Идентификация эльфа

1

Либерия была устроена слишком рационально, чтобы избежать извращений. Излюбленное место туристов, особенно с востока, неизменно удостаивалось от них массы всевозможных эпитетов. Вот только все чаще эти эпитеты сопровождались словом «слишком». Употреблялось оно в основном подсознательно, от избытка положительных эмоций, но существа думающие уже успели обратить внимание на эту особенность и крепко задуматься.

Мышонок–альбинос Миклош в последнее время задумывался чаще, чем кто–либо другой. Потому как директор бюро общественного спокойствия чаще других сталкивался с самими извращениями.

Вот и сейчас он стоял посреди великолепного фруктового сада, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Поза была для этого скромного и тихого существа нехарактерной, но только таким образом ему удавалось подавлять в себе дикое желание закурить излюбленную сигару. Идеально ухоженный сад министра здраворазвития был не очень подходящим местом для курения. И все же Миклош не удержался, вызвав удивленные взгляды присутствующих оперативников, криминалистов и свидетелей. Один из сотрудников, направлявшийся в сторону Миклоша, резко остановился, словно напоролся на невидимую стену, и с выражением легкой брезгливости на лице начал докладывать первые результаты осмотра места извращения, или как теперь было принято говорить, патологии.

— Молодая самка, едва достигшая половой зрелости. Нездешняя, документов при ней не обнаружено, на отпечатки пальцев рассчитывать тоже не приходится, — они у нее просто отсутствуют вместе с руками. Судя по обработке ран и швам, конечности ампутировал не извращенец, а профессиональный хирург, или, по крайней мере, студент старших курсов медицинского факультета какого–то престижного университета.

«Когда же нам начнут присылать нормальных сотрудников, а не всяких Шерлоков и Эркюлей», — подумал Миклош. Доклад тем временем продолжался.

— Смерть наступила около полуночи в результате удушья. Колотых или резаных ран на теле не обнаружено, следов изнасилования — пока тоже. — Тут, видимо, хладнокровие все–таки покинуло юношу, и в голосе проскользнула дрожь. — Шеф, тело просто нафаршировано грушами. Через все возможные отверстия.

Миклош и сам это видел, но, похоже, сотрудник не смог удержать в себе то, что его больше всего поразило.

— Продолжайте осмотр, — приказал мышонок и скрылся за клубами табачного дыма.

— Похоже, у нас будут серьезные проблемы с этим делом, — услышал он рядом с собой голос своего заместителя Эрика, прозванного за цвет волос Рыжим.

В это момент утреннее солнце наконец–то соизволило подняться над садом и тень огромного эльфа, словно в подтверждение сказанных им слов, полностью накрыла непосредственного начальника.

— Откуда такая уверенность? — больше для проформы поинтересовался Миклош, и так не сомневавшийся в резонансе, который вызовет лежавшее в нескольких метрах от него фаршированное грушами тело.

Но Эрик все же сумел его удивить.

— Она эльфийка, Мик. Из «возвышенных», — сказал он.

Миклош по–новому посмотрел на жертву и только теперь обратил внимание на некоторые особенности ее внешности, указывавшие на происхождение. Самым веским доказательством был волосяной покров на ее стройных ножках. Только самки и дочери рыцарей древнего эльфийского ордена оставляли природную растительность на теле в первозданном виде, тогда как представительницы других видов всячески с ней экспериментировали: красили, мелировали, завивали, а то и вовсе удаляли.

— Только этого нам и не хватало, — подвел предварительные итоги осмотра места извращения Миклош и в сопровождении рыжего заместителя направился к дому хозяев чудесного сада.

Министр здраворазвития Савонорола обладал тремя довольно распространенными в Либерии добродетелями: ленью, коммуникабельностью и чувством меры. Многие граждане могли похвастаться наличием этих достойных качеств, но по отдельности. Савонорола же был одним из немногих обладателей всех трех сразу, что и ставило его в один ряд с самыми выдающимися руководителями в истории государства. Он никогда не делал то, что за него могли сделать другие, всегда находил точки соприкосновения даже с самыми ярыми своими оппонентами и принципиально не употреблял слова «никогда» и «всегда». Его сад, дом и семья воспринимались общественностью всего лишь как удачное дополнение почти идеального образа министра, и вездесущие папарацци давно потеряли к нему интерес. Даже Миклошу понадобилось какое–то время, чтобы воспринять сад министра как место произошедшей патологии. Поэтому, увидев хозяев дома в хорошем расположении духа, мышонок решил, что они еще не успели увязать труп молодой самки со своими уникальными грушами.

Министр и его супруга приняли Миклоша и Эрика в гостиной, которую можно было приравнять к шедеврам импрессионизма.

— Так вот где ночует солнце, — восхищенно высказался Эрик, оглядевшись по сторонам.

Савонорола, услышав столь изысканный комплимент, отложил в сторону утреннюю прессу, а его жена Екатерина, урожденная Медичи, оторвалась от любимой коллекции кукол и мило улыбнулась гостям. Миклош же просто искренне забавлялся происходящим, — любой либерийский первоклассник знал, что звери видят все в черно–белых тонах, люди — с розовым оттенком, а эльфы — дальтоники. Но, в конце концов, получасовой разговор о живописи утомил мышонка и он начал нервничать. Настолько, что бесцеремонно прервал светскую беседу просьбой о пепельнице. Три пары возмущенных глаз тут же уставились на него.

— Кстати, только вчера пришли результаты последних исследований на эту тему. Так вот, курение сокращает продолжительность жизни самцов в среднем на десять лет, — жизнерадостно заявил министр здраворазвития, пытаясь сгладить неловкость.

— Если это те десять лет, которые я должен провести в подгузниках, в обществе сиделки–садистки и с детскими мыслями в голове, то лучше я буду курить, — ответил Миклош, демонстративно вытягивая из кармана сигару.

Первой его доводы убедили служанку, и она, не дожидаясь указания хозяев, принесла мышонку пепельницу. Из уважения к хозяевам директор бюро общественного спокойствия еще несколько минут потратил на то, чтобы придавать выпускаемым им клубам дыма причудливые формы, и только после этого перешел к делу.

— Вам была знакома молодая самка, труп которой сегодня утром обнаружен в вашем саду?

— Дорогая, я думаю, нам следует все рассказать директору, — обратился к своей супруге Савонорола, неотрывно наблюдая за дымчатой фигуркой Немезиды, медленно плывущей к нему по воздуху.

— Конечно, дорогой. Мы ведь законопослушные граждане, — мило улыбаясь, ответила Екатерина.

Присутствующие по–разному отреагировали на ее слова: Савонорола почему–то погрустнел и нервно заерзал, Немезида под воздействием исходящих от хозяйки флюидов добропорядочности трансформировалась в жалкое подобие слизняка, Миклош, укрывшись за клубами дыма, ехидно скалился, и только Эрик смотрел на женщину с явным одобрением, если не восхищением.

— Приблизительно неделю назад, поздним вечером, она появилась в нашем саду и изрядно всех перепугала своими страшными ранами. Мы хотели отправить ее в больницу, но несчастная наотрез отказалась. Тогда наш сын Гудвин самостоятельно оказал ей медицинскую помощь и накормил. Затем она поблагодарила нас за помощь и ушла. Больше мы ее не видели, — заявил Савонорола.

— Ваш сын врач? — поинтересовался Миклош.

— Еще нет. Учится на последнем курсе, — ответила за мужа Екатерина.

— Можно с ним побеседовать? — обратился уже к ней мышонок.

— Понимаете, наш мальчик очень впечатлителен. Это ужасное происшествие сильно на него подействовало, и он укрылся в своей комнате. Так что…, — попыталась отказать хозяйка дома, но, увидев выпущенного Миклошем ослика, поменяла тон. — Но, если это так необходимо…

Мальчик действительно выглядел немного ушибленным, но не по случаю, а по жизни. Огромный детина с немыслимо волосатыми руками, небритой детской рожицей и бейсбольной битой под мышкой тупо глазел в окно, практически закрывая доступ света в помещение. С появлением сыщиков изменилось на 180 градусов только его расположение. Потом появились слабые проблески разума в маленьких глазках и подобие улыбки на больших губах. Затем в руках оказалась бита, и Миклош с Эриком стали улыбаться ему в ответ, нервно, но искренне.

— Знаете, кому принадлежала эта замечательная вещица ручной работы? — первым вступил в разговор Гудвин.

— Наверное, кому–то из величайших бейсболистов всех времен и народов, — предположил Эрик, с облегчением вернувшись в родную стихию.

После этой фразы Эрик Рыжий для сына министра здраворазвития просто перестал существовать. В дальнейшем он обращался только к мышонку.

— Эта бита принадлежала знаменитому Робину Гуду. Именно ею он забил до смерти последних своих девять жертв. Мамочка подарила мне ее на день благодарения. Даже представить не могу, чего ей стоил такой подарок.

— Да уж, подобные раритеты сейчас ценятся повыше некоторых картин, уж Ван Гога то точно, — согласился с ним Миклош, припоминая, как совсем недавно начальник склада вещественных доказательств сокрушался по поводу деградации нации. Поводом для этого как раз и стала кража биты, тогда как находившийся на той же полке автопортрет Ван Гога не тронули.

— У меня еще много таких штучек. Показать? — смачно шмякнув губами, предложил Гудвин.

— С удовольствием посмотрим, — попытался обратить на себя внимание Эрик и тем самым спас положение.

— Вы, наверное, по поводу ночного происшествия, — отказавшись от своей затеи, перешел к делу Гудвин.

— Да. Ваша матушка сказала, что вы оказывали помощь жертве несколько дней назад.

Неожиданно из глаз Гудвина брызнули слезы, а нижняя губа стала истерически барабанить в подбородок.

— Какая помощь? — истерически взвыл амбалоид, до посинения в пальцах сжав биту. — Это была любовь с первого взгляда. Но откуда примитивным ищейкам знать, что такое любовь с первого взгляда?

— Только со второго, — зачем–то ляпнул Эрик.

— Что, со второго? — тут же угрожающе уставился на него Гудвин. Но пока эльф подбирал слова, интерес сына министра успел угаснуть вместе с немотивированной яростью, и он снова обратился к Миклошу. — Как только я увидел эти уставшие от невыносимой боли глаза, эти изуродованное тело, эти руки, я уже не сомневался, что наконец–то встретил ту единственную, о которой мечтал. Как только наступала ночь, она приходила в сад, и я мог беспрепятственно, невзирая ни на какие условности, наслаждаться ее обществом. Как смешно она ела пирожные из моих рук, если бы вы только видели.

Неожиданно Гудвин вскочил со своего места и прыгнул под кровать. Оттуда он достал пару крыльев, таких как обычно бывают у бабочек, только намного больше и из пластика.

— Вот, — это я мастерил для нее. Но, не успел.

После этих слов Гудвин собрался было снова расплакаться, но мышонок успел отвлечь его.

— Вы что–то говорили о ее руках. Не знаете, где они сейчас? — спросил он.

— В аквариуме, там, — ответил верзила, указав битой нужное направление.

На дне приютившегося в углу аквариума, залитые формалином, действительно лежали две волосатые конечности. Миклош сразу же обратил внимание на то, сколь грубо они были отделены от основного тела.

— Нам придется их забрать как вещественное доказательство, — уведомил он Гудвина.

— Только когда все закончится, верните мне их, пожалуйста. Это единственное, что мне осталось на память о ней, — смиренно попросил тот.

Эрик незаметно для него покрутил пальцем у виска, а мышонок задал еще один вопрос.

— Кстати, как ее звали?

— Не знаю, — пожал плечами Гудвин. — Она почти не говорила. Я ее все время кормил сладостями. Но иногда она успевала что–то пробормотать о Чебурашке. Но я думал, что это она его благодарит за то, что ниспослал меня. А имени не называла.

Задав еще несколько стандартных вопросов, сыщики упаковали обнаруженные улики и, не прощаясь с хозяевами, покинули дом. В сад возвращаться они не стали, отправившись прямиком в бюро. По пути произошел обмен мнениями.

— Похоже, у нас появился первый подозреваемый, — подвел промежуточный итог Миклош.

— Угу, — нехотя согласился с ним Эрик и развил мысль шефа дальше. — И проблемы нарастают, словно снежный ком.

— Что–нибудь придумаем, — попытался успокоить помощника мышонок.