Идальго

Глава 16

Нынешний мир отличался от того, в котором я родился, очень многим, но главным отличием была его «неторопливость». А куда торопиться-то тут было? Если между столицами при самой острой необходимости новости шли дня четыре, а на поездку в деревню за тридцать верст тратилось два дня (мой случай — особый, его можно вообще не учитывать), то стараться что-то сделать побыстрее вообще смысла нет. Ну и моя «тракторная бригада» никуда не спешила. То есть вообще никуда, и я уже начинал откровенно «вываливаться» из собственных планов. Или как там правильно говорить, «планы мои сдвинулись вправо», причем солидно так сдвинулись…

Ну а так как календарь листочки свои перекидывает невзирая на то, как там какие-то людишки суетятся (или не суетятся) и мне стало ясно, что трактор ну никак раньше середины лета не появится, то пришлось прибегнуть к откровенному читерству. Слава богу, что командир стоящего в Петербурге артиллерийского полка лично присутствовал на открытии двойственного храма, и мне даже особо договариваться с ним не пришлось: когда я изложил ему свою проблему… точнее, я даже до конца ее изложить не успел, а он уже предложил свою помощь.

В результате на пахоту в Лепсарь прибыли восемнадцать пар першеронов, которые обычно пушки по российским дорогам таскали. Причем восемнадцать лишь потому, что на Ижорском заводе мне больше плугов изготовить не успели. Хороших таких плугов, трехкорпусных, с поворотными лемехами — то есть они землю переворачивали в нужную сторону при любом направлении движения трактора по полю. Но так как трактора еще не было, плуги по полю таскали пары першеронов…

Хорошо так таскали: за десять дней было ими вспахано примерно двести двадцать гектаров полей. Еще гектаров сорок успели вспахать местные мужики: для них я на заводе заказал плуги попроще, однолемешные и без поворотного лемеха, а в качестве тягловой машины я им просто купил десяток обычных лошадей. Но не крестьянских саврасок, на которых даже дунуть было страшно, а вполне себе приличных коников, возможно даже битюгов — ну не разбираюсь я в породах тягловой скотины, но лошадки были большие. И — довольно дорогие, но чит есть чит, и я просто потратил в личных целях некоторую сэкономленную при постройке сланцевого завода денежку, ведь Николай сам сказал, что отчета за выданные им суммы не требуется…

Но сеялок у меня было всего пять штук (просто деньги все же закончились и больше их заказать не получилось), так что поля заметной частью засевали мужики «традиционным» способом. Сеялками только восемьдесят гектаров ржи было засеяно, а ячмень и овес местные мужики сеяли «по старинке» — и уже недели через две разница в технологиях стала видна невооруженным взглядом. Что, впрочем, меня вообще пока не волновало.

Но с окончанием сева я артиллерийских лошадок возвращать родной армии не спешил, они еще почти месяц у меня пахали: я подумал, что не просто же так наши предки придумали «четный пар», и могучие коники еще почти четыреста гектаров вспахать успели. Сожрав при этом овса больше, чем его даже чисто теоретически на засеянных полях вырасти могло…

Но лично меня поля беспокоили куда как меньше, чем огороды, а огороды в деревне получились знатные. Я на каждую семью отдельно отвел по полгектара земли именно под огороды, и мужики там корячились с утра и до ночи аж до конца мая. Потому что просто грядки обустроить на половине гектара… Хотя и это вполне возможно: мужиков (то есть «душ мужского пола») в деревне было под полсотни, а вот семей — всего двенадцать. И при такой плотнойсти пейзанского населения огороды можно было вообще лопатой за пару недель поднять, а им их ведь вообще коники вспахали — но без трудностей все же не обошлось. То есть я мужикам трудностей изрядно прибавил, а по ряду причин они даже толком отлынивать не могли.

Ну а «трудность», собственно, была лишь одна: я же приказал им в огородную землю на каждый аршин квадратный добавить ведро торфа — а это получалось на каждый огород по десять тысяч ведер. Ну семь, если дорожки между грядками не удобрять. Очень даже дофига, но никто же мужиков не заставлял торф из болота именно ведрами носить. А если пересчитать столько ведер в телеги, то тоже получается немало, семьдесят телег на участок, однако ведь торф из болота могут и бабы выкапывать, а для лошади с телегой пройти за день десяток километров более чем нетрудно.

Ну, я посчитал, что нетрудно, однако мужики, вероятно, считали иначе. И, хотя они действительно вкалывали как папы Карло, огороды они свои засадили хорошо если не две трети — а позже уже стало именно поздно что-либо сажать, хотя торф они таскать и не перестали, в расчете на будущий год, наверное. А детишки (и некоторые бабы, считавшиеся здесь «немощными») все это время лепили кирпичи…

Однако деревеньку-то мне Николай выделил вовсе не для демонстрации достижений сельского хозяйства, а с совершенно другой целью. И, скорее всего, хрен бы я этой цели достиг, если бы не Virgen María. А благодаря железяке, меня изрядно похвалившей, мне удалось и сразу пять коровок черно-белых приобрести за вменяемые деньги, и прочей скотинки. Но главное, мне почти все петербургские офицеры (то есть все, с кем я успел лично встретиться) с удовольствием присылали солдатиков для выполнения разных работ, да и сами помощь оказать не брезговали. Например, офицеры артиллерийского полка скатались аж под Псков и пригнали мне оттуда два десятка крестьянских душ мужского пола, причем с семействами.

Из-под Пскова мужиков они пригнали просто потому, что там крепостные буквально за гроши продавались, причем не только обычные мужики лапотные, но и «ценные специалисты». Например, мне достались два семейства «кирпичников» — то есть мужиков, умеющих кирпичи по-настоящему делать. Причем делать именно по-настоящему и по-псковски: кирпич в ямах они обжигали не на угле, а в основном на торфе.

Вот уж воистину: велика Россия, а столицу Петр поставил, выбрав самое паршивое для нее место. То есть с точки зрения стройматериалов: лес вокруг растет дрянной, известняков вообще хрен найдешь — так что пришлось стройки в деревне (силами, понятно, не мужиков, которые в полях спину не разгибали, а солдатиков) вести совсем уж допотопными способами. Про которые мне как раз мужики местные и рассказали. То есть я все же договорился со строителями, которые достраивали мой эллинг, что цемента они и для меня закажут — но его хорошо если на нормальный фундамент планируемого дома хватит, просто потому, что во всей столичной губернии цемент пока делался на крошечном заводике, что, собственно, и стало причиной того, что эллинг прошлой осенью не достроили.

А способ был прост: дети собирали огромными корзинами перловиц… то есть они из постоянно собирали, и обычно кучи раковин где-нибудь возле деревни просто так валялись. А собирали они их для прокорма кур: в каждом доме их по несколько штук держали. И летом, как я понял, их почти не кормили — но именно что «почти»: как раз детишки собирали в соседней речке перловиц и их порубленным мясом кур летом активно подкармливали, а еще раковины толкли и тоже понемногу в мелко нарубленный корм подсыпали. Но за долгие годы раковин набралось довольно много — и вот эти раковины мужики обжигали и получали таким манером известку. Которую смешивали с толченым кирпичом, золой промытой от щелока — и вот эту смесь в качестве цемента и использовали. Вежде использовали, где строились каменные (или кирпичные) здания — вот только в окрестностях таким манером ставились разве что церкви. Но это раньше только церкви, а у меня основная идея была другая. И где-то начиная с середины июня я ее начал воплощать.

Для воплощения я попытался найти в Петербурге какого-нибудь архитектора, но мне с этим не повезло: как только я начал в столице людей расспрашивать, где можно найти недорогого архитектора, ко мне просто приехали три офицера-сапера с ротой солдат и всё, что мне оставалось делать — так это указать им где я собираюсь ставить кирпичное здание и какого оно должно быть размера. А рота солдат — это, вообще-то, дофига народу, а рота солдат-саперов — это дофига очень даже умелого народа. То есть умелого настолько, что за месяц они мне выстроили школьное здание по моему плану: одноэтажный домик двадцать на двенадцать метров, с небольшой двухкомнатной квартиркой для учителя и четырьмя классными комнатами. С помещением для школьной библиотеки, с двумя теплыми сортирами. И даже с отдельной комнаткой-столовой!

Еще они выстроили другой нужное мне здание — большой кирпичный сарай с двумя огромными воротами, и даже выложили на фронтоне надпись из камня большими светло-серыми буквами: МТС. Я эти буквы на эскизе написал, а они решили, что раз на картинке буквы есть, то и на сарае они должны быть. Ну а сказать им, что буквы и не нужны особо, я просто не смог: сам я в деревню приезжал один-два раза в неделю, а саперы вероятно, решили провести такой «отпуск в деревне» — по крайней мере офицеры. И у меня было смутное подозрение, что отдыхать они сюда приехали подальше от надоевших им жен. А я вот от жен не отдыхал: во-первых, не было у меня никакой жены, а во-вторых, я точно знал, что «антибиотики еще не изобрели». Так что оставалось усиленно в работу углубляться…

Ну а в августе случилась в Лепсари уборка урожая — и мужики, кряхтя и потирая уставшие спины, на собственном горбу прочувствовали преимущество высоких технологий: овса собрали, по моим самым предварительным прикидкам, центнеров так по двадцать с гектара, ячменя — и того больше, да и рожь центнеров по шестнадцать дала. Вроде бы на самом деле дофига, но Егор Францевич мне ненавязчиво так напомнил, что вообще-то с каждой души мужского пола в казну нужно налог заплатить в размере трех рубликов. И отдельно добавил, что хотя у меня денег достаточно, чтобы «их своих средств» с казной рассчитаться, да и вообще казна готова глаза хакрыть если я ее не пополню — но тогда нарушится «чистота эксперимента». Так что я отправился изучать столичный хлебный рынок. Рынок меня порадовал: четверть ржи тут стоила полтора рубля, то есть за каждое мужицкое человеко-рыло нужно было продать примерно центнер этой ржи. А за всех мужиков, включая тех, что мне артиллеристы подкупили, продать требовалось рожи с десяти гектаров полей, что я, естественно, тут же и проделал: чистота эксперимента ведь на самом деле важна. А в деревне на каждое такое рыло осталось уже по семь центнеров — это не считая ячменя и овса, а про картошку с морковкой я даже упоминать не стал: все же сам-то эксперимент был «не про жратву».

И я думал, что прошел он довольно удачно: за лето в деревне родили младенцев пятеро баб и все эти младенцы остались живы и, на мой погляд, вполне здоровы. Правда, пока еще и полугода не прошло, но и столько младенцев весеннего приплода тоже вроде склонности к досрочному помиранию не проявляли. И, когда я возвращался в очередной раз в Петербург, вместе с офицерами-саперами возвращался, разговор как-то именно на эту тему и свернул. И один из офицеров — сам владелец небольшого поместья где-то ближе к Новгороду — мои восторги поумерил:

— Вы, Александр Васильевич, раньше-то, видать, зимой в деревне русской, небось и не жили, а потому мнения у вас… превратные. Летом-то мужику раздолье, жрут он всякое, сытым ходит. И бабы сытые, у коих младенцы молоком еще питаются. А вот зима наступит… за город не скажу, я в Петербургском гарнизоне меньше года служу, а так мрут младенцы в деревнях чаще после Рождества. И хорошо так мрут: вот у меня прошлым годом в октябре у мужиков младенцев до дюжины было, а по весне только четверо остались. Но обычно все же меньше бывает, а ближе к весне как раз детишки побольше уже на тот свет отправляются: младенцы-то слабые раньше все помирают. А мужик… он ведь как рассуждает: лошадь падет или вол — все его семейство следующим годом помрет, посему он скорее скотину подкормит нежели ребенка. Опять же, к весне мужик дрова все, скорее, уже спалит, греться ему дома станет нечем. А, допустим, одежу ребенку теплую и обувку хорошую заготавливать резону нет, так выбежит он до ветру на снег — и готово. Но мужику и такое не беда: ребенок-то только жрать горазд, а бабы и новых нарожают вскорости: дело-то не хитрое…

Да, я как-то насчет зимы и вопросов зимнего прокорма мужика не заморачивался. А вот насчет прокорма скотины — оно как-то само получилось. То есть вообще не про прокорм получилось и даже не про скотину: в начале сентября из ворот Александровского завода выкатился трактор. Сам выкатился, то есть на своих колесах, вот только не под мотором, а влекомый упряжкой лошадей. Трактор получился довольно тяжелый, тонны в четыре весом, поэтому и тащила его от Онеги до Ладоги четверка битюгов целую неделю. А затем его три дня грузили на какую-то баржу, два дня она — то есть баржа — через озеро плыла, потом еще два дня трактор с баржи на берег снимали. И только здесь, залив в бак «сланцевую солярку», господа инженеры завели мотор и могучий механизм своим ходом прошел десять верст от берега до моей МТС.

Парни все сделали абсолютно правильно, даже коробку передач сумели изготовить с синхронизатором. Ну а то, что опоздали с машиной на полгода — так времена-то нынче такие, никто и никуда не спешит…

Но если честно, то никто никуда не спешил только если император Николай лично кому-то стимулирующего пендаля не дал. А вот если дал, то картина начинает выглядеть уже совсем иначе. Например, в сентябре заработали все четыре домны обновленного Липецкого завода, а весь получаемый там чугун по всежевыстроенной железной дороге отправлялся для превращения в рельсы, подкладки под них и костыли в Арзамас. А для дороги из Липецка в Донецк уже почти полностью была подготовлена земляная насыпь, и почти ни у кого не было ни малейших сомнений в том, что уже следующей весной и эта дорога будет выстроена.

Почти ни у кого: я все же сильно в этом сомневался, и сомневался вовсе не потому, что считал, будто у царя власти не хватит, чтобы загнать на стойку пару сотен тысяч мужиков. Мужики — они, конечно, мужики, но терзали меня смутные сомнения относительно возможности выстроить в срок железнодорожные мосты. И я сомнениями с саперами, которые мне в Лепсари дома строили, поделился. А так же поделился «моим» проектом стальной мостовой фермы с пролетом аж в восемьдесят метров: как ни крути, а мосты через Дон и Северский Донец строить-то придется!

В железяке зачем-то имелась библиотека прочностных расчетов, правда заточенная под расчеты мачт и прочего околокорабельного имущества. Но я-то ведь тыжпрограммист, да и математику еще не совсем забыть успел. То есть не забыл математику настолько, что сам разобрался, куда в программу расчета балок нужно требуемые параметры подставить. Только вот насчет верности этих параметров у меня тоже сомнения закрадывались: в справочниках, которые я в недрах железяки отыскал, характеристики сталей наверняка были записаны куда как более современных, чем та, которая в конвертерах Арзамаса получалась. Поэтому я, немного подумав, подставил параметры простой «гвоздевой» стали. А так как стали делалась в конвертере, то я решил, что правильнее использовать параметры кипящих сталей, и в программу воткнул характеристики стали Ст2кп. Исходя из простого сообюражения6 хуже сталь в Арзамасе получить все же сложно, а получится лучше — так и мост попрочнее выйдет. Очень какой-то тяжелый мост у меня получился, зато — «инженерной конструкции»!

Я когда-то где-то слышал или читал, что Николая часто называли «царем-инженером». Ну, сам он инженером, по моему единственно верному, не был — но вот к настоящим инженерам он очень внимательно прислушивался. И инженеры отечественные знали, что если они по делу к нему придут, то Николай их обязательно выслушает и в аргументации их разберется. Так что господа саперы, которым я чертежи фермы отдал (не совсем, конечно, чертежи, а относительно детальный эскиз) с этими чертежами к Николая даже не пошли, а побежали. И забег их, как я понял, увенчался успехом: ко мне тут же примчался Александр Христофорович, которого Николай поставил «ответственным за железнодорожное строительство». С простым вопросом примчался: оказалось, что в России не нашлось специалиста, который был бы в состоянии прочностной расчет предлагаемой конструкции провести. А конструкция, кроме всего прочего, обещала стать и не очень-то и дешевой, и напрасно тратить миллионы никто не захотел — точнее, все побоялись, что за выкинутые деньги придется отвечать чуть ли не головой.

— Александр Христофорович, вы мне задали очень правильный вопрос, и я на него вам отвечу… сначала просто, а затем уже с подробностями. Первый ответ звучит так: я за эту конструкцию голову на плаху положить все же не рискну, но не потому, что конструкция плоха, а потому, что я не готов отвечать за то, что какой-то там мужик лапотный плавку неверно проведет и сталь изготовит дерьмовенькую. Но если со сталью все хорошо будет… знаете, когда вы испытания этого моста проводить станете, загнав на него сразу пяток паровозов, то я, пожалуй, под мостом сим постоять готов. Потому что даже если какой элемент или балка в нем окажутся с браком, то падать мост все равно будет неспешно и я из-под него и убежать успею.

— Хм… ответ вам на редкость честный, но…

— Еще раз: я за конструкцию поручиться могу. Я вам больше скажу: даже если этот мост из кованного железа изготовить, которое помягче даже арзамасской стали вдвое окажется, то ничего с мостом не случится. А чтобы совсем уже быть уверенным, что мост верно построен будет, я вам отдельно напишу, как сталь, что на постройку моста пойдет, проверять на прочность нужно будет. И это у меня краткий ответ. Вас он удовлетворяет?

— Меня вполне, но вот…

— А теперь ответ подробный… то есть тоже довольно краткий, и займет он от сила часа полтора — но так как вам император поручил всеми железными дорогами заниматься, выслушать вам его стоит. Не для того, чтобы, не приведи господь, самому мосты подобные проектировать, а чтобы вы узнали, чему инженеров, которые этим заниматься будут, учить еще нужно. Итак, если мы возьмем балку — а секция моста как раз такой балкой и является, то при нагрузке она изгибается, и выпуклая часть балки растягивается, а впуклая — наоборот сжимается. Причем величина изгиба определяется модулем упругости материала балки и собственно изгибающей балку силой… тут вот какая формула простенькая получается. А величины, кои в формулу подставить нужно будет, как раз испытаниями материала и определяются…

Спустя полтора часа Бенкендорф, глядя на меня какими-то щенячьими глазами, поинтересовался:

— Знания ваши, граф, воистину обширны, а мои — увы — весьма ограничены. Но дайте мне ответ на такой вопрос: по формулам вашим инженер хороший за сколько времени ваш расчет проверить сумеет? Это чтобы императору сказать, когда мы — я имею в виду ведомство железнодорожное — с уверенностью подтвердить расчет ваш сможем.

— Откуда я знаю? То есть… Александр Христофорович, уж не думаете ли вы, что я сию конструкцию рассчитывал? Уж не настолько я инженер… единственное, в чем я уверенность имею… я просил расчет сделать с десятикратным запасом прочности.

— Извините, с чем?

— С запасом. То есть если сталь окажется верная и рабочие в сборке фермы не напутают, то конструкция сия выдержит нагрузку в десять раз большую, чем тут указано.

— То есть не вы… извините, глупость спросил. А по опорам такого моста… нет, беспокоить по пустякам… Еще раз спасибо за помощь!

Была у меня мысль ответить, что спасибо на хлеб не намажешь, но я все же воздержался. И правильно сделал: Николай через два дня передал мне «на дела благотворительные» четверть миллиона рублей. То есть не потому, что я такой умный, а потому что мы изначально договорились, что три процента от того, что по «моим» проектам в России сделано будет, надлежит отправлять на нужды заокеанских республик. Но там и без этих трех процентов все неплохо было: в конце августа из Буэнос-Айреса и Монтевидео пришли два корабля с ценными товарами и они с собой тоже много нового и интересного увезли, причем даже всей выручки на закупки не потратив. И мне привезли пачку писем, в которых сообщалось, что «все идет по плану» и мое вмешательство пока особо не требуется. А эту четверть миллиона Николай мне отдал из выручки за чугунную посуду, которую (скорее от невозможности куда-либо еще чугун донецкий потратить) начали выпускать в количествах просто неимоверных…

Но железные дороги мне нужны были лишь для быстрого перемещения собственной тушки в какие-то нужные мне места — однако пока таких мест в принципе и не было. То есть было одно, но туда я и на тройке спокойно пока доехать могу, так что меня заботы Бенкендорфа особо не волновали. А вот народ в Лепсари очень даже волновал, причем волновал не в плане «прокормить» — с прокормом вроде все нормально в этом году получилось, а в плане «не дать замерзнуть». И мне пришлось пойти на «непопулярные меры». То есть, как я понял, мужикам в деревне было вообще начхать на то, что я приказал всем бабам с малыми детьми временно переехать в здание школы, а самим мужикам строго-настрого приказал дома печи топить хорошо и детей до ветру на улицу зимой не выгонять. И даже ведра им жестяные привез, приказав помещающийся в них «продукт» пересыпать торфом, чтобы в избе не воняло. Впрочем, в избах там все равно воняло, так что такой мой приказ душевного равновесия мужиков вообще не нарушил.

А вот что, похоже, это самое равновесие им нарушило, так это постройка сразу десятка новых домов, землебитных. Этим опять солдатики-саперы занялись — сразу после того, как они (то есть все же офицеры саперного батальона) откуда-то приволокли довольно много извести. И строили эти домики солдаты «как для себя», причем это даже не было образным выражением: одна рота должны была именно в этих домиках и зазимовать. А на мой вопрос «какого хрена» знакомые офицеры, потупив глазки, дали мне очень удививший меня ответ:

— Император распорядился…

Ну раз император… но все же я так и не понял: а какого хрена-то?