Идальго

Глава 17

Николай все же показал себя человеком хитрым — ну, в плане введения в заблуждение вероятного противника. В крошечном — меньше трех тысяч жителей — городке Сольцы по его приказу был выстроен тоже «крошечный чугунолитейный завод».Место-то отличное для литья чугуна: вокруг леса раскинулись, дров много, уголь — жги не хочу. Правда, был у городишки один мелкий недостаток: руды в окрестностях вообще не было. То есть если тщательно покопаться, то скорее всего руду можно было и найти: озерная руда — она вообще почти везде имеется, вот только количества ее даже какого-нибудь деревенского кузнеца порадовать не могли. Но раз руды нет, то можно просто чугун туда привезти.

А то, что заводик сразу же стали огораживать забором кирпичным двухсаженным — то это всем понятно, в Сольцах же веками лафеты пушечные делали, а тут, видать, и до самих пушек дело дошло. Причем дошло действительно всерьез уже: в начале октября в Петербург привезли сразу четыре отлитых в Сольцах пушки. Небольших, трехфунтовых (и, как я с некоторым удивлением узнал, одновременно и трехдюймовых). По нынешним временам — просто мелочь пузатая, но, как мне пояснил Александр Христофорович, эти пушки там вообще делались «для отвлечения внимания», причем внимания даже не столько иностранных шпионов, сколько отечественных промышленников (Николай своим указом забрал туда довольно много опытных рабочих, включая и ряд крепостных мужиков) и ряда отечественных же чиновников (которые, по личному мнению Бенкендорфа, были слишком падки на иностранные подарки). Так что о том, что в Сольцах ставился прокатный стан, народ в принципе знал — как знал и о постройке в Сольцах печи для пудлингования. А вот о том, что там же уже весной должен был появиться конвертер (маленький, на три тонны металла), знали исключительно направленные туда офицеры-инженеры артиллерийского ведомства). Причем даже конвертер там ставился «недоделанный»: воздух в него качали не через дно, а сверху металл обдували. Правда, обдували чугун воздухом перегретым, поэтому сталь в нем застыть не успевала — но получалась она вроде как гораздо лучшего качества и из нее все еще можно было отливать всякие поделки. Такой конвертер инженеры в Арзамасе сами сделали, испытания провели — и остались очень довольны результатом этих испытаний. Правда, металл в колбе превращался в стал не за двадцать минут, а за час с небольшим, но радость инженеров (а вслед за ними — и артиллеристов) вызвало именно качество получаемой стали.

Я тоже за качество порадовался, а потом сказал Бенкендорфу, что качество станет еще лучше, если в сталь прилично так марганца добавить — хотя и без фанатизма, а если туда еще молибдена немножко подкинуть…

— Я вам так скажу: если в сталь, которую в Арзамасе выделывают, добавить пару процентов марганца, то рельс из такой стали прослужит раз в семь дольше, нежели нынешний. А если в сталь добавить хотя бы один процент молибдена, то из такой стали можно будет пушки отливать с толщиной стенки ствола всего в полдюйма — и в такую пушку можно будет пороха закладывать вчетверо против нынешних зарядов.

— Про манганум вы уже рассказывали, где его руды добыть возможно, а про молибден… Знаете ли, где его руды искать можно? Имеются ли в государстве Российском руды его?

— Где есть руды — знаю, и знаю, где их купить можно не особо дорого: в империи Австро-венгерской. Есть они и в России, причем сдается мне, что в России имеется самое богатое месторождение в мире. Но где — я вам не скажу…

— Но отчего же⁈

— А я вам уже говорил: если о том узнают иностранцы, хотя бы те же британцы, то Россия от них сейчас просто не отобьется. Сейчас не отобьется.

— И нам ждать ваших рассказов пока сто миллионов людей в стране не появится?

— Нет. Ждать всего лишь пока в любой конец России десяток полков держава переправить сможет за пару дней. Проще говоря, когда дорог железных появится в стране верст так тысяч двадцать пять…

— То есть еще дольше ждать…

— Александр Христофорович, не надо быть таким пессимистом! За год вы уже выстроили полтыщщи верст, ничего до этого не имея: ни инженеров опытных, ни заводов, способных рельсы выделывать, да вообще ничего — а теперь в стране появилась уже железнодорожная промышленность, и не удивлюсь я, если уже в следующем году дорог будет выстроено больше тысячи верст. А через год уже и пара тысяч верст новых дорог не будет казаться чудом.

— Ну, здесь вы, пожалуй, правы. Однако опасаюсь, что ваши слова напротив моих слишком уж оптимистичны. Людишек-то на постройки дорог согнать — дело невеликое, а вот кто этих людишек после кормить будет… Я знаю, что вы в деревне показательной урожаи собрали заметные, но не модем же мы в каждую деревню по артиллерийскому полку в помощь направить. Опять же, урожай-то вы знатный получили, но его ведь даже не хватит, чтобы тех першеронов год прокормить…

— Мне першероны уже на следующий год нужны не будут, я мужикам лишь хотел показать, что и столь великий урожай — не чудо вовсе, а получаем легко при работе надлежащей. Да, я вот чего спросить хотел: может знаете вы, зачем мне в деревню ту император распорядился роту саперов на постой определить? Если на прокорм, то ведь верно вы отметили: на год в деревушке прокорма на лишние рты не хватит.

— Да не будет никакого постоя! Император видит, что вы людишек от невзгод защищать собрались, баб вон с детишками решили в дом свой новый на зиму поселить чтобы не замерзали они в холода. Но сие — дело, конечно, богоугодное, но… не дело это: мужиков в барский дом селить. Вот он и распорядился быстро дома для мужиков выстроить на манер Приората, а дабы стройка скорее шла, пригрозил офицерам, что ежели они в срок дома не выстроят, то там же и зимовать в недостроенных будут. Ну а вам, небось, слова императора переврали…

В начале октября состоялась моя очередная встреча с Николаем, причем на этот раз не царь меня пригласил, я а царя. И пригласил я его на «сланцевый заводик» на Крестовском острове, чтобы показать ему новую продукцию. Выделываемую совсем уж не из сланца.

На самом деле я собирался показать ему продукцию сразу десятка русских офицеров, а разработчиком «главного демонстрационного продукта» стал Пётр Григорьевич Соболевский, который после года с лишним экспериментов смог изготовить то, о чем я его просил: проволочку толщиной в пятьдесят микрон. То есть пока у него самая тонкая проволочина получилась микрон так в семьдесят диаметром — но это просто потому, что по разработанной им технологии на каждый следующий микрон толщины нужно было потратить день работы. И его лаборанты именно этим и занимались, но я просто больше решил не ждать и продемонстрировать царю все уже в текущем виде. Потому что «демонстратор технологии» отличается от серийной продукции очень много чем.

А еще я собирался царю показать и разработку еще двух групп «военных исследователей». Первая такая группа изготовила паровую турбину с не самым простым редуктором, а вторая — электрический генератор. И если в первой все офицеры были в какой-то степени инженерами, то во второй инженеров было только трое, а остальные трое были как раз химиками, официально «набирающимися опыта на сланцевом заводе». Потому что при дистилляции сланцевой смолы получалось очень много всякой дряни — и в том числе получалось фенола с фенолятами столько же, сколько и жидкого топлива.

А еще — поскольку основным топливом в Петербурге были дрова — на заводике имелись и установки по получению из дров угля, и из этих установок тоже много всякой дряни при пиролизе наружу лезло. И вот если правильно смешать две разные дряни, получается очень даже не дрянь. Вот только как эти две дряни смешивать, я и понятия не имел — но современные химики, детальными технологическими картами не избалованные, умели проявлять фантазию — и проявили, произведя фенолформальдегидную смолу. Немного произвели, но для изготовления изоляции для проводов, из которых обмотки генератора делались, ее хватило.

А генератор мне как раз для демонстрации достижений Соколовского потребовался, так как проволочину он сделал вольфрамовую. И с этой проволокой мы с ним вместе изготовили целых четыре лампы! Судя по всему, лампы получились мощностью ватт так по шестьдесят-семьдесят. То есть судя по показаниям напряжометра из инструментального набора «Девы Марии», как раз почти ровно семьдесят ватт, но светили они как-то… без особого энтузиазма. Однако светили, причем ярче даже, чем двадцатилинейная керосиновая лампа на чистом керосине!

Одно было плохо: выводы из стеклянной колбы пришлось пока делать из платины, но это — тоже всего лишь дело времени: я что-то в юности слышал про платинит. Который вообще делается из никеля и железа. И уже трое студентов-химиков подбирали нужные пропорции металлов для получения требуемого эффекта, а для откровенной показухи и платина сойдет. И вообще для показухи может много сойти, я бы даже мог испольовать «резервный» генератор с паровой машинкой для получения электричества, но смысл показухи был даже не в том, чтобы царю лампочку показать, а в том, чтобы царь увидел, что все это полностью made in Russia. Вообще все, включая выключатели, провода и патроны для лампочек…

Но совсем всё отечественным сделать все же не получилось, изоляцию для провода (не того, который в генераторе, а того, который от него к лампочках шел) пришлось делать из совершенно импортного каучука: мне его с последними кораблями почти сотню пудов привезли. Но я резину напрасно тратить все же не стал и в качестве изоляции применил пропитанную латексом (с серой и окисью цинка) оплетку из конопляных ниток. Из конопляных только потому, что избытке шелка у меня не было, а из конопли у местных мастериц нитки получались куда как тоньше льняных и даже тоньше хлопковых (хотя я и подозревал, что иноземные купцы паршивый хлопок с Россию поставляли, ибо «индийский батист»…)

А вот с окисбю цинка у меня вообще проблем не было. То есть не стало: в конце августа их Великого герцогства на какой-то шхуне привезли почти полторы тысячи пудов этой самой окиси: это была первая продукция новенького рудника, который (по совету железяки, воспринятому как мой, точнее как переданный мною совет… ну да, железяки) там открыл (причем «из своих средств») Егор Васильевич Карнеев. Да, не просто так царь именно его назначил начальником Горного департамента: рудник он за свой счет открыл, заводик по производству этой самой окиси цинка за свой счет выстроил — а когда всё там заработало, то предложил Николаю все это хозяйство в казну выкупить за сумму, равную его прежним затратам.

Правда, Николай на это не повелся, точнее, не повелся друг и начальник Егора Васильевича Егор Францевич. Канкрин сказал, что во-первых, денег в казне нет, а во-вторых, весь этот цинк больше всех просил Александр Васильевич, пусть этот граф и вкладывается в расширение производства, так как теперь него (то есть у меня) денег много. В результате между нами треля состоялась очень трогательная беседа (в смысле, каждый из собеседников был потрогать крепко сжатыми руками лица двух других собеседников), но Минфин оказался непреклонен. И мне чуть позже (как раз на демонстрации электролампочки) Николай объяснил, почему:

— Александр, я прекрасно вижу, что вы опять придумали что-то невероятное и очень людям нужное. Но сейчас мы просто не можем заводы потребные выстроить: не на что. Егор Францевич под постройку заводов железоделательных у друзей и знакомых огромные суммы в долг взял, с обязательством через год-полтора отдать — и нынче все поступления с производств, что вами задуманы, только в погашение долгов сих и идут. Доходы, конечно, с заводов ваших весьма немалые, но и их не хватает, я иные сейчас уже из своих средств покрываю. И знаю, что расходы сии вернутся сторицей, но нынче просто денег нет и не знаю, где их в следующие пару лет взять. Опять же, долги, что набраны были в прошлую войну, еще не покрыты… двадцать лет как прошло, а все процент выплачивать приходится. Верно пресвятая дева сказала: никаких дел с жидами-ростовщиками! Но по прежним обязательствам нам рассчитываться приходится…

— Это-то понятно, старые долги нужно отдать. И в новые не влезать.

— А как проделать-то сие? Егор Францевич из кожи вон лезет, да не выходит…

— Такое быстро всяко не получится, но к этому надо стремиться. Егору Васильевичу я, конечно, денег дам, сколько есть — столько и дам. Потому что цинк этот позволит с мужиков гораздо больше дохода державе получать, хотя и тоже не сразу. А вот где взять еще денег… есть у меня одна мысль: в России-то людей при деньгах немало имеется…

— Так Егор Францевич у них и брал, а теперь снова отдавать нужно.

— Он неправильно брал. То есть он брал так, как можно было — но сейчас-то, когда у нас такие заводы уже заработали, можно деньги с них иначе брать. Насовсем брать, без отдачи, и так ьрать, чтобы они наперегонки бежали с просьбами деньги у них забрать.

— Ну-ка. Ну-ка? Это как?

— Вы того сами-то желаете?

— А разве такого не желать возможно?

— Тогда я вас, ваше величество, попрошу в том державе помочь. Делать вам особо ничего не надо будет, а просто пару раз пару слов довольно громко произнести.

— И что же это за слова такие волшебные будут?

Николай долго и заливисто ржал, когда я ему рассказал про свою идею, но решил, что особого урона ему от произнесения слов таких не будет. Да и слова были вполне естественные: «Да у тебя что-то хлевом пованивает» — а естественными они были потому, что в городе воняло вообще везде. То есть детом везде воняло, а вот зимой — исключительно в отапливаемых помещениях. Проще говоря, в домах.

А привезенные мною из Уругвая два мастера неплохо так освоились в бескрайних просторах южнорусских степей, а конкретно — возле немаленького такого месторождения каолина. Николай в свое время передал им «в обучение» сразу полсотни молодых парней их числа «государственных крестьян», и за год они там, неподалеку от Донецка, выстроили довольно приличное производство санфаянса. То есть делали они раковины фаянсовые, унитазы, а так же в огромном количестве фаянсовые трубы сугубо канализационного назначения. И готовую продукцию неспешным речным транспортом (и не менее неспешным гужевым) отправляли в столицы. В столицах (а точнее, во второй столице) для этой керамики изготавливали латунную арматуру, из привозного каучука клапана делали — и готовый унитаз с бачком любой мог купить всего рублей за семьдесят. Мог, но не покупал, потому что для функционирования этого нехитрого предмета обихода требовались две вещи: водопровод и канализация. А в Петербурге не было ни того, ни другого. То есть «почти не было»: для себя любимого я все же построил на Крестовским небольшой медленный фильтр, башню водонапорную соорудил, и даже от выстроенного на острове небольшого домика канализационную трубу проложил, отводящую непотребное мне содержимое в протоку за Бычьим островом. Правда, чтобы все это заработало, пришлось на Крестовском всё весьма необычным образом строить, но у меня (точнее, у трех местных и одного приезжего архитектора) все получилось, а затем то же самое «получилось» и в Зимнем дворце (Нева — она очень многое переварить может). Сейчас уже начало получаться в Гатчине — и уже набралось довольно немало народу, который мог всё это обеспечить за довольно умеренную денежку.

Ну да, за не очень умеренную, но подъемную: унитаз стоил сам по себе всего семьдесят рублей. Подвод к нему воды от проложенной на улице водопроводной трубы стоил уже рублей двести, во столько же обходился и отвод канализационных стоков. Но это — «без стоимости материалов», а керамические канализационные трубы шли по полтора рубля за метр. Так что в среднем установка в городском доме «дворцового типа» нормального водопровода и канализации влетало домовладельцу примерно в две с половиной тысячи рублей.

В две с половиной слетало, если трубы водопроводные и канализационные уже на улице имелись — то есть очень ладе не везде. А точнее — вообще нигде, но если домовладельцы одной улицы объединялись, то примерно за такие же деньги на этой улице появлялись и коммунальные коммуникации. Должны были появиться, в течение примерно полугода, а денежки требовалось уплатить авансом, причем полностью. Но ведь на центральных улицах Санкт-Петербурга вовсе не рвань подзаборная жила — так что после того, как Николай несколько раз произнес нужные слова, всего за десять дней совершенно казенная контора «Горводоканал» собрала уже чуть больше пяти миллионов рублей. Ведь не годится приличному человеку императора своего ароматами непотребными окуривать!

А пять миллионов — это. Между прочим, вдвое больше, чем Россия потратила в войну с Наполеоном на всю артиллерию. То есть очень даже дофига денег получилось собрать. Но самое забавное, что столько получилось собрать только в одном Петербурге! В Первопрестольной, несмотря на то, что там заказов было больше, собрать получилось только три миллиона: все же там и канализация уже имелась, и водопровод. Не везде, но там народ на одной канализации крупно сэкономил. Еще пошли заказы из других мест, но я пока все их откладывал на потом: их просто технически нельзя было удовлетворить.

Зато из собранных восьми с лишним миллионов я со спокойной душой пять отправил на «развитие добывающей и перерабатывающей промышленности», так как по самым нескромным расчетам выполнение всех заказов влетело бы примерно в полтора миллиона — это с учетом перевозки материалов. И если что-то непредвиденное случится на цинковом руднике, но Карнеев туда отправил уже самых опытных горняков и неожиданностей неприятных можно было почти и не опасаться.

Но это было лишь первой частью программы по изъятию денег из богатеньких буратин. Что же второй части, то ее я предполагал запустить уже ближе к концу весны, поскольку одно дело — таскать на телегах легкую керамику — и совсем другое дело возить тяжеленный чугуний. Да и с литьем этого чугуния пока не все было гладко, точнее, просто людей еще не было, которые этой работой займутся.

Примерно половину «инвестиций» мы (с Егором Васильевичем) направили в Никополь для добычи марганцевой руды. А вторую половину… Я просто уже ждать устал, когда железные дороги дотянутся до столицы и решил это дело немножечко так ускорить. Так что вторую половину собранных денег я отправил в распоряжение Бенкендорфа, чтобы он уже начал подготовку строительства дороги до Москвы. Александр Христофорович только крякнул, когда я ему о выделенной сумме сказал, ведь по очень тщательным подсчетам вся дорога должна была обойтись миллионов в тридцать. Но отказываться от денег он не стал — и уже в январе собрал команду, которая должна была выстроить участок дороги от города до Волхова. И выстроить — за эти же деньги — быки для моста через реку.

Все работы (и по Ленводоканалу… то есть по Петьводоканалу) и по железной дороге) начались уже в самом начале апреля. А я в очередной раз поселил деревеньку Лепсарь (причем посетил ее вместе с царем) и с чувством глубокого удовлетворения рассказал императору о том, что «при верной постановке дела младенцы в деревнях не мрут». Думаю, что мне тут с младенцами на самом деле повезло: за весь прошлый год в деревушке родилось одиннадцать младенцев и все до весны дожили нормально, да и из остальных детишек вроде никто не помер. Но отчет по «сбереженным душам» при этом визите был вообще сугубо попутным событием. А основное событие выглядело совсем по-другому.

Из ворот МТС тихо (не в смысле шума, а в смысле скорости) выехал трактор, к которому были прицеплены сразу три трехлемешных плуга. Тихо выехал, тихо доехал дол поля, тихо опустил лемеха в землю — и так же неторопливо, но скорости вообще не снизив, пошел это поле пахать.

— Вот эта машина, ваше величество, за десять дней распашет, я думаю, двести-двести пятьдесят десятин. Одна распашет, а потом так же одна и засеет. А уже в конце лета все сожнет и сжатый хлеб перевезет на ток. Там уже будет стоять другая машина, которая весь собранных хлеб обмолотит дня за три… и на все это машина потратит пудов триста топлива, которое остается ненужным при выделке керосина. А потом мы эту машину снова поставим в этот сарай, где она уже простояла всю зиму — и ей ни корма не потребуется, ни ухода, разве что ремонт мелкий, который мастеровой за неделю проведет.

— И сколько такая машина может казне обойтись?

— Тысяч, думаю, в шесть — но не сразу, а когда завод по выделке таких машин я построю. Только тут ведь вот какая засада: чтобы машиной управлять, мужику нужно сначала в школе отучиться минимум четыре года, а сейчас ей инженеры, которые ее и сделали, управляют. Но мужиков мы обучим… и пять миллионов мужиков вырастят хлеба в пятьдесят раз больше, чем они сейчас вырастить могут.

— Обучить пять миллионов мужиков?

— Ну, не сразу это случится, да и машин мы быстро не сделаем сколько нужно. Но сделаем много, так что уже через пять лет не будет в стране голодных мужиков и баб, дети мереть перестанут. А денег на это я у вас просить не стану, вы только позвольте — и мы сами все сделаем.

— Вам одно лишь позволение требуется?

— Ну да. Но такое позволение, которое не даст тупым чиновникам нам в этом деле препятствовать.

— И вы думаете…

— Я не думаю, я желаю лишь то, что мне… посоветовали делать.

— Посовето… Александр, немедля возвращаемся в столицу, я вам указ потребный тут же дам. А вы… пока мы возвращаемся, напишите мне список инженеров, что машину эту делал: их тоже наградить следует изрядно. Так, чтобы любой инженер того же для себя возжелал — и на благо державы силы все свои приложил. Договорились? Садитесь в коляску…