Иду на свет

Глава 34

У Санты появился новый утренний ритуал. Просыпаться и судорожно пытаться осознать: приснилось или действительно…

Когда вместе с осознанием, где она, приходило и второе — что всё действительно происходит с ней сейчас, сердце не успокаивалось, а наоборот волновалось сильнее.

У них с Данилой всё как-то непонятно и шатко.

Они не вместе, но и не порознь.

Он вернулся с сумкой, полной её вещей. Не тех, которые она собирала бы сама, конечно. Но Санта об этом не сказала.

Впрочем, как и сама не спешила инициировать разговор, который расставил бы точки хотя бы над парочкой И.

Данила уступил ей спальню, в соседи по кровати не напрашивался. Перебрался в собственную гостевую. Это было неловко. Вообще многое было для Санты неловким, но неловкость — мелочь. Даже вот так — неуклюже, непонятно, аккуратно… Ей было лучше, чем на протяжении последних трех месяцев.

В этом она признавалась пока только себе. Признавалась и запрещала расслабляться. Потому что страшно.

Потому что плавала уже — знает… Надежней не полагаться. Готовиться к худшему и осторожничать с внезапно случившимся лучшим.

Вести отвлеченные разговоры. Выдерживать задумчивые взгляды. Самой наблюдать украдкой. Чувствовать, что сердце кровью обливается, а будто лечится в то же время.

С ним хорошо. Злости в ней нет.

Её никто не удерживает силой, но уходить самой не хочется.

Они присматриваются. Привыкают. Тянутся носами, как зверушки, который вроде бы и страшно, но как преодолеть любопытство?

Данила спрашивал о её планах, Санта выдавала их по чайной ложке. Академка. Роды. Ребенок. Деньги есть… Позволить себе всё необходимое может…

Задеть его своей «самостоятельностью» не хотела. Просто не могла до бесконечности опекать от случайных ранений. Сама она выстоит. Это не допущение, а пусть ещё не состоявшийся, но уже факт. И если он спрашивает — должен быть готов к ответу.

Когда он вернулся в тот, первый, день и сказал, что встретился с её мамой, замерла… Что во всём разобрался — сразу поняла. В ответ на: «почему не сказала, Санта?», долго молчала.

Сама часто думала, в чем же истинная причина. И как бы ни было сложно признаться, наверное, всё же в отсутствии абсолютного доверия ещё тогда, что уж говорить о сейчас?

Ей стыдно было оказаться в позиции слабой и нуждающейся в поддержке. Страшно было, что она захочет слишком много этой поддержки, а Данила не посчитает нужным её предоставить.

Она у себя в голове спроектировала крах, который не случился. Зато случился другой — предвидеть который и в страшном сне не могла.

О ребенке Данила спрашивал немало, но аккуратно, Санта прилагала максимум своих усилий, чтобы отвечать по делу и без лишних эмоций. То, что может быть важно независимо от того, будет речь идти о любви по отношению к нему или просто принятию.

Как отцу, ему важно, наверное, знать, что плод развивается нормально. Остальное — в случае, если сам выразит интерес. Но пока он не спрашивал ни о поле, ни о том, толкается ли. Не старался притронуться. Иногда зависал, смотря на чуть затянувшуюся футболку… Но в глазах в такие моменты — не то, чтобы радость. Растерянность скорее, может даже страх…

И пусть объяснить себе его причины — нехитрое дело, но Санту это всё равно ранит. Чтобы не ранило сильнее — она не лезет с предложениями и рассказами. Исключение — ДНК-тест. Она зачем-то не раз и не два повторяла, что после родов сопротивляться не станет. Он может выбрать клинику. Результат его не обязывает.

Её ребенку нужен отец, тут без сомнений. Но сердце разорвется, если этот отец будет сомневаться больше, чем любить.

За неродившегося ещё малыша Санте с самого начала было куда больнее, чем за себя. Ей казалось, что своей беспечностью, она испортила жизнь не столько себе, сколько ему. Данила должен был стать идеальным отцом, но сможет ли теперь — вопрос. Да и захочет ли…

— Доброе утро, Санта…

Из очередной серии бесконечных раздумий Санту вырвало приветствие. Она оглянулась, следила, сидя на диване, как Данила проходит от двери гостевой спальни в сторону кухонной зоны.

У него влажные волосы. Он в домашней одежде. Значит, прямо утром ехать никуда не собирается.

Об этом можно спросить, но в Санте нет уверенности, что уместно…

— Доброе утро…

Она здоровается с опозданием. Получает в ответ сначала взгляд, потому улыбку. В ней нет легкости и озорства, но всё равно греет душу.

— Ты кофе пила уже? — Данила сначала спрашивает, потом хмурится, трет лоб: — Или тебе нельзя? — уточняет, вызывая улыбку уже у Санты.

— Можно. Чашку в день.

— Я сделаю.

Если Даниле тоже, как и ей, неловко, это не очевидно. Его движения ничем не выдают волнение.

Достает гейзерную, в которой для себя кофе не варит никогда — ему вкуснее тот, который варит кофемашина. Это мелочь, но тоже трогает.

Санта с жадностью цепляется за доказательства того, что пусть он пытался выбросить из жизни — всё не забыл. А может не забыл и вовсе ничего.

Поставив кофеварку на варочную поверхность, Данила обернулся.

Прислонился к столу, повернул голову.

— Может ты чего-то хочешь? — спросил, вызывая абсолютную растерянность. Она отпечатывается на лице, она же вызывает у Данилы новую улыбку.

Он пытается её сдержать, чтобы Санта не расценила, как издевку, но ей всё равно неловко, она краснеет немного…

— Ну, особенного… — А Данила уточняет. И снова греет душу. Он знает из фильмов и рассказов, а может даже из жизни, что многие беременные готовы душу продать ради чего-то «ну, особенного» …

— Сейчас нет… — Санта отвечает коротко, ненадолго опуская взгляд, пряча улыбку.

Зачем её прятать — и сама не ответит. Это же нормально — улыбаться… Собирается с силами, снова смотрит на Данилу…

Сердце щемит в моменте, потому что в его глазах как просьба… «Улыбайся, малыш, и говори… Ну пожалуйста…».

Санта её не слышит, но чувствует.

И она говорит.

— Сначала очень тошнило, аппетита не было. Врач сказала, что худеть нельзя, наоборот нужно немного поднабрать… — Начинать разговор Санте было сложно. Как заново учишься говорить. Засекаешь намеки на реакции. Неконтролируемо ждешь, когда в глазах собеседника вспыхнет скука или непонимание… Это само по себе печалит, но хочется попытаться преодолеть. — Я так долго перебирала в голове, что же мне хотелось бы съесть, а потом… Роллы!

Санта сказала громче, шире открывая глаза. То ли это, то ли сам факт заставил Данилу снова улыбнуться. А у неё быстрее забилось сердечко.

— Только их могла есть. Два месяца только их… Каждый день… Одни и те же… Мне даже стыдно было. Думала указывать поочередно адреса соседей, подходить к их воротам, забирать… Но потом сообразила — я же с одного и того же номера заказываю, дурочка…

Признаваться в собственной глупости было чуточку стыдно, но как-то… Легко. Особенно, с учетом реакции Данилы. Она придавала сил.

Он улыбается, смотрит с осторожным интересом. Просит: «дальше» …

И Санту несет: — Я когда звонила, ко мне сходу по имени обращались… — она вспоминает, смеется даже, прижимает ладони к щекам, чтобы чуть остудить… — «Добрый день, Санта, сегодня везем…», а мне стыдно так… Но роллы меня спасали. Очень-очень…

Рассказ вроде бы закончен, а блеск в глазах остался.

Данила цепляется за него, а Санта отводит. Ей вдруг неловко.

— Можем заказать…

Данила предлагает, снова привлекая внимание. Читает во вскинутом взгляде благодарность. Во всяком случае, Санте хотелось бы, чтобы увидел именно её.

— Страсть прошла… — Но роллы ей сейчас не нужны. Ответ искренний, как и пожатие плеч. То, что с этой страстью, распрощалась, Санта не жалеет. Разве что о том, что с другими чувствами вот так не получилось…

Чтобы последние мысли совершенно точно остались при ней, девушка отворачивает голову, встает с дивана, на котором сидела всё это время.

Кофеварка бурлит. Даниле пора выключать. А ей хотя бы что-то сделать. Например, достать чашки.

Например, сделать кофе ему так, как любит он.

Она обходит стол-остров, тянется за чашками на верхнюю полку в его кухне, как тянулась миллион и один раз. Только не в этой, а прошлой далекой жизни.

Встает на носочки, упирается основанием ладони в столешницу, закусывает губу, цепляет пальцем ручку… Никогда таких мелочей не боялась, а сейчас стало страшно разбить. У неё ведь это отлично получается…

Благо, на сей раз проносит. Санта ставит первую чашку на стол с выдохом. Поворачивает голову, ловит новый Данин взгляд.

Краснеет, чувствуя, как болезненная теснота сжимает грудную клетку. Его взгляд направлен вниз. Туда, где задралась футболка. Она её быстро одергивает и отворачивается, решая, что вторую чашку он достанет уже сам.

Руки отчего-то трясутся, когда механически исполняет серию привычных жестов. Будто просто варит кофе, а на самом деле преодолевает.

Её продолжает качать. Минуту назад смеялась, а теперь приходится сдерживаться. Ей плакать нельзя.

Санта дышит через нос, концентрируется на том, как две густые струйки наполняют чашку…, злится на себя за то, что фокус постепенно пропадает.

Дает приказ: подумать о чем-то безобидно хорошем. Но не успевает.

Поздно чувствует бесшумное приближение. Дергается поздно. Издает испуганный звук, тянется к лицу, пытается отвернуться, а лучше сбежать. Её тут же отчего-то начинает потряхивать, пусть рациональности в этом нет. Но нервы слишком расшатаны.

Ей не страшно, что Данила может сделать плохое. Его она не боится. Но он, кажется, мудрее, чем она. Так близко подошел впервые за эти дни. Не зря держал дистанцию.

— Тихо…

Данила отдает приказ шепотом. Санта зайцем замирает. Жмурится, чувствуя, что Даня сзади. Одна его рука уже лежит на талии. Точнее на том, что от неё осталось, а вторая тянется к животу.

Надо быть абсолютной дурой, чтобы предполагать злой умысел, но Санте всё равно волнительно до оцепенения.

Она не дышит даже. Следит просто, как прижимается ладонью. Как ведет по футболке. Раз. Второй. Третий. Как будто учится. Привыкает. Как будто самому сложно поверить. А может, потому что правда сложно… Он и не должен…

И на этом Санта не выдерживает.

Поднимает подбородок, ведет по щекам…

Чувствует нежность руки и жар прижавшегося к спине тела.

Такие родные ощущения. Такая правдоподобная иллюзия безопасности…

— Санта…

Данила окликает, она мотает головой. Сама знает, что реветь нечего.

— Ну что ты…

Она благодарна ему за то, что пытается… За ласку в голосе. За замершую руку. За щекотку горячим дыханием шеи.

За всё то, по чему зверски оголодала. О чем мечтала, плача. Во что так сложно теперь поверить…

— Я не обижу, — Данила обещает, а Санте от слов будто только хуже.

Он прижимается губами к коже. Он снова осторожно гладит.

Сапером движется по минному полю. И сам, наверное, не понимает — они уже подорвались или нет.

Вслед за шеей целует подбородок, щеку…

— Скучаю по тебе…

Продолжает говорить, чтобы слова проходили через поры в кожу, а дальше — с кровью к сердцу.

— Ты так смеешься… Ты бы знала…

Мужские руки обнимают, вдавливая в себя сильнее. Так крепко, что даже больно. Нос давит на висок. Влага дыхания оседает на щеке.

Это сильно отличается от объятий, которые она позволила ему в первый день после новой встречи. Но страх в ней живет тот же.

Она никогда не сомневалась в его искренности. Но искренности мало. Чтобы сохранить себя и защитить ребенка — она оградилась стеной. Отказаться от неё — снова стать слабой и зависимой. Но разве можно?

— Санта… — а он просит… — Санта моя…

Не рычит и не матерится. Ласкает, укутывает. Просит о доверии… О непозволительном просит.

И как бы страшно ни было, как бы ни было понятно: идти на поводу нельзя — опасно… Сопротивляться просто невозможно.

С него можно требовать клятвы, каждую из которых так просто разорвать. Его можно до бесконечности держать на безопасной дистанции, «наказывая» за то, что однажды не поверил. Но всё это — пути к несчастью.

А попробовавшему счастье однажды от него сложно отказаться.

Лицо чуть солено от слез, когда Санта поворачивает.

Пригласить не может, но губами зовет. Не знает, как расценить собственную дрожь, но это, наверное, адреналин.

Голова взрывается, изо рта вылетает облачком стон, когда дыхание Данилы перемещается на полураскрытые губы.

Происходит то, о чем она запретила себе мечтать.

Он её целует.