Идальго

Глава 26

По пути домой я узнал две важные истины. Точнее, теоретически я и раньше о них знал, а вот как раз по дороге домой прочувствовал их на собственной шкуре. Первая истина заключается в том, что все, что может сломаться — сломается: спустя всего полдня после отплытия из Монтевидео железяка отключила один из двигателей и на все попытки его запустить сообщала, что «неисправность двигателя, обратитесь в сервисный центр». Вторая истина меня настигла уже в Балтике: все, что сломаться не может, тоже ломается. Где-то заклинило один из сервисных моторчиков на передней мачте и другой моторчик (а моторчики там были, очевидно, очень неслабыми) просто разорвал парус. Конечно, в комплекте яхты были и материалы для ремонта этого паруса, но они предполагали ремонт временный, лишь бы до ближайшего порта дотянуть, где парус следовало просто заменить… но я не мог себе представить хотя бы одного порта на планете, где можно было бы заменить дакроновый парус. Самое противное заключалось в том, что переведя управление парусом в ручной режим и сначала запустив его подъем, я заклинивший мотор все же разблокировал и после этого разорванный парус все же удалось спустить — но дальше им пользоваться (по крайней мере до того, как хотя бы попытаться его починить на берегу) стало абсолютно невозможно. И мне очень сильно повезло, что случилась эта неприятность уже в Балтике и у меня (точнее у железяки) все же получилось яхту из Копенгагена довести в Петербург, на что ушло почти двое суток…

А когда яхту рабочие уже затащили в эллинг (на что у них ушло вообще-то меньше часа), ко мне в гости пожаловал Александр Христофорович и принес мне две новости. Первая заключалась в том, что еще зимой началось регулярное движение по железной дороге из Петербурга в Москву. Но это новость он сообщил лишь для того, чтобы я не слишком сильно психовал по поводу второй новости: моя Маша должна была родить со дня на день, так что если я поспешу, то могу успеть на вечерний поезд в Москву. И вот передо мной встал традиционный русский вопрос «что делать»: мчаться к жене или все же постараться привести яхту в относительный порядок. То есть вопрос стоял не так, а немного все же иначе: как за полтора часа провести консервацию яхты…

То, что яхта уже стояла в эллинге, мне задачу немного все же упростило: я в ручном режиме поднял все паруса чтобы они просохли, выкинул в корзины все хранящиеся в холодильниках продукты и приказал мужикам их куда-нибудь убрать и поскорее сожрать, отключил все сервисные системы кроме системы управления электропитанием от внешнего источника, заблокировал двери в рубку, вздохнул поглубже — и помчался на вокзал. С собой я захватил вообще все лекарства из судовой аптечки — и, собственно, всё. А уже садясь в поезд внезапно подумал о том, что некоторые вещи нужно было пораньше «придумывать»: при том, что обычные поезда между столицами шли около шестнадцати часов, а два курьерских вообще за двенадцать этот путь пролетали, новости из города в город доходили хорошо если через сутки, а из Подольска в Петербург — уже почти через двое. Хотя, по словам Александра Христофоровича, уже и до Подольска железная дорога успела дотянуться…

Мне повезло в том плане, что ехал я как раз на «экспрессе» — но времени подумать о том, что я еще «забыл» внедрить, мне хватило. Это же нужно быть полным идиотом, чтобы при наличии электричества уже в промышленных масштабах забыть про хотя бы телеграф! Но это потом, сейчас для меня важнее было побыстрее в Подольск добраться. Глупо звучит, но я очень хорошо помнил, как мама говорила, что ей меня рожать легко было потому что отец сидел в приемной роддома и она об этом знала…

Ну что, приехал я в Подольск вовремя. То есть даже с большим запасом по времени: Маша сказала, что ей до родов (по словам врачей) еще пара недель осталась. И я эти две недели (на самом деле, как оказалось, десять дней) больше ни о чем и не думал: гулял с женой по небольшому парку, разбитому неподалеку от нашего нового дома (причем в парке были посажены сразу довольно большие липы и он казался «довольно старым»), разговаривал с ней о всяком разном. И попутно занимался «обустройством быта», вспоминая о вещах, остро необходимых при наличии в доме младенца. А получить эти вещи в «материальном воплощении» мне сильно помогало наличие строящегося паровозного завода, который еще даже не достроили — но на котором парочка механических цехов уже заработала (на них изготавливались разная нужная для основного производства оснастка). Так у меня появилась удобная деревянная детская кроватка, прогулочная коляска (на этот раз — металлическая), образовался запас стеклянных бутылочек с латексными сосками. Ну и, конечно же, появились одеяльца, пеленки, распашонки, прочее все, младенцу необходимое. А электрическое освещение в доме и изначально было поставлено.

Так что когда двенадцатого апреля на свет появился Евгений Александрович, у меня уже все для его встречи было подготовлено. То есть я считал, что все возможное подготовлено и сам настроился на то, что буду жене всячески помогать — но почему-то до начала мая я пребывал в каком-то счастливом обалдении и вообще ничего в доме делать не мог толком. Хорошо еще, что Маша с помощью тещи сама тщательно все подготовила и даже набрала приличную команду помощниц, которая (под руководством все той же тещи) обеспечивала нормальную жизнь…

Все закончилось тем, что теща меня просто «выгнала из дому» заниматься делами уже отнюдь не домашними: все же государь император мне Подольск «подарил» не для того, чтобы я тут наслаждался тихим семейным счастьем. То есть не только для этого — и я начала мая я продолжил обучать русских офицеров всяким нужным штукам. Это было несложно, так как в Подольске была Бенкендорфом открыто «Высшее железнодорожное училище», в котором уже обучались разным вещам человек тридцать, и училище это располагалось в десяти минутах пешком от моего дома.

А еще я немножко мотался по окрестным деревням, наблюдая за посевной. Прямо скажу: мужики в основной массе были сильно недовольны тем, как их теперь работать заставляли — но их вообще-то никто и не спрашивал. Тем более что поля распахали тракторами, засеяли сеялками — а их заставляли в эти поля возить разные удобрения. Именно что разные, хотя пока основным удобрением был все же навоз. Но кроме навоза в полях насыпали прилично добытых в карьере возле села Воскресенское фосфоритов, так что я надеялся на то, что урожай получится не самым унылым. А еще я надеялся, что подсолнечное масло теперь будет не редким деликатесом: пока его возили в очень небольших количествах откуда-то из-под Воронежа и стоило оно чуть ли не больше оливкового. А если все получится, что стоить оно будет столько, что в самой захудалой деревушке его покупать смогут, там более что прошлым летом я проверил (правда, в «совершенно лабораторных условиях и масштабах») выжимание всего масла их семечек. Ну а что, бензин пока особым спросом не пользовался. А его получалось на керосиновых заводах довольно много…

А в начале июня ко мне в Подольск пожаловал Александр Иванович Чернышёв. Не просто так пожаловал, ему Николай приказал «пожаловать» — после того, как слухи о разгроме британских эскадр достигли царственного уха. То есть слухи-то достигли еще в апреле, когда до Петербурга доплыла уругвайская «эскадра», но Николай, видимо, не сразу сопоставил факт взрывов британских кораблей «от божественных причин» с пребыванием в тех портах яхты под названием «Virgen María». А когда сопоставил, то пинком направил военного министра в Подольск за «подробностями».

Странный был это военный министр. То есть сам он был храбрым и довольно талантливым офицером, лично в войнах участвовал — но почему-то искренне считал, что «штык-молодец», а вот пуля — исключительно дура. Впрочем, это был его единственный бзик, а в целом он нужны армии понимал и как мог о ней заботился. Для рекрутов благодаря ему срок службы сократился сразу на десять лет, офицерам было прилично так повышено денежное довольствие. А солдатам — «довольствие провиантское», причем мясо было включено в ежедневный рацион. Понемногу мяса, но давали его каждый день (в а постные дни вместо мяса давали рыбу). То есть должны были давать…

Но в армии только солдат было чуть меньше девятисот тысяч человек, и каждому выдать по четверть фунта мяса в сутки было крайне непросто. Как ни крути, солдатикам требовалось скормить девяносто тонн мяса в сутки. В России, конечно, мяса добывали куда как больше — но и голодных ртов в ней было очень немало, так что армия недоедала (согласно нормативам) и генерала от кавалерии это прилично так волновало. Поэтому и разговоры со мной он начал не об оружии, а о провианте — вероятно, зная, что в уезде я распорядился поголовье свиней увеличить в несколько раз:

— Александр Васильевич, мне говорили, что вы большой знаток в выращивании поросят на мясо…

— Скорее, я все же большой знаток в приготовлении свинины, а разведением свиней все же мужики занимаются и назначенные господином Канкрином ученые. Но то, что земля наша поросят прокормить в состоянии куда как больше, чем их нынче мужики заводят, я убежден. Но, боюсь, ваши проблемы с мясом таким образом решить не выйдет, разве что в батальонах обустроить места для их откорма. Но и то: одна свинья мяса дать может фунтов с двести, а в батальоне много если пятерых поросят за год откормить смогут. Тоже, конечно, приварок… А вы знаете, я, пожалуй, могу вам подсказать способ как проблему сию быстро решить.

— И как же?

— В Аргентине, Уругвае и в республике Риу-Гранде говядина сущие гроши стоит.

— Но у нас-то далеко не Аргентина с ее пампасами.

— Да. Однако пуд сушеной говядины, которая там за главный продукт идет, стоит рубля полтора на ассигнации.

— И что с того?

— А то, что пуд сушеной выходит из четырех пудов отборного мяса, а хранится оно полгода без особых забот. А обычный аргентинской торговый корабль, вроде тех, что весной в Петербург приходили, могут каждый привезти по тридцати тысяч пудов такого мяса. Да, корабль будет три месяца к нам плыть — но он один всю армию мясом насытит в срок трех недель. Шесть кораблей, да по два рейса в год — это уже девять месяцев полный паек солдатам дать.

— А они столько мяса-то сушеного нам продать смогут? — заинтересовался Александр Иванович.

— Столько лишь одна республика Риу-Гранде поставить сможет. Вот только пока у них кораблей нужных как раз шесть всего и имеется… в следующем году вроде обещают флот до десяти увеличить или даже до дюжины. Но если наша армия для нужд своих тоже суда подобные выстроить сможет…

— Были бы чертежи, а деньги на постройку… сколько судно подобное в постройке обходится? Вы же, поди, снова предложите и корабли в Аргентине купить?

— В Аргентине было бы их купить дешевле, но ведь не продадут они: сами свои потребности закрыть не могут. Но нам… вам такие и не особо и нужны будут: парусники ведь хорошо ходят когда ветер попутный. А вот с машиной паровой судно мало что в любую погоду куда надо плывет, так еще и плывет быстрее. Я вас с инженерами с паровозного завода сведу, они вроде сейчас придумывают машину в пять сотен лошадиных сил. Для начала паровые суда с парочкой таких машин нам, то есть России, и в прокорме армии помочь смогут изрядно, а позже и много с чем еще. Одна проблема: британцы судам нашим скоро проходу давать не будут…

— Но мы с Британией ведь не воюем! Да, а я зачем приехал-то: вы, я слышал, своими глазами видали, как их флот в Ла-Плате разметало. Может, известно вам, как сие случилось?

— Известно, причем более чем кому бы то ни было известно. И, думаю, вам тоже будет очень интересно обо всем этом узнать, поскольку считаю полезным некоторые ваши убеждения поколебать.

— Не понял, о чем вы…

— Я как раз и поясняю. Флот британский целиком уничтожила «Дева Мария»…

— То есть божественное провидение…

— Нет, это моя яхта так называется, если на русский перевести. Да, я русский князь, но еще раньше я стал графом испанским и ее бывших колоний, почетным гражданином двух республик на месте сих колоний возникших, а яхта моя по сию пору входит в состав уругвайского флота. А когда англичане приплыли Уругвай завоевывать, то моим святым долгом было защитить Уругвай от подлого нападения. Ну я и защитил…

— С помощью яхты? Да, она довольно велика, но против корабля линейного…

— Против всего британского флота, и всего лишь с одной-единственной пушкой. Вы, генерал, о пушках и ружьях мнения невысокого, но нынче времена меняются весьма быстро и современная пушка на море флот неприятельский успеет потопить быстрее, чем он на расстояние выстрела из своих орудий подойти сможет. А на земле… Саблями махать конечно, хорошо — но я один не подпушу к себе на расстояние ближе трех-пяти саженей отделение кавалерийское, а если мы вдвоем с Машей рядом встанем, то, пожалуй, мы и взвод уничтожим до того, как они до нас доскакать смогут. Вот больше мы вдвоем с женой моей вряд ли осилим, однако отделение солдат обученных, на с карабинами новейшими, и эскадрон поголовно в землю положит, потерь не понеся.

— Да что вы говорите? — притворно изумился Александр Иванович.

— Говорит можно всякое. Маша, любовь моя, ты сейчас временем располагаешь? Думаю, если ты можешь полчаса дорогому гостю уделить…

— В тир сводить его хочешь? Я с удовольствием, до обеда еще больше часа осталось…

У меня пистолет был калибром в десять миллиметров, для жены я перед отъездом в Уругвай изготовил игрушку поменьше, калибром в семь миллиметров (зато с обоймой на восемнадцать патронов) и научил ее стрелять: ну особо я все же доверял охране, которую Бенкендорф дал. Зря не доверял: если какие-то бандиты по дороге и попадались, то одного вида могучих охранников хватало, чтобы они тишком крылись с глаз долой. Но жене стрелять (хотя бы и по мишеням) почему-то сильно понравилось, она все прошлое лето стрельбой развлекалась — а теперь, когда беременность ей уже не могла помешать снова подобным образом развлекаться, она с радостью пошла со мной в «тир». То есть этот тир она для себя обустроить и приказала — и мы показали генералу Чернышёву, как выглядит мать неведомого Кузьмы, встретившего врагов любимого сына.

Правда самой Маше пострелять вволю не удалось, она лишь повалила и изрешетила выставленные специально «под ее пистолет» на расстоянии в двадцать пять метров мишени, да и то после того, как я «уничтожил» свои мишени, поставленные уже на пятьдесят шагов. Хорошие такие мишени: выструганные из липовых бревен чучела на манер урфинджюсовских дуболомов. Однако медные пульки даже на таком расстоянии подобные мишени просто валили на землю при попадании в любую ее часть. Кроме прибитых к бревнам «рук» и «ног» — их тяжелая пуля просто отрывала.

— Вот, Александр Иванович, а карабины, которые я пока только для личной охраны выделать успел, то же самое творят уже на пятьсот шагов, а за сто — коня на скаку остановят и за землю его повалят. А теперь представьте, что может сделать пушка калибром в вершок и стреляющая со скоростью такого пистолета снарядами в фунт с четвертью. То есть вы все равно себе представить такого не можете, потому что снаряд еще и взрывается, причем проделывая при этом в корпусе, скажем, вражеского судна дыру в два аршина. Ну а я просто такими снарядами стрелял прямо в крюйт-камеры британских кораблей…

— Да уж… впечатляет. А во что оружие подобное встанет?

— Сразу не отвечу, считать нужно. А вот патроны к пистолетам… один выстрел — две копейки серебром. К карабину подороже будет, уже копейки в три. Если желаете, можем сегодня после обеда посидеть, подсчитать все затраты — но лично я убежден в одном: с таким оружием и армия России нужна будет раза в два меньше, и любой враг повержен будет еще до того, как поймет, какую ошибку он совершил, на державу нашу пасть открыв.

— Да-да, конечно, посчитаем…

Чернышёв из Подольска уехал только через неделю, пообещав «своей властью» передать мне на строительство двух новых заводов два миллиона рублей из бюджета военного министерства. И отправив мне их войск Московского гарнизона две пехотных полка «на строительные нужды». Тоже неплохо, особенно учитывая, что все солдаты и офицеры остались на армейском довольствии, так что новые стройки мне вообще ничего не стоили. То есть сами здания ничего не стоили, а вот со станками для них было конечно, посложнее. Но опять же не так сложно, как казалось поначалу: пока солдаты копали и таскали, офицеры в подавляющем большинстве ринулись осваивать науки. Вероятно, им «старожилы» железнодорожного училища в деталях рассказали о перспективах, которые открываются перед грамотным офицером, знающим хотя бы азы инженерной науки. А в именно московском гарнизоне офицеры практически все были «из глухой провинции», мечтающие о том, чтобы как-то «выбиться в люди»…

И «выбиваться» она стали темпами воистину ударными: в середине августа неподалеку от Подольска заработал цементный завод, а в самом городе — фабрика по производству подсолнечного масла. В принципе, мне лично было все равно, какое масло там будет производиться — то есть изготовленному на «паровозном» оборудовании все равно было, поэтому и склады у фабрики были выстроены с расчетом на то, что мужики окрестные продадут фабрике почти весь жмых, остающийся после выжимки масла конопляного. Нынешними-то «технологиями» из конопли выживалось хорошо если процентов пятьдесят масла, так что было бы неплохо почти бесплатно получить еще тонн пятьсот ценного продукта. А пока урожай еще был не собран, то я тренировал рабочих фабрики на цельном конопляном семени, которое мужики с прошлого года для себя хранили: масло-то портится быстро, а вот конопляное семя не портится и в деревнях масло для себя делали «по потребности», сохраняя семя и на сев, и на масло, отжимаемой «не в сезон».

Ну что сказать, с маслом получилось очень неплохо, особенно с водяной очисткой неплохо. Настолько неплохо, что в уезда (и, по моему, в трех или четырех соседних) мужики вообще всю коноплю приводили в Подольск на фабрику, где им масло (причем очищенное) «выжимали» вообще бесплатно. Не потому что я вдруг стал альтруистом, а потому, что раньше эти мужики свежего нерафинированного масла получали один пуд из восьми пудов семени. А на фабрике им отдавали пуд масла за семь пудов конопли, причем «рафинированного» — но у меня-то их этой самой конопли меньше тридцати процентов масла и не выходило!

Правда, из семечек подсолнуха масла получалось уже половина от веса исходного сырья, да и качество его оказалось куда как лучше — но, откровенно говоря, Подмосковье — все же не лучшее место для этой культуры: урожай в шестнадцать центнеров с гектара меня точно не вдохновил. Но как «демонстратор технологии» — и Подмосковье сойдет, а если учитывать, что через Подольск дорога должна была пойти на Серпухов, а дальне на Орел и Курск, перспективы масличной фабрики выглядели довольно неплохо.

Гораздо хуже выглядели перспективы строительства телеграфных линий. Сначала Александр Христофорович сказал мне, что какой-то Шиллинг, но не британский, а совершенно русский, такой телеграф «уже давно предлагал», но никто этим изобретением не заинтересовался (хотя Николай изобретение и похвалил). Я решил сначала обидеться из-за того, что Александр Христофорович меня даже выслушать не захотел, затем поинтересовался, кто такой этот Шиллинг и почему его изобретение не понравилось…

Павел Львович оказался очень интересным товарищем: он придумал морские мины с электрическим взрывателем, шифр какой-то секретный — очень разносторонним оказался товарищ. И его получилось «пригласить в гости» только благодаря Николаю Павловичу, которому я соответствующее письмо отправил. По-моему, Павел Львович был не особо доволен тем, что его ко мне послали — но уже через неделю он вообще из Подольска уезжать не захотел!

Не захотел, потому что я показал ему геркон, и не один, а целую матрицу герконов. Которые последовательно переключались, перенаправляя каждый последующий сигнал в другую цепочку в зависимости от полярности поступившего сигнала — и преобразуя таким образом последовательный шестибитный код в букву. А буква печаталась на бумаге (после завершения дешифровки включался один из тридцати двух электромагнитов, дергавших за рычаг печатной машинки и одного, дергавшего (или не дергавшего) за рычаг переключения регистра. Правда, ему я показал сильно урезанную версию устройства, всего с пятью литерами (больше просто сделать не успел), но он оказался очень понятливым товарищем и занялся доработкой машины до полностью рабочего состояния. Потому что в его «телеграфе» нужно было использовать шесть проводов, а в предложенном мною варианте хватало двух…

Там на самом деле еще довольно многое нуждалось в доработке — и по «механике», и по «идеологии», но с его бешеным энтузиазмом, думаю, к Рождеству девайс будет не стыдно и царюб показать. Или хотя бы Александру Христиановичу. А так как Павел Львович не просто знал, как сделать «морской кабель», но и уже много лет производством таких кабелей занимался…

По поводу кабелей мы с ним тоже довольно много спорили, но все же достигли определенного согласия в выборе подходящего для междугородней связи. Шиллинг всем не был уверен в том, что казна раскошелится на «миллионы пудов свинца», но я ему заметил, что как раз это — вообще не его забота. И после недолгих препирательств мы (строго совместно) решили между столицами проложить вдоль железной дороги тридцативосьмипарник ТЗГ. То есть это я знал, что это будет именно ТЗГ с кордельно-бумажной изоляцией, а знал я это потому, что в Тихвине местные офицеры-химики все же разобрались с том, что я имел в виду, когда говорил про «сульфатный процесс получения целлюлозы из дров» и приступили в производству крафт-бумаги, как раз лучше всего для изготовления изоляции для таких кабелей и подходящей. Ну с бумагой-то было ясно, а вот для изготовления кабеля требовалось построить вообще новый завод. И по поводу свинца для оболочки такого длинного кабеля все оставалось как-то непонятно…

Предчувствия меня не обманули, Павел Львович телеграфный аппарат к Рождеству доделать успел. И мы с ним отправились его демонстрировать императору. Продемонстрировали, потом я очень кратко рассказал Николаю Павловичу о перспективах телеграфизации всех железных дорог и воинских гарнизонов, упомянул про автоматические коммутаторы и даже намекнул, что если с населения брать хотя бы по копейке за слово…

Николай меня выслушал, затем внимательно прочитал роспись всего необходимого хотя бы для налаживания связи между Москвой и Петербургом. Как-то задумчиво посмотрел на Павла Львовича, а затем, повернувшись ко мне, спросил:

— Тебе на это только деньги нужны?

— Ну и свинец, медь… там все написано.

— Что тут написано, я прочел. А что ты за обустройство телеграфа хочешь? Для себя что хочешь? — а затем, взглянув снова на Шиллинга, попросил его: — Павел Львович, вы нас не покините ненадолго? А то князь что-то стесняется…

А когда мы остались вдвоем, он снова спросил, четко отделяя слово от слова:

— Что ты хочешь для себя? Для семьи своей?

— Я хочу для себя любимого лишь одного: жить спокойно и счастливо в мирной стране, и чтобы семья моя, дети и внуки так же жили. Но чтобы этого достичь, еще изрядно сил приложить придется… и ресурсов разных потратить. Но я убежден, что потратит ресурсы эти Россия не напрасно…

— Ну раз убежден, то трать. Мне Егор Францевич сказал, что долги иностранные Россия благодаря твоим тратам уже втрое уменьшила, а через пару лет их и вовсе не останется. Так что трать и прилагай… силы свои. А насчет затей Александра Ивановича… ты ему обещался работу пушки своей показать, как в столицы выберешься. Так ты и меня не забудь пригласить на показ, а пистолеты свои… На оружие и заряды к ним ты мне тоже сметы принеси, до весны принеси: ты опять оказался прав, невзлюбили нас англичане. Но ты же обещал и с ними справиться. Справишься? Потому что все прочие говорят, что нам с ними не сладить…