Идальго

Глава 10

Когда есть электрическая розетка, а в ней двести двадцать вольт (или сто десять, как в мексиканской яхте), то можно сотворить довольно много разного и очень полезного. Вообще наличие электричества дает человеку такие огромные возможности, что просто дух захватывает — и большинство людей этого просто не ощущают. Потому что для этого большинства электричество — такая же «естественная» вещь, как воздух вокруг нас — и к тому, что происходит вокруг с его применением привыкают с детства. Но это и хорошо — когда у тебя это электричество есть.

Детское увлечение гальванопластикой лично для меня сделало многие вещи именно «привычными». Так что я просто взял зарядку от телефона, утюг (в качестве балластного сопротивления), купил пуд медного купороса. То есть не сам купил, а сказал начальнику приехавшей из Петербурга охраны — и он откуда-то его приволок, но приволок все же за деньги. Он же отсыпал мне свинца кусочек граммов так на пятьдесят (когда пули для оружия военные сами льют, свинец найти вообще не проблема). А еще я купил (на этот раз уже лично сам) фаянсовый тазик — и установка для гальванопластики была готова. Я еще с детства помнил, что гальваническая медь не прилипает в полированной нержавейки, так что эту медь из купороса как раз на нержавеющей кастрюле осадил — и получил кусочек медной фольги. Не совсем все же фольги, но кусочек получился довольно тонким, не больше четверти миллиметра — как раз то, что мне и требовалось.

Потом уже на обрывке этой фольги я переосадил медь, извлеченную из нескольких медных пятаков: знание о том, что чем чище медь, тем она пластичнее после отжига, я тоже в детстве получил. Ну и эстетическое наслаждение определенное получил: свежая электролизная медь — она очень красивого розового цвета. А толстая, миллиметра в четыре, медяшка после отжига еще и мягкой становится, как пластилин. То есть все же попрочнее, но если у человека руки очень сильные, то из нее можно буквально «слепить» что-то интересное. То есть выгнуть, выдавить — все же медь, в отличие от пластилина, не слипается — но мне этого и не надо было. Правда руки у меня не настолько сильные, чтобы медь мять, даже отожженную — но про Архимеда с его рычагом я еще в младшей школе учил, так что небольшой рычажный пресс мне недостаток силы и твердости рук компенсировал.

Из толстой меди я изваял с полсотни «больших» игрушек, а из тонкой — то есть их «почти фольги» — я наштамповал маленьких красивых колпачков. И потом их — с помощью той же гальванопластики, только не с серной кислотой, а с соляной — облудил изнутри. Так как у меня в памяти отложилось — еще со времен юношества — что изобретение товарища Ховарда смедью как-то очень нервно взаимодействует.

Хороший, наверное, был мужик этот Ховард, но так он и не узнал, что именно ему удалось изобрести: когда я предложил Ларраньяге Ховарда пригласить профессором в университет Монтевидео, он лих засмеялся и сказал, что британец уже помер лет пятнадцать как. Ну помер — и помер, изобретение-то его «осталось в народной памяти». А еще — в небольшом пузырьке: мне этот апостольский викарий его граммов так пятнадцать схимичил «для опытов». Пятнадцать граммов гремучей ртути…

На то, чтобы научиться запрессовывать гремучую ртуть в капсюли, у меня ушло чуть больше одного дня (и с дюжину взорвавшихся в процессе «изделий»), но в конце концов у меня вышло их сделать полсотни — ровно столько же, столько я изготовил гильз и пуль в медной оболочке. С порохом я вообще не заморачивался — просто попросил у охранников, приставленных к яхте, и получил столько, сколько мне было нужно. А вот пистолет я делал почти две недели — но я особо и не спешил. В Уругвае я заранее сказал, что вернусь примерно через год, в Петербург по льду яхту всяко было не провести, так что я старался все сделать получше, а не побыстрее. И пистодет делал именно «получше». Странный такой пистолет: так как из современного (мне) оружия я был знаком лишь с конструкцией калаша, то и пистолет у меня в чем-то был его «упрощенной копией», то есть с запиранием ствола такой же железякой — но без какой бы то ни было автоматики. Ствол у пистолета получился сантиметров двадцать, пять калибр — восемь миллиметров (просто у меня только такое сверло достаточно длинное нашлось) — но он стрелял неплохо. Очень неплохо — и в конце апреля, перегнав яхту в Петербург, я пригласил Александра Христофоровича на «морскую прогулку».

Скажу честно: Бенкендорф очень был впечатлен демонстрацией нового оружия — я ему это в открытом море продемонстрировал, стреляя по припасенной дубовой доске. Дюймовой дубовой доске, которую пули с расстояния в два десятка шагов навылет пробивали. Но вдохновился он, конечно, не убойной силой, а тем, как легко было оружие перезаряжать и с какой скоростью стрелять из него по врагу. И сначала он задал всего два вопроса: можно ли сделать орудие меньше (для ношения, например, в кармане) и можно ли сделать его больше — чтобы получился уже не пистолет, а ружье. А когда я показал, как эта замечательная игрушка сделана, он задал еще несколько вопросов:

— Вы думаете, что рабочие на заводе такие вот… детали смогут в изрядных количествах выделывать? — спросил он, показывая пальцем на затвор.

— Конечно смогут, просто станки им будут нужны соответствующие. У меня такой станок есть, я вам больше скажу: можно завод выстроить, на котором подобные же станки выделывать будет можно. Пойдемте, я вам станок этот покажу, он в трюме у меня стоит, — разговор наш велся на яхте, которая дрейфовала в открытом море. То есть в Финском заливе, но вокруг до горизонта никого видно не было. — На моем станке один такой затвор можно изготовить часа за два… правда, рабочий, на нем работать способный, должен иметь минимум семь классов школьного образования.

— И где нам подобных рабочих взять прикажете? Впрочем… неважно. А во что вам обошлись вот эти штучки? — он показал рукой на оставшиеся несколько патронов.

— Патроны? Откровенно говоря, я не считал, но думаю, что не дороже рубля. А если их выделывать многими тысячами… в день, то цена получится, скорее всего, копеек в пять.

— Что-то дороговато получается… выходит, мы мне сейчас пистоль ваш показывая, на ветер пустили рублей не меньше тридцати-сорока?

— Опытное производство всегда получается дорогим. Когда мы аспирин придумывали как делать, то у нас одна пилюля вышла как бы не в червонец золотой. А нынче и в пятачок она не обходится…

— Но даже если пятак за выстрел, то солдат, получается, за минуту боя больше рубля потратит?

— Да, но хорошо обученный солдат за эту минуту и пяток врагов в землю положит.

— И опять же: где нам хорошо обученных-то взять?

— Да я вам еще в том году говорил, что учить мужиков надо: хорошо обученный мужик наработает в двадцать два раза больше неграмотного, а средства, в обучение вложенные, за полтора года окупятся. А если про промышленных рабочих говорить, то рабочий, семь лет в школе проучившийся, продукции даст уже в сорок восемь раз больше необученного!

— Так деньги-то нужно будет семь лет тратить, но гарантий вашим словам… Нет, я не говорю, что вам я не верю, однако показать вы такое не можете просто потому, что и в ваших республиках американских самое большое год мужики учились. И тамошние католики вам, насколько я знаю, просто не могут не верить — но в России люди, финансами распоряжающиеся… Я вам, Александр Васильевич, просто скажу: не поверит вам у нас никто. Разве что император склонен думать, что вы все же за слова свои ответить готовы, я… я, скорее, просто склонен вашей уверенности в том, что вы делаете, поверить. Но вот прочие все… Вот вы говорите, что мужик за четыре года в школе станет настолько мудр и умел, что в двадцать… давайте все же скромнее быть, в десять раз больше наработает. Я готов поспособствовать вам в начинаниях ваших, и если вы через четыре года здесь, на земле нашей, покажете, что слова ваши — не пустой звук, то…

— То что?

— Я готов, то есть лично я готов вам в начинаниях ваших помощь оказать. В основном деньгами, конечно, поскольку знаний ваших у меня нет — но некоторую сумму… Республики ваши небогаты, ваш дон Барейро сказал, что в развитие торговли Аргентина готова вложить не более сотни тысяч песо, да и то года за три. А личных средств у вас, насколько мне известно, немного, так что сто тысяч рублей серебром в… как вы говорите, опытное производство всегда дорогим выходит? Так вот, сто тысяч в ваше опытное производство я, пожалуй, вложить готов, причем не ожидая быстрой отдачи. Вам этих средств хватит чтобы за четыре года устроить то, что вы именуете «демонстрацией»?

— Александр Христофорович, я очень ценю ваше доверие, но мне бы желательна была помощь от вас иного рода. Давайте иначе поступим: я уже знаю, что вы тайный завод в Арзамасе строить начали — так попробуйте мне в распоряжение — в демонстрационных целях — и весь Арзамасский уезд передать, как раз на четыре года. Что же до денег — вы мне лучше помогите поменять на звонкую монету кое-какие мелочи, которые мне аргентинские священники на развитие наших отношений отсыпали — это раз. Два — уговорите Николая, чтобы он весь Апшерон объявил государственными землями, ни при каких условиях не подлежащих приватизации.

— Не подлежащих чему?

— Чтобы никакие земли там никому в собственность не продавались и не передавались. Земли там, конечно, совершенно бесплодные — но немного позже, лет, наверное, через пять уже, именно Апшерон будет кормить всю Россию. И все доходы с земли этой должны идти только в Российскую казну.

— Это где такие земли бесплодные, что всю Россию прокормят?

— На Каспии. Там город небольшой сейчас стоит, Баку называется. Сейчас, подождите минутку, я на карте покажу. Дева Мария, покажи на центральном экране кару Апшеронского полуострова… физическую, без городов и дорог, — последнюю фразу я произнес уже по-испански. И Бенкендорф все же испугался, когда железяка своим спокойным голосом ответила:

— Карта Апшеронского полуострова подготовлена, сообщите масштаб демонстрации.

— Во весь экран, а на левом выведи полную карту Каспия, с отметками только Астрахани и Баку.

— Я… я думаю, что вам лучше самому обратиться с этой просьбой к императору, — заметно дрожащим голосом ответил на это Александр Христофорович, — если… вы ведь к пресвятой деве обращались чтобы карту мне показать? — Император вам точно не откажет, увидев сие. А по поводу Арзамасского уезда могу вас уверить, что вы его еще до лета в распоряжение получите. А если вам помощь в людях…

— Мы это в рабочем порядке решим. Дева Мария, домой, экономичным ходом…

Николаю мне ничего показывать не пришлось: уж не знаю, чего ему наплел Бенкендорф, но два указа (о передаче всех земель Арзамасского в «государственное управление» и о неотторжимости земель Апшерона) Николай выпустил меньше чем за неделю. А вот по поводу пистолета моего я получил «строгий отказ»: штука, как пояснил Александр Христофорович, у меня получилась забавная, но империи совершенно ненужная из-за очевидной дороговизны и невозможности ее производства на заводах.

Насчет финансового участия в моих проектах больше никаких разговоров не поднималось, но тот же Бенкендорф как бы мимоходом шепнул, что выкуп всех земель под Арзамасом Николай провел из своих средств. Строительство «тайного завода» финансировалось их выручки от аргентинских изумрудов (которая оказалась раза в полтора выше ожидаемой мною), а вот завод (и городок) на Кальмиусе поднимался уже за счет казны. Но поднимался именно там, куда я указал — а где все нужно строить, я прекрасно знал. Потому что именно под Красноармейском мой отец получил пулю от английского снайпера — и я карту от Донецка до Красноармейска перед мысленным взором мог и в пьяном бреду воспроизвести. Так что я знал где, знал что нужно строить — и знал, как именно строить нужно. То есть очень в общих чертах знал…

А вот как именно строить — знали совсем другие люди. И на месте будущего Красноармейска рядом с шахтой коксовые батареи строили нанятые англичане. Не думаю, что были они «лучшими в мире», наверняка британцы не вкладывали в строительство душу (и все имеющиеся у них знания), но в начале июня первая батарея заработала. Домны на месте понимающегося Донецка строили вообще какие-то бельгийцы, и были эти домны откровенно паршивыми: маленькие (шесть тысяч кубических футов) и в плане механизации убогие, воздуходувки там вообще с конным приводом ставились. Зато строили эти домны бельгийцы очень быстро, так что в начале осени должна были заработать. Шахты там уже отечественные специалисты строили (военные «горные инженеры»), и строили неплохо (хотя и народу на стройку нагнали очень немало), так что в начале сентября все было готово к массовому производству металла. То есть чугуна: строители завода меня послушались (то есть не меня лично, а императора Николая, издавшего соответствующий указ) и никаких печей по переработке чугуна в сталь даже строить не начали. А начали строить (причем когда металл уже пошел) хитрые кирпичные башни и все же паровую воздуходувку. В направленный Николаем туда полк в полном составе приступил к постройке трехметровой кирпичной стены вокруг завода. И за постройкой этого забора внимательно следил Александр Христофорович — просто потому, что данный конкретный забор должен был стать «основой современных секретных предприятий».

Не, не сам забор, а предложенная мною система допуска на секретные заводы. Оказывается, в Петербурге был еще вполне живой и совершенно русский химик по имени Константин Сигизмундович, носивший при этом абсолютно нерусскую фамилии Киркгоф. И я — поскольку мне особо в столице делать было нечего — пообщался с ним, поделился моими обширнейшими химическими знаниями…

Не сказать, что я Константина Сигизмундовича этими знаниями поразил, про существования бромида серебра он и без меня знал. Но вот как его правильно применить — даже не догадывался. Но когда я поделился с ним «тайным знанием», он тут де привлек к работе несколько своих студентов (Киркгоф работал академиком и время от времени обучал недорослей интересной науке) — и буквально через несколько недель эта молодежь изобрела довольно приличную фотоэмульсию. Причем недорогую, а я — вытащив линзу их подвернувшейся под руку подзорной трубы — наглядно продемонстрировал, куда эти эмульсию следует употребить.Николай, получив собственный портрет, был просто в восторге (и университет получило от него пять тысяч на 'продолжение исследований), а Бенкендорф — сразу после того, как я ему изложил свое видение наносимой фотографией пользы — тут же вложил поначалу предложенные мне сто тысяч в постройку завода по выпуску фотоматериалов. Думаю, что завод этот у него окупится еще до завершения строительства: за одну фотографию довольно посредственного качества поначалу местная знать смело отдавала пять рублей серебром, а два нанятых на работу студента-химика за день успевали до полусотни фоток изготовить. И это при том, что все затраты на изготовление одной фотографии составляли от силы гривенник даже при кустарном их изготовлении.

Уж не знаю, насколько правильно в сохранившейся у меня альтернативно-одаренной книжке были описаны процессы получения гидрохинона и гипосульфита, но результат радовал, причем настолько, что Александр Христофорович признал идею изготовления пропусков с фотографией рабочего вполне заслуживающей внимания, а среди русских химиков я получил репутацию «специалиста». Особенно эту репутацию укрепила информация о том, что и аспирин я тоже «лично изобрел», а информация просочилась с первого торгового корабля Восточной республики, добравшегося к сентябрю до Петербурга с грузом как раз таблеток.

Правда, информация пришла в виде, который мы согласовали с двумя отцами тамошней церкви и звучала она так: таблетки эти — специально обработанный по древней индейской технологии экстракт сугубо аргентинского (и очень редкого) растения, а восстановить эту технологию только достопочтенный идальго дон Алехандро Базилио де Вера-и-Фигероа де ла Вега-и-Уйоа-и-Эстелья, третий граф де ла Рока с помощью особо расположенной к нему в делах его благословившей пресвятой девы Марии…

Мне пришедший на этом корабле судовой священник (и специальный посол Объединенной церкви Аргентины, Уругвая и Парагвая) передал толстый конверт с «отчетом» о проделанной в Южной Америке работе, где говорилось в частности и о том, что первая домна в Кордове заработала и даже выдала немного чугуна. Но очень немного — после чего «сломалась», поэтому святые отцы и совершенно светские тамошние руководители просили меня попросить деву Марию о помощи. Дева Мария, насколько я был в курсе, металлургией сроду не занималась — о чем я просителям и отписал. Но так же указал, что если люди, этой самой девой благословленные могут такую помощь оказать, то они ее окажут — и для оказания такой помощи я выбил (у Николая) командировку в дальние края не кому-нибудь, а лично Василию Васильевичу Любарскому, который руководил (согласно моим советам) постройкой «хитрых кирпичных башен» в Донецке (я именно такое название новому городу и придумал).

Что же до Парагвая… люди — они очень мнительные. Когда до Хосе Гаспара Родригеса де Франсия дошла информация о том, что сама Мадонна пообещала ему неминуемую небесную кару, он как-то резко свои диктаторские замашки притормозил — но все равно вскорости помер. А так как я — совершенно случайно — проговорился, как зовут того, кто «исправит все зло», то Карлос Антонио Лопес безальтернативно стал консулом этой славной страны, на десять лет раньше того, что случилось в моей «прошлой истории». Правда, я еще не знал, хорошо это или плохо — но раз уж страны объединились (в борьбе с британской гегемонией объединились, хотя сами они даже не подозревали об этом), то не помочь им было бы совершенно неправильно.

Вообще-то выдернуть товарища со стройки было тоже делом совсем не быстрым — но я просто не смог придумать, кто еще может заокеанцам в деле развития металлургии реальную помощь оказать. А помощь требовалась все же срочная — настолько срочная, что все мои мечты «годик отдохнуть на Родине» пошли прахом. Потому что мне было очень важно, чтобы и здесь, и там промышленность стала развиваться исключительно быстро, причем настолько быстро, чтобы британцы и американцы просто не успели бы что-либо мерзкое предпринять.

Так что пришлось бедной «Деве Марии» снова отправляться по знакомому маршруту. Правда, на этот раз в баках яхты (и в канистрах, запихнутых во все возможные места) плескалось уже больше двенадцати тонн «биодизеля», так что путешествие обещало стать гораздо более веселым. Тем более что пока товарища Любарского я ожидал в столице, в Копенгаген отправился бриг с еще двумя тоннами топлива, а ушедшая еще в начале сентября уругвайская шхуна тоже пять тонн переработанного масла тащила, так что был шанс при необходимости и на Барбадосе дозаправиться…

Дозаправиться все же не получилось, то есть «фирменным топливом» баки залить не вышло: яхта, похоже, шхуну эту просто обогнала. Зато посаженный на острове «представитель Аргентинского торгового дома» успел запасти обычного масла тонн десять — так что измученного постоянной скорее тряской, чем качкой полковника и профессора я высадил в Буэнос-Айресе ровно через три недели после отплытия из Петербурга. Высадил — и тут же (то есть все же через день) отправился обратно…

Но и во время путешествия «туда» я узнал много нового и интересного. О «деве Марии» узнал, то есть о железяке. Просто когда еще в Балтике Василий Васильевич (как и все, впервые на яхте отправившиеся) немного удивился тому, что я судном управлять даже не собираюсь, и поинтересовался, не стоит ли мне уделить управлению хоть какое-то внимание, я ему совершенно машинально ответил, что яхтой управляет высшая сила и не мое дело в этот процесс вмешиваться. А он, будучи все же весьма образованным ученым, мне соизволил не поверить…

В общем, когда на мой вопрос «где мы сейчас находимся» железяка ответила, указав точные координаты, товарищ Любарский сокрушенно сообщил, что испанским он, к великому сожалению, не владеет. Но он знал латынь — и по моей просьбу железяка это же и на латыни повторила. Вот только «гимназическая русская» латынь оказалась все же далека от «мексиканской классической», и, хотя профессор железяку понял, но все же с трудом. А я, когда он, изрядно ошарашенный, отправился спать, я поинтересовался какие еще языки может железяка использовать. И внезапно выяснил, что «говорить» она может аж на тридцати шести языках (хотя «воспринимать со слуха» в состоянии далеко не все). То есть совершенно внезапно: насчет латыни я думал, что ее — эту латынь — в железяку специально впихнули «под религиозные нужды», а оказалось, что в базу была загружена какая-то навороченная языковая библиотека (может, даже из Гугла, уточнить не удалось). Любарскому я об этом говорить не стал, но для себя отметочку сделал, а профессора всю дорогу обучал основам испанского: человек, латынью (в любом виде) владеющий, испанский может очень быстро освоить.

А вот на обратном пути я почти все время посвящал попыткам обнаружить еще что-то интересное в базах железяки, и кое-что даже там нашел. Не 'все знания мира, конечно, но шансов на то, что британцам (и американцам) скоро станет хуже, проявилось уже довольно много. И мне осталось этими шансами лишь воспользоваться правильно. А вот насколько это у меня получится — будем посмотреть…