Игра до победы

1

– Леди и джентльмены, – разнесся над трибунами усиленный громкоговорителем голос, – добро пожаловать на финальный матч Мемориального кубка, посвященного памяти Джейкоба Л. Кинкейда, который проводит поло-клуб Палм-Бич.

Голос эхом прокатывался над головами зрителей и игроков, верхом на пони застывших на зеленом дерне игрового поля.

– Большинство из вас знали Джейка Кинкейда, – продолжал вещать голос. – В лучшие свои годы он забивал в ворота до семи голов за игру и всю жизнь оставался верен этому замечательному спорту – поло. Как нам всем сейчас его не хватает…

Комментатор замолк. Затем сменил траурные раскаты на дружеский рокот:

– Хочу привлечь ваше внимание к центральной ложе, где сегодня собрался клан Кинкейдов.

– Не весь клан, Джордж!

Это крикнула стройная женщина в соломенной шляпе, сидевшая в ложе Кинкейдов. Хотя она и повысила голос, чтобы ее услышали в верхних рядах стадиона – в комментаторской будке, звонкое контральто осталось чистым и прозрачным, как превосходное вино.

– Не все, Джордж! Соберись мы все, то заняли бы половину стадиона.

Зрители заулыбались, а те, кто знал эту семью, понимающе хмыкнули. В самом деле, по нынешним меркам, шестеро детей, оставшихся после покойного Джейка, – количество астрономическое. Три сына и три дочери. Они всегда держались вместе – энергичные, буйные, шумливые, избалованные, но наделенные обаянием и шармом, который стал еще заметнее, когда юные Кинкейды повзрослели.

Правда, не все отпрыски Джейкоба дожили до сегодняшнего дня. Старший из них, Эндрю, погиб во Вьетнаме, когда его вертолет приземлился на минном поле, а два года назад одна из дочерей – Хелен – разбилась в автомобильной катастрофе: в ее машину врезался какой-то пьяный водитель. Однако и Эндрю, и Хелен оставили своим родителям целый выводок внуков, которых у четы Кинкейдов и без того было немало. Так что соберись все семейство вместе, оно действительно заняло бы если не половину стадиона, то уж несколько рядов наверняка.

Это обширное семейство всегда славилось пренебрежением к условностям. Так что нет ничего удивительного, что Кинкейды нарушили их и на этот раз – далеко не все потомки явились на матч, чтобы почтить память своего усопшего патриарха.

– Вам следовало привести всех, Лес. Сегодня хотелось бы видеть полный сбор, – пророкотал комментатор.

– В следующий раз, – ответила элегантная женщина в белой шляпе, к которой он обращался.

Лес Кинкейд-Томас. Родители окрестили ее Лесли, но никто уже давным-давно не называл женщину полным именем. На вид ей было лет тридцать. Недоброжелатель дал бы тридцать семь, но когда Лес признавалась, что на самом деле ей исполнилось сорок два, это неизменно поражало любого из ее новых знакомых. Кожа Лес, лишь слегка позолоченная флоридским солнцем – она никогда не загорала дочерна, – была по-девичьи свежей и гладкой. Однако сколько ни всматривайся, на лице ее не найдешь крохотных шрамов около волос или за ушами, выдающих пластическую операцию. Моложавость Лес была совершенно естественной.

Что же до ее белокурых волос, падавших из-под шляпы на плечи и схваченных сзади шелковым итальянским шарфом ручной росписи, то оттенок их трудно было определить одним словом. Нечто среднее между пепельно-русым и светло-каштановым. Одно лишь несомненно – цвет их тоже был естественным. Ну разве что парикмахер лишь слегка высветлил несколько прядок, что придавало прическе Лес весьма изысканный вид.

С годами Лес Кинкейд-Томас выработала свой собственный, особенный стиль поведения и внешности, а вместе с ним пришла и полная уверенность в себе, которую дает только сознание прочного места в жизни. У нее было все, о чем может только мечтать женщина, – не только красота и самообладание, но и финансовое благополучие, дружная семья, крепкий брак и двое взрослых детей. Конечно, и ее время от времени одолевало смутное беспокойство и неясная тоска по чему-то, чего Лес не могла выразить словами, но в основном жизнь текла ровно и спокойно. Одним словом, удовлетворительно, как сама она считала.

– Сегодня здесь присутствует вдова Джейка – Одра Кинкейд, – продолжал комментатор. – В заключение финального матча она вручит команде победителей приз, получивший название в память о ее муже. Я рад, Одра, тому, что вы сейчас с нами!

Лес краем глаза глянула на мать, помахавшую зрителям рукой с небрежным царственным величием. Трибуны взорвались громом аплодисментов. Одру любили и почитали. Ею восхищались. Матриарх семьи Кинкейдов, она даже в свои шестьдесят девять лет оставалась весьма статной женщиной. Годы обошлись с ней милостиво. Это, видимо, семейная особенность – Лес предполагала, что свою собственную юношескую внешность она унаследовала от матери…

Приняв почести трибун, Одра Кинкейд вновь с достоинством откинулась на спинку шезлонга. Как всегда, она была одета безупречно – элегантно и как нельзя более в соответствии с данным случаем и ее возрастом. Ни на йоту наряднее и ни на йоту скромнее, чем следует. Сегодня она облачилась в зеленое открытое платье с короткими рукавами, отделанное белым кантом, и жакет того же цвета. Наряд достаточно вольный и спортивный, чтобы не выделяться на фоне окружающих, одетых в слаксы и шорты-бермуды. А колер платья – цвет молодой листвы, – казалось, говорил о том, что, несмотря ни на что, жизнь продолжается – даже для женщины, скорбящей по мужу, умершему всего три месяца назад.

Горевала ли Одра по нему? Задав себе этот вопрос, Лес почувствовала легкие угрызения совести. Как можно спрашивать! Никто не смеет обвинить Одру в том, что она плохая жена или мать. И все же… Лес уже не помнила, когда в последний раз называла Одру мамой. Хорошая жена?.. Да, мать рыдала у нее в объятиях, когда у Джейка Кинкейда случился второй инсульт и врач сообщил им, что у него нет шанса выжить. Но не были ли это слезы облегчения? Кое-кто поговаривал: надо благодарить Бога за то, что Джейк умер, а не остался у семьи на руках беспомощной развалиной, не способной шевельнуть даже пальцем, но Лес так не считала. А Одра? Была ли она рада тому, что муж умер? Рада, что наконец-то свободна от обмана и притворства, в котором они прожили жизнь? Невозможно представить, чтобы она продолжала по-прежнему любить Джейка после всего, что ей довелось пережить.

Отцом он был хорошим. Лучшего и пожелать нельзя. Лес росла папенькиной дочкой – мать держала ее в строгости, а отец баловал. Джейк любил дочь так же, как жил, – широко и щедро… Он любил власть, поло и женщин. Его многочисленные любовные связи никогда долго не оставались в секрете. Имя Кинкейда было слишком хорошо известно. И то, о чем среди столпов общества упоминали лишь намеками, широкими волнами расходилось вокруг в сплетнях.

Что такое любовное свидание, Лес узнала, когда ей было лет одиннадцать. А вскоре поняла, какие боль и унижение переживает ее мать. И потому в отрочестве ненавидела отца за то, что тот вытворял с матерью, а потом ненавидела мать за то, что та позволяла ему вести себя так и, может быть, сама виновата в его поведении.

Вспомнить только, какой совет ей дала мать, когда Лес выходила замуж за Эндрю Томаса. Одра сказала: «Браки основаны на доверии. У мужчины могут быть грешки, даже у Эндрю, но ты должна верить, что он всегда вернется назад к тебе – своей жене».

Со временем Лес начала понимать причину терпеливости Одры, хотя по-прежнему спрашивала себя: что чувствует мать на самом деле, особенно сейчас, когда отца нет в живых. Но ей даже в голову не приходило прямо спросить об этом. Любые упоминания о любовных похождениях Джейка Кинкейда были запрещены. И даже его смерть ничего не изменила. Это не обсуждалось прежде, а уж сейчас – тем более.

– …а теперь я хочу представить вам игроков, выступающих за команду «Блэк-Оук», – объявил комментатор.

Лес отвлеклась от своих мыслей и перенесла внимание на арену будущего матча. Покрытое толстым слоем дерна поле для игры в поло было по размеру раза в четыре больше футбольного. Две команды. В каждой по четыре всадника с длинными клюшками в руках. Лица закрыты спортивными шлемами с решетчатыми забралами. Различить игроков можно только по спортивной форме. Одна команда в черных фуфайках, другая – в голубых. Лес поискала глазами и нашла на поле долговязого всадника в голубой фуфайке с номером 1 на спине. Из-под шлема на воротник падают длинные белокурые волосы того же оттенка, что и у нее самой. Игра еще не началась, но он уже держит клюшку наготове…

– Где Эндрю? – Одра на миг оторвала внимание Лес от поля. – Он опаздывает на начало игры.

– Он ждет у входа Фила Эберли и еще кого-то со своей службы. Должно быть, они задерживаются, – Лес глянула в сторону входа на стадион, но знакомой серебристой шевелюры мужа нигде не было видно. – Уверена, что если эти люди скоро не появятся, то Эндрю прибежит, чтобы посмотреть первое вбрасывание.

– Наверное, это Билл Торндайк. Он любит смотреть поло.

– Что? – Лес уже успела отвернуться, разглядывая игроков, и не сразу сообразила, что говорит мать. – Нет, Билл Торндайк не придет. Это какой-то новый юрист, который совсем недавно поступил к ним в фирму. Вернее, юристка. Женщина. Ты помнишь, сколько трудностей Эндрю натерпелся с компанией «Равные возможности», так что он принимает эту новенькую с королевскими почестями. Впрочем, говоря все это, Лес довольно смутно представляла себе внутренние дела юридической фирмы «Томас, Торндайк и Уолл». Муж никогда не делился с нею своими заботами – за исключением тех случаев, когда приходилось устраивать прием для кого-нибудь из клиентов. Если клиент был важной фигурой, она обычно была знакома с ним и его семьей. Лес была неглупой женщиной, но при этом умницей ее никак не назовешь. Она получила степень бакалавра по общеобразовательным предметам в Виргинском университете, хотя и сама понимала, что преподаватели ее просто вытянули за уши. Выбирая мужа, она искала человека, который был бы умнее ее. Эндрю вполне соответствовал этому требованию.

– …а теперь об их соперниках, – грохотал меж тем комментатор. – Символично, что в финальном матче Мемориального куба Джейкоба Кинкейда на победу претендует команда, в которой некогда играл сам Джейк – «Блю-Чипс». И, поддерживая традицию семьи, в ней выступает под первым номером внук Джейка – Роб Кинкейд-Томас…

По трибунам прокатился шквал рукоплесканий. Шумнее всего приветствовали юношу в ложе Кинкейдов, а в ней громче всех аплодировала Лес. Рев толпы почти заглушил последние слова комментатора:

– …сидящий на сером мерине, который так хорошо знакомом многим из вас, ибо это лучшая из лошадей Джейка Кинкейда – Стоунуолл. Посмотрите-ка на этого парня. Ему всего только восемнадцать лет, но он уже обошел других участников турнира на два гола.

Одра неодобрительно поджала губы. Это ее выражение лица Лес хорошо помнила с детства.

– Серого ему следовало бы оставить для последнего тайма. Джейк всегда так делал.

– Это я посоветовала начинать игру на сером, – заявила Лес, продолжавшая с застывшей на губах улыбкой аплодировать сыну. – Этот конь так же надежен, как его имя. За ним как за каменной стеной. – Шутка вышла довольно удачной, потому что Стоунуолл собственно и означает «каменная стена». – Он поможет Робу успокоить нервы и введет мальчика в ритм игры.

– Посмотрим, – процедила Одра, что следовало понимать как: «Я-то лучше знаю, что к чему».

– Кроме того, к началу шестого периода серый достаточно отдохнет, чтобы Роб мог опять пересесть на него, если, конечно, понадобится, – Лес была убеждена, что совет верен, но все же досадовала: вечно приходится доказывать матери свою правоту.

Но тут в разговор вмешалась сидевшая сзади сестра – Мэри Кинкейд-Карпентер:

– Сразу понятно, какую из команд зрители любят больше. Послушайте, как хлопают нашим.

Лес кивнула, не сводя глаз с поля:

– Если бы ты когда-нибудь собрала разом своих детей и посадила бы их на лошадей, то мы могли бы создать свою собственную спортивную лигу.

Это была семейная шутка. Мэри, которая была всего на два года старше Лес, и ее муж, биржевой брокер, нарожали двенадцать детей. Ровно дюжину и ни на одного меньше, как часто говаривала Мэри. Только трое из них жили с родителями, остальные давным-давно разлетелись кто куда: кто учился в частной средней школе или колледже, кто женился или вышел замуж и зажил своим домом.

Даже просто уследить за тем, где находится каждый из них, было само по себе нелегко, а уж собрать всю семью вместе – это превращалось в поистине головоломную задачу. Лес часто восхищалась способностью сестры управляться со всем своим многочисленным потомством и при этом находить еще время на посещение мероприятий вроде нынешнего и подбадривать своих племянников и племянниц. Впрочем, сегодня был особый случай – дань памяти отца.

Кстати, именно от него Мэри унаследовала крепкое сложение. Она никогда не была хорошенькой, но отличалась статностью, как и мать, и, хотя родила двенадцать детей, оставалась по-прежнему стройной. Впрочем, когда тащишь на плечах такую огромную семью – особенно не располнеешь. Мэри была, вне всякого сомнения, ближе Лес, чем старший брат Фрэнк или самый младший в семье – Майкл. Она вся так и лучилась счастьем, именно это и делало Мэри красивой. Лес иногда даже завидовала сестре.

– Спортивную лигу? – откликнулась Мэри на ее шутку. – Ну нет, спасибо, Лес! Чего мне только недостает – так это пони для поло! У нас уже есть три лошади, два шетландских пони, четыре собаки и уж не знаю сколько кошек. Я не возражаю против того, чтобы дети покидали дом, но мне только хотелось бы, чтобы они забирали с собой своих животных, а не бросали их на мое попечение…

Настоящего недовольства в ее ворчании слышалось очень мало. Мэри откинулась в шезлонге, а на поле между тем игроки готовились к первому вбрасыванию.

Со стороны начало каждого матча кажется чем-то похожим скорее на свалку, чем на спортивное состязание. Восемь игроков – по четыре в каждой команде – столпились в центре поля. Каждый старался повернуться лицом к судье, насколько ему удавалось справиться с нетерпеливо танцующей под седоком лошадью. Ни у кого, казалось, не было заметного преимущества перед прочими. И вот в этот узкий промежуток между всадниками двух команд судья вбросил маленький белый мяч размером чуть более трех дюймов в диаметре. Лес потеряла его из виду почти сразу же. Да и как уследить за крошечным шариком среди мешанины конских ног, прикрытых разноцветными защитными накладками, и устремившихся за мячом клюшек. Кто ударил первым по мячу, Лес не видела, однако он отлетел в сторону ворот «Блю-Чипс».

Всадники бросились вслед за мячом. Один из игроков в черном пошел за ним наперерез, а его товарищ по команде вырвался к воротам, оторвавшись от замешкавшейся защиты. Конские копыта яростно барабанили по земле, и Лес увидела, как черный игрок взмахнул клюшкой, и взмолилась про себя, чтобы он промазал по мячу. Но он не промазал.

Мяч пролетел по длинной высокой дуге и приземлился в шестидесяти ярдах впереди в превосходной позиции для мчащегося к мячу нападающего «Блэк-Оук». Удар – и мяч влетел в ворота. Не прошло еще и минуты с начала матча, а их команде забили уже первый гол.

Мэри утешающе похлопала Лес по плечу:

– Ничего, это просто случайная удача. Подожди, пока наши ребята разойдутся.

Однако комментатор придерживался иного мнения:

– Нападающий «Блэк-Оук» Мартин выигрывает для своей команды первое очко после идеально точной передачи Рауля Буканана. Этот аргентинец вновь подтвердил свой высокий рейтинг. Похоже, сегодня «Блю-Чипс» ждут немалые трудности.

Всадник в черном, которого комментатор назвал Раулем Букананом, возвращался к центру поля для нового вбрасывания. Белый номер 3 на его спине говорил о роли, которую он играет в команде – задняя линия защиты и создание голевых моментов. Обычно этот номер дается капитану или наиболее умелому игроку в команде.

Команды поло почти всегда бывают смешанными и, за немногими исключениями, состоят из любителей и профессионалов. Однако то, что Честер Мартин, спонсор и игрок «Блэк-Оук», включил в свою команду не просто профессионала, но спортивную звезду из Аргентины, говорило о том, как сильно он желает выиграть этот турнир.

Любой игрок в поло должен быть опытным наездником. Но аргентинец управлялся с лошадью не просто хорошо, а великолепно. Лес и сама ездила верхом и потому видела, что он не глядя чувствует, какое из копыт стоит на земле, а какое – поднято, где в данный момент находится центр равновесия лошади и какое та занимает положение. Он ощущал это ногами и, если так можно выразиться, поводьями.

Глядя отсюда, с трибун, мало что можно было сказать о его внешности. Видно лишь, что он подтянут и мускулист, с широкими плечами и узкими бедрами. Белый спортивный шлем с забралом не дает рассмотреть лицо, но Лес и не пыталась разглядеть его – она уже отыскивала глазами сына, скакавшего к центру огромного поля.

Скоропалительный гол, забитый в ворота его команды, казалось, разом погасил тревожное беспокойство, которое обычно одолевало Роба в первые минуты игры. Он выглядел собранным и спокойным, готовым к серьезной борьбе. Лес слегка улыбнулась – приятно видеть, как мальчик мужает на глазах. Роб уже перерос те внезапные смены настроения – резкие подъемы и спады, – которыми отличался в ранней юности.

– Наконец-то идет Эндрю, – объявила Одра, как бы напоминая о своем предупреждении, что муж Лес непременно опоздает к началу игры.

Мать всегда была убеждена, что хорошие манеры требуют от человека пунктуальности и что опоздания нельзя ничем ни оправдать, ни извинить. Лес помнит те яростные споры, которые вела с матерью в семнадцать лет, когда ей казалось шикарным появляться на приемах с большим опозданием. Впрочем, теперь она понимает, что совсем уж яростными те препирательства не назовешь: это она, Лес, бушевала, а мать ни разу даже не повысила голос и всякий раз выигрывала спор. И эти уроки оказались, как ни странно, хорошо усвоенными, потому что теперь Лес очень редко опаздывает на любые свидания.

А вот Эндрю наоборот – почти никогда не приходит вовремя, и это постоянно раздражает Лес. Вот и сейчас: муж идет к ложе как ни в чем не бывало, и на лице – ни малейшего признака раскаяния за то, что опоздал к началу матча, хотя и знает, как важна для Роба эта игра.

Она подавила вспышку возмущения, напомнив себе о достоинствах Эндрю: он хороший муж и отец, старается побольше заработать для семьи. Он все еще остается привлекательным мужчиной – высокий, подтянутый, с серебряными прядками в темных волосах. Эндрю гордится тем, что держит себя в отличной форме, – много играет в теннис и гольф, чтобы не превратиться в пухлый колобок, наподобие мужа Мэри.

Его карьера преуспевающего адвоката отнимает много времени, но даже тогда, когда Лес и Эндрю бывают вместе, они не слишком много разговаривают. Они женаты почти двадцать один год и знают друг о друге чуть ли не все, что надо знать… Стало быть, что им обсуждать? Политику? Погоду? Детей? То, что случилось за день? Вот они и молчат. Но Лес не возражает против молчания. Так удобнее и уютнее.

– Вижу, и гости его наконец-то явились, – говорила меж тем Одра, и Лес глянула на пару – мужчину и женщину, – вошедшую в ложу вслед за Эндрю.

Первый же взгляд на женщину вызвал недоумение Лес. Поразительно красивая коротко стриженная брюнетка с живыми глазами и обаятельной улыбкой совсем не напоминала женщину-юриста, образ которой сложился в воображении Лес: бесцветная внешность, сухое, чопорное выражение лица, очки в темной оправе… Муж ни разу не упоминал, насколько красива его новая сотрудница. Она работает в фирме уже месяц, и у Эндрю было время обратить внимание на эту незначительную подробность.

Лес заметила, какой оборот начинают принимать ее мысли, и тут же подавила их. Она не собирается играть роль ревнивой жены только потому, что муж принял на работу в фирму красивую молодую женщину. Конечно, ей и раньше приходило в голову, что у Эндрю могли быть в прошлом связи на стороне. Однако это бывали только случайные краткие эпизоды. Увлечения на одну ночь. Она понимала, что всякому мужчине порой бывает трудно удержаться и не поддаться обстоятельствам. И это можно простить. Но Эндрю никогда не заводил настоящую любовницу – в этом Лес была уверена.

– Теперь я припоминаю этого Эберли, – пробормотала Одра, наклонившись в Лес. – Это тот холостяк, что усиленно ухаживал за Барбарой, дочерью Мэри, прошлой осенью.

– Да, это он…

Лес испытала прилив облегчения, когда наконец заметила рядом с красавицей брюнеткой статного Фила Эберли, младшего партнера юридической фирмы. Высокий, темноволосый, отличающийся той особой манерой вести себя, говорить и одеваться, которую накладывает учеба в Гарварде. Он мог бы сыграть многообещающего молодого адвоката в каком-нибудь рекламном ролике.

Пока троица опоздавших входила в ложу, игра продолжалась. Однако вежливость заставила Лес отвлечься от событий на поле для встречи гостей мужа. Эндрю, чтобы умилостивить Одру, принялся извиняться за задержку – попали, дескать, в автомобильную пробку.

– Надеюсь, мы не слишком опоздали, – улыбаясь, проговорила брюнетка.

Держалась она очень спокойно и вместе с тем обезоруживающе открыто и дружелюбно.

– Игра только что началась, – вежливо ответила Лес.

Эндрю стал представлять прибывших:

– Одра, хочу познакомить вас с нашим новым сотрудником, мисс Клодией Бейнз. А это Одра Кинкейд.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, миссис Кинкейд. – Клодия Бейнз протянула руку для приветствия, не выказывая ни малейшего благоговейного трепета перед величественной престарелой дамой.

Лес подумала про себя: знает ли молодая женщина, как пристрастно и скрупулезно ее разглядывают? Замечена буквально каждая деталь наряда и внешности – и все это за один быстрый, короткий взгляд.

– И вы, конечно, помните Фила Эберли из нашей фирмы. – Эндрю отступил в сторону, чтобы молодой юрист поздоровался.

– О да, мы уже встречались, – проговорила Одра и глянула на Лес, напоминая об отзыве, который дала как-то молодому человеку: «слишком занят собой».

Двадцать два года назад она говорила то же самое и об Эндрю. В то время бриджпортские Томасы слыли старой и вполне уважаемой в обществе фамилией. Денег у них было немного, зато спеси – хоть отбавляй. Эндрю решил пробиваться в жизни сам и отказался от работы в юридическом отделе инвестиционной банковской компании Джейка Кинкейда, которую предложил ему тесть. Лес часто задавалась вопросом: подозревал ли он когда-нибудь, как много богатых клиентов обращались к нему за помощью в те ранние годы только по рекомендации Кинкейда. Впрочем, нельзя сказать, что молодая семья в чем-нибудь особенно нуждалась, – у Лес были свои собственные деньги, полученные в наследство от бабушки. После смерти отца их стало еще больше.

Тем временем церемония представления гостей шла своим чередом. Настала очередь Лес знакомиться с Клодией Бейнз. Глядя в глаза девушки, в которых сверкали живые смешливые искорки, она невольно улыбнулась в ответ. Клодия напомнила Лес ее дочь – тот же юный оптимизм и та же неуемная общительность. После обычного обмена любезностями Эндрю решил было познакомить со своими гостями и сидевших в задних рядах ложи – Мэри, ее мужа и их троих детей. Но Мэри дружелюбно отмела в сторону эту попытку:

– С этим можно и подождать, пока не кончится первый тайм.

– Садитесь в первом ряду, – Лес указала на пустые стулья, стоявшие перед нею. – Оттуда вам будет лучше видно.

Кресло рядом с ней пустовало. Эндрю остановился рядом, нагнулся и кивком указал на рассаживавшихся впереди гостей.

– Пожалуй, мне стоит сесть вместе с ними, чтобы хоть как-то объяснять им игру.

– Разумеется. – Лес не терпелось увидеть наконец, что происходит на поле. Только что назревала критическая ситуация – команда Роба должна была вот-вот забить гол, однако Эндрю все загородил собою.

Но тут сзади разочарованно застонала Мэри.

– Что случилось? – воскликнула Лес.

– Роб промазал по воротам. Аргентинец заставил его занять неудобное положение. Мяч ушел за переднюю линию. Теперь «Блэк-Оук» готовятся к вбрасыванию.

Эндрю наконец уселся, и Лес увидела, как игроки на поле перегруппировываются, стараясь занять удобную позицию.

– Где Триша? – Эндрю повернулся, чтобы спросить у Лес о дочери.

– С запасными лошадями. Где же еще ей быть? – Лес глянула в конец поля, где дожидались своей очереди вступить в игру сменные пони. – Как говорит Роб, зачем нужен конюх, если у тебя есть сестра?

– Наша молодежь помешана на лошадях, – объяснил Эндрю своим гостям. Лес обратила внимание, что брюнетка заняла стул посредине между двумя мужчинами. – Думаю, мне не стоит на это жаловаться. Вот когда она обнаружит, что на свете существуют мальчики, тогда и надо начинать беспокоиться.

– О мальчиках-то она знает. – В этом Лес не сомневалась ни минуты, хотя и не стала напоминать Эндрю, что Трише через пару месяцев будет восемнадцать. – Если уж зашла речь о беспокойстве, то подумай о том времени, когда она обнаружит, что на свете есть мужчины.

– Это нечестно, Лес, – запротестовал Фил Эберли, затем придвинулся ближе к Клодии Бейнз. – Она говорит о нас так, словно мы злодеи. Но ведь это не так, не правда ли?

Но та, казалось, его не слушала, внимательно глядя на поле.

– Который из них ваш сын, мистер Томас?

– Дайте-ка взглянуть. Он…

Лес услышала в голосе мужа нерешительность и пришла ему на помощь.

– Он в команде «Блю-Чипс», верхом на серой лошади.

– Серая лошадь. Это различить нетрудно, – сказал Эндрю и улыбнулся. – Обычно Лес говорит мне нечто вроде следующего: «Он сидит на гнедой лошади с белым пятном на носу». А из восьми лошадей на поле – даже десяти, считая тех, на которых сидят судьи, – половина гнедых или каштановых. И кто может различить, что у них там на носу?

Его глумливые слова вызвали у Клодии веселый заразительный смех. Сама Лес слушала рассуждения мужа лишь вполуха – ее больше занимала разворачивающаяся на поле игра. Команда противника овладела вброшенным с задней линии мячом и направила его к центру поля.

– Конечно, Лес знакома с лошадьми лучше меня, – продолжал Эндрю. – Она их тренирует и помогает сыну держать его комплект пони для поло в хорошей форме.

– А вы ездите верхом?

– Нет, я не наездник. Видите ли, Лес пришла к этому естественно. Она родилась и воспитывалась в Виргинии и, пока подрастала, буквально не вылезала из местных охотничьих клубов. А вы следите за конскими скачками, мисс Бейнз?

– Нет, они не относятся к числу моих пороков. – Девушка проговорила это шутливо, но Лес не могла сказать определенно, не было ли в ее ответе намеренного вызова.

– Тогда вы, вероятно, никогда не слышала и о Хоупуортской ферме. Это большой племенной завод по выведению чистокровных пород лошадей в Виргинии, принадлежащий семейству Кинкейдов.

– Неужели? Я знаю, что семья контролирует несколько финансовых учреждений и страховых компаний, но…

– И большую брокерскую фирму, и тьму земельных владений на Востоке и Западе, а также между ними, – Эндрю понизил голос, и Лес едва разбирала последние слова. – А с фермы Хоупуорт и начиналось семейное состояние. Первый Кинкейд приехал в Виргинию вскоре после Гражданской войны и купил бывшую плантацию за бесценок – просто за уплату просроченных налогов. Кажется, именно подобных людей в те дни называли «саквояжниками» [1]. Затем он приобрел еще землю, учредил банк и закончил тем, что принялся извлекать горы денег из невзгод и страданий Юга.

Все, что сообщал Эндрю, было общеизвестно. Он не открывал никаких темных семейных тайн. Но Лес удивило, что он говорил так, словно был посторонним человеком, повторяющим слухи, а не членом семьи.

Над ареной разнесся протяжный свисток.

– Что это означает? – спросила Клодия Бейнз, ожидавшая, видимо, что после сигнала наступит перерыв. Однако игра продолжалась.

– Предупреждение игрокам, что до конца чуккера осталось всего тридцать секунд, – ответил Эндрю, и тут же комментатор по громкоговорителю повторил это объяснение.

– Тогда я спрошу: а что такое чуккер? – Клодия признавалась в своем невежестве с чистосердечием, к которому примешивалась легкая самоирония.

– Игра в поло обычно делится на шесть таймов – или чуккеров – каждый по семь с половиной минут.

Вновь раздался свисток, говорящий о конце первого периода игры.

– А что происходит сейчас?

Девушка наблюдала, как игроки скачут каждый к линии своих ворот, где были привязаны свежие лошади.

– После каждого чуккера игроки меняют лошадей, а также проводят короткое обсуждение игры и утоляют жажду. А между третьим и четвертым периодами устраивают более длинный перерыв, – объяснил Эндрю.

Табло, возвышающееся над стадионом, извещало, что «Блэк-Оук» ведут со счетом четыре – один. Лес достала из сумки, стоящей у ног, бинокль и поднесла к глазам. Найдя среди команды в голубых рубахах своего сына, она навела резкость и принялась внимательно разглядывать Роба.

Тщательно и методически она проверила сбрую гнедой лошади, на которой Роб будет выступать во втором чуккере. Лошадь была полностью оседлана и ожидала своей очереди. С той же тщательностью Лес оглядела и все прочее снаряжение, не обращая внимания на девочку с каштановыми волосами, которая нетерпеливо дожидалась, когда Роб возьмет у нее чашку с питьем.

Впрочем, называть Тришу девочкой было бы уже несправедливо. Девушка переросла подростковую угловатость, делавшую Тришу похожей на жеребенка, и ее стройная фигурка по-девичьи округлилась. Она была смешливой, непоседливой и разговорчивой – пожалуй, даже слишком разговорчивой, как думала иногда Лес: дочь отваживалась высказывать свое мнение, когда ее никто не спрашивал, отчего занимала в табели оценок Одры не слишком высокое место. Однако Джейк любил девочку именно за непосредственность и называл ее горячей и пылкой, а не развязной, как именовала внучку Одра. Лес часто говорила, что Триша родилась, уже зная, чего она хочет, и не стеснялась говорить об этом.

Она совсем не походила на Роба, который был таким чувствительным, легко поддающимся переменам настроения, углубленным в себя и яростно борющимся сам с собой. И при всем том весьма благовоспитанным. Да, сын у Лес был довольно женственным. Зато дочь – настоящая бунтарка. Через линзы бинокля Лес наблюдала, как Роб вернул сестре чашку и взлетел в седло. Триша вручила ему клюшку для поло, напоминавшую крокетную, но только с более длинной рукоятью.

– Почему этих лошадей зовут пони? На мой взгляд, это совершенно обычные кони, – спросила Клодия Бейнз.

Лес опустила бинокль на колени. Эта женщина, видимо, собралась бесконечно засыпать Эндрю вопросами, но тот, кажется, не имеет ничего против.

– Так повелось еще с тех пор, когда в конце прошлого века поло появилось в Англии, а затем и у нас, – охотно начал объяснять Эндрю. – Тогда правила требовали, чтобы высота лошадей составляла не более четырнадцати ладоней, или, говоря иными словами, чтобы они были размером с пони. Времена изменились, изменились и правила – кони стали выше, а название осталось. И лошадей по-прежнему именуют пони для поло.

Игроки выехали на поле. Морской бриз раскачивал верхушки пальм, росших вокруг стадиона и образовывавших нечто вроде тропической декорации, на фоне которой разворачивалась игра. Второй чуккер начался без фанфар, однако «Блэк-Оук» с первой же секунды установили высокий темп. Раз за разом игроки в голубых рубахах оказывались либо блокированными, либо оттесненными на неудобные позиции. Противники теснили их нещадно. «Блю-Чипс» пропустили три гола. Один из них – по несчастливой случайности, когда лошадь Текса Ренеке нечаянно налетела на мяч и забила его в свои ворота. В третьем периоде команда Роба немного оправилась. Однако и в середине игры счет составлял восемь – три в пользу противника.

Во время перерыва Эндрю окончательно завершил церемонию знакомства своих гостей с семейством. Затем Росс, муж Мэри, вызвался сходить с детьми в буфет за выпивкой для общества. Лес заметила выразительный взгляд, который Эндрю бросил на Фила Эберли, и младший партнер тут же предложил Карпентерам свою помощь.

Как только Росс с Филом в сопровождении детей вышли из ложи, Одра Кинкейд сочла нужным обратить на темноволосую гостью милостивое внимание.

– Скажите мне, пожалуйста, мисс Бейнз, – проговорила она с теплой улыбкой, – какое впечатление на вас произвел матч? Вы ведь впервые на соревнованиях по поло… Вы увидели то, что ожидали?

Интерес ее был подлинным. Одра никогда не задавала вопросов, если ее не занимали ответы.

– Впечатления очень запутанные, – с сожалением признала Клодия. – Я понимаю, что цель игры в том, чтобы забросить мяч в ворота – как в хоккее или футболе, – но все это происходит так быстро, что я не всегда понимаю, куда надо смотреть или за чем следить.

– Отчасти эта запутанность происходит от того, что всякий раз после того, как забит гол, команды меняются воротами. Поэтому новичку кажется, что голы забивают обеим командам, однако это неверно, – объяснила Одра.

– Но это все же очень быстрая игра, – поддержал Клодию Эндрю. – Иногда у меня создается ощущение, что перед моими глазами из одного конца поля в другое проносится кавалерийская атака. Поло требует очень искусных игроков… и лошадей. То, что они выделывают, порой кажется немыслимым. Подумать только: человек, сидящий верхом на скачущей галопом лошади, должен точно ударить по маленькому мячику. И ударить не чем-либо, а длинной клюшкой… А теперь представьте, что всадник должен попасть по движущейся цели, сидя на движущейся лошади, и контролировать при этом и то, и другое. Да он должен быть смельчаком, бесшабашным удальцом, сорвиголовой, наездником-трюкачом, бильярдистом и жонглером зараз! И наконец, одновременно с ним по мячу желают ударить еще два или три игрока, которые непременно постараются сбить его с курса…

– Не забудьте и про лошадь, – сказала Лес. – Некоторые профессионалы утверждают, что на три четверти победа зависит именно от нее. Видите ли, мисс Бейнз, от пони для поло требуют того, что полностью противоречит всем их инстинктам. Их обучают не сворачивать в сторону от скачущей навстречу лошади. Пони должны внезапно останавливаться посреди бешеной скачки, круто разворачиваться почти на месте, нестись галопом или маневрировать, едва не сталкиваясь с другими лошадьми, в то время как клюшки так и мелькают возле их ног. Более того, от лошадей требуют, чтобы все перечисленное они проделывали без единой передышки в течение семи минут. И к тому же, как вы сказали, это происходит очень быстро.

Клодия задумчиво нахмурилась:

– Судя по вашим рассказам, игра довольно опасна.

– Она и есть опасная, – хмыкнул Эндрю, созерцая молодую женщину с оттенком снисходительности. – Лошади весят где-то от двенадцати до пятнадцати сотен фунтов, вместе с всадником – это почти тонна. И носятся со скоростью от двадцати пяти до тридцати миль в час. Когда они сшибаются, даже в узаконенных столкновениях, то от удара не одна лошадь оказывается на земле.

Клодия, слегка покачав головой, глянула на игроков вдали, отдыхающих возле своих лошадей. Большинство из них либо устало лежали в шезлонгах, либо просто прилегли на густой зеленой траве.

– Почему они этим занимаются?

– Это очень просто, – засмеялась Лес.

И сама как-то невольно отметила разницу между звучанием собственного негромкого и «культивированного» смеха и беззаботными, мелодичными трелями Клодии. Когда-то и Лес смеялась так же – до того, как научилась сдерживать сильные чувства и выработала ту не поддающуюся определению ауру, которую ее мать называет «классом».

– Люди играют в поло потому, что это стремительная, опасная и возбуждающая игра, – сказала она. – Поло всегда испытывает игрока на мастерство и заставляет его находить пределы своих возможностей… а затем переступать через них. Еще на один шаг. Поло бросает вызов нервам игрока, его куражу, его смелости. И что, может быть, самое основное, оно пробуждает в человеке дух соревнования. Это игра победителей и побежденных, и всадник играет, чтобы победить – только ради одной радости победы.

– Но они получают что-нибудь за игру? Приз или нечто в этом роде? – Клодия была заинтригована и слегка удивлена тем, что люди прилагают так много усилий ради такой малости. Вопрос свой она обратила непосредственно к Эндрю.

– Обычно всего лишь памятный подарок. Правда, на некоторых турнирах награждают победителей денежными призами, но это бывает довольно редко, – сказал Эндрю.

Было совершенно естественно, что, отвечая Клодии, он сосредоточил на ней все внимание. Лес заметила, как одухотворено лицо мужа, однако живой интерес, горевший в его темных глазах, был вызван отнюдь не поло. Спорт совсем не занимал Эндрю, кроме тех случаев, когда играл Роб.

– Поло – это чистое увлечение, хобби, – продолжал вещать Эндрю. – И дорогое увлечение, если подсчитать, сколько стоит содержание в конюшне, корм и поддержка пони в спортивной форме. У Роба сейчас… сколько? Пятнадцать лошадей? – Он посмотрел на Лес, спрашивая подтверждения, и та согласно кивнула.

– Думаю, вы бы спрашивали совсем другим тоном, если бы это было вам не по карману, – вставила Клодия с веселой гримаской.

Эндрю расхохотался, а он не был из тех, кто часто смеется.

– Что я пропустил? – Фил Эберли влетел в ложу во главе экспедиции, нагруженной напитками. Он одарил Клодию сверкающей улыбкой, но та, казалось, осталась безразличной к его лестному вниманию и мужественной внешности.

– Ничего. Всего лишь светскую беседу… разговор о поло. – Клодия взяла протянутый ей стакан и отвернулась.

Лес заметила, как молодой человек сжал в досаде губы, но затем заставил себя напряженно улыбнуться. У нее создалось впечатление, что дела с Клодией продвигаются у Фила Эберли не слишком-то быстро, а он не привык к тому, чтоб его отвергали.

– Думаю, что напоминаю сейчас ребенка, который беспрестанно задает вопросы, но… – Клодия замялась.

Сидевшие в ложе разбирали напитки, получил свой стакан и Эндрю.

– Не стесняйтесь, – подбодрил он девушку.

– Я не понимаю насчет количества забитых в ворота голов и того, сколько их на счету у каждого из игроков. Комментатор говорил, что у некоторых их шесть, а у других – три, но в этой игре не забито так много голов. Счет еще невелик.

– Комментатор упоминал о рейтинге игроков. У нашего сына, например, рейтинг в два гола. Это система гандикапа, как в гольфе, основанная на мастерстве игроков. Только в гольфе чем лучше игрок, тем ниже его гандикап, в то время как в поло – совершенно наоборот. Наилучший игрок получает наивысший рейтинг. Самый высокий – десять голов.

– И таких игроков с рейтингом в десять голов во всем мире наберется только небольшая горстка, – добавила Лес. – В США на сегодняшний день нет ни одного такого.

– А женщины играют в поло?

– Да. У нас в стране есть даже несколько женских лиг, но вы редко встретите смешанные команды… Разве что в семейных турнирах. – Лес посасывала коктейль через пластиковую соломинку. Широкие поля шляпы почти закрывали от нее лицо собеседницы.

– Вы сами играли когда-нибудь в поло, миссис Томас?

Лес приподняла голову, чтобы получше видеть Клодию. Почему брюнетка обращается к ней так официально, а не называет просто Лес? Она никак не могла привыкнуть к тому, что тяжеловесное обращение «миссис Томас» относится не к матери Эндрю, а к ней самой. Себя она мысленно именовала Лес Томас-Кинкейд, хотя свекровь умерла уже лет десять назад, а других женщин, которых можно было бы назвать «миссис Томас», в их семействе не было.

– Да, играла, в колледже, – сказала она. – Затем вышла замуж за Эндрю, появились дети… И я стала играть только в семейных турнирах с моим отцом или с Робом и Тришей, когда они были помладше. А теперь в основном помогаю Робу тренироваться, даю ему подачи.

– Все это звучит так заманчиво, – протянула Клодия с некоторой долей сомнения в голосе. – И все же, что касается меня, то я остаюсь при теннисе.

– Как и я, – подхватил Эндрю.

И Лес на мгновение взглянула на мужа глазами Клодии. Ей вдруг открылось то, чего она не замечала годами, – широкая, квадратная нижняя челюсть, глубокая ямочка на подбородке, легкая горбинка на носу, загорелое лицо и темные глаза, которые могли, казалось, глядя на любую женщину, заставить ее поверить, что, кроме нее, здесь нет больше никого. Так он смотрел сейчас на Клодию.

Лес никогда не считала своего мужа красивым. Это определение она оставляла для мужчин вроде Фила Эберли. Но тут внезапно поняла, что Фил выглядит слишком уж гладким и поверхностным. Ему недоставало тех характерных черт, которые придавали лицу Эндрю глубину и значительность. Ее муж был очень привлекательным мужчиной, и Лес почувствовала прилив гордости за то, что он принадлежит ей.

Она услышала, как сзади Мэри обратилась к своей двенадцатилетней дочери:

– Энн, иди сюда, садись. Они уже начинают игру.

Белокурая девочка перепрыгнула через железную решетчатую ограду частной ложи и пробралась к матери, а Лес устроились поудобнее и на время забыла о гостях и муже. Как там Роб? Она начала искать глазами сына…

С первой же минуты возобновления игры, когда команда сына овладела мячом, Лес стала ясна стратегия, которую избрали теперь «Блю-Чипс». Игрок под четвертым номером присоединился к атакующим, вместо того чтобы держаться в тылу на тот случай, если противники перехватят мяч. Роль четвертого – это защита. Если он уходит в нападение, то его защитную позицию временно занимает кто-либо из его команды. Так бывает всегда, но не на этот раз. Все четверо «Блю-Чипс» устремились вперед, идя на риск в отчаянной попытке сравнять счет.

Атака была стремительной и яростной, и команда противника оказалась в явном замешательстве, ее игроки стали действовать грубее и за один чуккер получили четыре штрафных наказания, что принесло команде Роба два пенальти с сорокаярдовой линии и еще одно с шестидесятиярдовой.

К концу четвертого периода команда Кинкейда сократила разрыв. Теперь их с соперниками разделяли только два очка. Как считала Лес, у Роба и его товарищей появился шанс на выигрыш.

Однако в шестом оживление угасло. Что случилось? Лес полагала: все дело в том, что успела отдохнуть чистокровная гнедая, на которой играл в первом тайме аргентинец. У этого животного были молниеносные рефлексы, а по скорости оно оставляло далеко позади всех прочих лошадей. Лес не раз видела, как в этом предпоследнем периоде всадник на гнедой возникал словно ниоткуда и, застигнув врасплох игрока в голубой рубахе, мешал ему ударить по воротам или передать пас.

Заключительный чуккер огорчил поклонников «Блю-Чипс». Конечно, все понимали, что выиграть должны были «Блэк-Оук», но не с таким же счетом! Четырнадцать – девять… Лес буквально ощущала горькое разочарование Роба, когда тот поздравил победителей и поехал прочь с поля. Жаль парня! Ему так хотелось выиграть приз Кинкейда. Она понимала, что Роб винит себя в том, что нe кто иной, как он сам, неверно повел игру, и при этом не делает себе никаких скидок на молодость. Он убежден, что приз Кинкейда должен был выиграть только кто-то из Кинкейдов. Проиграть – это то же самое, что утратить семейную часть.

– Бедный Роб, – сестра сочувствующе положила руку на плечо Лес.

– Да, не повезло. Теперь он две или три недели только и будет делать, что каждую свободную минуту отрабатывать удары по мячу. – Лес знала, как сын наказывает себя за поражение, в чем бы оно ни заключалось.

– Лес, не забудь, пожалуйста, передать от меня Робу, что он играл очень хорошо. – Одра Кинкейд встала, а вслед за ней поднялись и все остальные. – Он ничуть нас не посрамил. Ну а теперь меня ждет сомнительная привилегия вручить трофей победителям. Росс, вы не проводите меня к кругу?

Все понимали, что это не просьба, а приказание. Муж Мэри выдвинулся вперед, взял свекровь под руку и вывел из ложи.

У Лес не было ни малейшего желания смотреть на церемонию вручения приза, а потому она отвернулась и принялась собирать сумку, бинокль и камеру. Она знала, что Честер Мартин будет тайно злорадствовать по поводу поражения. В последние годы перед смертью отца спортивная вражда между Мартином и Джейком Кинкейдом граничила с междoусобицей. И вот теперь Мартин победил.

Чья-то рука коснулась плеча Лес.

– Простите, миссис Томас.

Голос принадлежал Клодии Бейнз. Лес обернулась, оттягивая тесный ворот вязаного голубого свитера.

– Я знаю, что ваша матушка будет довольно долго занята вручением приза и прочими торжествами, – сказала брюнетка. – Передайте ей, пожалуйста, что я была счастлива с ней познакомиться. Филу и мне надо ехать. Мне хотелось бы, чтоб вы знали, какое я получила удовольствие от соревнований. Очень жаль, что команда вашего сына не выиграла.

– А почему бы вам с Филом не выпить вместе с нами в клубе, а затем и пообедать? – предложил Эндрю, подходя к ним.

Глаза Клодии, устремленные на Лес, заискрились шутливой насмешкой.

– Он приглашает, зная, что завтра утром потребует от меня на просмотр заключительный проект некоего сложного контракта о слиянии двух фирм. – Она улыбнулась Эндрю. – Хотелось бы присоединиться к вам, но меня ждет пропасть работы. Однако обещаю, что приду к вам на прием в следующую субботу. Спасибо за приглашение, миссис Томас.

– О, пустяки. – Лес не могла вспомнить, чтобы вносила имя Клодии Бейнз в список приглашенных, но ничем не выдала своего удивления.

– Тогда всего хорошего.

– Подождите, я провожу вас до машины, – сказал Эндрю уходящей паре, а затем повернулся к Лес: – Ты собираешься проведать Роба?

– Да, – кивнула она, слегка нахмурившись. Обычно они вместе подходили к сыну после игры.

– Когда закончишь, возвращайся в холл клуба. Я буду тебя ждать. Пойдем вместе выпьем, – проговорил Эндрю.

– О'кей, – улыбнулась в ответ Лес, но улыбка увяла, когда он отвернулся и вместе со своими гостями двинулся к автомобильной стоянке.

Лес глядела им вслед. Рука Эндрю легко покоилась на плечах брюнетки. И Лес припомнила, что большую часть игры муж просидел, небрежно положив руку на спинку стула своей молодой сотрудницы. Пожав плечами, она решительно отвернулась, испытывая неловкость.

– Насколько я понимаю, она в фирме всего только месяц. – Рядом с ней стояла Мэри.

– Да. – Лес быстро собирала свои вещи, думая про себя, что порой сестры бывают чересчур назойливыми. – Она новенькая в этой области, так что Эндрю знакомит ее со всем, стараясь, чтобы девушка поскорее освоилась.

– Мужчины всегда наводят нас на мысль: а лезли бы они точно так же из кожи вон, если бы она не была хорошенькой.

– Возможно, и нет.

– Эта аргентинская гнедая была названа «Лучшей лошадью для поло», – сказала Мэри, и Лес оценила тактичность сестры, сменившей тему беседы.

– Меня это не удивляет…

Сама Лес этих слов комментатора не слышала. Она глянула на кучку людей, столпившихся вокруг места награждения. Церемония уже закончилась, и все всадники разъезжались на своих блестящих от пота лошадях к местам, где стояли запасные кони. Все, кроме наездника в черном. Возле него стоял Честер Мартин с несколькими фотографами, чтобы еще раз заснять момент, когда Одра Кинкейд вручает победителю большой медный призовой кубок.

– Ты пойдешь со мной в конюшню? – спросила Лес сестру.

– Нет, я подожду их, – ответила Мэри, имея в виду мать и мужа. – Встретимся в клубном холле.

Лес собрала в большую соломенную сумку, чтобы удобнее было нести, кожаный чехол с фотокамерой, бинокль, темные очки и свою сумочку и вышла из ложи. Вокруг места награждения все еще толпились поздравляющие, фотографы и руководители клуба. На поле рабочие переворачивали вывернутые копытами куски дерна, приводя густой травяной покров в порядок. Пройдет пара часов, и трава примет прежний вид – свежий и нетронутый, словно на ней никто и никогда не играл.

2

С той минуты, когда Роб спрыгнул с седла возле своих запасных лошадей, стоящих в конце поля, он не промолвил ни слова. Триша начала уставать от угрюмого молчания брата. Она протерла губкой рот пони, а Роб тем временем распустил подпругу.

– Роб, ты прекратишь наконец вести себя так, словно у тебя на плечах держится весь мир? – Девушка подавила желание запустить в него мокрой губкой, а вместо того опустила ее в ведро с водой. – Ради всего святого, пойми, ведь это только лишь игра.

Голубая рубашка для поло, влажная от пота, прилипла к спине юноши, и там, где падавшие на плечи длинные пепельные волосы касались мокрой ткани, их кончики завивались колечками. Роб снял с лошадиной спины седло и обернулся, сердито глядя на сестру:

– А тебя кто, черт побери, спрашивает?

– Он еще разговаривает, – саркастически пробормотала Триша и встала, с вызовом уперев руки в бока. Но Роб просто прошел мимо нее, неся седло, и опустил его на траву рядом с влажной упряжью, спортивным шлемом, клюшками и хлыстом.

– Сними с коня бандаж.

– Сними сам! – Триша ненавидела, когда брат начинал говорить с ней хозяйским тоном, который она называла «кинкейдовским». – Подумаешь, какой принц нашелся.

Ни слова не говоря, Роб подошел к соловому коню и начал снимать бандаж, удерживающий во время игры конский хвост, чтобы тот случайно не помешал взмаху клюшки. Его взгляд смерил сестру от головы до ног – от скрученной налобной повязки на рыжевато-каштановых волосах, запятнанной белой майки и до выцветших джинсов, туго обтягивающих бедра, и истрепанных, запачканных конским навозом, но дорогих кожаных сапог.

– Ты выглядишь как какой-нибудь техасский навозник, – ответил он обидой на обиду.

– А ты что ожидаешь, что я буду одеваться как на бал, чтобы возиться с твоими лошадьми? – гневно вопросила Триша. – Они постоянно тычутся в меня мордами или пускают на меня слюни. Я не собираюсь портить здесь хорошие платья! И это не моя вина, что ты сегодня дал Джимми Рею выходной.

Она говорила о постоянном конюхе.

– Эй, я не просил тебя помогать мне с лошадьми. Это твоя собственная идея! – Рой ткнул в ее сторону пальцем. – Я всегда могу найти конюха.

– Ну конечно, можешь. Ведь ты же Кинкейд. Ты можешь получить все, что захочешь! – протянула Триша, издеваясь над его высокомерием.

– Я вовсе не это имел в виду, – пробормотал Роб, задохнувшись от возмущения. Он скатал клубком бандаж, который держал в руках, и бросил его на землю рядом с другим снаряжением. – Если бабушка Кинкейд увидит тебя в таком виде, ее может хватить удар.

– Ах вот как? Я не буду показываться ей на глаза, – Триша нашла простое решение.

– Но ей все равно кто-нибудь об этом расскажет. Следовало бы одеть что-нибудь получше, Триш. Тут многие тебя знают. Тебе разве безразлично, что подумают люди, когда увидят…

– Понимаю, – прервала его девушка, – когда увидят кого-либо из Кинкейдов в отрепьях. Всем, по-видимому, удобно забывать, что я не только Кинкейд, но еще и Томас. Почему ты так на этом зациклился?

– Не знаю… – Роб безнадежным жестом запустил пальцы, как гребень, в свои длинные волосы. – Должно быть, это из-за игры. Мне так хотелось завоевать этот кубок.

– Мы все хотели, чтобы ты его выиграл, – напомнила Триша.

Лицо юноши вновь вспыхнуло от гнева.

– Я и не думал, что ты сможешь меня понять, – хрипло пробормотал он.

– Почему? – Триша терпеть не могла, когда Роб пытался показать свое превосходство.

– Потому что я – Кинкейд! – воскликнул брат, словно считая, что это яростное заявление достаточно хорошо все объясняет и больше добавить к нему нечего.

– Ну и что из того? Ты не один такой на этой земле. У нас с два десятка родственников! И все они тоже Кинкейды.

Роб повернулся и привалился к горячему боку лошади, закинув руку на ее мокрую от пота спину.

– Но именно я играл сегодня, – еле слышно проговорил он.

Голос юноши прерывался от горечи. Он жестоко казнил себя за проигрыш.

У Триши мигом пропала вся злость. Меж ними постоянно случались столкновения. Чаще всего они начинались, когда она приходила в бешенство, сытая по горло разными проклятыми благородными идеями, которые брат вбивал себе в голову. Но она редко могла сердиться на него долго. Триша обошла лошадь и встала рядом с Робом, прислонясь плечом к холке солового коня и скрестив руки на груди. Ростом девушка была невелика – пять футов и пять дюймов, почти на голову ниже брата, но она никогда этого не замечала. От коня шел крепкий запах лошадиного пота – запах, который ей всегда нравился.

– Роб, кроме тебя, в команде еще три игрока. У двоих из них – гандикап в пять и шесть голов. И они тоже делали ошибки. Не ты один.

– Я должен был играть лучше, – проговорил он, ковыряя траву носком сапога.

– Роб, что ты заладил одно и то же? Ты можешь поговорить по-человечески?! – сердито воскликнула Триша.

Он наконец-то посмотрел на нее. Выражение его лица было настолько серьезным и напряженным, что Триша почти испугалась за брата.

– Ты не знаешь, что это такое – серьезно играть в поло, не так ли? Для тебя это всего лишь забава верхом на лошади. Но все не так-то просто. Поло – это позиция, которую игрок занимает в каждую минуту игры. Это всегда позиция…

Но Триша остановила его прежде, чем он успел начать лекцию по тактике игры в поло.

– Не наседай на меня всерьез. Я только хотела отвлечь тебя от тяжелых мыслей.

Роб шагнул в сторону, нагнулся за скребницей и начал чистить влажные бока и спину солового.

– Мне надо больше тренироваться.

Она взъерошила его волосы, примятые шлемом, ловко увернулась, когда Роб попытался смахнуть ее руку, и протараторила:

– Наш Роб в дружбе с делом, в ссоре с бездельем – бедняга Роб не знаком с весельем.

– Как оригинально, Триш, – насмешливо проговорил он. – Ходячее собрание пословиц и поговорок. Подозреваю, что все эти твои вечеринки делают тебя такой банальной и пошлой.

Его губы скривились в улыбке. Роб редко улыбался, и сейчас это означало, что он больше не сердится на сестру.

– Откуда ты знаешь о вечеринке? Я ведь не собиралась тебе ничего рассказывать, – засмеялась Триша. – Теперь честь обязывает тебя наябедничать обо всем Лес.

Роб, забавляясь, покачал головой.

– Как это мне в сестры досталась такая непоседа?

– Возмездие, дорогой братец, за то, что ты настолько совершенен. – Она шутливо ткнула его кулаком в ребра. – А знаешь, в настоящий момент ты далек от идеала. Что тебе сейчас надо, так это горячий душ и хороший секс. Они мигом развеют все невзгоды, которые тебя одолевают. – Триша рассмеялась, увидев, каким испуганным стало у брата лицо, шлепнула его по заду и пошла к стоящим поодаль лошадям. – Пока ты об этом размышляешь, я отведу Клоувера, Стоуни и Ханка к трейлеру, а затем вернусь за остальными.

Роб смотрел, как она отвязывает лошадей и уводит их с поля. Честно говоря, брат с сестрой не слишком-то между собой ладили. Несмотря на то что Роб был на полтора года старше, Триша никогда не относилась к нему как к старшему. Из-за того, что Роб в начальной школе остался на второй год, она догнала его и там, ну а что касается реальной жизни, то Триша считала себя куда лучше разбирающейся в ней, чем брат. По поводу себя и Роба она любила приводить в сравнение уксус и масло: можно трясти их в сосуде сколько угодно, но они никогда не смешаются. Каждый будет сам по себе.

Чувствуя, насколько он вымотался за игру, Роб потянулся, разминая плечи, сведенные усталостью. Горячий душ, о котором говорила Триша, это действительно неплохо. А вот что до второго совета… Роб почувствовал, как вспыхнуло и покраснело его лицо. Наверное, со стороны видно даже под загаром. Его до сих пор приводили в замешательство ее разговоры о сексе – возможно, оттого, что он знает, что парни делают с девушками. Может быть, нет ничего плохого, если и он сам проделает все это с чьей-нибудь сестрой, но с его собственной – пусть никто даже и не пытается.

Он нахмурился, смутно встревоженный. Он чувствовал себя хорошо только на поле для поло и, должно быть, больше почти нигде. Как славно ощущать под собой стремительно несущуюся лошадь. Он любил эти мгновения, когда обостряются все ощущения и сердце бьется где-то у самого горла. Возможно, в том-то и вся беда. У него было такое приподнятое настроение перед этой игрой и он так высоко взлетел во время самой игры, что теперь, после поражения, ему придется долго падать куда-то вниз. На самое дно.

Он невидящими глазами смотрел на скребницу, которой водил по взмокшей от пота лошадиной спине. Хватит разводить нюни. Он хорошо играет в поло – не так хорошо, как мог бы, но у него есть еще большой запас. Есть куда расти. И есть решимость полностью раскрыть свои возможности.

Вот с этого-то и начинаются его внутренние противоречия. Роб гордился тем, что он – Кинкейд. Сколько он себя помнит, это делало его «кем-то». Кем-то значительным. И все же он хотел большего, чем просто оставаться чьим-то сыном или внуком. Он рос, окруженный сыновьями и дочерьми людей из богатых и влиятельных семей, вместе с ними ходил в приготовительную школу. Происхождение открывало двери в обществе и в деловом мире. Быть чьим-то сыном – этого вполне достаточно, чтобы стать руководителем в семейной корпорации и занять, как правило, специально изобретенный для такого случая пост с небольшой ответственностью, а то и безо всякой ответственности вообще. И все это знают.

Но на поле для поло все по-другому. Здесь никого не заботит, кто он такой. Значение имеют только его спортивные способности. Роб не получает особых поблажек от товарищей по команде, а уж от противников – тем более. И у него есть только один способ попасть в элитный круг всадников с высоким рейтингом – совершенствовать свою игру. Вход в этот круг не откроют ни деньги, ни семейные связи. Поло – как и все другие виды спорта: здесь человека ценят за его достижения, а не за происхождение.

Роб чувствовал, как пульсирующая боль словно распирает его голову изнутри. Он приложил руки к вискам и сильно сжал их, пытаясь унять стучащие внутри молоточки. Всякий раз возникает одна и та же проблема: чего бы он ни достиг, это заставляет его желать еще большего. Быть Кинкейдом – этого недостаточно. Триша была права, когда говорила, что Кинкейдов – десятки. Он хотел быть особенным. Он хотел получить все.

Но он не мог бы облечь это желание в слова. Высказанное даже мысленно, даже про себя, оно прозвучало бы как чрезмерная жадность. Он посмотрел в направлении, куда ушла сестра, и подумал: чувствовала ли она хоть раз то, что чувствует он? Навряд ли. Триши почти не было видно – ее заслоняли мощные лошадиные крупы, сверкавшие на полуденном солнце. Лошади удалялись неспешно, девушка, не торопясь, вела их к конюшням.

И тут Роб увидел всадника, ехавшего в том же направлении, наперерез сестре. Он сразу же узнал его. Аргентинец Рауль Буканан, номер четвертый из команды черных, который на протяжении всей игры преследовал Роба как злой рок. И юноша ощутил, как рот его заполняет горечь – вкус поражения. Он в гневе отвернулся, отбросил скребницу и, схватив кусок замши, стал протирать насухо спину солового.

Сегодняшняя игра значила для него очень много не только из-за жажды победы. Если бы он победил, он мог бы использовать свою победу для того, чтобы убедить отца разрешить ему хотя бы на год отложить поступление в университет и полностью сосредоточиться на тренировках. Насчет матери он не беспокоился. Лес всегда становится на его сторону, всегда готова выслушать и всегда готова помочь, даже если не понимает его.

Отец – другое дело. Роб знает, что его никогда не удастся переубедить. Хорошее образование, колледж – только об этом он и говорит. Он не желает видеть, что если в их семье и есть человек с головой, то уж никак не Роб, а Триша. Она с легкостью, играючи, одолевала школьную премудрость, в то время как Роб вынужден был бороться за то, чтобы его оценки были достаточно высоки и ему позволили бы играть в поло в школьной команде. Просидеть за партой еще четыре года – от одной только мысли об этом становится тошно. Нет, пусть уж Триша становится юристом.

Несколько зрителей, с комфортом наблюдавших за матчем из своих автомобилей – некоторые из них даже наслаждаясь шампанским и икрой на импровизированных застольях прямо здесь же, на краях игрового поля, – теперь разъезжались. Один из автомобилей преградил Трише путь – водитель ждал просвета в веренице машин на клубной дороге. Девушка остановила лошадей и тоже стала ждать, отсутствующе поглаживая лоб серого мерина, уткнувшегося в нее головой.

Затем повод, который она держала в руке, натянулся – лошадь повернула голову в сторону. Что-то привлекло ее внимание. Триша лениво глянула туда же: не приближается ли еще один автомобиль. Когда ведешь лошадей в таких оживленных местах, надо зорко следить, чтобы никто ненароком не задел животных. Но это был всего лишь какой-то всадник. Девушка уже было отвернулась, но тут узнала этого человека. Игрок в черной рубахе с номером «четыре». Аргентинец.

Его лошадь шла неспешной рысью, и всадник натянул поводья всего в нескольких ярдах от Триши. Рыжая лошадь встала совсем рядом с девушкой, чуть ли не касаясь ее плеча, и седло оказалось на одном уровне с головой Триши. Все, что она видела, – это начищенный коричневый сапог, вставленный в стремя, и бедро всадника в белых бриджах. Чтобы увидеть его целиком, ей пришлось откинуть голову назад. Триша уже забыла, как устрашающе выглядит человек на лошади для того, кто смотрит на него, стоя на земле. Когда рыжая лошадь норовисто затанцевала на месте, жуя удила, девушка испытала пугающее ощущение исходящей от животного безмерной и грубой силы – ведь вес лошади в шесть раз превосходит вес сидящего на ней всадника. Ее блестящие бока поднимались и опускались, натягивая подпругу, при каждом шумном вдохе и выдохе, а кожаная упряжь мерно поскрипывала.

Взгляд девушки скользнул вверх, задержался на белом шлеме для поло, который всадник держал у бедра, затем двинулся выше по мускулистой загорелой руке. Черная спортивная рубаха с короткими рукавами была скроена так, что одновременно и ладно облегала мощный торс аргентинца, и вместе с тем давала полную свободу движениям. Затем Триша глянула в лицо наездника, и праздное любопытство, с каким она начала осматривать нечаянного соседа, сменилось вполне определенным женским интересом.

Широкое угловатое лицо аргентинца, сильное и мужественное, с квадратным подбородком, было покрыто коричневым загаром. Пронзительные голубые глаза обрамлены темными бровями и густыми ресницами. Усталость после игры углубила складки у рта и морщинки в уголках глаз, но даже и теперь от этого лица веяло скрытой жизненной силой. Влажные темно-каштановые волосы взъерошены – видно, что всадник небрежно прошелся по ним пальцами, оставив борозды в примятой шлемом прическе. Голубые глаза удивили Тришу. Она привыкла считать, что аргентинцы бывают испанского или индейского происхождения. Впрочем, вспомнила она, фамилия этого человека – Буканан: может быть, это дает ключ к объяснению необычного цвета его глаз. Всадник словно почувствовал, что его изучают, и посмотрел на девушку.

– Хорошая была игра, – сказала она.

– Спасибо. – Ответ был отстраненно-вежливым, а в голосе слышался какой-то неуловимый акцент.

Всадник тут же отвернулся, надменный, равнодушный и полностью ушедший сам в себя. Но это явное отсутствие интереса не обескуражило Тришу. Девушка перенесла внимание на его лошадь – ту самую, которая так удачно выступала в пятом чуккере.

– У вас прекрасный конь, – заметила она. – Он завоевал звание «Лучшая лошадь для поло», не так ли?

Всадник опять взглянул на нее:

– Да.

– Он это заслужил.

Уголки рта аргентинца приподнялись в усталом подобии улыбки, когда он услышал эту похвалу. В это время водитель застрявшей на выезде машины завел мотор, но тревога оказалась ложной – густой поток идущих по шоссе машин не давал ни малейшей надежды вклиниться в него со стороны. А обойти преграждавший путь автомобиль было невозможно: мешали ограда и стоящий рядом трейлер с лошадьми.

– Похоже, нам придется провести здесь весь день, – сказала Триша. – Никто не собирается пускать его на дорогу.

– Кто-нибудь пустит.

Аргентинец спешился. Конь попятился, но хозяин удержал его на месте, нагнулся и прошелся рукой по груди рыжего, проверяя, нет ли каких-нибудь вздутий или неестественно горячих участков.

Жеребец стоял смирно, пока хозяин не закончил свой осмотр, затем повернул голову и стал внимательно разглядывать кобыл Триши, тихо пофыркивая и раздувая ноздри, чтобы лучше ощутить их запах. По его морде шла узкая белая полоса, резко выделявшаяся на темно-рыжей шерсти. Триша обратила внимание, что у коня умный взгляд.

– У вашего коня добрые глаза, – сказала она.

Триша знала, что это качество наездники очень ценят и специально разыскивают лошадей с таким взглядом. Нервные, взвинченные животные редко становятся хорошими лошадьми для поло. Девушка поднесла ладонь к морде коня, чтобы тот почувствовал ее запах, – для первого знакомства…

– Как его зовут?

Настойчивые попытки Триши завязать разговор заставили Рауля взглянуть на девушку более внимательно. Обычно он предпочитал проводить время после матча в одиночку, заново прокручивая в памяти всю игру и анализируя свои ошибки, но болтовня навязчивой незнакомки не давала ему сосредоточиться. «Почему эти девицы-конюхи так помешаны на лошадях?» – с неудовольствием подумал он.

– Я зову его Криолло.

Рауля не удивляло, что в этой девице чувствовались воспитание и хорошая порода, – среди чудачек, работающих на конюшнях, встречаются особы всех возрастов, видов, размеров и любого происхождения… Однако он никак не ожидал, что она станет разглядывать не лошадь, а его самого.

– По-испански это, кажется, означает «местный уроженец», не так ли? То есть, попросту говоря, Креол, – сказала девушка.

Она протянула руку, чтобы погладить коня, однако не отрывала взгляда от Рауля.

Ему уже приходилось и раньше встречаться с чем-то подобным. За многие годы, что Рауль играл в поло, он не раз сталкивался с женщинами, которые переносили сексуальные чувства, которые испытывали к коню, – на наездника. Хотя на этот раз, кажется, было что-то другое. По-видимому, девушку действительно интересовал не столько рыжий Креол, сколько его хозяин. Была она молода и привлекательна, и Рауль вполне оценил вид ее юных тугих грудей, обтянутых белой майкой так плотно, что можно было различить соски. Некоторые женщины давно уже не носят лифчиков, в особенности – chicas [2], которым нет нужды беспокоиться об обвисших грудях.

– Вы говорите по-испански?

Рауль посмотрел девушке в лицо. В глаза ему бросилась голубая с золотом налобная повязка на коротко стриженных каштановых волосах, окружавших девичью головку гривой непокорных завитков.

– Знаю всего лишь несколько слов и фраз. Как-то приходилось помогать одной из подруг готовиться к экзамену по языку. А сама я учу французский.

Она не попыталась приукрасить своих знаний или дать понять, что ей довелось попутешествовать по свету, и это показало Раулю, насколько уверена в себе эта девушка.

В это время в потоке автомобилей появился просвет и преграждавшая им дорогу машина выехала наконец-то на основное шоссе. Путь был свободен. Триша и аргентинец двинулись дальше, ведя за собой своих лошадей. Кони шагали по высокой траве, которая с шелестом расступалась под их ногами. Привычные звуки – глухой топот конских копыт и тихие позвякивания удил уздечки – отзывались для Рауля эхом недавней игры, и он опять углубился в свои мысли, перебирая в памяти события матча.

– Что вы думаете об игре? – его думы вновь прервал девичий голос.

Рауль сразу узнал лошадей, которых вела его случайная неугомонная спутница. Их трудно было не узнать – в особенности серого мерина. Лошади Джейка Кинкейда… Рауль много раз играл против Кинкейда, но ни разу не выступал за его команду. В прошлом Джейк неоднократно приглашал Рауля к себе, когда подбирал игроков для каких-нибудь особых турниров, но всякий раз получалось так, что Буканан уже был занят в это время в какой-нибудь другой игре. А жаль… Старик был крутым соперником и в свои шестьдесят играл отлично, а когда не смог больше играть, продолжал оставаться спонсором команды. Лошадей он подобрал превосходных. Сегодня его внук выступал на лучшей из них. Да и сам он играл хорошо… Однако что можно сказать об игре, когда тебя спрашивает о ней кто-то с проигравшей стороны?

– Хорошее вышло состязание, – вежливо проговорил Рауль.

– Оно было бы хорошим, если бы не пятый чуккер, – с добродушной иронией подхватила девушка. – Вы помешали Робу провести Бог знает сколько бросков. Ну конечно, ваши лошади лучше его лошадей.

– У него превосходные пони, особенно этот серый, – сказал Рауль, а про себя подумал: «Самый лучший, какого только можно купить или воспитать за деньги».

– Боюсь, что старина серый уже не тот, что был прежде, – покачала девушка головой. – Ему уже семнадцать лет.

– Вот, значит, почему ваш Роб боялся ездить на нем! – Рауль скорее утверждал, чем спрашивал.

– Роб? Боялся? – Девушка резко остановилась, и в ее темных глазах вспыхнул внезапный гнев. – Что вы хотите этим сказать? Мой брат не боится ездить хоть на самом черте!

Рауль удивленно приподнял бровь. – Ваш брат? Так вы, стало быть…

– Да, из клана Кинкейдов. – В резком и решительном ответе девушки помимо негодования слышалось еще что-то: казалось, ее возмущает самое это имя. – А вы что обо мне подумали?

– Думал, что вы просто конюх. – Рауль сухо усмехнулся над своей ошибкой.

Несколько мгновений девушка хранила ледяное молчание, затем ее недовольство улетучилось так же внезапно, как вспыхнуло. Она посмотрела на свою грязную одежду.

– Думаю, что я и на самом деле выгляжу как рабочий с конюшни. Я пообещала Робу помочь ему сегодня с лошадьми. Во всяком случае, это намного забавнее, чем сидеть в ложе со всем семейством. – Она вновь зашагала вперед. – Кстати, меня зовут Триша. Триша Томас. А вы – Рауль Буканан. – Затем, полуобернувшись, она смерила Рауля взглядом: – Почему вы сказали, что мой брат боится?

На этот раз в вопросе слышалось больше любопытства, чем требовательности.

А раз уж Рауль сделал критическое замечание, он вынужден был его обосновать:

– Я заметил, что в конце каждого чуккера он позволяет лошади разворачиваться по более широкой дуге и не использует ни шпор, ни хлыста. Бережет пони.

– Некоторые из лошадей уже не молоды. Они быстро уставали. – Она стеной встала на защиту брата. – Я не считаю, что Роб поступал неверно.

– Нельзя выиграть игру, оберегая пони. Это соревнования. Всадника не должно заботить, устала ли его лошадь. Как и всякий член команды, лошадь обязана подчиняться общим интересам, а если она протестует, наездник должен заставить ее слушаться. Необходимо, чтобы кони, как и люди, заставляли себя сделать большее, чем то, на что они, как кажется, способны. Напрасно ваш брат думал: мои лошади слишком устали, чтобы подгонять их. Коли лошадь устала, чтобы играть во всю мощь, надо менять ее, не дожидаясь конца чуккера. – Рауль умолк и посмотрел на девушку. – Уверен, что для вас все это звучит слишком грубо и резко.

– Да, – честно созналась она. – Но это совпадает с тем, как играете вы сами. Сегодня днем вы были немилосердны и к себе, и к лошадям.

Рауль почувствовал, что Триша сама точно не знает, одобряет она это или нет. Они приближалась к конюшням, где происходила обычная после всякой игры суета. Одних лошадей прогуливали, чтобы дать им остыть после трудной работы. Других – грузили в трейлеры. Третьи стояли в стороне, и конюхи усердно надраивали их скребницами. И Триша сама сменила тему разговора.

– Что вы делаете сегодня вечером? – спросила она.

У Рауля была назначена на шесть часов встреча с массажистом в оздоровительном центре, но он понимал, что девушка интересуется вовсе не его распорядком дня.

– Сегодня вечером Мартин Чет устраивает прием, чтобы отпраздновать выигрыш кубка, – сказал он.

– Вернее сказать: чтобы позлорадствовать по поводу выигрыша кубка, – поправила Триша, а затем прибавила: – Вам это не понравится. У Мартина всегда бывают ужасные вечеринки. Почему бы вам не улизнуть оттуда пораньше? Мы могли бы где-нибудь встретиться.

– Сколько вам лет?

Сам он точно определить ее возраст не мог. Ему доводилось встречать девушек, которым он давал на вид восемнадцать лет или более того, а потом узнавал, что им всего лишь четырнадцать. Совсем еще дети. А дети его не прельщали.

Триша слегка поколебалась, затем пожала плечами:

– Семнадцать. Думаю, вы не считаете меня слишком старой?

– Нет. Слишком юной.

Рауль был старше ее на двадцать лет. Ему льстило, что девушка находит его привлекательным, но он давно уже решил: самое мудрое и благоразумное – это вообще не связываться с хорошенькими юными девицами из богатых семейств.

Триша замедлила шаги, и лошади почти уткнулись мордами в ее спину.

– Наш трейлер стоит вон там, – показала она, имея в виду, что дорожки их расходятся. – Скажите, а изменилось бы что-нибудь, скажи я вам, что мне восемнадцать? Именно столько мне будет через два месяца. Вы мне нравитесь, и я хотела бы встретиться с вами опять.

Она не просила Рауля передумать, а бросала ему открытый вызов.

– В этом нет ничего плохого.

– Ну а раз так, то вечером в следующую субботу мои родители устраивают прием. Вы придете?

Она вызывающе склонила голову набок, сверкая темными глазами.

– Я профессионал, – напомнил ей Рауль. – На следующей неделе я буду играть с командой в Бока-Ратоне. Так что, видимо, придется быть там.

– А если сможете, то придете?

– Посмотрим.

– Буду вас ждать.

Одна из лошадей толкнула девушку сзади, торопя ее к конюшням.

– Вы можете разочароваться, – предупредил Рауль.

– Нет, не разочаруюсь. Приходите.

Триша повернулась и повела лошадей к стоящему неподалеку трейлеру.

Все минувшие пятнадцать лет Рауль жил среди богачей. Из них последние десять – среди богачей из многих стран мира. Он обедал за их столами, ночевал в их домах, играл в поло с ними или для них, ездил с ними верхом на охоту, сидел в барах. Он вел с ними занятия, обучая играть в поло, и продавал им пони. Он встречался с их друзьями, детьми, родителями и наемными рабочими. И он понял, что они ничуть не отличаются от всех прочих людей. Среди них были свои хвастуны и ничтожества, избалованные щенки и болезненно застенчивые дети. Некоторые из них были хорошими людьми, честными и порядочными, а встречались и такие, которым нельзя верить ни на грош. Так что Рауль не мог сразу понять, к какой категории отнести Тришу – он не стал бы так вот, с лету, причислять ее к избалованным, своевольным и взбалмошным особам, какой она казалась на первый взгляд. Он даже не знал, хочется ли ему увидеться с ней опять.

Есть свои преимущества в том, чтобы входить в число лучших в мире игроков в поло. Люди считают за честь то, что он играет с ними. Он не обязан любезничать с их дочерьми и спать с их женами. Поло дает ему независимость и свободу. Он ездит на своих собственных лошадях и приходит и уходит, когда захочется.

Это так непохоже на те голодные дни в пампе, когда он был тощим мальчишкой, слишком маленьким, чтобы взобраться на лошадь, которую он водил на водопой в estancia [3]. Затем постепенно его научили убирать в конюшнях и ходить за лошадьми. Потом он работал конюхом на ипподроме Палермо в Буэнос-Айресе. Затем его взял один коннозаводчик, который по выходным играл в поло. Тогда-то, заменив одного из игроков, в последнюю минуту не вышедшего на поле, Рауль впервые почувствовал вкус игры. После этого он при каждом удобном случае замещал недостающих игроков и тренировался, выезживая лошадей своего хозяина.

Да, ему пришлось пройти долгий путь к успеху. И все же он до сих пор еще не исполнил своей мечты – не добился рейтинга в десять голов, что сделает его мастером. Пока еще цель ускользала от него. Рауль постучал по ноге шлемом, который держал в руке, и направился к секции, где стояли его лошади, ведя за собой в поводу рыжего пони.

Вдоль края поля потоком текли легковые автомобили и грузовики с лошадьми, наполняя воздух ровным гулом двигателей. Его перекрывали порой смех и возгласы немногих игроков, оставшихся на поле, чтобы побеседовать с друзьями и родными. Конюхи разводили лошадей по конюшням, перекликаясь между собой. За всем этим веселым праздничным шумом Роб не услышал шагов приближавшейся к нему Лес.

Она постояла немного, глядя, как он вытирает мокрую от пота гнедую лошадь. Казалось, юноша был полностью поглощен своим занятием, но Лес заметила, с какой силой он проводит куском замши по лошадиным бокам и спине. Мысли его были где-то далеко. Как бы ей хотелось знать, что сказать сыну, чтобы слова ее не прозвучали слишком банально или жалостливо. Когда он был маленьким, она утешала его в горестях, сажая к себе на колени и уверяя: все уладится, все будет хорошо. И он ей верил. Но время это прошло. Роба не успокоишь просто одними словами без всяких доводов, да и мать перестала быть для него наивысшим авторитетом.

Породистый гнедой пони повернул голову и насторожил уши, прислушиваясь к шагам Лес, а затем, узнав, заржал. Роб поднял голову и заметил мать. Лес улыбнулась, шагнув ему навстречу.

– Привет, – сказала она и увидела, как сын понурил голову, отказываясь принимать любые знаки симпатии и сочувствия. Этот отпор больно кольнул Лес, и она опустила подбородок так, что широкие поля соломенной шляпы затенили ее лицо.

Она подошла к лошади и погладила ее по морде. Хоть этот-то не чурается ее ласки.

– Ну как ты, моя детка? – проворковала Лес.

Гнедой уткнулся носом в вязаный рукав ее свитера, откликаясь на ласку и приветливый голос.

– Жаль, Копер, у меня на этот раз нет для тебя сахара. – Лес потерла бархатистый нос коня и глянула на сына: – Он играл сегодня очень хорошо.

– Да. – Роб не смотрел на мать, лицо его оставалось совершенно невыразительным.

– Тяжелая выдалась игра. – Лес внимательно изучала сына. – Ты не хочешь поговорить о ней?

– Нет. Игра закончена, и мы проиграли.

Но Лес-то понимала, что для Роба ничего не закончилось и он продолжает переживать игру так же сильно, как на поле.

– Где Триша? – спросила она.

– В трейлере. Скоро должна вернуться за остальными лошадьми.

Роб безучастно глянул через плечо, словно ожидая, что увидит сестру.

Лес в последний раз потрепала солового по холке и неторопливо, словно прогуливаясь, подошла поближе к Робу и остановилась в небрежной позе, засунув руки в карманы брюк.

– Я только вот о чем подумала: почему бы нам не принять приглашение дяди Майка и не провести ваши каникулы на его даче в Гистаад? А там мы могли бы поехать в Швейцарию покататься на лыжах.

– Нет, не поеду, – безучастно отказался Роб. Он в последний раз с силой провел по лоснящемуся лошадиному боку и сложил замшу вдвое.

– А почему бы и нет? Если мы уедем, тебе не придется играть в турнире, и у тебя пройдет то ощущение слабости и беспомощности, которое ты сейчас испытываешь. Зачем тебе надо изводить себя понапрасну, когда мы можем отлично провести время в горах? – убеждала его Лес.

– Потому что я хочу играть! – Роб бросил на мать раздосадованный взгляд: никто его не понимает – даже она!

Лес слегка улыбнулась.

– Я это помню. Ты хочешь играть, несмотря на результат.

Парень вскинул голову и сердито нахмурил светлые брови.

– Да, – процедил он сквозь зубы. – Думаю, что именно этого я и хочу.

– Я очень рада, – сочувственно проговорила Лес. – Хотя и понимаю, что тебе от этого не легче.

– Нет, – признал Роб, хмуро понурившись.

К ним приближалась галопом какая-то лошадь. Лес узнала располневшую пегую кобылу, на которой когда-то учились ездить верхом и Роб, и Триша. Она давно уже вела легкую жизнь домашней любимицы на заслуженном отдыхе и не участвовала ни в каких соревнованиях. Триша натянула поводья, остановила лошадь рядом с Лес и Робом и спрыгнула на землю. Глянула на брата, затем перевела взгляд на мать.

– Вижу, Лес, ты добилась того же успеха, что и я, пытаясь расшевелить этого унылого юношу, – сухо заметила она.

– Ты сама знаешь, как бывает больно, когда не получаешь того, чего так сильно хотелось. – Лес попыталась тактично призвать дочь проявить хоть немного больше понимания.

Триша склонила голову в сторону и с любопытством нахмурилась.

– А ты когда-нибудь не получала хоть что-то, Лес? Из того, что действительно тебе очень хотелось?

– Ничего такого, что теперь может показаться важным.

Лес на самом деле не могла ничего припомнить. У нее было все, чего ей хотелось. Ей не довелось испытать ни переживаний, от которых «разбивается сердце», ни неразделенной любви. И, говоря по совести, она не могла включить в список невосполнимых потерь даже смерти сестры и братьев или отца.

Ее ответ оставил Тришу ни с чем. Тут не о чем было больше спорить, нечего выспрашивать. Девушка пожала плечами и перешла к другой теме.

– Я встретила Рауля Буканана. У него есть свой ответ на вопрос, почему ты потерпел поражение в этой игре, Роб.

– Ну и что же это такое? – скептически спросил Роб. Ответ его мало интересовал.

– Он говорит, что ты начинаешь беречь пони с того момента, когда они проявляют признаки усталости. И считает, что, если лошадь не может работать на настоящей скорости, надо тут же пересаживаться на свежую.

– Возможно, он и прав, – недовольно признал Роб. – Я несколько раз думал об этом, но боялся, что к последнему чуккеру останусь без единой полностью отдохнувшей лошади.

– Наконец-то ты чему-то научился, Роб, – сказала Лес.

– Да, в следующий раз я это учту.

– Может быть, Рауль сможет дать тебе еще несколько советов, – предположила Триша. – Я пригласила его на прием в субботу. – Она повернулась к Лес с запоздалым извинением: – Думаю, ты ничего не имеешь против.

«Ну вот, – подумала Лес, – вначале Эндрю без ее спроса приглашает новых гостей, а теперь еще и Триша». Она почувствовала приступ раздражения.

– Ну а ты как, Роб? Ты тоже успел пригласить кого-нибудь, о ком я не знаю?

– Нет, – хмуро пробормотал тот.

Лес тяжело вздохнула.

– Ну ладно, это не имеет значения. Вы оба знаете, что можете когда угодно приглашать гостей в дом. – Она предприняла решительную попытку отмести в сторону свое раздражение. – Вам нужна какая-нибудь помощь с лошадьми?

– Нет, – ответила Триша. – В трейлере за ними присматривает Джимми Рей.

– Присматривает? – Роб напряженно застыл на месте.

– Да. – В сузившемся взгляде, которым Триша одарила брата, светилось подозрение. – А мне казалось, ты сказал, что он на эти выходные собирался уехать из города.

– Он и уезжал, – сказал Роб. – Думаю, он рано вернулся.

– Не нравится мне он, – решительно заявила Триша.

– Триша! – осуждающе произнесла Лес. – Джимми Рей Тернбулл – лучший работник и конюх из всех, какие у нас когда-либо были. Не думаю, что ты сумеешь найти кого-нибудь, кто бы лучше знал, как ухаживать за лошадьми.

– Мне до этого нет дела. В нем есть нечто такое, от чего меня воротит, – стояла на своем Триша.

Роб сосредоточенно хранил молчание, делая вид, что беседа о Рее его не интересует.

– Всякий раз, как я его встречаю, – продолжала Триша, – на нем всегда напялена одна и та же рабочая одежда цвета хаки. И готова держать пари, он никогда не снимает своей обвисшей шляпы потому, что у него на голове нет ни единого волоска. Но что меня особенно достает, это его постоянная бледная улыбочка и трубка, свисающая из уголка рта. Он же никогда ее не раскуривает.

– Если бы он закурил, я бы его мигом выставила на улицу, – заметила Лес. – Курить в конюшнях очень опасно. – Она с легким недоумением покачала головой. – Никак не могу понять, Триша, почему ты недолюбливаешь такого доброго, мягкого человека…

– Не знаю. Просто он слишком спокойный, – бросила девушка, сделав ударение на последнем слове.

– Может быть, люди вроде тебя заговорили его до смерти, – предположил Роб, мысленно вздохнув с облегчением: кажется, удалось увести разговор от опасной темы – курения в конюшне…

– Думаю, он напоминает мне Эшли Уилкса из «Унесенных ветром», – решила Триша. – Мне всегда казалось, что Рей такой же скучный, неинтересный и безжизненный тип.

– Ты уже достаточно полно высказалась об этом человеке, Триша, так что, думаю, пора и закончить, – подвела итог Лес. – Ну что ж, раз уж Джимми Рей здесь и присмотрит за лошадьми, почему бы вам, дети, не принять душ и не переодеться к обеду? Поедем всей семьей в ресторан.

– На меня не рассчитывайте, – сказала Триша. – Наша кучка собирается опробовать новое заведение здоровой пищи.

– Наша кучка… Кучка чего? Камней или картошки? – ледяным голосом осведомилась Лес.

– Наша обычная толпа: Дженни Филдз, Кэрол Уэнтуорт и все остальные. – Вопрос матери вызывал у Триши раздражение, и она не пыталась его скрыть.

– И куда же вы собираетесь потом?

– Не знаю, – губы девушки неожиданно раздвинулись в улыбке.

Ох уж эта знакомая улыбочка! Роб никогда ей не доверял.

– Я подумала, что было бы забавно вломиться без приглашения на прием к Чету Мартину… Но не беспокойся, Лес. Я не хочу, чтобы прошел слух, что на приемах у Мартина бывает порой весело. Вероятнее всего, мы вернемся в клуб и потанцуем или поиграем в теннис.

– Когда ты приедешь домой?

– В десять или одиннадцать, – пожала плечами Триша.

– Но не позднее, – приказала Лес, а затем повернулась к сыну: – А ты что решил, Роб? Ждать тебя к обеду?

– Вернее всего, нет. Я не вытерплю, если весь вечер ко мне будут подходить люди и говорить, как им жаль, что мы проиграли.

Лес попыталась скрыть разочарование от того, что никто из них не хочет побыть вместе с родителями.

– Хорошо. Увидимся позже.

Она повернулась и двинулась к трибунам.

– Пошли, – подтолкнул сестру Роб. – Давай отведем остальных лошадей и отнесем снаряжение к трейлеру.

– Чур, я привожу лошадей! – Триша перебросила поводья через шею пегой кобылы. – Помоги мне сесть.

Роб подошел к сестре и помог ей взобраться в седло. Усевшись поудобнее, Триша устремила на него сверху вниз встревоженный взгляд.

– Скажи честно, Роб, а тебе нравится Джимми Рей?

Он отвел глаза, не выдержав ее испытующего взора.

– Пока он делает работу, за которую ему платят, совершенно неважно, нравится он мне или нет.

– Думаю, что так, – протянула Триша.

Ответ явно ее не удовлетворил, и Роб невольно спросил себя, а нет ли у сестры конкретной причины не любить Джимми Рея.

3

Над просторной конюшней спускались ранние сумерки. Серое зимнее небо быстро темнело. В конюшне стояла тишина. Слышны были лишь обычные негромкие звуки – шорох сена и приглушенный топот копыт, когда лошади переминались с ноги на ногу. Роб стоял около серого со стальным отливом жеребца, привязанного двумя канатами, растянутыми меж стенок ярко освещенного стойла. Юноша рассеянно гладил лошадиную челку, поглядывая на человека, согнувшегося возле жеребца и внимательно ощупывающего его распухшую переднюю ногу. Лицо человека скрывали поля выцветшей коричневой шляпы, так что о его выражении можно было только догадываться. Впрочем, Роб знал, по лицу Джимми Рея все равно ничего не прочитаешь.

Прошло несколько минут, показавшихся Робу бесконечными, и он наконец не выдержал:

– Что-нибудь серьезное?

Человек повернулся к нему и процедил сквозь сжатые зубы, стискивавшие мундштук трубки:

– Нет.

Затем неторопливо разогнулся, вынул изо рта незажженную трубку и снизошел до более подробного ответа.

– Ноги распухли от того, что Стоуни скакал по твердому грунту. Но ничего, есть у меня одна мазь. Намажу – и опухоль как рукой снимет. Так что с лошадкой все будет в порядке.

В его тихом голосе было что-то успокаивающее, почти гипнотизирующее. Из-за свободно висящей на нем одежды Джимми казался человеком худым и высоким, но это было обманчивое впечатление. Конюх был намного ниже Роба и шире его в плечах.

– Отлично. – Роб сосредоточил все внимание на Стоуни и попытался отвлечься от сладкого напряжения, пробежавшего по нервам, когда Джимми посмотрел на него. Ох уж эти добрые, все понимающие глаза!

– У тебя ведь тошно на душе после этого проигрыша, не так ли? – Джимми Рей держал трубку возле рта, готовый вновь стиснуть ее зубами, когда кончит говорить. – Настроение-то хуже некуда, так ведь?

Роба захлестнуло возмущение.

– Мне ничего не надо! – резко выкрикнул он, и серый жеребец, почуяв повисшую в воздухе атмосферу внезапного гнева и страха, зафыркал и попятился, натягивая державшие его канаты.

– А я и не говорил, что тебе что-то надо, – спокойно проговорил Джимми Рей, успокаивающе похлопал коня по шее и вновь занялся его ногой, не обращая более на Роба никакого внимания.

Юноша отошел в сторону и прислонился к яслям, вцепившись рукой в гладко обструганную доску. Он боролся с собственной слабостью и одолевавшим его острым желанием. Сознание его разрывалось между жаждой уступить и стремлением устоять перед искушением. И все же он знал, что сейчас произойдет, ждал… и хотел этого. Роб провел рукой по волосам и медленно повернулся к конюху.

– Сколько стоит? – Голос его был так же безжизнен, как и выражение лица.

– А сколько тебе надо? – Джимми Рей безмятежно жевал мундштук своей трубки.

Роб, пряча возбуждение, опустил глаза к покрытому соломой полу стойла.

– Всего лишь одну. И все.

Джимми Рей в последний раз потрепал серого по лоснящейся шее.

– Подожди-ка здесь немного. Сейчас я принесу тебе кое-что, чтобы ты поправился.

Эти лениво произнесенные слова были, казалось, обращены одинаково и к жеребцу, и к Робу.

Джимми неспешным шагом – не быстро и не медленно – вышел из стойла и направился к помещению, где хранился инвентарь. Роба охватило еще большее нетерпение, чем прежде, – он ждал, прислушиваясь к каждому шороху и вышагивая по стойлу взад и вперед, чтобы унять лихорадку и хоть как-то скоротать время. Как ему хотелось взять свои слова обратно! Эх, проклинал он себя, не надо было просить «дурь» у Джимми Рея! Но как только он услышал, что Джимми возвращается, раскаянье мигом улетучилось, и Роб чуть ли не бросился ему навстречу.

Конюх вошел в стойло. Яркая электрическая лампочка под крышей осветила банку с какой-то белой мазью, которую Джимми держал в руке. Но Робу было не до мази. Он обшаривал конюха взглядом, высматривая, что там у него в другой руке.

– Вот возьми.

Рука поднялась, и Роб быстро схватил протянутый ему запечатанный полиэтиленовый пакетик с белым порошком. Наконец-то! Он лихорадочно ощупывал пакетик, напоминая себе, что не должен принимать наркотик. А впрочем, ничего страшного. Ведь он еще не пристрастился к кокаину. За всю жизнь принимал его, может быть, раз пять-шесть. Он не такой, как некоторые парни в школе, которые почти постоянно нюхают порошок.

– Сколько с меня? – спросил он.

– За счет заведения. Бесплатно. – Джимми Рей согнулся возле лошади и погрузил длинные пальцы в металлическую баночку с белой мазью.

– Я заплачу. – Роб и сам не знал, почему он настаивает, – то ли из гордости, то ли из потребности сохранить независимость.

– Ну тогда сколько сам дашь, – проговорил конюх сквозь зубы, сжимавшие пустую трубку. – Скажем, двадцатку.

Роб сунул руку в карман, достал банкноту, свернул ее и бросил на пол. Джимми Рей никогда не брал наличных из рук в руки. Роб постоял в нерешительности, ожидая, что конюх поднимет деньги, но тот не обращал на свернутую зеленую бумажку никакого внимания. Роб еще немного потоптался на месте, крепко сжимая в руке пакетик с белым порошком, а затем выбежал из стойла.

В обе стороны от центральной дороги, по которой катил «Мерседес», то тут, то там отходили отводные пути, ведущие к роскошным поместьям, напоминающим скорее ранчо, чем загородные усадьбы. Каждое из них привольно раскинулось на огромных участках – от пяти до двадцати акров. Большинство особняков окружали конюшни, выгулы для лошадей, плавательные бассейны и теннисные корты. Здесь, в Уэст-Палм-Бич, на удобном отдалении от Майами и Форт-Лодердейл селились избранные.

Эндрю, сидевший за рулем, свернул на вымощенную камнем дорожку. Фары «Мерседеса», мазнув светом по длинному, описывающему широкую дугу подъездному пути, осветили пышную тропическую растительность, в которой утопала дорожка. Листья пальм, тамариндов и цветущих кустарников почти скрывали из виду белые стены и красную крышу двухэтажного дома, выстроенного в испанском стиле. За домом виднелись конюшни, выгон и поле для игры в поло площадью в пятнадцать акров, служившее в основном для тренировок. Эндрю остановил автомобиль перед длинными ступенями, ведущими к входным дверям дома, покрытым прихотливой резьбой.

– Я поставлю машину в гараж и поднимусь к тебе, – сказал он жене.

Та кивнула, вышла из машины, и «Мерседес» плавно тронулся с места. Лес поднялась по низким ступеням, по бокам которых стояли высокие керамические вазы, и подошла к дверям. При ее приближении над входом вспыхнуло мягкое внешнее освещение и почти одновременно двери распахнулись. На пороге, встречая хозяйку, стояла Эмма Сандерсон, полная пятидесятилетняя женщина, домоправительница Томасов, смотревшая за хозяйством и поместьем и служившая Лес личным секретарем – она ведала приглашениями, приемом гостей и прочая и прочая. Улыбчивая и вежливая в обращении со слугами, Эмма менее всего была придирчивым начальником или яростным ревнителем строгой дисциплины, однако и никакой расхлябанности своих подчиненных не терпела. Была она вдовой и жила в доме – там же, где и прочие слуги, в конце широкой галереи на первом этаже.

– Добрый вечер, Эмма. – Лес остановилась в просторной прихожей перед массивной дубовой лестницей, ведущей на второй этаж. Верхнюю часть дома занимали полностью они с Эндрю. Три остальные семейные спальни помещались по обоим концам галереи на первом этаже. – Роб и Триша уже приехали домой? – Лес глянула в сторону комнат, где жили дети.

– Роб здесь, а Триши еще нет.

Ну что ж, ничего страшного, у девочки еще целый час в запасе. Сейчас десять, а Лес велела дочери вернуться к одиннадцати.

– Спасибо, Эмма, – Лес двинулась к лестнице. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

В верхней, хозяйской, половине дома помещались две спальни, соединенные общей гостиной с французскими окнами, выходящими на закрытую площадку. Лес прошла прямо в свою просторную комнату, отделанную в кремовых тонах и обставленную мебелью в провансальском стиле. Стену за огромной кроватью украшало окно с поразительной красоты цветным стеклом, но сейчас его сверкающие краски были приглушены царящей снаружи ночной темнотой. Не успела Лес войти в гардеробную и переодеться в длинный халат, как услышала, что Эндрю поднимается по лестнице. Она рассеянно прислушивалась к его шагам, ожидая совсем иных звуков – гула мотора и шороха колес на подъездном пути. Трише пора бы уже приехать…

Эндрю направлялся в ее комнату.

Вот уже много лет они спали раздельно. Не совпадали привычки. Эндрю мог проснуться и в полдень, его и пушками не разбудишь. Лес спала чутко и беспокойно и зачастую поднималась из постели с первыми лучами солнца. В первое время после женитьбы они мирились с этой дисгармонией, но постепенно необходимость отдыха взяла верх над сексом. Впрочем, если говорить точнее, речь шла не столько о самом сексе, сколько о возможности обняться сразу же, как только возникло желание. Однако, как и следовало ожидать, за двадцать лет брака бурная и нетерпеливая страсть поостыла и несколько поблекла. Но это вовсе не означает, что вместе с ней прошла и любовь. Так, по крайней мере, считала Лес. Тем не менее теперь у каждого из них была своя собственная спальня со своей ванной и гардеробом, обустроенные по личному вкусу и желаниям владельца. У Эндрю – тренажеры и сауна, а у Лес в изысканной комнате, отделанной под слоновую кость и янтарь, – роскошная ванна с горячим душем.

Лес затянула поясок своего красного атласного кимоно, отороченного по подолу черным кантом и черным кружевом по краям длинных рукавов, и села к туалетному столику. Распустив и откинув назад волосы, она стянула их лентой и, глядя в зеркало, начала кремом снимать с лица макияж.

Из гостиной ее окликнул голос Эндрю:

– Хочешь чего-нибудь выпить?

– Налей, пожалуйста, – отсутствующе отозвалась она, даже и не подумав уточнить, чего именно хочет. Если Лес и пила что-нибудь поздно вечером, то только бренди.

Размеренные движения, которыми она стирала с лица крем, казалось, немного умерили ее меланхолическую досаду. Когда Эндрю вошел в гардеробную, Лес уже справилась с делом и сидела, задумчиво глядя перед собой.

– О чем ты думаешь? – Он поставил стакан с бренди на столик рядом с женой и посмотрел на ее отражение в зеркале. – У тебя отсутствующий вид.

– О детях. – Лес грустно улыбнулась. – Хотя, кажется, их больше уже не назовешь детьми. Они почти взрослые.

– Это верно. – Эндрю, сунув одну руку в карман голубого смокинга, неторопливо потягивал свой скотч. – Кстати, а где они?

– Роб дома, в своей комнате. А Триша где-то гуляет – один Бог знает где… – Лес пожала плечами и, лениво взяв стакан с бренди, слегка покачивала его в руках. – Ты помнишь, как дети прибегали к нам в комнату и так спешили рассказать обо всех новостях, что просто не могли потерпеть ни минутки? С каких пор они больше этого не делают?

– Пожалуй, с того времени, когда они начали делать то, о чем, как они считают, нам не следует знать, – иронически усмехнулся Эндрю.

– На самом деле, они больше в нас не нуждаются, – вздохнула Лес. – У них теперь свои собственные друзья, и они живут своей жизнью, которая не имеет к нам никакого отношения. Я начинаю чувствовать себя лишней. Как, скажем, сегодня, когда ни один из них не захотел пообедать с семьей, потому что у каждого свои планы. Или возьми Тришу. Она сообщила мне, что пригласила кого-то в субботу на прием. Она даже не соизволила проявить вежливость и спросить, не буду ли я против.

– Боюсь, что и я повинен в том же самом грехе, – напомнил ей Эндрю. – Я взял с твоего стола одно из приглашений на прием, чтобы передать его мисс Бейнз, и собирался предупредить тебя, но как-то совсем позабыл. Просто вылетело из головы. А потом она сама заговорила об этом сегодня днем. Понимаешь, я подумал, что привести ее на прием – это хороший способ познакомить ее с кое-какими друзьями, которые к тому же являются нашими клиентами. Спасибо тебе, что не сказала: ничего, дескать, не знаю ни о каком приглашении. Надеюсь, ты не против того, чтобы она пришла…

– Нисколько, – ответила Лес.

Правда, она не слишком хорошо понимала, зачем Эндрю все это затеял, – ведь молодая женщина только недавно поступила в штат и, стало быть, занимает пока очень невысокое положение. Лес не могла припомнить, чтобы муж проявлял подобную заботу о других новичках, но раз уж Эндрю так решил – она с ним спорить не будет.

– Что ты о ней думаешь?

– Молодая и красивая женщина. – Лес почувствовала, что отзыв звучит как-то необычно сухо и сдержанно, и попыталась найти более мягкое определение. – Она производит впечатление человека дружелюбного и сердечного. Ну и, конечно же, – умна, иначе ей никогда бы не пробиться в юристы.

– У бедного Фила явно ничего с ней не получилось, – хмыкнул с явным удовольствием Эндрю. – И ведь нельзя сказать, что он не пытался к ней подъезжать.

– Я заметила, что с тебя она глаз не сводила, – напомнила ему Лес. Во всяком случае, на ее взгляд, дело обстояло если не так, то почти так.

– Ну, я-то ведь босс, – честно признал Эндрю, однако выглядел он при этом достаточно самодовольным. Лес решила: ему льстит, что на него обратила внимание молодая красивая женщина.

– Не думаю, что дело только в этом. Ты – очень привлекательный мужчина, Эндрю, – беззлобно подыграла его тщеславию Лес.

Он не без удовольствия глянул на свое отражение в зеркале.

– Не так уж плохо для пятидесяти лет.

Лес, улыбаясь, встала и поцеловала мужа в щеку, но тот, казалось, остался безучастным к этому проявлению симпатии и продолжал смотреться в зеркало.

– Конечно, я достаточно стар, чтобы годиться ей в отцы. – В его голосе звучало сожаление, и Лес почувствовала неловкость, особенно, когда муж отвернулся от нее. – Она в нашей конторе как глоток свежего воздуха. Ты не поверишь, как многое она изменила за то короткое время, что работает у нас. Люди улыбаются и смеются. Да и вся атмосфера как-то улучшилась.

– Чудесно, – пробормотала Лес, наблюдая за тем восторженным выражением, которое появилось на лице Эндрю, когда он заговорил об этой женщине.

– Она схватывает все буквально на лету. Ты видела, как она вела себя сегодня на матче по поло – без конца задавала вопросы, как любопытный ребенок. Теперь я понимаю, что чувствует учитель, когда у него в классе заводится способный, жадный до учения ученик. – Эндрю явно увлекся этой темой, подогреваемый собственным энтузиазмом. – Ведь имеешь дело с юным умом, готовым сформироваться. Это одновременно и вызов учителю и ответственность, и все это необычайно воодушевляет. С ней надо постоянно быть начеку, нельзя ни на минуту расслабляться. Она постоянно обсуждает статьи законов и засыпает нас вопросами об условиях контрактов. Это напоминает мне университетские годы, когда все было таким новым и возбуждающим. По утрам я с трудом дожидаюсь, когда настанет время ехать в контору.

– Чудесно. – Лес даже не сознавала, что повторяется, а Эндрю, тот тем более не обратил на это внимания.

– Сейчас я не могу поверить, что до того, как я ее встретил, мне не хотелось принимать в фирму жещин-юристов. – Он задумчиво глядел в стакан с виски, на губах его играла смутная полуулыбка. Наконец он, по-видимому, поймал себя на том, что углубился в какие-то мечтания, резко поднял голову и глубоко вздохнул. – Ну что ж… Думаю, что пора на боковую. Завтра у меня в конторе тяжелый день.

Он повернулся и двинулся было к своей комнате. Лес нахмурилась.

– Эндрю…

– Что? – он остановился.

– Ты не собираешься поцеловать меня на ночь? – упрекнула его с легким смешком Лес.

– Прости. – Эндрю шагнул назад и коротко чмокнул жену в подставленные губы. – Кажется, я задумался. Спокойной ночи, дорогая.

– Спокойной ночи.

Лес знала совершенно точно, где блуждали его мысли. Он думал о Клодии Бейнз.

Когда Эндрю ушел, Лес вновь уселась за туалетный столик, задумчиво глядя в зеркало. Она ревновала. Это было настолько новое для нее чувство, что она не знала, как с ним справиться. Это же смехотворно. У нее нет никаких причин для ревности. Ясно, что Эндрю просто увлечен этой брюнеткой, поет ей гимны и восторгается ею, как маленький мальчик новой игрушкой… Но это не более чем рабочие отношения. Не будет же она, Лес, думать, что ей придется вступить с Клодией Бейнз в борьбу за внимание Эндрю.

Лес изучала в зеркале свое отражение, вспоминая, как свежо и молодо выглядит брюнетка. Она вытянула шею и пробежала пальцами по ее изгибу, удивляясь тому, что прежде не замечала мелких морщинок на коже. Она наклонилась поближе к зеркалу. А эта легкая паутинка вокруг глаз, которая становится заметнее, когда она улыбается… Лес открыла баночку с увлажняющим кремом и нанесла немного вокруг глаз, оторожно вбивая в кожу кончиками пальцев. Она никогда не тревожилась о том, что стареет, и молча жалела женщин, которые претерпевали сначала жесточайшие муки подтягивания кожи, а затем в течение нескольких месяцев – онемелость лица, и все только затем, чтобы выглядеть моложе. Она зрелая, привлекательная женщина, уравновешенная и уверенная в себе – или, во всяком случае, так она о себе всегда думала.

Это несправедливо. Внутренне она не чувствовала себя ни йоту старше Клодии Бейнз. И никто еще ни разу не угадал ее настоящий возраст. Но этой ночью дети, Эндрю и эти морщинки на шее – все словно бы сошлось вместе, чтобы напомнить ей, что она уже больше не молода. Она и не заметила, как время настигло ее. Как-то однажды она сказала: сорок два – это такой же блаженный возраст, как и двадцать четыре. Но когда ей было двадцать четыре, она думала, что сорок два – это пожилой возраст. Пожилой. Какое жестокое слово.

Незадолго до рассвета прошел дождь. И воздух этим ранним утром – свеж и ясен, словно промыт дочиста. Тренировочное поле для поло сверкает зеленью, соперничая в яркости с ясным голубым небом. Оно совсем не раскисло, несмотря на дождь, – потому что на большей его части под землей проложены перфорированные трубы, которые в зависимости от нужды то отсасывают излишек влаги, то, наоборот, – увлажняют почву.

Лес пустила темно-гнедую лошадь небыстрым галопом к белому мячу, остановившемуся около центра поля. Она была одета в спортивную рубаху песочного цвета с длинными рукавами и коричневые брюки для верховой езды, на голове – шлем для поло, чтобы защитить лицо от случайных ударов мяча, летящего с большой скоростью. Подскакав к тренировочному пластиковому мячу, она заранее приготовилась к броску и взмахнула клюшкой. Раздался звучный щелчок, и Лес ощутила вибрацию от удара, передавшуюся руке, когда клюшка с силой послала мяч вперед. Белый шарик взлетел в воздух. Лес не стала преследовать мяч – его перехватит скакавший навстречу с другой стороны поля Роб. Гнедая лошадь нетерпеливо фыркнула: ей наскучила однообразная работа – отработка ударов, она предпочитала возбуждающий азарт игры. Лес натянула поводья и остановила гнедую, чтобы посмотреть, как ее сын галопом налетает на мяч, готовясь к броску.

Самое главное в таких случаях, когда мяч и всадник движутся навстречу друг другу, – правильно выбрать момент удара. Клюшка Роба, настолько слившаяся с рукой юноши, что, казалось, была ее продолжение, взлетела и опустилась по широкой дуге. Удар, и мяч, взвившись свечкой, вновь взлетел в воздух, сменив направление. Роб повернул лошадь и поскакал вдогонку за мячом. Лес угрюмо покачала головой – она заметила, что у пони Роба неверный шаг: при повороте внешняя нога засекалась о внутреннюю. И Роб не делал никаких попыток исправить ошибку. Он послал мяч в центр поля, где ждала его мать, и поскакал ей навстречу.

– Думаю, для одного утра ты поработал вполне достаточно, Роб, – сказала Лес, когда лошадь сына поравнялась с ее лошадью.

– Еще один часок, – заявил он.

– Сейчас самое время прекратить, – стояла на своем Лес. – Ты начинаешь делать ошибки. Во время последнего удара твоя лошадь шла совершенно неправильно. Только новички так ошибаются, Роб. Значит, ты сильно переутомился…

Роб беспокойно заерзал в седле, приподнялся на стременах. Кожаное седло заскрипело.

– Я должен был сосредоточиться на мяче. – Он избегал смотреть матери в глаза.

– Ты работал как одержимый всю неделю. Пора немного передохнуть.

– Может быть, ты права, – вздохнул он.

– Конечно, права.

Лес подобрала поводья и стиснула ногами лошадиные бока, направляя гнедую вперед, к краю поля, где стоял, наблюдая за ними, Джимми Рей. Роб последовал за матерью, подгоняя клюшкой мяч рядом с собой. Лес остановила лошадь рядом с Джимми, передала ему свою клюшку и спешилась. Рабочий принял у нее повод и отвел гнедую в сторону, ожидая подъезжающего Роба. Лес сняла шлем и потрясла головой, расправляя волосы. Неподалеку на траве стоял ее белый «Мерседес» с откинутым верхом.

– Мне надо возвращаться домой и помочь Эмме с приготовлениями к приему. – Она сняла перчатки и сунула их в шлем, который держала под мышкой.

Роб в это время спрыгнул с седла на землю.

– Лес, ты можешь задержаться на минутку? Мне надо с тобой кое о чем поговорить. – Он обернулся и протянул Джимми Рею повод своего пони. – Отведи лошадей на конюшню и дай им остыть.

Лес подождала, пока рабочий отведет лошадей подальше, и посмотрела на сына.

– О чем ты хочешь поговорить? – По выражению его лица она догадывалась, что беседа предстоит серьезная.

– Отец давит на меня, чтобы я решил наконец, в какой из университетов буду поступать.

– Я понимаю, что тебе кажется: до выпускных школьных экзаменов еще далеко, несколько месяцев, а потому можно не спешить… Но тебе в самом деле стоит подумать, где ты будешь дальше учиться, – сказала Лес, поддерживая мужа.

– В том-то и дело. Я уже принял решение. Этой осенью я никуда поступать не буду. – Он говорил быстро, не давая ей возразить. – Хочу пропустить хотя бы один год.

– Ну не знаю, Роб. – Лес сомневалась, чтобы Эндрю согласился с таким решением. – А что ты собираешься делать?

– Хочу по-настоящему заняться спортом – не просто от случая к случаю играть в турнирах, а посвятить поло все свое время. Мне нужно выяснить, могу ли я стать хорошим игроком, – с искренней убежденностью произнес Роб.

– Отец спит и видит, что ты поступишь учиться, – сказала Лес. – Есть сколько угодно университетов с отличными командами игроков поло – Виргинский, который я заканчивала, или Корнельский. Ты можешь и учиться и играть одновременно.

– Нет. – Роб не отрываясь смотрел на хлыст, который вертел в руках. – Ты же сама знаешь, каково мне сейчас в школе. Чтобы сдать экзамены, приходится все время проводить за учебниками. А если я поступлю в университет и попытаюсь одновременно играть в поло, то не смогу ни учиться, ни играть хорошо. Либо то, либо другое. Учебу и игру вместе мне не потянуть. И ты это знаешь.

– Да. – Лес сочувствовала сыну. Ей и самой было нелегко учиться. Но мальчик должен получить образование, ему это гораздо нужнее, чем ей. Она и понимала его, и вместе с тем жалела.

Роб смотрел на мать с трогательной мольбой в глазах.

– Лес, поговори с ним. Заставь его понять.

– Не знаю, удастся ли мне это сделать. – Лес внезапно подумалось, что Роб добился бы большего успеха, если бы попросил замолвить за него словечко перед Эндрю не мать, а Клодию Бейнз. Раз пять-шесть за эту неделю Эндрю высказывал пылкие замечания об этой юной особе, так что Лес сделалась особенно чувствительной к одному даже упоминанию ее имени.

– Все, чего я прошу, это один год отсрочки. Многие из парней так поступают, – настаивал Роб.

– Не могу ничего обещать, но я поговорю с ним, – согласилась Лес.

– Когда?

– После завтрашнего приема. Сейчас слишком много всяких других забот. А о твоем деле на лету не поговоришь.

– После приема? – разочарованно протянул Роб.

– Да. А чем тебя это не устраивает?

– Я думал, что смогу вернуться в школу уже в субботу.

– А я считала, что ты собираешься уехать в воскресенье, – сказала Лес.

– Я так и хотел, но к чему ждать? Да и что это меняет, если я уеду на день раньше? – безвольно пожал плечами Роб.

Разница в том, что он погостил бы дома на день больше, подумала Лес. Вслух она сказала:

– Мне бы хотелось, чтобы ты задержался, но раз уж решил – ничего не поделаешь.

– Ну так как насчет отца и поступления в университет этой осенью?

– Может быть, это даже к лучшему, что тебя не будет дома, когда я заведу с ним об этом разговор…

Не то чтобы Лес опасалась, что Эндрю может взорваться и выйти из себя. Эндрю никогда не терял головы в спорах, но своей неумолимой логикой он умел буквально уничтожить любого собеседника. Роб никогда не мог устоять против отца, и их столкновения заканчивались тем, что юноша, не находя убедительных возражений, замыкался в молчании и только. Лес изучала печально осунувшееся лицо сына. Как ей хотелось, чтобы он не принимал бы все так близко к сердцу.

– Ну а еще какие сюрпризы ты для меня приготовил? – спросила она.

– Никаких. На этот раз – все. – Он оглянулся через плечо с каким-то беспокойно тревожным видом. – Схожу-ка я в конюшню. Надо кое о чем поговорить с Джимми Реем.

– Подбросить тебя? У меня здесь машина.

– Нет, спасибо. Мне хочется немного побыть одному. – Роб отвел глаза, безмолвно извиняясь за то, что отказывается от ее общества.

– Ну ладно. У меня в одиннадцать встреча с человеком из фирмы, обслуживающей банкеты, так что и мне пора бежать. Увидимся дома.

– Пока, – пробормотал Роб, уже отвернувшись от матери.

Лес, слегка нахмурившись, смотрела, как он бредет по направлению к конюшням. Безвольно повисшая рука еле удерживает за ремешок шлем для поло. Какой Роб сегодня грустный и задумчивый. А ведь пару раз на этой неделе он возвращался домой в таком приподнятом духе, смеялся и валял дурака с Тришей. Слишком уж он переменчив в своих настроениях – либо взлет, либо упадок, а между ними почти никакого промежутка. Лес встревоженно покачала головой и бросила шлем и перчатки на заднее сиденье открытой машины.

Французские окна в столовой и гостиной распахнуты настежь на просторный внутренний дворик, окруженный зеленью и растениями в кадках и освещенный развешанными через равномерные промежутки факелами. Дальний конец патио занимал небольшой оркестр. Из этого уголка двора была убрана белая плетеная мебель, чтобы желающие могли потанцевать. Сквозь гул смеющихся и беседующих голосов пробивались звуки негромкой музыки, и пламя факелов, казалось, пляшет ей в такт в тропически мягкой зимней ночи. С каждой минутой прибывало все больше гостей. Лес вошла в дом, чтобы поздороваться и поболтать с теми, кто только что подъехал.

В зеркальном потолке столовой отражалось великолепное угощение, выставленное для гостей. Вместо обычного в таких случаях и всем надоевшего набора из канапе с деликатесами, дешевой икры, фруктов и фондю [4] Лес выбрала меню, в которое входили возмутительно вкусные ребрышки и зажаренные до хруста цыплята. Приятно было поглядеть, как увешанные бриллиантами женщины облизывают вымазанные в жире пальцы. Это создавало восхитительно непринужденную атмосферу, рушило все барьеры и позволяло людям стать самими собой. Лес и сама наслаждалась этой непринужденностью – она так устала от всех этих сложностей и тревог, которые свалились на нее в последнее время.

Она остановилась в дверях гостиной и окинула взглядом толпу гостей. Возле роскошного бара со спиртным, расположенного по ее стратегическому замыслу неподалеку от французских окон, выходящих в патио, не иссякал поток желающих освежиться. Лес заметила Тришу, маячащую в прихожей и, по-видимому, все еще ожидающую прихода своего гостя.

– Так вот ты где, Лес! – окликнул ее сзади женский голос, и Лес обернулась.

– Конни! – воскликнула она с восхищением, шагнув навстречу подруге.

Конни Дэвенпорт, полная и статная, держала в одной руке поднос, уставленный всякой снедью, и облизывала пальцы другой, перепачканные соусом от барбекю.

– Давно ты здесь? – спросила Лес.

– Достаточно давно, чтобы понять, что перед тем, как уеду домой, успею потешиться вволю.

Под словом «потешиться» Конни подразумевала только одно – как следует поесть. Она никогда не скрывала своей любви к этому занятию, да и скрыть ее было бы невозможно – выдавали пышные формы, туго обтянутые красным платьем.

– Кстати, раз уж речь зашла о еде… – Конни с видом заговорщицы понизила голос. – Ты уже видела Веронику Хамптон? Они с Джорджем пришли всего несколько минут назад.

– Я была снаружи. – Лес поискала взглядом среди гостей новоприбывших.

– Вон они, около бара. – Конни незаметно указала ей на высокую болезненно худую женщину в розовом платье. – Оказывается, она сидела на этой своей новой диете. Как тебе это нравится? Ну не смешно ли? От нее и без того остались одна кожа да кости.

– Думаю, именно это и называется «модной худощавостью», – пробормотала Лес.

– Как бы это ни называлось, я этого никогда не пойму, – засмеялась Конни.

– Как, впрочем, и большинство из нас, – согласилась Лес, хотя сама она никогда не волновалась за свой вес. Она ухитрялась безо всяких усилий сохранять стройную фигуру. Наверное, из-за того, что много ездила верхом, да и вообще постоянно была чем-то занята.

– А где Роб? Я его еще не видела.

– Уехал в школу. А Триша возвращается туда завтра. Когда оба они уедут, тут у нас станет довольно тихо. Кажется, я плохо представляю, куда себя девать без детей, – с грустью призналась Лес.

– Тебе пора бы уже к этому привыкнуть.

– Может быть. Но мне особенно трудно потому, что в нынешнем году к тому же еще умер Джейк. А как раз именно в это время, в конце зимы, мы с отцом всегда проводили время в Виргинии на конном заводе. Обсуждали, какую кобылку скрестить с каким жеребцом, или осматривали двухлеток, выбирая из них наиболее перспективных для поло. Я по всему этому скучаю.

– Но ведь ты можешь и одна туда поехать, – сказала Конни. – Понимаю, что это не то же самое, что прежде, но все-таки лучше, чем сидеть и томиться без дела.

– Возможно, – пожала плечами Лес. – Я знаю, что Одра поговаривает о том, чтобы закрыть тамошний дом. Может быть, даже продать его. Думаю, она решила жить круглый год здесь, во Флориде. Если так, то я действительно поеду в Виргинию, присмотрю, чтобы там все было в порядке, а заодно погляжу в последний раз на места детства. – Пока это были только предположения, но вряд ли так уж важно принимать решение именно сейчас. – Посмотрим.

– В любом случае теперь, когда дети разъехались и никто не вертится под ногами, ты можешь проводить гораздо больше времени с Эндрю.

– К сожалению, он очень занят на работе, – сказала Лес.

Эндрю уезжал рано утром, и она не видела его до самого обеда, который обычно приходился у них на поздний вечер.

– Да, таков удел всех жен удачливых бизнесменов. Вот нам и приходится заполнять свое время пустой филантропией и благотворительными базарами.

– Не пытайся быть циничной, Конни. Благотворительность – совсем не пустая вещь. Это самое малое из того, что мы можем сделать для общества. Ну а кроме того, если мы ею не займемся, то кто же еще? – упрекнула подругу Лес, которая сама состояла в нескольких благотворительных комитетах.

– Не обращай на меня внимания, – вздохнула Конни. – Просто время от времени я устаю от всего этого. – Она взяла куриную ножку и, поднеся тарелку поближе ко рту, чтобы не капать на платье, впилась зубами в хрустящую поджаренную корочку. – Кстати, кто такая эта брюнетка рядом с Эндрю?

– Клодия Бейнз.

Когда брюнетка появилась на вечере, Лес перебросилась с ней несколькими словами, но тут подлетел Эндрю и увел юную красавицу знакомиться с прочими гостями. Сейчас они беседовали с какой-то парой, которую Лес не могла разглядеть. Но что она хорошо заметила – это то, как Эндрю держал руку на плечах молодой женщины, прижимая ее к себе. Лес быстро отвернулась, чувствуя, как в животе у нее словно сворачивается какая-то тугая пружина.

– Это его новая сотрудница из фирмы, – пояснила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно непринужденней.

– Он явно уделяет ей массу внимания. – Конни многозначительно приподняла брови.

– Она – протеже Эндрю.

– А не из-за нее ли он задерживается так допоздна?

Лес сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и заставила себя беззаботно расхохотаться.

– Не будь дурочкой, Конни. Она так молода, что годится ему в дочери.

– Вот этих-то и надо больше всего опасаться. – Тон, которым подруга произнесла эти слова, напомнил Лес, что муж Конни известен своими любовными похождениями.

Внезапно Лес почувствовала легкую дурноту: ее начало подташнивать и знобить. Она понимала, почему Конни пришли в голову такие мысли. Собственный опыт подталкивал подругу видеть ситуацию именно в таком омерзительном свете. Но это же просто смешно! Эндрю совсем не такой. Но, Боже праведный, как мне хочется, чтобы он наконец-то убрал руку с плеча этой женщины, с яростью подумала Лес. Это прикосновение напоминает о чем-то гораздо более личном, чем просто дружеское участие. Если Конни заподозрила неладное, то же самое могут подумать и все остальные.

– Я знаю Эндрю, – проговорила Лес вслух. – И потому не тревожусь.

В это время из прихожей в гостиную вошла какая-то женщина. Мэри! Сестра. Лес обрадовалась не только ее приходу, но и возможности прервать неприятный разговор.

– Извини меня, Конни. Только что приехала Мэри.

Широким быстрым шагом она двинулась навстречу сестре и успела перехватить Мэри до того, как та успела углубиться в толпу гостей.

– Ну, появилась наконец-то!

Сестры обменялись ласковыми поцелуями.

– Только, пожалуйста, не читай мне лекций о пунктуальности, – сказала Мэри. – Тут сработал закон Мэрфи или, вернее, его версия в обработке Карпентеров. – С нами случились все недоразумения, какие только возможны. Не успели мы выйти из дома, как Энн порезалась о разбитое стекло. Росс забыл залить в машину горючее. По дороге у нас лопнула шина, а запасной не оказалось. Словом, тридцать три несчастья.

– А где Росс? – Лес оглянулась на прихожую.

– Пошел принять душ. После того как мы наконец починили шину, он хотел вернуться домой и переодеться. Но я ему сказала: «Ни за что!»

Лес рассмеялась и обняла сестру.

– Пойдем к бару.

– Да, за наши приключения стоит выпить, – провозгласила Мэри.

Волей-неволей им пришлось столкнуться с Эндрю. Он окликнул их, когда они проходили мимо.

– Мэри! А мы уж было решили, что ты вообще не приедешь. Ты помнишь Клодию, не так ли?

Он дружески сжал плечи брюнетки, и та, слегка лишившись равновесия, вынуждена была прислониться к нему.

Лес бессознательно стиснула зубы. Стало быть, Клодия? Они уже зовут друг друга просто по имени… Но тут же Лес одернула себя. В конце концов, это вечеринка, и вряд ли здесь уместно придерживаться формальностей. Словно откуда-то со стороны она слышала, как Мэри и… мисс Бейнз обмениваются короткими любезностями. Надо и ей что-то сказать.

– Надеюсь, вам у нас весело… Клодия, – произнесла Лес. Имя далось ей с трудом. Оно словно застряло в горле, когда Лес попыталась проявить хоть немного сердечности.

– О да. Эндрю меня развлекает, – ответила брюнетка, улыбнувшись ему.

– Мы обменивались забавными историями, – сказал Эндрю. – Я когда-нибудь рассказывал вам о двух мужчинах, которые, прожив вместе многие годы, рассорились и решили разойтись в разные стороны? Каждый из них нанял себе адвоката – одним из них был, естественно, я, – чтобы разделить имущество, которое они нажили… дом, машину, банковские счета. Ну, и была у них собака…

– Извините меня. – Лес повернулась, чтобы уйти, и потянула за собой Мэри. – Мне уже доводилось слышать этот рассказ.

Эндрю отметил ее уход, помахав на прощанье в воздухе пальцами, и продолжал рассказ, даже не прервавшись. Лес и Мэри двинулись к бару, пробираясь через плотную толпу гостей. Позади них раздался взрыв хохота.

– Должно быть, Эндрю добрался до соли своей истории, – с кривой усмешкой заметила Мэри.

– Странно. Я слышала, как он ее рассказывает раз сто или даже больше. – Лес приостановилась, чтобы оглянуться на только что оставленную ими парочку. В глаза ей бросилось, как искренне хохотала Клодия. – Но не могу припомнить, чтобы хоть когда-нибудь она вызывала столько смеха.

– Она смотрит на него так, словно он заставляет солнце вставать по утрам, – задумчиво проговорила Мэри и вздохнула. – Надеюсь, Росса минует это безумие мужиков среднего возраста.

Лес не слишком пришлось по душе предположение, что Эндрю страдает подобным недугом. Хорошо, если бы окружающие перестали стараться заронить в нее сомнения. У нее нет никаких причин ревновать, но подобные разговоры разъедают душу как кислота.

– Кажется, в патио дым стоит коромыслом. – Мэри посмотрела наружу, глядя, как бурно веселятся люди во внутреннем дворике. – Хочешь, поспорим? Я уверена, что один из них притащил на вечеринку свой собственный горшочек с «сахаром». – Даже и спорить не буду. Кто-то непременно приносит кокаин на любой прием.

Лес не смогла бы этому помешать, даже если б и попыталась. Она отвернулась и пошла дальше. Наркотики ее не интересовали, хотя у нее и были друзья, – вернее, знакомые, – которые от случая к случаю нюхали кокаин. Считается, что он не вызывает физического привыкания, но Лес видела, как у людей вырабатывается эмоциональная зависимость от зелья, и пришла к выводу, что второе не менее разрушительно, чем первое. В молодости ей доводилось курить марихуану, но это был скорее акт протеста против взрослых, и ничего более. Однажды Лес закурила «самокрутку» в присутствии отца – это было в те дни, когда она ненавидела Джейка. А когда оказалось, что отец не шокирован и не пришел в ярость, Лес потеряла к этому занятию всякий интерес. Но сейчас наркотики слишком легко раздобыть, и она волновалась за детей, в особенности за Тришу, которая настолько неуправляема и склонна к приключениям, что готова испробовать на себе все что угодно. И Лес, по-видимому, ничего не может с этим поделать.

4

К девяти часам Триша вынуждена была признать, что Рауль не приедет. На минувшей неделе она раз десять уже окончательно решалась разыскать его и подтвердить приглашение и зашла даже так далеко, что выяснила, где остановился Рауль и в какой конюшне содержатся его лошади. И каждый раз останавливалась. Она решила, что, если он придет без дальнейших напоминаний, это будет подтверждением ее женской силы. И вот он не появился, но и она не собиралась сдаваться.

Она выскользнула из прихожей и прошла в свою комнату, где у нее была своя собственная частная телефонная линия. Набирая номер конторы спортивного клуба, она надеялась, что там по случайности кто-нибудь да окажется. А в картотеке клуба непременно должен быть телефонный номер Рауля. Она прислушивалась к гудкам в трубке, а затем – чудо из чудес! – кто-то отозвался.

– Я пытаюсь отыскать Рауля Буканана. Не подскажете ли мне, где он может быть или как с ним связаться? – Триша старалась, чтобы ее голос звучал на деловой лад.

– Да я только что видел его в конюшне, – пробурчал в ответ низкий хриплый голос. – Возится с больной кобылой.

– Спасибо. – Трише так не терпелось, что она не стала дожидаться дальнейшей информации и повесила трубку. Надо спешить, не теряя понапрасну времени.

Никто не заметил, как она прошла через гостиную и столовую на кухню. Повара и официанты из фирмы по устройству приемов были слишком заняты, чтобы обращать внимание на девушку. Она взяла бутыль с холодным шампанским, два бокала и вышла из дома через заднюю дверь. Пальмы и кусты загораживали ее от случайного взгляда кого-нибудь из гостей. Триша пробралась к гаражу, где стояла ее спортивная машина. Единственное, что оказалось трудным, – пробраться через скопление автомобилей на подъездном пути. А дальше – прямая быстрая дорога к спортивному клубу.

Возле длинного строения клубной конюшни горел свет, и там виднелись силуэты двух человек. Триша остановила машину на стоянке, взяла с сиденья бутылку с шампанским и бокалы и зашагала к конюшне по неровной дорожке, усыпанной ракушечной крошкой, которая хрустела под высокими каблуками. Лунный свет блестел на ее платье цвета слоновой кости. Где-то вдалеке залаяла собака. Ракушки под ногами Триши сменились плотным, ровным грунтом, и, подойдя поближе, она различила приглушенный говор двух голосов, беседовавших на каком-то певучем языке. «Кажется, испанский», – подумала девушка, но все еще не могла понять, есть ли среди говорящих Рауль. Триша была совсем уже рядом, когда наконец узнала его.

– Привет. – Она подошла к беседующим почти беззвучно.

Рауль обернулся, недовольно сдвинув брови, и, увидев Тришу, нахмурился еще сильнее.

– Что вы здесь делаете? – пробурчал он вместо приветствия.

Триша подняла руки, показав ему бутылку шампанского в одной и бокалы – в другой.

– Раз уж вы не пришли на вечеринку, я принесла вам вечеринку сюда.

Рауль не выказал ни удивления, ни удовольствия в ответ на это заявление. Он шагнул назад к решетчатой двери стойла. Сквозь эту легкую загородку Триша увидела вороную лошадь и согнувшегося возле ее передней ноги конюха. Девушка подошла поближе.

– Что с ней? – спросила она.

Правая нога лошади была обвернута повязкой со льдом.

– Эта кобыла упала сегодня днем, – сказала Рауль. – Вначале мы думали, что она просто сильно растянула себе сустав, но опухоль стала увеличиваться. Сейчас придет ветеринар, чтобы взглянуть на нее еще разок. Возможно, небольшая трещина в кости.

– Бедная девочка.

Триша, звякнув стеклом, переложила бокалы и бутылку в одну руку, чтобы другой погладить кобылу по шелковистой морде. Животное явно страдало от боли – это было видно по печальным темным глазам и низко опущенной голове.

– Осторожнее. Испачкаете платье, – предостерег ее Рауль.

– Как оно вам нравится? – Триша слегка повертелась перед ним, сознавая, что высокая горловина платья и длинные рукава придают ей утонченный вид, которому добавляет пикантности большой треугольный вырез на спине. – Теперь вам придется признать, что в нем я мало похожа на школьницу. Скажите мне правду, Рауль, если бы, когда мы встретились, я была одета так же, вы бы подумали, что я слишком молода?

Рауль широко усмехнулся.

– Возможно, что и нет.

– Вот видите! Мне необходимо было прийти сегодня вечером, чтобы доказать, что ваше первое впечатление обо мне было неверным, – сказала Триша.

Рауль сказал что-то конюху по-испански, затем взял Тришу под локоть и повел ее от стойла. Они прошли несколько шагов и остановились около одного из столбов.

Триша протянула Раулю шампанское.

– Может быть, откроете, пока оно не согрелось…

Он взглянул на девушку, видимо, что-то обдумывая про себя, затем взял бутылку и содрал запечатывающую горлышко фольгу. Триша наблюдала, как он легко и умело извлекает пробку.

– Если бы кобыла не захромала, вы приехали бы на прием? – Она держала бокалы наготове.

– Нет.

Негромкий хлопок словно бы подчеркнул резкость его ответа, но пробка не взлетела в воздух, а осталась в руке Рауля. Триша быстро подставила бокал под вырвавшуюся из горлышка пенную струю, и аргентинец наполнил его вином, не пролив ни капли.

– Ну что ж, редко встретишь в мужчине такую честность, – она подставила под струю второй бокал, а затем протянула его Раулю.

Он оценивающе глянул на поданный ему фужер.

– Я вижу, вы знаете, как правильно обращаться с шампанским.

В широких низких бокалах, обычно именуемых фужерами для шампанского, вино слишком быстро перестает играть и пениться, превращаясь в обычную безжизненную жидкость.

– Не забывайте, что я из семьи Кинкейдов. И мои знания о светлых сторонах жизни – само совершенство, – насмешливо произнесла Триша и пригубила искрящееся вино.

– Зачем вы прибегаете к подобному тону? – Рауль склонил голову в сторону, лунный луч, падавший на его лицо, подчеркивал резко и сильно вылепленные черты.

Триша пожала плечами, стараясь притвориться безразличной.

– Думаю, что я сильно разочаровала свое семейство. Во мне, кажется, больше от Томасов, чем от Кинкейдов. – Однако она приехала сюда вовсе не затем, чтобы обсуждать свои семейные отношения. – На вечеринках всегда танцуют. А предполагается, что у нас с вами вечеринка. Вы не собираетесь пригласить меня на танец?

– Но у нас нет музыки.

– Тогда нам придется придумать свою собственную.

Она положила руку, в которой держала бокал, на плечо Раулю, а другую протянула ему. После секундного колебания он взял ее руку и обнял девушку за пояс. Они двинулись в медленном беззвучном танце. Ноги Рауля при каждом шаге касались юбки Триши, она была в восторге – ей нравилось то, что она наконец оказалась так близко к нему, и то, как крепко его рука сжимает ее талию.

– Расскажите мне о себе, Рауль. Откуда вы? Чем вы занимаетесь?

– Играю в поло. – Зрачки пронзительных голубых глаз Рауля в тусклом свете казались огромными. Триша залюбовалась его глазами и твердыми очертаниями рта. – И учу играть других. У меня есть участок земли неподалеку от Буэнос-Айреса, где я выращиваю и тренирую лошадей для поло. Стало быть, поло и есть мое ремесло.

– Вы женаты? – Триша потягивала шампанское, разглядывая из-под ресниц его лицо.

– Нет. – В глазах его блеснуло насмешливое выражение.

– А были когда-нибудь женаты?

– Нет.

– Почему? – с вызовом спросила Триша. – Разве вы никогда не встречали подходящую девушку?

– Думаю, что нет.

– Но вы собираетесь когда-нибудь жениться?

Рауль улыбнулся.

– Вы бы не захотели выйти за меня замуж. Я – латиноамериканец. И убежден, что место женщины – это дом. А дома я бываю очень редко.

– Вы считаете, что я всегда преследую какую-то личную выгоду?

– Считаю, что всегда, – сухо подтвердил он.

– А родные у вас есть? – спросила Триша.

– Мать умерла. Отец оставил меня, когда я был совсем маленьким. А другой родни у меня нет.

– Ваша фамилия – Буканан… Значит, вы наполовину англичанин?

– Нет, я аргентинец. – В его голосе звучал оттенок гордости. – Моя страна – это, как принято говорить, плавильный котел национальностей. Как и Соединенные Штаты. Откройте телефонный справочник Буэнос-Айреса, и вы найдете множество таких фамилий, как Буканан, Гонсалес, Циммерман или Карузо. Эти люди некогда приехали туда из Испании, Италии, Англии, Франции, Германии и еще из сотни стран, но все они теперь – аргентинцы.

– Я этого не знала. – Тришa всегда считала, что в Аргентине, как и в Мексике, преобладают испанцы.

– Тогда вам следует читать не только школьные учебники, но и книги по истории. – Рауль внезапно остановился. – Все! Музыка смолкла. Танец закончен.

Он снял руку с талии Триши и шагнул в сторону. Внезапность, с которой он вышел из игры, удивила и обескуражила девушку.

– Я провожу вас к вашей машине, – сказал Рауль.

– Но ведь мы даже не притронулись к шампанскому, – запротестовала Триша.

Бутылка, почти полная, стояла на земле около одного из столбов.

– Мне сейчас не до вина. Можете взять то, что осталось, с собой домой. – Он спокойно разглядывал девушку, держась вежливо, но строго.

Но к тому времени, когда она доберется домой, шампанское согреется и выдохнется. Станет таким же пресным и неинтересным, каким становился этот вечер.

– Но мне совсем еще не надо уезжать.

– Нет, надо. – Рауль взял Тришу за руку и легонько потянул за собой по направлению к автомобильной стоянке. – С минуты на минуты приедет доктор Карлайл осматривать кобылу. Я довольно долго буду занят с ним.

– Неважно. Я могу подождать, пока вы закончите.

– Нет.

Протестовать дальше было невозможно – это выглядело бы совсем уж по-детски, и Триша молча поплелась вслед за Раулем мимо освещенных стойл, подыскивая слова, чтобы переубедить его.

– Завтра я уезжаю, – сказала она наконец.

– А я уезжаю послезавтра, так что в ближайшем будущем мы, вернее всего, никогда не встретимся.

– Почему вы так упорно стараетесь отделаться от меня? – выпалила Триша.

– Я стараюсь уберечь нас обоих от неловкого и затруднительного положения, в которое мы можем попасть. – Он говорил терпеливо, словно убеждая ребенка. – Мне известно, как это бывает. Вы, возможно, удивитесь, если узнаете, что мне в вашем возрасте самому доводилось переживать юношеские разочарования.

– Что мне сделать, чтобы убедить вас, что я не школьница, – безнадежно вздохнула Триша. – Вы мне нравитесь, привлекаете меня. Что же в этом детского, незрелого?

– Ничего, – спокойно ответил Рауль. – Лолита тоже была школьницей.

– Чтоб вам пусто было! – обиженно выругалась Триша.

– Пусть так, – пробормотал Рауль и поддержал девушку под локоть, когда у той подвернулась нога на усыпанной битыми ракушками дорожке. Они подошли к стоянке, и Рауль сразу же определил, на каком автомобиле приехала Триша. Сделать это было несложно – спортивная машина резко выделялась среди грузовых пикапов и старых седанов.

– Ваш бокал, – Рауль протянул девушке блеснувший в свете луны фужер.

– Спасибо.

Избегая смотреть спутнику в глаза, Триша взяла бокал, думая сердито, что он, скорее всего, считает ее избалованной богатой девчонкой, дующейся из-за того, что не может настоять на своем. Впрочем, именно так – или почти так – оно и было.

– Спокойной ночи, Триша.

В первый раз он назвал ее по имени, в первый раз показал, что она – личность, а не подросток, от которого можно ждать одних только неприятностей. И у Триши внезапно вспыхнула надежда, что не все еще потеряно, что в этой завершившейся крахом ситуации можно еще что-то спасти.

– Постойте. – Она доверительно коснулась руки Рауля. – Разве не принято, что бы мужчина после того, как проводил девушку до машины, поцеловал ее на прощание?

Рауль нетерпеливо тряхнул головой. В ночной полутьме его волосы казались скорее черными, чем каштановыми. Лица почти не различить, но Трише показалось, что он улыбается.

Она предвкушала, как его теплые губы прижмутся к ее губам, и почувствовала, как неистово заколотилось сердце. Когда миг этот наконец настал, Триша прижалась к Раулю, но прикосновение его губ оказалось мягким и нежным – так мужчина целует школьницу. Разом вспыхнувшие обида и разочарование заставили девушку отстраниться.

– Рауль, я не девственница. – Триша приподнялась на цыпочки, обвила руками шею Рауля и попыталась заставить его склонить голову. Не обращая внимания на напряженное сопротивление мужчины, она приоткрыла рот и с требовательной страстью прильнула губами к его губам. Она прижалась к сильному телу аргентинца, испытывая возбуждение от прикосновения его мощных бедер к своим ногам. Вкус его губ пьянил девушку, но и Рауля поцелуй не оставил полностью безучастным. И он почти бессознательно ответил на жадный призыв.

Затем его пальцы стиснули запястья Триши, и Рауль силой заставил девушку разжать объятие и опустить руки. Когда он отстранил ее от себя, сердце Триши бешено стучало, а дыхание вырывалось из груди часто и прерывисто.

– Как бы мне хотелось, чтобы вы были у меня первым, – тихо произнесла она.

– Довольно. Пожалуйста, избавьте меня от ваших соблазнов, – сердито посмотрел на нее Рауль.

Кажется, терпение его кончилось, и он не желал более спокойно сносить Тришины выходки. Аргентинец распахнул дверцу автомобиля и помог девушке усесться на водительское сиденье.

– Мы еще встретимся, – сказала Триша, когда Рауль начал закрывать дверь.

Он приостановился, опершись на дверную раму.

– Отчего-то я в этом не сомневаюсь, – неожиданно согласился Рауль с каким-то оттенком смирения, словно покоряясь ее настойчивости, а затем повернулся и зашагал в полутьму.

– Когда мы увидимся опять, я буду старше, – крикнула Триша ему вслед.

Ответа не было.

Триша еще долго сидела в машине неподвижно, глядя, как его фигура скрывается в темноте, пока наконец не пропала окончательно. Тело девушки все еще трепетало от прикосновений его сильных, мускулистых рук, а ее губы до сих пор ощущали вкус его поцелуя.

Она не лукавила, говоря, что хотела бы, чтобы Рауль был первым мужчиной, с которым она испытала любовную близость. Может быть, тогда то, что ей пришлось пережить, не было бы таким постыдным и унизительным. Она помнит, как лежала на одеяле в лесу, ожидая, пока мальчик закончит торопливо скидывать с себя одежду. Она была напугана – подумать только: Триша Кинкейд испугана! – и изнывала от неуверенности, не зная, что делать и чего ожидать.

Предполагалось, что Макс знает. Послушать, как он рассказывает, – так опытнее любовника и быть не может. «Не беспокойся, крошка. Сколько, бишь, раз мне приходилось этим заниматься? Сотни. Я и со счета сбился». И вначале действительно все шло хорошо. Поцелуи, прикосновения, объятия – милая любовная игра, предшествующая главному ответственному моменту. Но с того мига, как Макс неуклюже взгромоздился на нее, все пошло не так. Единственное, что чувствовала Триша, – как что-то твердое грубо толкает и пытается в нее прорваться.

– Помоги мне, черт побери, – вот и все, что сказал ей Макс.

Затем она ощутила первый болезненный укол и попыталась вырваться, но его руки крепко прижимали Тришу к земле, не давая шевельнуться. Затем все пропало в приступе захлестнувшей ее жгучей боли. Бедра Макса колотились о ее ноги, она слышала, как он омерзительно мычит и стонет. Это был последний раз, когда она встречалась с этим мальчиком. Затем у нее были два других парня, которым все же удалось показать ей, что физическая близость может доставить кое-какое удовольствие. И сейчас Триша поймала себя на том, что пытается представить, каково бы это было – оказаться в постели в Раулем. Она воображала, как он целует ее груди и ласкает тело, она почти ощущала на себе его сладостную тяжесть. От этих мыслей ее лоно захлестнуло почти нестерпимое желание.

Вздохнув, Триша повернула ключ зажигания, и двигатель, мягко заурчав, ожил. Выбираясь со стоянки, девушка увидела впереди фары приближающегося автомобиля. Видимо, наконец-то приехал ветеринар, которого дожидается Рауль. Триша вырулила на шоссе и, выжав педаль акселератора, помчалась домой.

Последние гости разъехались только к двум часам ночи. Наемные служители заканчивали убирать грязную посуду, переполненные пепельницы и прочие следы недавнего разгула. Лес командовала уборкой, указывая, как расставлять мебель на прежние места. Внешне она выглядела спокойной и деловитой, но внутри кипела от гнева.

Когда Эндрю забрел в гостиную, все находилось на своих местах. Осталось расставить лишь стулья, временно выстроенные в ряд у стены.

– Передвиньте их немного левее, – устало приказала Лес двум не меньше ее уставшим служителям.

– Где Триша? – спросил Эндрю. – Она что, уже легла спать? Я не видел ее весь вечер.

Лес удивило, что он вообще заметил отсутствие дочери. Все это время Эндрю почти не отходил от Клодии Бейнз. Лес видела, как они весь вечер болтали и смеялись не умолкая, танцевали, тесно прижавшись друг к другу, а когда не танцевали – рука Эндрю фамильярно обнимала плечи молодой женщины. И в завершение всего Эндрю, проводив Клодию до двери, поцеловал ее на прощание. Это окончательно вывело Лес из себя.

– Триша? Человек, которого она пригласила на вечеринку, не пришел, и она провела большую часть вечера у себя в комнате, – напряженно сказала Лес.

– Ей следовало бы помочь тебе.

– Думаю, она заканчивает укладывать вещи к отъезду.

– Ах вот как. – Эндрю устало потер затылок. – Я бы выпил кофе. У нас осталось хоть немного?

– Посмотри на кухне. – Лес вовсе не собиралась стремглав бежать за кофе для него.

Эндрю слегка даже опешил от резкого ответа. На лице его промелькнуло легкое удивление, но он промолчал. Лес не смотрела на мужа, но уголком глаза видела, что он идет на кухню. Служители наконец закончили расставлять стулья. Из столовой доносилось гудение пылесоса. Лес окинула комнату взглядом: кажется, почти все – служителям осталось только собрать свое оборудование и отнести его в стоящий у дома фургончик.

– Я успел как раз вовремя, чтобы спасти остатки, которые они собирались вылить в раковину. – Эндрю вернулся в гостиную, неся в каждой руке по блюдцу с чашкой. – Я и тебе принес.

– Мне не хочется кофе, – Лес подошла к французским окнам и закрыла их, проверив, надежно ли заперты задвижки.

– Эмма просила передать тебе, что на кухне все вымыто.

– Спасибо. – Голова у Лес раскалывалась от напряжения. Ей казалось, что еще минута, и она не выдержит и начнет кричать. – В таком случае оставайся здесь и запри дверь за служителями, когда они уйдут. Я пойду наверх.

И она пошла к лестнице, а Эндрю остался посреди комнаты, растерянно глядя ей вслед. Добравшись наконец до гардеробной, Лес с облегчением скинула с себя вечерний костюм. На пол полетел сначала пиджак, затем брюки. Впервые за долгие годы она не дала себе труда повесить одежду в шкаф, а оставила ее валяться бесформенной грудой прямо на ковре. Следом в ту же кучу были брошены черные чулки и белье. Ожерелье и серьги Лес швырнула на туалетный столик. Натянув на себя зеленую в узкую полоску шелковую ночную рубашку, она присела около зеркала только затем, чтобы вынуть из прически шпильки, скалывающие волосы. Снимать с лица макияж Лес не стала. Она была слишком возбуждена, чтобы заняться делом, требующим хоть малейшего внимания. Внутри у нее все дрожало от возмущения и обиды.

Выходя из гардеробной, Лес по дороге прихватила щетку для волос. Расчесываясь на ходу, она вошла в спальню и присела на край кровати, застланной атласным покрывалом. Она с такой силой и ожесточением водила щеткой по волосам, что вскоре кожу на голове засаднило, – казалось, ей было необходимо причинить себе физическую боль, чтобы облегчить внутреннюю муку.

Она слышала, как снизу доносится отдаленное и неясное бормотание голосов. Хлопнула входная дверь. Затем послышался голос Эндрю, пожелавший Эмме спокойной ночи. Лес опустила щетку на колени и застыла в ожидании. Судя по звукам, Эндрю вошел в гостиную, соединяющую – или разъединяющую? – их спальни. Дверь ее комнаты открылась. Лес почувствовала, что муж смотрит на нее, стоя на пороге. Сама она в его сторону не глядела.

– Все заперто. – Эндрю привалился плечом к дверному косяку.

– Хорошо. – Лес продолжала расчесывать волосы.

Эндрю постоял немного и вошел в комнату. Лес пришлось собрать все свои силы, чтобы не швырнуть в него щеткой.

– Прием получился превосходным. Ты, как всегда, превзошла себя, – сказал он.

– Удивительно, что ты это заметил. – Лес постаралась удержаться от сварливого тона, но это ей мало удалось.

– Что это значит? – у Эндрю вырвался смущенный смешок.

Не в силах усидеть на места, Лес вскочила и зашагала вокруг кровати.

– Что значит?!! Как ты можешь задавать такие вопросы? – Гнев ее наконец-то вырвался наружу.

– Потому что я хочу понять, о чем ты говоришь.

– И ты после того, как вел себя таким образом весь вечер, еще смеешь стоять здесь и невинно спрашивать, в чем дело? – наступала на него Лес.

– Да что же я такое сделал? – в замешательстве поднял руки Эндрю.

Лес вовсе не хотелось называть своими словами, что она имеет в виду, но и стерпеть, как муж прикидывается ягненком, было ей невмочь.

– Ты весь вечер глаз не отводил от этой Бейнз.

– Что? – в удивлении, словно не веря своим ушам, рассмеялся Эндрю.

– Все это заметили. Как это было унизительно – видеть, как люди наблюдают за мной и перешептываются за моей спиной, обсуждая, вижу ли я, что происходит. Ты все время занимался только ей одной и не обращал никакого внимания на всех других гостей.

– Лес, но это же просто неправда. Все было совсем не так. Да, я не отходил от нее. А как ты считаешь, что я должен был делать? Она на этом приеме не знала ни единой души. Было бы не слишком хорошо, если бы я оставил ее стоять в одиночестве. И я как хозяин считал своей обязанностью познакомить ее со всеми остальными, потому-то мы с ней и блуждали по гостиной. Думаю, что мы поговорили почти со всеми, кто там был.

– Твоя обязанность, – произнесла Лес ледяным тоном. – И какой же тяжелой была, должно быть, эта обязанность. Уверена, что тебе приходилось заставлять себя все время смеяться и улыбаться ей.

– А я и не собираюсь отрицать, что мне с ней было приятно. – Эндрю медленно покачал головой, и на губах его появилась терпеливая, извиняющая улыбка.

Его спокойствие только усилило досаду и ярость, обуревавшие Лес.

– Она заставляет меня чувствовать себя молодым, – сказал Эндрю.

– Стало быть, я заставляю тебя чувствовать себя старым? – Лес шагнула назад к кровати и села опять.

– Конечно, нет. Я только пытаюсь объяснить тебе, как интересно и забавно находиться в ее обществе.

– А целовать ее на прощание – это тоже забавно? – Лес еще раз с силой провела по волосам щеткой, затем сжала ее в руках и уставилась на щетину невидящим взглядом.

– Лес, что ты говоришь? Я не верю своим ушам, – пробормотал Эндрю. – Лес, да я целовал на прощание буквально каждую женщину, которая уходила…

Какой-то частицей сознания Лес понимала, что он говорит правду. Эндрю подошел к кровати, сел рядом с женой и нагнул голову, чтобы взглянуть ей в лицо.

– Уверен, что ты ревнуешь, – сказал он.

– А ты бы не ревновал? Среди гостей не было ни одного, кто бы не подпустил мне какой-нибудь намек. – Лес бросила на него укоризненный взгляд. У нее так накипело внутри и она так долго копила свое негодование, что не могла так быстро расстаться со своей обидой – будь причина ее воображаемой или нет.

– Я сожалею, что огорчил тебя. Прости. – Эндрю смотрел на жену с раскаянием и нежностью.

«Как он красив», – подумала Лес. Ах, эти первые блестки серебряной седины на висках и глубокая ямочка на подбородке.

И она опять взялась за щетку.

– Может быть, с тех пор, как мы женаты, у тебя были другие женщины. Я не знаю. Видимо, так уж повелось, что все мужчины неверны. Это у вас в характере. Но никогда не выставляй свои связи передо мной напоказ, Эндрю. Я этого не потерплю.

Эндрю ласково взял ее за подбородок и заставил Лес повернуть голову, чтобы она посмотрела на него.

– Откуда у меня могла взяться другая женщина? Разве после всех тех лет, что мы прожили вместе, ты не знаешь, как я люблю тебя?

Он пристально смотрел на нее, и на душе у Лес разом потеплело. Уголки ее губ невольно раздвинулись в улыбке и она прошептала: – Но этому требуются кое-какие доказательства…

Эндрю не дал жене договорить. Он наклонился вперед и закрыл ей рот нежным поцелуем, который становился все крепче и крепче. Лес приникла к нему, откинув голову назад, словно приглашая мужа прижаться к ней еще теснее. Одно за другим тянулись восхитительные мгновения, пока наконец Эндрю медленно не оторвался от ее губ. Лес открыла глаза и увидела, что его взгляд скользит вниз по ее шее к пальцам, коснувшимся лямок ночной рубашки.

– Как давно я не раздевал тебя, – прошептал он, ласковым движением спуская с ее плеч сначала одну лямку, потом другую.

По ее телу прошла дрожь, когда мужская ладонь, скользнув по кружеву лифчика, накрыла ее грудь. Соски сразу затвердели. Эндрю спустил с плеча одну бретельку, и она скользнула по ее плечу. Вторую бретельку скинула сама Лес, чтобы поскорее освободиться от мешающей одежды.

Эндрю подхватил ее на руки, положил на широкую кровать и помог стянуть рубашку, которую он отбросил легким движением. И тонкая шелковая материя беззвучно легла на пол.

Эндрю отступил назад, чтобы полюбоваться ее обнаженным телом, скользя глазами по высокой, округлой груди и стройным ногам. Не отрывая от жены взгляда, он расстегнул свою рубашку и начал раздеваться.

От этого взгляда Лес бросило в жар. И когда он, сбросив с себя одежду, лег рядом, возбуждение и нетерпение еще более возросли.

Проведя ладонью сверху вниз, до светлых волнистых волос на лобке, он выдохнул:

– До чего же ты красива.

Его губы прильнули к ее горячим губам, и они слились в жарком поцелуе.

И его руки, и его губы, и все его тело выдавало восхищение, которое он испытывал при виде ее, и желание. И это дикое, страстное желание заставляло и ее тело переживать то же самое. Всепоглощающая страсть – это было уже почти забытое ею чувство. Не желая торопиться, они упивались этим состоянием, наслаждаясь взаимными ласками. И когда их тела слились в одно целое и наступила кульминация, – нежная и мягкая волна счастливого изнеможения окатила их обоих.

Какое-то время Лес лежала в забытьи, вытянувшись на постели, полуприкрытая легкой простыней, и забросив руки за голову. Рядом на подушке покоилась голова Эндрю. Она догадывалась, что Эндрю тоже не спит, а просто лежит, закрыв глаза, как лежала и она сама, с ощущением удивительной легкости в теле. И все же Лес не выдержала и повернула голову, чтобы взглянуть на него.

– Это было чудесно, – прошептала она, но слова не могли выразить всего, что она испытала. Приподнявшись и опершись на локоть, Лес поцеловала мужа в крутой изгиб плеча. – Так хорошо нам никогда еще не было со времен нашего медового месяца.

Эндрю насмешливо изогнул бровь.

– Ты не слишком-то высоко оцениваешь все эти годы после свадьбы…

Лес засмеялась.

– Я совсем не то хотела сказать.

Эндрю обнял ее за талию и притянул поближе к себе.

– В таком случае, женщина, тебе надо более точно выражаться, – приказал он с шутливой угрозой.

От этой игры Лес захлестнул новый поток чувств.

– Все это кажется таким новым и восхитительным. Мы словно опять заново знакомимся и открываем для себя друг друга. – Она чувствовала, как внутри нее ярко разгорается свет возрождающейся любви. Лес прильнула к мужу еще теснее, ероша пальцами волосы на его груди. – Мне кажется, что я чувствую себя невестой.

– Ты всегда будешь для меня невестой. – Эндрю нежно поцеловал Лес в лоб и положил ее голову себе на плечо.

– Как ты думаешь, сколько сейчас времени? – спросила она.

– Не спрашивай. – Широкая грудь Эндрю приподнялась, когда он заговорил, и это легкое движение вновь взволновало Лес. – Было около трех, когда я поднимался наверх.

Лес слегка повернула голову, чтобы посмотреть на часы, стоящие на ночном столике:

– А сейчас почти четыре.

Эндрю застонал.

– Давай не будем спать и встретим рассвет, – предложила Лес, не обращая внимания на его притворные стоны.

– Ты это серьезно?

– Конечно, серьезно. – Она шутливо потянула его за волосы на груди. – Я пойду сварю свежего кофе, и мы можем выпить его снаружи, на площадке.

– Лес, не думаю, чтобы солнце встало раньше часов шести. Ты представляешь, как мы к тому времени устанем?

– Ты устал? – Она села, глядя на него.

– Ну, сейчас-то нет, – уступил Эндрю.

– Тогда поднимайся с постели, лежебока. – Лес попыталась выпихнуть мужа с кровати. – Ну-ка, вставай.

Она ухватила Эндрю за руки, и между ними завязалась шуточная борьба. Не прошло и нескольких минут, как Лес вынуждена была ретироваться с поля боя. Эндрю тут же откинулся на подушку и, заложив руки за голову, принялся наблюдать, как она набрасывает на себя красное кимоно.

– Смотри же, к тому времени, когда я вернусь с подносом, тебе лучше подняться, – предупредила его Лес. – Даже и не надейся, что будешь пить кофе и апельсиновый сок в постели, не получишь ни капельки…

Но Эндрю лишь улыбался, не боясь ее угроз.

Однако когда Лес вернулась с подносом, нагруженным кофейником и чашками, кувшином с соком и корзинкой с датскими рогаликами, кровать была пуста. Французские двери на балкон были приоткрыты, и, выглянув наружу, Лес обнаружила там Эндрю: волосы влажные после душа, а лицо – свежевыбрито.

– Рогалики… – их-то он углядел прежде всего. – Как ты догадалась, что я голоден?

– Ты всегда голоден после того, как хорошо потрудишься.

Лес поставила поднос на стеклянный столик с коваными ножками и попыталась вспомнить, когда в последний раз прибегала к подобной игре слов, придавая самым обычным выражениям интимный смысл. Кажется, в их семейную жизнь вновь входит романтика. Она внезапно ощутила, как прохладен ночной воздух.

– Холодно.

Она принялась разливать по чашкам кофе, дрожа от легкого озноба.

– Иди сюда. – Когда чашки были наполнены, Эндрю крепко обнял Лес и привлек ее к себе, согревая своим теплом. Пить кофе обнявшись было не слишком удобно, но зато каким было вознаграждение за неловкую позу!

Час спустя они лежали рядом, деля на двоих стоящий на балконе шезлонг. Шерстяной плед двойной вязки укрывал их до самой шеи, защищая от предрассветного холодка. На востоке, на перламутровом горизонте, забрезжили первые розовые краски.

– Ты не спишь? – Лес пошевелилась и приподняла голову, чтобы посмотреть, открыты ли у Эндрю глаза.

– М-м-м-м… – Можно было догадаться, что это означает подтверждение.

– Перед тем как уехать, Роб просил меня кое о чем с тобой поговорить. – Лес сомневалась, что сумеет в будущем застать Эндрю в более подходящем настроении.

– О чем? – сонно пробормотал Эндрю.

– Об университете. Он хочет пропустить один год.

– Что? Почему? – Эндрю мгновенно проснулся.

– Говорит, что думает сосредоточиться на тренировках и посмотреть, чего ему удастся добиться в поло, но я предполагаю, что это не единственная причина.

– В чем же, по-твоему, дело?

Лес перевернулась на бок, чтобы смотреть мужу в лицо во время разговора. Кончиком пальца она провела по ямочке на его подбородке.

– Ты знаешь, как тяжело дается Робу учеба в школе. Последние четыре года он выбивался из сил, чтобы иметь достаточно высокие оценки для поступления в университет. Думаю, он устал от напряжения и ему хочется сделать небольшой перерыв.

– Мне эта идея совсем не по душе.

– Я и не думала, что она тебе понравится.

– А ты, полагаю, ее одобряешь…

– Я его понимаю. – Лес подчеркнула разницу между двумя понятиями, слегка постучав мужа по губам. – То, о чем он просит, не столь уж необычно. Есть немало ребят, которые пропускают год под предлогом поездки по Европе или чего-нибудь в этом роде.

– Это верно.

– Итак? Что мне сказать Робу? – Она пробежала пальцами по уголкам его рта.

– Значит, ты не хочешь, чтобы мы заставляли его поступить этой осенью в университет, не так ли? – Эндрю смотрел ей прямо в глаза.

– Да.

– Ну, в таком случае мне вряд ли удастся переспорить вас обоих, – криво усмехнулся Эндрю.

– Эндрю! – Легкость, с которой он капитулировал после такого непродолжительного спора, ошеломила Лес. Она погрузила пальцы в волосы на затылке Эндрю и притянула голову мужа вниз, чтобы поцеловать его. Поцелуй длился долго и был таким же волшебным, как и те, какими они обменивались недавно в постели.

– Я люблю тебя, – Лес вздохнула, когда губы их наконец расстались.

– А знаешь что?

– Что? – Она улыбнулась, ожидая конца фразы.

– Ты пропустила свой рассвет.

Лес повернулась и увидела золотую полосу света, венчавшую, как корона, горизонт. Рождался новый день – новая любовь, новое взаимопонимание. Именно так было в их первую брачную ночь, когда они стояли вмести и встречали рассвет – своего рода символ начала новой жизни вдвоем. Вместе. «Помнит ли это Эндрю?» – подумала Лес. Она крепче прижала к себе обнимавшие ее руки мужа и откинулась назад, глядя, как на небе восходит солнце.

5

Солнечный свет блестел на гладкой поверхности бассейна, голубое дно которого, казалось, сияет под стать голубизне неба. Лес слегка опустила спинку шезлонга, чтобы было удобнее полулежать, и откинулась на сиденье, сплетенное из разноцветных пластиковых полос. Белая шляпа с широкими полями защищала от солнца ее волосы, зато яркий купальник открывал навстречу жгучим лучам большую часть умащенного кремом тела. Рядом с ней лежала в шезлонге Мэри. Сестры специально расположились поближе друг к другу, чтобы, загорая, беседовать, не повышая голоса.

– Просто поверить не могу, насколько я была сердита в тот вечер. – Лес прикрыла глаза за стеклами темных очков и говорила, не поворачивая головы. – Я так ненавидела эту Клодию, что готова была выцарапать ей глаза.

– Охотно верю.

– У меня не было для этого никаких причин. Потом я чувствовала себя так глупо. Мне не следовало сомневаться в Эндрю, хотя я и рада, что усомнилась.

– Ты что-то очень странное говоришь, – сказала Мэри.

– Нет, в самом деле. Если бы я не высказала Эндрю все мои грязные подозрения, то не произошло бы ничего, что потом случилось. Эти последние две недели были похожи на медовый месяц, – улыбнулась Лес. – Честно говоря, я думаю, что опять влюбилась в Эндрю. После двадцати лет в наших отношениях многое поблекло. Мы слишком привыкли, что другой постоянно находится рядом, и невольно придавали слишком большое значение взаимным промахам. Мы позволяли себе раздражаться по всяким мелочам.

– Понимаю, что ты хочешь сказать. Порой я просто выхожу из себя, когда слышу, как Росс шумно жует во время еды. А ест он, видит Бог, очень много.

– Да, я заметила.

– Ну так что с Клодией? Она все еще в центре внимания?

– Конечно. Эндрю по-прежнему часто говорит о ней, но меня это больше не волнует, – Лес попыталась пожать плечами, но почувствовала, что кожа ее прилипла к пластиковым полосам сиденья шезлонга. – Я начала покрываться испариной. Не пора ли нам передвинуться в тень?

– Еще нет, – сказала Мэри и после недолгого молчания добавила: – Я рада, что вы с Эндрю проводите теперь больше времени вместе. Совсем еще недавно его вообще было трудно застать дома.

– Я по-прежнему не слишком-то часто с ним вижусь. Работы в фирме не стало меньше.

– И ты называешь это медовым месяцем?

– Ну я не буквально, – слегка улыбнулась Лес. – Я просто старалась описать чувство, настроение.

– Ну раз ты так говоришь…

С океана повеял легкий ветерок, освеживший разгоряченную кожу Лес. Она почувствовала себя кошкой, которая, потихоньку урча, лениво нежится на зимнем солнце. Мир и тишина. Единственные звуки, которые доносились до нее, – шелест ветра в пальмовых листьях и шум прибоя, набегающего на берег на другом конце зимнего поместья Кинкейдов. Лес открыла глаза и обвела взглядом поросший травой газон возле дома, принадлежащего ее родителям. Стекла светозащитных очков окрасили все окружающее – и высокие пальмы, и цветущий кустарник – в темно-бронзовые тона. Лес никогда не ощущала этот дом как родной, может быть, потому что выросла не здесь. Ее родиной была Виргиния.

Она увидела, что со стороны оранжереи к ним приближается какая-то фигура в широких штанах и просторной свободной рубахе. Шляпа с широкими полями полностью закрывала лицо, но Лес без труда узнала мать. С руки Одры свисала плоская корзина со срезанными цветами.

– Сюда направляется Одра, – сказала Лес.

– Вижу, – сухо проговорила Мэри.

Вскоре Одра шагала по окружавшей бассейн площадке из плит песчаника. Она глянула в сторону дочерей.

– Лучше бы вам, девочки, убраться с солнцепека, пока у вас не обгорела кожа. Немного позагорать – очень полезно, но если слишком долго пробудете на солнце, то лица у вас сморщатся, как кожа на старом седле.

Все это она бросила на ходу, направляясь к столикам под зонтами, расставленным на лужайке.

Лес и Мэри обменялись молчаливыми взглядами и встали с шезлонгов.

– Хотела бы я знать, удастся ли мне хоть разок посидеть возле бассейна и не выслушать какого-нибудь ее замечания вроде вот этого, – пробормотала Мэри, набрасывая на себя длинный халат. – А впрочем, и верно: становится слишком жарко.

Когда сестры присоединились к матери, сидевшей за столиком, возле Одры стояла уже служанка, облаченная в униформу. Некогда Лес была уверена, что слуги в доме стоят у окон, следя за тем, не вернулась ли их хозяйка, или, по крайней мере, обладают каким-то неуловимым шестым чувством. Ее очень разочаровало, когда она узнала, что их обычно заранее предупреждают по телефону – как было и на этот раз: видимо, садовник позвонил из оранжереи в дом и сообщил прислуге, что миссис Кинкейд направляется обратно.

Одра протянула служанке корзину с цветами.

– Проследите за тем, чтобы их немедленно поставили в воду. И принесите нам чай.

– Слушаюсь, мэм. – И девушка исчезла в раздвижных дверях стеклянной стены, обращенной к бассейну и газону.

Через несколько минут она вернулась с кувшином чая и высокими стаканами со льдом. После того как чай был разлит по стаканам, разговор перешел на семейные новости. Сейчас, когда все дети Одры жили своими домами, она особенно тщательно следила за тем, чтобы каждую неделю все непременно собирались в доме и не теряли связи друг с другом.

– Я рассказала Майклу о твоем решении позволить Робу пропустить один год и не поступать этой осенью в университет, – сказала Одра. – Он с этим согласен. Роб очень серьезный мальчик. Майкл считает, что передышка позволит ему немного успокоиться и научит парня развлекаться.

– Роб заметно изменился с тех пор, как я сказала, что Эндрю согласился разрешить ему пропустить год. В эти выходные он устроил вечеринку, чтобы отпраздновать свободу. Должно быть, это было нечто грандиозное, – смеясь, объявила Лес. – Он позвонил мне в пятницу, сообщил, что он – на мели, и просил перевести на его текущий счет немного денег.

– Я знаю, что сейчас он не может ни о чем думать, кроме поло, но надеюсь, однако, что ты приглядишь за тем, чтобы он съездил куда-нибудь. Ему просто необходимо попутешествовать. – Думаю, я нашла способ, как объединить и то и другое. Ты, наверное, помнишь, что я обещала Трише взять ее в июне в Париж. Это будет подарком к выпускным экзаменам. А как раз в июне в Англии в полном разгаре сезон поло. Так что я попытаюсь через некоторых английских друзей Джейка, увлекающихся поло, устроить, чтобы Роб играл в одной из их команд. Вначале мы все втроем полетим в Лондон, а затем Триша и я уедем в Париж. Это будет замечательно для них обоих. – Лес и самой чрезвычайно нравился ее план.

– Ну что ж, очень хорошо придумано. Я даже немного удивлена, Лес, – заметила мать, а затем продолжила: – Кстати, раз уж речь зашла о планах, я решила распрощаться с домом в Виргинии насовсем. И уже поговорила с Фрэнком насчет продажи Хоупуорта.

– Ах, нет, – пробормотала Лес.

– Я понимаю, – сказала Одра. – Все мы чувствуем сентиментальную привязанность к этим местам, но я подумала, что просто стыдно оставлять дом пустым, без людей, безо всякого использования. – Одра никогда не одобряла расточительства. Одно дело – позволять себе роскошь, и совсем другое – пускать деньги на ветер. – Однако Фрэнк напомнил мне, насколько выгодно держать ферму по выведению породистых лошадей, особенно в отношении налогов, и посоветовал не продавать ее.

– Хвала Фрэнку, – едва слышно пробурчала Мэри, и Лес молча с ней согласилась.

– Ну, а теперь поговорим о том, как нам быть с домом. Я надеюсь, что одна из вас или вы обе будете руководить приготовлениями. Надо упаковать все, что нам может понадобиться. Надо сложить и упаковать в ящики картины. На мансарде скопилось Бог знает сколько сундуков, наполненных вашими детскими вещами. Возможно, вам захочется разобрать их и посмотреть, нет ли там чего-нибудь, что вы желаете сохранить. Поговорите с Майклом и Фрэнком, чтобы узнать, что делать и с их вещами. – Одра говорила так, словно согласие дочерей – дело само собой разумеющееся.

Лес взглянулa на сестру:

– Это может быть забавным.

Мэри кивнула, однако без особой уверенности.

– Затея не такая уж простая. Чтобы сделать все как надо, вернее всего, понадобится пара недель. Не знаю, смогу ли я при моем выводке уехать так надолго. А как ты думаешь, сможет Эндрю выжить без тебя две недели? – поддразнила она Лес.

– Ему где-то в середине февраля надо съездить в Нью-Йорк. И хотя в таких деловых поездках редко удается проводить с мужем много времени, я собиралась поехать вместе с Эндрю. Вероятно, вместо этого могу отправиться в Виргинию. Я поговорю с Эндрю и узнаю, что он об этом думает.

Две недели назад Лес даже в голову бы не пришло советоваться с мужем по такому поводу, она бы просто поступила так, как сама сочла нужным, но теперь в их отношениях все настолько переменилось.

– Я дам тебе знать на следующей неделе, – сказала она сестре. – А ты тем временем подумай, сможешь ли уладить свои дела.

Найти время, чтобы обсудить с Эндрю будущую поездку, оказалось сложнее, чем Лес предполагала вначале. Следующие несколько дней оба они были заняты: Эндрю – деловыми свиданиями и встречами в мужском клубе, а Лес – благотворительной деятельностью, и в те редкие минуты, когда они встречались, они шутили: видимся, только проносясь мимо друг друга по дороге в автомобиле.

Вечером в пятницу Лес вернулась в семь часов из салона красоты и увидела, что коричневого «Мерседеса» Эндрю в гараже нет. Нахмурившись, она вошла в дом и направилась прямо в примыкающую к кухне маленькую столовую, где они обычно завтракали по утрам, но застала там одну только Эмму. Домоправительница сидела за письменным столом, стоящим в нише.

– Эндрю не звонил? – спросила Лес, кладя сумочку на круглый обеденный стол.

Эмма обернулась, сняла очки с толстыми стеклами.

– Он позвонил полчаса назад и сказал, чтобы к обеду его не ждали – он задержится.

– А как же концерт? У нас же билеты на сегодняшний вечер. – Она расстегнула пуговицу на красном жакете и сбросила его с плеч. – А он не сказал, где мы встретимся вечером?

– Он просил передать только, чтобы вы шли одна, а сам он никак не может.

Лес, разочарованная, задумчиво теребила воротник шелковой блузки.

– Ну, одной мне совсем не хочется идти, – пробормотала она и удрученно вздохнула. – Если хотите, Эмма, можете воспользоваться нашими билетами. А я наконец-то проведу дома спокойный вечер.

– Спасибо. Думаю, я схожу на концерт.

Лес взяла сумочку и жакет, вышла из комнаты и поднялась наверх. У нее было чем заняться, чтобы скоротать одинокий вечер. Она написала письма детям. Роба она заверила, что регулярно выгуливает его лошадей, а Трише предложила провести вместе выходные, когда Лес поедет в Виргинию. Однако все это время она то и дело прислушивалась – не раздастся ли на подъездном пути гул мотора.

Чем позднее становилось, тем больше Лес начинала беспокоиться. В десять часов она позвонила в кабинет Эндрю по личной линии, которая не проходила через коммутатор фирмы. Никто не ответил. Лес решила, что муж уже выехал домой, и пошла варить свежий кофе. Однако час спустя поняла: предположение оказалось неверным. Настроение ее колебалось между тревогой и раздражением. Что с ним могло случиться? Дела? Мог бы позвонить еще, раз задержался так надолго… Неужели что-то случилось по дороге? Нет, лучше об этом не думать… Время уже шло к полуночи, когда она наконец услышала, как Эндрю подъезжает к дому. Она спустилась к заднему входу, поджидая мужа. Когда он вошел, Лес стояла, скрестив на груди руки.

– Здравствуй. – Эндрю удивленно улыбнулся и поцеловал Лес в щеку. – Я не ожидал, что ты все еще не спишь. Ну, как тебе понравился концерт?

– Я не пошла на него. Где ты был? Я пыталась дозвониться к тебе в кабинет, но там никого не было.

Он обнял Лес за плечи и увлек ее за собой в гостиную.

– Я повел Клодию обедать. Кажется, это было самое малое, что я мог сделать, после того как задержал ее так допоздна в офисе. Мне следовало бы позвонить тебе, но я был уверен, что ты на концерте. Извини, пожалуйста, если заставил тебя волноваться.

– Заставил. – Все ее страхи теперь прошли, но раздражение осталось. – Должно быть, официанты не спешили вас обслужить, и из-за этого обед ужасно затянулся.

– Ничуть нет. Боюсь, что мы заговорились и потеряли всякое представление о времени, – признался Эндрю.

– Понимаю.

– Да нет, думаю, что не понимаешь… – Эндрю остановился, поставив свой кейс на спинку лимонно-желтого дивана. – Не знаю, смогу ли тебе объяснить, какое большое удовольствие доставляют мне разговоры с Клодией. С ней можно обсуждать такие предметы, о которых я не могу поговорить с тобой. Само собой разумеется, ты будешь слушать меня, но сама ничего разумного сказать в ответ не сможешь. А Клодия – юрист, и с ней мы можем беседовать на равных. И это всегда так вдохновляет меня. – Он посмотрел на Лес. – Ты понимаешь?

– Да.

– Надеюсь, это не бьет по твоим чувствам, – проговорил Эндрю с внезапно вспыхнувшим нетерпением. – Ведь все это моя работа.

– Я понимаю.

Да, это была его работа, которая занимала в жизни Эндрю большое место. И это было именно то, чего она не могла с ним разделить. Разговоры на юридические темы казались Лес скучными и утомляли ее. Однако то, что Эндрю не мог поговорить с ней о любимом деле, оставляло между ними какую-то пустоту. И вот другая женщина эту пустоту заполнила. Было бы ложью сказать, что это не причиняло Лес боли или что она не чувствовала, что в чем-то не оправдала ожиданий мужа.

– Мне очень жаль, что заставил тебя тревожиться понапрасну и не дал тебе вовремя лечь спать. – Эндрю вновь поднял свой кейс.

– Я сварила кофе.

– Нет, спасибо. Мне хочется как можно скорее завалиться в постель. Завтра с утра пораньше мы с Джоном Рандолфом встречаемся на площадке для гольфа, чтобы успеть сыграть хотя бы раунд до того, как на площадку набежит толпа народа.

– Но я хотела кое о чем с тобой поговорить, – сказала Лес.

– А это не может подождать? Я буквально с ног валюсь от усталости. – Минуту назад, когда он говорил о Клодии, он вовсе не казался усталым. Напротив, Эндрю был оживлен и весь светился.

– Хорошо, – сказала Лес, хотя вся дрожала от обиды и негодования. И все ее возмущение было направлено на Клодию Бейнз. Она сердилась на нее за то, что молодая женщина давала Эндрю то, чего сама она, Лес, дать не могла, и гневалась на Эндрю за то, что он это принимал. И еще она сердилась на саму себя за то, что испытывает такие чувства к ним обоим.

– Спасибо, – Эндрю поцеловал жену, едва притронувшись к ее щеке губами. – Спокойной ночи, дорогая.

Все медовые месяцы когда-нибудь заканчиваются, даже и те из них, что начинаются во второй раз. И глядя, как Эндрю идет к дубовой лестнице, ведущей к спальням на втором этаже, Лес спрашивала себя, не подошел ли к концу и ее медовый месяц.

Прошли выходные, но Лес все еще не сообщила Эндрю, что Одра просила ее поехать в Виргинию. Повода так и не подвернулось. Если Эндрю и помнил, что Лес хотела о чем-то с ним поговорить, то он ни словом об этом не упомянул. В начале недели позвонила Мэри, чтобы обсудить сроки их поездки, и Лес предложила отправиться на две последние недели февраля.

Этим же вечером Эндрю встал после обеда из-за стола и извинился:

– Прости, что оставляю тебя одну, но я хочу пойти в библиотеку. Мне надо сделать несколько телефонных звонков.

Он ушел, а Лес засиделась за столом, потягивая вторую чашку кофе. В зеркальном потолке отражались мерцающие желтые огоньки свечей, стоящих на столе. Такая романтическая обстановка, подумала Лес, явно ни к чему сидящему в одиночестве человеку. Она задула свечи и, прихватив с собой чашку с кофе, пошла в гостиную.

Дверь в библиотеку, служившую Эндрю рабочим кабинетом, была прикрыта неплотно. Лес услышала, как муж смеется, беседуя с кем-то, и ее потянуло на этот звук. Она отворила дверь и вошла комнату, подумав, что может выпить кофе и здесь, а потом, когда Эндрю закончит свои звонки, поговорит с ним о предстоящей поездке в Виргинию. Но ей так и не удалось посидеть в широком кожаном кресле у камина.

Как только Эндрю увидел ее, он сказал невидимому собеседнику:

– Подождите, пожалуйста, минутку. – Затем прикрыл рукой телефонную трубку. – Ты чего-то хочешь, Лес?

– Нет, – улыбнулась она, покачав головой.

– Это деловой разговор, – сказал Эндрю, не отнимая ладони от трубки и не продолжая прерванной телефонной беседы.

Прошла чуть ли не минута, прежде чем Лес поняла, что он ждет, пока она выйдет из комнаты. Эндрю не хотел, чтобы она слышала, о чем он говорит. Она испытала странное замешательство, словно ребенок, которому сказали, что ему нечего делать в комнате, полной взрослых. И она смущенно и неловко вышла из библиотеки, не желая оставаться, раз уж ей так явно дали понять, что она здесь лишняя. Однако, выйдя за дверь, Лес остановилась, спрашивая себя, как это она позволила Эндрю выпроводить ее подобным образом.

Она повернулась было, чтобы войти назад, но тут услышала, как Эндрю сказал:

– Извини, Клодия. Так что ты говорила?

Лес так и отпрянула от двери. Она прошла через гостиную к шкафчику с напитками, стоявшему за стойкой бара, и налила себе в кофе изрядную порцию виски. Клодия. Она начинает ненавидеть это имя. Для Лес совершенно ясно, что эта женщина старается понравиться Эндрю. Сколько раз она слышала, как другие говорят, что большинство женщин, сделавших успешную карьеру, проложили себе путь наверх через постель. Эта женщина использует Эндрю. Конечно, он это сам понимает. Может быть, его это не беспокоит. Внутри у Лес словно все свело от чувств, которым она не могла бы подыскать названия, если бы даже и хотела.

Она не знала, как долго просидела, сжимая в ладонях чашку с кофе и виски, как не знала, сколько времени прошло, прежде чем Эндрю вышел из кабинета. Когда он присоединился к Лес, сидевшей у бара, остатки напитка, что плескались на дне ее чашки, были уже совсем холодными.

– Сооружу-ка я себе выпивку, – сказал Эндрю, заходя за стойку. – Что ты пьешь?

– Просто кофе, – солгала Лес.

– А мне, думаю, стоит выпить чего-нибудь покрепче. – Он взял стакан и бросил в него несколько кубиков льда из морозильника. – Сегодня вечером по кабелю показывают что-нибудь интересное?

– Не знаю.

– Ну, в таком случае я сам гляну. – Эндрю добавил в виски немного содовой и поднял стакан. – Ты идешь?

– Нет. – Когда Эндрю повернулся, чтобы уйти, Лес окликнула его: – Эндрю, я еду с Мэри в Виргинию. Одра попросила нас разобрать и упаковать вещи в доме. Меня не будет примерно две недели.

– Когда? – Его, казалось, совершенно не заботило то, что он впервые слышит об этой поездке.

– В середине февраля. Мы уезжаем четырнадцатого.

– А я в тот же самый день уезжаю в Нью-Йорк. Я переиграл сроки поездки и перенес время отъезда на несколько дней вперед. Собирался сказать тебе, но как-то упустил из виду. Во сколько улетает ваш самолет?

– Мы еще не взяли билеты. Этим занимается Мэри.

– Будет удобнее, если мы поедем в аэропорт вместе. Тогда придется оставлять на автомобильной стоянке на одну машину меньше.

– Хорошо.

Лес сама не знала, какой ожидала от него реакции, во всяком случае, не подобной – почти полного безразличия.

Аэропорт был запружен толпами одетых по-зимнему северян, прилетевших в Палм-Бич в поисках тропического тепла. Сквозь поток укутанных в меха приезжих, пробивавшихся к дверям, Лес увидела Мэри, указывающую носильщику, нагруженному багажом, дорогу к регистрационной стойке, где она поджидала сестру.

– Я уже взвесила свои чемоданы, – сказала Лес, когда Мэри наконец добралась до нее.

– Отлично.

Носильщик водрузил багаж на платформу весов, и Мэри дала ему чаевые. Ожидая, пока ее чемоданы будут взвешены, а корешок квитанции наклеен на конверт с билетом, сестра повернулась к Лес:

– А где Эндрю? Он уже улетел?

– Нет, он пошел к газетному киоску.

После того как все процедуры были закончены, они выбрались из толпы, скопившейся у стойки.

– Будем ждать Эндрю или пойдем на посадку?

– А вот он как раз идет. – Лес увидела, что к ним приближается Эндрю с переброшенным через руку зимним пальто. В другой руке он нес кейс и какой-то пакет.

– Что там у тебя такое, Эндрю? – Мэри кивнула на выглядывающую из пластиковой сумки красную коробку в форме сердца и бросила на Лес лукавый, озорной взгляд.

– Немного шоколада для Клодии, – безмятежно ответил Эндрю, не замечая, как оцепенела при этом ответе Лес. – Она что-то вроде шоколадоголика. Мне следовало бы купить коробочку и для тебя, Лес, но я знаю, что ты не любишь сладкого.

Лес промолчала, пытаясь сообразить, почему ему понадобилось покупать подарок для Клодии, когда он улетает в Нью-Йорк… почему он вообще покупает Клодии какие-либо подарки, в особенности подарки с «валентинкой».

– Она должна быть здесь. – Эндрю обшаривал глазами заполнившую зал толпу. – А вот и она.

Лес проследила за его взглядом и увидела брюнетку, оживленную и веселую, одетую в бросающуюся в глаза блузу из бургундского шелка. На одно ее плечо была наброшена шаль в шотландскую клетку – в тон плиссированной юбке из чаллиса. С руки свисал плоский черный кожаный кейс на длинном ремне. Увидев Эндрю, она улыбнулась и ускорила шаг.

– Ну, я уже все оформила и готова к отлету, – сказала Клодия, прежде чем успела заметить присутствие двух женщин. – О, здравствуйте, миссис Томас. Вы, как обычно, выглядите ошеломляюще. Как и вы, миссис Карпентер.

На самом деле Лес чувствовала себя серенькой простушкой в своем коричневом с искрой костюме и коричневой шляпе-котелке с опущенными впереди полями. Ей хотелось бы выбрать что-нибудь более красочное, но ткань букле так хорошо носится в путешествиях – не мнется и не пачкается.

– Это ее первая поездка в Нью-Йорк, так что естественно, что она возбуждена, – сказал Эндрю, и Лес испытала второе потрясение, волной прокатившееся по всему телу. Он ни разу не упоминал, что Клодия будет сопровождать его в этой поездке. Уж не считает ли он, что это всего лишь незначительная подробность?

– Естественно, – сказала Мэри, заполняя тягостную паузу, прервать которую Лес была не в силах. Она не промолвила ни слова, опасаясь, что может наговорить Бог знает чего, если заговорит.

– Можете себе представить? Я прожила все эти годы в Коннектикуте и ни разу не бывала в Нью-Йорке, – заявила Клодия. – Впрочем, сомневаюсь, что у меня было время осматривать достопримечательности.

– Так вы из Коннектикута? – спросила Мэри.

– А разве Эндрю вам не рассказывал? Мы с ним из одного и того же города. У нас даже есть несколько общих знакомых.

– Разумеется, из различных эпох, – криво усмехнувшись, вставил Эндрю. – Когда я уехал оттуда, она еще не родилась.

– Не имеет значения. – Клодия пожала плечами, отметая в сторону разницу в возрасте. – Это лишний раз доказывает, как тесен мир.

– Да, мир тесен, – произнесла Мэри, продолжая заполнять провалы в беседе.

– Через десять минут у нас начинается посадка в самолет, – сказал Эндрю. – Пора трогаться к выходу.

– Отлично. Было очень приятно повидать вас, миссис Томас. – Клодия протянула Лес руку.

– Мне тоже, – Лес удалось собрать все свое самообладание и пожать протянутую руку.

Затем Эндрю нагнулся и поцеловал ее в щеку.

– Приятной поездки, – сказал он.

Но Лес не могла пожелать ему того же самого.

– Удачного полета, – произнесла она и, глядя вслед уходящим Эндрю и Клодии, почувствовала, как на душу ей ложится страшная тяжесть.

– Насколько я понимаю, ты не знала, что она собирается в Нью-Йорк вместе с Эндрю? – Мэри проницательно смотрела на нее.

– Нет, не знала. – Голос Лес, лишенный всяких чувств, звучал плоско и невыразительно.

– Похоже, что медовый месяц закончился.

– Для медового месяца нужны два человека. Может быть, он был медовым только для меня одной… но я этого просто не знала. – Ее глаза щипало от слез, и Лес, быстро сморгнув, смахнула их прочь.

– Лес! – В голосе Мэри звучала жалость, которую Лес была не в силах вынести.

Ее подбородок резко вздернулся вверх, когда она решительно отбросила и боль, и жалость к себе.

– Во всяком случае, во всем этом есть и своя хорошая сторона. Пусть он даже не сказал мне, что она тоже собирается лететь, но он и не прятал ее. Она встретила его здесь – с нами, – и они открыто говорили об этой поездке. Ничего подобного не было бы, если б между ними происходило что-нибудь, что надо скрывать.

– А сладости?

– Прекрати, Мэри, – сердито потребовала Лес. – У меня нет ответа на все эти проклятые вопросы.

Помолчав немного, Мэри сказала:

– Пойдем на посадку. Я не помню, говорила ли тебе, что Стэн Маршалл встречает нас в аэропорту?

– Нет, не говорила. – Лес была благодарна сестре за то, что та сменила тему разговора.

И они пошли по длинному, заполненному людьми коридору к выходу на посадку.

Стэн Маршалл, управляющий Хоупуортской фермы, проработал с Джейком Кинкейдом более двадцати лет. Когда-то в молодости Стэн был жокеем, но с возрастом потяжелел, погрузнел. Этот невысокий коренастый человек с грубым лицом и седоватыми волосами обладал терпением святого. Когда Лес и Мэри вышли из самолета, он ждал их в здании аэропорта. В руках Стэн держал мягкую шляпу, вроде тех, какие, по его наблюдениям, носят английские сельские джентльмены. Лес могла бы поклясться, что на нем был тот же самый твидовый пиджак с замшевыми заплатами на локтях, который Стэн носил десять лет назад, и Лес даже стала соображать про себя, набит ли у него шкаф одинаковыми пиджаками или же он просто покупает себе точно такой же, как прежний, когда тот начинает изнашиваться.

Поприветствовав Мэри, Стэн провернулся к Лес.

– Такое чувство, что вернулось старое доброе время. Я все еще жду, что увижу, как откуда-то из-за твоей спины выходит Джейк.

– Да… – Лес любила отца, но она никогда по-настоящему не уважала его как человека. – Мы провели здесь немало хороших часов.

– А на этот раз ты приехала сюда по печальному поводу. Мне совсем не по душе смотреть, как из этого большого старого дома вывезут все пожитки и заколотят все двери и окна досками. В доме должны жить люди.

– Может быть, когда-нибудь и будут жить. – Но Лес не ожидала, что это произойдет в ближайшем будущем.

– Пойдемте-ка лучше за вашим багажом, пока кто-нибудь его не стащил. Я поставил микроавтобус неподалеку от входа. Да, а денек-то сегодня зябкий, – Стэн Маршалл был любителем поговорить с людьми, с лошадьми, с кем угодно, лишь бы слушали. – Я приказал, чтобы к дому вновь подсоединили телефон, и пригласил пару женщин, чтобы прибрали внутри. Кладовая для провизии забита продуктами. Если вам нужно что-нибудь еще, просто скажите мне.

Вдоль дороги и среди бурых полей безмолвно стояли облетевшие деревья. Их голые ветки, как темное кружево, прихотливо переплетались на фоне низких облаков. Широкие белые изгороди казались неуместно яркими среди серого и скучного зимнего пейзажа. За изгородями бродили косматые, медлительные и неповоротливые лошади. Гладкие лоснящиеся скакуны ждут в своих стойлах более теплых времен – их не увидишь под открытым небом раньше чем через два месяца. И все же невеселая эта картина вызвала у Лес теплые воспоминания, ностальгию по беззаботным временам.

Когда микроавтобус свернул на боковую дорогу и помчался по земле, принадлежащей Хоупуортской ферме, Лес стала вглядываться вперед и вправо, ища глазами и найдя наконец куполообразные крыши конюшен и подсобных помещений. Здесь располагались беговая дорожка длиной в полмили, поле с набором различных препятствий, тренировочная арена. Здесь же стояло и жилье управляющего. А позади, слева, находилось и само гнездо Кинкейдов – большой старинный дом, выстроенный еще до Гражданской войны.

– А вот и он!

Мэри указала через плечо Стэна Маршалла на особняк в греческом стиле. Все окна, кроме нескольких на первом этаже, были наглухо закрыты ставнями, чтобы уберечь жилые помещения от летнего зноя и зимних холодов. Казалось, что дом спит.

Стэн остановил фургончик в усыпанном гравием тупичке неподалеку от входа.

– Отперто, – сказал он. – Сейчас я внесу ваш багаж.

Войдя в дом своего детства, Лес остановилась и стала оглядываться вокруг. Но Мэри, видимо, не волновали призраки прошлого – она прошла прямо в вестибюль, тянущийся в глубину дома. Деревянный пол из твердых, тяжелых досок почти полностью покрывали восточные ковры с нежным узором – кремовым и зеленоватым, цвета морской волны. Отсюда наверх вела изгибающаяся лестница, достаточно широкая, чтобы красавица-южанка былых времен могла подниматься по ней, не задевая о перила просторной юбкой с кринолином. С высоченного потолка, окаймленного лепным фризом, свисала люстра из хрусталя и бронзы.

– Все выглядит как-то по-другому, не так ли? – Взгляд Мэри странствовал по стенам, словно искал нечто, что она чувствовала. – Может быть, потому что никто из нас здесь не живет.

Мэри прошлась по вестибюлю и остановилась перед длинным антикварным комодом с зеркалом, в котором отражались восточные вазы и фарфоровые фигурки, стоящие на полированной деревянной верхней полке.

– Не хочешь ли взглянуть на все это? – Она притронулась к хрупкой фарфоровой статуэтке, изображающей пару щеглов. – Представляешь, сколько нам предстоит работы! Прежде чем мы начнем упаковывать все эти безделушки, нам нужно будет каждую из них записать в каталог.

– Сколько здесь комнат? – Сама Лес вспомнить не могла, но, судя по всему, все комнаты, как и эта, были полностью прибраны и в каждой можно было жить.

– Пятнадцать. Или все же шестнадцать? В любом случае это не считая ванных. – Мэри посмотрела на сестру. – И мансарды.

– Так две недели, говоришь? – усмехнулась Лес.

Входная дверь открылась, и в прихожую ввалился Стэн Маршалл, нагруженный чемоданами. Два он держал под мышками, и еще по одному – в каждой руке. Ну и силач… Фигура совершенно квадратная, одинаковая что в высоту, что в ширину.

– Куда их ставить? – Стэн остановился в вестибюле, отдуваясь, но стараясь не показать, что запыхался.

– Мы ведь расположимся в нашей старой комнате, Лес? – В глазах Мэри засветились искорки.

– Почему бы и нет?

– Вверх по лестнице, последняя комната направо, – сказала Мэри Стэну.

Это была спальня, в которой сестры спали вместе в детстве.

– Последняя комната… – Стэн перехватил тяжелый багаж поудобнее и затопал вверх по лестнице.

– Давай пройдемся по дому. – Лес даже не глянула, согласилась ли с ней Мэри, и пошла к кипарисовым дверям, ведущим в парадную столовую.

Их путешествие по дому заняло довольно много времени. От детских воспоминаний они то и дело переходили к обсуждению, с чего и как начать предстоящую работу. Наконец сестры облазили все закоулки и вернулись туда, откуда начали осмотр – в вестибюль. Стэн Маршалл вышел им навстречу из кабинета, где сиживал некогда их отец, Джейк Кинкейд.

– Весь ваш багаж уже наверху, и я затопил камин в кабинете. Лес, в любое время, когда захочешь проехаться верхом, просто позвони на конюшню, и я прикажу оседлать для тебя Секвойю. А для тебя, Мэри, у меня есть несколько отличных лошадок. Можешь выбрать любую, – сказал он. – Завтра с утра придет миссис Осгуд с дочерью, чтобы помочь вам. А если понадобятся мужские руки, чтобы что-нибудь поднять или приколотить, то к вашим услугам рабочие с конюшни.

– Ты предусмотрел почти все, Стэн, – сказала Лес.

– Надеюсь, что так. Добро пожаловать домой, леди. – Он притронулся рукой к шляпе, прощаясь с ними, и вышел из дома.

Поздним вечером Лес сидела у камина, попивая превосходное старое бренди из личных запасов Джейка Кинкейда. Она сменила дорожную одежду на шерстяной свитер клюквенного цвета и угольно-черные слаксы и уютно свернулась калачиком в необъятном кожаном кресле, подвернув под себя ноги. Мэри сидела на полу, привалясь спиной к оттоманке и глядя на пляшущие в камине язычки пламени. Как и сестра, она переоделась в слаксы и свитер.

– Это моя любимая комната. – Лес обвела взглядом кабинет, обшитый кипарисовыми панелями. На стенах развешаны холсты Брауна, Снаффлза и Голинкина, запечатлевшие в ярких красках и стремительных линиях драматические моменты игры в поло. На полках перемежались серебряные наградные кубки и книги в кожаных переплетах, а перед книгами красовались в золотых рамках фотографии людей и лошадей – пони для поло, скаковые, беговые, охотничьи.

– А мне она не очень нравится, – сказала Мэри. – Я больше люблю музыкальную комнату.

Лес с отсутствующим видом покачала головой.

– Всякий раз, как я думаю об этой комнате, я вспоминаю, какое выражение появлялось на лице Одры, когда я спросила, что такое «свидание» и почему папа ходит на него… и кто такая Сильвия Шеплер. Мне тогда было одиннадцать.

Мэри с любопытством обернулась к ней:

– И что она ответила?

– Она отвечала, что Сильвия Шеплер – это хорошая знакомая отца и он с ней встречается. Вот это и значит «свидание».

Лес помолчала, покачивая бренди в стакане.

– А потом приказала мне никогда больше не говорить об этом.

– Да, ничего не скажешь, он был волокитой.

– Иногда я спрашиваю себя: поймем ли мы когда-нибудь, почему она с этим мирилась. – Лес задумчиво смотрела на пляшущее в камине пламя.

– Кто знает? – Мэри опять откинулась в прежнее полулежачее положение.

– Давай оставим эту комнату на самый конец, – сказала Лес.

– Мне все равно. Для меня это ровным счетом ничего не значит.

6

В субботу приехала Триша, чтобы провести с матерью уик-энд. День стоял свежий и ясный – холодный воздух и яркое солнце. После целой недели, которую она провела, сидя взаперти в доме и занимаясь разборкой и упаковкой вещей, Лес с нетерпением ожидала приезда дочери как предлога немного развеяться и прокатиться верхом. Вместе с Тришей они попытались уговорить Мэри отправиться с ними, но та была тверда, как алмаз.

– В моем представлении поехать на конную прогулку означает прокатиться легким галопом по лугу. Но я тебя знаю, Лес. Ты начнешь носиться по буеракам, перепрыгивая через изгороди и перескакивая через канавы. Нет уж, спасибо. Лучше я останусь дома и приготовлю для вас свои спагетти с соусом.

– О Боже, что станет с моей диетой? – шутливо простонала Триша. Когда Лес с дочерью пришли в конюшню, Стэн Маршалл уже оседлал двух гунтеров и ожидал их. Лес села на свою любимую лошадь, светло-гнедую с золотым отливом породистую кобылу по имени Секвойя, и ждала, пока Триша вскочит в седло поджарой пегой лошадки смешанной крови, коричневой с белыми пятнами.

– Вы похожи скорее на двух сестер, чем на мать и дочь, – заявил Стэн.

– Вот это комплимент! Не так ли, Лес? – засмеялась Триша, и изо рта ее вырвалось в холодный воздух облачко пара. – Это значит, что ни одна из нас не выглядит по годам. Ты кажешься моложе, а я – старше.

Лес помнила, что в семнадцать лет с таким нетерпением ждешь не дождешься, когда тебе наконец исполнится двадцать, но вот тебе наконец двадцать, и ты обнаруживаешь, что не произошло никакой волшебной перемены. Ты не ощущаешь, что тебе двадцать, или тридцать, или сорок. Возраст не имеет ничего общего с тем, каким образом человек чувствует, думает и действует. Лес еще не узнала, что это такое – ощущать свой возраст, но ею постепенно овладевало убеждение, что возраст невозможно почувствовать. Единственное, что человек всегда чувствует, – это себя самого.

– От такой лести у девушек кружится голова, Стэн, – рассеянно улыбнувшись, сказала Лес. – Ты готова, Триш?

Она окинула дочь взглядом, чтобы убедиться, что та прочно уселась в седле и что стремена подтянуты на нужную длину.

– Могу трогаться, как только ты будешь готова, – кивнула Триша.

– Приятной прогулки! – Стэн отошел в сторону и махнул им рукой на прощанье.

– Постараемся вернуться обратно целыми, – пообещала Лес, помахав в ответ, и, тронув поводья, направила свою гнедую к пастбищу, тянувшемуся за конюшней и огороженным выгулом.

Застоявшимся лошадям самим не терпелось пробежаться, и потому их не приходилось подгонять – они весело бежали легким галопом. Лес с наслаждением вдыхала свежий воздух полной грудью. Ей совсем не было холодно в тяжелом ирландском свитере ручной вязки. Они скакали мимо огороженных выгулов. Завидев их, молоденькие любопытные жеребята бежали к ограде, чтобы поглазеть на проезжающих, – совсем как ребятишки на улице. Лошади постарше в соседнем выгуле не проявили к ним почти никакого интереса и едва подняли головы, чтобы взглянуть на Лес и Тришу.

Лес придержала свою затанцевавшую на месте лошадь, чтобы оглядеть табунок.

– Стэн говорил, что в этой группе есть две четырехлетки, которые, как он считает, уже достаточно готовы, чтобы их можно было начать обучать. Чалая с белым пятном на лбу и гнедая с белыми чулочками, – объяснила она Трише, пытаясь отыскать глазами интересовавших ее лошадей. – Роб смог бы их использовать.

– У Роба не хватает терпения, чтобы работать с «зелеными» лошадьми. Он хочет получить все прямо сейчас же, не откладывая. В том-то его беда, – сказала Триша. Она не критиковала брата, а просто говорила то, что о нем думает.

– Я могу предварительно потренировать их, а затем, когда пони будут готовы для упражнений в медленной игре, передам их Робу. – Лес высказала вслух решение, которое только что пришло ей в голову.

– У тебя для этого терпения больше, чем нужно, это уж верно.

– Мне пришлось быть терпеливой, – улыбнулась Лес. – Я воспитала вас двоих.

– Но вот можешь ли ты удержаться с нами на прежнем уровне? – с вызовом спросила Триша и, толкнув лошадь ногой, послала ее в галоп.

Лес поскакала вдогонку. Они направлялись не к воротам в изгороди, окружавшей пастбище для коров, а к невысокому решетчатому забору. Когда до препятствия осталось расстояние в два лошадиныx корпуса, Лес собрала свою лошадь, готовя ее к прыжку. Почувствовав, что задние ноги гнедой напряглись, чтобы катапультировать ее в воздух, она пригнулась к шее лошади, слегка привстав на стременах. Затем Секвойя с всадницей взвились над изгородью, и Лес испытала восхитительное ощущение, словно они плывут в воздухе. Она переместила свой вес назад, чтобы помочь лошади сохранить равновесие, когда они вслед за пегой кобылкой Триши приземлились по ту сторону препятствия.

Бок о бок они понеслись по пастбищу, распугивая удивленных коров. В ушах свистел ветер и громом отдавался топот скачущих копыт, и Лес охватило ликующее ощущение свободы и полноты жизни. Когда они приблизились к краю пастбища, поросшему деревьями, Триша пропустила мать вперед. В роще лошади замедлили бег и вновь перешли на кантер, легкий галоп, – скакать во весь опор по тропинке, извивающейся между деревьев, было невозможно. Лес хорошо помнила эти места, куда когда-то ездила на охоту с отцом и его товарищами: она пригибалась, чтобы проехать под низко нависавшими над тропой ветвями, и посылала свою гнедую в воздух, перепрыгивая через упавшие стволы, преграждавшие путь.

Впереди показалась прогалина, пересеченная низкой каменной стеной. За ней лежало открытое поле, холмистое и по-зимнему бурое. Секвойя с легкостью взяла препятствие, перескочив через стену, и пустилась ровным галопом по пересеченной местности. Пегая кобылка догнала ее и поскакала рядом, и Лес увидела на лице дочери выражение того же страстного наслаждения стремительной скачкой, что испытывала она сама. Единственное, чего им не хватало, – это лая гончих собак, идущих по следу лисицы, да призывного звука охотничьего рожка, оповещающего, что преследование добычи началось.

На вершине поросшего травой пригорка Лес перевела свою гнедую на шаг, чтобы дать ей передышку. Триша сделала то же самое. Это место, находившееся примерно на полпути всей охотничьей трассы, Лес любила больше всего. Она разгорячилась и слегка запыхалась от пьянящей скачки. Гладя выгнутую дугой шею своей лошади, она не отводила глаз от раскинувшихся перед ними виргинских просторов, испещренных видневшимися то тут, то там темными остовами обнаженных зимних деревьев и первыми заплатами распаханных полей.

– Осенью здесь очень красиво, – сказала она Трише. – Поля – золотые, а деревья – ало-красные и оранжевые. Все словно горит огнем.

– Верю, что это действительно красиво, но сейчас пейзаж выглядит не слишком зажигательно, – криво усмехнулась Триша. – Нам ни разу не удалось побывать здесь осенью. Когда вы уезжали в Виргинию, Роб и я всегда были в школе.

– Как жаль, что я так и не привезла вас обоих сюда, чтобы вы испытали, что такое настоящая охота, и узнали охотничьи традиции. Но всегда кажется, что впереди еще много времени, – с сожалением вздохнула Лес. – Каждый год перед началом охоты в Хоупуорте непременно благословляли собак. Затем, подкрепившись пуншем, чтобы разогреть кровь, мы всей гурьбой выезжали искать лису. Вот это было, скажу тебе, зрелище, когда все собирались на лужайке перед домом. Каждый одет как на картинке – белый аскотский галстук, черная охотничья куртка и черная шляпа, белые бриджи. Ну а главный егерь и главный ловчий, отвечающий за собак, разумеется, выделялись среди всех ало-красными куртками. И все мы пускались в лихую скачку по полям, через ограды и канавы… за лисой.

– Все это звучит довольно забавно и интересно, кроме последнего. Когда дело доходит до лисы, то забава становится слегка кровавой. Думаю, я бы желала успеха лисе, а не охотникам.

– Ну, на самом-то деле здесь в округе осталось не так уж много лис. Редко когда собакам удается выследить хоть одну. Чаще всего они бегут за приманкой с запахом лисы, которую проволокли по земле перед началом охоты. Так делали уже тогда, когда я была в твоем возрасте. Правду говоря, я не замаралась в крови до того, как съездила на охоту в Англии.

Триша с отвращением поморщилась.

– Ты говоришь о том самом омерзительном обычае мазать лисьей кровью лицо охотника, убившего свою первую лису, не так ли?

– Это, конечно, ужасно, – согласились Лес. – Помню, когда мы после охоты вернулись в поместье и сели за большой охотничий завтрак, я не могла есть. А в таких случаях столы всегда ломятся от еды. Это мне неизменно напоминает сцену из «Тома Джонса» Филдинга.

Задумчиво нахмурившись, Триша изучала лицо матери.

– Тебе ведь по-настоящему нравится здешняя жизнь, правда?

– Да. – Теперь уже Лес в свою очередь задумалась. – Когда-то мне хотелось, чтобы твой отец открыл офис в Вашингтоне или Ричмонде, и тогда мы могли бы жить здесь. Но к тому времени у него уже была упрочившаяся практика во Флориде, так что такая перемена была бы не слишком разумной. Тогда он поговаривал о том, что, возможно, расширит свою практику, но теперь уже больше об этом не упоминает.

– Может быть, через несколько лет?

– Сомневаюсь. – Лес знала, что Эндрю не разделяет ее любви к этой части страны и всего лишь проявляет терпимость к тому, что он называет «лошадиными затеями», хотя и не афиширует своих чувств. Решение Роба в течение года заниматься исключительно поло Эндрю явно поддержал только затем, чтобы доставить Лес удовольствие, или, что вернее, чтобы избежать споров.

– И все же он может это сделать, – стояла на своем Триша. – Особенно сейчас, когда он берет нового партнера.

– Нового партнера? – По спине Лес пробежал холодок. Первое, что мелькнуло в ее уме: Клодия Бейнз. Ровный топот копыт внезапно стал отдаваться в ее голове тяжело стучащими молотками.

– Да, – темные глаза дочери светились каким-то тайным знанием, когда она посмотрела на Лес. – Меня.

– Тебя? – в замешательстве переспросила Лес, испытывая безмерное облегчение.

– Да. Я только что получила извещение, что с этой осени принята в Гарвард. – Широкий рот Триши расплывался в гордой удовлетворенной улыбке.

Лес испытывала одновременно удивление и потрясение. Она внезапно забыла, что собиралась сказать. Как отличаются друг от друга ее дети! Роб всегда рассказывал ей о своих проблемах, о своих надеждах и разочарованиях, но Триша была загадкой. Лес почти никогда не могла догадаться, о чем та думает, не говоря уже о том, чего Триша хочет. У нее всегда создавалось впечатление, что дочь легко относится к жизни и никогда ни о чем особенно не заботится. Желание стать партнером отца больше всего походило на импульсивное решение, принятое без серьезного и глубокого обдумывания.

– Триша, а ты уверена, что это именно то, чем тебе хочется заниматься? Ты понимаешь, что это за собой влечет? – Лес в этом сильно сомневалась. – Четыре года в университете плюс три года на юридическом факультете. Затем, прежде чем станешь самостоятельной, придется работать клерком на других юристов. Ты серьезно решила пройти через все это, или у тебя это просто преходящее увлечение?

– Это именно то, чего я хочу. Я мечтала об этом долгое время, – уверенно сказала Триша. – Лес, я не смогу жить так, как ты живешь, и все время просто ничего не делать. Я хочу, чтобы у меня в жизни была какая-то цель и смысл помимо планирования благотворительных мероприятий на этот год или поездок на лыжный курорт в Швейцарию.

Лес всегда спрашивала себя, что думает о ней дочь. Теперь она это знала, и знание причиняло ей боль, более глубокую, чем Лес могла когда-либо представить. Но ей удалось скрыть свои чувства – она понимала, что Триша говорила вовсе не затем, чтобы ранить мать.

– Тогда я рада, что ты принята в Гарвард. Твой отец будет очень доволен, когда узнает, что ты будешь учиться в его alma mater. Мы позвоним ему сегодня вечером и сообщим эту новость, – сказала Лес, заставив себя улыбнуться. – Ну, думаю, что лошади отдохнули. Ты готова ехать обратно?

– Показывай дорогу. Надеюсь, что к тому времени, когда мы вернемся, Мэри уже поставит еду на стол. Я умираю от голода, – заявила Триша, и мать с дочерью, подстегнув лошадей, перевели их с шага на быструю рысь.

Всю обратную дорогу сказанное Тришей словно лежало давящей тяжестью на плечах Лес, и она никак не могла сбросить с себя этого бремени. Удовольствие от поездки потускнело, и ее приподнятое настроение разом улетучилось. Однако Лес тщательно старалась не показать дочери, что что-то неладно. Добравшись наконец домой и рассказав Мэри новость, они по настоянию Лес устроили набег на винный погреб и отпраздновали удачу Триши.

После раннего обеда Лес позвонила домой, чтобы поговорить с Эндрю. Но дело было не только в том, что ей не терпелось сообщить ему о неожиданном известии. Она испытывала невыразимую потребность услышать его голос и понимала, что скучает по мужу. Ответила Эмма.

– Здравствуйте, Эмма. Это Лес. Я хочу поговорить с Эндрю.

– Простите, но он еще не вернулся домой, – ответила домоправительница.

Лес глянула на ручные часики. Чуть больше семи.

– Он сказал, когда его ждать?

– Не раньше завтрашнего дня. Он все еще в Нью-Йорке, – сказала Эмма, слегка удивленная тем, что Лес этого не знает.

– Но… я думала, что он собирается вернуться в пятницу.

– Вчера он позвонил, чтобы сказать, что собирается остаться еще на один день. У вас что-нибудь случилось?

– Нет. Здесь Триша. – Лес бросила взгляд на дочь, свернувшуюся, поджав ноги, на полу и наблюдающую за ней. – Мы с ней просто хотели поговорить с Эндрю.

– Уверена, что сможете застать его в отеле, – сказала Эмма.

– Попробуем дозвониться туда. – Лес дала отбой и набрала номер отеля.

– Он все еще в Нью-Йорке? – догадалась Триша по репликам матери.

– Да. – Лес слушала телефонные гудки и старательно избегала смотреть на сестру. Когда в трубке раздался голос гостиничной телефонистки, она попросила девушку соединить ее с комнатой Эндрю. Про себя она продолжала гадать, осталась ли и Клодия еще на один день, но ей не хотелось видеть этого безмолвного вопроса в глазах Мэри.

После четвертого гудка трубку подняли, и Лес узнала на другом конце линии голос Эндрю.

– Здравствуй, дорогой. Я только что звонила Эмме, и она сказала мне, что ты вынужден задержаться еще на один день. Как у тебя идут дела? – торопливо проговорила Лес, не давая ему возможности объяснить свою задержку самому.

– Отлично. А как у тебя? – голос его звучал как-то отчужденно, но Лес винила в этом плохую связь.

– Мэри и я лезем из кожи вон, но все остальное прекрасно. Приехала на уик-энд Триша. У нее есть кое-какие новости. Пусть она сама тебе расскажет. – Она передала трубку Трише и продолжала улыбаться, слушая, как та выкладывает отцу свое известие, а в голове ее звучали слова: «Лес, я не хочу жить так, как ты живешь».

– Поскольку Роб, кажется не собирается поддерживать семейную традицию, я решила, папа, последовать по твоим стопам. Меня приняли в твою alma mater. – Последовала короткая пауза: Эндрю что-то отвечал дочери, затем Триша сказала: – На этой неделе я получила извещение о том, что меня приняли. Это официальное сообщение. – Вновь наступило молчание. Слушая, что говорит отец, Триша несколько поуспокоилась, ее возбуждение постепенно сникало. – Я счастлива. И я рада, что ты тоже счастлив. – Затем, продолжая слушать то, что говорит ей отец, она взглянула на Лес. – Конечно, я скажу ей. До свидания, па.

Когда Лес потянулась, чтобы взять у нее трубку и закончить разговор с Эндрю, Триша встала и вместо того, чтобы передать трубку матери, положила ее на рычаги.

– У него заказан столик в ресторане, и поэтому ему надо уходить, – объяснила Триша. – Он просил передать, что позвонит тебе на следующей неделе, когда вернется домой.

– Ах так? – Лес очень жалела, что с самого начала не поговорила с мужем подольше. – Что он сказал, когда ты сообщила ему свою новость?

– Он был рад… горд моим решением. И, кажется, он не удивился так сильно, как удивилась ты. – Она улыбнулась, но тут же нахмурилась: – Лес, когда ты с ним говорила, у тебя не было ощущения, что рядом с ним кто-то есть?

Лес говорила с Эндрю слишком мало, чтобы у нее сложилось какое-нибудь определенное впечатление.

– Возможно, и был кто-нибудь. Вернее всего, клиент.

Или Клодия Бейнз. Но этого Лес вслух не сказала.

В воскресенье в середине дня Триша уехала в частную школу для девочек, где она училась. С ее отъездом у Лес не было больше причин притворяться веселой. Когда Мэри предложила заняться сундуками на мансарде, она охотно согласилась. Она была рада любому делу, которое могло отвлечь ее от мрачных мыслей.

Когда-то в далеком прошлом в мансарде на третьем этаже помещались комнаты для прислуги. Затем эти крошечные полутемные, неотапливаемые каморки были переделаны в склады. Здесь в беспорядке грудились горы ящиков и сундуков, сломанные кони-качалки, старая одежда и предметы, назначение которых уже невозможно было определить. Все это затянуто паутиной, а застоявшийся воздух пропах пылью.

– Давай складывать вещи, которые мы наверняка собираемся выбросить, в середине каждой комнаты, – предложила Мэри. – Думаю, так мы управимся быстрее.

– О'кей.

Они начали с громоздких, явно ненужных предметов – игрушечных повозок без колес, выцветших старых платьев с юбками на проволочных каркасах, сломанных санок и лошадей-качалок. Мэри выволокла на середину комнаты старый фонограф.

– Как ты думаешь, он не антикварный?

Лес глянула на допотопное чудовище.

– Сомневаюсь, чтобы он был в хорошем состоянии.

Ручка фонографа болталась, примотанная проволокой, а диск для пластинок был заметно перекошен.

– Я просто не могу поверить, что Одра могла хранить всю эту рухлядь. – Мэри в изумлении покачала головой, вытащив старый настольный радиоприемник с выпотрошенными внутренностями. – Когда мы были маленькими, она забирала нашу одежду, как только мы из нее чуть-чуть вырастали, складывала в ящики и отдавала для нуждающихся в разные благотворительные организации. Так что непонятно, почему она держала такой хлам?

– Это не она, а Джейк. Помню, я слышала, как они о чем-то спорили. Одра настаивала на том, что мансарда – это пороховая бочка, достаточно одной искры, и запылает весь дом, но Джейк предупредил ее, что если она выбросит хотя бы один ящик… мне так и не удалось разобрать, что он угрожал сделать, – вспомнила Лес с легкой улыбкой и оглядела захламленную комнату. – Но я не думаю, чтобы из этой мансарды когда-либо вынесли хоть единую коробку.

– И я не думаю. Странно, что один и тот же человек может быть настолько сентиментальным и одновременно настолько…

– Да, – перебила Лес Мэри, прежде чем та успела произнести слово «бесчувственный». Нет ничего хорошего в том, чтобы дурно отзываться о мертвом.

Беседа увяла сама собой, когда они атаковали груды ящиков и сундуков, решительно выбрасывая прочь почти все их содержимое. Примерно после часа работы Лес извлекла на свет Божий старый сундук и обнаружила в нем драгоценную находку, возбудившую воспоминания, – косичку из светлых, как лен, волос, которую она сплела для Джейка, когда ей обрезали длинные локоны, а также свой первый костюм для верховой езды и платье, в котором Лес крестили.

– Здесь довольно холодно. – Мэри поежилась, обняв себя руками, чтобы согреться. – Хочешь кофе? Я схожу вниз и принесу.

– Можно, – рассеянно кивнула Лес, почти не вслушиваясь в то, что говорит сестра.

В сундуке под платьем она нашла коробку со старыми фотографиями и стала разглядывать их, не заметив, что Мэри уже нет в комнате. Очнулась она только тогда, когда услышала на лестнице шаги сестры. Мэри вошла в захламленную каморку, отдуваясь после нелегкого для нее подъема по трем лестничным пролетам.

– Когда все здесь закончим, мне надо выпить что-нибудь покрепче, чем кофе. – Она пересекла комнату и протянула Лес одну из кружек с кофе, а сама села на пол рядом с ней. – Эй, это все, что ты успела сделать, пока меня не было? – упрекнула она, заглядывая через плечо Лес. – Что ты здесь такое нашла?

– Несколько старых фотографий, снятых, когда мы были детьми, – задумчиво ответила Лес. – Помнишь вот эту? – она показала черно-белый снимок, на котором была запечатлена в возрасте восьми лет. Рядом с маленькой Лес сидела с жалким видом пушистая колли, голова и одна нога были обмотаны тряпичными повязками. – Я собиралась быть ветеринаром, когда вырасту.

– Это было вскоре после того, как ты решила, что станешь жокеем и будешь принимать участие в Больших национальных скачках, как Элизабет Тейлор, – проворчала Мэри. – А потом ты хотела быть певицой, если не ошибаюсь.

– Как ты считаешь, что произошло со всеми этими мечтами? – спросила Лес, не отводя глаз от выцветших, исцарапанных фотографий.

– Слава Богу, ты выросла. – Мэри грела ладони, обхватив ими горячую кофейную кружку.

– Думаю, что да, – вздохнула Лес и положила снимки назад в коробку.

Мэри склонила голову на плечо сестры.

– Что тебя тревожит? Нет-нет, не говори, что все в порядке. С тех пор, как уехала Триша, ты просто ниже травы и тише воды.

– Тебя удивило ее решение готовиться поступать на юридический факультет? – спросила Лес, не отвечая на вопрос.

– Немного. Но после того, как я протащила через высшее образование семерых своих отпрысков, я сдалась и больше не пытаюсь гадать, чем они будут заниматься. – Она отпила кофе, глядя на Лес поверх края кружки. – А для тебя это было неожиданностью, не так ли?

– Да. – Но вовсе не это терзало Лес так сильно, что порой возникало стеснение в груди и першило в горле. – Знаешь, что она мне ответила, когда я спросила ее, почему она так решила?

– Что?

– Что она не хочет быть такой, как я, и ничего не делать. По ее словам, она хочет, чтобы у жизни была цель и смысл. – Лес коротко рассмеялась невеселым смехом. – Такая вот развязка.

– Это поколение, которое стремится к карьере. Мир сильно изменился с тех пор, когда мы были в их возрасте, – напомнила ей Мэри. – Само собой разумеется, и в наше время находились девушки, которые стремились сделать карьеру, но они были исключением, а не правилом. Пределом нашего честолюбия было удачное замужество и воспитание детей. Все остальное служило лишь временной заменой до тех пор, пока на горизонте не появится подходящий мужчина.

– Я знаю.

– Так что не придавай значения всей этой трепотне о женской свободе. Это совсем нелегко – быть женой и матерью, – заключила Мэри, подчеркнув свое заявление решительным кивком.

– Дело не только в этом, – покачала головой Лес. – Не в одной только Трише. Моя мать думает, что я не слишком умна. Мой муж не верит, что я способна поддержать какой-либо умный разговор. А теперь моя собственная дочь считает, что моя жизнь лишена смысла. Мэри, мне сорок два года и я чувствую себя неудачницей, – проговорила она безжизненным тоном. – Это совсем не то, о чем я мечтала когда-то. Что случилось со всеми этими мечтами?

Наступило долгое молчание. Мэри не знала, что сказать. Наконец она обняла Лес за плечи.

– Я не знаю, детка. Просто не знаю.

7

Вокруг опустевшего старинного дома с закрытыми ставнями рыскал завывающий мартовский ветер. Когда открылась входная дверь, он ворвался вовнутрь, закружившись вокруг человека, выходившего с тяжелыми чемоданами. Стремительный и любопытный вихрь промчался по полутемному помещению, колыша чехлы, прикрывавшие мебель, и пытаясь приподнять ткань, чтобы узнать, что под ней скрывается. Затем дверь закрылась, ветер сник, оседая крохотным смерчем холодного воздуха, и исчез.

Лес поежилась и спрятала руки в перчатках под воротник пальто, запахивая его поплотней вокруг горла. Взгляд ее обежал опустевшую прихожую. Стены были пустыми, все висевшие на них прежде картины и украшения давно упакованы в ящики. Мебель, скрытая чехлами, толпилась как стадо каких-то серых бесформенных животных. А люстра из бронзы и хрусталя, заключенная в холщовый мешок, свисала с потолка безобразным комом.

На лестнице послышались шаги. Лес обернулась и увидела спускающуюся с верхнего этажа Мэри.

– Уже все? – Она говорила приглушенным голосом, словно боялась кого-то разбудить. Дом спал, закрыв ставни на окнах, как сонные веки.

– Да, – так же негромко ответила Мэри.

Они вместе пошли через прихожую к выходу. Высокие каблуки их туфель непривычно громко и резко стучали по обнаженному деревянному полу, некогда прикрытому восточным ковром, который теперь был скатан в рулон и спрятан где-то наверху вместе со всеми прочими вещами. И Лес внезапно захотелось пойти на цыпочках, чтобы не шуметь, и последние несколько шагов до двери она преодолела, старясь не будить гулкого эха.

Снаружи, повернувшись спиной к резкому мартовскому ветру, гуляющему по длинному портику, она подождала, пока Мэри запрет на замок входную дверь. Она слышала, как стучат костлявые обнаженные ветви деревьев, которые летом затеняют передний двор. Когда дверь была надежно заперта, Лес и Мэри быстро прошагали к микроавтобусу, стоящему на подъездном пути с включенным двигателем. Забравшись вовнутрь, кивнули на вопрос Стэна, готовы ли они.

– Какая жалость, – пробормотала Мэри, когда автомобиль отъезжал от дома.

Лес ничего не ответила, она просто смотрела на умолкший дом, одиноко возвышавшийся на фоне серого, продутого ветром неба. Время, которое она провела в этом доме, не всегда бывало счастливым и беззаботным. Случались ожесточенные драки с братьями и сестрами, приступы гнева и обиды на родителей и страдания от незначительных трагедий, которые только в юности можно пeреживать с такой остротой. И все же то дурное, что было в их жизни, постепенно тускнело в памяти, пока не превратилoсь в смутные воспоминания. Однако Лес понимала, что расставание с родным домом мучительно не только потому, что она пережила в нем столько счастливых минут. Дело еще и в другом, может быть, более важном. Когда она жила здесь, перед ней открывалось будущее, полное надежд и обещаний. Теперь она столкнулась с реальностью и обнаружила, что обещания не сбылись и жизнь ее пуста и бедна.

В аэропорту Лес встречала деловитая и расторопная Эмма Сандерсон. Она объяснила, что Эндрю занят в офисе и никак не мог отлучиться. Лес смотрела, как крепко обнимает Мэри ее младшая дочь и как тепло целует в щеку муж, и ей хотелось, чтобы и ее саму встречали так же радушно.

– Сегодня утром позвонила миссис Кинкейд, – сказала Эмма. – Она хочет, чтобы вы приехали к ней на ленч в пятницу.

Не успела Лес переварить это сообщение, как услышала, что Росс Карпентер говорит сестре:

– Ты получила точно такое же приглашение.

– Нет уж, спасибо, – мрачно поджала губы Мэри. – Единственное, что ей нужно, это отчет о доме. Вот и расскажи ей все, Лес. А я могу представить, какой меня ожидает дома хаос после двухнедельной отлучки. Как-нибудь обойдусь без перекрестного допроса, учиненного Одрой, до тех пор, пока не приведу все в порядок.

– Ну разве ты не счастливица, что у тебя такая преданная сестра? – улыбнулась Лес. – Придется мне самой принять на себя всю тяжесть первого удара.

– Видимо, так, – ответила Мэри и засмеялась.

Получив свой багаж, они разъехались. Часом позже Лес, усталая после долгого перелета, уже входила в свой дом, ощущая смутную подавленность. Следом за ней носильщик внес багаж.

Не успела Лес подняться на первую ступеньку дубовой лестницы, ведущей в ее комнату, как раздался телефонный звонок. Она остановилась, пропуская мимо носильщика с чемоданами, а затем посмотрела на свою домоправительницу и секретаря.

– Ответьте, пожалуйста, Эмма. Если это миссис Кинкейд, скажите ей, что я переодеваюсь наверху и что буду у нее в пятницу.

Эмма пошла к телефону в гостиной, а Лес начала подниматься по лестнице. Через пару секунд звонки прервались – домоправительница сняла трубку. Лес была уже почти наверху, когда Эмма окликнула ее:

– Лес! Это Эндрю.

– Я возьму трубку наверху.

Она бегом одолела последние несколько ступенек и прошла прямо к телефону, стоящему в гостиной между спальнями.

– Алло… – Она бурно дышала не столько от быстрого подъема, сколько от удовольствия, что Эндрю нашел все-таки время позвонить ей.

– Как ты долетела?

– Хорошо, только очень долго. – Лес отсутствующе глянула на носильщика, направлявшегося к лестнице. – Когда ты будешь дома?

– Я, собственно, отчасти поэтому и звоню.

– Ах, Эндрю! – В этом восклицании перемешались разочарование и раздражение. Она понимала, что значат его слова. Это была прелюдия к заявлению о том, что он вернется поздно. Хотя ее не было дома целых две недели, ничего не переменилось.

– Мне очень жаль, Лес, но у меня тут приезжий клиент, не из нашего города. И мне действительно нужно сегодня вечером сводить его куда-нибудь пообедать.

– Очень хорошо. – Однако Лес не собиралась в первый же вечер после возвращения домой сидеть в одиночестве в четырех стенах. – Я пойду вместе с тобой. Где и когда мы встретимся?

– Лес, я не могу просить тебя, чтобы ты так себя утруждала. Я знаю, что ты устала после поездки и…

– А ты и не просишь. Я сама вызвалась, – гневная решимость разогнала почти всю ее усталость.

Эндрю помолчал несколько секунд, а затем сказал:

– Ну если ты так хочешь… Я заказал столик в «Павийон» на восемь часов, но мы с ним договорились встретиться за полчаса до того, чтобы выпить в баре.

Ровно в семь тридцать Лес оставила свою машину служителю, чтобы тот отогнал ее на стоянку, и вошла в ресторан. Метрдотель двинулся ей навстречу.

– Bonsoir [5], мадам Кинкейд-Томас. – Он неизменно произносил ее двойную фамилию. Лес подозревала, что это был его способ напоминать о важности ее общественного положения. – Votre mari est ici. S'il vous plait [6].

Он с поклоном проводил Лес в бар, где уже сидел Эндрю со своими гостями.

Если у Лес и были какие-то сомнения по поводу того, почему он неохотно берет ее с собой сегодня вечером в ресторан, то они моментально исчезли, когда она увидела Клодию Бейнз, сидящую за небольшим коктейльным столиком. Брюнетка присвоила себе многие из привилегий, принадлежавших прежде Лес, – молодая женщина стала компаньоном Эндрю, его подругой и доверенным собеседником, но роль хозяйки за этим обедом принимать на себя она не собиралась.

Когда Лес подошла к столу, все трое мужчин вежливо встали. Она двинулась к Эндрю, чтобы тот представил ее своим клиентам. Жак Обир и Гийом Пуарье.

– Enchante, madame [7]. – Жак Обир, высокий и стройный человек, вид которого выдавал определенно галльское пристрастие к женскому полу, очаровательнейше улыбнулся Лес. – Ваше присутствия для нас огромное удовольствие.

– Non, monsieur. Le plaisir est le mein [8], – ответила Лес по-французски, вернув галантному галлу его комплимент.

– Вы говорите по-французски? – с некоторым скептицизмом произнес Обир, с любопытством глянув на собеседницу: действительно ли она знает язык или только выучила несколько расхожих фраз.

– Oui [9], – утвердительно наклонила голову Лес. – Но я ни с кем не беседовала уже довольно давно, так что, может быть, буду говорить не совсем уверенно.

– Моя жена скромничает, – вмешался в разговор Эндрю. – Она бегло говорит по-французски. Ничего удивительного. Лес ухитряется два или три раза в год съездить на континент или в Англию.

К беседе присоединился второй француз, тучный мужчина с большой лысиной, окруженной короной редких темных волос. Лес показалось, что вначале он собирался заговорить на родном языке, но затем, глянув на Клодию, передумал.

– Это большая редкость, мадам, – сказал он по-английски. – Мало кто из американцев знает какой-либо язык, кроме своего собственного.

– К сожалению, это правда, месье Пуарье, – согласилась Лес. – Наша страна очень обширна, и очень немногие выезжают за ее пределы. Так что несмотря на то, что в средней школе второй язык – обязательный предмет, большинство быстро забывают его, просто потому, что им никогда не приходилось говорить с иностранцами. Иное дело – Европа, где дела ведутся на всех языках: французском, немецком, итальянском…

Список можно было продолжить, но Лес остановилась.

– И все же те из нас, кто не сведущ в иностранных языках настолько хорошо, чтобы вести беседу, завидуют тем, кто обладает способностями миссис Томас, – несколько высокопарно заявила Клодия, привлекая к себе внимание.

– Ах, я уверен, мадмуазель Бейнз, что у вас, несомненно, есть другие таланты, – вмешался очаровательный Жак. – Красота и ум – редкое сочетание.

Когда к ним подошел официант, чтобы принять заказ на напитки, и общее внимание обратилось на него, Лес спросила себя, не пытается ли она бессознательно утвердить свое превосходство над Клодией тем, что щебечет по-французски. Она сама точно не знала, на кого больше желает произвести впечатление – на Клодию или на иностранных клиентов Эндрю.

Пока они сидели в баре, разговор велся на общие темы, но вскоре после того, как компания переместилась в ресторан, речь пошла о делах. Иностранцам была нужна консультация по некоторым юридическим вопросам, и Лес обнаружила, что ей все чаще и чаше приходится выступать в роли переводчика, поясняя английские слова или фразы, смысл которых ускользал от французов или которых они не знали… Правда, раз или два она и сама не знала, как перевести некоторые юридические термины.

Все это время Лес очень явственно чувствовала, что присутствующие делятся на «мы» и «они». «Мы» – это были Эндрю и Клодия, а Лес попала вместе с французами в противоположный лагерь – «они». Она ощущала невидимую связь между Эндрю и Клодией. Это было видно по тому, как каждый из них схватывал на лету мысль другого, по тому, как они касались друг друга, когда хотели вставить замечание или подчеркнуть какую-нибудь важную деталь. Она понимала, почему Эндрю сказал, что им хорошо работается вместе, и все же, глядя на Клодию, Лес не могла избавиться от впечатления, что та вторглась на чужую территорию. И она спрашивала себя: не была ли ревность вызвана, кроме всего прочего, чувствами собственника. Ведь Эндрю был ее личной собственностью, а Клодия – нарушительницей, вломившейся в частные владения.

К концу вечера Лес почувствовала себя совершенно опустошенной – и умственно, и эмоционально. Когда служитель с автомобильной стоянки подогнал ее машину ко входу, она с облегчением послала французам прощальное au revoirs [10] и уехала. Эндрю должен был приехать домой позже, после того, как отвезет гостей в их отель.

Когда она вошла в дом, в прихожей горел свет. Она не стала выключать его, подумав об Эндрю, и поднялась наверх. В ее отсутствие чемоданы были распакованы. Исчезли все признаки ее путешествия. Казалось, Лес никуда и не уезжала. Она переоделась в ночную рубашку и набросила сверху кимоно, слишком усталая и слишком напряженная, чтобы отправляться прямо в постель.

Эндрю приехал минут через сорок. Лес сидела в гостиной, стараясь успокоиться за стаканом с бренди. Он даже застыл от неожиданности, увидев, что она еще не ложилась.

– Я думал, что ты давным-давно в кровати. – Он распустил свой шелковый галстук и выдернул его из-под воротника рубашки. – У тебя был длинный и трудный день.

– Не такой уж длинный. – Лес встала из кресла, отставила стакан с бренди в сторону и подошла к мужу. Обняв Эндрю за шею, она взглянула ему в лицо. – И я совсем не так сильно устала, как кажется. Ты не забыл, что я уезжала на две недели?

Его руки медленно обняли Лес.

– Я не забыл, – проговорил Эндрю.

Однако он не спешил ответить на приглашение ее влажных губ, а когда наконец поцеловал жену, поцелуй был хотя крепким и долгим, но несколько пресным.

Лес не ждала от мужа проявления бурной страсти. Сегодня ночью ей хотелось лишь ощутить близость его тела, теплоту обнимающих ее рук – и ничего более. Ее вполне удовлетворило то, как Эндрю ответил на поцелуй.

Она потерлась лбом о его подбородок и еле слышно прошептала:

– В твоей комнате или в моей?

– В твоей.

Лес повернулась в объятиях Эндрю и, прижав руки мужа к своей груди и чувствуя всей спиной теплоту его тела, медленно направилась в спальню. Они разделись каждый сам по себе и юркнули в постель. Их близости предшествовала небольшая любовная игра – так хотелось им обоим.

А потом Лес лежала одна в темной комнате. Эндрю удалился в свою спальную сразу же, как только они разжали объятия. В сегодняшней их близости было мало страсти – они любили друг друга с каким-то безразличием, словно выполняя дежурную обязанность. Лес подозревала, что устала больше, чем ей вначале казалось, и оттого она не могла пробудить воодушевления ни в себе, ни в Эндрю. А возможно, сказывалось то смутное неудовлетворение, которое тревожило ее последние несколько дней. Лес вздохнула, откинулась на подушку и стала ждать, когда сон наконец возьмет свое. И вскоре это случилось, глаза ее закрылись сами собой, и все тревоги и сомнения отступили куда-то далеко и спрятались, выжидая, пока наступит утро.

Теплая солнечная флоридская погода отступила под напором штормового фронта. Три дня серая мелкая изморось то и дело сменялась тропическими ливнями, заливавшими все вокруг. И так же сыро и мрачно было на душе у Лес.

Дожди практически держали ее в заточении, и все долгие часы, пока Эндрю был на работе, она оставалась дома одна. Время тянулось медленно, и мысли Лес постоянно возвращались к одному и тому же предмету – к размышлениям о своей жизни, о своей бесполезности и праздности. До сих пор она еще никогда не чувствовала себя несостоявшимся человеком. У нее всегда было все, чего она хотела. Но сейчас Лес никак не могла избавиться от чувства, что она потерпела поражение. Она не стала яркой и умной личностью – а именно о такой дочери мечтала ее мать. Она не была той интеллектуальной и погруженной в серьезную работу женщиной, которой стремилась стать ее собственная дочь. И хуже всего то, что все это удалось сделать Клодии Бейнз – та была и умной, и яркой, и работа ее увлекала, и ждала большая карьера.

В пятницу все еще шел дождь. На месте Одры всякий отменил бы приглашение на ленч. Но Лес знала, что мать не из тех, кто станет менять свои планы из-за какой-то погоды. Тем более что добираться в гости под проливным дождем предстояло не ей самой, а дочери. Впрочем, Лес и сама была рада после недельного заточения выбраться из дома под любым предлогом, пусть даже это будет визит к матери, которая наверняка превратит ленч в некое подобие судилища. Никому и никогда еще не удавалось выполнить задание Одры так, как ей хотелось, так что Лес ожидали бесконечные упреки, в ответ на которые нужно будет оправдываться, почему то-то и то-то сделано так, а не иначе. В последние годы эта черта Одры заметно усилилась. Видимо, мать все же начинает стареть, подумала Лес.

Вопросы посыпались в тот же миг, как она вошла в особняк Кинкейдов, стоящий на берегу океана. Лес пришлось объяснять буквально все. Как была упакована та или иная вещь. Где она уложена. Почему именно там. Что оставлено, что выброшено, а что отдано на сторону. Только очень немногие из ответов Лес получили одобрение Одры. Вскоре нервы Лес были уже почти на пределе. Когда мать начала упрекать ее за то, что они упаковали ее лиможский фарфоровый сервиз и оставили дома, вместо того чтобы выслать сюда, Лес наконец потеряла терпение.

– Одра, почему ты послала заниматься домом Мэри и меня? Тебе следовало сделать все самой. Может быть, тогда все было бы выполнено так, как тебе хочется.

Мать смерила ее долгим строгим взглядом.

– Когда ты наконец научишься управляться со своим характером? – Вопрос, который Лес приходилось выслушивать множество раз, был задан с подлинно аристократической терпимостью. – Это не моя вина, что ты и Мэри не сумели как следует справиться с работой.

– Но мы все сделали. – Лес заставила себя говорить ровным тоном, но голос ее дрожал от этого усилия. – Во всяком случае, мы сделали все так, как считали уместным. Раз уж ты поручила это дело нам, то тебе придется удовлетвориться результатами.

– Совершенно верно, – как ни удивительно, согласилась Одра. – К сожалению, за ваши действия расплачиваться приходится мне. – Она отвернулась, показывая, что обсуждение закончено. – Сегодня мы сядем за ленч на застекленной веранде.

Одра никогда не позволяла, чтобы последнее слово в любой беседе оставалось за дочерью. Сдержав вздох досады и обиды, Лес последовала за матерью в комнату с громадными на три стены окнами из затененного стекла с видом на океан. В окна барабанили капли, и за стеклом, залитым дождем, расплывались очертания гнущихся под ветром пальм. Над штормовой зеленой Атлантикой низко нависли тяжелые облака, а громадные волны набегали на пляж и с шумом откатывались назад. Бушевавшая за окном непогода как нельзя лучше подходила к настроению, которое не покидало Лес все последние дни.

Они подошли к столику, сервированному на двоих, и сели друг напротив друга. Не успела Лес расправить на коленях льняную салфетку, как вошла служанка, поставила на стол салат из свежих авокадо и начала раскладывать его по тарелкам. Лес неохотно принялась за еду – беспокойство лишило ее всякого аппетита.

Мать сменила гнев на милость и во время ленча говорила только о семейных делах, рассказывая Лес, что произошло за те две недели, пока та отсутствовала. Она трещала без умолку, не обращая внимания на молчание собеседницы, – Одре и не требовалось, чтобы ей отвечали. Лес это вполне устраивало, она была занята своими мыслями и едва ли слышала что-нибудь из того, что говорила мать. Наконец служанка убрала тарелки, и Лес больше не надо было притворяться, будто она ест. Перед Одрой появился чайник и подогретые чашки.

– Что это с тобой, Лес? Ты могла бы проявлять больше интереса к тому, о чем я рассказываю. – Одра, наливавшая в чашку чай из керамического чайника, бросила на дочь неодобрительный взгляд.

– Я думала. – Лес приняла у матери поданную ей на блюдце чашку.

– Думала или дулась? – Одра налила чай себе.

– Думала, – твердо повторила Лес и положила себе сахару.

– О чем? У вас с Эндрю какие-нибудь разногласия? – Проницательные темные глаза с любопытством изучали дочь.

– Нет, мы с ним отлично ладим. А почему ты об этом спрашиваешь? – Сама тема разговора заставила Лес занять оборонительную позицию.

– У всякой пары от случая к случаю возникают какие-нибудь разногласия. В семейной жизни этого не избежать. А я знаю, что в последнее время юридическая практика отнимает у него массу времени. И ты, вполне естественно, можешь почувствовать, что тобой пренебрегают.

– Ну, я этого не чувствую, – сказала Лес. – Если между нами и бывают кое-какие трения, то не из-за этого. Во всяком случае, не прямо из-за этого.

Ей не хотелось откровенничать с матерью, но Одра умела выуживать интересующие ее сведения.

– Почему бы тебе не рассказать мне, в чем дело? Возможно, я не сумею тебе помочь, но ведь иногда бывает достаточно того, что просто поговоришь с кем-нибудь о своих проблемах. – Одра уселась поглубже в кресле, расправила плечи и выпрямила спину, приготовившись слушать.

– Тут нет ничего такого, от чего земля бы затряслась, – Лес попыталась с самого начала показать, что ее затруднения в общем-то совсем незначительны. – Роб и Триша выросли и через год-другой будут жить совершенно самостоятельно. Поэтому теперь у меня будет много свободного времени, и надо подумать о том, чем его заполнить. Я больше не могу ничего не делать весь день, пока Эндрю работает.

– А мне кажется, что у тебя есть множество дел, которыми ты должна заниматься, – нахмурилась Одра. – Ты ведешь такую большую работу…

– Я не говорю об общественных клубах или местных благотворительных организациях, – нетерпеливо прервала ее Лес. – Я хочу делать что-то такое, что действительно можно назвать работой. Есть же женщины, занятые настоящим делом. Ну, скажем, у Шейлы Козгров – свой маленький магазин модного платья, а Билли Таунзенд открыла галерею искусств.

– Не понимаю, о чем ты. Что означает весь этот вздор? – пожав плечами, спросила Одра.

– Мне следовало заранее знать, что ты не поймешь. – Лес отодвинула стул, подошла к выходящей на океан стеклянной стене и напряженно застыла, глядя в окно.

– Тогда ты, может быть, возьмешь на себя труд объяснить поточнее, чего именно я не понимаю, – спокойно потребовала мать. Хотя она и не повысила голос, это была не просьба, а приказ.

– Я хочу изменить свою жизнь. Чем-нибудь заняться.

– Настоящим делом, – проговорила Одра, повторив сказанные ранее слова Лес. – А ты уверена, что все эти дорогие модные лавки, галереи искусств и есть то самое настоящее дело?

– Да.

Лес стояла, ссутулившись и засунув сжатые в кулаки руки глубоко в карманы расклешенной юбки. Она представляла, какой понурой выглядит со стороны ее поза, но даже не пошевелилась, чтобы подтянуться, хотя и опасалась, что мать одернет ее и Лес придется выслушать еще одну лекцию о хороших манерах. Кажется, им с Одрой никогда не удается поговорить друг с другом как взрослым и равноправным людям. Любой их разговор – это беседа умудренной опытом матери с несмышленой дочерью.

– Да, это настоящее дело, – сказала Лес. – Хотя я уверена, что ты не считаешь, что я достаточно умна, чтобы самой, без чужой помощи, заняться каким-нибудь бизнесом.

– А вот это неверно. – Одра поставила на стол чашку с блюдцем, которые до сих пор держала в руках. – Ты очень способная женщина, с хорошими манерами. Превосходный организатор. Очень умело и успешно ведешь домашнее хозяйство. Не хочу умалять достоинств твоей помощницы миссис Сандерсон, но знаю также, что ты внимательно присматриваешь за всем сама. – Лес медленно повернулась к матери, ошеломленно прислушиваясь к каждому слову, слетавшему с ее губ. – А как у тебя много общественных обязанностей и как ты успешно провела множество благотворительных акций! Всего я просто не смогла бы перечислить. Может быть, я и стара, Лес, но я отнюдь не слепа.

– Но ты всегда относилась ко мне…

– …как мать относится к ребенку, – охотно согласилась Одра. – Конечно, сейчас ты сама понимаешь, что для матерей дети на всю жизнь остаются детьми. Всегда кажется, что они еще не вполне взрослые, чтобы покинуть дом, жениться или выйти замуж, завести детей.

– Думаю, что так, – сказала Лес.

Однако ее все еще слегка изумляло то, что она слышит.

– А если уж говорить о настоящем, важном деле, что может быть более важным, чем твоя семья? – с нажимом спросила Одра. – То, что твои дети выросли, совсем еще не означает, что они перестали сталкиваться с трудностями и что они перестали в тебе нуждаться. Ты не думала о том времени, когда у тебя родятся внуки? Разве не тебе предстоит заняться ими, когда они появятся на свет? А как ты сможешь это сделать, если все твое время будет отнимать бизнес? Лес, ты – это якорь, который удерживает всю семью вместе. Без тебя все разбредутся в разные стороны. И потеряют ту близость, которая делает их теми, кто они есть. Именно семья и есть самое важное и настоящее. Семья.

Лес медленно покачала головой и вернулась к столу.

– Я спрашиваю себя, Одра, знала и понимала ли я тебя когда-нибудь?

– Я твоя мать. И совершенно неважно, понимаешь ли ты меня. Хорошо бы тебе это запомнить. А сейчас садись и пей чай, пока он совсем не остыл, – распорядилась Одра.

И Лес, улыбаясь, подчинились.

Не проехала она и полдороги от материнского дома, как дождь прекратился и сквозь разрыв в облаках хлынули сверкающие солнечные лучи. Когда «Мерседес» подкатил к дому в испанском стиле, на губах Лес все еще играла улыбка, не покидавшая ее в пути. Она оставила машину стоять у входа и взбежала по низким ступеням к резной входной двери.

– Эмма! – весело позвала она, врываясь в прихожую. – Я – дома. Звонил мне кто-нибудь?

Дневная корреспонденция была аккуратно сложена на столике в прихожей. Лес остановилась, чтобы просмотреть ее, пропуская различные счета и извещения. Они искала письма от Роба и Триши. Внизу стопки лежал тонкий коричневый пакет, адресованный ей лично.

Интересно, от кого это? Лес взяла сверток и посмотрела на обратный адрес. Бандероль пришла из отеля в Нью-Йорке, где они всегда останавливались. Спрашивая себя, что может оказаться в пакете, Лес просунула палец под край коричневой обертки и разорвала ее. Внутри находилась плоская коробка.

В это время послышались шаги. Из столовой вышла Эмма.

– Как прошел ленч?

Лес полуобернулась к ней, рассеянно улыбнувшись своей полной седовласой секретарше. Пальцы ее продолжали срывать обертку с коробки.

– Неожиданно оказался гораздо более приятным, чем я ожидала. Были какие-нибудь звонки?

– Звонила миссис Рандолф, чтобы напомнить о встрече за ленчем, назначенной на следующий вторник. Я заверила ее, что встреча записана в вашем деловом расписании. Миссис Рандолф просила, чтобы вы позвонили ей попозже – она хочет обсудить с вами сценарий встречи.

Лес открыла крышку коробки. Сверху лежал сложенный листок бумаги. А под ним – черная шелковая ночная рубашка, отороченная кружевом. Удивленно нахмурившись, Лес развернула письмо. Эмма продолжала что-то говорить, но Лес уже не слушала ее. Она быстро пробежала глазами машинописный текст, затем перечитала его еще раз, более медленно.

Дорогая миссис Томас.

Белье, находящееся в этой коробке, обнаружила одна из наших горничных, когда убирала Ваш номер после Вашего недавнего визита в Нью-Йорк. Мы взяли на себя смелость выстирать и выгладить свою находку, прежде чем отправить ее Вам. Надеемся, эта задержка не вызовет Вашего недовольства.

Мы весьма ценим то, что Вы являетесь постоянным клиентом нашего отеля.

С искренним уважением…

Письмо заканчивалось затейливой росписью.

Лес опять глянула на ночную рубашку и даже приподняла край черного лифа. Вещь была не ее. Она никогда не носила черного белья.

– Что-нибудь не так?

Лес наконец очнулась и поняла, о чем спрашивает Эмма. Что-то удержало ее от того, чтобы сказать секретарше, что пакет прислали ей по ошибке.

– Нет, конечно, нет. – Лес быстро положила листок назад в коробку. – Вы, кажется, говорили, что звонил Эндрю?

Она смутно припоминала, что Эмма произносила его имя.

– Да. – Эмма нерешительно смотрела на Лес, не будучи вполне уверена, что та ничем не расстроена. Но вслух она ничего не сказала. Независимо от того, как долго работают вместе работодатель и его служащий и на сколько они близки, их всегда разделяет тонкая невидимая линия, и Эмма не стала ее пересекать. – Он звонил, чтобы сказать, что сегодня немного задержится. Предлагает вам планировать обед часам к восьми.

– Спасибо. – Лес отошла от столика в прихожей, сжимая коробку в руках. – Просмотрите, пожалуйста, остальную почту.

И она двинулась к лестнице.

– Как насчет миссис Рандолф? – спросила Эмма. Лес остановилась, вцепившись в поручни, в голове у нее тяжело стучала кровь. – Она ждет вашего звонка.

– Потом, – ответила Лес, даже не повернув головы, и побрела по нескончаемой веренице ступеней на второй этаж.

Войдя к себе, она заперла дверь и подошла к выложенному изразцами камину. Достав письмо, она положила коробку и оберточную бумагу на кофейный столик, а затем подтянула поближе стоявший на дальнем конце стола телефон. Затем набрала номер, указанный на бланке отеля вверху письма. Надо как можно быстрее убедиться, что произошла какая-то ошибка, а не то разыгравшееся воображение сведет ее с ума.

– Это звонит миссис Томас из Флориды. Я хотела бы поговорить с миссис… – Лес замялась на миг, чтобы взглянуть на подпись под письмом. – С миссис Нэш.

– Подождите минуту, пожалуйста.

– Хорошо.

Однако Лес показалось, что прошла не минута, а целая вечность, прежде чем в трубке раздался голос женщины, представившейся как миссис Нэш.

– Я миссис Томас… Миссис Эндрю Томас, – начала Лес.

– Слушаю вас, миссис Томас. Я ждала вашего звонка. Мы нашли ночную рубашку, которую вы забыли, когда гостили у нас две недели назад. Она уже выслана по почте. Со дня на день посылка должна быть у вас.

– Но я… мне кажется, я ничего у вас не оставляла. Вы уверены, что это моя рубашка? – Ее рука стискивала телефонную трубку с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

– Совершенно уверена. Когда горничная нашла ее в вашем номере, она позвонила нам, чтобы спросить, что с ней делать. Мы решили, что лучше всего выстирать рубашку и отослать ее вам во Флориду. – В голосе женщины послышалось беспокойство. – Это черная шелковая ночная рубашка с кружевной вставкой на груди, не так ли?

– Да, именно так. – Лес глянула на вызывающее одеяние в лежащей на столике коробке и сама почувствовала, как нервно ломается ее голос. – Но я ничего не теряла. – Она закрыла глаза, пытаясь заглушить первый приступ раскалывающей голову боли. – Где горничная нашла ее?

– Кажется, она говорила, что рубашка лежала между простыней в ногах кровати. Вероятно, именно поэтому вы ее не заметили, когда укладывали вещи.

– Возможно… Спасибо, миссис Нэш.

Лес положила трубку на рычаги.

Она почувствовала, как все внутри у нее похолодело, и, прижав руки к груди, принялась слегка раскачиваться, чтобы унять боль. По щекам градом покатились слезы, и Лес ощущала на губах их соленый вкус. Ее сознание, казалось, онемело от сокрушительного открытия, которое она только что сделала, но что-то подсказывало ей, что это скоро пройдет.

8

К тому времени, когда Эндрю приехал домой – как обычно, поздно вечером, – боль, терзавшая Лес, сменилась гневом, который переходил от пылающего бешенства к ледяной ярости, а затем вновь разгорался жарким огнем. Она стояла лицом к французскому окну, выходившему из их гостиной на втором этаже на открытую веранду. Темнота за окнами превращала стеклянные панели в подобие черного зеркала. Лес пристально смотрела на свое отражение, видя, какой ущерб слезы нанесли ее лицу. Она постаралась пригладить растрепавшиеся светлые волосы, чтобы хоть немного привести себя в порядок до того, как Эндрю увидит ее. Однако она ничего не могла поделать с припухлостями вокруг глаз, делавшими более заметными крошечные морщинки, выдающие возраст. Когда дверь открылась и в гостиную влетел Эндрю, Лес невольно напряглась. Она не обернулась, продолжая стоять к нему спиной.

– Эмма сказала, что ты здесь, наверху. Извини, что я задержался. – Лес видела в темном стекле, как его отражение приближается к ней. – У меня уйдет всего несколько минут на то, чтобы сполоснуться, а затем мы можем спуститься вниз пообедать. Как у тебя прошел день?

Она почувствовала, что Эндрю положил руки ей на плечи и пытается мягко повернуть ее к себе. Нет, только не это. Почувствовать сейчас его губы на своей щеке было бы невыносимо. Отвратительно. Это равносильно оскорблению. Лес резко высвободилась из объятия, почувствовав, как ошеломило Эндрю это движение.

– Эй, в чем дело? – проворчал он.

Лес обернулась к нему лицом, скрестив руки перед собой и разминая ладонями напряженные плечи.

– Вот это… пришло сегодня по почте. – Она кивнула головой на развернутую бандероль на кофейном столике.

Эндрю с удивлением посмотрел на коробку, затем опять на жену, однако Лес чувствовала, что на лице ее застыло ледяное выражение, которое ничего ему не скажет. В этот миг она ощущала в себе твердость и холодную решимость. Поколебавшись, Эндрю подошел, чтобы поближе взглянуть на загадочный предмет. Лес наблюдала, как он отогнул край папиросной бумаги, и с удовлетворением отметила, что при виде кружевной сорочки муж заметно побледнел. Когда он перевел глаза на Лес, в них промелькнуло какое-то странное выражение. Лес догадалась, что Эндрю пытается сообразить, где она раздобыла эту вещицу и как много ей известно.

– Может быть, прочтешь письмо, – предложила она, привлекая его внимание к свернутому листку бумаги, лежащему рядом с коробкой.

Эндрю пробежал письмо так же быстро, как сделала это недавно сама Лес. Однако он был гораздо лучше ее подготовлен к тому, чтобы понять содержание, и ему не пришлось перечитывать записку еще раз.

– Это, должно быть, какая-то ошибка, – произнес он, но Лес не собиралась так легко поддаваться на обман.

– Здесь нет никакой ошибки, Эндрю. Я сама позвонила в отель сегодня днем. Эту шелковую вещицу нашли в простынях в ногах кровати. Она явно не моя. Я не была в Нью-Йорке, и у меня нет ни одной сорочки, хотя бы отдаленно напоминающей эту. Так чья она, Эндрю?

Он не смотрел на нее.

– Это была ошибка, Лес.

– Ты чертовски прав, это была ошибка! – ярость Лес накалилась до предела. – Кто был с тобой? Словно я сама не знаю… Проститутка с улицы не стала бы надевать рубашку вроде этой. И ты не сумеешь убедить меня, что это была какая-нибудь дорогостоящая девушка по вызову. Профессионалка не оставила бы ничего после себя. Особенно такую вещицу. Итак, кто это был?

– Не вижу никакого смысла отвечать на твой вопрос, – заявил Эндрю. – Виноват лишь я один.

– Ах ты ублюдок! – голос Лес задрожал и поднялся почти до крика. – Как ты чертовски благородно ведешь себя, защищая эту суку! Ты ведь не хочешь, чтобы ее втянула во всю эту историю, не так ли? Ты боишься, что это может повредить ее репутации, погубить ее доброе имя?

– Лес, прекрати, – попытался успокоить ее Эндрю. – У тебя есть право сердиться и расстраиваться из-за всего этого, но не надо посвящать в наши дела всех соседей.

– Тогда скажи мне… Я хочу знать, с кем ты был, – потребовала Лес, ничуть не снижая голоса.

– Ну и что хорошего тебе это даст, если ты узнаешь? – парировал он с непоколебимой логикой. – Она совершенно невинна, и ее нельзя упрекнуть ни в чем.

– Невинна! – взорвалась Лес. – Уж я-то знаю совершенно точно, насколько она невинна. Раз уж ты не хочешь называть ее имени, то я назову. Клодия.

– Ну вот, опять начинаются эти твои ревнивые подозрения, – не сдавался Эндрю, продолжая отрицать, что новая сотрудница имеет хоть какое-либо отношение к его похождениям, но Лес молча двинулась к телефону. – Куда ты?

Когда Лес подняла трубку, Эндрю схватил ее за руку.

– Звоню твоей драгоценной Клодии, чтобы узнать, что она обо всем этом скажет, – Лес набрала номер справочной. – Скажите мне, пожалуйста, домашний номер Клодии Бейнз.

Эндрю нажал на рычаги телефонного аппарата, прервав связь.

– Лес, не ставь себя в глупое положение.

– Ты уже сам меня в него поставил, так что терять мне нечего. А вот получить кое-что я могу. – Она не сводила с него пристального взгляда.

– Но что ты можешь получить? – возразил Эндрю.

– Удовлетворение, когда узнаю, что я права. – Лес продолжала смотреть на него. Секундой позже он отпустил ее руку и отошел в сторону, понурившись и молчаливо признавая свое поражение.

– Ну, ладно. Да.

– Что да? – Лес не собиралась отпускать его с крючка, ограничившись одним лишь немым признанием. Она хотела, чтобы Эндрю произнес его вслух.

– Хорошо. Это была Клодия, – нетерпеливо выпалил он, и Лес буквально физически замутило при этом имени. – Но я вовсе не хотел, чтобы это произошло.

– И Адам вовсе не хотел брать ни кусочка из того яблока, что предложила ему Ева, – саркастически протянула Лес. – Так ты рассчитываешь, что я в это поверю?

– Я взял ее с собой в Нью-Йорк безо всякого намерения лечь с ней в постель. Просто так само собой случилось, – стоял на своем Эндрю. – Клянусь тебе, Лес. Мне никогда даже в голову не приходило причинить тебе боль. Я люблю тебя.

Но все это были одни лишь слова, и он уже показал Лес, как мало они для него значат.

– Как ты смог так поступить, Эндрю? Почему из всех людей на свете это оказалась именно она? – Лес даже не сознавала, что высказывает свои мысли вслух.

– Не знаю, сумею ли тебе объяснить, какую я испытываю к ней тягу. – Эндрю тяжело опустился на маленький диванчик и взъерошил волосы пальцами. – Она заставляет меня чувствовать себя молодым. А как с ней весело и интересно… Какая это радость – говорить с ней обо всем на свете. Ну и, конечно же, мне льстит, что и она находит меня привлекательным.

– Самый быстрый путь к сердцу мужчины лежит через его тщеславие и самовлюбленность, – язвительно произнесла Лес. – А у тебя тщеславия хватит на двоих. Разве ты не видишь, что она просто использует тебя? Есть ли лучший способ продвинуться вперед, чем стать любовницей старшего партнера?

– Она не такая. Ты не знаешь ее так хорошо, как знаю я.

Он словно больно хлестнул Лес этим ответом.

– Нет, не знаю. Но я уверена, что и ты сам не знал до того, как забрался с ней в постель. Скажи мне, Эндрю, ты получил удовольствие? Может быть, мне следует у нее поучиться? Тебе бы это понравилось?

– Прекрати, Лес, – пробормотал он.

– Ну, полно, полно тебе, Эндрю, – насмехалась Лес. – Только не говори мне, пожалуйста, что тебе не понравился бы menage a trois [11]…

– Черт побери, Лес, хватит. – Эндрю вскочил и, пройдя несколько шагов, остановился у камина, полуотвернувшись от Лес. – Ты выставляешь все в таком грязном и дешевом свете.

– Но это именно то, что я ощущаю. – Боль подступала к горлу Лес, делая ее голос хриплым и надтреснутым. – Я чувствую себя дешевой и использованной – униженной. Когда я вспоминаю о том вечере в ресторане… я сидела за столом с ней… с вами обоими… – Закончить она не смогла.

Описать это было почти невозможно. Эндрю и Клодия были любовниками, и эта тайна связывала их вместе. Эндрю оказался предателем. Он лгал, притворялся. В ту ночь он даже был близок с Лес. Вспоминая об этом, она чувствовала себя такой дурочкой. А теперь Клодия знает об Эндрю такие интимные подробности, которые должна знать одна только жена. И это знание каким-то образом унижало достоинство Лес. Она чувствовала, что никогда не сможет посмотреть Клодии Бейнз в глаза, не вспоминая при этом, что Эндрю лежал обнаженный в объятиях этой женщины. Казалось, Лес разом потеряла свою честь, самоуважение и гордость.

– Лес, прости меня. Мне очень жаль, что так вышло. Сколько раз и на какие лады мне надо еще это повторять? – умоляюще произнес Эндрю.

Кажется, мольба эта звучала искренне и даже немного тронула Лес. Гнев, только что извергавшийся горячим гейзером, стих. Лес чувствовала себя совершенно разбитой.

– Что же будет дальше, Эндрю? – спросила она бесцветным голосом, подняв на мужа глаза.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Ты собираешься видеться с ней опять?

Ее отсутствующий взгляд отмечал серебряные прядки в густой гриве темных волос, ямочку на подбородке Эндрю, мужественные очертания его лица. Красивый, интеллигентный – да, всего этого у него не отнимешь, – но… Ее доверие к мужу пропало. А без доверия все его достоинства казались лишенными всякого смысла. Лес больше не могла смотреть на Эндрю как на мужчину.

– Мне придется встречаться с ней в офисе. Я просто не смогу этого избежать. Ну а что касается всего прочего… – он ловко уклонился от того, чтобы назвать свою любовную связь ее настоящим именем, – обещаю тебе, что с этим покончено навсегда. Я с самого начала совершил промах, сблизившись с ней, а уж продолжать связь было бы еще большей ошибкой. У нас с тобой очень удачный брак, Лес. И мне ничуть не больше, чем тебе, хочется его разрушить.

До сих пор Лес старательно избегала спрашивать, продолжает ли Эндрю встречаться тайком с Клодией после того, как они вернулись из Нью-Йорка, или же их близость действительно была лишь одноразовой вспышкой. Однако он сам только что объявил о последнем. И оттого спокойно смириться с его вероломством было еще труднее.

– Раз ты не можешь не видеться с ней на работе, тогда тебе придется уволить ее, – сказала Лес.

– Этого я сделать не могу. Это было бы несправедливо по отношению к Клодии, – запротестовал Эндрю.

– А ты считаешь, что продолжать работать с ней вместе – это справедливо по отношению ко мне? – вкрадчиво спросила Лес. – Я твоя жена. Почему я должна терпеть, что ты каждый день находишься рядом с ней, и гадать, чем вы занимаетесь вместе? Если ты считаешь, что должен проявить к ней своего рода верность, то наверняка сумеешь подыскать ей место в какой-нибудь другой юридической фирме. Я тысячу раз слышала, как ты говорил, что она обещает в будущем стать превосходным юристом. У тебя есть друзья-юристы по всей стране. Свяжись с одним из них и предложи ей лучшее, чем у тебя, место с гораздо большим окладом.

– Посмотрим, что мне удастся сделать, – недовольно сдался Эндрю.

– Пожалуйста, постарайся, – сказала она.

Он тяжело вздохнул:

– Это твое условие?

Лес еще не думала о том, чтобы выдвинуть какие-то основные требования или правила, при которых их брак смог бы не распасться, но, видимо, Эндрю считал, что именно это она и делает сейчас. Однако до самого последнего момента мысль о разводе ни разу не приходила ей в голову. Она отмахивалась от этого слова, в котором выражалось ее окончательное поражение.

– Да, таково мое условие.

– Давай оставим все разногласия позади, – сказал Эндрю и подошел к ней поближе. – Вместе мы как-нибудь все это уладим.

Когда он протянул руки, чтобы заключить Лес в свои объятия, она увернулась в сторону.

– Нет, я… – Ей нужно было время, чтобы избавиться от стоящего перед ее умственным взглядом видения: обнаженные Эндрю и Клодия в постели. Может быть, когда этот образ потускнеет, она сможет ответить на прикосновения мужа. – Пока еще нет… Пойду-ка я проверю, как там с обедом.

Еда сейчас занимала Лес меньше всего на свете, но ей нужно было отыскать хоть какую-нибудь нить, связывающую отныне их жизни.

Следующие две недели оказались для Лес очень трудными. Она посещала все встречи и деловые завтраки, которые значились в ее календаре, но всегда находила оправдания, чтобы уйти с них так быстро, как это только было возможно. Большую часть свободного времени она проводила, тренируя лошадей Роба. Другим она говорила, что делает это затем, чтобы к тому моменту, когда Роб вернется домой на весенние каникулы, его лошади находились в наилучшей форме. Конечно, и это было важно. Но самое главное – езда верхом успокаивала ее смятенную душу. Иногда у нее даже возникало детское желание: хорошо бы вообще никогда не вылезать из седла, но, к сожалению, приходилось всякий раз с грустью расставаться с лошадьми. До следующей тренировки.

Вначале Эндрю был чрезвычайно заботлив и внимателен. В первые несколько дней после их объяснения он приезжал домой сразу после закрытия конторы. Затем с каждым днем он стал возвращаться все позже и позже. Лес не спрашивала его, что он предпринял относительно устройства Клодии на новую работу, а Эндрю ни разу не заговорил об этом сам. Черная кружевная сорочка исчезла в первую же ночь после их беседы. Никто из них не упоминал ни о ней, ни о том, что последовало за ее появлением в доме.

Когда пошла вторая неделя, Лес разрешила Эндрю приходить по ночам в ее спальню и вступать с ней близость. Именно «разрешила» – более точного слова не подыщешь, потому что сама она не принимала в любовной игре никакого участия, всего лишь позволяя Эндрю использовать ее тело для получения удовлетворения. Лес поражало, как многое оказалось утерянным, насколько она стала безразличной к ласкам мужа. Прежде она никогда бы не смогла поверить, что любовь может пройти так быстро. Ее даже не сменила «симпатия» к Эндрю или ненависть к нему. Не осталось ничего. Лес не испытывала к мужу вообще никаких чувств. Его словно не было. Она никак не могла понять, как такое могло случиться. Это даже заставляло ее спрашивать себя, нет ли чего-нибудь неладного в ней самой.

Она не могла бы обвинить Эндрю в том, что тот не старается наладить их отношения. Каждый уик-энд он возил ее куда-нибудь – в ресторан, театр, на прием, – почти так же, как когда ухаживал за ней до женитьбы. Он постоянно расспрашивал Лес о ее общественной деятельности, проводя за беседой целые вчера. Она тоже делала усилия, чтобы пойти ему навстречу. Но вся беда в том, что сердце ее в этих усилиях не участвовало.

Пасхальные праздники возвестили начало весенних каникул. С приездом Роба и Триши атмосфера в доме оживилась. Лес уже не приходилось с таким трудом заставлять себя быть веселой и оживленной и проявлять интерес к тому, что случилось за день. И все же некоторое напряжение по-прежнему оставалось, только теперь оно было скрыто под кажущимся внешним благополучием.

Стоял ласковый апрельский вечер. Вздохнув, Лес откинулась на спинку шезлонга, стоявшего на краю бассейна, и закрыла глаза, чтобы понаслаждаться предзакатным солнцем. Хотя оно уже довольно низко опустилось к горизонту, его золотые лучи все еще приятно согревали тело, хотя и мало помогали облегчить тупую, давящую боль в голове, которая не покидала Лес весь день. Она подняла широкий и низкий стакан с коктейлем и потерла лоб о его холодную влажную поверхность. Кубики льда звенели о стенки, бултыхаясь в разбавленном виски на дне стакана.

Тишину разорвал рокот мотора. Лес неохотно открыла глаза и глянула в сторону гаража. Наверное, возвращаются дети. И действительно, к гаражу подлетела спортивная машина Триши и резко остановилась, взвизгнув тормозами. Из машины выбралась Триша, одетая в ярко-оранжевые шорты и майку без рукавов того же цвета, окаймленную ядовито-розовым кантом. Затем появился Роб в джинсах и сапогах для верховой езды. Оба направились было к заднему входу, но затем заметили мать и свернули к ней.

– Привет! – Триша, широко улыбаясь, плюхнулась на стул рядом с шезлонгом матери.

– Привет, – сказала Лес.

Дочь улыбалась настолько заразительно, что нельзя было не улыбнуться ей в ответ. Лес перевела взгляд на Роба, стоявшего, привалясь бедром к стулу Триши.

– Как прошла игра?

С тех пор как Роб приехал домой, он ежедневно играл в поло – в дружеских матчах, которые клуб устраивал для местных любителей. Такие игры были нужны, чтобы выявлять перспективную молодежь и постоянно пополнять списки команд новыми запасными игроками. Так что у Роба была возможность постоянно практиковаться.

– Хорошо. Мы выиграли со счетом двенадцать – три.

– И это он называет «хорошо»! Что за ложная скромность, – съязвила Триша. – Да вы разнесли их в пух и прах.

– Поздравляю. – Лес подняла стакан с виски, салютуя победителю, затем сделала большой глоток.

– А не слишком ли ты рано начинаешь, Лес? – Триша нахмурилась со смутным неодобрением. – Ведь ты обычно берешься за спиртное намного позже, не так ли?

– Нет, не рано, – слукавила Лес, хотя в последние дни вместо одного коктейля перед обедом стала выпивать два, чтобы скоротать время до тех пор, пока Эндрю вернется домой. – А если у тебя есть какие-то сомнения, посмотри на часы – уже семь.

– Может быть, – Триша пожала плечами, показывая, как мало заботит ее время. – Когда будем обедать?

– В девять часов.

– Почему так поздно? – запротестовала Триша.

– Твой отец сказал, что не вернется домой раньше восьми тридцати, а ты знаешь, что он не любит садиться за обеденный стол в ту самую минуту, когда входит в дверь, – Лес пошевелила кубики льда в стакане, наблюдая, как изменяет цвет янтарная жидкость, в которой они плавают.

– Он теперь всегда приходит с работы так поздно? – проворчала Триша.

Внутри у Лес словно что-то щелкнуло.

– Почему бы тебе самой не спросить его об этом? – вспыхнула она.

Триша даже отпрянула от неожиданности и нахмурилась с выражением замешательства и оскорбленной невинности:

– Ну-ну, не надо сразу же сносить мне голову с плеч за простой вопрос.

– Я… у меня болит голова, – пробормотала Лес, понимая, что, несмотря на правдивость, это далеко не самое удачное оправдание. – Уверена, если бы отец мог, он постарался бы вернуться поскорее. – Лес заставила себя улыбнуться и предприняла решительную попытку разрядить тяжелую атмосферу. – Я еще не рассказала вам свои хорошие новости.

– Мужайся, Роб. – В глазах дочери вспыхнули светлые насмешливые искорки. Триша, как всегда, быстро отходила и была готова поддержать перемену настроения. Резкое замечание матери, казалось, скатилось с нее, как с гуся вода. – Она собирается сказать нам, что она беременна.

– Навряд ли. – Возмутительное предположение Триши прозвучало так неожиданно, что Лес от души расхохоталась. За последние недели она впервые так беспечно откликалась на чьи-либо слова. – С меня вполне хватит и вас двоих. Я и с вами-то с трудом управляюсь.

– Мое дело – предположить, – пожала плечами Триша, а Роб только покачал головой, глядя на сестру. – Ну так, если не это, какова твоя хорошая новость?

– Сегодня я получила письмо от Фионы Шербурн. Она пригласила нас остановится в их поместье, когда мы поедем в Англию в этом июне. – Лес посмотрела на Роба. – Она считает, что это самое удачное решение, поскольку ты собираешься играть в турнире Виндзор-парка за «Севен-Оукс», команду Генри. Она пишет также: Генри хвастался, что пристроит тебя своим «звонарем».

– Звонарем? – удивилась Триша.

– Вообще-то это спортсмен, незаконно участвующий в соревнованиях. Но у них так называют игрока с невысоким рейтингом, который играет выше своего гандикапа, – пояснила Лес.

– Надеюсь, что сумею оказаться достойным. – Брови Роба высоко приподнялись от радостной неожиданности. – Но это будет не так-то легко, потому что выступать придется на незнакомых лошадях и играть по совершенно иным правилам.

– Между правилами «Херлингема» [12] и Ассоциации поло США не так-то уж много различий. У нас в библиотеке есть книга лорда Маунтбаттена о поло, в которой приведены оба свода правил. Тебе стоит хорошенько изучить ее перед поездкой, – посоветовала Лес.

– Обязательно изучу. – Роб решительно кивнул с чрезвычайно серьезным и сосредоточенным видом.

Лес редко удавалось увидеть с глазах сына воодушевление. Это случалось только тогда, когда Роб играл в поло. Его любовь к этому спорту могла соперничать разве что с решимостью Роба совершенствоваться в игре. Лес была рада, что может дать ему возможность получить хоть какой-то опыт международных соревнований.

– А что касается лошадей, то Фиона пишет, что Генри недавно приобрел восемь аргентинских пони. Она не думает, что у тебя могут возникнуть какие-либо неприятности, когда придется ездить на незнакомых лошадях. Видимо, считает тебя хорошим наездником.

– Лучше бы тебе узнать, как надо говорить «тпру!» по-испански. – Триша ткнула брата кулаком в ногу, как раз в то место, где красовался синяк от удара мячом.

– Кончай, Триш. – Роб потер ушибленное место. Он терпеть не мог неуважительного юмора сестры.

– Должна предупредить тебя только об одном, Роб, – вмешалась Лес, надеясь пресечь назревавшую между детьми перебранку. – Генри очень внимательно следит за тем, чтобы все игроки были в соответствующей одежде. Джейк играл с ним несколько раз, и я помню, как Генри расстроился, когда ваш дед не надел рубашку установленного образца. Постарайся взять с собой побольше сменной спортивной формы. Генри будет требовать, чтобы ты был правильно одет даже на тренировках, – Лес окинула взглядом выцветшие джинсы и майку с рукавами, свободно висевшие на тощей фигуре сына.

– А как, по-твоему, Генри отнесется к длинным рыжим локонам Роба? – Триша продолжала насмехаться только затем, чтобы вывести брата из себя. – Если Генри действительно такой придира, то он, может быть, не разрешит Робу играть, пока тот не обрежет свои чудные волосы. Ты ведь знаешь, что пони, играющим в поло, подстригают гривы. А чем Роб хуже лошадей? Надо и его подстричь.

– Почему бы тебе для разнообразия не найти для шуток кого-нибудь другого? – пробурчал Роб.

– А зачем тогда существуют на свете старшие братья? – съязвила она.

– Лес, успокой ее, пожалуйста, – взмолился Роб, как делал всегда, когда приставания сестры становились для него невыносимыми.

Триша тут же встала на дыбы.

– Да хватит наконец бурчать. Я ведь просто подшучиваю над тобой.

– Довольно. Перестаньте вы оба, – вмешалась Лес ради своего собственного спокойствия и строго посмотрела на Тришу. – В этой поездке в Англию удовольствия достанутся не одному только Робу. В начале лета в Британии – самый разгар светских приемов. И хотя я знаю, Триша, как ты относишься ко всяким выездам в свет, там, я думаю, они тебе понравятся. По крайней мере ты сможешь увидеть чуть ли не всех наиболее интересных людей Европы. Фиона собирается устроить грандиозный прием, когда мы будем у нее, и я уверена, что мы получим приглашения и от всех ее друзей.

– Что ж, возможно, это окажется забавным, – проговорила Триша.

Однако девушка знала, что есть только один человек, которого она действительно хочет увидеть, – это Рауль Буканан. Такова уж человеческая природа – желать того, чего невозможно получить. Может быть, если она когда-нибудь узнает Рауля поближе, он ей совсем не понравится. Однако очень немногие мужчины произвели на нее такое впечатление, как Рауль.

– А отец едет с нами?

– Вряд ли он сможет оставить свою контору на такой долгий срок. Скорее всего он присоединится к нам уже в Париже. – Лес перекинула ноги через край шезлонга и встала. – Ну а сейчас, мне кажется, пора нам всем подумать о том, чтобы привести себя в порядок перед обедом.

– Мы придем через пару минут, – пообещала Триша и осталась у бассейна, наблюдая, как мать прошла через патио к застекленным дверям и вошла в дом. Роб тронулся было вслед за нею, но сестра остановила его.

– Скажи, она не показалась тебе странной? – спросила она.

Роб немного помолчал.

– Что ты имеешь в виду?

– Не знаю. Просто иногда она ведет себя так, словно чем-то слегка угнетена.

– Она же сказала, что у нее болит голова, – напомнил Роб.

– Так-то оно так… – Однако Триша не была уверена, что дело только в этом. На поверхности все выглядело нормальным и обычным, но иногда она чувствовала какие-то дурные вибрации, источника которых не могла определить.

– Сегодня в поло-клубе я слышал, как ты расспрашивала всех налево и направо об этом аргентинском игроке Рауле Буканане. С чего это тебе вздумалось?

Триша пожала плечами, изображая безразличие.

– Меня просто интересовало, где он сейчас играет.

– И что ты выяснила?

– На «Ретаме» в Сан-Антонио. В это время года где-нибудь в тех местах обычно устраивают большую фиесту. Я бы не отказалась на нее поехать. Говорят, там намного интереснее, чем на других таких праздниках.

– Мечты, мечты… – улыбнулся Роб. – Хорошо бы туда съездить. Но Лес никогда не простит, если ты пропустишь большой пасхальный семейный сбор. Держу пари, она лишит тебя поездки в Париж.

– Пасха. Клёво, не правда ли? Расписные яйца и все такое, – ухмыльнулась Триша. – А сколько набежит народу… Кинкейды-прародители размножались как кролики. И все же забавно будет увидеть всех опять вместе.

В семье Кинкейдов было заведено железное правило – в пасхальную субботу все до единого члены семейства собирались в родовом гнезде. Исключения не допускались ни для кого, кроме тех, кто служил в армии, – влияние Кинкейдов было недостаточно сильным, чтобы добиться для своих парней увольнения на праздники. Конечно, Одре хотелось бы проводить со своими сыновьями, дочерьми и внуками и все прочие праздники, но обычно она разрешала им самим принимать решение – посещать мать или нет. Иное дело – Пасха. Сбор в приказном порядке.

И вот они все собрались – дети, внуки, а теперь еще и правнуки. Весь день был расписан до минуты, начиная от утренней, на восходе солнца, службы, традиционных поисков всей семьей спрятанных пасхальных яиц, обильного завтрака, игры в волейбол на пляже, в которой принимали участие все, невзирая на возраст, и в каждой команде непременно имелось несколько подростков, плавание, а затем – во второй половине дня, ближе к вечеру, – приготовление барбекю на свежем воздухе. К этому времени все настолько уже уставали, что ни у кого не оставалось сил на что-либо другое, кроме разговоров.

Лес часто думала, что мать не случайно выбрала именно Пасху для общего сбора. Это своего рода символ, представляющий возрождение семьи как некоего союза – смеющегося, играющего, едящего… Все заодно. Это было буйное, шумливое, громогласное общество – иногда даже слишком громогласное. Лес слегка устала от общего шума и потихоньку ускользнула на широкую открытую веранду с видом на океан и пляж, где одни увлеченно играли в волейбол, другие храбро барахтались в набегающих на берег волнах, третьи сидели в тени под большими зонтами. Сюда на веранду крики, визг, хихиканье и разговоры доносились лишь отдаленным, приглушенным шумом, давая Лес передышку от всей этой суеты и непривычного скопления людей, пусть даже ей и близких.

– Ага, вот я тебя и поймала. Как это ты от всех ускользнула? – шутливо упрекнул ее чей-то голос.

Лес быстро обернулась, но сразу же успокоилась, увидев Мэри.

– Стыдно прятаться от семьи, – продолжала сестра. – Всякий может подумать, что тебе не нравится наша компания.

– Я просто немного устала. Слишком много шума и суеты, – слегка улыбнулась Лес. – Ну а ты почему сбежала? Или ты собираешься уверять, что искала меня?

– Именно это я всем и сказала, – парировала Мэри, облокотившись на перила веранды. – Но я была готова соврать что угодно, лишь бы на минутку оказаться где-нибудь в тишине и спокойствии. Ну разве это не чудесно – побыть вдали от всего этого? – Она кивнула на бурно веселящееся на пляже семейство.

– Верно, – согласилась Лес.

– Смотри-ка, маленькое чудовище Джулии направляется к воде…

На пляже малыш, только начавший ходить, ковылял к набегающим волнам так быстро, как только мог, но не успел он даже намочить ноги, как один из подростков, которым поручили следить за маленькими, подбежал и подхватил беглеца на руки.

– Ты помнишь, Лес, каково приходилось, когда дети были маленькими? – продолжала Мэри. – Клянусь, нужно было иметь десять пар глаз, чтобы уберечь мой выводок от всяких несчастий.

– Помню. Хорошо, что мы тогда были молодыми, а не то несколько раз на день каждую из нас мог бы хватить сердечный удар.

Свежий океанский ветер растрепал волосы Лес и залепил ей рот одной из прядок. Она повернула голову навстречу соленому дуновению, чтобы волосы смахнуло в сторону.

– А где Эндрю? Я не вижу его, – спросила Мэри.

– Вон он плавает.

Даже на этом расстоянии Лес без труда отыскала голову мужа среди множества других голов, прыгающих как поплавки в волнах прибоя.

– Ты выглядишь необычно притихшей, Лес.

Иногда сестры бывают слишком наблюдательными.

– Почему ты решила, что я здесь? – спросила Лес, чтобы переменить тему.

Но Мэри не отступалась.

– Я не то имела в виду. Весь день, даже в самой гуще веселья, ты казалась немного замкнутой. Какие-нибудь неприятности? – Она искоса посмотрела на Лес, затем ее осенило: – Тебя все еще тревожит то замечание, которое сделала Триша?

– Замечание? Ах да… Я совершенно о нем забыла. Ну разве это не странно? – вслух подивилась Лес.

– Тогда в чем же дело?

Лес всегда делилась с сестрой своими секретами. И хотя она не стала бы специально отыскивать Мэри, чтобы рассказать о том, что произошло, но раз уж та заговорила сама, Лес не стала уклоняться в сторону.

– У Эндрю была любовная связь с этой женщиной, Клодией Бейнз. Это произошло, когда они были в Нью-Йорке. Я узнала совершенно случайно. Теперь это уже не имеет значения. Эндрю заверил меня, что все кончено.

– И ты ему поверила?

– Не знаю. – Лес грустно вздохнула. – Все это просто отвратительно.

– Я никогда не могла понять, почему женщина становится любовницей женатого мужчины. С одной стороны, на ней, конечно, не лежат ни ответственность, ни обязанности, ей не приходится выполнять нудную работу и ежедневно жить с ним бок о бок. Но, с другой стороны, в такой любовной связи слишком много отрицательных сторон. Женщина редко видит своего любовника по выходным и никогда по праздникам. Пусть он ложится с ней в постель, но спать-то он неизменно отправляется домой. Жена, дети и работа – все это ставится превыше ее. Она стоит в самом низу списка, и видится с ним только тогда, когда он сам этого захочет. У женщины, которая готова со всем этим смириться, есть, должно быть, в душе какая-то мазохическая струнка.

– Эндрю говорит, что потерял из-за нее голову.

– Думаю, что ты можешь считать это утешительным, – сказала Мэри. – Люди не теряют голову навечно. Всякая бурная страсть когда-нибудь кончается.

– Но подумай о том, как многое будет сломано к тому времени, когда она пройдет. – Лес больно было думать о том, как далеко они разошлись с Эндрю уже сейчас. Она повернулась к Мэри, сама не понимая, почему решилась ей обо всем рассказать. – Об этом не известно ни одной живой душе. Я не вынесу, если Роб и Триша узнают, что между нами происходит.

– Я не скажу никому, даже Россу. Не хочу сама подавать ему подобную идею, – беспечно пошутила Мэри.

– Спасибо, – слабо улыбнулась Лес.

Она вновь посмотрела на пляж. На то место, где только что видела Эндрю. Он уже выходил на берег. Лес наблюдала, как муж развернул махровое пляжное полотенце, вытерся досуха, затем перекинул полотенце через шею и зашагал к расположенному поблизости от дома строению – домику для отдыха, где имелись душевые.

Заметив Лес, стоящую на веранде, он помахал ей рукой, а затем, сложив ладони рупором у рта, прокричал:

– Я хочу принять душ и переодеться! Давай потом выпьем по рюмочке!

Лес помахала ему в ответ, и Эндрю исчез в душевой.

Кажется, сейчас ей стоит попытаться сделать шаг к примирению.

– Я приготовлю что-нибудь выпить и отнесу ему вниз, – сказала Лес.

– А я просто постою здесь и еще немного понаслаждаюсь спокойствием, – ответила Мэри.

Смешав пару коктейлей в баре, помещавшемся в игротеке, Лес начала спускаться по крытой внешней лестнице, соединявшей домик на берегу с главным домом. На ногах у нее были пляжные сандалии на резиновой подошве, и она почти бесшумно ступала по широким ступеням, стараясь идти как можно медленнее и осторожнее, чтобы не расплескать стаканы, которые держала в руках.

Она добиралась до домика для отдыха почти целую минуту. Открыв заднюю дверь и войдя, Лес приостановилась, чтобы закрыть за собой дверь, и тут услышала, что Эндрю с кем-то разговаривает. Но, как ни странно, когда он замолкал, никто ему не отвечал. Говорил он один. Озадаченная Лес оставила дверь приоткрытой и спустилась дальше по ступеням, покрытым толстым ковром и ведущим в комнату для отдыха.

Эндрю стоял к ней спиной. Он был одет в махровый халат, с плеча свисало полотенце. Лес бросилась в глаза телефонная трубка в его руке, и она тут же поняла, почему слышала только его голос. Невольно она стала прислушиваться к тому, что он говорит.

– Конечно, – проговорил Эндрю, помолчал немного, затем добавил: – Непременно буду. Пока.

Теплота его голоса, интимность тона сказали Лес гораздо больше, чем ничего не значащие слова, которые он произносил. Когда он повесил трубку, Лес пылала от ярости.

– С кем это ты только что говорил?

Ее требовательный голос резко прозвучал в тишине, и Эндрю, вздрогнув от неожиданности, обернулся с виноватым видом. Однако он быстро нашелся.

– Кто-то ошибся номером. Звонили и спрашивали каких-то Карлайлов.

– Лживый негодяй! – вне себя от гнева выкрикнула Лес и бросила стакан ему в голову. Брызги спиртного и кубики льда разлетелись в разные стороны. Эндрю увернулся, и пустой стакан с грохотом разбился о стенку, осыпавшись на пол стеклянными осколками.

– Лес, Бога ради…

Но она не хотела слушать ничего из того, что он собирался сказать.

– Ты звонил ей, так ведь? Это была Клодия, верно? – Лес вся дрожала от переполнявшего ее возмущения.

– Лес, я говорил тебе…

– Я знаю, что ты мне говорил.

Через стеклянную переднюю стену комнаты отдыха до нее, как сквозь вату, доносились отдаленные детские крики и смех. Эти звуки вернули Лес к действительности. Она вспомнила, где они находятся, и сообразила, что в любую минуту к ним сюда может войти один из родственников, решивший выпить или принять душ. Усилием воли Лес взяла себя в руки.

– Ладно! В любом случае сейчас не время и не место обсуждать наши отношения. Подождем, пока уедут Роб и Триша. Тогда мы и поговорим.

– Думаю, это разумно, – осторожно согласился Эндрю.

– Но только помни одно, Эндрю. Если ты не можешь избавиться от нее, то я смогу.

Она поставила второй стакан на стол, не расплескав его содержимое, и, держась напряженно и прямо, подошла к раздвижным дверям, ведущим на пляж. Наполовину раздвинув их, Лес остановилась и обернулась через плечо.

– Позвони одной из служанок, чтобы прибрала разбитое стекло.

Она вышла из душевой и зашагала вниз к воде. Соленые морские брызги, доносившиеся с океана с ветром, жгли ей глаза.

9

Лес вышла из конюшни и двинулась через внутренний дворик с бассейном посредине. В руках она держала перчатки для верховой езды, шляпу и хлыст. Как приятно было чувствовать физическую усталость, расслабленность во всем теле… Лес приподняла над шеей массу тяжелых светлых волос, чтобы теплый ветерок освежил кожу, затем потрясла головой, и волосы вновь свободно упали ей на плечи.

Ранний вечер, пока солнце не зашло и выпадающая к ночи роса еще не сделала траву скользкой, – пожалуй, самое лучшее время для тренировки лошадей Роба. А работать с ними приходится много. Даже с самыми лучшими пони для поло, получившими отличную подготовку, необходимо постоянно снова и снова повторять основы – остановки, попятное движение и повороты, – чтобы исправить любые дурные привычки, которые может приобрести лошадь. Занятия вроде сегодняшнего требовали от Лес полного сосредоточения и не оставляли времени думать о своих проблемах или испытывать жалость к себе. Работа с лошадьми стала для нее в последнее время чем-то вроде своеобразной терапии.

А сегодня она нуждалось в подобном лечении еще более, чем когда-либо. Нынешним утром Роб и Триша разъехались по своим школам, а это означает, что сегодня вечером ей придется выяснять отношения с Эндрю. Надо наконец расставить точки над «i». Тем или иным путем Клодии Бейнз придется уйти из их жизни.

Французские окна в гостиной были открыты, и Лес вошла в дом через них. Она уже успела пройти по комнате три шага, когда услышала позвякивание льда в стакане и краем глаза уловила какое-то движение. Лес резко остановилась и обернулась. Войдя с улицы, где полыхал слепящий свет заходящего солнца, она не сразу освоилась в относительно темной комнате.

– Эндрю? – Она с удивлением различила знакомую фигуру. – Что ты делаешь дома так рано? – Затем ей в голову неожиданно пришел вопрос: – Где твоя машина? Ее не было в гараже.

– Я оставил ее перед домом. – Эндрю так и остался стоять за баром, где она его застала. Его загорелое лицо озабоченно нахмурено. В руке он держал стакан, раскручивая его содержимое круговым движением.

– Ах так… – во всяком случае, это объясняет, почему Лес не видела его коричневого «Мерседеса».

– Настало время наконец нам поговорить, Лес, – объявил Эндрю.

– Согласна, – Лес бросила свои принадлежности для верховой езды на мягкий стул и подошла к бару, засунув руки в карманы бриджей. – Так больше продолжаться не может.

– Я тоже пришел к такому решению. – Он отпил из своего стакана. – Кстати, я отослал повара домой. И я знаю, что у Эммы сегодня выходной день, так что считаю, что нам лучше поговорить, пока мы дома одни.

– Да, так, возможно, лучше. – Лес надеялась, что их разговор не превратится в бурную перепалку с криками и битьем посуды.

Эндрю оперся руками о стойку бара.

– Лес, я хочу получить развод.

Ей показалось, что пол уходит у нее из-под ног. Она заранее представляла себе их разговор и перебрала в уме многое из того, что он мог бы, как ей казалось, сказать, но подобное даже не приходило Лес в голову. И сейчас, ошеломленная, она недоверчиво смотрела на Эндрю, не в силах произнести ни слова.

– Нет, – вырвалось у нее так тихо, что он, наверное, даже и не услышал.

– Это самое трудное из того, что мне когда-либо приходилось говорить, Лес. Я никогда не желал причинить тебе боль, – настойчиво продолжал меж тем Эндрю. – Я люблю тебя. И всегда буду тебя любить. Это никогда не переменится.

– Тогда… почему? – Немота прошла, и в душу ей хлынула боль. Это безумие. Это лишено всякого смысла. В эти последние недели, с тех пор, как она узнала о любовной связи Эндрю, Лес говорила себе, что у нее не осталось никаких к нему чувств, что все прошло и что нет больше ничего, что могло бы теперь причинить ей страдания. Но мука, которую она испытала, когда услышала его слова, превзошла все предыдущее. Четыре простых слова – «Я хочу получить развод» – разрывали ее на части.

– Почему? Потому что я влюблен в Клодию. Я не могу от нее отказаться. Не могу позволить ей уйти. Поверь мне, я пытался. – Он подчеркнул это заявление решительным жестом. – Нас с ней объединяет нечто очень особое, очень редкое. Я и не надеюсь, что ты поймешь, как сильно я ее люблю.

– Боже мой, Эндрю, но она же так молода, что годится тебе в дочери. Не будь глупцом! – выкрикнула Лес, протестуя.

– Разница в возрасте… не имеет значения. Может быть, в самом начале она меня и тревожила, но теперь, когда мы вместе, никто из нас о ней даже не думает. Это давным-давно стало совершенно неважным.

– А как быть с теми двадцатью годами, что мы провели вместе? – безнадежно спросила Лес. Она была в тревоге, панике, почти в ужасе. – Бога ради, Эндрю, подумай о том, что ты говоришь!

– Я уже подумал. Все эти последние несколько недель я почти ни о чем другом не думал. И мне очень нелегко далось решение. Пожалуйста, пойми это.

– Понять! – У Лес даже голос перехватило при этом слове и слезы готовы были хлынуть из глаз. Она едва сдерживала их. – Ты отбрасываешь, как ненужный хлам, двадцать один год нашей совместной жизни! Разве все эти годы ничего не значат для тебя?

Эндрю понурился и медленно покачал головой. Две серебряные прядки на его висках, похожие на два белых крылышка, словно насмехались над Лес.

– Ты вовсе не пытаешься сделать наш разрыв менее болезненным.

– Бессердечный болван! – Лес была так уязвлена, что у нее перехватило дыхание, и она разразилась упреками с дикой яростью раненого животного. – Неужели ты думаешь, что я должна сама помочь тебе бросить меня и уйти к этой темноволосой суке, у которой течка?

– Лес, давай-ка оставим всякие ругательства. Это недостойно тебя.

Его агрессивно выпяченный подбородок, казалось, предостерегал Лес, что Эндрю не потерпит никаких оскорблений в адрес Клодии.

– А как же мне еще ее называть? – Лес сама слышала визгливые, почти истерические нотки в своем голосе, но ничего не могла с ними поделать. Внутри ее словно взрывались, набегая одна на другую, волны боли, отчаяния и гнева. – Как прикажешь именовать эту очаровательную молодую женщину, которая украла моего мужа? Она и есть лукавая, коварная, похотливая сука! Она может одурачить тебя, но не меня. Она добилась тебя тем же самым образом, каким добилась юридической степени, – лежа на спине!

Пальцы Эндрю крепко стиснули стакан. На какое-то мгновение Лес показалось, что он готов ее ударить. Но в следующую секунду выражение его лица изменилось и стало каменно-спокойным.

– Именно такого отношения мне и следовало ожидать от тебя. Ты не можешь смириться с тем, что Клодия достаточно умна, чтобы суметь самостоятельно добиться чего-то в жизни, потому что самой тебе не пришлось ничего завоевывать. Ты уже с самого начала имела все. Потому-то ты и боишься всех женщин, у которых есть профессия, – таких, как Клодия. Потому-то ты и пытаешься подорвать их репутацию. Кстати, к твоему сведению, она закончила университет magna cum laude [13]. А этого не добьешься, охмуряя профессоров.

Он унижал и принижал ее. Лес отвернулась, чтобы скрыть подступившие к глазам слезы. Она не знала, что сказать, – как пробиться через его неприступную броню и прекратить этот кошмар. Должен же быть какой-нибудь способ сохранить их семью.

– Не делай этого, Эндрю, – еле слышно проговорила она умоляющим, дрожащим голосом. Слезы текли по ее щекам. – Ты мне нужен.

– Нет, я тебе не нужен. И ты никогда во мне не нуждалась.

– Но это же неправда.

Она не могла поверить, что он действительно в этом убежден. Однако, взглянув на Эндрю, Лес увидела на его губах сардоническую усмешку, подтверждающую: он на самом деле считает, что не нужен ей.

– Меня просто ярость разбирает, когда я думаю о том, сколько раз мне напоминали, как мне повезло, что я женился на одной из дочерей Кинкейда. Многие годы мне звонили по телефону и спрашивали: «Это вы тот адвокат, у которого тесть Джейк Кинкейд?» Но я наконец сам завоевал свою репутацию. Тебе никогда не было нужно мое имя, и, видит Бог, у тебя гораздо больше денег, чем я сумею заработать за всю свою жизнь. Ты прекрасно обойдешься и без меня.

– Но ты мой муж.

– Ты говоришь это так, как сказала бы «моя норковая шуба» или «мои бриллианты». Я не вещь, которую можно взять в руки или надеть на себя, – строго сказал Эндрю. – А кроме того, после сегодняшнего дня я перестаю быть твоим мужем. Ты можешь оставить себе дом и все, что в нем находится, кроме моих личных вещей. Свою машину я возьму. А что касается остального, советую тебе нанять Артура Хилла. Он долгие годы представлял интересы семьи Кинкейдов. Или любого другого, кого выберешь сама, чтобы составить соглашение о разводе и разделить все прочее имущество и капиталовложения, которые мы накопили за нашу совместную жизнь. Пусть этот человек свяжется с моим партнером Биллом Торндайком. Он готовит для меня все бумаги, нужные для развода.

Все это звучало окончательным приговором, но никак не хотело укладываться у Лес в голове. Она не могла поверить, что Эндрю на самом деле решился на развод… что он может после стольких вместе прожитых лет вот так вот просто и холодно повернуться и уйти прочь. Ее мир распадался на части, и Лес не знала, что сделать, чтобы сохранить его.

– Дети… – Она в отчаянии хваталась за соломинку. – Как быть с ними? Ты подумал о том, какое наш развод окажет на них влияние?

Ей был ненавистен сожалеющий взгляд, который устремил на нее Эндрю.

– Как ты сама недавно сказала, они практически взрослые. Дети уже достаточно выросли, чтобы понимать, что иногда в жизни случается и такое. Постоянно распадаются какие-то семьи.

– Но только не моя, – запротестовала Лес, захлебываясь от рыданий, сотрясавших все ее тело.

– Все кончено, Лес. И что бы ты ни сказала, ничего уже не переменить. – Он выплеснул остатки спиртного и решительно опустил стакан на стойку, словно ставя последнюю точку. – Для всех будет лучше, если ты просто смиришься с этим.

– Как я могу смириться? – Лес смахнула слезы, текущие по щекам, и попыталась призвать Эндрю к благоразумию. – Ты сказал, что любишь меня, Эндрю. Если это действительно так, то зачем спешить с разводом? Сейчас ты считаешь, что влюблен в… нее. Ну а что, если нет? Что, если окажется, что это всего лишь временное увлечение? Не думаешь ли ты, что прежде, чем разрушать нашу семью, следует подождать и посмотреть, как долго продлится твое чувство? Может быть, не минет и года, как ты будешь с удивлением спрашивать себя, что ты вообще нашел в ней необычного. Наваждение пройдет. Вот сам увидишь. И тогда у нас будет все по-прежнему, как было.

Сейчас Лес казалось, что у нее осталась только одна надежда – оттянуть время.

– Нет, Лес. Ты не понимаешь. – Ее доводы ни на йоту не поколебали Эндрю. Лес видела это по непреклонному выражению его лица. – Даже если бы у меня были какие-то сомнения в своей любви к Клодии – а у меня их нет, – это все равно не изменило бы моего решения. Клодия беременна. Она носит моего ребенка.

– Нет, – в шоке отпрянула Лес, чувствуя, как внутри у нее все тошнотворно сжалось.

– Я не собирался рассказывать тебе об этом до сегодняшнего дня, потому что не считал, что это настолько уж важно. Я хочу развестись и жениться на Клодии, потому что люблю ее, а не потому, что у нее будет от меня ребенок. Но я желаю, чтобы ты раз и навсегда поняла: даже если бы я не женился вторично и мы остались бы вместе, ничего не осталось бы по-прежнему. Это было бы невозможно для каждого из нас – и для тебя, и для меня – забыть, что где-то в этом мире у меня есть незаконный ребенок.

Голос Эндрю доносился до Лес словно издали, с огромного расстояния. Голова шла кругом от тех унижений, затруднений и сложностей, которые сулило это заявление… и ей самой, и детям, Робу и Трише…

– Она… она могла бы сделать аборт… или уехать куда-нибудь подальше, чтобы там родить ребенка, а затем усыновить его…

– Она сама себе хозяйка, и ей решать, хочет она или нет делать аборт. Во всяком случае, не тебе находить за нее решение, Лес. И не мне, – проговорил Эндрю ровным голосом.

– Но ведь ты юрист. Убеди ее.

– Не буду даже и пытаться. – Он отошел от бара. В том, как он держался, в каждом его движении сквозила спокойная осмотрительность. – Она хочет ребенка.

– Она хочет тебя!

– А я хочу ее. И я воспитаю ребенка сам, а не позволю кому-то другому растить его, – сказал он.

Лес почудилось, что в доме сейчас обрушатся стены. Она не отрываясь смотрела на Эндрю и чувствовала себя совершенно несчастной, абсолютно бессильной. И это страшило ее. Сейчас она походила на потерявшегося ребенка, который не знает куда идти, чтобы самому отыскать дорогу, слишком испуганного, чтобы плакать.

– Мне очень жаль, Лес. – Эндрю помолчал, затем отвернулся от нее. – Мне правда жаль нас обоих за то, что все так обернулось.

Прошла целая секунда, прежде чем Лес осознала, что он направляется к двери. Она бросилась за ним.

– Куда ты идешь? Ты не можешь уйти!

– Я не могу остаться здесь.

Хотя он и остановился, между ними возник какой-то невидимый барьер, который мешал Лес подбежать к Эндрю и удержать его силой.

– Я упаковал свою одежду. Она в машине. Как-нибудь в другой раз я заеду, чтобы забрать все остальное… До свидания, Лес.

Она стояла, прикованная к полу, не в силах двинуться, а Эндрю прошагал ко входной двери и открыл ее.

Значит, он приехал заранее и приготовился к отъезду. И его одежда была уже в машине, когда Лес пришла домой. Следовательно, не было никакого шанса, что он переменит свое решение. Хотелось умереть, когда Лес вспоминала, как она, отбросив всю свою гордость и самоуважение, умоляла его одуматься.

– Ты едешь к ней домой, не так ли? – громко и горько проговорила она. – Собираешься жить с этой дешевой сукой, которую ты обрюхатил.

Эндрю на миг замер у раскрытой двери и, обернувшись, бесстрастно посмотрел на Лес.

– Если я тебе зачем-нибудь понадоблюсь, свяжись с моим офисом. Служба ответов всегда знает, где меня найти.

– Мерзавец! Убирайся прочь! Вон из моего дома!

Лес схватила первую попавшуюся под руку безделушку и швырнула ее в закрывшуюся за мужем дверь. За ней полетели цветочные вазы и керамические фигурки, журналы и зонтики – все, что Лес могла найти и что ей было под силу метнуть в эту ненавистную цель – дверь, за которой исчез Эндрю. Наконец силы покинули ее, ноги подкосились, и Лес опустилась на ступеньки лестницы, прислонясь головой к одному из столбиков перил.

– Не делай этого, Эндрю, – прошептала она прерывающимся голосом. – Не оставляй меня.

К горлу подступили рыдания, вначале тихие, но затем они набрали силу, и плечи Лес затряслись от бурного плача. Все кончено. Эндрю полностью отверг ее. Раз и навсегда. И боль от осознания этого была безысходной. Лес плакала до тех пор, пока не довела себя до состояния какого-то онемелого измождения.

Стемнело. Весь дом погрузился во тьму, и Лес была рада окутавшему ее черному кокону. В нем можно спрятаться от всего мира, а именно этого она хотела сейчас больше всего.

Тишину разорвал пронзительный звук, и Лес не сразу поняла, что звонит телефон. Это на миг привлекло ее внимание, но она тут же вернулась в состояние апатии, пытаясь отгородиться от его несмолкающего звона.

Затем ей с запозданием пришло в голову: может быть, это звонит Эндрю, чтобы сказать, что он передумал. Лес поспешила к телефону, оступаясь на осколках керамики и стекла в темноте прихожей. Больше всего она боялась, что Эндрю повесит трубку до того, как она успеет добежать до аппарата.

– Алло? – тревожно спросила Лес осипшим голосом, подняв наконец трубку и сжимая ее обеими руками.

Она с замиранием ожидала, что услышит голос Эндрю. Но это был не он.

– Я уже начала думать, что никого нет дома, – с оттенком раздражения ответила ей какая-то женщина. – Это Конни Дэвенпорт. Могу я поговорить с Лес?

Несколько секунд Лес не могла ответить ни слова.

– Алло, вы меня слышите? – требовательно произнесла женщина.

– Ее нет дома. – Лес нащупала в темноте телефон и опустила трубку на рычаги, резко прекратив разговор со своей подругой, прежде чем та успела еще что-то сказать.

Темнота в доме внезапно сделалась чужой и пугающей. Лес осторожно двинулась к стене, нашарила выключатель и зажгла верхний свет. Телефон начал звонить вновь. На этот раз Лес шарахнулась от него в сторону. Стекло, хрустя, крошилось у нее под ногами. Из задней части дома послышался какой-то шум, и Лес резко повернулась в смутной тревоге. Телефонные звонки внезапно оборвались, словно в соседней комнате кто-то поднял трубку. Краешком сознания Лес отметила: вернулась Эмма. Она не хотела видеть секретаршу. Она не хотела видеть никого. И ни с кем не желала говорить. Лес двинулась к дубовой лестнице наверх, пытаясь избежать вопросов, на которые не была готова ответить.

– Лес, миссис Дэвенпорт на проводе. Она хочет… – Эмма Сандерсон застыла на пороге прихожей. Ее неизменные спокойствие и деловитость на этот раз ей изменили – женщина растерянно уставилась на царивший вокруг разгром. – Боже милосердный, что случилось? Позвонить в полицию?

– Нет, – тупо ответила Лес и, опять повернувшись к лестнице, хотела спастись бегством. Она не знала, что сказать Эмме. Она не знала, как объяснить им всем, что Эндрю бросил ее… ради более молодой женщины… ради более умной…

– Вы… вы уверены, миссис Томас? – неуверенно спросила секретарь. – Вы не пострадали?..

«Пострадала!» Определение было настолько мягким, что Лес чуть не расхохоталась. «Уничтожена» – вот что надо было сказать.

– Нет, Эмма. – Она задержалась, поставив ногу на первую ступеньку. – Я не хочу говорить ни с кем… кроме Эндрю.

Лес надеялась, что он одумается, придет в чувство и пощадит ее, избавит от всех этих унижений.

– Если он позвонит, я буду наверху, – сказала она.

– Может, мне попытаться связаться с ним?

– Нет, – с силой ответила Лес.

Что было, то было: она умоляла Эндрю не бросать ее. Но она не станет просить его вернуться.

Лес поднялась по лестнице в гостиную и закрыла дверь, надеясь хоть на какое-то время отгородиться от мира. Она отважилась даже дойти до порога спальни Эндрю. Ящики в одежном шкафу были выдвинуты, двери распахнуты, а внутри – пусто. В комнате не осталось ни одной личной вещицы мужа. Бывшего мужа. Спальня казалась голой и покинутой – такой же покинутой, как и сама Лес. Она вернулась в свою спальню и заперла за собой дверь.

Три дня Лес не решалась выйти из своего убежища, отказываясь отвечать на все телефонные звонки и возвращая поднос с едой практически нетронутым. Никто из штата ее прислуги ни единым словом не обмолвился об отсутствии Эндрю или исчезновении его одежды. Даже Эмма. Но Лес знала: они догадываются, что он ее бросил. Иногда она часами просиживала не шевелясь и невидяще глядя в пространство. Иногда она плакала, хотя казалось, что слез больше не осталось. По ночам она рыскала по комнате, обуреваемая горечью и гневом, ненавидя Эндрю и клянясь себе, что никогда не примет его обратно, даже если он приползет к ней на коленях.

Каждый раз, когда Лес видела свое отражение в зеркале – бледное и вытянутое лицо с морщинками вокруг глаз, углубленными бессонницей, – ее негодование и обида на Эндрю вспыхивали с новой силой. Он наплевал на все эти годы, что они провели вместе, пустил их по ветру просто из-за того, что нашлась девица помоложе. Какому мужчине будет теперь нужна она, Лес, – сорокадвухлетняя женщина с двумя взрослыми детьми? Всем им подавай двадцатилетних нимф, которые заставляют их чувствовать себя вновь молодыми и полными мужских сил. Лес доводилось видеть этих одиноких разведенок средних лет, изнывающих по ласке, и она не хотела быть одной из них.

А потому она ждала, наполовину надеясь – Эндрю вернется назад прежде, чем кто-нибудь обнаружит, что он ее бросил. Она оттягивала тот миг, когда придется признаться окружающим в том, что произошло. Ее страшили неизбежные встречи с подругами. И ужаснее всего была необходимость рассказать обо всем Робу и Трише.

В дверь ее спальни постучали.

– Убирайтесь прочь!

Но на этот раз резкий приказ был проигнорирован, и дверь открылась. Лес возмущенно посмотрела на возникшую на пороге Эмму:

– Я же говорила вам, что не хочу, чтобы меня беспокоили по любой причине.

Женщина колебалась только миг, затем вошла в спальню и протянула Лес толстый конверт.

– Прислали на ваше имя. На вид что-то важное.

И быстро ретировалась из комнаты, вновь оставив Лес в одиночестве.

Она тяжело уставилась на обратный адрес, напечатанный в левом углу конверта: «Томас, Торндайк и Уолл – адвокаты». Механически подцепила ногтем запечатанный клапан пакета и достала из него официального вида документ. Бегло просмотрела первую страницу. Дальше читать не было нужды. Извещение о том, что Эндрю начинает бракоразводный процесс.

Он не вернется.

Держа извещение в руке, Лес вышла из спальни, где столько лет подряд спала в одиночестве, и спустилась по лестнице к бару в гостиной. Первый стакан со спиртным показался ей безвкусным, как вода, и она смешала себе второй, покрепче, и потянулась к телефону.

– Звонит Лес Томас, дочь Джейка Кинкейда. Я хочу поговорить с Артуром Хиллом…

Ожидая, пока адвокат подойдет к аппарату, она сделала несколько больших глотков из своего стакана. Когда в трубке раздался голос Артура Хилла, Лес объяснила ему суть дела, упоминая так мало подробностей, как это только было возможно.

– Лес, я настоятельно советую вам действовать без всякой спешки. – Хилл был знаком с семейством Кинкейдов множество лет, а потому говорил с ней как отец. – Всегда возможно примирение… и это самый лучший выход.

– Нет, – холодно и решительно отрезала Лес. – Я хочу развестись так быстро и так тихо, как только возможно устроить. Никаких отсрочек.

Ей очень хотелось отомстить, но сейчас Лес понимала всю ситуацию совершенно ясно и отчетливо, пусть даже это просветление сознания и было временным. Если затеять грязный развод, она потеряет больше, чем Эндрю. Попробуй Лес выволочь беременную Клодию на бракоразводный процесс, и она, вероятнее всего, тем самым заставит суд сочувствовать Эндрю и его пассии и выставит свое унижение на публичное посмешище. Не стоит и упоминать о том, как отзовется все это на Робе и Трише. Нет, лучше всего быстро расстаться, не привлекая ничьего внимания. И старый адвокат нехотя согласился с ее желанием.

Не успела Лес повесить трубку, как раздался звонок в дверь. Она не обратила на него никакого внимания и налила себе новую порцию спиртного. Судя по звуку шагов в длинном коридоре, к двери поспешила Эмма. Как только дверь открылась, Лес услышала требовательный голос матери:

– Я пришла узнать, что здесь происходит. Вы постоянно отказываетесь соединить меня с дочерью. Сейчас я настаиваю на том, чтобы вы отвели меня к ней.

– Прошу прощения, миссис Кинкейд, но ваша дочь отдала решительное распоряжение, чтобы ее не тревожили… Она не хочет ни с кем говорить. – Эмма говорила почтительно, но твердо.

Назревала безвыходная ситуация. Раз уж Одра приехала, она ни за что не уйдет, не повидавшись с дочерью, а Эмма тоже будет стоять до конца, грудью защищая спокойствие своей хозяйки.

– Эмма, я в гостиной, – крикнула Лес.

Она неохотно поднялась со стула возле стойки бара, и тут же в гостиную, отодвинув Эмму в сторону, величественно вошла Одра. За ней следовала Мэри. В голове у Лес мелькнула ироническая мысль: хорошо, что обе они здесь, – по крайней мере, теперь ей не придется рассказывать обо всем дважды.

– Вы пришли как раз вовремя. Налить вам? Ты что будешь пить, Одра? Джин с тоником?

– В два часа дня слишком рано приниматься за выпивку. – Мать выхватила стакан из руки Лес и со стуком поставила его на стойку.

– Это мой дом, и я пью здесь, когда сама захочу. – Лес взяла стакан и напряженной походкой направилась за стойку, чтобы долить себе еще джина.

При этой выходке губы Одры неодобрительно сжались, но больше эту тему она развивать не стала.

– Ты была больна? – Одра зорко осматривала бледное, измятое лицо дочери. – Все эти дни тебя никто не видел и никому не удавалось поговорить с тобой.

– Нет. – Лес налила в стакан джин и бросила несколько кубиков льда. – Я просто находилась в одиночном заключении.

– Надо было выйти на волю, чтобы тебя все видели и чтобы острые язычки перестали разносить слухи о том, что между тобой и Эндрю возникли какие-то супружеские сложности, – сказала мать.

– Зачем? Это все правда. – Лес старалась не смотреть на Мэри, понимая, что сестра видит ее насквозь и понимает, что скрывается за всей этой бравадой. – Дело в том, что я несколько минут назад говорила с Артуром Хиллом и дала ему указание начать бракоразводный процесс. Так что сами видите, – она нарочито торжественным жестом подняла стакан, словно готовясь к парадному тосту, – мне и вправду есть что праздновать.

– Тебе надо позвонить ему прямо сейчас же, не откладывая, и сказать, что ты передумала.

– Но я не передумала. – Лес отпила из стакана, чувствуя, как джин обжигает горло.

– Ни один из Кинкейдов еще никогда не разводился, – сообщила Одра.

– Тогда мне выпала честь быть первой, – заявила Лес. Однако ей не удалось сохранить маску безразличия, и сквозь эту хрупкую оболочку прорвалась горечь. – Он больше не хочет иметь меня в женах. Он полюбил другую… помоложе. Так что разрешите мне, по крайней мере, сохранить за собой возможность первой подать на развод.

– Любовь не имеет к этому никакого отношения. Нет никакой разницы, любит ли он тебя или кого-нибудь другого. Так что это совсем не основание для того, чтобы разводиться. У него это маленькое увлечение со временем пройдет. И ты ради спасения семьи должна подождать, пока это случится.

– Так же, как ты делала это с Джейком? – спросила Лес. – Ты думаешь, люди восхищались тобой за то, что ты позволяла ему дурачить себя? Они смеялись за твоей спиной и жалели тебя, а ты была настолько глупа, что не могла понять, что они думают на самом деле. Твое замужество было нe чем иным, как фарсом, а ты в нем играла роль посмешища. – Она видела, как побледнела мать, но уже не могла остановиться. – Ты можешь считать меня жалкой и ничтожной, но я не хочу быть такой, как ты. Меня тошнит об одной только мысли об этом.

Она не видела, как в воздухе мелькнула рука Одры, и только ощутила обжигающую боль, когда мать ударила ее по щеке с такой силой, что голова Лес дернулась в сторону. За звонким звуком пощечины наступила абсолютная тишина. Лес сидела, не поворачивая головы.

– Я не стану извиняться перед тобой, Одра. – Она медленно и глубоко дышала, стараясь овладеть собой. – Я сказала то, что чувствую.

Одра не промолвила ни слова.

– Лес, – заговорила Мэри, чтобы прервать гробовое молчание. – Может быть, не стоит так спешить? В конце концов, через несколько месяцев Эндрю может решить, что эта женщина не заслуживает, чтобы ради нее отказываться от дома и семьи. Нет никакой необходимости торопиться с разводом.

– Иными словами, ты говоришь, что я должна позволить ему выставить себя в глупом положении еще раз? – спросила Лес. – У него уже была возможность порвать с Клодией. Однажды я поверила ему и вела себя как новобрачная, не чующая себя от счастья. А кроме того, тут вмешалось еще одно маленькое обстоятельство – ребенок.

– О Господи, ты хочешь сказать, что она беременна? – глаза у Мэри расшились. – По словам Эндрю, да. – Лес покачивала стакан с джином, ощущая ужасную боль и горечь. – Скажи, Одра, тебе когда-нибудь приходилось иметь дело с какими-нибудь незаконными отпрысками Джейка?

– Нет. Но это ничего не меняет, – заявила Одра. – У тебя есть обязанности перед семьей. И когда речь идет о том, чтобы сохранить брак и семью, ни одну жертву нельзя назвать слишком большой.

– Даже если это потеря уважения собственных детей? – с вызовом бросила Лес. – Одра, я любила тебя и Джейка, но я никогда вас не уважала – ни одного из вас. Клянусь, я никогда не позволю ни одному мужчине разрушить себя так, как разрушил тебя Джейк… или ты его. Никогда не знала точно, кого из вас тут следовало винить. Думаю, что вас обоих: Джейка – за то, что бегал налево и направо, тебя – за то, что ты с этим мирилась. Лучше я буду всю оставшуюся жизнь жить одна, чем терпеть замужество, от которого не осталось ничего, кроме обмана и притворства.

Она сделала еще несколько глотков. Алкоголь служил слабым утешением, но иного у нее не было.

– Как я вижу, ты, кажется, считаешь, что сумеешь потопить свое горе в вине, – Одра с отвращением наблюдала, как Лес пьет.

– Временно, Одра. Только временно, – криво усмехнулась Лес.

Она чувствовала себя такой одинокой, что хотелось плакать.

– А как быть с Робом и Тришей? – спросила Мэри. – Как они приняли это известие? Или ты им еще ничего не рассказывала?

– Еще нет.

Лес страшила неизбежная встреча с детьми, и вопросов, которые они начнут задавать, она боялась больше, чем расспросов всех остальных. Они захотят узнать, почему распался родительский брак. А что она могла им ответить, если не понимала этого сама? То, что Эндрю бросил ее, заставило Лес чувствовать, что она сама каким-то образом в этом виновата.

– Ты не можешь оттягивать разговор с ними слишком долго. Всегда есть шанс, что они узнают о случившемся от кого-то другого, – предупредила Мэри.

– Я знаю. Но это не такое дело, о котором можно сообщить по телефону. Думаю, надо подождать, пока они не приедут домой на будущие выходные, – Лес охватил новый приступ жгучего негодования. Раз Эндрю ушел от нее, он должен был сам объяснить все детям. Почему именно она должна выносить мучения, отвечая на их вопросы?

– Какая жалость, что ты не обзавелась целой толпой детей, как это сделала я, – сказала сестра, вздохнув.

– Почему? – Лес не могла представить себе что-либо худшее, чем объяснение, почему родители расходятся, целой дюжине детей вместо двух.

– Потому что любой мужчина, который решится оставить жену с двенадцатью детьми, будет сочтен нe кем иным, как первостатейным подлецом.

Заявление Мэри донельзя удивило Лес.

– Так вот, значит, зачем ты обзавелась дюжиной детей? – спросила она, нахмурившись. – Стало быть, ты взвалила их на плечи Росса, чтобы он даже и не помышлял о том, чтобы бросить тебя?

По лицу Мэри медленно расползался густой румянец.

– Я хотела иметь много детей. И этого же хотел Росс, – проговорила она, как бы оправдываясь. – Но я признаюсь: они служат мне чем-то вроде гарантии, что наша семья не распадется. И хватит смотреть на меня, словно я только что на твоих глазах приготовила для мужа какую-то отраву. Мне приходится быть реалисткой. Моя внешность не заставляет сердца мужчин биться быстрее и не вдохновляет их на неумирающую любовь. Я понимаю, что, даже располагая именем и деньгами Кинкейдов, вполне могла оказаться на полке, где пылится всякий никому не нужный хлам. Поэтому я окружила себя любовью тем наилучшим образом, какой мне только известен. Может быть, Лес, тебе следовало сделать то же самое.

– Может, мне следует дать этот совет дражайшей Клодии, – пробормотала Лес и поднесла стакан к губам.

Кажется, ее со всех сторон окружали одни только иллюзии.

– Скажи нам, что надо говорить, когда люди начнут спрашивать, почему вы с Эндрю расходитесь? – Мать перевела разговор на более насущную для нее тему. Ее, как всегда, прежде всего заботило, чтобы общественная репутация семейства не потерпела никакого урона. Лес знала: то, что она ответит, будет немедленно передано в качестве указания ее братьям, Майклу и Фрэнку, и вся семья выступит единым сплоченным фронтом.

– Непримиримые разногласия. Так это, кажется, называется? – И этим непримиримым разногласием была Клодия. – Скажите им, что это отнюдь не полюбовный развод по желанию обеих сторон.

– А что ты скажешь, если тебя начнут расспрашивать о другой женщине, имеющей к этому отношение? Ты ведь знаешь, ею будут интересоваться.

Уголки губ Лес приподнялись в сардонической улыбке. Казалось, этот вопрос даже доставил ей какое-то странное удовольствие.

– Я, вероятно, отвечу так: «Как это бестактно с вашей стороны – задавать подобные вопросы», повернусь и уйду.

– Очень мудро, – одобрительно кивнула головой Одра.

В голове у Лес от перенапряжения запульсировала тупая боль. Как это ни дико, но она не могла позволить себе выказать ни перед сестрой, ни перед матерью то, что чувствует на самом деле, – ни пугающего ощущения собственной уязвимости и незащищенности, ни сомнений в ценности своей личности. Она вынуждена их скрывать. Ее уверенность в себе оказалась полностью подорванной. Осталась одна только хрупкая скорлупа снаружи, которая не устоит, если на нее обрушить слишком много ударов.

– Вы не собираетесь уезжать? – спросила она, избегая смотреть на обеих. – Сейчас мне хотелось бы побыть одной. Я… мне надо позвонить Робу и Трише, и я предпочла бы сделать это без свидетелей.

– Если мы тебе понадобимся, ты нам позвонишь? – с нажимом спросила сестра.

– Разумеется.

Но Лес знала, что звонить не станет. Она сама спрашивала себя, почему так опасается выказать слабость даже перед своими близкими. Ведь это единственные люди, которые могут дать ей утешение. Не чувствует ли она, что не оправдала также и их ожиданий и каким-то образом подвела мать, сестру и братьев? Ответить на этот вопрос Лес не могла. Она просто ощущала себя одинокой. Такой одинокой…

Вокруг синей шляпы с непомерно широкими полями был повязан белый шелковый шарф, такой длинный, что его концы падали на плечи. Шляпа служила чем-то вроде щита, заслонявшего Лес от любопытных взглядов. Но и этого укрытия, казалось, было мало. Глаза Лес закрывали очки в белой оправе с очень темными стеклами. И несмотря на все это, нервы ее были напряжены до предела. Она бессознательно прижимала руку к груди, чтобы унять лихорадочную дрожь, а ее взгляд тревожно бегал по лицам пассажиров, выходящих из самолета.

Она чувствовала, что стоящий рядом Роб изучает ее задумчивым, почти сердитым взглядом. К счастью, у них не было времени поговорить, потому что его рейс задержался и Роб прилетел всего на несколько минут раньше Триши. Лес понимала, насколько загадочно звучали ее слова, когда она позвонила детям и, сказав вначале, что никто не болен и не лежит при смерти, настойчиво потребовала, чтобы они приехали на этот уик-энд домой.

В гуще пассажиров показалась Триша. Она отделилась от общей толпы и зашагала к ним через зал ожидания. Поднырнув под широкие поля шляпы, девушка крепко обняла мать, затем отступила назад и оглядела ее острым любопытствующим взглядом. «Точь-в-точь как Одра», – подумала Лес.

– Ты выглядишь как черт знает что, – сказала Триша.

И эта резкость вновь напоминала Лес ее собственную мать.

– Спасибо, Триша. Ты всегда так чудесно умеешь поднять настроение, – сказала она, но тут же спохватилась: ее ироническое замечание может вызвать вопросы, а ей вовсе не хотелось отвечать на них прямо здесь, в аэропорту. – Машина на стоянке. Идите каждый за своим багажом, а я встречу вас на выходе, около багажного отделения.

– Отлично.

Когда через несколько минут они разошлись в разные стороны, Лес показалось, что она только что избежала смертной казни. Однако приговор никто не отменял – просто исполнение его на некоторое время отложено. Она вновь и вновь повторяла про себя то, что собиралась сказать детям. Ее волновало только одно: как они примут известие о разводе или что подумают о ней самой. Она хотела, чтобы они думали о ней хорошо. Лес ни в чем сейчас так не нуждалась, как в их одобрении и поддержке.

Отношения между детьми и родителями всегда так сложны. Лес не ждала, что кто-нибудь из них посоветует ей, как поступить, однако их мнение значило для нее очень много.

Когда она подрулила к выходу из багажного отделения, Роб и Триша уже ждали ее на обочине. Чемоданы и сумки были уложены в багажник, и дети забрались в машину. Роб уселся на заднем сиденье, Триша – впереди, рядом с матерью.

– Если вы не возражаете, мы поговорим, когда приедем домой…

Лес не просто оттягивала решительный момент – она сомневалась, что сможет одновременно сосредоточиться и на дороге и на их расспросах.

Триша хотела было что-то сказать, но Роб успел опередить ее на долю секунды:

– Мы не возражаем.

Триша, которая, судя по всему, была не согласна, промолчала. Лес была благодарна обоим за то, что они сдержали на время свое любопытство, и надеялась, что дети и в дальнейшем проявят такое же понимание.

Ехали молча. Верх «Мерседеса» был поднят, стекла задраены, воздух в салон поступал только через вентиляционные отверстия кондиционера, и Лес почудилось, что она заточена в передвижную темницу на колесах. Нет, это не темница, а убежище. Прежде она всегда думала, что развод делает человека свободным… Ей даже виделась такая картинка: вольная женщина подставляет лицо веющему навстречу вольному ветру, развевающему ее волосы… Но сейчас ей больше всего хотелось спрятаться – под шляпой, под темными очками, внутри наглухо задраенной машины. Может быть, Эндрю и празднует свободу, но она ощущала себя обнаженной и выставленной напоказ. Словно каждый мог видеть изъяны, спрятать которые ей стоило таких мучений, – вроде маленьких синеватых прожилок на бедрах или еле заметных следов растяжения, оставшихся на ее животе после двух беременностей.

Ни Роб, ни Триша тоже, казалось, были не расположены разговаривать, хотя Лес часто ощущала на своем лице их изучающие взгляды. Дома они прошли прямо в гостиную, войдя через раскрытые французские окна в патио. Лес сняла шляпу и темные очки и положила их рядом с сумочкой на стул возле бара.

В воздухе повисло тяжелое молчание. Лес чувствовала, что дети ждут, когда она заговорит, однако, не говоря ни слова, зашла за стойку. Спиртное стало для нее чем-то наподобие костыля, ложной опорой, которая помогает справиться с неприятными положениями. То, что Лес прибегает к нему, только доказывает, насколько она слаба. И все же, сознавая это, она тем не менее налила себе полный стакан.

– Я понимаю, что вы спрашиваете себя: что это такое важное, из-за чего вам пришлось приехать домой на уик-энд, – начала она.

– Лес, мы уже знаем о разводе, – спокойно сказала Триша. – Па позвонил нам.

Это заявление прозвучало как удар под дых, после которого невозможно дышать. От неожиданности Лес выронила стакан, и у нее даже не было сил поднять его и поставить на стойку.

– Эндрю звонил вам? – спросила она ошеломленно.

Но шок тут же сменился взрывом негодования.

– Свинья! Он мог бы сообщить мне, что разговаривал с вами. Я тут все эти дни испытываю адские муки, обдумывая, что вам сказать, а он…

Вся ее тщательно возведенная оборонительная линия разом рухнула. Ничего не видя перед собой, она вышла из-за стойки к Трише, развалившейся на стуле, и неловко стоящему Робу.

– Он позвонил нам через день после твоего звонка, – объяснила Триша.

– Он говорил с вами о разводе по телефону? Как он мог поступить так холодно и бесчувственно? – ей хотелось зарыдать от такой нечуткости Эндрю.

Она коснулась плеча Роба, чувствуя, как напружинены его мускулы.

– Мы хотим выслушать и твою сторону, – сказал Роб.

Мою сторону. Твою сторону. Так это и начинается – развал семьи. Внутри у Лес защемило от боли за себя и за детей.

– Он сказал вам, что нашел другую женщину? – Глаза ее застлали слезы, когда по смущенному и болезненному выражению, появившемуся на лице сына, она поняла, что он это знает.

Увидев ее слезы, Роб шагнул к матери, обнял ее и прижал к себе. Зарывшись лицом в ее волосы, он гневно пробормотал, еле выговаривая слова:

– Как он мог так с тобой поступить, Лес? Грязный сукин сын… – Он не докончил, задохнувшись от ярости.

Но это не имело значения. В первый раз за все это время Лес почувствовала, что ей стало немного спокойнее. Она закрыла глаза, ощущая, как напряглось тело Роба в попытке вобрать в себя ее боль. Лес еще крепче обняла сына, нуждаясь в его защите и утешении, и тихо заплакала. Прошло несколько минут, прежде чем она медленно высвободилась из объятий Роба, вытирая с лица слезы и старательно стараясь не замечать его покрасневших глаз.

– Может, мне следует спросить, что он вам сказал? – тихо сказала Лес.

– На самом деле не особенно-то много, – ответила Триша. – Просто, что он встретил другую женщину и что вы оба решили развестись. Естественно, он надеялся, что мы его поймем. Иногда случается так, что браки распадаются, сказал он.

– Это происходит постоянно.

Но только с другими, подумала Лес. Она никогда даже представить себе не могла, что это приключится с ней самой.

– Ты с ней встречалась? – спросила Триша.

Она казалась непривычно сдержанной. Из них двоих спокойным бывал обычно Роб.

– Да.

– И как она выглядит?

– Молодая и красивая. – Лес приложила все усилия, чтобы не позволить ревности повлиять на ответ. – Она – юрист, так что у нее и вашего отца есть много общего.

– Может быть, если бы ты проявляла больше интереса к его работе, ничего этого не случилось бы. А так твои застольные беседы сводились главным образом к таким захватывающим темам, как последний благотворительный базар, – произнесла Триша с притворно невинным видом, и это уязвило Лес не менее, чем само замечание.

– Я пыталась говорить с ним о его работе, но когда он пускался в технические подробности, я переставала что-либо понимать. Представляю, как он уставал постоянно объяснять мне всякие мелочи, – Лес сознавала, что в голосе ее звучат оправдывающиеся нотки.

– Ты должна была постараться выучиться всему… – недовольно пробормотала дочь вполголоса.

Как она упорно желает возложить всю вину за то, что произошло, на одну лишь мать! Да еще в таком болезненном для Лес вопросе… – Так ты считаешь, несмотря на то, что меня лично совершенно не интересует юриспруденция, мне нужно было изучать законы только затем, чтобы доставить твоему отцу удовольствие? – с вызовом спросила Лес. – А не кажется ли тебе, Триша, эта мысль слегка старомодной? Да, всякий брак связывает двух людей, живущих вместе… Но у каждого из них есть своя индивидуальность, свои личные склонности. Дело вовсе не в том, чтобы один из супругов навязал свои увлечения другому. Можно делиться интересами, но не заставлять жену или мужа полюбить их.

– Лес права, – встал на сторону матери Роб. – Я не могу себе представить ничего более скучного, чем вечер, проведенный в беседах об исках, апелляциях и судебных процессах.

Триша вскочила со стула во внезапном порыве нетерпения.

– Может быть! Но мне кажется: если мужчина счастлив дома, он не отправляется на поиски другой женщины, которую он мог бы полюбить. Я просто хочу понять, что было неладно. Что в твоем поведении заставило его уйти?

– Я не знаю, – резко ответила Лес. – Почему ты не спросишь об этом своего отца? Тогда ты сможешь рассказать мне, чтобы я не продолжала ломать над этим голову.

– Подозреваю, что вся беда в твоей идее спать в раздельных спальнях, – сказала Триша.

Лес ударила ее по щеке.

– Ты зашла слишком далеко, юная леди. Твои замечания становятся слишком бесцеремонными.

И тут она увидела след от пощечины на лице дочери и сама ужаснулась тому, что только что сделала. Гнев ее прошел так же быстро, как вспыхнул. Триша – совсем еще молода. Нужно прощать девочке юношескую безапелляционность. А вот ей самой, взрослой женщине, следовало бы лучше сдерживаться, а не бросаться на детей с кулаками.

Когда Триша повернулась, взяла свою сумку и пошла к двери, Лес какое-то мгновение не могла ни двинуться, ни произнести хоть слово.

– Триша… – Она смотрела, как дочь задержалась, не оборачиваясь, возле двери. – Однажды ты спросила меня, теряла ли я что-либо в своей жизни. Думаю, что теперь могу ответить на твой вопрос. Я потеряла иллюзии. Никто не живет «счастливо до самой смерти»… даже Кинкейды. Пожалуйста… Я не хочу терять тебя.

Триша медленно повернулась и посмотрела на мать.

– Ты не потеряешь меня, Лес. Но я должна увидеться с ним. Он мой отец, и я люблю его так же, как и тебя.

– Конечно.

Лес понимала Тришу, но это не могло заглушить грызущего ее страха. Триша всегда была «папиной дочкой». Это нечестно. Несправедливо. У Эндрю есть Клодия, а она, Лес, осталась одна. Ей нужны дети. Теперь только они – ее семья. А он заводит новую.

Триша в нерешительности замялась у двери.

– Роб, ты едешь со мной?

– Нет.

После того как Триша ушла, Роб подошел к Лес и остановился рядом, застенчиво и неловко засунув руки в карманы слаксов.

– Я не могу встречаться с ним сейчас. Единственное, чего мне хочется, это избить его.

Он побрел прочь, опустив голову и еле слышно шепча про себя:

– Мерзавец. Грязный, развратный негодяй…

Роб ушел, а Лес долго стояла в одиночестве посреди комнаты, затем тряхнула головой и подошла к бару, где оставила свой стакан.

Этим же вечером Лес готовила на кухне пиццу, чего не делала уже много лет. Всю прислугу в доме она отпустила на выходные, чтобы побыть с Робом и Тришей наедине. Раскладывая анчоусы поверх натертого сыра, она спрашивала себя: была ли это такая уж удачная мысль – затеять пиццу? Напоминание о более счастливом времени, когда они жили все вместе, вчетвером. Она положила готовую пиццу на полку в холодильник – как только Триша вернется, можно будет сразу же поставить пирог в печь.

Лес вышла из кухни, чтобы присоединиться к Робу, сидевшему в патио, и тут услышала голос Триши. Она не собиралась подслушивать, но вместе с тем и понимала: ни один из них не будет говорить свободно об отце в ее присутствии. Они побоятся, что их могут обвинить в сплетничестве, а еще меньше им захочется намеренно причинить матери боль.

– Он хочет поговорить с тобой, Роб. Можешь ты, по крайней мере, хотя бы позвонить ему? – убеждала Триша.

– Не буду я, черт возьми, звонить ему. И я не понимаю, как ты можешь иметь с ним хоть что-нибудь общее после того, как он вот так ушел от Лес!

– У него были на то причины.

– Знаю я эту причину. Пригожая маленькая засранка, которая в два раза моложе его.

– Роб, но ты даже в глаза ее не видел. Ты не думаешь, что стоит подождать осуждать его хотя бы до тех пор, пока ты не посмотришь на них обоих? – возразила Триша, затем голос ее сделался задумчивым. – Я никогда не представляла, что он может выглядеть настолько счастливым. Он постоянно улыбается и смеется – а ведь дома с ним это бывало очень редко. Всякий раз, когда он смотрит на нее, лицо у него просто сияет. Он любит ее, Роб. Думаю, она понравилась бы даже тебе, если бы ты решился с ней увидеться.

Лес больно резануло то, как Триша описывает новоявленную семью своего отца. Эндрю и Клодия наслаждаются безоблачной идиллией, а она испытывает адские муки. Ненависть и зависть мешались в ее душе с горечью. Это несправедливо. В каждом расторжении брака бывают победители и проигравшие, и в этом разводе она проиграла – ее молодость ушла, а уверенность в себе разрушена. И Лес опять вспомнила то, что говорила Мэри в тот вечер, когда они разбирали старые игрушки в родительском доме: она никогда не думала, что ее жизнь обернется таким образом.

– Я не желаю выслушивать все это дерьмо! – сердито воскликнул Роб.

Послышался скрежет металлических ножек стула о плиты, которыми выстлан внутренний дворик, затем звук шагов. Роб направлялся в дом.

Еще секунда, и Лес будет обнаружена. Она быстро шагнула вперед и предстала перед их глазами. Увидев мать, Роб остановился и быстро оглянулся назад, на Тришу, словно спрашивая: слышала Лес их разговор или нет?

Лес усилием воли постаралась изобразить на лице радостное выражение.

– Триша, если бы я знала, что ты вернулась, я бы поставила пиццу в печь, – сказала она, подходя к детям. – Надеюсь, ты голодна. Я приготовила громадный пирог.

– А ты не хочешь спросить, как там дела у па? – хмуро спросила Триша. Ее досада на Роба перекинулась теперь и на Лес.

– Почему бы тебе не попридержать рот на замке, Триша! – вспылил Роб. – Она сама спросит, если захочет!

Вспышка тут же погасла. Сердитое выражение на лице Роба сменилось задумчивым, и юноша большими шагами двинулся к дому, словно сбегая с поля боя.

– Я не голоден, – бросил он на ходу.

– Роб, не уходи, – позвала Лес, и Роб неохотно вернулся, ссутулившись и понурив плечи.

– Ну, так ты хочешь узнать? – вызывающе переспросила Триша.

Лес уступила.

– Как он там?

– У него все отлично. И у Клодии тоже. Я знаю, что тебе, как и Робу, это покажется предательством, но она мне понравилась.

– Я так и думала, что она тебе понравится, – Лес было мало радости от того, что она оказалась права. – Они сообщили тебе свою новость? – спросила она с преувеличенной небрежностью.

– Да.

Триша ответила так спокойно, что Роб насторожился:

– Что за новость?

– Па хотел рассказать тебе о ней сам, но поскольку ты не собираешься с ним встречаться, то, думаю, придется мне самой поставить тебя в известность, прежде чем это не сделал кто-нибудь другой. Клодия беременна. Где-то в ноябре у нас с тобой появится маленький братец или сестрица.

– Наполовину братец или сестрица! – выпалил в ответ Роб. – Ничего удивительного, что он не собирается возвращаться к нам. Он уже окончательно завел новую семью.

– Это неправда, – запротестовала Триша.

– А как еще, черт побери, ты можешь это назвать?

– Не знаю. – Триша пробежала рукой по своим густым каштановым волосам. – Я настолько во всем запуталась.

– Думаю, что теперь в нашей семье остались только трое, – сказала Лес. – И это случилось так внезапно и неожиданно для всех нас.

– Тебе, должно быть, пришлось немало поспорить и повоевать с ним, – догадалась Триша.

– Можно сказать и так, – иронически признала Лес. – По меньшей мере, последнее верно. Ну а до того, как Эндрю собрался уходить, мы с ним не говорили особенно много – во всяком случае, о важных вещах. – Она чувствовала себя опустошенной и очень уставшей. – Если мы хотим сегодня поужинать, мне, пожалуй, стоит поставить пиццу в печь.

Когда она повернулась, чтобы уйти, Триша окликнула ее:

– Лес, па хочет забрать остаток своих вещей. Он спрашивает, когда лучше всего за ними приехать.

Нет, она еще не готова увидеться с ним. Лес это знала. Все еще настолько свежо и болезненно. Сейчас она испытывает к нему слишком глубокую ненависть за то, как он с ней обошелся, – за то, как он разрушил ее жизнь, а ее саму превратил в одну пустую оболочку, которая лишь внешне выглядит женщиной.

– Мы с Робом уже условились утром поехать на верховую прогулку. Почему бы тебе не позвонить ему и не сказать, что он может приехать, пока нас не будет?

Лес понимала, что поступает трусливо, но ее это не волновало. Она не хочет видеть своими глазами, как он счастлив без нее. А ей, как видно, еще очень долго придется испытывать горечь и разочарование.

– Кстати, – сказала она, – я изменила сроки нашей поездки в Европу. Мы уедем сразу же, как только вы оба сдадите выпускные экзамены. Думаю, к тому времени мы все успеем приготовиться к долгому отпуску.

– Как ты считаешь, он приедет к нам на экзамены? – спросил Роб сквозь тесно сжатые зубы.

– Не могу даже представить, чтобы он мог их пропустить.

– А ее он привезет с собой?

– Не знаю.

– Если привезет, то я…

– …то ты, Роб, поступишь точно так же, как я, – прервала его Лес, преодолев тупую боль внутри. – Будешь вежливым и станешь вести себя как цивилизованный человек.

Но оказалось, что сделать это нелегко. Когда в зале, где проходила торжественная церемония, выпускной класс шел по проходу между креслами, Лес с немалыми усилиями заставила себя стоять рядом с Эндрю и Клодией. Клодия выглядела такой молодой и сияющей, а Эндрю просто светился от счастья. Лес удалось даже сказать им пару вежливых слов и удержаться, чтобы не наговорить большего. Она подождала, пока счастливая парочка поздравит Роба, и только после этого сама подошла к сыну. Вся эта неловкая сцена повторилась и на актовом дне у Триши. Как это отличалось от того, что предвкушала Лес всего еще несколько месяцев тому назад, – не было никаких праздничных обедов, никаких громадных сборов всей родни. Детей поздравляли раздельно и напряженно.

Бракоразводный процесс прошел стремительно и без всяких осложнений. Они быстро договорились о разделе имущества – ни одна из сторон не хотела биться за него и затягивать необходимые формальности. Заключительные документы о разводе были подписаны всего за неделю до того, как Роб получил свидетельство об окончании школы. А вскоре так называемые друзья Лес сообщили ей, что Эндрю и Клодия назначили дату своей женитьбы. Все, что она смогла сделать, – улыбнуться, кивнуть и притвориться, что ей совсем не больно.