Игрушки для императоров. Иллюзия выбора

Глава 1. Чужие проблемы

ЧАСТЬ I. МАРИОНЕТКА

Если вы хотите узнать, что на самом деле думает женщина, смотрите на неё, но не слушайте

Оскар Уайльд

Глава 1. Чужие проблемы

Вечер прошёл в увлекательном занятии — изучении родной аристократии. Да-да, это оказалось довольно увлекательно! Некоторые вещи я знал и до этого, но многие стали откровением. Например, абсолютно все аристократические семьи достались Венере от бывшей метрополии «в наследство». У каждой из наших знатных фамилий есть двойники на Земле среди имперской аристократии и не в единичном количестве. Но титулы им дали уже после обретения независимости, чтобы оградить от притязаний земных родственничков, разделить семьи на «здесь» и «там».

Королева Аделина в первый год своего правления создала и приняла исторический документ, «Кодекс о знати» — небольшой свод законов относительно аристократии, регулирующий взаимоотношения в этой прослойке общества и не допускающий со стороны отдельных семей возможности творить беспредел по отношению к королевской власти. Эдакая подушка устойчивости. Хотите власть захватить, диктовать монарху свои условия? Пожалуйста! Но делайте это цивилизованно, уважая монархию, как институт, да еще попробуйте преодолеть сопротивление других семей, которые вряд ли захотят диктата товарищей по сословию. Не нравятся правила игры? Пожалуйста, вот билет до Земли, в один конец, приятно было иметь с вами дело.

Кодекс этот до сих пор не имеет аналогов в мире, несмотря на то, что во всех странах… ну, богатых странах, сложилась аналогичная система взаимодействия элит и власти. Сложилась-то везде, но юридически прописана только у нас! Так что мы — самое передовое государство в мире, что бы там ни говорили про нашу отсталость.

Многие считают, и правильно считают, что этот документ отбросил Венеру на тысячу лет назад, в эпоху средневековья, юридически сделав страну полуфеодальной (или неофеодальной, вопрос терминологии). Власть в стране напоминает пирамиду, существовавшую в те времена. И пусть специалисты утверждают, что это только внешнее проявление, и суть нового средневековья при внешней похожести разнится, по большому счёту, это опять-таки, вопросы терминологии.

Согласно своду, все аристократические фамилии, поддержавшие юную королеву во время восстания, переписывались в особый реестр, оформивший существование знати как таковой. Фамилий там более четырёх сотен, но не всем повезло, как представителям «золотой сотни». Кто-то разорился, кто-то так и не поднялся, в итоге кланов, реально что-то контролирующих, имеющих огромные материальные и финансовые ресурсы, осталось чуть больше двухсот. Остальных вроде и нет: они богаты, разумеется, по нашим плебейским меркам, принимаются на тусовках элиты по праву рождения, но всерьёз их не воспринимают.

Каждая занесённая в реестр семья, согласно закону, превращалась в клан — особую единицу, королевство в королевстве, в котором собственность — заводы, шахты, космолёты, торговые и посреднические компании — принадлежит всему клану. То есть структуре, где все члены приходятся друг другу родственниками — двоюродными, троюродными, нанадцатиюродными, и поддерживают друг друга по этому признаку. Каждая семья имеет официального главу, представляющего её и имеющего право распоряжаться ресурсами клана. Он автоматически контролирует не менее двадцати процентов акций любого предприятия семьи, только благодаря статусу, может ставить во главе принадлежащих компаний того, кого хочет, исходя из личного впечатления, разрешать мелкие споры между членами своей структуры и много других полезных вещей. Наверное, только права брачной ночи не имеет, что прискорбно — если бы ещё и это, вообще бы получился конкретный феодализм. Ведь глава рода не избирается и не назначается. Он НАСЛЕДУЕТ власть. Как монарх. По праву рождения.

Да-да, именно так. Дело в том, что со временем любая семья плодится и размножается, и вот уже не один человек носит фамилию, скажем, Гонзалес, а десять-пятнадцать. Внуки, правнуки, внучатые и правнучатые племянники — чем дальше, тем больше. Ресурсы же клана при этом разбазариваются.

«Подумаешь, у нас одна фамилия, — скажет со временем кто-нибудь. — Я не имею к той семье никакого отношения. Почему я должен поддерживать главу рода и его глупую политику?» И этот «кто-нибудь» уйдёт на «вольные хлеба», будет жить независимо… Со всей принадлежащей по праву рождения небольшой, но долей собственности в клане. А разбазаривание ресурсов в условиях, когда иностранные семейные корпорации обладают колоссальными финансовыми возможностями, могут развалить и скупить по частям раздробленный и разобщенный бизнес… Мягко говоря, это контрпродукивно.

Такова официальная версия. Королева пошла на такой шаг, защищая собственный крупный бизнес подобным радикальным способом от иностранных посягательств, дескать, время на дворе стояло непростое. Дальше — больше. По сути, весь клан, все его ресурсы, принадлежат главной линии наследования, то есть семье главы рода. Остальные члены имеют лишь процент акций и только так влияют на дела клана. При этом их может быть десятки, сотни человек, тогда как у главы в любом случае пакет минимум из двадцати процентов голосов по любому внутриклановому решению. Те же, кто не хочет мириться, хочет основать свой собственный бизнес и ни от кого не зависеть, проходит процедуру выхода из клана, и покидает его, как можно догадаться, гол, как сокол. Клан поддерживает своих во всём, но он же и отбирает всё у ренегатов, таковы правила. И, судя по всему, за сто лет существования кодекса эту процедуру проходило всего несколько человек, причём дальнейшая их судьба незавидна.

Ну, и чем это не средневековье?

Для отличия глав родов, прямой линии наследования, от остальных членов клана, многим из них были даны титулы — графы всякие, бароны, герцоги. Титулы раздавались в зависимости от лояльности и степени поддержки молодой королевы во время восстания, а также за заслуги перед отечеством, как правило, военные. Например, спонсировавшие Аделину деньгами и поставлявшие за свой счёт оружие повстанцам Сантьяго Феррейра и Иоахим Сантана получили для своих семей герцогские регалии, став первыми герцогами юного королевства. Фернандо Ортега, командовавший флотом во время Меркурианского сражения во Вторую Имперскую войну, наголо разгромивший закованные в броню линкоры бывшей метрополии, стал графом. Также и с остальными.

Титулы передаются по наследству, причём, согласно закону о наследстве венерианского королевства, не старшему сыну, а старшему ребёнку. Посему у львиной доли кланов номинально во главе стоят женщины, старшие дочери своих отцов, мужья которых согласились, чтобы их дети носили фамилию жены. Как в случае с семьёй моей Бэль.

Титулы получили не все. Где набрать четыреста титулов в юном маленьком государстве? За какие заслуги? Их имеют только те, кто оказывал наибольшую помощь восставшим, то есть самые богатые (в основном, так и оставшиеся самыми богатыми). Но закон распространяется на всю знать без исключения, стоит ли перед фамилией слово «барон» или «граф», или не стоит. Так что титул не важен, это так, пыль в глаза друг перед другом, и без него главы кланов — авторитетнейшие на планете люди, обладающие колоссальной властью в своих руках.

Это, на мой взгляд, и есть реальная (а не официальная) причина ввода того кодекса — власть, собранная в кучу. Сверхмагнаты Феррейра, Сантана и те, кто их поддерживал, надавили на королеву, только-только воцарившуюся на разрушенной опустошенной планете и не имеющую возможности отказать им в «просьбе». День подписания этого свода — величайшая трагедия для государства, ведь власть, немаленькая власть, просто так утекла от избранной народом королевы в закрома знати под самым благовидным предлогом. Главный принцип, главное оружие любых феодальных королей, «разделяй и властвуй», не может быть применено внутри клана, а значит, тот устойчив перед монаршей волей и может серьёзно осложнить жизнь слабому правителю. Именно от этого все беды государства, от распоясавшихся кланов, отдающих себе отчёт, что они первые среди равных, а никак не подданные, как прочее незнатное население планеты, то бишь быдло.

До сего дня Венерой правили достаточно сильные и умные личности, держа эту систему в равновесии или хотя бы создавая иллюзию контроля. Но история непредсказуема, и кто знает, кто сядет на трон завтра? Так что политически система нашего государства сгнила с самого верха на первых же годах существования страны. И пока не изменится, Венера так и останется на волоске от пропасти, на которой висит, несмотря на титанические усилия семьи Веласкес, по сути, тоже являющейся кланом. Ибо только клан может противостоять в борьбе с другими кланами.

Корпус королевских телохранителей с его личной вассальной клятвой королеве — ещё один феодальный инструмент контроля, создание вооруженных сил из вассалов внутри клана. Таким образом, я только что отказался не просто от обучения в корпусе или службы королеве, я отказался быть причастным к управлению страной, от членства в правящей феодальной семье.

Но нисколечко об этом не жалею

Утро началось как обычно. Странный конечно термин «как обычно» для человека с моим распорядком. С момента посещения школы королевой, а это произошло почти месяц назад, «как обычно» не наступало для меня ни разу. То я занимался на износ в обители королевских амазонок, выжимая из организма все соки, то бродил в состоянии полоумного замешательства, хандря и ноя, сомневаясь и не зная, что делать, то…

Да, бурный был месяц. И только теперь возвращается это подзабытое «как обычно».

Конечно, и оно относительно, поскольку как раньше уже не будет. Да, директора уволили, но у новой администрации я на примете как нехороший человек, с которым лучше не связываться, но которого, если представится случай, лучше по-тихому «уйти». Товарищи по школе воспринимают меня неоднозначно, и как героя, и как злодея одновременно, при этом как нормального — никто. Преподаватели… Этим, наверное, всё равно, но я пропустил почти месяц, что не может не сказаться на моей успеваемости, а не за горами итоговые годовые тесты. Плюс борьба, организованная титулярами, которым мне всё же придётся охладить пыл, иначе не долго до беды. Бросаться из крайности в крайность — что может быть опаснее?

Но теперь я бодр и свеж, всё для себя решил, знаю, кто я и чего хочу, и знаю свои возможности. Я сегодняшний — не чета мне прежнему. Не боюсь ни бога, ни черта, ни администрации, ни Бенито Кампоса и его банды. И даже на вседержителей планеты мне плевать из рубки линкора. Передо мной, согласно завету дона Алехандро, стоит цель, ма-а-аленькая такая на Большом пути — закончить школу. Если повезёт — с отличием, с красной корочкой (а повезти может, если нормально пересдам пропущенные за этот месяц тесты). Тогда автоматически получу грант на обучение в престижном ВУЗе, а что будет потом…

Потом будет потом.

Вторая задача, уже личного плана, найти-таки свою аристократку. Найти, посмотреть в глаза и спросить: «Если всё, что ты говорила и в чём клялась, правда, почему ты не нашла меня сама? Ведь на дворе двадцать пятый век, чтобы найти человека в жалком тридцатимиллионном городе нужно… От силы несколько минут! Для грамотной службы безопасности, разумеется. Тем более, на такой продажной планете, как наша. А для неграмотной… Ну, допустим, несколько часов. День. Но никак не несколько недель. Я найду её, найду и спрошу. А что будет дальше? Будет дальше.

На этой жизнеутверждающей ноте я позавтракал привычно оставленной мамой едой, собрался, и, надев старенький навигатор, поставил музыку на случайный выбор. Стили мелодий прошлого при внешней схожести настолько разнятся, что каких-то предпочтений у меня ещё не сложилось. Уже хотел выходить, как взгляд зацепился за футболку с портретом Фиделя Кастро и каменными шарами для снятия напряжения. Как они называются научно, так и не посмотрел, но мне они реально помогли. Хорошая штука. Шарики перекочевали в руку.

Вышел на улицу. Если бы жил на Земле, сказал бы так: «Солнце светило ярко, нежно касаясь меня своими лучиками, придавая сил и вселяя уверенность в завтрашнем дне…». Ну, или иной подобный романтический бред. Но солнце не светило, находясь над непроницаемым куполом, да ещё за границей плотной облачной атмосферы. Но настроение у меня было именно такое, будто оно действительно светило, невзирая на законы физики. Душевный подъём, боевой настрой, готовность перелопатить горы собственными руками, не меньше.

Этому настрою не помешал даже вид двух неуклюжих «Либертадоров» с тремя скучающими бритоголовыми урками возле одного из них, ожидающих меня на полдороге к метро. Накачанные лоси в чёрных кожаных куртках — это у них вроде униформы — стояли на тротуаре, почти перегородив дорогу, и лениво что-то друг с другом обсуждали. Глаза урок, не в пример общей ленце, оживлённо рыскали вдоль улицы, красноречиво заканчивая траекторию движения на моей персоне.

Я не спешил, потому не было нужды сбавлять темп. Просто пристальнее всмотрелся в каждого из них: в одежду, экипировку, выражения лиц. Последние не понравились, на меня смотрели свысока, оценивая предстоящую им миссию как лёгкую, а меня, как противника, не стоящим внимания. Гордо смотрели, надменно, даже презрительно. Мне вообще-то начхать на их презрение, но оно подкреплялась кобурами, которые висели у каждого под курткой, а у одного даже на поясе. А это уже серьёзно.

Судя по виду, оружие лёгкое, наверняка разрешённое. Не какие-то страшные игольники — малокалиберный огнестрел. Не будут же бойцы эскадронов размениваться на травматику? А хорошее оружие для них не пропустит гвардия, ну, не для ношения на поясе. Но огнестрел, даже малокалиберный, это всё равно огнестрел.

В этот момент у меня закрались сомнения относительно принадлежности их к уличным бандам, и сомнение быстро переросло в стойкую уверенность. Уличные бандиты не будут стоять на видном людном месте (а улица просматривается с пульта управления гвардии) с оружием за поясом и с таким наглым видом. Это не эскадроны. Это или бандеры, или элитные бойцы преступного мира, охрана хефе. И сейчас, восемьдесят против двадцати, меня пригласят внутрь одного из «Либертадоров», причём в грубой не терпящей возражений форме.

Я подобрался, чувствуя, как по жилам начинает растекаться адреналин. Да, я послал хефе с его предложением, но это не значит, что тому не нужно от меня что-то ещё. Что? Мыслей насчет этого не было, и я решил полагаться на судьбу.

При моём приближении один из бандитов вальяжно направился в обход машины на место водителя. Второй отошел в сторону, поднимая люк пассажирского салона. Молчаливое приглашение, дублированное словесно уркой, оставшимся на тротуаре:

— Садись.

Даже в одиночестве он корпусом своим перекрывал чуть ли не половину пешеходной дорожки. Дескать, парень, не дёргайся. От него несло таким презрением, что мое нутро взбрыкнуло.

— Зачем?

Я подошел вразвалочку, показывая, что не боюсь и не считаю его беспрекословным авторитетом Я и сам потом не мог понять, почему заупрямился. Наверное, достало, что какое-то мурло считает себя хозяином вселенной, а меня — мелкой не стоящей внимания букашкой. Так и хотелось бросить в лицо: «Родной, если ты приехал за мной по приказу хозяина, если хозяин твой жаждет меня лицезреть, относись ко мне, как к гостю хозяина!»

Бритый удивился. Его рожа на мгновение потеряла надменность, взгляд стал более цепким и пронзительным. Но через секунду, сделав обо мне окончательные выводы, он всё вернул на круги своя.

— Тебя хочет видеть Виктор Кампос.

Я оказался прав, дон хефе. Единственное, чего не понимал, почему за мной приехали эти ребята? Явные силовики, с мыслительным аппаратом у них проблемы, им бы схватить кого, скрутить, запихнуть в салон, а не вежливо приглашать. В прошлый раз меня встречал человек уважаемого вида, интеллектуал, а теперь какое-то бычьё?

— И чё? — борзел я. Просто из принципа. Не нравилась мне его рожа, не нравился тон, не нравился взгляд, и, наконец, не нравилась бесперспективность — отсутствие возможности иного развития событий.

Я — человек. Больше того, меня чуть не сделали преемником его дона. И сделали бы, позвони я и скажи «да». Я не сказал этого, мой космолёт улетел, но я ДОСТОИН того, чтобы со мной разговаривали, как с человеком!

Видимо, бык мой настрой почувствовал. И сделал выводы. Всё-таки, охрана дона, не боец эскадрона, какие-то мозги быть должны. В следующей его фразе было куда меньше презрения и превосходства.

— Садись в машину. Тебя хочет видеть дон Кампос.

Вот так-то лучше. Вроде ничего во фразе не изменилось, но сказанное другим тоном и воспринимается по-другому.

Я вежливо кивнул, обернулся и направился к стоящей в нескольких метрах машине. И почти подошёл, когда вдруг рука второго бандита, вставшего во время нашего маленького разговора чуть сзади меня, перегораживая тем самым путь к отступлению, с силой толкнула меня в спину:

— Да пошевеливайся, ублюдок!..

Я налетел на бронированный корпус машины, и если б не спортивная реакция, разбил бы себе нос, как минимум. А вот так, ребята, мы уже не договаривались!

Я ушёл вниз, «нырнул», выжимая из тела предел ускорения. Оно не было готово к такому развитию событий, не было разогрето, да плюс этот дурацкий костюм, сковывающий движение…

Но адреналин неспроста циркулировал по венам, у меня получилось. Костюм тоже выдержал, хотя это были его предельные нагрузки. Реакция, раскаченная на вчерашней тренировке, сработала на ура, и толкнувший меня противник не успел ничего понять. Разогнулся я не один, а в компании с апперкотом, отправившим его в чистый нокдаун несмотря на то, что веса в нём в два раза больше, чем во мне. Хрясь!

Теперь всё решали секунды. Мозг заработал лихорадочно, как никогда. Возможно, кроме дорожек смерти. Мне, как и там, грозила реальная смертельная опасность, исход которой спрогнозировать я не мог, и на сей раз она была даже серьёзнее, чем тесты корпуса.

В правую руку перекочевал один из каменных шаров. На самом деле они не такие уж лёгкие, если использовать их грамотно, можно добиться неплохих успехов. Через мгновение он с силой врезался в висок противника… И только после этого тот стал оседать на землю. Нокаут.

Сзади тем временем пришёл в себя первый собеседник, который вежливый… Был. И кинулся мне на спину. Но я тоже не коала на эвкалипте, за мгновение до этого, продолжая атаку, не останавливаясь ни на секунду, успел развернуться и послать второй шар ему в лоб.

Бум!

Бросившийся на меня споткнулся, упал. Я предусмотрительно отскочил в сторону после броска, и меня он не задел. Но лоб — не висок, а такую черепушку просто так не пробьёшь даже полированной каменюкой. Через пару мгновений придёт в себя и будет мстить — теперь ему всё равно, что я гость хозяина. И учитывая его комплекцию и живучесть, у меня нет ни единого шанса. Кроме…

Я мигом нырнул назад, к первому поверженному противнику. Тот лежал на земле, лицом вверх, от виска растекалась лужица крови, но вроде как был жив. Мгновение — задрал его куртку, непослушными пальцами расстегнул висящую на поясе кобуру… Есть!

Поднялся. Противник уже стоял передо мной, оценивая сложившуюся ситуацию. Моя рука уверенно сжимала пистолет, старый добрый огнестрел. «Орёл», «Aguila» калибра 5,6, модели не знаю — не спец. Пистолет недвусмысленно был направлен в его сторону.

Пауза. Шаг назад.

— Пацан, не дури!

Превосходство из его голоса исчезло. Видимо, свалить двумя ударами такого, как лежащий рядом хмырь, способен далеко не каждый. Зато оружие в моих руках сильного впечатления на него не производило.

Ссзади, со стороны второго «Либертадора», раздалась непереводимая матерная тирада. Я отскочил в сторону, пытаясь держать в поле зрения и этот сектор атаки, откуда, обогнув «нашу» машину, на меня надвигалось ещё трое бритоголовых бойцов, на ходу расстёгивающих куртки и достающих оружие.

— Бросай пистолет!

Щаааз!

Первый тем временем тоже достал ствол, но держал его дулом в землю, применять пока не собирался.

— Он меня толкнул! — для чего-то заявил я, но больше это походило на жалобный отмаз.

— Быстро бросай оружие, руки за голову! — Первый сдвинулся вправо так, чтобы всё же обойти меня, увеличить и без того огромный угол между ним, мной и бойцами из другой машины. Я вновь подался назад, решив упереться спиной в стену, так меня точно не окружат. Правда, и убежать я вряд ли смогу.

— Все назад! — взмахнул я пистолетом. — Буду стрелять!

Ответам мне стали насмешливые улыбки. Ага, так они мне и поверили, лоху и фраеру, что я всё брошу и открою по ним огонь.

Я неторопливо, будто на занятиях по военной подготовке, передвинул рычажок предохранителя в боевое положение.

— Я не шучу!

Они вновь не поверили. В этот момент спина моя уткнулась во что-то твёрдое — стена дома. Противники приготовились прыгать с двух сторон одновременно, не давая шансов для иного развития событий. Всё, больше тянуть нельзя.

Ба-бах!

Повезло, не попал. Мой первый собеседник схватился за ногу чуть выше колена, роняя пушку и припадая на здоровую ногу.

— Ах, ты ж…!

Его отборный мат я не слышал, у меня были дела поважнее.

Бах. Бах. Ба-бах.

Есть, два рикошета в землю перед оставшейся троицей и одно попадание, на сей раз ниже колена. Надвигающаяся на меня стена из громил резво откатилась назад.

Я намеренно не стрелял на поражение. Это смерть, такого по отношению к своим людям Виктор Кампос не простит, независимо от причины, по которой хочет меня видеть. А так может быть, его же ребятки напали первые?

— Назад, уроды! Всех положу! Оружие на землю!

Естественно, оружия никто не сложил. Наоборот, на меня смотрело целых три ствола, готовых в любой момент отправить к праотцам. Три, потому что водитель «нашего» «Либертадора» оббежал машину и занял пост выведенного на время первого бойца. Теперь уж точно пат.

Они не стреляли в меня, знали, что хозяин приказал доставить живым. Возможности у них были, как и опыт ювелирной работы с оружием. Но гнев хозяина важнее того, что я, возможно, укокошил одного из них. В глазах парней читалось жгучее желание нарушить запрет, и если сильно дёрнусь, они так и сделают.

Бандиты больше не лезли дуром вперёд. Перегруппировались, став полукругом, не спуская меня с прицела. Я проходил в школе тактику, и понял, что дела плохи. Они выждут момент, вновь атакуют, и тогда я ничего не успею сделать. В обойме осталось шесть патронов, убить я не смогу ни одного из них, достаточно будет пули в предплечье, или, опять же ногу. После чего меня, раненого, отметелят, засунут в салон, где скрутят и ещё раз хорошенько приложат. Что будет потом, знают только почитаемые сеньором Кампосом Древние.

Я снова выстрелил, пытаясь потянуть время. Пуля пролетела мимо одного из них рядом с ухом.

— Назад, сказал!

Теперь послушались. Ситуация вновь стабилизировалась, но что дальше? Время играет против них, люди, увидев, что творится и услышав первые выстрелы, начали разбегаться, через несколько минут здесь будет вооружённый до зубов патруль гвардии. Парни должны или начать действовать, или ретироваться, что они выберут?

Они ничего не успели выбрать. Из-за «Либертадоров» показался первый гвардеец, одетый в сине-жёлтые лёгкие доспехи патруля, с открытым шлемом и тяжёлым игломётом наперевес.

— На землю, всем! Быстро! Руки за голову! — вскинул он свое грозное оружие.

Мои противники принялись медленно разводить руки в стороны и опускаться на бетонопластик. Справа от них выскочил второй боец, беря место нашей схватки в перекрёстный прицел. Сопротивления не было, все, включая меня, разводили руки и опусклись на землю, но один из урок, по мнению второго гвардейца, делал это слишком медленно. За что получил невежливый удар прикладом по темечку.

Я на мгновение возликовал, но только на мгновение: через миг боец был уже возле меня.

— А ты чего стоишь? Особое приглашение нужно?

И со всей силы ткнул мне дулом винтовки в солнечное сплетение.

«Звёзды в небе парят как идолы

Над водой и во мгле

Здравствуй северное сияние

Будет песня вам — чугада…»

— пела музыка, отвлекая от любых мыслей и чувств, помогая не ощущать боль. Пела прямо в голове, ибо любых предметов, способных воспроизводить её, у меня больше не было. Но память — куда более совершенный носитель, чем любой кристалл: услышав песню один раз, она может прокручивать её прямо у тебя в сознании до бесконечности. И никто, ни один жлоб, ни один садист от мира правопорядка не сможет её выключить.

Музыка пела. И пока она пела, я держался. Ведь сейчас для меня главное — продержаться.

«Не ходи за морскими котиками

Далеко — заплывешь…»

— зазвучал бессмысленный, но соответствующий мрачному настроению припев, по которому уже кругу…

— Итак, нападение на добропорядочных подданных её величества, — лыбился донельзя довольный комиссар, двумя пальцами прокручивая вниз изображение моего личного дела, выведенное так, чтобы я видел отзеркаленную его часть со своей стороны. Кое-какие моменты, вроде моего удара шаром в висок, он с удовольствием высвечивал на огромном, во всю стену, экране. Действительно, не поспоришь, со стороны это выглядело не так, как чувствовалось изнутри. — Нанесение тяжких телесных повреждений. Насильственное изъятие огнестрельного оружия. Применение оного в целях нападения. Хулиганство, разбой, грабёж — полный комплект Шимановский! Кстати, ты ведь в курсе, что одна из твоих жертв до сих пор в реанимации без сознания?

Нет, не в курсе. Но мне отчего-то не было грустно по этому поводу. Если бы даже убил того хмыря, переживал бы не сильно. Он своё заслужил.

Что это со мной? Заразился у ангелочков их презрением к жизни неближнего своего? Стал черствый? Или это мир летит с катушек?

Не знаю. Месяц назад я с таким же точно настроением шёл убивать Толстого, и почти сделал это. И не чувствовал никакого дискомфорта и моральных терзаний. Значит, мир?

Но, с другой стороны, там я был припёрт к стенке, меня собирались покалечить (что хуже смерти) люди, которых я ненавидел всеми фибрами. Хотя здесь меня тоже могли покалечить или убить…?

Да, я стал черствее, но это разумная эволюция, а не резкий ароморфоз моего морального развития.

«А всяким уродам туда и дорога!», — лаконично сформулировал внутренний голос окончательный вердикт.

— Врачи оценивают его состояние, как тяжёлое, но стабильное. — Комиссар сделал многозначительное лицо. — Учти, Шимановский, если он умрёт, это будет совсем другая статья.

Я знал, что другая. Сейчас — покушение на убийство, а будет убийство. Целенаправленное, хладнокровное, не в целях обороны. Плюс к хулиганству, разбою и грабежу. Полный букет! Но я не нервничал.

Меня откровенно прессовали, и я не понимал, почему. Начать с того, что мои рассуждения вроде «Приедут, разберутся, отпустят» оказались наивными и детскими. Согласно букве закона это не на меня напали бандиты-мордовороты, а я напал на них. Что подтверждено записью устройств наблюдения с трёх ракурсов. Напал, избил, покалечил одного из них, отобрав служебное оружие, из которого ранил ещё двоих «законопослушных» подданных её величества.

Оружие действительно оказалось служебным. Бритые числились сотрудниками некой охранной фирмы, на него имелись все допуски и разрешения с печатями и подписями — не придерёшься. О том же, что вся эта компания собиралась делать, почему поджидала меня, куда намеревалась везти и прочие мои доводы гвардейцы даже не захотели слушать. Напал? Напал. Первый? Первый. «Законопослушные» не нападали? Нет, они «законопослушные». Следовательно, это я, такой нехороший и жуткий тип, без двух минут хладнокровный убийца, заварил кашу, и меня следует отшлёпать. А что было бы, если б сел в машину? Гвардии это не интересно. Вот если бы мой хладный труп нашли потом где-нибудь в вентсистеме, они бы заинтересовались, но пока трупа нет, нет и интереса.

На меня завели уголовное дело сразу по нескольким статьям, с суммарным наказанием более десяти лет лишения свободы. Если же тот тип умрёт, порог потенциального сидения перевалит за тридцать. Это по максимуму, конечно, реально больше двадцати не дадут, но мне кажется, и двадцать — цифра запредельная.

Но всё это фантастика для общего ознакомления. Или «отмаз» — есть такое слово в непереводимом русском. Повод. Никаких сроков мне не дадут, они лишь предмет прессинга, долженствующего оказать на меня моральное давление. На самом деле всё проще — либо я отсюда выйду, либо не выйду. Третьего не дано.

У меня есть контакты, способные защитить и вытащить даже из такого дерьма, если не хлеще. Чего стоит одна Мишель, левая рука королевы. А есть ещё таинственные влиятельные родственнички в ДБ. Может быть там сейчас чистка, выявление «оборотней», и кому-то не до меня? Ну, так я жертва тех самых оборотней, должны помочь. Или не должны?

Мне кажется, проблема не в том, что должны/не должны, смогут/не смогут, в конце концов, столько лет помогали, лишний раз напрячься не обременительно. Дело том, что никто не знает где я и что со мной, поэтому…

…И поэтому точно не смогут.

Сильно подозреваю, что в реальности моего дела просто не существует, это такая же фикция, как и предъявляемые мне сроки по обвинениям. Я под защитой корпуса, и Виктор Кампос знает, с кем играет. Дело исчезнет вместе со мной, когда моё тело найдут в вентиляционных шахтах без всяких улик, указывающих на его причастность к смерти. Единственно, чего не понимаю, почему, зная или догадываясь об установленных на мне «жучках», он так рискует? Нашёл способ заблокировать их, что успешно сделал, благодаря чему сеньора де ла Фуэнте до сих пор не примчалась сюда с группой camarradas? Ведь если бы ангелы знали, где я, давно уже были бы здесь. Или нет?

Итак, предварительные итоги. Я сижу в тюрьме, в одиночной камере, лишёный общения даже с другими заключенными. У меня отобрали браслет, навигатор, кое-какие мелкие личные вещи, и, скорее всего, заглушили установленные на тело суперпуперские дворцовые средства слежения. На мои просьбы, дать хотя бы маме позвонить, вижу лишь каменные выражения лиц надзирателей, один из которых походя ткнул меня шокером на малой мощности, чтобы не шумел. Речь об адвокате также не идёт, то есть моего дела в официальных базах данных не числится. Продажный (или купленный, как правильно?) комиссар пытается давить, устраивая детский сад, демонстрируя как бы официальные расклады моего дела, очевидно считая, что я — клинический идиот. Остаётся главный вопрос, на который у меня нет даже примерного ответа: что им всё-таки нужно?

Это был уже второй допрос за все время, проведённое здесь. Сколько его прошло — не знаю, подозреваю, что больше суток. Всё это время я сидел в ледяной камере, продрог до костей и жутко устал — пытаясь согреться, прыгал и отжимался. О сне речь не шла, какой сон в таком морозильнике? То же с кормёжкой — кормить меня никто не собирался, видимо, думая, что Хуан Шимановский обладает способностью питаться святым духом. Но еда меньшая из моих проблем.

Как выдержал эти сутки — не знаю. Очевидно, ведомый лишь одной мыслью — скоро всё закончится — мобилизовал все имеющиеся резервы. Я знал, это дело рук дона хефе, я ему нужен, и, значит, до бесконечности мурыжить меня не будут. История должна подойти к логическому финалу, и чем скорее, тем лучше.

Завершение наступило на утро. Точнее, не само завершение, а лишь его начало, маленький и незначительный акт драмы под названием «введение в наши возможности гноить тебя, не марая руки, щенок». Оно проявилось в виде игры с детским названием «Участок», где добренький дядечка горит желанием защитить тебя от злых дядечек. После же него должен прийти злой и сделать всё, чтобы ты почувствовал себя максимально некомфортно. Но, сидя перед комиссаром, я ещё не знал об этой увлекательной игре и воспринимал происходящее с иронией, пытаясь не клевать носом и не уснуть от слащавых угроз. После адского холода, тёплый кабинет следователя сам по себе представал райскими кущами. Из всех возможных мыслей в голове роилась только одна: мама не узнает, что со мной случилось. Единственный любящий меня человек потеряет единственного любящего, но такого беспутного сына. И от этого становилось горько.

Что я могу сделать? Бежать? Из городской тюрьмы? Очень смешно! Попытаться привлечь внимание, организовать скандал, замочив кого-то из легавых? Как тогда, в школе? Кого-то из тех продажных уродов, что охраняют меня, не давая вставить слово, если по коридору, где меня ведут, мимо проходит кто-то ещё? И ведь никого, сволочи, не стесняются! С силой двигают шокером под рёбра и толкают дальше! Я за, с удовольствием замочил бы, но физически это нереально: надзиратели — здоровенные лбы, а я нахожусь в состоянии, когда хочется упасть от усталости и уснуть, наплевав на весь мир вокруг. Плюс, на мне браслеты, магнитные наручники, от которых самостоятельно избавиться невозможно.

Есть ещё второй вариант, как отсюда выбраться. Сделать то, что хочет хефе, ради чего меня собирались похитить. Но что-то мне подсказывало, первый вариант проще.

— Слышь ты, мудак, кончай базар! — не выдержал я и решил поторопить события. Естественно, переводя непереводимый русский на непереводимый испанский. — Давай говори, что надо!

Комиссар слегка опешил, проглотил ком. Кто-то осмелился сломать выстраиваемый им сценарий, посмеяться над его актёрской игрой? Это уязвило самолюбие.

— Не понял?

— Объясняю. Давай, говори, хмырь, что хочет от меня дон хефе, и кончай с этим!

— Дон хефе? — он сделал удивлённое лицо. Но слишком уж демонстративно-наигранное. М-да, с него актёр, как… Как… Как с меня гаванский папа!

— Нет, гаванский папа! (1) — я тут же озвучил сравнение. — А кто ж ещё? Или хочешь сказать, ты тут меня прессуешь не по его указке? Окстись, начальник! Процессуальный кодекс не про вас писан, нарушение за нарушением, а без хефе хрен бы вы так рисковали. — Я показно усмехнулся. — Дела на меня не существует. Лишь продажный мудак, которому заказали прессануть меня, чтобы я сделал то, что нужно сеньору Кампосу. Только и всего. Ну, что у вас там?

Комиссар рассмеялся. Весело так, будто увидел забавного хорька, вставшего на задние лапки.

— Юноша-юноша. Если бы всё было действительно так. К сожалению, твоё дело существует, и оно не зависит от воли дона хефе. К нашему сожалению.

— Тогда требую адвоката. — Я демонстративно развалился на стуле. — Требую, чтобы мне дали связаться с родными.

— А на имперский престол тебя не возвести?

Глаза этого слащавого урода лучились самоуверенностью и безнаказанностью. Да так сильно, что теперь я чуть не проглотил ком.

— Если дело имеет официальный ход, вы не можете просто так запереть меня и держать. Это противозаконно, и вы за это заплатите.

— Ещё как можем. — Он усмехнулся. Недобро. — Знаешь, Шимановский, сколько людей, попав в эти стены, не вернулись к обычной жизни? Всё это байки: адвокаты, звонки, процессуальные процедуры. К счастью, пока ещё гвардия может себе позволить давить всяких сволочей, ни перед кем не отчитываясь. Но ты кое в чём прав, дон хефе заинтересован в тебе. И я не вижу причины, по которой тебя, без пяти минут преступника, стоит спасать от его гнева. Феликс! — воскликнул он, активировав иконку на панели рабочего стола.

Через несколько секунд в кабинет ввалился рослый плечистый детина со зверской усмешкой на лице. Пардон, на роже. Мне он сразу не понравился, и это слабо сказано. Я испытал к нему отвращение, неприязнь, а за его оценивающим взглядом разглядел наклонности профессионального садиста.

— Феликс, юный сеньор не хочет сотрудничать со следствием. Ему нужно популярно объяснить, что он неправ.

Здоровяк плотоядно оскалился. Моя спина покрылась мурашками. «Плохой гвардеец». Только теперь я понял, в какую игру они играют. И что ледяная камера ночью — всего лишь предварительная психологическая обработка к предварительной психологической обработке. Я ещё не дозрел до разговора о Викторе Кампосе.

* * *

Феликс оказался штатным садистом. От него держались подальше даже мои надзиратели, не прекословили и не пререкались. Ну, истинный «плохой гвардеец»! Да, такие люди нужны именно здесь, в гвардии, выбивать из подследственных показания без химии и дорогих спецсредств, стоящих на вооружении небедных чекистов и ещё более небедных служб безопасности кланов. В работе «плохого парня» срабатывает не только и не столько физическая сила, сколько страх, который он внушает. Достаточно трудоёмкое дело, зато идеально вписывается в бюджет именно этой конторы.

Я тоже проникся. В обморок не упал, разумеется, причитать и звать маму не начал, но настроение резко сменилось с отрицательного до безысходного.

Привели меня на сей раз не в мою покрытую инеем камеру, с которой я за ночь свыкся, а в небольшое жуткого вида помещение, в центре которого к полу был прикручен металлический стул. Не электрический, проводов не заметил, но снабжённый множеством захватов, фиксаторов и иных весёлых приспособлений, от которых начали подкашиваться ноги. На этот стул меня и усадили, предварительно сняв браслеты и зафиксировав руки за спинкой стула. После чего надзиратели удалились, оставив нас наедине с Феликсом.

— Мне сказали, ты плохо себя ведёшь? — обратился ко мне детина. Я промолчал, комментарии были излишни. — А ты знаешь, что бывает с мальчиками, которые плохо себя ведут? Или ты не мальчик?

Он обошел меня кругом и показно удивился:

— Ах да, ты уже не мальчик! Ты мужчина!

Театральная пауза.

— Ну что ж, тогда и разговор с тобой будет, как с мужчиной.

В следующую секунду его кулак впечатался мне под дых. Я согнулся, насколько позволяли крепления, дыхание перехватило, нечем было даже застонать. В глазах помутнело.

Вот это силища! Признаюсь, не ожидал такого. Я занимался несколько лет, терпел всякие удары, мне попадало и от тренеров (а наши тренеры не считали необходимым как-то щадить нас на занятиях), но таких мощных не припомню. Ещё бы немного, вышиб дух, мать его!

— Теперь ты понимаешь, что случается у нас с плохими мальчиками?

Пудовый кулак врезался мне в скулу. Не так сильно, но хлёстко и больно. И главное, обидно. Но расслабиться или огорчиться я не успел, меня настиг второй удар, за ним третий. И все по лицу. Толстяк бил не сильно, в кайф, получая эстетическое удовольствие от моего бессилия. Я до боли сжал кулаки, пытаясь не завыть ненароком, а тот продолжал избиение, меняя точки приложения.

Сколько это продолжалось — не знаю, но в один момент всё закончилось. Феликс, утерев руки от крови из моего разбитого носа, молча вышел, оставив меня одного. Я стиснул зубы, выть хотелось неимоверно. И на сей раз моя ярость, моя вечная спутница, НИЧЕГО не могла сделать. Я был волком, яростным волком, запертым в прочную железную клетку.

Лицо пылало, тело ломило от боли, я сидел в грязной допросной камере, прикованный к стулу, и ждал продолжения мучений, сходя с ума от неведения и безысходности. Неплохое завершение истории! Где же эта гребанная Катарина, обещавшая защитить от Кампоса?!

Феликс. Его рожу запомню до конца жизни. И доберусь до этого сукиного сына. Всё отдам, душу дьяволу продам, но он свое получит. Чего бы это мне не стоило…

Эта мысль обнадёжила настолько, насколько возможно обнадёжить человека в этой ситуации. Люди смертны, даже гвардейцы, иногда с ними случается что-то непредвиденное. Например, несчастные случаи. Пусть инициатором работы со мной является Виктор Кампос, плевать, если я отсюда выйду, найду способ, чтобы это «что-то» случилось непосредственно с Феликсом, пусть он всего лишь рядовой исполнитель. Он — садист, получающий удовольствие от избиения, а это большая разница. Такой вот я злой и мстительный.

Но была ещё одна мысль, доводившая до отчаяния. Я здесь не первый, и надо мной, как следует, ещё не работали. Так, подкрасили лицо, чтобы знал, с кем связался, и что у них развязаны руки. Серьёзная работа начнётся тогда, когда мне предъявят конкретные детали дела, и это будет сущий ад. Все байки про людей, попавших в застенки гвардии и вышедших искалеченными, или вообще не вышедших — правда. Несмотря на то, что гвардия, по определению, цитадель закона и порядка.

— Итак, молодой человек, продолжим?

Слащавый голос комиссара вывел меня из состояния полудрёмы. А, может, и дрёмы, я слишком сильно устал и вымотался, провалился в сон моментально, как только люк за Феликсом встал на место. Хотя, какой тут сон!..

Да, я всё также сидел в камере, прикрученный к стулу. Судя по онемению кистей, сидел достаточно долго, больше часа. Так, надо срочно начать шевелить руками, попытаться возобновить кровоток, иначе будет худо! И я старательно заработал кистями, насколько позволяли архаичные крепления.

— Сеньор, я уже давно высказал подобную мысль. Я был готов сотрудничать и без рукоприкладства, если вы заметили.

— Я не заметил, — беззаботно бросил комиссар. Сволочь! Он поставил передо мной, чуть сбоку, в углу камеры, стул, и раскрыл папочку складного терминала. После чего довольно прокашлялся.

— Первый вопрос. Какие взаимоотношения тебя связывают с Бенито Кампосом, сыном известного уважаемого человека Виктора Кампоса?

Я про себя отметил лишь «уважаемого человека». Сказано это было с намёком, но без иронии. Неужели гвардия пала настолько низко? Интересно, вся, или в ней ещё остались честные люди? После приключений в школе и взятке директора ДБшнику в последнее верилось слабо.

— Никаких.

Комиссар удивлённо хмыкнул.

— Странно. Согласно моим сведениям, очень даже тесные!

Я хрипло рассмеялся.

— Вот тут вы правы! Тесные!

— Так «тесные», или «никаких»? — прицепился он, пронзая взглядом.

— Тесно негативные, — стушевался я.

— Поясните, сеньор Шимановский.

«Итак, друг мой, — подбодрил внутренний голос, — ты снова «сеньор». Издевательство закончилось, комиссар снова стал комиссаром, официальным лицом, обязанным говорить подследственному «вы». Ты рад?»

«Рад, — мысленно вздохнул я. — Но закончился ли пресс?»

В последнем мы оба сомневались.

— Бенито невзлюбил меня с первого дня, — начал я. — И несколько раз с компанией друзей участвовал в моём избиении.

Комиссар что-то живо написал на повернутом ко мне почти под прямым углом и потому невидимом планшете.

— У меня другие сведения. Это вы, сеньор Шимановский, участвовали в избиении сеньора Кампоса. Причём сделали это на территории школы, запись этого инцидента лежит в открытом доступе в сетях.

Я снова рассмеялся, теперь более весело.

— Сеньор, я такой крутой, что решил вдруг ни с того ни с сего избить пятнадцать человек? Я похож на психа?

Комиссар не моргнул и глазом.

— Возможно. У вас был мотив. При таком резком негативном отношении не бывает «ни с того, ни с сего». А что псих? Вряд ли. Скорее злоумышленник, твёрдо рассчитавший силы, вооружившийся специальными средствами, дающими локальное преимущество над противниками. Шокером, например. Или гранатой. А что, алиби великолепное: «Я же не псих, нападать на пятнадцать человек!» Хотя на самом деле…

— А на самом деле вы единственный, — зло закончил он, — кто в тот день вышел сухим из воды, без единого повреждения. В то время как абсолютно все ваши противники, да и сообщники, отправились в госпиталь, и некоторые задержались там достаточно долго. Опасно, сеньор Шимановский, опасно сработано. Но безупречно.

Я позеленел от злости и сжал только-только начавшие отходить, объятые полчищами мурашек, кулаки.

Сволочь! Тварь! Падаль! Ненавижу!

Но комиссару было плевать на мою злость, именно её он и добивался.

— Отдаю вам дань уважения, всё прошло великолепно. Из вас вырастет неплохой наемник, вы умеете планировать операции. Если вырастет, конечно. Но вернемся к нашему делу.

Я попытался взять себя в руки. Не сейчас, Хуанито! Не с этим… Пассивным представителем сексуальных меньшинств! Не выказывай свою слабость!

— Итак, вы питаете к сеньору Кампосу-младшему стойкое чувство неприязни, связанное с неединичными стычками друг с другом, коим наберётся достаточно свидетельств. Так?

Глупо отрицать.

— Да, так. Но сеньор комиссар, при чём здесь вообще Бенито? Я — это я, Бенито — это Бенито. Какая связь между мной, моим делом и им?

Комиссар резко посерьёзнел, хотя и до этого его лицо несерьезным назвать было нельзя.

— Такая, сеньор Шимановский. Два дня назад Бенито исчез. Был похищен. Его телохранителей отравили парализующими капсулами, те ничего не могут сказать об инциденте. В высшей степени грамотная акция, сработали профессионалы. Следов похитителей обнаружить не удалось — что говорит не только о профессионализме похитителей, но и их связях в структурах обеспечения безопасности этого города.

Я усмехнулся.

— И при чём здесь я? Да, я положил пятнадцать человек, но справиться с телохранителями Бенито?..

— При том, сеньор Шимановский, — последнее слово комиссар произнес с сочувствием, — что только вы обладаете достаточным мотивом для его устранения, только у вас есть знакомые, способные осуществить подобную акцию. Напомню, если вы вдруг забыли, дон Кампос — хефе, авторитет криминального мира, и его сына охраняли непоследние люди своей профессии.

Комиссар картинно схлопнул планшет в капсулу.

— Вот сейчас вы и расскажете, как, зачем, почему и на каких условиях никем не контролируемая структура, именуемая «Корпус королевских телохранителей», сделала для вас эту грязную работу, что вы (или они) собирались делать с сеньором Кампосом-младшим, жив ли он ещё, и если жив, где находится. А чтобы не сомневались в серьёзности наших намерений, сеньор Сантьяго будет вежливо напоминать вам об этом всякий раз, когда вы попытаетесь промолчать или сказать неправду. Феликс!

Люк поднялся и в камеру чинно вошёл мой мучитель, сияя в предвкушении. В руках он держал приспособления, безобидные на первый взгляд, однако опытный исследователь орудий пыток инквизиции обнаружил бы в них массу интересного.

— Сеньор Сантьяго, приступайте.

Я сидел, наблюдая за неспешными приготовлениями этого Сантьяго к любимому делу, и до меня, наконец, начало доходить. Бенито похитили! А крайним хефе пытается сделать меня, поскольку я ненавидел его сына больше жизни. А ещё я дружу с особами, одна из которых открыла по Бенито и его дружкам огонь прямо на улице и заставила лизать ботинки. Я непричастен, это легко проверить и доказать, но дон в гневе, в волнении за единственного отпрыска, и вряд ли способен адекватно мыслить. Ему просто наплевать, что сделают со мной его гориллы. Он отдал приказ — и они будут мурыжить меня, пока…

Пока не сделают чего-то непоправимого.

Итак, я здесь потому, что на меня повесили чужие проблемы, и способов открутиться от них не вижу. Думать о вполне осязаемом худшем не хотелось, потому я закрыл глаза и принялся безостановочно повторять про себя знакомые с детства слова маминой молитвы. В данной ситуации это лучшее, что я мог сделать.

«Pater noster! Qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum…». (2)