Идальго

Глава 14

Керосиновая лампа произвела на Александра Христофоровича очень сильное впечатление. Ну то, что светила она ярко и красиво, тоже сыграло свою роль, но впечатлился он по иному поводу:

— Лампа ваша диво как хороша, но мне интересно, каким манером сия лампа доходу дать России сможет больше, чем вся губерния столичная?

— Саму лампу сделать, включая расходы на металл, стекло и работу, обойдется недорого, хорошо если в рубль она встанет, а если постараться, то и в полтину уложиться можно. Причем постараться явно стоит: мало кто за нее будет готов больше рубля платить.

— И где же здесь вы выгоды видите?

— Горит в ней выпаренная из нефти, что мне привезли, часть, именуемая керосином. Из двадцативедерной бочки нефти трудами самыми невеликими керосина добыть можно ведер, думаю, шесть. И вот если бутыль в два с половиной фунта продавать владельцу такой лампы за четвертак — а этого лампе хватит как бы не на месяц — то каждый покупатель лампы за год продавцу керосина доход принесет в три рубля. То есть бочка нефти принесет уже восемнадцать рублей.

— Вы такие суммы называете, что аж дух захватывает!

— А вы, Александр Христофорович, вспомните, как я просил Апшерон казенной собственностью объявить и землю там ни под каким видом людям не продавать и не передавать. Так вот, при весьма умеренных вложениях, я думаю потребуются суммы не более миллиона рублей…

— Да уж, миллион — вообще не деньги рядом с чистым доходом в восемнадцать рубликов!

— Так вот, вложив этот миллион Россия сможет там, возле Баку, добывать уже свыше двадцати тысяч бочек нефти… в день. Сами понимаете, при таких раскладах лампы керосиновые можно людям вообще бесплатно раздавать!

— Двадцать тысяч… по восемнадцати рублей… в день… — Бенкендорфа заклинило.

— Я же посчитал, в год получается сто тридцать миллионов. Неплохой приварок к державному бюджету, как вы считаете?

— Это… это… а как оттуда столько вывезти-то?

— А зачем, вы думаете, я тут с производством стали заморачиваюсь, дороги железные придумываю?

— Но ведь это очень далеко! И дорогу туда проложить — это же сколько времени потребуется!

— А вы очень спешите?

— Что? Я не… Нужно же немедленно об этом императору сообщить! Идемте быстрее! И лампу свою захватите! Хм… двадцать тысяч бочек… Ну что вы расселись? — А затем, глядя на мою улыбающуюся физиономия, он немного остыл и с сильным подозрением в голосе решил уточнить: — Вы это пошутить изволили?

— Разве что немного: я думаю, что при миллионных затратах и сто тысяч бочек в день добыть будет несложно, вот только на такое количество керосина мы нескоро покупателей найдем. Ну да ничего, постепенно и покупатели подтянутся…

— Александр Васильевич, мне ваши шутки кажутся все же…

— Да не шучу я. Александр свет Христофорович, не шучу! Вы уж меня за дурака набитого не держите, сами подумайте: я когда еще Николая просил Баку национализировать целиком?

— Что, извините, просили?

— Сделать неотторжимой собственностью Державы. Я уже тогда знал, какие деньги там в земле лежат, но пока не было у нас даже зачатков промышленности, способной помочь России те деньги поднять, я занимался промышленностью, а теперь время пришло копеечку-то поднять. Но вы лучше вот о чем подумайте: нефть — она ведь много где в земле водится, другие прознают, как из нее керосин получать — и доходы наши в десятки раз упадут. Так что вашему ведомству надлежит в первую очередь озаботиться тем, чтобы в Баку ни один иностранец не проник, да и людей туда на работу нужно брать… проверенных.

— Я… я понял, немедля этим и займусь. Только… Александр Васильевич, все же давайте к императору сначала пойдем. Думаю… знаю, что вы опять из своих средств добычу там поднять сможете, но ведь не дело, когда о державе Российской иностранец печется более, чем император. Да и деньги Россия на дело такое точно изыщет, надеюсь, что Егор Францевич под него и мать родную барышникам заложить без раздумий готов будет. Ну давайте все же навестим императора, а?

Николай оказался менее эмоциональным товарищем, и вдобавок гораздо более прагматичным:

— А вы, граф, говорите, что нефть сия во многих землях имеется, так не выйдет ли, что иноземцы ее тоже добывать во множестве станут и доходы наши до размеров ничтожных сведут?

— Ваше величество, пока у иноземцев нет должных технологий, чтобы нефть с выгодой большой получать, однако вы правы: немного лет пройдет — и они, если выгоду в том увидят, сами все придумают. Просто потому, что при верной постановке дела цена керосина за пару лет сведется к гривеннику, но не за пуд даже, а за фунт. А так как дело в Баку поставить быстро не выйдет, года три на построение всего нужного потратить нам придется, я хочу предложить простой способ показать им, что керосин мы им продавать будем хотя и с выгодой, но весьма скромной. И сделать так, чтобы любой иноземец своими глазами все процессы увидеть мог, машины руками пощупать… и решить, что выгоды в том большой нет.

— Это как?

— Тут неподалеку, возле Нарвы, в земле есть камень горючий, сланец. Надо очень быстро, еще до конца лета, заложить там шахту, завод выстроить, на котором керосин из камня этого выделывать будут.

— До конца лета завод?

— Ну, фундаменты до конца лета поставить нетрудно, а за зиму и все остальное поднять можно и летом следующим его запустить. Что же до шахты — там неглубоко совсем, ее к октябрю и в работу пустить можно успеть. Зимой вполне камень горючий в Петербург и на санях возить можно, а заводик опытный, где до пару пудов керосина в день их камня выделывать можно будет, я на Васильевском острове до зимы поставлю. Нам несложно все… кое-что потребное на Ижорском заводе мне вообще за пару недель изготовят, а прочее все — строителей-то в городе ой как немало.

— Из камня керосин?

— Ну, почти керосин, в лампе он гореть будет отлично. И по цене получится, если затраты на перевозку из Нарвы не считать, копеек в шесть-семь за фунт. Поэтому продавать его по гривеннику за фунт будет не в убыток, но и барыш любому купцу иноземному великим на покажется.

— Вот умеешь ты, граф, уговаривать! А во что заводик твой выйдет?

— Так сразу и не сказать, но, думаю, если не выпендриваться, то тысяч в двадцать, может в тридцать обойдется. А во что шахта встанет и большой уже завод — это я и посчитать не могу, поскольку никогда строками такими не занимался… здесь, в России.

— Давай тогда, граф, так договоримся: я тебе на постройку завода на остове Васильевском тотчас же даю пятьдесят тысяч серебром и отчета за потраченное спрашивать не стану. Шахту, где скажешь, я людей строить пошлю, пусть горные курсанты на живом примере опыта в работах инженерных набираются. Вот только об одном спросить хочу: а ты снова в свою Аргентину не убудешь? То есть без тебя-то люди дело сделать смогут, как ты тут обещаешь?

— Я, ваше величество, в ближайшие годы вообще никуда отъезжать из России не думаю, тут, сами видите, дел столько, что и за пять лет не переделать.

— И дела сии ты же и придумываешь. Мне давно уже интересно, откуда ты про недра наши столько знаешь? Александр Христианович сказал, что про нефть ты всё замыслил еще два года тому как, а ведь тогда ты в России и пары месяцев не пробыл…

— Я, ваше величество, знаю о недрах российских куда как больше, чем уже рассказал. И не только российских, мне известны богатства недр величайшие всего мира. Но рассказывать о них мне не велено, пока не станут они доступными для людей… пока не будут выстроены дороги к ним, машины для из добычи и прочее все, нужное, чтобы богатства сии людям на пользу добыты были. Так что, будучи русским по крови, желаю я, чтобы именно в России они пользу людям давали как можно быстрее — просто люди в большинстве своем пока сами сего не желают. Вот и приходится людей пинками к счастью загонять…

— А вы, граф, расскажите нам об этих богатствах, а уж мы пути к ним постараемся…

— Нет. Если о них раньше срока известно будет, до поднимать богатства эти будут уже иноземцы, а Россия от них защититься не сможет. И вообще, пока в России не будет миллионов ста жителей, трудно гарантировать, что страна за себя уверенно постоять окажется способна.

— Это Она вам так сказала? — осторожно спросил Александр Христофорович.

— И вам, Александр Христофорович, я рассказывать многое не стану. Ибо мысль изреченная есть ложь, а судить нужно не по словам, а по делам. Ну, примерно так…

— По делам… — задумчиво произнес Николай, — но, я вижу, завершения дел, предлагаемых вами, нам уж увидеть не доведется. Сто миллионов людей в державе, это же сколько лет еще пройти должно?

— Есть мнение, и не только мое, — не удержался я, — что увидеть такое вам весьма несложно будет. Нынче бабы-то за двадцать лет рожают детей по дюжине…

— И что? Вырастает-то сколько? Двое, редко трое…

— Ну давайте считать: если выживет из дюжины детей десяток, то… у нас… у вас в России людей полста миллионов, половина из низ — бабы. Половина этих баб фертильного возраста…

— Какого?

— Ну, рожать способны. И рожают. Так через двадцать лет уже держава прирастет… сто двадцать пять миллионов человек будет в возрасте до двадцати лет!

— А вы может знаете, как младенцев от смерти уберечь?

— Что-то мне подсказывает, что знаю. Не уверен, конечно, что десять из дюжины сохранить в живых получится, но если не попробовать, то и не узнаю наверное никогда.

— Ну, попробуйте. — Николай ненадолго задумался, а затем продолжил: — тут неподалеку, верстах в тридцати, деревенька имеется казенная, ведомства Санкт-Петербургской крепости. Душ нам, правда, всего с полста… по одной на миллион всех русских людей. Там младенцев, по рапорту крепостной комендатуры, в год не менее десятка рождается, сможете из них до лета следующего потерять не более двух-трех? Из затрат на сие в пределах рублей пяти на душу.

— Я попробую, но пока обещать не стану. И возьмусь за это уже по весне: сейчас все же с керосином из камня сланцевого все дела в порядок привести нужно. Хотя… сколько вы говорите, верст тридцать до деревеньки? Я тогда где-то через неделю и деревенькой займусь понемногу, но отсчет душ сбереженных начну все одно с весны.

— Договорились, вы тогда завтра в канцелярию зайдите, там для вас бумаги все приготовят…

Место на Васильевском острове мне Николай, конечно же, не выделил, но получилось даже лучше: он мне «под постройку заводов нужных» просто передал «в пользование безплатное» половину Крестовского острова, всю часть его к западу от Чухонской речки. А лучше получилось не потому, что «от царя подальше», а потому, что остров уже в черту города не входил…

Среди выпускников (и курсантов со студентами) Горного института (как уже, но не совсем еще официально именовался Горный кадетский корпус) я, оказывается, уже некоторый авторитет приобрел. Но важнее всего, что этот (очень странный) авторитет я приобрел у директора этого корпуса генерал-майора Карнеева, после разговора с которым у меня исчезли вообще все проблемы с поиском рабочих на стройку — и даже с поиском инженеров-строителей. А русские горные инженеры оказались такими искусниками!

Мне, откровенно говоря, до «сланцево-керосинового заводика» было примерно как до нынешнего масляного светильника. В смысле, до лампочки: выстроить большой сарай с печкой, в которую можно запихнуть пару стальных реторт — тут дел было недели на две. Но обзавестись собственной (ну, хотя бы относительно собственной) и очень специфической недвижимостью мне уже очень сильно хотелось. Потому что яхта — она все же не вечная, и особенно она не вечная на морозе (все же ее под Карибский климат строили). Две зимы она как-то продержалась, но в Ревеле и морозов серьезных не было никогда, и печка… в смысле дизель-генератор без останова там молотил и приемлемую температуру поддерживал. А в Питере зимой бывает уже совсем холодно, и мне очень хотелось яхту закатить в отапливаемый эллинг.

И это даже не особо и сложно было — если бы эллинг подходящий нашелся бы. Но засада заключалась в том, что я даже знал, как мачты с яхты снять — но еще вернее знал, что обратно я их уже никогда не поставлю. Потому что внутри этих мачт было очень много всего понапихано, одной проводки я уж не знаю сколько… в общем, мне требовался эллинг высотой метров так под пятьдесят: я же и саму яхту собирался из воды достать.

А когда я в разговоре с Карнеевым как-то мимоходом пожаловался на полное отсутствие необходимого мне помещения, Егор Васильевич тут же мне предложил его самому и выстроить. То есть я там должен просто сбоку постоять и с важным видом приговаривать «Гут, гут, дас ист фантастишь», а специально обученные постройке разным (в том числе т морских) сооружений мужики под руководством целой толпы тоже не самых ленивых курсантов и студентов мне нужное помещение выстроят. Причем предложил он мне это лишь тогда, когда я упомянул, что под строительства всякого мне выделили именно Крестовский остров: в Петербурге-то высокие здания строить запрещалось, а остров этот — вообще ни разу не Петербург!

В общем, проект эллинга, в который яхта вместе с мачтами поместится, мне горные инженеры уже через неделю принесли. Хороший такой проект, мне он даже в чем-то понравился, особенно тем, что закончить стройку они обещали уже к началу декабря. Но когда эти исключительно творческие личности назвали цену воплощения проекта в камень, я лишь крякнул. И задумался, ведь яхту-то прятать от морозов обязательно надо!

Но если русские инженеры — великие искусники, то я и не лыком шит, так что, подумав денек над предложенной мне идеей возведения очень высотного здания, я прямиков отправился к уже апостольскому викарию Пастору. А от него — прямиком в Стефану Васильевичу Глаголевскому, работавшему в это время митрополитом Серафимом. Должен сказать, что Пастор оказался человеком менее прижимистым: когда я назвал сумму в триста пятьдесят тысяч рублей, он лишь поинтересовался, отгружать ли такую кучу серебра мне сразу или я частями деньги заберу. А вот Серафим начал котевряжиться и согласился вступить в «долевое участие» лишь тогда, когда я сказал, что «в Пастор вообще полмиллиона уже денег дал, и мне их уже почти хватит с учетом того, что император мне выделил, но обидно будет, если православию лишь малая доля останется». В принципе, я его даже не обманывал (ибо митрополитам врать, как и любым другим людям) — грех, а Пастор действительно сказал, что если указанной семы не хватит, то он еще полтораста тысяч быстро соберет. И ему было с кого собирать: Николай, поляками очень недовольный, главным католиком столицы как раз Пастора и назначил, за что тот почти сразу апостольским стал (то есть, на деньги Ватикана, епископом неканонической территории католической церкви). А так как назначение это было проведено текущим папой, то все католики, в России проживающие, формально становились прямыми подчиненными Пастора, а среди поляков все же богатеньких буратин было достаточно…

После моих «дополнений к проекту» крякнули уже русские инженеры — но от слов своих отказываться не стали. То есть от обещания стройку в декабре закончить, а уж сколько и кого они там напрягали, чтобы все нужные материалы на остров доставить и их в должном порядке разложить, я уже и не интересовался. Однако мастерство их оценил: уже в началу октября на острове стоял довольно большой деревянный эллинг с слипом, по которому яхту можно было внутрь затащить, а для мачт в крыше эллинга предусматривались широкие прорези, которые можно было в крайнем случае и брезентом закрыть. На а каменное здание очень быстро поднималось вокруг этого сарая.

Ну а «завод по переработке сланца», причем тоже сразу каменный, а не деревянный, за два месяца поднялся у другого конца Чухонской речки, а паре километров от эллинга. К концу октября туда доставили с Ижорского завода сразу четыре стальных реторты для перегонки сланца, лебедки, с помощью которых эти реторты могли быть поставлены в печь, оттуда вытащены, повернуты, чтобы из них высыпать уже переработанный сланец и засыпан новый. Все это в начале ноября было смонтировано и четырнадцатого ноября я торжественно разжег печку. Порадовался тому, как хорошо поперла сланцевая смола в холодильнике… а потом пошла уже настоящая работа.

Из тонны сланца получалось примерно двести двадцать килограммов смолы, после ее повторной перегонки удавалось уловить килограммов семьдесят жидкости, в принципе уже годной для использования в керосиновой лампе. То есть она горела, и горела ярко — однако воняла лампа при этом ужасно. И я очень хорошо знал, чем она воняет — это знал каждый советский человек, хоть раз прошедший по железной дороге с деревянными шпалами, так как запах креозота забыть невозможно.

Так что дальше началась «прикладная химия» из курсе средней школы. Фенол (и феноляты) хоть плохо, но в воде растворяются — однако растворяются они все же хреново: мне с помощью водоочистки удалось получить примерно поллитра не особо вонючего керосина где-то дня за три напряженной работы по взбалтыванию бутылей. И хотя бутылки тряс не я, до меня дошло, что таким образом продукт в промышленных масштабах получить не выйдет. Зато повторная перегонка продукта с отсеканием примерно трети остатка дала очень даже удовлетворяющий меня результат, а повторение этой процедуры показало (уже в первых числах декабря), что из тонны сланца довольно легко получить полсотни литров очень даже приличного… нет, все же не керосина, но топлива для керосиновой лампы.

И после этого завод, наконец, заработал — а в Данциге открылась русская императорская лавка по официальным названием «Русский торговый дом», в котором продавались керосиновые лампы и продукт сланцевого завода (в розлив). То есть можно было этот керосин и в жестяной круглой канистрочке купить, и за канистру с покупателя еще рубль серебром брали — но так как пятилитровая канистра стоила самую малость дешевле ее содержимого, народ все же предпочитал брать товар в свою тару. Но — предпочитал: качество производимого светанемцы оценили необычайно быстро. И, в общем-то, довольно умеренную цену получаемого освещения: литра хватало примерно часов на сорок-пятьдесят горения «стандартной» десятилинейной лампы, а пятилинейная горела уже вдвое дольше (хотя и менее ярко).

Только вот императора беспокоило то, что мощности заводика на Крестовском острове вполне хватало для обеспечения зарубежного спроса (в столице пока пользователей ламп было довольно немного, а на остальной территории страны их и вовсе не было). Впрочем, он и сам прекрасно понимал, что горячку пороть не стоит и рекламу массовую запускать явно рановато, ведь спрос придется удовлетворять — а пока и нечем. Зато очень неплохо получилось удовлетворить любопытство буквально прибежавших в Петербург после открытия лавки в Данциге британцев: я их лично на завод сводил, всё там показал, пожаловался на ленивых мужиков… ну и про патент на лампы намекнуть не забыл: император этим вопросом отдельно обеспокоился и запатентовал керосиновую лампу сразу в десятке стран. То есть везде, докуда успели доехать или доплыть посланные им курьеры…

Курьеры и до Англии добраться успели, и не только курьеры: в Лондоне тоже «императорская лавка» открылась. С небольшим скандалом, но все же у Николая ее открыть получилось. А скандал вышел из-за того, что товар туда на русском корабле доставили. Но в Британии был очень интересный закон, по которому товары иностранного происхождения в Англию могли доставлять исключительно английские же корабли. То есть товары, которые купцы приводили из своих стран, эти купцы имели право и на своих судах доставлять, но товары, в третьих странах производимые, им ввозить запрещалось — а по поводу керосиновых ламп и железных канистр с керосином британцы просто не поверили, что их в России изготовили. Ну не может же совершенно лапотная Россия столь изысканный механический прибор, как регулятор фитиля, изготовить!

И я подумал, что Николай Павлович, пообщавшись со мной некоторое время, заметно осмелел — по крайней мере в отношении англичан: он отправил английскому королю письмо с вопросом, воспринимать ли заявление английской таможни как пьяную выходку оборзевшего чиновника или как намеренное оскорбление Англией государства Российского и его императора. Английский цари (в отличие от меня) знал в совершенстве — и Вильгельм под номером четыре в ответ прислал письмо с извинениями и сообщением, что оборзевший таможенник уже отправлен охранять интересы Британской Империи в Индию…

Мне удалось уговорить императора (Хотя, вполне допускаю, что он сам из меня выудил нужную ему рекомендацию) заложить сланцевую шахту под Сызранью: если керосин пойдет в столицу по Волге, меньше будет вопросом «а откуда он там взялся». Впрочем, на тамошний сланец у меня — в процессе выяснения, куда мы будем зарубежцам пальцем тыкать на карте, объясняя поступления ценного товара по Волге — возник еще один план на будущее, однако пока я его озвучивать не стал.

А озвучил кое-что другое, и вовсе не Николаю. И даже не Бенкендорфу, а вообще широким народным массам. Двадцать пятого декабря озвучил, когда Пастор пришел освящать новенький католический храм, а Серафим — чтобы церковь православная в хвосте у католиков не плелась — пришел освящать храм уже православный. И оба они на пороге этого храма встретились, и даже мирно поговорили о жизни…

За семьсот тысяч полученных от церковных иерархов рублей я всего лишь построил эллинг для яхту. Восточная часть которого представляла из себя православную церковь, западная — католическую, а посередине, отстоящая от обеих «церквей» на пяток метров и огороженная чугунными литыми решетками (чтобы никто руками яхту мою не лапал) стояла на специально изготовленном стапеле «Virgen María». Но так она там стояла, что все, начиная с палубы яхты — то есть всб ее наружную роспись — было хорошо видно почти с любого места обеих храмов. Ну а чтобы попы друг другу особо не мешали в процессе чтения проповедей и молитв, большая часть пространства между храмами была закрыта тяжелыми бархатными шторами, практически полностью перекрывающими звук, доносящийся из соседнего зала.

А еще говорят, что программисту в девятнадцатом веке работы не найдется. Нагло врут! Я, спины буквально не разгибая, три месяца провел за компом, отлаживая очень непростые программы. Но зато когда священники приступили к таинству освящения церквей своих…

Прозрачный телевизор — он прозрачный когда выключен, а когда на него подается изображение, то он становится не очень-то и прозрачным. Ну да, картинку можно с двух сторон смотреть… но если к вопросу подойти с должным тщанием (и знанием, как управлять компьютерной графикой), то вполне возможно ненужную часть изображения «не засвечивать». И в полумраке церквей, освещенных лишь многочисленными свечами (окна ведь еще не были доделаны, а потому временно закрыты дощатыми ставнями) над кормой яхты собравшемуся народу явилась пресвятая дева.

Нужно очень хорошо знать оба языка, чтобы обеспечить «синхронность» мимики и звука, но для меня это серьезной проблемой не стало. Хотя, подозреваю, «железякина» латынь многим из собравшихся в храме католиков была и не очень понятна. Зато ее же русский народ безусловно понял — а у Пастора, как я понимаю, шансы на папство стали совсем уже неиллюзорными, ведь кроме обычных прихожан в храм и больше сотни разнокалиберных католических священников пожаловали. А у Серафима появились шансы и патриархом стать, ведь пресвятая дева отдельно поблагодарила каждого из попиков (на своей половине эллинга), особо подчеркнув их выдающийся вклад в дело донесения до прихожан слова божьего. Еще железяка простыми словами пояснила, что ей абсолютно безразлично, к какой церкви принадлежит верующий христианин, мимоходом заметила, что и магометане почитают деву Марию и Иисуса Христа не меньше, чем верные христиане, а что они называют их другими словами, то ей, Мадонне, это вообще безразлично ибо она все языки человеческие знает и уважает. Для собравшихся в православной части она отдельно указала на великие заслуги императора Николая и необходимость следовать его распоряжениям (а католическая часть аудитории в это же время слышала «легкую критику польских ксендзов, погрязших в грехе гордыни и алчности), ну и под конец, заметив, что яхта еще послужит распространению слова божьего во многих местах, лично освятила оба храма и на этом спектакль закончила. Все же беспроводные колонки позволили железяке провести спектакль на двух разных языках одновременно и трудности с восприятием 'новой информации» только у меня, слышавшего сразу оба «выступления», возникли. То есть просто неприятно было эту какофонию слушать.

Что же до меня… железяка как бы мимоходом намекнула, что Александр Васильевич (это тот, который на носу яхты примостился) под ее неусыпным присмотром занимается нанесением непоправимой пользы всем истинным почитателям господа нашего к его советам тоже стоит все же прислушиваться, но к лику святых она меня причислять все же не стала. Я подумал, что и двух прижизненных практически святых (то есть Пастора и Серафима) будет достаточно. Но, похоже, я все-таки просто не допер, насколько здесь и сейчас религия действует на людское сознание. А ведь Николай тоже на освящение этого удивительного храма пришел. И пришел он сюда не один…