И Всюду Тьма

Глава 88. Право, а не привилегия

Кеннет приобнял Ану за плечи, и горячее дыхание коснулось ее уха:

— Сделай все, что принесет твоей душе покой. Но прошу, выжди, пока эти лицемеры не покажут истинное лицо.

— Конечно.

Он кивнул, улыбнулся и, с силой распахнув массивные двери, увлек Ану за собой.

Шаг. Яркий свет резанул глаза, а мир вокруг окрасился в насыщенный, неестественный фиолетовый. Вдох. Густой аромат ударил в нос — смесь дорогих духов, пролитого вина и тления.

Сначала они ступали по мертвым, а теперь оказались под ними.

Мягкий, поглощающий звук бархат был повсюду. Священники, святые, аристократы, безродные богачи, облаченные в роскошные одежды, неотличимые друг от друга, расселись на кожаных диванах. Им прислуживали мальчики, у которых еще не проступил пух над верхней губой. Один из них прошел мимо Аны, поднос в его руках дрожал. Когда гость потянулся за бокалом, юный официант втянул голову в шею, словно ждал удара. Ана помнила это чувство.

Она всматривалась в тех, кто жаждал запретных плодов, а они всматривались в нее. В глазах, мерцающих за прорезями звериных масок, читались опасные страсти, а руки, унизанные перстнями, нервно теребили подбородки. Сердце Аны колотилось так яростно, что отдавалось в висках, но это был не страх. Она разучилась бояться.

Кеннет подтолкнул ее, и она пошла вперед легкой поступью. Звери кивали ей, обращая улыбки в оскал, поднимали бокалы в знак приветствия. На бордовом диване, будто поглотившем свет и тепло, тигр жестом предложил ей присесть рядом. Она не удостоила его и взглядом, лишь повела плечом. Ее внимание приковала полукруглая сцена, алтарь для ужасных развлечений, что ждал представления. Сцена была меньше и интимнее той, где раненым экспонатом выставляли Ану.

Но ни стены, ни маски, ни сцена не покрыли сердце липким потом, как люди, лишенные глаз, служившие безмолвными подставками для ног, столами для яств. Стоило Ане повернуть голову, и она уже смотрела в пустые глазницы, понимая, что один кошмар сменился другим. Он стоял, держа в каждой руке по канделябру, выполняя бессмысленный приказ там, где все горело ярким Светом. Кровь отлила от лица Аны, и далеким эхом зазвенело чувство неотмоленной вины.

— Не находите ли вы, прелестная леди, в этом увечье странное очарование? — прозвучал рядом игривый голос.

Мужчина в маске волка подошел к ней, протянул бокал с рубиновым вином и хищно улыбнулся.

— Это бесчеловечно. — Она приняла бокал, не намереваясь сделать и глотка.

— А разве не в этом заключается подлинная суть бытия? — Он провел пальцем от ее запястья к плечу, оставляя за собой огненный след. — В том, чтобы ступить за грань дозволенного?

— Не трогайте меня! — Ана оттолкнула его руку.

— Разве мои прикосновения не побуждают вас на нечто запретное? Боль и наслаждение — две стороны одной медали, — волк поднял бокал, а она впилась взглядом в его лицо, решая, достаточно ли этих слов, чтобы его уничтожить.

Но насколько она отличалась от него? Его помыслы темны и дурны, ее — тоже. Она пришла, чтобы нести ужас. На ее руках больше крови, чем у любого здесь. Но это же кровь злодеев, так ведь?

Кеннет держался рядом, не отступая ни на шаг, и молчаливо позволял ей исследовать подземелье порока. На сцену под чарующую музыку вышла девушка. Ее легкая поступь обратилась в танец: откровенный, завораживающий. Танец на краю пропасти.

С дрожью в руке Ана передала бокал графу и тихо спросила:

— Скажите, среди тех, кто пал от моей Тьмы, были невинные?

Кеннет молчал.

— Неужели?.. — жар пронесся по ее телу. — Не отвечайте. Я не хочу слышать.

Плечи поникли, глаза заплыли слезами, она все поняла. Граф тогда убеждал ее, что те несчастные заслужили свою участь! Но нет, в тот день Тьма не вершила суд, а карала без разбора.

Юлиан Циллер вошел в зал последним. Тяжелые двери, словно челюсти чудовища, захлопнулись. Ана и Кеннет, застывшие в ожидании, расположились на диване. Разговоры и смех постепенно стихли, а свет сосредоточился на сцене, погружая зрителей в полутьму.

Но Ана пребывала в собственном сумраке. Она пришла сюда, чтобы заштопать зияющие дыры в памяти, но то, что скрывалось в них… Реальность оказалась куда ужаснее самых гнетущих догадок, а еще страшнее стало осознание правды о себе.

Аукцион начался.

На сцену выводили юных дев, невинных детей, заморских животных. Ана смотрела невидящими глазами, слушала азартные ставки неслышащими ушами. Сначала торги, потом представление, частью которого она уже была — ее тело, изувеченное годами строгих наказаний, не интересно для покупки. Какой путь тогда ее ждал после истязаний? Возможно, ей бы выкололи глаза, отрезали язык, и поставили на колени вместо стола.

Горько. Тьма клубилась внутри, сдерживаемая хрупким барьером, готовая вырваться наружу. Но зал был пронизан Светом: и пол, и стены, и даже позолоченные лики львов на них, а святые смешались с толпой гостей. Капля силы — и все узнают об этом.

Сердце Аны подскочило к горлу, когда она услышала свое имя. С дружелюбной улыбкой герцог протянул ей руку со сцены. Началось, ее выход, снова пришло время ее представления. Только что она предвкушала этот миг, торжествуя и злорадствуя. Но теперь она сомневалась. Отвращение к тем, кто причинил ей столько боли, сменилось отвращением к себе. Она хотела отдать все свои страдания врагам, но думать могла только о невиновных, унесенных ее опасной силой. Кто здесь чудовище: те, что желают причинять боль, или та, что не желает, но причиняет очень и очень много?

Циллеру что-то шепнули на ухо и с извиняющимся видом он объявил, что время Аны наступит немного позже. Его рот напрягся, а спина невольно выпрямилась. Ана выдохнула с облегчением: у нее еще есть время. Бархатные шторы маленькой сцены распахнулись, зал ошеломленно ахнул.

В деревянном кресле на колесах, безвольно свесив голову, сидел первосвященник. Серый, изможденный, он стал тенью самого себя. Яркий свет резал ему глаза, но он даже не мог поднять руку, чтобы заслониться. А рядом с ним высокомерно стояла Николь в белоснежном одеянии.

Ана ждала встречи с первосвященником, готовилась к ней: собирала по капле решимость, склеивала осколки гордости. Но он опять застал ее, когда она столь уязвима, когда запуталась в лабиринтах тревоги и вины. Ледяной ужас зловещими руками старика полз по ее телу, сковывая волю и разум. Даже сгорбленный и обмякший он пугал ее, владел ею. Кеннет крепко взял ее ладони в свои, пытаясь согреть и успокоить.

Темно-зеленое платье.

Потеря.

Потеря.

Потеря.

Она разучилась бояться смерти. Она разучилась бояться боли. Она тряслась от страха.

Кеннет обхватил Ану, прижимая к себе. Его крепкие руки, словно кокон, окутали ее тело, а ласковый голос шептал слова утешения:

— Все хорошо.

Не дергайся.

Моя милая.

Ана оттолкнула графа резким движением, делая вдох. Все это время она не дышала, задыхаясь от кошмара, что терзал ее душу.

Свободна. Она свободна.

Ана пыталась смотреть только на Николь и вслушиваться в ее речь. Женщина повернулась к первосвященнику. Она подняла кинжал с резной рукояткой, вогнала потемневшее от времени лезвие ему в живот до упора и так же резко вытащила.

Ана широко распахнула глаза, очнувшись. Из солнечного сплетения первосвященника хлынула кровь, омывая его серое, изможденное тело. Николь же, не колеблясь, поднесла кинжал к своему животу и вонзила его в то же место. Не глубоко, но достаточно, чтобы на белоснежном одеянии расцвело бордовое пятно. Она опустила оружие и, затаив дыхание, ждала смерти отца. Ана ждала вместе с ней.

В зале царила напряженная тишина. Все замерли, не в силах оторвать взор от происходящего зрелища. Наконец, тело первосвященника обмякло, окончательно потеряв связь с миром.

И тут из раны в его солнечном сплетении хлынул поток Света. Сияющий, пульсирующий, он устремился к Николь, словно к своей хозяйке. Она раскинула руки, принимая дар, и на ее лице расцвела торжествующая улыбка.

Это было что-то невероятное. Ана смотрела, не веря своим глазам. Она повернулась к Кеннету. Он уже снял маску, его лицо исказилось яростью и недоумением. Жилка на шее бешено билась, рука сжимала подлокотник кресла с такой силой, что костяшки побелели.

Когда Свет иссяк, а кровь из раны первосвященника все еще текла, Николь отбросила кинжал и обратилась к залу:

— Вот, что мой отец скрывал от вас. Не нужно ждать благословения богов, не нужна добродетель. Свет можно отобрать силой.

Она обвела зрителей взглядом, ожидая вопросов и наслаждаясь страхом и восхищением. Но прозвучавший голос был полон осуждения и гнева:

— Зачем ты убила первосвященника?!

— Вы видели его состояние, — холодно ответила Николь. — Он был мертв при жизни. Поверьте, он рад, что его смерть послужит его дочери. И частичка отца теперь всегда со мной. — На кончике ее пальца вспыхнул огонек.

Шепот, словно змеиный клубок, скользнул по рядам. Отцеубийство. Вот оказывается, где она, граница дозволенного. Но алчность, лицемерие, властолюбие не остановить. Звери сыпали вопросами, желая получить запретные знания.

— Мой Свет не дарован свыше. Он отобран у людей жалких и ничтожных, не способных правильно им распорядиться. Таков закон жизни.

Николь торжествовала. Ее глаза горели не ненавистью, но гордостью и силой.

— Мой отец был идеалом человека: стойкий духом, сильный, мудрый и решительный. Только такие достойны править, достойны пожинать плоды власти. Он научил меня этому, он показал мне, что значит быть слабой. И я стала сильной, стала отбирать силу, стала тем, кто достоин. Но когда случился разлив Тьмы, отец не успел защититься, и Тьма поглотила его, превратив из героя в слабака. Так я поняла, что силы не бывает много. Я его ошибок не повторю. .К.н.и.г.о.е. д…н.е.т.

Страх исчез. Растворился. Ана боялась первосвященника, но не его мертвого тела. Дрожь ушла, и покрытое испариной тело расслабилось — она приняла решение. Она не может и убить гостей аукциона, и убедить себя, что разрушит лишь их умы, но она может остановить их. Остановить Николь, которая убила своего отца, чтобы стать им. Нет, чтобы превзойти. Ана обернулась на раба с канделябрами. Пусть это будет не месть, а искупление. Но сначала она простится с первосвященником.

— Цена? — раздался главный вопрос.

Николь оскалилась.

— Начнем с того… — строго продолжила она, — что вы поддержите мою кандидатуру на пост первосвященника. Знаю, что собираетесь сказать: «Женщина?! Как она посмеет?!» и прочее в том же духе. — Она надменно махнула рукой. — Кто, по-вашему, управлял Церковью, пока отец гнил овощем? Правильно — я.

Она расхаживала по сцене, словно хищница, готовая к прыжку.

— Грязная женщина на высшем посту?! Непозволительно! Ты уже раскрыла секрет извлечения Света, поэтому выполнять твои условия никто не собирается! — взревел герцог Циллер.

Недовольство Церковью давно глодало его, но сейчас было не время им делиться, это Ана уловила сразу. Николь изобразила, что хватает герцога за шею — и его тут же сдавило мертвой хваткой и подняло в воздух.

— Вот как выглядит высокомерие, основанное лишь на случайности рождения! — Николь развернула синеющего герцога к толпе. — Я показала только то, что хотела показать.

Циллер хрипел и бился, отчаянно пытаясь освободиться от удушающих змей из Света. Но он боролся не долго. Еще немного и под взглядами оцепеневших зрителей он обмяк.

— Теперь к деталям, — сказала с нажимом Николь, отпуская герцога. Он рухнул на пол безвольным мешком. — Те из вас, кто имеет право голоса при избрании первосвященника, вы поддержите меня. От остальных я буду ожидать сотрудничества по необходимости. Ваш вклад посчитаем авансом. О цене Света мы поговорим позже. Для начала я собираюсь получить статус главы Церкви.

— Мне плевать, кто правит, лишь бы нам здесь не мешали, — раздался голос из зала.

— Я возьму на себя и эту сторону веры, — Николь издевательски сложила руки в молитве. — И я не так скромна, как был мой отец.

— Согласен! — крикнул кто-то еще, — я хочу силу! Не могу спать спокойно с тех пор, как целый зал дворян убили. Среди них были друзья, и даже зять!

— На этом я закончила, — объявила Николь, сходя со сцены.

Слишком рано. Ана не может дать ей уйти.