Иду на свет

Глава 32

Санте казалось, что она взяла себя в руки и абсолютно спокойна, но стоило услышать, как Данила открывает дверь в свою квартиру — моментально разволновалась.

Сердце подпрыгнуло к горлу, переговоры с ним пришлось начинать сначала…

Со страхом ждать, когда мужчина появится в поле зрения… Отмечать в себе порыв, который возник первым: уловить его настроение. Это плохая привычка. Она выдает в Санте не пережитый страх. И то, что все эти месяцы занимались самоубеждением не так удачно, как хотелось бы.

Она всё так же зависима от него и от его настроения.

Встреча в клинике для неё — огромная трагедия, хотя могла бы стать счастьем. Иногда приходили в голову мысли о том, что если бы он дал ей шанс объясниться, всё пошло бы по другому сценарию, а потом накрывало пониманием: нет.

Другого сценария с ним быть не может. Только три теста ДНК, на которые у неё нет сил.

Он когда-то сказал: «Нельзя ребенку в лицо смотреть и пытаться разобраться — твой или нет». Когда это касалось ребенка Маргариты, Санта восприняла его слова спокойно, пусть и с сожалением, а теперь они ножом кроили сердце. Потому что вот так он бы смотрел уже на её ребенка. Только так. И это делало бы больно всем. Унижало бы и не имело никакого толка. Потому что всегда… Потому что она всегда будет для него предательницей.

— Спасибо, что не ушла… — Данила обратился, приближаясь медленно и аккуратно. В нём переменилось всё. Не было агрессии. Даже удивления вроде бы больше нет.

В руках — пакет из крафтовой бумаги, смятый пальцами.

Он будто крадется, а не приближается. Не хочет спугнуть.

— Я бы ушла, но ключей нет.

Санта ответила, чтобы что-то ответить, хотя и правду. Проснулась, почувствовала себя гадко и снова страшно. Первым порывом было собраться и уйти, пока Данила откуда-то не вернулся. Но просто наглости не хватило искать ключи уж не говоря о том, чтобы звонить ему.

Она же по-прежнему заблокирована на его телефоне.

По квартире не лазила, ностальгией не упивалась. Только воды налила. Села на диван… Ждала, не позволяя себе размечтаться. Настраивалась на разговор. Раз привез сюда — разговору быть. А вот каким он получится — страшно представить.

— Запасные лежат там же, где всегда.

Это не колкость, но Санту слова немножечко ранят. Конечно, она помнит, где в этой квартире хранятся запасные ключи. У нее даже дома лежит набор. Просто… Она уверена была — он сменил замки. Да и не штурмом же брать. Бессмысленно.

— Но я правда благодарен, что не ушла… — Санта следила, чуть опустив взгляд, сосредоточив внимание на том самом пакете, как Данила приближается. Когда закончил мысль — вскинула взгляд на секундочку. Потом снова вниз.

Он поставил что-то на столик, подвинул… Сам не приближался.

— Ты голодная. Беременным голодать нельзя. Лимонный. Любимый твой…

Складывалось впечатление, что ему сейчас не легче. Слова приходится из себя выталкивать.

Они вообще напоминают зверьков, у которых было какое-то прошлое, а потом им стерли память. Они держат дистанцию. Он тянется носом… Только Санта не верит, что Данила готов знакомиться заново. С ней… Всё ещё предательницей.

В треснутом стакане грозит разразиться новая буря. Этому нужно сопротивляться. Санта кивает просто, за угощением не тянется, отворачивается к окну и моргает, дышит, живет…

— Я пойду, можно? — спрашивает, чуть успокоившись. Снова взгляд скидывает и видит, что Данила хмурится, когда она отталкивается ладонями от дивана и хочет встать.

Он непроизвольно чуть приподнимает руки, как бы прося притормозить…

А потом встречаются два взгляда. Они оба растеряны. Они оба не знаю, как им теперь общаться и надо ли…

Санта переживает свою боль, видит её отголоски во взгляде Данилы.

Её бесконечно любимого… Самого любимого Данечки…

— Ты мне скажешь, куда, я отвезу. Хорошо? — который выступает с предложением. Оно не устраивает Санту. Её главное желание в моменте — оказаться подальше. Ей тут некомфортно. Она не хочет оставаться. Нет сил говорить. Нет надежды на то, что разговор хоть чем-то кончится.

Просто очень жаль, что их вот так столкнуло.

— Я к маме переехала… Такси заказала бы…

В такие подробности Данилу можно было не посвящать, но Санта зачем-то сказала. Это будто её благодарность за кусок лимонного кекса, который не полезет в горло.

— К маме отвезу, значит. И машину пригоню.

В прошлой жизни Данила разговаривал так же — это не то, чтобы приказ, но и спорить бессмысленно. Хотя неловко, конечно… Посторонний человек же…

Это умозаключение колет по-особенному.

Во взгляде Данилы зажигается тревога, когда Санта ни с того, ни с сего вздергивает подбородок и смотрит в потолок…

Резкость зрения снижается. Взгляд мутнеет. Она закусывает губу, чтобы не расплакаться… Она не хочет осознавать себя в мире, где он правда посторонний…

— Малыш…

И сукой-манипулятором быть тоже не хочет.

У него первый шок прошел. Он не орет на беременных. Сейчас он уже в себе. Сейчас её слезы способны его ранить.

Чтобы избежать, Санта пытается успокоиться, ведет по щекам, но его обращение только сильнее распаляет…

Он делает несколько шагов, сокращая допустимое для обоих расстояние.

— Сант, — окликает, тянется к вздернутому подбородку, чуть голову поворачивает, смотрит… — Поговори со мной, пожалуйста. Я спокоен. Ничего не сделаю. Но мы не можем разойтись, не поговорив… Теперь не можем…

Его взгляд соскальзывает на то самое платье — рябое — скрывающее беременность отлично. Встреться они на улице — Данила в жизни не понял бы. Но, видимо, нужно было встретиться именно там. Именно так.

— Давай попробуем…

Во взгляде Данилы нет ни намека на брезгливость или злость. Санта понятия не имеет, каких усилий ему стоит вести себя так, как он ведет, но она ему бесконечно за это благодарна.

Мужские пальцы еле-еле гладят подбородок. Он настороже, Санте понятно, что и отказаться она сейчас может. Но протеста в ней нет. Есть страх, что станет только хуже. Но он будто мысли читает: — Хуже не будет… — снова больно делает — ей и себе — а потом опускается на корточки, чтобы смотреть снизу. Просить оттуда же. — Объясни мне… Я поверю.

Разговор дался Санте не просто.

Даниле даже страшно было немного от мысли, что вот так она все эти месяцы проходила — на непредсказуемых качелях, которые то и дело подбрасывают до грани нервного срыва, а то и за эту самую грань.

Но потом он вспоминал, какой увидел её в клинике, и чувствовал, что в груди печет. Потому что она умудрилась как-то… Собраться. С силами. В целое из кусочков. Выстоять. Повзрослела. Помудрела. Сама всё сделала. Пришлось.

Справилась, его любимая умница.

Даже с рассказом справилась, который ни в одном нормальном человеке не мог бы вызвать ничего, кроме парализующего ужаса.

Только сколько их — нормальных людей?

— Я не разрешала ему…

Это было первое, что Санта сказала севшим голосом, смотря одновременно по-больному и с надеждой на то, что он сдержит слово — действительно поверит…

А Данила вдруг ощутил себя тупым. Нахмурился, не дождался разъяснения, сам спросил: — Что не разрешала?

— Ничего… Я ничего ему не разрешала…

После этого из Санты потекли слова со слезами. А у Данилы волоски поднимались от какой-то неописуемой жути.

— Это изнасилование, Санта, ты это понимаешь?

Его вопрос звучал, наверное, отчасти цинично. А ей просто сложно было ответить. Она снова говорила полными слез глазами.

Она это прекрасно понимала.

— Ты кому-то сказала? В полицию сходила?

— Нет.

Шепнула, жмурясь, явно чтобы пропустить мимо себя его реакцию на собственное бездействие. Возможно, разочарования боялась. Данила этого не знал. Но сам с каждым её новым словом чувствовал себя всё хуже. Всё виноватей. Злее и бессмысленней.

— Почему?

— У меня не было сил… У меня никогда не было достаточно сил…

Санта объяснила собой, Данила же понял иначе.

Достаточно сил должно было быть у него. И именно из-за него с ней случилось то, что случилось.

Они не выяснят за один разговор всё, что гложет. У Данилы останется много вопросов, но задавать их Санте в большинстве своем бессмысленно. Тем более, что отвечать ей сложно.

Та же девушка, по отношению к которой он так долго взращивал в себе брезгливость, снова стала ранимым, значимым и ценным человеком. Раненым по его вине.

Он не сдержался: — Ты мне должна была сказать…

В ответ же получил молчание. Санта потянулась за телефоном, разблокировала, смахнув слезы. Когда повернула экраном к нему — слова были уже не нужны.

В заблокированном диалоге нет поля для набора сообщений. Он лишил её возможности сказать, крикнуть, достучаться…

Каждый раз, заходя, она видела одно и то же — фото надругательств над её телом. И холодное ироничное: «Надеюсь, оно того стоило», после которого — оборванная связь.

Она его в этом не винила, как всё выглядело в его глазах — понятно. Даже на себя вины брала, пожалуй, больше, чем стоило бы…

— Я никогда не напивалась до беспамятства. Никогда в жизни. Я не понимаю, как так получилось… Ты просил по барам не ходить… Ты предупреждал, что там… — запнулась, всхлипнула… Отвернулась к окну, чтобы переждать новый вал… Потом на него и голос очень тихий: — Я каждую ночь засыпала с мыслью, что же я наделала… И пониманием, что ты такое не простишь…

Над ней поиздевались. А за поддержкой обратиться оказалось не к кому.

Почему не рассказала маме — Даниле было понятно. Санта с юности её опекает. Что именно знала Аля — не уточнял. Не хотел колупать Санту сверх меры, да и боялся, что если Аля знала всё — снова на неё сорвется.

Потому что взрослая, блять… Взрослая, холодная, профессиональная, зубастая… А Санте не помогла.

Но что Аля на это ответит — тоже очевидно. Помогать должен был он.

А любые «должна была» к Санте вообще неприменимы. Только последний урод может рассказывать изнасилованной девочке, как она должна была бороться за свою честь, когда все её бросили.

Он в жизни совершил много ошибок. Но теперь очевидной казалась главная — делать вывод об одном человеке, основываясь на опыте с другим.

— Ты сказала, что не знаешь…

Наверное, этот вопрос был самым сложным. И для него, и для Санты.

Но не задать ведь нельзя.

Он бьет в центр раскрытого для него сердечка. Так неожиданно и сильно, что Санта не может скрыть эмоций. Кривится, снова отворачивается.

Её нельзя торопить. Но так страшно услышать «не тот» ответ…

Так, сука, страшно…

Ведь она знает.

Он ей правда верит. Последний секс у них был задолго до того, как её изнасиловал Максим. Иначе случившееся Данила даже в уме не называл. И лютый гнев держать внутри не собирался. Но не мог позволить себе пугать им Санту. Хрупкую такую… Беззащитную…

Возможно, от того урода беременную и боящуюся в этом признаться.

И это снова до мурашек. До оцепенения. До состояния, когда полоска её света сужается до единственного лучика толщиной в леску. Его сжимает её страх. Но Даня уже пригрелся. И потерять — невозможно.

Он себя три месяца убеждал, что не простит. Вел разговоры с той частью души, которая тянулась к прощению.

Ему же в первую очередь больно было, потом уже зло. Он прикипел. Он своё нашел. От своего сложно отказаться даже ради гордости.

В жизни не подумал бы, что подобные внутренние диалоги возможны у него. В жизни не подумал бы, что будет искать подобные компромиссы… А искал.

Чувствовал себя мерзко. Никому бы не признался. Но иногда доходило до осознания: даже измену готов простить. Ей. Если по глупости. Оказалось же, прощать нечего. А жить с последствиями, возможно, придется…

Хотя это так ужасно звучит — «с последствиями». С ребенком, зачатым не с ним. С её ребенком. Если она разрешит. Если он сможет.

Ведь сейчас абсолютно непонятно, на что он готов. На что готова она…

Сейчас особенно ясно чувствуется: они не пара, а посторонние с общим прошлым и укрытым плотным туманом будущим. И это так больно… Но ей, наверное, больнее.

— Я не собиралась скрываться… — Санта шепчет, опуская взгляд на колени. Как будто стыдится. Но снова говорит честно, просто дробными порциями информацию выдает. Будто чувствует, что ему сейчас так понятней будет. — От тебя…

Вскидывает взгляд, потом опять вниз…

— Потом… Я потом бы предложила… После родов сделать анализ ДНК… Если бы ты захотел… Если бы согласился… Сказала, что не знаю, потому что испугалась, потому что ты кричал. Потому что я не знаю, чего и от кого мне ждать. Потому что я не готова десять… Двадцать… Тридцать раз бегать и что-то доказывать… Мы не должны были встречаться вот сейчас… По моему плану… Мне спокойней было бы с тобой не встречаться. Я уже привыкла…

Ей сложно. Жизнь не готовила малышку к подобным разговорам. Свои же слова режут её по живому. Они кажутся самой Санте унизительными. А Даниле башку рвут на части — хочется крови людей, разведших на святом для него лугу болото.

А там так красиво всегда было… Он глаз отвести не мог. Коснуться боялся. А теперь самому смотреть больно.

Санта собирается с силами, вздыхает, смотрит на него: — По срокам ребенок твой. Но не заставляй меня доказывать. Сейчас… Дай родить. Пожалуйста.

Он толком ничего не ответил. Кивнул просто, онемев.

А когда Санта расплакалась полноценно — то ли из-за облегчения, то ли наоборот из-за страха — поднялся, притянул к себе, долго обнимал, чувствуя, что она и никак не может расслабиться, даже не пытается обнять в ответ.

Плакала в свои руки. Стояла особняком. Пыталась и себя успокоить, и его слишком близко не подпустить.

Не верила.

И правильно делала.

Ни о чем сама не спрашивала.

Не просила клятв, заверений.

Не просила о шансах.

Не полагалась.

Не потому, что всё равно. Не потому, что гордая.

Усвоила урок.

В самый трудный момент для неё он просто отошел.

Её опять рвали на тряпки, и никто не заступился. Не заступился даже он.

Обвинением в лицо это Санта не бросала, но он не совсем тупой…

Хотя теперь это уже не кажется такой уж очевидностью…

Чуть успокоившись, Санта порывалась всё же уехат. Смотрела куда-угодно, только не на него. Металась. Видно было, что ей рядом с ним некомфортно, но Данила оттягивал до последнего.

В итоге Санту замутило, она снова прилегла — её знатно рубит на нервах, как стало понятно. Снова же уснула.

На сей раз Данила не вышел из спальни так сразу. Долго сидел в изножье кровати, оттягивая волосы пальцами, будто ещё шире тем самым открывая глаза. Хотя вот сейчас они открыты максимально широко, а всё время до этого был таким слепцом.

Теперь уже в его душе болото, и почему-то важно думать, что ей наоборот — чуть-чуть полегчало…

Она шевелится во сне, Данила оглядывается…

Любуется той, которую почти научился презирать.

Видит отблеск на груди поверх рябого платья, опускает взгляд…

Будить нельзя, но и сдержаться от порыва нет никаких сил.

Проходит пара секунд, Санта всё так же спит, а от её шеи к пальцам Данилы тянется цепочка, на которой украденный ею крестик и подаренное ей кольцо. Он вспоминает, как обещал: — Если потеряемся — не бойся. Я поймаю луч. Я пойду на свет.

Она не упрекнула тем, что обманул, но и слова не сказала о том, что простить готова. Хотя и он ведь прощения не просил.

Он пока сам не знает, на что готов. Она, наверное, тоже.

Знает одно: она не носила бы у сердца то, что потеряло ценность.

Его спальня затоплена светом.

Он правда ей верит.

Она не предавала ни себя, ни его, ни их общую веру.

Святая Санта снова оказалась ещё святее, чем он предполагал.