Илья Муромец

В старину жил под городом Муромом крестьянин Иван Тимофеевич со своей женой Ефросиньей Яковлевной. Был у них сын Илья.

Любили его отец с матерью, да только плакали, на него поглядывая: тридцать лет Илья на печи лежит, ни рукой, ни ногой не шевелит. И ростом богатырь Илья, и умом светел, и глазом зорок, а ноги его не носят, словно бревна лежат, не шевелятся.

Слышит Илья, на печи лежучи, как мать плачет, отец вздыхает, русские люди жалуются: нападают на Русь враги, поля вытаптывают, людей губят, детей сиротят. По путям-дорогам разбойники рыщут, не дают они людям ни проходу, ни проезду.

Горько Илья, обо всем этом слыша, на судьбу свою жалуется:

— Эх вы, ноги мои нехожалые, эх вы, руки мои недержалые! Был бы я здоров, не давал бы Родную Русь в обиду врагам да разбойникам!

Так и шли дни, катились месяцы…

Вот раз Илья на печи лежит, в окошко поглядывает.

И видит — подходят к его избе три нищих странника.

Постояли они у ворот и говорят:

— Встань, Илья, отвори калиточку.

— Злые шутки вы, странники, шутите: тридцать лет я на печи сиднем сижу, встать не могу.

— А ты приподнимись, Илюшенька.

Рванулся Илья — и спрыгнул с печи, стоит на полу и сам своему счастью не верит.

— Ну-ка, пройдись, Илья.

Шагнул Илья раз, шагнул другой — крепко его ноги держат, легко его ноги несут.

Обрадовался Илья, от радости слова сказать не может. А старики перехожие ему говорят:

— Принеси-ка, Илюша, студеной воды.

Принес Илья студеной воды ведро.

Налил странник воды в ковшичек.

— Попей, Илья. В этом ковше вода всех рек, всех озер Руси-матушки.

Выпил Илья и почуял в себе силу богатырскую. А старики спрашивают:

— Много ли чуешь в себе силушки?

— Много, странники. Кабы мне лопату, всю бы землю вспахал.

— Выпей, Илья, остаточек. В том остаточке всей земли роса, с зеленых лугов, с высоких лесов, с хлебородных полей. Пей.

Выпил Илья и остаточек.

— А теперь много в тебе силушки?

— Ох, странники, столько во мне силы, что всю бы землю перевернул.

— Слишком много в тебе силушки, надо поубавить, а то земля носить тебя не станет. Принеси-ка еще воды.

Пошел Илья по воду, а его и впрямь земля не несет: нога в земле, что в болоте, вязнет, за дубок ухватился — дуб с корнем вон, цепь от колодца, словно ниточка, на куски разорвалась.

Принес Илья воды, налили странники еще ковшичек.

— Пей, Илья!

Выпил Илья воду колодезную.

— Сколько теперь в тебе силушки?

— Во мне силушки половинушка.

— Ну и будет с тебя, молодец. Будешь ты, Илья, велик богатырь, бейся-ратайся с врагами земли родной, с разбойниками да с чудищами. Защищай вдов, сирот, малых деточек. А теперь прощай, Илья.

Поклонился Илья старикам перехожим, и ушли они за околицу.

А Илья взял топор и пошел к отцу с матерью пни корчевать. Видит — малое местечко от пенья-коренья расчищено, а отец с матерью, от тяжелой работы умаявшись, спят крепким сном: люди старые, а работа тяжелая.

Стал Илья лес расчищать — только щепки полетели. Старые дубы с одного взмаха валит, молодые с корнем из земли рвет.

За три часа столько поля расчистил, сколько вся деревня за три дня не осилит. Ухватил лопату да грабли, вскопал и выровнял поле широкое — только знай зерном засевай!

Проснулись отец с матерью, удивились, обрадовались, добрым словом вспоминали стариков-странников.

А Илья пошел себе коня искать.

Вышел он за околицу и видит — ведет мужичок жеребенка рыжего, косматого, шелудивого.

Купил Илья жеребенка, привел домой, поставил в конюшню, белоярой пшеницей откармливал, ключевой водой отпаивал, чистил, холил, свежей соломы подкладывал.

Через три месяца стал Илья Бурушку на утренней заре на луга выводить. Повалялся жеребенок по зоревой росе, стал богатырским конем.

Подводил его Илья к высокому тыну. Стал конь поигрывать, поплясывать, головой повертывать, гривой потряхивать. Стал через тын взад-вперед перепрыгивать. Десять раз перепрыгнул и копытом не задел! Положил Илья на Бурушку руку богатырскую, — не пошатнулся конь, не шелохнулся.

— Добрый конь, — говорит Илья. — Будет он мне верным товарищем.

Стал Илья себе меч по руке искать. Как сожмет в кулаке рукоятку меча, сокрушится рукоять, рассыплется. Нет Илье меча по руке. Пошел сам в кузницу, три стрелы себе выковал, каждая стрела весом в целый пуд. Изготовил себе тугой лук, взял копье долгомерное да еще палицу булатную.

Снарядился Илья и пошел к отцу с матерью:

— Отпустите меня, батюшка с матушкой, в стольный Киев-град к князю Владимиру. Буду служить Руси родной верой-правдой.

Говорит старый Иван Тимофеевич:

— Я на добрые дела благословляю тебя, а на худые дела моего благословения нет. Защищай нашу землю русскую. Зря не лей крови людской, не слези матерей, да не забывай, что ты роду черного крестьянского.

Поклонился Илья отцу с матерью до сырой земли и пошел седлать Бурушку. Положил на коня седло черкасское с двенадцатью подпругами шелковыми, а с тринадцатой — железной не для красы, а для крепости.

Захотелось Илье свою силу попробовать.

Он подъехал к Оке-реке, уперся плечом в высокую гору, что на берегу была, и свалил ее в реку Оку. Завалила гора русло, потекла река по новому.

Взял Илья хлебца ржаного корочку, опустил ее в реку Оку, сам Оке-реке приговаривал:

— А спасибо тебе, матушка Ока-река, что поила, что кормила Илью Муромца.

На прощанье взял с собой земли родной малую горсточку, сел на коня, взмахнул плеточкой и, как взвился Бурушка, — так и проскочил полторы версты. Где ударили копыта конские, там забил ключ живой воды. У ключа Илюша сырой дуб срубил, над ключом сруб поставил, написал на срубе такие слова: «Ехал здесь русский богатырь, крестьянский сын Илья Иванович».

До сих пор льется там родничок живой, до сих пор стоит дубовый сруб, а в ночи к ключу студенному ходит зверь-медведь воды испить и набраться силы богатырской.

И поехал Илья к Киеву.

Ехал он дорогой прямоезжей мимо города Чернигова. Как подъехал он к Чернигову, услыхал под стенами шум и гам: обложили город татар тысячи. От пыли, от пару лошадиного над землею мгла стоит, не видно на небе красного солнышка. Не проскочить меж татар серому заюшке, не пролететь над ратью ясному соколу. А в Чернигове плач да стон, звенят колокола похоронные. Заперлись черниговцы в каменный собор, плачут, молятся, смерти дожидаются: подступили к Чернигову три царевича, с каждым силы сорок тысячей. Разгорелось у Ильи сердце. Осадил он Бурушку, вырвал из земли зеленый дуб с каменьями да с кореньями, ухватил за вершину да на татар бросился. Стал он дубом помахивать, стал конем врагов потаптывать. Где махнет — там станет улица, отмахнется — переулочек. Доскакал Илья до трех царевичей, ухватил их за желтые кудри и говорит им такие слова:

— Эх вы, татары-царевичи! В плен мне вас, братцы, взять или буйные головы с вас снять? В плен вас взять — так мне девать вас некуда, я в дороге, не дома сижу, у меня хлеб в тороках считанный, для себя, не для нахлебников. Головы с вас снять — чести мало богатырю Илье Муромцу. Разъезжайтесь-ка вы по своим местам, по своим ордам да разнесите весть, что родная Русь не пуста стоит, есть на Руси могучие богатыри, пусть об этом враги подумают.

Тут поехал Илья в Чернигов-град. Заходил он в каменный собор, а там люди плачут, с белым светом прощаются.

— Здравствуйте, мужички черниговские, что вы, мужички, плачете, обнимаетесь, с белым светом прощаетесь?

— Как нам не плакать: обступили Чернигов три царевича, с каждым силы сорок тысячей, вот нам и смерть идет.

— Вы идите на стену крепостную, посмотрите в чистое поле, на вражью рать.

Шли черниговцы на стену крепостную, глянули в чистое поле, — а там врагов побито-повалено, будто градом нива посечена. Бьют челом Илье черниговцы, несут ему хлеб-соль, серебро, золото, дорогие ткани, камнями шитые.

— Добрый молодец, русский богатырь, ты какого роду-племени? Какого отца, какой матушки? Как тебя по имени зовут? Ты иди к нам в Чернигов воеводой, будем все мы тебя слушаться, тебе честь отдавать, тебя кормить-поить, будешь ты в богатстве и почете жить.

Покачал головой Илья Муромец:

— Добрые мужички черниговские, я из-под города из-под Мурома, простой русский богатырь, крестьянский сын. Я спасал вас не из корысти, и мне не надо ни серебра, ни золота. Я спасал русских людей, красных девушек, малых деточек, старых матерей. Не пойду я к вам воеводой в богатстве жить. Мое богатство — сила богатырская, мое дело — Руси служить, от врагов оборонять. Дайте вы мне на дорогу хлеба да ключевой воды и покажите дорогу прямую к Киеву.

Задумались черниговцы, запечалились:

— Эх, Илья Муромец, прямая дорога к Киеву травой заросла, тридцать лет по ней никто не езживал…

— Что такое?

— Засел там у речки Смородиной Соловей-разбойник. Он сидит на трех дубах, на девяти суках. Как засвищет он по-соловьиному, зарычит по-звериному — все леса к земле клонятся, цветы осыпаются, травы сохнут, а люди да лошади мертвыми падают. Поезжай ты, Илья, дорогой — окольной.

Помолчал Илья Муромец, а потом и головой тряхнул:

— Не честь, не хвала мне, молодцу, ехать дорогой окольной, позволять Соловью-разбойнику мешать людям к Киеву путь держать. Я поеду дорогой прямой, неезженой!

Скачет Илья Муромец во всю конскую прыть. Бурушка с горы на гору перескакивает, реки-озера перепрыгивает, холмы перелетает.

Доскакали они до речки Смородиной.

Сидит за рекой Соловей-разбойник на трех дубах, на девяти суках. Мимо тех дубов ни сокол не пролетит, ни зверь не пробежит, ни гад не проползет. Все боятся Соловья-разбойника, никому умирать не хочется. Услыхал Соловей конский скок, привстал на дубах, закричал страшным голосом.

— Что за невежа проезжает тут, мимо моих заповедных дубов? Спать не дает Соловью-разбойнику!

Да как засвищет он по-соловьиному, — зарычит по-звериному, зашипит по-змеиному, так вся земля дрогнула, столетние дубы покачнулись, цветы осыпались, трава полегла. Конь Бурушка на колени упал.

А Илья в седле сидит, не шевельнется, русые кудри на голове не дрогнут. Взял он плетку шелковую, ударил коня по крутым бокам:

— Травяной ты мешок, не богатырский конь! Не слыхал ты разве писку птичьего, шипу гадючьего?! Вставай на ноги, подвези меня ближе к Соловьиному гнезду, не то волкам тебя брошу на съедение!

Тут вскочил Бурушка на ноги, подскакал к Соловьиному гнезду.

Удивился Соловей-разбойник, из гнезда высунулся.

А Илья минуточки не мешкая, натянул тугой лук, спустил каленую стрелу, небольшую стрелу, весом в целый пуд. Взвыла тетива, полетела стрела, угодила Соловью в правый глаз, вылетела через левое ухо. Покатился Соловей из гнезда, словно овсяный сноп. Подхватил его Илья на руки, связал крепко ремнями сыромятными, подвязал к стремени, повернул коня и поскакал к Киеву.

Едет Илья по Киеву, подъезжает к палатам княжеским.

Там у князя Владимира пир идет, за столами сидят богатыри русские. Илья поклонился, стал у порога:

— Здравствуй, князь Владимир с княгиней Апраксией, принимаешь ли к себе заезжего молодца?

Спрашивает его Владимир Красное Солнышко:

— Ты откуда, добрый молодец, как тебя зовут? Какого роду-племени?

— Зовут меня Ильей. Я из-под Мурома. Крестьянский сын. Ехал я из Чернигова дорогой прямоезжей.

Тут как вскочит из-за стола Алеша Попович:

— Князь Владимир, ласковое наше солнышко, в глаза мужик над тобой насмехается, завирается. Нельзя ехать дорогой прямой из Чернигова. Там уж тридцать лет сидит Соловей-разбойник, не пропускает ни конного, ни пешего. Гони, князь, нахала-деревенщину из дворца долой!

Не взглянул Илья на Алешку Поповича, поклонился князю Владимиру:

— Я привез тебе, князь, Соловья-разбойника, он у коня моего привязан. Ты не хочешь ли поглядеть на него?

Повскакали тут с мест князь с княгинею и все богатыри, поспешили за Ильей. Подбежали к коню Бурушке.

А разбойник висит у стремени, травяным мешком висит, по рукам-ногам ремнями связан. Левым глазом он глядит на Киев и на князя Владимира.

Говорит ему князь Владимир:

— Ну-ка, засвищи по-соловьиному, зарычи по-звериному.

Приготовился Соловей свистать.

— Ты смотри, Соловей, — говорит Илья, — ты не смей свистать во весь голос, а свистни ты полусвистом, зарычи полурыком, а то будет худо тебе.

Не послушал Соловей наказа Ильи Муромца, захотел он разорить Киев-город, захотел убить князя с княгиней, всех русских богатырей. Засвистел он во весь соловьиный свист, заревел во всю мочь, зашипел во весь змеиный шип.

Что тут сделалось!

Маковки на теремах покривились, крылечки от стен отвалились, стекла в горницах полопались, разбежались кони из конюшен, все богатыри на землю упали, на четвереньках по двору расползлись.

Рассердился Илья на разбойника:

— Я велел тебе князя с княгиней потешить, а ты сколько бед натворил! Ну, теперь я с тобой за все рассчитаюсь! Полно тебе слезить отцов-матерей, полно вдовить молодушек, сиротить детей, полно разбойничать!

Взял Илья саблю острую, отрубил Соловью голову. Тут и конец Соловью настал.

— Спасибо тебе, Илья Муромец, — говорит Владимир-князь. Оставайся в моей дружине, будешь старшим богатырем, над другими богатырями начальником. И живи ты у нас в Киеве, век живи, отныне и до смерти.

Отвечает Илья князю Владимиру Красное Солнышко:

— Отпусти меня лучше, князь, в широкие степи поглядеть, не рыщет ли враг по родной Руси, не залегли ли где разбойники.

— Хорошо, — отвечает Владимир-князь, — быть по-твоему.

Едет Илья по чистому полю. Вдруг видит — идет по степи калика перехожий, старичище Иванчище.

— Здравствуй, старичище Иванчище, откуда бредешь, куда путь держишь?

— Здравствуй, Илюшенька, иду я, бреду из Царьграда, да нерадостно мне там гостилось, нерадостен я и домой иду.

— А что же там в Царьграде не по-хорошему?

— Ох, Илюшенька, все в Царьграде не по-прежнему, не по-хорошему: и люди плачут, и милостыни не дают. Засел во дворце у князя царьградского великан — страшное Идолище, всем дворцом завладел — что хочет, то и делает.

— Эх, Иванчище! Снимай-ка ты свое платье, разувай лапти-обтопочки, подавай свою шляпу пуховую да клюку свою горбатую; оденусь я каликою перехожею, чтобы не узнало Идолище поганое меня, Илью-Муромца. Жди меня у речки Смородиной.

Оделся Илья Муромец каликою и пошел к Царьграду. Что ни шаг — Илья по версте отмеривает, скоро-наскоро пришел в Царьград, подошел к княжескому терему. Мать-земля под Ильей дрожит, а слуги злого Идолища над ним подсмеиваются:

— Эх ты, калика русская нищая! Экий невежа в Царьград пришел! Наш Идолище двух сажен, а и то пройдет тихо по горенке, а ты стучишь-гремишь, топочешь.

Ничего им Илья не сказал, подошел к терему и запел по-каличьему:

— Подай, князь, бедному калике милостыню.

От Илюшиного голоса белокаменные палаты зашатались, стекла посыпались, на столах напитки расплескались.

Слышит князь царьградский, что это голос Ильи Муромца, — обрадовался, на Идолище не глядит, в окошко посматривает.

А великанище-Идолище кулаком по столу стучит:

— Голосисты калики русские! Я тебе, князь, велел на двор калик не пускать. Ты чего меня не слушаешь? Рассержусь — голову прочь оторву.

А Илья зову не ждет, прямо в терем идет. Вошел в терем, поклонился князю царьградскому, а Идолищу поганому поклона не клал.

Увидал Идолище Илью, раскричался, разгневался:

— Ты откуда такой храбрый взялся? Разве ты не слыхал, что я не велел русским каликам милостыню давать?

— Ничего не слыхал, Идолище, не к тебе я пришел, а к хозяину — князю царьградскому.

— Как ты смеешь со мной так разговаривать?

Выхватил Идолище острый нож, метнул в Илью Муромца. А Илья не промах был — отмахнул нож, шапкой греческой. Полетел нож в дверь, сшиб дверь с петель, вылетела дверь на двор да двенадцать слуг Идолища до смерти убила. Задрожал Идолище, а Илья ему и говорит:

— Мне всегда батюшка наказывал: плати долги поскорей, тогда еще дадут!

Пустил он в Идолища шапкой греческой, ударился Идолище об стену, стену головой проломил. А Илья подбежал и стал его клюкой охаживать, приговаривать:

— Не ходи по чужим домам, не обижай людей, найдутся и на тебя старшие!

И убил Илья Идолище, отрубил ему голову мечом и слуг его вон из царства прогнал.

Низко кланялись Илье люди царьградские.

Попрощался Илья и ушел из Царьграда домой на Русь.

Около речки Смородиной увидал Илья Иванчища. Отдал его платье каличье, сел на Бурушку и поехал к Киеву.

А слава впереди него бежит. Как подъехал Илья к княжескому двору, встретили его князь с княгинею, принимали Илью с почетом, с ласкою.

И пошел у них пир горой.

На том пиру Илью славили: честь и слава Илье Муромцу!