Идальго

Глава 28

Мне оставалось лишь восхищаться трудолюбием и творческим подходом к решению самых различных задач русскими офицерами. Ну и учеными тоже, ученые просто успели заранее больше знаний получить, а так… Вот был в Казанском университете вполне себе математик Николай Николаевич Зинин, но поручил ему ректор стать химиком — и Николай Николаевич химиком стал. Причем, если мне память не изменяет, одним из лучших химиков страны и вообще академиком — но это в будущем пока. А сейчас он стал химиком и по моей просьбе изобретал толуол. А то вдруг война начнется, а я без толуола сижу.

А без толуола на войне плохо. Я неплохо знал и умел производить нитрирование чего угодно: в школе парни в основном по химии этот процесс и изучают. И поэтому я сумел нитрировать глицерин (тут — спасибо маме-врачу, рассказавшей мне в детстве про использование нитроглицерина в качестве сердечного препарата), целлюлозу (вату я нитрировал), затем — это уже спасибо Дмитрию Ивановичу Менделееву — растворил пироксилин в нитроглицерине (со спиртом, естественно) и сделал столь нужный мне порох для патронов. У меня теперь этим видом спорта небольшая фабрика занималась, с двумя офицерами-химиками и двумя десятками химиков уже крепостных. А для снарядов я все вообще просто сделал: на сланцевом заводе химики уже научились извлекать из смолы фенол и даже делать фенолформальденидную смолу. Вот из карболита я делал пластиковые колбы, в которые набивал тот же фенол, но трижды нитрированный (а колба была нужна для того, чтобы пикриновая кислота не превращалась во взрывчатку, взрывающуюся от чиха в соседней деревне). Но это было долго и дорого, а вот будь у меня толуол…

И весной тридцать седьмого я, оставив ненадолго жену и сына, поехал к Николаю Николаевчу в гости чтобы вежливо так поинтересоваться у него: «где, блин, толуол⁈» И поинтересовался, и даже ответ получил — только и то, и другое не сразу. А сразу я вдруг узнал, что ректором-то Казанского университета работает товарищ Лобачевский собственной персоной!

Перед встречей с Лобачевским я волновался куда как больше, чем перед встречей с тем же Александром Христофоровичем или даже с Николаем Павловичем. Потому что хоть я и программист, но математику изучал и для меня тот же царь был всего лишь «историческим персонажем», а Николай Иванович — легендой. Ну а то, что живьем Николай оказался (как и Бенкендорф) совсем иным человеком, чем это описывалось в книжках, я уже гораздо потомее узнал, когда даже изначальное волнение ушло — а тут…

А тут мне встретился умный человек, который занимался не только придумыванием сферических животных в вакууме, а очень даже интересующийся происходящим вокруг него в реальной жизни и активно в этой жизни участвующим. В частности, он почти сразу же поинтересовался у меня, уж не слишком ли размахнулись железнодорожные инженеры, начавшие строить мост через Волгу и пролетами по сто пятьдесят метров и можно ли с уверенностью гарантировать, что такой мост не рухнет. Я ему ответил, что мост был предварительно обсчитан — а потом мы с Николаем Ивановичем часа два обсуждали методики расчетов и в частности метод конечных элементов. Я вообще чуть не забыл, зачем приехал — но мне сам Лобачевский об этом напомнил, спросив. Что же меня привело в Казанский университет.

В разговоре я узнал, что сам Николай Иванович был ярым приверженцем метрической системы, а больше всего меня удивило то, что известная каждому нашему человеку единица площади «сотка» имело в метрической системе собственное название «ар», и гектар — это всего лишь сто этих самых аров. Что называется век живи — век учись. И, как дополнительно поясняла народная мудрость, все равно всего знать не будешь…

С Николаем Николаевичем Зининым разговор у меня получился куда как более короткий: будущий великий химик сообщил, что он скорее всего получил нужное мне вещество, с легкостью выделив его их каменноугольной смолы. И даже продемонстрировал мне бутылку с толуолом (по крайней мере я надеюсь, что с толуолом), сообщив, что для получения такого количества вещества ему пришлось переработать всего лишь двести пудов этой самой смолы. А заодно он выяснил, что всего этого вещества в смоле содержится целая четверть процента, но даже с использованием новейшей ректификационной колонны получение хотя бы одной десятой процента уже становится весьма сложной технологической задачей, а извлечение более половины вещества из смолы будет процессом чрезвычайно дорогим и потому бессмысленным.

Ну да, вот оно, счастье… килограмм толуола из тонны смолы, то есть из жалких десяти-пятнадцати тонн угля, пропущенных через коксовые батареи. С такими объемами производства можно мечтать не только о том, чтобы Британию победить несложно, но и вообще о мировом господстве! С тем же успехом, кстати…

Намекнув Зинину о том, что «нормальные люди толуол из бензина делают», я отправился домой. Но я Николаю Николаевичу не просто намекнул, а в его присутствии провел тройное нитрировние толуола, а затем то, что получилось взорвал за городом — и это, похоже, на химика произвело довольно сильное впечатление. В общем, мы с ним дня четыре очень плотно общались, я ему и про нитрирование глицерина рассказал, и про нитроцеллюлозу, и еще про всякое (особо указав на то, что тринитрофенол, как любая кислота, неплохо так с металлами реагирует — а эти соли вообще от чиха взрываются, поэтому в эту область ему лезть не стоит дабы страна не понесла тяжелую утрату). Он, похоже, проникся — ну а я поехал домой.

Ехать было недолго, ведь мост через Волгу строили потому, что железная дорога от Арзамаса уже дошла до Волги (в районе несуществующего еще Зеленодольска). Туда дорогу протянули не потому, что меня, допустим, ностальгия заела, а потому что военные географы решили, что именно там грунт на дне реки лучше всего годится для постройки моста. Но главное заключалось в том, что от Казани до Подольска ехать было меньше суток — и я опять привез домой свежую рыбину. В ящике, засыпанную сохраненным в ледниках с зимы льдом…

В Подольске меня ожидала приятная новость: на заводе в Калуге, куда было перемещено турбинное производство, все же довели до полностью рабочего состояния мегаваттную турбину. Только теперь она выдавала не мегаватт мощности, а полтора: давление пара в котле с двенадцати атмосфер инженеры подняли до двадцати двух. Ну и перегрев немного так увеличили, так что была надежда, что скоро они из турбины и два мегаватта вытянут. Для электростанций, так нужных для производства алюминия, это было уже хорошо — но ведь турбинщики и дальше пошли: так как двое из инженеров в юности были морскими офицерами, они решили, что с турбиной пароходу будет удобнее — и приделали к ней здоровенный редуктор. Получился вполне нормальный турбозубчатый агрегат на две тысячи сил, и его (а точнее, два таких) было решено поставить вместо «устаревших» паровых машин на один их «нержавеющих» корабликов.

Только на один потому, что до осени у них получалось только два таких агрегата сделать: не было ни рабочих, ни станков необходимых. Правда, нужные станки были заказаны уже в Твери, рабочих тоже на заводе начали массово учить, устроив при заводе специальное училище ад на две сотни учеников — но в любом случае нынешние проблемы будут решены не раньше чем через год.

А вот кое-что другое (поменьше и послабее) у них уже пошло в приличную серию: «простенькие» турбины на четыреста киловатт. К ним можно было приделать и редуктор попроще, для которого шестерни вообще просто отливались и потом «дорабатывались напильником», в результате чего получался судовой движок на шесть сотен лошадок. А чем такой движок лучше обычной паровой машины с поршнем, мне товарищи сами объяснили: у паровоза КПД в районе шести процентов, а у турбины — уже под тридцать, поэтому судну на тот же путь топлива понадобится впятеро меньше. А это — уже хорошо, и тем более хорошо, что в Усть-Луге на стапелях стояли уже пять корабликов поменьше, чем нержавеющие баркентины, причем собираемые их самой обыкновенной стали. Тоже из листов в шестнадцать миллиметров обшивка на них делалась, а сами кораблики были длиной меньше полусотни метров. И на них были заготовлены места для установки шести орудийных башен — а если на такие кораблики поставить по паре турбодвижков, то они, пожалуй, на одной заправке топливом смогут и Атлантику пересечь.

Вот только пушечки калибром в вершок (а, точнее, в сорок пять миллиметров) без управления со стороны железяки много настрелять сумеют — и я решил, что для таких корабликов оружие все же нужно посолиднее. Вспомнил прочитанные книжки, подумал немного — и на «паровозном заводе» приступил к изготовлению совершенно неавтоматической пушки вдвое большего калибра. И первую (с простым, а не составным стволом длиной в метр) удалось изготовить уже в начале июля. Но эту пушку я вообще тиражировать не собирался, ее использовал исключительно для тестирования новых снарядов. И тесты показали, что такой снаряд — если он все же сможет попасть по вражескому кораблю — потопит врага с первого же попадания. Ну, скорее всего потопит — потому что сруб из десятидюймовых брусьев он если не превращал в щепки, то гарантированно разбирал на отдельные деревяхи.

Произведенным эффектом я остался доволен, рассказал военным инженерам как делать составные пушечные стволы и отправил их в казенную деревню Любимовку с поручением выстроить возле «Ярославской казенной сухопутной дороги» новый пушечный завод. В качестве плановой задачи я для них поставил запуск завода следующей весной, а за пуск его осенью посулил отдельные (и очень приличные) плюшки. Что же касается строителей, то я сделал запрос в канцелярию Чернышёва на выделение саперного батальона и двух пехотных полков, и отдельно (властью, данной мне императором) распорядился окрестных крестьян на простые работы мобилизовать. Это было не особенно сложно, почти все окрестные деревни и села были казенными, а там народ понимал туго: задание руководства не выполнишь — пойдешь рекрутом в армию…

Ну а сам занимался в основном тем, что обучал молодых офицеров. Математике обучал и физике: тех знаний, которые они получали в военных училищах, для инженерной работы все же им не хватало. Хотя и моих знаний для такой работы было явно недостаточно, но тут уже инженеры нынешние «полировали» слушателей «инженерного училища». А вот училище железнодорожное приказом Бенкендорфа было переведено в Москву.

Ну а Маша — она ведь не была «королевских кровей», на самом деле она была всего лишь дочерью безземельного дворянина, содержащего семью «на одну зарплату» и это помогало ей общению с простым людом, поскольку себя она никогда не ставила выше их. То есть все же разница в положении ее и какой-нибудь деревенской девки была велика, но жена не считала это чем-то особенно важным — а потому (и, вероятно, со скуки) начала обучать обслуживающих нас девиц простым наукам. Сначала обучила всех грамоте, потом стала арифметике обучать, книжки их заставляла читать, стихи наизусть выучивать. А к осени тридцать седьмого вообще организовала в Подольске школу для девочек, и все девочки от семи до двенадцати лет в городе были обязаны эту школу посещать. В качестве приманки молодежи она постановила всех учениц кормить обедом бесплатно, так что и родители их особо возражать против обучения чад не стали.

Мы с Машей посидели, пообсуждали всякое — и составили программу обучения для первых четырех классов школы. И лично я не помнил, чтобы в числе предметов у меня в школе была музыка, но Маша настояла — и оказалось, что с учителями этой самой музыки в городе вообще проблем нет. То есть если есть деньги на зарплату таким учителям… учительницам: практически все жены работающих здесь специалистов сами музыке обучались в молодости и в принципе были не против знания свои применить, тем более получая за это какие-то деньги. Думаю, что хрен бы они где-либо еще возжелали (и даже за большие деньги) браться за обучение мужицких детей — но сейчас действительно религия играла огромную роль. А о том, что наш брак явилась благословить сама дева Мария, знали вообще все — и если Мария Давыдовна считает, что детей учить нужно, то наверняка же не сама она это придумала…

Вроде бы слухи о затее моей жены доползли и до Казани, так что я даже не очень удивился, когда к нам в гости нагрянул товарищ Лобачевский. У себя в городе он тоже очень серьезно занимался вопросами народного просвещения и то ли решил у Маши опыт перенять, то ли возжелал своим поделиться, но в середине сентября он оказался у нас в городе — и долго не решался к нам зайти. А когда зашел, пояснил свою нерешительность:

— Александр Васильевич, я раньше-то слышал, что вы здесь всего второй год как обосновались, а вот город увидел — и подумал, что я просто попал не туда. Это же не просто город, тут не дома, а дворцы одни понастроены! А уж гостиница городская…

Ну да, Мельников расстарался. Новые дома в городе строило десятка два приглашенных им архитекторов, и ведь каждый из них делал выстроить архитектурный шедевр всех времен! Ну а с учетом его личных пристрастий получился очень гармонично выглядящий городок в стиле «русский ампир». Причем почти все здания были отделаны местным известняком — не мрамор, конечно, но общее впечатление создавалось более чем внушительное. А если учесть, что даже многоквартирные дома для рабочих строились в этом же стиле…

Но это было только «зрительным проявлением» некоторой элитности Подольска, а вот сама элитность ощущалась иным образом. Сейчас в любом городе (за исключением Монтевидео) атмосфера благоухала отнюдь не розами. А вот в Подольске — она вообще не благоухала. В свое время я где-то прочитал смешную байку о том, что в городе Плёсе силами рукожопых сантехников канализацию, которую выстроил еще атаман Платов, направили в городской фонтан как раз в какой-то праздник. Туповатая байка, но я тогда заинтересовался (и выяснил, что в Плёсе канализации вообще до конца двадцатого века не было), зато узнал, что с появлением канализации в приволжских городах частота желудочно-кишечных заболеваний сократилась чуть ли не впятеро, а благодаря наличию этой самой канализации в начале века двадцатого Саратов не посетила холера, накрывшая тогда почти все города южнее. Ну а так как с лекарствами у меня было грустновато, а чем холеру лечат, я вообще не знал, то предпочел заранее этой заразы избежать. Поэтому и в Питере на Крестовском острове, и здесь любое строительство начиналось в обустройства именно водопровода и канализации.

А затем уже и электричества, которое шло в том числе и на освещение. Но это лишь попутно оно туда шло, а в основном электричество крутило моторы станков. Пока в основном, про алюминий я не забывал. И еще кое о чем не забывал: усилиями Шиллинга был выстроен завод по выпуску кабеля типа ТЗГ, и к осени появилась телеграфная линия (с работоспособными буквопечатающими автоматами) от Зимнего дворца в Петербурге до царского дворца в Гатчине. Николай пришел в восторг, Бенкендорф — тоже, но уже по другому поводу, и началось строительство телеграфной линии вдоль железной дороги из Петербурга в Москву. Но не кабельной (подсчитанная Шиллингом сумма, нужная для изготовления кабеля такой длины даже меня повергла в ужас), а воздушная. С проводами из стали.

Провода такие начали выпускаться на еще одном новом заводе. И это была не примитивная проволока, к трос, скручиваемый их множества оцинкованных проволочин. Получалось на порядки дешевле медных проводов — и я искренне надеялся, что железо не проржавеет до тех пор, пока не начнется выпуск проводов уже алюминиевых. А если и проржавеет, то не особенно страшно: стали производится уже очень много, провода и заменить недолго.

И такие же железные провода использовались и в линиях электропередач. По той же самой причине: медные были очень дорогими. Но вопрос был не столько в стоимости этих проводов, сколько в том, что кто-то дорогие провода обязательно сопрет. А вот стальные скорее всего воровать не станут: сталь там какая-то «подозрительная», серая и не ржавеет (не иначе колдовство на нее наведено, так что лучше ну ее нафиг), а купить что-то стальное стало уже совсем нетрудно и довольно недорого. После запуска металлургического завода в Старом Осколе и пуска железной дороги из Кривого Рога в Донецк выпуск стали достиг миллиона тонн в год в продолжал быстро расти. Егор Францевич благоразумно решил, что отрасль, дающую стране только валютную выручку свыше тридцати миллионов рублей, недофинансировать будет неблагоразумно. А «отрасль» отправляла в Европу огромное количество рельсов, кучу мелких стальных изделий (по крайней мере русские стальные лопаты и грабли, а так же топоры, молотки и прочий мелкий инструмент в Европе занял ну никак не меньше половины рынка). Опять же, паровозы и вагоны, которые тоже были «продукцией металлургии») тоже денежку в казну несли немалую. Причем не только из Европы.

В самом конце лета тридцать седьмого года Москву (в очередной раз) навестил Николай Павлович. И мы с ним немного поговорили о будущем России на Востоке: про золото в Калифорнии и на Аляске император не забыл. После чего Егор Васильевич получил новое поручение — на этот раз просто провести кое-какие геологические изыскания, а Александр Иванович — провести «дополнительное обучение» сразу четырех полков. Причем все это ни Калифорнии, ни Аляски не касалось, туда Николай послал уже совсем других людей. Несколько необычным маршрутом послал: из Риги и из Ростова (который на Дону). Послал он их маршрутом вокруг Африки через Индийский и Тихий океаны, для чего в те края были направлены все корабли, выстроенные на казенной верфи Риги и шесть «недокорветов» Ростовской постройки. Странный на первый взгляд маршрут, но мне его железяка рассчитала как «оптимальный для этого времени года». Ну да, в чем-то наверное «оптимальный»: по ее расчетам рейс вокруг мыса Горн должен был занять четыре месяца, а вокруг Африки — всего сто двадцать дней. Но если учесть сезоны штормов и всякие прочие мелочи… в общем, я тут спорить не стал. Да и смысла спорить с бездушной железякой я не видел: с тем же эффектом можно спорить с батареей отопления…

В октябре заработал патронный завод в Муроме. Только там не патроны целиком делались, а только латунные (и уже капсюлированные) гильзы для патронов, используемых в карабинах, а так же отдельно капсюли: все же по нынешним временам простая гильза была изделием не самым дешевым и предполагалось, что их потом будут переснаряжать. А уже готовые патроны делались на другом заводе в Судогде, куда порох (бездымный) поставлялся с химического заводика, устроенного в городе под названием Козлов — потому что туда, в Козлов, доставлять аммиак, получаемый в коксовых печах, было не особо сложно. Там из аммиака делали азотную кислоту (а Николай наложил полный и безоговорочный запрет на продажу платины иностранцам), там же спирт гнали из местного сырья. И глицерин: вокруг города поля теперь засевались в основном подсолнухами. Официально завод мыло производил, так что все в порядке было… внешне. А вот что в стране творилось почти незаметно…

Перед Рождеством Николай пригласил меня в Петербург:

— Князь, ответь мне на такой вопрос: что, по-твоему, готовы сделать державы европейские из-за того, что мы перестали продавать иностранцам любые продукты, мужиками выращиваемые?

— Николай Павлович, а почему вы меня об этом спрашиваете? Я к державам европейским отношения вообще не имею, а державы южноамериканские… им наши продукты вообще никакие не нужны. Им нужны наши знания и умения — из тех, коих у них самих нет. Да и вообще, то, что державы наши дружат, не выгодой денежной объясняется, а тем, что враги у нас одни и вместе мы им противостоять лучше сможем. Так что напрасно вы меня в столицу позвали, то есть я вам на вопрос ваш ответить не смогу.

— Понятно… а ответь на иной вопрос: ты свою яхту когда починить собираешься?

— Что в ней неисправно, я уже точно знаю. Но чтобы исправить поломанное, мне еще многое выстроить и запустить необходимо. И хорошо будет, если через два года все работы… подготовительные исполню, а вот после того… где-то за полгода точно починю. Но вот раньше — вообще никак.

— То есть совсем никак… жаль, очень жаль. Тогда может совет какой годный дашь? Не сам, но знаю я, что тебе есть у кого спросить. Похоже, англичане собирают коалицию в Европе против России, и вроде они с французами уже договорились о чем-то серьезным. Третьего дня из Ревеля, куда пришли суда из Монтевидео, новость поспела, что их французские корабли атаковать пытались. Уругвайцы, конечно, убежать смогли…

— Точно пытались? Может моряки уругвайские просто испугались, паруса чужие в море завидев?

— Ну, если считать обстрел из пушек фатаморганой, лишь зрению ложную картину представляющую, то может и так подуматься. А если паруса, ядрами пробитые, руками потрогать… какая-то ненастоящая фатаморгана получается. Просто я думал, что хорошо бы уругвайские корабли на обратном пути нашими как-то прикрыть… то есть яхтой твоей…

— Кто еще в коалицию входит или собирается войти?

— Люди… некоторые люди говорят, что нынче как раз с османом они переговоры ведут. А другие люди, как ты и предупреждал давеча, доносят, что в Циньскую империю британские корабли с дарами большими зашли…

— Я понял, спасибо. По второй части вопроса могу лишь посоветовать отправить в Нерчинск войск побольше, полков так с десяток. А по первой… нужно кровь из носу, но до весны довести дорогу железную хотя бы до Керчи, а лучше и до Симферополя. А уж если и из Севастополя до Симферополя дорогу проложить получится… Что же до прикрытия уругвайских судов, то есть у меня одна идея. Даже две, но суть у них одна: выделите мне прямо сейчас для обучения три дюжины молодых офицеров морских, половину мичманов, а половину лейтенантов. Только одно условие будет очень важным: офицеры мне нужны не из знатных родов, а из самой что ни на есть провинции.

— Это почему так?

— Потому что будут они с машинами работать подобно кочегарам на паровозах, а те, что из знати, вдруг еще решат, что им такое невместно. А времени нынче их капризы выслушивать у меня нет. И у вас, Николай Павлович, боюсь, тоже времени уже нет. Да и выбора-то, собственно говоря, тоже…