая хозяйка. Дама время от времени покидала комнату и уходила в самый конец длинной коммунальной квартиры. Там на кухне была газовая плита; на плите стояла кастрюля. Дама пробовала вилкой, сварилась ли в кастрюле картошка: корнеплоды, три килограмма, она принесла домой в большом бумажном пакете накануне вечером, прочитав с экрана телевизора очередные старые новости; картошку ей дали с черного хода гастронома, во дворе которого в тот вечер горел большой красивый огонь. В лавке цветов не было. Дама почистила картошку еще утром, потому что ее Красавчик сказал, что после обеда зайдет Плешивый. И подновила лак на ногтях.

Здесь к месту сказать, что Красивая Дама не всегда жила с камином и читала новости на телевидении; когда-то она служила просто красивой продавщицей филателистического магазина. Там в магазине ее увидел инженер-филателист и полюбил за красоту. Он привел ее в длинную квартиру, в комнату с камином, но вскоре умер от сердечного приступа. Не потому, конечно, что некогда вся длинная квартира принадлежала состоятельным предкам инженера-филателиста; просто умер, поскольку у него была сердечная недостаточность. Но ко времени его женитьбы на красивой продавщице заморских и отечественных марок все его предки тоже умерли по разнообразным причинам; быть может, филателист устал продолжать жить с чувством вины перед родственниками за собственное долгое жительство, и его сердце остановилось. Ведь все его родственники в определенном смысле тоже умерли от чувства вины, пусть и по причинам разнообразным, и это чувство было у инженера наследственным. Но, еще не умерев, он успел свою жену пристроить в дамы на телевидение, где у него были связи и куда Дама прошла по конкурсу, потому что была красивой и умела отчетливо произносить разные слова, чему научилась за многие годы, разговаривая с филателистами из-за прилавка своего магазина. И Дама на время досталась Красавчику, потому что стала одинокой вдовой и всегда любила талантливых ничего-себе молодых людей и чтобы они не собирали марки. Красавчик некогда собирал марки, но недолго, лет до девяти, а, значит, это было достаточно давно и успело забыться.

Обычно Красавчик выходил за досками вечером после наступления темноты: он называл это отправиться за валежником. Он прихватывал маленький острый металлический топорик - разбивать ящики, разрубать опутывавшие доски жестяные ленты,- и пробирался во двор гастронома, заваленный порожней деревянной тарой, таясь. Время от времени грузчики из магазина сжигали ящики в этом же дворе, чтобы получился большой костер. Но Красавчику все равно надобно было умыкать тару крадучись: злые грузчики побили бы его, когда б увидели, что у них крадут дрова, из которых можно развести большой и красивый огонь, те самые дрова, что Красавчик называл валежником.

У нас ведь никогда не бывает ничего лишнего; даже если это ровным счетом никому не нужно, что-нибудь кому-нибудь да сгодится. А зачастую и не один раз.

Когда Красивой Дамы не бывало дома, Красавчик включал телевизор в ожидании новостей, которые его Дама в который раз сообщит ему с телеэкрана, пристально и нежно глядя прямо на него своими бледно-голубыми, слегка навыкате, круглыми глазами. Иногда они договаривались, что Дама чуть кашлянет в условленном месте, между вестями с полей и известиями о промышленном росте. Чем даст знать Красавчику, как сильно она о нем помнит.

Ожидая покашливания Дамы, Красавчик устраивался на ее диване с книгой "Встречи с Мейерхольдом", заложенной на статье Сергея Юткевича, автора фильма "Ленин в Польше", о докторе Дапертутто. Красавчик собирался написать комедию о своей предыдущей любимой, которая его бросила и уехала за границу с мужем сами знаете откуда; комедию в стихах в духе Гоцци и в манере дель-арте; но он не совсем знал, ни что такое комедия, ни что такое дель-арте; теперь ему приходилось самообразовываться, хоть название было уже готово. Комедия должна была называться "Страсть к семи мандаринам", ведь речь шла о неверной и обильнолюбивой женщине, приносящей возлюбленному кислую горечь и едкую сладость. Или лимонам, или грейпфрутам, или просто - к семи цитрусовым, но это еще не было решено окончательно; название, ясное дело, до начала работы оставалось рабочим.

Собственно, на почве поэзии Красавчик некогда и подружился с Плешивым и с Кротом; а потом с Прусаком; и со Счастливчиком; и с Придурком; и с Раввином; всего семь гномов... И если б не эта их общая страсть к Мёду Поэзии, то ничего бы и не случилось. Жили бы как жили, и все остались бы целы. И любили бы своих белоснежек: каждый свою, а не одну на всех, как потом вышло.

Едва картошка сварилась, Дама принесла в комнату кастрюлю, закутанную в полотенце; она переложила картошку в миску и поставила посреди стола; от картошки шел пар и запах постного масла; Крот как старший разлил по рюмкам водку, которой было много, и сказал, что подумал и выведет Прусака. То есть приведет, Крот подчас путал слова. Приведет, хоть и не любит стихи, которые сочиняет Прусак. Точнее, не понимает их. Сам Крот писал длинные хитросплетенные поэмы, как новый Ариосто, но Прусак считал их старомодными, так что непонимание песен друг друга было у них взаимным. Впрочем, все это выяснилось позже.

В тот вечер они втроем обильно напились водки и были счастливы. Точнее сказать, они были довольны, что все удалось обсудить и обладить. И обо всем договориться. Ибо дело, которое они затеяли, было весьма опасным по тем временам, и приходилось соблюдать осторожность. Но и счастливы были, конечно, как бывают счастливы три симпатичных друг другу русских гнома, когда им удается сообща славно напиться. Даже если толком договориться ни о чем не удалось. Ведь чаще всего симпатичным друг другу людям договариваться совершенно не о чем.

Когда Плешивый и Крот ушли, Красивая Дама уложила Красавчика на диван, подвинув Юткевича. Она гордилась тем, что знает много штук, приятных талантливым молодым людям ничего-себе; Дама полагала, что тех женщин-женщин, которые хорошо-хорошо умеют делать такие штуки, талантливые ничего-себе мужчины не бросают никогда-никогда. Даже если мужчины еще молоды. Это ее убеждение выдавало тот факт, что, подобно многим красивым дамам, она была далека от Правды жизни; но близка ее Поэзии. Пусть Дама никогда-никогда и не читала первый из трех томов воспоминаний иностранного почетного члена Петербургской академии наук Гёте Иоганна Вольфганга.

Но она знала это имя, потому что любила отгадывать кроссворды, и даже имела отдельную подсобную тетрадочку с наиболее часто встречающимися пересекающимися словами. В тетрадочке значилось и это самое гёте на букву Г...

Пока Красивая Дама проделывала с Красавчиком, глядя чуть голубыми навыкате глазами, всё необходимое для поддержания прочности их союза, Плешивый и Крот добрались до ближайшей станции метро, и Плешивый сказал:

- Ты бы позвонил Прусаку.

На что Крот ответил в том духе, что позвонит, когда доберется до мастерской. При этом он не пояснил, до которой мастерской намеревается добраться: у него была белоснежка - жена Скульпторша и возлюбленная белоснежка Живописец, и каждая имела по собственной мастерской. Но, поскольку у Скульпторши телефона в мастерской не было, Плешивый сообразил, что Крот направляется к Живописцу, поскреб плешь, потеребил бороду и сказал:

- Ну-ну.

Они распрощались, каждый ни о чем не забыв и думая каждый о своем.

Да и Красавчик, пока его Дама проделывала то, к чему уж его приучила, думал неотступно о Плане.

Странно, не правда ли, что подчас суетные, в сущности, в сравнении с жизнью леса и неба планы волнуют совершеннолетних гномов мужского пола много больше, чем рябь на воде, или стрекот кузнечиков в поле, или языки пламени в камине, которые непредсказуемы, как судьба. Или облака.

И Плешивый отправился в одну из своих командировок.

Дело в том, что, будучи инженером по образованию, в свободное от сочинения своих виртуозных песен время он подвизался на весьма странном поприще. А именно - разъезжал по весям верхнего мира и заключал с директорами различных предприятий и фабрик договоры на приобретение картин и скульптур всяческих загорелых скульпторов и художников. В порядке выполнения планов, спущенных предприятиям по наглядной агитации и пропаганде. То есть распространял в трудовом народе изваяния Вождя и изображения вождей, что, конечно, несколько не вязалось с его подпольной жизнью и рудной природой. Но угрызений совести он не испытывал. Все мы жили тогда как бы на двух этажах, а какое-никакое пропитание необходимо и самому непритязательному

гному.

Весьма скоро по возвращении Плешивого из его экспедиции, как и обещал Крот, Красавчик, Плешивый, Крот и Прусак встретились в мастерской Скульпторши, именно потому, что там не было телефона; в те времена всякий ребенок знал, что в квартире, где есть телефон, прежде чем приступить к непринужденной беседе, аппарат следует обезвредить; многие для этой цели просто снимали трубку, но это было наивно; ушлые переговорщики поступали иначе, а именно проворачивали диск аппарата и прищемляли его спичкой. Но самые осторожные вообще отказывались разговаривать в помещении, только на свежем воздухе; если же на свежий воздух было никак не попасть, писали на бумажке, обмениваясь с собеседниками лаконичными записками, которые позже следовало съесть или сжечь,- и именно эту-то традицию вспоминал спустя годы Плешивый в своем автобиографическом сочинении. Якобы и на пляже они с Красавчиком переговаривались подобным способом. Нет, память подводит Плешивого, эту традицию завел Раввин, но Раввин появился позже, его тогда еще не было среди нас.

Красавчик, Плешивый, Крот и Прусак сидели в мастерской Скульпторши. Ну вы бывали в мастерских скульпторов: гипс, обломки арматуры, пыль по углам, полутьма, пустые бутылки по полу, какая-нибудь лежаночка, а сбоку здоровенный стол, на котором какие-то эскизы небрежными стопками вперемежку с немытыми стаканами. В мастерской не было телефона, говорили, как на свежем воздухе, и пили водку. Закусывали остывшими чебуреками, на которых белой пленкой застыли прогорклое масло и бараний жир. Чебуреки продавали рядом, на Сретенке, в двух кварталах от того дома, где Красавчик временно проживал у Красивой Дамы. В те годы, как ни странно, чебуреками, приобретенными в пунктах общественного питания, никак невозможно было отравиться. Особенно если запивать их обильно водкой.

Рядом с чебуречной была и церковь. Не зная ее названия, Плешивый украдкой перекрещивался на купола, коли шел есть чебуреки в мастерскую белоснежки Крота. Украдкой потому, что на улице был еще тот режим, который не крестился. А уж при том, который принялся креститься на фонарные столбы, никакой План уж не имел бы смысла.

Чистая наивность была свойственна гномам тогда. Кто ж не знает, что в мастерских скульпторов - крестись не крестись - обычно очень мало свежего воздуха. И разговаривать там, полагая, что ты находишься на свежем воздухе, было верхом прекраснодушия. Но гномы были поэты, а где виданы осторожные и предусмотрительные поэты? Хоть и вовсе нельзя сказать, что судьба наша была предрешена этим околопоэтическим обстоятельством, вовсе нет.

Впрочем, Прусак не пил водку. Он ходил гоголем, штаны заправлены в сапоги, ношеный свитерок, лысинка, очки то и дело ползут по носу. Водки он совсем не пил, то есть ни грамма. Чувствуя, что это вызывает недопонимание его новых друзей, более того, видя, что это их не на шутку интригует, Прусак объяснил, что иногда любит выпить бутылку пива. А водки ему пить никак нельзя из медицинских противопоказаний, поскольку в детстве он сильно хворал. И он спел такой стих:

Вот водочки совсем не пью,

И Пушкин тоже водки нЕ пил,

И Лермонтов один шато-лафит,

И Блок в бокале золотой аи,

Закусывая черной розой,

А вот поди ж как любит НАС народ.

Прусаку Красавчик показался эдаким суперменом. Красавчик носил тогда немыслимый какой-то костюм со шнуровкой, сшитый, похоже, из тонкой мешковины,костюм ему прислала из далекой страны, куда она отбыла с мужем, изменщица возлюбленная. Вместе с бутылкой шотландского виски - в порядке компенсации, так надо понимать. Еще Красавчик носил залихватскую клетчатую кепку, которую не снимал и в гостях. И все это: и свитерок, и очки Прусака, и кепку Красавчика, и лысину Плешивого, и тонкое породистое лицо Крота, и густую черную бороду Раввина, и иконописный лик Счастливчика, и задвинутую назад нижнюю часть лица Придурка,- можно увидеть сегодня на двадцатилетней давности черно-белой фотографии, сделанной тогда, когда вся команда собралась, но даже Альбом еще не был готов. Пятеро гномов смотрят гоголем, но грусть на лице Крота и грусть на лице Счастливчика. Будто они уже все предчувствовали. Эту фотографию сделал один известный в те годы фотограф, но когда события стали разворачиваться так, как они стали разворачиваться, он насмерть перепугался и уничтожил негативы. Зря, сегодня они дорого бы стоили. Так что фотографию эту можно увидеть нынче лишь в смутном фотографическом исполнении в забугорном издании Альбома, которое состоялось-таки. Но это будет много позже.

Итак, Прусаку Красавчик с первого взгляда показался суперменом и весельчаком, что называется, там на свету,- рубахой-парнем. Такой мужественный-безрефлексии, какие ж стихи он может писать? В свою очередь, Красавчик видел Прусака лишь однажды на чтениях, сидя в публике. Он не понимал прелести стихов Прусака, удивляясь аплодисментам зала. Ему представлялось, что Прусак лишь более или менее артистично кривляется и острит. Все дело было в том, что в детстве бабушка Красавчика читала ему вслух "Руслана и Людмилу", и "Мцыри", и "Соловьиный сад"; а про Белоснежку говорила, что у той ангельский голосок, всегда чистый передник и она ждет не дождется принца, который должен прибыть с минуты на минуту и взять ее в жены. И что этим принцем он, ее внук, и станет. Красавчик так и пошел по жизни, полагая какой-нибудь трехдольный амфибрахий с однодольной анакрузой не просто таким сговором между веселыми и свободными людьми, какими они, по слухам, были некогда под небом солнечной Эллады, пусть, мол, вольные граждане, эпикруза сегодня будет двухдольной, но обязательным условием дыхания чистой Поэзии; а правильное краесогласие непременным признаком хорошего стиха. Красавчик, что поделать, был слаб в модальной логике, нелюбознателен, ему было и того довольно, что он некогда узнал от бабушки. И ведать не ведал, что такое эпистемический парадокс.

Когда чуть выпили водки и посвятили Прусака в План, тот как-то задумчиво обрадовался, если такое возможно. И почесал в бороде. Друзья ждали, еще разлив, чтоб скоротать паузу. И вот что сказал Прусак:

- Ведь все мы в некотором смысле существа хтонические.

И потом:

- И, так сказать, никогда не видели яркого света.

И еще:

- Поэтому Наш План, мне представляется, вполне соответствует вышесказанному...

И даже если бы он не говорил ничего больше, и так было бы ясно, что он согласен. Ведь он произнес слова Наш План.

Едва решили, что Прусак приведет Счастливчика, итого уже пять человек, как в мастерскую явилась хозяйка-Скульпторша, белоснежка Крота, а с нею еще три-четыре неизвестных человека. По их загару сразу было видно, что все они оттуда, с яркого света, и уже одно это никак не могло понравиться гномам. Неизвестные дышали здоровьем и были без бород, при этом очень большие, и один такой большой, что друзья его так и называли - Слон. Плешивый, который был самым осторожным, засобирался вон, подтолкнув под столом Красавчика. С сожалением Красавчик тоже поднялся, хоть и оставалось еще много водки и несколько чебуреков, правда, остывших. Но вовремя сообразил, что как раз напротив красивого дома его Красивой Дамы, у которой он временно проживал, есть красивая стеклянная рюмочная, где стаканчик водки стоит вовсе не дорого, а к нему подают бутерброд с селедкой. Он хотел было откланяться, но его задержала довольно забавная сцена: Скульпторша и Прусак стояли друг перед другом в явном замешательстве.

- Ты как здесь? - произнесла Скульпторша, жена Крота, для которого эта сцена тоже была в диковинку.

- Я так,- находчиво ответил Прусак и пощипал застенчиво себя за бороду.

- А,- нашлась и она. И пояснила мужу: - Мы же в одной группе учились.

Прусак в свое время действительно учился вместе со Скульпторшей. Но та заделалась монументалисткой, а Прусак лепил игрушки, был специалистом по малой скульптуре. Как-то ему перепал заказ на изваяние Крокодила Гены для детского сада. Комиссия не приняла работу: кто-то из райкома заметил, что крокодилы не носят калоши. Прусак не стал возражать и калоши с крокодила снял. Потому что должен был зарабатывать на жизнь себе, своей белоснежке, преподавательнице иностранного языка, а также тогда еще маленькому Прусаку-младшему. Хоть и был он одним из нас, хранителем сокровищ, но в те годы разменивать их время еще не пришло...

И Прусак вежливо попрощался с бывшей сокурсницей, и она в ответ небрежно махнула ручкой.

На том все и кончилось, Плешивый с Красавчиком и Прусак с ними покинули мастерскую Скульпторши. А большие загорелые ребята со свежего воздуха и яркого света - помощники Скульпторши, как оказалось,- сели допивать оставшуюся водку в компании Крота...

Красавчик был давно знаком со Счастливчиком. Красавчик вообще был со многими знаком в подпольном мире, такой уж он был веселый и общительный. Правда, со Счастливчиком его ничего не связывало; кроме того, что Красавчику очень нравились стихи Счастливчика, хоть и написаны они были вольно; так ведь и Блок, автор поэмы "Соловьиный сад", которую некогда читала Красавчику его бабушка, писал: вот девушка, едва развившись... Верлибр, не иначе. Поэтому, когда была назначена встреча уже впятером, Красавчик приехал к Счастливчику в Кунцево загодя, и уже вдвоем они поджидали остальных гномов. Приехал не без задней мысли, обуянный нешуточными опасениями, что Счастливчик от затеи откажется.

Опасаться за сговорчивость Счастливчика были веские основания.

Ибо Счастливчик несколько последних месяцев разрабатывал совсем другой план - Жилищный. И уже все продумал. Его небольшая двухкомнатная квартира имела три окна, и все на одну сторону. В хорошую погоду, нежась на балконе в шезлонге под послеполуденным солнышком, медленно выплывавшим из-за угла, Счастливчик досадовал, что утреннее солнце ему приходится пропускать. Так уж смотрели его окна - на запад. У его же соседки по площадке, живущей за стеной, солнце глядело в окна как раз по утрам. Соседка была простая баба лет под сорок, какая-то диспетчерша, что ли, автобазы, одна воспитывала сына, которому уж стукнуло шестнадцать с половиной и, того гляди, его могли забрить в армию. Собственно, мечтания Счастливчика обращены были не только и не столько к утреннему светилу.

Счастливчик в глубоком и мучительном одиночестве изо дня в день складывал свои виртуозные песни, сидя в кресле и по-женски поджав ноги; он держал на коленях старую школьную чертежную доску, на которой устраивал свой блокнотик. Он писал бисером, буковка к буковке, и выходила томительная вязь, которую разгадать мог только он сам. Его одинокие занятия напоминали вышивание по канве. Кстати, одна из его песенок называлась "По канве Рустама". С этим самым Рустамом, гномом, теперь скандально известным и в забугорье - поговаривали, его ценил сам Феллини,- у Счастливчика были связаны какие-то мучительные воспоминания, и иначе как гад он его не поминал. А вот песенка, сложенная, видно, в их счастливый период, выжила, и сло'ва из нее уж было не выкинуть.

Счастливчик несколько раз уже приглашал юного соседа и его подружку к себе - как добрый дядюшка-сосед. Он внимательно приглядывался к мальцу, иногда, подавая рюмку или закуску, наклонялся поближе, чтоб вдохнуть запах юношеских подмышек. Девица его не интересовала. Разумеется, Счастливчик не мог не вспоминать аналог: некогда его предшественник в схожих поисках утоления запретной страсти женился на матери предмета, вызывавшей в нем лишь жгучее отвращение. Пол предмета, разумеется, не имеет никакого значения - важен сюжет. В ситуациях Счастливчика и Гумберта Гумберта была и еще одна рифма автомобильная. Ведь, повторим, соседка служила на автобазе, и шанс угодить как-нибудь под колеса у нее был еще выше, чем у мамаши Лолиты.

Так вот, если объединить квартиры - его и соседскую,- пробить стену, то солнцу будет некуда деваться, и оно послушно, идя по кругу, будет освещать обновленное жилище со всех сторон с утра до вечера. Короче, Счастливчик, как и положено сладкоголосому певцу, был немного фантазером. Иногда перед сном, уже закрыв глаза, он воображал, что сделал бы, коли был бы у него миллион. И ничего не мог придумать. Разве что подарить другим гномам много ярких подарков, а остальное раздать восхитительным юношам, блондинам, брюнетам и рыжим, от которых пахнет дворовым футболом, новенькими кирзовыми сапогами и пряниками на меду. Когда к нему заявился Красавчик, Счастливчик все еще мечтал о квартире с окнами на все стороны...

Красавчик, упреждая общий разговор, осторожно изложил Счастливчику суть дела. Он начал издалека, напирая на то, что вот, мол, как было бы хорошо спеть вместе на свежем воздухе, чтоб всех нас услышали загорелые простые люди. Нельзя же до смерти сидеть впотьмах, в спертости, духоте и безвестности. Нельзя же до бесконечности читать друг другу стихи в кромешной тьме пещеры, что дурно отражается на вдохновении. Все это Красавчик облек в форму жалобы, говорил как бы только о себе и собственных чувствах. Но он знал, как безмерно тщеславны все мы, гномы, и что каждый самый одинокий, самый смиренный гном втайне мечтает об известности, а может быть, даже и о славе. Тихой осенней славе, которая только и приличествует среднего возраста гному, посвятившему себя уютным кабинетным занятиям.

Счастливчик слушал молча. Он думал о том, что ему скоро сорок и в сорок он будет совсем старик. Иные, из мужщинок, быть может, на пятом десятке только начинают цвести, а у него уж и теперь морщины. Но морщин ему никак нельзя, юные бестии не любят пожилых, только фырчат и морщатся, норовисто прядают в сторону, коли попытаться ласково погладить их по голове. К тому ж за последние полтора десятка лет он уже спел что хотел. Как он сам же и написал когда-то:

А не расплакаться ли нам...

Вот именно - нам! В одиночку он никогда бы не сунулся на яркий опасный свет. Но в доброй компании таких, как сам, гномов, отчего б не дерзнуть?.. Так говорил сам с собою Счастливчик, когда раздался звонок и в квартире очутились еще трое.

Слово, после того как все пятеро гномов церемонно друг с другом раскланялись, взял самый старший - Крот. Обрисовав в общих чертах План, Крот выразил уверенность в успехе предприятия. Соображения его были таковы. Страх загорелых, мускулистых людей перед нами, гномами,- следствие чистейшей воды предрассудков и древних смешных суеверий. В самом деле, какую мы, гномы, с нашими песнями можем представлять опасность их стройному мощному распланированному солнечному миру? А ведь мы там, наверху, можем оказаться весьма полезны. Наша задача: выйдя на поверхность, заставить их понять это...

Позже мы все ломали головы: верил ли сам Крот в то, что говорил в тот знаменательный день? И повторял потом не один раз. Вплоть до того, когда разворот печальнейших событий не оставил гномам места ни для каких иллюзий.

Или Крот лишь пытался подогреть решимость остальных?

Гномы загалдели, едва дав Кроту закончить. Самым непримиримым оказался Красавчик. Он, жестикулируя и кипя, говорил, что никогда еще они, подпольные гномы, не шли ни на какие компромиссы с верхним миром, полным моральных соблазнов. "Вы же знаете, какие там поют песни! - восклицал Красавчик.- И появись мы на свет с такой вот соглашательской программой, они в лучшем случае заставят нас петь, как все..." Красавчик так и выразился - соглашательской, откуда-то с университетских семинаров по славной истории верхнего мира залетело к нему, должно быть, это словцо.

- А в худшем? - спросил Прусак невинно.

И тут все пятеро немного помолчали и поправили колпачки. О худшем нам тогда не хотелось думать.

- Худшего не будет,- заявил Крот,- они ждут от нас как раз такого шага навстречу. Да, на известный компромисс мы вынуждены будем пойти. Но - и это моя основная идея - мы и не будем просить петь на площадях и стадионах. Мы попросим для себя лишь скромную площадку - так и назовем ее: Площадка Гномов. В конце концов они тоже любят нашу Белоснежку. И знают, как верно мы ей служим.

- Положим, у них одна Белоснежка, у нас другая,- заметил Плешивый, чеша в бороде.

Но слово за слово - и все пятеро достигли согласия. Тактика Крота была принята за основу реализации Плана. Оставалось лишь привлечь двух остальных участников, за которых волноваться не приходилось. Сговорились: Раввина берет на себя Плешивый, Красавчик оповещает Придурка.

Раввин был очень крупный гном. И борода у него была крупная, черная, с проседью. Он говорил, что она отросла, когда ему сравнялось три года, а уже к семи в ней появились серебряные нити. Раввином его звали за то, что писал он свои песни на манер псалмов. Причем были у него весьма причудливые произведения, которых никто из гномов толком не понимал. Скажем, такое:

Вечерняя молитва Ложкомоя

Ты слышишь, слышишь меня,

Ложкомой мой правды моей,

Дал мне силы домыть,

Так помилуй.

Понимать никто не понимал, никто не ведал даже, кто такой Ложкомой, но чудилось в песнях Раввина нечто значительное, крупное, как он сам. Легкомысленный Красавчик, правда, во хмелю задорно утверждал, что Раввин самый обыкновенный графоман, и тогда Плешивый сердился и ворчал, что не нам судить ближнего своего, что и без нас судей там, наверху, найдется, хоть отбавляй.

Как и Прусак, Раввин водки тоже не пил. И тоже - по здоровью, у него была язва. Зато он всегда носил с собой бутылку кефира и пакет чищеных грецких орехов. Раввин очень-очень любил всяческих белоснежек, как правило, из своего же НИИ, где служил младшим научным сотрудником, хоть и имел степень кандидата химических наук,- гномы вообще, как известно, очень сноровисты по дамской части. Раввин беспрестанно жевал орехи - для повышения потенции. При всем том это был прекрасный и нежный семьянин, отличный муж, заботливый отец и внимательный сын. Семья из четырех человек - Раввин, его хрупкая жена с несколько трагическим взглядом терпеливой козы, прыщавый сын-школьник и больная теща - занимала вполне приличную по тем временам кооперативную пещеру, всю пропахшую особым настоявшимся домашним духом: это были запахи лекарств, застарелых болезней, лежалого белья и старенькой мебели, которую протирали уксусом.

Здесь была и еще одна особенность - тут и там стояли ветхие, ободранные чемоданы, баулы, тюки, а между ними связанные в пачки книги по электрохимии, справочники по электротехнике и англо-русские словари. Все это увидел Плешивый, едва переступив порог жилища Раввина, и его слегка замутило с непривычки.

С Раввином была связана какая-то смутная история: однажды он решился было покинуть подземный мир да и вообще саму нашу страну, но, кажется, передумал. Он говорил, что однажды ночью проснулся в испуге и понял, что если там, наверху, его песни никому не нужны, то и за океаном вряд ли кто-нибудь будет их слушать.

Все это припомнилось Плешивому, и тот подумал, что это нагромождение следы сборов к несостоявшемуся отъезду, следы, которые еще не успели стереться.

Едва Раввин вывел Плешивого на улицу - он не доверял и стенам собственного дома,- как схватил приятеля за рукав. Плешивый еще и слова не успел произнести, как Раввин выпалил:

- Надо что-то срочно предпринимать!

И это притом, что Раввин был очень рассудительный гном, не склонный к авантюрам. Но что делать: по-видимому, псалмы требовали выхода, рвались наружу, ведь даже самым осторожным гномам в какой-то момент становится невтерпеж спеть как можно более громко, чтобы их услышали далеко за пределами их подпольной обители.

У Раввина была одна особенность: если он говорил возбужденно, то изо рта у него летели маленькие фонтанчики слюны. Вот и теперь, когда он прокричал в лицо Плешивому надо что-то предпринимать, несколько капелек Раввиновой слюны застряли у Плешивого в бороде. Плешивый тайком утерся; ему стало ясно, что Раввин готов присоединиться к Плану хоть сию минуту.

Красавчику с Придурком было и вовсе легко. Едва он произнес первые, вводные слова, как у того загорелись глазки и он чуть было не бросился Красавчику на шею. Он заставил еще и еще раз перечислить состав участников, и было видно, как он польщен,- Придурок вообще был невероятно тщеславен. Дело в том, что и в сладком сне он помыслить не мог, что когда-нибудь окажется в такой компании, где были и Плешивый, и Крот, и Прусак, и Счастливчик. Впрочем, это был начинающий гном, молодой певец, он сравнительно недавно уже в солидном возрасте спел свою первую песню. Причем нельзя сказать, что это получилось у него слишком благозвучно. И Красавчику еще пришлось уговаривать остальных согласиться на эту кандидатуру - впрочем, в разговоре с Придурком он об этой своей роли скромно умолчал. Тем более что Плешивый, скептически относившийся к неофитам, предложил сначала послушать, что Придурок покажет, а там уж и решать. Так что Придурок был приглашен, так сказать, с испытательным сроком. Забегая вперед, скажем, что позже главным защитником песен Придурка оказался, как это ни удивительно, самый рафинированный из нашей компании - Счастливчик. Впрочем, парадокс объясним: Придурковы песни были вульгарны, а противоположности, как всем известно, тянутся навстречу одна другой.

Одно смущало Красавчика. Хорошо зная характер Придурка, демонстративный, как сказали бы врачи, трудно было рассчитывать на Придуркову осторожность. Наверняка он примется бахвалиться перед посторонними Планом, а значит, все быстро станет известно сами знаете кому. Кроме того, Придурок был женат на очаровательной белоснежке, хрупкой, но сильной характером актрисе, причем довольно известной, правда, несколько пьющей. Это объяснялось тем, что вся родня ее из поморских крестьян, оказавшись в Москве, сильно запила. А кое-кто - скажем, старший брат - и вовсе сгорел в алкогольном пламени - как свеча на ветру истории переселения великого крестьянского народа.

Так вот, любая придурковатая неосторожность могла сильно навредить его белоснежке; скажем, ее могли перестать пускать на гастроли в иноземные места, даже в те, где царила народная демократия, а то и вовсе не давать новые роли.

Но что поделать, все мы тогда рисковали - не только собой, это-то был наш добрый выбор, но и благополучием близких. Даже хороших знакомых, такие уж были времена...

Здесь пришла пора сказать пару слов о том, зачем вообще мы составили тогда столь рискованный План. И вот вам весьма забавный с точки зрения наших дней документ - не будем цитировать его слишком подробно,- подписанный именами трех гномов-затейников: Красавчика, Крота, Плешивого,- по-видимому, соблюдался алфавитный порядок. Адрес - ЦК КПСС. Начинается документ так: "Союз песен не имеет ни одной экспериментальной творческой студии, не выпускает ни одного журнала или альманаха, посвященного исключительно опытам и исканиям гномов различных поколений". И, чтобы у ЦК не возник соблазн вольного толкования, следует разъяснение: "Термин "экспериментальное" мы употребляем в широком смысле, подразумевая песни, носящие новаторский характер как по применению новых средств, так и по использованию нового материала, нового угла зрения". Смешно, какие же еще у гномов там, под землей, могли быть средства, которые на свету не оказались бы новыми... Характерен и стиль послания, он выдает наивное желание гномов говорить с верхним миром, подражая его языку, чтоб лучше донести смысл, ведь друг с другом гномы никогда бы так не заговорили. Так что, как видим, поначалу идеи Крота были ведущими, Крот заразил остальных своей убежденностью, что с ними можно договориться.

Прежде всего аккуратные и предусмотрительные гномы изготовили четыре красиво оформленных экземпляра Альбома, в который поместили избранные песни всех семи участников. Процесс изготовления происходил в квартире Придурка: тот с удовольствием взял на себя техническую работу по перепечатке текстов, желая подчеркнуть свою незаменимость в реализации Плана - не мог не чувствовать, что покамест в компании он на птичьих правах. Едва экземпляры Альбома были готовы, а гномы отправили уже цитированное письмо, приложив к нему в качестве образца один из экземпляров, их всех охватила странная эйфория. С самого начала зарождения Плана все семеро пребывали в приятном возбуждении - как ни крути, но этот сговор привнес в их подпольную грустную жизнь привкус опасного приключения. Кроме того, живя до того всякий более или менее сам по себе, теперь каждый почувствовал себя членом сообщества себе подобных, выспренне выражаясь - плечо друга, а это в подземном мире дорогого стоит. Да и в надземном, кажется, немало.

И Белоснежка незримо все время была где-то рядом.

Так вот, почувствовав приподнятость, помноженную на новое чувство спаянности, гномы решили все вместе отметить свершение Плана. Причем не дома, в пещере, а - что с ними нечасто бывало - в ресторане. Заведение подсказала белоснежка того же Придурка - театральный ресторан, ведь была она, как сказано, актрисой.

В тот вечер Придурок чувствовал себя прямо-таки премьером. Во-первых, это он собственными руками изготовил экземпляры Альбома. И в собственном же доме. Во-вторых, это его собственная жена договаривалась с метрдотелем о столике, и она же делала заказ, поскольку ее здесь все знали, а обслуживавший их столик официант был с ней на "ты". Так что если остальные гномы были лишь приятно возбуждены, то Придурок пребывал прямо-таки в экстазе.

Худшие опасения Красавчика оправдались в тот же вечер.

Едва Придурок выпил рюмку коньяка, он захмелел и вовсе перестал соображать. А хмелел он сразу же, пить совсем не умел, впрочем, и трезвел через пять минут, причем у него тут же начинала раскалываться голова. Так вот, захмелевший Придурок стал скакать от столика к столику - у него, по жене, так сказать, водились знакомства в театральных кругах - и шепотом, по секрету, возбужденно рассказывать полузнакомым людям, какой замечательный План он придумал. С друзьями, конечно. И вот Придурок добрался до столика, за которым сидел славный мудрый гном, известный своими прелестными, не без едкости, впрочем, песнями, которые он под гитару исполнял в узком кругу. Мудрый гном попросил Придурка успокоиться. Он попытался вникнуть в сумбурное хвастовство полупьяного гнома, потом острым глазом обвел зал ресторана, положил Придурку ладонь на плечо и сказал только два слова: "Ждите

обыска".

Ждите обыска.

На следующий вечер гномы запланировали сверхважное мероприятие. Дело было в том, что идея компромисса, которую выдвинул Крот, хотя и была взята на вооружение, но остальных все-таки не покидали сомнения. Да и предупреждение опытного гнома-барда, имевшего богатый опыт контактов сами знаете с кем, этот скепсис лишь подтверждало. И было решено подстраховаться. Тем более что так издавна поступали многие славные гномы - от Пастернака и Гроссмана до участников "Метро'поля",- так что это была сложившаяся традиция: таким способом распоряжаться песнями, сложенными в подполье.

Итак, на другой день после праздника в ресторане ВТО один из экземпляров Альбома был положен в машину Раввина - у него одного из всей компании была машина - с тем, чтобы отправиться на встречу с одним иноземным господином, который должен был переправить Альбом за бугор, как тогда выражались. В операции принимали участие Плешивый, Красавчик, Придурок и, как сказано, Раввин. Машина стояла во дворе дома Придурка под парами, а Плешивый отлучился к ближайшему телефону-автомату, чтобы сделать контрольный звонок этому самому господину,- из квартиры звонить было неосторожно. Едва он скрылся за углом, как машину Раввина с двух сторон зажали две черные "Волги". Из них вышли вальяжные господа в темных пальто и шляпах и не спеша стали приближаться. И тут Красавчик, мигом все сообразивший, с ужасом вспомнил, что к экземпляру Альбома было приложено письмо Крота к забугорному потенциальному издателю. Красавчик правой рукой нащупал папку с Альбомом, развязал тесемки, взял верхний листок - письмо лежало сверху,- скомкал его и сунул в карман: выбросить времени уже не было, темные господа окружили машину, а один проверял у Раввина документы. Представившись работниками МУРа, двое втиснулись на заднее сиденье, еще один сел от Раввина справа, на место, на котором только что сидел Плешивый, и поступила команда трогать. Приехали к ближайшему отделению милиции. Когда гномов вели затылок в затылок в околоток - господин, шедший впереди, аккуратно нес папочку с Альбомом, изъятую из автомобиля,Красавчик изловчился незаметно выбросить скомканный листок в полную мусора урну, стоявшую перед входом в отделение.

Впрочем, как выяснилось, это была пустая предосторожность - личного обыска не проводили. Гномам объяснили, что в районе произошла кража, а по приметам автомобиль Раввина точь-в-точь похож на описание машины злоумышленников. Впрочем, наверное, произошла ошибка. И гномы могут расходиться по домам. А как же наша папочка? А папочка пусть побудет у нас, потом получите.

Зачем был весь этот камуфляж? Отчего эти сами знаете кто представились милиционерами? Наверное, тем, кто там служит, присущ известный артистизм: ведь их работа связана с псевдонимами, переодеваниями, мимикрией и постоянным лицедейством.

Забавно, что, едва они вышли из ментовки и Красавчик рассказал друзьям о судьбе опасного письма, осторожный и всегда рассудительный Раввин предложил вернуться и на всякий случай эту самую урну у входа в отделение поджечь. Его едва отговорили.

Вернулись на квартиру Придурка, актриса открыла дверь. Обычно грустная, как Пьеро, сейчас белоснежка Придурка была чуть под банкой, возбуждена и весела. "Они только что ушли! - сообщила она радостно, хотя чему здесь было радоваться.- Обшарили весь дом. Но - не нашли!" - И она торжественно, блестя глазами, как после удачной премьеры, вытащила из-под матраса заветную папочку с экземпляром нашего Альбома - этот-то экземпляр вскоре все-таки и пересек границу верхнего мира и ушел в намеченном направлении.

"События, произошедшие буквально через два дня после вручения нами письма по адресу,- писали все семеро гномов уже наутро в ЦК на имя тов. Зимянина,обескуражили нас". "Обескуражили", конечно, было сказано для красного словца, подобные жалостливые обороты входили в правила игры.

Ответ последовал незамедлительно - вежливый ответ. Многочасовой обыск прошел на квартире Красавчика, который к тому времени уже покинул комнату с камином, хотя еще и посещал время от времени Красивую Даму. У него вынесли все до единой бумажки, включая пачку чистой бумаги. И две пишущих машинки.

Случился обыск и в пристанище Плешивого. Он со своей белоснежкой квартировал тогда в пещере, служившей мастерской одному старому-старому гному, занимавшемуся резьбой по дереву. Это был обаятельнейший мудрый гном, много повидавший на свете такого, что и в дурном сне не приснится. Он видел пересылки, тюрьмы и лагеря, едва не умер под Воркутой, куда зеки тянули тогда в лютые заполярные морозы железнодорожную ветку. И при всем том это был веселый гном, не без жовиальности даже, и это в его-то возрасте. Он с великолепной лихостью охмурял барышень на бульваре, годившихся ему во внучки, не предлагая, конечно, платной любви, а лишь свое безмерное обаяние. Некогда он дружил с Платоновым, а когда Красавчика впервые привел к нему один гном автор кабацких песен, старик старательно вырезал на деревянной чурке профиль Владимира Владимировича Набокова. Он был иной породы и прежнего поколения, крепкий, как столетний пень, при этом нежный, добрый и романтичный. Лагерные привычки переплавились в нем в какую-то уютную безбытность, и, помнится, только в его мастерской было так вкусно закусывать водку квашеной капустой, беря ее щепотями со старой, расстеленной на рабочем столе газеты.

Так случилось, что, когда они ввалились, в мастерской самого Плешивого не было, только его белоснежка и сам хозяин-скульптор.

Как стало известно об обыске Красавчику - нам невдомек. Но так или иначе он среди ночи примчался в пещеру скульптора на такси. Они уже ушли, конечно,как ни странно, но в те годы соблюдались известные формальности, в частности, по правилам обыски не могли проводиться позже одиннадцати вечера. В данном же случае это правило было нарушено: обыск шел почти до трех ночи. А под утро явился и Плешивый: как оказалось, почуяв неладное, он в мастерскую не пошел, а ошивался до утра где-то поблизости, опасаясь ареста. Вчетвером они дождались открытия магазина, купили водки и весело позавтракали. Здесь одна психологическая странность: никто не чувствовал никакой подавленности. Даже белоснежка Плешивого, вскоре ставшая его женой - на всю жизнь. И это при том, что дело принимало скверный и опасный оборот.

По-видимому, в воздухе уже витало предчувствие крутых перемен. И уже сам этот запах надвигающейся новой эпохи будоражил и пьянил. Кроме того, каждый поодиночке, быть может, и впал бы в грех уныния, но нас было семеро, и одновременно много больше, и было еще живо единство всех складывавших вольные песни, всех, алкавших меда Поэзии, гномов тогдашнего подземного

мира.

Счастливчика не обыскивали. Но в те же дни к нему в дом явился участковый милиционер. Не искушенный в играх с властью Счастливчик открыл на звонок дверь. Увидев перед собой сапоги и мундир, он грохнулся в обморок. Быть может, это был микроинфаркт, на один шажок приблизивший его к ранней смерти. Очевидно, Счастливчик несколько отступил назад, оторопев от вторжения, потому что, падая, разбил локтем стекло кухонной двери. И здесь нужно понять, сколько мужества он проявил, присоединившись к Плану,- при его-то незащищенности и чувствительности. Счастливчик был воистину смелый гном. Гном чести, если можно так сказать.

И начался форменный фарс. После всех этих обысков и визитов власть принялась играть с гномами в странную игру. С одной стороны, некие инстанции, призванные управлять песенным процессом верхнего мира, вызывали зачинщиков, подписавших первое письмо - Красавчика, Крота и Плешивого,- на беседы о сладкопевчестве. Кстати, на одной из таких бесед кромешный номенклатурщик позже его сняли за взятки - воскликнул: "Да как же вы хотите устроить Площадку Гномов, когда среди вас есть такие, как Раввин?!" Тогда-то мы и узнали, что Раввин все это время лукавил - он не оставлял своего намерения свалить, хоть нам об этом и не говорил. Кстати, вся эта история с Альбомом ему очень помогла, и уже через месяц он был выкопан из подполья, к которому, кстати, принадлежал номинально, и к его восторгу выдворен в несколько суток именно туда, куда так рвался и куда его, как выяснилось, уже два года как не отпускали. А ведь он рассказывал, что отказался от своего намерения сам, по зрелому размышлению. Впрочем, никто не затаил на него обиды,

и остальные гномы устроили ему веселые и дружеские проводы.

Так вот, с одной стороны, верхние власти вели с гномами мирные переговоры. С другой - каждого гнома по отдельности то и дело вызывали на допросы сами знаете куда. Допросы эти сводились к профилактическим беседам, в которых угрозы чередовались с посулами. Одному пообещали не перекрывать кислород, то есть не лишать средств к существованию,- он подвизался внутренним рецензентом одного толстого журнала. Другому посулили, что он никогда, ни при каких обстоятельствах не покинет пределов родины и не увидит забугорного мира. Третьему сделали комплимент, что, мол, мы знаем, чего стоят ваши песни, и высоко их ценим, но, что делать, вы попали в наше поле зрения, когда были еще совсем юны, и у вас очень плохое досье. И так далее. Все эти беседы кончались одинаково: каждого из гномов просили подписать бумажку вполне анекдотического содержания. Называлась эта филькина грамота, не имевшая никакой юридической силы, Протокол Предупреждения. Суть сводилась к тому, что такой-то предупрежден и в случае повторения соответствующих деяний им будет заниматься прокуратура. Кое-кто из гномов подписал, кое-кто отказался, впрочем, никакого значения это не имело.

Не вызывали для бесед только Раввина, и это понятно, поскольку тот уже находился со всем семейством в славном городе Вене, столице вальсов и Моцарта, а заодно перевалочном пункте для соплеменников Раввина, навсегда покинувших здешние кущи. Многие из них никогда не покидали черты оседлости и везли с собой на всякий случай кошерных кур, которых ощипывали в туалете венского отеля. К полному недоумению хозяина приюта. И Раввин теперь собеседовал с совсем другими ведомствами, ибо вовсе не стремился попасть в Вечный город, а глядел только за океан. Впрочем, впереди его ждал и другой вечный город, в который, как известно издревле, ведут все дороги. И, отдохнув на берегу моря, Раввин попал-таки в антиподы. Забегая вперед, скажем, что мечта его сбудется, он будет жить в Нижнем Манхэттене на улице Саус-энд. И из окна его квартирки ливинг-рум, плюс бед-рум, плюс половина ванной, душ по-нашему, будет видна статуя Свободы.

И сбудется мечта каждого из гномов, вот только у некоторых лишь после смерти.

Потому что, если точно знать, о чем мечтаешь, наверняка достигнешь цели. И каждый получит свое, только ему предназначенное. Не сомневайтесь - каждый. И это с какой-то стороны даже грустно, ибо несбывшиеся мечты красивей и пронзительней любых состоявшихся надежд...

И не вызывали Придурка, что было странно, но очень скоро логично объяснилось.

В некотором смысле План гномов сработал. И они действительно вышли на свет Божий, кое-что получив в верхнем мире, впрочем, не совсем то, на что надеялся Крот. А именно то, чего каждый из них в душе так опасался. Впрочем, во всем есть своя солнечная сторона, и песням гномов оказалась обеспечена бесплатная и добротная реклама. Ибо к ним стали захаживать забугорные корреспонденты, а их творения петь забугорные голоса.

Умер Счастливчик.

Первым из семерых.

Его сердце не выдержало, и он умер на улице от сердечного приступа. Он шел по улице, нес под мышкой свое последнее сочинение - машинистке для перепечатки. Вдруг зашатался, прислонился к стене ближнего дома, медленно сполз вниз и сел на грязный тротуар. Самые пронзительные минуты его сорокалетней жизни вспомнились ему. Он выронил рукопись, и листочки полетели по улице, как маленькие белые флажки, и раскатился по мостовой бесценный бисер. Это была счастливая смерть настоящего Гнома. И Белоснежка невидимо миру поцеловала его в остывающее чело.

Красавчик и Придурок, едва узнав о случившемся, проникли в опустевшую квартиру Счастливчика - его тело уже свезли в морг - через балконную дверь. Она оставалась открытой, потому что стояла страшная июньская жара, и многие люди, слабые сердцем, отдали тогда Богу души. Красавчик и Придурок залезли в эту богемную нору, каким-то образом подобравшись с крыши, и с болью еще раз оглядели убогое жилище своего покойного друга. Они оба его очень любили. И их сердечки щемило, когда они новыми глазами, в отсутствие - уже окончательное хозяина, смотрели на нищую обстановку, две продавленные тахты - по одной в каждой комнате, размалеванные одной из сумасшедших поклонниц, самодеятельной художницей, стены, треснутый чайник с заплесневелой заваркой на кухонном столе, полуразрушенное кресло наконец, в котором и сочинял Счастливчик, по-женски поджав ноги. Письменного стола у него никогда не было. Зато было пианино, на котором Счастливчик не умел играть, но в которое исправно засыпал махорку, чтобы предохранить струны от нападения моли... Прослезившись, Красавчик и Придурок дрожащими руками собрали тетрадочки с бисером Счастливчика и ушли тем же путем - через балкон. Они хотели опередить сами знаете кого, с тем, чтобы сохранить этот тощий, но бесценный Архив. Тщетно, вскоре всё, что они с волнением и риском унесли в пещеру Придурка, прихватили на обыске сами знаете кто. И Красавчик потом сто раз пожалел, что не отвез архив Счастливчика в свою берлогу. Потому что в тот же день, сразу после второго обыска, Придурка забрали.

На отпевании и на похоронах Счастливчика было всего пять гномов. Из семи. Но была огромная толпа тех, кто, оказывается, любил его при жизни. Остается удивляться, сколь одиноко живут некоторые гномы да и некоторые загорелые люди, тогда как по смерти у них обнаруживаются толпы поклонников, поклонниц, неутешных бывших любовей, друзей, учеников. Где, где мы все бываем, когда ленимся лишний раз поднять телефонную трубку? Где мы, когда те, кому так плохо без нас, немо называют наши имена?

Отпевание проходило в большой церкви на Ордынке. Под треск свечей в клубах ладана тянулась мимо гроба нескончаемая очередь желавших проститься. И каждый из пяти гномов приложился губами к бумажке на лбу покойного. Счастливчик был на себя не похож, ведь стояла жара, а в морге не было кондиционера. Но даже оплывшее его лицо, синее, страшно измалеванное пошлым гримом, излучало, казалось, покой, будто и в смерти не покинуло его чувство радости, что ему удалось завершить свой Труд и свой Путь.

В том, что арестовали Придурка, прослеживалась некоторая симметрия: самые слабые певцы из всей семерки были примерно наказаны: Раввина выслали, Придурка посадили. Причем оказалось, он тоже подвирал своим товарищам по Альбому, отправляя тайком от них за бугор свои песни явно политического содержания. В них он осмеивал святыни верхнего мира, и главное его святотатство было в том, что он оплевывал мумию главного фараона, а заодно высмеивал и его самого.

Вот на него-то гномы рассердились. Ибо светлое и бескорыстное их дело Придурок профанировал, к тому же подставляя остальных. Теперь в новом свете представились его рвение при подготовке Альбома и постоянное заискивание особенно перед Кротом и Плешивым, гнева которых он явно побаивался.

Только Красавчик проявил к арестанту жалость и сочувствие, и вместе с актрисой Придурка носил тому передачи, на последние деньги покупая сигареты и сухую колбасу. Актриса вязала заключенному мужу теплые носки. После посещения узилища актриса и Красавчик шли в шашлычную на Таганке, где и надирались. Что ж, тюремная очередь к окошку, где раз в месяц принимали передачи, и впрямь грустное место.

Придурок тем временем сидел в двухместной камере, почитывал книги из тюремной библиотеки, всегда славившейся своим богатством, и писал эротическую повесть по заказу какого-то торгаша, соседа по камере, с которым к тому же всякий вечер играл в шахматы. На здешней суровой пище он похудел, постройнел и забыл про свой гастрит. И все бы хорошо, когда б не допросы, на которых Придурка неприятно поражало равнодушие следователя. Как будто тот не мог взять в толк патетичность ситуации, не понимал, что перед ним на стуле герой и борец за нашу и вашу свободу. Следователь был ленив, несведущ, лжив. То он говорил по телефону с кем-то о содержании заказов к празднику: мол, зачем мне сливочное масло, нельзя ли заменить на балык. То врал, что ему нужна служебная машина, потому что они работали весь день с видеоаппаратурой. Неправда же, ни с какой аппаратурой они не работали. Эти будничность следствия, приземленность самого дознавателя были самым неприятным переживанием Придурка за все время ареста. К тому ж за шахматами и во время трапез торгаш донимал его страшными рассказами о жизни на зоне: того, по его утверждению, дернули из лагеря на доследование. Впрочем, когда Придурок сломался, торгаш из его камеры исчез.

Чтобы закончить эту тему, скажем, что дело кончилось для Придурка плачевно - не в физическом, а в моральном плане. Из Лефортово его через несколько месяцев выпустили, но плата за свободу была велика: он написал покаянное письмо, которое в день его освобождения было напечатано в одной из столичных газет. Писал Придурок приблизительно так: "Объективно оценивая спетое мною, по поводу шумихи за бугром могу сказать, что мои сочинения не представляют настоящей художественной ценности". И еще: "Сейчас, движимый глубоким раскаянием, я мучительно продолжаю размышлять о причинах, приведших меня на преступный путь... Проще всего объяснить это моим легкомыслием, результатом дурных, но, надеюсь, поддающихся исправлению черт моего характера: цинизма, болезненного самолюбия, желания выдвинуться на видное место с минимальными затратами сил, не брезгуя порой недостойными средствами". И еще: "Я принял участие в подготовке Альбома... Начавшийся вокруг него шум сразу же привлек внимание забугорных корреспондентов... И сладкий дым тщеславия застил мне глаза". И все в таком духе. Следует ли удивляться, что никто из гномов больше не подавал Придурку руки. Разве что Красавчик, чувствовавший некую вину за то, что вовлек тщеславного Придурка в исполнение опасного Плана, зародив в его глупой душе неоправданные надежды и не прислушавшись вовремя к собственным сомнениям. И уж вовсе понятно, что гном, публично отрекшийся от своих песен, больше ничего никогда не спел. Впрочем, вскоре он ушел в верхний мир, занялся компьютерами и на этой ниве добился впечатляющих успехов. Однако все перечисленные им самим качества его характера остались, конечно же, при нем, разве что еще более раздулись. Но гномы его больше никогда не видели.

А потом умер Крот.

У него обнаружился рак. Скоротечный. Впрочем, когда он был еще в больнице, Плешивый навестил его. И был приятно удивлен, что, едва он отворил дверь, из постели Крота прыснула медицинская сестричка, на ходу оправляя подол халата. "Ну, дело идет на поправку",- подумал Плешивый. Но это было не так. Крота действительно скоро выписали, но не потому, что он выздоравливал. Ровно наоборот. Крот еще убедил жену свозить его на пару недель в деревню и там пытался писать. И чуть разрумянился, как убеждала его жена. Но это были одни утешения. Когда они вернулись домой, стало особенно заметно, как за эти две недели он почернел и усох. Его навестил Красавчик, принеся по просьбе Крота бутылку. Сам Крот теперь, конечно, не пил, но любил, когда у его постели трапезничают товарищи. Едва войдя в кабинет Крота - с огромным старым письменным столом, с коллекцией курительных трубок на затянутой сукном столешнице,- Красавчик не смог подавить выражения жалости и испуга. Так он

был поражен видом Крота, которого месяц не видел. "Что, я так изменился?" - спросил Крот с грустной улыбкой, и Красавчик никогда себе так и не простил, что не смог тогда сдержаться... У постели Крота неотлучно сидели то Скульпторша, то Живописец, держались стойко. А когда Кроту стало совсем худо, они сидели у его одра вместе, обнявшись, поддерживая одна другую. Крота вообще очень любили дамы. И друзья. Его нельзя было не любить. И, может быть, поэтому страшная его болезнь воспринималась как что-то несусветное, как вопиющий нонсенс, как высшая несправедливость. Ведь он поздно начал петь и, по сути, лишь ступил на заповеданный ему Путь, стремительно совершенствуя свое искусство.

Он умер в декабре, и его опустили в промерзшую землю. И остались из семерых гномов лишь трое. Потому что один пребывал уже на совсем других берегах, второй предал свой дар и, замолчав, покинул мир гномов, а двое переселились в ту местность, о которой оставшимся неведомо: сохранятся ли там их маленькие храбрые души? Переселились туда, куда мы все обращаем свои тайные молитвы, когда нам все-таки становится страшно и когда мы втихомолку плачем, в минуту слабости не справляясь с нахлынувшим вдруг одиночеством.

И в такие минуты лишь Белоснежка тихо и незаметно гладит нас по волосам, и эти прикосновения напоминают нам, что мы еще не до конца прошли путь и выполнили долг призвания. И что никакие жертвы не напрасны, если они

принесены - дару, от которого, раз его получив, ни один гном не вправе

отступиться...

А потом в верхнем мире вышли перемены. И наступили другие времена. И гномы повылезали на поверхность, с тем чтобы запеть свои песни полными голосами. Можно сказать, это - счастливый конец этой маленькой сказки.

Но в жизни всегда имеет место эпилог.

Поэмы Крота вышли посмертно в свет, и были признаны, и переиздавались. И имя его осталось в анналах.

К Красавчику не раз обращались за интервью иностранные корреспонденты - из Италии, из Франции. Всякий раз Красавчик ожидал, что интересует их он сам, но корреспонденты были ярко выраженной гомосексуальной ориентации и говорили с Красавчиком только о Счастливчике, жадно цапая самые мелкие подробности. Постепенно Счастливчик стал классиком жанра, и лет через десять выйдет хороший двухтомник, в первом из томов которого - авторские тексты, второй сплошь состоит из воспоминаний о нем. Есть там и эссе Красавчика.

Круто изменилась и жизнь Прусака. Он пел в Германии и за океаном, получал престижные премии и немалые гранты, о нем писали статьи и монографии. Он выпустил свои песенники в нескольких странах. Верхний мир рукоплескал, но сам Прусак оставался тем же: милым гномом с бородкой, в очочках, улыбчивый. И продолжал носить все тот же поношенный колпачок. И по старой памяти рисовал карандашом - для себя и друзей. Но никаких крокодилов, конечно, больше не ваял.

И вот такая картинка: Красавчик и Плешивый, встретившись в Нью-Йорке - они порознь читали лекции в университетах разных штатов,- переночевали в квартирке Раввина в Нижнем Манхэттене. Вспоминали, конечно, времена Альбома, который, к слову, давно был издан в той же Америке. Поудивлялись под шведский "Абсолют", что вот ведь могли ли они во времена своей подпольной жизни и помыслить, что будут вместе выпивать в городе Большого Яблока в непосредственной близости от Тринити Чердж, прямо напротив Уолл-cтрит, оказавшейся у'же московской Петровки.

Они сидели до зари, и Раввин рассказывал о своем житье-бытье. Он говорил, что написал бы роман с продолжением для "Нового Русского Слова" - о жизни большой американской компании. Он, брызжа слюной, рассказывал старым друзьям, что порядки у американцев хуже и гаже, чем в их давнем верхнем мире тех времен, когда гномы еще были в подполье. Что доносительство цветет пышнее, чем при любом тоталитарном порядке. Что подсиживание беспощадно. Что увольняют за мельчайшую провинность. И что, чем больше ты получаешь зеленых денег, тем сильнее стресс. Ведь ты весь в долгах, кредитах, моргиджах. Но пересесть на более дешевую машину ты не можешь - твое положение в фирме определяет все, вплоть до марки автомобиля.

Красавчик и Плешивый лишь посмеивались. И втайне радовались, что в свое время гнали от себя самую мысль взять да и махнуть на все рукой. И уехать за океан вслед за Раввином.

Рано утром невыспавшийся, хмурый хозяин поспешил на службу, а гости вышли на берег с видом на статую Свободы. Они говорили о том, что, пока пребывали в антиподах, с родины то и дело доходили неутешительные вести. Будто бы Белоснежка совсем пропала. Якобы попала она в дурную компанию и водит дружбу с одними литературными критиками. И толстые журналы печатают лишь одного знаменитого затворника, тоже некогда из гномов - старшего поколения. А кое-кто, только приехав из России, шептал, будто Белоснежку видели лежащей в канаве; была она облеванная, без своего нарядного передника, и цвет лица у нее стал совсем серый, уж трудно сказать, как такое могло случиться.

Но мы, конечно, всему этому не верили.

Март 2001