Иначе не выжить

Любые совпадения имен и событий этого произведения с реальными именами и событиями являются случайными.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Шли молча. Никто не курил. Никто не глазел по сторонам. Местные красоты, сводившие с ума дачников, не могли тронуть своей предрассветной тишиной, мягкими, пастельными тонами едва просветленного неба пять ожесточенных сердец. И щебетания первых птах не воспринимали чуткие уши, привыкшие различать малейший шорох в радиусе пятидесяти метров.

Шли быстро. Натренированные ноги умели глушить звуки шагов. Лица были напряжены. У кого-то шевелились губы, у кого-то раздувались ноздри, кто-то безуспешно боролся с тиком. Глазами они не встречались. Даже глазами уже нечего было сказать друг другу. Смотрели только вперед. Пять аккуратно подстриженных голов были надежно припаяны к мощным, атлетического сложения телам. И ничего, что у кого-то на висках выступили капли пота. Это не от быстрой ходьбы и это не страх. Ведь пройдено уже много таких дорог — горячих дорог, испепеляющих мозг, выматывающих последние нервы. Как и на тех дорогах, каждый из пяти парней шел с автоматом наперевес.

Им предстояло пройти чуть больше километра. Шум мотора мог бы разбудить дачников, и поэтому машину они оставили у обочины. Время самого крепкого, предрассветного, сна выбрали недаром. Опасность встретить грибников отпадала — грибы еще не пошли. Они все четко продумали и даже бросили жребий. В загородном доме председателя райисполкома Овчинникова ровно пять спален.

Дом как дом. Кирпичный. Двухэтажный. Неожиданно вынырнул из-за поворота. Шаги стали глуше. Капля пота потекла за шиворот, и от прохладного ветерка спине было зябко.

Бетонный забор с колючей проволокой. Умеют отгородиться сильные мира сего. Но это иногда их губит. До ближайшего дома еще с полкилометра. Так что помощь придет не скоро, если вообще придет. Бояться нечего, да они и не боятся. Человеком больше, человеком меньше — арифметика парням не пригодилась в жизни.

По поводу колючей проволоки прошлись бы матерным словечком, но в другой раз и в другом месте. Еще большее отвращение вызвали ворота с фотоэлементами, но и об этом особенно заботиться не пришлось. Система заранее выведена из строя. Их мужественные лица не попадут на страницы газет.

Несколько секунд потоптались у запертых ворот. Один взглянул на часы, другой нащупал свой пульс, у третьего развязался ботинок, и пришлось на мгновение выпустить из рук автомат.

Щелчок в электронной двери оглушил, словно выстрел. Ворота, как в сказке про Али-бабу и сорок разбойников, волшебно приоткрылись. Показалось бледное, перекошенное страхом лицо охранника.

— Все в порядке, — зачем-то прошептал неусыпный страж.

Дать бы ему по зубам! Шепот бывает громче набата. Но вроде бы тихо. На всякий случай еще раз прислушались. Нет. В доме все спят.

Бесшумно, как тени, скользнули внутрь. План дома изучен досконально. Каждый идёт к своей двери. Жребий брошен. Против жребия не попрешь. Четверо — на втором этаже, один — на первом. Так заведено в этом доме. Комната горничной на первом этаже. Все остальные спальни — на втором.

Заняли исходные позиции. Медлить больше нельзя. Даже сквозь самый крепкий сон можно почувствовать зловещее дыхание у себя за дверью. Они замерли в ожидании команды. И тот, кто должен был, крикнул:

— Духи! Атас!

Это действовало безотказно с незапамятных времен. После этого никому не было пощады.

Пять дверей разом слетело с петель. Наука вышибать двери ударом ноги, в прыжке, в отличие от арифметики, парням пригодилась.

Сергей вытянул первый номер. Женщина неестественно подпрыгнула на кровати. Она раскрыла рот, но крикнуть он ей не дал. Жена председателя райисполкома так и не поняла, сон это или явь. Голубой прозрачный пеньюар намок на груди безобразным пятном. Сергею показалось, что женщина громко вздохнула, как бы сожалея о случившемся. Впрочем, больше она его не интересовала. Не для того он тут, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. Овчинников, в отличие от жены, быстро разобрался в обстановке и юркнул под кровать.

— Я заплачу! Не убивайте! — крикнул он из своего достаточно уязвимого убежища.

Но торг, как говорится, тут был неуместен. Сергей прекрасно понимал, чем придется заплатить, если он не выполнит задания. Досталась бы ему бумажка с цифрой «4» или «5» — другой разговор, другая ответственность. Против жребия не попрешь! Он не стал вступать в переговоры с противником. Лег на живот, широко расставив ноги — прямо как на учениях, — и дал длинную очередь. Потом вытащил из-под кровати пузатого лысого мужика. Сработано отлично. Несговорчивый председатель райисполкома уже не восстанет из пепла, словно какая-то там птица.

У Макса вышло не так здорово. Он знал, на что шел. Второй номер был крепкий орешек. Скромностью убранства и теснотой комната телохранителя напоминала монашескую келью. Макс стрелял наверняка, прошивая вдоль и поперек узкую кровать, стоящую возле голой, без украшений стены. В этой комнате промедление равнялось смерти. Макс ничего не видел, только стрелял. И, лишь почувствовав страшный удар в голову, понял, что кровать пуста и все бесполезно. Телохранитель ждал Макса. Невообразимое чутье в последний момент подняло парня с кровати. Он стоял за дверью, сжимая в руке пистолет. И, когда дверь слетела с петель, вжался в стену. Переждал не долгую, но яростную расправу Макса с пустой кроватью и, как только тот сделал шаг в комнату, выстрелил ему в висок. Макс повалился навзничь. Ему и раньше не везло в лотерею.

Безобидная цифра «3» заставила поволноваться Пита, или — попросту — Петьку. Во-первых, в детской вместо двоих детей находился только младший пацан. Его он уложил сразу, тот и пискнуть не успел. А вот старшей девчонки в комнате не оказалось, хотя постель и была разобрана. Пит бросился на пол, заглянул под кровать, потом распахнул шкафы, стал копаться в вещах и игрушках. И тут раздалось жалобное, писклявое:

— Мама! Мама! Мама!

Петька так и обмер. Дал с испугу еще одну очередь по мертвому парнишке, пока не понял, что вопит кукла, которую он только что выкинул из шкафа. Пришлось довольствоваться расстрелом куклы. Девчонки так нигде и не было.

Витяй родился в рубашке. Мать председателя райисполкома уехала в город, о чем свидетельствовала записка, оставленная на круглом старомодном столе возле хрустального графинчика: «К ужину не ждите. Ночевать останусь у Клавы».

Витяй сунул записку в карман. Сел на шаткий стул, будто пришел в гости и хозяйка вот-вот должна внести чай. Помогать товарищам он не собирался. У каждого свой жребий — у каждого свой грех. Ему выпала старушка. Бабулька не пожелала участвовать в игре, отбыла к своей подружке Клаве. И правильно сделала. Его не в чем упрекнуть.

Витяй оглядел комнату. Старушка, видать, из консервативных. Мебель времен царя Гороха. По стенам развешаны портреты родственников. Он прошелся автоматной очередью по портретам, а то ребята подумают еще, что старуха его «замочила». «Дай хоть родственников покоцаю!» — усмехнулся Витяй. Потом он позабавился бросанием хрустального графина в допотопный телевизор. И только истошный крик: «Макса убили!» — поднял его с места.

Саня был доволен своим жребием. Прострелить башку девчонке-горничной — ему раз плюнуть! После армии он стал женоненавистником и только ждал подходящего случая, чтобы выместить на ком-нибудь зло, отомстить за неверность. Пять лет прошло, а рана не затянулась. По-прежнему сжимались кулаки при виде целующейся в сквере парочки. И как-то спьяну он привязался к такой парочке и даже набил кавалеру морду, но легче от этого не стало.

Он вышиб дверь комнаты на первом этаже. Девушка вскрикнула и зачем-то включила торшер.

— Шура?! — с ужасом выдавила она.

Больше ей нечему было удивляться. Шура стиснул зубы, процедил «твою мать» и прострелил ей голову. Потом развернулся и шагнул в коридор.

Мелькнувшая в коридоре тень его не встревожила. Он на миг потерял ориентиры, заблудился в страшной действительности. И только звон стекла в буфете, к которому прислонился, чтобы закурить, привел его в чувство. Эта пуля предназначалась ему. А сверху уже неслось:

— Макса убили!

Телохранитель благополучно добрался до ворот, и тут ему в ноги бросился продавшийся охранник. Завязалась борьба между стражами председателя райисполкома. Они оба казались Овчинникову надежными людьми; Но все в этом мире зыбко.

Саня, подоспевший первым, выстрелил в боровшихся. Ему было все равно.

Охранник отбросил успокоившегося навсегда телохранителя и завопил:

— Сука! Тварь е…ная! — Выяснилось, что Саня прострелил ему бок. — Мне обещали…

Саня не дослушал, что обещали охраннику, и пригвозил его к земле новой очередью.

К машине почти бежали. Мертвого Макса тащили на себе попеременно: сначала Саня с Витяем, потом Пит и Сергей. Гнаться за ними было некому, но они спешили. В спешке оставили на дороге ботинок Макса.

— Вечно у него проблема со шнурками! — ухмыльнулся Пит. Шрам возле рта делал его в такие минуты уродливым.

Саня вернулся за ботинком. Поднял. Зачем-то оглянулся назад, хотя дом Овчинникова давно исчез за поворотом. Потом посмотрел на небо. Солнце уже взошло и било в глаза.

Ботинок Макса он швырнул в багажник.

Вечером пили пиво у Витяя на кухне. Жена в маленькой комнате укладывала спать малыша, пела колыбельную. Слов не разобрать, одно мычание. На душе у Сани — сплошная промозглость, а на дворе по-летнему умопомрачительно пахнут сосны, и месяц, как нарисованный, торчит в верхнем углу окна.

Макса оба почти не знали, потому и не горевали особо. Да и пивом разве помянешь друга по-настоящему? Водку Витяю не дала купить жена. Она его строго блюдет. Снедь тоже не отличалась изысками: картошка вареная, сало, лук, помидоры.

— Надоело мне это, Санек, — признался Витяй. — Отвоевался я.

— Мирной жизни захотел? На завод собрался? Мы с тобой до армии отпахали у станка, а что получили, помнишь?

— А что? Я доволен был.

— Да не звезди ты! «Доволен»! Еще вспомни пакетик молочка за вредность и пусти слезу!

— Слезу в самый раз пускать по другому поводу. — У Витяя, видать, тоже погано было на душе.

— Тебе-то что горевать? Прогулялся с нами за компанию. Мог бы на печи лежать. Хозяин у нас щедрый, всем заплатил поровну. Наша жеребьевка его мало интересовала. Главное, задание выполнили. И нечего сопли распускать! Вон Пит «замочил» пацана, а всю дорогу шутил…

— А девчонка-то жива осталась, — со злорадной улыбкой заметил Витяй. — Недоработочка вышла у Петьки! Я бы на его месте не шутил. Хозяину вряд ли это понравится.

— Пустяки! — возразил Саня. — Такая малая для хозяина не помеха. Она наверняка уехала в город со своей бабкой, — предположил он. — Повезло им. И Пит только наполовину в дерьме.

— Ни фига, — покачал головой Витяй. — Девчонка была в доме.

— С чего ты взял?

— Нетрудно догадаться. Она просто отсиделась в сортире. Когда мы вошли в дом, она уже была там. Иногда полезно, Санек, не полениться и встать по малой нужде, даже если сортир находится во дворе.

— Почему охранник, в таком случае, не предупредил?

— Он мог и не увидеть ее. Этот Иуда ждал нас и смотрел на дорогу. Значит, к дому стоял спиной.

— Что же ты Питу не подсказал?

— А зачем? У каждого свой жребий. Пит мог бы и пораскинуть мозгами за такие бабки. Прострелить череп пятилетнему малышу всякий дурак сможет. А девчонка, кстати, не такая уж и маленькая. Ей двенадцать лет. Вот будет здорово, если она засветит нас!

Хрипловатый, приглушенный смех, вырвавшийся из груди Витяя, доконал и без того издерганного Саню.

— Что же ты, мудак, молчал?! — шандарахнул он кулаком по столу.

Нудное мычание в соседней комнате сразу прекратилось. Негромко заплакал малыш. Саня тут же осекся.

— Ты мне ребенка заикой сделаешь, идиот! — Тихо, но как-то незлобно прошипел ему в лицо Витяй. — О девчонке я уже в машине догадался, — объяснил он. — Не поворачивать же было назад.

— Постой-ка! — заподозрил неладное Саня. — Откуда ты знаешь, что ей двенадцать лет, а пацану — пять? Этого не знал даже хозяин. Я помню, как Пит расспрашивал его о детях Овчинникова.

Витяй хмыкнул, будто признаваясь: «Делать нечего. Расколол», — и, закурив, выдал:

— Это я собираю информацию для хозяина. Несколько дней следил за домом. Вытащил у них из почтового ящика письмо. Насте, так зовут девчонку, писала ее школьная подруга. Соскучилась на каникулах. Из письма я понял, что Насте двенадцать лет, а ее брату — пять. Подруга писала о своей сестренке, которая учится читать, потому что ей на следующий год в школу, и упомянула Настиного брата. В том смысле, что ему в школу еще не скоро. Теперь точно не скоро. Пит постарался. И охранника, Иуду, тоже, кстати, я завербовал. Он, сука, поначалу отбрыкивался, даже угрожал мне. Но хозяин не поскупился. Тот получил куда больше, чем его библейский двойник. Вернее, должен был получить. Ты сделал для хозяина доброе дело. Он просто обязан тебе добавить. А ты не скромничай, сам попроси.

Саня уже давно не слушал его трескотню. Внутри затаилось недоброе.

— Так, значит, ты следил за домом? — произнес он медленно, почти по слогам. — Никого знакомого не заметил?

— Ты что? — не понял Витяй, хоть и почувствовал, как ожесточился его приятель.

— Что же ты меня, падла, про Людку не предупредил? — Саня вцепился в рубаху Витяя и притянул его к себе.

— Ты, Саня, псих, это всем известно, — спокойно сказал Витяй, — везде тебе Людка мерещится. Пора бы забыть. И найти себе бабу.

— Врешь, сволочь! Это была она! И ты это знал! Знал! — Саня схватил со стола бутылку, стукнул ею о плиту и поднес «розочку» к самому горлу Витяя.

— Помогите! Убивают! — завопила неизвестно откуда взявшаяся на кухне жена Витяя.

— Заткнись, дура! — резко, но негромко приказал ей муж. — И закрой дверь. Без тебя разберемся.

Саня сел на свое место и схватился за голову.

— Витичка! Родной мой! Как же я уйду? Он ведь убьет тебя!

В комнате заливался ребенок.

— Иди к сыну, мать. Не трону я его, — пообещал Саня, так и не подняв головы.

— Что же ты меня не режешь? — спросил Витяй, когда жена оставила их. — Давай, давай! Я орать не буду. — Была в этом спокойном тоне какая-то дьявольская подсказка.

— Да иди ты! — воскликнул в сердцах Саня.

— Ты прав. Я знал, что Людка служит горничной в доме Овчинникова. И когда ты вытянул цифру «пять», подумал: «Знать, судьба. Он так жаждал мести. Вот повезло-то: и деньги заработает и за свое мужское достоинство расплатится». Не так разве? Ведь сам говорил: встречу — убью! Еще в Афгане мечтал об этой встрече. Вот случай и представился. А предупредил бы — только лишние нервы. От доли своей все равно бы не отказался. Согласен? Иначе не выжить. Кому-кому, а нам с тобой это давно известно.

— Пойду я, Витя. Поздно уже. — Саня поднялся из-за стола и, шатаясь, поплелся к двери.

— Встретимся на похоронах, — усмехнулся Витяй. Провожать его он не пошел.

С поминок Саня возвращался на автобусе. Мускулистая рука держалась за поручень. Отяжелевшая голова уткнулась широким подбородком в грудь. Короткие, мокрые от пота волосы вздыбились так, будто Саня только вышел из-под душа и не успел еще причесаться. Бледнофиолетовая, выцветшая футболка покрылась неравномерными пятнами, прилипнув к разгоряченному телу.

Кто-то осторожно коснулся его плеча и вежливо попросил передать талончики. Саня медленно поднял тяжелые, липкие веки. Выполнил просьбу интеллигентного гражданина в белой рубахе с погончиками, не отрывая от него взгляда. Тот отвернулся, а Саня пробубнил ему в самое ухо:

— Не узнал меня, Юран?

Гражданин дернулся, посмотрел повнимательнее на верзилу в выношенной футболке и нерешительно помотал головой.

— Конечно-конечно, куда тебе помнить! Тебя-то, вождя комсомольского, трудно с кем-нибудь спутать, а нас пятьсот сорвиголов…

— Пятнадцатое профтехучилище? — начинал припоминать гражданин.

— Оно, родимое. Выпуск восемьдесят третьего года. Группа фрезеровщиков. Шаталин Саша.

— Вот черт! Совсем тебя не узнать!

Они пожали друг другу потные руки.

— Чем занимаешься, Юран?

— Чем-чем, — смутился тот, — коммерцией. Сейчас все этим занимаются. Ты, наверное, тоже?

— Можно и так сказать, — улыбнулся Саня и пожал плечами.

Бывший комсомольский работник оценил мощь этих плеч и выдвинул новое предположение:

— Рэкет?

— Тоже подходит, — согласился Саня. — Не гадай, комиссар. Все равно не скажу, а сам догадаешься — еще больше вспотеешь.

Тот призадумался, будто искал что-то в парализованном сознании, но вдруг нашел и радостно сообщил о находке:

— А ведь это ты мне написал письмо из Афганистана! Точно! Шаталин Саша! Ох и возгордился я тогда: воин-интернационалист пишет в комитет комсомола! Ты побоялся писать родителям, что тебя отправили на войну, и написал мне. А в следующем письме обещал сообщить адрес полевой почты. Почему больше не писал?

— Дальше пошло нецензурное, комиссар.

— Понятно, — опустил тот голову.

— А Витяя ты помнишь? — неожиданно спросил Саня. — Мой курс. Группа токарей.

— Разве всех упомнишь? — развел руками бывший комсомольский работник.

— Представляешь, на днях пили с ним пиво. Жена в соседней комнате укладывала спать ребенка. Мирно беседовали про жизнь. Я пошел домой, а он повесился в ванной. Завтра — похороны, поминки. С поминок — на поминки. Вот так и живу. А жить-то хочется по-людски. Не толкаться в час пик в вонючих автобусах и не считать каждую копейку, перед тем как сожрать колбасу. Понимаешь меня? Или ты все такой же, идейный, бесплотный революционер? Хочу иметь машину, свой дом. Кто мне это запретит? Приходится царапаться, кусаться. А как иначе? Иначе не выжить. — Саня глянул в запыленное стекло автобуса и засобирался. — Ладно, давай, комиссар. Я выхожу. Может, больше не увидимся. А Ви-тяй — дурак! Чего ему не хватало? Жизнь только начинается.

Вышел, харкнул на мостовую и походкой победителя отправился в свою жизнь.

Девушка в одной комбинации выпорхнула откуда-то из-за кустов и бросилась наперерез машине.

Федор и раньше не любил ездить этой дорогой. Улица Рабкоровская, по которой он въезжал в город, плохо освещалась и представляла собой вереницу угрюмых, скособоченных деревянных построек «барачного стиля». Он давно ждал от Рабкоровской какой-нибудь подляны. И вот дождался. А ведь только на днях заикнулся: «Не сменить ли маршрут?» Исполняющий обязанности шефа Балуев подозрительно посмотрел на него и ничего не ответил. И он, дурак, промолчал. Ведь глупо выдвигать как доказательство опасности собственную интуицию…

Он резко затормозил, хотя нарушал инструкцию. Не давить же, в самом деле, эту сумасшедшую?

Она изо всей силы дернула дверцу его машины, но не тут-то было. Федор законопатился будь здоров! После второй неудачной попытки открыть дверцу девушка заскулила:

— Меня убьют, если вы не откроете!

Он обратил внимание, что она совсем еще девчонка, несмотря на размазанную по лицу помаду и полную грудь, стремящуюся наружу при каждом ее наклоне. Она стояла босая, прижимая к груди туфли.

— Откройте же, черт возьми! — крикнула вдруг девушка, сменив жалобную интонацию на повелительный тон. — Мы теряем драгоценное время! — И махнула рукой в сторону покосившегося домика с резными ставнями. В обоих окнах этой хижины дяди Тома, занавешенных плотными шторами, горел свет.

Ничего угрожающего в тишине мирной обители Федор не почувствовал, разве что в один прекрасный день она рухнет подобно карточному домику. А вот припаркованный к повалившимся воротам новенький, блестящий «форд» его насторожил.

— Ладно, хрен с тобой! Садись!

Она не заставила себя долго ждать и плюхнулась рядом, наполнив салон ароматом арбуза.

— «Иссей Мияки», — со знанием дела констатировал Федор, не выказав при этом особого восторга. Такие запахи ему не нравились.

— Сверни куда-нибудь, — посоветовала она, с ходу перейдя на «ты». — Может быть погоня!

— Не учи меня жить, — парировал он.

Менять маршрут по своему усмотрению он не имел права. «А может, мне специально подсунули эту девку? — размышлял Федор. — Сейчас сверну по ее указке — тут мне и крышка! А смысл? Меня бы могли накрыть, как только я затормозил», — возражал он сам себе.

Тем временем девица, не спрашивая разрешения, достала из бардачка сигареты и закурила.

— Ну? Где твоя погоня? — Со вздохом облегчения он свернул с Рабкоровской. — Не велика ты птица, чтобы за тобой гнаться!

— Давай-давай, остри! — нахмурилась она. — Посмотрела бы я на тебя в том доме.

— Что там случилось? — наконец поинтересовался он и насмешливо добавил: — Дом полон трупов?

— Один точно есть, — спокойно ответила девушка и глубоко затянулась. — Влипла в дерьмо — теперь не отмоюсь!

Время от времени отрываясь от дороги, Федор пытался получше рассмотреть ее и вдруг поймал себя на том, что это разглядывание доставляет ему удовольствие. Косая жгуче-черная челка, наполовину закрывающая кошачий глаз, его забавляла. Вздернутый и тонкий, как у Катрин Денев, носик умилял. А словно обиженный, припухлый рот просто не терпелось попробовать. Смотреть ниже он побаивался.

— Может, наденешь туфли? — заметил Федор.

Девица все еще прижимала их к груди.

— Ноги грязные. Дойду босиком. Асфальт теплый.

Он не проявлял особого любопытства к ее истории, потому что ломал голову над тем, как бы от девчонки поскорее избавиться. Это было вдвойне мучительно, так как избавляться не хотелось. Она же без предисловий начала свой рассказ, как человек, желающий выговориться после стресса.

— Я пришла к этому мудаку по вызову…

— К хозяину дома? — уточнил Федор.

— Ну да. Не успели мы с ним как следует разогреться, к дому подкатывает машина, и стук в дверь. «Ты что, — говорю, — пригласил приятелей? Одному скучно меня трахать?» — «Да вроде нет, — отвечает он, — никого не приглашал». Мы продолжаем наше дело, а дверь тем временем выламывают. Я в таких условиях работать не могу. «Пойду, — говорит, — посмотрю, кому там приспичило». Не успел он высунуть из-за двери свою разгневанную физиономию, как получил пулю в лоб. Их было двое. Это я успела увидеть через приоткрытую дверь спальни. На мое счастье, они занялись тщательным обследованием гостиной. Я прикрыла дверь и осталась в кромешной тьме. Кое-как отыскала трусы и комбинацию на полу. Покойник был резвым жеребцом — раскидал мою одежду по всей комнате. Схватила в охапку туфли и выпрыгнула в распахнутое окно. Я люблю заниматься сексом, дыша свежим воздухом. Это сослужило мне хорошую службу. Сам понимаешь, при таком стечении обстоятельств я не могла потратить еще несколько минут на поиски платья. Жизнь мне дороже репутации. А то, что эти ребятки не стали бы со мной чикаться, не вызывает сомнений. Думаю, они все-таки бросились в погоню, когда обнаружили в спальне мое платье, но было уже поздно. Слишком долго они возились в гостиной со своими камушками…

— С какими камушками? — насторожился Федор.

— Когда я кралась под окнами гостиной, один из них в растерянности сообщал другому: «Еще вчера изумруды лежали на этом месте, а сегодня их нет! Перепрятал, сволочь!»

Завизжали тормоза. Они резко остановились.

— Что такое? — Она посмотрела на него с недоумением, но без испуга.

— Красный свет, — кивнул он на светофор. Это означало, что они уже в центре города. Только в центре светофоры работали в столь поздний час.

Его уловка не прошла. Она заметила, какое сильное впечатление произвела на своего спасителя последним сообщением. Федор в свои двадцать пять лет выглядел совсем мальчишкой и, как мальчишка, не умел скрывать эмоций. По-детски наивные глаза под тонкими дугообразными бровями стали вдруг серьезными и задумчивыми. Да и сами брови поднялись вверх, образовав на лбу нелепые морщинки.

— А как звали твоего приятеля? — спросил он, когда они снова тронулись в путь.

— Я не интересуюсь такими пустяками, — пожала плечами девица.

— Странно.

— Что тебе странно?

— Ты в какой фирме работаешь?

— Зачем тебе моя фирма? Можешь договориться прямо со мной и трахать на полном ходу! Только плати! И не задавай лишних вопросов! — Она почему-то разволновалась.

— Я не раз пользовался услугами таких девочек, как ты. Обычно они без охраны не ездят. Иногда придет — ни рожи, ни кожи, а с ней два амбала: «Деньги вперед!»

— Глупости говоришь, — хмыкнула она. — Больно мне охота делиться со всякими подонками своим заработком! Сам-то небось тоже всегда ищешь лазейку, чтобы налогов избежать? Чем я хуже тебя? Мне звонят прямо домой.

— И тот, которого убили, тоже?

— Я ни для кого не делаю исключения.

— Значит, ты с ним встречалась не первый раз?

— Ну, да, — нерешительно произнесла девушка, уже чувствуя какой-то подвох с его стороны.

— Он звонил тебе и никак не представлялся? Не называл имени?

— Далось тебе его имя! — возмутилась она, а взглянув в окно, закричала: — Куда ты меня везешь? Я живу на Западной! Мы едем в противоположную сторону!

— Заткнись! — в свою очередь не церемонился Федор. — Мне нужно сделать свои дела! Потом отвезу тебя домой!

— Мы так не договаривались!

— О том, что ты свалишься мне на голову, мы тоже не договаривались!

— Это твой долг, в конце концов, если ты настоящий мужчина!

Она поняла, что сказала глупость, но сказанного не вернешь.

Он остановил машину.

— Вылазь! Дальше пойдешь пешком.

— В таком виде? — Она уткнулась подбородком в грудь. — Меня ведь изнасилуют. — Ее кошачьи глаза наполнились слезами. Она шмыгнула носом и, как маленькая, принялась тереть глаза кулаком.

У него замерло сердце при виде этой картины.

— Ладно, хрен с тобой! Оставайся.

Через пять минут они были на месте, во дворе его дома. Свет фар выхватил из темноты пару гаражей и толстые стволы деревьев. Федор вышел из машины, снял с дверей замок, шагнул внутрь. Тут же гараж осветился маломощной лампой.

— Эй, крошка! — развязно обратился он к девице, вернувшись из гаража. — Видишь ту скамейку у подъезда? — Он указал куда-то в темноту. — Посиди-ка там!

— Ты чокнулся? — быстро заморгала она длинными ресницами.

— Делай, что говорю!

Она его все больше и больше раздражала своим неповиновением.

— Ты хочешь меня затащить к себе? Ни черта не выйдет!

Для девицы по вызову в ее голосе было слишком много страсти.

— Больно надо, — усмехнулся Федор. Однако от него не ускользнул этот скрытый в ней динамит, и он добавил уже помягче: — Посиди там. Потом я тебя отвезу.

Она поверила ему и отправилась коротать время на указанную скамейку.

Он заехал в гараж и плотно закрыл за собой двери. Открыл багажник, достал оттуда две канистры, кульки с запчастями, вытащил запасное колесо. Все это составил тут же на пол. Снял со дна резиновое покрытие, затем нажал едва заметную, приделанную к внутренней стенке багажника кнопку, и дно на треть отодвинулось в сторону задних сидений. Он запустил руку в тайник и извлек оттуда две одинаковые деревянные коробки зеленого цвета, какие обычно служат тарой для заводской продукции. Сдвинув крышку с одной из коробок, вынул холщовый мешочек и вытряхнул на ладонь несколько камешков размером с ноготь указательного пальца. Покатал их по ладони. В тусклом свете лампы изумруды напоминали обыкновенную сырую прибрежную гальку зеленоватого оттенка, но стоило только лучу попасть на отшлифованную поверхность, как в тот же миг на ладони Федора начинала теплиться жизнь, странная и загадочная, с мертвенным, матовым отблеском. Жизнь, похожая на умирание.

Он поставил обе коробки в железный шкаф и запер его на висячий замок. В тот же миг в дверь забарабанили снаружи, и он услышал раздраженный голос своей попутчицы:

— Ты что там, онанируешь? У меня зуб на зуб не попадает!

Она действительно вся дрожала от холода, но при этом с каким-то тупым упорством прижимала к груди туфли, стоя босиком на сырой земле.

— Где ты живешь? — спросил ее Федор, когда они выехали со двора.

— Я же сказала — на Западной!

— Одна живешь?

— Тебе не все равно?

— А все-таки?

— Одна.

После этого девушка замолчала и отвернулась от него. Она уставилась в боковое оконце автомобиля, будто впервые видела город, проплывающий за ним.

Федор сделал еще одну попытку заговорить с ней, но она замкнулась в себе, словно он нанес ей смертельную обиду. «Девочка со странностями!» — решил парень и включил радио. Марлен Дитрих пела сентиментальную «Лили Марлен». Они свернули на проспект Мира. Девушка стала пристальней вглядываться в дома, изучая даже верхние этажи. Проспект Мира сплошь был застроен шести- и восьмиэтажными домами сталинского типа, уродливо копируя такой же столичный проспект. Федор заметил, что интерес к этим постройкам у нее неподдельный, и хотел спросить девицу, не живет ли в этих домах кто-нибудь из ее знакомых, но передумал.

Когда «Лили Марлен» в последнем куплете перешла в марш, он вырулил на Западную и тут же сбавил скорость.

— Куда дальше?

— До магазина «Игрушки», — приказала она.

Здесь ее интерес к архитектуре полностью улетучился. Она смотрела прямо перед собой остекленевшим, измученным взором.

«Придумывает объяснения своему внешнему виду, — мелькнула у него в голове догадка. — Мать небось уже валидол глотает! Сразу видно, девочка работает без «крыши», в тайне от семьи. С такой опасно связываться».

— Может, оставишь телефончик? — попросил он, остановив машину рядом с магазином «Игрушки».

— Обойдешься! — грубо ответила она и уже собиралась выйти, но Федор сильно сжал ее руку выше локтя.

— А как все-таки звали того парня, которому помешали тебя как следует отделать?

— Отцепись! — процедила сквозь зубы девица и почти по слогам добавила: — У меня плохая память на имена.

— А свое имя помнишь? Мы ведь, кажется, не познакомились? — Он ухмыльнулся, пытаясь изобразить эдакого заматеревшего в любовных баталиях самца, но сыграл плохо. Может, оттого, что так замечательно играла партнерша?

Она тут же заметила фальшь в его интонации, и черты ее смягчились.

— Предположим, меня зовут Алиса. Что дальше? — При этом она наградила его улыбкой повелительницы.

Он растерялся и, заикаясь, произнес:

— Очень приятно. А меня…

— Я могу теперь идти? — перебила Алиса, высвободив руку. Не дожидаясь ответа, она вышла, грохнула дверцей и, бросив на прощание вальяжное: — Пока, дружок! — быстрой походкой засеменила в прилегающий к магазину двор.

Федор остался сидеть на месте совершенно подавленный и только бубнил себе под нос:

— Шлюха! Грязная шлюха!

Он даже не мог объяснить себе, что его так разгневало. Ее бесцеремонность, недоступность, неблагодарность или же все это вместе?

Немного успокоившись, он рванул с места и вскоре набрал максимальную скорость. Ночное приключение доставило ему много хлопот. Он приказал себе не думать об Алисе, но девица не шла из головы. Салон его старенького «опеля» провонял арбузом, и запах не выветривался. Еще не давали покоя мысли о парне, свидетельницей убийства которого она стала. «Идиотка! Беззаботная дура! — ругался мысленно Федор. — Оставила на месте преступления платье! Прямая улика. Ее же могут потянуть! Нет, это ее совсем не колышет! А почему? — задался он вопросом. — Она ненормальная? Что-то не заметно. — В ее рассказе насторожила какая-то деталь. Он попытался вспомнить, а вспомнив, махнул рукой. — Подумаешь! Она могла это сказать ради красного словца, «…получил пулю в лоб…» Нет, из спальни она бы этого не увидела! Разве что спальня расположена напротив входной двери? А почему нет? Потому что из ее рассказа ясно, что дверь спальни ведет прямо в гостиную. Она видела, как те двое занялись тщательным обследованием. Они искали изумруды! Тоже неплохая новость! Парень хранил в доме камушки. Рабкоровская контролируется людьми Криворотого. Значит, никто из наших там жить не может. Откуда взялся этот парень с изумрудами? Взглянуть бы на него!» И тут Федор понял, что уже давно бессознательно едет в сторону Рабкоровской.

Достигнув цели, он сбавил скорость. Надо быть предельно осторожным, сказал себе Федор, можно влипнуть в историю. Не хотелось бы попасться на глаза ментам. Они вполне могли уже подсуетиться. Но каково было его удивление, когда, подъезжая к дому с резными ставнями и повалившимися воротами, он заметил, что картина совсем не изменилась. Все так же горел свет в обоих окнах, занавешенных шторами. Все так же красовался у забора новенький, блестящий «форд».

Федор не остановился. Неужели они до сих пор там? Не может быть! Им овладела паника. Он не знал, как ему поступить дальше. Свернул в ближайший проулок, остановился, заглушил мотор. «Пожалуй, пройдусь, — принял он решение. — Засидевшийся в гостях прохожий ни у кого не вызовет подозрений».

Небо немного просветлело. К утру стало заметно холоднее. Август уже давал о себе знать. Федор продрог в рубахе с короткими рукавами. «Как же она, бедная, босиком?» — вспомнил он об Алисе, медленно продвигаясь вдоль бесконечных заборов и палисадников Рабкоровской улицы, крепко сжимая в кармане брюк рукоятку пистолета. Его он всегда держал наготове под сиденьем «опеля».

Света в других домах не было, поэтому дом с резными ставнями и «фордом» у ворот маячил издалека. Узкая пешеходная дорожка, бегущая рядом с шоссе и неприкрытая деревьями, делала парня уязвимым со всех сторон, пока наконец не начались заросли кустарника, из которых и выпорхнула Алиса. Ему стало совсем тесно между забором и кустарником. Сквозь тонкие подошвы полуботинок проникал холод асфальта, и Федор с каждым шагом чувствовал все сильней и сильней, как ледяная влага обволакивает его ноги и поднимается вверх по спине.

Мимо него на высокой скорости промчалась машина, но он не увидел ее из-за кустов, а только вздрогнул и остановился. Дальше идти было некуда. «Форд» перекрывал путь. Беглым взглядом он из темноты окинул салон машины. Ничего примечательного. На заднем сиденье — журнал «Эль», на лобовом стекле — талисман: забавный седобородый гномик в широкополой шляпе и с трубкой во рту.

Из дома не доносилось ни звука. Он осторожно ступил на прогнившие доски, служившие когда-то воротами, и стал медленно, стараясь не наделать шума, продвигаться вперед, к крыльцу. Но, прежде чем подняться на крыльцо, решил обойти дом со всех сторон. И сразу же обнаружил одну неточность в рассказе девушки. В доме действительно было две комнаты, и в одной из них, по-видимому, спальне, действительно не горел свет, но при этом окна везде были плотно закрыты. «Как же она вышла из дома? — недоумевал Федор. — Через дверь? А как же парни? Как же погоня? Или… — Он потер ладонью лоб. — Или вообще ничего не было? Все она выдумала, чтобы без лишних трат вернуться домой? Глупый розыгрыш. А может, парни закрыли окна? Надо идти до конца, раз уж я здесь», — приказал он себе и вошел в дом.

Федор воспользовался носовым платком, чтобы не оставлять отпечатков пальцев в случае, если труп в доме все же имеется, хотя в его наличие уже верилось с трудом. Он оказался в тесных неосвещенных сенях с вечным запахом кислой капусты. Свет из гостиной сюда все же проникал, и ему бросилась в глаза пара хорошо начищенных ботинок, мирно стоявшая у порога. Его охватило смятение. Стоит ли идти дальше? Ведь он так легко поверил в розыгрыш этой стервы!

Он толкнул дверь, и ее дремучий скрип, похожий на отрыжку, полоснул по нервам.

Мужчина лежал посередине комнаты с раскинутыми в стороны руками. Федор подошел ближе. Лицо мужчины ему показалось знакомым. Во лбу зияла черная дыра. Струйка запекшейся крови почти полностью залепила правый глаз. Покойник был крепкого телосложения. Синий в белую полоску атласный халат едва сходился на широкой волосатой груди. Мужчина выглядел лет на тридцать с хвостиком. В руке он сжимал какую-то бумажку, которую Федор не сразу заметил. Зато обратил внимание, что рядом на столе стоит телефонный аппарат с трубкой, свешивающейся вниз. В момент убийства он говорил по телефону? Это опять не вязалось с рассказом Алисы. Почему тогда тот, с кем он говорил, не приехал сюда, не забил тревогу, не вызвал милицию? Не слышал выстрела? Выстрел прозвучал по окончании разговора? А может, собеседник покойного был сообщником тех парней? Федор зачем-то поднял трубку, будто на том конце провода до сих пор ждали ответа, прислушался к гудкам и положил ее на рычаг. Потом огляделся вокруг и понял, что все в рассказе девушки — от начала и до конца — вранье, кроме вот этого мужика с пулей во лбу. Нигде не было видно следов грабежа. Все чинно и аккуратно стояло на своих местах. Парни нашли камушки и на радостях сделали уборочку? Он потер пальцами виски, и смутная догадка посетила его.

Федор бросился в спальню. Включил свет. Кровать не разобрана. Платья Алисы, да и вообще намека на какие-то дамские шмотки нет и в помине.

Да что же это такое, чуть не завопил он. Разделась-то она зачем? Зачем надо было ловить машину, когда во дворе ждет не дождется новехонький «форд»? Он уже понял, что машина принадлежит покойнику, а не каким-то мифическим грабителям. Надо поскорее сматываться отсюда! По дороге будет время все обдумать!

На обратном пути из спальни Федор чуть не грохнулся рядом с трупом, споткнувшись о руку покойника, и только тогда увидел бумажку, с которой тот не расставался до последней минуты. Федор лишил его и этой ничтожной радости. На ней мелким неровным почерком было нацарапано пять дат, включая сегодняшнее число. Напротив каждой даты, кроме последней, той же рукой было проставлено время. Федор ничего не понял, однако сунул бумажку в карман.

Он бежал по узкой тропинке, не чувствуя под собой ног и не обращая внимания на розовеющее небо, на загорающиеся в домах окна, на летящие по своим делам автомобили.

Припав спиной к своему «опелю» и сжав голову руками, Федор несколько минут не мог отдышаться.

— Взбодрился, молодой человек? — раздалось у него за спиной, а сердце так и упало.

Толстая баба лет сорока пяти, в мужнином пиджаке поверх ночной рубахи, шла по воду, везя за собой на тележке десятилитровый бидон. Она оглушила звонким смехом окрестности и философски добавила:

— Утренняя пробежка — оно, конечно, здорово!

«Вот я и вляпался!» — с ужасом смотрел ей вслед Федор.

И опять, как он ни старался не думать о происшедшем, ничего не получалось. В голову лезли мысли, одна страшнее другой.

«Зачем она приплела в свой рассказ изумруды? — Теперь это не давало ему покоя. — Случайно ли она села ко мне? Конечно, случайно! Я ведь сам убедился: в этих кустах невозможно разглядеть, что за машина на трассе, тем более когда фары светят тебе в лицо! Нет, изумруды — это для красного словца! — Он потер ладонью щеку, как бы проверяя качество отросшей к утру щетины, и вспомнил: — То же самое я думал по поводу пули в лоб. Эта стерва слов на ветер не бросает! — Он прибавил скорость. — И все-таки она тоже вляпалась! В «форде» лежал «Эль», а на нем наверняка ее пальчики! Мужик думал: снял шлюшку, позабавлюсь, и не понимал, что смерть уже дышит ему в затылок! Все, хватит об этом!»

И Федор стал думать о приятном, о том, как поставит машину в гараж, поднимется в свою холостяцкую квартиру, разденется, примет душ, выпьет чашку чая с гречишным медом и забудется долгим, глубоким сном. А потом проснется…

Ничего из списка первоочередных желаний осуществить ему не удалось. Тихий утренний двор, обсаженный тополями и кленами, уже заливало яркое солнце, когда он остановился напротив своего гаража. Его сонное, заторможенное сознание медленно постигало весь смысл и последствия случившейся катастрофы.

Двери гаража были распахнуты, замок не сбит, а распечатан. Федор по инерции запустил руку в карман брюк — ключи на месте. Он вытер со лба выступивший пот и шагнул внутрь. Лампа горела. Точно так же бесполезно болтался замок на дверке опустевшего железного шкафа. Невыносимо воняло арбузом.

Слезы брызнули сами собой, обильно, как в детстве. Он понимал, что снова на карту поставлена его жизнь. Все возвращается на круги своя. Кошмарные сны иногда повторяются. Но плакал Федор скорее не от безысходности, а от обиды и поэтому, стоя на коленях перед распечатанным шкафом, поклялся: «Ты надолго запомнишь эту ночь, грязная шлюха!»

Александр Шаталин не мог взять в толк, где он находится, кто лежит рядом и что так назойливо звенит.

— Телефо-он! — пропела подруга, натянув одеяло на голову.

Едва мир прояснился для него в живых, разноцветных красках солнечного утра, как все смолкло. Он посмотрел на часы. Девять утра. У него выходной, а кому-то неймется!

Снова хотел закрыть глаза, но в голове зашумело, словно в цехе холодной прокатки. Вчера крепко выпили. Отмечали его тридцатилетие. И еще пятилетний юбилей фирмы — его детища. Кутили в маленьком ресторанчике на берегу реки. Сняли его на всю ночь. Знакомого и незнакомого люда набилось чуть ли не под самый потолок. Он и не подозревал, что у него столько друзей. Пришли даже известные всему городу артисты оперетты. Специально для него пели и танцевали что-то из Оффенбаха или Кальмана. Какая разница? Он плохо в этом разбирается, тем более на больную голову! Был, конечно, Сам. «Отец» облобызал его в обе щеки, сказал теплые слова. Мэр города заехал ближе к ночи. Поздравил, опрокинул стакан водки, занюхал шпротиной и отбыл восвояси. Пижон! Брезгует ихней компанией! А все равно приходится считаться. Кто он без них, без хозяев жизни? Безмозглая кукла — вот кто!.. При этих словах смутно припомнилось какое-то неприятное происшествие. Господи, зачем же он так напился? Память отказывается выдавать какую-либо информацию, будто в его черепушку запустили вирус. Правда, она и в нормальном состоянии — не компьютер, но все же! «Безмозглая кукла!» — еще раз повторил он в адрес мэра и только тогда вспомнил.

Специальный столик отвели под подарки имениннику. К ночи их было уже столько, что некоторые стали валиться на пол.

— Александр Емельянович, давайте я их перенесу в вашу машину, — предложил услужливый заместитель.

— Валяй, Миша! — Он всегда запросто обращается со своими ребятами.

Тот сразу же взялся за дело. Тут же отыскались еще помощники. «Выслуживаются, бляди!» — подумал тогда он не без раздражения. Это произошло после отъезда мэра. Несмотря на обильные возлияния, Александр еще твердо стоял на ногах и соображал будь здоров, если схватывал такие детали.

— Александр Емельянович! Александр Емельянович! — заголосили вдруг лизоблюды, обступая его со всех сторон. — Кто это вас так уважает? — Они поставили перед ним узкую картонную коробку из-под совдеповского торта «Сказка», перевязанную простенькой красной тесьмой.

— Надеюсь, что не мэр! — сострил он, вызвав дружный гогот подчиненных, после чего развязал незамысловатый бантик и поднял крышку.

На дне коробки лежал обыкновенный детский пупс размером со взрослую ладонь. По его румяному пластмассовому телу полз живой скорпион. Александра чуть не стошнило при виде этого чудища с кудрявым хвостом.

— Розыгрыш, — попытался кто-то сгладить впечатление от увиденного.

— Похоже на сицилийские штучки, — ухмыльнулся его заместитель. — Может, показать это «папе»? Он наверняка разбирается в таких подарках.

— Выкиньте к едрене фене! — выругался Шаталин, отодвинув коробку подальше от себя.

Вот тогда-то он и напился до полного изнеможения.

Телефон зазвонил опять. На этот раз он поднял трубку. Девка под одеялом зашевелилась. Кто такая? Александр пожал плечами. Для новых потуг памяти уже не было сил.

— Проснулся наконец? — услышал он знакомый голос в телефоне, но еще не успел осознать, кому он принадлежит, как тот сам напомнил: — Не признал старину Пита?

— Петя? Бог ты мой! Сколько лет — сколько зим! Неужели хочешь поздравить меня с днем рождения? Вот не ожидал, что удостоюсь такой чести! Ты ведь теперь, кажется, босс? — В тоне его чувствовалась издевка, но на другом конце провода этого не заметили.

— Поздравляю, — без воодушевления в голосе произнес Пит и после паузы добавил: — Но звоню я тебе по другому поводу. Вряд ли это сойдет за подарок ко дню рождения, но ты должен быть в курсе. Сегодня ночью убит Серега Демшин…

— Как? — Он будто вновь потянул за тесьму и приподнял картонную крышку.

— Пуля в лоб — и все разговоры. Я как раз нахожусь в доме, где обнаружен труп. Здесь работает следственная группа, мои друзья. Ты не можешь сейчас подъехать к нам?

— Где это?

— Рабкоровская.

Александр даже присвистнул.

— Как его занесло в эти трущобы?

— Этот же вопрос я задаю себе целое утро, — признался Пит. — Серега жил совсем в другом конце города. Так тебя ждать?

— Я выезжаю! — крикнул он в трубку.

Наспех умылся. Опорожнил бутылку чешского пива, закусив крабовой палочкой, и хотел было уже приступить к церемонии облечения своего бренного тела одеждами, как на кухню явилась совершенно голая девка и заявила:

— Жрать хочу!

— Вали отсюда! — указал он ей на дверь, дожевывая палочку.

— Не надо только грубить, дяденька!

Она уселась как ни в чем не бывало на табурет, широко раздвинув ноги с круглыми коленками, ни из чего не делая тайны.

— Пошла вон! Я тебя не звал сюда!

— Ни х… себе! — возмутилась она. — Трахал меня всю ночь, а теперь даже пожрать не дает!

Он всмотрелся в нее повнимательней. Тощая скуластая блондинка лет восемнадцати с худосочными сиськами и рыжим пушком на лобке — такую точно не припомнить.

— Ты бы хоть прикрылась чем-нибудь для разнообразия, — посоветовал, смягчившись, Александр.

— Чем? Вчера тебе не требовалось разнообразие, когда ты меня привез сюда в таком виде!

— Еще скажи, что я разорвал на тебе одежду!

— Это сделали твои ребята и бросили меня в твою машину, в одну кучу с подарками!

— Вот как? — изумился Шаталин.

— Вот так, дяденька! Как говорится, дареному коню в зубы не смотрят! Так что принимай как есть! — Она заржала по-лошадиному и еще шире раздвинула ноги.

Теперь он разглядел, что у девки широкий, толстогубый рот с целой сотней мелких зубов и насмешливый, колючий взгляд.

Он бросил ей свой халат, сам оставшись в чем мать родила.

— Мы, кажется, поменялись ролями? — заметила она. — Так стоит ли городить огород? — Не приняла дара, выкинув его халат в коридор. — Лучше дай пожрать!

«Отчаянная шлюха!» — воскликнул он про себя. Поведение девки ему нравилось. Оно полностью соответствовало представлению Александра о внутреннем мире женщины. Только тут все было вывернуто наружу, без прикрас, без маскировки.

Он достал из холодильника еще одну бутылку пива и распечатал новую упаковку с крабовыми палочками.

— Откуда ты взялась? — приступил он к допросу, когда она набила полный рот.

— С луны, — пробурчала то ли девка, то ли ее изголодавшийся желудок.

— А звать тебя как?

— Ты звал меня Людкой, так и зови. Под псевдонимом даже приятней…

— Ну, вот что, красавица, — опять набычился он, — я сейчас уеду. Постарайся к моему приезду исчезнуть отсюда навсегда и больше не возникать на горизонте!..

Он даже не уточнил у Пита адрес. Впрочем, догадаться было не трудно: на Рабкоровской толпился народ, вдоль шоссе стояли две милицейские машины и белая «Волга», видимо, Петькина. Позади нее Шаталин припарковал свой серебристый «крайслер».

Пита в толпе зевак он узнал сразу, несмотря на то, что не видел его несколько лет. У того на лице была достаточно броская примета. «Мог бы походить на кварц, чтобы не так заметно было!» — подумал Шаталин и стал пробираться к старому товарищу, Питу Криворотому.

Судьба их развела сразу же после акции в загородном доме председателя райисполкома Овчинникова. Хозяин остался доволен их работой и в благодарности своей не поскупился. Еще бы, с его пути устранили самое непреодолимое препятствие в сфере расширения зоны его влияния. Овчинников не давал житья, сам хотел стать «крестным отцом». Мало ему, видите ли, было официальной власти! Зато получил похороны по высшему разряду! Тут уж хозяин постарался, он мастер в деле похорон!

С того самого момента, как разверзлись перед ними ворота с фотоэлементами, их бывший хозяин, Анастас Карпиди, больше известный в городе под кличкой Поликарп — авторитет, начавший свое восхождение на Олимп с кладбищенского бизнеса, — стал полноправным, хоть и неофициальным владельцем целого района.

Этот миг триумфа бывшего хозяина Саня и выбрал, чтобы сказать: «Отпусти! Не могу больше! Память о Витяе гложет!»

«Что ж, голуба, иди, коли так. Мне хлюпики тоже не нужны». И отпустил с Богом, как с Богом посылал на убийство.

На заработанные деньги Шаталин купил предприятие и начал заниматься торгово-закупочной деятельностью. Но для этого выбрал другой район и другого «отца», потому что хорошо знал мстительную натуру Поликарпа. И еще не хотел напоминаний о прошлом.

Пит тоже долго не задержался под начальством Карпиди. Ушел в команду своего давнего дружка. Дружок вскоре взлетел на воздух — не без его, Пита, участия. И он стал помощником нового босса, оказав тому неоценимую услугу в ведении боевых действий против соседней организации. Война длилась недолго, но мостовые тихого провинциального города были залиты кровью и люди боялись выходить на улицу в поздний час. Заключенный в конце концов мир между его боссом и «изумрудным королем» Мишкольцем, представлявшим соседнюю обескровленную организацию, напоминал холодную войну. Нервы босса сильно сдали, и весной этого года он покончил с собой, освободив престол. Таким вот образом Пит Криворотый стал владельцем одного из самых больших районов города с его коммерческими банками, магазинами, ресторанами, казино. И обошелся при смене власти куда меньшей кровью, чем в свое время Поликарп, до сих пор довольствующийся окраиной да престижным кладбищем.

Пит разговаривал с высоким человеком в сером костюме, в котором Шаталин внутренним чутьем угадал милиционера. У того было вытянутое, скучное лицо с непроницаемым взглядом из-под густых серых бровей и воинственно сжатый тонкогубый рот. Следователь напоминал императора Наполеона перед Ватерлоо, но только сильно подросшего за время ссылки на остров Эльбу.

Саня подкрался к старому приятелю сзади и хотел было тронуть его за локоть, как вдруг запястье протянутой руки оказалось в крепком железном кольце наручников. Он и не заметил, как перед ним вырос двухметровый детина с квадратной челюстью.

— Вот это работа! — воскликнул изумленный Шаталин.

Пит обернулся и, оценив обстановку, родил усмешку на своем уродливом лице.

— Все тайное становится явным, — изрек он.

— Тебя охраняют, как президента! — в свою очередь констатировал Александр. — Надеюсь, ты меня пригласил не за тем, чтобы приковать к скале? — Он кивнул в сторону двухметрового, по-видимому, страдавшего полным отсутствием мимики.

Пит жестом приказал телохранителю снять наручники, и тот повиновался. После этой не очень приятной процедуры старые товарищи обменялись рукопожатиями, обойдясь без сантиментов.

— Как это ты ухитрился позвонить мне? — с ходу начал Шаталин. — Ведь надо было отыскать мой телефон, а значит, проделать большую работу.

— Об этом позже поговорим, — предложил Пит.

Они прошли в дом. В гостиной работали эксперты. Несколько минут приятели постояли над трупом своего бывшего товарища.

— А Серега сильно сдал за эти годы, — заметил Саня.

— Ты с ним ни разу не сталкивался?

— Нет. Даже понятия не имею, чем он занимался все это время. Ты сказал по телефону, что он жил в другом конце города. У него кто-то остался?

— Жена и сын трех лет. Я им только что звонил. Жена понятия не имеет об этом доме. А насчет Серегиных занятий особо мудрить не приходится. До сегодняшнего дня он оставался в команде Поликарпа. В свое время духу не хватило уйти. А может, не хотел? Пойдем на кухню. Выпьем за встречу, — неожиданно предложил он.

— Здесь? — удивился Шаталин.

— С годами ты стал брезглив, — упрекнул Пит. — Не бойся. Водка и стаканы из моей машины.

— Но я за рулем! — попытался возразить Александр.

— Что с того? Не узнаю тебя, брат. Какой-то ты заплесневевший!

На кухне, опрокинув по полстакана «Распутина» и закусив солеными огурцами, которые были обнаружены следственной группой в холодильнике, приятели возобновили разговор о покойнике.

— Мои ребята сейчас выясняют, кому принадлежит эта хибара. Одно знаю точно. Серега здесь часто бывал с какой-то бабой. Видели соседи. И сегодня ночью она тоже была здесь. В его машине нашли дамский журнальчик с характерными отпечатками пальцев. А в пятом часу утра одна местная старожилка видела неподалеку отсюда незнакомого парня на иномарке. Он никак не мог отдышаться после быстрого бега. Возможно, эти двое — сообщники.

— Скажи, Пит, почему это все тебя так интересует? Я не замечал раньше, что вас с Серегой связывает такая крепкая дружба. Почему не чешется Поликарп? Ведь это его человека убили.

— В том-то и дело, Саня, что Поликарп слишком чешется. На чердаке этой халупы менты обнаружили бинокль и винтовку с оптическим прицелом.

Шаталин присвистнул и прокомментировал:

— Значит, Серега не бросил воевать…

— Это ведь только ты у нас дезертир-бизнесмен! Все остальные ребята воюют! Кроме тех, конечно, кто не по своей воле отвоевался, — добавил Пит, как показалось Александру, с напускной слезливостью в голосе. — Помнишь Макса? Давай выпьем за него.

— И за Витяя, — подсказал Саня.

Пит скривил и без того кривой рот.

— Не люблю нервных.

— Это твое дело, а я пью за Витяя.

Выпили молча.

— Понимаешь, — начал объяснять Пит, похрустывая огурцом, — человек Поликарпа сидит на чердаке дома с биноклем и винтовкой. А дом, между прочим, стоит на моей территории! Что это значит? Кого он выслеживал? Кого собирался убить? Мой друг следователь, как наткнулся на эти шпионские причиндалы, сразу позвонил мне. И правильно сделал. Эта хитрая лиса Карпиди опять что-то замышляет. Он еще ничего не знает, а то бы уже позвонил. Он любит мне звонить. Считает, что я ему до сих пор чем-то обязан. Чем, Саня? Чем мы обязаны этому мешку с дерьмом? Тем, что он не укокошил нас, когда мы сделали от него ноги? Я, если честно признаться, все эти годы жил под прицелом, чувствовал затылком направленное на меня дуло автомата. И только теперь спокойно вздохнул.

— Именно теперь он тебе и докучает, — улыбнулся уже запьяневший Саня.

— Да, но теперь мы на равных! — стукнул Пит кулаком по столу и, поняв, что переборщил, сменил тему: — А как тебе живется у господина Лося?

— Вольготно. Мы с «отцом» — душа в душу!

— Да, он, похоже, самый здравомыслящий среди нашего брата.

— Еще твой вечный враг Мишкольц — тоже парень с головой.

— Ты, Саня, я вижу, неплохо осведомлен.

— Давай, Петя, лучше говорить о деле. — Теперь Шаталин понял, что сболтнул лишнее. — Кому помешал Серега на чердаке «твоего» дома, к тому же вооруженный до зубов? Может, кто-то из твоих ребят его отправил к праотцам?

— Исключено. Мне бы доложили.

— А вдруг побоялись? Кокнули сначала, а потом узнали, что он твой бывший друг.

— Фигня! Ты мне лучше объясни: кого можно выследить в этих трущобах? Понимаешь, о чем я? Тут живут обыкновенные совки, которым нет дела до наших игр. Я понимаю, если бы он сидел на Московской горке. Там обитает почти вся моя братия. А здесь кто?

— Этот вопрос ты задашь Поликарпу. Ему лучше знать.

— Да пошел он!..

Языки под конец развязались. Впоследствии Александр догадался, что мероприятие с водкой было организовано Питом неспроста, и неспроста именно здесь, в нескольких метрах от бездыханного тела друга. В иной обстановке, при иных обстоятельствах они могли с обоюдным подозрением отнестись к этой встрече и не поделиться сокровенным.

— Скажи честно, Саня, ты в последнее время ничего такого не получал по почте?

— Что ты имеешь в виду?

Пит помолчал несколько секунд, а потом признался:

— Позавчера из почтового ящика я извлек странную штуковину. Это была небольшая плоская коробочка, а в ней пять засушенных скорпионов, и каждый аккуратно нанизан на булавочку. Ты будешь смеяться, но эта штука меня здорово напугала.

— Я не буду смеяться, Пит. — И он рассказал о вчерашнем, не менее странном подарке к юбилею — о пупсе и живом скорпионе.

— А теперь последний штрих, — объявил новоявленный босс, поднимаясь из-за стола. — Пойдем со мной!

Они вышли во двор. Народ уже почти рассеялся. Милиция не спешила покидать место преступления. Приехала машина из морга, чтобы забрать покойника.

Пит подвел его к черному «форду».

— Серегина тачка? — догадался Шаталин. Тот лишь кивнул головой в ответ. Достал из кармана ключ от багажника, дважды щелкнул им в замке и поднял крышку. Открывшееся им зрелище было омерзительно. Дно багажника кишело скорпионами.

— Откуда их столько? — было первое, что пришло в голову Александра. Пары алкоголя тут же выветрились.

— Это она. Понимаешь? — прошептал Пит Криворотый.

— Кто?

— Дочка Овчинникова. Я ведь тогда не нашел ее в доме. Теперь вот она мстит. Нам надо ее обезвредить, опередить и саму нанизать на иголку. Иначе не выжить. Нет ничего страшнее озверевшей бабы!

И он вдруг изо всей силы грохнул крышкой багажника, раздавив парочку шустрых тварей, выкарабкавшихся на волю.

Балуев сварил «смертельную» дозу кофе и заставил Федора выпить. Исполняющий обязанности шефа был потрясен услышанным. Он, конечно, предполагал, что трехмесячное пребывание Мишкольца за границей не пройдет даром, но что на их достояние покусится босоногая малолетка с голым задом — это уже переходило всякие границы. Сначала у него даже возникли подозрения, что Федор лукавит, настолько это выглядело фантастично, но, прикинув, в какую ситуацию теперь угодил парень, решил не торопиться с выводами, а попросил еще раз подробно все рассказать от начала и до конца.

Федор один раз уже был на волосок от смерти, тогда вылетели в трубу оба его промтоварных магазина. Кредиторы от мафии, собравшись в своем кругу, безжалостно опускали палец вниз, как римские болельщики, решавшие судьбу поверженного гладиатора. Им казалось невозможным, что парень когда-нибудь расплатится, а законы организации суровы. И только Мишкольц, не имевший к Федору никакого отношения, заступился за него. Предложил свой выход из создавшейся ситуации, который удовлетворил всех. Сделал он это из благородного порыва или решил блеснуть умом и показать свою мощь зарвавшимся нуворишам, об этом история умалчивает. Так или иначе, но с той поры Федор вошел в «изумрудное дело». Под поручительство самого Мишкольца банк выдавал ему каждый месяц определенную сумму под мизерные проценты. Деньги он вкладывал в изумруды, доставляя их в город из соседней области, где нелегально, втайне от государства, велись разработки месторождения. В конце месяца Федор возвращал банку деньги с процентами и постепенно расплачивался с кредиторами, оставляя себе минимум на прожитие.

Минул год с того самого «круга», когда ему чуть не вынесли смертный приговор. Те, кто безжалостно опускал палец вниз, получили по векселям и были довольны. Остался последний кредитор, чужак. «Угораздило же тебя, Федя, залезть в карман Поликарпу! — удивлялись знакомые. — Этот все соки из тебя выжмет!» — предсказывали они. Но и тут не обошлось без благодетеля. Мишкольц договорился с Карпиди по телефону. Тот с готовностью пошел навстречу «изумрудному королю»: «Как скажешь, Володенька. Для тебя, голуба, родного брата на заклание отдам!» Мишкольц только ухмыльнулся в душе: родной брат Поликарпа давно пребывал в мире ином. Тем не менее счетчик шефу удалось остановить и отложить выплату денег ровно на год. При этом Поликарп поставил только одно условие: если в назначенный день, до полуночи, сумма не будет внесена, долг Федора автоматически удвоится. Мысленно ударили по рукам.

Он цепенел от ужаса при мысли о том, что будет через неделю, когда наступит полночь. Поедет ли он на кладбище, в резиденцию Поликарпа, просить об отсрочке? Нет, проще попросить гробовых дел мастера Карпиди сразу вырыть ему могилу! Кофе взбодрил ненадолго. После бессонной ночи, созерцания трупа в доме на Рабкоровской и нервного срыва в гараже тело Федора пребывало почти в невесомости и было бесчувственней боксерской груши. Ко всем превратностям судьбы прибавлялась еще одна замечательная странность. Дело в том, что лишь часть украденных камней принадлежала Федору. Он выполнял роль экспедитора, как и многие другие парни в команде Мишкольца. Ему только позволили, в отличие от других, вступить в долю. И кто знает, может, с выплатой всех долгов его бы лишили этой привилегии. Но стоит ли об этом думать теперь, когда он фактически стал должником своего благодетеля. А еще, как дамоклов меч, над ним повис банковский кредит, который он не сможет погасить в срок, а значит, вкладывать в новую партию изумрудов ему будет нечего. Воистину, все возвращается на круги своя!

Такие невеселые мысли роились в голове Федора во время его нового пересказа событий минувшей ночи.

Балуев, смотрел в пол и бесконечно курил. Иногда он поднимал на Федора глаза, упирался в него изучающим взглядом и уточнял какую-нибудь деталь. Вопросы исполняющего обязанности заставляли на буксире, со скрежетом работать больную, ватную голову.

— Как она могла выйти безошибочно на тебя?

— Ума не приложу! Было темно. Я ехал с включенными фарами. Они ей слепили глаза. В таком положении даже марку машины невозможно угадать!

— Тогда два варианта: она действовала по ситуации и она знала заранее о твоей миссии. В первом варианте она могла подсмотреть, как ты перепрятывал камни. Твой гараж плотно закрывается изнутри?

— Довольно плотно, но не исключено, что она могла чуть приоткрыть дверь. Во всяком случае, когда я запер шкаф, она барабанила в дверь — замерзла.

— Удивительно, что она все это время была босиком. Ты не обратил внимания на туфли? Как она их держала и большие ли они были по размеру?

— Она прижимала их носками к себе… А вот насчет размера не скажу точно, не обратил внимания… Хотя погодите! Ступни у нее довольно крупные, размер тридцать девятый — сороковой.

— Не исключено, что в туфлях девица что-то прятала, — предположил Балуев.

— Может, отмычку? — вопросительно глянул на него Федор. — Замки не были сбиты.

— В таком случае, к ограблению она готовилась заранее. С другой стороны, в туфлях такого размера вполне мог бы уместиться дамский пистолет. А отмычка могла ее ждать на Западной улице, куда ты любезно согласился отвезти барышню. И все-таки несколько фактов говорит зато, что ограбление было продумано. Фокус с комбинацией, например. Машина друга, которой она не воспользовалась. Да и редко когда удаются такие вещи спонтанно. Нет-нет, это все спланировано, выверено до мелочей. И тот парень с пулей во лбу — наверняка сообщник. Ты, кстати, не вспомнил, где его видел?

— Лицо очень знакомое.

— Пойдем от противного, — улыбнулся наконец исполняющий обязанности. — Людей Криворотого ты хорошо знаешь?

— Только бизнесменов.

— А людей Шалуна?

— Слишком хорошо, чтобы не вспомнить кого-нибудь из этих горилл! Они часто у меня гостили, когда я обанкротился.

— А людей Лося?

— Вообще не знаю.

— Из трех оставшихся организаций только одна может представлять для нас интерес, — прикинул Балуев.

— Поликарп? — сделал круглые глаза Федор. — Вполне возможно, что этого парня я видел на кладбище, но точно не припомню. Для этого нужно иметь свежую голову.

Балуев нервно побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.

— Значит, Поликарп, — окончательно решил он. — Ему даже очень выгодно, чтобы ты не уплатил долга. — И после паузы добавил: — Но что-то здесь не сходится. Похоже, девка всем спутала карты. Не мог Поликарп действовать так грубо.

— Геннадий Сергеевич! — закричал вдруг Федор, будто стоял на пороге открытия новой теоремы. — Я понял, что за числа в той бумажке, которую держал в руке покойник! — Он достал из кармана помятый листок и, разгладив его, зачитал вслух: — Одиннадцатое июня, тридцать пять минут первого; двадцать седьмое июня, половина первого; тринадцатое июля, тридцать восемь минут первого; двадцать девятое июля, тридцать три минуты первого. И, наконец, сегодняшнее число без отметки времени. Вы поняли?

Балуев отрицательно покачал головой, и Федор пояснил:

— Это все даты моих ходок, а время — время моего движения по Рабкоровской. Он следил за мной!

— Это уже теплее! — щелкнул азартно пальцами Геннадий Сергеевич. — Значит, девчонка была в курсе этого графика и выбежала на свет фар безошибочно.

— Сегодня я был на Рабкоровской примерно в то же время, что и всегда, — припомнил Федор. — На трассе в этот час пусто.

— Первая задача решена, — констатировал Геннадий, — осталось только найти эту шуструю Алису. И мы ее найдем, — подмигнул он Федору, — если, конечно, она не подалась в страну чудес!

— Имя, скорее всего, она мне наврала, — пробурчал тот, опустив голову.

— Наверно. А что, красивая девочка? — неожиданно спросил исполняющий обязанности.

— Привлекательная.

— Понятно. — Балуев поднялся из своего кресла. — Не расстраивайся, — дружески похлопал он парня по плечу. — Сварю-ка я тебе еще кофе!

На кухне мысли его заработали немного в другом направлении: стоит ли беспокоить Мишкольца? Володя тут же примчится. Поликарп его тревожит с недавних пор. А теперь есть что предъявить гробовщику. Его человек выслеживал нашего парня на территории Криворотого. Ловко. Это надо хорошенько обдумать. Кофе закипел, и он машинально водил туркой по раскаленной электроплите, пока пенисто-бурая масса не пошла через край. Не буду беспокоить шефа. Справлюсь сам, окончательно решил Геннадий, разливая кофе в миниатюрные чашки из китайского фарфора, которые жена берегла для очень высоких гостей. Кого она подразумевала? Не духов ли бесплотных? Он бы совсем не удивился, если бы она, помимо хиромантии, гороскопов и прочей дребедени, увлеклась бы еще и спиритическими сеансами. «Какое счастье, что я отправил ее с детьми на юг!» — говорил он себе чуть ли не каждое утро, выходя на балкон и провожая взглядом медленно ползущий по рельсам трамвай, словно тот увозил всю его тягучую, нелепую семейную жизнь. Решительные мысли о разводе за время отсутствия жены постепенно сменились гложущей сердце тоской по детям. Может, это происходило еще оттого, что женщина, к которой он испытывал неподдельные чувства, не отвечала Геннадию Сергеевичу взаимностью. Так или иначе, но каждое воскресенье с безукоризненностью доброго семьянина он звонил в Новороссийск, клялся в верности, уверял, что соскучился. Иногда его посещали фантазии. Он разводится с Мариной. Забирает у нее своих детей, оставив ей приемного сына и квартиру со всей начинкой. Ему ничего не надо. Недаром же он столько времени вздыхает, подобно чеховским сестрам: «В Москву! В Москву!» В Златоглавой он покупает что-нибудь в районе Чистых прудов и подбирает соответствующую обстановку, детей отдает в престижную школу и сам наконец занимается любимым делом — ведь он как-никак искусствовед, имеет красный университетский диплом, — устраивается на работу в Третьяковку или в Цветаевский музей, хоть сторожем, но рядом с Ними, великими. Деньги его не волнуют. На службе у Мишкольца он награбастал столько, что хватит ему и детям на ближайшие пятнадцать лет. А впереди еще целая жизнь, полная счастливых неожиданностей. Несмотря на всю солидность своего нынешнего положения, несмотря на то, что даже люди пожилого возраста обращаются к нему по отчеству, он, в сущности, пацан, мечтательный и наивный. Двадцать восемь лет — не возраст! Самое время избавиться от кабалы!

Когда же грезы рассеивались, как дым из прокуренной комнаты после проветривания, Балуев четко расставлял все на свои места. Мишкольц его не отпустит. Обширные знания и тонкий вкус Геннадия помогли «изумрудному королю» собрать достойную коллекцию картин, которой мог бы позавидовать любой музей. Организаторские способности помощника позволили в довольно короткий срок превратить прибыльное изумрудное дело в монополию, в целую систему. Королевство Мишкольца, имевшее собственную геолого-разведочную экспедицию, команду первоклассных ювелиров, разветвленную сеть магазинов по всей стране, банк, солидный штат охранников, получило еще выход в Европу и Америку. Созданная Балуевым армия курьеров каждый месяц пополняла лучшие заграничные магазины изделиями местных мастеров. Нет, Мишкольц никогда не расстанется с таким человеком. Да и сам он вряд ли заикнется об уходе. Столько пережито вместе! К тому же Марина ни за что не отдаст ему детей. Иначе не сможет перед родственниками и знакомыми козырять сиротами, брошенными на произвол подонком отцом. Ей только дай поплакаться кому-нибудь в жилетку! Значит, к черту мечты! Не мани, златоглавая, нечистотами Чистых прудов!

Федор беззаботно спал, развалившись в мягком глубоком кресле, уронив голову на плечо. Рука соскользнула с подлокотника и безжизненно повисла в воздухе, как маятник часов в ожидании нового завода.

Постояв над ним мгновение с подносом в руках, Геннадий вернулся на кухню.

«Странно, — думал он, без конца помешивая ложечкой остывающий кофе, — история с Алисой вновь натолкнула меня на мысли о перемене жизни. Какая связь? Захотел в Страну чудес? Связь только в том, что задеты интересы фирмы. При чем здесь моя жизнь?»

Он пожал плечами, дискутируя с самим собой, а потом повторил несколько раз вслух:

— Человек Поликарпа выслеживал нашего парня на территории Криворотого.

Взглянул на карту города, висевшую рядом с холодильником. Там красным карандашом был начерчен маршрут Федора. Линия на три четверти проходила по территории Пита.

«Где же ему еще было выслеживать? Криворотый когда-то работал на Поликарпа, — припомнил Балуев. — Может, они опять спелись? Вполне вероятно. Откуда тогда взялась эта девчонка? Не из Страны же чудес, черт возьми! На кого работает она? На Криворотого? А если Пит решил надуть бывшего босса? И что он получил? Незначительное количество камешков? Глупо. А на что рассчитывал Поликарп? Федор — его должник. Он должен быть, наоборот, заинтересован в благополучном вояже парня, ведь тот собирается с ним в назначенный срок расплатиться. Зачем же выслеживать собственного должника? Уж не думал ли он, что Федор уклонится от выплаты долга и подставит Мишкольца, поручившегося за него? Стоп! — приказал он себе и сделал первый глоток. — Вот где собака зарыта! Этот гробовых дел мастер решил сделать своим должником Мишкольца! Это ему удалось бы только в одном случае. В случае смерти должника — его долг платит поручитель. Любой третейский судья вынес бы приговор в пользу Карпиди — хоть договор у них и был устный, о нем многие знали. Для Мишкольца это, конечно, не сумма, но дело не в деньгах. Тут же разнеслось бы по всем организациям, что Мишкольц платит Поликарпу. Это подняло бы авторитет Карпиди и опустило бы шефа. Опустить Мишкольца — вот чего добивается старая лиса! — Он сделал еще глоток. — А что с этого будет иметь наш друг Петя Криворотый? Опустить Мишкольца ему, конечно, тоже хочется, но ведь в случае гибели Федора на его территории ему не отвертеться! Шеф предложит поделить долг Карпиди, и третейский суд его поддержит. Пит не мог этого не понимать и никогда бы не пошел на такое. Значит, Поликарп действовал в одиночку. Как говорится, погнался за двумя зайцами. В результате человек получил пулю в лоб. От кого? От девчонки? Кто она, эта привлекательная особа? Кто подставил подножку Карпиди?..»

— Геннадий Сергеевич! — донеслось из комнаты. — Сам не заметил, как провалился, — смущенно оправдывался Федор.

— Поспи, Федя, поспи, — посоветовал Балуев. — Только переляг на диван. Я ненадолго уеду. Ты дождись меня, как проснешься. Ты мне нужен со свежими мозгами.

— Проснулся сейчас и решил, что все мне приснилось, — сообщил Федор, устраиваясь на диване. — А как понял, что нахожусь в вашей квартире, так все опять навалилось с новой силой!

— Могло быть и хуже, Федя, — успокоил Геннадий. — Потом потолкуем. — Он вышел и прикрыл за собой дверь гостиной.

«Карпиди сделал первый шаг, теперь моя очередь!» Он отодвинул чашку с недопитым кофе, взял телефонную трубку и, больше не раздумывая, набрал номер той, которая не отвечала ему взаимностью.

Два черных «шевроле» медленно заползли во двор двухэтажного старинного дома с высоким — в пять ступенек — крыльцом и массивными колоннами, поддерживающими серый облупленный фронтон с примитивной лепниной в виде трех голых баб, то бишь граций, в окружении разнообразной дичи, то бишь фауны. В советское время в этом здании располагался детский сад, и во дворе до сих пор красовались остовы прежних детских утех: беседки с прогнившими крышами, заржавевшая металлическая горка, фанерная ракета с проломленным носом и выгоревшими на солнце звездами, исписанная детьми явно не детсадовского возраста. Композицию завершал навеки осушенный фонтан с гипсовым мальчиком посередине — пухленькое тельце и кудрявая головка едва держались на железных штырях, торчащих из постамента, заросшего мхом и загаженного не голубями и не кошками. Все это напоминало кадры тех дней, когда наши войска освобождали города от немецких захватчиков.

Оба автомобиля остановились перед крыльцом. На вывеске значилось, что теперь здание принадлежит акционерной компании. Люди сведущие поговаривали, что дом оккупирован мафией. Куда более посвященные помалкивали о том, что здесь находится резиденция Пита Криворотого.

Из первого автомобиля выскочили трое здоровенных парней, одетых в одинаковые черные костюмы и галстуки. Один из них открыл заднюю дверцу второй машины, и оттуда выкатился пузатый гражданин лет пятидесяти, с довольно поредевшими, но при этом иссиня-черными волосами. На нем был такой же, как и на парнях, костюм, сидевший несколько мешковато. Ворот рубахи расстегнут, отчего галстук съехал набок. Гражданин достал из кармана носовой платок, промокнул им вспотевший лоб, вытер шею, после чего посмотрел вверх, на облупленный фронтон, и, окинув взглядом изувеченную детскую площадку, поморщился.

— Петя мог бы тут и прибраться, — сказал он своим телохранителям и добавил: — Нет хозяина в стране. Все просрали!

Те никак не реагировали на слова хозяина, только слушали с раболепным выражением в пустых глазах. Толстяк махнул пухлой ладошкой и начал тяжело взбираться по ступенькам.

Пит уже был предупрежден о визите Поликарпа и нервно ходил по своему кабинету из угла в угол. Он ждал объяснений утреннего происшествия, понимая, что разговор будет нелегкий. Слишком распоясался толстяк, с тех пор как Пит возглавил организацию. Не может привыкнуть, что он больше не шестерка, не мальчик на побегушках, не один из его боевиков. Войны с Поликарпом Пит боялся. Ему ли не знать, как тот беспощаден и хитер? Потому-то и терпел все эти три месяца от Карпиди дружеские советы по телефону, въедливые замечания о нерасторопности по тому или иному поводу и даже критику в свой адрес. Но всему есть предел. Криворотый сегодня был настроен решительно. Он знал, что при виде бывшего хозяина начнет цепенеть. И, вышагивая из угла в угол, бормотал себе под нос:

— Кого ты боишься, идиот? Ты же сам теперь босс! Твоя организация мощней, твоя территория в два раза больше! Тебе не привыкать вести войну! Ты раздавишь его одним мизинцем, как вонючего клопа!..

— Что ж ты, голуба моя, живешь в таком свинарнике? — прервал его заклинания возникший как из-под земли Карпиди. Он быстрым, бегающим взглядом оглядел кабинет и продолжил: — Нет, здесь ты еще, слава Богу, обустроился, а в фонтане-то у тебя, дорогуша, вместо воды родниковой — говно! Фасад дома — как после бомбежки!

Пит при появлении толстяка сел в кресло и закурил, вперившись в гостя неподвижным взглядом. Тот же подступал все ближе и ближе, не переставая разглагольствовать:

— Ты в окно когда-нибудь выглядываешь? Горка у тебя ржавая, исковерканная! Ребенок по такой горке прокатится — всю задницу себе обдерет, да еще заражение крови получит!

— Детей здесь больше нет, Поликарп, — промычал, набычившись, Криворотый.

— Все равно мог бы организовать субботничек со своими ребятами! — не унимался тот.

— Где ты таких слов понабрался? — попытался улыбнуться Пит, хотя это ему никогда не удавалось. — Не припомню, чтобы ты учил нас жить и трудиться по-ленински!

— Не шути так, Петя. — Поликарп наконец повалился в кресло, сразу как-то обмяк и расплющился. Снова обтерся носовым платком и поучительно заметил: — Не все в старом режиме было плохо. А я, к твоему сведению, на зоне политинформации проводил, втолковывал ребятишкам про нейтронную бомбу и цитировал «Малую землю» Леонида Ильича. А ты в это время еще в «классики» играл!

— Теперь я не играю в «классики». И мне надоели твои дурацкие советы! — Пит неожиданно грохнул кулаком по столу.

— По-ти-ше, голуба, по-ти-ше, — выставил вперед свою пухлую ладошку Карпиди. — Не ломай мебель, а то у тебя здесь будет еще хуже, чем в фонтане. — Теперь он говорил спокойно, даже размеренно.

— Я хотел бы знать, что делал твой человек сегодня ночью на Рабкоровской? — сразу пошел в атаку Криворотый.

— Что ж тут необычного, голуба моя? Ты, наверно, тоже не всегда проводишь время только на своей территории? Например, ужинаешь иногда в «Сириусе», а это ресторан Шалуна. Часто пользуешься девочками из «Андромахи», а это мои девочки! Наконец, писаешь у какого-нибудь забора и не спрашиваешь, чей это забор, а наоборот, если это вдруг окажется забор Мишкольца, охотно помочишься на него.

— Хватит! — прервал его Пит. — Ты прекрасно знаешь, о чем идет речь, и не надо здесь юлить!

— Представь себе, не знаю. За тем и приехал к тебе, чтобы получить разъяснения и выслушать твои извинения по поводу случившегося.

— Мои извинения? — чуть не выпал из своего кресла Пит.

— А чьи же еще? — прищурился Поликарп. — Мой человек лежит с пулей во лбу на Рабкоровской. Естественно, я хочу знать, кому он помешал.

— Ты это узнаешь, но прежде ответь, что он делал с ружьем и биноклем в доме, ему не принадлежащем?

— Мало ли что, — пожал плечами Карпиди. — Может, собирался с утра на охоту, уточек пострелять?

— Я не слышал, чтобы на уточек охотились с оптическим прицелом!

— Да сколько угодно! Ты отстал от жизни, Петро!

— Ты упустил одну вещь, Поликарп. Забыл, что Серега — мой старый товарищ, и уж я-то знаю наверняка: случайно в чужом доме с ружьем и биноклем он не мог оказаться!

— Что ты мне сказки рассказываешь? «Старый товарищ»! «Старый товарищ»! Что ты знаешь о своем старом товарище? Серега уже давно отошел от боевых дел. Мог бы и поинтересоваться, чем живет старый товарищ!

— И чем же?

— У него свой магазин.

— «Охотник»?

— Близко, но не угадал. Зоомагазин. Сергей любил животных. Про такой бизнес что-нибудь слышал? Он собрал толковых ребят. Они везли ему из Индии, Индонезии и черт знает откуда всякую всячину — мартышек, крокодилов и чуть ли не слонов! В магазин зайти страшно — какие только твари не ползают! Тут тебе и гадюки на любой вкус, и пауки на выбор!

— Насекомых ему тоже привозили?

— Ну, ты, голуба, даешь! Так с них он в основном и имел! — Поликарп выставил вперед свою короткую ручонку и почесал в затылке жирными пальцами.

Услышанная новость произвела на Пита такое впечатление, что он на время лишился дара речи. Потом вдруг пододвинул к себе телефон и стал быстро нажимать на кнопки.

— Куда это ты заторопился? — насторожился Поликарп.

Пит не ответил, без надежды вслушиваясь в длинные гудки.

— Хотел тебя поймать на вранье, — запросто признался Криворотый, — но тебе сегодня везет. Серегиной жены нет дома.

Карпиди поморщился. Пит знал, что ничего хорошего это не предвещает, ведь он оскорбил бывшего хозяина, заподозрив его во лжи. Но тот явно не давал выплеснуться гневу наружу.

— Доверяй, но проверяй, — отделался он банальной поговоркой, после чего вытащил из внутреннего кармана пиджака портмоне, извлек из него визитную карточку с двуглавым серебристым орлом и бросил ее на стол.

Это была визитная карточка Сергея Демшина, директора зоомагазина «Пантера».

— Ну? Теперь я наконец получу разъяснения по поводу убийства?

В глазах Поликарпа бегали два отравленных таракана и никак не хотели успокоиться.

— Его убила девчонка, — коротко ответил Пит.

— Откуда это известно?

— У следствия много улик. В машине найден женский журнал с ее пальчиками. Ее видели соседи — Сергей не первый раз привозил девицу в этот дом. И последнее: экспертиза установила, что пуля выпущена из дамского револьвера.

Поликарп задумался. Он был явно озадачен.

— Внешность описали?

— Высокая брюнетка лет девятнадцати-двадцати. Одевалась просто, неинтересно. Вблизи ее никто не видел, поэтому больше нечего добавить.

— У тебя есть кто-нибудь на примете?

Хозяин кабинета покачал головой.

— Ты хочешь сказать, что Серега развлекался на моей территории с кем-то из моих девиц? — угадал он направление мысли Поликарпа. — Не слишком ли? Тем более что у тебя в «Андромахе» девицы не хуже.

— Шлюхи из «Андромахи» не могут одеваться просто и неинтересно, — парировал тот.

— То же самое могу сказать в отношении моих шлюх!

— Не будем спорить, голуба! — На этот раз разомлевший в кресле Поликарп поднял обе пухлые ладошки вверх и неожиданно тихим голосом поинтересовался: — Кто ведет следствие?

— Надежный человек.

— А котелок варит у твоего надежного человека? Может, нужна помощь?

— Не беспокойся, голуба, — передразнил его Пит, — парень знает свое дело.

— Хорошо, коли так, — насупился Поликарп и, выдержав паузу, осчастливил: — Тогда позволь откланяться.

Он не подал на прощание руки бывшему боевику, а, кряхтя, вперевалку направился к выходу. У самой двери повернулся и сообщил:

— Я буду позвякивать насчет этого дела. Держи меня в курсе.

— Непременно, — процедил сквозь зубы Пит.

После ухода ненавистного гостя он дрожащей рукой набрал телефон следователя. «Это отходняк», — успокаивал себя Криворотый, комментируя реакцию своего организма. Его лихорадило. В целом он остался доволен встречей. Вел себя с достоинством. Узнал кое-что и не выболтал главного. «Пусть дочка Овчинникова будет ему сюрпризом, когда она окажется в моих руках!» — так решил он загодя, предчувствуя свою выгоду. На том конце провода ответили.

— Есть новости, — не вдаваясь в разъяснения, сообщил Пит. — Приезжай!

Карпиди похлопал по плечу молодца, распахнувшего перед ним дверцу «шевроле», но плюхнуться в автомобиль не торопился. Он еще раз укоризненным взглядом окинул детскую площадку, вдохнул полной грудью смрадный воздух, исходивший от фонтана, после чего изрек:

— Еще наступит время, ребятки. Двор наполнится детскими голосами, струи фонтана заиграют на солнце!

Так же медленно, как и въезжали, обе черные машины тронулись в обратный путь.

Следователь Беспалый успел к самому закрытию. Он вообще не рассчитывал на удачу, думал, что зоомагазин по субботам не работает, но выходными оказались воскресенье и понедельник. По телефону милый девичий голос предупредил его, что через полчаса они закрываются, и он выжал все, что смог, из своего милицейского «мерседеса».

— Я задержу вас ненадолго, — протянул он удостоверение заведующей, оказавшейся вовсе не милой и далеко не девушкой.

— Вы, наверно, по поводу убийства Сергея Леонидовича? — догадалась она, сопроводив вопрос обольстительной улыбкой на ярко-фиолетовых губах. Бесформенная, полногрудая, бальзаковского возраста заведующая, по-видимому, собрала на своем лице весь арсенал имеющейся у нее косметики.

— Меня зовут Пал Палыч, — представился следователь и набрал в грудь побольше воздуха, чтобы побыстрее привыкнуть к здешним ароматам.

— Чашечку кофе, Пал Палыч? — предложила обольстительница. С первого взгляда было ясно, что высокие угрюмые мужчины в серых костюмах — ее слабость.

— Да, — кивнул он и добавил: — Проследите, чтобы продавцы не ушли, не переговорив со мной.

На лице заведующей даже сквозь толстый слой краски выступила озабоченность.

— О! — воскликнула она. — Это будет сделать довольно трудно. После закрытия их ничем не удержать!

Во взгляде ее читалось: «Дурашка! Зачем нам с тобой продавцы?»

— В противном случае мне придется их вызвать на допрос.

Она вышла с недовольным видом.

Беспалый не терял даром времени и приступил к изучению списка телефонов под стеклом на столе заведующей, но никто из абонентов его особенно не заинтересовал. Удивило только, что в списке имеется телефон мэра.

Она вернулась с двумя чашками кофе и с таким же количеством продавцов. Продавцы ни за что не хотели присаживаться и в продолжение разговора топтались возле дверей. Один из них был невысоким тщедушным пареньком со вставным глазом. Другой же, напротив, здоровенный, подтянутый старикан с забранными на затылке в хвостик длинными седыми волосами.

— Вот все и в сборе, — оповестила заведующая, громко отхлебывая из своей чашки. — Можно начинать.

Следователь вкратце ознакомил их с обстоятельствами дела. Узнав, что подозревается юная особа высокого роста, брюнетка с короткой стрижкой, одевавшаяся скромно и неинтересно, присутствующие заволновались.

— Так ведь это Алиска! — выпучила глаза заведующая и от волнения обдала следователя кофейными брызгами.

— Кто такая? — поморщился Беспалый, вытираясь носовым платком. Полногрудая окончательно скомпрометировала себя в глазах милиционера.

— Любовница Сергея Леонидовича, — пояснил паренек.

— Адрес, телефон есть у кого-нибудь? — сразу взял быка за рога следователь.

— Откуда? — махнула рукой заведующая. — Еще бы Демшин раздавал налево и направо адреса своих любовниц! Он вне себя был, когда она появлялась в магазине.

— Почему?

— Ну что вы, не понимаете? Она ведь могла столкнуться с его женой! До этого мы только понаслышке знали об увлечениях директора. Эта же егоза везде совала свой нос!

— И давно?

— Что — давно?

— Когда появилась эта самая Алиса? — Следователь начинал раздражаться.

Заведующая присосалась к чашке, отдаваясь воспоминаниям.

— Месяца полтора назад, — пришел ей на помощь паренек со вставным глазом. — Я это хорошо запомнил. В конце июня она впервые посетила наш магазин. Ее интересовали хамелеоны. Бывают ли они у нас в продаже. Я ответил, что у нас бывает все, надо только сделать заказ. А заказы принимает лично директор. Он тогда как раз был на месте.

— Что это значит?! — воскликнул Беспалый. — Они с Демшиным познакомились в магазине?

— Я ничего об этом не знаю, — пожала плечами заведующая.

— Выходит, что так, — подтвердил Вставной глаз.

— Достал он ей хамелеона?

— По-моему, у нас их так и не было…

— Может, она за это его и кокнула? — на полном серьезе предположила женщина и в оправдание своей безумной версии выдала популярную в народе фразу: — За что только сейчас не убивают!

— А скорпионы в магазине были?

— Этого добра навалом!

— Алиса ими не интересовалась?

Присутствующие переглянулись и замотали головами, даже молодцеватый старикан с седым хвостиком, не произнесший до сих пор ни слова, промычал на этот раз невразумительное отрицание. А Беспалый уж было принял его за глухонемого.

— В последние дни кто-нибудь приобретал большую партию скорпионов?

— Их только большими партиями и приобретают, — опять заговорил паренек.

— Откуда такой спрос?

— Телевизора не смотрите? — усмехнулась заведующая. — Там чуть ли не каждую неделю показывают одного тайского колдуна, который лечит любые болезни укусами скорпионов. Вот и пошли заказы.

— Нашим людям чудеса только подавай! — вставил наконец седовласый богатырь.

— Значит, на скорпионов были заказы? — чуть ли не по слогам проговорил следователь. — Заказы как-нибудь регистрировались?

— Разумеется! — воскликнула полногрудая. — Сергей Леонидович вел книгу заказов.

— Где она?

— У него в кабинете.

— Мы могли бы туда попасть?

— Нет проблем!

Она ловко выдвинула ящик стола, сунула в него руку и в следующее мгновение уже помахивала ключом.

В кабинете Демшина был полумрак и чем-то воняло. Когда зажгли свет, обнаружили посреди комнаты дохлую рыжую крысу.

— Бог ты мой! — всплеснула руками заведующая. — Алинка сдохла! Любимая крыса директора! Мистика!

— Нельзя ли как-нибудь избавиться от трупа? — зажав пальцами нос, прогнусавил Беспалый.

— Уберите ее, Серафимыч, — обратилась она к старикану.

Тот незамедлительно пришел на помощь, поднял крысу за хвост и вышел вместе с ней из кабинета.

— Где же книга? — вдруг вспомнила, за чем пришла, заведующая. — Она всегда лежала у него на столе, на самом видном месте!

На поиски книги ушло полчаса. Искали все вместе.

— Ее похитили, — подытожил наконец следователь. — А Демшин не мог ее взять на выходные домой? — попытался он ухватиться за ускользающую нить.

— Во-первых, выходные наступят только завтра, а во-вторых, зачем? — простонала растерянная женщина. — Это ведь не энциклопедия, чтобы брать ее на дом.

— Уже поздно, — встрепенулся Вставной глаз. — Может, мы пойдем?

— Конечно-конечно, — дал «добро» следователь, — можете идти, но завтра попрошу всех явиться ко мне для составления фоторобота. Я буду ждать вас к одиннадцати часам.

— Вот и отдохнули! — присвистнул паренек.

Пока они записывали его координаты, Беспалый изучал список абонентов Демшина. Он мало чем отличался от списка заведующей, и Пал Палыч снова наткнулся на телефон мэра.

— Мэр тоже лечится скорпионами? — пошутил он.

Однако на этот раз заведующая не удостоила его ответом. Следователь оторвался от списка и взглянул на нее. Женщина делала вид, будто не слышала вопроса.

— Мэр, говорю, тоже больной? — повторил Беспалый, глядя на нее в упор.

— Что вы! — по обыкновению эмоционально всплеснула она руками. — Вы разве не знаете? Он у себя на даче построил огромную оранжерею с экзотическими растениями и птицами. Часто делал заказы Сергею Леонидовичу…

Когда они заперли кабинет директора, хлопнула входная дверь — оба продавца покинули магазин.

— Еще кофе? — сразу приосанилась полногрудая.

Он понял: если не сделает сейчас ноги, хищная особа разорвет в клочья его единственный костюм.

— Нет-нет, мне пора.

— Ну, как же так, Пал Палыч? — произнесла она недвусмысленно. И он не мог припомнить ничего омерзительней ее фиолетовой улыбки. — Вы мужчина или нет?

— Я — следователь! — отчеканил он и бодрым шагом направился через торговый зал к выходу.

В спину ему раздалось истеричное гоготанье. В клетках встрепенулись птицы. Где-то над самой головой ухнула сова. Совсем рядом зашевелились гады.

— Вертеп какой-то! — пробурчал под нос Беспалый и рванул на себя входную дверь.

Наполненный городским смогом воздух, ударивший Пал Палычу в грудь, показался ему самым чистым в мире. «Так можно почувствовать себя человеком», — подумал он, усаживаясь в машину.

Солнце уже почти закатилось в конце улицы, по которой не спеша ехал Беспалый. По обеим сторонам дороги в зарослях акации и барбариса мелькали серые хрущобы. В окнах домов отражалось предсмертное ликование заходящего светила. Редкие пешеходы уносились в невозвратную даль. Беспалый думал о том, что все неплохо складывается, хотя могло быть и лучше, если бы обнаружилась книга заказов. Там наверняка записан телефон того, чьих насекомых пришлось сегодня лицезреть в багажнике директорского «форда». Значит, у Алисы был сообщник. И этот сообщник наверняка выкрал книгу. Он имел доступ в кабинет директора? Окна, во всяком случае, были плотно прикрыты. Может, это кто-нибудь из своих? Следовало поподробней расспросить эту самку-заведующую о персонале магазина.

И тут, будто нарочно, Пал Палычу представился удобный случай продолжить расследование. Впереди по тротуару быстро вышагивал седовласый богатырь. «Вот кто мне нужен! — сообразил следователь. — Этот бодрый старикан слишком неразговорчив для того, чтобы ничего не знать!»

Подъехав к нему поближе, следователь заметил в руке Серафимыча старый, потрескавшийся портфель советского образца, которому давно место на свалке. «Что можно нести с работы в таком портфеле? — прикидывал на ходу Беспалый. — Сухой корм для своей киски? Или книгу заказов с директорского стола?»

Он притормозил и посигналил. Серафимыч замедлил шаг. Оглянулся.

— Я могу вас подвезти, — обратился к старикану угрюмый следователь и сразу почувствовал, что его предложение не вызвало у того особой радости.

— Не стоит. Я уже почти пришел, — ответил Серафимыч басом, и Пал Палыч подивился тембру стариковского голоса.

Тот уже собрался продолжить свой путь, но следователь вышел из машины и приблизился к молчаливому продавцу зоомагазина с явным намерением о чем-то его спросить.

— Извините, но я тороплюсь, — предупредил старикан Беспалого.

— Неконтактный вы человек, Серафимыч, — заметил навязчивый следователь. — Курите? — протянул он старикану распечатанную пачку «Мальборо». Тот покачал головой. Пал Палыч закурил, обдав богатыря клубами дыма. — Я вас не задержу. Мне показалось, что вы что-то утаиваете, не хотите говорить при коллегах. Верно?

— Неверно, — был ответ. — Я могу идти?

Беспалый подчеркнуто пустил ему в лицо струю дыма и резко произнес:

— Нельзя! — И, уже не церемонясь, добавил: — Будьте любезны открыть свой портфельчик!

— Открыть, значит? — с ухмылкой переспросил Серафимыч.

Его правая рука потянулась к замку, но вдруг сжалась в увесистый кулак, взметнулась к левому плечу и от плеча ударила в скулу обескураженного следователя. Пал Палыч потерял равновесие и очутился на земле. Удар старикана был такой силы, что изо рта выпала не только сигарета, но и пара зубов. Беспалый почувствовал во рту привкус крови.

— Научись сначала с людьми разговаривать, щенок! — услышал он над собой и уже хотел приподняться, чтобы перебить старику ребра, как на его голову со всего размаху опустился злосчастный портфель, предоставив следователю возможность оценить свой пудовый вес.

В глазах Беспалого еще несколько секунд полыхал сказочный фейерверк, потом сознание помутилось, и он припал выбритой до синевы щекой к пыльному асфальту.

На город спустились сумерки.

Настроение у Шаталина не поднялось даже после крупного выигрыша в «блэк джек». Ему часто везло, но сегодня он прямо-таки вызвал всеобщее восхищение своей игрой. Друзья хлопали по плечу, поздравляли, а он оставался хмурым, с ярко выраженным недовольством на лице.

В клубе «Большие надежды» он проводил каждый свой выходной. Здесь были все свои и чужих не пускали.

После тяжелого разговора с Питом Криворотым Сане пришлось убивать время, ведь клуб открывался в шесть часов вечера. Он пообедал в недорогом ресторане, где даже днем бывают посетители. Потом поехал в Парк культуры на выставку собак. «Лучше собаки, чем это», — сказал он себе. Дело в том, что с недавних пор Александр Емельянович страдал приступами клаустрофобии — боязни замкнутого пространства. Приступы случались в основном дома, в одиночестве, поэтому он старался бывать на людях. Вчерашний «подарок» к юбилею и убийство Сергея Демшина грозили обратиться в новый затяжной виток болезни.

Домой он не торопился, решив: вернусь под утро, отосплюсь и снова в клуб. Сунув внушительную пачку долларов во внутренний карман пиджака, Саня устроился под пальмой в мягком кресле. Рядом журчал экзотический фонтанчик: папуасы танцуют вокруг уродливого божества, из головы которого и била вода. Прохлада, исходившая от несуразной композиции, приятно освежала разгоряченное лицо счастливчика, как его многие сегодня здесь называли в глаза и за глаза. Он заказал проходившему мимо кельнеру виски со льдом. Напитки в клубе выдавали бесплатно.

Девчонка, дочка Овчинникова, весь день не шла у него из головы. Даже во время игры он не мог отвлечься, думал о ней. Она явилась из небытия, из кровавого прошлого. Не зря помянул сегодня Витяя. Тот все прекрасно понимал. Он сразу догадался, где она прячется, но никому не сказал. Он решил за всех. И за себя. Тогда, на кухне, Витяй посмеивался над ним. Конечно, Витяю уже было все равно. Он будто предвидел сегодняшний день, когда хочется лезть в петлю. И не стал откладывать в долгий ящик.

Кельнер принес на подносе невысокий хрустальный фужер с напитком чайного цвета. Предложил гаванские сигары.

Шаталин никак не мог взять в толк, почему она подарила ему пупса, а Питу бросила в почтовый ящик коллекцию засушенных скорпионов. С коллекцией более или менее ясно: пять насекомых — это они, пять боевиков Поликарпа. Но при чем здесь пупс? Может, девчонка думает, что он убил ее брата? Только этого не хватало — брать на себя чужие грехи, будто своих недостаточно! Пит поклялся что не сегодня завтра найдет и обезвредит малолетку. Питу с его охраной вообще нечего бояться. Ей сроду не добраться до босса, на что она рассчитывает? А вот он, Саня Шаталин, президент известной на всю страну фирмы, очень даже уязвим, потому что может всегда положиться только на самого себя. Что ж, из-за какой-то дрянной девчонки заводить теперь мордоворотов? Да пошла она!..

— Грустишь, Санек? Сорвал куш и грустишь?

Этот мягкий, приятный баритон на многих наводил ужас, а для него был связан с самой счастливой порой в жизни. Он не боялся этого голоса, не цепенел, не впадал в панику. Саня даже не заметил, как в соседнее кресло приземлился «отец».

Георгий Михайлович Лосев, по кличке Лось, сутулый и сухопарый, напоминал престарелого хиппи. На плечи спадали длинные белые волосы, в ухе болталась серьга… Мутноватые серые глаза пронзали собеседника насквозь, большой горбатый нос казался неподвижным монолитом на худом, продолговатом, изрезанном морщинами лице.

— Нет-нет, вам показалось, — попробовал улыбнуться Саня.

— Кого ты хочешь обмануть, мой мальчик? Я не из тех, кому боятся сказать правду.

Лось отпил из своего фужера и замолчал, откинув голову назад и прикрыв веки.

Саня вспомнил, что во время игры в «блэк джек» босса не было в клубе. Значит, он только что появился. И уже успели оповестить о сорванном куше!

— Не хочешь говорить — не надо, — не поднимая век, произнес «отец».

Несколько секунд они молчали, и Саня наблюдал, как по длинной шее босса поднимается и опускается острый кадык.

— Что тебе вчера шепнул мэр во время поздравления? — перевел разговор в другое русло хозяин.

— Шепнул? — удивился Шаталин. — Не помню. Наверно, какую-нибудь непристойность. Я уже пьяный был.

— Неправда. Ты напился после того, как он уехал. После того, как увидел один из подарков. Кукла и скорпион произвели на тебя неизгладимое впечатление. Кстати, что это значит?

— Не знаю.

— Опять врешь. Ну да ладно! А что тебе подарил мэр?

— Понятия не имею? Я еще не разбирал вчерашних подарков. И даже не представляю себе, какой из них от мэра.

— Я тебе подскажу. Это черный ящик.

— Черный ящик? — снова удивился Александр. — Что там может быть?

— А ты не любопытный, в отличие от меня, — натянуто улыбнулся Лосев, не меняя позы и не поднимая век. — Как мало ты узнал за минувшие сутки! Подарка мэра не распечатал, тайны куклы и скорпиона не разгадал! — На этой фразе он открыл глаза, оторвал голову от спинки кресла и уставился неподвижным взглядом на Шаталина. — Я начинаю за тебя беспокоиться, мой мальчик.

— Не стоит, Георгий Михайлович, — как можно беспечнее бросил Саня, отчего лицо босса еще больше ожесточилось, брови нахмурились, кадык заработал быстрей.

— Не стоит, говоришь? А для чего тебе понадобилось свидание с Питом Криворотым?

Такого поворота Шаталин не ожидал. Это походило на раскат грома в середине зимы.

— Вы что, следите за мной?

— Разве такой примечательной персоне нужна специальная слежка? — ответил вопросом на вопрос Лось. — Я не люблю, Санек, когда со мной играют в тайны. Ты не шестерка, чтобы твои встречи на высшем уровне проходили бесследно.

— С Питом я встречался именно как шестерка, — усмехнулся Шаталин. — Убили нашего общего приятеля, и Пит позвонил мне домой.

— Надо так понимать, что вы вместе служили у Поликарпа?

Александр кивнул в ответ, а потом поведал свою грустную повесть, не утаив от «отца» ничего. Он даже был рад, что представилась возможность выговориться. Родителям никогда бы такого не рассказал. Они и про Афган-то узнали за два месяца до демобилизации. И батюшке на исповеди не решился бы, хоть и был однажды соблазн. Не отпустил бы такого греха батюшка, наложил бы епитимью. А времени каяться в содеянных грехах у него пока нет. Времени — в обрез! Не пришло еще время…

Выслушав, Лось долго молчал, вновь запрокинув голову и поигрывая ужасным кадыком.

— Дрянь дело! — заключил он. — Эта девка не остановится ни перед чем. Тебе нужна охрана. Не возражай! — предупредил «отец» его протестующее движение. — Тебя будут охранять, мой мальчик. Это мы уладим. Думаю, девке этой недолго осталось ходить по земле. Пит слов на ветер не любит бросать. Что касается скорпионов, не бери в голову детские забавы!

Шаталин допил свое виски и почувствовал легкое головокружение: выпито за день было много. Стрельнул у проходившего мимо кельнера еще одну сигару и затянулся от души.

— Вот что, сынок, — продолжал босс, — постарайся все-таки вспомнить, что тебе ляпнул на ухо мэр. Меня все это очень интересует накануне выборной кампании. Понимаешь? И содержимое черного ящика в особенности. — Он похлопал Саню по руке, мирно лежавшей на подлокотнике кресла, поднялся и направился в глубь зала.

Остаток ночи Саня провел за рулеткой и проиграл не только свой счастливый выигрыш в «блэк джек», но и сверх того.

Когда наконец с первыми лучами солнца он плюхнулся в серебристый «крайслер» и завел мотор, то услышал, что за его спиной взревела еще пара моторов. «Заботливый у меня «отец»!» — ухмыльнулся Шаталин и рванул с места на максимальной скорости.

Геннадий Сергеевич вернулся к вечеру. Федор уже бодрствовал, смотрел по телевизору крутой американский боевик, но сюжет не захватывал и не отвлекал от грустных мыслей.

Найти в городе с миллионным населением девушку Алису ему казалось невозможным. На это он и не рассчитывал. Вся умственная энергия была направлена на то, у кого бы занять денег, чтобы расплатиться с Поликарпом, потому что заработать необходимую сумму в оставшиеся дни — нечего даже думать! Он перебирал в памяти друзей и знакомых, которые однажды уже отказали, но тогда и сумма была в пять раз больше. И оттого, что он снова вынужден идти к этим людям на поклон, на душе становилось тошно. Еще Федор мучительно переживал будущую встречу с Мишкольцем. Как он посмотрит в глаза «изумрудному королю»? Что скажет в свое оправдание? Ведь по инструкции Балуева он не имел права останавливаться ни на Рабкоровской, ни в любом другом месте.

Дурак, ругал он себя. Почему сначала не отвез ее на Западную? Ведь тогда она бы его не выследила!

— Уже освоился? Молодец! — заглянул в гостиную исполняющий обязанности, и Федор обратил внимание на его элегантный, зеленоватого оттенка костюм и яркий галстук.

«В театр он, что ли, ходил?» Это даже несколько раздосадовало парня.

— Сейчас мы с тобой чего-нибудь перехватим и пустимся в путь, — сообщил Балуев, нарезая карбонад тонкими кружочками и укладывая их на хлеб.

От Федора не ускользнуло мрачное настроение начальника. Спектакль ему, видать, не понравился, смекнул он.

— Как поспал? Голова свежая? Томатный сок пьешь? — засыпал вопросами Геннадий Сергеевич, стараясь замаскировать свой внутренний дискомфорт, но получалось наоборот.

Та, которая не отвечала ему взаимностью, сегодня была на редкость холодна. Он приехал к ней с делом, предупредив о визите по телефону. Вероятно, у нее были свои планы. Ему показалось, что она кого-то ждет и хочет поскорее от него избавиться. Тем не менее дело есть дело. Она выслушала с интересом о новых поползновениях Карпиди. С гробовщиком у нее свои счеты. Потом он довольно откровенно посвятил ее в свой план. Она поинтересовалась, согласовано ли это с Мишкольцем. Гена не стал врать. Она попросила дать ей время подумать. Потом извинилась: готовится к приезду из Латинской Америки матери, с которой не виделась несколько лет. В легенду о латиноамериканской маме он не поверил и засим откланялся. Шофера с машиной отпустил, решив немного проветриться. Посидел на скамейке в Ботаническом саду. «Могла бы придумать что-нибудь пооригинальней, чем экзотическая мамаша! — никак не мог успокоиться Геннадий Сергеевич. — Например, приглашена в гости и уже опаздывает! Нет, у нее кто-то появился. Определенно, кто-то есть». И, тяжело вздохнув, он сделал вывод: «Не дай Бог полюбить богатую, независимую женщину! Но ничего, мы как-нибудь с этим справимся…»

— Голова до такой степени прояснилась, что я даже вспомнил, где раньше встречал того мужика с Рабкоровской!

— Ну да? — Балуев чуть не поперхнулся бутербродом, настолько это сообщение заинтересовало его и вернуло в реальность из тягучих, невеселых дум.

— Это точно человек Поликарпа, но видел я его не на кладбище. Это было примерно два года назад, когда я тратил деньги налево и направо. У меня тогда была подружка, веселая и беспечная, избалованная родителями, не привыкшая себе ни в чем отказывать. Она растворилась, как сахар в чае, как только начались мои несчастья. Но я ее не осуждаю. Мне с ней было хорошо, и на том спасибо. Так вот взбрело однажды в голову моей подруге, что для полноты жизни ей не хватает макаки. «Хочу макаку!» — говорила она при каждой нашей встрече. Что ж, цель ясна, тем более не за горами был день ее рождения. Начал я потихоньку расспрашивать знакомых, где раздобыть обезьяну. Некоторые смотрели на меня, как на сумасшедшего, кто-то посоветовал выкрасть из зоопарка, но до такого в своих чувствах к подруге я еще не дошел. И вот одна моя бывшая одноклассница бросила мимоходом: «Нет ничего проще!» — Тут он прервал свой рассказ, что-то припоминая, и вдруг воскликнул: — Да вы, Геннадий Сергеевич, прекрасно знаете, о ком речь! Я весной вас знакомил с моей одноклассницей, Анхеликой Артющенко. Она известная всему городу телеведущая. Помните?

— Красавица Анхелика? Как не помнить? Кажется, это жена одного из влиятельных людей в команде Поликарпа?

— Именно, — подтвердил Федор. — Она-то меня и свела два года назад с этим мужиком с Рабкоровской. Он — директор зоомагазина.

— Достал обезьянку?

— Разумеется. Но тип, доложу вам, пренеприятнейший!

— Что, содрал много?

— Не в этом дело. Мы пришли к нему вместе с подругой — я не стал делать тайны из своего подарка. Так этот кобель, не стесняясь, при мне начал обольщать мою девушку! Все бы кончилось хорошей потасовкой, если бы не явилась Анхелика.

— Случайно?

— Не знаю, — пожал плечами Федор. — Вроде случайно. Она явилась к нему тоже с каким-то заказом.

— Больше ты этого типа не встречал?

— Кажется, нет.

— Откуда он мог узнать о твоей нынешней работе? Анхелике ты что-нибудь говорил?

Федор залился краской и опустил голову.

— Та-ак! — пропел Балуев, как воспитательница в детсаду, подкараулившая в кустах мальчика с девочкой во время показа «глупостей».

— Мы всегда доверяли друг другу, — начал оправдываться парень. — Она знала всех моих подруг, я — ее друзей, мы как брат с сестрой… Анхелика не могла меня выдать! — твердо заявил он. — Ни для кого не было тайной, что я работаю у Мишкольца, и какую работу выполняю, тоже все знали!

— Ты говорил ей, где ведутся разработки?

На Геннадия Сергеевича было страшно смотреть: желваки заходили по широким скулам, губы побледнели.

— Нет! Честное слово — нет! — Федор испугался больше оттого, что ему не поверят.

— О Рабкоровской она знала?

Федор смущенно кивнул.

— Как-то проговорился.

— Какой же ты болван! — в сердцах произнес Балуев и грохнул кулаком по столу.

Есть больше не хотелось. Он закурил.

— Это не может быть Анхелика, — мотал головой Федор и тут же признался: — Кажется, в июне я назвал ей дату своего возвращения в город. Она спросила, в каком часу я обычно приезжаю. Я сказал: сразу после полуночи… — Он закрыл лицо руками и стал медленно раскачиваться. — Я не верю, что это она, — упрямо пробурчал Федор.

— Может, это для Анхелики старалась пресловутая Алиса? — предположил Балуев.

— Геннадий Сергеевич! — затрясся от возмущения Федор.

— Заткнись! — приказал тот. — Тоже мне, нашел святую! Возможно, ей дела не было до твоих камешков, но проболтаться мужу или любовнику она могла!

— Директор зоомагазина не был ее любовником.

— Значит, брат, сват, приятель мужа, черт возьми! Какая разница?! — Геннадия злило еще то, что его изначальная версия не подтверждалась. Поликарп вряд ли отправит на такое дело не боевика.

— Правда ваша, — согласился наконец Федор. — Больше никто не знал о моем маршруте.

— Ладно, нечего лясы точить, — немного успокоился исполняющий обязанности. — Упущенного не вернешь. Надо действовать, Федя.

— Что это значит?

— Искать девчонку.

— Как?..

Уже в машине Балуев посвятил его в свой план, не отличавшийся оригинальностью. Для начала он хотел осмотреть гараж Федора.

— Давай займемся арифметикой, — предложил начальник. — От магазина «Игрушки» ты вернулся на Рабкоровскую. Сколько это по времени?

— Полчаса, от силы.

— Сколько времени ты там находился?

— Минут двадцать.

— А сколько от Рабкоровской до твоего гаража?

— Это я точно знаю. Сорок минут.

Балуев произвел в уме сложение и сообщил:

— Получается, что с тех пор, как ты покинул гражданку Алису и вернулся в гараж, прошло полтора часа. Немало, но и не много. А теперь скажи мне, сколько ты затратил на дорогу от гаража до магазина «Игрушки»?

— По-моему, не больше двадцати минут.

— Значит, у нашей красавицы был час с хвостиком на добычу изумрудов. Подобрать отмычку к висячим замкам для профессионала — плевое дело. Но профессионалка ли наша Алиса?

— Не проще ли их было сбить?

— Тоже мне умник! Колотить в пустом дворе железом по железу в четыре часа утра! Тут наперед все было продумано. Даже спланировано твое возвращение на Рабкоровскую. К тебе, Федя, подошли с психологией, не просто так. Она была уверена на сто процентов, что ты захочешь взглянуть на парня, у которого хранились изумруды. — После паузы он сделал открытие: — Сдается мне, что девчонка действовала не одна! Там. во дворе магазина «Игрушки», ее кто-то ждал. И, скорее всего, с тачкой. Не стала бы она снова ловить машину в таком виде!

— А почему бы ей просто не пойти домой переодеться? Вы не допускаете, что она живет в этом дворе?

— Отчего же? Однако тут сразу возникает два больших «но». Во-первых, надо подняться в квартиру, переодеться, вернуться на шоссе, поймать машину, что, кстати, не так уж легко сделать в четыре часа утра. И на все уйдет уйма времени, тогда как ей дорога каждая минута. Во-вторых — и это тоже очень существенно, — мы ведь не с дурочкой имеем дело: какого черта она будет показывать тебе место своего обитания? Теперь представь: она заворачивает за угол магазина, скрывается с твоих глаз, садится в тачку, переодевается — хотя это вовсе не обязательно — и преспокойно возвращается к твоему гаражу. Ты сразу уехал, как она ушла?

— Нет. Стоял минуты три-четыре.

— Зачем? — Он с любопытством взглянул на Федора, будто видел его впервые. — Значит, и вправду привлекательная особа! — сделал вывод Балуев. — Думал, вернется? Бросится в объятия?

— Ничего я не думал, — буркнул Федор. — Вела она себя бесцеремонно, даже нагло. Я стоял, чтобы успокоить нервы.

— За это время из двора никто не выезжал? — Федор помотал головой. — Она оглядывалась на тебя, когда шла во двор? — Парень повторил отрицательное движение. — Интере-есно, — пропел Балуев.

— Более того, я держал магазин под прицелом в зеркальце, пока не свернул на проспект Мира, там, кстати, работал светофор и произошла еще задержка. В общей сложности минут десять из двора никто не выходил и не выезжал.

— Это как-то не стыкуется с моей версией, — вздохнул Геннадий. — Если ее ждала машина, то почему они так долго не выезжали? Может, есть другая дорога?

— Двор другим концом должен выходить на Кутузовскую, — соображал Федор, — но там пришлось бы делать огромный крюк.

— Что же тогда? Либо она действительно пошла домой переодеваться, либо… За тобой следили, Федя! Но откуда?

— Из того дома, где магазин, — подсказал тот.

— Тогда получается, что их уже трое. Двое сидят в машине, третий подает знак. Нет, это мне не нравится. Слишком сложно, слишком много народа!

Свет в гараже показался Балуеву недостаточным, и он воспользовался карманным фонариком, который прихватил из дома. В первую очередь был исследован железный шкаф, откуда похитили изумруды. На одной из полок, в самом углу, он обнаружил окурок.

— Ты куришь в гараже?

— Боже упаси! — перекрестился Федор.

Геннадий осторожно взял окурок за обгоревший кончик и рассмотрел его при свете фонарика.

— «Кэмэл», — прочитал он и, как опытный сыщик, подвел черту: — Из твоего рассказа следует, что девица пользовалась помадой, а здесь следов помады я не вижу. Это еще раз доказывает, что она действительно не одна. Неплохо было бы снять отпечатки пальцев, но мы в этом вопросе не компетентны. Тем более если тут работал профессионал, то вряд ли будет чем поживиться самому дотошному эксперту.

— Окурок все-таки он оставил, — возразил тот.

— На радостях, празднуя победу, для пущего понта, — нашел объяснение этому факту Геннадий. — Много мы из этого выжмем? Если бы вместо дурацкого «Кэмэл» на нем были указаны адрес и телефон — тогда другое дело. — И он отшвырнул единственную вещественную улику в сторону.

Обшарив фонариком все темные закоулки гаража, Балуев заключил:

— Эта парочка не сильно позаботилась о нас. Больше нам тут делать нечего.

— Куда теперь? — спросил Федор, взявшись за руль своего «опеля» с решимостью полководца.

— На Западную, Федя. На Западную.

— А на Рабкоровскую не поедем?

— Думаю, что после ментов там уже нечего делать. — Недовольный уловом, он все же не падал духом и, подмигнув парню, добавил: — Попробуй поехать той же дорогой, какой вез ее. И припомни еще раз, о чем говорили.

— Разговора почему-то больше не получилось. Она вроде надулась. Я решил, замерзла, устала, хочет поскорей домой…

— Зачем ей было растрачивать силы на лишние разговоры? Цели своей она достигла, выследила твой тайник. Ты поверил в ее легенду о девочке по вызову. О чем еще говорить? В таких случаях всегда есть риск проболтаться.

— Наверно, так, — согласился с ним Федор. — И все же мне показалось, что Алиса обиделась на меня, после того как я спросил, одна она живет или нет. Это ее почему-то задело. Она ответила, что одна. Я, честно говоря, ей не поверил.

— Почему?

— Девчонка еще совсем.

— И что с того? Ты разве не один живешь?

— Действительно, — горько усмехнулся Федор. Вспоминая свое вчерашнее приключение, он поймал себя на мысли, что без злобы думает об Алисе, похитительнице изумрудов и убийце. И это открытие настолько ошеломило парня, что он на некоторое время лишился дара речи. И, только когда они подъезжали к проспекту Мира, встрепенулся. — В этом месте я включил радио, чтобы не скучать. — Он нажал кнопку приемника — из динамика полились спокойная, светлая мелодия и низкий, хрипловатый женский голос. — Вот наваждение! — воскликнул Федор.

— Что такое?

— Не поверите, Геннадий Сергеевич! Та же самая песня!

— «Лили Марлен»? Что ж, бывает, у радиостанций не слишком разнообразный репертуар.

— На проспекте Мира она внимательно разглядывала дома, — припомнил Федор. — Причем верхние этажи. Наверное, знакомые или родственники живут…

— В каком именно месте? — заинтересовался Балуев.

— Сейчас подъеду. — Он остановился метров через двести. — Вот здесь. Эти три дома.

Геннадий приоткрыл дверцу, выглянул наружу. Затем шагнул на мокрый тротуар. Он и не заметил, когда начал моросить дождь. Нежный, сентиментальный шлейф песни потянулся за ним в приоткрытую дверцу. Три шестиэтажных дома, как близнецы-братья, смотрели на него погасшими глазницами окон — третий час ночи, все спят. И только на первых этажах вовсю резвятся неоновые рекламы: в одном доме — булочная, в другом — кинотеатр «Знамя», в третьем — ювелирный магазин. «Так-так. Забавно. А магазинчик-то наш!» — отметил про себя Балуев.

Он вернулся к машине, когда женский голос едва выдохнул слова: «It’s you, Lili Marlene». — «Это ты, Лили Марлен».

— Одно можно сказать с уверенностью: квартиры в этих домах не для простых смертных! — Они снова тронулись в путь. — Не мешало бы, конечно, тебе попастись днем в этом районе. Может быть, встретишь вчерашнюю знакомую. Чем черт не шутит?

— Завтра воскресенье, — напомнил Федор. — Ювелирный не работает.

— Какой ты наивный, Федя! Неужели думаешь, она пойдет сдавать изумруды в магазин, тем более к нам? Не на ту напал! А вот за хлебом с утра пойти может. И в киношку отчего бы не сходить? Хотя все же маловероятно, что она живет в этих домах. Здесь обитают солидные люди.

Свернув на Западную, они как-то разом утихли, каждый по своей причине: один в предчувствии крупного улова, другой — продолжая ощущать на себе дыхание роковой ночи.

Подкатив к магазину «Игрушки», они долго не решались выйти, обследуя местность. На противоположной стороне улицы находился ночной бар с трогательным названием «Ромашка», рядом с баром — какое-то административное здание, похожее на бывший райком партии. На той же стороне, где располагался магазин, сплошь были жилые дома.

— А «Игрушки»-то на ремонте! — обратил внимание Балуев на вымазанные известкой витрины. — Заглянем-ка для начала в бар, — предложил он.

— Я не проголодался, — пожал плечами Федор, вызвав улыбку на губах начальника.

Бар не ломился от посетителей. Бармен, парень лет двадцати, в пестрых подтяжках поверх белоснежной сорочки с короткими рукавами, дремал за стойкой. Видно, сны посещали его чаще, чем местные жители.

— Эй, приятель! — Геннадий Сергеевич постучал костяшками пальцев по кассовому аппарату, отчего бармен мигом встрепенулся.

— Слушаю вас!

Со сна парень походил на едва оперившегося птенца, плохо держащего головку.

— Скажи-ка, земляк, — обратился к нему по-свойски Балуев, — не заходила ли сюда на днях девица — высокая ростом, брюнетка, с короткой стрижкой и с косой челкой, почти закрывающей правый глаз.

Бармен выслушал все это с таким постным выражением лица, будто ему предлагали повеситься на собственных подтяжках, и пробубнил казенным голосом:

— Тут разговоры не разговаривают. Тут выпивают и кушают.

— Конечно-конечно, — успокоил его Балуев и сделал заказ: — Джин-тоник для меня и апельсиновый сок для моего друга — он за рулем. — И, протянув десятидолларовую банкноту, добавил: — Только без сдачи, а то обижусь!

Бармен сразу просветлел, налился силой, как яблочко в сентябре, и подал им два внушительных фужера с напитками. Потом, осмотрев Балуева с ног до головы и сделав какие-то свои барменские выводы, поманил его пальцем и шепотом, будто кто-то, кроме Федора, мог их подслушать, сообщил:

— Описанная вами девица была здесь.

— Когда?

— Позавчера ночью. Примерно в это же время.

— Одна?

Вместо ответа бармен отрицательно покачал головой и замер, как заводная кукла, у которой кончился завод. Чтобы снова привести его в движение, потребовалась еще одна банкнота, не меньшего достоинства, чем первая.

— С ней был парень, тоже высокий и тоже брюнет, в джинсах и темно-синей футболке, с вышитой на груди импортной надписью.

— Надпись не смог прочитать? — поинтересовался Геннадий.

— Что я, в школе не учился? — недовольно хмыкнул тот. — Там было написано «Горизонт». Есть такой французский одеколон. Футболочка фирменная, у меня глаз наметан.

— А раньше эта девица здесь появлялась?

— Не припомню.

— А парень?

— Он постоянно околачивается. У него напротив магазин.

— «Игрушки»? — удивился Балуев.

— Были «Игрушки», а теперь будут «Пушки», — сострил парень. — Магазин переоборудуется в оружейный. Этот, в «Горизонте» который, его недавно купил. Так что веселая жизнь скоро начнется!

«У нас уже началась!» — подумал Геннадий, допивая свой джин.

— Вот как иногда полезно, Федя, побывать в питейном заведении, пообщаться с любознательным человеком, — развеселился при выходе из бара Балуев. — Удружил парень, ничего не скажешь! Зацепочка — так зацепочка! В понедельник мы накроем этого молодчика, не успеет он тут появиться.

— А разве это наша территория? — угрюмо напомнил Федор, и тот сразу осекся.

— А чья?

— По-моему, Криворотого.

— Ах, черт! — Балуев с досады ударил кулаком в ладонь и подтвердил: — Верно. Западная улица — это бывший Советский район. Я и забыл…

— Что же нам теперь делать?

— Будем искать, как говорил Семен Семеныч в «Бриллиантовой руке». Вынюхивать, вынюхивать и еще раз вынюхивать.

Они направились во двор, прилегавший к магазину, куда в прошлую ночь ушла Алиса. Во дворе было тихо и темно, хоть глаз выколи, так что пришлось снова воспользоваться услугами карманного фонарика. Прежде всего обследовали заднюю часть дома и сразу обнаружили железную дверь черного хода в магазин.

— Вряд ли для нас с тобой сделали исключение, не заперев черный ход.

При этих словах Геннадий Сергеевич пнул дверь ногой, и та со страшным скрежетом поехала внутрь, как будто зевнул невиданный зверюга.

Мужчины в недоумении переглянулись и, освещая путь фонариком, вступили в мглистое пространство разинутой пасти.

— Нет сомнений, что девица переодевалась именно здесь.

Они шли по узкому коридору административной части, и каждое слово и каждый шаг отдавались гулким эхом. Пахло известкой, цементом и нитроэмалью. По всему было видно, что в административной части ремонт уже закончен. В торговый зал их вывела недавно сконструированная арка, выложенная из кирпича и еще не заштукатуренная. Зал представлял собой склад стройматериалов. Здесь было не так темно, как в остальной части здания. Сквозь запыленные витрины проникал свет с улицы, и даже можно было прочитать название бара — «Ромашка». Балуев подошел к витрине вплотную и воскликнул:

— Вот и разгадка! Они следили за тобой отсюда. Вся улица как на ладони! Видимость, конечно, не ахти какая, но твой «опель» им врезался в память, и уж его они не упустили!

Федор встал рядом и кивнул в знак согласия.

— Похоже, так оно и было.

Они простояли еще несколько минут, будто завороженные собственным открытием, и тронулись в обратный путь.

— Парню не следовало так подставляться, — рассуждал Балуев. — Бизнесмен, вскрывающий сейфы отмычкой, как это узнаваемо! Потянуло на старенькое? Или ремонт обошелся в копеечку, а кредиторы поджимали? — прикидывал он. — Да что я, в самом деле? Кому не хочется легких денежек, особенно если они в камешках и лежат в обыкновенном гараже, замки которого можно вскрыть мизинцем?

Федор следовал за философствующим Геннадием молча, понурив голову. Тот по-прежнему освещал путь, по возможности обследуя каждую щель.

— Это что еще такое? — вдруг остановился он. — Нам сегодня везет на незапертые двери.

Федор поравнялся с ним. Действительно, одна из дверей административной части была чуть приоткрыта.

— Само Провидение указывает нам цель! — с пафосом произнес Балуев неожиданно для себя самого и дернул дверь незапертого кабинета.

Они разом ахнули, разглядев за письменным столом человека, откинувшегося на спинку кресла. Окно, плотно закрытое жалюзи, не позволяло надеяться на дополнительное освещение.

— Надо включить свет, — предложил Федор. — Где тут выключатель?

— Не вздумай этого делать! — остановил его начальник. — И вообще постарайся больше ни к чему не прикасаться!

Он сразу смекнул, в чем дело, и начал принимать меры безопасности.

Человек, сидевший в кресле, был достаточно молод, худощав и, по-видимому, высок ростом. Густые черные волосы без пробора зачесаны назад, образуя пышную шевелюру.

Балуев подошел к нему ближе. На темно-синей футболке с надписью «Горизонт» отчетливо видны были черные пятна. Во лбу зияла черная дыра.

— Пуля прошла навылет, — заметил Геннадий, обратив внимание на запекшуюся кровь на спинке кресла. — Надо отдать должное этой девице — она последовательна в своих действиях.

Федор, казалось, не слушал его, он не отрывал взгляда от поверхности стола, где покоились руки убитого. Балуев посветил туда — на столе лежали связка ключей, две отмычки и две открытые деревянные коробки. Федор сразу узнал в них тару из-под изумрудов.

— Захвати их с собой, — распорядился начальник. — Нечего пускать ищеек по нашему следу.

Уже отъезжая от «Игрушек», Геннадий Сергеевич, едва переводя дыхание — к машине им вздумалось пробежаться, — сказал:

— Два простреленных мужика за одни сутки! Отчаянная девчонка! И, по всей видимости, ненавидит нашего брата. Так что, Федя, моли Бога, что встреча с ней для тебя окончилась не столь печально.

Федор вновь поймал себя на странной мысли. В груди кольнуло. С тупым, навязчивым упрямством ему хотелось видеть ее, смотреть в глаза и разгадывать виртуозное вранье.

Серебристый «крайслер» резко затормозил у небольшого двухэтажного особняка с верандой. Шаталин заказал себе дом на американский манер — с гостиной-залом, занимавшей почти весь первый этаж, и просторной спальней на втором этаже. Жил он в полном одиночестве, изредка покупая на ночь проституток. Друзей у него не водилось. Деловые встречи устраивал в ресторане. Иногда навещал родителей в деревне — это случалось не чаще одного раза в год. И гостил не больше недели. Не выдерживал: отец с матерью будто жили на другой планете, где Сане уже не хватало кислорода. Родители же, навестив его однажды, подивились Саниным хоромам, почему-то застеснялись сына, как-то разом замкнулись и с тех пор только присылали письма с приглашениями погостить у них.

Поотставшие немного «вольво» и «джип» встали поодаль, возле строящейся часовни. Из машин показались разудалые ребята, потягиваясь и зевая. Шаталин не стал их пересчитывать — в глазах и так прыгали цифры то на красном, то на черном поле. Он лишь сделал им ручкой и показал знаками: «Извините, братишки, в дом не зову». Один из них крикнул в ответ: «Спите спокойно, товарищ прораб!» — вызвав всеобщий гогот. «Идиоты! — выругался про себя Александр. — Неужели я был таким же?»

Охраны он не держал в доме намеренно. Во-первых, что охранять? Деньги его лежали в банке, антиквариатом он не баловался, произведений искусства не собирал, как некоторые. А если какой-нибудь мелкий воришка вздумает поживиться содержимым его холодильника, то разносолов он там не найдет, к тому же есть сигнализация. Во-вторых, знал по собственному опыту, что охрана — это лишь для самоуспокоения, она не спасет, когда ударят в колокола. Поэтому разудалые ребята под окнами его дома не могли вызвать у Шаталина ничего, кроме раздражения.

Он вошел в дом, сразу оказавшись в гостиной. Сбросил у порога ботинки. Свет включать не стал — уже было достаточно светло. Во всяком случае, голубая предрассветная вата в окнах позволяла безошибочно угадывать предметы. Он пробрался на кухню, чтобы перед сном присосаться к бутылочке пива, но, раскрыв холодильник, понял, что от задумки придется отказаться. Холодильник, к его изумлению, был абсолютно пуст. Даже полпачки сливочного масла, на котором он жарил себе гренки, исчезло. Вот тебе и сигнализация! Он сел на табурет. И только тогда вспомнил про свою утреннюю постельную находку. Он толком и не выяснил, кто она и откуда взялась. Девка же не стала церемониться с его продуктами. «Я убью эту суку!» — взревел в нем голодный вепрь, и Саня бросился наверх, в спальню.

Девица преспокойно дрыхла в его постели, широко раскинув руки и уронив одну из подушек на пол. Она пробудилась, когда распахнутая настежь дверь ударилась ручкой об стену. Он не дал ей опомниться. Подбежал и с размаху залепил пощечину. Она взвизгнула и ловко увернулась от нового удара.

— С добрым утром, красавица!

В следующий раз он был поточней и заехал ей кулаком в глаз. От этого апперкота девица улетела под кровать, прихватив с собой простыню и одеяло. Оглушенный праведным гневом, Саня не услышал, как стукнулся о паркетный пол какой-то тяжелый предмет. В попытке вытащить девушку из-под кровати, чтобы надавать ей новых тумаков, он наткнулся на дуло собственного пистолета, который всегда держал под подушкой.

— К стене, сволочь! — прокричала она не своим голосом. — Буду стрелять!

Уж он-то прекрасно знал, что пистолет заряжен и ей ничего не стоило нажать на курок.

Повинуясь, он отошел к стене и даже поднял руки. «Неужели это она?» — внимательно разглядывая лицо девушки, подумал Саня. В холодных светлых глазах отражалось единственное намерение, которое не обнадеживало, верхняя припухшая губа неприятно, по-волчьи подергивалась.

— Что тебе надо от меня, дура? Выгляни лучше в окно! На выстрел сбегутся лихие ребята и разделают тебя под орех! — Он был противен сам себе, оттого что пришлось прибегнуть к такой уловке. — Я тебя, кажется, в гости не звал?

— Меня подарили тебе! — снова заявила она и охрипшим голосом добавила: — Будь доволен подарком!

— Я ведь тебе ясно сказал, чтобы ты убралась!

— Ты разве припас для меня какое-нибудь платье? Или, по-твоему, я должна голышом ходить по улицам?

— Ладно, хватит базарить! Отдай «пушку»! — И он сделал шаг.

— Оставайся, где стоял! — приказала она, направив дуло пистолета ему в лицо. — Мне наплевать на твоих ребят! Главное — навсегда отучить тебя распускать руки! Твое счастье, что я голодна, — неожиданно сменила тему девица.

— Ничего себе! Она еще голодна!

— Молча-ать! — заорала она, и он окончательно убедился в том, что каждое слово, брошенное с издевкой, может оказаться для него последним. — Сейчас ты сбегаешь в магазин и принесешь нам чего-нибудь пожрать, — велела она уже не так грубо.

Слово «нам» в ее устах бальзамом пролилось ему на сердце. Раньше он бы не поверил, что до такой степени может обрадоваться какому-нибудь слову, тем более из бабьих уст. Шаталин вздохнул и даже усмехнулся.

— Это я сделал бы в любом случае — жрать-то хочется!

— Поторопись. И не вздумай звать сюда своих дармоедов. Я прожорлива. Им все равно ни хрена не достанется!

То ли нервы у Сани окончательно сдали, то ли последняя фраза действительно была остроумной, но его вдруг разобрал такой смех, что он не удержался на ногах и присел на корточки. Она; глядя на него, тоже начала дико ржать.

— Я пошел, Ваше Прожорливое Величество, — утирая слезы, сказал он и, подняв руки вверх, прошествовал к двери. Потом обернулся. — Возьми на кухне ложку и приложи к глазу. Помогает.

Через полчаса они уже поедали бутерброды с ветчиной и сыром, запивая их крепким кофе. Беседа протекала мирно, будто они были знакомы лет десять и каждое утро встречались за этим столом. Может, причиной тому послужил черный атласный халат с пистолетом в кармане, в который к приходу Шаталина облачилась девица?..

— Как тебя все-таки звать? — поинтересовался он.

— Люда.

— Вот врешь ведь! Врешь!

— На самом деле! — притворно возмутилась она. Левый глаз у нее совсем заплыл, и благодаря нелепому прищуру лицо стало еще лукавее.

— А я ведь тебя в какой-то момент принял за убийцу моего друга.

— Какого друга?

— Вчера какая-то баба застрелила моего друга.

— А почему она должна еще застрелить и тебя?

— Я разве это сказал?

— Но ты ведь принял меня за убийцу своего друга? И потом, эти дармоеды под окном — не просто так. Вчера их тут не было.

— Ух ты! Ловко соображаешь!

— Окончила диверсионную школу с отличием!

— Вот как? Кто же тебя сюда заслал?

— Так я и раскололась! Нашел дурочку!

На миг ему даже почудилось, что она не врет. Эта лже-Люда представляла для него полную загадку. Вчера утром она просто ему приснилась — недаром он совсем про нее забыл! А то, что она уже больше суток находится в его доме, — невероятно. Так подолгу не задерживалась здесь ни одна особа!

— Значит, ты тоже разбил сердце этой бабе?

— Кому?

— Ну, той, что покоцала твоего приятеля! «Мы с приятелем вдвоем замечательно живем!» — процитировала она детский стишок. — Наверняка на пару ее трахнули!

— Вот тут ты промазала, вражеская диверсантка! Я вообще не сердцеед, а что было у моего друга с этой бабой, понятия не имею!

— Зачем же тогда эти, под окном? — озадачила она Саню.

— Чтобы в дом не проникали подозрительные личности, — нашелся он не сразу.

— По-нят-но, — произнесла она по слогам, давая понять, что не верит ни единому его слову.

— Ты где живешь?

— Ты уже спрашивал. На луне.

— А конкретней?

— В ее западной части. На берегу океана. Его даже можно увидеть, если у тебя есть подзорная труба, — продолжала дурачиться Люда.

В этот миг в голове у Шаталина будто выдвинулся какой-то ящичек с крошечной порцией озарения. «А почему в клубе меня никто не спросил про нее? Ведь там были почти все, кто присутствовал на юбилее! Если они действительно запихали ее ко мне в машину, обязательно поинтересовались бы, понравился мне их подарок или нет? А ведь никто — ни слова!»

— Эй, дяденька! Вы где? — постучала она чайной ложкой по стакану. — Вам тут вчера звонила какая-то тетенька. Может быть, та самая?

— Какая — самая?

— Которая делает пиф-паф! У нее это лучше получается, чем у меня.

— В котором часу звонила?

Сообщение явно озадачило Александра. Он не мог припомнить ни одной женщины, кроме матери, которая бы знала его телефон.

— Я на часы не смотрела, но если судить по тому, что как раз в это время я доедала последние крохи из твоего холодильника, то звонила она не очень рано.

— А как она меня спрашивала? По имени?

— «Позовите, пожалуйста, Александра», — мерзким голосом прогнусавила девица.

— И что ты ответила?

— «Он сейчас занят. Дергает морковку на своей любимой грядке», — произнесла она еще более противным голосом. — У тебя, кстати, растет морковка?

— У меня ничего не растет, а ты — идиотка! Не могла вопрос задать: «Кто его спрашивает?»

— Нет у меня такой привычки. Если надо, позвонит еще. Что ты так переполошился? А говоришь, не сердцеед. Значит, было что-то.

Он вдруг замкнулся, потому что дальнейшее развитие этой темы не входило в его планы. А что входило? Все идет наперекосяк. Саня хотел прежде всего выспаться, чтобы вечером снова пойти в клуб, и пойти туда не с пустыми руками. Он вспомнил о разговоре с «отцом». Тот ждет от него информацию о мэре. Но как Шаталин ни напрягал мозги, не мог припомнить слов мэра. Более того, даже сам приезд мэра в разгар торжества он видел в каком-то тумане. А ведь был еще не пьян. На этот раз ящичек в голове ни в какую не выдвигался, как ни пытался он его дергать, как ни старался отыскать затерявшийся ключ.

— А где мои подарки? — спросил он у нее, будто девица отныне вела его хозяйство.

— Главный твой подарок — я! — усмехнулась Люда. — Остальные свалены в гостиной, между книжным шкафом и креслом.

— А ты неплохо ориентируешься, — похлопал он ее по плечу, как закадычного дружка, на пути из кухни в гостиную.

Девушка никак не отреагировала на фривольное обращение, достала из кармана халата пачку сигарет и зажигалку, закинула ноги на стол, где стояли стаканы с недопитым кофе, а на тарелке покоилась пара нетронутых бутербродов, и, уставившись в потолок, закурила. Если бы в этот момент Саня мог видеть ее лицо, то он бы ни на миг не усомнился, что она здесь неспроста. Опухшее, с заплывшим левым глазом, оно отражало интенсивное движение мысли.

Черную коробку с подарком мэра он узнал сразу — она бросалась в глаза. Он поставил ее на стол и вскрыл. Все оказалось довольно банально. Мэр подарил ему письменный прибор из яшмы и бронзы с выгравированной дарственной надписью от мэрии. В прибор входили часы-будильник, блокнот, ежедневник, а также укрепленные, каждый в своем желобке, маркер, карандаш и ручка с золотым пером. Шаталин скорчил недовольную мину. Он не слыл почитателем подобных штуковин, к тому же не любил загромождать свой рабочий стол, но подарок мэра придется поставить на видное место — таков ритуал.

Прибор остался стоять на столе в гостиной, а Саня, еле волоча ноги — бессонная ночь давала о себе знать, — побрел в спальню, бросив по дороге девице:

— Не буди меня до трех часов! Там, в гостиной, есть телевизор. Можешь развлечься. Кассеты — в тумбочке.

Девушка сидела к нему спиной и никак не отозвалась на его предложение, даже не шелохнулась. Шаталин махнул рукой и начал подниматься по лестнице.

Она дождалась, когда дверь спальни за ним захлопнется. Спустила ноги на пол, бросила недокуренную сигарету в стакан с недопитым кофе и быстрым, уверенным шагом прошла в гостиную. Остановилась у окна, отогнула краешек занавески. Возле строящейся часовни по-прежнему стояли две машины — «вольво» и «джип». За воротами дома разгуливали двое парней, о чем-то оживленно беседуя и при этом не забывая оглядываться по сторонам.

— Трус! — процедила она сквозь зубы.

Саня долго ворочался. Глаза уже слипались, а забыться, уснуть никак не получалось. Минувшие сутки загадали столько загадок, что сосредоточиться на какой-нибудь одной не получалось, и все они без очереди, нахрапом лезли в больную голову. Во-первых, что здесь делает эта девка? Почему он ее до сих пор не выгнал? Почему не призвал на помощь ребят из охраны, когда выходил за продуктами, ведь она ему угрожала? Что это значит? Это значит, отвечал себе Александр, что ты сам хочешь разобраться с ней, без посторонних. Почему? Потому что она тебе интересна: Ты еще не встречал таких. Каких? С луны? Ну… можно и так выразиться. Да она тебе просто нравится, вот и все! А почему нравится, знаешь? Не надо об этом!.. Давай тогда о другом. Кто эта баба, что вчера звонила тебе? Неужели она? Вряд ли. Зачем ей так подставляться? У меня телефон с определителем. У Сереги тоже был телефон с определителем, и что с того? Она втерлась к нему в доверие, спала с ним, с убийцей ее родителей! На фига? Она что, сразу не могла пустить ему пулю в лоб? Чего ждала так долго? Ее видели на Рабкоровской еще месяц тому назад! Она что, ненормальная? Мазохистка? Боже, сколько вопросов! И хоть бы один ответ! Ты думаешь, с тобой не пройдет такой номер, как с Серегой, продолжал он мучить себя. Не пройдет. Не на того напала! К тому же я знаю, как она выглядит! Высокая брюнетка с короткой стрижкой. Та, которая с луны, тоже высокая, а черные короткие волосы могли быть париком! Почему же, в таком случае, она в меня не выстрелила? А почему она целый месяц спала с Серегой? Бред какой-то? У тебя бред! Бред! Саня измочалил кулаками подушку на манер боксерской груши и, совершенно обессиленный, уткнулся в нее лицом. Серегу застрелили приблизительно в первом часу ночи. А во сколько тебя привезли домой с этим «подарком?» Понятия не имею! Надо расспросить поподробней ребят в клубе. Может, и не было никакого подарка? Может, она убила Серегу, а потом приехала ко мне? Дверь точно была не заперта! Это я утром обнаружил! Убила Серегу и легла ко мне в постель? Великолепно! Кого-то из нас двоих надо отправить в сумасшедший дом! Меня! Меня надо отправить! Мозги уже совсем набекрень! Посадить в тихую палату, где все белым-бело, где за мной будут ухаживать санитарки, кормить из ложечки, поить из чашечки… И ни грамма спиртного! Я буду тихим, послушным идиотом и откликаться буду исключительно на фамилию Бонапарт!.. Он даже подскочил на месте, словно ужаленный скорпионом.

— Вот оно! Вот оно! — шептал Саня. — Наконец-то!

Он все вспомнил. Мэр в поздравительной речи называл его Бонапартом. Успех и процветание его фирмы сравнивал с победами на полях сражений великого французского императора и полководца. Сравнение, конечно, банальное, мог бы придумать что-нибудь пооригинальней. Потом расцеловал в обе щеки юбиляра и шепнул на ухо, как Шаталину показалось в тот момент, полную несуразицу: «Загляни в блокнот, Бонапарт!» Что за ахинея? Кто из них был пьяный?

— «Загляни в блокнот, Бонапарт!» — повторил он, поднявшись с постели.

Теперь все ясно. Мэр имел в виду блокнот, который вставлен в письменный прибор, подаренный им же. Он рассчитывал, что Саня, как причалит в гавани, тут же с любопытством и азартом именинника набросится на подарки! Саня же лыка не вязал в ту ночь.

Он стремительно спустился в гостиную, на ходу подумав о том, что вокруг него разгораются какие-то шпионские страсти. Краем глаза заметил, что Люда смотрит телевизор, опять сидя к нему спиной. Девушка любит боевики! На экране пять парней с автоматами идут по дороге. Но ему до них дела нет! Он в жизни насмотрелся боевиков не меньше, чем на экране.

Письменный прибор из яшмы и бронзы в лучах солнца, уже со всей мощью ударившего в окна, напоминал что-то волшебное из сказки. Но Шаталину некогда было обращать внимание на такие пустяки. Он раскрыл блокнот на букве «Б» и прочитал: «Бонапарт! Буду ждать тебя в воскресенье, в одиннадцать вечера, в саду Мандельштама, около летней эстрады». Внизу стояла знакомая подпись. Саня вырвал листок и смял его в кулаке. И тут только до него дошло, что она смотрит телевизор без звука. Боится потревожить его сон? Какая забота!

Он поднял голову. Девушка все так же сидела к нему спиной, уставившись в потухший экран телевизора.

— …Я пролежал не больше пятнадцати минут. Меня привела в чувство какая-то сердобольная старушка. Управлять машиной я не мог. Она вызвала «скорую помощь». — Следователь Беспалый сидел в кресле напротив Пита, виновато склонив забинтованную голову. — Меня отвезли в хирургическое отделение, наложили парочку швов. Пробил мне черепушку этот гад! — При каждом упоминании старикана глаза Пал Палыча начинали свирепо блестеть.

Пит за все время его рассказа не проронил ни слова, а только покусывал кончик шариковой ручки, как двоечник на задней парте.

— Сегодня вроде полегчало, правда, иногда тошнит. Жена не выпускала из дома, но я ведь не могу без доклада, — жаловался Беспалый, время от времени проверяя, не съехала ли повязка.

Чтобы не пугать граждан своим видом, он прибег к помощи старой клетчатой кепки, которая покоилась теперь на колене. И оделся он сегодня по-простому: джинсы, черная водолазка и стройотрядовская штормовка студента-юриста. При беглом взгляде на следователя можно было подумать, что он весь вчерашний день усердно работал на стройке, пока ему на голову не свалился кирпич.

— Ты на чем приехал ко мне? — спросил Криворотый.

— На метро. Управлять машиной в таком состоянии — гиблое дело! Я возьму завтра больничный…

— Это значит, что дело передадут кому-нибудь другому?

Пал Палыч помял в руках кепку, а потом утвердительно кивнул. На лице его читалось вечное: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно…»

Пит неожиданно резко соскочил со своего кресла и запустил шариковой ручкой в перевязанную голову, так что Беспалый едва успел увернуться.

— Тварь! Тварь! Трусливая ментовская тварь! — орал Пит, бегая по кабинету и брызгая слюной. — Больничный захотел? А гроб с музыкой не хочешь? Я тебе могу устроить по знакомству! Поликарп иногда делает исключения для таких поганых мусоров, как ты! Жена его из дома не выпускает! Герой! — Он снова плюхнулся в кресло и, немного отдышавшись, сказал тихо и вкрадчиво: — Ты сегодня же приведешь ко мне этого Потапыча или как его там? Я дам тебе в помощь парочку нехилых ребятишек. Но если ты завтра будешь опять с пустыми руками — пеняй на себя! И чтобы Карпиди ничего не пронюхал! Смотри в оба: он может посадить тебе на хвост своих людей. И вообще постарайся на его территории действовать бесшумно. Я еще не успел соскучиться по его свиному рылу!

После такого страстного монолога Криворотый нажал клавишу селектора и назвал секретарше две не слишком ласкающие ухо клички. Через минуту-другую два здоровенных лба, одетых почему-то по-спортивному, будто их отвлекли от утренней зарядки, появились на пороге кабинета.

Он в двух словах объяснил им их задачу и благословил на дорожку. Парни подхватили еле переставляющего ноги следователя и вывели вон. Босс проследил из окна, как они бережно усадили Беспалого на заднее сиденье белой «Волги» и тронулись в путь.

— Главное, чтобы черепушка в нужный момент его не подвела! — произнес он вслух и скривил рот.

— Петр Николаевич! — окликнула босса секретарша, женщина средних лет, тем не менее постриженная под мальчика, предпочитающая блузкам и юбкам топ и бриджи, а туфлям и босоножкам — кроссовки и спортивные тапочки. Именно благодаря спортивным тапочкам Пит не услышал, как она вошла, и вздрогнул при звуке ее зычного голоса.

— Черт бы вас побрал! — выругался он. — Вечно подкрадываетесь, как мышь!

Сравнение было неудачным, потому что секретарша, несмотря на то, что ей хотелось казаться мальчиком, была весьма внушительных габаритов. Она даже не поморщилась, получив от босса очередную порцию грубости, будто эту порцию ей выдали по ошибке.

— К вам посетитель, — сообщила она.

— Я никого не хочу видеть! — отрезал Пит, но в следующую минуту переменил свое решение, словно невидимая рука погладила его по головке.

— Это Хлюст, — романтично прошептала женщина.

— Пусть войдет! — дал «добро» начальник.

Когда в кабинет проскользнул робкого вида человечек в помятом пиджаке, с зеленоватым лицом, на котором выделялись только рыжие усы и два больших зуба, торчащих над нижней губой, Пит не удостоил его даже взглядом, стоя во время разговора к нему спиной.

— Ну? — дал он человечку понять, что пора приступать к делу, сам же занялся кормлением рыбок в аквариуме.

— Балуев был вчера у нее, — с ходу выпалил Хлюст.

— В котором часу?

— В час дня. Пробыл недолго, не больше полутора часов. Вышел, как мне показалось, не в себе. Отпустил машину. Пошел пешком, даже не сел на трамвай.

— Так. Голубки, кажется, в ссоре, — оценил сообщение Пит. — Что было дальше?

— Дальше она ходила по продуктовым магазинам, делала покупки. Вечером на своей машине покатила в аэропорт.

— Это еще зачем? — удивился босс.

— Она встречала там женщину лет пятидесяти-шестидесяти, похожую на иностранку, прибывшую московским рейсом.

— Выяснил, кто такая?

— Пока нет, но сдается мне, что это ейная мамаша.

— Почему тебе так сдается?

— Схожи лицом и походкой.

— Наблюдательный! — усмехнулся Пит. — И все-таки я хочу точно знать.

— К вечеру добуду необходимые сведения, — пообещал Хлюст.

— Ладушки, — потер ладонь о ладонь Петр Николаевич, стряхивая в аквариум остатки корма.

— Куда едем, начальник? — спросил следователя один из нехилых ребятишек, когда они покинули площадку бывшего детского садика.

Пал Палыч заглянул в свой блокнот и назвал им домашний адрес директора зоомагазина Сергея Демшина.

Он, конечно, наврал Питу про жену. Жене давно наплевать на него. Она даже не поинтересовалась вчера, что у мужа с головой, только усмехнулась, стерва, и выдала крылатую фразу: «Бандитская пуля!» Жену он приплел для убедительности, потому что в самом деле хреново себя чувствует. Утром долго не мог встать с постели — голова кружилась, тошнило. Какой теперь из него сыщик? К одиннадцати часам, более или менее оклемавшись, вспомнил, что назначил сегодня составление фоторобота. Конечно, на то, что Серафимыч явится в управление, он не рассчитывал. Правда, старикан произвел на следователя впечатление сумасшедшего, которому не досталось места в дурдоме в связи с перенасыщенностью. Такой вполне может добросовестно поучаствовать в поимке преступницы, забыв о вчерашней своей минутной горячности.

Каково же было удивление Пал Палыча, когда дежурный из управления сообщил ему, что на составление фоторобота никто не пришел. Руки сразу опустились. Особого рвения к этому делу он и так не испытывал, а после вчерашнего инцидента вовсе охладел. Он тут же позвонил Питу и сказал, что выведен из строя. Но этот изверг приказал ему тотчас же прибыть и отчитаться…

Мысли следователя были прерваны заинтересовавшим его разговором охранников. Они мчались по одной из центральных улиц города, когда кто-то из нехилых ребятишек ткнул пальцем в окно.

— Алик обустраивается!

Пал Палыч посмотрел в указанном направлении — мимо них проплыл ремонтирующийся магазин «Игрушки».

— Надоело ему ходить в шестерках, — ухмыльнулся тот, что был за рулем, — решил стать крутым!

— Лавры нашего босса теперь многим покоя не дают!

Да, Пал Палыч прекрасно знал, из каких низов поднялся Пит и что в его прошлом было много такого, о чем босс хотел бы навсегда забыть. Вчера сразу просек: неспроста у Криворотого такой интерес к девчонке, неспроста он пригласил на место преступления своего старого друга, с которым не виделся много лет. Эта девчонка явилась из его не совсем праведного прошлого. И не будет ей пощады от Пита, и не будет пощады ему, следователю Беспалому, если проявит некомпетентность, другими словами, окажется в дураках, что нередко случается с компетентными сыщиками.

Пал Палыч в очередной раз убедился в наличии повязки на голове, а заодно и головы, в которой безбожно наяривал какофонический оркестр.

Им открыла дверь женщина с красными от слез глазами. «Смотри-ка, переживает! — удивился Беспалый. — Моя бы прыгала до потолка!»

Он выразил жене Демшина свои соболезнования и приступил к делу. Женщина отвечала на его вопросы вяло, даже отрешенно, будто со смертью мужа приближался и ее конец, отчего Беспалый только раздражался. Всегда неприятно лишний раз убедиться, что не все живут в навозной куче.

Парни во время допроса служили украшением входных дверей, с той лишь разницей, что атланты и кариатиды не позевывают и не работают челюстями, безнадежно перемалывая резину.

— Он часто не ночевал дома, ссылаясь на работу, — без тени смущения отвечала она на щекотливый вопрос. — Интересоваться? Выслеживать? Это скорее ваша работа. У меня и без того дел хватает.

Вскоре Беспалый убедился, что разговор этот ни к чему не приведет — ее совсем не интересовало, что творится за кулисами, — и, раздобыв телефон и домашний адрес заведующей зоомагазином, он откланялся, оставив двери несчастной вдовы без назойливого убранства.

К заведующей решил нагрянуть внезапно, опасаясь напугать ее телефонным звонком. Прояви он вчера хоть чуточку внимания к этой полногрудой валькирии, и она бы незамедлительно явилась на составление фоторобота. И голова его при таком раскладе была бы целехонька! Вот ведь как бывает. Стечение обстоятельств.

— Кто там? — спросил знакомый голос валькирии.

— Откройте! Милиция! — громоподобно ответствовал Беспалый, а его охранники брызнули смехом.

— А-а, Пал Палыч! — с широкой, сладкой улыбкой встретила она гостя. — Проходите, проходите… А я, знаете, сегодня проспала! — с порога начала оправдываться заведующая. — Будильника совсем не слышала. За неделю так наишачишься, что и артиллерия бессильна! А потом, думаю, какая разница — сегодня, завтра? Понедельник ведь у меня тоже выходной.

От него не ускользнули растерянность хозяйки и даже некоторый испуг, но следователь отнес это на счет внезапности своего появления и присутствия нехилых ребятишек, которые явно нервировали мадам.

Она усадила его на диване в гостиной. Парни остались в прихожей.

— Одну минуточку! — опять слащаво улыбнулась заведующая бледным ненакрашенным ртом и отбыла на кухню. Беспалый обратил внимание, что без макияжа она выглядит еще хуже.

— Не надо ничего готовить! — предупредил он. — Мы на минуту!

Тем не менее заведующая там явно суетилась, двигала ящики шкафов, гремела посудой, и, когда она через некоторое время вернулась с пустыми руками, Пал Палыч даже смутился.

— Боже! Что с вами? — театрально скрестила она руки на груди и разинула рот. Интермедию она играла фальшиво. — Неужели Жо-Жо?

— Кто это? — хмуро спросил Беспалый, почувствовав издевку.

— У нас в магазине живет очень злой ворон!

— Жо-Жо тут ни при чем.

— Слава Богу! — вздохнула полной грудью мадам.

— Это работа не менее злого продавца из вашего… магазина. — Он хотел сказать «из вашего гадюшника», но передумал.

— Как?! — вновь скрестила она руки. — Неужели маленький птенчик Вова?

— Нет, большой старый идиот Серафимыч, — натянуто улыбнулся следователь и добавил: — Собственно, поэтому я и нагрянул к вам. А что касается фоторобота, тут вы правы — это можно отложить и до завтра.

— Не могу поверить, — шептала заведующая, — Иван Серафимыч покушался на вас? Но зачем?

— Об этом надо спросить его. И я хочу это сделать как можно быстрее, но у меня нет домашнего адреса вашего старикана.

— У меня тоже, — развела она руками. — Он откуда-то из области. В городе живет у родни. В отделе кадров, разумеется, есть только адрес прописки.

— Но телефон вашего сотрудника у вас должен быть?

— Там нет телефона. Да и зачем? Иван Серафимыч всегда, если что, звонил мне сам. Он очень предупредительный человек, очень аккуратный… — Она вдруг остановилась, поняв, что сболтнула лишнее.

— Значит, предупредительный? — тут же ухватился следователь. — А не звонил ли он вам вчера вечером, чтобы взять отпуск без содержания, ведь во вторник он вряд ли выйдет на работу?

Заведующая отчаянно замотала головой, пытаясь что-то сказать, но по всему было видно, что он угодил в яблочко.

— Не в ваших интересах мне врать, — предупредил Беспалый. — Не хотите же вы быть соучастницей в этом паршивом деле?!

Она молчала, потупив взор.

— Не переживай, начальник! — На пороге гостиной возникли двое молодцов. — Эта старая корова у нас сейчас заговорит!

И не успел Пал Палыч что-либо возразить, как один из них подлетел к заведующей и двинул ей локтем в лицо. Она с визгом повалилась со стула на пол.

— Прекратите! — закричал следователь и помог женщине снова принять вертикальное положение.

Она долго не могла прийти в себя, заливаясь слезами и причитая, но, когда успокоилась, решительно произнесла:

— Я все расскажу, — при этом постоянно озиралась на прихожую, откуда доносились голоса и смех парней. — Иван Серафимыч был у меня сегодня утром. Прибежал весь взмыленный. Я сразу догадалась: что-то случилось. Он рассказал о вчерашнем происшествии. Дело в том, что у него с директором был затяжной конфликт, они не переносили друг друга, но Серафимыч специально не увольнялся, чтобы сделать Сергею назло. Гибель директора его напугала, ведь все знали об их отношениях. К тому же накануне он решил подстроить ему подляну: взял и отравил любимую крысу Сергея! Ваш визит в магазин окончательно поверг его в смятение. Ко всему прочему, он был одним из заказчиков скорпионов.

— Зачем они ему понадобились?

— Я ведь вам говорила, для лечения.

— Он не производит впечатление больного человека, разве что с головой не все в порядке! Так тут скорпионы не помогут.

— Короче, — продолжала она, — чтобы на него не пало подозрение, он выкрал книгу заказов.

— Так я и знал!

— Вы его застали врасплох, когда остановили на улице. И он вынужден был обороняться!

— Замечательно вывернули все наизнанку! — воскликнул Пал Палыч и, указав на перебинтованную голову, еще громче возопил: — Хороша оборона! Я чуть не остался без мозгов! Мог бы мне все объяснить на месте, я бы понял! Ведь мы ищем девчонку, а не старикана! — Он вдруг резко замолчал, потом тихо спросил: — Надо полагать, книга заказов теперь находится у вас?

— Да-а, — неуверенно пропела заведующая, — но страничку со своим телефоном он выдрал.

— Ах, значит, все-таки есть телефон!

Женщина залилась краской.

— Уж не эту ли книгу вы так усердно прятали на кухне, когда мы пришли?

Крыть было нечем. Беспалый положил ее на обе лопатки — в переносном смысле. Не в переносном — она бы сама легла.

Она торжественно внесла книгу и водрузила перед ним на стол.

— Когда Алиса заказывала Демшину хамелеона? — с ходу озадачил ее Пал Палыч.

— Приблизительно полтора месяца назад.

Он пролистал книгу до нужного места, остановился и прохрипел:

— Здесь выдран листок. — Поднял голову и посмотрел заведующей прямо в глаза. — Он что, из благородных целей это сделал, ваш Серафимыч? Сдается мне, что это его скорпионы поселились в багажнике директорского «форда».

Заведующая так и затряслась от гнева.

— Никому верить нельзя! — закричала она, а потом скомандовала Беспалому: — Берите ручку! Записывайте адрес этого прощелыги!..

Следователь не надеялся, что Серафимыч сказал ему правду, будто бы он живет неподалеку от зоомагазина, но то, что дом старикана оказался совсем в другом конце города, навело Беспалого на свежую мысль. Ради чего принимал такие мучения Иван Серафимыч, ведь до магазина на общественном транспорте ему приходилось добираться часа полтора? Неужели нельзя было найти что-нибудь поблизости? А не входило ли в планы Серафимыча при устройстве в магазин убийство директора?

Придя к такой мысли, Пал Палыч прямо в машине набрал телефон заведующей и поинтересовался, с какого времени работает у них старикан. Оказалось, всего полгода. И это подтверждало догадку следователя. А вдруг Серафимыч — главный в этом деле, задал он себе еще более трудный вопрос, но ответ на него оставил до лучших времен.

— А ведь это территория Лося, — сообщил тот, что сидел за рулем. — Не позвонить ли боссу? Насчет Лося он нам никаких инструкций не давал.

— Да брось ты! — махнул рукой его товарищ. — Тоже мне важная птица — этот старикан!

— Мы будем действовать в рамках закона, — вмешался в их спор Пал Палыч.

С этими ребятишками ему сам черт был не страшен. А то, что руки у них, возможно, по локоть в крови, это его не смущало. В данный момент они стоят на страже закона, ищут преступника или даже шайку преступников, выполняют, так сказать, роль дружинников. Осталось только повязать на их бицепсы красные повязки, чтобы окончательно оформить сделку с совестью. Впрочем, такие формальности его волновали меньше всего.

Квартира Серафимыча оказалась на последнем, четвертом этаже хрущевки. Они долго звонили, им никто не открывал. Один из парней сбегал вниз, к машине, звонил по телефону — тот же результат. Беспалый, приложив ухо к замочной скважине, пытался уловить взволнованное дыхание или бешеный ритм сердца насмерть перепуганного хозяина квартиры, но ни черта не улавливалось. Тогда решили действовать по закону. Пал Палыч сходил в ЖЭК, прояснил обстановку, взял понятых, и все вместе взломали дверь.

Квартира представляла собой две комнаты-клетушки, одна меньше другой, и напоминала своей мрачной атмосферой берлогу одинокого зверя. В комнатах было только самое необходимое для существования, ничего лишнего, только в спальне — целая стена с фотографиями молоденьких девушек и совсем маленьких девочек. Вглядевшись в них получше, Беспалый понял, что на всех снимках изображена только одна девушка, но это вряд ли была Алиса. Блондинка с длинными волосами, с темными круглыми глазами, очень тонкая в талии. «С аппетитом у нее проблемы!» — усмехнулся про себя следователь.

В это время один из «дружинников» заметил на полу спальни не выключенный из сети магнитофон. Парень нажал «пуск», и Беспалый вздрогнул, вновь поразившись тембру стариковского голоса.

— «Вот ты и пришел ко мне в гости, легавый. Что ж, присаживайся, коли пришел, — так начиналось звуковое послание Ивана Серафимыча, и Беспалый по инерции сел на скрипучий стул, еще раз вздрогнув, уже от скрипа. — Я знал, что рано или поздно ты сюда войдешь. Я, конечно, мог бы постараться вчера и предотвратить твой визит навсегда… — В этом месте он тяжело вздохнул. — Но пришел бы другой легавый — мне без разницы. Ты, наверно, считаешь меня убийцей, уркаганом — твое право. Я жил тихо и смирно, никого не задевал, пока не задели меня. Настоящие убийцы и уркаганы живут припеваючи, разъезжают на лимузинах, но тебе до них дела нет, ты их не ловишь. Ты ловишь меня. Твое право. Но знай, я так просто не дамся! Такие, как Демшин, получат свою пулю в лоб, прежде чем ты меня поймаешь! Мне терять больше нечего. Жизнь перестала меня интересовать с недавних пор. Так что до скорого, легавый! Для кого-то из нас это будет последняя встреча…»

Негромкий щелчок возвестил об окончании звукозаписи.

— А старпер-то оказался с выкрутасами! — загоготал тот, что обнаружил магнитофон.

Пал Палыч только поморщился в ответ.

— Начальник! — крикнул другой, вбежав в комнату. — На кухне включена плита! Он только что был здесь!

— Ушел через крышу, — предположил Беспалый. Парни, не мешкая, бросились в погоню, а следователь так и остался на скрипучем стуле, уставившись немигающим взглядом в магнитофон, как новогвинейский папуас, впервые столкнувшийся с чудом техники. Поправил сползшую на глаза повязку, поднял голову. Девушка на одной из фотографий подмигивала ему и дарила целомудренную, но в то же время кокетливую улыбку.

…На проспекте Мира было не так оживленно, как в будни. Федор занял наблюдательный пункт на скамейке, напротив кинотеатра «Знамя». Отсюда открывался неплохой обзор. Все три представлявших для него интерес дома были как на ладони. Ювелирный сегодня не работал, и это облегчало задачу.

Вопреки скептичному предсказанию Балуева, что девица вряд ли живет в этих домах, он все же заставил себя встать пораньше и уже в полдень грелся на солнце возле кинотеатра, нацепив на нос черные очки, как делают все профессиональные шпики. Но время от времени, когда в поле зрения появлялся подозрительный объект, очки приходилось снимать: он боялся обознаться и схватить за руку не ту девицу. Впрочем, хватать за руку не входило в его планы. Необходимо было выследить и остаться незамеченным. Он и оделся сегодня по-другому, и «опель» свой поставил на платную стоянку метрах в пятистах от кинотеатра. Все предусмотрел, вот только высокая брюнетка с короткой стрижкой не попадалась на глаза. Один раз из булочной выбежало нечто похожее в белых джинсах и ярко-оранжевой майке. Он даже рванулся ей навстречу, чтобы лучше рассмотреть, от волнения забыв о конспирации. Это оказалось совсем еще юное созданьице, акселератка с круглым лицом. Федор выругался про себя и вернулся на скамейку.

Не забывал он также задирать голову вверх, изучая верхние этажи всех домов, но и тут ему мешали очки, приходилось их постоянно протирать носовым платком и подолгу рассматривать на солнце.

В какой-то момент Федор понял, что на него стали обращать внимание. Старушка в белой косынке, поливавшая на втором этаже цветы, облокотилась на перила, подперев ладошкой сморщенное личико, и уставилась прямо на него. Он посмотрел на часы. Два часа усердного наблюдения не прошли даром: ноги затекли, хотелось есть.

Федор покинул свой пост и направился в булочную, где располагался кафетерий. Выбрав место у окна, он принялся быстрыми глотками запивать слоеную булку, не спуская глаз с улицы и досадуя, что изображение дурацкого рогалика на витрине мешает обзору. И тут нос Федора учуял нечто, заставившее его сменить направление слежки. Да, сомнений быть не могло. В кафетерии стоял удушливый арбузный запах. Он сразу сообразил, от кого мог исходить этот аромат. К буфетчице, женщине средних лет с отекшим лицом, подошла дама в салатовом брючном костюме, с высокой копной светло-русых волос. Она держала на поводке пуделя рыжеватого оттенка и о чем-то беседовала с буфетчицей. Пудель все рвался на волю, но дама крепко сжимала в руке поводок. Она стояла к Федору спиной, и ему оставалось только лицезреть ее стройную фигуру да смущенную улыбку буфетчицы. Они болтали, как давние знакомые. Мало ли от кого пахнет арбузом? «Иссей Мияки» — все еще популярные духи.

В два глотка он покончил со снедью и вновь бросился к своей скамейке напротив кинотеатра. Оттуда как раз вывалился народ, и одна парочка любителей немецкого кино уселась рядом с ним. Они потягивали из банок пиво и без конца сыпали именами: Шлендорф, Херцог, Фасбиндер. Он хотел им крикнуть: «Хенде хох!» — или еще что-нибудь в том же духе, чтобы прекратили трещать, но в это время из булочной вышла дама с пуделем. Она опять была к нему спиной. Шла медленно, как бы обдумывая каждый шаг, ровно, по-балетному держала спинку. Дама свернула во двор, а Федор окончательно убедился в том, что это не его ночная похитительница. Что-что, а быстро семенящую, вороватую походку он запомнил навсегда, и спину она немного сутулила, и комбинация на ней была не первой свежести. Вряд ли этот фирменный салатовый костюмчик из одного с ней гардероба! Он почему-то никак не мог вспомнить, какого цвета была на ней комбинация. И это не давало ему покоя до тех пор, пока трескучая парочка любителей немецкого кино не покинула скамейку. И тогда он почувствовал, какими тяжелыми стали его веки. В одиночестве и сытости, под палящими лучами солнца Федора потянуло в сон. И немудрено. В последние трое суток он отводил минимум времени на это удивительное мероприятие.

Он провалился не глубоко, слышал, как проносятся за спиной автомобили, как перед кинотеатром дети затеяли какую-то непонятную игру, веселую и крикливую, как время от времени сменяются его соседи по скамейке: мальчик просит у мамы мороженое, старик рассуждает вслух о политике, он говорит ей: «Ты растолстела. Посмотри на себя в зеркало. Разве не замечаешь?..» И вдруг снова удушливый запах арбуза. Теперь совсем близко.

Федор заставил себя открыть глаза. Рядом сидела та самая женщина в брючном костюме салатового цвета, с копной светло-русых волос. Только на этот раз без собаки. Она оказалась гораздо моложе, чем он предполагал. Она сидела к нему в профиль, закинув ногу на ногу. В тот миг, когда он открыл глаза, дама закуривала, но тут же, будто почувствовав его пробуждение, повернула голову. Он не смог рассмотреть ее глаз из-за дымчато-коричневых стекол очков, которые сегодня невозмутимо присутствовали на ее вздернутом а-ля Катрин Денев носике. Он постепенно узнавал ночную странницу, выскочившую из-за кустов навстречу его «опелю», и в то же время не верил собственным глазам. Длинная смуглая шея, украшенная жемчужным колье, вырастала из перламутрового воротничка блузки и нежно переходила в гордый упрямый подбородок. И туфли на ней сегодня были другие, не те, что она упорно не желала надеть и прижимала к груди, а перламутровые, на высоком, но устойчивом каблуке.

Дама улыбнулась, и он понял, что никогда раньше не видел, как она это делает. Улыбка показалась Федору слишком очаровательной и бескорыстной, как у ангела, чтобы принадлежать его ночной похитительнице. Он вновь засомневался, и тогда она проговорила:

— Неужели не узнал? Бедненький! Три часа сидишь на солнцепеке и никак узнать не можешь! Как ты трогательно жевал булочку в кафетерии! Я чуть не расплакалась! И снова бежать! И снова искать ее! Какое самопожертвование!

Она неподдельно вздохнула, а он уже в который раз поразился ее умению перевоплощаться. И при этом больно ущипнул себя за руку — надо проснуться!

— Ты ничего мне не хочешь вернуть? — спросил он на всякий случай.

— Ах, да! Конечно-конечно! — замахала она руками. — Я ведь с тобой не расплатилась за то, что ты меня подвез! — И дама небрежно швырнула ему на колено пятидесятитысячную банкноту, которую тут же подхватил ветерок и понес по земле, прибив к мусорной урне.

— Знаешь, а я постоянно о тебе думаю, — выдал вдруг он. Во сне ведь не грех выболтать самое сокровенное. — Я никогда не встречал таких, как ты…

Она не дала ему договорить, прервав идиотским смехом.

— Ты, по-моему, до сих пор спишь, — предположила она, отсмеявшись, — и видишь во сне кого-то другого, не меня. Иначе первым делом спросил бы об изумрудах, а не стал бы признаваться в любви.

Она сняла очки, оставившие красный след на переносице, и он увидел, что в кошачьих глазах затаилось недоброе.

— Тебе с черными волосами лучше, — сказал Федор: — И духи мне твои не нравятся, слишком назойливые!

— Зато я совсем не назойливая! Пока, дурачок!

Она резко поднялась, помахала ему рукой и вчерашней семенящей походкой устремилась к дому с ювелирным магазином. На этот дом он меньше всего обращал внимание, потому что магазин не работал.

Он последовал за ней. Пусть сон продолжается! А если не сон? Тогда — пуля в лоб. Она с мужиками не церемонится! Ну и пусть! Ну и черт с ней! Если изумрудов не вернет, все равно в петлю лезть! Так и так не выжить!

Они свернули во двор. Дом стоял буквой «г». Федор насчитал шесть подъездов. Она не оборачивалась, но и не торопилась. Он почти догнал ее и во второй подъезд вошел вместе с ней, подождав, пока она наберет замысловатый код.

На площадке перед лифтом, нажав кнопку вызова, она наконец обернулась.

— Ты ко мне в гости?

— Приглашаешь? — усмехнулся Федор. Внутренний голос ему подсказывал, что не надо сейчас говорить об изумрудах.

— Пойдем, коли не трусишь! — Она тоже усмехнулась. Лифт пополз на предпоследний, пятый этаж. Они смотрели друг другу в глаза, пока он не вымолвил:

— Ты — чудо!

Она вдруг смутилась, отвернулась, но в следующий миг уже прошептала, загадочно улыбаясь:

— Чудеса впереди.

Но этот сон и без того казался ему слишком чудесным.

Она поколдовала ключом в двери, и они очутились в просторной прихожей с бархатными обоями и тяжелыми бронзовыми бра. В дальней комнате раздался лай собаки. Взглянув в зеркало, висевшее под углом, Федор почувствовал себя лилипутом. Девушка, не церемонясь, стянула с головы парик и швырнула его на пол. Он, видно, доставил ей немало хлопот в такой жаркий день. Вслед за париком полетел салатовый пиджак. Она осталась в расстегнутой перламутровой блузке, сильно намокшей под мышками. Капли пота бороздили шею, свисали с подбородка. Федор завороженно следил, как одна капля беспардонно заползла на белую горку груди, выпиравшей из лифчика, но не удержалась на вершине и соскользнула в пропасть.

— Чего уставился? Проходи! — скомандовала девушка и первая двинулась по широкому коридору, в котором он насчитал не меньше пяти дверей.

Не успел он сделать и трех шагов, как на полу мелькнула огромная тень, и в тот же миг железные тиски сдавили ему горло. Тщетно Федор пытался кричать, отдирать чью-то волосатую мускулистую руку. В глазах потемнело. Ноги ослабли. Теперь он точно знал, что это не сон, но явь с последним глотком воздуха становилась все сумрачней и сумрачней. И он не чаял уже когда-нибудь проснуться.

По случаю приезда мамы Светлана испекла яблочный пирог, который ей всегда удавался, а в этот торжественный день, как назло, подгорел.

— Не расстраивайся. — Татьяна Витальевна гладила дочь по головке, как в детстве. — Помнишь свой первый пирог, в третьем классе, когда вместо муки ты насыпала крахмал?

— Нет, ма, ты путаешь. Это были сырники. И не в третьем классе, а в пятом.

Светлана грустно улыбнулась и посмотрела на нее с упреком: «Как же ты, мама, такого не помнишь?»

Татьяна Витальевна вздохнула и в оправдание прошептала:

— Это было в другой жизни.

И верно, у каждой из них было по две, а то и больше жизней, как, наверно, бывает и у большинства людей. В одной своей жизни Татьяна Витальевна работала на износ, заботиться приходилось не только о Светке, но и о престарелой матери, которая получала в месяц шестьдесят рублей пенсии. Так что с учительством пришлось быстро распрощаться и пойти на завод, ученицей маляра. Работала в две смены, и девочка иногда до поздней ночи не отходила от окна, ждала, когда заводской автобус высадит маму на противоположной стороне улицы и та опрометью бросится к подъезду. А на плите еще не остыл ужин. Света рано приобщилась к поварскому искусству.

Заработки в малярном цехе были высокие, но работа сдельная. Кто порасторопней, тот больше получит. Многое зависело от мастера: какие детали он даст в работу — легкие, трудные; по высокому или низкому разряду покрытия и какое их количество. К мастеру надо подмазаться, усластить свои речи медом. Льстить Татьяна Витальевна не умела и первые полгода получала в цехе не больше, чем в школе. Потом ее взяли в бригаду, повысили разряд, и жить стало веселее. Но сугубо женский коллектив малярного цеха не мог обойтись без каждодневных склок, интриг, а подчас открытой травли. Татьяну Витальевну сразу невзлюбили, во-первых, за ярко выраженную интеллигентность, а во-вторых: «Чё она такая правильная?» Методов досадить «правильной» имелось множество. Бригадирша поручала самую тяжелую, грязную работу. Кладовщица, люто ее ненавидевшая — Бог знает за что, — иногда выдавала ей краску, разведенную в неправильных пропорциях. На глаз такое нарушение технологии мог приметить только опытный маляр. Татьяна же, спокойно залив краску в пульверизатор и подключив к шлангу сжатый воздух, смело нажимала на курок, выстреливая цветной струей в какой-нибудь каркас, предназначенный для подводной лодки. Она все делала, как учили: прогревала детали перед работой, изолировала отверстия, чтобы в них не попала краска, шпатлевала неровные поверхности, снова прогревала, чтобы высохла шпатлевка, потом накладывала грунт, сушила, потом другой грунт, и снова сушка, слегка проходилась наждачной бумагой, потому что к гладкой поверхности хуже пристает краска, и лишь после всех этих дьявольских ухищрений начинала импульсивно разбрызгивать краску слева направо, справа налево, продвигаясь сверху вниз и обратно. Первый слой очень тонкий, так что видны зеленоватые проплешины грунтовки. После этого — на десять минут в печь, потом каркасы должны охладиться. Второй слой уже будет погуще, и когда в малярной кабине утихнет нудный моросящий дождь, залюбуешься, какими нарядными стали унылые, страшные каркасы, как эмаль переливается, словно алмазная пыль, в свете прожекторов. И снова — печь, теперь уже на полтора часа. И уже в самом конце рабочей смены Татьяна Витальевна доставала из печи каркасы и не верила своим глазам: по краям деталей образовались уродливые наплывы. Бригадирша подняла такой хай, что работа в цехе остановилась. Кто-то уже сбегал за технологом. Технологу ничего не докажешь — в ведерке не осталось краски. Придется краску обдирать шпателем, предварительно замочив каркасы на несколько часов в растворителе, потом прогревать и опять все сначала. Можно, конечно, спрятаться за печь и дать волю слезам, но слезами тут вряд ли поможешь. Заказ военный, к тому же срочный. Каркасы ждут в другом цехе. Технолог выписывает брак. Мастер лишает премии. Бригадирша рвет и мечет, ведь пострадает вся бригада, и все из-за этой неотесанной интеллигентки! И только кладовщица в дверях своей кладовки никак не уберет беззубой улыбки со своего крысиного лица.

Это продолжалось бы бесконечно, если бы какая-то добрая душа не подсказала Татьяне проверить краску. И она проверила ее в присутствии технолога. Кладовщицу не только лишили премии, но и уволили. С тех пор Татьяна никому не давала спуску, и вскоре ее выбрали бригадиром. С волками жить… Вот так и жила она в той своей жизни. Светку после школы пристроила в ювелирный техникум. Правда, та его не закончила — вышла замуж. Муж получал мало. Светка его пилила, но при этом сама бездельничала: привыкла с детства не выходить из дома, школа ее всегда тяготила, техникум тем более, подружек не было. Жили в основном за счет матери, пока зять не устроился на тот же военный завод.

Другая жизнь Татьяны Витальевны началась внезапно, невероятно, немыслимо, как в романах Диккенса.

Это произошло буквально через месяц после смерти старухи матери, когда Татьяна, которой уже перевалило за сорок, почувствовала, что у нее развязаны руки.

Лишь только забрезжил рассвет перестройки, в заводской Дворец культуры приехал с концертом детский ансамбль чилийцев. Это была сенсация, потому что, кроме побратимов чехов, в город, напичканный военными заводами, никого не пускали.

Она пошла на концерт не по своей инициативе, ее пригласила женщина из бригады, которой чилийцы тоже были до лампочки, но в одной программе с чилийцами выступал местный танцевальный коллектив, где лихо отплясывал арагонскую хоту сынок женщины.

В общественной жизни назревали крутые перемены, но Татьяна Витальевна никак не предполагала, что они отразятся на ее собственной жизни, и, ничего не подозревая, купила скромный букетик цветов для сынка подруги.

Арагонская хота отшумела в первом отделении, и во время перерыва женщины побежали за кулисы. Там полулежали в креслах полуживые танцоры, не в силах содрать со своих мокрых тел национальные испанские костюмы. Отдельно, в сторонке, волновались экзотические латиносы в пончо. Они тихо перешептывались и почти не улыбались. Там она увидела его или, вернее, он — ее. Невозможно было не заметить апрельские желтофиолетовые фрезии на фоне черного — траур по маме — платья Татьяны Витальевны. Она несла их так, будто в жизни своей ничего другого в руки не брала. А сами руки — очень знакомые руки — с какой-то картины в Лувре или Прадо. Ничем их не возьмешь, эти руки, — ни ацетоном, ни растворителем! И тонкая талия, и широкие плечи, и спадающие на них пышные пепельные волосы, и замысловатые дуги серых бровей, и глаза, большие и темные, в которых прочитать можно что угодно — и грусть, и нежность, и лукавство, но только не технологический процесс покрытия каркасов. Он в одно мгновение охватил взглядом ее всю. Она лишь заметила маленькие, забавной формы уши, от этого на душе сразу стало как-то тепло. Она протянула бедному взмокшему мальчику букетик ароматных фрезий и тут же почувствовала совсем рядом другой аромат. Он исходил от букета алых роз (откуда в апреле розы в их северном городе!), протянутого ей со словами, старательно произнесенными на ломаном русском:

— Возьмите скорей! Вам нельзя без цветов!

— Что вы? Не надо! — смутилась Татьяна Витальевна. Может, в этот миг она вспомнила, что давала подписку — не общаться с иностранцами?

— Я весьма, весьма настаиваю, — несуразно лепетал чилиец, бравший в Сантьяго уроки русского языка у дряхлого белогвардейца.

— Танька, не ерепенься! Бери, раз дают! — подтолкнула ее в спину подруга.

Она взяла. Ей давно никто не дарил цветов, тем более таких.

— Ну, что ж, мерси, — пожала она плечами. — «Белые розы для моей черной подруги», — тотчас припомнился ей слезливый мексиканский фильм.

— А как зовут мою «черную подругу»? — не упустил момента поинтересоваться он. — Татьяна? Ларина?

— Вы читали «Евгения Онегина»? — удивилась она. Уж больно это не вязалось с его бахромчатым пончо, хоть и виднелись из-под него пиджак и галстук.

— О да! — воскликнул он с таким напором, будто все дети Анд с младенчества усвоили стихи Пушкина.

Ей же совершенно нечем было крыть. Разве что Пабло Нерудой, стихов которого она не читала? Не петь же, в самом деле, «Венсеромос», нервно подергивая кулаком? Тошнотворные советские фильмы о пиночетовском путче невозможно было смотреть. Она перебрала в памяти несколько имен: Борхес, Маркес, Кортасар, Фуентес, Амаду… Но никто из них не был чилийцем! Однако ее новому знакомому, которого звали Луис Игнасио, коренастому брюнету с типичным, ничем не выдающимся латиноамериканским лицом, было абсолютно наплевать на филологическое образование Татьяны Витальевны. Уже несчастные танцоры давно высохли и ушли в зал, маленькие латиносы хором выводили что-то патриотическое, а они сидели в пустой гримерной, и Луис Игнасио все не мог остановиться:

— «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась ты…»

Она показала ему ночной город с чугунными перилами горбатых мостов над узкой загрязненной речкой, с тусклыми фонарями, сделанными под старину, и с примитивной церковкой, будто нарисованной художником-самоучкой.

Он оказался не эмигрантом, не коммунистом, а официально аккредитованным в Москве журналистом из той самой фашистской, пиночетовской страны. В их город попал чудом, под видом одного из руководителей ансамбля. Он объездил почти всю Россию, и ему прежде всего не терпелось побывать там, куда не ступала нога его соотечественника. Но оставаться здесь он мог только один день, который уже близился к концу. Несмотря на это, Татьяна Витальевна не согласилась провести остаток ночи в его гостиничном номере. И адреса ему своего не дала. Зачем? Ей запрещено переписываться с иностранцами, а он все равно сюда больше не приедет. Однако расщедрилась — продиктовала телефон, он записал.

— Мы обязательно увидимся. — В глазах Луиса светилась надежда.

Татьяна скептически пожала плечами: «Где уж нам?» Он поцеловал ее в обе щеки — у них так принято. Она грустно хихикнула, напоследок еще раз позабавившись его крохотными ушками. Розы пахли одуряюще.

Татьяна Витальевна эту, казалось бы, мимолетную встречу долго не могла забыть. И с ужасом поймала себя на том, что каждый вечер ждет его звонка. Он не звонил. «Что мне помешало записать его телефон? — спрашивала она увядший букет на столе. — Он же умолял меня записать! Дура! — И тут же мотала головой. — Нет, я никогда бы не решилась позвонить первой!»

Только через две недели в трубке раздалось ломаное, несуразное:

— Вы меня еще не успели запамятовать?

— Нет! — ответила она более страстно, чем полагалось в таком случае, и, чтобы исправить ошибку, произнесла с холодным упреком: — Что же вы так долго не звонили?

Конечно, он не решался, ведь Татьяна Витальевна сразу дала понять, что не может быть ничего общего между журналистом враждебного государства и маляром военного завода. Но что мог поделать несчастный Луис Игнасио со своим раненым сердцем? Его влекло к недосягаемой женщине, как раньше тянуло в запретный город.

— Я не могу вас запамятовать, — сознался чилиец, у которого были крохотные забавные ушки.

— Я тоже…

«Сколько можно быть гордой?» — подумала в этот миг она. А может, именно тщетность усилий заставляла ее искать какой-нибудь выход?

Они стали часто звонить друг другу и вскоре перестали стесняться слов, открытым текстом признавались в любви. Он умолял ее приехать в Москву. Татьяна не решалась. Ее устраивал телефонный роман? Скорее всего, она просто боялась разочароваться в нем. Кто он, этот приятный латинос, наизусть читающий Пушкина? А вдруг он женат? Вот будет потеха! Ей больше нравилось, когда она отводила Луису Игнасио роль вдовца. Однажды она решилась спросить его об этом. И ответ превзошел все ожидания: он никогда не был женат.

— Но почему? — даже расстроилась Татьяна. Неужели только она на него клюнула?

— Всю жизнь мотался по свету. Не до того было.

Теперь она и вовсе не знала, что думать, ведь он всего на год младше ее и не был женат! Она, правда, тоже никогда не была замужем, но у мужчин это как-то по-другому выглядит.

Их виды на будущее напоминали замки из песка, которые обращаются в прах от одного только трезвого, взвешенного рассуждения. И все же по пляжу жизни прошелся Некто, окинул хрупкие постройки взглядом опытного прораба и подвел под них фундамент.

На военный завод, где работала Татьяна Витальевна, приехал Горбачев — сразу после удачного визита в Америку — и возвестил: хватит, мол, вооружаться! Пришла, мол, пора подумать об отдельном человеке! Говорил здорово, но ему тогда уже не верили. Никто в этой стране никогда не думал об отдельном человеке. Каждый человек сам должен позаботиться о себе. Это Татьяна Витальевна усвоила давно.

Не успел генсек отбыть в столицу, как все пришло в движение. В первую очередь партийный и комсомольский аппарат выписали себе путевки за границу, о чем раньше и мечтать не смели, и не в какую-то там Болгарию. Париж и Лондон поманили к себе идейных вождей! Потом проходные завода покинули солдаты: построились в колонну и строевым шагом отбыли в казармы. На их место набрали старушек вахтерш. Рабочие сразу почувствовали разницу. С солдатом всегда можно было договориться, купить ему хлеба, папирос. Старушки же оказались бывшими надзирательницами в лагерях, и не было управы на этих ведьм. Особенно невыносимо стало ходить через проходные работницам. Каждая ведьма считала своим долгом сунуть нос в дамскую сумочку, выпотрошить ее содержимое. «А не выносишь ли ты станок с числовым программным управлением?» — вопрошали их свирепые взгляды.

Горбачева материли не из-за ведьм, конечно, а из-за того, что резко упали заработки. Военных заказов не стало, а другие, мирные, появлялись лишь иногда, в ограниченном количестве и плохо оплачивались.

Пожалуй, одна Татьяна Витальевна радовалась переменам и защищала генсека от нападок работниц малярного цеха. Да и как ей не радоваться, ведь теперь с нее сняли идиотские, нелепые подписки о невыезде за границу, о запрете общаться и переписываться с иностранцами!

Но Некто, гулявший по пляжу жизни, уже не мог удовлетвориться одним фундаментом. Чего только не придумывал наш Великий Прораб!

Луис Игнасио позвонил ей ночью, едва она доплелась до постели после второй смены. Он был взволнован, как никогда. Его вызывают на родину. Он уезжает через неделю. Сколько там пробудет, неизвестно, а через два месяца кончается срок его аккредитации.

— Надо решать! Надо что-то решать! — умолял он ее. — Я могу больше не вернуться, и тогда… — Он боялся даже произнести, что будет тогда. Его голос дрожал. Он задыхался от волнения.

В эту ночь Татьяна не спала. Она обещала ему что-нибудь решить, и это «что-нибудь» доконало чилийца. Луис Игнасио заплакал и, не попрощавшись, повесил трубку. «Совсем не умеет сдерживать своих эмоций!» — не успела возмутиться Татьяна, как сама заплакала навзрыд, когда вместо милого сердцу голоса в трубке раздались гудки.

На работу ей надо было к четырем часам вечера, но она приехала к восьми утра, так и не сомкнув глаз. Взяла неделю отпуска за свой счет, объяснив это начальнику цеха чрезвычайными семейными обстоятельствами.

— Я вам давно говорю, Татьяна Витальевна, приведите Свету в наш цех, — ворчал начальник, связав чрезвычайные обстоятельства с дочерью.

«На-кася выкуси!» — мысленно по привычке ответила ему Татьяна.

Тайну она доверила только лучшей подруге, той, что присутствовала при их знакомстве с чилийцем и еще подтолкнула в спину: «Танька, не ерепенься! Бери, раз дают!» Подруга выслушала с охами да ахами, а потом выпалила: «Танька, ты с ума сошла! Он же фашист!»

Кто фашист? Луис Игнасио, который столько лет хранит в своем сердце «чудное мгновенье»? Луис Игнасио, который, в отличие от всех баб малярного цеха, читал «Евгения Онегина»? Луис Игнасио, у которого смешные маленькие ушки? Нет, он не может быть фашистом! Короче, подруга имела бледный вид, а Татьяна Витальевна в тот же вечер улетела в Москву. Светке сказала, что летит в командировку. Один раз, лет пять назад, ее посылали за какой-то дефицитной краской, правда, не в Москву, ну да Бог с ней! Светка удивилась, но промолчала. Больше всего Татьяна Витальевна боялась признаться в своем увлечении дочери и скрывала все до последней минуты, не решилась и на этот раз.

Они виделись второй раз в жизни. Татьяна крестилась в костеле на Малой Грузинской, и там же они обвенчались. На раздумья больше времени не было. Он через неделю уехал, а она еще полгода металась из одного конца страны в другой, потому что ее не выпускали — каркасы для подводных лодок не прошли даром. Она чувствовала себя чуть ли не хранительницей всех государственных тайн. С заводом рассталась спокойно, будто на протяжении многих лет видела один и тот же кошмарный сон. Неожиданной радостью обернулась для нее реакция дочери. Как в плохой, слащавой мелодраме, Светка обняла мать, расцеловала, поздравила и прослезилась — то ли от счастья, то ли от предстоящей разлуки.

Потом махала ей рукой в аэропорту и уже не плакала. У мамы своя жизнь, у нее — своя. Получала от мамы письма и открытки, с каждым годом все реже и реже. Значит, маме хорошо, было бы плохо — чаще бы писала.

Семь лет Татьяна Витальевна прожила на берегу Тихого океана в маленьком, но уютном бунгало Луиса Игнасио, в стране, где когда-то победила хунта и где ей почему-то было спокойно и сладко, как в раю. Может, потому, что рядом находился любимый человек? Черт его знает, как они умудрились не ошибиться друг в друге! Некоторые подолгу присматриваются, взвешивают все «за» и «против», наконец решаются, чтобы в скором времени разбежаться навсегда. Эти же провели пару часов на горбатых мостиках с чугунными перилами, под тусклыми фонарями, сделанными под старину, и повернули судьбу вспять. Об этом часто задумывалась Светка. Впрочем, какая она теперь уже Светка? Светлана Васильевна, директор ювелирного магазина, самого большого на территории Пита Криворотого.

— Ну, а твои как дела?

Мама с показным аппетитом уплетала подгоревший пирог.

— Никак, — развела дочь руками. — Стукнуло тридцать пять, а ничего, кроме собаки, не завела.

Английская бульдожка, размером с хорошего поросенка, который вот-вот станет свиньей, без показухи поедала яблочный пирог и вообще все, что бы ей ни отвалила щедрая рука хозяйки.

— Я знала, что ты с Андреем в конце концов разведешься, — вздохнула Татьяна Витальевна. — Ты его никогда не любила. Чем он сейчас занимается?

— Умер, — ответила Света. Она уже научилась произносить это спокойно.

— Умер?! — вскрикнула Татьяна Витальевна, будто ее усадили на электрический стул. — Неужели сердце? В такие-то годы!

Дочь только кивнула в ответ: не рассказывать же матери, как в марте этого года, через несколько минут после их последней встречи, Андрея застрелили в лифте дома, где он снимал комнату. Слишком длинная и мучительная история для их кратковременного свидания.

— Ма, ты совершенно зря привезла мне деньги, — обратилась Светлана к другой теме, чтобы раз и навсегда покончить с неприятными разговорами. — Я уже не та бедненькая девочка, у которой нет ни одних целых колготок, как было, когда жила с Андреем. Теперь я прочно стою на ногах.

— Удивительно! Как ты стала директором магазина без образования? Или ты потом восстановилась в техникуме?

— О Боже мой! Какое это имеет значение, мама! Главное — иметь хорошие связи.

— Откуда у тебя связи, Светка? — рассмеялась мать.

— От верблюда, — без злобы ответила та.

Куда ни ткни — кругом запретные темы. Не посвящать же мать в то, что целых пять лет числилась в любовницах Стара — «звездного босса», предшественника Криворотого.

— А как поживает Дима Стародубцев? Ты его видишь?

Света даже вздрогнула: не научилась ли мама за океаном читать чужие мысли?

— Не знаю. Ни разу не видела, — безбожно лгала дочь. Ей не хотелось, чтобы мама опять подпрыгивала на стуле и кричала: «Умер? Неужели сердце? В такие-то годы!» Она бы этого не выдержала и разревелась.

— А на примете есть кто-нибудь? — спросила Татьяна Витальевна во время утренней прогулки с бульдожкой — они незаметно проболтали до утра.

— Почти нет, — после затянувшейся паузы признала Света.

— Это как понимать?

— Он женат.

— Ну, знаешь! — возмутилась Татьяна, которую в свое время нарекли «правильной».

— Знаю, потому и говорю — почти нет.

— Почему «почти», Света, почему «почти»? — не унималась мама.

В Ботаническом саду, где они гуляли совсем одни, Чушка больше всего любила поляну с ромашками. Вот и сегодня она не угомонилась, пока не понюхала каждый цветок, почему женщинам пришлось задержаться в этом месте.

— Ты не боишься здесь ходить одна? — ни с того ни с сего спросила Татьяна Витальевна.

— Я смелая, ма, — засмеялась Светлана и подумала: «Хотела бы я посмотреть на такого храбреца…» — А почему ты спросила?

— Так просто… Мне померещилось что-то.

— Что?

— Будто за нами кто-то крадется. Страшновато здесь.

Светлана огляделась по сторонам. Сзади — тропинка, вся в зарослях кустарника, по ней они шли; слева — пруд, справа — ивы и березы, такие плакучие, будто жалуются друг другу на судьбу, за ними возгорается рассвет, а вокруг — ни души.

— Тебе показалось. — Она посмотрела на часы. — Минут через пятнадцать народ зашевелится, пойдет на работу… А впрочем, нет — сегодня же воскресенье! — вспомнила Света.

— Расскажи мне про своего женатика, — уже помягче попросила мама на обратном пути.

— Нечего рассказывать, — отмахнулась та. — Все безнадежно. Трое детей, один, правда, приемный. Он их любит…

— А жену?

— Марина, честно говоря, его уже достала: совсем свихнулась на гороскопах, хиромантии, вегетарианском питании. Короче, ни одно дурацкое веяние нашего безумного времени не обходит ее стороной. А главное, она ревнива.

— Может, она подозревает, что между вами…

— Между нами ничего нет, ма! — резко оборвала ее Света. — Только взаимная симпатия, — добавила она еле слышно. — У Марины же обыкновенная паранойя! Она устраивает ему истерики без всякого повода.

— Ты ее хорошо знаешь?

— И к тому же очень давно. Ее первый муж был моим одноклассником. Так что мы с ней старые подруги!

— Боже праведный! — взмолилась Татьяна Витальевна. Это означало, что тема закрыта.

Едва женщины переступили порог квартиры, как мать закапризничала:

— Ты не сбегаешь в дежурную аптеку? Купи мне таблетки от головы. Я забыла взять с собой в дорогу.

— У тебя болит голова? Что ж ты сразу не сказала? У меня есть цитрамон. Зачем куда-то бегать?

— Нет, советскими я больше не травлюсь! — заявила чилийская гражданка. — Купи мне что-нибудь импортное. Я дам тебе денег.

— Опять ты, мама, со своими деньгами?! — возмутилась Света, неохотно влезая в туфли.

«Ведь только что проходили мимо дежурной аптеки, и ей не надо было никаких таблеток!» — злилась дочь.

— Не сердись, — обняла ее Татьяна Витальевна, будто угадав ход Светиных мыслей.

Когда Светлана Васильевна вернулась из аптеки с двумя пачками панадола, мать даже не взглянула на них, а, взяв дочь за руку, подвела к окну.

Двор еще был пуст, граждане не торопились просыпаться в свой выходной день. И только у дома напротив на скамейке в кустах сирени кто-то сидел, так что были видны лишь его ноги и развернутая в руках газета.

— Кто это? — спросила Татьяна Витальевна.

— Ну, ты, ма, даешь! Меня не интересуют жители моего собственного дома, не то что соседнего!

— Этот тип вышел из Ботанического сада, когда мы проходили мимо аптеки, — сообщила чилийская мама. — Я специально послала тебя в аптеку, чтобы за ним понаблюдать. Он пошел за тобой. И вернулся во двор, когда ты вошла в подъезд. Это он крался за нами в парке.

Света еще раз вгляделась в незнакомые ноги и подумала: «Надо сегодня же предупредить Балуева!..»

Геннадий Сергеевич ничего не мог понять. Все больше хмурясь и взвинчивая себя, он сидел в кресле и барабанил пальцами по колену. Уже час минул с того момента, как Федор должен был заехать за ним. Балуев дважды звонил парню домой, но никто не брал трубки. Он не знал, что и думать. Одна и та же беспокойная мысль долбила мозг: «Поликарпу выгодно, чтобы Федор исчез навсегда. Если он пошел на это, придется вызывать Мишкольца. — И тут же успокаивал себя: — Только без паники. Он еще приедет».

Но Федор не ехал, тогда начались самоупреки: «Дурак! Надо было держать его при себе до выплаты долга. Там бы что-нибудь придумали!»

Он снова позвонил Федору домой, и снова с тем же результатом. Заходил быстрыми шагами по комнате. «Ты слишком неповоротлив! — выговаривал он себе. — А Поликарп не сидит сложа руки! Поликарп действует четко и взвешенно!»

Они собирались сегодня навестить приятельницу Федора Анхелику, известную в городе телеведущую Лику Артющенко. Предстояла небезопасная поездка в «Андромаху», диско-клуб под крышей Поликарпа, где Анхелика частенько «оттягивается». Однажды Балуев там был, совсем недавно, и тоже по делу, связанному с Анхеликой. Светиться еще раз ему не хотелось. Можно нарваться на неприятности, хотя клуб открыт для всех, там нет «наших» и «ваших». И тем не менее они с Федором разработали план, по которому тот должен был привести девушку к нему в машину, чтобы Геннадий не светился. Теперь придется все переигрывать.

Он вызвал своего личного шофера и отправился в «Андромаху».

Зал еще пустовал, когда он выбрал столик, ближний к эстраде, за которым, как ему помнилось, в прошлый раз сидела Анхелика. Заказал сухой мартини и парочку бутербродов.

Народ прибывал, и зал наполнялся шумом голосов. Геннадий разглядывал публику. В основном это была богемная молодежь, лишенная комплексов, поэтому стоял невыносимый ор, сопровождаемый развязным, диковатым хохотом. Анхелика не появлялась, и он уже, грешным делом, подумал, что зря пришел, как вдруг прожекторы осветили эстраду, и она вышла на сцену под свист и улюлюканье молодежи. Отпустив непристойную шутку по поводу своей новой прически и рассказав сальную сплетню из жизни столичной богемы, Анхелика объявила возбужденной публике очередную, заехавшую к ним всего на один вечерок поп-звезду. Публика пришла в неистовство, поп-звезда, похожая на сбежавшую из колхоза доярку, начала выделывать руками что-то похабное, чему, вероятно, научилась в коровнике, и это было бы еще ничего, если бы ей не вздумалось петь. Впрочем, пришедшим сюда с целью «оттянуться» было ровным счетом наплевать на доярку без удоев, то есть без попадания в ноты, они делали свое дело: показывали «колхознице» козу, усердно выполняя новейшие упражнения «рэйва» и устаревшие «хип-хопа». Анхелика спустилась вниз и, как он предполагал, подошла к его столику.

— Я не помешаю?

Не дождавшись ответа, уселась она напротив, не глядя на Балуева. Стоявший рядом официант тут же подал ей стакан с напитком. Геннадий краем глаза заметил у него на подносе бутылку джина «Гордон».

— Вам бы сейчас хряпнуть знаменитый коктейль Бунюэля, — усмехнулся Геннадий Сергеевич, — а то с игрой воображения, как я погляжу, у вас туговато.

Она повернула к нему голову с явным намерением произнести колкость, но вместо этого улыбнулась — узнала. Как не узнать? Анхелике нравились немногие мужчины, можно сказать, единицы. Этого, с аккуратным светлым ежиком волос, с мужественным скуластым лицом, с тонкими поджатыми губами и вечной недосказанностью в холодных, металлического оттенка глазах, она запомнила надолго. А главное, ей импонировала его грубоватая, насмешливая манера общения с женщинами. Она, конечно, не подозревала, что так он обращается только с ней, потому что не выносит, когда ходят на цирлах вокруг кого-нибудь, будь то крокодилоподобный пахан или красавица телеведущая.

— Мы разве перешли на «вы»? — удивилась она.

— Это я на всякий случай, — выкрутился он, — вдруг, думаю, забыла. А коктейль все же советую. Хохма с твоей прической мне не понравилась.

— А, прическа…

Она повернулась к нему в профиль, чтобы он лучше мог разглядеть замысловатую башню у нее на голове.

— Блестяще! — похвалил Балуев, в противном случае разговора могло не получиться. Безусловно, кукольное личико Анхелики было достойно восхищения, но правильные формы ему никогда не нравились и даже отталкивали. — Ты превзошла саму себя! — И с улыбкой повторил: — А коктейль все-таки закажи. Нам надо серьезно поговорить, а без игры воображения вряд ли получится.

— Да что за коктейль, черт возьми! — Она делала вид, что вне себя от его бестактности. — Бунюэля знаю, хороший режиссер…

— Хороший? Хорошим бывает анализ мочи! Бунюэль — это гений фантазии, а все благодаря коктейлю!

— Затрахал ты меня своим коктейлем!

Она подозвала официанта и приказала ему записать рецепт.

— Ничего не надо записывать, дружок. Вытащишь из холодильника хорошо замороженный лед, капнешь на него немного вермута, добавишь ложечку кофейного ликера, взболтаешь в шейкере, выльешь в бокал и зальешь джином, О'кей?

— И все? — хмыкнула Анхелика, когда парень с подносом удалился. — От Бунюэля я ждала чего-нибудь покруче.

— Это ты скажешь, когда попробуешь.

— Может, приступим к делу, не дожидаясь твоего долбаного коктейля? Ты ведь не приходишь сюда просто так. Верно? Что тебе на сей раз понадобилось узнать? Если секрет водородной бомбы, то я пас.

— Ну и шуточки у тебя, телеведущая! — покачал головой Балуев и ни с того ни с сего задорно предложил: — Отгадай загадку… Чем отличается шлюха из «Андромахи» от любой другой шлюхи?

— Это не по адресу! — надулась она. — Если хочешь снять девочку, вход с другой стороны здания.

— Если б я хотел снять, то не сидел бы здесь. Меня интересует только то, что меня интересует.

— Чем-чем, — пожала плечами Анхелика, — значком, наверно. Все остальное есть и у других шлюх.

— Каким значком?

— Сердечко с надписью «Андромаха». Что-то вроде клейма качества.

— Достань мне такой значок, — попросил Геннадий.

— Ты что, решил тоже попробовать? — засмеялась она.

— Очень остроумно! Ты сегодня прямо в ударе!

«Доярка» на эстраде явно притомилась, с нее градом катил пот, в глазах стояло выжженное поле пшеницы, нижняя челюсть олигофренически отвалилась. Обладатели «коз» требовали продолжения, выкрикивая то или иное название из «колхозного» репертуара. Сделав пару глотков воздуха, пропитанного табачным дымом и ароматами духов, «доярка» повиляла задом, что, по-видимому, означало высшую степень ее сексуальности, сделала публике несколько успокоительных жестов, и «вечерняя дойка» пошла по второму кругу.

Официант поставил перед Анхеликой коктейль, и она, едва пригубив его, заявила Балуеву:

— Ты хочешь, чтобы я свалилась замертво? Это слишком крепко для меня. Надо разбавить тоником!

— Ты все испортишь! Лучше закажи парочку сандвичей, и все будет в норме.

— Неужели ты пришел сюда ради этого блядского значка и заодно меня споить?

— Не только, — лаконично ответил он, плеснув себе в бокал мартини. — Еще чтобы выпить с тобой за нашего общего друга Федю, которого ты по старой дружбе сдала Поликарпу.

Анхелика вспыхнула, сверкнула черными очами, но вымолвить что-либо не смогла. Она поставила свой бокал на место, запустила пальцы в прическу, тут же разрушив хваленую башню, и низко склонила голову. Он не стал мешать ее терзаниям, осушил свой бокал и уставился на эстраду, где «доярка» выжимала последние капли.

— Выйдем на свежий воздух, — попросила Анхелика.

В наступивших сумерках они не нашли лучшего пристанища, чем ее машина.

— Что с Федей? — спросила она, когда они устроились на передних сиденьях.

— Не знаю, — честно ответил Балуев. — Позавчера, возвращаясь из поездки, он едва не схлопотал пулю. А сегодня пропал куда-то. Мы договорились вместе приехать в «Андромаху», но он не заехал за мной.

— Может, он сейчас дома?

Она достала из бардачка радиотелефон и набрала номер Федора. Ей ответили длинные гудки.

— Откуда директор зоомагазина узнал о его «ходках»? Ты рассказала?

— Демшин? — вытаращила она свои огромные глаза. — Он-то тут при чем?

— Он больше месяца выслеживал Федора на Рабкоровской, но сам, видимо, хорошо подставился и получил пулю в лоб.

— Демшин? — снова выпалила она с неменьшим изумлением, чем в первый раз.

— Давай пойдем по порядку, — предложил Геннадий. — Кому ты рассказывала о Фединых поездках за город? Только не надо увиливать. Кроме тебя, о них никто не знал.

— Я и не увиливаю, — пробормотала она, чуть не плача. — Мне пришлось обо всем рассказать мужу, будь проклят он со своей ревностью! — всплеснула она руками. — Он и раньше меня ревновал к Федору, но в последние месяцы просто с цепи сорвался! Кто-то донес ему, что мы с Федей обедаем в нашей телевизионной столовке, и он весь вечер надо мной измывался, грозил убить. Он вытянул из меня все.

— Почему ты не сообщила об этом Федору?

— Мы больше не виделись.

— Ты могла позвонить.

— Струсила, — откровенно призналась Анхелика. — Муж бы сразу заподозрил, если бы Федя сменил маршрут.

— Логично. — Балуев на мгновение задумался, как бы прикидывая, на сколько потянет следующий вопрос, если его положить на весы, и наконец решился: — А мог ли твой муж действовать самостоятельно, в обход Поликарпа? Он ведь, кажется, не последний человек в организации?

— Что ты! Он Поликарпу докладывает обо всем, даже в какой позе трахал меня минувшей ночью! Ничего не скроет! Думаю, что и допрос с пристрастием он мне учинил по подсказке Карпиди. Они наверняка давно следят за Федором.

— Зачем?

— Он ведь должник Поликарпа.

— И что с того?

— Ну, не знаю, — пожала она плечами. — Может, боялись, что он улизнет не расплатившись? Так ведь принято?

— И поэтому решили его убить, чтобы он не расплатился никогда?

Своим последним вопросом он загнал женщину в тупик. «Зачем я ее мучаю? Сразу видно, что она не посвящена в тайны высокой политики! — размышлял Балуев, подтрунивая над собой. — Надо задавать вопросы, на которые она знает ответы!»

— Не думай, малышка, что я тебя осуждаю, — ласково начал он, будто собирался продолжить с ней этот вечер в более интимном месте. — Каждый поступает в меру своих возможностей.

— Не надо только меня жалеть! — отрезала Анхелика. — Я сама знала, на что шла, когда выходила замуж!

— Меня мало интересуют подробности твоей семейной жизни, — заверил ее Геннадий. — Лучше объясни мне, дураку, почему Поликарп на такое дело послал бизнесмена?

— Ты про Демшина, что ли? — догадалась она. — Так он бизнесменом стал недавно. Это был один из самых преданных ему боевиков.

— Вот оно что…

Он сделал вид, что эта информация для него ровным счетом ничего не значит, но в душе праздновал победу: «Моя версия подтверждается! Все рассчитано так, чтобы подвести под удар Мишкольца! Надо звонить шефу, тянуть больше нельзя. Сегодняшнее исчезновение Федора может обернуться для нас катастрофой!» Он предложил ей сигарету, и они задымили.

— Знаешь, — вдруг, сказала она, накрыв его руку влажной ладонью, — тебе не стоит больше показываться в «Андромахе». Твой сегодняшний визит не пройдет для меня даром.

— Очередная сцена ревности? Скажи ему, что я хочу сделать телепередачу о коллекции картин Мишкольца и веду с тобой переговоры.

— Это правда?

Он покачал головой, при этом смущенно улыбаясь.

— Только что родил. — И, подмигнув, добавил: — А может, правда. Чем черт не шутит?

— Это было бы здорово, — оживилась она, — об этой коллекции по городу ходят такие слухи!

— Я поговорю с Владимиром Евгеньевичем, — пообещал Геннадий, — а сейчас мне пора.

— Погоди! — задержала она его. — Подожди меня здесь.

Через пять минут она протянула ему на ладони пошлое сердечко.

— Ты ведь хотел иметь этот значок?

Он чмокнул ее на прощание в щеку и бросился к своей машине. Растолкал спящего шофера и скомандовал по-барски:

— Трогай!

На такую удачу он мало рассчитывал. Он завладел неопровержимой уликой, которую с удовольствием подсунет этим волкодавам! Пусть поломают голову! Даже если немного поцапаются, все для пользы дела. Целый день ему не давал покоя труп в магазине «Игрушки». Еще вчера он прикинул, что парня в футболке «Горизонт» рабочие обнаружат только в понедельник утром, когда придут на работу. А до этого времени несостоявшийся директор оружейного магазина будет себе пованивать в собственном кабинете, если, конечно, его не хватится кто-нибудь из родных. Но о людях такого рода обычно начинают бить тревогу не скоро. Мало ли с кем и насколько он загулял? Парень был не промах, отмычками владел — будь здоров! Нет, такого вряд ли будут искать, да еще в ремонтирующемся магазине! А значит, есть шанс пойти ва-банк!

Шофер притормозил на Западной, возле бара «Ромашка». И тут вдруг до Балуева дошло, что вчера их с Федором видел здесь бармен, он обязательно даст показания, когда в понедельник начнется заваруха.

Как и вчера, тот подремывал в кресле за стойкой. Как и вчера, выпивохи и обжоры не осмеливались посягнуть на цветок, занесенный в Красную книгу.

— На что ты живешь, парень? — Геннадий Сергеевич постучал кулаком по кассовому аппарату.

— Тут разговоры не разговаривают!.. — начал было бармен, еще толком не продрав глаз, но узнал вчерашнего посетителя и заискивающе улыбнулся ему в надежде, что тот явился не с пустыми руками.

— Сколько тебе здесь платят, дружок?

— Это коммерческая тайна, — не убирая улыбки с лица, сообщил тот. — Будете что-нибудь заказывать? — дал он понять, что на этом тема исчерпана.

В другой ситуации Балуев выказал бы ему полное презрение, повернувшись спиной или бросив что-нибудь пренебрежительное о качестве того или иного напитка, но он прекрасно понимал, что завтра здесь будет полно посетителей, которые вместо напитков станут требовать информацию.

Едва Геннадий открыл рот, чтобы сделать бармену созревшее у него в голове предложение, как в бар ввалилась группа подвыпивших парней агрессивного вида. Лицо бармена сразу же исказилось, и на нем уже не читалось ничего, кроме страха.

Балуев отодвинулся немного в сторону, чтобы дать возможность парням занять место у стойки бара. Их было пятеро, здоровенных бизонов, не отличавшихся разнообразием в одежде. Физиономии выражали стадное, тупое чувство сплоченности. Когда первый из них открыл рот, стало ясно, что эта штука у него предназначена для чего угодно, только не для того, чтобы составлять из слов предложения.

— Эй, ты… х… в подтяжках! — обратился он к бармену. — Ты… это… принес? Мы тебя… это… предупреждали.

— Сегодня у меня нет, — слетело с побледневших губ бармена.

— Нам по х…! Плати из кассы! — прикрикнул на него другой, у которого дела с синтаксисом обстояли лучше.

— В кассе едва наберется сто тысяч, — простонал должник, втянув голову в плечи и, видно, предчувствуя, что сейчас будут бить. И действительно, один из бизонов лихо перемахнул через стойку бара, прямо как в американском вестерне, и с размаху двинул бармену в ухо. Тот закачался, но не упал, а только закрыл руками лицо.

— Не надо так грубо! — подал голос Балуев, никем до этого не замеченный.

Замахнувшись для второго удара, парень застыл на месте и вопросительно посмотрел на своих товарищей, а те, в свою очередь, уставились на пижона в шикарном костюме.

— Зачем же так грубо? — обратился он к ним с вопросом. — Всегда можно договориться по-хорошему.

— Чё ты лезешь не в свое дело?! — крикнул ему тот, что дружил с синтаксисом. Он шагнул к Балуеву явно не с братскими намерениями. — Чё ты лезешь?.. — С его уст чуть не сорвалось очередное похабное слово, но кто-то из товарищей схватил парня под локоть и дернул на себя. Они зловеще зашептались, выясняя отношения. Из их шипения Балуев разобрал только одно слово — Мишкольц.

— Как вы… того… представляете? — обратился к Геннадию Сергеевичу первый из бизонов. — То есть… я хотел сказать… того… как?

— Договориться? — помог ему выбраться из тупика Балуев. Тот кивнул вместо ответа. — Очень просто. Он заработает нужную сумму и отдаст.

Его слова вызвали дикий гогот парней.

— Он уже два месяца зарабатывает! — сообщил второй.

— Сколько он вам должен?

— Пятьсот баксов.

— Через неделю приходите в бар «Сириуса». Он с вами расплатится.

Это сообщение повергло их в замешательство.

— Мы туда не ходим.

— Нас там покоцают! — возражали парни.

— Не обязательно ходить всем стадом. За долгом может прийти один из вас, — посоветовал Балуев, — и никто его не тронет. На лбу ведь не написано, чей он человек.

«А у меня, видно, написано!» — одновременно и с досадой и с удовлетворением подумал он.

Парни посовещались между собой, и тот, который вначале был настроен против Геннадия Сергеевича, сказал:

— Мы вам верим. — И, повернувшись к бармену, добавил: — Но если и через неделю денег не будет — сумма удвоится!

«Нет ничего нового под солнцем. Аминь, — вспомнил про себя библейскую истину Балуев и в сердцах мысленно воскликнул: — Когда же все это кончится?!»

Бар снова опустел, а парень за стойкой так и прикрывал ухо ладонью. Геннадий положил перед ним свою визитную карточку и приказал:

— Завтра к двенадцати часам я жду тебя в офисе.

— Ваши условия?

Балуеву понравилось, что парень не считает его своим благодетелем. Мальчик — не дурак! Понимает, что к чему!

— Условия просты. С завтрашнего дня ты не показываешься в этом районе. Если кто-нибудь станет спрашивать обо мне — ты меня в глаза не видел…

Самое нелегкое испытание ждало его впереди. Он проторчал не менее получаса во дворе дома с магазином «Игрушки», пока не убедился в полной безопасности своего предприятия. Хотя опасность, конечно, оставалась. Было еще не так поздно, и его вполне могли заметить из какого-нибудь окна. Он осторожно приоткрыл дверь черного хода, чтобы избежать душераздирающего скрипа, и проскользнул внутрь.

Действовал быстро, потому что быть застигнутым на месте преступления не входило в его планы. Он сразу направился к директорскому кабинету. Дернул дверь. Посветил фонариком, чтобы убедиться в наличии трупа, хотя специфический запах, исходивший из душного кабинета, говорил сам за себя. Достал из кармана брюк подаренное Анхеликой сердечко, обтер значок носовым платком и аккуратно положил его на пол возле дверного косяка, так чтобы его не смогли куда-нибудь отшвырнуть и в то же время чтобы алое сердечко сразу бросилось в глаза. Дело, достойное самого коварного иезуита, было проделано с точностью до миллиметра. Он плотно прикрыл дверь. И в тот же миг, к своему ужасу, услышал голоса, доносившиеся из торгового зала. Он вовремя погасил фонарь и прислушался. Хлопнула дверь главного входа, и в торговом зале зажегся свет. Удирать поздно. Его обязательно заметят и устроят погоню. Геннадий прошмыгнул в нишу между аркой, недавно выложенной кирпичом и еще не оштукатуренной, и стеной, отделявшей торговый зал от административной части. Вчера они с Федором не обратили внимания на это идеальное убежище, он обнаружил его только что, когда в зале загорелся свет.

— Видишь, как мы тут развернулись без тебя! — хвастался один из вошедших, и Балуев сразу догадался, кому принадлежит этот голос. — Свой оружейный магазин — это тебе не пуп царапать. Директором назначили Алика: он из молодых, да ранних. Ты его не знаешь.

— Я вообще никого не знаю, — хрипловатым, глухим голосом отозвался другой, незнакомый.

Геннадий понял, что вошедших двое. Черта лысого им понадобилось в такое время, ругался он, сильней вжимаясь в нишу. Голоса приближались. Если они включат свет в административной части, я пропал! Вот уж порадуется Криворотый!

— А в подвале у меня склад, — сообщил первый, — там хранятся все наши боеприпасы.

— И твои знаменитые адские машинки? — усмехнулся второй, голоса которого Балуев никогда не слышал, но многое отдал бы, чтобы взглянуть на него.

— А как же без них, без родимых? Они нам здорово помогли во время «войны». На них подорвались Гром, Череп… — Он назвал еще несколько кличек, пока незнакомец не добавил:

— Еще одного забыл.

— Да брось ты! — хихикнул первый и спросил: — Хочешь взглянуть?

— Не откажусь.

— Ладушки! — Пит — а это был именно он — врубил свет в административной части.

Геннадий зажмурился от яркой вспышки и затаил дыхание. Потом увидел на полу две длинные тени. Тень незнакомца была ниже тени Пита, но толще. Силуэт головы, повернутой в профиль, обнаруживал некрупный нос и высокий выпуклый лоб, лишенный растительности, зато на макушке и над ухом волосы стояли торчком.

— Чем это у тебя тут пахнет? — повел носом незнакомец. Трупный запах, видимо, уже проник в коридор административной части, хотя Геннадий его не чувствовал.

— Чем может пахнуть, когда идет ремонт? — Пит тоже не обладал отличным обонянием.

— По-моему, ты замуровал тут парочку покойников, — рассмеялся лысый, похлопав по кирпичам свежевыложенной арки перед самым носом Балуева.

— У меня другие методы, — снова хихикнул Криворотый и, едва его спутник сделал шаг в сторону ниши с Балуевым, окликнул его: — Куда ты? Нам в противоположную сторону!

Они двинулись по узкому коридору вдоль стены, отделявшей торговый зал от административной части, и в самом конце его спустились по лестнице вниз.

Когда голоса окончательно стихли, Геннадий выбрался из своего укрытия и бросился к черному ходу.

Ночной шум листвы ласкал его слух самой пленительной музыкой в мире, а несколько капель дождя, упавших как бы по ошибке, по недосмотру Великого Синоптика, воспринимались как манна небесная.

Картина, открывшаяся ему на Западной, казалась теперь уморительной. У самого входа в магазин стояла белая «Волга» Пита, а напротив, возле бара «Ромашка», — белое «рено» Балуева. Конечно, этот оболтус, его шофер, опять уснул (он засыпает сразу, как только глохнет мотор!) и прозевал Криворотого! А Криворотый? Заметил или нет? Правда, белых «рено» в городе не так уж мало, но ему наверняка известен номер его машины: все-таки Мишкольц — враг № 1, и тут Криворотый всегда начеку! Неужели не обратил внимания? В нескольких метрах от его оружейного склада стоит машина исполняющего обязанности Мишкольца! Нонсенс! Что ж, он сегодня сделал все возможное, чтобы Мишкольц переместился на второй план, чтобы врагом № 1 Пита Криворотого стал другой человек. И все же…

— Твоего младенческого сна никто не тревожил? — обратился он к шоферу, усевшись рядом. Тот в недоумении разинул рот. Недоумение перешло в ничем не прикрытый зевок с поскуливанием. — Давай двигай! И побыстрей! — скомандовал Геннадий Сергеевич.

Значит, не заметил! Было не до того? Слишком увлекся гостем? — задавал себе вопросы Балуев, когда они развернулись и пустились в обратный путь. Кто этот лысый, перед которым Криворотый так стелется? Показывает оружейный склад! С ума сойти! Не приснилось же ему это? Он даже перед Старом, бывшим своим боссом, так не стелился! В чем же здесь дело?

— Я включу радио, чтобы не уснуть, — перебил его мысли шофер-оболтус.

— Ты еще не выспался? Только пасть свою, будь любезен, прикрывай, когда зеваешь!

— Я же за рулем! — возразил парень как раз в тот миг, когда грубоватый женский голос помешал ему снова зевнуть. — Хорошо поет, стерва!

«Что за чертовщина? Опять «Лили Марлен»!»

Балуев посмотрел в окно. Они подъезжали к кинотеатру «Знамя».

— Притормози-ка! — попросил он шофера.

Снял телефонную трубку и набрал номер Федора. Ничего не изменилось. К телефону никто не подошел.

— Я, пожалуй, пройдусь.

Он пересек шоссе и вышел к булочной. Реклама на всех трех зданиях то загоралась, то гасла. Он присел на скамейку, что напротив кинотеатра.

Итак, размышлял он, вчера я имел глупость предположить, что девка по имени Алиса живет в одном из этих домов, и, кажется, сказал Федору, чтобы тот с утра покараулил здесь: вдруг ей захочется хлебушка купить или киношку посмотреть? Потом я отказался от этой затеи. Почему? Слишком шикарное место обитания для этой курицы! А дальше? А дальше мы обнаружили в «Игрушках» мертвого Алика и тему похерили. Федор подбросил меня домой в пятом часу. Значит, сам лег спать не раньше пяти, а то и позже. Мог он утром быть здесь? Вряд ли. Не встал бы так рано. А вот часам к двум — вполне вероятно. Так ведь и девица не жаворонок, работает по ночам. Что получается? Они встретились? Вот здесь? На виду у всего города? Невероятно! Однако Федор исчез. Встретились, и что дальше? «Отдай мне мои камешки!» — «А ху-ху не хо-хо?» — «Не хо-хо!» Она стала бить себя в грудь: «Отдам! Все до последней крошечки отдам! Ошибочка вышла, гражданин хороший! Я хотела у вас в гараже прибраться, пыль вытереть, пол помыть, да бес попутал! Пойдемте скорее! Я вам все как есть отдам, ничего не утаю!» И наш Федя с радостью вприпрыжку поскакал за ней? Это и вовсе бред! Балуев закурил. Голубоватый дым уходил к чернильному небу медленно, неохотно. Так же медленно ворочались мысли в его распухшей от событий голове. Какая мне разница, злился он, замочил Федю Поликарп или эта сумасшедшая выпустила ему мозги? Зачем полез к ней? За тем, Гена, что это ты подал ему такую блестящую идею! Вот сам и расхлебывай!

Он с ненавистью отбросил недокуренную сигарету, встал и быстрым шагом направился к своей машине.

Стоп, приказал себе Балуев и послушно выполнил свою же команду — остановился. Оглянулся. Обшарил взглядом окрестности. А где, интересно, его машина, его сраный «опель»? Не на трамвае же он прикатил! Метрах в пятидесяти от ювелирного магазина находилась платная стоянка.

«Опель» стоял у самого въезда. Сторож спал в своей неуютной кабинке. Немецкая овчарка рычала на Балуева, разгадав его корыстные намерения. Он не двигался с места, будто, стоя, уснул. Так бывает, когда подтверждаются самые бредовые мысли…

В клуб «Большие надежды» Саня прибыл с тремя неизвестными в голове. А говорят еще, что арифметика в жизни не пригодится! Подчас жизнь ставит такие задачки, что Лобачевский свихнется!

Первое и самое мучительное неизвестное — эта истеричка, эта лже-Люда, которая все больше и больше нравится ему. Черт знает что! Баба — предмет неодушевленный! Как же он все-таки попался на эту удочку?

Попрощались холодно. Он проснулся около пяти вечера. Она на кухне пила кофе, курила и читала детектив. Кроме детективов, он ничего в доме не держит. А на фига? Задурять себе голову всякими Шекспирами да Толстыми? Делать ему больше нечего? Он спросил ее: «Тебя мама не потеряет?» — «Почему тебя волнует моя мама?» — «Меня она не волнует!» Прямо семейная сцена! Как ей удалось так сразу вписаться в его жизнь? Но ведь он про нее ни черта не знает! «Ты, наверно, в школе была двоечницей?» — снова начал подкоп. «С чего ты взял?» — удивилась она. «Училась бы хорошо в школе, тебя бы не подарили злому дядьке вместо куклы!» Она улыбнулась. «Ты не рад подарку?» — «Очень рад! Но я был бы еще больше рад, если бы подарок отдал мне мой пистолет». Она показала фигу. «Научись сначала ценить подарок и обращаться с ним как следует!» Вместо глаза — узенькая щелочка. Он теперь и сам видит, что зря погорячился. «Ладно уж, прости!» Как он такое произнес? Как язык-то повернулся? Правда, сказал так, будто сделал одолжение! Но ведь сказал! «Прости» — бабе? Черт знает что! «Проси не проси, все равно не отдам!» — поставила точку. Некоторое время не разговаривали. Он, конечно, надулся. Ведь прощения попросил, а она!.. Хотел было яичницу себе сварганить — жрать-то охота после сна! Так она даже холодильник не дала открыть. «Я жаркое приготовила. Садись! Сейчас подогрею». То-то он не мог понять, чем так непривычно пахнет на кухне! «Слушай, откуда жаркое? Я же мяса не покупал! Ты что, в магазин ходила? В халате?» — «Больше мне делать нечего! А на что дармоеды у тебя под окном? Попросила — мне купили!» — «Ну, ты даешь! А деньги где взяла?» — «Нигде. Пообещала, ты как проснешься, так сразу отдашь». Тут его прорвало. Он даже не стал больше церемониться с именем. «Людка, ты золотая девчонка! С тобой можно горы свернуть! Пойдещь ко мне в замы?» — «Я же двоечница…» — «А это мне по фигу! Главное, котелок у тебя здорово варит! И еще, уважаю тех, кто не боится лихачить! Я и сам по натуре лихач!» Что за чушь он понес про зама, про лихачей? Откуда это взялось? Экспромт! Он же к своей фирме ни одной бабы близко не подпускал! Разве что секретарша… Так она уже в таком возрасте, что не поймешь, баба или мужик. А тут — на тебе, сразу в замы! А Мишку куда деть? Нет, это просто затмение какое-то под впечатлением жаркого! Давно он так вкусно не ел! Ресторанная пресная пища обрыдла! Мама здорово готовит, да еще вот эта… И была еще…

Пока он наслаждался ее стряпней, она продолжала курить и читать… Это ему не понравилось, стало скучно работать зубами, хотя каждый день он это проделывал в одиночестве. «Может, ты составишь мне компанию?» — «Я уже поела». От книги она при этом не оторвалась. «Эй, — коснулся он ее руки, — почитаешь, когда я уеду! Ты — подарок или нет?» Как она посмотрела на него в этот миг! Сколько ненависти, сколько презрения было в ее взгляде! Что он ей сделал? Зачем она здесь? «Я должна смотреть тебе в рот? Если мешаю, могу пойти читать в гостиную». Нет, это уже слишком! Он вырвал у нее из рук книгу и разорвал на две части! Что на него опять нашло? Психованый какой-то стал! Она, как и утром, быстро остудила его пыл! Только на сей раз не валандалась — сразу выстрелила! Он от неожиданности, а может, по давней, забытой привычке бросился на пол. Когда открыл глаза, увидел дырку в потолке. Дым от выстрела еще не рассеялся, а двое молодцов из охраны уже были тут как тут. «С вами все в порядке? Помощь не требуется?» Люда сидела к ним спиной и лицом к нему. Ох, и бледным же было ее лицо! Она закрыла глаза и, кажется, не дышала. Руку с пистолетом спрятала под стол. «А вы чуткие ребята! — усмехнулся он. — Нет, помощь не требуется. Это мы устроили вам проверку. И я теперь вижу, что босс обо мне позаботился неформально». Канцелярщина так и прет из него, даже в такие минуты! «Позаботился неформально» — надо же, сказанул! Откуда что взялось? Пять лет на руководящей работе даром не прошли!

Парни уже хотели было уйти, но он вспомнил:

«Кому-то из вас я должен?» Когда отсчитывал деньги, руки дрожали, как у алкаша! Позор! Прошел Афган, Поликарпа, а испугался какой-то шалавы! Но ведь тогда ему нечего было терять! А сейчас? Нет, это все мура! Чепуха на постном масле!

Они ушли, а Люда не шелохнулась. Он подошел сзади и положил ей руку на плечо. Она вся съежилась, будто он обдал ее холодной водой из ведра. «Прости…» С ума сойти можно! Он мог бы в эту минуту встать перед ней на колени, но она сбросила его руку с плеча, и он чуть не дал ей в ухо, но сдержался. Нет, девки не бывают такими своенравными! Девки стелятся, девки гнутся, девки — податливый, пластичный материал!.. «Ты будешь есть, или убрать в холодильник?» — «Спасибо. Я уже сыт». Она стала мыть посуду. Он просто сидел и молчал. Нет, не просто. Он рассматривал ее так, будто раньше не видел. Да, да, тысячу раз — да! Он поймал себя на том, что сидит и сравнивает ее, то есть Люду, с той, с другой Людой! И когда это понял, закрыл ладонями лицо и заскулил. Впервые в жизни заскулил, потому что вдруг стало так больно, словно она выстрелила не в потолок! Почему тогда, пять лет назад, не скулил, не корчился от боли, вообще старался не думать? И получалось ведь…

«Эй! — Теперь она коснулась его руки. — Ты чего?» Даже сквозь пальцы он видел, как она испугалась. И тут же нашелся, что сказать: «Взгрустнулось». Она выключила воду. Опять закурила, глядя в окно, и вдруг ни с того ни с сего проговорила: «А знаешь, ты парень что надо…» — «Разве?» — «Я не думала…» — «Чего ты не думала?» — «Короче, спасибо тебе». Она бросила это скороговоркой, взволнованно. «За что спасибо?» — «За то, что не отдал на растерзание своим дармоедам! Я бы так и поступила на твоем месте!» Она подняла с пола две половинки разодранной книги, сложила их вместе и бросила на холодильник, так что они опять разлетелись. «Ты же — мой подарок. Зачем мне тебя отдавать кому-то?» Он поднялся и попробовал ее обнять. Она не сопротивлялась. Он поцеловал ее в шею, под самую мочку. Она тяжело дышала. Он почувствовал, как все в ней напряглось. Нет, она из другого материала! «Мне надо ехать», — шепнул он ей на ухо. Она отстранилась. «Опять до утра?» Он кивнул. «Надеюсь, ты меня не станешь будить, как сегодня?» Глаз у нее переливался всеми цветами радугами. «Можешь спать спокойно, — заверил он, — больше это не повторится… Никогда».

Когда захлопывал дверь, она опять читала, даже взглядом не провожала его. И не надо! Он все же потянул время — вдруг обернется, скажет: «Пока!» Не обернулась, ничего не сказала. Он тоже молча ушел. Нет, она совсем не похожа на ту… Ничего общего!

Кельнер опять был учтив и предупредителен, сунул ему в пальцы гаванскую сигару, поднес зажигалку, в другую руку протиснул фужер с чем-то темно-красным. Ах, да! Он решил сегодня не напиваться, заказал вино. И не просто вино, сделал царский заказ: «Мне Бордо Шато Марго 1990 года!» И ведь принес, шельма! Вот бутылка рядом стоит на столике. Все они выслуживаются, гады!

Саня сделал глоток, затянулся, выпустил дым.

Второе неизвестное, с которым он приехал сюда, тоже не давало покоя. Говорить ли «отцу» о записке мэра? Ведь такая конспирация неспроста предпринята главой городской администрации. Он явно не хочет посвящать Лося в какие-то свои планы, и Лось это чувствует. К тому же «отец» появится в клубе, как всегда, не раньше полуночи, а мэр назначил ему встречу на одиннадцать. И тут возникает третье неизвестное! Как избавиться от охраны? Одна машина — это был фиолетового цвета «ниссан», охрана за день сменилась — сопровождала его в клуб; другая — кажется, серенькая «тойота» — осталась караулить дом. Лось оказал медвежью услугу — приходится ломать голову, как избавиться от его людей. Может, просто послать их к такой-то матери? А если, он захочет скрыть от Лося информацию мэра? Никогда ему не приходило в голову скрывать что-нибудь от «отца». Всем он обязан Георгию Михайловичу. И все-таки что-то удерживает его, чей-то голос внутри подсказывает: «Держи в тайне!» Этот голос никогда не подводил Саню.

Он взглянул на часы — без пяти девять. До сада Мандельштама двадцать минут ходьбы. Времени предостаточно, чтобы все хорошенько обмозговать.

— Уже на время смотришь? — По другую сторону фонтанчика с папуасами возник смуглолицый бородач — его заместитель Миша. — Что с тобой сегодня? Не играешь. Пьешь «компот».

— Не играю, потому что по астрологическому календарю мне сегодня противопоказаны игры, а пью «компот», потому что завтра на работу. И тебе, кстати, тоже не помешает, — нашел он объяснения на все вопросы подчиненного.

— Вот так всегда, — обиделся тот, — чуть что — сразу работа! Здесь-то мы можем не говорить о работе?

— Ты прав, — согласился Шаталин, — просто нет настроения. Все еще не могу прийти в себя после юбилея, — свернул он беседу в нужное русло.

— Мы тебя славно накачали! — гордо заявил Миша. — Я тебя ни разу не видел таким!

— Каким?

— О! Это был полный тормоз! Мы тебя волокли вчетвером! Ты ведь у нас парень здоровый! Мы об этом всегда помнили, а теперь уж точно не забудем! — Развеселившийся заместитель во время своего рассказа так жестикулировал, что чуть не разнес экзотический фонтан, во всяком случае, репутация белого клубного пиджака была подмочена аж до локтя. — Вот черт! Не заметил!

— Поменьше страсти, Миша, — посоветовал начальник. — Вы меня доволокли до машины. Что дальше?

— Дальше ты захотел пи-пи. Мы уже собрались было тащить тебя обратно, но ты изъявил желание помочиться в реку с моста. Кто-то из наших уже на мосту пошутил: не подержать ли тебе пипиську? И тогда ты разбушевался. Откуда только силы взялись? Начал крушить нам челюсти! Не помнишь?

— Не-а, — помотал Шаталин головой, — что, кого-то здорово задел?

— Мягко сказано, — горько и в то же время восхищенно улыбнулся Миша. — Ты нас раскидал на мосту, как оловянных солдатиков, и мы все вчетвером чуть не искупались.

Заместитель поднес к губам свой фужер, но пить не стал, робко взглянув на Шаталина.

— Да пей, хрен с тобой! — разрешил шеф, это даже было ему на руку — побыстрей развяжется язык от водки. А в том, что у Миши в фужере водка, он не сомневался. Заместитель, квасной патриот, не любил ничего «ихнего», даже носки себе покупал исключительно местной фабрики имени Надежды Крупской.

Он выпил залпом «за богатырскую силушку» начальника и занюхал бутербродом с икрой.

— Ну? — торопил его Саня, ведь еще нужно обдумать план побега.

— А что ты хочешь узнать? На мосту и было самое интересное. Потом тебя забросили в машину. Ты, кстати, как помочился, стал передвигаться без нашей помощи. Вот только непременно хотел сесть за руль, мы тебя едва отговорили и пересадили, от греха подальше, на заднее сиденье.

— А кто сел за руль?

— Кто-кто, шофер наш — Потапыч. Он мужчина серьезный, трезвенник.

— А еще кто-нибудь был в машине, кроме меня и шофера?

— Из наших вроде больше никто не сел, — с некоторой долей сомнения припомнил Миша, потому что почувствовал какой-то подвох в вопросе Шаталина и насторожился. — Точно, никто, — выдержав паузу, добавил он. — Я ведь как стеклышко был.

«А как же подарок?!» — чуть не закричал Саня, но сдержался. Он и раньше подозревал, что его ребята вряд ли могли отмочить такую шутку с Людой, но очень уж понравилась ему история с одушевленным подарком. Так понравилась, что не хотелось думать ни о чем другом. Не потому ли он забыл вчера расспросить заместителя о ней? Саня не торопился расстаться с иллюзией и брякнул настороженному Мише:

— А женщина в моей машине не сидела?

— У тебя что, глюки начались?! — заржал тот, но, не найдя поддержки со стороны Шаталина, быстро отсмеялся и не преминул подать мудрый совет: — Пора вам обзавестись супружницей, Александр Емельянович.

Значит, она все наврала! А он, олух царя небесного, развесил уши! Первой мыслью было — сесть в машину, вернуться домой и поставить ей фингал под вторым глазом, но стрелки часов неумолимо приближали час свидания с мэром, и он приказал себе крепиться, немного потерпеть, а уж там он ей задаст! «Я — твой подарок!» Больше у нее такие штучки не пройдут! Выкинет, к чертям собачьим, эту бомжиху! И туг он осекся. А почему, собственно, бомжиху? Что он про нее знает? Только одно, что в доме она у него не случайно. Но зачем? Он уже дважды за день убедился, что намерений убить его у Люды нет. Почему он не приказал парням разоружить ее, когда они после выстрела вбежали на кухню? Не хотел перед ними показать себя трусом? С какой-то девкой справиться не может! А если может, почему весь день терпел — ходил, ел, спал под прицелом? Нет, на парней ему решительно наплевать! Пусть что хотят, то и думают! Он боялся выглядеть трусом перед ней! А то, что она постоянно держит его на мушке (теперь он вдруг это понял), нравится ему, придает существованию остроту, которой не хватало в последние годы.

Бородатый заместитель сообразил, что разговаривать с ним больше не желают, и незаметно ретировался в сторону бильярдного стола. Он хорошо изучил своего шефа. Если тот задумался, надо сматываться, потому что Шаталин не любит по возвращении из закоулков памяти обнаруживать кого-то рядом, словно тот мог подслушать или подсмотреть его мысли.

Саня сделал очередную затяжку. Невидящим взором окинул зал. Все эти люди, члены клуба «Большие надежды», которых он знал не первый год, казались ему теперь однородной серой массой, кишащей вокруг него и напирающей все тесней и тесней, так что вот-вот и дышать уже будет нечем. Это начало приступа, сказал себе Шаталин, после чего загасил сигару и выпил залпом вино, не почувствовав вкуса. Что ж, тем лучше, усмехнулся он про себя. Приступы клаустрофобии вынуждали действовать, искать выход из замкнутого пространства.

Он четко уяснил одно, что двери клуба для него закрыты, через них он выйти не может, потому что там — фиолетовый «ниссан» и парни, приставленные «отцом», чутки и предупредительны, как рыцари былых времен к прекрасным дамам.

Здание, в котором располагался клуб, представляло собой двухэтажный особняк начала века в стиле модерн, реставрированный год назад то ли турками, то ли румынами. В советские времена в нем размещался какой-то НИИ, быстро лопнувший во время перестройки. Но Шаталин впервые попал сюда пять лет назад, когда особняк уже принадлежал Лосю, и ему как-то не приходило в голову заходить через окно или через крышу. Впрочем, из кухни бара обязательно должен быть выход, но бармен, как пить дать, поинтересуется, что ему вдруг понадобилось на кухне. К тому же известно, что бармен — первый стукач в клубе. Нет, такой вариант его не устраивает. Никто не должен видеть, как он уходит.

Саня поднялся на второй этаж, после того как обнаружил, что еще один запасной выход, возле туалетов, во время реконструкции замуровали за ненадобностью, а окошко в туалете оказалось таким узким, что при его габаритах он мог уподобиться Винни-Пуху, отобедавшему у Кролика.

На втором этаже его ждало еще большее разочарование: окна в туалетах не раздались вширь, а при выходе через окно банкетного зала можно было спокойно сломать шею даже бывшему десантнику и опытному боевику Шаталину. Оставалась крыша, на которую не надо было взбираться по чердачной лестнице. Туда вели каменные ступени, что несколько обескуражило Саню. Значит, и там какое-то увеселительное заведение?

Он оказался прав, но не на все сто процентов. Турки, а может быть, румыны превратили крышу в летнюю мансарду из стекла. Если бы кто-то предусмотрительный не раскрыл тут окна, то у Сани возникло бы полное ощущение, что он теплолюбивый овощ в чьем-то парнике. Еще не совсем потемневшее небо позволяло ориентироваться, выдавая очертания предметов. Хватило одного беглого взгляда, чтобы понять: «отец» задумал на крыше клуба бассейн. В центре пола был выдолблен правильной формы прямоугольник, выложенный кафельной плиткой. Вокруг бассейна громоздились уложенные в штабеля мраморные плиты, и было ясно, что в будни здесь вовсю ведутся строительные работы.

Шаталин обошел крышу-мансарду вдоль и поперек, и обострившийся приступ помог ему найти все необходимое для побега. Крыша соседнего дома почти вплотную примыкала к зданию клуба, расстояние между ними было метра в два. К тому же соседний особняк не реконструировался, и его покатая железная крыша находилась чуть ниже стеклянной мансарды, так что оказаться на ней не составило бы для Шаталина особого труда. Он сразу понял, что это учреждение, а значит, внутри есть сторож, и выйти через чердак беспрепятственно нечего и думать. Придется воспользоваться пожарной лестницей. Там она должна быть — дом не ремонтировался лет тридцать, если не больше.

Казалось бы, все в порядке, путь открыт, но возникал один банальнейший вопрос. Как потом вернуться назад? Его возвращение тоже должно пройти незамеченным. Однако, чтобы без разбега запрыгнуть с покатой крыши в окно мансарды, которая к тому же находится на полметра выше, нужно иметь крылья вместо рук.

Оттого, что небо было близко, немного полегчало, но дышалось по-прежнему тяжело. Его выручила стройка. Здесь он откопал железный трос и веревку. Трос закрепил за трубу, проходившую под окном и служившую то ли для отопления мансарды, то ли для подачи воды в бассейн. Другой конец троса забросил на соседнюю крышу. Веревку спрятал в карман пиджака. Посмотрел вниз. В сгущавшихся сумерках расщелина между домами выглядела бездонной пропастью…

Как только ступни ног обожгло, он потерял равновесие и, если бы отклонился назад, летел бы уже головой вниз, но былая сноровка не подвела. Падая, Саня перевернулся на спину и, прокатившись по железной кровле, ухватился обеими руками за парапет. Приведя в порядок дыхание, принялся укреплять другой конец троса, зацепив его за парапет. Теперь оба дома были связаны тросом.

Приступ кончился. Он свесил ноги с крыши и вдохнул полной грудью воздух наступающей ночи. Для дальнейшего продвижения требовалось остановить дрожь в членах. Руки тряслись так, что противно было на них смотреть. «Потерял квалификацию, Саня», — укорил он себя. Точно также они тряслись, когда он на кухне расплачивался с охранником, после того как Люда выстрелила в потолок. Он снова мысленно вернулся к ней здесь, на крыше, болтая ногами над «пропастью».

Если она пробралась в дом незаметно ночью — ведь входная дверь была открыта, он вообще редко ее запирает, — когда он уже спал и ничего не мог слышать, значит… Он вдруг понял, что все это время не прикасался к девушке и даже не пытался ею овладеть. И в ту, первую ночь он спал, как сурок, а она лежала рядом совсем голая! Это возбудило его, и он подумал: может, не стоит признаваться ей ни в чем, а продолжить игру в «подарок»? Тогда он, как приедет из клуба, сразу возьмет ее в постели, тепленькую! Несколько минут Шаталин пребывал в томительной истоме, представляя, как она покорно раздвигает ноги, обвивает его шею, прижимает к груди. И вот он медленно, потихоньку, чтобы не повредить чего, входит в нее. Ему почему-то непременно захотелось медленно и потихоньку, как тогда… И вдруг крыша под ним закачалась. Она сказала, что он всю ночь ее трахал и называл Людой! Этого быть не могло! Он спал, как сурок! Он ее не трогал! Он никак не мог ее называть! Откуда она узнала про Люду? Она все знает, эта странная девка с пистолетом! Кто же она? Неужели…

Налетевший ветер растрепал его волосы и донес с площади еле уловимый бой часов. Половина одиннадцатого. Саня поднялся и, опираясь о парапет, стал осторожно передвигаться по периметру крыши.

Пожарную лестницу он обнаружил на другом краю дома. Она заканчивалась слишком высоко, примерно в трех метрах от земли. Он привязал к нижним ступенькам веревку, чтобы на обратном пути зацепиться за нее, и спрыгнул.

Сад Мандельштама показался ему райским уголком. Пахло цветами. Вот только слишком откровенно лапающаяся парочка нарушала идиллию. Парочки до сих пор раздражали Шаталина, но сегодня он их не изгонял из рая, сегодня ему было не до них.

У летней эстрады Саня притормозил и восстановил дыхание. Не надо показывать мэру, как он спешил к нему на свидание.

Скамейки, расставленные полукругом, пустовали. Он присел на самую дальнюю, под фонарем, и постарался привести себя в порядок: заправил выбившуюся из штанов рубаху, почистил пиджак, обтер носовым платком ботинки. Он убеждал себя, что делает это не для мэра, а потому, что предстоит вернуться в клуб, будто обратный путь менее тернист.

Он ждал, как зритель ждет начала представления. Мэр опоздал на семь минут — это частенько случается в театре. Он вышел из-за кустов, как из-за кулис, чинно и важно, оставив в кустах огромную тень телохранителя. Одет был в спортивный костюм не для конспирации, догадался впоследствии Саня, а потому, что совершал обычный вечерний променад с котом. На плече мэра не менее важно восседал сиамский кот с красными огоньками глаз.

Мэр приветствовал Шаталина взмахом руки и многомудрыми словами:

— Салют! Салют!

Вид мэра показался Сане слишком несерьезным для делового разговора, ради которого он стольким рисковал. И тем не менее Саня спустился к нему, и они пожали друг другу руки, а потом уселись в первом ряду и заговорили, не обращая внимания на тень в кустах и на чрезмерно важного кота.

— Честно говоря, Сашенька, я не очень-то надеялся на нашу встречу. Поймешь ли ты мой пароль? — Он хихикнул звонким, бабьим голосом. При этом его круглое светлое лицо, которое многим казалось замкнутым и неприступным, превратилось в нелепую клоунскую маску, и только маленьким влажным глазкам почему-то было не до смеха. — А если поймешь, то сумеешь ли скрыть мою тщательнейшую конспирацию от своего босса, которому, насколько мне известно, ты беззаветно предан.

— Георгий Михайлович ничего не знает о нашей встрече, — успокоил его Саня.

— Я на это и рассчитывал, — признался мэр и после короткой паузы добавил: — Я верил, что ты меня не подведешь.

Шаталин старался не перебивать его, но мэр еще долго не мог отыскать нужную нить, дергая за какие-то бесполезные, не приводящие разговор в движение ниточки, так что даже кот у него на плече начал зевать, а Саню просто мутило от всех этих абстрактных словосочетаний на тему жизни вообще. Но не мог же он его подгонять: «Давай короче, фраер!» Приходилось заглядывать в рот коту.

И когда бдительность Сани была совершенно усыплена и он стал подумывать, что может вернуться в клуб через главный вход и обо всем честно доложить «отцу», мэр четко произнес:

— В новой игре я решил поставить на тебя.

— Как это понимать?

— Скоро в городе начнется предвыборная кампания, и мне хорошо известно, что твой босс подставит мне подножку. Так вот, до начала предвыборной кампании его место займешь ты!

Это прозвучало как гром среди ясного неба, но в то же время — давно спрогнозированный гром, не вызывающий удивления и обморока у дам.

Шаталин не стал спрашивать, куда при таком раскладе денется Лось. То, что «отцу» уготовано лучшее место на кладбище, было ясно с первых слов мэра, сопровождаемых клоунскими ужимками. Могилой повеяло уже от записки в блокноте, и сам письменный прибор из яшмы и бронзы чем-то напоминал надгробный памятник.

— Почему вы считаете, что, когда не станет босса, его место займу я? В нашей организации есть много достойных людей.

— Я позабочусь об этом, Сашенька.

Теперь он уже не хихикал, арлекинаде отводилась роль лишь в прологе.

— Но это не мое дело, — попытался протестовать Саня, хотя прекрасно понимал: раз перед ним раскрыли карты, то отступить он может только в могилу. — Я — бизнесмен.

— Вот и прекрасно. Я хочу, чтобы наш город был городом бизнесменов, а не паханов. Я ставлю на бизнес, и все эти лоси, шалуны, криворотые скоро сойдут со сцены. — Среди перечисленных боссов он не назвал только одно имя, вернее, кличку, и Шаталин догадался почему.

— А вы не допускаете мысли, что я сейчас вернусь в клуб и обо всем доложу Георгию Михайловичу?

— Нет, Сашенька, не допускаю. Это будет тебе дорого стоить. Во-первых, Лось скорее договорится со мной, чем с тобой, а во-вторых, кое-что всплывет из твоего славного прошлого, напечатают в газетах. Зачем тебе это надо — оказаться вдруг за решеткой?

Такого поворота в разговоре он не ожидал.

— Выходит, вы меня шантажируете?

— Выходит, так. — Мэр снова взялся за старое и по-бабьи хихикнул, разбудив кота, который уже успел уснуть у него на коленях. Потом посмотрел на часы и обратился к коту: — Ах, Боже, Марсик! Тебя пора укладывать в кроватку! Что скажет мамочка? Она задаст нам трепку!

И он быстро поднялся, взгромоздив сонного кота на плечо.

Поднялся и Шаталин, хотя после всего сказанного он с большим бы удовольствием прилег.

— Салют! Салют! — сделал ему рукой мэр и, уже у самых кустов, где зашевелилась огромная тень, произнес: — В следующий раз мы встретимся у меня в кабинете. Я приглашу тебя официально. Однако было забавно поиграть в шпионов! — Последнюю фразу он адресовал то ли тени в кустах, то ли сонному Марсику.

После его ухода Саня некоторое время стоял в растерянности, плохо соображая, где он находится, словно заблудился в чужом сне. В действительность его вернул бой часов, доносящийся с площади. Часы отбивали полночь, а это значило, что Золушка потеряла туфельку, в клуб приехал «отец», и он непременно захочет увидеть его, и ему доложат, что Шаталин здесь, в клубе, и лизоблюды, всегда готовые услужить, бросятся на поиски несчастного: «Александр Емельянович! Александр Емельянович! Где вы? Ау!»

Саня сломя голову ринулся в обратный путь. Взлетел с помощью веревки на пожарную лестницу, почти пробежался по крыше, время от времени хватаясь за парапет, и самый опасный участок дистанции по натянутому тросу преодолел с завидной скоростью. Вполз в окно крыши-мансарды, отвязал от трубы трос и перекинул его на соседнюю крышу. Пусть рабочие с утра голову поломают!

В тот же миг на мансарде вспыхнули прожектора. Он и не подозревал, что здесь может быть столько света.

— А вот и Александр Емельянович!

В дверях толпились несколько членов клуба, но впереди всех — его бородатый заместитель Миша. У него и вырвалось радостное восклицание.

— Что вы тут делаете? — стали интересоваться члены клуба, зыркая по сторонам, как бы отыскивая причину, по которой Шаталин забрался так высоко, и, не найдя ничего, хотели было уже поинтересоваться ходом ремонтных работ, но тут он сам соизволил отчитаться:

— Смотрел на звезды, пока вы не врубили свет! Сейчас уж, конечно, ни черта не увидать, — и направился к выходу, чтобы увлечь за собой остальных, но не тут-то было.

Члены клуба разбрелись по крыше, кое-кто даже прыгнул на дно обезвоженного бассейна и стал изображать пловца-брассиста, бегая из одного конца в другой.

— А тебя ищет «отец», — сквозь бородатую улыбку сообщил Миша. — Он в последнее время часто интересуется тобой. Наверно, готовит себе смену.

— Не рановато ли думать о смене? — Шаталина передернуло от слов зама, но он тут же овладел собой и даже скаламбурил: — Он здоров, как лось!

В туалете он привел себя в порядок. Рукав пиджака был сильно вымазан в известке, пришлось немного задержаться.

— Я вижу, ты не торопишься. — Борода заместителя преследовала его и здесь.

— Вымазался на крыше в темноте, — быстро нашелся Саня. — Не могу перед боссом предстать в таком виде.

— А ты ему про звезды наплети. Может, поверит.

— Не понял… — Шаталин замер в неестественной позе, будто играл со своим замом в «Море волнуется».

Миша вдруг нервно загоготал, после чего выдал:

— Прошел слушок, будто ты на крыше трахаешь жену Вертепа! Она исчезла примерно в то же время, когда и ты! — Он вновь загоготал.

— Д-дурак! — выпалил Саня и вышел вон.

— А потом Вертеп вспомнил, что отослал жену, чтобы хвостом поменьше крутила! — кричал Миша ему вдогонку. — И дома оставить боится, и сюда везти — срам…

Лось сидел на вчерашнем месте — второе кресло от фонтана. На нем был старый, побитый молью джемпер, надетый на голое тело, так что виднелись седые волосы на груди и утонувший в них золотой крестик. В таком виде в клуб никого не пускали, да никто бы и не осмелился так прийти. Только «отец» иногда юродствовал или, вернее, хипповал.

Первой мыслью Александра было броситься ему в ноги и просить прощения за то, что втайне от него встретился с мэром и предал его в помыслах, хотя и не давал никакого согласия, что будет участвовать в грязной авантюре, задуманной мэром, но тот и не спрашивал его согласия. Просто поставил в известность, сделал своим сообщником, дав понять Шаталину, что он никто — только пешка в затянувшейся шахматной партии, пешка, которая при умелой игре может стать ферзем.

Нет, он не упал в ноги боссу, не раскаялся. С того времени, как Шаталин покинул летнюю эстраду в саду Мандельштама, мэр неотступно следовал за ним, взвизгивал по-бабьи и нашептывал то в одно, то в другое ухо: «Лось скорее договорится со мной, чем с тобой…»

Лось смотрел приветливо — не многим оказывалась такая честь.

— Уже полчаса тебя жду, мой мальчик. Что ты не присаживаешься? В ногах правды нет.

— А я, знаете ли, Георгий Михайлович, смотрел на звезды, задумался…

— О чем же, если не секрет? — перебил его босс.

— О жизни… и вообще… — растерялся Саня.

— Это похвально. О жизни иногда стоит подумать. Неплохая штука. — Он, по обыкновению, закатил глаза, откинув голову на спинку кресла, и спросил: — Где же ты увидел звезды?

— На крыше.

— Вот как? Видать, тебе здорово приспичило подумать о жизни, если даже грязь стройки не остановила.

— Я привычный к грязи, — усмехнулся Александр, он постепенно приходил в себя.

— Как у Пита продвигаются дела с поиском девчонки? — сменил тему босс.

— Не знаю, — пожал плечами Саня, — он мне не звонил.

— Сам позвони, — посоветовал босс, — вы ведь старые друзья. Нужно быть в курсе событий. Мои ребята тебе не очень досаждают?

— Все в порядке

— А теперь ответь мне. — Он приоткрыл один глаз и посмотрел им на парня. — Только не обижайся на мое стариковское любопытство. Кто там завелся у тебя в доме, что за зверушка?

«О! Если бы я сам мог ответить на этот вопрос!» — взмолился в душе Саня.

— Моя любовница, — без тени смущения пояснил он.

— Почему твоя любовница палит из нагана? — Его глаз не моргал.

— Это мы так развлекаемся! Мы здорово подходим друг другу! У нас у обоих садо-мазохистские наклонности!

Он хотел казаться веселым и непринужденным, но по тому, как смотрел на него серый, с полинялым белком глаз Георгия Михайловича, Шаталин понял, что тот ему верит.

— Ты уверен в ней? Она за тобой не шпионит?

— Ни в ком нельзя быть уверенным до конца.

— Это правильно. — Он закрыл глаз. — Будь осторожен, мой мальчик. Измена всегда ходит рядом.

«А иногда не ходит, а сидит рядом!» — с горечью воскликнул про себя Шаталин. Внутри у него царил хаос. Он говорил себе, что не все еще потеряно. Вот сейчас, вот-вот он во всем признается «отцу», но в следующую секунду уже останавливал свой порыв: «Это гибель!»

— Ты помнишь наш вчерашний разговор? — Этим вопросом Лось открыл новую и самую страшную для Шаталина тему.

— Помню. Мэр подарил мне письменный прибор из яшмы и бронзы.

— Что туда входит? — поинтересовался босс, и Саня перечислил. — Привези его завтра к себе в кабинет, а я пришлю специалиста.

— Какого специалиста? — не понял Александр.

— Думаю, что в прибор вставлен передатчик. Наш дорогой мэр не мог не позаботиться о тебе. Эта гнида затевает серьезную игру. Вернее, не он сам, а тот, под чью дудку он пляшет.

— Что ему надо, тому, кто прячется за спиной мэра? Они оба прекрасно понимали, о ком идет речь, но предпочитали не произносить это имя вслух.

— Что надо? — Лось вдруг открыл оба глаза, и они не излучали света. — Ты что, Саня, в школе учишься — задаешь мне такие вопросы? Он хочет всех подмять под себя, вот тебе мой ответ.

— Мы можем как-нибудь предупредить его действия?

— Об этом есть кому позаботиться, мой мальчик, — похлопал Лось Шаталина по руке и, вновь опустив тяжелые веки, добавил: — Занимайся своим делом и ни о чем не думай. На таких, как ты, держится организация. Помни об этом и работай не покладая рук.

Босс на некоторое время умолк, и Сане даже показалось, что он уснул.

Клуб продолжал жить своей ночной жизнью, все больше наполняясь шумом беспечного веселья. Пианист играл на рояле джазовую мелодию. Кельнеры разносили напитки. Крутилась рулетка. Крупье выкрикивал выигрыш. Другой крупье искусно тасовал колоду карт, воровски поглядывая на любителей «блэк джека», облепивших его. Громче всех реагировали бильярдисты, напоминая футбольных болельщиков. Четверо почтенных мужей с солидными брюшками резались в вист. На их каменных лицах было высечено: «Все суета и ловля ветра». Кое-кто спускался в подвал — пострелять в тире. Были тут несколько очаровательных дам, как положено, усыпанных бриллиантами. За одной из них, успел заметить Шаталин, увивался бородатый Миша. Заместитель, наплодив пятерых малышей, не боялся оставлять жену дома. Время от времени он поглядывал на своего шефа и подмигивал ему так, будто понимал, о чем они шушукаются с Лосем.

— Ты вспомнил, что тебе шепнул на ухо мэр? — воспрянул ото сна «отец».

— Да. Ничего существенного. Что-то типа: «Держись, Бонапарт!» — соврал Саня и почему-то уставился на даму, с которой любезничал его зам.

Он видел эту женщину впервые. Она ему показалась совсем юной. Такие не часто бывают у них в клубе. Ее светло-желтые волосы падали на плечи в виде тонко сплетенных узбекских косичек, статную, красивую фигуру облегало узкое ярко-бирюзовое платье. «Надо будет завтра расспросить бородатого кобеля об этой девице», — наметил он себе и подумал, что еще неделю назад ему было бы все равно, возле кого крутит хвостом его зам.

Дама тоже взглянула на Шаталина, и несколько секунд они смотрели друг на друга, не отрываясь, потом она улыбнулась и повернула голову к Мише.

— Знаешь, Саня, — снова очнулся Георгий Михайлович, — моя старуха в последнее время говорит умные вещи.

— Например? — еле оторвал глаза от девицы Александр.

— Говорит, что пора сохатому на покой. Дело говорит, Саня. В этом году мне исполнится шестьдесят. Одно только ей, дуре, невдомек: у нас не провожают на заслуженный отдых, а сразу отправляют к праотцам. А к праотцам вроде бы пока рано. Вот незадача!

Шаталин поежился от этих слов. Он понимал, что «отец» не со всяким стал бы так откровенничать, но лучше бы он выбрал не его. Кого-нибудь другого.

Девица в бирюзовом платье поднялась и надменной походкой проследовала к выходу. Бородач устремился за ней, но вскоре вернулся назад, и на его пасмурном лице можно было прочесть отказ, чему Саня в душе порадовался.

— Конечно, всякое бывает в жизни, — продолжал рассуждать Георгий Михайлович, — можно купить домик на каком-нибудь островке в океане, куда нашим засранцам накладно будет ехать, чтобы замочить старика, но пойми, мальчик мой, я тут провел половину жизни, лучшую половину. Вот незадача, — вздохнул он. — Старухе разве это объяснишь? Что она понимает в наших волчьих законах?

— Мне этот разговор кажется преждевременным, — вставил наконец Шаталин, потому что уже пора было что-нибудь вставить из его канцелярского лексикона.

— Не пугай меня, мальчик, такими словами. В жизни ничего не бывает преждевременным. Все, что ни случается, все ко времени, к своему времени. Это я сейчас стал таким мудрым, рассудительным, а в молодости натворил не меньше твоего. Отмотал, правда, три срока, но разве это наказание? — Он тихо рассмеялся, по-прежнему не открывая глаз. — О Господи! Вот и я туда же! Преступление и наказание — любимая погремушка демагогов разных сортов. И никто из них не знал истинной цены ни тому, ни другому. Один только Федор Михайлович…

— Кто это? — не постеснялся спросить парень.

— Вот как? — Босс скорчил гримасу удивления на своем запрокинутом лице и вдруг зычно рассмеялся, так что все вокруг затихли и пальцы джаз-пианиста свело судорогой. — Это брат мой, Саня! Брат по камере! — И когда опять закрутилась рулетка, пианист пришел в себя, а крупье зажонглировал колодой, «отец» оторвал голову от спинки кресла, нагнулся к Александру и прошептал тихонько на ухо, будто выдавал тайну, за которую мог жестоко поплатиться: — Когда попадешь в камеру — не за решетку, а в камеру, в свою собственную камеру, а я знаю, ты туда обязательно попадешь, — дай Бог, чтобы ты там был не один…

…Серебристый «крайслер» резко затормозил у ворот. Остов недостроенной часовни мрачно чернел на фоне просветленного неба. Рядом с часовней стояла «тойота» или «вольво», без разницы. Сзади, кажется, вынырнул «джип» или «ниссан» — это тоже не имело никакого значения. Саня спешил. Его тянуло к ней. Тянуло, как тогда, в первые солдатские будни, пока он еще ничего не знал об измене. «Неправда! Неправда! — спорил он с самим собой всю дорогу. — Она — мой подарок! Подарок судьбы!»

Он вошел в дом осторожно, на цыпочках. Сегодня он будет с ней ласков, не то что вчера. Он не потревожит ее сна, просто тихо ляжет рядом, и все. Она ведь тоже заботилась о его сне, даже выключила звук в телевизоре. Он теперь будет делать все, чтобы расположить ее к себе. Он простит ей все, даже если это она пристукнула Серегу и хотела пристукнуть его. Люда — дочь Овчинникова? Ха! Это он тоже простит. Он великодушен!

Саня прошмыгнул в ванную. Включил душ. Он любит стоять под теплыми струями. Под ними хорошо думается. Его больше не гнетет то, что предал «отца». Лось сам почувствовал, что ему пора уходить. Он хочет только спокойной старости. Саня не против. Пусть живет со своей мудрой старухой. Шаталин великодушен! А вот великодушны ли остальные — это вопрос. Мэр — тряпка, марионетка. У него кишка тонка, чтобы взяться за такое! Возьмется тот, кто дергает мэра за ниточки!..

Саня вдруг рассмеялся сам над собой. Здесь-то, в ванной, под теплыми струями душа, чего скрывать? Тот, кто! Ему ли не знать — кто? Ведь после убийства Овчинникова кресло председателя райисполкома занял нынешний мэр. Человек, во всем и всегда потакавший Карпиди. Три года назад Поликарп вкладывал средства в его предвыборную кампанию. Поликарп из кожи вон лезет, чтобы всех прибрать к рукам! Медленно, но верно он идет к своей цели. Подливает масла в огонь во время раздора между конкурирующими кланами. Окольными путями проталкивает своих людей в чужие организации. Его бывший боевик Пит Криворотый становится боссом. И сейчас он поставил на него, на великодушного Шаталина, не случайно. Вот почему Карпиди так легко, без ревности отпустил его к Лосю пять лет назад. Поликарп ждал момента, чтобы предъявить свой счет. Ну уж дудки! Не для того он ушел от гробовщика, чтобы снова оказаться под его крышей, которая сильно смахивает на крышку гроба!

Он выключил душ. Вытерся полотенцем и, обернув вокруг, закрепил его на талии — ляжет к ней голым, а там видно будет. Проходя мимо кухни, на спинке стула заметил свой черный халат. Значит, она там, наверху, тоже без фигового листочка спит! От этой мысли колени задрожали и ноги стали совсем ватные.

Он тихо поднялся по лестнице, открыл дверь в спальню. Спит еще круче сурка, даже дыхания не слышно! В спальне хоть глаз выколи! Завесила окна шторами. Он никогда этого не делает — можно спровоцировать приступ. Хватит на сегодня одного приступа!

Саня ощупью добрался до кровати, сбросил полотенце и осторожно залез под одеяло. В тот же миг он почувствовал мертвецкий холод постели. Глаза, привыкшие к темноте, не увидели головы на соседней подушке. И дыхания девушки он не слышал с тех пор, как очутился в спальне. Она мертва! От этой мысли волосы зашевелились на макушке. Он лег в постель с трупом!

Он вскочил как ошпаренный и врубил свет. Вздох облегчения вырвался у него из груди. В спальне никого не было.

— Люда! — позвал Шаталин.

Никто не откликнулся.

Он спустился вниз.

— Люда! — крикнул уже громче.

Он стоял, растерянный и абсолютно голый, посреди гостиной и выкрикивал ее имя, и даже не ее — как звали гостью, Саня так и не узнал.

В дверь позвонили.

— Щас!

Он бросился на кухню за халатом. Заметил на столе записку, но читать было некогда.

На пороге стоял один из охранников, кажется, тот, с которым он расплачивался. Они все на одну рожу!

— Она уехала, — сообщил охранник.

— На чем?

— На автобусе.

— В котором часу?

— Примерно минут через сорок после вашего ухода.

— В чем она была?

— Не понял…

— Во что одета?! — сорвался на крик Шаталин.

— Обыкновенно. Юбка, блузка…

«Обыкновенно! Обыкновенно! Все обыкновенно!» — стенал кто-то незнакомый у него внутри.

— В руках она что-нибудь несла? — продолжал он допрос.

— Сумочка дамская вроде была…

— Свободен! — приказал ему Саня и хлопнул дверью у него перед носом.

Он снова поднялся наверх, сбросил с кровати подушки.

— Сука! Пистолет унесла!

В два прыжка вернулся в гостиную. На столе красовался письменный прибор, подарок мэра. Припомнились слова Лося насчет передатчика.

— Слушайте, слушайте, гады, как я здесь беснуюсь! — прокричал он над письменным прибором и ударил кулаком по столу.

Ее записка лежала на кухне, он боялся к ней прикасаться. Может, порвать не читая? Он схватил листок и смял его в кулаке. Потом все-таки развернул. Буквы прыгали перед глазами. Он ничего не мог разобрать. Залез в холодильник. Откупорил бутылку пива. Сел. Залпом выпил больше половины. Немного успокоился. Вытер ладонью лицо.

«Это глупо — оставлять тебе записку, образец моего почерка. Так же глупо оставлять сотни, тысячи отпечатков моих пальцев в твоем доме. Ты, наверно, уже понял, что я не подарок. Я ждала более скорой развязки, но она не наступила. Я пришла к тебе с умыслом, ухожу — в смятении. Прощай, дяденька. Считай, что я тебе приснилась.

Люда, если ты не против».

Записка оказалась на полу.

Пит незамедлительно выехал на место преступления.

Значит, на самом деле воняло трупом! Ну и нюх у старика! Почему-то его больше всего волновало то, что он не унюхал вчера покойника. Криворотый даже расстроился.

Беспалый со своей следственной группой уже целый час возился в магазине «Игрушки», и едва ли это прибавило ему настроения. Воняло так, что даже уши закладывало. Он то и дело выбегал на свежий воздух проветриться. Голова болела нещадно то ли от вони, то ли все еще от субботнего удара. Серафимыча он упустил. Самая верная нить, ведущая прямо к девке, оборвалась. Через час-два фоторобот Алисы будет готов и разослан во все местные отделения милиции, так что еще посмотрим, кто кого.

Пал Палыч курил на крыльце магазина, когда на неизменной белой «Волге» подкатил босс.

— Куришь, значит? — обратился к нему недовольный, расстроенный Пит. — Показывай, что там у вас?

Следователь проводил его в кабинет покойника, но Криворотому там, видно, не очень понравилось, потому что через минуту он уже опять был на крыльце.

— Пролежал, а вернее, просидел в своем кабинете более двух суток, — пояснил Беспалый, — убит в ту же ночь, что и Демшин. Еще рано делать какие-то выводы, но думаю, что и здесь не обошлось без дамочки.

— Почему ты так думаешь?

— Во-первых, почерк — опять пуля в лоб, а во-вторых, вот… — Он достал из кармана полиэтиленовый кулечек, на дне которого лежало сердечко с надписью «Андромаха». — Это я нашел в кабинете директора.

— Алика прихлопнула поликарповская шлюха? — аж присвистнул Пит.

— Я ведь сказал, еще рано делать выводы. Подождем результатов экспертизы.

— Тебе, может, рано, а мне не рано! — глубокомысленно заметил босс. — Хотелось бы мне знать, чего надо поликарповской шлюхе на моем… объекте? — Он чуть не произнес «на стратегическом объекте», но вовремя осекся. — И я знаю, кто мне ответит на этот вопрос! — Он был необычайно порывист, и охрана едва поспевала за ним. Кинулся к машине, схватил радиотелефон и отчаянно начал тыкать в кнопки. — Карпиди мне! — крикнул он в трубку. — Кто спрашивает? Какая тебе разница, кто спрашивает, сука е…ая! Пит Максимовских спрашивает! Давай сюда босса, и поживей!

И охранники, и следователь стояли как вкопанные, с тревожным выражением на лицах. Они прекрасно понимали, какие могут быть последствия разговора между боссами, выдержанного в подобном тоне, и с облегчением вздохнули, когда Пит швырнул радиотелефон обратно в машину со словами:

— Эта свинья укатила в Москву! Там еще его не видели! У тебя все? — обратился он к Беспалому, залезая в автомобиль.

— Одна маленькая деталь, — откликнулся тот.

— Ну? Не тяни!

— Сегодня ночью кто-то побывал в магазине, — с загадочным видом сообщил Пал Палыч. — У нас имеется свидетель, который видел, как двое мужчин подъехали к главному входу на белой «Волге» и вошли внутрь…

— Тьфу ты! — сплюнул Криворотый и послал следователя в такую даль, что тот пришел в себя лишь после того, как машина босса исчезла с Западной улицы.

Пит торопился. Все разом навалилось на него в это утро. Два звонка, один за другим, поднявшие его с постели, совершенно выбили из колеи.

Первым позвонил Беспалый и сообщил о найденном трупе Алика. Почему-то он сразу почувствовал связь этого убийства с убийством на Рабкоровской. Поликарп давно хотел запустить лапу в его организацию. Теперь все становится на свои места. Значок «Андромахи» дорогого стоит. Человек Карпиди выслеживает кого-то с явной целью убить. И в ту же ночь погибает Алик, директор будущего оружейного магазина. И погибает не абы где, а в том самом месте, где у них склад с боеприпасами. Осталось только понять, какое отношение имел Алик к Рабкоровской… И тут Криворотого заклинило. Едва он доходил до этого трущобного района, как задача становилась неразрешимой. Алик, как и многие люди Пита, жил на Московской горке, в районе нуворишей. Может, на Рабкоровской обитала его очередная пассия? Алик неразборчив был в связях, так что можно предположить и такой вариант. Демшин наблюдал за ним в бинокль, но пристрелить не успел, потому что помешала эта долбаная Алиса, дочь Овчинникова, явившаяся из небытия, и пристрелила самого Демшина. Значит, Алик вышел сухим из воды. Откуда же взялась эта блядь из «Андромахи»? И почему Алику среди ночи вздумалось ехать на Западную? Может, он что-нибудь забыл у себя в кабинете? Может, какой подарок для своей пассии? И прихватил пассию с собой. Тогда выходит, что пассия — это девка из «Андромахи». Почему нет? Она подстраховала Демшина, вот и все… Пит вполне удовлетворился собственной версией и даже отыскал мотивировку покушения на Алика. Поликарп таким манером выказал свою точку зрения по поводу открывающегося оружейного магазина. Что же касается склада боеприпасов, то о нем даже Алик не знал. Пит и сторожа запретил ему держать в строящемся магазине, чтобы не привлекать внимания к складу, до которого не добраться ни одной живой душе!

Второй утренний звонок его больше смутил, чем испугал. Звонила Светлана Васильевна Кулибина, директор ювелирного магазина, любовница его предшественника. «Нам с вами надо срочно встретиться, Петр Николаевич!» — «Может, не сегодня?» — «Я настаиваю!» Не ожидал он от нее такой прыти. Она себе позволила слишком дерзкий тон! Неужели Хлюст засветился? Что еще могло ее так раззадорить?

Слежку за Светланой установил не Пит, а прежний босс Стародубцев, которому донесли о связи его любовницы с Балуевым. Правда, директриса тогда выкрутилась: они, видите ли, с женой Балуева старые подруги, и с Геннадием Сергеевичем у нее приятельские отношения. И Стар поверил! После его смерти Пит не снял наблюдения за Кулибиной. Он не верил в «просто дружбу» Светланы Васильевны с помощником Мишкольца, его заклятого врага.

Он вошел в ювелирный с черного хода. Прежний босс любил величественно шествовать по торговому залу, чтобы его телохранители отодвигали в стороны покупателей, если, конечно, приезжал к Светлане не в обеденный перерыв.

Охранников оставил возле дверей. Проявил завидную вежливость, постучал в дверь. При старом боссе он раболепствовал перед Светланой — что-то осталось еще с тех времен. Трудно менять свое поведение по отношению к другому человеку, с которым давно знаком. У Пита было два таких камня преткновения: Поликарп и она, Кулибина. Ничего общего между ними, но в чем-то они даже похожи. В умении вести словесную дуэль. В этом Пит никогда не преуспевал. Он очень жалел, что не присутствовал, пожалуй, при единственной встрече Светланы с Поликарпом, когда тот явился сюда с проектом памятника для босса Стародубцева. Рассказывали, что директриса построила гробовщика по стойке «смирно», скомкала проект и бросила ему в рожу, а он пикнуть не посмел. С такой бабой не просто разговаривать!

— Да, да, войдите! — услышал он и приоткрыл дверь.

— Как видите, я держу слово, — начал Пит, — вы просили…

— Я не просила, я настаивала, — перебила его Светлана Васильевна, презрительно сузив свои огромные карие глаза. — Потрудитесь объяснить, Петр Николаевич, что это значит? — Она вышла из-за стола и сунула ему пачку фотографий. На всех снимках был изображен Хлюст в разных позициях: читающий газету, расхаживающий по улице, входящий в подъезд, на фоне живописного Ботанического сада и так далее.

— Художественно выполнены фото, — одобрил он. — Сами делали? У вас превосходный вкус. Только я не понимаю, какое это имеет отношение ко мне?

— Не надо со мной так разговаривать, — предупредила Светлана, — вы прекрасно знаете, какое это отношение имеет к вам! Этот человек следит за мной по вашему указанию!

— Допустим.

— Я требую объяснений!

— Хорошо, Светлана Васильевна, давайте начистоту.

— Давайте, — согласилась она.

— Мне не нравится ваша связь с Балуевым.

— Это мое личное дело, моя личная жизнь, в которую вы не имеете права вмешиваться!

— Это было бы вашим личным делом, если бы оно не вредило нашему общему делу!

— Оно не вредит нашему общему делу, а только помогает!

— Это как же?

— Давайте начистоту? — теперь предложила Кулибина.

— Давайте.

— Если хотите знать, его последний визит ко мне был непосредственно связан с нашим общим делом…

— Не сомневаюсь в этом, — ухмыльнулся Пит.

— Балуев попросил меня передать для вас информацию. Я же два дня раздумывала.

— Не многовато ли для одной-единственной информации?

— Я не нанималась в связные!

— Тоже верно, — не возражал Криворотый.

— Так вот, передаю слово в слово, — для пущей убедительности предупредила Светлана Васильевна. — Вам, конечно, известно, что на Рабкоровской два дня назад был убит человек Карпиди? — Пит при этих словах насторожился и в дальнейшем постарался не перебивать директрису, обходясь кивком головы. — Балуеву не известны мотивы, из-за которых этот человек лишился жизни, но он знает точно, с какой целью этот человек оказался на Рабкоровской. Тот, о ком идет речь, больше месяца выслеживал человека Мишкольца, составляя график его прибытия в город, а человек Мишкольца каждый раз возвращался из загородных поездок по Рабкоровской. Я понятно выражаюсь? — Криворотый кивнул. — Так вот, два дня назад человек Карпиди должен был совершить покушение на человека Мишкольца, но ему помешали. А теперь перехожу к самому главному: какую цель, по мнению Балуева, преследовал Поликарп? Дело в том, что человек Мишкольца — старый должник Карпиди и срок выплаты его долга кончается на этой неделе. В случае его гибели Мишкольц будет платить Поликарпу, так как в свое время поручился за этого человека. Но если бы обстоятельства сложились действительно так и не иначе, Мишкольц бы тоже заявил свои претензии, но уже нам, так как именно на нашей территории убили бы его человека. На это, опять же по мнению Балуева, и рассчитывал Поликарп. Из такой ситуации было бы только два выхода. Первый: нам бы пришлось уплатить часть долга в виде компенсации. И второй: мы ничего не платим, и тогда наши отношения с Мишкольцем обостряются до предела. Разумеется, оба этих варианта вполне устраивали гробовщика. Уф! — выдохнула Светлана, отпила из чашки холодного чаю и заключила: — Вот, кажется, и все. Геннадий Сергеевич просил еще передать, что в ближайшие дни возможны и другие провокации со стороны Поликарпа, раз он задался какой-то целью, — закончила она.

— Что ж, — после долгого молчания произнес Пит, — все это похоже на правду и кое-что проясняет. Но для подтверждения этой информации мне бы хотелось знать две вещи. Во-первых, имя должника Поликарпа, а во-вторых, откуда Балуеву стало известно о графике, который будто бы составлял человек Карпиди? Следствие не располагает такими данными. Если график у Балуева, то каким образом ему удалось его добыть? Я понятно выражаюсь? — передразнил он Светлану.

— Хорошо. Я передам ему ваши «две вещи». — Сделала она вид, что не заметила издевки. — Но только в том случае, если вы освободите меня от вашего ужасного шпика.

— Договорились, — пообещал Пит.

Она предложила ему выпить чашечку чая, он любезно отказался. На прощание она высказалась чрезвычайно смело:

— Послушайте, Петр Николаевич, я, конечно, лезу не в свой огород, но не лучше ли иметь дело с Мишкольцем, который никогда не зарился на чужое, чем с этой свиньей Карпиди?

Его поразила не столько дерзость Светланы — к этому он привык, — сколько то, что они оба одним и тем же словцом называют Поликарпа.

Пит рассмеялся, не раскрывая кривого рта.

— Надо подумать на досуге. — Он уже собрался уходить, но вдруг вспомнил: — Передайте горячий привет вашей матушке. Она где живет, кстати?

— В Латинской Америке.

— Мда, не завидую.

— Я тоже.

Оставшись одна в кабинете, Светлана вцепилась себе в волосы, закачала головой: «Ай, дура! Дура! Оторвать бы тебе язык!»

Минут через десять она уже была в норме и говорила в телефонную трубку:

— Гена, от меня сейчас ушел Криворотый. Я все сделала, как ты просил, но, кажется, сболтнула лишнее… Я буду ждать тебя в обеденный перерыв на старом месте, у церкви…

Он издали приметил кремового цвета «пежо», велел шоферу остановиться и пересел в машину к Светлане.

— Как мама? — первым делом спросил Балуев, и было в его вопросе больше иронии, чем любопытства.

— Вы что, сговорились? Можно подумать, все интересы российской мафии вертятся вокруг моей мамы!

Она знала, как он не любит этого слова, и специально выделила его.

— Хочешь, анекдот расскажу про мафию? — предложил вдруг Геннадий. — Едут двое крутых в шикарном «роллс-ройсе». Их обгоняет старенький, задрипанный «запорожец» и перекрывает им путь. Из «запорожца» выходит вонючий бородатый мужичонка с обрезом. «Деньги на бочку!» — кричит мужичонка, и те отдают ему деньги. «Золото!» — требует грабитель. Что ж, пришлось расстаться с перстнями и портсигарами. «Одежу!» — вошел во вкус мужик. Остались они в чем мать родила. «А теперь к стенке. Раком!» Встали они, как он просил. И вдруг слышат, мужичонка покидал награбленное в свою трахому и уехал. Тогда первый спрашивает: «Как ты думаешь, почему он нас не трахнул?» «Так мы же — мафия!» — гордо напоминает ему второй.

Отсмеявшись, Светлана Васильевна поинтересовалась:

— Это мне тоже передать Криворотому?

— А что? Расскажи при случае, — посоветовал Гена, — пусть много о себе не воображает!

— Ну а теперь о серьезном, — сразу переменилась она в лице и поведала свои опасения: — Я упомянула в разговоре с Питом о графике. Понимаешь? Он хочет знать, откуда у тебя график.

— Все ведь знать нельзя. Верно?

— В таком случае, он может усомниться в полученной от меня информации.

— Что ж, умение сомневаться должно быть присуще любому нормальному человеку, — вновь парировал Балуев.

— Но тогда между вами не возникнет доверия, — настаивала на своем Света.

— Оно не возникнет никогда, — отрезал Геннадий. — Мишкольц не пойдет на сговор с таким человеком, как Пит. Он вообще никого из них видеть уже не может, потому и торчит в своей Венгрии. А я и подавно не стану миловаться с Криворотым! Просто посчитал своим долгом предупредить, чтобы Пит не заблуждался в отношении Поликарпа, а доверять или не доверять моей информации — это его право.

Неожиданно хлынул дождь, превратив лобовое стекло в заплаканный экран. Водная стихия обрушилась на мир единым стальным потоком, и казалось, что серебристые купола церкви вот-вот растворятся в нем. Заработали дворники, закрылись оконца. Выловленная из пачки сигарета так и осталась не зажженной в ее кулачке.

— Я, кажется, поняла. Ты хочешь их поссорить. Это неминуемо приведет к новой крови. — Она посмотрела на него так, что Балуев не выдержал и отвернулся. — Ты подумал обо мне? Я окажусь на пороховой бочке.

— Не надо только драматизировать — внимательно наблюдая за работой дворников, произнес он. — У тебя надежный тыл.

— Тыл? — усмехнулась Кулибина. — Что ты имеешь в виду? Ах, да! Я и забыла, что у меня есть кое-какие заслуги перед Мишкольцем и его королевством! И я могу потребовать награду! И стать директрисой нового магазина! И переехать в новую квартиру! И вообще начать новую жизнь! А ты спросил, хочу я этого или нет? — Геннадий Сергеевич опустил голову, пальцы с завидным упорством барабанили по колену. — Хочу я быть тебе по гроб обязанной? Кланяться в пояс Володечке? Делать вид, что все у меня — о’кей? Ты можешь, конечно, посмеяться надо мной. Ах, какая, мол, ты независимая! И всего-то в жизни добилась. Да, я никогда не скрывала, что вытащил меня из полунищенского существования Стар. Но никто… Слышишь, никто не смеет меня упрекнуть в том, что из-за этого я стала любовницей босса. Я любила Стара со школьной скамьи, и тому есть десяток свидетелей!..

— Зачем ты?.. — начал было он, но Светлана не дала ему говорить.

— Затем, чтоб ты знал, я не приму ни от кого подачки! Тем более от тебя, чтобы твоя разлюбезная Марина смущенно улыбалась при встрече со мной, давая понять, как многим я обязана ей. И в тот же вечер закатывала бы тебе истерики: пригрела на груди змею!

— Мне наплевать на Марину!

— А мне — нет!

— Заткнись! — крикнул вдруг он, сжав руки в кулаки, и затрясся всем телом. Ей показалось, что он сейчас ее ударит, но ничего подобного не произошло. Геннадий заговорил быстро, не давая Свете опомниться: — Я не могу с ней больше жить! Я подам на развод, как только она вернется с юга, иначе перестану себя уважать. Так что можешь не бояться ее смущенной улыбки! И, ради Бога, не воображай себе, будто ты явилась причиной нашей размолвки. К этому давно все шло. А теперь мне пора!

Он сделал резкое движение с явным намерением броситься навстречу стихии и быть унесенным потопом навсегда.

— Куда ты? — решительно дернула Светлана за полу пиджака и усадила его на прежнее место. — Ну, вот. Покурила, кажется… — Она разжала кулак, ладонь была усыпана табаком раздавленной сигареты. — Куда ты в такой дождь?

— Пожалела?

Он не смотрел на нее, его по-прежнему больше интересовали дворники.

Светлана Васильевна открыла оконце, подставила под струи дождя ладонь и крикнула, видимо, оглушенная потоком:

— А дождь-то совсем теплый!

— Я не нуждаюсь в чьей-либо жалости, — пробурчал он.

Она сидела к нему спиной, не убирая из окна руку, завороженная ливнем.

— Ненавижу, когда меня жалеют, — продолжал он заунывным голосом, — это всегда оскорбительно. Ты ведь знаешь, я…

Она перебила его глупым, детским смешком.

— Фу, каким ты бываешь занудным!

Резко обернулась и плеснула ему в лицо полную ладошку дождевой воды. Он бы окончательно почувствовал себя оскорбленным, если бы не ее задорный смех и пьяные искорки в теплых глазах.

— Ладно, — сделал успокоительный жест Геннадий и принялся быстро крутить оконную ручку.

— Не надо! У меня косметика! Ты с ума сошел! — визжала Светлана, но это ее не спасло.

Они плескались, как малые дети, и немного погодя их деловые, респектабельные костюмы превратились в мокрое тряпье. Последней жертвой ее размытого макияжа стала помада, которая расплылась вокруг губ после долгого и томительного поцелуя.

Дождь наконец умолк, а их голоса — нет.

— Я люблю…

— Однако мы не торопились с этим.

— Вот и свершилось.

— Я безжалостная, правда?

— Ты на самом деле его любила?

— Это имеет значение?

— Я мучаюсь…

— Не мучайся и приходи сегодня ко мне на ужин. Познакомлю с мамой.

— Значит, мама — не миф?

— Разве я похожа на Гомера?

— Что-то греческое в тебе есть.

— Не смеши!..

Оболтус шофер едва признал в Геннадии своего шефа, когда тот вернулся в машину.

— А вы, Геннадий Сергеевич, не промах! Я, честно говоря, считал вас примерным семьянином. Чуть не разочаровался. Вы вон какой шустрило!

— Но-но, поменьше рассуждай — крути баранку! — приструнил его Балуев, поправляя галстук и застегивая пиджак.

— Куда прикажете? — подражая извозчикам былых времен, спросил тот.

Прежде всего шеф проверил часы — без пяти три. Самое время позвонить Мишкольцу. С Венгрией — разница в четыре часа, так что Владимир Евгеньевич пьет сейчас утренний кофе со своим кошерным бутербродом и рассказывает сынишке страшные истории про тамошних вампиров, а может, про здешних. И придется ему, его помощнику, нарушить эту идиллию.

— Давай на проспект Мира! — скомандовал Геннадий Сергеевич.

Пусть он спокойно доест свой бутерброд! А мы пока поищем этого бедолагу.

Утром он снова звонил Федору, хотя если бы тот отыскался, то уже позвонил бы сам. Место поиска ограничивалось тремя домами, но не так-то легко их обшарить: каждый подъезд закодирован, квартиры в основном принадлежат людям солидным. К таким без приглашения в гости не ходят. Балуев не знал, как подступиться к этим чертовым домам, но в том, что ночная похитительница живет в одном из них, он был уверен.

Невостребованный «опель» по-прежнему мозолил глаза на платной стоянке, хоть и был уже перемещен в штрафную зону.

Геннадий велел остановить машину возле ювелирного магазина. Федор высказал предположение, припомнил он, что девица побежит сдавать камешки в ближайший магазин. Версия, конечно, утопическая, но с чего-то надо начинать.

Ювелирный только открылся после обеда, но уже выстроилась очередь в кабинет, где принимались изделия на комиссию. Под неодобрительный шепот Балуев протиснулся к дверям и столкнулся с высоченным здоровяком в клетчатой рубашке, выходившим из кабинета. Геннадий едва бы удержался на ногах, если бы тот вовремя не поймал его под локти.

— Извиняюсь, — басом прогнусавил мужчина и пошел своей дорогой.

«Встречаются еще мамонты в наших краях!» — подбодрил себя Балуев, едва оправившись от удара. Лица мужчины он не разглядел, но, проводив его недобрым взглядом, обратил внимание на длинные седые волосы, собранные в хвостик.

— Не входите пока, — предупредил Геннадий Сергеевич очередь, и та агрессивно промолчала.

Приемщица растерялась, засуетилась, не зная, куда его усадить, но он не собирался садиться.

— Успокойтесь, — приказал он ей, — мне некогда чаи распивать, да и у вас работы полно. Ответьте мне только на один вопрос. К вам приходила сегодня девица лет двадцати с изумрудами?

— С изумрудным гарнитуром? — уточнила она.

— Нет. Просто камни, без огранки.

— Такой не было. Без огранки только что перед вами мужчина приносил. Но он не продавал, а только просил оценить. Я взвесила, назвала ему цену…

— Это такой здоровый, с хвостиком? — перебил ее Геннадий.

— Да, — подтвердила приемщица, — он сказал, что еще подумает. А камушки, между прочим, высший сорт…

Последней фразы он уже не слышал, потому что тут же бросился в погоню. Однако мужчины в клетчатой рубашке и след простыл. Балуев опустился на ближайшую скамейку, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Такую замечательную фигуру, как у этого здоровяка, мог увидеть его шофер и подсказать шефу, в какую сторону тот направился, но оболтус, по обыкновению, спал, откинув голову назад, и ничем не мог помочь Геннадию Сергеевичу.

Выходит, есть еще сообщник, предположил Балуев, от одного она избавилась, а другому доверяет настолько, что даже дала оценить камни. А может, девице вообще отведена небольшая роль, которую она уже с блеском отыграла и ушла за кулисы? Я здорово ушибся, налетев на этого верзилу. При желании он мог бы превратить ее в лепешку и моего бедолагу Федю заодно. С ним надо быть поосторожней! Но куда же он подевался, черт возьми! Не успел он так подумать, как увидел, что здоровяк в клетчатой рубахе вовсе никуда не подевался, а преспокойно вышагивал из булочной обратно к ювелирному. Быстро он надумал, раз уже возвращается. Решил, что надежней будет превратить камешки в денежки.

Геннадий ошибся. Мужчина не собирался возвращаться в магазин. Не дойдя до ювелирного, он завернул во двор. Балуев не заставил себя ждать и последовал за ним.

Свернув за угол, он чуть не опоздал. Здоровяк направился ко второму подъезду и начал набирать код. Геннадию пришлось идти на крайность, забыв про осторожность.

— Подождите! — крикнул он на бегу.

Мужчина обернулся. Балуев представлял его себе гораздо моложе. На лице нет гладкого места — все в морщинах.

— Слава Богу, успел! — театрально воздел он руки к небу. — Спасибо, что подождали.

— Это вас я чуть не сшиб в магазине? — припомнил тот.

— Кажется, — нехотя признался Геннадий. — Я уже полчаса здесь околачиваюсь. Пришел к другу в гости, а записную книжку дома оставил. Ни кода не помню, ни телефона. У меня на цифры вообще памяти нет.

Вызвав лифт, здоровяк с хвостиком отметил:

— Что-то я вас не видел в очереди, а вы так торопились попасть в кабинет, что чуть не расшиблись.

— Еще бы мне не торопиться! Приемщица — наша общая подруга. Я хотел узнать у нее код или телефон, — нашелся Геннадий, — но напрасно торопился, она ни черта не помнит!

— Что это у вас у всех с памятью приключилось? А квартиру-то хоть помните?

— Помню только, куда идти, — невесело улыбнулся Гена, он не рассчитывал на такую дотошность.

Они вошли в лифт и одновременно спросили:

— Вам на какой этаж?

Вымученно посмеялись.

— Мне-то на пятый, — признался здоровяк. — А у вас, наверно, и эта последняя цифра вылетела из головы?

— Непременно бы вылетела, — согласился Балуев, — но я помню, что мой приятель живет на последнем этаже.

Лифт был старый, с окошком, и Геннадий рассчитывал подглядеть, в какую сторону направится его попутчик, когда выйдет на своем этаже. Ведь на каждой площадке по две квартиры, и тогда можно будет считать дело сделанным. Но мужчина с хвостиком не оправдал его надежд.

— Желаю вам все-таки встретиться с вашим приятелем, — сказал на прощание он и, выйдя из лифта, подождал, когда Балуев прикроет дверь и отправится восвояси.

Доехав до следующего этажа, Геннадий подумал: «Он понял, что я за ним слежу. Если я сейчас выйду из лифта, мне несдобровать!» И нажал на кнопку с цифрой «1».

Проезжая мимо пятого этажа, почувствовал на себе свирепый взгляд старикана в клетчатой рубахе. Тот стоял на прежнем месте, не продвинувшись ни на сантиметр ни влево, ни вправо, лишив тем самым Балуева последнего открытия. Но и так он узнал больше, чем надеялся узнать, и теперь им владело единственное желание — вырваться из подъезда невредимым, настолько не верилось в собственный успех.

Геннадий Сергеевич пулей вылетел из подъезда, хотя понял уже, что за ним никто не гонится. Он прикинул, что окна квартиры на пятом этаже должны выходить и во двор, и на проспект Мира, а это значит, что он сейчас наверняка находится под наблюдением. Под пристальным наблюдением. И если еще засветит свою машину, то будет полным идиотом. Он не пошел к машине, а вернулся в ювелирный.

Директор магазина расплылся в золотозубой улыбке. Это был парень примерно его лет, кряжистый и тучноватый, но с подвижным лицом, особенно если видел начальство.

— Я уже не знал, что и подумать! — Он развел руками. — Приемщица сказала, ворвались к ней, как вихрь! А ко мне даже не заглянули! Ай-ай-ай, Геннадий Сергеевич! — ласково устыдил он шефа.

Тот же, удобно устроившись в кресле и восстановив дыхание, скомандовал:

— Прикажи заварить мне крепкий кофе и пошли кого-нибудь за моим шофером!

Когда удивленного, заспанного оболтуса ввели в кабинет, Балуев сразу взял его в оборот. Прежде всего он описал ему внешность старикана и девушки.

— Поставишь машину напротив второго подъезда и не будешь спускать глаз! Понял? — Тот ошарашенно кивнул. — Если кто-нибудь из них выйдет, сразу позвонишь мне сюда. Дай ему свой телефон, — приказал он директору. Золотозубый протянул шоферу визитную карточку. — Если опять уснешь, завтра же рассчитаю! Ясно тебе?

Оболтус так резко дернул головой, что все изумились, как она удержалась у него на плечах. А между тем он гордо понес ее из кабинета.

— Ничего против не имеешь, если я у тебя немного погощу? — обратился Геннадий Сергеевич к директору магазина.

Золотозубый не преминул вылить на него ушат лести и выказать безграничную радость оттого, что он хоть чем-то может помочь.

— Что-нибудь случилось? — спросил он Балуева за чашкой кофе.

— Да так. Пустяки. Я иногда ради собственного удовольствия подрабатываю частным сыщиком.

Шофер позвонил через полчаса.

— Геннадий Сергеевич! — радостно кричал он в трубку. — Мужик с хвостиком только что вышел из подъезда и сел в старый «москвич» зеленого цвета! Что мне делать? Ехать за ним?

— Не надо. Дождись, когда он уедет, а потом попробуй узнать код подъезда.

— Уже!

— Что уже?

— Уже узнал!

— Каким образом?

— Местный пацан выдал «военную тайну» за червонец!

— Молодчина! — похвалил начальник.

— Кто? Пацан или я? — не понял оболтус.

— Оба хороши!

Он велел шоферу поставить машину за кинотеатром «Знамя», с торца здания, так чтобы не попасть в зону наблюдения. Сам же решил вновь попытать счастья.

Он поднялся на пятый этаж и позвонил сначала в левую, а потом в правую дверь, но это не имело никакого значения, потому что за левой дверью стояла гробовая тишина, а за правой только лаяла собака.

Иван Серафимович вовсе не был стариканом. Ему едва перевалило за пятьдесят, но последние пять лет жизни он мог бы помножить еще раз на пять, с такой мукой они ему дались. Он не хотел жить, но продолжал вопреки всему, потому что боялся оставить на этом свете парализованную, безнадежно прикованную к постели жену. Он кормил ее с ложки, выносил за ней судно. Жили на ее пенсию. Перебивался надомной работой. Едва сводил концы с концами. Вернее, она ничего не сводила — лежала пластом и ожидала конца.

— Зоя, Зоенька, — гладил он ее по волосам, — не расстраивайся, вместе помрем. Я за тобой следом отправлюсь.

Она могла отвечать только глазами, но чаще всего в них стояли слезы.

Утром он затыкал ей уши ватой, потому что весь день, не умолкая, трещал телефон: Иван Серафимович работал диспетчером. Телефоном пользовались несколько подпольных публичных домов, они давали его в рекламные издания, и неслись нескончаемым потоком звонки клиентов, а Иван Серафимович их переправлял уже по точному адресу. «Красивые у вас девчонки, папаша?» — интересовались в трубке. А он, бывало, посмотрит на свою Зоеньку, подмигнет ей и басом ответит: «Даже очень, сынок!»

Но вот и Зоеньки не стало полгода назад. А ведь он обещал ей отправиться следом. Что же так надолго задержало его на этом свете?

Она появилась в день похорон. Осторожно коснулась его руки и спросила:

— Иван Серафимович, вы меня не помните?

До того ли ему было в тот день, чтобы напрягать память? Тем более перед собственным концом? Что или кто может дать ему силы для жизни, для памяти?

— Я — дочь Овчинникова! — оглушила она. — Мы ведь были с вами знакомы…

Во время поминок она не отходила от него. И наутро явилась в дом без приглашения.

— Их было пять, — объявила она. — Трое из пяти еще живы. Мы должны их уничтожить!

В ней было столько решимости и злости, что вечером он сказал портрету в черной рамке: «Придется пока повременить…»

Он знал, что именно сегодня пробьет его час, поэтому безжалостно гнал свой «москвич» в последний путь.

— Но сначала на кладбище, на кладбище, — нашептывал Серафимыч верному другу— автомобилю, — я должен проститься с ними…

Вот ведь как странно устроен человек. Он должен проститься с усопшими, перед тем как воссоединиться с ними навсегда.

— Так даже лучше! Так даже лучше! — снова шептал он старенькому «москвичу». — Действительно, лучше. Наложил бы сам на себя руки — еще неизвестно, как бы там вышло с воссоединением. А роль камикадзе в этом деле самая подходящая. Что-то вроде дуэли, когда один из дуэлянтов смертельно болен. И, как бы оно там ни перетасовалось, все равно конец.

Он приехал на дальнее кладбище, что за чертой города. Здесь хоронят простых смертных. Самых простых и самых смертных. Могилки неказистые: кресты да звезды, звезды да кресты. Тропинка все уже и уже, как узки в детстве были штанишки, из которых он постоянно вырастал, как сузилось его земное существование без дорогих ему людей. Сузилось до единственной тонкой ниточки, которую он обязательно оборвет. Сегодня же оборвет!.. Почва глинистая. После дождя ноги утопают в грязи. А дождь был отменный! Такой бы ему на похоронах, чтобы заглушить бессмысленные речи, чтобы все поскорее убрались в автобус и чтобы много озона потом, когда наступит тишина…

Еще немного в горку — и как раз. Вон уже виднеется невысокая голубоватая пихточка, на которую, наверно, слетаются по ночам ангелочки. А впрочем, что им тут делать по ночам? Для их ангельских сборищ есть места покрасивей, попрестижней, побогаче.

Серафимыч часто в последнее время думал: за что он так наказан Богом? Чем не угодил? Конечно, грешил. А кто без греха живет? Состоял когда-то в партии и отрицал существование Бога. Так не ему одному задурили мозги. Теперь-то он осознал ошибки и перегибы прошлого, покаялся. А что еще? Не убивал никого, не грабил, воровать с детства отучен тяжелой отцовской рукой. Что касается прелюбодейства, тут ничего не попишешь, изменял Зоеньке пару раз, силен дьявол! А другие-то как развратничают — и ничего! А может, не в Боге дело? Зачем приписывать Ему такое? Нет, это все дьявол! Это все дьявол! Нельзя их путать! Это он, самый великий из боссов, хозяйничал в то утро. Ну, а Бог-то что? Ну, а Бог-то зачем? Неужели не видел, как они идут убивать его дочь?..

Вот и пришел. Опустился на лавку.

— Здравствуй, Людочка! Здравствуй, Зоенька!.. — пробасил и заплакал. Впервые пришел к ним без «горькой». Сегодня нельзя. Сегодня нужно быть трезвым.

Ветер нагнал пустяковые тучи. Капнуло несколько капель. Пихта, как водится, поохала на ветру. Неодобрительно каркнула ворона. И солнце по-новому посмотрело на мир.

— До скорого, — пообещал им Иван Серафимович и пустился в обратный путь.

А приблизительно через час он уже звонил из телефонной будки:

— Саня? Это Иван Серафимыч. Не признал?

— Ваш голос трудно не признать.

— Удивляешься, наверно, что позвонил?

— Да нет…

— Удивляешься. Как не удивляться? Ведь мы почти десять лет не виделись.

— Как-то не сталкивала судьба…

— Ты, говорят, собственным домом обзавелся? Не пригласишь старика в гости? О многом надо бы потолковать.

— О чем нам толковать, Иван Серафимыч?

— О жизни, Саня, о жизни.

— У вас что-то случилось?

— Случилось. Так как? Пригласишь старика?

— Конечно, приезжайте. Буду рад…

— Врешь, сволочь! Не будешь ты рад! — крикнул Серафимыч в трубку, когда в ней раздались гудки.

Небо отливало неестественным, багряно-фиолетовым цветом. Недостроенная часовенка боязливо жалась к дремучим вековым соснам, окружавшим ее полукругом. «Пейзаж подходящий», — отметил Серафимыч, пристроив свой «москвич» в хвост «ниссану».

Возле дома Шаталина разгуливали двое молодых людей, о чем-то бесстрастно беседуя. Они остановились и замолкли, увидев, как притормозил у часовни автомобиль.

Здоровенный, широкоплечий старикан, казалось, с большим трудом вынес собственное тело из машины. Парни направились к нему, на ходу расстегивая пиджаки и хватаясь за левый бок так, будто у них разом заболело сердце.

— Я к Шаталину, — остановил он их своим могучим басом. — Я ему звонил…

— Мы должны вас обыскать, — заявил первый.

— Таковы указания, предписанные нашим начальством, — как бы извиняясь, подтвердил второй.

Серафимыч окинул взглядом окрестности. «С этими двумя цуциками я как-нибудь справлюсь, — говорил его взгляд, — да там, кажется, еще двое сидят в машине! Хорошо позаботился о себе Санек!»

В этот момент открылась дверь на высоком крыльце особняка и в проеме двери возник силуэт Шаталина.

— Пропустите его! Это ко мне! — Парни расступились, расчистив гостю путь. — Добрый вечер, Иван Серафимыч, — без особого воодушевления произнес Александр, когда старикан взошел на крыльцо.

В кабаке «У Сэма» дым стоял коромыслом. Бравые ребята учинили разгул. Туда-сюда сновали между столиками официантки, пышнотелые бабы, в красных сарафанах и кокошниках — сегодня «У Сэма» был «русский день». И гуляли по-русски, широко и весело. Особого повода для гулянья вроде бы нет, но разве нужен повод молодым парням с отменным здоровьем, у которых карманы набиты деньгами. У таких и в мрачный, ненастный понедельник — праздник! Сегодня только водка на столах, окрошка, пельмени, блины с мясом и творогом, с капустой и икрой — настоящий праздник желудка! А для души — цыгане! Цыгане «У Сэма» поют и пляшут каждую ночь, прямо как в старые добрые времена. И «новые русские» щедры не меньше, чем купеческая братия в период расцвета. И песни они поют хором те же самые, что певались сто лет назад: «Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить…» Великое дело — традиции. И самое главное, молодым людям хочется, очень хочется подражать своим предкам. Они из кожи вон лезут, чтобы все как тогда! И получается! Гляди-ка ты, получается! Ведь пьют, и поют, и даже блюют не меньше!.. Ладно, будет насмехаться! На таких людях держится сейчас земля русская! Они — хозяева тут, и с этим надо считаться. А кто не считается, тому сидеть в… Нет, господа, у нас демократия! Каждый имеет право на жизнь. На свою собственную жизнь, которую прожить надо так… Как не стыдно, господа? Не лучше ли восстановить еще одну прекрасную традицию — «русскую рулетку»?.. Нет, позвольте, мы не какие-нибудь прожигатели жизни! Мы — люди дела, мы поднимем престиж, мы улучшим уровень, на нас вся надежда!.. А на кого же еще? На Пушкина, что ли?.. Стойте, господа! Давайте учредим какой-нибудь благотворительный фонд имени того же Пушкина!.. Да иди ты! Их уже столько… Будем собирать на «чудные мгновенья»?.. Я серьезно, господа! Кто-нибудь из вас занимался благотворительностью?.. Ни хрена себе! Конечно, занимались! Жека вон своей старухе на днях новую тачку купил… А я завсегда нищей старухе подам! И потом, в метро как войдут в вагон, как заголосят: «Мы люди незде-е-ешние!» — так тысчонку-другую выкладываю!.. На всех тысчонок не напасешься! А те, которые «незде-е-ешние», из метро на собственную тачку пересаживаются и в ресторан катят!.. Так что же все-таки насчет Пушкина?.. Пусть живет, пока…

В отдельном кабинете, в стороне от разгула отдыхал Георгий Михайлович. Медленно нанизывал на вилку пельмень, с достоинством макал его в блюдце со сметаной и отправлял после этого в рот, запивая квасом из керамической кружки. Водки и других спиртных напитков Лось не употреблял уже лет десять, с тех пор как врачи обнаружили у него атеросклероз.

«У Сэма» босс сиживал, еще когда это называлось кафе «Ландыш» и когда он не был боссом. Здесь частенько собирались на сходки уркаганы всех мастей и учиняли третейские суды, а Лось пользовался громадным авторитетом как третейский арбитр. Позже, когда его посадили в «отцы», он прибрал к рукам незаурядную кафешку. Так появился «У Сэма». Значение этого заведения в мафиозных кругах трудно было переоценить. Лось сделал кабак доступным для всех. Здесь до сих пор разрешались спорные ситуации между разными кланами, высказывались претензии друг другу по тому или иному поводу.

Ему доставляло удовольствие наблюдать из своего кабинета за пьяным разгулом бравых ребят. Слушать их дурацкие споры о благотворительности, бравирование первосортных людей перед второсортными, тосты за возрождение русского купечества, желание сыграть в русскую рулетку и многое другое, от чего он посмеивался. Ему отрадно было видеть, что молодые люди не выясняют, отношений между собой. Им не важно, кто есть кто, они просто оттягиваются здесь, «У Сэма». И хотя нет никакой гарантии, что, выйдя из кабака, они не начнут палить друг в друга, все же старому боссу грело сердце то, что он сумел создать нейтральную зону в городе вечных междоусобиц.

Молодежь отвлекала его от грустных мыслей. В определенных кругах его организация считается самой стабильной. И немудрено. Из шести первых боссов, поделивших город на неравные части, в живых остались только он и Поликарп. Другие организации, увы, страдают текучестью кадров, но никто из ушедших боссов не выжил, никто не умер в постели, в кругу домочадцев. Вот что угнетало Георгия Михайловича. Он боялся, что не станет исключением в этой цепочке. Великое дело — традиция!

В последнее время он все больше склонялся к тому, чтобы отойти от дел. И хитрая лиса Поликарп тут же учуял, чем запахло. Ах, как хочет он запустить свою лапу! Все ему неймется. Уже и мэр пляшет под его дудку.

Лось оказался прозорлив. В часах письменного прибора, подаренного мэром, сегодня обнаружили передатчик.

Что он так привязался к Шаталину, рассуждал Лось. Хочет посадить его вместо меня? Неужели ведет переговоры с ним у меня за спиной? Зачем же так? Шаталин — во всех отношениях достойная кандидатура. Я ничего не имею против. Мне пора на покой. Все верно. Но ведь они не рассчитывают на тихую смену. Им такое и в голову не придет! Поликарп тешит себя надеждой, что предъявит потом Шаталину свои права. Я, мол, помог тебе занять это место, ты вообще бывший мой человек, изволь подчиняться. Если расчет сделан на это, то он прогадал. Карпиди — плохой психолог. И с Питом у него вряд ли что-нибудь выгорит. Что-то странное происходит в мире — шестерки становятся боссами! Одно только напоминание, что они были когда-то шестерками, должно приводить их в бешенство! А Поликарп вздумал этим играть! Доиграется…

Его невеселые мысли прервала красносарафанная бабища с лицом, разрисованным под самые смелые опусы Кандинского.

— К вам человек, — загадочно произнесла она.

— Поставь еще прибор, — попросил Георгий Михайлович, заметно оживившись.

Да, он сегодня здесь не случайно. Конечно, забавно послушать разглагольствования молодых и отведать пельменей с квасом, но его старуха тоже готовит будь здоров, и ее стряпню он не променяет на ресторанную. Его визит к «Сэму» нынче окутан тайной.

Вчера позвонил незнакомец.

— Георгий Михайлович, у меня есть важная информация, касающаяся вас лично.

— Может, вы сначала представитесь?

— Я назову свое имя при встрече.

— Где вы хотите встретиться?

— «У Сэма», но только при нашем разговоре никто не должен присутствовать.

— Добро. Не вздумайте выкинуть какой-нибудь номер, иначе живым оттуда не уйдете, — на всякий случай предупредил Лось.

В трубке раздался приглушенный смех.

— Узнаю вас, Георгий Михайлович. Но я не дешевка, чтобы нарушать традиции «У Сэма». Великое дело — традиции!

Да, этот, в трубке, так и сказал: «Великое дело — традиции». И с тех пор эта поговорка, как заноза, сидит в нем.

В кабинет заглянул полноватый мужчина лет пятидесяти, с приличной лысиной, до самой макушки. Глаза его были малоподвижны и невыразительны, нос аккуратно вылеплен, улыбку можно использовать в рекламных целях.

Лось ожидал увидеть кого-нибудь из старой воровской гоп-компании, кого он знал еще по «Ландышу», но этого человека он видел впервые, хотя не мог не признать, что кого-то он ему напоминает, особенно жирными руками с рыжеватым пушком и неприятной манерой говорить, обдумывая слова.

— Что же вы не проходите? Сами просили о встрече…

— Робею немного, стыдно признаться. Давно вас не видел, Георгий Михайлович.

— Мы разве были знакомы?

— Ну… нельзя сказать, чтобы очень…

Он сел напротив и умолк, пока красносарафанная ставила приборы.

— Что будем заказывать? — произнесла она так сладко, что можно было прилипнуть к ее улыбке.

— То же самое, — кивнул незнакомец в сторону Лося.

— Вы на меня не смотрите, — отмахнулся тот, — я — человек непьющий, но при этом люблю смотреть, как пьют другие. Это доставляет мне удовольствие. Точно также, исключительно ради удовольствия, ношу в кармане полный портсигар.

— А я, знаете ли, никогда не пил…

— Спортсмен? — поинтересовался Георгий Михайлович.

Незнакомец вздрогнул и как-то неестественно улыбнулся.

— Неужели похож на Спортсмена?

— Не понял.

— Не помните человека с такой кличкой?

Лось откинулся на спинку кресла и, по обыкновению, запрокинул голову. Вот кого он ему напоминает! Потапова, по кличке Спортсмен, одного из тех боссов, которые в конце восьмидесятых поделили город. Одного из немногих, не имевших за своими плечами уголовного прошлого. Выходца из элитной спортивной среды. Занимался он продажей пловчих, да и просто девочек за границу. Нажил неплохое состояние. Организовал при спортивном комплексе боевую дружину, благодаря которой и вышел в боссы. В девяносто первом году к нему пришел от Поликарпа Пит Криворотый, которого Спортсмен знал с пеленок. Спустя год во время мафиозных разборок погибли родители Спортсмена, а на еледующий день он сам взлетел на воздух, когда возвращался в своей машине с дачи. Похоронен на кладбище у Поликарпа, в знаменитой Аллее героев. Убийство Потапова в городе приписывали Питу, во-первых, как большому любителю «адских машинок», а во-вторых, потому, что Спортсмен был противником боевых действий, искал мирные пути урегулирования конфликта, а это значило идти на уступки соседям, и Пит поставил на более решительного и предприимчивого Стародубцева.

— Вы — брат Потапова? — спросил Лось незнакомца.

— Почти.

— Что это значит — почти?

Вошла официантка. Поставила перед посетителем порцию горячих пельменей, кружку с квасом, блюдце со сметаной.

— Блинчики будете? — снова прилепилась улыбкой.

— Пока ничего не надо, — зло зыркнул на нее Лось. Когда она оставила их, плотно прикрыв за собой двери кабинета, незнакомец, не притронувшись к еде, смущенно улыбнулся и тихо произнес:

— Дело в том, Георгий Михайлович, что я и есть Потапов, по кличке Спортсмен.

Сообщение обескуражило старого босса.

— Как прикажете понимать? А кто лежит в могиле?

— Вам это важно знать? Тогда расскажу обо всем по порядку. — Он окинул взором кабинет так, что Лосю показалось, будто он не доверяет ему и сомневается в их уединенности.

— Можете быть покойны, — заверил Георгий Михайлович, — кабинка не прослушивается.

Называвший себя Потаповым опять смущенно улыбнулся и пояснил:

— Я смотрю, здесь ничего не изменилось со времени нашей последней беседы, четыре года назад. Я пришел к вам за советом, как избежать войны, хотя Стар с Питом сделали ее неизбежной. Я знал, что вы покровительствуете Стару, как предприимчивому, оборотистому бизнесмену, который первым пострадал в ходе разборок. Думал даже, что вы не прочь увидеть Стара на моем месте. И все-таки я пришел к вам за советом, как к авторитетному третейскому судье. Вы сказали: «Дело далеко зашло». Это я понимал и без вас. Вы сказали: «Надо идти на уступки соседям или уходить со сцены». Что вы подразумевали под уходом со сцены, я могу только догадываться. Идти же на уступки после далеко зашедшего дела — значило опуститься в глазах организации. Я ушел от вас в еще большем смятении, чем пришел. Уехал на дачу, чтобы все хорошенько обдумать. Но все уже обдумали за меня. В ту же ночь не стало моих родителей. Их расстреляли в спальне во время сна. Я ничего не знал. С этой вестью ко мне приехал утром Пит. В тот день я был невменяем. Мне делали какие-то уколы, чтобы успокоить. Я рвался в город, хотел разделаться с Громом: он руководил той операцией в спальне моих родителей. В конце концов меня чем-то усыпили, а когда я вечером проснулся, Пит сообщил мне, что меня больше нет. Оказывается, он сделал подмену. Выбрал из охраны самого щуплого паренька, которому впору пришелся мой костюм. Снял у меня с пальца золотой перстень. Парню он был велик, но на обгорелом трупе это сошло. Пит ему ничего не объяснил, поставил только задачу — въехать на моей машине и в моем костюме в город. Уж и не знаю, о чем думал этот охранник, у большинства из них полная утечка серого вещества. Не успел он вывернуть на шоссе, как машина разлетелась на части. Все это было при добром напутствии вашего любимого Стара, который ничего не знал о подмене и уже никогда не узнает. Меня похоронили вместе с родителями через два дня. Видеокассету я храню до сих пор. Пластическую операцию мне сделали у нас в России и по новым документам переправили в Америку, где я до сих пор и живу. Пит хорошенько замел следы — уничтожил всех, кто хоть краем глаза видел меня после моей смерти, пока я не изменил внешность. Так что мое преображение обошлось недешево. И вот, как видите, я снова здесь. Пит не любит писать писем, поэтому сведения отсюда я получал очень скудные. Но о смерти Стара он все же соизволил сообщить, и я решил приехать хотя бы для того, чтобы сходить на могилку к родителям…

— Зачем же вы открылись мне? — Лось пытался сохранить присутствие духа, но от его собеседника не ускользнуло, как он взволнован.

— А это уже второй вопрос.

Потапов наконец принялся за остывшие пельмени, заполняя ими искусственно вырезанный рот.

— Вам повезло, как никому из наших коллег, — признал Георгий Михайлович. — Кто бы мог подумать, что Пит — такой продувной парень?

Потапов только кивал головой, не в силах переработать сразу такое количество пищи. Он явно торопился, и Лосю было неприятно на него глядеть.

Покончив наконец с трапезой, чудом уцелевший босс попросил:

— Нельзя ли стрельнуть у вас сигаретку?

Георгий Михайлович не без удовольствия протянул ему предмет собственной гордости — портсигар с изображением своего лесного тезки, у которого рога усыпаны бриллиантами, а в глазах — изумруды.

— Приятная вещичка! — покрутил в руках портсигар Потапов, прежде чем его открыть.

— Подарок Володи Мишкольца, — с теплотой в голосе сообщил Лось.

— Он еще жив? — с напускным безразличием спросил Спортсмен.

— Жив, слава Богу! Он-то и положил тогда конец войне. Впрочем, вам в вашей Америке и Кручинину на кладбище уже было все равно, хотя кашу заварили вы.

— Ладно, оставим этот спорный вопрос историкам, — предложил Спортсмен с недовольным видом и вдруг, усмехнувшись, добавил: — А интересно, войдем мы в историю родного края, как какой-нибудь там…

— Успокойтесь. Не войдем, — перебил его Георгий Михайлович. — Кажется, вы хотели мне что-то сообщить?

Потапов поерзал на стуле, допил квас и начал:

— На этот раз, дорогой Георгий Михайлович, я осмелился сам прийти к вам с советом. Ваше сегодняшнее положение, может, и не такое безвыходное, как мое четыре года назад, но кто знает, не станет ли оно совсем невыносимым через месяц.

— Пожалуйста, не так туманно, — попросил босс.

— Вчера Пит устроил мне увеселительную прогулку по моим бывшим владениям. Решил доставить себе удовольствие. Вот, мол, какой я расчудесный хозяин, все у меня путем. Действительно, процветание налицо. — Потапов ухмыльнулся. — Вот, правда, на лице у Пита никакого процветания. Мне всю рожу перекроил, а у себя шрам убрать боится! И не уберет никогда, потому что кичится своим афганским прошлым, хотя к Афгану его кривой рот имеет не больше отношения, чем мой преображенный фэйс к Голливуду. Рот ему искривили на зоне. Он туда угодил сразу после армии, и, кстати, по хорошей, боевой статье — подрался с ментом. Отбарабанил два года — и к Поликарпу. Теперь вот сам хозяин. Но я отвлекся, пардон! Не могу сказать, что у меня защемило сердце при виде того, как развернулись Стар и Пит. Мне уже, честно говоря, на это наплевать с последнего этажа небоскреба в прямом и в переносном смысле: в Нью-Йорке я живу на двадцать восьмом этаже. И все же я был удивлен, когда очутился на складе с боеприпасами. Пит вооружается. Надо было видеть, как у него блестели глаза на этом складе, будто он попал в бордель, а кругом не автоматы Калашникова, а размалеванные девки! Я понял одно: близится новая заваруха. И не последнее слово в ней скажет Криворотый. Не знаю, против кого он так усердно вооружается — против Поликарпа или вашего любимого Мишкольца, — но то, что я завтра-послезавтра сяду в самолет и больше никогда, ни под каким видом сюда не вернусь, это я знаю точно. — Он перевел дыхание и зажег сигарету. Георгий Михайлович не перебивал Потапова, но при этом смотрел на него в упор, отказавшись от любимой привычки запрокидывать голову. — Вы, разумеется, все еще в недоумении по поводу всей этой информации. Ничего. Сейчас проясню. Дело в том, Георгий Михайлович, что в новейшей истории родного края вам отводится роль трупа.

Потапов сделал глубокую затяжку и только тогда протянул наконец обратно портсигар с лосем. Босс даже бровью не повел и не сделал никакого встречного движения, так что Спортсмену пришлось положить портсигар на стол. Пауза затягивалась, и, так как не последовало вопросов, Потапов сразу перешел к ответам:

— Сегодня я встречался с мэром города. Разумеется, как частное лицо, как преуспевающий американский бизнесмен. На самом деле я не преуспевающий, но умею пустить пыль в глаза. Как видите, я с вами очень откровенен. Мэр меня принял с распростертыми объятиями. Конечно же, он заинтересован в западных инвестициях, как все в этой стране. Я нарисовал ему сказочные перспективы, после чего хорошенько «пощупал» мэра по заданию Криворотого. Я ненароком запускал руку во все мафиозные кадки с огурцами, наблюдая за его реакцией. Надо отдать ему должное, он лихо выкручивался, обходил острые углы. Теперь я дошел до главного… — Он сделал многозначительную паузу. Лось по-прежнему молчал, внимательно глядя на собеседника. — Уж извините, Георгий Михайлович, но я покусился на ваш замечательный клуб. На «Большие надежды». Я изъявил желание в будущем расположиться в этом здании, что-то типа офиса или резиденции — не важно. Сказал, что дом пришелся мне по вкусу, радует глаз. Вот что на это ответил мэр. Передаю дословно: «Как только меня переизберут на новый срок, здание отойдет муниципалитету. А мы уж с вами всегда договоримся». При этом он похлопал меня по плечу, как старого кореша. Насколько я знаю, предвыборная кампания начнется через месяц. По-моему, вам есть о чем подумать.

— О чем?

— Неужели не ясно?

— Наш мэр не дурак. Думаю, он раскусил вас и тоже пустил пыль в глаза.

— Возможно. — Потапов явно был недоволен реакцией босса. — Но мы ведь с вами знаем, кто стоит за спиной мэра. И оттого эти слова приобретают довольно недвусмысленный оттенок. Поверьте мне, ваша процветающая организация, ваши зажиревшйе ребята давно у всех поперек горла! Это видно даже мне, человеку, который не был здесь четыре года!

— Вам-то какое дело до всего этого? Катитесь в свою Америку и дышите полной грудью!

— Теперь мы дошли до самой сути. — Потапов улыбнулся, зачем-то погладил свою лысину, будто забыл, что поле выжжено и не дает больше ростков, и произнес с торжественным видом: — Вы, конечно, сообразили, что мой визит небескорыстен? Но моя корысть может стать и вашей корыстью. Я предлагаю вам свой вариант ухода со сцены. Мудрить тут нечего. Пит не открыл Америки, способ не нов. Я предлагаю вам открыть Америку для себя. Не пожалеете. Мы станем компаньонами. Я нуждаюсь в вашем капитале, вы нуждаетесь в безопасности. Как видите, наши желания вполне совместимы. С вашими деньгами вы могли бы там развернуться и быть при этом похороненным на родной земле…

Неожиданно для Потапова Лось вскочил со своего кресла и в следующее мгновение уже сдавил тому горло.

— Ты что мне предлагаешь, сволочь? Тварь недобитая! Ты забыл, что я — вор в законе? Я и дня в своей жизни не работал! Нужна мне твоя сраная Америка!

Спортсмен оказался проворным малым, несмотря на то, что казался неуклюжим. Он, рванувшись всем телом вверх, высвободился из щупалец босса и ударил его лысой головой в стариковскую, маломощную грудь. Лось не удержался на ногах и отлетел обратно к креслу, но немного промахнулся и приземлился на пол, зацепив при этом стол со всем его содержимым.

— Я тебе не предлагаю работать, Жора! — крикнул Потапов. — Работать буду я, а ты — получать свои дивиденды!..

Больше ему ничего не удалось сказать. В кабинет вбежали охранники и заломили Спортсмену руки за спину.

Разохавшаяся официантка, покачивая кокошником, принялась собирать с пола осколки, не обращая внимания на босса, который все еще прохлаждался на полу.

Потапов понял, что зря погорячился, что это может стоить ему жизни и что при любом исходе он проиграл, но Лось, отряхнувшись и усевшись в кресло с таким видом, будто инцидент заключался в том, что он занимался зарядкой и сделал неудачное приседание, приказал своим людям и официантке:

— Подите вон! Вас никто не звал! Мы недоговорили.

Когда они удалились, Спортсмен произнес дрожащим голосом:

— Прошу прощения… Но вы сами виноваты…

— А теперь сделай так, чтобы не попадаться мне больше на глаза, — приказал Георгий Михайлович.

— Я остановился в гостинице «Астория». Еще два дня пробуду в городе. Моя новая фамилия — Клейнер…

— Вон отсюда! — рявкнул босс.

И господин Клейнер, бросив на прощание:

— Всего доброго! — исчез.

Лось еще долго сидел в кресле перед поверженным столом, запрокинув голову. Мысли путались. В голове шумело.

А за дверями кабинета пьяные нувориши, закончив разговоры о благотворительности, проорав множество тостов за возрожденное купечество и за процветание матушки-Расеи, затянули опять плачущими голосами:

— Ямщик, не гони лошадей. Мне некуда больше спешить…

Балуев отпустил машину возле Ботанического сада. Он сам решил проверить, ведется еще или нет наблюдение за домом Светланы, но не заметил ничего подозрительного.

Его обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, лед тронулся, Светлана дала понять, что он ей небезразличен, и ему не терпелось увидеть ее поскорей, а с другой — он боялся, что упустит ночную похитительницу изумрудов, а с ней и возможность узнать что-нибудь о судьбе Федора. Самым разумным было бы поставить возле дома на проспекте Мира наблюдателей, но Мишкольц не держал в своем королевстве шпиков. Балуев знал также, что его розыскной деятельности шеф не одобрит, поэтому не рискнул взять в наблюдатели людей со стороны. К тому же этим людям надо было что-то объяснять. Единственным человеком, к которому он мог обратиться с подобной просьбой, был его личный шофер. Его-то и послал Геннадий Сергеевич к дому на проспекте Мира, когда высадился у Ботанического. Гарантия того, что оболтус справится с заданием, равнялась нулю, но ничего лучшего в сложившейся ситуации Балуев придумать не мог. Вернее, не хотел, потому что пришлось бы отказаться от вечера у Светланы, а значит, вновь отдалить ее от себя.

— А вот и наш гость дорогой! — встретила его восторженным восклицанием Светлана Васильевна, взяла за руку и потащила в комнату знакомить с мамой.

Татьяна Витальевна сильно смущалась и не ведала, с какого конца ей влиться в разговор. Балуев пытался острить, выходило неуклюже. Зато Светлана болтала без умолку, и всякий, даже несведущий человек мог бы поклясться, что видит перед собой счастливую женщину.

Она и сама не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит. Получить такой заряд бодрости от одного поцелуя? Почему нет? У нее было много мужчин, но каждый раз выходит по-новому. «Только утро любви хорошо», — написал модный в прошлом веке Надсон. Да, начинается всегда славно: с цветов, с песен, со стихов… Потом все обращается в пошлую, банальную обыденность. Вот и приходится ловить момент. Что остается делать после стольких осечек?

Геннадий блеснул перед чилийской мамой Сикейросами и Риверами. Уж в чем-чем, а в живописи он знает толк. Татьяна Витальевна была окончательно покорена, когда Балуев заговорил по-испански и прочитал из Хименеса:

— Ничего себе! — захлопала в ладоши Светлана. — Мама, тебе надо было приехать оттуда, чтобы я получше узнала этого человека!

Потом последовали обычные в таких случаях вопросы: «А где вы учились?», «Откуда знаете язык?», «А почему не занимаетесь любимым делом?». Если бы знала Татьяна Витальевна, сколько страданий она доставляет Балуеву своими вопросами! Ведь она тоже родилась не для того, чтобы махать пульверизатором из стороны в сторону и ругаться матом на малярских баб.

— Ма, ну что ты привязалась к Гене? — пришла на помощь Света. — Он, между прочим, объездил пол-России в поисках картин для своего шефа. Я тебе рассказывала про Володю Мишкольца, помнишь? Это один из самых крупных коллекционеров в нашей стране. — Она подчеркнула слово «нашей».

Балуев насторожился. Всегда, едва речь заходила о шефе, он становился предельно натянут в разговоре.

— А где он хранит свои картины? — поинтересовалась Татьяна Витальевна. — В такой криминальной атмосфере это, наверно, очень сложно?

— Ма, ну что за вопросы ты задаешь? Ты хочешь, чтобы Гена назвал тебе адрес?

Мамина наивность ее забавляла.

— Картины хранятся в трехэтажном особняке, который Володя арендует у городских властей, — неожиданно выдал Геннадий Сергеевич. — Особняк находится в центре города, но мало кто догадывается, для чего он предназначен, хотя, кому приспичит, тот, конечно, рано или поздно узнает. Там новейшая система сигнализации и надежная охрана. Короче, предприняты все меры безопасности.

— А зачем это все? — не понимала Татьяна Витальевна. — Ведь художник для того и пишет картины, чтобы их видели, а не держали за семью печатями!

— Мама хочет сказать, что искусство должно принадлежать народу! Тебя, мамуля, воспитали в духе совкового романтизма! Картины чаще всего пишутся ради хлеба насущного, а кто на них будет глазеть — Володя Мишкольц или пролетарий Тяпкин, — это художнику безразлично. Даже первый вариант предпочтительней, потому что Мишкольц знает толк в живописи и на дешевку не позарится.

— Надо же, какие мы аристократы! — еще больше возмутилась Татьяна Витальевна. — А я разве не была пролетарием Тяпкиным? Откуда вдруг такое пренебрежение?

— Что-то новенькое, мамочка! Ты раньше никогда не кичилась своим пролетарским периодом жизни. Видно, заграничная жизнь настолько скучна, что даже завод вспоминаешь с любовью?

— Завод нас кормил и одевал — это во-первых, а во-вторых, люди, которые там работают, куда проще и добрей ваших нуворишей.

— Вот только этого не надо, ма! Люди везде всякие попадаются. Не идеализируй, пожалуйста, то время. Тут и без тебя достаточно восхвалителей.

— Я не восхваляю, — вздохнула мать, — но и не терплю, когда возводят напраслину. А насчет совкового романтизма хочу напомнить, что Третьяковская галерея появилась задолго до революции.

— Здорово она нас кроет, Гена? — подмигнула Светлана Балуеву, хотя тот не принимал участия в споре. — Ма, такие, как Третьяков, рождаются раз в сто лет!

— Неправда. Я тебе могу еще с десяток имен назвать. И все прошлого столетия, а вот нынешних — ни одного! Отчего бы вашему хваленому Мишкольцу не создать свою галерею, как некогда сделал Третьяков? Цены бы ей не было здесь, в провинции. Ведь у нас все лучшее только в столицах!

Светлана хмыкнула, а Геннадий вдруг поддержал:

— Замечательная идея, Татьяна Витальевна. Я об этом уже думал, да только не решаюсь предложить Володе. И потом, неизвестно, как к этому отнесутся власти, ведь Третьяковка сейчас не частный музей. И насчет пролетариев я тоже с вами согласен. Не выношу, когда людей сортируют по какому-либо признаку.

— Ну, вот! Получается, вы оба хорошие, одна я плохая! — по-детски надула губы Светлана. — Как знаете, а я с детства ненавижу пролетариев, так называемую рабочую косточку. От них несет тухлятиной!..

Он ушел уже ближе к полуночи. Несколько раз порывался, но Светлана его не отпускала. «Я соскучилась», — шептала на ухо Геннадию и сильно сжимала кисть его руки под столом. Он только не понимал, почему она раньше не скучала, до приезда мамы. Или семейное благополучие матери так подстегнуло ее, призвало действовать?

Он боялся, что выглядит в глазах Татьяны Витальевны докучливым, засидевшимся гостем, однако на прощание она протянула ему свою белую, холеную — будто не было двадцати лет малярки! — руку для поцелуя.

— Приезжайте к нам зимой со Светланочкой. У нас будет лето. Луис очень обрадуется, он любит гостей.

Когда за ним закрылись двери, она сказала дочери:

— Я тебя понимаю. Такие на дороге не валяются. Но, Святая дева Мария, у него трое детей!

— Мама, прекрати, и без тебя тошно!..

Высвеченные фонарями островки деревьев поражали ядовито-зеленым оттенком. Ветер усиливался. По асфальту метались, как щупальца кальмара, тени от ветвей.

Геннадий прибавил шаг, чтобы поскорей пересечь этот зачумленный двор, выйти к Ботаническому саду и поймать там какую-нибудь машину, чтобы вернуться на проспект Мира, к заждавшемуся оболтусу, который наверняка уже видит не первый сон.

У ворот Ботанического сада стояла белая «Волга», а рядом, в тени деревьев, курил человек высокого роста. Балуев решил обойти машину по другой стороне улицы, белые «Волги» с недавних пор стали для него плохой приметой. Не успел он сделать и пяти шагов, как из подворотни вынырнул «мерседес» и перекрыл ему путь.

— Ай-ай-ай, Геннадий Сергеевич, что у вас за привычка пренебрегать личным транспортом? — услышал он у себя за спиной.

Обернулся. Долговязый, что дымил на воротах Ботанического сада, был в трех шагах от него. Хлопнули дверцы «мерседеса». Двое здоровенных амбалов вышли на тротуар. Один, скрестив руки на груди, подпер своей шварценеггерской спиной стену ближайшего дома, другой в развязной позе уселся на бампер автомобиля.

Балуев заметил на голове у долговязого марлевую повязку и усмехнулся:

— Мне кажется, вы не долечились…

Третью ночь Светлана спала в гостиной на диванчике. Место, едва ли приспособленное для приятных сновидений, сегодня было просто невыносимо. Душила непонятная тревога. Пугал утренний разговор с Криворотым. С подобными типами нельзя откровенничать. И тысячу раз прав Геннадий, что не идет с ним на сближение. Добром это никогда не кончится.

Она встала, прошлась несколько раз по комнате. Решила подняться в спальню к матери. Там горел ночник.

Мама читала Хименеса. Гость оставил неизгладимое впечатление. Маме тоже не спится.

— Ма, я побуду с тобой?

Прямо как в детстве, когда ждала ее со второй смены и не ложилась спать, пока не наговорится.

Татьяна Витальевна отложила книгу и внимательно посмотрела на дочь.

— Может, расскажешь мне что-нибудь из своей жизни? Я ведь вижу, много скрываешь от меня.

Светлана присела на край кровати, виновато понурив голову, и пролепетала:

— Мне есть у кого учиться по этой части. По-моему, я уже вполне взрослая, ма, чтобы отвечать за свои поступки, не прибегая к чьим-то советам.

— Конечно-конечно, — вздохнула мать, — ты всегда была самостоятельной девочкой.

— Настолько самостоятельной, что твой отъезд вышиб у меня почву из-под ног и я наделала много глупостей. Твое счастье вскружило мне голову, и я любой ценой хотела быть счастлива. Нельзя сказать, что я не преуспела на этом пути. У меня появились деньги, я купила квартиру, машину. Ты об этом и мечтать не могла в своей малярке. Я же добилась всего очень быстро, за два-три года. Не могу сказать, что моя работа мне не доставляет радости. Доставляет, и я не капризничаю, как Балуев, которому все опостылело. Я не очень верю ему. Это поза. Наконец, я жила с любимым человеком и при этом была свободна. Что еще нужно женщине для полного счастья? Но я даже не попробовала его на вкус!

Света крепко сжала кулаки — признак сдерживания слез.

Мать обняла ее за плечи. Прижала к груди. Слезы хлынули сами собой, так естественно и так нелепо.

— А Дима Стародубцев, наверно, был связан с мафией? — предположила Татьяна Витальевна.

— Наверно, — с долей сомнения в голосе произнесла Света и уткнулась лицом в материнские колени…

Долговязый протянул свое удостоверение.

— Следователь Беспалый, — признался он.

— Мне наплевать, кто вы, — презрительно бросил Геннадий, даже не взглянув на документ.

— Дело ваше, — пожал плечами тот, — но вам все равно придется поехать с нами.

— И не подумаю, — хмыкнул Балуев, несмотря на то, что амбалы начали потихоньку приближаться к нему.

— Не советую вам упрямиться, Геннадий Сергеевич. Я знаю, что вы располагаете ценными сведениями по интересующему меня делу, и хочу только, чтобы вы поделились ими со мной. — Пал Палыч доброжелательно улыбался, но Геннадий испытывал огромное желание плюнуть ему в лицо.

Амбалы между тем приблизились вплотную.

— По-моему, вы злоупотребляете своими ничтожными полномочиями, — бросил Балуев следователю и полез во внутренний карман пиджака за сигаретами.

В ту же секунду амбалы набросились на него, скрутили ему руки и обшарили с ног до головы.

— Это вам дорого будет стоить, ребята, — спокойным голосом заметил Геннадий. — Вы плохо себе представляете последствия, — обратился он к Беспалому. — У вас возникнут серьезные проблемы.

— У него ничего нет, — констатировал один из парней, надевая на Балуева наручники.

— На чем предпочитаете ехать, Геннадий Сергеевич? — расшаркался перед ним заметно заволновавшийся следователь. — На «Волге» или «мерседесе»?

— На автобусе. За вашим катафалком.

Амбалы прыснули, и вовсе не к месту, как показалось Беспалому…

Татьяна Витальевна долго не отходила от окна. Ее не привлекали звезды на прояснившемся небе и фонари с ядовитыми островками высвеченной зелени. Она должна была собраться с мыслями, и поэтому перед ней стоял лишь черный квадрат в белой раме. Светлана пересела в кресло и занялась маникюром. Это занятие успокаивало нервы.

— Как ты могла в это влипнуть? — застонала мать. — Ведь там кругом уголовники!

— Мам, давай без истерик… Это такое же обычное дело, как твой завод. Ты ведь противница кастовости. Лелеешь своих пролетариев, а я — уголовников. В чем разница?

— Во всем! Пролетарии — честные трудяги, а у этих — жизнь задарма! Неужели и это тебе надо объяснять?

— Сейчас любая жизнь — задарма! И пролетарии твои не ангелы небесные! Суть только в том, кто больше грешит.

— Святые угодники! У тебя же — мозги набекрень!

— Пока ты грелась на чилийском солнышке, у нас тут все вывернулось наизнанку. — Светлана Васильевна без дрожи в руках водила кисточкой с бесцветным лаком по закругленным ноготкам. — И потом, чем я лучше этих несчастных? Мой папаша тоже где-нибудь среди них отирается!

— Дура! — закричала мать и затряслась всем телом. Светлана уже и сама поняла, что хватила через край. Это был удар ниже пояса, и Татьяна Витальевна, схватившись обеими руками за живот, будто у нее начались схватки, повалилась на кровать с громкими рыданиями.

— Мамочка, прости! Прости, ради Бога! Что я наделала, дура! — Света сгребла мать в охапку и покрыла поцелуями ее мокрое от слез лицо. — Я — дура, дура, набитая дура…

…Всю дорогу ему не давала покоя одна-единственная мысль. Он так и не позвонил Мишкольцу, и если этот спектакль с наручниками затянется, то Володя попадет в тяжелое положение и еще не получит важной информации. К тому же Балуев плохо себе представлял, что на этот раз задумал Пит, почему действует так нагло и решительно. Ему бы нацепить наручники на Поликарпа! Неужели значок «Андромахи» не сработал? Может, Анхелика выдала его? Ее мужу наверняка сообщили про их тайное свидание. Тогда все пропало. Пит всегда сговорится с Поликарпом, и в этом случае невозможно будет доказать свою непричастность к убийству в магазине «Игрушки».

В здании с колоннами, несмотря на поздний час, горели все окна. «Меня тут явно ждут!» — подумал Геннадий, когда один из амбалов чуть ли не на руках вынес его из машины.

Долговязый молчал, пока весь эскорт поднимался по лестнице, но перед дверью в кабинет Пита шепнул на ухо Геннадию:

— Не осложняйте ситуацию, и я помогу вам выбраться.

У Балуева не было времени достойно ответить ему, потому что следователь открыл дверь и подтолкнул его в спину.

— Что это значит? — подпрыгнул в своем кресле хозяин, выпучив то, что не рекомендовалось выпучивать, — свои водянистые глазки. — Что ты придумал, мусор поганый?! Ты бы еще в кандалы заковал моего гостя!

— Не очень-то он стремился к вам в гости! — снимая наручники, проворчал Беспалый.

— Пшел вон, ментовское отродье!

Выходя из кабинета, Пал Палыч подмигнул Балуеву, как бы напоминая: «Мы договорились», — но пленник отвернулся, что означало: «Я не нуждаюсь в помощи».

— Присаживайся, Гена, — указал ему на кресло Пит, когда они остались вдвоем. Балуев сел и похлопал в ладоши.

— Браво, Петя! Поликарп не зря старался, ты перенял у него лучшее. Он поставил бы тебе сегодня «отлично» за актерское мастерство. Впрочем, он, наверно, спрятался у тебя в шкафу, следит за нами и оценивает.

— Прекрати, — нахмурился Криворотый, — не надо так со мной разговаривать. Насчет наручников не было никакого уговора, а поговорить нам с тобой необходимо, и как можно скорей. Что касается Поликарпа, то он у меня вот где сидит! — Он провел ребром ладони по горлу.

— Все, что я хотел сказать, тебе уже передали. А то, чего я говорить не хочу, ты меня сказать не заставишь, даже если снова оденешь наручники.

— Дались тебе эти наручники! — в сердцах воскликнул Криворотый. — В данном случае наши интересы совпадают. Ты не можешь этого не признать. Поликарп охотится за твоим человеком, но ему мешает некая девица. Кроме всего прочего, она похищает твоего человека. Мне нужна эта девица. Тебе необходимо до конца недели вернуть своего человека, чтобы он уплатил Поликарпу долг. Как видишь, мы можем соединить наши усилия.

Речь Пита повергла Балуева в смятение. Об исчезновении Федора не знала даже Светлана.

— Но в первую очередь я хотел бы узнать, — продолжал Криворотый, — как у тебя в руках оказался график с Рабкоровской?

— Нет, погоди, — сделал отрицательный жест Балуев, — сначала ты скажи, откуда тебе известно о похищении моего человека.

— Федора? — усмехнулся Пит. — Видишь, я даже знаю, как его зовут. Нет ничего проще, Гена. Мои ребята хорошо поговорили с твоим шофером.

— Где они его отыскали?

— На проспекте Мира.

— Конечно, случайно наткнулись, — с иронией в голосе добавил Геннадий.

— Ну, зачем так? Они пасли твою машину весь день. И то, как ты маневрировал вокруг собственного магазина, меня просто привело в восторг! — Криворотый закурил и спросил еще более настойчивым тоном: — Теперь я могу рассчитывать на какую-нибудь информацию?

Геннадий Сергеевич провел ладонью по лицу. Ему необходимо было переварить полученное сообщение, прежде чем обронить хоть слово. И тут ему пришел на помощь телефон.

— Я занят! — закричал в трубку Пит, но тут же осекся и переспросил более вкрадчивым голосом: — Кто? — Выслушав ответ, приказал секретарше: — Не вешайте трубку! Я переговорю из приемной.

Геннадий чувствовал, что в этот момент происходит что-то очень важное, но показывать врагу свой интерес — последнее дело.

— Придется мне тебя покинуть на минутку, — сообщил тот, и Балуев заметил, каким озабоченным стало его лицо.

Криворотый действительно вернулся через минуту, не вернулся, а вбежал в кабинет.

— Мне надо срочно уехать! — бросил он на ходу. — Чувствуй себя как дома. Глупостей делать не советую. Тебе отсюда не выйти. Захочешь поесть, обратись к секретарше. Она тут, за дверью. Можешь заказать себе роскошный ужин из ресторана. Все за наш счет. Ты — гость! Запомни это! Можешь поспать на моем диване. Можешь, наконец, трахнуть секретаршу, разрешаю. Она хоть баба и не первой свежести, но порезвиться с ней можно! Все. Пока. — Он хлопнул дверью.

Геннадий тут же бросился к окну. Пит дал последние наставления охране и отправился в неведомый путь на белой «Волге». Еще несколько минут ушло у Геннадия Сергеевича на изучение рыбок в аквариуме, а потом в голове созрел дерзкий план. А не позвонить ли Мишкольцу прямо из кабинета Криворотого? Он ведь гость, в конце концов. На этом так настаивал Пит. Значит, и международный звонок будет за его счет.

— Кофе не желаете? — промяукал за спиной чей-то голос. Геннадий вздрогнул от неожиданности. Он не слышал, как она подкралась сзади. Обычно секретарши стучат каблуками, а эта ненормальная расхаживает в кроссовках. Да еще нацепила бриджи на свой толстый зад! Как Петя только терпит ее?

— Заварите покрепче и с лимоном, — распорядился Балуев.

Ему же предложили быть как дома. Правда, у себя в офисе он всегда говорит Ниночке «пожалуйста». Эта толстая мымра в бриджах и кроссовках обойдется!

Она одарила его живописной улыбкой из-под очков и удалилась, подчеркнуто виляя задом.

«Если я позвоню Мишкольцу, — подумал Гена, — она обязательно подслушает».

Они сидели на кухне и глушили стаканами водку. Во всем Санином доме только кухня с тяжелым запахом спиртного и дешевого табака (Серафимыч принципиально курил «Беломор») была ярко освещена.

Но никто из них — ни Шаталин, ни Серафимыч — никак не мог опьянеть. То ли закуски оказалось предостаточно, то ли нервы не давали расслабиться.

Сначала пили молча, но оба понимали, за кого пьют. Потом Саня по-глупому выставился, видно, чтобы начать разговор:

— Как поживает Зоя Степановна?

— Не поживает, Санек. Уже не поживает.

Опять замолчали. Выпили.

— Ты, я вижу, здорово обустроился, — начал, в свою очередь, Иван Серафимыч. — Часовенка, что напротив, на твои деньги возводится?

— Как вы догадались?

— Я всегда, Саня, догадливым был. Всегда был. О таком соображение имел, о чем никто и не ведал.

— Я, Иван Серафимыч, ее давно задумал. Решил, как жильем себя обеспечу, так рядом часовенку выстрою. До этого все по общежитиям мытарился да комнаты снимал. Я ведь сам из деревенских.

— Помню, Саня. Все помню. Как ты в первый раз к нам с Людмилой пришел — помню. Застенчивый такой был, скромный… Мне ты, кстати, сразу не понравился, не обессудь. А вот Зое Степановне приглянулся. Баба — дура! Что она понимает? На что в первую очередь внимание обращает? Мужик здоровый — это еще не значит, что в поле пахать будет. Вон их сколько, здоровых дармоедов, у тебя под окном! Заставь-ка их пахать — они тебя на смех подымут! А лицом мужик вышел — так на что ему эта смазливость? Он же не девица. Правда, сейчас и таких развелось сколько угодно. Что еще в тебе она приметила? Тихий, скромный ты был. Так в тихом омуте, известно, кто водится…

Саня только кивал в ответ, как бы соглашаясь сразу и с мнением Зои Степановны и с осуждениями Ивана Серафимыча.

— А на что смотреть надо было? — поинтересовался Шаталин, когда тот замолчал.

— Вот здесь должно быть! — Серафимыч ударил себя кулаком в грудь. — Понял? И еще здесь, — постучал он себя по лбу. Его бас то ли от выпитой водки, то ли от нервного напряжения превратился в хрип.

— Но туда ведь не заглянешь, — возразил Саня.

— Правильно мыслишь, Санек. Правильно. Отсюда и беда.

— А может, не только отсюда? — снова возразил хозяин.

— На что намекаешь? — Серафимыч поднял тяжелую голову и уставился мутным взором в Санин подбородок. — На Людочку, на кровинушку мою намекаешь? А какие ты на нее права имел? Никаких! Она тебе женой не была ни перед людьми, ни перед Богом! Она имела полное право влюбиться, а влюбившись, выйти замуж без твоего на то согласия! Я отец, а не ты! Понял? Ты — дерьмо собачье! И все! Вот так мы и порешили на своем семейном кругу.

— Что я — дерьмо собачье, порешили?

— Цыц! Не передергивай! — Серафимыч тяжело вздохнул, и в горле у него что-то забулькало.

— Ладно вам! Давайте еще по стакану хряпнем, и вы мне расскажете, что у вас там случилось, — предложил Шаталин, — а то мы так никогда до главного не доберемся.

— Доберемся, Санек, доберемся. Мы с тобой сегодня до всего доберемся.

Последняя фраза насторожила Шаталина. Он подумал о том, что проклятая девка оставила его без оружия, а звать на помощь он не привык.

— Нет, Санек, пить я больше не буду, — прохрипел Серафимыч, вовремя вспомнив о своей миссии.

— Бросьте, Иван Серафимыч, я вас все равно в таком виде не отпущу. Заночуете у меня. Я постелю вам в гостиной.

— Мне постелят, где надо. Не волнуйся. — И вдруг ошарашил: — Если хочешь знать, она тебя, дурака, любила, а этого хмыря нет!

— Зачем же замуж пошла?

— Мы с Зойкой так хотели. Понравился нам этот хмырь. Обеспеченный всем. Папа — шишка, начальник санэпидемстанции. — Последнее слово он выговорил с трудом. — А Людмила привыкла слушаться нас с матерью, вот и пошла за него. Со слезами, но пошла. Три года терпела, бедняжка, а потом развелась. А с другой стороны если посмотреть, не за тебя же ее было отдавать, Саня. Ведь у тебя тогда ни фига не было! Сам говоришь, по общагам мытарился.

— Верно все рассчитали, Иван Серафимыч, и быстро сварганили Людкино замужество, пока я в Афгане прохлаждался! Всем, короче, счастливую жизнь устроили!

Александр старался говорить спокойно, но уже понимал, к чему сворачивается их полупьяная беседа. «Что он может знать о гибели дочери? — соображал он. — Только то, что во время акции в доме Овчинникова находился я. В принципе, и этого достаточно, чтобы по-свойски разобраться со мной. Здесь явно не обошлось без дочери Овчинникова. Но откуда он может знать, как распорядился нами жребий? Этого и дочь Овчинникова не знала, раз подарила мне пупсика».

— Нет, Санек, ты подойди к этому с отцовской позиции, — настаивал на своем старикан. — Отдал бы ты свою дочь, свою кровинушку за голодранца? А ведь ты был голодранцем. Вспомни.

— Мы с вами разные люди, Иван Серафимыч, и нам друг друга трудно понять.

— Мы — разные люди. Это верно. Но почему ты не захотел сам во всем разобраться? Пришел бы к нам домой, выпили бы с тобой, как сейчас, и прояснили, глядишь, ситуацию. Гордость не позволила? Почему после армии ты к нам ни разу не пришел? Ведь не чужие мы тебе были…

— Я любил ее, — пробормотал Саня, — и у меня вот здесь кое-что разорвалось. — Он постучал себя кулаком в грудь. — Вы несете околесицу, Иван Серафимыч. Люда вышла замуж за полгода до окончания моей службы. Последние ее письма не отличались нежностью. Неужели я должен был выяснять, по любви она вышла замуж или нет? Мне это было безразлично. Я потерял ее навсегда.

— После развода она сохла по тебе. Так и знай. Но гордость не позволила ей найти тебя. Не позволила гордость. Вот как.

— Не смешите меня. Вы со своим запоздавшим на десять лет комментарием все превращаете в анекдот, в «мыльную оперу». Вы хотите свалить все на меня, чтобы очистить совесть. Не надо этого делать, Иван Серафимыч. Каждому — свое.

— Ах ты Боже мой! Послушать тебя — так прямо ангел! А часовенку-то строишь для чего? Есть, значит, грех на душе? Тяжкий грех! Ведь это ты, гаденыш, Людочку убил! Ты-ы-ы! — взревел Серафимыч раненым зверем. — Из-за тебя вся жизнь моя пошла наперекосяк! Зоенька даже на похороны не смогла пойти, паралич ее скрутил, как узнала! Сколько она мучилась, бедная! Все из-за тебя, гаденыша, все из-за тебя! — Он расстегнул на груди клетчатую рубаху — тяжко давался этот разговор. Потом сунул руку под мышку и вытянул оттуда пистолет на резинке — излюбленный фокус героев гангстерских фильмов. Нельзя сказать, что при этом он продемонстрировал чудо ловкости. — Вот, значит, Санек, часовенкой не отделаешься! Я тебе Людочки и жизни моей искалеченной не прощу! Так и знай. Вот. — Он явно медлил. Чего-то ему не хватало для полной картины. — Может, покаешься напоследок?

— А с чего вы решили, что это я?

Любопытство пересилило страх. Этот вопрос мучил Шаталина с самого начала.

— А что тебе до того? Я тебя предупреждал о своей находчивости.

— А все-таки?

— Полгода назад один человек…

— Дочь Овчинникова? Не юлите, Иван Серафимыч, мне ведь все равно на тот свет отправляться. Зачем же скрывать?

— Ну, предположим, она.

— Она видела меня там и запомнила?

— Запомнила, — подтвердил старикан.

— Но ведь это еще ничего не значит. Нас было пятеро.

— А Людочку убил ты! Об этом я узнал только позавчера.

— От нее же? — Серафимыч кивнул. — Она что, ясновидящая? С чего она это взяла?

— Ладно, хватит базарить! Будешь каяться?

— Буду, но не перед вами! — заявил Александр. — А если хотите меня прикончить, то не советую этого делать в доме. Выстрел услышит охрана, и вы отправитесь вслед за мной.

— Ты думаешь, гаденыш, мне охота жить, после того как ты все испоганил?

— И все же есть более разумный выход. Мы садимся в мой автомобиль, уходим от опеки, выбираем укромное местечко, и вы мне стреляете в затылок. Идет?

— Да пошел ты!.. — прохрипел Серафимыч, но снова медлил.

Шаталин видел, как тяжело дается ему роль палача. До последней минуты он не верил, что Серафимыч способен выстрелить, пока тот не взвел курок.

В этот миг широко распахнулась входная дверь, и это бы только ускорило развязку, если бы женский голос не окликнул рокового гостя:

— Серафимыч! Это — я!

В темноте гостиной не очерчивался даже силуэт вошедшего.

Старикан улыбнулся, вздохнул и начал возродившимся басом:

— Ну вот, теперь…

Ему помешали договорить два оглушительных выстрела. На лице Серафимыча изобразилось крайнее удивление, когда он повалился на пол — без стона, без крика, как трухлявый, подгнивший буфет, в котором давно не держали посуды, а выбросить на помойку было жаль.

Напуганная до смерти охрана внесла на кухню обезоруженную девушку, заломив ей руки за спину. Она отчаянно вырывалась, а Шаталин остолбенел — он не ожидал столь дорогого подарка.

— Отпустите ее! — распорядился он. — Она спасла мне жизнь.

Девушка вырвалась из медвежьих лап оторопевших охранников. Один из парней протянул Александру изъятый у нее пистолет.

— Зря вы не дали нам его обыскать, — указал другой на труп старикана.

Третий поинтересовался:

— Где у вас телефон? Надо сообщить о случившемся боссу.

— Ну, ты даешь! — воскликнул четвертый. — Телефон у тебя в штанах! Или ты со страху так обложился, что он вышел из строя?

Парни громко заржали над растерявшимся охранником, и тот поспешил удалиться.

Отсмеявшись, они засыпали Шаталина вопросами:

— Что будем делать с трупом?

— Милицию вызывать?

— Может, нам взять на себя убийство?

Последнее благородное предложение преследовало единственную цель — обелить охрану в глазах босса.

Саня, казалось, ничего не слышал. Ее глаза — глаза затравленного зверька — молили о пощаде. Она отвернулась к стене.

— С девушкой могут возникнуть проблемы, — продолжал развивать тему тот, что хотел взять убийство на себя. — Есть ли у нее разрешение на оружие?

Она опустила голову. Саня видел, как дрожит ее тень на стене, как она заламывает пальцы.

— А девушка неплохо стреляет, — заметил другой, опустившись на корточки перед трупом.

— В такую тушу трудно не попасть! — засмеялся первый.

— Но дважды в яблочко угодить — надо иметь меткую руку! Пули вошли одна в другую, это и дураку понятно!

При этих словах она резко повернула голову и бросила на него уже кричащий взгляд. Саня не мог двинуться с места и растерял слова. Видно, алкоголь только сейчас дал себя знать.

Из темноты гостиной вынырнул третий охранник, смущенный смехом товарищей.

— Босс только что уехал от «Сэма». Телефон в машине не отвечает, а домой ему я не стану звонить.

Остальные одобрительно закивали — Лось не любил, когда его беспокоили в домашней обстановке.

— Оставьте нас! — наконец решился Шаталин. — Я сам решу, что делать, кого вызывать!

— Добро, начальник! — отозвался предложивший взять на себя убийство. — Но над моим предложением стоит подумать.

Они один за другим вышли из гостиной. Саня подошел к девушке неровной походкой. Голова кружилась — то ли от водки, то ли от нервов, то ли от счастья, что она снова рядом. Положил руки ей на плечи. Тень на стене разжала пальцы. На девушке оказался плащ из тонкой ткани, отливавшей фиолетово-розовым. Плащ намок — она бежала сюда по дождю. Ей не хотелось отделяться от стены, но она сделала над собой усилие. Он обхватил ладонями ее лицо смутными от пудры бороздами на щеках, с неудачно замазанным синяком под глазом и принялся нежно его целовать, как целовал только одну женщину в мире.

— Людочка, любимая…

— Не называй меня больше этим именем, — всхлипнув, попросила она.

— А как тебя звать?

— Никак. Уведи меня куда-нибудь отсюда! — закричала вдруг безымянная гостья. — Неужели ты не понимаешь?

Он подхватил ее на руки и пронес через темную гостиную наверх, в спальню. На лестнице она обронила туфлю, и та стукнулась об пол где-то внизу.

— Сейчас сбегаю за ней!

— Не надо, — попросила она.

Он положил ее прямо в одежде на кровать, включил свет.

— Может, хочешь выпить? Там осталось немного водки… Ах да!.. — Он притронулся пальцами ко лбу. Она снова заплакала, не пряча лица. — Послушай, — обратился к ней Шаталин, — тебе надо рассказать все по порядку.

— Не сейчас.

— Я, честно говоря, ничего не понимаю… Ты собиралась меня убить? — Она замотала головой. — Ты — дочь Овчинникова?

— Нет. Я же сказала — не сейчас.

— Но я должен хоть что-то знать, когда придут менты.

— Тебе мало того, что ты уже знаешь?

— Ты вернулась, чтобы спасти меня? — догадался Александр.

Она отвернулась, подтянув колени к животу. Вторая туфля упала на пол. По телу девушки прошла судорога, и громкие рыдания наконец выплеснулись наружу.

Шаталин окончательно растерялся. Он не знал, что в таких случаях делают. С минуту стоял неподвижно, а потом опустился рядом с ней на кровать. Погладил ее осторожными пальцами по щиколотке.

— Ты успокойся, Лю… — Слова как-то не склеивались одно с другим, и пугала ее безымянность. — Пойми, Серафимыч — камикадзе. Он до завтрашнего дня все равно бы не дожил. Я предлагал ему сесть со мной в машину, уйти от охраны и там… Короче, он не согласился. Пришел сюда, чтобы умереть.

Она вдруг успокоилась. Снова перевернулась на спину, вытирая ладонями глаза. Разбитый глаз еще больше заплыл, превратился в щелочку, да и здоровый теперь мало отличался от него. Девушка была бы похожа на светловолосую, сероокую китаянку, если бы такие существовали. Саня поймал себя на том, что любуется ею даже в эти минуты.

— Ты предложил это Серафимычу? — переспросила она. Саня кивнул, и в тот же миг голова его дернулась от сокрушительной пощечины. — Дурак! Я бы тогда не смогла тебе помочь! Ведь я тебя обезоружила!

— У меня есть охрана, — пробурчал Шаталин, сразу забыв о пощечине.

— Многого стоит твоя охрана!

— А я бы не стал стрелять в Серафимыча, даже если бы ты меня не обезоружила, — выдал он вдруг себя. — Это старая история. Ты зря торопилась. — И уже смелее погладил ее по голой щиколотке.

— Саша, тебе не кажется… — Она впервые обратилась к нему по имени.

— Кажется, — ответил он.

— Что это?

Он пожал плечами.

— Когда ты исчезла, мне стало все равно. Понимаешь? Вообще все. Ведь раньше я как-то жил без тебя?

— Я тебя ненавидела, — призналась девушка, — потому что мне все про тебя известно. Или почти все. И вдруг… Мне было так плохо, будто отняли ребенка! Я знала, в котором часу он придет, чтобы отомстить за дочь. За Люду… Не называй меня так больше никогда! Слышишь? Никогда! Я не могла этого вынести!

Рыдания снова вырвались из ее груди. Он накрыл ее своим телом, просунул руки ей под спину и стал баюкать, как дитя.

«А Серафимыч все еще на кухне, в луже крови!» — свербило в мозгу. В какой-то миг Шаталину показалось, что дверь у него за спиной открывается и в спальню неторопливой походкой входит старикан. Он встрепенулся. Отстранился от нее.

— Что случилось?

— Надо звонить.

— Подожди…

— Ты боишься?

Она помотала головой.

— Ты хочешь уйти?

— Нет. Только не это. Знаешь… — Она задумалась. — Ты не хочешь меня трахнуть?

— Ты серьезно?

Она помычала в ответ.

— Что, прямо сейчас? Прямо здесь?

— Ну не на кухне же! — Она захохотала надрывно, через силу. Потом, захлебнувшись смехом, еле слышно пролепетала: — Мне это нужно…

Саня хотел выключить свет, но не успел. Девушка притянула его к себе и впилась большим горячим ртом в его губы. Поцелуй отчаянной, смертельной страсти длился так долго, что ему показалась тесной эта пятидесятиметровая спальня, в которой при желании можно было устроить баскетбольный матч. Она только разрешила снять с себя трусики, оставшись в юбке, блузке и даже в плаще. Он боялся, что при сложившихся обстоятельствах будет не на высоте, но, почуяв запах ее кожи — запах коры какого-то тропического дерева, которого, может, и в природе не существует, — Саня испытал сладкую истому, будто поддел арбузный мякиш на острие ножа и отправил в рот чудесную влагу во время изнурительного похода по знойной пустыне.

Ее голова металась по подушке. Густые длинные волосы то закрывали лицо, то рассыпались вдруг густой волной от какого-то непонятного внутреннего взрыва. Она извивалась всем телом в искрометном танце, задавая ритм партнеру.

«А Серафимыч все еще на кухне!» — продолжало свербить в мозгу. Это и будоражило, и отвлекало. Шаталин машинально оглядывался на дверь и этим портил танец, сбивался. Но вот она сжала свои тонкие губы так, что они побелели, и прорвался крик, перешедший в шепот:

— Миленький мой! Родной мой! Еще, пожалуйста! Ну, еще! Ах, какой ты! Какой ты!..

Новый крик длился так долго, что она охрипла. Она просила еще, она умоляла продлить забытье, и он работал исправно, как паровой двигатель, как турбогенератор, как бензопила «Дружба». Дверь не давала покоя. Усталости он не чувствовал и вообще ничего не чувствовал. Ниже пояса все онемело.

— Ты не устала? — спросил Саня после очередного крика. Он насчитал их восемь, а потом сбился со счета.

— У тебя не получается? — забеспокоилась вдруг она. — Может, поменяемся местами?

Он не стал спорить. Она скинула плащ — взмокла, он стянул с нее блузку. Она расстегнула лифчик. Он избавился от рубахи. Юбка — последний штрих — взметнулась над головой.

Он взял ее под мышки, расплющив ладонями грудь, и тихо коснулся губами шеи, слизнув языком капельку пота. Почувствовал, как в ладонь уткнулся набухший сосок.

— Ложись и ничего не делай! — властно приказала она.

Саня опрокинулся на спину.

Безымянная гостья, подарок судьбы, та, которую больше нельзя было называть Людой, довела его сначала до кондиции, хорошенько помассировала языком и пожевала губами угасшую плоть, а потом запросто уселась на заново действующий вулкан и даже целиком втянула его в промежность. Дверь потонула в тумане. Девушка взлетала, как на качелях, и опускалась вниз, и Шаталина в конце концов пробрало. Он крепко сжал ей бедра, когда она в очередной раз приземлилась, и тут их крики слились и горячая лава обожгла ее изнутри.

Выжатая до последней капли, она повалилась на кровать. Саня сквозь наглухо зашторенные окна пытался разглядеть время на часах. С момента гибели Серафимыча прошло уже больше двух часов.

— А теперь звони куда хочешь, — выдохнули ее припухшие губы. — Я буду спать…

Пит Криворотый в сопровождении долговязого следователя Беспалого вошел в дом Шаталина через двадцать минут после его звонка.

— Ты не будешь против, если мы тут у тебя немного похозяйничаем? — обратился Пит к хозяину дома и, не дождавшись ответа, свистнул из открытого окна гостиной своих ребят.

— Что вы собираетесь делать? — не понял следователь.

— Надеюсь, мы обойдемся без эксперта, ведь ситуация предельно ясна. Убийца известен. Что еще надо?

Криворотый не церемонился с Пал Палычем и прихватил его с собой лишь ради формальности: пусть оформит, как это у них полагается, а возиться с экспертом времени нет. Время не ждет. Дочь Овчинникова с каждым часом становится все опасней. Пусть лучше возьмет след девицы, а не задает глупых вопросов. Ищейки не задают вопросов, они берут след.

Трое парней из команды босса выстроились в гостиной в ожидании приказа.

— Уберите эту падаль с кухни! — распорядился Пит. — А вы, Пал Палыч, вместо того чтобы крутиться под ногами, вызовите машину из морга! И допросите хорошенько охранника, который стрелял в старика! Почему они, черт возьми, не обыскали его?! У меня на этот счет строго… Ты, Саня, не переживай и успокой Лося: парню ничего не грозит, он вел себя как надо. Просто, раз уж мы занимаемся этим делом… — Он развел руками и не потрудился докончить фразу.

— Ты уж прости, Пит, угостить тебя нечем. Не ждал сегодня гостей.

Они сели за овальный стол в гостиной.

— Да брось ты! У меня — полная машина напитков. Пей — не хочу! Мне, Саня, сегодня нужно быть трезвым. Знаешь, почему? Сегодня я охочусь на крупную дичь. На очень крупную. Ты меня, между прочим, отвлек, а в капкан-то кое-кто угодил. Сидит сейчас в кабинете, дожидается моего возвращения. Как ты думаешь, кто?

— Ну да, мне самое время загадки разгадывать, — пробурчал Шаталин.

— Никогда не догадаешься!

Что-то ребяческое проснулось в Пите, чего раньше Саня в нем не замечал. Видно, мафиозные интриги всколыхнули в памяти детские игры в «казаков-разбойников», в «Штирлица и Мюллера».

— Наверно, папу римского заарканил? — усмехнулся Александр.

— На кой он мне?! — фыркнул Криворотый. — А вот господин Балуев — в самый раз!

— Балуев! Помощник Мишкольца? Ты спятил?

— Ни в коем случае. Он кое-что пронюхал об этой девке, дочери Овчинникова, и не хочет делиться. Вот гад! Пусть посидит у меня в кабинете, подумает!

— Он знает, что она — дочь Овчинникова?

— Не исключено, хотя вряд ли.

— Ты понимаешь, чем это может нам грозить? — встрепенулся Шаталин.

— Думаешь, ты один такой умный? Эта девка появилась не вовремя. Она плохо себе представляет масштабы катастрофы, которая может произойти благодаря ее воскресению. И уж больше ей точно никогда не воскреснуть! Она умудрилась задеть интересы сразу четырех организаций, правда, Поликарп пока еще в неведении, это меня здорово потешает. Карпиди — и вдруг в неведении! Анекдот! Из этого может что-нибудь получиться! А главное, девица способна подмочить репутацию нынешнего мэра. Соображаешь? Он-то пришел к власти после того, как было покончено с ее папашей! Вот почему я так усердствую, вот почему иду на самые крайние меры, вот почему пленил господина Балуева.

— Мишкольцу-то чем она насолила?

— Темная история, Шурик. Давай лучше поговорим о другом. Этого мужика… Как его там? Серафимыча… Ты его хорошо знал? Почему охрана бездействовала? Почему не обыскали?

— Он — отец горничной, — коротко пояснил Саня.

— Оба-на! — хлопнул в ладоши Пит. — Это какая-то уже банда мстителей получается!

— Согласись, что их тоже можно понять, — опустил голову Шаталин.

— Еще чего не хватало! Да ты никак ударился в религию? В покаяние? Рановато, брат, рановато. Еще не все дела сделаны!

Слова Пита болью отозвались где-то в позвоночнике. Потом боль перекинулась вверх, и ему показалось, что голова затрещала, как спелый арбуз. Но почему, не мог понять Саня. Ведь месяц назад, неделю назад, позавчера и даже вчера он говорил себе те же слова! Почему такая боль? Что изменилось за это время?

— Не вздумай только нашему дорогому менту рассказывать о горничной! — предупредил Криворотый. — Да, кстати, взгляни-ка сюда. — Он протянул Шаталину свернутый вдвое листок. — Это фоторобот нашей красавицы, дочери Овчинникова.

Саня только бросил беглый взгляд на портрет девушки и с облегчением вздохнул. Фоторобот не имел ничего общего с его «подарком».

— Зря игнорируешь, взгляни получше, — посоветовал Пит. — Она может попасться тебе на глаза.

— Уже… — прошептал Шаталин, когда внимательней вгляделся в лицо девицы.

— Где?! — закричал Криворотый с таким азартом, будто на кон была поставлена его жизнь.

— Вчера в клубе, — припоминал Саня, — она кокетничала с моим заместителем.

— Уму непостижимо! Ты только прикинь, какая тварь! У вас ведь закрытый клуб! Как она пробралась?

— У нас бывают дни открытых дверей, — объяснил тот. — Может, вчера как раз и был такой день. Я не интересовался.

— Ты можешь позвонить своему заму?

— Да, да, — в задумчивости согласился Саня. Он вспомнил, что хотел с утра расспросить Мишу об этой незнакомой девке в клубе, за которой тот так страстно, но тщетно ухаживал. Однако было не до того.

— О чем думаешь? Звони скорей! — торопил его Криворотый.

— Знаешь… — Саня посмотрел прямо в глаза старому приятелю. — Если бы эта девчонка пришла меня убивать, я бы, наверно, не сопротивлялся.

— С такой охраной, как у тебя, можно и не сопротивляться! — не понял его Пит и приказным тоном распорядился: — Хватит рассуждать! Звони заму!

Бородатый Миша неохотно шел на разговор, неудача в его флирте была налицо, а мужчины не любят признаваться в этом. Он делал вид, что вообще не понимает, о ком идет речь, пока Шаталин не пригрозил ему увольнением. Конечно, бородатый, как и следовало ожидать, все перевернул с ног на голову. Это девица весь вечер липла к нему, а он только и делал, что отбивался. Голос Миши при этом почему-то дрожал, и до Александра наконец дошло: он совершил непоправимую ошибку, позвонив заместителю домой. Рядом наверняка стоит, уперев руки в боки, дотошная супруга и с жадностью крокодилицы, присущей всем ревнивым женам, ловит каждое слово мужа.

— Этот бородатый козел сегодня не доится! — с досадой сообщил Шаталин.

— Козлы и в природе не доятся, — заметил Пит.

— Я узнал от него только, что вчера на самом деле был день открытых дверей и что девушка представилась ему Алисой. Кто она и как оказалась в клубе, он не знает.

Пока Саня пересказывал изнурительную беседу с замом, в гостиную вернулся Беспалый и чуть ли не на цыпочках прокрался к свободному креслу. Саня снова вгляделся в портрет преступницы и вдруг засомневался.

— А может, я ошибся? Та, в клубе, была светловолосой и носила чудную прическу, а здесь, — ткнул он пальцем в фоторобот, — ей вроде не хватает волос.

— Это она, можете не сомневаться, — подал голос следователь. — Во-первых, девка могла воспользоваться париком, а во-вторых, ту, которую мы ищем, тоже зовут Алисой.

— Алисой?! — удивился Шаталин и посмотрел на Криворотого так, что тот сразу понял: это касается только их двоих.

— Машина из морга пришла? — спросил босс.

— Сейчас придет.

Пал Палыч тоже не лишен был проницательности и давно заметил, что двух старых приятелей и преступницу связывает какая-то тайна, которую тщательно скрывают от него. Он приблизительно догадывался, что это может быть, потому что сохранил магнитофонную запись с голосом Серафимыча, ныне покойного. Месть — вот что заставило молоденькую девушку и старикана взяться за оружие! Для его же безопасности лучше, чтобы он никогда не узнал, в чем тут дело, но, с другой стороны, как же будет развиваться следствие, если от него прячут важную информацию и, возможно, даже ключевую.

— Пойду прослежу за погрузкой, — недовольно пробубнил он и вышел.

— Ну, что там у тебя? — сразу набросился на Шаталина Пит. — Ты так явно таращишь глаза, что наш многоуважаемый мент скоро составит на нас полное досье!

Саня пропустил последнее замечание Криворотого мимо ушей и загадочно произнес:

— Дочь Овчинникова звали не так.

— Откуда ты знаешь?

— Мне это сказал Витяй, перед тем как покончить с собой. Он следил несколько дней за домом Овчинникова по заданию Поликарпа и перехватил какое-то письмо, адресованное дочери председателя. Ее звали Настя. Это я хорошо запомнил… Так звать мою маму, — добавил он почти шепотом.

— Значит, Настя, — задумался Пит, что было ему несвойственно. — Витяй бы нам сейчас пригодился, — погоревал он. — Кому, на хрен, нужно было, чтобы он лез в петлю?

— Ему, Петя, нужно было. Ему. Кому же еще?

— На кой? Не понимаю…

— Я тоже не понимал… — многозначительно признался Шаталин. — Он мне в последнем нашем разговоре сказал: «Иначе не выжить». Это здорово врезалось мне в память.

— Что он имел в виду?

— Тогда я подумал, на Витяя подействовала гибель Макса, и он просто решил распрощаться с Поликарпом, тем более все чаще вспоминал завод, на котором мы с ним до армии проходили практику после ПТУ. А теперь мне кажется, он имел в виду совсем другое… — Александр неожиданно умолк.

— Договаривай!

— Ты опять будешь смеяться, Пит. Витяй считал, что нам не выжить после того, что мы натворили тогда в доме Овчинникова и до того.

— А кое-кто еще и после! — захохотал Криворотый. — И, как видишь, живем, брат! Живем! И не жалуемся! Тебе ли жаловаться, Санек, с твоим-то капиталом? Иначе не выжить, говоришь? Выжить! Еще как выжить! Всему миру на зависть! Брось сопли распускать! Витяй слишком много философствовал — и где он теперь? Сам посуди, что за ерунда получается! Говорит: «Иначе не выжить», — и лезет в петлю?

Саня ничего не ответил. Нечем было крыть. Он действительно многого в жизни достиг, и никто его не покарал — ни Бог, ни люди. А за окном ревел мотор машины: это увозили в морг мертвого Серафимыча. Одного из тех, кто хотел покарать. И что из этого вышло? Нет, не прав был Витяй, и правильно делает Пит, что смеется над философией жизни. Надо жить, а не философствовать. Он отстроит часовенку и замолит в ней все свои грехи.

— А тебе мальчик не снится по ночам?

— Что еще за мальчик? — ухмыльнулся Пит.

— Сын Овчинникова.

— Мне девочка снится по ночам, Саня, девочка, которую я проворонил тогда! И по моей вине теперь не стало Сереги! Кто бы мог подумать, что эта сучка вырастет и накормит всех дерьмом! Вот Поликарп-то не знает! А то бы сейчас рвал и метал! И мне бы все выговаривал, свинья! Уж это он любит — поучить жизни, почитать нотации. К старости становится совсем невыносим!.. Так вот, смотри, что получается: этой сучке было тогда всего двенадцать лет, а сейчас — семнадцать…

— Выглядит она постарше…

— Не важно. Скоро она никак не будет выглядеть! Меня удивляет другое. Как она запомнила наши физиономии? Если она пряталась в сортире, то и разглядеть нас толком не разглядела. Там сортир был на порядочном расстоянии от дома. Из-за этого я и не побежал туда проверять, ведь у нас на руках был убитый Макс, который вряд ли ускорил бы наш отход. Ладно, былого не воротишь, — как всегда, глубокомысленно заметил Пит и вернулся к теме: — Вот как она запомнила? Уму непостижимо! Папаша ее, кстати, не отличался зрительной памятью. У меня был дружок-спортсмен, вхожий в дом Овчинникова. Так вот, когда мой дружок явился в кабинет к Овчинникову с какой-то своей спортивной просьбой, представляешь, тот не узнал его!..

— А где теперь этот дружок? — ни с того ни с сего поинтересовался Шаталин.

— Да Бог его знает! — неуверенно произнес Криворотый. — Сто лет не виделись!

— Говоришь, был вхож в дом?

— Ну да. А что здесь такого?

— Дураки мы с тобой, Петя!

На Саню вдруг нашло озарение. Пока он просто сидел в своем кресле и слушал разглагольствования Пита, опять припомнив последний разговор с Витяем, он вдруг почувствовал, как неожиданно в голове просветлело, будто одна за другой начали открываться потайные двери. Озарение было настолько велико, настолько прояснило все вокруг, что Саня чуть не захлебнулся от нахлынувшей волны очевидного и невероятного.

— Остолопы мы, Петя, остолопы! — Он не собирался делиться с товарищем всем своим озарением, а только малой частью его, избранным. — Какого черта мы ломаем голову? Мы знаем ее фамилию, имя, отчество. Скажу больше, мы знаем адрес. Вернее, твой друг, который был вхож в дом Овчинникова. Квартира ведь принадлежит девчонке. Никто не смог бы ее отобрать. Она еще несовершеннолетняя, а значит, распорядиться квартирой по своему разумению пока не могла!

— Гениально, Саня! Ведь это так просто, черт возьми! Ну, ты и удружил! Ладушки-ладушки, где были? У бабушки! Теперь она у меня в руках! Давайка позовем многоуважаемого, а то он простынет на свежем воздухе, головку продует!

Беспалый сразу догадался по их возбужденным лицам, что приятели о чем-то договорились. Босс, прямо как старик Хоттабыч, выдал ему имя, отчество и фамилию преступницы и примерные координаты для поиска — номенклатурные дома проспекта Мира, после чего собрался сделать дяде ручкой и откланяться.

— Погодите! — задержал его уже в дверях следователь. — Я хотел бы задать Александру Емельяновичу несколько вопросов.

— Что ж, задавай. Твое право, — усмехнулся Пит и подмигнул Шаталину.

Пал Палыч без приглашения уселся в кресло, которое только что занимал Криворотый, и приступил к допросу:

— Вы знали убитого раньше?

— Да.

— При каких обстоятельствах вы познакомились?

— Иван Серафимович — отец девушки, с которой я когда-то дружил, — честно признался Александр.

Эта новость настолько ошеломила Пита, что он окончательно отказался от своего намерения подышать свежим воздухом и остался стоять в дверях. Но еще больше обоих друзей изумил следователь, когда спросил Шаталина:

— А вы знали, что его дочь, Людмила Ивановна, погибла пять лет назад в загородном доме председателя райисполкома Овчинникова, где служила горничной?

Старые друзья по оружию многозначительно переглянулись.

— Об этом я узнал сегодня. От отца Люды, — как ни в чем не бывало парировал Саня.

— Расскажите поподробней о вашей встрече, — настаивал Беспалый.

— Он предупредил меня по телефону о своем визите, — начал Саня, — намекнул, что ему требуется моя помощь. Я, честно говоря, был удивлен. Мы не виделись больше десяти лет, да и раньше Иван Серафимович не проявлял ко мне особого интереса. Он приехал примерно через час после звонка. Мы с ним выпили. Он рассказал о своей жизни, о том, что несчастья сыплются на него одно за другим. Сначала потерял дочь, полгода назад жену. Потом он сильно опьянел, вытащил пистолет и стал мне угрожать. Кричал: «Убью, если не дашь мне денег!» Я его пытался утихомирить, но он только больше распалялся от этого. И дождался наконец. Охранник прибежал на его крик и, увидев пистолет, направленный на меня, выстрелил два раза. Вот, собственно, и все. Потом я позвонил вам.

Во время рассказа Шаталина следователь интенсивно перемалывал во рту жвачку и внимательно рассматривал стены, потолок и мебель в гостиной, так что казалось, он витает где-то в эмпиреях, то бишь между люстрой с хрустальными подвесками и лестницей, ведущей, по всей видимости, в спальню. Однако, едва Саня закончил, Пал Палыч с коварным прищуром взглянул на него и уточнил:

— В доме вас было двое? И больше никого?

— Никого, — подтвердил Шаталин. — Почему вы об этом спрашиваете?

— Так. На всякий случай, — улыбнулся Беспалый. — Еще два вопроса, Александр Емельянович, и я вас больше не задержу.

Пит с негодованием посмотрел на следователя, но промолчал.

— Вы сказали, что сразу позвонили нам. Я в этом очень сильно сомневаюсь. Труп уже достаточно успел остыть, это можно определить и без эксперта. — Последнее слово он выделил, давая понять Криворотому, что далеко не все предельно ясно.

— Вы должны понять, что я не мог обратиться к вам без согласия на то своего босса. Мои охранники тщетно вызванивали целый час Лося. И потом, потребовалось время, чтобы принять наконец решение, взять всю меру ответственности на себя.

«Опять заговорил, как старый бюрократ в пробуравленном задницей кресле!» — досадовал на себя Шаталин.

— Правильно он говорит, — поддержал товарища Пит, — любой из нас поступил бы на его месте так же. И не придирайся к пустякам! — выговаривал он следователю.

— Хорошо, — со вздохом согласился тот, — тогда поговорим не о пустяках. Ваш охранник, Александр Емельянович, показал мне оружие, из которого стрелял. Я попросил у него документы, дающие право на ношение оружия. И вот что оказалось. По документам у охранника должен быть наш отечественный «Макаров», а стрелял он из американской игрушки тридцать восьмого калибра. Что на это скажете?

— До всего докопается проклятый коп! — произнес босс с нескрываемым уважением к следователю.

— Это моя игрушка тридцать восьмого калибра, — признался Саня. — Как вы, наверно, заметили, пистолет совсем новый. Я дал его на днях охраннику, чтобы он мне его пристрелял.

— И надо сказать, охранник отлично справился с заданием! — захохотал Пит.

— Странно, — быстрей заработал челюстями Пал Палыч. — Что же он тогда так растерялся? Мог бы сразу сказать.

— Эти ребята часто робеют перед милицией, — развел руками Шаталин.

— Что-то не замечал, — возразил Беспалый.

— У тебя все? — торопил Пит. — Время не ждет. Слишком серьезная птичка сидит у меня в кабинете!

— Пожалуй, все, — неуверенно пробормотал следователь, напоследок еще раз окинул взглядом гостиную, мысленно поднявшись вверх по лестнице.

Многое бы он отдал, чтобы порыться в спальне хозяина дома, но, увы, столь щекотливая процедура не для этого места. Он вздохнул, мысленно спустился по лестнице обратно, и вдруг его взгляд зацепился за странный предмет. Под лестницей валялась женская туфля. «А нога у дамочки немалого размера, — отметил следователь и ухмыльнулся. — Я так и думал, что не обошлось без бабы! Когда вошел, сразу учуял запах духов!» Но медлить дольше было бы верхом неприличия, и он поспешил выйти вслед за боссом…

Саня дождался, когда их машины скроются за поворотом, и лишь тогда вернулся в спальню. Девушка во сне постанывала. Он удивился ее спокойствию. Присел на край кровати. Обхватил руками голову. Озарение, нахлынувшее вдруг во время беседы с Криворотым, сейчас казалось просто невероятным. Он встал. Прошелся по просторной комнате, где, кроме гигантского ложа, кресла-качалки и пары пуфиков, не было больше ничего. Здесь ему всегда хорошо спалось. Здесь его почти никогда не настигали приступы клаустрофобии. Главное, не зашторивать окна. Девушка беззаботно спала. Саня решил проверить одну из своих догадок и уже направился к двери, как вдруг услышал за спиной слабый голос:

— Куда ты?

Она приподнялась, опершись на локоть.

— Ты проснулась?

— Я не спала. Все ждала, когда ляжешь рядом и обнимешь меня.

— Ты врешь. Я слышал, как ты постанывала во сне.

— Это не во сне. Я хотела, чтобы ты пожалел меня, а ты вдруг решил уйти. Далеко?

— Покопаться в моей видеотеке. Мне кажется, там кое-что изменилось.

— Нашел время. А кое-что изменилось не только в твоей видеотеке. — Она легла на живот, положила голову на подушку. — Давай оставим все это на утро, — предложила девушка, — а сейчас иди ко мне.

Он снова присел на край кровати. Провел указательным пальцем по ее позвоночнику, очертил форму бедра, спустился вниз по ноге до щиколотки. Это место ему особенно у нее нравилось. Она при этом вздрагивала и тихонько хихикала в подушку.

— Знаешь, а я ведь догадался, кто ты есть!.. — не удержался Саня.

Девушка резко перевернулась на бок. В глазах ее он увидел страх. Страх преждевременного разоблачения.

— Наконец-то убралась к чертям собачьим твоя «скорая помощь»! — Алиса стояла у окна в темной комнате, приоткрыв занавеску.

Она обращалась к Федору, который молча курил на диване. «Скорой помощью» девушка окрестила белое «рено» Балуева.

— Чему ты радуешься, дурочка? Надо было открыть Балуеву, он по крайней мере вреда бы тебе не причинил.

— Еще чего! Тогда бы пришлось отдавать изумруды, а они мне самой пригодятся!

Она отпустила штору и быстро заходила по комнате, в которой единственным источником света был оранжевый кончик его сигареты.

Пошли вторые сутки, как Федор находился в заложниках. Правда, смысла в этом не видел никто. Серафимыч сразу хотел свернуть ему шею, но она не дала. «Оставь его в покое, старый дурак!» — завизжала Алиса, когда парень уже был одной ногой на том свете. Он потерял сознание, и Серафимычу пришлось волочить его в дальнюю комнату — туда, где раньше располагалась детская. Эта комната запиралась на ключ.

«Ну, и зачем тебе это надо? — недоумевал старикан. — Его же кормить придется!» — рассудил он по-простому. «Не твоя забота!»

Их взаимоотношения уже шли под откос. Старикан раздражал ее, она не выносила запаха дешевых папирос. Он же немного побаивался девчонку.

Иван Серафимович уложил парня на большой кожаный диван, бросил Алисе: «Как знаешь», — и удалился в свою конуру, которую она отвела ему после того, как тот едва унес ноги из собственной квартиры.

Как знаешь! Она не знала. Не понимала. Черт ее дернул подшутить над Федором! Переодеться, пойти за ним в кафетерий, заговорить с этой дурой буфетчицей, которая тоже ее не узнала, потом вернуться домой с пуделихой Бимкой и, увидев в окно, как парень уснул, броситься сломя голову вниз? Зачем ей это? Все и так достаточно сложно. В затеянной Алисой игре с летальными исходами этому парню не отводилось места, но он вошел в игру, сам того не осознавая. Из-за него случилось непоправимое. Развязка затянулась на целый месяц. Серафимыч рвал и метал. Серафимыч не желал ждать. Ей стоило большого труда предостеречь старикана от глупостей, на которые он был горазд. Вот ведь дожил человек до седин, а ума не нажил!

И все же зачем она привела сюда Федора? Во-первых, не думала, что пойдет за ней. А когда пошел? Ей это понравилось. Теперь она точно знала: понравилось. А что дальше? Серафимыч на этот раз прав. Парня придется кормить. Зачем им лишний рот? Деньги и без того на исходе. Правда, есть изумруды. Но пойди попробуй их сдать. Тут же накроют!

Федор очнулся. Посмотрел на нее мутным взором.

Улыбнулся. Вот идиот! Его чуть на тот свет не отправили, а он улыбается! Попросил попить. Пить — не есть, воды в кране сколько угодно!

— Зачем ты пошел за мной? — поинтересовалась она, когда парень был уже совсем в норме. — Знал ведь, чем это тебе грозит?

— Разницы нет, — махнул он рукой, — а так хоть помру, любуясь красивой девушкой!

— Боже мой! — театрально всплеснула она руками. — Везет же мне на дурней!

Он еще в лифте понял, что комплименты на нее сильно действуют. Похоже, ей никто никогда их не говорил. В ту роковую ночь он обращался с ней, как с девкой, и она полностью владела ситуацией. Комплименты же ее обезоруживают, хотя она всячески этому противится, виду не подает, но тут ей изменяет ее артистический дар, голос сразу смягчается и кошачьи глаза светятся по-особому.

— Ты прости, что я так сразу. И не подумай, что я донжуан. Просто надо смотреть правде в глаза. Я влюбился, и черт мне теперь не страшен, тем более эта состарившаяся горилла! — Федор указал на дверь.

Там стоял Серафимыч.

— Ты полегче, приятель, — пробасил он, — не забывай, что нам придется здесь остаться наедине. Кому ты тогда будешь признаваться в любви? Мне?

— Уж лучше горилле! Она по крайней мере не подслушивает чужих разговоров!

Эта фраза могла дорого Федору обойтись, но Алиса вновь вступилась за парня. И тут он узнал ее настоящее имя.

— Настя, неужели ты не видишь? — обратился к девушке старикан. — Этот хмырь специально к тебе подмазывается, а ты уж готова к нему на грудь упасть!

— Еще мне у тебя, старый пердун, спрашивать совета, к кому на грудь падать! — отчихвостила она Серафимыча, и тот неохотно побрел к себе в конуру.

— Он — твой отец? — сразу же поинтересовался Федор.

— Прямо! В гробу я видала таких отцов!

— Тебя зовут Настя?

— Быстро освоился. Молодец! Придется взять в сообщники! — Она невесело рассмеялась и добавила: — Шучу. — Порывисто встала с дивана, на котором он все еще лежал, и направилась к двери. — Я запру тебя на ключ, — оповестила она, — можешь выспаться. На диване мягче, чем на скамейке.

— Ты, значит, проявила ко мне милосердие? — Федор потер покрасневшую шею и вдруг заявил: — Я бы не отказался от чашечки чая.

Дело было вовсе не в чае, просто он не хотел, чтобы девушка его оставила.

Она разгадала коварный замысел, рассмеялась и сменила тон на повелительный:

— Обойдешься без чая! Спи!

Дверь за ней захлопнулась. Прямо как маленькая разбойница из «Снежной королевы», почему-то с нежностью подумал Федор. Он уже не пытался разобраться в собственных чувствах. Не приводил контраргументов, от которых стыла в жилах кровь: грабительница, убийца! Он просто радовался тому, что находится рядом, не просчитывая, какие будет иметь последствия эта прихоть. Он долго искал ответ на вопрос, что в ней так его присушило. Она, конечно, красива, спору нет, но видал он и покрасивей. Та же Анхелика затмит Алису, поставь их рядом! Особым обаянием девушка не блещет. Кротость, нежность, доброта — качества, всегда подкупавшие его в девушках, — тут полностью отсутствуют. Зато дерзости и отчаянной наглости хоть отбавляй! Его в первую очередь поразила ее артистичность. Это напоминало влюбленность подростка в гениальную актрису. Ведь не была идеальной красавицей Марлен Дитрих, по которой сходили с ума тысячи поклонников. Сразу пришла на ум «Лили Марлен», сентиментальная песня: она вроде никак не вязалась с образом Алисы, но только с ней, с Алисой, теперь ассоциировалась. Они тогда проезжали мимо этого дома с этой комнатой, где он заперт, и она смотрела на окна. Привычка? Или кто-то подавал ей знак? Федору это уже было не важно. Музыка звучала в нем так проникновенно, что глаза наполнились сентиментальной влагой. «Лили Марлен» — вечная мечта о нежной, верной подруге — и Алиса, которая на самом деле Настя, в одной комбинации, босиком, с туфлями, неизменно прижатыми к груди. А в туфлях… Комната, его тюрьма, медленно поплыла в ритме старой песни. Кожаный диван, будто перенесенный сюда из кабинета сталинского чиновника, совершенно не подходил интерьеру бывшей детской. Низкий сервант, книжные полки с коллекцией автомобилей за стеклом (заброшенные, в пыли, давно никем не протираемые машинки), футбольный мяч с глубоким заломом, как на шляпе щеголя допотопных времен, ножка письменного стола, изъеденная древесным жучком, настольная лампа с осиротевшим цоколем внутри, репродукция Леонардовой «Мадонны с младенцем» на выцветших, грязно-желтых обоях — все это плыло вокруг, пока не растворилось в магическом шепоте: «It’s you, Lili Marlene» — «Это ты, Лили Марлен».

Федор проснулся глубокой ночью. Жестокий голод сразу дал о себе знать. Он не включил света, потому что понял еще днем: комната ничем не освещается. Подошел к окну, отдернул штору, пришлось повозиться с неповоротливыми шпингалетами, прежде чем ночной опьяняющий воздух ударил в грудь. Он высунул голову. Под ним зияла черная пропасть плохо освещенного двора.

— Тьма сгущается вокруг! — почти стихами сказал Федор.

В соседнем окне горел свет и была раскрыта одна створка. Оттуда доносились голоса. Пленник прислушался. Он сразу узнал ее голос и бас Серафимыча, но был еще кто-то, еще один персонаж этой, на его взгляд, абсурдной пьесы. Алиса говорила громко, ее слова он хорошо различал. Низкие звуки, произносимые состарившейся гориллой, не поддавались расшифровке. Третий голос, принадлежавший, как он догадался, молоденькой девушке, оказался довольно пронзительным и ясным, хотя обладательница его находилась в глубине комнаты.

— Да как ты понять не можешь? Это невозможно сделать! — кричала незнакомка. — Со вчерашнего дня дом усиленно охраняется!

Серафимыч что-то пробубнил в ответ.

— Это самоубийство! Са-мо-убий-ство! — повторила она по слогам. — Ну скажи ему, Настя!

— Все действительно так безнадежно? — переспросила Алиса.

— Ты же сама видела. Его постоянно сопровождает машина! — настаивала на своем девушка. — А что было в клубе, когда его потеряли?

— Да, эти тараканы в смокингах всполошились так, будто на них брызнули дихлофосом, — подтвердила та.

Серафимыч опять вставил что-то свое нечленораздельное.

— Еще чего придумал! — как ревнивая жена, воскликнула Алиса. — «Пусть убивают» — так любой дурак сможет. А если не убьют? А если ты их приведешь сюда?

— Да ты просто до него не дойдешь! — вставила другая. — Тебя обыщут — и в наручники!

Серафимыч, судя по интонации, не сдавался. Федор разобрал только одно слово, которого не решился бы произнести вслух, тем более в присутствии дам.

— На работе? — аж взвизгнула Алиса. — Ты совсем спятил! Тебе даже близко не дадут подойти к его кабинету. Там хуже, чем в банке. За семью замками!

— Настя, надо отложить! — умоляла незнакомка.

— Ясное дело! — вздохнула Алиса. — Тебе надо было проделать все самой. В первую же ночь, пока не поставили охрану.

— Мы так не уговаривались, — возразила сообщница. — Тебе нужен был позарез его труп. Теперь — Серафимычу, а я тут при чем?

— Что-то новенькое! — хмыкнула Алиса. — Ты, по-моему, здорово перепугана?

Из непродолжительной, но довольно страстной речи, произнесенной Серафимычем в следующий момент, Федор уловил только одну фразу, которую тот повторил несколько раз: «Это мое дело!» Потом, судя по всему, старикан демонстративно удалился в свою берлогу, потому что незнакомка сразу отреагировала:

— В таком случае, я выхожу из игры! Я не хочу иметь дело с сумасшедшими! Он погубит нас обеих!

— Да ты просто струсила! — бросила ей Алиса. — Или… — Она вдруг запнулась.

— Договаривай! — потребовала та.

— Что, приворожил тебя своим конским…?

— Дура! Сама целый месяц трахалась с Демшиным — ничего!

— Сука! Кто тебе такое сказал? Да попробовал бы он меня пальцем тронуть! Мразь!

Федор понял, что ему пора вмешаться, потому что дело может кончиться потасовкой или, еще хуже, перестрелкой. Он бросился к двери и стал колотить в нее кулаками.

— О! Проснулся донжуан, мать твою! — первым отозвался Серафимыч. — Жрать захотел! Я ведь говорил, что жрать захочет!

— Кто это? — услышал Федор испуганный вопрос незнакомки.

— Да тут Настя одного голубчика пригрела, — пояснил старикан. — Он сладко поет, а Настюха, видать, слаба на передок!

— Заткнись, козел! — подала наконец голос Алиса.

— Как прикажешь понимать?

— Я не требую от тебя понимания!

— Я ухожу, — предупредила незнакомка. — Считай, что мы с тобой не встречались! — Это адресовалось Алисе.

— Я тебе уйду! — завизжала хозяйка квартиры. — Я тебе… — Она вдруг осеклась.

— Ни с места! Буду стрелять!

— Откуда у тебя это? — почти прошептала ошарашенная Алиса, но Федор все разобрал. Они стояли в коридоре, напротив его двери.

— Не важно откуда, но здесь хватит на вас обоих!

— Связывайся после этого с бабами! — констатировал Серафимыч.

Щелкнул дверной замок.

— Не уходи! — жалобно попросила Алиса. Ответом ей была с грохотом хлопнувшая дверь.

Федор опять дал знать о себе и своем пустом желудке.

— Барабанщик, твою мать! — выругался старикан и презрительно пробурчал: — Сама с ним разбирайся. Я пошел спать.

Она открыла дверь не сразу, еще долго стояла неподвижно посреди коридора, видно, придавленная изменой сообщницы. А когда все-таки отворила бывшую детскую и ударивший в глаза свет ослепил Федора, он понял, что перед ним Алиса, вернувшаяся не из Страны Чудес и не из Зазеркалья. Зачем она взяла себе такой псевдоним?

— Пошли, — приказала тюремщица.

Она привела его на кухню и молча усадила за стол. Он не пытался с ней заговорить. Ей было не до него. Налила в тарелку окрошку, пододвинула банку со сметаной, отрезала большой ломоть хлеба.

— Спасибо, — пробормотал Федор.

— Ешь! — осчастливила она, будто он ждал ее команды.

Сама села напротив, поставив локти на стол и сжав пальцами виски, отчего глаза ее еще больше стали кошачьими.

Он ел спокойно, неторопливо поднося ложку ко рту, не потому, что стеснялся показать свой голод, а потому, что не хотел обратно в свою «тюремную камеру».

Алиса внимательно следила за каждым его движением, словно подозревала в злом умысле. На самом же деле она снова и снова пыталась понять нелогичность, даже глупость собственного поступка. В тот миг она ненавидела Федора и готова была на многое.

Он почувствовал это.

— С кем же ты останешься? — тихо спросил Федор.

Алиса вздрогнула от неожиданности, закрыла лицо ладонями. Она ничего не понимала. Ее пугал наступающий день. Сообщники разбрелись по трем разным дорогам. Она осталась фактически одна, да еще этот рыцарь без страха и упрека, ее пленник. Нелепый финиш. Дело, начатое вроде бы так успешно, гибнет на корню. И все из-за капризов этой дуры и дуболомства старикана!

— Ты могла бы мне довериться…

— Тоже мне, святой отец! — с ненавистью бросила она.

— Я не желаю тебе зла…

— И напрасно! — снова перебила его Алиса. — Я могла бы тебя прикончить в гараже, когда ты разглядывал свои дурацкие камушки, оставив меня мерзнуть на скамейке! Револьвер был спрятан в туфле! Не знаю, что меня тогда остановило. Только не жалость! Просто пришлось бы все переиграть, а это не входило в мои планы.

— В твои планы входило пустить пулю в лоб директору магазина «Игрушки»?

— Ты и это разнюхал? Да, я давно мечтала вышибить мозги этому мерзавцу и сотням, тысячам подобных ему! И на свой счет тоже не обольщайся!

Ее лицо перекосило от ненависти, оно стало уродливым и страшным, но Федор уже владел маленьким секретом — чудодейственным кремом, который смягчал это лицо.

— Ты красива даже в гневе, — нежно произнес он.

Алиса смутилась. Умолкла.

Он отодвинул пустую тарелку, поблагодарил за окрошку, попросил разрешения сходить в туалет. Она только кивнула в знак согласия. Справив нужду, он застал ее на кухне в той же позе — девушка сжимала пальцами виски так, будто голова могла расколоться на две половинки.

Он сел на прежнее место. Алиса, по-видимому, не торопилась запереть его в детской.

— Ты в ту ночь курила мои сигареты, — напомнил Федор. — Может, угостишь теперь своими?

— Мог бы просто попросить, без воспоминаний. И вообще хватит об этом! — отрезала она, взяла с подоконника пачку сигарет и зажигалку и небрежно бросила их на стол.

Струи дыма, выпущенные одновременно, скрестились над столом.

— Понимаешь, — начал Федор, но тут же запнулся и махнул рукой.

Он хотел объяснить ей обреченность своего положения, что ему все равно вряд ли удастся выжить, даже если она соблаговолит даровать ему жизнь, но передумал: ей решительно наплевать на его проблемы. Стоит ли распинаться? Он замолчал.

Они молчали до тех пор, пока не загасили чинарики в грязной тарелке из-под окрошки.

— Пойдем! — тихо, но вкрадчиво приказала она. В детской было уже не так темно, когда дверь за ним снова заперли. Небо немного просветлело, и Федор высунулся в окно с непоколебимым намерением встретить рассвет. Он старался не думать о своем печальном положении. Его тоже пугал наступающий день. Каждый день, приближавший встречу с Поликарпом, его пугал. Если все-таки допустить, что Алиса не пустит ему пулю в лоб и старая горилла не придушит его, что тогда он скажет гробовщику? Как посмотрит в глаза Мишкольцу? Эта девка по доброй воле не отдаст похищенного, и попытки обольстить ее напрасны. Балуев оказался прав, она мужененавистница: «…вышибить мозги… сотням, тысячам…» Каким злым и страшным может быть красивое лицо! А он думал, она убивала с добродушной улыбкой?

Рассвело довольно быстро, но это не доставило Федору никакого удовольствия — окна выходили на запад. Основная прелесть заключалась в сороке, которая спала на раскачивающихся от ветра проводах. Ее розовое — как у фламинго! — оперение на боках было не чем иным, как отражением восходящего светила. Федору почему-то вздумалось пробудить ото сна вздорную птицу. Может быть, для того, чтобы та насладилась рассветом? А может, просто позавидовав ее свободе? Он поднял с пола заброшенный, спущенный футбольный мяч и запустил им в сороку. Ветер отнес его совсем в другую сторону. Сорока не шелохнулась. Федор плюнул на нее и пошел спать.

Вряд ли это можно было назвать сном. Какая-то депрессивная дремота навалилась на Федора. Он слышал все, что творилось вокруг. В распухшей от мыслей голове помимо его воли вырабатывались фантастичные, нелепые планы побега. То он проходил сквозь стены, как барабашка, то, как Бэтмен, перелетал на крышу соседнего дома.

Ближе к полудню пробудился Серафимыч. Он тяжело перемещался по квартире, невыносимо скрипя рассохшимися паркетинами и несмазанными дверьми. Федор с замиранием сердца гадал, есть ли у старой гориллы ключ от детской. А впрочем, даже если тот ворвется к нему, Федор не шелохнется, прямо как та сорока в лучах рассвета, настолько все ему омерзело.

Серафимыч сначала громко сморкался в ванной, потом гремел на кухне кастрюлями и без конца матерился.

Федор опять хотел есть и от других вынужденных процедур не отказался бы, но не мог заставить себя подняться с дивана. А барабанить в дверь теперь казалось ему последней степенью унижения, и он не понимал, как опустился до такого ночью.

В коридоре защебетала Алиса. Она о чем-то без особой охоты расспрашивала старикана, а потом Федор слышал, как она принимала душ и при этом пела, перекрикивая шум воды: «Ах, мой голубой дельтаплан! Стрелой пронзает туман…» Ей было не до него, о нем все забыли, и он скорее радовался тому, что и Серафимыч и Алиса одновременно подверглись амнезии. Федор даже решил, что навсегда останется здесь, в этой комнате, и умрет на этом кожаном диване. И, подумав так, провалился в глубокий сон, будто умер.

Его разбудила Алиса. Она стремительно ворвалась в детскую и с такой силой дернула за рубаху, что он тут же оказался на ногах.

— Что случилось?!

Она оставила без ответа его испуганный, истеричный вопрос, а лишь взяла за руку и потащила к окну.

— Ты знаешь этого человека? — Она показала на удаляющуюся фигурку.

— Да.

— Кто он?

Федор вернулся на диван, потер ладонями лицо, краем глаза заметил, что в дверях громоздится Серафимыч.

— Дайте пожрать! — попросил он.

— Кто он? — басом повторил старикан.

— Чего вы хотели, друзья мои? — развеселился вдруг пленник. — Неужели думали, что меня не станут искать? — Федора разобрал безудержный, нервный смех.

Девушка и старик прилипли к окнам в разных комнатах, забыв его запереть. Он подумал, что мог бы воспользоваться их растерянностью и броситься наутек, но что-то подсказывало ему не делать опрометчивых шагов.

— Он вернулся в магазин! — прокомментировал со своего наблюдательного пункта Серафимыч.

Они снова собрались в детской.

— Говорил же я тебе, рано еще с этим соваться, тем более в магазин! — выговаривал девушке старикан. — Вот и посадили себе на хвост паразита! А все из-за твоей жадности! Давно бы уже обделали дельце, если бы не жадность твоя! Давно бы.

— Какая тебе разница, Серафимыч? Ты собрался сегодня в райские кущи? Вот и гуляй!

— За тебя, за дуру, переживаю!

— Не смеши!

Федор не вмешивался в их перебранку, но его удивляло, что для этого они избрали «тюремную комнату», будто нарочно сделав пленника свидетелем своих грязных дел. Сложившаяся ситуация лишь доказывала крайнюю растерянность сообщников.

— Учти, — предупредила старикана Алиса, — если ты, вместо того чтобы отправиться в райские кущи, приведешь кого-нибудь сюда, первая пуля будет твоя!

— Нашла чем пугать! А может, я с друганом завалюсь? А? Или только тебе можно друганов приводить? — Он кивнул на молчавшего Федора.

— Пошел вон отсюда, старый козел! — закричала Алиса. — Это мой дом! Кого хочу, того и привожу!

— Твой дом! — усмехнулся Серафимыч. — Был бы жив твой папаша, он бы показал тебе «кого хочу»!

На Алису в эту минуту было страшно смотреть: верхняя губа подергивалась, глаза помертвели, кисти рук напряглись так, что напоминали грозные кошачьи лапы с выпущенными когтями.

— Убирайся к чертовой матери!

Она бы набросилась на него и выцарапала глаза, если бы не вмешался Федор. Он схватил ее сзади, сцепив руки железным кольцом.

— Отпусти меня, мразь!

Она билась, как рыба под ножом неопытной кухарки, и Федор поблагодарил Бога, что у девчонки не было каблуков, иначе он бы остался инвалидом.

— Подержи-ка эту сумасшедшую, дружок, пока я не соберусь в дальнюю дорогу, — подмигнул ему Серафимыч.

Но Федор, наоборот, разжал кольцо. Ему вовсе не хотелось быть зачисленным в дружки старой гориллы. Но старикану и этой передышки оказалось достаточно. Алиса же, почувствовав свободу, залепила Федору громкую пощечину.

— Че ты лезешь не в свои дела?!

Она бросилась в другую комнату, а Серафимыч внизу хлопнул дверцей своей машины и покатил в «дальнюю дорогу».

Федор внимательно оглядел двор. Его взгляд тут же наткнулся на белый «рено», стоявший напротив подъезда, в узком загончике возле трансформаторной будки. Лица шофера он не видел, только руки на руле, но в том, что несколько минут назад во дворе появился Балуев, не было никаких сомнений.

— Отойди от окна! — раздалось за спиной.

Алиса сжимала в руке револьвер, и все в ней свидетельствовало о крайней решимости.

Ни слова не говоря, Федор повиновался приказу. Лег на диван. Отвернулся к стене. Алиса заняла его место у окна и через некоторое время в сердцах воскликнула:

— Опять выполз этот мудак в костюме, твой приятель! Блин! Он, кажется, идет сюда! — Девушкой постепенно овладевала паника, а он-то считал, что она сделана из железа.

— Надо ему открыть, — предложил Федор.

— Еще чего!

— Он тебе ничего не сделает, — уверял пленник, — ему нужен я, а ты ему до лампочки!

— Ах, как ты сладко запел! А камушки ему разве не нужны?

Аргумент был убийственный. Он совсем забыл про изумруды.

Когда в дверь позвонили, она приказала Федору уткнуться лицом в подушку и лежать без звука. Он слышал, как в дальней комнате залаяла пуделиха, до этого не подававшая признаков жизни, и чувствовал на своем затылке холодное дуло револьвера. Того самого револьвера, из которого уже были отправлены на тот свет директора двух магазинов. Туда же в два счета мог отправиться и Федор. Ведь по сравнению с директорами магазинов он был никем — простым экспедитором, мелким бизнесменом, вечным должником сильных мира сего.

Позвонили еще раз. Пуделиха охрипла. Во время своей неудачной слежки Федор обратил внимание, что собака уже в преклонном возрасте, значит, подобные стрессы не для нее. Рука преступницы не дрожала, но он слышал, как в районе его левой лопатки бешено бьется ее пульс.

Звонки прекратились. Алиса снова прилипла к окну, а Федор так и остался лежать — лицом в подушку.

— Эй, — позвала она уже миролюбивым голоском, — иди сюда!

— Не пойду, — ответил он. — Ты меня достала.

— Обиделся? — удивилась Алиса, будто в руке держала не револьвер, а детскую погремушку. — Я ведь только ради предосторожности, — стала оправдываться она.

Федор вдруг понял, что в душе у девушки сейчас происходит мучительная борьба. Она осталась совершенно одна, и в такую тяжелую минуту ей необходим если не сообщник, то просто человек. Вот почему она не открыла Балуеву. Или он обольщается на ее счет? Вся беда его в том, что он слишком обольщается насчет людей!

— Что там? — отозвался наконец пленник.

— Посмотри, нет ли здесь знакомых тебе машин?

Он не спеша поднялся. Еле волоча ноги, подошел к окну. «Рено», стоявший возле будки, исчез. Он поискал его в других закоулках большого двора, но не обнаружил. Федор даже не понял, обрадовался он или огорчился в тот момент, настолько все раздвоилось в его сознании.

— Не вижу ничего, вызывающего опасения.

— Твои или мои? — ухмыльнулась Алиса.

— А разве они не стали общими?

На это она ничего не ответила, а только, опустив голову, сообщила:

— Там, на кухне, я тебе налила окрошку…

Он совсем забыл про голод, но упоминание о еде вызвало спазм в желудке.

Алиса больше не сторожила его и появилась на кухне, когда он уже вычистил тарелку, пришла заварить чай.

— Знаешь, а я не поверил тебе, когда ты сказала, что живешь одна.

— Почему? Это, пожалуй, был единственный правдивый ответ в ту ночь, — усмехнулась Алиса. — А здорово я обвела тебя вокруг пальца?

— Здорово, — согласился Федор и вспомнил, как он клялся перед распахнутой дверцей гаражного шкафа, что убьет ее, найдет и убьет. И вот он нашел ее. — Я, наверно, влюбился, — мечтательно глядя в потолок, рассуждал он вслух. — А может, сошел с ума? Хотя это одно и то же.

— В меня нельзя влюбиться! — отрезала она. — Я не могу вызвать ничего, кроме отвращения.

— Неправда.

— Правда, правда. Я ненавижу всех мужчин, особенно тех, что помоложе и покруче, как этот раздолбай Алик из магазина «Игрушки». Ты бы видел, с каким наслаждением я продырявила ему лоб! Сразу бы разлюбил меня!

— Так ты — феминистка?

— Хочешь знать правду? Я — лесбиянка! — без тени смущения призналась Алиса, и это признание оказалось для Федора небезболезненным. Она ни с того ни с сего расхохоталась. — Вижу, как проняло тебя! Сразу нос повесил! Загрустил! Я пошутила! Я вообще, если хочешь знать, девственница до сих пор! И останусь такой навсегда! Никого близко не подпущу!

— А как же директор зоомагазина? Разве…

— Не трахал он меня. Его больше ты интересовал, не в том смысле, конечно. Но я нужна была ему для других целей. При первом же свидании он пообещал, что не тронет меня. Попробовал бы! Я, собственно, затем и встретилась с Демшиным, чтобы выпустить ему мозги! А он возьми и предложи: хочешь заработать? И назвал кругленькую сумму. У меня всегда с деньгами напряг. Так что этим он продлил себе жизнь на целый месяц. Взял меня в компаньонши, и стали мы, Федя, за тобой следить. Как тебя зовут, я знала еще месяц назад. Этот бывший боевик, шестерка, придумал простой, но гениальный план. Ведь ты ни при каких обстоятельствах не остановился бы на Рабкоровской? Ведь так? — Федор кивнул. — Вот для чего я понадобилась Демшину.

— Так это он придумал?

— Все до последнего винтика. Одного только не учел, что у меня есть виды на него самого. К тому же Сережа оказался чрезмерно болтлив, и я уже при второй нашей встрече знала, какой ты везешь груз. Меня тогда поразило, что твой груз его вовсе не интересует. При этом он собирался мне заплатить немало, если, конечно, не врал. А может, отправил бы к праотцам вслед за тобой. Почему нет? Он уже не раскроет перед нами своих карт. — Она разлила в чашки душистый горячий чай и уселась напротив. — Бергамот.

— Что? — не понял Федор.

— Чай, говорю, с бергамотом, есть такой сорт груши. Пей на здоровье. — Хоть и произносила она все это с неподдельной иронией, у него потеплело внутри. — Так вот, у Демшина была единственная цель — пристрелить тебя. Почему именно в ту ночь, не ведаю. Он мог бы это сделать и раньше. Не пришлось бы целый месяц терпеть его общество. Поверь, мне это далось нелегко. Меня же, как ты понимаешь, интересовали изумруды. И вот наступил долгожданный день. Демшин предупредил накануне, чтобы я морально настроилась. По его словам, не было никакой опасности. Я бросаюсь в чем мать родила под колеса твоей тачки. Ты, естественно, тормозишь. Больше ему ничего не надо. Он стреляет с крыши из винтовки с оптическим прицелом. Если возникает какая-то техническая заминка — промазать он, что ли, боялся? — я должна наплести тебе, что меня преследует маньяк-убийца, чему бы ты вряд ли поверил. Легенду потом пришлось переделать и даже упомянуть в ней про изумруды. Я знала, что ты клюнешь на это… — Она рассказывала увлеченно, даже страстно, но не забывала при этом о деле. — Выгляни еще раз во двор!

Белый «рено» снова появился под окнами. Федор не знал, говорить ей об этом или нет. Она ведь с ним теперь откровенна и держит почти за своего…

— Ну, что там?

— Знаешь… Мне кажется…

— Говори!

— Этот белый «рено» возле трансформаторной будки…

Она в тот же миг оказалась у окна.

— Да-да, он уже стоял сегодня здесь. Черт побери! — ударила она кулаком в ладонь.

— Не переживай так сильно, — успокоил Федор. — Мои друзья тебе не опасны.

— Я тебя, Федя, знаю мало, но могу заключить, что ты человек доверчивый и наивный.

— Чего не скажешь о тебе. Я старше тебя на восемь лет, а чувство такое, что все наоборот.

— Как же быть? — задумалась Алиса. — Кто же с Бимкой погуляет?

— Еще все может измениться, — дружески похлопал он ее по плечу. Алиса сначала дернулась от такой фамильярности, но продолжения не последовало. Федор подумал, что помаленьку ее укрощает. — Может, вернемся к чаю и Демшину? — предложил он.

— Демшин был в тот вечер на подъеме. Видно, вспомнились былые подвиги. Он, кстати, с удовольствием всегда рассказывал о них. Афган и все прочее. Понимаешь? Некоторых хлебом не корми, только дай об этом потрепаться! Они ведь герои! Псы! Псы! Ненавижу! — Ее лицо опять исказилось, будто Алиса нацепила маску какого-то монстра.

— Успокойся!

Он взял ее руки в свои. Она не вырывалась, почувствовав, что Федор миролюбив. Его душевное равновесие подействовало на Алису, как наркотик.

— Почему «афганцы» вызывают у тебя такое отвращение? — спросил он. — Среди них есть разные люди. Я, например, знаю отличных парней.

Алиса не стала развивать эту тему. Не убирая своих рук из его ладоней, она завершила рассказ о Демшине:

— Короче, ничего интересного. Он уже потирал руки, говорил, что ты подъезжаешь к городу, что пора, мол, лезть в кусты. Ружье у него лежало на крыше, поэтому сопротивляться он не мог и очень удивился, когда получил свою порцию свинца. Дальше ты все знаешь… Ты, как всегда, был точен, а на Рабкоровской, как всегда, в это время не было никакого движения. Я безошибочно бросилась наперерез твоей машине.

— Получается, ты спасла мне жизнь.

— Опять обольщаешься? Не обольщайся. Я ведь уже говорила, что долго решала, застрелить тебя в гараже или нет. Но подумала, что три убийства за одну ночь — слишком круто. К тому же меня на Западной дожидался Алик, а ему выпустить мозги мне хотелось в первую очередь!

— Чем мы тебе так насолили?

— Не равняй себя с ними, пожалуйста. Они мне действительно насолили. И не принимай меня за сумасшедшую, которая задалась целью покончить с мужской половиной человечества. Я совсем из другой оперы.

— А с кем Демшин разговаривал по телефону? — припомнил Федор.

— Он успел только снять трубку.

— Но с кем собирался говорить?

— Не знаю.

— Еще вопрос, если можно.

— Валяй!

— Зачем ты читала журнал в машине Демшина, если собиралась его застрелить? Ты ведь оставила отпечатки пальцев.

— Я его даже в руки не брала! — засмеялась Алиса. — Этот герой стащил журнал у жены, чтобы мне не было скучно. Так что на нем пальцы Сережиной супруги.

— Ловко! А я думал, какая промашка с твоей стороны! А этого из «Игрушек» ты прикончила, когда он рассматривал камни?

— Алик увлекся, это точно!

Они не на шутку развеселились и о страшном говорили смеясь, словно обсуждали какой-то жуткий фильм, не будучи сами его участниками.

— Я вернулся на Рабкоровскую из добрых чувств. Представляешь? Хотел забрать твои вещи, ведь это прямая улика! Но ни черта не нашел! Ты что же, так и приехала в комбинации?

— Не там искал, Федя! Есть отличное место для тайника — уличный сортир! Это я давно уяснила. На Рабкоровской было как раз то, что мне нужно. Платье и сумочка до сих пор надежно спрятаны в дерьме! Револьвер прекрасно помещался в туфле. Это я заранее проэкспериментировала. Сумочка могла тебя напугать. Она не гармонировала с комбинацией, вот я и остановилась на туфлях. Правда, замерзла жутко! Особенно когда ты возился в гараже! Ух, как я хотела тебя пристрелить!

— А мне так неохота было везти тебя на Западную! Вот ведь навязалась! Я стоял напротив магазина «Игрушки», словно облитый помоями, когда ты ушла!

— Ага! Думал, я осчастливлю тебя поцелуем, как спасителя? Буду кланяться тебе в ножки и целовать руки?

— Ни о чем таком я не думал, но расстаться можно было и по-человечески.

— Это как?

— Сказать друг другу пару добрых слов на прощание.

— А потом поехать тебя грабить? Ненавижу лицемерие!

— Пожалуй, ты права, — согласился Федор. — Вы следили за мной с этим несчастным Аликом из магазина?

— И до этого допер? Молодец! Только не называй его несчастным — он получил по заслугам! Алик был профессиональным взломщиком и убийцей. Бизнесом он только начал заниматься.

— Как ты с ним познакомилась?

— Еще в детстве. Он служил шофером у моего отца. Только пришел из армии. Тогда же его и посадили за кражу. В нашей семье это горячо обсуждалось. Благодаря вмешательству отца смягчили срок. Он отсидел всего полтора года, попал под амнистию. Отец снова взял его в шоферы…

Алиса замолчала. Он понял, что ей трудно продолжать этот разговор. Веселье как рукой сняло.

Она принялась мыть посуду, а Федор закурил. Он давно уже догадался, что у девчонки никого нет, а вот, оказывается, был папа с машиной. Да и не случайно она живет в этом доме бывшей и теперешней номенклатуры.

— Кем был твой отец? — окончательно осмелел Федор, но Алиса сделала вид, что не расслышала, и не повернулась к нему.

Тогда он пошел в детскую. Провалялся на диване, пока не стемнело. Девушка не запирала его, но и откровенничать, по всей видимости, больше не желала.

Она пришла уже в полной темноте и пожаловалась:

— Не знаю, что делать. Надо погулять с Бимкой, а эта «скорая помощь» не уезжает! Сколько собака может терпеть?

— Посади ее на унитаз.

— Издеваешься?

— Ничего не будет страшного, если она немного загадит твой паркет.

— Она умрет, но не сделает этого — не приучена!

Алиса нервно зашагала по комнате. Он не видел ее лица, только что-то мелькало в темноте и обдувало приятным ветерком. Потом он почувствовал на свисающей с дивана руке горячее дыхание. Бимка обнюхивала его медленно, с чувством. Он погладил собаку, и она, видно, приняв ласку за приглашение, устроилась рядом на диване.

Даже после отъезда «скорой помощи» Алиса не решалась выйти во двор.

— Они могли просто сменить наблюдателя, — опасалась она.

— Вряд ли Балуев сподвигнул на это еще кого-нибудь, кроме своего личного шофера, — возражал пленник. — У нас нет аппарата слежки и нет боевиков, — с гордостью заявил Федор: пусть, мол, знает, на чье добро покусилась. Но девушку мало тревожили подобные вещи.

— Ты думаешь, можно попробовать? — Она снова прильнула к окну. — Вроде бы новой машины во дворе не появилось.

— Дерзай!

Пуделиха с благодарностью смотрела на хозяйку, когда та открывала подъезд. Собака сразу полезла в кусты. Моросил дождь, и девушка осталась под козырьком парадного. Рука потянулась в карман за сигаретами. Слышно было, как трепещут листья деревьев под едва уловимым ветерком, как легкие капли отбивают беспокойный ритм. При свете ночного фонаря они напоминали стаю серебристых москитов. С проспекта Мира доносилось урчание моторов одиноких в этот поздний час машин.

Дымок от сигареты получился какой-то неровный, нервный. Он всеми правдами и неправдами стремился вверх, но едва ли доползал до окон второго этажа.

А на пятом этаже, в темной детской, Федора терзали противоречивые думы. Ему предоставилась прекрасная возможность для побега, но подняться с дивана и сделать несколько шагов оказалось невероятно сложно, все равно что решить за минуту головоломное уравнение своей судьбы. Он мог бы использовать отсутствие Алисы и по-другому. Обратить его в поиск изумрудов, от которых зависела уже не только его судьба. Но Федор бездействовал.

Из оцепенения его вывел телефонный звонок. До этого он понятия не имел, где находится телефон, и нашел аппарат в соседней комнате по звуку несмолкающих сигналов.

— Слушаю вас, — сказал он по привычке. Ему не ответили. — Алло! Вас не слышно! Перезвоните!

Положил трубку. Подождал минуты две. Больше его не беспокоили.

Федор уже собрался возвратиться в свою незапертую «тюрьму», как вдруг в голову пришла простая, почти гениальная мысль: «А я ведь могу позвонить Балуеву! И что скажу? Бежать что-то не хочется. Изумруды здесь, но искать их лень?»

И все-таки он набрал номер начальника, но тот не подошел к телефону. «Наверно, уже спит», — решил пленник и побрел в детскую.

Машина резко вывернула из-за угла и осветила фарами двор. Алиса чуть не угодила в их гибельный свет. Она бросила сигарету, вжалась в подъездную дверь и негромко позвала:

— Бимка!

Машина остановилась. Из нее никто не вышел, будто сидящие внутри тянули жребии — кому мокнуть под дождем, а кому потягивать из банки виски с пепси.

Дождь усилился. Бимка уткнулась мохнатой мордой в коленку Алисы.

Светлана сказала ей: «Спокойной ночи, мамочка!» — поцеловала в лоб, погасила свет и, прикрыв дверь поплотней, вернулась в кухню.

Пока мыла посуду, слезы капали сами собой. Зачем устроила матери эту безобразную сцену? Она летела к дочке за тридевять земель, а дочка — на тебе, отблагодарила!

Давно они не поднимали щекотливого вопроса Светиного происхождения. В детстве мама говорила, что отец умер, но почему-то в доме не оказалось ни одной его фотокарточки. Нет, одна — смешно вспомнить! — все-таки была: мама всучила ей в отцы мужчину с вытянутым, лошадиным лицом и красивыми, выразительными глазами. Глаза действительно были как у нее! Но, когда подросла, обнаружила точно такой же портрет в библиотечной книге — поэт Борис Пастернак! Умер года за три до Светиного рождения!

— Что же ты меня не Борисовной назвала?! — возмутилась тогда девочка и долго еще язвила по этому поводу.

Мать замкнулась. На очередные расспросы об отце неизменно отвечала: «Ни о чем меня не спрашивай!»

Попытки разговорить на этот счет бабушку оказались еще безрезультатней. Она только отмахивалась от внучки, лицо ее становилось непроницаемым. Однако кое-что из бабушки вытянуть удалось. Та хоть объяснила загадку происхождения Светиного отчества. Оказалось, Василием звали бабушкиного брата, погибшего в сорок третьем на Курской дуге. В его честь и дали ей отчество. Вот такой ненавязчивый инцест получился!

Тайна раскрылась сама собой, как сама собой наступает зрелость. В десятом классе Светлана втайне от матери сделала аборт. Операция происходила на бабушкиной квартире, и оперировала бабушкина лучшая подруга, имевшая к гинекологии такое же отношение, как поэт Борис Пастернак к Светиному происхождению. Не обошлось без вызова «скорой помощи» и нового хирургического вмешательства.

«Детей не будет», — вынес свой приговор доктор. Татьяна Витальевна опустилась на обшарпанный стул в его кабинете и тихо заплакала.

Все открылось в тот же вечер, когда Светлану привезли из больницы домой. Татьяна Витальевна не отходила от нее ни на шаг — боялась, что дочь что-нибудь с собой сделает. Слишком тяжело ей далась первая любовь.

Мать поставила перед Светиной кроватью табуретку, чтобы та не вставала. Принесла чай с ее любимым облепиховым вареньем. Но дочь не притронулась к чаю. Лежала и смотрела в потолок. Под потолком первый майский комар радостно вытанцовывал свою комариную тарантеллу. Раньше Света обязательно бы дождалась, когда он отпляшется, и подбросила бы вверх диванную подушку, пришмякнув танцора к потолку. Теперь ей было все равно.

Мать вздохнула и, выходя из комнаты, обронила:

— Все-таки она добилась своего!

«Не надо! Не надо вспоминать!» — умоляла себя Светлана Васильевна. Она вытерла руки, открыла форточку, закурила, сделала глоток холодного черного кофе, оставшегося от ужина. Из окна тянуло сыростью. Ночь выдалась мрачная.

Тогда Татьяна Витальевна точно так же сидела на кухне, уставившись невидящим взглядом в окно, допивая остатки холодного чая. Света, как привидение, возникла в проеме двери, бледная, босиком и в ночной рубашке.

— Ты о ком говорила сейчас? — Она тяжело дышала и сверлила мать глазами. — Ты о ком, мама? О бабушке?

— Не стой босиком! — приказала мать и уже помягче добавила: — Неси свой чай. Попьем на кухне.

С одной стороны, Татьяна Витальевна радовалась, что таким простым способом вывела дочь из депрессии: та вызвалась сама приготовить свежую заварку и даже попросила печенья. С другой стороны, она боялась, что, узнав правду, Света впадет в еще большее уныние и надолго замкнется в себе. Но, как говорится, клин клином вышибают, и Татьяна Витальевна пошла на этот риск.

— Бабушка и меня уговаривала сделать аборт, — призналась она.

— Предлагала убить меня? — Девушка широко раскрыла свои пастернаковские глаза.

— Зачем ты так?

— А как? Разве я не убийца?

Света отвернулась, больно закусила нижнюю губу, но сдержалась. Сколько можно ныть? У мамы сердце не железное. Ей здорово досталось за эти дни. Еще в больнице, держа дочь за руку, мать сквозь слезы произнесла: «Зачем ты скрыла от меня? Разве я тебе чужая?» От последнего слова сильно сжалось сердце. «Чужая»! Да никого роднее не было у нее! Потому и скрыла свой позор, чтобы не расстраивать, чтобы низко не пасть в глазах самого любимого человека!

Мать снова вздохнула, но ничего не ответила на ее страшный вопрос.

— Когда я родила тебя, — продолжала Татьяна Витальевна, — бабушка меня знать не захотела и выгнала нас с тобой из дома. Мы жили у моей тетки, ютились в крохотной комнатушке.

Ту полунищенскую жизнь у другой бабушки Светлана помнила смутно, обрывками. В основном бесконечные мамины слезы. Потом на трудовые малярские деньги мама построила кооперативную квартиру. Этот счастливый переезд в новое жилище Света запомнила навсегда. Ей было семь лет. Мебелью они еще не обзавелись. Мама спала на полу, а Света на скрипучей раскладушке. Раскладушка была до того старой, что подстилка уже рвалась, и девочка часто просыпалась от того, что ноги у нее свисали на пол. Мама каждый вечер перед сном латала дыры и просила поменьше ворочаться, но Света спала беспокойно, и все повторялось сначала.

Из этой же квартиры она пошла в школу. Сюда приглашала подруг на чай, другими словами, устраивала девичники. Не все могли себе такое позволить. Жилищные условия у сверстниц были куда хуже, чем у нее. Здесь же в десятом классе встречала вместе с одноклассниками Новый год.

Но про себя и про свою жизнь Света знала все, поэтому, когда мама увлеклась рассказом о трудном времени в теткиной комнатушке, дочь перебила ее:

— Почему бабушка нас выгнала? Кем был мой отец?

С ответом пришлось еще немного помедлить, последние секунды многолетней тайны особенно невыносимы.

— Запомни раз и навсегда — у тебя нет отца!

— Это я слышу с тех пор, как научилась спрашивать!

Татьяна Витальевна прикрыла рукой лицо, заливаясь краской. Как признаться в таком дочери? Но она уже совсем взрослая! Поймет.

— Поверь мне, я не знаю даже, как его зовут, — начала мать.

— Ты смеешься, ма? Я ведь уже все понимаю.

На это она и рассчитывала.

— Мне было не до смеха, дочка, ни тогда, ни сейчас. У нас с тобой разные истории. Ты любила своего мальчика, знала, какое отчество давать своему ребенку, и, если бы пришла за советом ко мне, а не к бабушке, я бы, не задумываясь, сказала: «Рожай!» Ведь у нас теперь нормальные для этого условия, уж как-нибудь подняли бы на ноги твоего малыша…

— Мама, хватит обо мне! — перебила ее Света. — Со мной уже все ясно! Рассказывай об отце!

— Нечего рассказывать, — вздохнула мать. Вздохи у нее вырывались все чаще. — Меня изнасиловали, — наконец призналась она.

— Как? — заморгала кукольными ресницами Света, уронив огрызок печенья в чай…

Теперь, вспоминая тот давнишний вечер откровений, Светлана Васильевна улыбнулась своему наивному испугу. Конечно, она не раз слышала от подруг и даже читала о том, как насилуют, но представить в роли жертвы маму никак не могла. Мама ей казалась женщиной сильной, мужественной, способной дать отпор любому.

Татьяна Витальевна не стала вдаваться в подробности. Сказала только, что человек этот был наверняка уголовником и каких-то южных кровей, весь волосатый, наверно, армянин или Бог знает кто еще.

Факт изнасилования ей удалось от бабушки скрыть. Заявления в милицию не подавали, и никто не разыскивал насильника. Мать больше никогда его не видела. И беременность ей тоже пришлось скрывать до последнего месяца.

— Решение родить ребенка я приняла самостоятельно, без чьих-либо советов. Да я просто знала, что бабушка потащит меня на аборт, если узнает. Вот так…

Она хотела тогда сказать что-то еще, но не сказала. Теперь Светлана Васильевна с высоты своих тридцати пяти лет (Татьяне Витальевне в тот памятный вечер было немногим больше) могла бы спокойно досказать то, что мама недосказала: «Да, я родила тебя, несмотря ни на что, и мы пьем чай с облепихой, и нам хорошо вместе, опять же несмотря ни на что. А с кем ты будешь пить чай, когда меня не станет?» Нет, мать никогда не отличалась жестокостью. Милосердие проявила к ней, начиная с самого зачатия, и тогда, на кухне, за облепиховым чаем, тоже пощадила.

Светлана прикрыла форточку. Стало зябко то ли от сырости, то ли от воспоминаний. Прошла в гостиную. Маме не очень понравилась ее новая квартира, хотя она ее всячески хвалила. Светлану Васильевну не обманешь.

Она видит, когда нравится, а когда нет. Конечно, матери хотелось приехать в их старую хрущевку, с кухонькой-клетушкой, на которой было так тесно, но уютно пить чай за душещипательными разговорами. Но дочь возжелала модерновой, двухэтажной, богатой квартиры! Что тут плохого? И все-таки не понравилось.

У них с мамой теперь вообще мало общего. Их разделило время, их разделили страны. Она не так милосердна, как мать, а подчас и вовсе беспощадна. Иначе не выжить. Ведь окружают ее чаще всего не люди, а псы! Настоящие псы! Как это объяснишь маме?

Светлана сняла с книжной полки томик Хименеса, которого за ужином читал Геннадий, уселась в кресло, но стихи не лезли в голову, не отвлекали от мыслей.

Зачем она в такой грубой форме съязвила насчет отца-уголовника? Совсем никаких тормозов! Ведь это не Пит Криворотый, не Поликарп перед ней! Это мама! Что она увезет с собой в маленький чилийский домик на берегу Тихого океана? Воспоминание о жестокосердной дочери-хамке? Больше нечего.

С того памятного облепихового чая они никогда не касались этой темы, наложили негласное табу. И вот на тебе! Сорвалась!

Слезы сменились покаянием. Она рассказала матери о своей жизни здесь без нее. О кровожадном времени, которое наступило в их стране, в их любимом городе. О гибели своего мужа Андрея, о самоубийстве Димы Стародубцева — ее первого мужчины, ее последнего любовника, ее вечной Голгофе!

Мать была потрясена услышанным и предложила ей немедленно оформлять документы на отъезд.

— Ты поедешь со мной! Я тебя здесь не оставлю! Это уму непостижимо! А этот Геннадий… Он хоть и прекрасный человек, но разбивать семью никуда не годится! Даже нечего думать! Мы едем в Чили, к Луису! И без разговоров!

— Мама, ты, наверно, забыла, что мне уже не шестнадцать лет, — остановила ее внезапный порыв дочь, — я давно сама принимаю решения. И не бегаю за советами к бабушке. Чужие советы мне всегда вредили.

— Неужели ты хочешь остаться в этой погани?

— Мне и здесь хорошо.

На этом они пожелали друг другу спокойной ночи.

Светлана отложила Хименеса. Она никогда не слыла большой любительницей поэзии. Сегодня же вообще ничего не лезло в голову. На душе — тьма кромешная, почище той, что за окном. В такие минуты всегда хочется излить кому-нибудь душу.

Она набрала телефон Балуева. Он долго не подходил, а Светлана все ждала, пока наконец эти тягучие сигналы ее окончательно не достали. Она бросила трубку на рычаг. Он крепко спит? Он уехал к любовнице? Или?..

Геннадий наглел с каждой минутой. Он заказал самый настоящий буржуйский ужин на две персоны, с жульенами, рябчиками, тушенными в вине, салатом из омаров, ананасами в шампанском или наоборот и, конечно, с немалым количеством водки. Разделить с собой трапезу он заставил толстозадую секретаршу Пита, любительницу спортивного стиля одежды. Она недолго упиралась. Запах рябчиков сломал ее железобетонную волю и развеял в прах субординацию. Уже после третьей рюмки водки она перешла на «ты» и называла его не иначе, как «мой птенчик». «Твой рябчик!» — поправлял Балуев и совал ей под нос крыло или ножку упомянутой дичи.

Он сам был не рад, что затеял эту игру. Он рассчитывал, что секретарша уснет, но не тут-то было. Чем больше она пьянела, тем сильней пробуждались в ней животные инстинкты. Баба пыталась на него забраться, постоянно расстегивала ширинку на брюках и все вокруг слюнявила. Получая очередной отказ в ласке, она резко вскидывала вверх обе руки и восклицала: «О-о! Боже мой! Где же Зигфрид?» Видно, в подобном состоянии она воображала себя Брунгильдой — героиней безвозвратно забытой «Песни о Нибелунгах»…

Время шло, а Брунгильда не унималась. Он долго присматривался к ней, не притворяется ли. Но, убедившись, что она действительно абсолютно потеряна для современности, набрался смелости и позвонил своему шоферу.

Он явно поднял его с постели, потому что тот никак не мог врубиться, с кем говорит, так что Балуеву на миг показалось, будто все сошли с ума: и он, и шофер, и Брунгильда.

— Я им не сказал, что слежу за девчонкой! — пришел наконец в себя оболтус. — Они ничего не поняли. И я постарался поскорее убраться оттуда, чтобы не заподозрили! Вы уж извините, что не дождался вас, Геннадий Сергеевич! Но время-то было позднее…

— Ты ее не видел? — не дал ему договорить Геннадий.

— Не-а.

— А парень этот? Федор? Не показывался?

— Что-то похожее мелькало на пятом этаже. Знакомая рожа. Но очень быстро исчезла. Поэтому не берусь утверждать точно.

— Погоди-ка! А я тебе разве говорил, на каком этаже живет девка?

— Не-а. Такого не было. Точно.

Даже такая туманная, непроверенная информация порадовала Геннадия. Если Федор жив, надо продолжать бороться.

Шофер пожелал ему «спокойной ночи» и растворился в гудках. Брунгильда опять подбиралась к его брюкам, и, вспомнив пожелание шофера, Балуев усмехнулся.

Он влил в нее еще пару рюмок водки и тут же пожалел об этом: баба начала самозабвенно выблевывать рябчиков и омаров прямо на ковер в кабинете Пита.

— Могла бы это сделать в аквариум, — пошутил Балуев.

— О-о! Боже мой! — Она вытянула вперед руки и сделала несколько неуклюжих движений в сторону аквариума, но не дошла — свалилась на пол.

— Будет здорово, если ты еще обоссышься! — подсказал ей Геннадий Сергеевич.

В ответ он услышал уже надоевшее:

— Где ты, Зигфрид?

Еще через пару минут Брунгильда истошно захрапела.

Пошел третий час ночи, когда он набрал будапештский номер Мишкольца. Была опасность, что тот окажется в поместье сына в Сарваше, туда труднее дозвониться. Но Балуеву повезло. Трубку снял Владимир Евгеньевич.

— Что случилось? — сразу почувствовал неладное шеф: хотя в Будапеште был только одиннадцатый час, в такое время помощник никогда не звонил.

— Я говорю с тобой из резиденции Пита. Он взял меня в плен.

— Дай ему трубку, — спокойным голосом попросил Мишкольц.

— Его тут нет. Я воспользовался его отъездом.

— Ты опять во что-то сунулся? — догадался Володя.

— Называй как хочешь, но под тебя сильно копает Поликарп. Если ты до конца недели не появишься, тебя красиво подставят. Криворотый тоже не дремлет, готовится к новой войне. Похоже, он хочет о чем-то с нами договориться, но, возможно, это ловушка. Сам понимаешь, настало время возвращаться. Не сегодня завтра здесь начнется заваруха.

После затяжной паузы Мишкольц произнес:

— Через восемь часов я буду в офисе. Постарайся до этого времени продержаться.

— Хорошо, — вздохнул Гена.

— Кто там у тебя храпит? — поинтересовался напоследок шеф.

— Охрана Пита, которую я споил! — похвастался Балуев и крикнул на прощание: — Сэрвус! До скорой встречи!

Он распахнул настежь окно, потому что запахи в кабинете становились навязчивыми.

— Пит надолго запомнит эту ночь! — сказал он то ли рыбкам в аквариуме, то ли Брунгильде, храпящей на все лады, то ли дождику за окном.

По дороге в резиденцию Пит чувствовал себя превосходно. Кто бы мог подумать, что он такой ловкач? Был неприметной серой мышью, тенью двух боссов и вот наконец выделился! И выделится еще круче — дайте срок! Его имя еще прогремит! Жаль только, на телевидении не сможет показаться из-за этого бесовского шрама! Он-то к нему давно привык, а вот телезрители могут испугаться! Правда, господин Клейнер обещал избавить его от этой штуковины. Нет проблем! На американский манер выражается теперь бывший босс Потапов!

— Дай-ка мне телефон, — обратился Криворотый к сидящему впереди следователю.

Тот был погружен в свои, как показалось Питу, не очень веселые мысли. «Расстроился, что я не дал ему как следует пощупать Шаталина! — предположил Пит. — Вот дурень! Лезет прямо в пекло!»

Пал Палыч молча протянул ему сотовый телефон.

— Господин Клейнер? — прокричал в трубку Пит. — Уже спишь, старый хрен?

— Потише ори! — сразу перешел тот на зловещий шепот. — Я не глухой!

— Как наши дела?

— Хреновые наши дела! — прохрипел американский бизнесмен.

— Старик не желает сматываться? — догадался Криворотый.

— Мягко сказано. Он чуть не отдал меня на растерзание своим псам! И под моими окнами теперь дежурят бравые ребята. Это была ошибка, Петя. Не стоило мне так подставляться! Самому в пору сматываться, а иначе…

— Ладно, не скули! — перебил его бывший друг и помощник. — Утром позабочусь о тебе, а теперь извини — не до тебя. Есть дела поважнее. За ночь ничего не произойдет. Спи спокойно. Это известный маневр. Старик думает и не упускает тебя из виду. Наводит справки. Обычное дело. Не стоит паниковать.

— Тебе хорошо рассуждать, Петя. У тебя столько охраны! На тебя даже менты пашут!

Пит усмехнулся, заметив, как напрягся затылок Беспалого (следователь слышал весь разговор), и нарочито громко изрек истину:

— Это ведь только в глупых книжках менты — герои, а на самом деле — полная туфта!

Следователь при этих словах виновато склонил голову. Криворотому доставляло удовольствие издеваться над ним и наблюдать его реакцию.

— Туфта не туфта, а мог бы подбросить мне пару ребят для спокойствия.

— Поздно, дружок! — в той же веселой манере констатировал Пит. — На хрена ты остановился в этой гостинице? Она на территории Лося. Я тебя предупреждал. Так что приятных тебе сновидений!

— Мы ошиблись в старике, — еще раз посетовал Потапов. — Я думал, здесь будет спокойней.

— Ладно, не канючь! Я же сказал, что позабочусь о тебе. Я не привык повторять дважды.

— Мне нравится, как ты держишься, Петя, — польстил ему бывший босс. — Далеко пойдешь.

Он собрался повесить трубку, но Криворотый крикнул:

— Погоди-ка! Есть одно дельце. Ты помнишь такого Овчинникова, председателя райисполкома? Ты, сдается мне, хаживал к нему домой в далекие времена.

— Ну и что? Он же давно на том свете! — недоумевал господин Клейнер.

— Адреса не помнишь?

— Зачем тебе?

— Хочу нанести визит несчастной вдове.

— У него не осталось вдовы, — пробурчал тот. — Всю семью укокошили, гады!

— Ты адрес, главное, скажи, а там уж я разберусь, кого утешить.

— У меня плохая память на цифры, — признался Потапов. — Помню только визуально.

— Так скажи визуально! — все больше раздражался Пит.

— Проспект Мира, дом с ювелирным магазином, второй подъезд, пятый этаж, квартира направо.

— Вот и ладушки, — сразу подобрел Криворотый и пожелал старому другу спокойной ночи.

— Черт возьми! — воскликнул Беспалый, как только Пит вернул ему телефон. — Балуев сегодня полдня крутился возле этого дома!

— Он — известный шустрило, но на сей раз меня не опередить! Девка почти у нас в руках! Сейчас пошлем туда машину с ребятами. Пусть пока посторожат!

— Как бы эти ребята все не испортили, — засомневался следователь.

— А ты их проинструктируй, чтобы не испортили. На фига я тебе деньги плачу? Старого пердуна упустил, на девку первым вышел Балуев… Мы вот что сейчас сделаем. Ты поедешь с моими ребятами на проспект Мира, а я с Балуевым подкачу немного позже.

— Только во двор не въезжайте, — посоветовал Пал Палыч, — поставьте машину с торца здания, куда не выходят окна. А там уж предоставьте действовать мне.

— Уговорил.

Пит замолчал и остаток пути предавался приятным мечтаниям, с замиранием сердца заглядывая в завтрашний день.

То, что старый Лось не клюнул сразу на предложение Потапова, еще ни о чем не говорит. Во всяком случае, он держит американского бизнесмена на привязи, а значит, не совсем пренебрег таким поворотом событий. Если Лось уберется в Америку или на тот свет — не имеет значения — и во главе организации встанет Шаталин, а больше некому, они заключат союз. Две такие мощные организации — это уже большая сила! Вместе они сокрушат любые устои, пустят по ветру неписаные законы мафии, упразднят третейские суды — судить они будут сами! Но в первую очередь раздавят этого паука, эту мразь Поликарпа! Куда ему, червю кладбищенскому, против двух таких организаций? Он рассчитывал, что они падут ему в ноги? Мол, отец, благодетель наш, мы помним твою доброту! Ты нас не прикончил в свое время, и на том спасибо! Как бы не так! Жирная свинья за все заплатит! Следующим шагом будет новый союз, о котором никто в городе и не мечтает. Союз с Мишкольцем. «Изумрудный король» — мужик толковый. Быстро сообразит, что к чему. Уже год тянется его собственный конфликт с Шалуном. Раскол в их организации грозит обернуться развалом на три части — там набирает силы еще одна скандальная компашка. Он предложит Мишкольцу выгодные условия. Он не затронет его экономических интересов. Ему даже не надо от Мишкольца дани. Пусть сидит на своих изумрудах. Ему нужен Мишкольц только для того, чтобы утвердиться окончательно в качестве первого босса, «папы». Мишкольц при этом тоже получит свое — спокойствие, безопасность, а то живет в постоянном ожидании новых притязаний со стороны Шалуна или Поликарпа, да и с его, Пита, стороны тоже. Они, безусловно, ударят по рукам. И первую услугу Мишкольцу он окажет сегодня ночью — возьмет с собой на операцию Балуева. Он не жадный, может поделиться своей добычей. А добыча будет. Непременно будет! Он чует добычу!..

Шалун без Мишкольца — фига на постном масле! Остальные организации тоже ничего из себя не представляют! Он будет первым! Возможно, даже мэром города! Нынешний мэр полетит со своего трона вместе с Поликарпом. Мэр города — вот цель, которую он в конце концов достигнет. Только сначала надо будет избавиться от проклятого шрама! Непременно! Хватит козырять своим афганским прошлым! Прошли те времена! Шрам погубит все дело! Как же он будет улыбаться телезрителям? Правда, есть рожи почище его, и ни фига — улыбаются! В экран не влазят, а улыбаются! Им бы Франкенштейнов играть, а они улыбаются! И все же…

Ему не удалось как следует это обдумать. Они въехали во двор бывшего детского сада, где обшарпанный дом с колоннами даже ночью не походил на дворец. Впрочем, Пит никогда не гнался за роскошью. Дворцы — не его страсть.

— Бери моих ребят, — кивнул он на телохранителей, — и гони на проспект Мира! А я за вами следом!

Пит вылез из машины, хлопнул дверцей и услышал над самой головой:

— Вот и приходи к тебе в гости, Петя! — Балуев сидел в окне его кабинета на втором этаже, упершись спиной в косяк.

— Надеюсь, моя секретарша не давала тебе скучать? — усмехнулся, по обыкновению, Криворотый.

— Твоя секретарша? — передразнил Балуев кривую усмешку Пита. — Думаю, что тебе тоже скучать не придется! Во всяком случае, проветриванием кабинета ты будешь заниматься теперь ежедневно!

Однако бардак в кабинете не произвел на босса должного впечатления. Ему сегодня было не до мелочей.

— Уберите отсюда эту блядь! — приказал он своим людям. — И чтобы я больше ее никогда не видел!

— Крут, начальник! — издевался Геннадий.

— И чтобы к моему возвращению все было чисто и пахло цветами! — продолжал командовать Пит, желая произвести на противника впечатление.

— Ух ты! — притворно удивлялся Балуев. — Прикажи, чтобы пахло фрезиями, а то они тебе надушат банальным жасмином.

Криворотый чувствовал, что Балуев не принимает его всерьез, но был выше честолюбивых обид. Слишком великим представлялось задуманное.

— Собирайся, Гена, — спокойно сказал Пит, — прокатимся на проспект Мира.

— Зачем?

— Тебе лучше знать. Не я, а ты полдня кружил вокруг дома с ювелирным магазином. Мои люди уже там. — Он взял его под руку, как обольститель очаровательную даму, имеющую успех в обществе, и повел вниз, к машине. — Я ведь говорил, что наши интересы на этот раз совпали.

Балуев хотел ответить, что они никогда не совпадут, но вовремя прикусил язык. Мишкольц не одобрил бы его поведения. Как ни противен ему Криворотый, но надо подчиниться ситуации. Что-то новое наметилось во взаимоотношениях двух старых врагов, и слова Пита о совпадении интересов — это намек на далеко идущие планы. Но даже если ему показалось, что Криворотый имел в виду что-то более серьезное, чем ночной поход на проспект Мира, даже в этом случае не стоит его задирать. Их интересы, как это ни парадоксально, действительно совпали. Ему нужен Федор, если он, конечно, жив. А он наверняка жив. Ведь шофер видел «что-то похожее» на пятом этаже. Да, ему нужен Федор, а Питу — девка. Они разберутся на месте.

Им подали зеленого цвета «мерседес». Кроме шофера, там уже сидели двое накачанных парней.

— Не слишком ли много бицепсов для одной девушки? — усмехнулся Балуев.

— Для этой девушки в самый раз, — возразил Пит и все же приказал одному из парней убраться. — Не люблю ездить в тесноте!

Они оба разместились на заднем сиденье.

— Ну? С Богом, Гена! — подмигнул Криворотый.

— Иди к черту, Петя! — процедил Балуев.

— Трогай! — скомандовал шоферу босс.

Алиса впустила собаку в подъезд. Сама задержалась снаружи.

Машина не трогалась с места. Ожидание становилось невыносимым, но она упрямо дожидалась развязки.

Вдруг фары потухли. Это была белая «Волга». Мужчины внутри о чем-то бурно спорили. Она не могла разглядеть их лиц, а усилившийся дождь заглушал слова. Фары вновь зажглись, и машина дала задний ход.

Алиса вздохнула. Наверно, ошибка. Не в тот двор заехали.

Машина исчезла.

Она захлопнула дверь подъезда. Старенькая пуделиха тревожно смотрела ей в глаза. Девушка вызвала лифт. Собака лениво виляла хвостом.

Они вошли в кабинку. Медленно потащились наверх. Алисе казалось, что они едут вечность. И снова вдвоем с Бимкой, как тогда, пять лет назад. Только на этот раз едут куда-то не туда.

Бежали по дороге навстречу монахам. Брат все время отставал и скулил, как щенок:

— Настя! Настя! Подожди меня! Я с тобой! Я хочу с тобой!

Почему-то все время спотыкался на ровном месте, кувыркался в дорожной пыли и снова канючил. Приходилось останавливаться, переводить дыхание, дожидаться, пока он доковыляет.

А монахи не ждали. В ослепительно белых одеждах, в капюшонах, надвинутых на лицо, они шли веселой гурьбой из монастыря и зачем-то сворачивали в лес.

Хотелось посмотреть на них поближе, пока они не исчезли совсем. Нет ничего забавнее на свете, чем кучка монахов на прогулке. Но брат… Ох уж этот брат! Зачем он увязался за ней?

Вот и все. Прозевали. Дорога совершенно пуста. И никто по ней не придет.

Повернули обратно к дому. Она взяла брата за руку. Теперь можно не торопиться.

Он постоянно оглядывался через плечо. Прикрывал веки — солнце слепило глаза. Пытался что-то разглядеть в его лучах. Нет, уже ничего не будет. Они опоздали.

Брат дернул ее за руку.

— Чего тебе?

Дернул снова.

— Ну, в чем дело?

— Настя! Они опять… — пискнул он жалобно, снова плюхнулся на дорогу, прямо лицом в пыль.

Оглянулась. Дорога пуста. Солнце нещадно палит. И вокруг никого. Ветра вроде бы нет, а сосны раскачиваются ошалело, правда, кронами не шумят.

Шаги. Где-то совсем близко. Наверно, монахи возвращаются из леса. Опять никого. Но она же отчетливо слышит шаги? Уже совсем близко! Кто-то проходит рядом. Идет мимо. Повеяло легким ветерком от одежд.

— Настя, они больше не придут?

Встал сначала на одно колено, побил себя ладошками в грудь — рубаха задымилась от пыли.

— Кто они?

— Монахи.

— Я их не видела.

— Они такие страшные, Настя, — доверительно прошептал он, поднимаясь с колена. — У них глаза красные, как у кроликов!

— Дурачок! — залилась смехом она. — Как ты мог разглядеть глаза, когда у них капюшоны?

Брат молчал. Повернулся к сестре спиной, приспустил штаны и сосредоточенно стал писать на дорогу.

Подошла на цыпочках сзади. Всегда любила смотреть, как он это делает.

Тоненькая струйка переливалась на солнце всеми цветами радуги.

Настя открыла глаза. Легким ветерком веяло от окна. Солнце только начало подниматься. В комнате прохладно. Брат во сне посасывает палец, ему скоро шесть, а все никак не отучится!

Приснились какие-то монахи! Все понятно: тут неподалеку разрушенный монастырь. Отец рассказывал, что в революцию всех монахов расстреляли и не на кладбище похоронили, а в лесу закопали. Гробы для них никто делать не захотел. А когда в прошлом году ходили по грибы, Люда вдруг закричала и пустилась бежать. Потом говорила, что видела среди сосен монахов в белых капюшонах. Они шли гурьбой и смеялись. Ей, конечно, никто не поверил. Откуда у местных монахов вдруг появились белые капюшоны?

Настя сладко потянулась, снова закрыла глаза, но вдруг поняла, что хочет в туалет. Встала, сунула ноги в тапочки, надела пижаму — не показываться же перед охранником в одних трусиках! Подошла к окну. Щебетали птицы. В воздухе умопомрачительно пахло — только вчера распустились пионы. Они такие огромные в этом году! Посмотрела на дорогу, которая ей только что приснилась. Далеко, там, где поворот, возникли какие-то пятна. Совершенно одинаковые пятна! Вот потеха! Конечно, это люди, ведь пятна увеличиваются! Ей не терпелось рассмотреть их поближе, как во сне монахов, но было уже невмоготу.

Настя зевнула. Бросила последний взгляд на дорогу. Не зря она их приняла за пятна, они на самом деле пятнистые. Вышла из спальни. В доме тишина, даже мышь не скребется. Она частенько забирается в старинный буфет, который бабушка не дает выбросить на помойку. Он стоит в коридоре, возле комнаты Люды. Они с братом тайком от родителей иногда оставляют в буфете кусочек сыра, чтобы ночная гостья полакомилась. Мама боится мышей, но никак не может заставить отца купить мышеловку. «Не солидно мне в моем положении идти в магазин за мышеловкой!» Папа вообще в магазины не ходит. И мама тоже. Все привозит на дом шофер Алик. «Тогда попроси Алика!» — настаивает мама. Алика допросишься! Вчера отец должен был свозить их с братом в знаменитую пещеру. Давно обещал. Но шофер неожиданно заболел. Понятное дело, кому охота тратить свой выходной на забавы начальника! Ведь дорога не близкая. Возможно, пришлось бы заночевать там.

Тихо, на цыпочках, чтобы никого не разбудить, Настя спустилась на первый этаж. На обратном пути надо будет постучать в комнату Люды, а то она снова проспит и не успеет приготовить завтрак. Люда допоздна читает «Анжелику», а утром не слышит будильника. Ей нельзя сегодня проспать, ведь еще не забылось вчерашнее. Она прибиралась в бабушкиной комнате. Это всегда занятие не из легких. Нужно пропылесосить два допотопных ковра ручной работы, вытоптанный палас, который никогда уже не станет как новый, но бабушка этого не понимает или не хочет понять, удалить пыль с многочисленных портретов предков и потомков, а главное — обтереть груду хрусталя, семейную гордость. Вчера Люда совершила преступление. Раскокала дедушкин фужер, специально сделанный для него каким-то мастером Дунькиным или Пердунькиным (это надо уточнить у бабушки, а лучше не уточнять, дабы избежать скучных побасенок про то, как жили раньше)! Господи, что тут началось! Если бы вдруг обнаружилось, что это Люда зарезала дедушку, а не цирроз печени, и то бы не было такого визга! Она потом, бедная, весь вечер проплакала на кухне, а бабушка в знак протеста уехала в город на автобусе.

Добралась наконец до двери. Бросила взгляд направо. Там обычно спит Бимка. Ее лежанка в это время всегда пустует. Ни свет ни заря пуделиха отправляется на прогулку. Никто не знает, куда она убегает, возможно, к соседской дворняге Ансельме. Нашла себе подружку!

Ансельма раза в два больше Бимки, глупая и злая, как динозавр! Охраннику строго-настрого запретили выпускать Бимку за ворота, но эта умница отыскала где-то лаз в их железобетонном заборе. Отец грозился зацементировать Бимкину дыру, но все руки у него не доходили.

Так и есть. Входная дверь приоткрыта, значит, Бимка уже у Ансельмы в гостях. До соседней дачи минут двадцать ходьбы, так что собака себя не сильно утруждает. Ничего, к завтраку явится как миленькая! Чует она, что ли, когда подают на стол? Или у Ансельмы в конуре есть часы? Бимка только взглянет на них, так хвостиком и заработает. «Засиделась я у тебя, подруга, — скажет на своем собачьем языке, — пора и честь знать!» И припустит со всех ног, не забывая при этом улыбаться солнышку, ветру, соснам.

Дверь открыла без скрипа. Охранник тоже, наверно, спит в своем флигелечке, единственное окно которого выходит прямо к туалету. Кто это придумал? Порой бывает очень стыдно, когда охранник сидит у окна. Чем бы он ни занимался в этот момент, обязательно посмотрит в ее сторону. Иногда ей кажется, что он видит все, что происходит внутри, через деревянные стенки сортира. Ведь она сквозь щель в двери прекрасно может наблюдать за ним! Только зачем ей это?

Ошиблась. Охранник уже встал. Он просто прилип к воротам. Она давно заметила, что он ужасно любопытен. На днях в почтовом ящике нашла вскрытым письмо от школьной подруги. Кто это мог сделать, кроме него? Вот и сейчас глядит на дорогу, на этих пятнистых — прямо не оторвать! Неужели не повернет головы? Он ведь во все должен быть посвящен!

Пробежала неслышно у него за спиной. Не заметил. Ржавый крючок с лязгом зацепился за колечко. Наконец-то! Она приспустила пижамные брюки и села на корточки. Сквозь дверную щель увидела странную картину. Ворота начали открываться, и один за другим во двор втянулись «пятнистые». Она теперь могла их хорошо рассмотреть. Пять короткостриженых парней с автоматами. Они тут же направились в дом. Зачем?

Встала. Натянула брюки. Прилипла к щели.

Как только «пятнистые» скрылись, охранник развил бурную деятельность. Он прыгнул в свой флигелек и стал там метаться, будто что-то искал. Вскоре он разворошил кровать — она видела, как в окне мелькнули покрывало и подушка. Он что-то прятал.

Больше она ничего не видела. Ее поразили страшный, нечеловеческий крик: «Духи! Атас!» — и пять почти синхронных пинков, и грохот слетевших с петель дверей, и бесконечные, как унылый сентябрьский дождь, автоматные очереди…

Присела. Зажмурила глаза. Зажала ладонями уши. Сознание померкло. Кругом была пустота. Выжженная солнцем пустыня. Только без песка и без солнца. Это смерть? Но почему же так звонко бьется сердце, будто в гонг ударяет молоточек? Зачем оно бьется?

Автомат застрекотал во дворе. Крики. Мат. Снова очередь. Смерть все ближе и ближе. Недолго осталось ждать. Ржавый крючок не спасет!

Снова мат. Надрывный, тупой, ничего не значащий мат. Кого-то проволокли мимо. Бесполезно затыкать уши, бессмысленно закрывать глаза. Все слышно сквозь глухоту, все видно сквозь пустоту. Сейчас дойдет очередь до нее. Страшная, шепелявая очередь из автомата. Доски разлетятся в щепки, кости превратятся в крошево, мозг забрызгает нужник!

Потеряла сознание.

Пришла в себя от жуткого воя. Это выла Бимка. Она сидела напротив дома, запрокинув остренькую мордочку к небу.

Больше голосов не было слышно. Еще некоторое время прислушивалась. Только вой.

Поднялась. Откинула ржавый крючок. Не этот ли уродец ее спас?

— Бимка! Бимочка!

Ноги не слушались. Повалилась в траву и заплакала от бессилия. Бимка лизала руки. Радовалась живой душе и одновременно поскуливала.

— Одни мы с тобой теперь, Бимочка!

Сама не поверила своим словам. Поднялась. Посмотрела на распахнутую дверь дома. Выше — окно бабушкиной комнаты в острых стеклянных зубьях.

Из дома не доносилось ни звука. А вдруг?..

Сделала первый нерешительный шаг. Бимка все поняла и снова завыла.

Пошла побыстрей. Бимка не тронулась с места, продолжая выть.

— Бима! Ко мне!

Впервые она ослушалась хозяйку, только жалобно посмотрела вслед и заскулила.

Ступила на крыльцо. Оглянулась. Вздрогнула — только теперь заметила, что у самых ворот лежат двое: охранник и телохранитель.

На первом этаже, кажется, ничего не изменилось, только в бабушкином старинном буфете выбито стекло.

Вспомнила, что на обратном пути хотела разбудить Люду. Дверь в ее комнату висела на одной петле. Стало страшно.

— Люда-а, — позвала, по обыкновению растягивая последний слог.

Никто не ответил.

Толкнула тихонько дверь, но та с трудом подалась, потому что волочилась по полу, и не проехала даже трети своей траектории. Но и этого было достаточно.

Люда сидела на кровати с вытаращенными глазами. Во лбу зияла дыра. Горел торшер, книга мирно лежала на тумбочке.

Слез не осталось. Перед глазами стояла пелена, будто видела все через стекло, которое давно не мыли и за которым постоянно шел дождь.

Перевела дух возле бабушкиного буфета. Сомневалась, стоит ли продолжать этот мучительный осмотр. Только мысль о брате и какая-то потаенная надежда, глупая детская надежда толкнули ее в спину: «Поднимись! Посмотри!»

На втором этаже ни одна дверь не уцелела. Все было ясно и так. Но комната, где она еще полчаса назад нежилась в постели, а брат по скверной детской привычке посасывал во сне большой палец, притягивала к себе.

У брата не было половины черепа.

«Настя! Настя! Подожди! Я с тобой! Я хочу с тобой!..»

Заводная кукла, привезенная когда-то отцом из Германии, валялась посреди комнаты, прошитая пулями и тоже только с одной половинкой головы. Вторая половинка, та, что с волосами, отлетела под кровать брата.

Прижалась к дверному косяку. Кровь прилила к вискам. Рвотные позывы ни к чему не привели. Рвать было нечем. Только лужица желтой слизи образовалась под ногами.

В спальню родителей даже не заглянула. «Нечего тебе здесь делать!» — всегда говорила мать.

Схватила куклу с раздробленной головой и бросилась по ступенькам вниз.

— Бимка! За мной!

Ворота были открыты. Через распластанные на траве тела охранника и телохранителя пришлось перешагивать. Бимке в этом плане больше повезло — она преодолела их в два прыжка.

Дорога оказалась пустой, как во сне. Решила добежать до соседней дачи. Там жил дядя Борис, такой же, как и отец, крупный начальник. Песок забивался в тапки, колол ступни, но такие пустяки ее уже не трогали.

Бимка все время держалась впереди, как бы указывая путь. Ей к Ансельме не привыкать бегать. Перед самым домом дяди Бориса она бросила хозяйку — здесь ей тоже не понадобились ворота.

— Что там у вас случилось? — крикнул через смотровое окошко не на шутку встревоженный охранник. Ворота он не торопился открывать. Бимка же, оказавшись у него за спиной, принялась лаять на охранника — открой, мол, ворота моей хозяйке. Ее поддержала Ансельма.

— Мне нужен дядя Борис!

Перекричать собак было невозможно, и охранник сдался — впустил девочку с куклой.

— Бимка — фу! — приказала она увлекшейся пуделихе, и та наконец успокоилась.

— Дядя Боря спит, — развел руками страж.

— Уже не спит!

Хозяин дачи, грузный мужчина лет шестидесяти, в полосатой пижаме вышел на крыльцо. Из-за его спины выглядывала перепуганная маленькая женщина, жена дяди Бориса.

— Что там у вас? — спросил он тоном барина. Видно, другой тон ему был несвойствен.

— У нас всех убили, — спокойно проговорила Настя.

Женщина за широкой спиной крупного начальника вскрикнула и начала молиться.

— Прекрати, дура! — цыкнул на нее муж и вновь обратился к девочке: — А что это у тебя в руках?

Она показала простреленную куклу — объяснения не требовались.

У дяди Бориса оказалось целых три охранника. Он приказал им сходить на разведку, а сам ушел в дом вызывать милицию.

— Пойдем со мной на кухню, — ласково обратилась к Насте жена крупного начальника и даже обняла ее за плечи, — попьем чаю.

— Не трогайте меня! — вырвалась Настя из ее объятий и выскользнула за ворота вместе с охраной.

По дороге они засыпали ее вопросами. Настя молчала и только крепче прижимала куклу к груди. Обратно Бимка не торопилась. С поникшей мордочкой семенила за хозяйкой.

Они лихо взялись за дело, расчистили себе путь, оттащив охранника и телохранителя ближе к крыльцу. Потом вошли в дом.

До нее опять доносились тупые, надрывные матерные слова. Само собой надвинулось глухое воспоминание. Погибший охранник что-то прятал в своем флигельке, когда «пятнистые» скрылись в доме.

Она впервые очутилась в этом затхлом помещении, где сиротливо ютились кровать с панцирной сеткой и продавленное кресло. Рывком сдернула покрывало, которое выглядело не чище Бимкиной лежанки. Сбросила на пол подушку. Загнула матрас. Под матрасом была спрятана видеокассета.

Настя сразу сообразила, какую ценность представляет эта штука. Она решила: никто не должен знать о кассете. В ту минуту впервые в жизни ощутила, как ее грудь наполняет новое чувство, доселе не ведомое, такое огромное, похожее на счастье.

Не раздумывая больше ни секунды, она завернула кассету в грязную майку охранника, висевшую на кресле, но, куда ее деть, не знала. С минуты на минуту охрана дяди Бориса выйдет из дома. И милиция наверняка уже едет сюда.

Кассету никто не должен видеть! Так решила девочка. Выход подсказал ей утренний сон. Лес. А за лесом — заброшенный монастырь.

Они с Бимкой вновь выбежали за ворота и пустились в новый поход.

Когда вернулись из монастыря, где она надежно схоронила находку, у них на даче вовсю работала милиция.

Ближе к полудню приехала бабушка. Трупы к тому времени уже увезли в морг. Бабушка даже не посмотрела в ее сторону. Настя кормила на кухне изголодавшуюся Бимку. Пожилая женщина молча поднялась на второй этаж, и дом затрясло от дикого визга!

Бабушка не перенесла удара. «Семейная гордость» превратилась в груду хрустальных осколков. И это доконало старуху. В тот же день ее насильно отправили в психлечебницу, а через полгода из психлечебницы — прямиком на кладбище.

Настю допросили тут же, но она мало что видела, сидела в туалете, зажмурив глаза и заткнув уши.

— Как это они ее упустили? — кивнув на девочку, спросил один милиционер другого.

Тот мог только пожать плечами в ответ.

Но девочка сама уже догадалась, что, сам того не подозревая, телохранитель отца спас ей жизнь. Он отвлек убийц всего одним точным выстрелом. Она слышала, как те вопили про какого-то убитого Макса. Так что им было уже не до нее. Но втолковывать это милиции она не собиралась. Всему свое время. Дайте только срок!

На похороны собралась многочисленная родня.

Три гроба стояло в их пятикомнатной квартире на проспекте Мира. Два больших и один маленький, запаянный, закрытый от людей.

Похороны организовали по высшему разряду, с оркестром, с поминками в дорогом ресторане. Власти района постарались. Люду хоронили в этот же день, но с меньшей помпой и, конечно, на другом кладбище, непрестижном. Хозяева жизни после смерти становятся обитателями престижных кладбищ. Им не пристало лежать рядом с прислугой. Настя любила горничную и очень жалела, что не сможет с ней попрощаться.

Она больше не плакала. Никогда. Волосы стали сальными от бесконечных поглаживаний по голове. Но при этом никто не обращал на нее внимания. И только какой-то мужчина уже на кладбище заметил:

— А девочка-то вся седая!

— И правда! — ахнули остальные.

Речей было много, длинных и нудных. Пригласили зачем-то батюшку с подозрительно сизым носом, хотя родители слыли атеистами и трезвенниками. От попа повеяло такой заунывностью, что в пору было самой лечь в могилу.

Кто-то из предупредительных родственниц шепнул ей на ухо мудрый совет:

— Ты, Настенька, не взаправду целуй покойников. Понарошку. Делай вид. Взаправду не надо. Покойники выделяют трупный яд.

Хотелось взвыть, наброситься на советчицу, выцарапать ей глаза! Сдержалась. Она уже поняла, что в этом ее огромное преимущество — она умеет владеть собой. До поры до времени.

Однако совета послушалась. Не стала взаправду целовать покойников. Тем более тетенька и дяденька в гробах совсем не были похожи на папу и маму — слишком успокоенные, слишком притихшие.

«Что ты, Настюха, нос повесила?!» — любил подтрунивать отец, излучая оптимизм и жизнерадостность.

Она наклонилась над его большим восковым лбом и прошептала:

— Я отомщу, папа!

То же самое пообещала матери.

— Кого ты все время ищешь? — раздался знакомый голос за спиной. Она только бросила по горсти земли в каждую из трех могил и отошла в сторонку. Она действительно шарила взглядом по толпе на протяжении всей панихиды. — Кого ты идешь? — повторил голос. — Не меня ли?

Это был стремительно выздоровевший шофер отца Алик. Она сразу узнала его, но не обернулась. Когда ездили в Среднюю Азию, отец учил: «Никогда не смотри в глаза гадюке!»

— Бабушку ищу, — соврала Настя. Она прекрасно знала, что бабушка на похороны не придет, ее не отпустят из психлечебницы.

Девочке все время казалось, что убийцы где-то рядом, в толпе кладбищенских зевак, стоят, переодетые, и следят за ней, чтобы при первой удобной возможности прикончить.

А народу собралось уйма — проводить в последний путь председателя райисполкома. Радио, телевидение, газеты подробно сообщали о зверском убийстве в загородном доме, выстраивались разнообразные версии, догадки (что они знали об этом?), число любопытных росло с каждым предпохоронным днем. В результате на похороны сбежалась половина города, не меньше. Процессию снимало телевидение, репортеры щелкали затворами фотоаппаратов.

Она была уверена, что убийцы рядом. Она чувствовала на себе их взгляды, только никак не могла узнать их в толпе. Но если бы и узнала, то не стала бы кричать: «Вот они! Держите их!» Она не дура. Она и следователю сказала: «Никого не видела. Потеряла сознание, как только услышала выстрелы». Не видела — нет смысла ее убивать!

На поминках было только избранное общество. Тут поиск убийц прекратился. Девочку вдруг окружили вниманием заботливые подвыпившие родственники. Спорили, кому оформить опекунство, в чьем доме ее поселить, потому что в пустой квартире на проспекте Мира одной жить нельзя, а значит, побоку школа, подруги… Некто мудрый — кажется, тот, что первым заметил у нее седые волосы, — подсказал:

— Девочку желательно увезти из города. Ей здесь оставаться небезопасно.

За столом установилась гробовая тишина. Только какой-то жирный господин продолжал хлебать бульон и закусывать пирогом с рыбой. Не обращая на него внимания, мудрый закончил свою мысль:

— Эти люди ни перед чем не остановятся. Надо иметь это в виду.

— Я возьму ее жить к себе, — предложила красивая женщина средних лет, с модной стрижкой, в дымчатых очках, в черном бархатном платье с бриллиантовой брошью. — У нас ей будет хорошо.

Женщина прилетела на похороны из Москвы. Оказалась маминой кузиной. Настя никогда ее раньше не видела.

Вопрос был решен. Девочку не спрашивали. Что она понимает в этих странных взрослых играх?

Вскоре о ней все забыли. Она сидела в полном одиночестве, уткнувшись взглядом в нетронутый мутный бульон. Люди вокруг раскрепостились, говорили, как ей казалось, о всякой ерунде. Почему-то припомнился сон, монахи в белых капюшонах, хнычущий брат. Она стиснула зубы. Не дождетесь! Не упадет слеза в мутный бульон!

Неожиданно к ней подсел Алик. Она не смотрела на него, только чувствовала запах одеколона. Он всегда душится одним и тем же.

— Мужайся, — посоветовал Алик после тяжелого вздоха. Налил себе четверть стакана водки. — Ты видела этих гадов? — спросил пьяным голосом.

Ей показалось, что он только прикидывается, а на самом деле совершенно трезв. Настя покачала головой, не отрывая взгляда от чашки с бульоном. Алик опрокинул стакан с водкой, крякнул, снова повторил:

— Мужайся! — зачем-то похлопал ее по спине и удалился.

Прислушалась к разговорам за столом. Мудрый рассказывал, как ходил на охоту и как его собака выследила лису. Дальше ей было неинтересно слушать. Мамина кузина не выпускала сигареты изо рта. Мама никогда не курила. Она вообще не выносила табачного дыма.

Настя снова уставилась в тарелку и в этот миг почувствовала, как на ее многострадальную голову легла мягкая горячая рука. Сколько же можно?

— Кушай, деточка, кушай, — сладко уговаривал незнакомый мужской голос.

Перед ней стоял тот самый жирный господин, который хлебал бульон во время гробового молчания. Он расплылся в добродушной улыбке. В его глазах прыгали забавные черные мячики, словно их кто-то пинал. Жирный господин состроил сочувственную мину, выпятив вперед нижнюю губу, будто собирался заплакать. И, чтобы никто не видел его мужских слез, быстро направился к выходу.

Настя проводила его взглядом до вестибюля. Там жирного господина с обеих сторон обступили телохранители. А часть приглашенных на поминки гостей спешно засобирались.

— Кто этот толстяк? — поинтересовалась мамина кузина.

Родственники пожали плечами, и только мудрый, который оказался обыкновенным браконьером, судя по его небрежной улыбке, что-то знал, но ни с кем не собирался делиться.

Справив девять дней, они отбыли в столицу. Мамина кузина обещала встретить Настю в аэропорту. Она никак не предполагала, что девочка прихватит собаку. Из-за этого неприятного сюрприза встреча получилась прохладной.

Эльза Петровна (так звали мамину кузину) усадила их с Бимкой на заднее сиденье старенького «фольксвагена», сама села за руль.

— Как ее зовут? — первым делом спросила она, чтобы как-то реабилитировать себя в глазах девочки.

— Какая разница? — зло пробурчала в ответ Настя. Неужели эта очкастая московская родственница думала, что она бросит Бимку, предаст ее, как шофер Алик предал отца?

Бимка была напугана путешествием и всю дорогу молчала, с надеждой поглядывая на хозяйку. Между девочкой и собакой было полное согласие и понимание, как между старыми друзьями, пережившими общую беду.

Эльза Петровна жила на Ленинском проспекте в четырехкомнатной квартире, но не в такой просторной, как Настина. Жила, конечно, не одна — с мужем и сыном-второклассником.

Насте и Бимке выделили целую комнату. Относились к ним по-доброму. Отец и сын приняли Бимку безоговорочно и успели полюбить. С девочкой ничего подобного не произошло. Ненависть, накопившаяся в ней, вылилась на троюродного братца. Он совсем не был похож на ее маленького братика, похороненного в цинковом запаянном гробу!

Она пошла в школу. И здесь не было никого похожего на ее старых подруг, с которыми она переписывалась. Настины письма напоминали злобные пасквили на одноклассников и членов семьи, приютившей ее. Подруги вскоре перестали ей писать, кроме одной, самой верной и тоже большой насмешницы.

Настя почти всегда молчала, предпочитая разговаривать только с собакой. Троюродный братец называл ее немой старухой из-за седых волос. Однажды она ударила его по лицу, когда он высказал предположение, что у нее склероз и она просто-напросто забыла некоторые слова, но боится в этом признаться. «Слово «осел» я помню! — крикнула ему Настя. — Слово «болван» тоже! И слова «идиот» не забуду никогда!» В другой раз она вылила на голову братцу тарелку с борщом.

Настины выходки спускались на тормозах. Отец и мать во всем винили своего непутевого сыночка. Братцу доставалось вдвойне. Ее жестокие действия по отношению к нему хоть и не наказывались, но и особой симпатии вызвать не могли. Настя стала кошмаром для московской родни.

Еще ее доконали седые волосы. И в школе, и на улице всем необходимо было знать, почему она так рано поседела. Это было невыносимо. Она старалась не смотреть в зеркало, но зеркалом был каждый встречный. Кончилось тем, что Настя постриглась налысо, повергнув кого-то в шок, а кого-то насмешив до колик.

Едва голова покрылась серебристым пушком, Эльза Петровна купила ей черную краску для волос и на первый раз сама помогла выкраситься. Настя не ожидала от тетки такого участия и после этого случая впервые прониклась к ней уважением. Вскоре все позабыли, какие на самом деле у Насти волосы, считая черный их естественным цветом.

Столичная жизнь уязвляла. Ленинский проспект раза в три длиннее главного проспекта в ее родном городе. Всего здесь больше, и сама жизнь день ото дня жирнее. Как дочь большого начальника, она раньше имела то, чего другие не имели. Здесь, в Москве, она жила в семье среднего достатка (Эльза Петровна — крупный инженер в каком-то закрытом НИИ, ее муж — рядовой журналист), а имели они не меньше, чем ее родители. «Москвичи — жлобы! Москва зажралась!» — писала Настя своей верной подруге.

— Плохо тебе у нас? — спросила однажды Эльза Петровна во время генеральной уборки.

Настя протирала влажной тряпкой хрустальные фужеры. Они не походили на бабушкину «семейную гордость», обыкновенные штамповки. Девочка тут же съязвила по этому поводу. После чего и последовал этот нелегкий вопрос. Эльза Петровна села в кресло, смахнула капельку пота со лба и достала из кармана халата дежурную пачку сигарет.

— Плохо! — не раздумывая, ошпарила ее Настя, не придумав ничего лучше для сравнения, как сказать: — Мама никогда не курила!

Эльза Петровна демонстративно поднесла огонь к сигарете и выпустила изо рта облако дыма.

— Много ты знаешь о своей маме, соплячка!

После трех мучительных лет сердобольного гостеприимства она наконец поняла, что девочке везде будет плохо, даже в райских кущах. Настя — это бочка без дна, и бесполезно в эту бочку лить доброе и светлое.

Настя грохнула о пол фужер и пошла собирать свои вещи, а Эльза Петровна не тронулась с места. Трудно дались ей эти годы. Она чувствовала, что теряет сына. Он становился неуправляем. Он перестал уважать их с отцом. И поделом. Пригрели змею. Муж не вылезал из командировок. Старался поменьше бывать дома. Настя открыто презирала его за мягкотелость. Ее отец был совсем не таким.

Сборы заняли немного времени. Вещи были наполовину упакованы. Настя ждала только повода, чтобы отбыть на родину. Прошло ровно три года с того кровавого июньского дня. Дату гибели родителей и брата она отметила в одиночестве, гуляя по набережной Москвы-реки с бутылкой пива в руке. Тогда-то и сказала себе: «Пора возвращаться!»

До боли в позвоночнике хотелось снова выйти на дорогу, залитую солнцем, как выходят на тропу войны. В загородный дом отца соваться бессмысленно. Там теперь новый начальник, и дача наверняка приватизирована. Ее манили стены разрушенного монастыря, где никогда не было монахов в белых капюшонах, но где спрятана заветная кассета, которая дороже клада и без которой немыслима ее дальнейшая жизнь. Она часто видела во сне и иногда грезила наяву, как в тихое июньское утро пройдет по залитой солнцем дороге, войдет в монастырские ворота, из пяти заросших мхом крепостных башенок выберет одну, самую дальнюю, поднимется по винтовой лестнице на смотровую площадку, встанет лицом к солнцу, сделает всего два шага, присядет на корточки, вытащит из пола два кирпича, по локоть просунет руку в образовавшуюся дыру и нащупает тряпку, майку погибшего охранника… В тот страшный день Настю будто ветер занес на эту башенку, будто кто-то невидимый указывал девочке путь.

При этом ей постоянно казалось, что кассеты там нет, что кассета приснилась вместе с монахами. Откуда взяться кассете? Охранник был с убийцами заодно, он открыл им ворота. Зачем было прятать кассету под матрас? Но со временем Настя догадалась: хоть и был он с ними заодно, а имел свою корысть. Хотел их потом шантажировать этой кассетой, выгодно продать ее. Настя не продаст кассету даже за миллиард! Только бы она была на месте! Только бы никто не нашел ее в полу смотровой площадки! Тайник теперь казался ненадежным. Ждать больше нельзя. Наплевать на школу. Еще целый год учебы ей не вытерпеть. Да и зачем терпеть? Главное — кассета. Главное то, что изображено на кассете. Главное — найти всех, кто там был, а иначе…

Настя с такой силой хлопнула дверью, что Бимка вздрогнула. На прощание — ни слова, словно не было трех лет на Ленинском проспекте, будто только вчера Эльза Петровна привезла их на своем стареньком «фольксвагене», а сегодня они сами найдут обратную дорогу.

Женщина посмотрела им вслед из окна, удивилась, как вымахала за эти годы девочка. Такая не пропадет. Настя не оглянулась. Эльза Петровна еще долго не отходила от окна, надеялась, что та остынет и вернется. Где ей взять денег на билет? Но Настя не вернулась. И вечер Эльза Петровна проплакала.

Но переживать особо не было причин. Настя знала, что делает. Деньги на поезд она собрала давно — не обедала в школе весь год, откладывала.

Пришлось долго уговаривать проводницу, прежде чем та согласилась, что Бимка — это ручная кладь. В плацкартном вагоне было тесно и душно. На каждой станции они выходили на прогулку. Собака молча сносила неудобства, хотя ей уже стукнуло десять лет и такие эксперименты были не для нее. И все-таки «ручная кладь» не удержалась, подала голос, когда ночью пьяный солдатик с верхней полки попытался приставать к Насте. Бимка разбудила весь вагон, и разгневанная проводница чуть не высадила их в какой-то Шуе, но люди заступились.

Настя раньше с презрением относилась к тем, кто едет в плацкартном вагоне. С отцом они чаще летали на самолете, а если поезд, то обязательно СВ. А вот сегодня люди из плацкартного вагона отстояли ее и собаку.

Они спали в обнимку. Она шептала на ухо пожилой пуделихе: «Я отомщу, папа! Я отомщу, мама! Я отомщу…» С этими словами Настя заснула, и полка не казалась ей такой жесткой.

Она твердо знала, куда едет и зачем.

Алиса прервала рассказ. В детской было темно, хоть глаз выколи, но они прекрасно различали друг друга. Федор сидел, забравшись с ногами на кожаный диван. Алиса время от времени подходила к окну и беспрерывно курила. Она никогда не старалась походить на маму. Бимка спала в коридоре на своей лежанке и громко посапывала во сне.

— Давай чего-нибудь выпьем, — предложила девушка.

— Ты остановилась на самом интересном месте! — возмутился Федор.

— Там все места интересные, — усмехнулась она и отправилась на кухню.

— Мне ничего не надо! — крикнул Федор ей вслед. Он уже освоился в этом доме. Пленник превратился в собеседника, в приятеля, которому можно доверить семейную тайну.

Она вернулась очень скоро с чем-то белым в руке.

— Что это у тебя?

— Ряженка.

— Я думал, ты пошла хряпнуть водки или джина. От ряженки и я бы не отказался.

— Возьми, — протянула она свой стакан, — я еще принесу.

Он выпил залпом густую холодную несладкую массу.

— Меня тут встретили без оптимизма, — продолжала Алиса, сделав несколько маленьких глотков.

— Другими словами, картина Репина «Не ждали», — подсказал Федор.

— Очень похоже, — согласилась она.

Да, ее встретили без оптимизма. В пятикомнатной квартире на проспекте Мира было полно квартирантов. Тот самый мудрый, оказавшийся обыкновенным браконьером, оформил на себя официальное опекунство. Он-то и завел в квартире жильцов, каждый месяц взимая с них мзду в твердой валюте.

Им с Бимкой даже некуда было приткнуться. Квартира председателя райисполкома Овчинникова превратилась в пошлую коммуналку.

Назревал крупный скандал. Настя пригрозила своему опекуну судебным разбирательством, но мудрый на то и мудрый, чтобы любой конфликт уладить мирным путем. Он вывернул все дело так, будто для нее же, для сироты, старался, и предложил всю сумму, заработанную на сдаче квартиры, поделить по-родственному. Получилось прилично. И деньги оказались кстати, так как отцовский счет в банке после гайдаровских реформ превратился в копейки.

Мудрый посоветовал Насте снять небольшую квартирку где-нибудь на окраине, а родительскую на проспекте Мира продолжать сдавать жильцам. Триста — четыреста долларов в месяц ей тогда обеспечены! Но девушка не нуждалась ни в чьих советах, даже в самых мудрых. Она вернулась в родной город не для того, чтобы заниматься квартирным бизнесом!

В недельный срок квартира опустела. Три года коммуналки не прошли для нее даром. Все было страшно запущено, как после массированного артобстрела. Настя не стала наводить порядок. Пусть все остается как есть, решила она. Разве она приехала сюда жить?

И вот наступил долгожданный день. Они с Бимкой сели в электричку. Никогда раньше не пользовалась таким видом транспорта для поездки в загородный дом. Но она ведь ехала не на дачу, а в монастырь.

Не все вышло так, как представлялось в Москве. Утро выдалось пасмурное, мрачное, как поздней осенью. Серая заасфальтированная дорога показалась до такой степени чужой, что Настя испугалась: не на той станции вышла? Но Бимка узнавала родные места и хоть не бегала вприпрыжку, как бывало, зато потихоньку виляла хвостом и весело поглядывала на хозяйку.

Издали завидев монастырь, Настя остановилась. Все поплыло перед глазами. Там шли восстановительные работы. Кто бы мог подумать? Развалины простояли семьдесят лет! И все-таки она заставила себя идти дальше.

На крепостной стене, словно гроздья винограда, висели чернявые рабочие. Они латали, штукатурили, белили. Отовсюду доносилась непонятная темпераментная южная речь.

Первые две башенки по обеим сторонам монастырских ворот были выложены заново. Сердце в груди — как бешеный зверь в клетке. Она вошла в ворота. Еще две башни строятся заново, только уродливо торчат винтовые лестницы внутри. А до пятой, до самой дальней башенки руки у чернявых еще не дошли! Нет, определенно, не сама она выбрала ее в тот страшный день, кто-то подсказал!

— Постой, принцесса! Зачем торопишься? — окликнули ее сзади.

Настя не оглянулась. Пошла дальше. Она должна дойти во что бы то ни стало!

Ее обогнал молодой усатый красавец. Заглянул ей весело в глаза — прямо как Бимка, только хвостом не виляет.

— Зачем торопишься? Сейчас шашлыки будут! «Хванчкара»!

— Мне надо туда, — процедила она сквозь зубы, кивнув в сторону башни.

— Надо так надо! — согласился красавец. — Потом приходи! Выпьем за тебя и за твою собаку!

— Хорошо. На обратном пути, — пообещала Настя.

По мере приближения к заветной цели ноги становились ватными. Здесь на самом деле не производилось никаких работ. Башня выглядела унылым запущенным островком на фоне бушующего обновления.

Бимка тяжело дышала, взбираясь по винтовой лестнице. «Почему я не оставила ее дома?» — пожалела Настя.

На смотровой площадке девушка растерялась. Солнца-то не было! И кто знает, который был тогда час? Где находилось солнце? Но Бимка не дала ей долго раздумывать, понюхала кирпичи и негромко гавкнула.

Майка погибшего охранника чуть влажноватая, но воды в тайнике Настя не обнаружила. Осталась надежда, что пленка не испорчена. Глупая девчонка, ругала она себя. Не могла найти что-нибудь понадежней?

Кассету бросила в сумку и спустилась вниз.

— Все готово, принцесса! — встретил ее с распростертыми объятиями усатый красавец.

Настя шарахнулась в сторону.

— Ты его не бойся, дорогая, — с теплотой в голосе заметил другой, пожилой строитель. — Ты нам как сестра. — И он кивнул на иссиня-черные Настины волосы.

Они устроились на лужайке за монастырскими воротами. Ей налили полный стакан вина. Она впервые ела настоящий грузинский шашлык, и он не шел ни в какое сравнение с тем, что делал на даче отец, и с тем, каким угощала ее Эльза Петровна на ВДНХ. Бимка тоже получила свою порцию и усердно кряхтела над ней.

После длинных велеречивых тостов Настя спросила:

— А что, здесь будет грузинский монастырь?

Строители рассмеялись, а пожилой разъяснил:

— Нет, сестра, здесь будет русский монастырь. Просто на Кавказе теперь самая дешевая рабочая сила.

— Турки дешевле, — возразил молодой.

— Не турков же нанимать восстанавливать православный монастырь! — мудро заметил третий.

— А кому пришло в голову восстанавливать эти развалины? — не унималась девушка.

— Местному архиепископу, наверно, — предположил молодой.

— Деньги нам платит фирма «Экстра ЕАК», а какое к ней отношение имеет архиепископ, я не знаю, — развел руками пожилой.

Это название девушке ни о чем не говорило. В компании горячих кавказских строителей она чувствовала себя уютно и тепло, как не было ни разу за три года в московской квартире на Ленинском проспекте.

Она рассказала им, как в революцию здесь расстреляли всех монахов и как одной девушке несколько лет назад привиделись в лесу монахи в белых капюшонах. Грузины качали головами, а молодой бросал на нее жаркие, недвусмысленные взгляды.

— А еще говорят, — бурно начал усатый красавец, — что три года назад здесь на одной даче убили большого начальника и всю его семью. Ничего не слышала, сестра?

— Нет. Нам уже пора, — засобиралась Настя. — Скоро электричка.

— Я тебя провожу, сестра! — сразу вскочил молодой.

— Ради Бога, не надо! — испугалась девушка.

Пожилой что-то темпераментно сказал по-грузински, и усатый красавец остыл, поникнув головой.

Она неслась домой. Бимка едва поспевала.

Дома только успела сбросить туфли и с таким нетерпением вставила кассету в видеомагнитофон, будто опаздывала к началу сеанса.

На экране возникли до ужаса знакомые пятна. Настя стиснула зубы, сжала кулаки, чтобы не закричать. Пятна увеличивались. Тогда, в окне спальни, это ее позабавило, теперь же хотелось спрятаться, закрыть глаза. Ну уж нет! Смотреть так смотреть до конца!

Вот уже пятна приобрели вполне ясные очертания. Это идут люди, идут человеки, идут парни в пятнистой форме десантников, с автоматами наперевес.

Почему у них красные лица? Встает солнце, соображает она. Встает солнце! Какая несправедливость! Когда встает солнце, на Земле рождается новый день, а значит, новая жизнь…

Они все ближе и ближе! Идут убивать маму, папу, брата, Люду…

Уже различимы лица. Они сосредоточены, угрюмы, каждый думает о своем, и все — об одном и том же! Парни не разговаривают, не курят. Их руки вросли в автоматы. Автоматы привинчены к животам.

Остановились. Ждут, когда Иуда отопрет ворота. Один встал на колено, завязывает ботинок. Другой смотрит на часы: не рановато ли? У них все рассчитано по секундам! Третий вытирает пот. Неужели страшно воевать с безоружными? Ах, да! Есть, кажется, пистолет у телохранителя! Один пистолет против пяти автоматов!

Камера вдруг запрыгала — это открываются ворота! Теперь каждый из пяти пройдет мимо камеры. Они осторожно втекают в экран. Один за другим. Пять лиц крупным планом. Хитро была установлена камера в загородном доме отца!

Камера поехала обратно — ворота закрылись. Несколько минут картинка неподвижного пейзажа: дорога в оранжево-желтых лучах взошедшего светила, спокойный лес. Как во сне, налетел неслышно ветер, сосны закачались бесшумно. Потом пустота.

Бимка вдруг отчаянно залаяла в коридоре, по-стариковски, с хрипотцой.

— Что это значит? — Федор почему-то сразу бросился к окну. Во дворе ничего не изменилось.

— Кто-то стоял за дверью, — спокойно пояснила Алиса, вернувшись из коридора, — но быстро ушел — Бимка напугала.

— Может, это Балуев? — предположил Федор. — Тогда не стоит бояться.

— Никто не боится, — тихо ответила девушка и, переведя дыхание, добавила: — Ясно одно. Это начало конца…

Она бесконечно долго просматривала ее. Останавливала кадры, чтобы запомнить каждое лицо.

После первого просмотра долго сидела с закрытыми глазами и никак не могла отдышаться, но в третий, в пятый раз чувства притупились. Настя занялась настоящей исследовательской работой. Пересняла запись на другую пленку, вырезала кадры с крупными планами, чтобы иметь фотографии убийц.

Результаты были плачевные. Никого из пяти Настя не могла разыскать в течение целого года. Она ходила в рестораны, ночные бары, варьете. Она знала уйму мест, где обычно собираются шестерки, но ей не везло.

Тогда решила пойти от противного, вернее, от убитого. «Макса убили!» — это она хорошо запомнила. Значит, одного из пятерых звали Максом. Но кого?

Случайно услышала в трамвае, как возмущался дедулька большевик: «Люди добрые, что творится на белом свете! Рядом с солдатами, с героями, которые защищали нашу Советскую Родину от фашистов, они теперь хоронят всяких бандитов!»

«Так, — сообразила Настя, — полезная информация. Там наверняка лежит и мой герой!» И, не откладывая в долгий ящик, поехала на кладбище.

С тех пор как вернулась в город, она ни разу не посетила родителей и брата. С чем она придет к ним? С невыполненным обещанием? И даже в родительскую субботу, когда позвонил мудрый опекун, сослалась на головную боль.

Да, на том самом кладбище, где были похоронены герои Великой Отечественной войны, где лежали косточки ее родителей и брата, должен, по всей видимости, находиться прах некоего Макса.

Еще издали ее поразил огромный, метра в три, позолоченный крест, выраставший прямо из земли. Именно с этого креста начиналась аллея новых героев. Когда хоронили родителей, ни этой аллеи, ни этого креста не было и в помине. Как многое изменилось за это время! Подруга ей уже успела рассказать о мафиозной волне девяносто второго года. Тогда-то и поставили позолоченный крест…

Настя чуть не вскрикнула от неожиданности. Она сделала всего несколько шагов от креста и увидела…

— Они с ума сошли! С ума сошли! — кричала она.

На кладбище не было ни души — ее никто не слышал. С высокого постамента смотрел отец. Смотрел прямо ей в глаза. Вылитый из бронзы бюст уже позеленел, и отец напоминал утопленника. Рядом на отполированной до блеска яшмовой плите высечены золотом имена матери и брата.

— Зачем же так? Зачем же так? — возмущалась она, и слезы чуть не брызнули из девичьих глаз, но Настя со скрежетом стиснула зубы. — Не дождетесь! — резко развернулась и, пошатываясь от нанесенного в самое сердце удара, продолжила экскурсию.

Герои мафиозных войн обитали среди роскоши, многоцветия камней, античных бюстов, пиршества чугунных оград и цепей, неисчерпаемого моря живых цветов. Куда уж там героям Великой Отечественной с их поблекшими звездами, серенькой стелой и даже Вечным огнем?

Она долго блуждала среди памятников, понимая, что ищет могилу шестерки, а значит, не так просто будет ее отыскать среди сильных мира сего. Заходила вглубь, возвращалась обратно. И, когда окончательно выбилась из сил, увидела на скромном памятнике с восьмиконечным крестом фотографию улыбающегося десантника. «Максим…» — дальше она не стала читать, только сверила дату смерти.

Присела к поминальному столику, чтобы перевести дыхание. Сняла туфли. Пятки стерла в кровь. Вот до чего доводят необдуманные решения! Она ведь сегодня не собиралась на кладбище. Дедулька большевик в трамвае подсказал верный путь к поиску. Теперь их осталось четверо…

— Вы знали Максима? — раздался хрипловатый, измученный голос у нее за спиной.

Настя обернулась. Скромно одетая женщина средних лет держала за руку светловолосого мальчика лет шести. «Прямо как братик!» — подумала девушка, но ей в этот миг было не до сантиментов. Она быстро оценила ситуацию и прикинула в уме пользу, которую сможет извлечь, если пойдет на контакт с человеком, возможно, состоявшим в родственной связи с одним из убийц.

— Немного знала, — откликнулась девушка, — а вообще, у меня тут родители, — призналась она, чтобы заслужить большее доверие. — На могилу Максима случайно набрела. — Настя обулась и поднялась со скамейки, чтобы уступить женщине место за поминальным столом, но та неожиданно повернулась к другому памятнику, что стоял напротив.

— А у меня тут муж, — сообщила женщина и прошла за оградку. Настя увидела еще одного улыбающегося десантника и обомлела. «Виктор…» — прочитала она. «Умер в тот же день! — прикинула на ходу. — Что бы это значило?»

— Ваш муж был другом Максима?

— Дружили, — коротко ответила женщина.

— Он тоже погиб, как Максим? — тихо и как можно мягче спросила Настя.

Женщина укоризненно посмотрела на нее, мол, что за бестактность, и перевела взгляд на мальчика.

— Ты хотел поиграть на большой аллее, — обратилась она к нему, — пойди поиграй, но только не заблудись и не выходи на дорогу!

Мальчик запрыгал от счастья и припустил со всех ног.

— Вас удивляют, наверно, даты смерти? — начала женщина.

«Еще бы! — хотела крикнуть Настя. — Ведь это дата смерти моих родителей!»

— Максима убили утром, а вечером Витя повесился. Зачем? Почему? Не знаю. Записки он не оставил.

— А как погиб Максим?

— Этого никто не скажет. — Женщина многозначительно повела глазами в сторону. — Я часто встречаю здесь его мать. Она тоже ничего не знает. Говорит, привезли утром с простреленной головой и ничего не объяснили. Только потом деньги обнаружила у себя на сберкнижке. Много денег. Я тоже получила, — вздохнула жена Виктора. — Да все потом в гроши превратилось! — махнула рукой. — Витя, наверно, думал, что обеспечил меня и ребенка. Где уж там!

— А кто привез Максима домой в то утро?

— Мой там был и еще трое друзей.

— Не вот эти ли?

«Будь что будет!» — решила Настя и достала из сумочки пять цветных фотографий, которые постоянно носила с собой.

— Ой, откуда это у вас?! — воскликнула женщина.

Снимки были немного странные. С них глядели угрюмые, озабоченные парни. Глядели не в объектив, а куда-то мимо, никто не позировал.

— У меня нет такой Витиной фотографии, — призналась вдова.

— Возьмите. Дарю, — сделала широкий жест Настя.

— Ой, спасибочки!

— А остальных вы знаете?

— Конечно.

— Кто они?

Девушка была слишком настойчива, и это вызвало подозрение.

— Зачем вам?

— Хочу узнать, как погиб Максим.

— Зря вы это… — Вдова снова многозначительно отвела глаза. — Они не любят, когда к ним пристают с вопросами. Я в свое время тоже любопытствовала, да немногого добилась!

— Может, мне больше повезет?

— Не надейтесь. Тем более сейчас, когда они вознеслись.

— Куда вознеслись? — не поняла Настя.

— Вверх по служебной лестнице, как говорили раньше, — усмехнулась женщина и, прижимая к сердцу фотографию мужа, добавила: — Мой, был бы чуточку поумней, сейчас бы тоже… — Отвернулась, смахнула слезу, достала из сумочки носовой платок. — На кладбище когда иду, заранее платками запасаюсь, — улыбнулась сквозь слезы. — Не обращайте на меня внимания! Витя на самом деле добрый был, любил меня и мальчика тоже… Занимался чем-то нехорошим. Все в себе держал, ничем не делился со мной. Я уж просила его — расскажи. Он только цыкнет, бывало, и потом весь вечер сидит задумчивый. Это его и сломало. Уж столько времени прошло, а я все никак не успокоюсь! Все еще люблю… — Она развела руками и заревела навзрыд.

Настя не знала, куда ей деться. Уйти? Но ведь эта женщина знает всех. А она за целый год никого не нашла. Но и оставаться невыносимо. С женщиной уже истерика или вроде того. Настя застыла в нерешительности.

— Сейчас, сейчас, девушка, — по-детски замахала руками безутешная вдова, продолжая громко всхлипывать. — Сейчас, сейчас! Это нервы!

Настя молчала, не зная, что сказать. Женщина ее нисколько не растрогала. Она не умела держать себя в руках. Настя никогда бы не обронила слезы при постороннем! К тому же женщина являлась женой врага. Правда, врага, который сам себя уничтожил. Но все-таки врага.

— Вот и прошло! — с улыбкой сообщила жена врага. — У меня такое не часто бывает в последнее время. Что-то нашло. Сегодня же Витин день рождения. Наверно, поэтому.

— Вы мне не дадите хотя бы примерные координаты его друзей? — напомнила Настя.

— Да-да, разумеется! — Она взяла в руки фотографию самого здоровенного из пятерых, симпатичного парня. — Это Саша Шаталин. Они дружили с Витей еще с ПТУ. В тот роковой вечер перед самоубийством Саша был у нас. Они все что-то ссорились, кричали. Потом я спрашивала Александра: из-за чего? Он ушел от ответа. Вам тем более не скажет. Я — вдова его друга, а вы кто?

Она пристально посмотрела на девушку, отчего Насте стало не по себе. На миг показалось, что женщина сейчас разоблачит ее, но так думать было глупо, ведь та ничего не знала о причастности мужа к убийству в доме Овчинникова. Хотя могла бы и сопоставить факты — о гибели Настиных родителей передавали по телевизору, писали в газетах. Хотя до этого ли было ей, оглушенной собственным горем, да еще с грудным ребенком на руках?..

— И все-таки я хотела бы с ним встретиться, — как можно бесстрастней произнесла девушка, а внутри все клокотало: «Ну, давай же! Давай!»

— Саша теперь большой человек — президент фирмы «Экстра ЕАК». Слышали о такой?

— Да… кажется… — неуверенно ответила Настя.

— Конечно, слышали! Не могли не слышать! — возбужденно жестикулировала женщина. — Их рекламу даже по центральному телевидению пускают! Или как это сейчас называется?

— ОРТ, — подсказала Настя и полезла в сумочку, чтобы как-то унять дрожь в руках. Значит, монастыри восстанавливаем? Хотим в рай попасть? Я тебе устрою протекцию, паскуда!

— Остальных я знаю хуже, — предупредила женщина, — никогда с ними не общалась. Правда, они бывали у нас дома, и Витя про них много рассказывал. Они тоже воевали в Афганистане, а что может быть крепче армейской дружбы, да еще такой боевой!

«Умиляется так, будто рассказывает о детках старшей ясельной группы, а не о головорезах!» — все больше негодовала про себя Настя.

— Вот этот… — Женщина с нескрываемой нежностью перебирала фотографии. — Он здесь плохо получился. В жизни гораздо симпатичней. — С фото смотрел сурового вида молодой человек с насупленными кустистыми бровями. — Это Сергей Демшин. Он тоже поднялся. Директор зоомагазина «Пантера».

— А этот? — торопила девушка.

Парень с изуродованным лицом, запечатленный на фото, пугал ее больше других.

— К нему я не советую вам обращаться.

— Почему?

— Во-первых, с Петей Максимовских вряд ли удастся поговорить наедине, а во-вторых, не стоит ради установления истины подставлять собственную голову. Петя — человек мафии. Вы меня понимаете? Не последний человек.

— И все-таки я хочу знать! — настаивала та.

Безутешная вдова помедлила еще немного, поискала глазами сына, который расстреливал из игрушечного пистолета бюсты героев в аллее, и наконец сдалась.

Первая удача, неожиданно явившаяся в лице вдовы одного из убийц, была только маленькой частью задуманного. Потребовался еще почти год, чтобы приступить к свершению. Год бесконечной слежки, поиска сообщников, а также достижения совершенства в стрельбе из дамского револьвера.

И все же, как ни пугал ее криворотый Максимовских, как ни раздражал своей богоугодной деятельностью Шаталин, Настя в первую очередь поставила на Демшина, как на более доступного, а значит, более уязвимого.

— И я не прогадала, — гордо заявила девушка и улыбнулась с достоинством.

Просветлевшее окно детской уже позволяло разглядеть ее улыбку.

Федор сидел в глубокой задумчивости. Ему до сих пор не верилось, что два загадочных убийства замешаны на элементарном человеческом чувстве — на беспощадной стихии мести.

— Я не прогадала, — повторила Алиса. — Именно Демшин убил моих родителей!

— А это как ты узнала?

— Представь, оказалось совсем нетрудно. Директор зоомагазина был до того болтлив, что поведал даже об этом.

— Не может быть! О таком не рассказывают!

— Ха! Как ты наивен, Федя! Об этом не только рассказывают, этим хвастаются! Я его за язык не тянула. Смертный приговор ему так и так был подписан. Револьвер я держала наготове. Но прежде чем открыться Демшину, познакомить его с некоторыми пунктами моей биографии, я решила поиздеваться над ним, заявила, что не буду выполнять его задание — боюсь, что он промажет. «Да у меня с оптическим прицелом!» Он принял мою игру всерьез. «Все равно, — говорю, — промажешь!» А он мне: «Да ты, шмакодявка, знаешь ли, с кем дело имеешь?» — «С кем?» — «Да я и без оптического прицела никогда не промазывал! Я в таких громких делах в свое время участвовал!..» — «В каких?» — «Ты все равно не знаешь, потому как еще под стол пешком ходила!» — «У меня по истории всегда было «отлично»!» — «О таком в учебниках не напишут». — «О каком?» Короче, слово за слово, и Демшин похвастался, что собственноручно замочил председателя райисполкома Овчинникова и его бабу. «Об этом слышала, — говорю. Спокойно гак говорю, будто меня это никак не касается. — Нашумевшее дело. Помню. Только ведь там еще мальчика убили, горничную, телохранителя и охранника». — «Ну ты даешь! — очень удивился он моей осведомленности, но ничего не заподозрил. — Так ведь и я там не один был, а с корешами. Мы даже перед этим жребий бросали — кто кого на себя возьмет». — «Как интересно!» — чуть ли не хлопаю я в ладоши от восторга и прошу рассказать об этом поподробней. И этот идиот, вдохновленный моей реакцией, все выкладывает начистоту. Во всех красках и подробностях. Да еще при этом сетует, что Петька Криворотый упустил девчонку, дочь Овчинникова. Вот тут я не выдержала и, улучив момент, когда он отвернулся, чтобы позвонить — не знаю, что на него вдруг наехало, — вытащила из сумочки револьвер. «Эй, ты, таракан недобитый!» — говорю. Сразу при этих словах обернулся и все понял, потому что спросил: «Ты?» — «Представь себе. Не ожидал?» Надо было видеть его рожу в тот момент! Как он весь затрясся! Герой! Потом сделал резкое движение вправо. Убежать, что ли, хотел? Или выпрыгнуть в закрытое окно? Пулю я ему всадила точно в лоб, не промазала, рука не дрогнула. Это был мой триумф!

— И не единственный, — заметил Федор. — В эту же ночь ты убила Алика. Как ты вышла на него?

— Проще пареной репы! Я, честно говоря, о нем вообще забыла. Но, когда Демшин рассказал мне про изумруды, я подумала, что неплохо бы иметь сообщника, владеющего отмычкой. И тут же вспомнила о бывшем шофере отца. Ведь Алик сидел за кражу со взломом. Найти его не представляло трудности. В записной книжке отца, которую я хранила у себя все это время, был его домашний телефон. Я позвонила. Мне ответила мать Алика, сказала, что он живет на новой квартире. Дала адрес и телефон. Мы встретились примерно за неделю до той роковой ночи. Посидели в кафешке напротив его строящегося магазина. Повспоминали прошлое. Он явно прощупывал меня и мою память — забыла я или нет о сорвавшемся по его вине субботнем походе в пещеру? Я, разумеется, дала понять, что ни черта не помню. Потом заговорили о делах. Я наврала, что живу на дивиденды с отцовского вклада. На самом деле я уже давно была на мели. Он начал жаловаться, что много средств вложил в магазин, открыл несколько кредитов и боится прогореть с самого начала: «Я ведь новичок в бизнесе». Вот тут-то я и выложила свой план, опуская детали, которые ему вовсе не обязательно было знать. Алик не пришел в восторг, но глаза у него загорелись. Это я усекла. Он позвонил мне через два дня, и мы снова встретились в том же кафе. Он согласился. Еще бы, ведь я все брала на себя! Ему только покрутить отмычкой!

Все произошло, как в американском гангстерском фильме, гладко и быстро. Мы дождались, когда ты отбудешь на Рабкоровскую, и поехали к гаражу. Оба твоих замка, Федя, гроша ломаного не стоили! Алик с ними справился в доли секунды! Разве так хранят драгоценности? Потом мы вернулись в магазин. В своем недавно отремонтированном кабинете Алик с восторгом рассматривал камни и никак не мог поверить в собственное счастье. И правильно делал, что не верил. Он тоже очень удивился, когда увидел у меня в руке револьвер, хотя прекрасно знал, что я дочь Овчинникова, который вытащил его из дерьма и которого он позорно предал. «Я был тогда болен, Настя! Честное слово! У меня даже есть бюллетень!» — «Хранишь, падла?» — «Храню! Могу показать!» — «Покажешь его Господу Богу!» И снова рука меня не подвела! Я села в его машину. Решила отогнать подальше, чтобы не мозолила глаза. Гнала на пределе возможного. Уже светало, как сейчас. Я оставила машину на окраине города, возле кладбища…

— На котором похоронены твои родители? — догадался Федор.

— Да, я сидела под тем самым похабным, трехметровым крестом и плакала впервые с тех пор, как вышла из своего убежища, очнувшись от Бимкиного воя. Меня прорвало, слезы лились потоком. Согласись, ночка была не из легких. Два убийства и ограбление. И все в первый раз. Я была абсолютно выжата. Этой ночи, видно, мне хватило надолго.

— Ты решила отказаться от дальнейшей мести?

— Никогда! — произнесла она хоть и с решимостью, но довольно вяло. — Восстановителя монастырей Шаталина, как видишь, взял на себя Серафимыч. Старик здорово удивился, когда узнал на видеокассете бывшего жениха своей дочери. Только вряд ли он добрался до него. Шаталина надо было кончать раньше, когда тот не пользовался охраной. Смерть Демшина напугала его. И Максимовских усилил охрану. Представляю, как он рвал и метал, когда получил по почте коллекцию засушенных скорпионов!

— Что получил? — не понял Федор.

— Ах, да! Ты ведь не в курсе нашей скорпионовой атаки на мафию! — усмехнулась она. — Это была идея Серафимыча. В зоомагазин завезли живых скорпионов, и он придумал устроить что-то вроде символических посланий. Тогда мы еще не знали, как распорядился жребий. Я почему-то считала, что брата убил Шаталин. Может, меня смутила его благотворительная деятельность? Не знаю. Я послала ему к юбилею голого пупса с живым скорпионом в коробке из-под торта. Криворотому отправила по почте бандероль с пятью засушенными скорпионами на иголках. А Демшину Серафимыч насыпал в багажник «форда» целое стадо кудрявых. Директор зоомагазина обнаружил это только на Рабкоровской. «За что меня так возненавидел старикан? — смеялся Демшин, не предчувствуя близкой смерти. — То любимую крысу отравил, то скорпионов решил разводить у меня в багажнике!» Конечно, затея была дурацкой. Серафимыч только подставился под ментов, и они тут же вышли на него. Пришлось ему драпать со своей квартиры и жить у меня. — Она сделала паузу, а потом добавила со вздохом: — Думаю, что о Серафимыче уже надо говорить в прошедшем времени.

— А кто та девушка, которая вчера…

— Не важно! — перебила его Алиса. — Это уже совсем не важно.

— Скажи, а почему ты назвалась Алисой?

— Не знаю. Первое, что пришло в голову, когда знакомилась с Демшиным. Может, потому, что, живя у Эльзы Петровны, все время читала одну и ту же книгу? Кстати, Эльза Петровна обязательно мне звонит раз в месяц и справляется, как у меня дела. Не собираюсь ли я поступать в институт или устраиваться на работу…

— И что ты ей отвечаешь?

— Когда как, судя по настроению. В последний раз, накануне той ночи, я ей ответила, что собираюсь податься в проститутки!

— Не остроумно.

— Она мне сказала то же самое. И вообще мне дела нет до Эльзы Петровны, до всех моих участливых родственников и до кого-либо еще на этом свете!

— А до меня? — вдруг спросил Федор, вызвав у девушки припадок буйного смеха.

— До тебя меньше всех!

— Зачем же ты привела меня сюда? Почему не убила в гараже?

Алиса задумалась. Она и сама плохо разбиралась в этом.

— Надо же было кому-нибудь рассказать обо всем, — нашла она выход. — А насчет гаража я тебе уже говорила — не обольщайся. Из вас двоих я выбрала Алика, потому что хотела посмотреть на его счастливую рожу, когда он перебирал изумруды, и на его удивленную рожу, когда он увидел у меня в руке револьвер, и на его обреченную рожу, когда я нажала на курок! А что было взять с тебя, кроме изумрудов?

Федор почувствовал острую боль во всем теле. Никто еще не заставлял его так страдать, как эта холодная, ненавидящая всех и вся девка. Что он нашел в ней? Набор достоинств, который или отпугивает мужчин или привораживает накрепко?

— Что ты собираешься делать дальше?

— Заварить крепкий кофе, — усмехнулась девушка и вновь подошла к окну. — Уже поднимается солнце, как тогда, пять лет назад.

— Оно поднимается каждый день, — заметил Федор.

— Ты прав, — согласилась Алиса. — Но сегодня — именно как тогда.

— Тогда был июнь, а сейчас август, — возразил Федор.

— Не спорь. Мне лучше знать.

Они переместились на кухню. Шли вторые сутки его пребывания в доме Алисы, но за это время он видел только кухню и детскую. То ли его вообще мало интересовал интерьер запущенной квартиры, то ли рядом с ней все теряло смысл и становилось безразлично. Он ловил себя на этой догадке не первый раз за последние сутки.

— И все-таки что будет дальше?

— Погуляю с Бимкой и лягу спать, — с той же усмешкой заявила она.

— Я серьезно.

— Не знаю. Боюсь, что Пит Криворотый мне не по зубам. А ведь есть еще один человек, которого надо прикончить. Самый главный! Тот, кто заказал это убийство!

— Ты знаешь его?

— Если бы знала, то начала бы с него. Даже этот болтун Демшин не раскололся!

— А ведь это очень просто, Настя. Все эти годы у тебя были записаны его фамилия и телефон.

— Издеваешься?

— Ничуть! Записная книжка твоего отца. Посмотри на букву «К»!

В тот же миг она соскочила со своего места и бросилась в одну из комнат. Федор же, подобно Мюнхгаузену, потянул себя обеими руками за волосы, словно хотел подобным образом избавиться от болота, в котором увяз. «Зачем это тебе?» — спросил кто-то внутри, но было уже поздно. Она держала перед ним раскрытую записную книжку отца. Как это ни парадоксально, но на столь распространенную букву в ней была записана только одна фамилия, жирно обведена несколько раз и даже заключена в черную рамку.

— «Карпиди», — прочитала девушка.

— Да. Это тот самый толстый господин, который погладил тебя по голове во время поминок, — объяснил он. — Демшин до последнего времени работал у него, так что он контролировал себя во время разговора с тобой. Именно Карпиди, и никому иному, нужно было, чтобы я погиб в ту ночь, но ты испортила ему игру. Сама того не подозревая, отомстила.

— Этого мало. Разве ты не понимаешь?

Алиса провела ладонью по лицу, потерла лоб. Он знал, что в ее голове роится сейчас десяток кровожадных мыслей, строятся новые планы.

— Федя, ты должен помочь мне!

— Каким образом?

— Ты ведь пойдешь к нему отдавать долг?

— Если ты вернешь изумруды!

— Я их верну! А ты убьешь Карпиди!

— Ты с ума сошла? Это самоубийство! Кроме того, может начаться война между двумя организациями, и погибнут еще несколько десятков человек! Тебе, конечно, на это наплевать! А я не хочу! Слышишь, не хочу!

— Разумеется, — опустила она голову, — у тебя ведь никого не убили… И вообще, Федя, ты свободен. Можешь идти на все четыре стороны!

Почему-то именно эти слова он больше всего боялся от нее услышать.

— Не гони меня, — прошептал Федор. — Ты останешься совсем одна.

— Это мое обычное состояние. Не много пользы я получила от своих сообщников. Скорее наоборот. Ты прав. Это самоубийство. На такое могут пойти люди, которым нечего терять. Например, Серафимыч или я… А ты можешь идти… Я тебя не держу…

Это становилось невыносимо, и он сказал:

— Я люблю тебя, Настя… Неужели ты не понимаешь — я никуда отсюда не уйду!

Она подняла голову. Он впервые видел слезы в ее глазах.

— Феденька, милый, — произнесла она дрожащим голосом, — я тебя очень прошу… — Алиса бросилась перед ним на колени, схватила за руки, чтобы он не смел ее поднимать, заглянула в глаза преданно, по-собачьи. — Я тебя очень прошу. Убей Карпиди. У тебя получится. Это на самом деле очень просто. А я… Я позволю тебе делать со мной все, что захочешь! Тебе понравится, ей-Богу. Я ведь еще девочка. Ко мне никто не притрагивался!

— Дура ты! — воскликнул он в сердцах и встал, чтобы уйти, но она обхватила его ноги и закричала:

— Не пущу! Никуда не пущу!

Пришлось вновь опуститься на табурет. Она рыдала, уткнувшись лицом в его колени, и шептала:

— Прости!

Федор гладил ее короткие черные волосы, корни которых уже отчетливо серебрились, и приговаривал:

— Это ты меня прости!

А потом они пили кофе и весело болтали.

— Может, мне на самом деле податься в проститутки? Как ты считаешь? Ты ведь поверил мне тогда, что я девочка по вызову?

— Тебе бы в актрисы в самый раз!

— Я занималась в драмкружке с первого класса. Мне очень нравилось.

— А Эльза Петровна об этом знала?

— Не думаю. Она вообще обо мне ничего не знала, потому что не поддерживала отношений с нашим номенклатурным семейством. У нее наверняка был какой-то конфликт с мамой, но я не стала выяснять. Нам с Бимкой пора было отправляться в дорогу. И сейчас тоже пора.

Собака давно проснулась и тоскливо смотрела на хозяйку из коридора.

— А если бы ты в Москве занималась театром, вернулась бы сюда?

— Меня бы ничто не остановило, Федя. Так что не горюй по моим актерским талантам и по каким-либо другим. Их расстреляли на даче в девяносто первом году.

— Я вряд ли смогу тебя переубедить, но пойми наконец: мы не вправе сами вершить суд. У каждого свой жребий…

— Про жребий я уже где-то слышала…

— Оставь их в покое, Настя! Такие люди, как Пит и Поликарп, не умирают в своих постелях. Суд свершится без твоего участия!

— Не надо мне читать проповеди! Хоть я и родилась в атеистической семье, но прекрасно знаю про щеку, которую надо подставить, если тебе уже один раз вмазали! Это, Федя, не для меня. И монахи в белых капюшонах здесь не живут. Пусть такие, как Шаталин, пекутся о загробной жизни. Я-то знаю, что ничего нет! Ничего, Федя! Пустота. Пойдем, Бима.

Собака уже держала в зубах поводок.

— Может, я погуляю с собакой? — вызвался Федор.

Она в ответ только помотала головой, и дверь за ними захлопнулась.

Федор остался сидеть за столом. Слышал, как за дверью приехал лифт, как Алиса с чувством хлопнула железной дверью и кабинка поползла вниз.

Он вернулся в детскую. После исповедальной ночи она показалась Федору слишком светлой. Коллекция автомобилей за стеклом серванта неожиданно растрогала до слез. Теперь он понимал, кому она принадлежала.

По традиции он выглянул в окно. Во двор въезжали две машины: белая «Волга» и зеленый «мерседес»…

Человек стоял этажом выше. Девушка не видела его, и Бимка не придала значения — слишком далеко он находился. Как только дверь лифта за ними закрылась, человек резко вскинул руку с растопыренными пальцами в открытое окно. Это был знак. Его увидел другой человек, сидевший на скамейке у подъезда соседнего дома. Он, в свою очередь, подал знак машинам, ожидавшим у торца здания, после чего быстрым шагом направился к подъезду, из которого уже выходила девушка с собакой…

Алиса не чувствовала под собой ног. Сердце дрожало. Не знала, чему приписать это странное состояние. Бессонной ночи, случившейся только что истерике или резкой смене погоды? Небо совершенно очистилось от облаков. Надвигался знойный день с беспощадным августовским солнцем. Девушка, как и в прошлый раз, не собиралась покидать крыльцо. Бимка скрылась в зарослях акации.

— Чудное утро, не правда ли?

Перед ней вырос некто долговязый, в потрепанной штормовке и с бинтом на голове. На всякий случай она расстегнула сумочку и нырнула туда рукой.

Позади долговязого остановились две машины. Одновременно за ее спиной открылась дверь. Алиса успела подумать, что это кто-то из соседей.

Дверца зеленого «мерседеса» распахнулась. Искривленный рот вблизи показался ей еще омерзительней, чем на кассете.

— Вот и нашлась беглянка, — обронил он фразу, понятную только им двоим.

Она почувствовала что-то похожее на счастье оттого, что эта встреча наконец состоялась. Резко выдернула руку с револьвером, но выстрелить не смогла. Дикая боль в плече оглушила ее. «Это не сосед», — поняла она и застонала от обиды. Руки своей она больше не чувствовала — только боль. И револьвера у нее больше не было — только отчаяние. Сзади ее держали железной хваткой. Она дернулась изо всей силы и лягнула верзилу каблуком под коленную чашечку. Тот вскрикнул и покрыл ее матом.

— Что ты брыкаешься, кобы… — ласкового слова Пит недоговорил, потому что плевок достиг цели, залепив ему оба глаза.

— В машину ее! Быстро! — распорядился Беспалый, пока босс утирался и приходил в себя.

Ей заткнули тряпкой рот и надели наручники. Бимка лаяла изо всех сил, выходило хрипло, негромко. На нее не обращали внимания. Девушку наконец затолкали в белую машину. Кто-то из парней нашел мудрое решение — ударил кулаком под грудь, и преступница лишилась чувств…

Федор хотел броситься ей на помощь, но увидел, как из «мерседеса» выходит Балуев и показывает ему рукой, чтобы он оставался на месте. Развязку Федор наблюдал, испытывая мучительные, противоречивые чувства.

Обе машины тронулись в путь. Бимка бежала за «Волгой», задыхаясь и захлебываясь в хрипах, отдаленно напоминающих лай.

Балуев проводил взглядом обе машины, еще раз махнул Федору и вошел в подъезд.

Было на самом деле удивительное, чудное утро.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Самолет из Будапешта приземлился в десятом часу утра. Прибывшие мадьяры громко делились впечатлениями от полета на своем певучем языке. Русские держались обособленно, в крайнем случае, спустившись по трапу, сбивались в пары, еще реже — в тройки, и все как один угрюмо молчали. А чего веселиться? На родину прилетели.

Из всей массы, выдавленной разноцветным чудовищем на летное поле, выделялся высокий загорелый мужчина средних лет, одетый в бирюзовую майку навыпуск и белые шорты, с ярко-красной спортивной сумкой на плече. Его темно-русые с проседью волосы были безукоризненно причесаны. Лицо гладко выбрито. Толстые губы сурово сжаты. Большие миндалевидные глаза, будто подведенные тушью, высокомерно прищурены то ли под воздействием испепеляющих лучей, то ли под бременем собственных дум.

Мужчину нельзя было отнести ни к той, ни к другой группе сошедших на землю, как нельзя было определить, прилетел он на родину или на чужбину, и вообще распознать в нем представителя какого-либо клана, какой-либо национальности. О таких говорят: индивидуум, гражданин Вселенной, отщепенец, инопланетянин и Бог знает что еще.

Владимир Евгеньевич Мишкольц редко пользовался услугами Аэрофлота, как, впрочем, и любыми другими услугами общественного транспорта. Предпочитал передвигаться на собственном автомобиле — черном «ягуаре» последней модификации. «Любимый вид транспорта нефтяных шейхов!» — с улыбкой говаривал он. Владимир Евгеньевич не был нефтяным шейхом, но кормили его тоже недра земли.

В аэропорту Мишкольца никто не встречал, так как оба его сына и обе жены (официальная и неформальная) находились в разных городах Венгрии, на родине его предков по отцовской линии, трансильванских евреев, корчмарей и ростовщиков. Мамина же линия восходила к старинному русскому дворянскому роду Тенишевых и, вероятно, откликнулась в нем многолетним увлечением — уникальной коллекцией русских картин.

На привокзальной площади он сел в такси, назвал адрес офиса и погрузился в раздумья. То, что сообщил ему по телефону Балуев, подтверждало его опасения. В обстановке всеобщей неразберихи рано или поздно что-то должно разразиться. Не зря он выжидал, почти три месяца пребывая за границей, начала чьих-нибудь поползновений. Выжидал, но не предполагал, что это будет Пит, тупая и вечно криворотая тень Стародубцева! Мишкольц в первую очередь ставил на Шалуна, которого год назад послал к чертовой матери. Но Шалун подозрительно молчал и бездействовал.

Таксист крутил баранку и гнусаво напевал блатной мотив. По обеим сторонам дороги тянулись хвойные леса.

— Из Будапешта прилетели? — оторвал он Мишкольца от раздумий.

Тот что-то промычал в ответ. «Только этого еще не хватало», — вздохнул он о своем «ягуаре», оставленном в одном из подземных гаражей старой Буды.

— Как там погода? — не унимался шофер.

— Тепло.

— Оттуда загар везете? Здорово! Здесь бы вряд ли так загорели.

Нет ничего хуже пустой, бессмысленной болтовни. Мишкольц любил взвешивать каждое слово. Еще на зоне научился ценить слова. Туда угодил, будучи студентом истфака. Там был настоящий университет.

— Возьмем попутчиков?

Прежде чем спросить, таксист уже остановил машину. Пассажир промолчал.

На обочине голосовали двое парней потрепанного вида, с одутловатыми серыми лицами, будто перенесли не известную медицине болезнь.

— Нам в центр! — неопределенно бросил один из них, и Мишкольцу не понравилось, что таксист сразу согласился.

— Подвинься, земляк, — попросил второй, открыв заднюю дверцу.

Подвинувшись, Владимир Евгеньевич обнаружил, что у другой задней дверцы отсутствует ручка. «Похоже, я в ловушке! — не без иронии подумал тот, кого в городе называли «изумрудным королем». — Аэропорт до последнего времени держал Шалун. За три месяца вряд ли что изменилось. Во всяком случае, Балуев бы меня известил. Значит, Шалун. Интересно шутит судьба!»

Интуиция редко подводила его. Не проехав и двух километров, ущербные люди с нездоровыми лицами достали из-за пазухи наганы и навели на таксиста и пассажира. Шофер как-то неестественно взвизгнул и притормозил.

Выручки они взяли немного, шофер недавно заступил на смену, но и эти жалкие гроши он слезно умолял оставить, потому что нечем кормить детишек. «Придумал бы что-нибудь поновей», — поморщился Мишкольц.

— А ты че грустишь, фраер недое…? — почти вежливо обратился к нему второй. — Гони кошелек!

— У меня нет кошелька.

Он не врал. За границей пользовался кредитной карточкой, дома держал при себе несколько купюр на карманные расходы. Но как это объяснить ущербным людям?

— Обыщи его! — посоветовал первый. Дохнув в лицо какой-то мерзостью, чуть ли не соляной кислотой, парень вывернул наизнанку карманы его шортов. Шалун за все заплатит!

— Ни хрена!

— Возьми сумку, и канаем отсюда!

Они бросились в лес, и красная сумка Мишкольца еще долго мелькала среди сосен и берез. Таксист посылал им вслед матерные напутствия, украдкой поглядывая на пассажира.

— Ехать будем или сквернословить? — резонно заметил тот.

— Я вижу, вам все нипочем! А платить кто будет? Они у меня всю выручку забрали!

— Не так уж много там было, — возразил в качестве утешения Владимир Евгеньевич. — Я вам заплачу сверх счетчика, как обещал. Езжайте!

«Волга» с традиционной шахматной клеткой остановилась возле ювелирного магазина «Кристина». Офис располагался на втором этаже.

— Одну минуту! — бросил Мишкольц.

Пригорюнившийся таксист уткнулся подбородком в руль.

Молоденькая секретарша Ниночка вытаращила глаза и замахала руками, словно средь бела дня в секретарскую явилось привидение.

— Вла-ди-мир Ев-гень-е-вич? — произнесла она по слогам, а потом как-то странно подпрыгнула и закричала: — Владимир Евгеньевич вернулся! Ура-а-а!

— Зря, между прочим, радуетесь, — остановил он ее восторженный порыв, — я доставлю вам массу хлопот.

— Я слушаю, — приняла она тут же строгий, канцелярский вид, взяв со стола блокнот и ручку.

— Для начала спуститесь вниз, расплатитесь с таксистом и запишите номер машины.

— Это разве хлопоты? — улыбнулась Ниночка, доставая из сейфа деньги.

Из кабинета высунулось заспанное лицо Балуева.

— Привет! Ты что-то совсем налегке!

— А ты, я вижу, полюбил спать на моем диване!

— На нем снятся задушевные сны.

— Надеюсь, то, что ты мне говорил по телефону про Пита и Поликарпа, тебе не приснилось?

— Лучше бы приснилось, — махнул рукой Геннадий.

Они прошли в кабинет, и Мишкольц окончательно приземлился, сев за свой рабочий стол.

— В таком залихватском виде ты еще, по-моему, здесь не сидел! — усмехнулся Балуев, намекая на майку и шорты, но тому явно было не до смеха. — Дома все в порядке? — заботливо поинтересовался помощник.

— Еще спроси о погоде в Будапеште! Меня сегодня уже достали в такси!

— Вот, Владимир Евгеньевич, как просили, — впорхнула в кабинет Ниночка и положила перед начальником листок с цифрами. — Кофе сварить?

— Потом, Нинуля, — немного оттаял Мишкольц. — Сначала — работа. Попробуй соединить меня с Шалуном. — Он посмотрел на часы и поморщился. — В такое время он обычно спит. Вот только снятся ли ему задушевные сны? — подмигнул Геннадию. — А почему бы нет? Шалун тоже человек. Пора ему просыпаться! Буди!

— Что это значит? — спросил Балуев, когда секретарша вышла. — Тебе мало двух мясников? Или ты хочешь устроить Куликовскую битву?

— Лучше бы сказал — битву интеллектов! — рассмеялся шеф. — Что делать, Гена, когда вмешивается судьба…

Шалун вышел на связь незамедлительно. Секретарша Ниночка строгим голосом сообщила:

— С вами будет говорить Мишкольц.

Сон как рукой сняло.

— Виталик? Извини, что разбудил.

— Ну, что ты, Володя! Какие пустяки! — Его голос заметно дрожал. — Я всегда рад тебя слышать!

«Врешь, падла, врешь! — проносилось в голове у Мишкольца. — Год назад, когда я тебе и Соколову дал понять, что вы оба — подонки и друг друга стоите, ты не рад был меня слышать!»

— Есть дело к тебе.

— Нам бы давно пора, Володя, поговорить о делах.

— Вот-вот. Только боюсь, что после твоего гостеприимства нам никогда не удастся этого сделать.

В трубке наступило молчание. Такая головоломка не под сиду бедняжке, посочувствовал ему Мишкольц и поймал недоуменный, испуганный взгляд Балуева.

— О чем ты? — попытался рассеять туман Шалун.

— О том, как принимают гостей в моем родном городе.

— Ты прилетел на самолете? — начало проясняться в голове у босса.

— Так вышло, Виталик. Я не хотел портить твоим ребятам настроение, но так получилось.

— Ты что, взял такси? Тебя никто не встретил?

— Я решил преподнести сюрприз, а сюрприз преподнесли мне.

— Карты?

— За кого ты меня принимаешь?

— Неужели ограбили? — Голос Шалуна еще больше задрожал. Он прекрасно отдавал себе отчет, во что это может вылиться, если все не обратить в шутку. — Не может быть!

— А почему для меня должны делать исключение? Ты разве позаботился обо мне? Строго-настрого наказал своим хулиганам не трогать Мишкольца? И заглядывать перво-наперво в паспорт гражданина, а потом в его кошелек?

— Вот сукины дети! Вот мудачье!

— Кстати, в сумке, которую у меня вежливо экспроприировали, перед этим заботливо вывернув карманы, находились паспорт, загранпаспорт и ключи от квартиры.

— Ты можешь мне их описать?

— Могу дать номер такси. — И он продиктовал цифры, которые нацарапала секретарша.

— О’кэй! — крикнул в трубку Шалун. — Я перезвоню. Не грусти пока.

Владимир Евгеньевич и не собирался грустить, а его помощник — тем более. Балуев долго не мог успокоиться, когда шеф закончил разговор.

— Ну, ты даешь, начальник! Шалун теперь на цыпочках прибежит с твоей сумкой в зубах! Ты это не специально инсценировал?

— Больше мне делать нечего! Я торопился. Думал, Криворотый тебе уже под ногти гвозди вбивает! А тут ребята Шалуна подсуетились! Они ведь плодятся у него, как мухи-дрозофилы!

— Кто бы мог подумать? Самого Мишкольца ограбили в такси!

На самом деле все было не так уж смешно. Они просто радовались встрече после долгой разлуки, как обычно радуются старые друзья. А потом Геннадий начал длинный рассказ о событиях последних дней — с того самого момента, когда Федор на своем «опеле» вырулил на Рабкоровскую, и до сегодняшнего утра, когда две машины, сопровождаемые лаем Бимки, покинули двор номенклатурного дома на проспекте Мира и он вошел в подъезд.

Федора было трудно узнать: взъерошенные волосы, безумно горящие глаза.

— Тебя что, подвешивали за ноги? — пошутил Геннадий. — В квартире кто-нибудь есть?

Вместо ответа парень спросил:

— Что будет с Настей?

— Это дело Криворотого. Не стоит терять время. Где изумруды?

Он отодвинул совершенно потерянного Федора, прошел на кухню. Быстро освоившись, налил из кувшина воды в стакан, выпил все залпом.

— В горле пересохло, — и, присев на табурет, где несколько минут назад сидела хозяйка квартиры, вздохнул. — Тяжелая выдалась ночка.

Федор в два прыжка оказался рядом с Балуевым, поднял его за лацканы пиджака и начал трясти.

— Что вы наделали, Геннадий Сергеевич?! Как вы очутились в одной машине с этим ублюдком?! Они убьют ее! Убьют! Разве вы не понимаете этого?

От неожиданности исполняющий обязанности потерял над собой контроль — а может, сказалось нервное напряжение ночи? — резким движением высвободился из рук Федора и, как кулачный боец, ударил его с разворота в грудь. Тот не удержался на ногах и так вписался в уголок кухонного гарнитура, что не выдержала сушка с посудой и грохнулась на пол, усыпав осколками паркет. Федор закрыл лицо руками и зарыдал, будто осколки эти были не из стекла, а из живой материи.

— Не надо так со мной обращаться, Федя! — Геннадий вновь наполнил стакан водой и протянул его поверженному. — Выпей! Остудись!

Но тот, казалось, не слышал.

Балуев вернулся на прежнее место. Поправил лацканы и без того довольно помятого пиджака. Закурил. Посмотрел в распахнутое окно. Солнце уже стояло высоко. Надо было действовать, но истерика у парня затянулась.

— Ты думаешь, у меня на душе не дерьмово? Криворотый всех обвел вокруг пальца! Мы его считали тупым животным. Я сам его как-то назвал безмозглым носорогом! И он был носорогом, был! Ничего не понимаю. Не поумнел же он в одночасье. Значит, прикидывался таким серым, даже бесцветным. Водил за нос прожженного, опытного Стара. Тот не очень-то считался со своим помощником. А Пит, похоже, все это время играл в свою игру. Теперь же, став боссом, он начал играть открыто. Так-то бывает, Федя. Я сам угодил к нему на крючок. И надо считать за благо, что мы с тобой сидим сейчас на этой кухне целые и невредимые, а Пит ничего не знает о похищенных изумрудах, и мы можем спокойно их поискать. Не в курсе, куда она их спрятала?

Федор помотал головой. Он уже пришел в себя и внимательно слушал начальника.

— Вставай. Хватит прохлаждаться! — подхватил его под локти Балуев и помог принять вертикальное положение.

— Вы сможете ей помочь? — пробормотал Федор.

— Ну-ну, приятель, — похлопал Геннадий парня по плечу, — приходи в себя. Уже пора. О ней потом поговорим.

Они принялись за работу: Балуев — с азартом, Федор — по инерции. Обыск двух первых комнат не дал результата. Комнаты были большие, загроможденные мебелью.

— Черт! Так и до вечера можно провозиться!

— Я пойду в детскую, — сообщил Федор, хотя знал наверняка, что там ничего нет. Просто комната стала ему родной, и он хотел с ней попрощаться.

Здесь еще пахло духами Алисы, ненавистным арбузом, запах которого он теперь вдыхал с наслаждением. Настольная лампа с осиротевшим цоколем будто кричала о том времени, когда под ее желтоватым светом маленькая девочка выводила в тетрадках каракули. Он представил, как она усердствует за письменным столом, кряхтит, выполняя домашнее задание. Потом бежит в кабинет отца или на кухню к матери, чтобы те проверили, нашли ошибки…

— Ну, что там у тебя? — крикнул из соседней комнаты Балуев.

— Ничего! — Для отвода глаз дернул на себя нижнюю дверцу серванта и в тот же миг захлопнул ее. Только ахнул и приложил ко лбу похолодевшую ладонь. В серванте была спрятана та самая кукла с раздробленной головой. Словно маленький трупик, чудом не истлевший, она лежала на полке.

Озарение пришло сразу, осветило яркой вспышкой, как в заплесневелой каморке у старого фотографа.

— Я знаю, где они! — закричал Федор и кинулся к туалету.

Балуев не заставил себя ждать и последовал за ним.

— Ты уверен? — сомневался он.

Здесь был только маленький навесной шкафчик для туалетных принадлежностей, больше ничего. Федор с быстротой и деловитостью хозяина откинул дверцы шкафчика и принялся шарить на полках, передвигая с места на место моющие средства и освежители воздуха. С первого взгляда было ясно, что изумрудов здесь нет, зато обнаружилось кое-что другое.

— Странное место для хранения видеокассет! — удивился Геннадий Сергеевич.

— Ее надо взять с собой. Она может оказаться не менее ценной, чем изумруды!

Балуев не придал этому значения, но предмет, который выпал из шкафчика, когда возбужденный Федор доставал оттуда кассету, крайне заинтересовал его. Он нагнулся и поднял с пола крестовидную отвертку.

— И для отверток здесь не лучшее место! — Внимательно осмотрев помещение, Балуев заметил, что вентиляционная решетка привинчена шурупами с крестообразными головками. — Погоди-ка! — Он встал на унитаз. Сделал несколько вращений отверткой. — Ее недавно снимали. Легко идет.

Решетка повисла на нижнем шурупе. Балуев сунул руку в образовавшийся тайник и радостно подмигнул сообщнику.

— Есть!..

Во дворе их встретило безбожно палящее солнце.

— Ты на свободе! — объявил ни с того ни с сего Геннадий.

Федор промолчал. Он почему-то чувствовал себя убийцей и грабителем одновременно.

В кустах напротив подъезда, ни жива ни мертва, лежала старая пуделиха. Положив морду на вытянутые передние лапы, она, казалось, не дышала.

— Бимка! — позвал Федор. Собака подняла голову. — Бимка, иди ко мне!

Она встала, отряхнула свои седые кудряшки, посмотрела на людей с обидой и недоверием и, взяв в зубы продавленный футбольный мяч, тот самый, которым Федор запустил в спящую сороку, пошла медленно, с одышкой, но своей дорогой.

— Где он сейчас? — поинтересовался Мишкольц.

— Спит в моем кабинете. Ниночка дала ему снотворное.

— Когда проснется, надо будет хорошенько продумать его поездку к Поликарпу. Гробовщик может опять выкинуть какой-нибудь номер. С него станется. Как он мне надоел! Никаких больше дел с Карпиди! Слышишь? Никаких!

— Можно подумать, это я заключаю с ним сделки, выступаю поручителем! — возмутился Балуев.

— Ладно, не сердись. — Владимир Евгеньевич сегодня был добр, как никогда.

«Если бы он узнал, какую мину я заложил в магазине «Игрушки», его доброту как рукой бы сняло!» — размышлял Геннадий.

— Что за кассету вы нашли в доме у этой девицы?

— Понятия не имею, — пожал плечами Балуев. — Федя вцепился в нее, как сумасшедший!

— Ничего не объяснил?

— Не успел. У нас происходили долгие, мучительные объяснения с директором автостоянки, где проштрафился Федин «опель». Мне пришлось раскошелиться. Сюда, сам понимаешь, ехали пять минут. Ниночка уже была на месте. Я попросил ее дать Феде снотворное, потому что он сильно впечатлился…

— То есть?

— Влюбился он, понимаешь, в эту девку… Вот что! — вспомнил вдруг Геннадий. — По дороге он мне сказал, что эта самая Настя — дочь какого-то Овчинникова…

— Председателя Фрунзенского райисполкома?

— Вроде бы. Ты что-то знаешь про это?

— Громкое было дело. Убийство в загородном доме. Неужели не помнишь? Июнь девяносто первого года.

— У тебя хорошая память, Володя. А то, что в это время я колесил по матушке-России, собирая для тебя картины, ты забыл? Все лето, как проклятый!

— Так, значит, говоришь, дочь… — задумался Мишкольц. — А в газетах писали, что убили всю семью. Кстати, загородный дом Овчинникова перешел к новому председателю райисполкома, нынешнему мэру города. Он его приватизировал. Не нравится мне все это.

— Что? Приватизация?

— Объявившаяся вдруг дочь Овчинникова.

— А нам какое до этого дело?

— А почему так усердствовал Пит?

— Хотел докопаться до истины.

— Нужна ему истина, как бегемоту пейджер! У него гут какой-то свой интерес. Где кассета?

— У меня.

— Поставь! Думаю, Федя на нас не обидится.

На экране возникла дорога и пятна у линии горизонта.

Как только пятна стали увеличиваться, заработала селекторная связь.

— Владимир Евгеньевич, тут к вам целая делегация! — испуганным голосом сообщила секретарша.

Мишкольц кивнул на экран телевизора, чтобы Геннадий остановил пленку. Он только успел пояснить помощнику:

— Это те самые места! Я был на даче у мэра! — после чего велел секретарше впустить гостей.

— Сколько лет, сколько зим! — приветствовал с распростертыми объятиями Шалун того и другого. — Живем в одном городе, а не виделись почти год!

Босс представлял собой нелепое созданьице на коротких кривых ножках, но с большой головой, бритой наголо. Маленькие, юркие близко посаженные глазки могли бы смешить детвору, если бы в них не было столько желчи и злобы.

— А где твои буденновские усы? — вспомнил Мишкольц.

— Передал помощнику, как переходящее знамя комтруда! — И действительно, стоявший в дверях здоровенный детина, тоже бритый наголо, имел роскошные черные усы.

— Лишил себя такой достопримечательности! — покачал головой Балуев.

— Да что вы привязались к моим усам, бакланы?!

Если Шалун переходил на фривольное обращение, это значило, что ему нравится, как много внимания уделяется его персоне.

Мишкольц поморщился. Воспоминания о зоне были не самыми приятными в его жизни.

— Ладно, паря, хватит пургу мести! — предложил босс-коротышка. — Вернемся к нашим баранам.

— К вашим баранам, — не без иронии заметил Мишкольц, но Шалун был не из тех людей, что улавливают иронию, не напрягаясь.

— Давай сюда этих жориков! — приказал он помощнику.

В кабинет вошли утренние знакомые Мишкольца: таксист и двое ущербных. Они несли, как святыню, спортивную сумку.

— Они посмотрели твои документы и пересрались! — загоготал Шалун. Ему было выгодно преподнести всю эту историю в виде комического недоразумения, анекдота, и он изо всех сил старался, но был от природы бездарным артистом, и смех выходил надрывный, искусственный. — Че молчите, бляди? — обратился он к вошедшим. — Языки я вам еще не поотрезал!

— Извиняемся, ко-конечно… — заикаясь, начал таксист.

— Ты бы, Виталик, его логопеду показал! — усмехнулся Балуев.

— Ты, Володя, проверь, проверь сумочку! Все ли на месте? — беспокоился Шалун. — Если хоть какая-нибудь дребезделка пропала, я отправлю эту кодлу к едрене фене!

— Я тебе верю, Виталик, — не притронувшись к сумке, произнес Мишкольц таким тоном, каким начальник дает понять подчиненному, что не уволит его, хоть тот и провинился, а посмотрит на дальнейшее поведение. — А безделушек я в сумке не ношу, — добавил он с усмешкой.

— Пошли вон! — зарычал на ущербных босс. — И чтоб я вас больше не видел на моей территории, раз не можете приличного человека отличить от фраера!

Их не надо было просить дважды. Они ретировались с такой поспешностью, будто опаздывали на поезд. При этом на лицах у них было написано: «Мы — люди простые, неграмотные, колледжей не кончали!»

— Это, конечно, не мое дело, мужики, — заметил после их ухода Шалун, — но в следующий раз не стоит так подставляться. А если не хватает людей для охраны, звоните — я всегда вам подброшу! Как-никак, мы ведь в одной организации, хоть вы и воротите нос! Чистоплюйство в нашем деле не самый выгодный козырь!

«Он ищет примирения, — смекнул Мишкольц. — Ай да я! Ай да сумочка моя!»

— Ты прав, Виталик. Примерно то же самое мне говорил Лось, когда сидел в этом же кресле.

Шалун поерзал, собираясь уйти с видом оскорбленной невинности, но, понимая, что другой такой возможности для примирения может не представиться, переборол гордость, не двинулся с места.

— И Пит Криворотый сегодня с раннего утра мне про чистоплюйство талдычил! — подлил масла в огонь Балуев.

Владимир Евгеньевич строго посмотрел на помощника, как бы говоря: «Не перегибай палку! Ты мне испортишь всю игру!»

— Я готов ударить с тобой по рукам, Володя, — пробурчал Шалун, и Владимир Евгеньевич оценил мужество компромисса.

— Нет проблем, — улыбнулся он, — мы всегда были вместе, вот только… Как насчет нашего прошлогоднего спора?

— Нет проблем. Вы мне ничего не платите.

Шалун пожал обоим руки и откланялся.

— Ну, ты даешь! — хлопнул в ладоши Балуев. — За три часа пребывания в городе уладил такое дело!

— И в мыслях не было! — сам себе удивлялся Мишкольц. — Если б не ограбление в такси…

— Представляю, как обломится Пит, когда узнает! У него явно были далеко идущие планы. И Лось будет неприятно удивлен. Я уж не говорю о Поликарпе!

— Давай-ка лучше досмотрим кино, — напомнил шеф. — Перекрути на начало.

Лес. Дорога. Медленно раскачиваются сосны, будто пьяные. Пятна растут, превращаются в плечи, головы, ноги, лица, ботинки, руки, автоматы…

— Ничего себе! — присвистнул Балуев. — Вот это кино!

— Похоже, они идут убивать Овчинникова, — сообразил Мишкольц.

— Чего у них такие красные рожи? От стыда?

— Рассвет, дурында, — пояснил начальник, — там с восточной стороны огромное поле и деревья не заслоняют солнца.

Парни в пятнистой форме подошли совсем близко и остановились у ворот.

— Чего ждут, Володя?

— Наверно, когда откроют. Охранник явно подкуплен.

— Оба-на! — крикнул Балуев. — Это ведь Пит сейчас посмотрел на часы! И у этого, который вытер пот, тоже знакомая рожа!

Мишкольц больше не произнес ни слова, завороженный зрелищем.

Лица одно за другим втянулись в кадр. И снова лес. Дорога. Сосны все пьянее и пьянее. Пустота.

Оба долго молчали, глядя в пустой экран.

— Говоришь, девяносто первый год? — переспросил Геннадий. — Пит тогда работал у Поликарпа.

— Это было ясно с самого начала, что тут замешан Поликарп, — откликнулся наконец Володя. — Ему мешал Овчинников. — Он резко потер ладонями лицо, будто умывался. — Черт! Как это все страшно! Газетный или телевизионный репортаж — ерунда по сравнению с этими соснами, после того как ворота захлопнулись! Кроме средств массовой информации, все знали, что Поликарп убрал со своего пути конкурента. Убрал его жену, шестилетнего сына, горничную, телохранителя, охранника. Ну, и что, говорили многие. Обычное дело. Борьба за власть. А потом пошла писать губерния! Расстреляли родителей Потапова, взорвали Черепа с беременной женой. Обычное дело. Нор-ма-ально!

— Володя, а ведь это бомба! Федор прав. На ней можно подорвать не только Криворотого и Поликарпа, но и мэра!

— Не смей! — ударил по столу Мишкольц. — Не смей! Слышишь? Здесь ничего не проходит даром! Тут же возникнет цепная реакция! Это не наше дело! Пусть шалуны и криворотые лезут на рожон, строят козни! Мы занимаемся бизнесом! И ничего, кроме бизнеса!

— Да они сожрут нас в конце концов! — закричал Геннадий. — Как ты не понял до сих пор, что надо жить по их волчьим законам, а иначе… Иначе не выжить…

— Что-о-о? — пропел Мишкольц. — Иначе не выжить? Да этим вообще можно все оправдать! С такой песней легче маршируется, Гена! С такой песней входят в дом с автоматами! — ткнул он пальцем в погасший экран телевизора.

— Мы на самом деле далеко не уедем с таким чистоплюйством, — пробормотал Балуев. — А Пит готовится к войне.

— С чего ты взял?

Но Геннадию не пришлось объясняться. В это время открылась дверь кабинета.

— Я, кажется, уснул… — Федор напоминал сомнамбулу, которого окликнули на самом краю пропасти.

Серебристый «крайслер» обгонял ветер. Ветер пел заунывную песню. А на душе было и горько и радостно. И непонятно, чего больше: радости, горечи, свежих мыслей или терпких воспоминаний. Опасность вроде миновала. И для этого не приложено никаких стараний. Все пущено на самотек, а самотек перекрыли плотиной. А рухнет плотина, что тогда? Впервые Саня зашел в тупик, хоть его серебристый «крайслер» и обгонял ветер, хоть шоссе и обступали бескрайние леса, хоть грудь и распирало от полузабытого чувства.

Утром его разбудил телефонный звонок, точь-в-точь как тогда, после юбилея. И рядом снова лежала она. И снова пропела «Телефо-он!» и натянула на голову одеяло. И он подумал, что до сих пор не знает ее имени. И еще подумал, что это наверняка звонит Петька. И не ошибся.

— Спишь, герой? А у меня сногсшибательные новости!

— Овчинников воскрес?

— Грубо шутишь, Саня. За такое можно и по шее схлопотать!

— По шее так по шее! Что у тебя за новости?

— Курочка попалась! Сидит в клетке, кудахчет!

— Выражайся ясней! Я не Штирлиц, паролей не понимаю!

— Ты, Саня, болван безмозглый! Я девку поймал!

Понимаешь? Девку! Дочь Овчинникова! Так что можешь сказать своему «папе», чтобы спал спокойно! И сам, разумеется, спокойно спи!

— Поспишь тут с тобой! Ни свет ни заря будишь! Ты, Петя, вот что… — Шаталин тяжело вздохнул, посмотрел на нелепый бугорок под одеялом и предложил: — Выпустил бы на свободу курочку…

— Ты что, сегодня ночью со своей деревянной лестницы нае…ся?! — загоготал Пит.

Этот смех стоял у него в ушах всю дорогу вместе с заунывной песней ветра…

На часах было десять. Бугорок под одеялом не шевелился.

Он набрал телефон канцелярии мэра, чтобы договориться об аудиенции. Он решился на рискованный шаг.

— Господин Шаталин? — переспросил приятный мужской голос, будто он говорил с диктором радио. — Господин мэр отдыхает в своем загородном доме. Он оставил для вас информацию. Как кратчайшим путем добраться до его дачи…

— Спасибо. Я знаю. — Бросил трубку на рычаг и в сердцах воскликнул: — Свинья! Грязная свинья!

Бугорок под одеялом наконец зашевелился.

Саня набрал максимальную скорость. Пусть только попробуют его остановить! Лучше бы он уехал до того, как она проснется. А что бы изменилось? Они оба теперь в тупике…

— Знаешь, твою подругу поймали, — сразу ошарашил ее, как только она открыла глаза. — Пит вынюхал. Мусор, который вчера с ним был, мне тоже не понравился. Носом землю роет.

— Не-е-ет! — заорала она истошно, уткнулась в подушку лицом и затряслась всем телом, словно ее било током.

— Ну, что ты… ну, давай без истерик, — уговаривал Саня, будто она могла его слышать.

— Это все из-за меня! Я не должна была ее бросать! Я не должна была убивать Серафимыча! Это все из-за тебя! Ты — убийца! Ты!

— Я разве отрицаю? — Тут он допустил оплошность, заключив ее в объятия. Она была не в том состоянии, чтобы позволить подобное обращение.

— Гад! Сволочь! Ублюдок!

Набросилась на него с кулаками. Она не разбирала, куда бьет: в лицо — так в лицо, в печенку — так в печенку! Он не оказывал ей сопротивления, только увертывался, как хороший боксер. Она мазала и от этого еще больше возбуждалась.

— Тебя убить мало! Тебя на кол! На кол посадить!

Она загнала все-таки его в угол, пнула в пах и ткнула уже обессилевшим кулаком в грудь. Шаталин подхватил ее под локотки и, словно подушку, бросил обратно на кровать.

Она завизжала, зарылась в одеяло, успокоилась.

— Прости, миленький… Прости, любимый мой, прости идиотку!.. — шептала его губам и вновь растворялась в нем, чтобы забыться, чтобы не думать, чтобы лететь…

Куда лететь? Кругом тупик, куда ни лети! И «крайслер» уже не поможет! Ничто и никто не поможет…

Во время разговора с Питом в гостиной на него снизошло озарение. Он вспомнил Витяя. Последнюю беседу с ним на кухне за бутылкой пива. Витяй рассекретил свою миссию — следил несколько дней за домом Овчинникова. Вытащил из почтового ящика письмо. Из письма он узнал, что дочь председателя зовут Настей. Конечно же, Саня всегда помнил об этом письме и упомянул его в разговоре с Питом. И тут он понял, что письмо не упало с неба. У письма был автор — девочка, подруга Насти, ее ровесница. Эта девочка тоже выросла. Эта девочка… Эта девочка лежит у него в кровати. «Подарок». Подарок судьбы.

— Может, ты все-таки скажешь, как тебя зовут?

— Не помню.

— Не ври!

— Зови меня просто «девка». Это будет правильно.

— Нет. Я всю жизнь только и делал, что спал с девками. Ты на них не похожа. Ты другая.

— Какая?

— Необыкновенная!

— Неужели влюбился?

— А ты? Разве нет?

— Разве да!

— Я должен хоть что-нибудь знать о тебе.

— Чтобы жениться? Я не собираюсь за тебя замуж.

— При чем тут это? Ведь ты обо мне знаешь все или почти все. Мы должны быть на равных.

— Мы никогда не будем на равных!

— Мы уже на равных!

— Да… Это тупик…

Она первая произнесла это слово. Она первая дала такое четкое определение их прошлому, их настоящему, их будущему.

Лес закончился. Начались перекошенные халабуды. Даже бескрайние, величественные леса кончаются. Да еще кончаются убогими жилищами. Кто здесь живет? И зачем? Его серебристый «крайслер» — как инопланетный корабль на фоне этой нищеты! А чем лучше дом его родителей в глухой уральской деревушке? Вот как он вознесся! А зачем? Чтобы угодить в тупик?..

— Мы были совсем девчонками, — начала наконец она, — ходили в одну престижную школу — не для особо одаренных детей, а для детей особо продвинувшихся родителей. Занимались в одном драмкружке, любили одних и тех же артистов, певцов, писателей. Это глупо, наверно, но наши вкусы во всем совпадали. Вот только дом мой стоял по другую сторону проспекта Мира, и комнат у нас было всего три, и отец мой был мелким чиновником, инструктором райкома партии, правда, допущенным к каким-то тайнам мадридского двора, к святая святых партийной ложи. И еще была у меня сестра, а не брат. Почти одного возраста с Настиным братом. Мы все мечтали их потом поженить.

В то злосчастное лето девяносто первого мы жили на своей даче, Овчинниковы — на своей. Это не одно и то же. У моего отца был невзрачный домик, без ворот с фотоэлементами и без охраны. Но самое печальное то, что он находился за тридевять земель от загородного дома Овчинниковых, и я скучала по подруге. Писала Насте письма, одно мрачнее другого. Она мне ответила лишь раз. С увлечением расписывала развалины монастыря. Ей очень хотелось увидеть монахов в белых капюшонах, которые как-то привиделись их горничной. Настя звала в гости. Но это было невозможно. Мой отец соблюдал субординацию. Кто он, а кто Овчинников! Впрочем, отца мы почти не видели на даче в то лето. Стояли последние коммунистические деньки, и он, наверно, предчувствовал скорый конец. А может, и нет. Человек ведь всегда надеется на лучшее. Мать тоже часто уезжала по делам, оставляла нас с сестрой вдвоем под присмотром соседей. Потом я догадалась, что это были за «дела». У моих родителей была огромная разница в возрасте, почти двадцать лет, и мать потихоньку от отца гуляла.

Дачная скука переходила всякие границы. Я не завела там подруг. Мне ни с кем никогда не было так интересно, как с Настей Овчинниковой. Я продолжала писать ей письма, скрашивая этим свой досуг, заполненный чтением одних и тех же книг, подготовкой сестренки в школу, нудным вязанием и еще более нудной рыбной ловлей.

Настя мне больше не отвечала, и я обиделась, перестала ей писать.

Как-то в начале августа я подслушала разговор двух рыбаков. Они говорили о Настином отце, но почему-то в прошедшем времени. Я помню, это ужасно меня напугало. Прибежала домой и с порога закричала: «Мама! Мама, что с Настей?»

Меня уже терзали дурные предчувствия. Не могла Настя ни с того ни с сего порвать со мной отношения. Не было никаких причин. А если уехала отдыхать на море, то обязательно бы сообщила. Значит, произошло что-то существенное в ее жизни, раз ей не до меня. Это я уже понимала своим детским умишком.

Оказывается, мама давно все знала, но скрывала, боялась за мою психику. Но и она не могла мне вразумительно ответить, жива моя подруга или нет. Официально сообщалось, что погибла вся семья председателя райисполкома, но нигде не упоминалась дочь Овчинникова, только жена и сын, будто Настя вообще никогда не существовала. Может, это делалось в целях ее безопасности?

Я тяжело переживала утрату, но вскоре трагедия моей собственной семьи сделала меня не чувствительной к боли.

Наступили славные дни путча. По московским улицам грохотали танки. Гэкачеписты трясущимися руками пытались захватить власть. Дачный поселок вымер. Отцы семейств, все как один, отбыли в город, чтобы занять исходные позиции, в страхе лишиться натруженных кресел, будто их задницы играли какую-то роль! Жены мелких партийных функционеров замерли в томительном ожидании. Они, конечно, грезили, что режим вернется, ведь все рушилось на глазах, а их мужья еще не сделали блестящих карьер! Дачные дети притихли.

Мама снова бросила нас с сестрой и умчалась в город, как я тогда наивно думала, чтобы поддержать отца в трудную минуту. С утра до ночи слушала радио. Понимала почти все. И почему-то была на стороне защитников Белого дома. Может, назло всей этой дачной кодле?

ГКЧП скинули, компартию объявили вне закона, а мама все не возвращалась.

К нашей даче подъехала черная «Волга». Из нее вышел высокий мужчина в строгом костюме и галстуке, несмотря на жару.

«Мама дома?» — спросил он через калитку.

«Нет. Она уже шестой день в городе», — ответила я. Он как-то странно усмехнулся. Мне не понравилось. И глаза у него были какие-то грязные, мутноватые.

«А что случилось?».

Я поняла, что это не простой визит, ведь все рухнуло, а дача-то у нас казенная.

Не убрав усмешки с лица, он сказал:

«Папа ваш, девочки, умер, а мама… Маму вашу мы попробуем найти».

«Волга» вскоре исчезла с проселочной дороги, а я еще долго не могла отойти от калитки, будто приросла. Сестренка тянула меня за руку, о чем-то спрашивала, капризничала, но все напрасно.

Сестренка почти не знала отца. Когда он возвращался с работы, она уже спала. В последние годы он уделял нам мало внимания. Но я помнила еще те счастливые времена, когда он работал в парткоме крупного завода. Тогда он меньше уставал и по выходным принадлежал семье. Водил меня в театры, на концерты в филармонию. Помню, как мы однажды с ним пришли в Парк культуры к самому открытию и катались совершенно одни на американских горках, и орали на весь парк наши любимые песни.

Я проревела всю ночь, а наутро приехала мама.

Она забрала с дачи все необходимое и не забыла нас с сестрой.

«Где ты была все эти дни?» — попыталась выяснить я.

«Не твое дело!» — грубо оборвала она.

Мы навсегда распрощались с дачей, и я даже по-детски была рада, что не будет у меня больше таких скучных каникул.

В город подоспели к самым похоронам. Отец лежал в гробу какой-то искусственный. Я уже знала от матери, что он покончил жизнь самоубийством, выбросившись с четвертого этажа здания райкома партии.

До сих пор не верю в эту версию самоубийства. Отец никогда не был фанатиком и любил жизнь. Думаю, к этому причастны те тайны партийной ложи, в которые он был посвящен.

Не прошло и месяца после гибели отца, как в нашей квартире завелся «новый папа». Мой отчим был моложе матери лет на пять, работал официантом в ресторане, имел судимость и пел блатные песни под гитару. Из разговоров я поняла, что они с матерью знакомы больше года. Вот с кем, оказывается, она провела тяжелые дни и ночи ГКЧП. Мама больше не заботилась о моей психике. Мы с сестрой ей вообще были уже не нужны. Она с удовольствием оставила бы нас на даче на осень и на зиму, если бы дачу не отняли.

Отчим принадлежал к той разновидности самцов, которые не успокаиваются на достигнутом и, трахая мать, не брезгуют и малолетней дочкой на десерт. Это случилось в ноябре. Мне только исполнилось тринадцать. Я болела ангиной. Мать ушла на работу, сестра в школу. Отчим работал во вторую смену. Он залез ко мне в постель со словами: «Я сейчас тебя подлечу!»

Матери я ничего не сказала. Наши отношения к тому времени не располагали к откровенности. Кроме всего прочего, в этом я видела своеобразный акт мести за отца. «Так тебе и надо!» — говорила я всякий раз, покорно ложась под официанта.

Неожиданно перед Новым годом пришла поздравительная открытка из Москвы (или с того света?). «Ты меня еще не забыла?» — спрашивала Настя. Ничего себе — забыла! Я прыгала от счастья в тот день! Ответила большим, подробным письмом, завязалась переписка. Вскоре я поняла, что Настя здорово изменилась, стала злая, недоверчивая, язвительная. Так ведь и я тоже изменилась. И моя жизнь была не сахар.

Наши школьные подруги не выдержали такого обилия желчи и сарказма, которыми изобиловали Настины письма, и перестали с ней переписываться. Я не могла себе позволить такую роскошь. Переписка с Настей и занятия в драмкружке были единственными отдушинами в моем тогдашнем существовании. Кроме того, мои письма не уступали Настиным. Я приняла вызов, и неизвестно, кто еще вышел бы победителем в этом соревновании беспредельного цинизма, если бы связь не оборвалась так же внезапно, как тем скучным летом на даче. Я опять ничего не понимала. Посылала одно письмо за другим — ни ответа, ни привета.

До окончания школы оставался год, и я серьезно увлеклась театром. А что мне еще оставалось из мирских забав?

В нашем семейном театре шла одна и та же пьеса. Она наконец достигла своей банальной кульминации и развязки. Мать застукала меня с отчимом во время авангардной мизансцены. Последний акт этого пошлого фарса шел под битье посуды, истеричные крики, обоюдное рукоприкладство. Короче, они разукрасили друг другу физиономии и помирились, а меня выставили за дверь.

К этому времени я уже сдала документы в театральный институт. В приемной комиссии я случайно встретила папиного знакомого, артиста ТЮЗа. Он был в свое время комсоргом театра. Когда я была маленькая, отец часто приводил меня к нему в гримерную. Он помог мне не только поступить в институт, но и выбил для меня комнату в актерском общежитии.

В этой самой общежитской комнате и материализовалась по весне Настя Овчинникова.

Я готовилась к курсовому спектаклю, учила роль. В дверь постучали два раза. Я по обыкновению крикнула:

— Открыто!

На пороге стояла красивая девушка с коротко стриженными иссиня-черными волосами, в простеньком платьице. Короче, совсем незнакомая девушка.

— Не узнаешь? — спросила она меня.

И я тут же узнала — то ли по интонации, то ли по какому-то необыкновенному, кошачьему блеску в глазах.

— Настя! — крикнула я. Крикнула, потому что мне казалось, что иначе она не услышит, ведь между нами было огромное расстояние — в пять мучительных лет.

Мы обнялись.

— Почему не отвечала на письма? — первым делом спросила я.

— Сейчас это не важно.

Такой ответ могла позволить себе только Настя Овчинникова. И я любила ее за это.

— Где живешь?

— Там же. На проспекте Мира.

— Одна?

— Могла бы не спрашивать.

— Прости! Сорвалось…

— Ты неплохо устроилась, — бросила она дежурную фразу, оглядев мою комнату.

Я с ужасом поняла, что нам не о чем говорить. Вспоминать совместное прошлое больно, да и глупо. Теребить пережитое за пять лет не хотелось. А мое настоящее, судя по всему, ее мало интересовало. Наши дороги давно разошлись, и наши вкусы теперь вряд ли совпадали. Но ведь зачем-то я ей понадобилась спустя два года после прекращения переписки?

— Все хорошо, вот только видака нет! — продолжала она осмотр помещения.

— Моей стипухи хватает только на проездной билет да на корочку хлеба, — заметила я.

— Жаль, — вздохнула Настя, — а то я хотела тебе показать забавный триллер!

— Мы можем пойти к моему соседу, — предложила я, хотя мне было страшно некогда.

В курсовом спектакле на античные сюжеты по иронии судьбы мне досталась роль Электры, жаждущей отомстить своей матери за отца. Роль мне совсем не давалась. Слишком личностно я принимала устаревшие коллизии.

— Нет, сосед не подойдет, — решительно отвергла Настя мое предложение. — Триллер больно крут. У соседа может не выдержать сердечко!

И тут до меня дошло, что она говорит иносказательно. «Господи! Что же это может быть?» — подумала я, но Настя сама разъяснила:

— Это фильм о том, как шли убивать моих родителей, и брата, и меня…

— Не может быть, — не поверила я.

— Пойдем ко мне!

От общежития до Настиного дома — полчаса ходьбы. Я уже не думала об Электре, о курсовом спектакле. За те полчаса, что мы шли бок о бок с Настей Овчинниковой, с моей лучшей подругой детства, роль начисто выветрилась из головы и что-то переменилось в моей судьбе. Мы большей частью молчали и старались не смотреть друг дружке в глаза. Мы знали о многом из наших циничных, саркастических писем. И к этому нечего было добавить. Разве что…

Когда я в первый раз смотрела этот фильм, слезы сами катились из глаз. А я-то думала, что за прошедшие годы закалилась так, что ничем не прошибешь! Вот Настя — та действительно ни слезинки не проронила! Ни один мускул на лице не дрогнул! Может, потому, что для меня это было кино, а для нее пережитая реальность?

— Что скажешь? — спросила она, глядя остекленевшими глазами в пустоту экрана.

— Ты собираешься мстить?

Она кивнула.

— Зачем ты показала мне это? Ты хочешь…

— Да. Я хочу, чтобы ты мне помогла.

Я согласилась. А кто бы на моем месте отказался? Я теперь видела своими глазами, как пятеро в пятнистой форме с автоматами шли убивать Настиных родителей, маленького братишку, которого мы хотели женить на моей сестренке. Она сейчас наверняка ложится под маминого официанта. А еще была Люда…

Серебристый «крайслер» резко затормозил, с таким душераздирающим визгом, будто под колеса угодила собака. Шаталин едва вписался в поворот. Эта дорога ему всякий раз давалась тяжело. Преступника тянет на место преступления — набившая оскомину фраза. Он решил немного передохнуть. Тогда они оставили машину чуть подальше. Вчера он не стал смотреть кассету, только спросил:

— Зачем ты ее принесла сюда?

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Наверно, хотела увидеть твою реакцию во время просмотра.

— Значит, я — подопытный кролик?

— Вроде того. Все мы любим экспериментировать, но экспериментируют в основном на нас.

— А как ты себе представляешь мою реакцию?

— Не представляю.

— Я тоже, — честно признался он. — Пожалуй, не стоит этого делать.

— Боишься?

— Не в том дело. Эта кассета столько раз прокручена в моей памяти…

— В своей памяти ты не мог видеть себя со стороны. А в этом заложено все. Человеку свойственно со временем меняться. Это зависит еще от рода его занятий. Когда мы с Настей разработали безумный план с «подарком», я воображала себя белкой-малюткой, попавшей в логово дикого вепря. Того самого вепря, которого видела на экране. Но белка-малютка должна перехитрить тупорылого! В первые минуты нашего знакомства ты пожирал крабовые палочки, запивал их пивом, не хотел делиться и вел себя грубо и нагло. Я сразу сообразила, что белке-малютке надо прикинуться по меньшей мере своенравной львицей, чтобы устоять в противоборстве.

На следующее утро вепрь разбушевался, но вдруг стал кротким и милым, когда почувствовал сильное сопротивление. Я решила приручить зверя. Любой зверь приручается лакомством. Я сделала жаркое. Когда ты ел его, я поняла, что никакой ты не вепрь, а только хочешь казаться им.

— Почему ты меня не убила сразу? И что за женщина мне звонила тогда?

— Я не имела права тебя убивать. Это привилегия Насти. Она, правда, на всякий случай два месяца обучала меня прицельной стрельбе из револьвера. Как видишь, пригодилось. Я должна была только внедриться, стать твоей тенью, чтобы Настя потом могла войти в дом беспрепятственно.

— Глупости! — возразил он. — Настя могла вполне обойтись без тебя. Я даже входную дверь всегда держал открытой из-за своей болезни. Ведь ты же вошла в открытую дверь?

— Как ты не понимаешь, она не могла оказаться одновременно в двух-трех местах! Я была только на подхвате. Настя давно следила за тобой и прекрасно знала, что вечером ты отправляешься в клуб «Большие надежды». Но, уходя, ты все-таки запираешь дверь. Я должна была под любым предлогом остаться в доме, чтобы открыть ей. Предлог был безумный: у меня нет одежды! Мне предстояло провести в твоем доме всего полдня, до вечера. А там уж не моя забота. Ты бы в любом случае умер ночью или утром. Короче, в тот самый час, когда бы тебе заблагорассудилось вернуться из клуба. Настя бы не промазала. Но она не пришла. Она позвонила, а женщину я придумала, чтобы тебя попугать! У нее был очень усталый голос.

«Наш план меняется, — сообщила она. — Демшин перед смертью обо всем подробно рассказал. Шаталин застрелил Люду. Серафимыч рвет и мечет, жаждет крови! Я не могу ему отказать, но в таком состоянии он может сам оказаться жертвой. Он уже наломал сегодня дров, пришиб милиционера! Так что продержись еще сутки, а завтра я отправлю к тебе Серафимыча».

Под утро ты уже приехал с охраной, и вообще все полетело к черту! Момент был упущен навсегда.

— Ты сбежала, чтобы предупредить их об охране? Так ведь могла позвонить.

— Я подумала, что после принятых тобой мер безопасности телефон может прослушиваться.

— Тоже правильно, — согласился он, припомнив подарок мэра.

— Я пыталась их убедить, что покушение на тебя теперь равносильно самоубийству. Настю я убедила, тем более она сама побывала в этот вечер в клубе «Большие надежды» и следила за тобой. Серафимыч ничего не желал слышать. Он готов был к роли камикадзе.

Именно в тот момент я окончательно поняла, что влюбилась. Как это объяснить? Как объяснить, что во время путча я была на стороне защитников Белого дома и тем самым вынесла смертный приговор моему отцу? Настя тоже что-то заподозрила. Мы поругались, кажется, в первый раз. Я хлопнула дверью. Вышла из игры. Предала. Игра теперь пошла в другие ворота.

Девушка замолчала. На ее скуластом бледном лице выступил нервный румянец. Опухоль вокруг подбитого глаза рассосалась, и пятно приобрело желто-фиолетовую окраску. А губы вдруг растянулись в подобие улыбки и мелко задрожали.

— Я стала твоей собакой, готовой разорвать любого, кто к тебе приблизится! Это тупик…

Шаталин завел мотор. Прохлаждаться времени нет! Они все думают, что устраивают ему Голгофу! Посмотри, Саня, в каком ты дерьме, улюлюкают и гогочут. Беззащитная девочка принесла ему кассету, чтобы он посмотрел на себя, на дикого вепря, со стороны! Светлоликий мэр оставил для него записку с издевательской информацией, будто он не знает, как кратчайшим путем добраться до его виллы, до бывшего загородного дома Овчинникова, до Голгофы!..

Вот и проклятый поворот к номенклатурным дачам! А чуть дальше — поворот в другую сторону, к разрушенному монастырю.

Не повернул. Поехал дальше. «Имею я право взглянуть на дело рук своих?»

Уже глядя издали, можно было ахнуть. Будто сказочная крепость в окружении дремучих лесов. Крепостные ворота с башнями, словно игрушечные. Стены белые, маковки голубые, кресты золотые — душа радуется!

Придорожный щит на подъезде к монастырю резанул его, будто лезвием: «Восстановительные работы ведутся на денежные средства фирмы «Экстра ЕАК».

— Какой мудак это повесил? — крикнул он в сердцах.

Ну, конечно, Миша, козел бородатый! Все смотрите! Все завидуйте! И ты, Боженька, полюбуйся! Какие мы благонравные! Какие мы праведники! Ух, приеду, начищу рыло!

Поставил машину возле игрушечных ворот. Все уже почти готово для приема братьев. Так по крайней мере ему докладывал заместитель. Ведутся отделочные работы в главном храме и часовне, да это пустяки. Через неделю-другую можно звать архиепископа на освящение Божьей обители.

В воротах его встретил хромой старик сторож и сразу начал высказывать претензии:

— Что ж вы, господин хороший, бросили старика на произвол судьбы! Даже ружьишка завалящего не выдали!

— Не полагается здесь ружьями клацать, дедуля, грех!

— Что ж мне теперь, челюстью вставной клацать? Чем воров-то отпугивать?

— Каких воров?

— Растаких воров! Забрались сегодня ночью три ухаря в главный храм, и ничем ты их оттуда не выкуришь — не выходют! Какой-то вонючей гадостью там надымили. «Мы, — говорят, — заместо епископа храм освящаем!» Ну, что я с ними поделаю? — чуть не плакал старик. — Они — молодые, лбы здоровенные, а у меня даже завалящего ружьишка нет!

— А рабочих почему до сих пор нет?

— Они теперь поздно стали приезжать. Работы, как говорится, кот наплакал! Вот и подхалтуривают в других местах.

— Ладно, ты не хнычь, дедуля. Сейчас разберемся, — пообещал Саня. — Красть там пока нечего.

Он быстрым шагом направился к храму, а хромой едва поспевал за ним.

Железные двери отворились с лязгом, эхом пронзившим все здание. В нос ударил запах анаши. Его Шаталин ни с чем не мог перепутать. Еще в Афганистане он баловался этой травкой. Кровь прилила к вискам.

В церкви никого не было, кроме незаконченных архангелов: одному недорисовали руку, другому — глаз, третий стоял без головы.

— Где они? — прошептал Саня.

— Наверно, в алтаре попрятались, — предположил подоспевший сторож.

В иконостасе, как и положено, имелось три двери. Старик молча ткнул пальцем в центральные, двустворчатые — Царские врата, куда миряне не допускались.

В небольшой комнате стояло три лавки. На них и расположились непрошеные гости. Они так крепко спали, что никто не отреагировал на резкий рывок двери. Первый лежал на животе, поставив грязные башмаки под лавку и демонстрируя вошедшим драные носки. Другой, в белой ветровке, никогда не знавшей стирального порошка, подложил под голову руку и натянул капюшон на самые глаза. Третий, в джинсах и серой фуфайке, спал на боку, отвернувшись к стене. Вся троица явно была в наркотическом угаре, потому что запах анаши здесь стоял очень сильный.

— На выход! — проревел Шаталин.

— Ой, как страшно! — издевательски взвыл Капюшон. — Эй, шнурки! — обратился он к своим приятелям. — К нам вертухай пожаловал!

— Ну-ка, быстро все встали! — скомандовал Саня.

Никто не пошевелился.

— У меня матка опустилась, начальник! — порванными голосовыми связками прохрипел Капюшон и визгливо хихикнул.

Друзья поддержали его нестройным, но задиристым смехом.

Саня больше не тратил слов. Он подлетел к Капюшону, распознав в нем заводилу всей компании, поднял за грудки, пнул коленом в пах.

— Ах ты, сука! — застонал тот, но, не успев опомниться, вылетел из комнаты вперед головой и, ударившись о стену, на время приутих.

— А я предупреждал, молодой человек, — начал читать над его телом отходную хромой сторож.

Двое других тут же вскочили со своих лежанок. Больше всех не повезло Серой фуфайке. Шаталин в прыжке с разворота заехал ему ногой в лицо. Парень вскрикнул и отлетел обратно к лавке. С Драными носками тоже разговор был короткий. Саня ухватил его одной рукой за шиворот, другой за штаны и, раскачав, выкинул из алтаря, так что тот пробороздил носом каменный пол церкви. Следом за ним полетели его ботинки. Он первым сообразил, что дело пахнет жареным, и бросился наутек.

— Тебе помочь найти дорогу? — обратился Саня к едва очухавшемуся Капюшону.

— Для кого монастырь построили, дядя? — притворно захныкал тот. — Мы ж пришли наниматься в послушники!

— Берегись! — крикнул Шаталину старик.

Саня отскочил в сторону. В руке у Серой фуфайки, пулей вылетевшего из Царских врат, сверкнул нож. Вид его был страшен: нос разбит в кровь, побелевшие от гнева глаза не внушали надежды на любовь к ближнему.

— В послушники, говоришь, наниматься! — усмехнулся Шаталин.

Фуфайка кинулся к нему. Воспрянув духом, Капюшон решил помочь приятелю.

— Сейчас ты у нас попляшешь, гад! — взвизгнул он.

Они окружили Шаталина с двух сторон. Дед, стоя у недописанного иконостаса, держался за сердце, открыв рот. Напоминал он футбольного болельщика в тот момент, когда противник бьет пенальти.

— Давайте, герои, смелее! — призывал их к действиям бывший десантник.

Первым сделал выпад Фуфайка. Саня перехватил его руку, сильно сдавил у запястья. Нож выпал. Подскочивший сзади Капюшон получил локтем в поддых и, присев на корточки, начал ловить ртом воздух. Фуфайка перелетел через могучее Санино плечо, брякнувшись спиной о каменные плиты.

— Ами-и-инь! — пропел с амвона хромой сторож.

Но на этом дело не кончилось. Шаталин, войдя в раж, уже не мог остановиться. Он не давал подняться ни одному, ни другому. Работая исключительно ногами, крутил бесконечную, жестокую «мельницу». Когда оба совсем обессилели, он принялся их поочередно пинать, приговаривая:

— Послушники, вашу мать! Пришли наниматься!

Капюшон белой ветровки окрасился кровью.

— Остановись!

Маломощный старик повис на его мускулистой руке.

Саня перевел дыхание, стряхнул сторожа, посмотрел на дело рук своих. Оба парня, свернувшись клубками, прикрыв лица окровавленными пальцами, не шевелились, но еще дышали.

Он поднял взгляд на архангелов-инвалидов и прошептал:

— Господи! Что это со мной?..

Беспалый покрутил в пальцах сигарету, не решаясь закурить. В течение трех часов он пытался выжать из девчонки хоть слово, но ничего не добился и оставил ее в покое, заперев в одной из комнат в резиденции Пита.

— Она будет молчать даже под пытками, — заключил он. — Я с такими крепкими орешками в своей практике встречался не раз.

— Мне наплевать, с кем ты там встречался!

Пит все утро пребывал в возбужденном состоянии и не сомкнул глаз, хотя всю ночь бодрствовал и теперь хотел спать.

— Девушку надо перевезти в следственный изолятор…

— Что? Да ты никак спятил?! Отдать ее тебе? И что дальше?

— Она — преступница, а значит, должна ответить по закону, — спокойно констатировал следователь.

— По закону? По какому закону? Засунь его себе в задницу! Девчонка никуда отсюда не уйдет! Она мне нужна! Она будет работать на меня!

— Сомневаюсь…

— Никто не спрашивает твоего мнения на этот счет!

— А что я скажу моему начальству? — окончательно растерялся Пал Палыч.

— Начальство перебьется! У вас что, мало не раскрытых дел?

— В общем-то, немного.

— Это дело должно остаться не раскрытым! Ты меня понял?

Беспалый нехотя кивнул.

— А как быть с Балуевым?

— Не понял. При чем здесь Балуев? — Пит насторожился.

— Он ведь тоже участвовал в операции. И может дать делу свой ход. Не очень-то вежливо мы с ним обошлись.

— На хрена это ему нужно? Он получил свое, девчонка ему до лампочки!

— Как знать…

— Не строй из себя умника, Паша! Это тебе не к лицу!

— А как быть с Серафимычем? У меня он фигурирует в деле. Я не могу не заниматься расследованием убийства в доме господина Шаталина.

— Вот и занимайся. Но Сашку оставь в покое! Почему охранник не мог выстрелить из его пистолета?

— Потому что у охранника есть свой пистолет, — резонно заметил Пал Палыч. — А кроме того… — Он сделал паузу, как бы сомневаясь, говорить или нет.

— Что там еще? — заинтересовался Криворотый.

— Я взял пистолет вашего друга на экспертизу. На нем обнаружен отпечаток дамского пальчика.

— Фигня! Саня — известный женоненавистник, и дамочки отвечают ему взаимностью. Не представляю, чтобы какая-нибудь из них пальнула в старикана.

— Однако во время нашего вчерашнего допроса одна из ненавистных ему дамочек находилась в спальне.

— С чего ты взял?

— У такого заядлого холостяка, как господин Шаталин, не может просто так валяться под лестницей женская туфля.

— Ай да Саня! Браво! — похлопал в ладоши Пит и на минуту задумался.

— Мне необходимо еще раз допросить Александра Емельяновича.

Беспалый закурил, видя, какое впечатление произвела на босса его информация.

— Повремени, Паша, повремени… Очень ценную вещь ты мне сообщил, но допрашивать Шаталина не надо. Пусть он ничего не знает о наших догадках. Попробуй без его помощи навести справки об этой дамочке.

— У меня же нет никаких зацепок! — возмутился следователь.

— Саня тоже вряд ли развяжет язык. Ты его только напугаешь. А дамочку мы используем. Используем дамочку. Непременно используем! Вот только в дело ее заносить не смей! Я тебя умоляю, Паша! Нарвешься на неприятности! Ладушки?

— А что вы намерены делать с Овчинниковой?

— Это уж не твоя забота!

— Где она будет содержаться? Неужели здесь? Это ненадежное место.

— Я отвезу ее в загородный дом. — Пит грозно посмотрел на следователя и добавил: — Это моя добыча! И я ни с кем не собираюсь делиться!

Садясь в машину, следователь успокаивал себя: «Не получу служебных поощрений, зато куплю дачу и подарю жене на день рождения бриллиантовое колье. Пусть подавится, сука!»

Шаталину домой он позвонил по сотовому телефону. Никто не взял трубки. «Или на самом деле никого нет дома, или она просто не хочет светиться».

Дом Шаталина находился в Тенистом переулке. Пал Палыч знал, что раньше там сплошь были дома частного сектора. Их снесли еще при старом режиме, замышляя какую-то грандиозную стройку. Новым властям не хватило средств, и маленький переулок превратился в дикорастущий, необитаемый сад. Преуспевающий бизнесмен выстроил себе здесь дом, а напротив дома решил поставить часовню. Что ж, благие начинания, размышлял следователь, но зачем убивают старика в доме праведника? А вот зачем! Дочь Серафимыча служила в доме председателя райисполкома Овчинникова горничной! Он давно уже догадался, что его босс и господин Шаталин причастны к злодейскому убийству пятилетней давности, и сегодня пытался выведать у дочери Овчинникова подробности того дела, прикидываясь другом, но она не поверила.

Он вырулил на своем «мерседесе» в Тенистый переулок. На строительстве часовни кипела работа. У дома напротив, как и предполагал следователь, не было ни одной машины. Шаталин сразу снял охрану, как только узнал, что преступница поймана.

Беспалый позвонил дважды. Ему не открыли. На всякий случай он дернул дверь за ручку — она подалась.

— Какого черта вам здесь надо! — услышал он, как только шагнул внутрь. Перед ним стояла русоволосая девушка с перекошенным от гнева лицом. — Я буду кричать!

— Кричите, — пожал плечами Беспалый.

— Я позову милицию!

— Милиция уже здесь. — Он протянул ей удостоверение. — Почему не открыли мне? Почему не отвечаете на телефонные звонки?

— Это не мой дом.

— Ах, вот как? Предъявите ваши документы!

— Я еще не совсем чокнутая, чтобы ходить с документами на работу! — нашлась она.

— На какую работу?

— Я — горничная!

— Что-то не заметно следов уборки! — окинул он беглым взглядом беспорядок в гостиной.

— Я только пришла.

— И давно вы тут работаете?

— С прошлой недели.

— Вот как?

— А вы почему врываетесь в чужой дом без приглашения? — пошла в атаку девушка.

— В этом доме сегодня ночью было совершено убийство. — Девушка ахнула, и Беспалый отметил, что это получилось у нее натурально. — Я брал у хозяина дома пистолет на экспертизу и хочу его вернуть.

— Хозяина нет дома.

— Это я уже понял. А почему вы не интересуетесь, кого здесь убили?

— Какое мне до этого дело? Убили и убили! Каждый день кого-нибудь убивают! Извините, мне пора приступать к выполнению моих обязанностей.

— Я вам не помешаю. — Он поставил себе стул возле порога и сел, закинув ногу на ногу.

Она принесла с кухни ведро воды, выжала тряпку и принялась вытирать мебель.

— А где же ваш фартук? — приметил наблюдательный следователь.

— Я его сегодня забыла дома. Если вы хотите дождаться хозяина, то напрасно теряете время. Он придет очень поздно.

— Откуда вы знаете?

— Об этом нетрудно догадаться, если вспомнить, кем он работает, — ухмыльнулась она, воздев руки к потолку.

— А я, может, с вами хочу поговорить, — не стал скрывать Пал Палыч.

— О чем со мной можно говорить, не представляю! Вы «Санту-Барбару» смотрите? — прикинулась она поклонницей телесериалов.

— Нет. Не смотрю.

— Тогда нам не о чем с вами говорить!

— Ну-ну, так уж и не о чем? У вас сейчас, наверно, каникулы?

— Совсем не обязательно.

— И все-таки каникулы. В каком институте вы учитесь?

— В сельскохозяйственном.

— На каком факультете?

— Агрономическом.

— Да что вы говорите! Какое совпадение! У меня на этом факультете учится дочь! Как ваша фамилия?

— Череззаборыногузадирищинская.

— Понятно.

— Чего ради я должна вам все про себя выкладывать? Вы меня подозреваете в убийстве?

— Я всех подозреваю. Зачем я буду делать исключение для вас?

— Хотя бы затем, что я бываю в этом доме по утрам, а убийство произошло, вы сказали, ночью.

— Логично. Но почему я должен вам верить? Может, ночью вы тоже здесь бываете?

— Спросите об этом у хозяина. Еще вопросы будут? Мне надо прибраться в спальне. Туда, я надеюсь, вы не пойдете?

— Всего один вопрос. Как ваше имя?

— Люда, — само собой вырвалось у нее.

«Горничная Люда! Вот ты, деточка, и выдала себя с головой! Чересчур заигралась в эти игры!»

— Я знал одну горничную по имени Люда, — улыбнулся ей напоследок Беспалый. — Вы немного похожи на нее. Наверно, все Люды похожи?

— Или все горничные…

Он оставил ее с мокрой тряпкой в руке посреди комнаты — в полной растерянности и неспособности дальше сопротивляться судьбе.

Пит больше не пытался уснуть. Для этого существует ночь! А днем слишком нервишки пошаливают! Чтобы они не пошаливали, он прибег к испытанному средству — кормлению рыбок в аквариуме, но и это сегодня не помогало. Беспалый, опытный следователь, ни черта из нее не вытянул! На что рассчитывает он? На угрозы? Пытки? Ерунда! Вряд ли она испугается пыток после того, что пережила! Но прощупать девку необходимо, иначе что от нее проку? Сразу пустить в расход, и все дела!

Он решил взглянуть на свою добычу.

Настя, сгорбившись, сидела на старом, потрепанном диване, который чудом уцелел здесь еще с детсадовских времен. Снять с нее наручники распорядился Беспалый, но Пит, войдя в маленькую комнату с решетками на окнах, словно в клетку с тигрицей, усомнился в своевременности этого миротворческого акта.

— Ты готова к серьезному разговору? — начал он.

— Верни револьвер, тогда поговорим! — заявила девушка.

— Мы могли бы договориться и без оружия. Я готов тебе сделать скидки на возраст и простить Серегу.

— Здорово ты предаешь своих старых приятелей, Криворотый! Чего уставился? Тебя так никто не называет в глаза? Совершенно напрасно! Такому уроду не подойдет ни одно человеческое имя! А Криворотый — в самый раз!

Он удушил бы ее своими руками за такие слова, но девчонка ему позарез нужна, и, как бы она ни дерзила, Пит все готов стерпеть.

— Да, лицо мое изуродовано душманским ножом, и я этим горжусь!

— Нашел чем гордиться!

— Послушай, детка, я тебя понимаю. Ты меня ненавидишь и правильно делаешь. Я бы на твоем месте поступил точно так же. Но ведь я и все, кто там был, лишь исполнители. Нам заплатили. Это обычная работа, как любая другая. Мстить надо тому, кто заказывал музыку, а не нам, бедным слепым музыкантам.

Она не ответила. Отвернулась. Сквозь решетки окон был виден заброшенный фонтан, который когда-то украшал территорию детского сада. Поморщившись, она вдруг заявила:

— Я хочу спать! Или пусти мне пулю в лоб, или дай выспаться!

— Я тоже не спал. Всю ночь караулил тебя. Не надо капризничать, детка! Сначала решим наши дела, а потом отправимся на боковую! Каждый в свой угол, это я гарантирую!

— Что тебе надо от меня?

— Видишь ли, красавица, сама того не подозревая, ты вовлекла себя в опасную игру…

— Я знала, на что шла.

— Не торопись. У тебя еще будет время подумать, куда ты шла и куда пришла. В тебе, как видно, заключена дьявольская сила, ведь ты одним выстрелом всполошила целых четыре организации! Но, кстати говоря, только одна из четырех несет ответственность за гибель твоей семьи.

— Прямо как в юридической консультации! Тебе, Криворотый, прокурором надо быть!

— Я просто хочу, чтобы ты мыслила более широкими категориями, а не занималась отстрелом шестерок.

— Не щадишь ты себя, парень! — усмехнулась Настя, откинулась на спинку дивана и посмотрела на него свысока. — Неужели так обосрался, увидев на Рабкоровской своего дружка? Или еще раньше, когда вынул из почтового ящика засушенных скорпионов?

— Заткнись, дура! — взревел Криворотый. — А то, не дай Бог, вышибу твои куриные мозги!

— А что ты, кроме этого, умеешь? Вышиб мозги пятилетнему мальчику — заделался героем! И после этого хочешь убедить меня мыслить широкими категориями? Это как? Выходит, то, что случилось в доме моего отца пять лет назад, это все узко и мелко! Вы, бедные слепые музыканты, зарабатывали себе на кусок хлеба! Что ж, работа нервная. Тебе еще повезло. Ты вытянул самый невинный жребий. Некому было прострелить тебе голову, как несчастному Максу! Но злой щедрый дядя, который заказывал музыку, всем заплатил поровну: и матери Макса, и вдове Витяя, не выдержавшего нервной работы, и тебе, и Сереге, и Сане. Последний, не будь дураком, вложил денежки в бизнес и теперь на эти денежки строит монастыри и часовни… Впрочем, разговор не о нем, а — как я поняла — обо мне. Ты, Криворотый, судишь людей по себе. Думаешь, если ты такая трусливая, продажная тварь, то и меня можно купить? Ошибаешься! Ты замыслил шантажировать мною Карпиди? Нет, парень, шантаж — это не по мне! Отдай револьвер — и у тебя больше никогда не будет головной боли в отношении бывшего хозяина. И головной боли вообще! — Она закончила свой гневный монолог заливистым смехом.

Пит поразился тому, как много она знает. Куда больше, чем положено было знать дочери председателя райисполкома. И в первый момент босс растерялся, только просвистел «с-с-сука!», продлив тем самым ее веселье.

— Думаешь, твой папаша был чистенький? Думаешь, он побрезговал бы нанять ребятишек для Поликарпа? Кто успел — тот и съел, детка. Таков закон, и не на кого обижаться.

— В гробу я видала ваши законы, а мой отец — это мой отец!

— Да что ты мне все талдычишь про своего отца?! Чем он лучше любого из нас? Дерьмо! Пидор!

— Сам пидор! — завопила Настя.

— Получай, сука!

Он отвесил ей тяжелую пощечину, но девушка поймала его руку и вцепилась в нее зубами. Пит вскрикнул от дикой боли, приподнял Настю с дивана и двинул ее коленом в живот. Она опустилась на пол и вряд ли избежала бы дальнейших побоев, если бы в кармане у босса не запиликал пейджер.

С тех пор как он завел эту игрушку, кореши достали его своими дурацкими приветствиями, типа: «Вставай, Петро, уже утро!», или «Петяю от Митяя — большой с кисточкой! Хиляй сюда! Вместе оторвемся. Кения. Сафари». Когда он стал боссом, кореши приумолкли, боялись нарваться на неприятности.

Криворотый достал из кармана пейджер, и надпись, высветившаяся на экране, бросила его в холодный пот.

«Не суетись, голуба. Я скоро приеду. Поликарп».

Он и не подозревал, как все здесь изменилось. Перед виллой во дворе, превратившемся в английскую лужайку, его тщательно обыскали два охранника в пятнистой форме. Флигель охраны был значительно расширен и перестроен в пошлый теремок, нелепо выделявшийся на а-ля западном фоне. Внутри теремка находились еще несколько охранников, а на лужайке в относительном спокойствии отдыхали две немецкие овчарки довольно свирепого вида.

«Желающим прикончить мэра придется нелегко!» — отметил про себя Шаталин, опытным взглядом оценив ситуацию.

— Александр Емельянович? — окликнул его здоровенный детина, и он сразу признал в нем телохранителя, прятавшегося в тени кустов во время встречи в саду Мандельштама. — Вам придется немного подождать. Мэр пока занят. Он велел проводить вас в оранжерею.

«Очень любезно с его стороны, — ухмыльнулся про себя Саня. — Боится, что дом навеет неприятные воспоминания, поджилки затрясутся и меня стошнит на дорогой ковер в гостиной! Я ведь не беременная девица, в самом деле!»

Усмотрев в молчании гостя покорное согласие, телохранитель пошел вперед, указывая дорогу. Они обогнули дом, и перед ними открылись тропические заросли, накрытые гигантским стеклянным колпаком.

Здесь было невыносимо, тропически жарко и влажно. Экзотические растения и птицы не привлекали внимания гостя. «Каждый по-своему сходит с ума!» — восклицал он про себя на протяжении всего мученического пути.

Телохранитель остановился у скамьи из красного дерева с причудливыми барельефами, явно содранными с африканских масок. Рядом со скамьей важно расхаживал павлин, будто делал кому-то одолжение.

— Здесь подождете, или пройдем к пруду?

— К пруду! — взмолился Шаталин.

Детина усмехнулся, как бы говоря: «У нас еще и не такое можно увидеть! Хозяин-то — фантазер!»

Другим концом оранжерея упиралась в искусственный водоем правильной круглой формы. Здесь обитала пара черных лебедей с птенцом и наверняка водилась рыба.

Очутившись в привычном климате, Саня вздохнул полной грудью, расправил плечи, отодрал от тела прилипшую рубашку и сказал:

— Тут в самый раз.

На берегу стояло несколько шезлонгов, он устроился в одном из них. Однако детина не торопился уходить, притащил из оранжереи переносной бар с охлажденными напитками и предложил что-нибудь выпить.

— Только ничего спиртного! — Для разговора с мэром ему была необходима трезвая голова.

— Сок манго, — объявил телохранитель и налил густой ярко-желтый напиток в высокий бумажный стакан.

Шаталину хотелось, чтобы он побыстрей покинул его — нужно до прихода мэра собраться с мыслями, но присутствие телохранителя, видно, входило в программу. «Опасается, что я передушу его лебедей и павлинов? Или это забота обо мне? Чтобы не было так одиноко?»

Мэр не заставил себя долго ждать. Он появился из зарослей в белых африканских одеждах и в цилиндрической шапочке на голове. На его светлом, не знавшем солнца лице сияла радостная улыбка.

— Как тебе мои тропики, Сашенька? Удивился? Мэр окончательно сбрендил?

— Да нет… Почему? — неопределенно пожал плечами гость.

Шаталина мало что удивляло в последнее время. Он насмотрелся, как изгаляются нувориши, так называемые новые русские, у себя дома и за границей. Так что садик с тропическими растениями и прудик с лебедями — это еще самый невинный вариант во всеобщей необузданной гонке, стремлении перещеголять друг друга. Вот если бы вокруг шеи мэра извивалась гадюка — тогда другое дело!

Подобрав одежды, хозяин осторожно уселся в шезлонг напротив гостя.

— Вот если ты останешься на ночь, тогда почувствуешь всю прелесть тропиков. Оранжерея начинает по-настоящему дышать, кричать на разные дикие голоса, сверкать глазами хищников!

Предложение мэра остаться на ночь его насторожило. Вечером надо быть «У Сэма». Необходимо повидать Лося, исповедаться перед «отцом». А ночь он посвятит ей! Только ей!

— К сожалению, не получится, — как можно спокойнее ответил Шаталин.

Теперь напрягся мэр. С этим парнем надо держать ухо востро! На экзотику его не купишь. Павлином не удивишь.

— Тропики тропиками, а мне скоро предстоит поездка в Америку, — как всегда, издалека начал хозяин. Он любил углубляться в дебри. — Могу тебя взять за компанию. Поездка строго деловая. Мне нужны преуспевающие бизнесмены. Есть над чем подумать, Саня. У нас теперь с американцами цель одна, они охотно идут на контакт, их интересует Россия, а наш город в особенности. Надеюсь, не надо объяснять, какое значение для твоей фирмы может иметь такая поездка?

— Не надо, — бесстрастно произнес Александр, и мэр понял, что предстоит очень тяжелый разговор.

— Ты не слишком торопишься с решением? Еще есть время подумать.

Улыбка исчезла с лица хозяина, радушие как рукой сняло. Постороннему человеку могло показаться, что у мэра вдруг прихватило живот и что речь идет все о той же невинной прогулке в Америку. Однако оба собеседника прекрасно понимали, что речь совсем о другом.

— Я подумал.

На пруду происходила забавная сцена. Мудрая ворона терпеливо дождалась, пока проплывет мимо гордая парочка со своим пушистым чадом, и решила попить воды. Но не тут-то было. Папаша-лебедь резко развернулся, выгнул шею и зашипел на возмутительницу семейной идиллии. Ворона обиженно каркнула, но папаша был неумолим — он зашипел еще громче прежнего, так что бедолаге пришлось сначала улепетывать вдоль берега, а потом отправиться на поиски другого водопоя.

— Это весьма опрометчиво с твоей стороны. Такие решения должны выстаиваться, как хорошие вина.

— Я решил..

Ветер откуда-то донес гитарный перебор и бесовское соитие мужских и женских голосов: «Мой костер в тумане светит…» Любимая песня дачников всех времен.

— Это не по-деловому, Саня, и не уважительно по отношению ко мне. Ты, наверно, не осознал моей задумки.

— Что тут осознавать?

— Неужели ты по-прежнему хочешь видеть, как наш город раздирают на части разного рода паханы?

— Нет. Не хочу, но и «отца» я предать не могу.

— Это глупо. Ему пора сходить со сцены. Городом должны управлять молодые и предприимчивые. Я возьму тебя в свою команду. Ты получишь солидный пост.

В твоих руках будет официальная власть. Пойми, Саня, официальная!

— А Карпиди? Ему вы тоже предложите официальный пост?

Это был удар ниже пояса.

— Вот что тебя смущает… — произнес после некоторого молчания мэр.

— Меня смущает, что все мы — я, вы, Поликарп — повязаны этим домом. Здесь можно разводить павлинов, насаждать тропики, разбивать английские лужайки, но для меня это всегда будет дом председателя Овчинникова, как бы вы ни старались, как бы ни работала ваша буйная фантазия!

Мэр являл собой жалкое зрелище. О него спокойно можно было вытереть ноги и уйти. Видно, слишком много надежд он связывал с Шаталиным.

— Ваши угрозы относительно моего прошлого несостоятельны, — продолжал добивать его гость. — В случае огласки я в первую очередь потяну за собой вас и Карпиди. При этом все мы в состоянии отмазаться. Тут мы имеем, пожалуй, нулевой вариант. Но главное, что меня смущает в вашем предложении, это все-таки Лось. «Отца» я не предам. И под дудку Поликарпа никогда плясать не буду!

— Я тебе и не предлагаю плясать под его дудку! Если мы будем с тобой в одной упряжке, то подумаем вместе, как сбросить Карпиди. — Это походило на жест отчаяния. — Думаешь, мне он не надоел? — Мэр сделал еще один нелегкий шаг навстречу и ждал от него такого же компромисса.

— Я вам не верю, — подвел черту гость. — В вашем подарке было подслушивающее устройство. Вы ведете нечестную игру.

— Как знаешь… — махнул рукой тот.

И все-таки Шаталин не удержался, забросил последнюю удочку:

— Если я соглашусь, вы можете гарантировать безопасность «отцу»?

— Нет.

— Прощайте!

Саня возвращался один через тропические дебри, и, хоть солнце стояло высоко, ему чудились дикие вопли невиданных зверей, а вокруг сверкали глаза хищников.

Дурные вести одна за другой сыпались в этот день на Криворотого. Ближе к вечеру он перебрался в свой загородный дом и не забыл туда же переместить пленницу, окружив ее охраной со всех сторон.

Весь день он ломал голову над тем, каким образом Поликарп узнал номер его пейджера. Кроме того, Пит сделал вывод из полученного сообщения, что гробовщик прекрасно владеет ситуацией и, находясь в Москве, узнал о девчонке. Откуда? Что это значит, спрашивал себя босс и находил единственное объяснение: кто-то у него под крылышком работает на Поликарпа! Открытие потрясло Пита. Он перебрал всех людей из своего окружения. Из них только он один служил у Карпиди. Не может же он стучать на самого себя? Голова шла кругом. Пит подозревал всех, за исключением Светланы Кулибиной. Ее ненависть к Поликарпу не вызывала сомнений.

В его мысли ворвался телефонный звонок. Звонила Кулибина. «Долго будет жить!» — отметил он про себя.

— Петр Николаевич, есть важные новости!

— Что такое?

— Сегодня утром прилетел Мишкольц.

— Надолго?

— Не знаю. Это еще не все. — В ее голосе прозвучала горькая нотка. Уж не собралась ли она переметнуться в чужой лагерь?

— Говорите. Я слушаю.

— Мишкольц сегодня встречался с Шалуном. Они объединились.

— Вы ничего не путаете, Светлана Васильевна? — У него сорвался голос, и он жалобно пропищал ее отчество.

— Информацию лично для вас просил передать Балуев. — Она сделала небольшую паузу и добавила уже лично от себя: — Мы немного опоздали. Но кто мог предвидеть такое молниеносное вторжение Мишкольца? Не стоит отчаиваться. Можно, в конце концов, найти подход и к Шалуну.

— Поговорим обо всем вечером, — неожиданно предложил он. — Приезжайте. Соберутся все наши.

«Все наши» собрались перед закатом солнца. Девять машин выстроились в ряд, перекрыв все подходы к загородному дому. Здесь же, у самых ворот притулилась Светина малолитражка «пежо».

Это были самые верные соратники Пита. Они прошли вместе с ним мясорубку мафиозных распрей и остались живы. Они единогласно выбрали его боссом. Сегодня же, привычно развалившись в мягких креслах вокруг овального стола и задымив сигаретами, они видели, что их босс нервничает. Пит всматривался в давно знакомые лица и будто спрашивал каждого: «Ты со мной?» Но эти лица никогда не были открытыми. Эти люди привыкли ходить в масках.

Светлана часто присутствовала на подобных сборищах еще при боссе Стародубцеве, и ее сегодняшнее появление никого не удивило. Маму она предупредила, что вернется очень поздно, сославшись на какую-то мифическую ревизию.

Выслушав ее сообщение, один из банкиров заметил:

— А почему, собственно, мы должны ставить на Мишкольца и Шалуна? Что касается моего банка, то я бы охотнее скорифанился с сынком Карпиди. У малого дела идут в гору.

— Мы говорим об организации в целом, — напомнил Пит, — а не о твоем банке. Поликарп хочет подмять нас под себя. Ты предлагаешь пойти ему навстречу?

— Я ничего не предлагал! — начал отнекиваться тот. — Я просто заметил, что мне нравится, как работает его сын.

— А мне нравится, как поет Иосиф Кобзон, — сострил босс. — Но я же не предлагаю ему объединиться с нами.

— Пит, как ты себе представляешь нашу случку с Шалуном? — поинтересовался один из боевиков. — Наши покойники перевернутся в могилах!

— Для любителей истории напомню, что при Шалуне никто из наших не погиб.

— Никто не погиб, потому что Мишкольц и Стар ударили по рукам, — снова возразил боевик, — а если бы не ударили, Виталька бы таких дров наломал!

— Что ты предлагаешь конкретно?

— Начать войну с Поликарпом. Хотя бы взять его сыночка-банкира, который вызывает у некоторых слюни и сопли, и пустить пареньку кровь.

— А сколько будет крови потом, ты представляешь? — вмешалась Светлана.

— Не бабские это дела!

— Молча-ать! — ударил кулаком по столу Пит. Приструнив таким образом соратников, он произнес тихо, но внятно: — Здесь нет баб и мужиков. Здесь все равны. И чтоб таких разговоров я больше не слышал. Продолжаем. Кто еще хочет высказаться?

— А почему бы нам не попытать счастья договориться с другими организациями? — высказался один из бизнесменов.

— Нет смысла сейчас договариваться с Лосем. Старик скоро уйдет на заслуженный отдых, так что все равно придется иметь дело с его преемником. А другие организации для Поликарпа не являются авторитетными. У нас маловато выбора на сегодня. Главное — остановить Поликарпа или дать ему бой.

— Дать ему бой! — подхватил кто-то из боевиков.

При голосовании Светин голос оказался решающим в пользу договора с Мишкольцем и Шалуном.

Пит собрал их еще и затем, чтобы прощупать, кто продался гробовщику. Можно было заподозрить банкира, почитателя Карпиди-младшего, но тот вряд ли был посвящен в последние события, связанные с дочерью Овчинникова.

— Босс, пора бы тебе выбрать помощника, — обратились к нему присутствующие. — Назови имя!

— Или кликуху! — настаивали боевики.

Пит медлил. Прошло почти четыре месяца с тех пор, как он стал боссом, но помощника себе не назначил. Это было не по правилам. Помощник чаще всего наследовал власть. Помощник выбирался из числа уважаемых людей организации. Он мог быть боевиком или бизнесменом, реже банкиром. От выбора помощника сейчас зависело многое. Это понимали все. Кого выберет босс, такое, значит, решение примет организация. Выберет боевика — быть войне, выберет бизнесмена — тот должен будет организовать мирные переговоры с соседями.

Пит медлил. Они проголосовали против войны, значит, боевики могут идти спать и не драть глотки. До последнего момента он держал в тайне от себя самого кандидатуру помощника. Соратники ждали с замиранием сердца и в полном неведении.

Но Пит медлил. Никому из присутствующих он до конца не доверял. Любой, по его мнению, мог предать, несмотря на то, что это были самые верные соратники, прошедшие вместе с ним мясорубку. Время и обстоятельства меняют людей. Ведь каким-то образом Поликарп узнал номер пейджера. А его знали немногие.

«Хватит философствовать! — приказал себе босс. — Настало время раскрыть карты!»

Его мышиные глазки пошарили среди лиц-масок, как среди вороха старой, пожелтевшей бумаги, и остановились на одном-единственном, строгом и высокомерном, но очень милом лице.

— Светлана Васильевна, — едва слышно произнес Пит, но все прекрасно услышали, потому что стояла гробовая тишина и потому что это было неслыханной дерзостью.

Босс не пожелал обсуждать свой выбор, и верные соратники удалились, нахмуренные и недовольные.

Светлана точно прилипла к креслу, оглушенная происшедшим. «Мама сойдет с ума, если узнает!» — свербила мысль провинившейся школьницы.

— Зачем же так, Петр Николаевич? — задала она единственный вопрос, когда они остались наедине. При этом пальцы, державшие дымящуюся сигарету, предательски дрожали.

— Так надо, — коротко ответил босс. — С завтрашнего дня вы больше не директор ювелирного магазина. Подыщите себе достойную замену. И начинайте переговоры с Балуевым, не откладывая в долгий ящик. На днях возвращается Поликарп. До его приезда мы должны заручиться поддержкой Мишкольца и Шалуна.

Он старался скрыть от нее тот необъяснимый, леденящий страх, который испытывал перед Поликарпом, но тщетно — Светлана уже догадалась, что причина всех перемен в деятельности Петра Николаевича кроется именно в этом страхе. Она первая начала убеждать его в необходимости союза с бывшими врагами и сегодня могла праздновать свой триумф.

— Я постараюсь склонить их на нашу сторону, — пообещала Светлана. На прощание не удержалась и спросила: — Надеюсь, между нами будут только деловые отношения?

— Разумеется. Даже не рассчитывайте на постель, я люблю баб посговорчивей и попышнее формами! — Он скривил рот, потому что улыбаться не умел.

Светлана оценила по достоинству его грубый юмор и пожала ему руку, как товарищу по оружию.

После отъезда разочарованных соратников переулок выглядел особенно пустынно, и только маленький «пежо» кремового цвета одиноко дожидался свою хозяйку. Садясь в машину, она оглянулась. Пит стоял у открытого окна второго этажа, наблюдая за ней.

— Не пугайтесь, если заметите слежку, — крикнул он. — Вас охраняют! Надо привыкать к новым реалиям, как любил говорить один неудачливый политик!

Она помахала боссу рукой, села за руль и включила зажигание…

А дурные вести продолжали сыпаться на Пита в этот день. Через полчаса после отъезда Светланы незнакомый мужской голос в телефонной трубке сообщил:

— У меня есть кассета с твоей кривой физиономией, Пит!

— Будь повежливей, дружок! Представься, кто ты?

— Не важно!

На экране определителя не высвечивался номер, значит, незнакомец звонил из телефонной будки.

— И что там? Петя в непотребном виде?

— Там про то, как ты идешь убивать Овчинникова! Если бы незнакомец сказал, что на кассете его четвертуют, он бы вряд ли так удивился.

— Откуда?

— От верблюда!

— Мне не нравится твой тон, дружок!

— А мне не нравишься ты!

— Дела так не делаются.

— Я не собираюсь иметь с тобой никаких дел!

— Сколько ты хочешь за кассету? Только называй реальную сумму.

— Мне не надо денег! — ошарашил тот. — Произведем обмен.

— Что ты хочешь?

— Девчонку.

— Ты обратился не по адресу.

— Не валяй дурака, Пит! Ты прекрасно знаешь, о ком идет речь!

Он и в самом деле сразу не сообразил, что тот намекает на его пленницу. От такой наглости Пит стиснул зубы, но сказал спокойно:

— А что будет, если наша сделка не состоится?

— Я отошлю кассету в прокуратуру республики, а копию — на телевидение.

— Мне надо подумать.

— Думай быстрей! Позвоню в пятницу…

Новость его огорошила, навалилась такой тяжестью, отдалась такой жгучей болью в кишках, что он даже присел на корточки.

Решил тут же поделиться этой новостью с Шаталиным — больше не с кем, — но телефон приятеля не отвечал.

Шаталин в это время припарковывал автомобиль возле ресторана «У Сэма».

— Вас ждут, — улыбнулся в рыжие усы молоденький швейцар.

Саня не удостоил его ответом, да и с улыбками в этот день у него тоже было напряженно.

— Вас ждут, — кивком лысой головы указал на закрытый кабинет знакомый метрдотель.

И ему он не мог предложить ничего, кроме утвердительного кивка.

— Я тебя жду уже битый час, — проскрипел Лось, никак, кроме этих традиционных слов, не отреагировав на появление Сани и сидя, по обыкновению, с откинутой на спинку кресла головой.

— Я был у мэра, за городом, — напрямик выдал Саня.

— Что тебя понесло в такую даль?

Он стоял перед боссом, как студент перед экзаменатором. Студент вытянул не тот билет и не знал, с чего начать.

— Садись, сынок, садись! — проявил заботу экзаменатор. — И рассказывай обо всем по порядку.

— Я виноват перед вами, Георгий Михайлович, — неуверенно начал Саня.

— Дело говори! — приказал Лось. — А не распускай сопли!

Он наконец открыл глаза и смотрел на парня холодно и отчужденно. Шаталин по-прежнему стоял, не решаясь присесть.

— Расслабься, Санек, — без улыбки велел «отец» и вдруг крикнул: — Рашид!

Саня дернулся от неожиданности и вышел из столбняка. Сел.

В кабинет вбежал человек восточного вида с маской вечной услужливости на лице.

— Закажи ему что-нибудь, — обратился Лось к Шаталину. — Водки, виски, я не знаю, для расслабухи.

— Есть хоро-оший теки-ила! — пропел восточный человек.

— Виски со льдом! — бодро заказал Александр.

— Вот таким ты мне больше нравишься, — похвалил старый босс и снова зажмурился, словно кот, услышавший ласковое слово.

— Все началось во время празднования моего юбилея, — в своей обычной, простой манере заговорил Саня.

— Это я уже понял. Наш Светлоликий подал тебе знак?

— Назначил свидание.

— Почему скрыл от меня?

— Хотел сам разобраться.

— Это хорошо. Я ценю самостоятельность и независимость.

— Мы встретились в воскресенье вечером в саду Мандельштама.

— Постой-ка, не гони лошадей! В воскресенье вечером ты находился в клубе под охраной моих гавриков и никуда не выходил. Каждое утро мне приносили подробный отчет.

— Ваши гаврики меня упустили! — не без удовольствия сообщил Шаталин. — Я ушел от них через крышу и точно так же вернулся.

— Видать, здорово приспичило, если занялся такой акробатикой!

— Я хотел сам разобраться, — повторил Саня.

— Ты мне нравишься все больше, сынок! И что же предложил тебе Светлоликий?

— Стать боссом вместо вас, — прямо выложил тот.

— Надо признать, он не лишен разума! Будто подслушал наш с тобой разговор.

— Наш разговор состоялся после моей встречи с мэром, — напомнил Саня.

— Значит, хорошая идея витала в воздухе! И что же ты ответил Светлоликому?

— Попросил время подумать.

— Разумно. А причину такой рокировки он тебе не открыл?

— Открыл. Ему нужна поддержка на выборах, а вас он считает своим противником.

— Правильно считает. И какую же роль он мне отвел?

Шаталин опустил голову. Лось, усмехнувшись, посмотрел на него и опять принял любимую позу.

— Понятно. Роль трупа. Мертвяков они с Карлушей обожают!

— От Поликарпа он тоже хочет впоследствии избавиться.

— После того, как тот организует ему выборы? Неплохо придумано. Ох уж эти марионетки! Вечно они хотят избавиться от своих карабасов-барабасов!

— Он носится с идеей, что городом должны управлять бизнесмены, а не воры в законе.

— Мило. Очень даже мило!

Шаталин залпом выпил все содержимое стакана.

— У меня, Георгий Михайлович, его идеи не вызвали особого восторга. И он стал мне угрожать.

— Оглаской старых грешков?

— Верно. Только я не сразу сообразил тогда, что мои старые грешки связаны с его карьерой непосредственно и огласка их чревата последствиями не только для меня. Надо сказать, что наш мэр умеет задурить голову кому угодно.

— На то он и мэр!

— Представляете мое состояние, когда я возвращаюсь в клуб и вы мне предлагаете то же самое?

— Видать, судьба, коли два яростных противника сошлись во мнении.

— Я так не считаю. Потому и нанес сегодня визит нашему дорогому мэру… — Шаталин осекся, увидев, как подействовали его последние слова на Лося.

Тот встрепенулся, как птица на ветке, но, в отличие от птицы, никуда не улетел, а воскликнул:

— Ты отверг его предложение?!

— Да.

— Но почему?

— По двум причинам. Во-первых, не хочу иметь никаких дел с Поликарпом…

— Чистоплюйство! — покачал головой «отец». — Самой низкой пробы чистоплюйство! Дело можно иметь даже с сатаной, если всем от этого выгода!

— А во-вторых, — продолжал Саня, — меня не очень устраивала та роль, которая отводилась вам.

— Дурак! Тьфу! — в сердцах плюнул Георгий Михайлович. — Мог бы сначала посоветоваться со мной!

— Я сам хотел разобраться! — напомнил Шаталин.

— Хреново же ты разобрался, если так поступил! Саня никогда не видел «отца» в такой ярости.

— О чем вы, Георгий Михайлович? — опешил он. — Я должен был дать согласие, чтобы вас отправили на тот свет? В моей жизни было достаточно сделок с совестью…

— Забудь это слово, сопляк! Мой уход мы могли инсценировать, и твоя совесть осталась бы чиста. Мне небезразлично знать, кто займет мое место. Теперь мы не контролируем ситуацию. Мы не знаем, на кого поставит мэр, а он наверняка уже с кем-то ведет переговоры. Черт побери! Такую возможность упустил!

Он с такой силой ударил ладонью по столу, что подпрыгнули, дребезжа, приборы, наполнив кабинет безумным благовестом. Потом все смолкло. Они оба молчали, стараясь не смотреть друг другу в глаза.

Саня понял, что совершил ошибку, но не терзался угрызениями совести, не жалел ни о чем. Ему было все равно.

Лось напряженно думал, перерабатывал в мозгу полученную информацию, нервно барабаня пальцами по подлокотникам кресла.

— Беда, мой мальчик, в том, что ты до сих пор не выучил правил игры, — хрипло и натужно произнес он. — Ты не игрок. Ты проиграл…

В пятницу время взяло бешеный темп. Татьяна Витальевна поднялась засветло, спустилась в гостиную, где, свернувшись калачиком, как в старые добрые времена, спала Светлана. Осторожно, чтобы не разбудить дочь, прошла на кухню. Оставленное на ночь тесто поднялось. На прощание решила побаловать дочку беляшами. Светка любила их в детстве, часто просила приготовить. Теперь она ни о чем не просит. Столько лет живет без материнской заботы и поддержки, отвыкла просить.

Только хотела приняться за работу, как наткнулась на жалобный взгляд бульдожки. Толстая, как поросенок, белая, с рыжими пятнами на спине, Чушка держала в зубах поводок.

— Ах ты, Боже мой! — всплеснула руками Татьяна Витальевна. — Уже приспичило? Ну, пойдем, пойдем. Так и быть. — Ей все доставляло щемящую радость в эти последние минуты пребывания в доме у дочери.

Они вышли во двор. Утро дышало пронзительной свежестью, и Татьяне Витальевне захотелось еще раз пройтись по узеньким тропкам Ботанического сада.

Возле Светиной машины прогуливались двое парней подозрительного вида, какие-то помятые и заспанные. Увидев Татьяну Витальевну, они быстро ретировались, укрывшись в салоне зеленого импортного автомобиля, стоявшего тут же.

«Чудеса! — покачала головой чилийская мама. — Говорила Светке, опасно оставлять во дворе машину. Она только смеется надо мной. Досмеется когда-нибудь!»

Чушка медленно, но верно тащила ее в Ботанический сад. «Пусть сама разбирается! — махнула на парней рукой Татьяна Витальевна. — Она ведь у меня ничего не боится! В кого такая боевая?» Сказала и осеклась. Привыкла думать о дочери как о собственном, единоличном творении. Но так не бывает. Гены — вещь неотвратимая. Гены любят шутить.

В аллее Ботанического сада она присела на скамейку. Бульдожка мирно паслась, пожевывая травку. Птицы сходили с ума, завидев первые лучи солнца.

И тогда тоже было утро, пели птицы, шумел соснами лес. Кто сказал, что все злые дела творятся ночью? Неправда. Раннее утро, радостное солнце, райское пение птиц для этого не помеха. Что ей надо было в лесу? Да, Господи, будь проклят этот город, где сплошь и рядом сосновые боры и березовые рощи! А тогда, в шестидесятом году, встречалось даже всякое зверье. Вот ей и встретилось! Зверье! Того леса уже нет. Давно вырубили. Выстроили новый микрорайон. И слава Богу! Хотя при чем тут лес? При чем тут город? Таких наивных дур, какой она была, и сейчас предостаточно!

Ей едва исполнилось восемнадцать лет. Толстая русая коса доходила до пояса. Что она знала тогда о жизни, о любви, о сексе? Любимая книга — «Дворянское гнездо» Тургенева. Сейчас бы даже не открыла! Тургенев просто-напросто нечестен, когда касается взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Его девушки — бесчувственные, бесполые амебы, его мужчины — пошляки. Каждая страница пропитана ханжеством и лицемерием. Вот только природа, одна тургеневская природа по-настоящему дышит и поет…

Природа дышала и пела. В то лето Татьяна устроилась работать в детскую библиотеку на время институтских каникул. До библиотеки можно было добраться за полчаса на трамвае с одной пересадкой, а можно было всего за сорок минут пешком, напрямую, через лес. Она предпочитала второй вариант, потому что трамваи в такое время переполнены рабочим людом, да и потом, что может быть прекрасней утреннего леса?

Обычно она выходила из дому в семь утра, чтобы не торопиться, чтобы сполна насладиться прогулкой. Ведь потом целый день торчать в душном помещении. По дороге ей никто не встречался, но это не пугало. Лес казался таким безопасным в этот час.

Случайный попутчик ее не насторожил. Молодой парень, коренастый, атлетически сложенный, с красивым лицом, пышной шевелюрой смоляных волос, правда, в глазах что-то, о чем она не успела подумать. С парнями ей приходилось иметь дело, но, кроме робкого поцелуя в подъезде, Татьяна ничего такого не допускала. Она ведь была тургеневской девушкой, да еще воспитанной в коммунистическом духе непорочного зачатия.

Парень оказался общительным. Он стоял с папиросой в зубах, подперев спиной грязную, облупившуюся стену двухэтажного дома. Строит из себя хулигана, решила она. С такими ей тоже приходилось встречаться. С ними даже было проще. Они охотно шли на контакт и начисто были лишены высокомерия и снобизма, чего она терпеть не могла в своих сверстниках, а такими кишмя кишел пединститут.

— Девушка, вы забыли прихватить с собой в дорогу транзистор! — крикнул парень и направился к ней. — Кто же вам подаст сигналы точного времени и расскажет о погоде на завтра? — Он теперь вышагивал рядом и с озорной улыбкой заглядывал ей в лицо.

— Так, значит, вас зовут Транзистор? — засмеялась Татьяна и подумала: «Вот так начинаются современные советские романы». Ей, как будущему литератору, это почему-то согрело душу.

Парень с пафосом выплюнул папиросу и промычал, подражая позывным радиостанции «Маяк», «Не слышны в саду даже шорохи». Это еще больше ее позабавило. У парня артистические данные, а при институте работает эстрадно-драматический кружок. Нельзя же пропадать юному дарованию. Теперь в ней проснулся будущий педагог. С такими радужными мыслями она входила в лес.

— Передаем сводку новостей, — не унимался тот. — Никита Сергеевич Хрущев сегодня с официальным визитом посетил кузькину мать и других товарищей из колхоза «Догоним и перегоним!».

— Это уже не смешно, — урезонила его комсомолка Татьяна, — а даже грубо. Вы неправильно понимаете роль сатиры.

— Простите, я не хотел. — Ей показалось, что он искренне смутился. — Меня иногда заносит. Вы ведь никому не скажете, правда?

Он чуть не плакал. Татьяне стало жалко парня. И все же обидно. За кого он ее принимает? За сексотку? Уже не те времена! Культ личности разоблачен! И вообще скоро наступит коммунизм!

— Я не такая! — гордо тряхнула она русой косой.

— Ой, спасибочки, спасибочки! — запричитал этот странный парень и принялся в знак благодарности целовать ей руки.

— Да вы что! — возмутилась Татьяна, попыталась отстранить его и продолжить путь, так как он перекрыл всю тропинку своим большим телом. — Пустите! Я опаздываю на работу.

— Работа не волк, в лес не убежит! — озорно подмигнул ей парень, крепко сжав Танины руки своими короткими, но цепкими пальцами. — Попалась, пташка?

Кричать было бесполезно, они уже далеко зашли.

Татьяна предприняла новую попытку избавиться от назойливого кавалера, рванувшись изо всей силы.

— Не надо упрямиться! — пригрозил он ей и поволок в кусты. — Мы немного приляжем, и вы мне правильно все растолкуете насчет сатиры. Вы ведь, наверно, в институте учитесь? Вам и флаг в руки!

— Не-е-ет! Пустите меня!

Татьяна наконец догадалась о намерениях чернявого и принялась сопротивляться, но тот быстро пресек ее неповиновение, отхлестав по лицу и ударив ребром ладони в печенку, так что в глазах потемнело, а лесной воздух стал хуже едкого дыма.

— Только вякни, сучка, еще не так въе…шу! — пригрозил насильник и повалил ее обмякшее тело в траву…

Что она вынесла из первого сексуального опыта? Грубый натиск, дикую боль, его страшно волосатую грудь и необузданный рев в минуту крайнего возбуждения? Что еще? Ах, да — природа пела и дышала, как у Тургенева! Только ветер почему-то свистел в ушах. А может, не ветер? Кроны сосен кренились над ней, будто подглядывали. А вот птицам было абсолютно по фигу, что какую-то там студентку пединститута лишили невинности, — галдели, как ненормальные!

«Ладно, что я привязалась к старику, певцу русской природы, будто он виноват в моей дурости?» Татьяна Витальевна поднялась со скамьи и позвала Чушку.

С того дня ее не смущал рабочий люд в трамваях. Чернявого она больше никогда не видела и приняла бы утреннее происшествие за дурной сон, если бы, как на грех, не забеременела.

Жизненный путь, аккуратно вычерченный по линеечке, стерла резинкой чья-то невидимая рука, а потом поставила на белом листе издевательскую загогулину. Впрочем, и тот лист ватмана давно уже отсырел, и кульман выброшен на помойку!

Первое потрясение наивной девочки, шагнувшей в болото жизни, вскоре заглушили новые потрясения: роды, ссора и размолвка с матерью, скитания с младенцем на руках, малярка… Иногда Татьяна Витальевна с какой-то мазохистской благодарностью вспоминала происшествие в лесу, подарившее Светку. Ребенок помогал переносить невзгоды.

«Ребенок» все еще спал, когда они с Чушкой пришли домой. Не медля больше ни секунды, Татьяна Витальевна принялась за беляши.

— Ма, который час? — раздалось из гостиной. Она всегда так кричала по субботам, чтобы не проспать в школу, а в будние дни поднималась сама. По субботам хотелось маминого участия, но боялась, что мама забудет и не разбудит.

— Семь, — еле выдавила Татьяна Витальевна, потому что слезы душили ее — нелегко всегда дается начинка, приходится лук на терке тереть!

Светлана, разбуженная то ли Чушкой, захотевшей поделиться с хозяйкой впечатлениями от прогулки, то ли аппетитными запахами, доносившимися из кухни, врубила музыку и принялась делать зарядку. Надо всегда держать себя в форме, тем более теперь, когда Гена решился на невозможное. Вряд ли он сделает этот шаг, и все же она не позволит себе расслабиться, как его жена. Марина совсем перестала следить за собой. Мужчины этого не прощают!

Со вторника их отношения вошли в новую фазу, и далеко не в лучшую. Балуев сдержанно поздравил ее по телефону с назначением. Она уловила обиду в его голосе.

— Ты не рад этому? — спросила Светлана.

— Почему ты так думаешь?

— Значит, не рад.

— А чему тут радоваться? Ты — помощница головореза.

— Заговорил, прямо как моя мама!

— Видимо, у меня с Татьяной Витальевной много общего.

— Нам нужно встретиться.

— Наши встречи теперь будут носить официальный характер.

— Я и прошу, черт побери, об официальной встрече! — вышла она из себя. Никогда еще так трудно ей не давался разговор с ним.

— На этой неделе вряд ли получится.

Такого ответа Светлана не ожидала.

— Ты это серьезно?

— Приехал шеф. Работы по горло, — через силу оправдывался он.

— Ты это серьезно? — более настойчиво повторила она, и Балуев почувствовал, что навсегда теряет ее. Нет, это он почувствовал раньше, когда Мишкольц вызвал его к себе в кабинет и ледяным тоном произнес: «Кажется, наша общая знакомая делает неплохую карьеру».

— Чего ты хочешь, Света?

— Прекрасно. Значит, когда я была наложницей Стара, ты не брезговал встречаться со мной, пользоваться кое-какой информацией и не задавать при этом глупых вопросов? Теперь же, став помощницей Пита, я перешла за рамки дозволенного? Нарушила твои мифические принципы? Что изменилось, Гена? Я не понимаю! Или ты думаешь, я совмещаю две должности?

— Я так не думаю…

— Спасибо. — Она сделала над собой огромное усилие, чтобы не бросить трубку. — Пойми же, олух царя небесного, настал момент, упустить который мы не имеем права. Пит хочет сближения.

— Я знаю. — Он помолчал несколько секунд, как бы прикидывая в уме, стоит ли разглашать тайну, и, решившись, добавил: — Володя против этого сближения. И он прав. У Пита слишком далеко идущие планы. Он опасен для нас.

— Как знаете, — вздохнула Светлана Васильевна, — но все идет к новой войне, и вы не можете этого хотеть.

— Почему нет, если война не коснется нас?

— Замечательно! Поздравляю! Вы с Володей поступаете, как настоящие джентльмены!

— Я вижу, ты стала ярой защитницей Криворотого! Набрасываешься, как пантера! Кого защищаешь, Света? Он по пояс в крови!

— А Шалун не по пояс в крови? Однако это вам не мешает целовать его в зад! Как вы только умудряетесь не захлебнуться, джентльмены мелкого пошиба!

Последние слова она произнесла с ненавистью и бросила трубку.

После изнурительных упражнений и холодного душа беляши с чаем были кстати.

— А эти парни так и ходят вокруг твоей машины! — покачала головой Татьяна Витальевна.

— Не обращай внимания, ма. Соблюдаются необходимые формальности. Вот и все.

— Вот и все, — повторила мать, — мое турне подходит к концу. — Она прикрыла ладонью глаза.

— Ну, не надо, мама, еще наплачемся, — предрекла Света.

— Конечно, конечно, это я так.

Она вытерла кухонным полотенцем лицо и пошла укладывать чемодан.

Света, оставшись в одиночестве, закурила. Вот и опять она маму теряет, а ведь никого ближе у нее нет. Почему так происходит? Кому это надо?

— Ты приедешь к нам? — крикнула из комнаты мать, будто подслушав Светины мысли.

— Не знаю. Если будет время, — ответила та.

— Давай зимой. В Чили как раз лето. Мы с Луисом будем ждать.

— Я не обещаю, ма!

Слезы лились сами собой, но голос не дрожал. Хорошо, что мама занята чемоданом!

— Ты будь поосторожней! Хоть у тебя и мирная профессия — директор магазина, но все же. Мало ли что…

— Видишь, какая у меня охрана под окном? Не стоит беспокоиться! Пиши почаще!

Сигарета сама собой упала в пепельницу. Необходимо было пальцами обеих рук сжимать голову и сдерживать дыхание, чтобы не разрыдаться, чтобы избежать истерики в эти последние, святые минуты пребывания вдвоем.

— Не люблю я писем, — призналась Татьяна Витальевна, присев на краешек кресла в гостиной — голова кружилась. — Пишу, как курица лапой. Ни черта не разберешь! Я лучше буду звонить.

— Разоришь Луиса на телефонных разговорах!

— Ничего. Он у меня не скупердяй.

— Ты из Москвы не забудь позвонить — сообщить, как долетела.

— А ты передай привет Геннадию. Может, вместе приедете к нам?

— Вряд ли, ма. Он человек слишком занятой.

«Все я вру тебе, мамочка! Кажется, и с этим кавалером у меня полное фиаско!»

— Ты его не упускай! Он очень хороший! А коли у него с женой дойдет до раздела — ты понимаешь, о чем я говорю? — так ты не упорствуй! Хоть и приемные, а все же внуки, а дети — радость в доме.

— Да-да, разумеется, — согласилась дочь, — но до этого еще далеко.

«Так далеко, что и в подзорную трубу не рассмотреть!»

— И с ребятишками можно к нам! — продолжала мечтать Татьяна Витальевна. — У нас хорошо — солнце, океан, песок…

— Там хорошо, ма, где нас нет! — возразила банальной поговоркой Света.

— Там хорошо, где есть любовь, — перефразировала мать.

Головокружение прошло, она снова взялась за чемодан.

Света окончательно пришла в себя. Метнулась в комнату. Обняла нежно маму и шепнула ей на ухо:

— Хорошо там, где есть ты!..

В аэропорт они прибыли за несколько минут до начала регистрации. Всю дорогу в хвосте ее малолитражки плелся зеленый «мерседес». Мама уже по третьему разу расписывала прелести скучной чилийской жизни. Света старалась не думать о предстоящей встрече с Питом. Его задания она не выполнила. Он может подыскивать себе другого помощника. Гена ни разу не позвонил после того нервозного делового разговора. Видно, поставил крест на ней как на деловом партнере. А как на женщине? Поцелуй в машине во время ливня уплыл в небытие, как пустой коробок спичек по придорожному стоку. Не осталось огня. И разжечь нечем. В новом своем качестве она пугает Балуева. Странно складываются их отношения.

«Пусть все катятся к черту! — воскликнула про себя Светлана Васильевна. — Надоели! Ничего настоящего в них нет! Все поддельное! Плюнуть на все и мотануть в Латинскую Америку!»

— Может, со мной полетишь? — робко предложила мать. Она все-таки умела читать чужие мысли, во всяком случае, мысли дочери.

— А собака? — Света по-детски раскрыла глаза, будто собака была единственной причиной их разлуки.

— Я могу тебя подождать в Москве, — протянула ей соломинку Татьяна Витальевна.

Одновременно объявили о начале регистрации и о том, что произвел посадку самолет из Москвы. Голос дикторши, наполнивший здание аэропорта, заглушил ответ дочери. Они бросились к окошку регистрации, и Татьяна Витальевна не стала переспрашивать. Разве в такой суматохе можно говорить о делах?

Вернулись к машине, чтобы забрать чемодан и сказать последние, самые грустные слова.

— Знаешь, Светушка, я, наверно, больше не приеду, — опустила голову мать. — Тяжело мне, да и накладно для нас с Луисом… — Она недоговорила, как-то странно замерла с открытым ртом, глядя куда-то мимо.

— Что с тобой? — не поняла Света.

Что-то невероятное творилось вокруг, чего она не понимала. Дверцы зеленого «мерседеса» отлетели в разные стороны, и оба парня, щедрой рукой Пита предназначенные ей в охранники, выскочили наружу с такой скоростью, будто в машине у них обнаружилось осиное гнездо. Они приняли боевые позы, устремив взгляды в ту же сторону, куда смотрела Татьяна Витальевна.

Светлана обернулась.

По пустынной привокзальной площади вышагивал коренастый мужчина с солидным брюшком, в черном, мешковато сидевшем на нем костюме, галстуке и лакированных туфлях. Жирные, цепкие пальцы крепко сжимали ручку кейса. На лице застыло жалкое подобие улыбки. Анастаса Карпиди сопровождали два здоровенных телохранителя. Вся процессия направлялась к черному «шевроле» с затемненными стеклами, неизвестно когда пристроившемуся неподалеку от Светиной малолитражки.

При виде двух женщин Поликарп замедлил шаг и едва приметным кивком головы поприветствовал Светлану Васильевну. Она ответила тем же.

Она поняла все, когда заработал мотор «шевроле». Поняла по презрительно сузившимся глазам матери, по ее дрожащим бледным губам. Она никогда не видела мать в таком состоянии.

— Какой ужас! — прошептала Светлана. — Как я раньше не догадалась, что это мой отец?

— Све-туш-ка! — по слогам произнесла Татьяна Витальевна. — Я боюсь за тебя. — И уже совсем без надежды в голосе добавила: — Уедем отсюда…

— Ну уж нет! — одними уголками рта улыбнулась дочь. — Теперь я уж точно никуда не уеду!..

— С каких это пор в нашем городе стали охранять директоров магазинов? — спросил Поликарп своих спутников, когда они выехали на трассу.

— Кулибина — больше не директор магазина, — пояснил кто-то, сидевший сзади. — Пит Криворотый на днях сделал ее своей помощницей.

Карпиди невольно осклабился — полученная информация не вызвала восторга.

— Этот голуба с испорченным фэйсом допляшется у меня! — процедил он сквозь зубы. — Баба, конечно, толковая, нет слов, но подстава Мишкольца! Куда смотрит этот болван?

— Он зрит в корень, — откликнулся тот же голос на заднем сиденье. — У себя на кругу они проголосовали за сближение с Мишкольцем.

— Хорошенькие пирожки вы приготовили к моему приезду!

— Это еще не все пирожки, — предупредил тот. — Один из боевиков Пита предложил совершить покушение на вашего сына.

— Гаденыш! — вырвалось у обозленного босса. — Откуда об этом известно?

— Есть магнитофонная запись всего заседания в загородном доме Пита.

— Сам постарался?

— Угу.

— Сколько хочешь за нее?

— Десять.

— Не многовато?

— У всех есть загородные дома, а у меня нет, — с долей обиды заметил тот.

— Резонно. Так, может, возьмешь готовым домом? У меня есть один на примете. Завтра же оформим документы.

— Идет.

— А что слышно про девку Овчинникова?

— Ничего нового. Сидит под стражей в загородном доме Пита.

— Выкрасть ее нельзя?

— Не советую. Пит хорошо позаботился о ней.

— Ясно. На кой она ему сдалась? — Поликарп прекрасно знал, зачем Криворотому девка, но хотел прощупать собеседника, знает ли он.

— Не знаю, — был ответ. — Ему советовали отдать ее правоохранительным органам, ведь на ней висит убийство Демшина, но Криворотый уперся.

— Пит — довольно несговорчивый малый, — с удовлетворением отметил босс.

— И последний пирожок, — предупредил голос сзади. — Возможно, он вам покажется самым невкусным, но от фактов никуда не уйдешь.

— Не томи!

— На днях убили одного из бизнесменов Криворотого…

— Какое мне до этого дело?

— На месте преступления найден значок «Андромахи».

— Та-а-ак! — присвистнув, пропел Карпиди. — Заварухи, видно, не миновать.

— Пит рассматривает это убийство как месть за Демшина.

— То есть ты хочешь сказать, как начало войны?

— Да, но тут есть небольшая натяжка. Дело в том, что оба эти убийства отделяет всего несколько часов. К тому же оба убиты из одного и того же дамского револьвера, и почерк одинаковый — выстрел в лоб. Петуху понятно, что в обоих случаях действовала Овчинникова, но Криворотый вцепился в этот значок и ничего не хочет слышать!

— Вот какой он, Петя-петушок! — засмеялся босс.

— Я достаточно поработал в этом направлении, — продолжал осведомитель, — и выяснил мотивы второго убийства. Погибший бизнесмен раньше был личным шофером Овчинникова.

— Алик? — не сдержал своего удивления босс.

— Так точно.

— Вот ведь кукла! — с восхищением произнес Поликарп. — Кто бы мог подумать, что эта малява!.. — Он запнулся, поняв, что сболтнул лишнее.

— Вы хотели сказать, что малява запомнила в лицо убийц своего папаши? — неожиданно выдал тот.

— Что-то вроде того, — пробурчал гробовщик. — Тебя где высадить? — повернулся он наконец к осведомителю.

Человек, сидевший за спиной у Карпиди, сразу подтянулся, как солдат под строгим взглядом офицера, и отрапортовал:

— Я оставил свою машину на стоянке управления.

— Нашел место! Я высажу тебя за квартал…

За квартал до Управления внутренних дел Пал Палыч покинул черный «шевроле» босса. Следователь решил не пользоваться услугами общественного транспорта. Пеший ход больше годился для раздумий. И огромными шагами, на какие только были способны его длинные ноги, он отправился в путь.

Дум в голове скопилось множество, но самая большая дума была о загородном доме. О нем он мог мечтать часами, ибо рассматривал его как убежище от жены. Там он поживет в свое удовольствие!

Кто бы мог подумать, что это так дешево ему обойдется? Ничего себе дешево! А черепушка-то не казенная. Припомнив роковую встречу с Серафимычем, он потрогал пострадавшее темечко и вздохнул. Он ведь тогда хотел отказаться от этого проклятого дела и отказался бы, и Пит бы его не уломал! Но вовремя появился человек от Поликарпа и сказал: «Босс не поскупится. Вы останетесь довольны». Вот и оправдываются наспех брошенные слова. И при этом никто не может бросить в него камень. Пит остался доволен его работой и заплатил сполна. От Поликарпа он тоже неплохо получил за то, что все время держал его в курсе дела. Он и не ожидал, что Карпиди так заинтересуется дочкой бывшего председателя райисполкома и отвалит столько деньжищ. А завтрашняя сделка с аудиокассетой — просто чудо из чудес!

Нет, пусть говорят, что хотят, а работа у него блатная, и он мастер своего дела, не первый год сидит в отделе по борьбе с организованной преступностью, а уже добился таких успехов! Трехкомнатная квартира в центре города, машина — не какая-нибудь там засранная «Нива», а «мерседес»! И вот теперь еще — загородный дом! А что касается непосредственно борьбы, так разве он не борется? Создал такую взрывоопасную ситуацию между Питом и Поликарпом, что не сегодня завтра полетят буйные головы.

Это он открыл Карпиди карты — рассказал насчет второго убийства, насчет одинакового почерка, насчет мотива с шофером Аликом, чтобы тот почувствовал, как Пит хочет с ним поцапаться. Пит же ни черта об этом не знает. Назревает, назревает потихоньку скандал! Да уж не скандал, а великая сшибка! После которой можно будет с чистой совестью умыть руки, а при желании даже встать под душ, а потом погреться возле камина в своем загородном доме, потягивая из керамической кружки горячий грог или, на худой конец, чай с молоком!

Разобью английскую лужайку, заведу английские порядки, куплю британского кота, размечтался Беспалый и, не зная, что ему придумать еще, бухнулся в свой нежно любимый «мерседес» и воскликнул, как истинный британец:

— В сраку всех! В сраку! — воздев к небу кулаки.

…Настя третий день не притрагивалась к еде и вообще потеряла всякий интерес к жизни. Пять лет она жила одной-единственной надеждой, страстной жаждой мести, похожей на счастье. Все остальные чувства атрофировались в ней, еще не родившись. Жизненными соками не питалась ее душа. Она ни о чем и ни о ком больше не жалела. И даже то, что до конца не выполнила свою миссию, ничуть не тревожило Настю. В одно прекрасное, солнечное утро она утратила смысл существования, а за одну задушевную, тихую ночь устала навсегда.

В своем заключении у Пита она старалась вспоминать только о хорошем, теплом, приятном. Немного она находила такого в своей коротенькой жизни.

За окном ее комнаты постоянно маячила чья-то голова. Головы были разные — караул сменялся через определенное время. За дверью тоже кто-то сидел. Она слышала голоса. Настя не помышляла о побеге, но совершенно не могла понять, как при таком строгом режиме к ней допускали гостей.

Первой пришла Люда. Она села прямо на пол, сплошь заросший одуванчиками, из которых горничная плела веночки ей и брату, и они, перекрикивая друг дружку, заголосили: «Ах, мой голубой дельтаплан! Стрелой пронзает туман!» Наоравшись от души, долго хохотали, а потом Люда тревожно спросила:

— Твоя бабушка к ужину вернется?

— Нет-нет! — успокоила ее Настя. — Она останется ночевать у подруги!

— Слава Богу! — обрадовалась девушка. — С детства не переношу, когда на меня кричат! Сразу теряюсь, каменею.

— А на тебя часто кричали?

— Постоянно. Отец житья не давал.

— А мой папа на меня никогда не кричит.

— Ему просто не до тебя! — махнула рукой Люда. — И слава Богу! Отцы, они когда возьмутся за воспитание детей, так хоть святых из дома выноси! Только пух и перья летят! — Она посмотрела на часы и воскликнула: — Батюшки! Я совсем с тобой заболталась, а ведь надо ужин готовить! Ты идешь домой?

— Нет, я еще здесь побуду.

— Ну, как знаешь. Долго не засиживайся, а то мама потеряет. Опять я во всем виновата буду. — Люда поднялась, отряхнула свое платье в желтый и синий горошек, преспокойно открыла дверь ее комнаты (а за дверью море одуванчиков! А вдалеке виднеется их дом!) и пошла, пошла… Настя могла бы пойти за ней, но не хотела. Она уже знала, какое завтра наступит утро.

В другой раз к ней пропустили Эльзу Петровну. Тетя, по обыкновению, принялась протирать очки, будто в них дело, — просто на глаза навернулись слезы.

— Я приехала повидаться с тобой. Как ты?

— Нормально. Не стоило тратить время и деньги.

— Ты, как всегда, мне грубишь. Чем я заслужила такое обращение?

— Сама не знаю, — пожала плечами Настя, — может, мы по гороскопу не совместимы?

— Возможно, — вздохнула Эльза Петровна и достала из сумочки знакомую коробку. — Я привезла тебе краску для волос.

— Ой, спасибо! — обрадовалась Настя.

Только вчера она, глянув в зеркало, ахнула — волосы отросли! Жуткая картина! Серебристые корни уже вылезли на целый сантиметр!

Она взяла в руки коробку, а та вдруг на глазах стала уменьшаться, прямо как у той, сказочной Алисы, хотя это ей только казалось. На самом деле Алиса просто росла. Коробка совсем исчезла, и Эльза Петровна ушла не попрощавшись. И правильно сделала. Тогда, в Москве, Настя поступила точно так же.

Как-то ночью вломились монахи. Двое в белых капюшонах. Они, правда, ее не заметили, говорили друг с другом о погоде, о природе. Настя им не мешала, молча лежала, слушала.

— Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили! — хвастался один монах своими успехами в математике.

— Да не звезди ты! — не верил ему второй. — Гришуня сто грамм опрокинет — уже лыка не вяжет!

— Я тебе говорю! Сукой буду!

— Побожись!

Первый монах щелкнул ногтем большого пальца о передний зуб и провел им по шее.

Потом Настя уснула, а когда проснулась, в комнате остался всего один монах. Он сидел на стуле в глубоко надвинутом капюшоне, так что виден был только рот. И рот кривой.

— Проснулась, ласточка? — спросил этот рот.

Вместо ответа Настя отвернулась к стене.

— Нет, так дело не пойдет!

Он с силой перевернул ее, тряхнул за плечи. Настя открыла глаза. Откуда она взяла капюшон? Пит стоял перед ней в обычном своем одеянии — в легком костюме болотного цвета.

— Какого черта? — застонала девушка.

— Это я хочу тебя спросить: какого черта? Тебя что, с ложечки кормить прикажешь? Я тебе не нянька! Жрать не будешь — через кишку накормят! Ясно? Здесь тебе не шахта, чтобы голодовки устраивать!

— Отвянь! Твоя рожа у меня не вызывает аппетита!

— Послушай, детка, я терплю оскорбления до поры, ссылаясь на твой недоразвитый умишко! Лучше не доводи меня, а то недосчитаешься многих зубов!

— Че ты пришел сюда? Я тебя не звала!

— Пришел предупредить о кишке!

— Ну и проваливай! Считай, что я предупреждена!

— Еще не все. Снова звонил твой хахаль. Мы с ним договорились завтра утром обменяться товаром.

— Я тебе не верю! А его никто не просил заботиться обо мне!

— Тебя никто не спрашивает, детка! Твое место у параши! Выгодней иметь кассету, чем такую безмозглую куклу, как ты!!

— А я не напрашивалась в гости.

— Жрать будешь? — произнес он более ровным голосом, как спрашивают непослушных детей после сурового наказания.

— Буду, — пробурчала она.

Пит приоткрыл дверь и крикнул кому-то:

— Давай!

Охранник внес на подносе чашечку кофе, рогалик, масло, тонко нарезанный сыр и блюдо с фруктами, поставил на стол и удалился.

— Приятного аппетита! — пожелал ей босс и тоже направился к двери.

— Постой! — крикнула Настя.

— Что-то новенькое — ухмыльнулся он. — Я не хочу своей рожей портить тебе аппетит!

— Послушай, Пит… — Она впервые обратилась к нему по имени, и он даже присел от изумления. — Послушай. На хрена этот обмен? Эта кассета тебе вряд ли повредит, даже если ее отправят в Москву.

— Ты мне льстишь, ласточка. Я не Господь Бог.

— Он ведь может сделать копию и шантажировать тебя снова. Такие случаи бывали. Не надо обмена!

— Ты не хочешь на волю? — все больше поражался Пит. — Тебе так понравилось у меня?

Она сидела на диване, спустив ноги на пол, упершись локтями в колени и поникнув наполовину серебристой головой.

— Зачем устраивать этот цирк? — пробубнила обиженным голосом Настя. — Он — наивный парень, не понимает, что живой ты меня отсюда не выпустишь.

— Что за чушь ты городишь? — ухмыльнулся босс. — Пей кофе, а то остынет! — Он вновь сделал попытку уйти.

— Стой! — закричала она с такой невероятной силой, что мог бы остановиться танк на полном ходу.

Криворотый с испугом посмотрел на девушку. Она подняла голову, но в ее глазах не было мольбы или просьбы о пощаде — только ненависть, бескрайняя ненависть. Она быстро совладала с собой и вновь обратилась к нему по имени:

— Пит, я прекрасно понимаю, что завтра умру…

— Да кому ты нужна, соплячка!..

— Заткнись! — Она тяжело дышала. После нескольких дней голодовки крик давался с трудом. — Пит… — Очень трудно было говорить ровным, спокойным голосом с человеком, искалечившим ей жизнь. — Этот парень не должен погибнуть.

— У тебя бред, ласточка. Надо покушать.

— Обещай мне, что он останется жив. Это моя последняя просьба. Ты обязан ее выполнить.

— Я никому ничего не обязан, а ты начиталась каких-то старых романов о благородных разбойниках…

— Обещай мне, Криворотый! — завопила она, пнув поднос со всем его содержимым, да так ловко, что не остался целым ни один бьющийся прибор. — Обещай мне, сука!

Она бросилась было к нему, но он предупредил попытку вцепиться ногтями ему в лицо, перехватил руку девушки и вывернул ее назад. Вбежавшие охранники оттащили пленницу обратно к дивану.

— Обещай мне! Слышишь? А иначе… — Настя недоговорила свое условие, потому что ей залепили пластырем рот.

— Вот и ладушки! — произнес он любимое словцо, зачем-то подмигнул ей, а потом приказал охранникам: — Принесите новый завтрак! И не забудьте снять эту штуку! — усмехнувшись, он указал на собственный рот.

Федор приехал к Балуеву домой в назначенный час. Геннадий Сергеевич оказался не один. Он провел его в гостиную, где в широком мягком кресле восседал Мишкольц. Шеф листал какой-то заграничный журнал и поприветствовал вошедшего кивком головы. Федор сразу обратил внимание на маленький кожаный саквояж, стоявший перед Мишкольцем на журнальном столике.

— Это твой, — пояснил Балуев.

Федор щелкнул замком. Саквояж был набит пачками долларов.

— Он должен их пересчитать при тебе и отдать расписку, — предупредил Геннадий. — Без расписки не уходи!

— Поликарп обязательно скажет: «Я верю моим друзьям!» — посмеялся Мишкольц. — Не купись на его доброе расположение. Заставь пересчитать деньги.

— Если скажет, что твоя расписка потерялась или он ее забыл, попроси дать новую расписку в получении денег, — продолжал наставлять Балуев.

Федор все это время молчал, безучастно разглядывая дорогие, искрящиеся костюмы обоих джентльменов. Сам он оделся по-простому: широкие серые брюки и черная водолазка. Балуев поймал на себе его взгляд и поинтересовался:

— Почему так оделся?

— На кладбище еду, — беспечно бросил тот.

Джентльмены переглянулись.

— Та-ак! — Балуев обошел Федора сзади и сунул руки в карманы его брюк. — Это что еще за фокусы? — Геннадий вытащил из одного кармана небольших размеров модернизированный наган, а из другого — стилет.

— Зачем же так, Федя? — по-отечески пожурил Владимир Евгеньевич. — Ты ведь можешь нас подставить.

— Машину обыскивать? — уничтожающе посмотрел на него Балуев. — Или сам головой будешь думать?

— Сам.

— Я поеду с ним, Володя! — заявил Геннадий Сергеевич. — Он в таком состоянии может дров наломать!

— Ты останешься здесь, — тихим голосом приказал Мишкольц. — У Поликарпа сегодня не самый радостный день в году. Ты хочешь ему доставить радость? Я не могу рисковать моим помощником.

— А им? — Гена мотнул головой в сторону Федора.

— Во-первых, никто не просил Федю занимать деньги у Карпиди, — здраво рассуждал Мишкольц, — а долг, как известно, платежом красен. Во-вторых, Шалун обещал подстраховать.

— А это разве не риск? — возразил Балуев. — Виталька может еще больше дров наломать! Ты что, его не знаешь?

— Мы с ним вчера обговорили все до мельчайших подробностей. Его ребята на рожон лезть не будут, но впечатление произведут.

Володя, как всегда, обезоружил, и Балуеву ничего не оставалось, как пойти на кухню и сварить всем кофе.

— Владимир Евгеньевич, — обратился к Мишкольцу Федор, воспользовавшись отсутствием Геннадия, — вы ничего не предприняли в отношении Насти?

Балуев просил его не приставать к шефу со всякими глупостями, но он не удержался.

— Мы не можем сейчас ничего предпринимать, — был ответ. — На текущий момент отношения с Питом Максимовских не сложились. Мы не имеем права ставить ему какие-либо условия.

Федор промолчал. Он не был посвящен в перипетии сильных мира сего. Он не знал, что помощником Пита на днях стала Светлана Кулибина, что она билась как рыба об лед, пытаясь договориться с Балуевым и Мишкольцем. Он и не подозревал, что отношения не сложились не из-за Криворотого, а из-за того, что тесто замесили на ревности и амбициях Балуева, на чистых помыслах Мишкольца, а потому и не выйдет общего пирога.

— Что ты собираешься делать с кассетой? — неожиданно поинтересовался Владимир Евгеньевич.

— Пока ничего, — соврал Федор.

— Не вздумай шантажировать Пита! Оторвет голову!

— Хорошо.

— Хорошо, что оторвет голову? — пошутил Мишкольц. — Чем намерен заниматься дальше?

— Не решил еще.

— С нами не хочешь остаться? На тех же условиях. За полгода поднимешься так, что мать родная не узнает!

— Нет. Больше не хочу.

— Как знаешь.

Только сумасшедший мог отказаться от такого предложения. Мишкольц снова уткнулся в свой журнал, а Балуев наполнил гостиную ароматом вечного напитка.

— Я должен позвонить Поликарпу? — всполошился Федор.

— Не суетись! — Геннадий поставил перед ним чашку с кофе.

— Год назад я в точности обговорил с Карпиди дату, — напомнил Мишкольц. — Он тогда сказал, что будет ждать тебя до полуночи в своей резиденции на кладбище. Надеюсь, он помнит свои слова. Недаром именно сегодня вернулся в город. — Владимир Евгеньевич посмотрел на часы. — Половина одиннадцатого. Приедешь к нему в половине двенадцатого. Не надо показывать гробовщику, что мы слишком усердствуем.

— Но и медлить тоже опасно, — возразил Балуев. — В последнюю минуту Поликарп может выкинуть какой-нибудь фокус. Это вполне в его духе.

На Федора было страшно смотреть. Последние дни вымотали его окончательно, превратили в ходячий манекен. Он похудел, осунулся, светлые живые глаза потонули в черных колодцах, отпечатках бессонницы, стали неподвижными.

Джентльмены плохо себе представляли, что на самом деле творится с парнем, отнеся все на счет волнения от предстоящей встречи с Поликарпом. Правда, Геннадий Сергеевич догадывался об истинной причине таких изменений в облике Федора, но не придавал этому особого значения. Любится — перелюбится. Кому-кому, а ему-то известно, что такое любовь, что такое страсть. Просто он умеет держать себя в руках и не намерен выворачиваться наизнанку. Каждый человек судит о ближнем по собственному опыту, не подозревая, что у ближнего, может быть, все устроено иначе. Один всю жизнь идет на компромисс и даже получает от этого удовольствие, для другого компромисс — казнь о двух лошадях и двух телегах, которые раздирают его на части!

— Пора! — сделав последний глоток, подвел итог Геннадий.

— В самом деле, — подтвердил Мишкольц, отодвинув свою чашку.

— Я готов, — отозвался Федор, так и не прикоснувшись к напитку.

Ни слова больше не говоря, он взял с журнального столика саквояж и направился к выходу.

Мишкольц снова принялся листать журнал, а Геннадий прилип к окну.

— Сел в машину, — комментировал он, — выезжает со двора. В хвост ему пристроился синий «джип».

— Это Шалун, — не отрываясь от журнала, пояснил Владимир Евгеньевич.

— Все. Скрылись.

Балуев сунул в рот сигарету и отошел от окна. Его раздражала собственная безучастность на последнем, завершающем этапе дела, ради которого он потратил столько сил и времени. Но шеф был неумолим: «Вечно ты лезешь на рожон, как Чапай на боевом коне! Ты — мой помощник, а солидности в тебе ни на грош!» Геннадий напомнил, что ему всего двадцать восемь лет, а это не тот возраст, когда солидность — самое необходимое качество. И вообще, не настало ли время получить расчет? Разговор происходил незадолго до приезда Федора и оборвался на полуслове. Теперь, когда Балуев сел рядом и закурил, Володя спросил примиренческим тоном:

— Вы что, с Федей решили открыть собственное дело?

— Он выходит из игры? — сразу догадался Балуев.

— Да. Сегодня в полночь — он уже не наш человек.

— Ненормальный!

— А ты нормальный? Или это была шутка насчет твоей отставки?

— У меня по крайней мере есть деньги, чтобы обеспечить себе независимость.

— Так! — Мишкольц швырнул журнал на диван. — И что дальше?

— Ты хочешь знать все мои планы?

— Хотя бы на ближайшие полгода.

— Ладно, — согласился Геннадий. — Слушай, если это тебе интересно. Сначала я разведусь с Мариной. Попробую у нее отвоевать хотя бы одного ребенка. Перееду жить в столицу. Найду работу по специальности в каком-нибудь музее и заживу тихой, праведной жизнью.

— Ты меня прости, Гена, но это смешно.

— Почему? Почему не смешно жить здесь и одновременно жить в Венгрии? Почему не смешно разрываться между двумя женами и сыновьями от разных жен?

Никогда в жизни Геннадий не высказывал своему шефу и другу подобных вещей, хотя и раньше не скрывал своего презрения к первой жене Мишкольца и уважения ко второй. Но это были незначительные, малоприметные ужимки и реверансы. Сегодня прорвало плотину.

— Все ясно. Ты устал, — похлопал его по руке Мишкольц, давая понять, что не намерен обсуждать с ним свои семейные проблемы. — Тебе необходим отдых. Мотани куда-нибудь на месяц.

— Нет, — твердо заявил Балуев. — Сейчас не время.

— Его никогда не будет.

— Мне все опротивело, Володя, — признался Геннадий Сергеевич. — Я хочу спокойной жизни.

— Это хандра. Пройдет. Дождемся возвращения Федора, а потом покрутим глобус. Тебе надо отдохнуть.

— Боюсь, что не поможет. — Балуев затушил сигарету, собрал на поднос чашки, поднялся и уже на пороге гостиной спросил: — Тебе с лимоном или с бальзамом?..

Зачем он вооружился перед поездкой на кладбище, Федор и сам не мог толком объяснить. Просто вспомнил, как стояла на коленях Настя, умоляя, чтобы он убил Поликарпа, и наган машинально полез в карман брюк. Убить Карпиди в его резиденции — это погибнуть самому, а такой роскоши он не мог себе позволить. Ведь завтра главный день в его жизни, а значит, завтра еще надо жить. Он начал вести переговоры с Питом за спиной Балуева и Мишкольца, когда понял, что они ничем ему не помогут. Завтра он произведет великий обмен, выкупит девочку, и они вместе уберутся прочь из этого проклятого города! И никто не сможет упрекнуть его в нарушении правил игры или в том, что он задел чьи-либо интересы. Сегодня в полночь он уже ничей! Какая прелесть! В городе, где даже самая последняя уборщица называет себя мафией, он — ничей!

Еще выезжая со двора Балуева, Федор заметил, что следом за ним едет синий «джип». В его блокноте уже года полтора записан номер этой машины, и он прекрасно знает тех, кто в ней сидит. С ребятами Шалуна он сталкивался много раз, когда разорились оба его магазина. Чем они только не угрожали ему и однажды все-таки избили, произвели, как они выражаются, косметический ремонт фэйса. Сегодня они его охраняют и будут стоять насмерть, чтобы ни единый волосок не упал с его головы.

У ближайшего перекрестка, когда он стоял на светофоре, слева пристроился «форд» с затемненными стеклами. Он краем глаза заметил, как стекла «форда» стали быстро опускаться. Такие штуки он хорошо знал по гангстерским фильмам и стремглав бросился на пол.

— Ты че, придурок? — донеслось из «форда».

Федор поднялся. В раскрытом оконце автомобиля торчала голова Шалуна.

— Следуй за нами, паря! — подмигнул он Федору, и затемненные стекла поехали вверх.

Теперь он держался в хвосте у «форда» и удивлялся тому, как выслуживается Шалун перед Мишкольцем — даже самолично решил участвовать в операции.

«Форд» вел Федора по центральным улицам города, тогда как Федор намеревался добираться до кладбища окольными путями. На проспекте Мира он сбавил скорость и немного отстал, успел взглянуть на окна пятого этажа в доме с ювелирным магазином. На миг ему показалось, что он спутал их с какими-то другими окнами, потому что в окнах Настиной квартиры горел свет. «Быть этого не может! — чуть не воскликнул Федор и почти остановился. Нет, он ничего не перепутал — свет действительно горел! — Что за чертовщина?» — вновь набирая скорость, спрашивал себя парень. Теперь он досадовал, что не сможет в скором времени разгадать эту тайну. После кладбища надо вернуться к Балуеву, а завтра, уже в семь утра, состоится обмен, и они вместе с Настей приедут на проспект Мира, ведь ключи от квартиры до сих пор у него. Он сам назначил Питу это время. И сам выбрал место. Он все хорошенько продумал. Во-первых, нейтральная территория — запущенный парк Лермонтова контролирует Лось. Во-вторых, обветшалый пешеходный мостик через высохший ручеек, выстроенный еще до изобретения автомобиля. В-третьих, он подъедет к мостику со стороны главных ворот парка, а они — со стороны старого завода, не функционирующего уже несколько лет. Это поможет им с Настей избежать погони. Правда, главные ворота могут заблокировать люди Пита. Но и на этот случай Федор все предусмотрел. Он не станет возвращаться той же дорогой. Дело в том, что парк Лермонтова плавно переходит в огромный лесной массив. Недаром последние два дня Федор посвятил его обследованию. От дороги, ведущей к главным воротам, ответвляется узкая заасфальтированная полоска с односторонним движением в сторону лесного массива, впадающая потом в огромную реку под названием Колымский тракт. Это и будет их спасением. Он специально выбрал ранний час, чтобы на узкой дороге не было машин. Тогда он на хорошей скорости ее преодолеет за пять-семь минут.

Но это все будет завтра, а сегодня надо покончить с Поликарпом. Вернее, с долгом. С последним долгом. Кошмар длился полтора года. Кажется, черная полоса жизни закончилась. Не может быть все время черно. Завтра он обнимет Настю. Скажет: «Выходи за меня!» Она, конечно, заартачится. А как же иначе, все-таки девушка, невинная. Он ее покорит своей любовью. Кто еще будет ее так любить? А дурь с этой бесконечной местью вскоре выветрится из головы. У нее не будет времени убиваться по брату и по любимой кукле — он ей быстро настругает ребятишек! Дети облагораживают. А кого облагораживала месть?

И тут на него навалилась новая дума. Он совсем упустил из виду, что за Настей числятся два убийства! Вот дурень! Влюбился, и будто не было ничего! Он спасет ее от Пита — это только полдела. Надо еще спасти ее от правосудия! Нет, они не поедут завтра на проспект Мира. К тому же этот подозрительный свет в окнах! Нет-нет! И к нему ехать тоже небезопасно. Что же делать? Надо бежать из этого города! И нечего думать о регистрации брака! Курам на смех! Он представил, как Настя в загсе одевает ему на палец кольцо и в это время щелкают наручники!

Федора бросило в жар. Выхода не было! Он заставил себя не думать об этом сейчас, тем более что обстановка вокруг резко изменилась. Он достиг окраины города, территории Поликарпа. «Форд» с Шалуном куда-то исчез, зато впереди маячила машина автоинспекции. Он понял, что теперь она ведет его к кладбищу, и оценил находчивость Шалуна. Этот маневр был предпринят во избежание провокаций со стороны местных гаишников, которых спокойно мог подкупить гробовщик.

Федор посмотрел в зеркало заднего обзора — синий «джип» неотвратимо следовал за ним. Машина, которую он видел в самых кошмарных снах, теперь олицетворяла собой надежду на спасение. По левую руку от Федора чернел лес, по правую тянулись бесконечные трущобы. На углу одной из трущобных улиц он заметил маленький уродливый автобус, какие иногда используют вместо катафалка. Автобус стоял с зажженными фарами, будто водитель его о чем-то задумался. Когда «опель» с эскортом проследовал мимо, автобус вывернул на шоссе и пристроился в хвост к «джипу».

«Веселый бы мне тут оказали прием, если бы не мое сопровождение! — предположил Федор. — Я бы с ума сошел, если бы этот катафалк дышал мне в затылок! Пусть теперь бравые ребята в «джипе» сходят с ума!»

Не успел он об этом подумать, как автобус пошел на обгон. На этот раз Федора бросило в холод.

Спасительный «джип» предпринял отчаянный маневр, резко рванувшись влево и перекрыв автобусу дорогу, рискуя быть протараненным. Автобус невинно посигналил. «Джип» принялся вилять из стороны в сторону. Это, видно, заметили в головной машине и громко по мегафону предупредили водителя автобуса, чтобы не шел на обгон. Впереди показалось кладбище.

Машина автоинспекции довела «опель» до главных ворот и, не останавливаясь, поехала дальше. Автобус свернул в другие кладбищенские ворота. «Джип» остановился одновременно с «опелем». Из него выскочили пять здоровенных парней и облепили ворота. Федор понял, что на территорию кладбища они не сунутся и дальнейший путь он будет преодолевать в одиночестве.

Вцепился вспотевшими пальцами в ручку саквояжа. Дернул дверцу «опеля». Вышел. С кладбища повеяло холодом. И еще чем-то мерзким, неуловимым, что обязательно присутствует в воздухе в подобных местах. На ватных ногах сделал он несколько шагов и оказался в живом коридоре парней Шалуна. Они молча следили за каждым его движением, а он двигался, как сомнамбула.

— Ни пуха! — подбодрил кто-то из них, его бывших палачей.

— К черту! — двусмысленно бросил он и добавил про себя: «Всех вас к черту!»

Резиденция Поликарпа — одноэтажная хибара с табличкой «Надгробные памятники» — находилась примерно в двухстах метрах от ворот. Главная аллея кладбища освещалась тусклыми фонарями, зато дорожка, по которой он ступал, сверкала ярче фонарей. Гробовщик посыпал ее кварцевым песком, догадался Федор. Зачем ему такое понадобилось? Не успел он это как следует обдумать, как увидел в самом конце аллеи свет. Это был знакомый ему автобус. Он вывернул на аллею и мчался с огромной скоростью прямо на Федора, ослепив светом фар. Реакция последовала мгновенно. До резиденции оставалось еще метров сто, а рядом находился общественный туалет — каменное несуразное сооружение с двумя входами. Он едва успел добежать до туалета и нырнуть в один из входов, когда автобус, не сбавляя скорости, пронесся мимо и вылетел в ворота, сопровождаемый матом парней Шалуна. Федор разобрал, что в салоне автобуса играла музыка. Что-то веселое, в стиле ретро.

Во всех окнах дома горел свет. Его ждали или у гробовщика в такое время есть дела на кладбище?

Он взошел на крыльцо. Открыл дверь. От спертого, кислотабачного запаха к горлу подступила дурнота. Федор сделал над собой огромное усилие, прежде чем шагнуть внутрь.

В темном предбаннике и в тускло освещенном коридоре ему никто не повстречался. В доме было три комнаты, и в каждой стоял неприятный гул, напоминающий осиное гнездо. Он знал, что комната Карпиди самая дальняя, но не прошел до нее и двух шагов, как услышал за спиной:

— Куда?

Обернулся. Неизвестно откуда в коридоре вырос громадный детина с расплющенным по всему лицу носом и глубоко посаженными глазками, которые при плохом освещении казались лишенными зрачков.

— К Анастасу Гаврииловичу, — интеллигентно промямлил Федор.

— Кто такой?

Детина подошел вплотную и дохнул перегаром.

— Мне назначено, — еще более неуверенным голосом произнес тот.

— Назначено, говоришь? Что-то раньше я тебя здесь не видел.

— Я вас тоже…

— А что в чемоданчике? — заинтересовался детина. — Ну-ка, покажь!

Федор уже понял, что дело принимает дурной оборот. Было как-то глупо потерять все в двух метрах от цели, и он решил действовать. Как только детина протянул руку к саквояжу, он изо всей силы двинул ему коленом в пах.

— С-с-сука! Блядь! — застонал тот, согнувшись в три погибели.

И Федор не нашел ничего лучше, как долбануть его саквояжем по голове. Сам удар произвел несильное впечатление на детину, но посыпавшиеся ему на голову пачки долларов вызвали в нем раболепный трепет перед пришельцем.

— Не знаю, как так получилось, — сидел он в растерянности на полу, разглядывая помутневшим взором деньги, и без конца разводил руками, словно хлопал крыльями, пытаясь взлететь.

Двери всех трех комнат распахнулись, и в коридор высыпали люди, и кое-кто уже начал подбирать доллары, а Федор стоял с раскрытым ртом, пока не сообразил крикнуть:

— Это мои деньги!

Но в тот же миг ему на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.

— Были твои — стали мои! — Произнесенная фраза подразумевала улыбку, но Поликарп не улыбался. Он буравил парня своими жгучими глазами, пока не кивнул на дверь дальней комнаты. — Пошли!

— А деньги?! — взмолился Федор.

— Не твоя забота.

— Но их могут…

— Не могут.

— Их надо пересчитать!

— Я верю моим друзьям.

— Нет, пожалуйста, пересчитайте!

— Не волнуйся! — Он почти силой втолкнул Федора в комнату и приказал своим людям: — Деньги ко мне на стол! — Потом обратился к растерявшемуся окончательно детине: — А ты, Вася, что сидишь? Попку простудишь! Давай-ка тоже ко мне!

Федор больше года не был в этой комнате. Отчаяние привело его сюда. Никто из друзей и коллег не давал ему больше денег в долг, в городе все знали, что он банкрот и платить по счетам ему нечем. Он купился на показное радушие Поликарпа. Он был знаком со многими людьми из его окружения и наивно полагал, что сможет со временем стать здесь своим парнем. Но если бы не Мишкольц, Федор до конца жизни не расплатился бы с гробовщиком. Тот, подобно пауку, оплетал свою жертву немыслимыми процентами, потому что включал счетчик на каждый день. «Ты живешь сегодня, и денежки с тебя выжимаются!» — любил говаривать Карпиди.

Федор отметил, что за полтора года в комнате ничего не изменилось. Здесь вообще ничего не менялось уже много лет. Язык не поворачивался назвать эту дыру кабинетом. Грязные, в жиру и в копоти стены неопределенного цвета, письменный стол-развалюха с двумя обшарпанными тумбами, телефон периода культа личности, пара продавленных кресел, побуревших от времени и от грязи, пара стульев, на которых опасно сидеть, единственное узкое окошко, заляпанное то ли цементом, то ли каким-то другим раствором и оттого почти не пропускавшее солнца. А на что лампы дневного света, прикрученные к низкому потолку? От них все без исключения лица в этой комнате приобретали мертвенный, зеленоватый оттенок. Роль украшения мрачной, затхлой конуры отводилась портрету женщины средних лет, висящему над столом босса. Автор его явно принадлежал к разряду тех художников, что срисовывают с фотографий для надгробных памятников. Женщина с крупными чертами лица, с зализанными назад густыми черными волосами, закутанная в какую-то яркую, цветастую материю, как две капли воды походила на хозяина кабинета. Во время своего первого визита сюда Федор по простоте душевной спросил Поликарпа: «Это ваша мама?» Тот как-то сразу насторожился, глаза забегали быстрее обычного. «Нет, — ответил Анастас Гавриилович, — это мать моего друга».

Зачем было врать, не понимал Федор, снова разглядывая портрет женщины. Ведь сходство очевидно. Парню было невдомек, что Анастас Карпиди относился к тому распространенному типу людей, которые, жестоко и напористо вламываясь в личную жизнь других, пуще огня боятся вторжения на свою территорию. Даже бесхитростный интерес постороннего человека к портрету покойной матери приводит в движение их маневренный аппарат.

— Что стоишь, голуба? Присаживайся! — похлопал его по спине Поликарп. — Места всем хватит!

На самом деле в этой конуре негде было повернуться, и, когда ввалился незадачливый Вася с расплющенным носом и вонючим ртом, дышать стало трудно.

— Уй ты, мухомор-поганка! — замахал на него гробовщик. Видно, запах, исходящий от Васи, ему тоже не понравился. — Что ж ты, мерзавец, набрасываешься на людей? Совсем тут без меня опупели?!

Публичное распекание подчиненных, как известно, является любимой забавой начальников-самодуров всех времен и народов. Не мог без этого обойтись и Анастас Гавриилович, считавший себя другом и наставником молодежи.

Детина, поникнув головой, промямлил в свое оправдание:

— А вдруг там взрывчатка…

— Что? Взрывчатка? — трескуче рассмеялся Поликарп. — Да ты погляди на него, Вася, — сунул он жирный палец прямо в лицо Федору. — Разве он похож на террориста?

— Кто его знает… На морде не написано, а штука в руках подозрительная…

— Должен по морде разбирать, сука! — ударил обоими кулаками по трухлявому столу босс, так что клуб пыли взвился к потолку. — На хрена я плачу тебе? Чтоб ты на жопе сидел в коридоре?

Отчитав как следует охранника, он принялся за Федора:

— А ты что, голуба, телефон мой забыл? Я даже людей предупредить не могу о твоем приходе. Считай, легко отделался. Был бы Вася потрезвей, задал бы тебе жару! Он добрый становится, как выпьет. Что не позвонил-то?

В это время в кабинет внесли пачки долларов, собранные в коридоре услужливыми подчиненными, и вопрос Карпиди остался без ответа. Деньги он ловко сгреб в выдвижной ящик стола и запер его на ключ.

— А пересчитывать не будете? — запел жалобную песню Федор.

— В банке пересчитают, голуба. Я времени не трачу на такие пустяки. Можешь спокойно ехать домой и — бай-бай.

— Как ехать домой? А расписку вы мне не вернете? — У Федора даже перехватило дыхание от такой наглости.

— Расписку? — сыграл удивление Поликарп, выкатив вперед нижнюю губу. — С распиской придется обождать, голуба. Я сначала должен отчитаться перед своими ребятами на кругу. Я ведь давал тебе деньги из общей кассы.

— А как же договор с Владимиром Евгеньевичем?

— Кто это? Ах, Володя! И что с того, дорогуша? Зачем ты сюда приплел Мишкольца? Да, мы с ним договаривались, что ты сегодня принесешь деньги, но, что я тут же верну расписку, об этом ни слова!

— В таком случае, напишите мне расписку в получении от меня денег, — воспользовался Федор советом Балуева.

— В таком случае, голуба, ты идешь на х…! Поликарп никогда и никому не давал расписок! — заорал гробовщик так, что даже портрет матери задрожал на стене, не говоря уже о Федоре, у которого все внутри перевернулось.

Ему нельзя было ехать сюда одному! Не зря так расстраивался Геннадий Сергеевич — он предвидел что-то подобное.

— Чего ты ждешь? Иди! — Поликарп указал ему на дверь вездесущим жирным пальцем.

— Я никуда не уйду, пока… — начал Федор, но телефонный звонок перебил его.

Рассвирепевший Поликарп крикнул в трубку:

— Да! — собираясь вылить на кого-то свой гнев, но тут же размяк и расплылся в обворожительной улыбке. — Володенька! Дорогой! Сколько лет, сколько зим! А у меня тут твой человечек!

Мишкольц на другом конце провода терпеливо выслушал восторженные приветствия Карпиди и без эмоций сказал:

— Я тоже рад тебя слышать. Надеюсь, мой человечек тебя не сильно утомил? Дай-ка ему трубку, если не сочтешь за труд.

Федор ухватился за нее, как за палочку-выручалочку, и даже дрожь в коленях прошла. Владимир Евгеньевич, как всегда, был немногословен.

— Он деньги посчитал?

— Нет.

— Расписку отдал?

— Нет.

— Новую расписку написал?

— Нет.

— Передай ему трубку.

Федор повиновался.

— Послушай, Поликарп, ты не помнишь, какой сегодня день недели? — издалека начал Мишкольц.

— Пятница. Через пятнадцать минут наступит суббота. У тебя что, нет под рукой календаря?

— Я хочу тебе напомнить, что еврейская суббота наступает в пятницу, после заката солнца.

— Поздравляю…

— А это значит, — не обратив внимания на поздравление, продолжал Мишкольц, — что, по нашим законам, я не имею права сегодня говорить о делах. В этот день я обычно поручаю мои дела самым верным друзьям. И, представь себе, ни разу еще не ошибся.

— Завидую…

— Так вот, сегодня я поручаю их тебе, дорогой, и надеюсь завтра, на закате солнца, когда закончится святая суббота, поблагодарить за оказанную услугу.

Мишкольц разыграл любимую карту гробовщика, которого хлебом не корми, дай только поразглагольствовать о мужской дружбе и взаимовыручке. К тому же Карпиди слыл в определенных кругах стойким интернационалистом. Ему, например, принадлежало такое высказывание: «Армяне — тоже люди». Или: «Я с детства любил евреев!»

— Хорошо, Володенька! — с воодушевлением откликнулся он. — Кушай спокойно фаршированную рыбу и думай о светлом. Я не подвожу своих друзей!

Дальнейшее происходило, как в немом, убыстренном фильме. Ни слова не говоря, Поликарп вынул из кармана ключ от выдвижного ящика, куда несколько минут назад спрятал деньги, уверенным движением руки отпер его, пошарил внутри, достал измятую пожелтевшую бумажку, в которой Федор сразу признал свою расписку, и швырнул ее на пол. Парень не выказал себя ни гордецом, ни задетым за живое аристократом. Нагнулся. Поднял скомканный листок и вылетел из проклятой конуры, пожелав «спокойной ночи».

Во дворе его обшарили голодные собачьи глаза. «Даже дворняги в этом месте похожи на шакалов!»

С утра сегодня не заладилось у Карпиди, с того самого разговора в машине с этим долговязым ментом. Пит не оправдал надежд. Решил снюхаться с Мишкольцем и Шалуном. Что ж, посмотрим, кто кого.

Телефонный разговор с Криворотым состоялся еще до прихода Федора. Поликарп весь день ждал звонка, но бывшая шестерка не желал поздравить его, босса, с приездом в город, с возвращеньицем. «Нет ничего глупее, когда шестерки становятся боссами!» — сказал себе Поликарп и набрал номер Пита.

— Я тебе посоветовал, голуба, не суетиться, но не настолько, чтобы забыть отца родного.

— В гробу я видел такого отца! — с ходу бросился в атаку Пит. Это был самый верный способ преодоления страха.

— А вот грубить я тебя никогда не учил, мой мальчик. Тем более грубить старшим.

— Знаешь, где у меня твои нравоучения?..

— То-то и видно. Не туда пошло. Жаль. Очень жаль. Я всегда тебя считал послушным мальчиком.

— Ты выражаешься, как старая блядь! Нам не о чем толковать и нечего делить!

— Ошибаешься. Своим восхождением ты обязан мне, и только мне!

— С какой стати? Не хочешь ли ты сказать, что довел Стара до сумасшествия? Или ты стоял рядом и намыливал ему петлю?

— Стоял и намыливал, — подтвердил Поликарп, — в переносном, разумеется, смысле. Я медленно, но верно расчищал тебе путь.

— То же самое могу сказать о себе. Только я еще при этом рисковал жизнью. Так что, считай, мы квиты.

— А девочку для чего держишь взаперти? — перевел разговор в другое русло Поликарп.

— Тебе какое дело? Я ведь не интересуюсь твоими девочками из «Андромахи», которые убивают моих людей?

— Это ты брось, голуба. Мои девочки не имеют никакого отношения к убийствам, а вот подросшее чадо председателя Овчинникова кокнуло моего человека, и хоть бы хны! А ты держишь ее взаперти, будто нет больше охотников до этой лапочки! Не жадничай, дай хотя бы пощупать! Надо же знать, из чего она сделана!

— Она тебе не по зубам, Поликарп. Сломаешь последние! Девочка слишком много знает о нас с тобой, и ты захочешь ее не только пощупать. Ты ее упустил пять лет назад, гладил по головке во время поминок, щедрой рукой подарил жизнь…

— Я упустил? — удивился Поликарп. — Ты, голуба, не перегрелся на солнышке? Этот жребий выпал тебе!

— Вот и прекрасно! Спасибо, что напомнил. С девчонкой я сам как-нибудь разберусь, а ты лучше пощупай девочек из «Андромахи». Это тебе сподручней! Одна из этих лапочек кокнула Алика. За что, не знаю. Может, недоплатил. У него в последнее время с деньгами был напряг. А может, эта шлюшка выполняла твое задание?

— Не дури, Петя. Так мы с тобой зайдем Бог знает куда! Твой Алик раньше служил шофером у Овчинникова. Поспрашивай свою красотку о нем и оставь в покое моих девочек. Я не хочу, чтобы между нами пробежала черная кошка…

— Она уже пробежала, Поликарп! Ты ее не заметил. Ты вообще не видишь дальше собственного пуза. А вот девочка не тратила времени зря. На каждого из нас составила досье и к тому же обладает компрометирующими видеоматериалами. — Пит решил подразнить гусей, зная, как действуют на гробовщика слова типа «досье» и «видеоматериалы».

— Кого компрометирующие? — сквозь зубы процедил Карпиди.

— В первую очередь тебя и Светлоликого! — продолжал блефовать Криворотый. — Так что я могу подмочить ему репутацию перед выборами. Девочка — просто клад! Ядерная бомба!

— Мы могли бы договориться… — неуверенно начал Поликарп, и это означало, что весь блеф он принял за чистую монету. На всякого мудреца довольно простоты — была его любимая поговорка. Великий блефарит, он не умел разгадать чужую игру.

— Договариваться будешь на том свете! — крикнул Пит, окончательно почувствовав свое превосходство. — Я хочу только одного, чтобы ты отвязался от меня и непомерные притязания свои засунул себе в задницу!..

Разговор был окончен. Пит бросил трубку. Минут десять Поликарп пребывал в оцепенении. Потом начал действовать. Во-первых, приказал своим людям срочно разыскать Беспалого и доставить к нему вместе с кассетой. До завтра ждать он уже не мог. Во-вторых, позвонил директору коммерческого банка.

— У Олега Анастасовича совещание, — ответила ему секретарша.

— Пусть, как освободится, позвонит отцу, — сердечно попросил он.

Следующим звеном в бесконечной цепи был мэр. Связываться с ним напрямую он не имел права. Таков был их давнишний договор. Они держали связь через зоомагазин, через Демшина. Светлоликий всячески рекламировал свою любовь к животным. С гибелью Демшина связь оборвалась. Зачем он придумал ему это дурацкое задание на Рабкоровской? Правда, тот сам рвался в бой. Руки чесались. Дочесались!

Он все-таки позвонил в зоомагазин — другого выхода не было — и нарвался на заведующую, которая исполняла обязанности директора.

— Послушай, кукла! — обратился он к ней и почувствовал, как у той затряслись поджилки. Она сразу поняла, с кем разговаривает. — Брякни нашему дорогому и уважаемому, скажи: «Из Москвы привезли лютого волка. Если вы не побеспокоитесь до завтрашнего утра, волк может кое-кому перегрызть горло!»

— Так и передать? — изумилась заведующая.

— Я что, с тобой шутки шучу, дура?!

Она перезвонила ему через полчаса и сообщила, что мэр будет ждать его завтра в семь утра в саду Мандельштама, у летней эстрады. «На виду у всего города, идиот!» — возмутился про себя Поликарп, но корректировать ничего не стал — не до конспирации теперь!

Директор банка так и не позвонил отцу, а Беспалого доставили незадолго до прихода Федора.

— Сделка состоится сегодня! — вместо приветствия бросил ему Поликарп.

— Почему такая спешка? — Пал Палыч старался держаться независимо.

— Не надо рассуждать, голуба. Я хочу прослушать кассету.

— А как же…

— Документы оформляются в соседней комнате.

— Я хотел бы сначала взглянуть.

Следователь был на взводе. Во-первых, он не любил, когда неожиданно меняются решения, а во-вторых, его оторвали от очередной перепалки с супругой.

— Хорошо, — согласился Поликарп, почувствовав дурное расположение Беспалого, и, чтобы не терять времени даром, спросил: — Ты присутствовал при аресте девчонки?

— Я руководил операцией, — гордо заявил следователь.

— Обыск в квартире производили?

— Нет.

— Почему?

— Квартиру взяли на себя люди Мишкольца.

— С какой стати?

— Об этом вам лучше спросить у Пита. Я не знаю, зачем он их привлек. Криворотый не любит вдаваться в разъяснения.

— А во время ареста у девчонки были какие-нибудь документы?

— Паспорт?

— Бумаги. Папка с бумагами. Видеокассеты.

— Не смешите меня. Она вышла на прогулку с собакой, а не с видаком!

— А после ареста обыскали квартиру?

— Ничего не могу сказать определенно. Пит меня отстранил от дела. Он круто взялся за эту молодку, никого к ней не подпустил.

Информация, которой располагал следователь, ничего не прибавила к услышанному от Пита, но и не убавила. Привлечение людей Мишкольца к операции еще больше удручило Поликарпа, это лишний раз подтверждало, что Пит сделал ставку на «изумрудного короля», а не на него — благодетеля, «отца родного». И назначение Кулибиной помощницей Криворотого не сулило гробовщику ничего приятного. Он сталкивался с этой бабой. Больше не желает.

Беспалый тщательно, до последней буковки изучал документы на загородный дом, а у Карпиди лопалось терпение. Сначала следователь выказал явное неодобрение, узнав, что его дом находится недалеко от кладбища, потом изъявил желание взглянуть хоть одним глазком на «покупку».

— Иди на х…, Паша, — по-простому ответил Поликарп. — Посмотришь завтра. Не понравится, продашь или поменяешь. Главное, документы оформлены грамотно.

— Я не считаю, что это главное, но Бог с вами!..

Прослушивание кассеты не доставило особой радости. Предложение одного из боевиков Пита пустить пареньку кровь призывало к действиям. От Беспалого не ускользнуло, как покраснел Карпиди, набычился, облился потом, услышав про сына. Его и без того подвижные глазки затравленно забегали. Поликарп, правда, уловил, что тот следит за его реакцией. Он остановил запись и пробормотал:

— Шел бы ты, голуба…

Следователя не пришлось долго упрашивать, его и так уже воротило от этой комнаты с засаленными стенами, трухлявой мебелью и лампой дневного света.

Оставшись один, Поликарп перекрутил запись на начало. Он слушал, сжав кулаки, как будто готовился ринуться в бой. Пит не скрывал от своих соратников, что главную опасность для их организации представляет Карпиди, потому и повернул в сторону Мишкольца.

— Когда они объединятся, будет поздно! — произнес вслух Поликарп.

Он отметил, что вопрос о сыне был снят с повестки дня Кулибиной, ее идеалистической фразой насчет крови. Боевик, предложивший пустить пареньку кровь, грубо вставил: «Не бабские это дела!» Поликарп всегда придерживался такого же мнения, но сейчас он был на стороне бабы. И Пит вроде был на ее стороне, но вряд ли оставил заманчивую мысль о пареньке. О его пареньке!

Он снова набрал телефон приемной директора коммерческого банка.

— Олег Анастасович уехал домой, — сказали ему.

— Вы передали мою просьбу?

— Да, но он, видимо, закрутился с делами…

Нет, не закрутился Олежек с делами! Причина другая! Не желает разговаривать с отцом — вот и все! А почему не желает? Ему, видите ли, претят советы отца! Он уже сам с усам! Никто не спорит, что паренек вырос. Двадцать восемь лет — такой возраст, что можно уже обойтись и без посторонних советов… Но не без советов отца!

Обратный путь до кладбищенских ворот Федор преодолел значительно быстрее. Парни Шалуна встретили его радостными возгласами:

— В штаны навалил, старичок?

— Сортир платный у него?

— Что ты там так долго делал, дружок?

— Гробовщик, наверно, чаем отпаивал, чтобы больше не хотелось!

Их плоские шутки его не трогали. Что они понимали в жизни, эти раскормленные рожи? Что они могли знать о завтрашнем дне? Он молча остановился в воротах и с чувством воскликнул:

— Когда я уже избавлюсь от вас?!

Это их еще больше рассмешило, но вдруг омерзительная сцена ликования бывших палачей высветилась, будто на них направил прожектора Великий Осветитель, чтобы получше разглядеть лицо каждого. Нет, не пришло еще время. Не зашкалила большая стрелка часов.

Это были всего-навсего зажженные фары автомобиля, въезжающего в кладбищенские ворота. И тут же раздался сигнал в виде знакомой мелодии Шопена.

— Кого еще несет нелегкая в такое время?

Парни расступились, с любопытством разглядывая ночного посетителя прискорбных мест.

Ушел с дороги и Федор. Его тоже заворожила эта картина. Может, на самом деле существуют упыри? Только сейчас они разъезжают в шикарных машинах!

За рулем сидел молодой человек интеллигентного вида, в очках. Он, в свою очередь, тоже рассматривал подозрительную компашку у ворот. Ему хорошо были знакомы подобные компашки, и он прекрасно знал, для чего они собираются по ночам. И затравленный, несчастный вид одного из парней говорил ему о многом.

Неожиданно автомобиль остановился. Приоткрылась дверца, и молодой человек в очках обратился к Федору:

— У вас проблемы? Помочь?

Нет, упыри не могут так улыбаться!

— Все в порядке, — ответил Федор, и впервые за последние дни лицо его просветлело. — Спасибо…

Олег Карпиди вошел в кабинет отца без стука. Он всегда запросто обращался с боссом, даже во время совещаний за круглым столом. Круглый стол находился в гостиной их старого дома, где Олежек когда-то сиживал на коленях у бабушки. Отца он впервые увидел в семь лет, когда Поликарп вернулся с зоны. Их отношения с тех пор складывались по-разному. Сначала он побаивался папашу-зека, хотя тот проявлял к сыну поистине отцовскую заботу, следил, чтобы у паренька все было, чтобы паренек ни в чем себе не отказывал. Олега отдали в специализированную школу с математическим уклоном. Потом был финансовый институт в Москве, потом стажировка в Канаде и, наконец, собственный банк. «Все должно иметь логическое завершение!» — искренне радовался отец успехам сына.

Почувствовав себя самостоятельным человеком, надежно и крепко стоящим на ногах, Карпиди-младший перестал испытывать страх не только по отношению к отцу. Своими парнями стали для него люди со страшными лицами, забывшие собственные имена. Но всех он привык держать на расстоянии, в том числе и отца.

— Явился — не запылился! — приветствовал сына Поликарп. — Сколько можно тебя ждать? Брезгуешь нами, что ли? — Хоть он и испытывал в этот день огромное чувство разочарования, копил в себе злость и досаду, с сыном все равно обращался мягко, сердечно. — Присядь-ка на минуту, не побрезгуй…

Олег не раз высказывал отцу, что для резиденции можно найти место и поприличней, чем эта кладбищенская конура. «Я тут вырос, сынок. Меня тут каждая могилка знает. Каждый покойничек смирнехонько лежит в своем гробике, пока я тут», — отшучивался гробовщик. «Так построй хотя бы новый дом вместо этой конуры!» — не унимался сын. «Зачем на кладбище роскошь?» — «Видел бы ты кладбища в Канаде!» — «В Канаде — не у нас! Наших людей оскорбляет, когда кто-нибудь наживается на их горе! Роскошь не к лицу гробовщику! Человек, входя в мою контору, должен испытывать прежде всего отвращение, а вернувшись домой, радоваться жизни!» «Ты прямо Ницше, ей-Богу!» — разводил руками Олег — крыть было нечем.

— Сейчас-сейчас, — предупредил Поликарп, — мы с тобой послушаем забойный музон. Так, кажется, говорят на дискотеках?

— Не знаю. Я не хожу на дискотеки.

Олег со вздохом опустился в продавленное кресло. Карпиди достал из выдвижного ящика крохотный, портативный магнитофон советского образца с кассетой Беспалого.

— Что это? — поинтересовался банкир.

— Это тайная вечеря, сын мой, — с пафосом ответил отец и добавил уже без пафоса: — В доме у Петьки Криворотого!

Олег поморщился, но ничего не сказал. Он еще не перенял у отца манеру учить всех уму-разуму. Тем более толковать с боссом о том, что прослушивание чужих разговоров безнравственно, было бы смешно.

Поликарп включил запись. Сейчас он ее слушал уже с каким-то мазохистским наслаждением, любуясь реакцией сына и попутно отмечая, как тот все-таки похож на него. И действительно, посторонний человек, заглянув к ним в комнату, мог бы без ошибки определить, что это отец и сын. Только Олег был чуть выше ростом, стройнее да с пышной шевелюрой. Что еще его отличало? Очки на интеллигентном носу и, пожалуй, глаза. Взгляд у банкира был спокойный, не вороватый.

Отец выключил магнитофон на выкрике боевика: «Дать бой Поликарпу!»

— Я совсем не знаю этих людей, — удивился Олег.

— Главное, что они тебя знают и, как видишь, не пылают любовью к нам обоим.

— Что ты собираешься предпринять? — напрямик спросил сын.

— В первую очередь я хочу, чтобы ты исчез из города, а там видно будет.

— Это невозможно! У меня полно дел!

— От дел надо отдыхать, — изрек очередную мудрость Поликарп, — и лучше всего летом.

— Когда я должен исчезнуть?

— Сегодня ночью.

— Это фантастика! Мне ведь надо поставить в известность заместителя, дать ему миллион поручений!

— У тебя нет его домашнего телефона?

— Есть, но ведь…

— Когда дело идет о жизни и смерти, не надо ни с кем церемониться, мой дорогой. Поднимай его с постели и давай свои долбаные поручения.

— А как быть с Наташей? — задал сын самый важный вопрос.

— Ее лучше взять с собой.

— Она может не перенести самолет. В ее положении это опасно.

— Еще опасней оставлять ее здесь. Выбирай сам.

— А куда, по-твоему, мы должны исчезнуть?

— Я вас посажу на первый утренний московский рейс. Но Москва — это тоже ненадежно. Пит в последнее время проявляет чудеса хитрости, и узнать наш московский адрес ему не составит труда. Через два-три дня я вас переправлю в Грецию, к моим друзьям.

— Опять самолет! — застонал Олег.

— Что поделаешь? — развел руками будущий дедушка.

— А сколько мы там пробудем? — совсем поникшим голосом спросил банкир.

— Месяц, а может, и два. Лучше всего вам вернуться после выборов мэра. Будет неплохо, если девочка родит в Греции, — подбодрил его Поликарп. — Там родилась твоя бабушка. — Он ткнул жирным пальцем в портрет женщины на стене и сглотнул комок, подступивший к горлу. — Бабушка будет радоваться на том свете!

Олег поднял голову, поправил сползшие на нос очки и тоскливо посмотрел на портрет женщины, закутанной в цветастую материю, машинально покачал головой, как это делала в детстве бабушка, когда он озорничал, и заключил со свойственной ему рассудительностью:

— В конце концов, и там можно найти работу. Попробую открыть филиал…

— Теперь у меня развязаны руки! — потирал руки Поликарп, когда во дворе взвыл мотор машины Олега.

К старому пешеходному мостику в парке Лермонтова он приехал заранее, чтобы хорошенько обследовать местность. Ведь Криворотый мог спокойно спрятать людей по эту сторону моста. Федор предупредил босса, что, если он заметит его людей, сделка не состоится, он развернется и уедет. Пит клялся, что с его стороны не будет никакого подвоха, он заинтересован в получении кассеты.

Федор обшарил заросли кустарника, наведался в близстоящую беседку, заросшую крапивой, дошел даже до «чертова колеса», заржавевшего, годного разве что на металлолом. Нигде ни души, как в фантастическом фильме. Он ощутил себя инопланетянином, прилетевшим на Землю, когда там все человечество вымерло.

Вернулся к мосту. До назначенного времени оставалось пятнадцать минут. По ту сторону тоже все спокойно. Уродливой грудой кирпичей с амбразурами окон возвышается трехэтажный корпус завода, еще один вымерший объект. Прямо на дороге, ведущей к мосту, сиротливо стоит автокар, брошенный кем-то впопыхах.

Тишина и свежесть настолько переполняли его измученную душу, что Федор подумал: «В такое утро мне не может не повезти».

Ночь он провел в обдумывании последних деталей ближайшего будущего. Оно по-прежнему рисовалось ему в радужных красках, несмотря на неимоверные трудности, ожидавшие их с Настей. А будущего без Насти он уже не представлял.

Минувшей ночью все переигралось. Они не поедут ни к ней, ни к нему. Ее разыскивает милиция и наверняка ведет наблюдение за домом на проспекте Мира. В доме Федора может устроить облаву Пит. Они поедут по Колымскому тракту, никуда не сворачивая, пока не окажутся за городом. Там придется немного поплутать. Он повезет Настю в маленький районный центр, где живут его родственники. Много родственников. Он сам из тех мест. Это, конечно, тоже большой риск, ведь в маленьком городке они будут у всех на виду. Но долго они там не задержатся, может, только до конца лета, потом что-нибудь придумают. Денег, заработанных на последней изумрудной ходке, им на первое время хватит. А потом она позвонит своему опекуну, чтобы тот снова сдавал квартиру и причитающуюся ей часть денег перечислял на Настин счет в банке. Правда, счета пока никакого нет, но со временем они его откроют. Главное — уйти от преследования, скрыться, затаиться.

Большая стрелка часов неумолимо двигалась к цели. В окрестном пейзаже ничего не изменилось, если не считать не на шутку раскаркавшихся ворон над корпусом завода. Может, какой-нибудь кустарь-одиночка наведался туда по старой памяти, как в скобяную лавку. Да только там наверняка уже все разворовано. Или бомж, нашедший здесь пристанище, раскрыл ясны очи и принялся делать зарядку, вот вороны и ошалели, не ожидая от бомжа такой прыти. Да и кто вообще разберет этих дурных птиц? Захотелось покаркать, вот и раскаркались! Вороны никак не могли уняться, но Федору надоело строить домыслы насчет их безобразного поведения — нарушили такую вселенскую благодать!

Вдали на горизонте появилась белая машина. Он сразу узнал «Волгу» Пита. Сердце забилось чаще. Федор бросился к «опелю». Быстрым движением руки открыл бардачок. Достал видеокассету. Прижал ее к груди.

— Какая ты молодец! Какая умничка, что сохранила эту реликвию! — шептал он, будто Настя могла его слышать.

Ему казалось, что «Волга» едет очень медленно. Секунды равнялись часам. Он оглянулся, еще раз обшарил взглядом свою территорию: заросли кустарника, беседку, «чертово колесо». Никакого движения, все тихо, все в порядке, осталось совсем немного.

«Волга» остановилась возле моста. Федор с удовлетворением отметил, что Настя жива и невредима, сидит на заднем сиденье между двумя амбалами. Первым из машины вышел Криворотый и крикнул Федору:

— Покажи!

Федор поднял кассету над головой.

— Как договорились! — предупредил Пит. — Без глупостей!

Они договорились, что босс лично, без охраны переведет Настю через мост и только тогда получит кассету. Условие не очень выгодное для Пита, но тот его принял. Мост был короткий, всего пять-шесть метров в длину, и все равно не хотелось подставлять спины бравым парням Криворотого. Как только Настя окажется рядом, а Пит повернется и пустится в обратный путь, они сбегут вниз по ступенькам и станут неуязвимы из-за невысокой насыпи, если кому-нибудь взбредет в голову стрелять с того берега.

Амбалы вытащили из машины Настю. Пит со знанием дела снял с нее наручники. Он не очень-то торопился. Перебросился парой слов с парнями. Помахал рукой Федору — сейчас, мол, приду! Внимательно осмотрелся вокруг. «Тоже, видать, боится западни!» — подумал Федор. Его уже пробирала нервная дрожь нетерпения, а тот все почему-то медлил.

Наконец он взял Настю за руку, как маленькую девочку, и направился с ней к мосту. Федор внимательно следил за амбалами. И тот и другой держали правую руку на кобуре, не спуская с него глаз. «Не надо делать лишних движений! — приказал он себе. — Кто знает, что на уме у этих ребят?»

Они прошли половину пути, и Федор уже мог различать выражения их лиц. Пит был внешне спокоен и даже весел, но глаза его неустанно шарили за спиной Федора. Настя остановившимся взглядом смотрела вперед, но скорее не на него, а сквозь него.

И вот свершилось! Они подошли вплотную. Пит взял кассету и выпустил Настину руку из своей.

— Ты ничего не перепутал? — недоверчиво спросил он. — А то всучишь мне «Неуловимых мстителей»! Хотя мстители-то уловимы! — скаламбурил он.

— Это то, что вам надо, — дрожа всем телом, заверил его Федор. По телефону он был куда смелее и обращался на «ты».

— Ладно. Обманешь — пожалеешь. Из-под земли достану! — Потом он обратился к Насте: — Ничего не скажешь на прощание?

— Чтоб ты провалился на обратном пути! — таково было ее пожелание.

— Ну, спасибо! Отблагодарила, значит? — рассмеялся Криворотый и, повернувшись к ним спиной, крикнул через плечо: — Пока, ребятки! Совет вам да любовь! — и быстро зашагал назад.

— Бежим! — дернул ее за руку Федор, и они чуть не кубарем скатились по ступенькам.

До машины оставалось несколько шагов. Они исчезли из поля зрения амбалов Пита.

— Пусти! — вдруг остановилась Настя и выдернула свою руку.

— Ты что, Настя? — он изумленно вытаращил глаза. — Надо скорей уезжать! Они могут нас перехватить!

По ту сторону моста хлопнули дверцы и заработал мотор.

— Ты — трус! Мелкий трус! — закричала она. — Почему ты не выстрелил ему в спину? Больше такой возможности не будет никогда!

— Но мы бы погибли!

— Мы и так погибнем!

— Сядь в машину! Прошу тебя! Так опасно стоять! Надо ехать!

«Волга» Пита отъехала от моста.

Федор снова схватил Настю за руку и поволок к машине.

— Пусти! — кричала она. — Пусти! Я не хочу с тобой! Оставь меня в покое! Я тебя ненавижу! Ненавижу! Ты трус! Ты не понял самого главного! Все меня предали! Все! И никто ни черта не понял!

Он уже дотащил ее до машины, осталось только открыть дверцу и запихать ее туда вместе со всеми несправедливыми словами в его адрес.

Он перевел дыхание и спросил:

— Чего я не понял?

— Что иначе…

Она недоговорила. Раздался выстрел.

— Ой, как больно! — прошептала Настя. — Как жжет… — и упала к нему в объятия, уткнувшись подбородком в плечо.

Правая рука Федора почувствовала влажную, липкую ткань.

— Что это?

Он не мог ничего понять. Вокруг не было ни души. Ни в кустах, ни в беседке, ни на «чертовом колесе», ни на старом пешеходному мосту — нигде! Кто же стрелял? И тут он задрал голову выше. Из-за насыпи был виден только третий, последний этаж заводского корпуса. В одном из окон стоял человек. С карниза свисало ружье с оптическим прицелом.

— Что ж ты больше не стреляешь, гад? — недоуменно произнес Федор, а потом истошно заорал человеку в окне: — Стреляй! Стреляй в меня, гад!

Тот скрылся. И только вороны продолжали оголтело каркать.

— Не надо, Феденька, — попросила Настя. — Поехали…

Он бережно усадил ее на переднее сиденье, взялся окровавленными руками за руль.

— Потерпи немного. Мы скоро приедем.

Он обманывал не только ее, но и себя. Ночью Федор прикинул, что дорога до его родного города займет не меньше пяти часов, а значит, надо было на ходу принимать решение, ища другой вариант, но здраво рассуждать в таком состоянии он не мог. Его колотила мелкая дрожь. Мысли путались.

— Сейчас-сейчас, — приговаривал Федор. — Еще немного…

Приговаривая так, он тем не менее действовал по-задуманному и свернул на ту самую узкую дорогу, которая вливалась в Колымский тракт и на которую он так надеялся еще несколько минут назад.

Дорога оказалась ухабистой. Их бросало из стороны в сторону. Настя вскрикнула и потеряла сознание.

Он продолжал путь, пока не услышал у самого уха ее хрип.

Они не доехали метров двухсот до тракта. По обеим сторонам дороги волновались сосны лесопарка. С трассы доносился гул машин. Каким неправдоподобным и недосягаемым был теперь этот гул!

— Настя! Настенька! — Федор крепко обнял ее, прижался к бледной, но горячей щеке. Он пытался докричаться и беспомощно твердил: — Что же делать?

Настя только хрипела, и ему казалось, что это длится очень долго. Потом она умолкла. Открыла большие кошачьи глаза, но его не узнала. Уж больно далек от мирской суеты был этот взгляд. Тело ее содрогнулось. Так иногда содрогаются девственницы перед тем, как отдаться неизведанному. Он снова припал к ее уже охладевшей щеке, сжал в объятиях, будто мог удержать в ладонях эту крохотную, неокрепшую жизнь.

«Опель» стоял посреди дороги, и разъехаться с ним не представлялось никакой возможности. «КамАЗ», вставший ему в хвост, просигналил три раза. Шофер, молодой ухватистый парень, спешил как на пожар. В это субботнее утро он вез своему начальнику на дачу украденные со стройки материалы. Он специально выбирал окольные пути, чтобы не светиться перед автоинспекцией, ведь никаких документов на стройматериалы при нем не было. И на тебе — такой винегрет! Этот придурок встал посреди дороги и целуется со своей милкой почем зря!

Парень еще раз посигналил «опелю», смачно выругался и вылез из машины, по-деревенски поправляя закатанные рукава рубахи, настраивая себя на грубость и праведный гнев.

— Эй, приятель! Ты тут не один, между прочим! — стукнул он кулаком по бамперу, нагнулся, чтобы посмотреть этому наглому кобелине в глаза, и обмер.

«Кобелина» держал в объятиях девушку с белым, как полотно, лицом, с помертвевшим взором, с седыми волосами, черными на кончиках, будто выпачканными в саже. Парня сотрясали рыдания, лицо было мокрым от слез, а руки… и руль… и нечаянный мазок на лобовом стекле…

Ни слова не говоря, шофер бросился к родному «КамАЗу», напуганной кошкой запрыгнул в кабину и дал задний ход.

— Черт знает что творится на белом свете! Подальше от греха, подальше от греха… — твердил он потом всю дорогу, словно молитву.

Сад Мандельштама, расположенный в центре города и окруженный домами, выстроенными в начале века преимущественно в стиле модерн (теперь там по большей части размещаются деловые конторы, офисы солидных фирм или живут очень состоятельные люди), благоухал цветами, пел птицами, жужжал шмелями, сопел носами утренних бегунов, оглашал окрестности радостным лаем собаки, вытащившей на прогулку своего сомнамбулического хозяина.

Такое райское место не предназначено для деловых встреч вроде той, что мэр назначил Поликарпу. Об этом он думал всю дорогу, глядя в затемненные окна машины, которые скрывали от мира его лицо.

На свидание с мэром он ехал из аэропорта. Проводил сына с беременной невесткой в Москву. Обеспечил им надежный эскорт. Олег даже смутился:

— Я пока еще не министр финансов, чтобы меня так охраняли.

— Поживем — увидим. — Отец похлопал его по спине с самодовольным видом.

Вчерашний день неудач и разочарований, слава Богу, кончился! «Сегодня мой день! — уверял себя Поликарп. — Сегодня я возьму реванш!»

Спать он не ложился. Никто в его «королевстве» этой ночью не спал. Все три комнаты кладбищенской резиденции гудели без умолку. Вырабатывали план действий. Приводили своих людей в боевую готовность. Все новые и новые машины прибывали на кладбище, прибывали до самого утра, так что тесно стало покойникам.

— В моем возрасте бессонная ночь — катастрофа! — пожаловался он телохранителям, квадратномордым парням на заднем сиденье.

Те понимающе закивали в ответ, а храбрец шофер, мужчина средних лет, страдающий базедовой болезнью, подхалимствующе заметил:

— Какие ваши годы, Анастас Гавриилович!

— Тебе бы мои годы, сопляк! Доживи сначала, а потом вякай!

Телохранители перемигнулись, а шофер замкнулся, ушел в себя. Босс не выспался. Лучше попридержать язык.

Машину оставили у главного входа. До летней эстрады предстояло пройти еще метров сто. Она находилась в глубине сада. Несмотря на ранний час, было довольно людно из-за бегунов и собачников. Поликарп и телохранители в строгих черных костюмах сразу бросались в глаза.

— Все-таки у него башка не варит! — возмущался гробовщик. — Ему, конечно, удобно. Он здесь живет. А мне каково? Я ведь не Кио, чтобы меня на летнюю эстраду приглашать? К тому же это территория старика Лося.

Он замолчал, обдумывая последнюю фразу. Может, стоило взять с собой побольше людей? Он огляделся по сторонам, но ничего угрожающего здоровью не заметил, если не считать безмозглую осу, которая намеревалась нырнуть ему за шиворот.

Эстрада пустовала. Он сел в третьем ряду. Вытер носовым платком выступивший пот. От нечего делать уставился на сцену, будто там происходило нечто занимательное. На самом деле сцена представляла из себя обычное деревянное сооружение, без занавеса и кулис, с полукруглой арьерсценой. Кулисы заменяли две двери, ведущие в гримерные для артистов. Рядом с каждой дверью имелось маленькое окошко, какие бывают в будках киномехаников.

Поликарпу показалось, что в одном из окошек мелькнула чья-то голова. «Это из-за бессонной ночи мерещится», — успокоил он себя.

— Пойди-ка подергай эти штуки! — приказал он одному из телохранителей, чтобы окончательно успокоиться.

Так и есть. Двери заперты.

— Хреновое место! — опять высказался он вслух и услышал знакомый голос:

— Кто тут ругается? Вечно ты всем недоволен!

Мэр выглядел под стать времени и месту: в спортивном желто-голубом костюме и кроссовках, весь взмокший, с раскрасневшимся лицом.

— Утренняя пробежка благотворно влияет на умственную деятельность, — как всегда, издалека начал он. — Рекомендую.

Он появился неожиданно откуда-то из-за кустов, с левой стороны от эстрады. Присел рядом с Поликарпом, а из-за кустов выполз детина двухметрового роста.

— Мальчик вместе с тобой бегает? — указал на детину босс.

— Разумеется, — не понял шутки мэр и продолжил: — Я недавно прочитал в журнале «Физкультура и спорт»…

— Послушай, — по-простому обратился к нему Карпиди, — я знаю, что ты мастер языком молоть, но у меня мало времени. Давай о деле.

— Ты имеешь в виду Шаталина?

— Да.

— Он не захотел с нами сотрудничать.

— Почему?

— Причин несколько, но главная, на мой взгляд, — дело Овчинникова.

— Тьфу! — сплюнул Поликарп. — Дался им всем Овчинников! Мертвых надо оставить в покое и думать о живых, — ударился в привычную для него философию босс. — Напрасно, Саня, напрасно! — покачал он головой. — А с Петькой он, случайно, не спелся?

— По моим сведениям, они встречались пару раз.

— Так я и знал. Наш пострел везде поспел! — Поликарп насупился и предупредил: — Готовься к худшему, голуба.

— Что это значит?

— Предстоят жаркие денечки. Примерно такие, как в девяносто втором году. Так что повремени пока с физкультурой и спортом, если хочешь дожить до выборов.

— Ты с ума сошел? — неожиданно по-бабьи взвизгнул мэр.

— Я сошел? — Карпиди сунул руку во внутренний карман пиджака и достал оттуда аудиокассету Беспалого. — Возьми послушай на досуге, — протянул он ее мэру, — сразу поймешь, кто сошел с ума.

— Я тебе тоже приготовил сюрприз, — загадочно улыбнулся мэр, передав кассету детине. — Только не удивляйся и реагируй на происходящее без эмоций.

Мэр трижды хлопнул в ладоши, как иллюзионист со стажем. И фокус удался на славу. Так что видавший виды Поликарп ахнул, несмотря на предупреждение.

Двери обеих гримерных на сцене раскрылись, и оттуда высыпала дюжина молодцов с автоматами наперевес. Парни молча наставили автоматы на немногочисленных зрителей.

— Как тебе такой спектакль? А-а? — радовался иллюзионист.

— Ничего. Пробирает, — без особого восторга похвалил Поликарп и жестом приказал своим телохранителям убрать пистолеты. — И чьи же это бравые ребята?

— Мои, — раздался с верхних рядов скрипучий голос Лося.

Старый босс тоже выглядел по-спортивному: ярко-красный костюм, кроссовки. Длинные седые волосы и серьга в ухе как-то не шли к этому наряду.

— Я вижу, вы на пару читаете журнал «Физкультура и спорт», — съязвил Карпиди.

Лось махнул рукой своим ребятам, и те опустили автоматы, но со сцены не ушли.

— После неудачи с Шаталиным Георгий Михайлонич сам предложил мне свои услуги, — прокомментировал происходящее мэр.

— Есть смысл нам договориться, — проскрипел Лось. — Тогда выборы мэра пройдут по нашему сценарию, при этом интересы обеих сторон будут учтены. Нам, старикам, проще пожать друг другу руки, чем связываться с молодежью, мараться о бывших шестерок.

— Рукопожатие под дулами автоматов? — возмутился задетый за живое Поликарп. — За кого ты меня держишь, старый хрен?

— Ты любишь эффекты. Я тоже люблю эффекты. Это красиво. — Лось артистично тряхнул головой, откинув назад непослушные волосы, и продолжил: — Шаталин — птица не того полета. Ты ошибся, сделав на него ставку. Он до сих пор не усвоил, Что выгоду надо рвать зубами, даже если по ошибке отхватишь полруки соседа! Иначе просто не выжить в нашей болотистой местности.

— Это правильно, — согласился гробовщик, любитель философских рассуждений, пышных аллегорий и эффектов.

— Видишь, как мы понимаем друг друга. — Лось протянул ему жилистую, костлявую руку.

— Ты когда-то меня не принимал всерьез, — напомнил Поликарп, прежде чем вложить в руку Лося свою жирную пятерню. — Говорил, пусть роет могилы, должен же хоть кто-то созидать.

— С тех пор утекло много воды.

Рукопожатие состоялось.

— Ну, вот и прекрасно! — подвел черту мэр, снова взвизгнув по-бабьи. — Теперь можно спокойно начинать предвыборную кампанию!

— Рано радуешься! — остудил его пыл Карпиди. — У Пита есть какой-то компромат на тебя. Он вчера мне об этом сказал по телефону.

— У Пита? — выпучил глаза мэр и помрачнел.

— Что, слабо заарканить еще и Криворотого? — засмеялся Поликарп. — У тебя неплохо получается! Дай ему почитать «Физкультуру и спорт» — может, клюнет? Глядишь, натянет спортивные штанишки и составит вам компанию!

— Пит — это серьезно, — пробормотал упавшим голосом мэр.

— А ты хлопни три раза в ладошки! — продолжал издеваться Поликарп.

— Он может испортить нам всю игру, — подтвердил опасения мэра старый босс.

— Не паникуйте, ребята! — с видом своего парня успокоил их Карпиди. — Петьку я возьму на себя!

Людей типа гробовщика Лось понимал с полуслова. Он высокомерно прикрыл веки, будто хотел сказать: «Дерзай, дерзай, Карлуша! Ты любишь делать грязную работу! Это как раз по тебе!» Вслух же произнес следующее:

— Не буду вас больше задерживать, друзья. — Последнее слово он выделил. — У всех у нас полно дел. Хорошо их начинать с утра.

— И начинать успешно, — добавил мэр.

Лось поднял костлявую руку вверх и громко щелкнул пальцами. Добры молодцы в тот же миг зашевелились, будто их расколдовал волшебник, и начали покидать сцену.

— Не ожидал от тебя такой прыти! — скорчив недовольную мину, бросил гробовщик Светлоликому, глядя вслед удаляющейся фигурке в красном костюме.

— Не надо делать преждевременных выводов, Анастас, — вновь загадочно улыбнулся опытный иллюзионист и не без самодовольства добавил: — Главное представление — впереди…

У другого входа в сад Мандельштама Лося ждал длинный, стального цвета БМВ. Он ловко, как пацан, прыгнул на заднее сиденье. Дождался, когда весь эскорт охраны рассядется по машинам, и скомандовал шоферу:

— Трогай!

Человек, сидящий рядом с шофером, обернулся к боссу, показав белоснежную улыбку в обрамлении черной бороды.

— Господин Клейнер ждет вас в гостинице, — сообщил он, — наши люди довели его до нужной кондиции. Он выложил все, что имел за душой.

— Ну, и?.. — проскрипел Лось.

— Приехал в город по просьбе Пита. План вашего исчезновения — это тоже выдумка Криворотого. Пит вынашивал планы, как подмять под себя нашу организацию с помощью Шаталина. На самом деле в Америке Клейнер занимается бизнесом, но обороты невелики. Он рассчитывал на ваши деньги, на то, что вы согласитесь вложить капитал в его дело. Потому и принял предложение Пита приехать.

— Пит знает, что Клейнер до сих пор в городе?

— Нет. Они попрощались в среду. Клейнер сообщил Криворотому, что сделка сорвалась. Тот пожелал американскому бизнесмену счастливого пути.

— Он не мог проверить, улетел Клейнер в Москву или нет?

— Мы подстраховались и на этот случай, отправили в Москву человека по документам Клейнера, но, похоже, Пит не очень-то беспокоился о судьбе своего друга. На него, видать, навалились дела поважнее.

— Вы там не слишком переусердствовали с американцем?

— Что вы, Георгий Михайлович! — всеми зубами улыбнулся чернобородый. — Он даже рад. Мы перевезли его в шикарную гостиницу, приставили личную охрану. Вы навестите его?

— Не сегодня, — подумав, решил Лось. — Ты нашел замену?

— Да, — весело ответил бородач. — Хотите взглянуть?

Босс поморщился, махнул рукой и, откинув голову назад, проговорил еле слышно:

— С меня на сегодня хватит!

Сегодняшняя сделка с Поликарпом ему обошлась дорого — в несколько бессонных ночей. Он не представлял себе, как пожмет руку гробовщику, как сможет унизиться, дойти до такого. Он всегда воспринимал Карпиди как большую смердящую помойку, позорящую город, но необходимую ему. И вот ему самому пришлось покопаться в этой помойке, залезть с головой в дерьмо, как последнему грязному бомжу, ищущему пропитание в мусорном ящике. После сегодняшнего рукопожатия ему уже никогда не отмыться, да он и не собирается вылезти чистеньким из дерьма!

Шаталин, сам того не сознавая, усугубил ситуацию. Лось еще на юбилее Сани понял, что мэр поставил на молодого предпринимателя, и был отчасти этому рад. Шаталин нравился боссу. При таком раскладе он надеялся незаметно уйти со сцены. Теперь же, после отказа Шаталина занять его место, игра пошла вслепую, и каждый день до начала предвыборной кампании мог стать роковым.

Он усилил охрану. Он отправил свою старуху к родственникам в Одессу. Там ее надежно спрячут, чуть ли не в катакомбы! Но он прекрасно понимал, что любые меры могут оказаться недостаточными. Он велел своим людям задержать Потапова-Клейнера в городе и не выпускать до тех пор, пока тот не понадобится ему. А что понадобится — это уже Лось решил для себя окончательно.

Он пошел на сговор с мэром, чтобы обезопасить свой уход. Пошел, вполне отдавая себе отчет, что апофеозом этого сговора станет рукопожатие с гробовщиком. И все-таки пошел, превозмогая ненависть и омерзение. «Так надо, чтобы выжить», — эта фраза стала для него девизом в последние дни.

Он всегда тяжело переживал разлуку с женой. В старости привязанность к любимому человеку приобретает патологический характер и разлука с ним, даже самая кратковременная, кажется фатальной — разлукой навсегда.

Он сказал жене на прощание: «До встречи в Америке!» «Скорей бы», — грустно ответила она.

Не поднимая усталых век, не отрывая от спинки сиденья налитой свинцом головы, он приказал бородачу, наполнив салон БМВ скрипом своего голоса:

— Предупреди Клейнера, что завтра свершится. Операцию назначаю на пять утра. И чтобы никаких проколов!

— Георгий Михайлович! — взмолился тот. Приказ босса явно застал его врасплох. — А что будет со мной?

— В каком смысле?

— Я что, так и останусь в заместителях у Шаталина?

— Что тебя не устраивает? Шаталин ничего не должен знать об операции. Все останутся на своих местах. Нового босса изберет совещание.

— Неужели мне ничего не причитается за работу? — Улыбка исчезла с лица бородача.

— Не гони лошадей, Миша. Потерпи до совещания. Недолго осталось…

И снова утро началось с оглушительного телефонного звонка, как неделю назад, как во вторник…

— Бог любит троицу, — не очнувшись ото сна, прошептал Саня.

Как и неделю назад, как и во вторник, звонил Пит.

— Ты совсем охренел, Петька!

— Ночью надо спать, а не развлекаться с дамочками! Все про тебя знаю, Санек! Не ожидал, что какая-то актрисочка сможет так тебя увлечь!

— Иди к черту!

— Моя агентура славно поработала! Имя, фамилия, год рождения, — продолжал веселиться Криворотый.

«А я до сих пор ничего этого не знаю!» — больно отозвалось внутри у Шаталина. Он проснулся окончательно. Посмотрел на кровать. Девушка, по обыкновению, накрылась с головой.

— Че тебе надо? — задиристо крикнул он в трубку.

— Ладно, не дрейфь! Шантажировать тебя не собираюсь! Звоню совсем по другому поводу. Хочу поздравить с избавленьицем.

— С каким избавленьицем? — не понял Саня.

— А сам не догадываешься?

— Дочь Овчинникова?

— Молодец!

— Ее больше нет?

— Умничка!

— Ты все-таки выполнил задание Поликарпа, — ухмыльнулся Саня.

— Не болтай чепухи! А лучше буди свою актрисочку, чтобы она сварила тебе кофе покрепче, и валяй ко мне. У меня сегодня огромная развлекательная программа. Во-первых, посмотрим кино. Этот сука охранник в доме Овчинникова оказался ушлым парнем. Заснял наши рожи на пленку. Так что вспомним молодость, Санек. Ты, кстати, получился замечательно! Ну, а у меня — сам знаешь — морда нефотогеничная! А во-вторых, есть что обсудить. Как говорится, заглянем в прошлое и потолкуем о будущем.

— Хорошо, — еле выдавил из себя Шаталин.

— Знаешь, как добраться до моего загородного дома?

— Найду.

— Ладушки!

Когда Саня повесил трубку, она уже сидела на кровати и затравленно глядела на него.

— Что с Настей?

Он уже знал, что сейчас будет. Утро у них обычно начиналось с истерики. Истерика переходила в безудержный любовный вихрь. Потом они говорили друг другу кучу нежных слов, но времени всегда не хватало — он опаздывал на работу. А когда возвращался домой, все начиналось снова, как по писаному.

Но сегодня произошли изменения в сценарии. Она не закричала, слезы не брызнули, ему в голову не полетели тяжелые предметы.

— Я сразу поняла, что судить ее за убийство не будут.

— Некому судить, — пробурчал в ответ Саня и закурил.

— Ты поедешь к нему?

— Да.

— Зачем тебе это надо?

— Он что-то разузнал про тебя. Надо выяснить.

— Вторая кассета у него?

— Да.

— Так я и знала.

Видеокассета не давала ей покоя с того момента, как она узнала об аресте подруги. У нее были ключи от Настиной квартиры, и она знала о тайнике, но Шаталин ее не пускал. «За квартирой наверняка следят», — предполагал он. «Но, если кассета окажется в руках милиции, ты пропал!» — «А если в руках милиции окажемся мы?» — «Тебе помогут выкарабкаться!» — «А тебе?»

В конце концов девушка настояла на своем, и вчера вечером они отправились на проспект Мира.

Он не вошел в квартиру, вжавшись в дверь.

— Что с тобой? — спросила она.

— Не понимаешь?

— Нет.

— Начинается приступ. Эти стены не принимают меня. Давай побыстрей!

Но задерживаться не пришлось. Тайник был кем-то вскрыт…

— Я сварю тебе кофе, — последовала она совету Криворотого. Встала, набросила легкий халатик и спустилась на кухню. Она привезла из общежития все свои вещи. Окончательно перебралась к нему. «Ты меня больше не презираешь?» — «Я не могу без тебя жить!»

Саня остался в спальне, поставив перед собой телефон. Он не понимал, что происходило вокруг него в последние дни, а что-то происходило. О нем будто забыли. «Отец» явно избегал встречи с ним. Впрочем, он и сам не жаждал столкновения с Лосем после разговора во вторник «У Сэма». Еще более странные дела творились с его замом. Миша всю неделю провалялся на больничном, а между тем один из сотрудников фирмы видел его выходящим из дорогой гостиницы, другой сотрудник рассказывал и вовсе небылицы: Миша вчера приехал в клуб в машине босса. Сотрудники сообщали все новые и новые подробности, совсем маловероятные, они явно наушничали, чернили бородача, чтобы низвергнуть того с пьедестала, чтобы самим поскорее подняться на ступеньку выше.

И все-таки информация о заме настораживала. Неужели Лось решил сделать Мишу своим преемником? Немыслимо. Как они могли схлестнуться? Когда? Их пути пересекались только в клубе. А может, бородач давно ходит у «отца» в осведомителях? Об этом он как-то не подумал. Что вообще он знает о своем заме? Тридцать восемь лет. По специальности экономист. Женат. Куча детей. Весь насквозь пропитан русским духом. Бредит монархией. Примерный христианин. Ходит в церковь, соблюдает посты, отмечает православные праздники. До их фирмы работал в НИИ, получал гроши, не избалован роскошью. Любит женский пол. Своими любовными похождениями заткнет за пояс любого донжуана. С удовольствием рассказывает о своих победах. Страдает, что в клубе мало женщин, а клуб посещает регулярно. Желание примелькаться, быть на виду граничит в нем с лакейской услужливостью. Да, такой человек мог понравиться Лосю, хотя между ними целая пропасть.

«Справлюсь-ка я о его здоровье!» — подмигнул Шаталин своему отражению в зеркале и набрал домашний номер зама.

Ему ответила жена:

— А Миши дома нет.

— Куда он в такую рань?

— Сказал, что по делам.

— Он на своей машине уехал?

— Нет. За ним приехали.

Вот, оказывается, какая важная персона! Кто бы мог подумать! Надо будет пощупать его вечером в клубе! Саня поморщился от собственных мыслей. Он не собирался сегодня в клуб. Он слишком мало уделяет времени своему «подарку». К тому же необходимо выспаться. Он стал спать по три-четыре часа в сутки. И все из-за нее! Но он готов вообще не спать, лишь бы она всегда была рядом.

С такими мыслями Шаталин спустился вниз.

Ее взгляд в это утро удивительно мягок, несмотря на черные круги под глазами. Что-то новое намечается в их отношениях. Истерика не состоялась, но ведь не может она так спокойно перенести смерть подруги, которую предала.

— Тебе не жалко Настю?

— Зачем ты спрашиваешь?

— И в самом деле… Глупо.

— Я похоронила ее еще во вторник, когда тебе позвонил Пит. Ты ведь тоже не думал, что она останется жива?

— Не думал, и все же не верилось…

— Ты что, плохо знаешь своего приятеля?

Он почувствовал дурноту. Ему предстояло полдня провести с Питом. Неделю назад, когда погиб Серега Демшин, они пили в доме на Рабкоровской водку и закусывали огурцами из холодильника — и ничего. И встреча после долгой разлуки была довольно теплая. Что же случилось?

— Тебе плохо?

— Знаешь, в последнее время мои приступы участились. Раскрой пошире окно!

— Это поможет?

— Всегда помогало. Странно, раньше я думал, что причина моей болезни в одиночестве. Теперь у меня есть ты, а приступы участились.

— Одиночество тут ни при чем.

— Откуда ты знаешь? Кто-то из твоих знакомых страдал клаустрофобией?

— Был один приятель. Не смотри на меня так! Я испытывала к нему только сестринские чувства!

— Что ты подумала? Я не ревную. — Он с досады передернул плечами, но через некоторое время попросил: — Расскажи мне о своем приятеле.

— Тебе уже лучше?

Она настежь раскрыла все окна на кухне и в гостиной.

— После чашки твоего кофе можно жить, — похвалил Саня. — А я никогда не умел его варить. Так что ты начала мне рассказывать?

— Еще не начала, — усмехнулась девушка, и он с удовольствием заметил, что подбитый недавно глаз у нее совсем прошел, опухоль рассосалась, и осталось лишь малоприметное желтое пятнышко. — Ты мифы Древней Греции когда-нибудь читал?

— Боже упаси!

— Совсем темный!

— А твой приятель их читал?

— Мой приятель их знал наизусть. — Она снова усмехнулась. — Был такой герой по имени Орест. Он убил свою мать Клитемнестру, отомстив за отца. И его начали преследовать Эринии, богини мести. Он не мог находиться в четырех стенах и спасался бегством. Теперь понимаешь? Греки — большие фантазеры, придумали каких-то Эриний. Я думаю, на самом деле у Ореста была клаустрофобия. Когда у тебя начались первые приступы?

— Не помню. Года три-четыре назад.

— А может, пять?

— Мы каждый день будем предаваться «приятным» воспоминаниям? — неожиданно вспылил он.

— Ой, прости! Я не хотела!

— Все норовят ткнуть меня мордой, как напакостившего котенка, в собственное дерьмо! Вот, Саня, смотри не забывай! Да сколько можно, в конце концов? Смотрю! Не забываю! Всю душу себе истерзал!

— Прости, Санечка! Я больше никогда не буду! Я сама-то…

Он не дослушал, выскочил во двор и бросился к машине. Девушка крикнула ему из окна:

— К обеду вернешься? — Он не ответил, завел мотор. — Я буду ждать… — беспомощно произнесла она вслед улетающему «крайслеру».

Он вовсе не разозлился на нее, и сцена была устроена специально. Просто он боялся признаться своей любимой, что не может находиться в четырех стенах и поэтому спасается бегством. Слава Богу, что, в отличие от древнего героя, у него есть такая быстроходная штука — обломятся Эринии!

Поликарп приказал отвезти себя домой и всю дорогу бормотал в полусонном бреду:

— Спать, спать, спать, всем спать…

Дома его встретила толстуха с пышной грудью, бывшая оперная певица, которая жила у него на содержании и третий год делила с ним постель.

— Кушать будешь? С вечера напекла пирожков… Хоть бы позвонил! Хочешь, подогрею? — суетилась она вокруг гробовщика.

Он же твердил одно:

— Спать, спать, спать, всем спать…

На ходу сбросил пиджак, стянул с жирных плеч подтяжки, вкатился в спальню. Не дойдя до кровати, спустил брюки, оставшись в цветастых семенниках. Скинул ботинки, перешагнул через проклятые брюки, вывернув штанины наизнанку. Чуть не упал. Рванул галстук, выдернул из его петли отяжелевшую голову. Глаза слипались. Оставался последний штрих — расстегнуть пару пуговиц на рубахе, и ну ее, к чертям собачьим! Мешала суета за окном.

— Они ведь не дадут мне спать! — вскрикнул он, ужаленный прилетевшей мыслью.

Распахнул окно. Охранники, телохранители, помощники — все смешались в единую серо-бурую массу.

— Я буду спать до вечера! — оповестил он их. — Меня не будить!

— А как же, Анастас Гавриилович?.. — попытался кто-то возразить.

— Меня не будить в любом случае! — еще боле грозно приказал босс. — Что бы ни случилось, я буду спать!

Окно захлопнулось. Люди в растерянности переглянулись. Спать в такое тревожное время казалось им верхом легкомыслия.

Он нырнул в теплое, молочное море. Снился маленький Олег. У него разбились очки. Стекла рассыпались на мельчайшие осколки. Мальчик попытался их собрать и поранил руку. Приблизил ладонь в алых порезах к самому носу отца, так что закрыл весь обзор. Прошептал в недоумении:

— Папа, это кровь…

Петр Николаевич Максимовских, по кличке Пит, которого все за глаза называли Криворотым, питал в жизни одну-единственную страсть, о которой никто не догадывался, — страсть к декоративным рыбкам, водорослям и аквариумам. В своем загородном доме — двухэтажном особняке, выстроенном по индивидуальному проекту в немецком стиле, — он отвел целую комнату под аквариумы, большие и маленькие, разнообразных геометрических форм, с подсветкой и даже с шумом прибоя. Вид морского дна его завораживал. Он мог часами сидеть в этой комнате, откинувшись на мягкие подушки, погружаясь в нирвану.

Об этой комнате без окон, спрятанной от посторонних глаз, знала только горничная, тетя Маша. Ей приходилось здесь прибирать и следить за святая святых — за аквариумами.

Тетя Маша жила в доме Криворотого почти два года безвыездно. Дом держался полностью на ее беззаветной преданности боссу. Тетя Маша не приходилась Питу родственницей. Он вообще не признавал никаких родственных связей. Она была матерью его школьного товарища, который, женившись, выставил мамашу из однокомнатной квартиры на улицу, чтобы не мешала семейному счастью. Она пришла к Пете Максимовских, узнав, что тот вращается среди богатых людей. Может, кому-нибудь нужна домработница? Богатые люди предпочитали иметь горничных помоложе, чтобы совмещать приятное с полезным. Пит менял их, как носки, чуть ли не каждую неделю, пока не понял, что существует разница между шлюхой и домработницей. Его холостяцкий быт явно нуждался в присмотре.

Он выделил тете Маше довольно просторную комнату рядом с кухней.

— По утрам я буду печь тебе блинчики! — обрадовалась благодарная женщина, которую только слепой мог бы назвать старухой. Ей едва перевалило за шестьдесят, но своим трудолюбием она заткнула бы за пояс любую молодуху.

За домом тетя Маша устроила садово-огородный участок, разбила цветочные клумбы («Чтобы приятно было Петенькиному глазу!»), вскопала аккуратные грядки. Места для ее агрономических фантазий было предостаточно. Дом Криворотого стоял на отшибе, вдалеке от обыкновенных, середняцких дач, так что огород тети Маши тянулся до самого леса.

Она никогда не интересовалась его делами, не знала даже, какую должность занимает Петенька, но, что большой начальник, в этом не сомневалась. Иначе откуда столько охраны? Шесть человек, и все вооружены до зубов!

Она испытывала к боссу настоящие материнские чувства. И Пит привязался к тете Маше, как никогда ни к кому не привязывался. Он даже побаивался с непривычки этой привязанности и скрывал ее от чужих глаз, как комнату с аквариумами.

Сегодня наказал тете Маше приготовить праздничный обед в честь дорогого гостя, старого товарища по оружию. По какому оружию, он не стал уточнять, и она поняла, что Петя вместе с товарищем воевал в Афганистане.

Потом отправил одного из телохранителей в город за водкой. И тот уехал на его «Волге».

Перед разговором с Шаталиным решил узнать, как продвигаются дела с Мишкольцем, и позвонил Светлане Васильевне.

— Он не идет со мной на контакт, — спросонья сообщила она. — Балуев обещал устроить встречу только через неделю.

— Это слишком поздно, — упавшим голосом произнес босс. — Поликарп не будет ждать, когда мы договоримся.

При упоминании ненавистного имени Свету передернуло, но Пит не мог этого видеть. Вчера она весь день настраивала себя на разговор с Криворотым. Собиралась просить у него отставки, потому что с главной своей миссией не справилась. Но, услышав, что Поликарп ждать не будет, вмиг переменила решение.

— В чем причина? — поинтересовался Пит.

— Мишкольц слишком занят в эти дни, — соврала она. Не говорить же, что Володя даже слышать не хочет о нем. И вдруг ее осенило. — У меня есть план!

— Какой?

— Я выйду сегодня прямо на Мишкольца, без посредничества Балуева.

— Он же слишком занят? Вы противоречите себе.

— Сегодня он отложит все дела. Он ведь человек набожный.

— Не понял.

— Суббота! Еврейская суббота! У него праздничный день! Я нагряну к нему домой! — Эта идея показалась ей спасительной, хоть и безумной.

— Что ж, попробуйте.

Босс не разделял ее ликования. Идея ему представлялась чересчур сомнительной. «Так может поступить только женщина!» — усмехнулся он в душе и сказал на прощание:

— Желаю удачи!

И все-таки он не очень расстроился. Война так война! Он человек военный! И снова, уже в третий раз за это утро, он загрузил в видеомагнитофон кассету, Которую так ловко выманил у этого лопуха! И тут в нем проснулась творческая жилка.

— Санька обалдеет от такого! — вырвалось само собой. Он побежал в заветную комнату. Выбрал самый обыкновенный аквариум средних размеров, отключил подсветку, обхватил обеими руками и, осторожно ступая, чтобы не расплескать рыбок, потащил в гостиную.

По дороге припомнилась страшная картина из детства. Мрачное зимнее утро. Его разбудил будильник. Надо было собираться в школу — первый класс. Поплелся на кухню ставить чайник на плиту. Клевал носом. И вдруг этот жутковатый холодок по босым ногам из-под двери отцовской комнаты.

Он толкнул дверь, врубил свет и заорал истошно:

— Батя! Батя! Что ты наделал! Ты забыл закрыть форточку!

На поверхности воды кверху брюхами плавали рыбки. Отец едва разлепил глаза, еще не очнувшись от похмелья.

— Че разорался, дурак? — проворчал он и, глянув одним глазом на дело рук своих, с кряхтением отвернулся к стене. — Подумаешь — горе! Новых куплю!

Петя не плакал. Держался до самой школы. И надо же было такому случиться! На первом уроке учительница вызвала его к доске, чтобы прочитал наизусть заданное на дом стихотворение. Он его добросовестно учил накануне, но после утреннего потрясения все начисто выветрилось из головы. И он заревел. Перед всем классом. Навзрыд.

— Что с тобой, Максимовских? — строго спросила очкастая учительница. — Не выучил урока?

— У меня… рыбки… сдохли… — только и смог вымолвить он, вызвав дурацкий смех у своих одноклассников.

Мать бросила их, когда Петя был еще совсем маленький. Завела новую семью, переехала в другой город. Отец пил беспробудно. Отца он ненавидел. Петю воспитывал двор с его жестокими законами. А потом была война. А потом тюрьма. А потом…

Теперь ему не верилось, что тем пацаном, распустившим сопли перед всем классом, был он, Пит.

Аквариум взгромоздил на стол, перед экраном телевизора. Эту штуку не он первый открыл. Видел в каком-то советском фильме. Там баба с мужиком голые лежали на тахте, а камера их снимала через аквариум. Красиво получалось и как бы целомудренно…

Вот и он покажет Саньке красиво и целомудренно!

Нажал на кнопку пульта. Пошло дело. Сосны волнуются вперемешку с водорослями. Дорога переходит в галечное дно, упирается в ракушку. Идут пятеро с автоматами наперевес. Боже! Лица у них какие-то зеленоватые! Мимо проплывает меченосец. И резко уходит в сторону. Вот потеха! У парней такие постные рожи, что все рыбки перепугались! Интересно, как они поступят с ракушкой? Обойдут или нет? Вряд ли. Обходные пути не для этих пятерых!

За окном послышался шум моторов.

— Петр Николаевич, к нам гости!

На пороге стоял растерянный телохранитель.

Что он, собственно, растерялся? Пит остановил кадр.

— Я жду гостя, — спокойно ответил босс. — Почему ты врываешься так, будто в доме пожар?

— Посмотрите в окно! — взмолился тот.

«Что-то тут не так!» — сообразил наконец Пит и бросился к окну.

По проселочной дороге медленно двигались два черных «шевроле» с затемненными стеклами.

— Этого еще не хватало! — воскликнул Криворотый. — Кто его звал сюда?

Обе машины остановились напротив ворот. Щелкнул электронный замок, ворота стали открываться. Один охранник стоял в воротах, другой на крыльце дома, еще двое отсыпались в служебном помещении после ночного дежурства. Пит с телохранителем наблюдали из окна второго этажа.

— Поликарп не торопится выходить, — ухмыльнулся Криворотый. — И мы подождем.

Но долго ждать не пришлось. Передние дверцы обеих машин одновременно распахнулись. Мелькнули черные пиджаки, взмахнули руками и тут же скрылись опять. Два оглушительных взрыва сотрясли дом. Одна граната угодила в служебное помещение и накрыла спящих охранников. Вторая упала за ворота, и одному парню, стоявшему там, снесло голову, другой скатился кубарем с крыльца, и было непонятно, жив он или мертв.

— Твари е…ные! — истошно заорал Пит.

Тут же оконные стекла в машинах поползли вниз и четыре автомата шквальным огнем ударили по окнам дома.

— Задержи их! — крикнул телохранителю босс и бросился в спальню за пистолетом, но в нос ударили вкусные запахи еды, доносившиеся из кухни, и он сменил направление.

— Что это? — Женщина беспомощно воздела руки к небу.

— Некогда рассуждать, тетя Маша! — Он схватил ее в охапку и потащил по коридору к веранде, прикрывая собственным телом от шальных пуль. — Бегите в сад, потом в лес! В лес! Быстро! — кричал он ей на ухо.

— А как же ты, Петя?

— Я сказал — не рассуждать. — И вытолкнул ее на веранду.

Двое автоматчиков бросились на приступ под прикрытием четырех автоматов. Но успешно они преодолели только ворота. Парень, лежавший у крыльца, скосил их одной очередью. На помощь осаждающим снова пришла граната. Когда рассеялся дым, от парня не осталось ничего, кроме небольшого углубления на том месте, где он лежал.

На штурм бросились еще двое автоматчиков. Им повезло больше, чем первым, они почти достигли крыльца.

Телохранитель босса поджидал их на первом этаже. Он воспользовался секундной передышкой прикрытия и, высунувшись из окна, произвел два точных выстрела из автоматического пистолета. Одному попал в глаз, другому в темя, но вызвал огонь на себя. Его прошили из всех четырех автоматов, торчащих из бронированных машин. Со стороны казалось, что парень отплясывает в окне какой-то дикарский танец.

Пит выстрелил прямо из спальни, выстрелил, не целясь, когда те забавлялись танцем телохранителя. Выстрелил в амбразуру «шевроле». Один автомат умолк.

Пит мог бы последовать за своей горничной и скрыться в лесу, но он не привык показывать врагу пятки. Война так война!

Он забился в угол спальни, когда все вокруг наполнилось визгом пуль, звоном стекла, дымом известки.

Прикинул в уме несложную задачку. Парней от Поликарпа приехало десять. Пятерых они положили. Значит, осталось еще столько же положить. Арифметика ему все-таки пригодилась. Правда, под завязку, но все же не зря учился в школе.

Огонь не прекращался. Исходя из тактики этих шустрил, он предполагал, что еще двое из них уже на подходе к дому. У него было время переползти в коридор и скрыться в заветной комнате без окон. У этих говнюков мозги вывернутся наизнанку, прежде чем они его там найдут! Но ведь найдут. В конце концов обязательно найдут! Он представил себя в той комнате, на мягких подушках, на дне морском, под шумом прибоя, погруженным в нирвану. И в эту идиллию ворвутся те, в черных костюмах, с автоматами. Они будут стрелять по аквариумам! Из аквариумов выльется вода! А чем же дышать рыбам? Им не выжить! Нет, он отбросил этот вариант. Он дождется их в спальне. Встанет возле двери и первому вошедшему выстрелит в висок. Так убили Макса. Ловко убили, ничего не скажешь! Он поступит также. А со вторым? И со вторым как-нибудь разберется! И завладеет их автоматами! А тогда уж сам черт ему не страшен!

В доме послышались шаги. Он даже и не заметил, как огонь утих! Вылез из своего угла и, пригнувшись, добежал до двери. Приготовился.

— Он наверху! — крикнул кто-то.

Давайте, давайте, идите ко мне, призывал он их мысленно. Не надо бояться, парни! Поликарп всех похоронит с музыкой! Эта свинья знает толк в погребальном процессе! Он просто кончает от похоронного марша!

Шаги приближались. Он обладал отменной реакцией и знал, что рука не дрогнет, не подведет. Судьба не раз сталкивала его лицом к лицу со смертью, и он всегда выходил победителем. Он, прошедший дворовую поножовщину, афганских душманов, ментовскую зубодробилку, уркаганские заточки, мафиозные разборки, не может не победить!

Шаги уже совсем рядом. Осторожно подкрадываются к нему.

— Он там! — раздается за дверью полушепот, но в оглушительной тишине слышно, как капает кран на кухне.

«Ну же? Кто смелее?» — бросает он вызов почти с азартом.

Дверь отлетает в сторону, и на пол падает камень.

Что это? Это не камень!

Вспышка. Звон в голове. Крик. Кто это кричит? Неужели все еще тот пацан? Ах, да! Проклятая кукла! «Мама! Ма-ма! Ма-ма…»

Шаталин уже издали понял, что случилось несчастье, но подлинных размеров катастрофы представить себе не мог.

Из всех окон немецкого домика Пита вырывались языки пламени. Электронная система ворот была выведена из строя и противно пиликала. У ворот стояла белая «Волга». Парень-телохранитель виноватым, потерянным взглядом смотрел на дом. Саня сразу узнал его. Неделю назад, на Рабкоровской, именно этот мордоворот нацепил на него наручники, когда он незаметно подкрался к Питу.

— Как же так? Как же так? — бормотал парень.

Шаталин выскочил из машины.

— Где твой хозяин? — спросил он телохранителя. Тот кивнул на дом. — Что ж ты стоишь, как истукан? Его надо спасать!

— Бесполезно. Здесь побывали люди Поликарпа. Я только что встретил их у переезда.

Саня огляделся по сторонам. У самых его ног лежала оторванная голова охранника. Она безумно взирала на мир всего одним, вылезшим из орбиты глазом. Он уже и забыл, что такое бывает на свете!

Откуда-то из-за ворот донеслись всхлипывания и причитания. Шаталин подумал, что кому-то еще нужна помощь, и бросился во двор. Там на земле корчилась пожилая женщина, которой он никогда раньше не видел.

— Петя! Петенька! Что же ты наделал? — причитала она, будто хозяин дома устроил самосожжение.

Становилось невыносимо жарко. Шаталин решил вернуться к машине.

— Кто эта женщина? — на ходу спросил он телохранителя. — Мать?

— Нет. Горничная.

Это слово больно кольнуло Шаталина.

— Надо ее куда-нибудь увезти.

— Куда?

Разговор был бессмысленный. Ничего не оставалось делать, как сесть за руль и поскорее забыть этот кошмар, хотя кошмары никогда не забываются: как ни запихивай в сейф, как ни запирай на кодовый замок, они имеют неприятную особенность — навещать очевидца.

Женщина, причитающая над Питом, всю дорогу не выходила у него из головы. «А надо мной и поплакать будет некому!» — подумал он и прибавил скорость. Когда «крайслер» летел, а не ехал, душа наполнялась светом.

— Это, конечно, не то! — поддев вилкой щучью голову, говорил один.

— Разве они понимают в рыбе, эти гои? — подражая еврейской интонации, махал руками другой.

Они пили красное вино и ели фаршированную рыбу, специально доставленную на квартиру Мишкольца из ресторана. Горел семисвечник. Стол был уставлен яствами.

Кого еще мог пригласить Владимир Евгеньевич к себе на субботу (на святую субботу!), если не лучшего друга Балуева? Геннадий всячески старался оправдать свое присутствие в этом доме, веселясь и балагуря, как и принято в праздник.

— Ай-ай-ай! — качал он головой, изображая старого ребе. — Что в Талмуде сказано по этому поводу?

— В Талмуде сказано, что надо выпить за здоровье рыжего Гены, который на днях улетит в Рио-де-Жанейро! — богохульствовал Мишкольц.

— Я — не рыжий! — возмутился Балуев. — И никуда я не полечу!

Они уже изрядно выпили и поэтому могли себе позволить всякие несуразности.

— А я говорю, полетишь! — настаивал Володя. — Спляшешь у них на карнавале самбу! И точка!

— С удовольствием, Вова, спляшу, но только ты не учел, что у этих муда… — извиняюсь! — у этих католических гоев карнавал не приурочен к празднику Рош гашон[2] и проводится аж в феврале!

— Надо же, какие финтифлюшки! — присвистнул Мишкольц.

— Ты это-насчет ихних баб?

— А что?

— Бабы у них — закачаешься!

— Мы и так уже с тобой качаемся!

— Я больше не пью! — заявил Балуев.

— Суббота! — развел руками Владимир Евгеньевич. — Обязан.

И они выпили еще. И еще закусили. И ни разу не заговорили о делах, если не считать анекдота про мафию, любимого анекдота Геннадия, который он не смог в этот праздничный день утаить от шефа. Мишкольц выслушал анекдот с интересом, посмеялся, а потом с умным видом (насколько это было возможно в его состоянии) выдал следующее.

— Историческая справка, — предупредил Володя, ткнув пальцем в небо. — Да будет тебе известно, мой друг, что мафия существовала всегда! Как ты думаешь, мой друг, в Древнем Египте была мафия?

— Тебе лучше знать, Вова, вас оттуда изгнали!

— Мне лучше знать, — подтвердил Мишкольц. — В Древнем Египте была мафия жрецов! И в Древней Греции была мафия, и в Древнем Риме. Я уж не говорю о средних веках, о папах римских, о всяких там монашеских орденах. А чего стоит масонская ложа? Или коммунистическая партия? Все, кого объединяет общее дело, — это мафия! «Коза ностра» — «наше дело»!

— Кстати, о нашем деле… — начал Балуев, но тот его перебил:

— Ша, Гена, ша! Сегодня никаких дел! Соблюдай субботу!

— Да это и не дело вовсе, а так — безделица, — стал выкручиваться помощник.

— Что за безделица? — заинтересовался Володя.

— Мне тут одна хорошая знакомая на телевидении предложила сделать передачу о частном собрании картин господина Мишкольца.

— Это ты называешь говорить не о делах? Так и знал, сядешь в субботу за стол с гоем — нарушишь субботу!

— Там, где один раз нарушишь, нарушишь и другой! — изрек Геннадий почти талмудическую мудрость.

— Черт с тобой! Что там с телевидением?

— Я просто подумал, сколько можно консервировать «мирискусников»? Народу тоже охота посмотреть! А что может быть лучше телевидения?

— Мне нравится, как ты за меня подумал о моей коллекции!

— Но я ведь тоже не последний человек в этом деле. В нашем деле! — обиженно подчеркнул Балуев.

— Ты думаешь, мне стоит лишний раз светиться на телевидении? — уже мягче спросил Мишкольц.

— Мы можем тебя не светить. Проведем передачу вдвоем с Анхеликой.

— С кем?

— Это я ее так зову. На самом деле она Лика Артющенко. Известная телеведущая.

— Я не смотрю телевизора.

— Я тоже, и тем не менее…

— Тем не менее где-то ты ее подцепил, — продолжил за него Володя. — Спасу от тебя нет, Балуев! Кого-нибудь да подцепишь!

— Так ты согласен?

— Надо подумать.

— В субботу грех думать!

— Черт с тобой!

— Тогда я звоню.

— Куда?

— Анхелике. Пусть присоединяется к нам.

— Прямо сейчас? Ты с ума сошел!

— Красивая девушка не испортит субботы!

— Главное — не испортить красивую девушку! — ответил изречением на изречение Владимир Евгеньевич.

Этот субботний маневр Геннадий продумал заранее. На неделе ему позвонила Анхелика и сообщила, что их встреча в «Андромахе» не прошла для нее бесследно. Кто-то из людей Поликарпа стал ее шантажировать, грозился доложить мужу о том, в чьей компании она провела последнюю дискотеку. В обмен на молчание шантажист просил ни много ни мало — провести с ним ночь. Балуев посоветовал ей самой рассказать обо всем мужу, не дожидаясь, когда это сделает другой, и подать все на красивом блюде, с ароматным соусом. Представить себя и Балуева как посредников между Мишкольцем и телевидением.

Она так и сделала. Немолодой, но горячих кровей муж отнесся с пониманием. Мишкольца он уважал как бизнесмена. А какой бизнесмен не хочет иметь рекламу на телевидении? А вот человеку, захотевшему переспать с его женой путем шантажа, поклялся лично отвинтить голову!

На телевидении с воодушевлением отнеслись к ее проекту. Такую передачу можно будет продать на Останкино. Полотна «мирискусников» редко увидишь по телевизору. Все складывалось прекрасно. Дело осталось за малым — поставить в известность самого Мишкольца.

Геннадий позвонил ей на работу. Это они тоже обговорили заранее.

— Он согласен, — многозначительно произнес Балуев. — Приезжай прямо сейчас!

— Удобно ли? — засомневалась Анхелика.

— Лучшего случая для знакомства может не быть. Во-первых, Вова под мухой, а во-вторых, суббота! Этим сказано все. Только одно условие — сегодня ни слова о деле!

— А как же…

— О чем хочешь, родная, о музыке, о любви, даже о живописи, но только не о делах! Соблюдай субботу!

Она хихикнула в трубку, поняв, что Гена тоже под хорошей мухой, и радостно крикнула:

— Договорились! Еду!..

Малолитражка «пежо» остановилась на бульваре, куда одним углом выходил пятиэтажный серый дом, нелепый и уродливый, хотя и претенциозный, как, впрочем, все выстроенное в сталинский период.

Перед тем как выйти, Света решила покурить, но ей помешала машина с ее охранниками. Пристроившись в хвост малолитражке, она дважды посигналила. Светлана Васильевна догадалась, что в этом месте запрещена стоянка, и въехала во двор серого дома, отметив про себя, что благодаря охране избегает многих проблем.

Она оделась по-праздничному. Белый костюм с перламутровым топиком, миниатюрная сумочка, перламутровые туфли на высоких каблуках — все это было куплено в столичном ГУМе еще весной и ни разу не надевалось: не представился случай. Праздничный туалет завершал изумрудный гарнитур, подаренный когда-то боссом Стародубцевым.

Она задержалась у подъезда, чтобы все-таки осуществить задуманное — выкурить свою любимую сигарету с ментолом.

Двор звонко смеялся детскими голосами, переливался изумрудной листвой разных оттенков, источал аромат вишневого варенья, подгоревшего у кого-то на плите, перешептывался старушечьими беззубыми ртами и любовался, бесконечно любовался своей неожиданной гостьей — стройной пышноволосой красавицей неопределенного возраста. У женщин такого типа не бывает возраста, они молоды всегда благодаря то ли особому лоску, то ли прирожденному обаянию.

Но она не видела ничего. Ей было не до восхищенных взглядов мужчин, не до буйного дворового помешательства. Мысли, одна тяжелее другой, осаждали ее.

Вчера вечером из Москвы позвонила мама.

— Я места себе не нахожу! Я его не видела тридцать пять лет, а узнала сразу! Что же теперь будет? Я ведь знаю тебя — ты его в покое не оставишь! Не надо, Светушка! Умоляю тебя, не надо! Это ужасный человек! Ужасный! Поклянись, что ничего не будешь предпринимать! Иначе я с ума сойду!

— Не волнуйся, мама, — попробовала Светлана успокоить мать, — я не стану мараться.

Татьяна Витальевна не верила дочери, но что она могла сделать? Продлить визу? Остаться навсегда, зачеркнув ради Светки свое маленькое счастье на побережье Тихого океана?

— Не волнуйся, — повторила на прощание Света. — Я к тебе скоро приеду погостить. Обязательно приеду!

«Дожила, Светочка, до таких лет, а врешь маме напропалую! — подтрунивала она над собой. — Приедешь ты погостить, как же! Ох уж эти планы! Строишь их всю жизнь, обманывая себя и других, а судьба преподносит такие сюрпризы, что от планов ничего не остается. Зато появляются новые!» Затоптала перламутровой туфелькой окурок и вошла в подъезд.

Однажды она уже была здесь, на квартире Мишкольца, правда, хозяин отсутствовал. Света и не поняла тогда, куда попала. Она пришла к Кристине Поляковой по срочному делу. И кто бы мог подумать, что эта Кристина, девочка, к которой она когда-то ревновала мужа, окажется неофициальной женой Мишкольца? Все в этом мире нелепо и связано одно с другим — поди разберись!

С самим Володей ей никогда не доводилось общаться, но благодаря Балуеву они много знали друг о друге, были заочно знакомы.

Поднимаясь в лифте на четвертый этаж, она сказана себе: «Сейчас или никогда! — и зачем-то перевела на французский: — Maintenant ou jamais». Ей показалось, что так звучит надежней…

Балуев не успел вернуться в комнату, где они пировали с Володей, как в дверь позвонили.

— Твоя Анхелика стремительна, как метеор! — удивился Мишкольц. — У нее личный самолет? Или она живет в квартире напротив?

Геннадий в ответ только развел руками и пошел открывать.

— Посмотри в глазок! — предупредил осторожный хозяин. — Мало ли кто здесь шатается по субботам!

Балуев посмотрел в глазок и чуть не закричал от восторга. Все эти дни он мечтал ее увидеть хотя бы издалека, но приказывал себе выбросить из головы, вычеркнуть из памяти.

Балуев был не из тех людей, у которых душа нараспашку, поэтому, открыв дверь, он холодно произнес:

— Какими судьбами, Светлана Васильевна?

Она тоже не подала виду, что удивлена его присутствием здесь, и не менее холодно ответила:

— Все теми же, Геннадий Сергеевич!

— Вот так сюрприз! — воскликнул Мишкольц. — Ждали одну, а пришла другая!

— Но ведь красивая, как обещал! — подмигнул ему помощник.

Свету усадили за стол, хоть она и сопротивлялась.

— Это, конечно, не то, — с горечью признавал Володя, кладя ей в тарелку фаршированную рыбу. — Вот моя жена готовит…

— Кристина?

— Вы разве знакомы? — изумился гостеприимный хозяин. Об этом штрихе в ее биографии Балуев не докладывал.

— Немного. Она скоро вернется?

— Думаю, да, — загрустил Владимир Евгеньевич. — Мои уговоры остаться в Венгрии или переселиться в какую-нибудь другую страну ни к чему не привели. Она не может без России. А кто может? Даже такой до мозга костей космополит, как я, и то подолгу не могу — тоскую.

Светлана все рассчитала верно. Она знала о горячей привязанности Мишкольца к Кристине и понимала, что разговор о ней, хоть и с грустинкой, прольется бальзамом на сердце Владимира Евгеньевича.

— Кристина мне очень помогла в одном деле, — продолжала развивать тему Света. — Она редактировала книгу стихов моего бывшего мужа, а самой книги так и не видела. Я хотела бы подарить ей экземпляр.

— Такая возможность вам скоро предоставится.

— А нам предоставляется возможность выпить за Кристину! — провозгласил Геннадий. На этот раз он подмигнул Светлане, давая понять, что разгадал ее маневр и готов помочь. Она выглядела так сногсшибательно, что он был готов на все.

Они выпили.

— Вы, конечно, пришли сюда по делу, — с уверенностью начал Мишкольц.

— Да, — не стала отрицать Света.

— Но сегодня суббота, и я не могу говорить о делах.

— Но ты уже дважды нарушил субботу, — напомнил ему Балуев. — Бог любит троицу. — Тут он осекся, прикрыв рот ладонью, но не растерялся, а выдал следующее: — Ради нашего общего дела наш общий Бог тебя простит!

— Ты совсем пьян, Гена! Городишь черт знает что!

В квартиру опять позвонили.

— О! Это Анхелика! — обрадовался Геннадий, и радость его не ускользнула от Светланы.

— Займись-ка пока своей знакомой, — приказал помощнику Мишкольц. — Усади за стол, накорми рыбой, а мы со Светланой Васильевной пойдем в кабинет.

Ее словно током ударило от этой фразы. Что значит «займись своей знакомой»? Откуда взялась эта «знакомая»? У Гены новая подружка? Сколько можно? бедная Марина, как она терпит такого мужа?

В кабинете они без долгих предисловий приступили к наболевшей теме.

— Как вы понимаете, — сразу взяла быка за рога Светлана, — создалась уникальная ситуация объединения двух кланов! Почему вы не хотите даже поставить условия?

— Ситуация не настолько уникальна, как вам кажется, — возражал Мишкольц. — Вы забываете, что управление нашей организацией осуществляю не я один. Почему вы сбрасываете со счетов Шалуна?

— Никто его не сбрасывает! — возмутилась она. — Наше совещание большинством голосов решило пойти на сближение с вами, при этом многие вспомнили, что с приходом Шалуна в девяносто втором году между нами прекратилась война.

— Вы опять же смотрите только со своей колокольни. Я рад, что у ваших героев хорошая память, но многого они, вероятно, не знают или не хотят знать.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду убийство Черепа с женой и братом в девяносто втором году, которое осуществлял, как и многие другие, Пит Максимовских. Шалуна связывала давняя, крепкая дружба с братьями Черепановыми. И мне тогда стоило огромных усилий отговорить его от дальнейшего ведения войны. Не думаю, что по истечении четырех лет он что-нибудь забыл. Во всяком случае, руки Питу он не подаст.

Крыть было нечем. Все напрасно. А тогда, во вторник, в загородном доме Криворотого, ей казалось, что так просто будет договориться.

Она не могла унять дрожь в руках, пока он не взял ее холодные пальцы в свои ладони.

— Не надо так волноваться.

— Напрасно я пришла, — вздохнула Света.

— Я могу вам только пообещать, что в понедельник встречусь с Шалуном и мы обсудим ваше предложение, но успех предприятия весьма сомнителен. Пока во главе вашей организации будут стоять люди, принимавшие участие в событиях девяносто второго года, мы вряд ли договоримся.

— Я поняла…

Неудача так придавила Светлану, что знакомая Гены и сам Балуев, который не сможет ей ничем помочь, стали совершенно безразличны.

— Я пойду, — сказала она Мишкольцу в коридоре, не проходя в гостиную.

— Может, еще посидите с нами?

— Нет-нет! Я вам только испорчу праздник своим настроением.

— Очень жаль, — искренне расстроился он. — Знайте, что двери моего дома всегда для вас открыты, и спасибо за теплые слова о Кристине.

Она ушла, не попрощавшись с Балуевым. Зачем ставить его и себя в неловкое положение?

Геннадий же поник головой, узнав о ее внезапном исчезновении. Зато Анхелика бодро взялась за дело и начала обрабатывать Владимира Евгеньевича.

— Это так здорово, что в наше время кто-то сохраняет обычаи своих предков. Гена мне сейчас много рассказал о том, как справляют субботу. Это так интересно! Знаете, сейчас очень модно заниматься религиозной благотворительностью, давать деньги на строительство храмов, в основном православных, но один мой знакомый поляк перечислил деньги на реставрацию костела. А вы никогда не хотели построить синагогу?

Она ему напоминала въедливую журналистку, которая получила задание взять у него интервью.

Он тяжело вздохнул — никак не мог отойти от разговора со Светланой — и произнес с видом библейского пророка:

— Люди возводят храмы, люди их разрушают. Главное, чтобы каждый построил храм внутри себя…

Выйдя из подъезда, Светлана Васильевна увидела странную картину. Ее охране пришла на помощь еще одна машина. Парни вывалили наружу и что-то бурно обсуждали. Заметив ее, все умолкли, и один из них отделился от компании и пошел ей навстречу. Она признала в нем того самого боевика, который на совещании произнес крылатую фразу: «Не бабские это дела», — и которого Пит поставил на место.

— Светлана Васильевна, — обратился он к ней с пасмурным лицом, — сегодня утром в своем загородном доме убит Максимовских.

Голова пошла кругом. Она с трудом выдавила из себя это слово:

— Поликарп?

Он кивнул, а потом добавил:

— Наши все собрались в резиденции. Ждут вас. Не начинают.

— Поехали! — решительно скомандовала она, и ее малолитражка «пежо» возглавила эскорт.

Шаталина никогда еще не видели в клубе таким пьяным. Он уже приехал навеселе.

— У вас поцарапано заднее крыло, — заметил ему кто-то из охранников, которые всегда околачиваются возле клуба в ожидании хозяев.

— У меня поцарапана душа! — ответил Саня и, едва переставляя ноги, поплелся к центральному входу.

Сегодня его задевало многое, на что он раньше не обращал внимания. Например, само название клуба «Большие надежды».

— Большие надежды разбиты, господа! — возвестил он в игральном зале, повалившись на бильярдный стол. Попытался вырвать у игрока кий, но ничего не вышло: игрок был здоровым парнем, тоже из бывших десантников. И тогда Саня стащил со стола шар и запустил им в кельнера, разносящего напитки. Кельнер, не ожидавший от судьбы такой превратности, получил серьезную травму головы. Причем, падая, он уронил поднос на карточный столик, напоив шулеров первосортным виски, так что их белые сорочки выглядели теперь не очень свежими.

Кельнера унесли, но члены клуба не стали дожидаться следующих жертв шаталинского бунта, кое-как скрутили директора престижной фирмы, не досчитавшись еще нескольких дорогих напитков и с десяток зубов. Связанного, униженного, его поволокли в душевую. Кто-то из господ раньше работал в вытрезвителе и на всю жизнь усвоил варварские методы тоталитарной системы. Саню раздели, не оставив даже носков, и принялись поливать из шлангов холодной водой. Это позабавило господ. Они вошли в азарт, словно крутили рулетку. Ведь каждому приятно обдать из шланга большого начальника, даже если тот напоминает хнычущего пацана, у которого отобрали рогатку и в назидание, чтобы никогда больше не обижал птичек, выставили напоказ перед целой школой таких же птицебоев!

После водных процедур притихшего Шаталина под общее ликование вернули в игральный зал. Усадили в кресло рядом с фонтанчиком, чтобы смотрел, как хлюпает там водичка, и успокаивал нервы. Вскоре о нем все забыли, и жизнь клуба вошла в привычный ритм.

Но Саня, даже сидючи у фонтанчика, сделал открытие. Он долго разглядывал танцующих вокруг божества папуасов, потом самого идола, пока не понял, что идол-божество напоминает фаллос, а попросту мужской член.

— Это же член! — возрадовался Саня и поспешил поделиться новостью с соседом по креслу. Обернулся к нему и замер.

— Здорово, начальник! — ухмыльнулся Миша. — Я вижу, ты сегодня в ударе. Все еще юбилей отмечаешь?

— Скорее поминки, — пробубнил тот, недоверчиво глядя на зама.

— По ком поминки?

— По друзьям-товарищам, — неопределенно ответил Саня. — А ты, я вижу, выздоровел? Цветешь, как кактус!

— Почему кактус? — показал сразу все зубы Миша.

— Так ведь борода!

— Ах, вот ты о чем! А я ведь и не болел, начальник, — признался вдруг бородач.

— Я это уже понял.

— Хорошо, что сам догадался. Не люблю обманывать.

— Вот какой ты правильный, оказывается! А я тебя недооценил.

— Бывает. Все мы ошибаемся.

— Теперь ты пригрет и обласкан, как подобает настоящему холую?

— Зачем же ты меня обижаешь, Саня? Разве я заслужил такое обращение за те годы, что мы вместе проработали?

— Честно говоря, ты меня всегда тяготил своим подхалимажем.

— Чего ж не уволил?

— За это увольняют?

— Ты никогда не умел подстраиваться, Саня.

— Че делать?

— Подстраиваться! Мог бы подложить мне какую-нибудь свинью, если я тебя не устраивал. Мало ли существует способов, чтобы избавиться от неугодного подчиненного? Миллион! Умение варьировать — великая вещь! Но этому в ПТУ не учат!

— В ПТУ многому не учат, — согласился Шаталин. — Был у нас комсорг Юран, так он это твое варьирование называл просто подлостью.

— Вот кого вспомнил! Надо же! Видно, обливание тебе не впрок пошло, если по комсомолу затосковал!

— Я не по комсомолу, я по отдельным людям. Они давно пропали из виду, а в сердце живут до сих пор. А такие, как ты, Миша, выплевываются на счет «раз» в ближайшую урну. Что, не нравится характеристика? Вон как сморщился! Не куксись! Нынче другие времена! Лось не потребует твоей характеристики. Ты ему, видать, и без характеристики приглянулся. Вон борода-то какая!

— На что намекаешь?

— На варьирование.

— Да тебе просто-напросто обидно, что перепрыгнул через твою голову, вот и огрызаешься! Элементарная психология!

— Давай-давай, Миша, научи меня элементарной психологии! Теперь самое время пришло подучить немного бывшего начальника. Ведь ты всегда в душе презирал меня, пэтэушника! Все подхалимы в душе презирают тех, перед кем стелются! Ты и Лося презираешь не меньше!

— Вот только этого не надо! — встрепенулся бородач, озираясь по сторонам.

— Да что ты, Миша! Это же элементарная психология! Испугался, что кто-нибудь настучит боссу про наш разговор? А что? Мы невинно беседуем на философские темы. Вот взять, например, Бога. Что ты опять куксишься? Тема не нравится, праведник? А я люблю порассуждать о Боге. Мне только дай — не остановишь! Вот говорят, Бог создал людей по своему подобию. Это кошмар, если разобраться. Другие утверждают, наоборот, что человек создал Бога по образу и духу своему. Это уже понятней. Тут много ума не надо. А теперь посмотри на папуасов! — Он ткнул пальцем в фонтан. — Что за свинство создали они? Что есмь их божество? Ведь это хрен на ровном месте! А говорят, человек стремится к совершенству! К наслаждению он стремится, Миша! К наслаждению! Человек любит поговорить о высоких материях, как мы с тобой сейчас. Показать свою неиссякаемую веру. Прибегает к заповедям, когда ему это выгодно. Но на первом месте у него все равно стоит не Бог, а Наслаждение! Всякий стремится к благу, процветанию, любви. И в этом нет ничего предосудительного. Но при чем здесь Бог? Он появляется, когда наш путь к наслаждению становится тернист. А где он был до этого? Подремывал? Почему человек не слышит его дыхания, когда творит зло? А может, нет Бога, Миша? А есть только Совесть? И то у некоторых? А у кого нет, тому лафа? Кайф земной? А если небесного кайфа нет и в помине, зачем тогда все? Зачем колокола, ризы, если всю жизнь мы только и делаем, что пляшем как папуасы вокруг хрена? — Все это время Саня неотрывно следил за падением воды с головы божества. — Только на папуасов низвергается божественное семя, а нам ни хрена! — Он подставил ладонь под струю и засмеялся. — Вот и мне немножко перепало! А то все только тварям беззаботным достается! Был у меня друг, Миша. Витяем звали. Мы прошли с ним сквозь огонь и воду. Он как-то ловко до всего докумекал. Сказал однажды: «Иначе не выжить», — и влез в петлю. Я же ничего не понимал и до сих пор разобраться не могу. А те, кто говорит, что поняли, прозрели, что на них спустилась божья благодать, по-моему, врут или обманывают сами себя. — Он замолчал, убрал руку из фонтана, провел влажной ладонью по лицу. — Что притих, праведник? Не согласен — поспорь!

Ответа не последовало. Шаталин обернулся и увидел, что кресло рядом с ним опустело. Он поискал глазами бородача, но тот исчез бесследно.

— Привиделся он мне, что ли? — усмехнулся Саня. Встал и направился к выходу, делая всем ручкой — то ли приветствуя, то ли прощаясь, и при этом приговаривал: — Большие надежды подаете, господа! Большие надежды!..

Но Миша не привиделся ему. Меньше всего бородач напоминал бесплотного духа. Наоборот, сейчас он как никогда твердо стоял на земле и по прихоти судьбы, словно добрый молодец из сказки, держал в руках то самое непростое яичко, внутри которого иголочка, а на кончике той иглы…

Он оставил Шаталина с его пустыми речами и глупыми рассуждениями и поднялся на второй этаж, в кабинет босса. Ему некуда было торопиться. Босс хотел побыть у себя один, чтобы попрощаться с дорогими ему вещами, а до начала операции оставалось еще уйма времени, но и находиться в обществе бывшего начальника бородач не мог. Даже в эти последние часы своего босса он боялся быть скомпрометированным в глазах Георгия Михайловича. Мало ли что взбредет в голову этому дураку, этому пэтэушнику! Он сегодня уже отличился! А какие в клубе уши, какие языки, это Миша знал, как никто другой! Целых два года состоял в личных осведомителях Лося, подслушивал, подсматривал и доносил, доносил, доносил…

Георгий Михайлович сидел за массивным дубовым столом и разбирал бумаги: одни сжигал тут же в растопленном по этому случаю камине, другие складывал аккуратной пачкой в раскрытый сейф.

— Что там слышно внизу? — поинтересовался он у вошедшего.

— Все спокойно, как всегда, — ответил тот.

— Шаталин угомонился?

— Угомонили.

— Надеюсь, обошлось без кровопролития? — усмехнулся Лось.

— Ай! — махнул рукой бородач, как бы давая понять, что и говорить о таком никчемном предмете не стоит.

— Не очень-то, я вижу, ты расположен к своему начальнику. Завидуешь, наверно?

— Чему завидовать, Георгий Михайлович?

— Неужто нечему? Саня — парень толковый, предприимчивый, начал почти с нуля, а как раскрутился!

— Сейчас таких Сань пруд пруди!

— Завидуешь! — заключил босс и сразу как-то посерьезнел, переключив разговор на другую тему: — Вот что, Миша. Здесь все должно оставаться в полной неприкосновенности до прихода нового босса.

Он бросил в огонь последнюю пачку бумаг, пошуровал кочергой золу. В кабинете стояла невыносимая жара. Распущенные длинные седые волосы «крестного отца» были совершенно мокрые, будто их только что обдали из душа. Раскрасневшееся худое лицо с набрякшими жилками на висках выдавало крайнюю озабоченность. Он выпрямился. Прошел к сейфу. Достал опту- да небольшой запечатанный конверт, повертел его в руках.

— Я тебя назначаю распорядителем во время «моих похорон». Все устроишь честь по чести, чтобы ни одна сволочь не догадалась о подмене. В этом конверте… — Он помахал им в воздухе. — Мое завещание. Вскроешь после поминок, когда все соберутся в этом кабинете, чтобы выбрать нового босса. Вскроешь при всех. Ключи от сейфа получишь в последний момент. — Он положил конверт на прежнее место и закрыл сейф.

— В этом конверте вы не забыли мне отвести какую-нибудь роль? — показал зубы Миша.

— Не торопись, дружок, — похлопал его по плечу Лось. — У тебя все еще впереди. После моего ухода ты поднимешься довольно высоко. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделал. А сейчас — в путь. Наш американский господин уже заждался.

Они вышли из клуба в первом часу ночи, когда в городе поселился мрак. Прежде чем сесть в БМВ, босс обернулся, грустными глазами оглядел здание клуба — свое детище, еще не достроенное до конца. Бассейн на крыше открывать молодым, для них и задумано развлечение, а его старым костям лучше погреться на солнышке, на американском солнышке.

— Трогай! — по привычке скомандовал шоферу босс и подумал, что даже эта невинная команда произносится им в последний раз.

Отправляясь в загородное путешествие, в свой небольшой пансионат-гостиницу, он решил обойтись без охраны. Недоумевающие телохранители, которым в последние дни ведено было вообще ни на шаг не отходить от босса, остались на всю ночь в клубе. «Пусть повеселятся ребятки! Им предстоят дни траура и воздержания, — с теплотой подумал о них Лось, а потом посмеялся над собственной наивностью: — Как же! Будут они по тебе скорбеть, старый хрен!»

Прибыв в пансионат, они первым делом уединились, чтобы вдвоем еще раз обсудить план операции. Лось откинулся на спинку мягкого просторного кресла, приняв излюбленную позу, а бородач почему-то докладывал стоя.

— Ровно в пять утра из пансионата выезжает БМВ с подставой. Машина двигается по Колымскому тракту в направлении города. Взрыв происходит через полчаса, в половине шестого…

— Ты подыскал нового шофера? — перебил докладчика босс.

— Это несерьезно, Георгий Михайлович. Все прекрасно знают, что шофер у вас неизменно служит уже десять лет и никому другому вы не доверяете машины. Его замена может поставить под срыв всю операцию.

Лось тяжело вздохнул в ответ. Возразить было нечего.

— А мой подстава знает, на что идет? — поинтересовался он.

— Вы с ума сошли! Разумеется, нет. Дедульке уже под семьдесят. Я ему хорошо заплатил. Сказал, что снимаем кино…

— Старый трюк. Он не удивился, что в кино так много платят?

— У него огромная семья, внуки, правнуки. Живут бедно, можно сказать, нищенствуют. Так что дедуля особо не удивлялся, а согласился сразу.

— Вы ему уже заплатили?

— Половину. Остальное пообещали потом, после съемок.

— И как же быть со второй половиной?

— Она останется в кассе. Экономика должна быть экономной.

— Перечислишь оставшуюся сумму его семье, — приказал Лось.

— От какой организации? Ведь это все равно что подписаться под убийством!

— А хоть от общества «Любителей кино»! Какая разница? Ведь погибнет не старичок, а я! Дедуля, как я понял, пропадет без вести.

Босс не на шутку разнервничался.

— Хорошо. Пусть будет так, — успокоил его Миша и со своей ослепительной улыбкой добавил: — Кстати, вы желаете взглянуть на подставу?

— Иди к черту!

— Вы с господином Клейнером, — продолжал Миша как ни в чем не бывало, — выезжаете через пятнадцать минут после них и двигаетесь по Московскому тракту в сторону аэропорта для грузовых самолетов. Там вас будет ждать «кукурузник». Его координаты я записал на листочек и положил в ваш новый паспорт. Он вас доставит в аэропорт Внуково.

— Что с документами?

— Все готово. Паспорт, загранпаспорт, виза на имя Переверзева Бориса Ильича.

— Здесь, в пансионате, никто не увидит, в какую машину я сажусь?

— Я всех убрал, кроме Клейнера и старичка, а персонал в это время еще спит.

— У Клейнера все в порядке с водительскими правами?

— Да. Я лично проверял. И с документами тоже — придраться не к чему.

— Ладно. Проводи меня к нему.

— Но прежде, Георгий Михайлович, позвольте… — робко начал тот.

— Что такое?

— Позвольте вашу серьгу из уха. — Это напоминало грабеж. — Ведь ваш сгоревший труп будет сложно опознать.

— А что, у дедульки есть куда вставить серьгу?

— Мы прокололи ему ухо. Он, правда, чуть не помер, но все, слава Богу, обошлось!

Георгий Михайлович вынул из уха золотую серьгу с бриллиантом и передал ее бородачу.

— Надеюсь, все?

— Нет, — виновато потупил взор тот.

— Что еще?

— Ваш портсигар.

— Это подарок Мишкольца! — возмутился Лось. — Я с ним никогда не расстанусь!

— Вот-вот, — закивал головой Миша, — все ваше окружение об этом знает. И когда в машине не окажется портсигара, выйдет недоразумение.

Ради успеха операции пришлось принести в жертву изумрудноглазого сохатого на золотом портсигаре, который перекочевал в карман к бородачу.

Американский бизнесмен встретил босса с распростертыми объятиями.

— Наконец-то! Свершилось! — ликовал он. — Я знал, Георгий Михайлович, что вы в конце концов клюнете на мое предложение, потому что я вам предложил дело.

— Кончай базар, Потапов! — оборвал его Лось. — Это плохая примета — пускать преждевременно слюни! Руку мне будешь жать в своей сраной Америке.

— Ну, зачем ты так, Жора! — сразу остыл тот. — Полдела сделано. Остальное, как говорится, приложится.

— Новости знаешь? — усаживаясь в кресло, спросил босс и полез в карман за портсигаром, чтобы предложить Потапову-Клейнеру сигарету, но тут же отдернул руку и помрачнел.

— Телевизор смотрю регулярно. Этого мне твои держиморды не запретили, в отличие от прогулок в город.

— Значит, не знаешь, — заключил Лось и выдал без лишних комментариев: — Вчера утром убили Петю Максимовских.

Новость произвела на Потапова ошеломляющий эффект. Он застыл на месте с открытым ртом, и глаза его наполнились слезами. Его дворовый приятель Петька Максимовских, который четыре года назад спас ему жизнь и которому он теперь обязан хоть и относительным, но благополучием, мертв.

— Неужели Шалун? — прошептал Потапов.

— Плохо ориентируешься в современной ситуации, — заметил Георгий Михайлович. — Это Поликарп. Вчера все утро пытался отмыть руку, после того как он ее пожал. Бесполезно. — Он с серьезным видом приставил к носу ладонь. — До сих пор воняет кладбищем. Ну, хватит нюни распускать! — прикрикнул на будущего компаньона Лось. — Петька сам нарвался! Вздумал дразнить льва, молокосос!

— Когда похороны?

— Тебе какая разница? Мы уже будем далеко. Да там и хоронить нечего. Его разорвало гранатой на части.

Георгий Михайлович уже пожалел, что затеял этот разговор. Потапов обхватил руками голову и застонал.

— Нечего хоронить… — повторил он. — Ведь это страшное дело… Зачем я приехал сюда?..

— Слушай, не трепи мне мозги! Можно подумать, в твоей Америке ничего подобного не происходит…

Не обращая больше внимания на стоны и оханья американского бизнесмена, Георгий Михайлович принялся проверять содержимое своего саквояжа. Внимательно изучил новые документы и остался доволен.

В течение получаса босс изменился до неузнаваемости. Он принял душ, в два приема обрезал седые патлы, с помощью электробритвы избавился от рыжеватой щетины, буйно проросшей за последние сутки, еле затолкал в мусорное ведро старый, побитый молью свитер и потертые джинсы. В платяном шкафу его ждал новый костюм, купленный по случаю отъезда: синие брюки классического покроя, красная водолазка, фиолетовый с переливом пиджак. Солнцезащитные очки в виде двух черных капель, стекающих с могучего горбатого носа, довершили его туалет. С хипповским имиджем было покончено. Америка не для хиппарей!

— Не слишком ли броско в нашем положении? — засомневался Потапов, наблюдая за Лосем.

— Это только подчеркивает мою уверенность в успехе нашего предприятия! — возразил тот. — Таким петухом меня вряд ли кто-нибудь узнает!

— И все-таки пластическая операция была бы куда надежней.

— В моем возрасте опасно ложиться под нож, — заметил Георгий Михайлович и немного погодя добавил: — И так резко менять жизнь тоже ни к чему.

Не хотелось ему драпать в Америку. Не принимала его широкая русская натура заморского уклада.

Во дворе пансионата заработал мотор. Старый босс вздрогнул — этот звук он не мог перепутать ни с каким другим, так поет его любимая игрушка, стального цвета БМВ. Теперь ему показалось, что машина взывает о помощи. Может, встать и крикнуть в окно этому тупобородому Мише: «Отбой!»? Но не встал и не крикнул, а, наоборот, будто прирос к спинке дивана.

— Без пяти пять, — сообщил Потапов, взглянув на часы.

Дверь отворилась. Миша с неизменной зубастой улыбкой предупредил:

— Мы начинаем. Не желаете взглянуть на отъезжающих?

Со стороны могло показаться, что бородач издевается над ним, но Лось видел этого человека насквозь. Миша был просто неотесанным мужиком с садистскими наклонностями.

— Иди к черту! — проскрипел Георгий Михайлович.

Потапов подошел к окну, отдернул занавеску и стал комментировать:

— Вышли из подъезда. Твой подчиненный дает последние наставления. Что он им так долго втолковывает? А старичок не очень-то на тебя похож. Мог бы подыскать кого-нибудь понатуральней.

— Какая разница! — махнул рукой тот.

— Садятся в машину, — продолжал Потапов. — Поехали…

— Теперь наша очередь. Машину водить не разучился?

— У нас в Америке без машины — каюк!

— Что ты как попугай: Америка, Америка?

Бизнесмен нахмурился и замолчал. Для них приготовили старенький, видавший виды «москвич».

— Ты что, специально его на свалке выкопал? — босс пнул ногой в бампер.

— Я подумал: зачем вам бросаться в глаза гаишникам? — пожал плечами Миша.

— Как раз такая трахома и привлекает внимание, идиот!

— Не будем спорить, — выступил в качестве арбитра Потапов. — В конце концов, тут рукой подать до аэропорта. — И в качестве положительного примера первым открыл дверцу и уселся за руль. Ему не терпелось побыстрее удрать из этих мест, чтобы снова почувствовать себя свободным гражданином свободной страны.

— Держи! — С недовольным видом Лось передал бородачу ключи от кабинета и сейфа. Второй раз возникло желание послать все к чертовой матери, но теперь уже поздно, ведь те уехали. — Не вздумай выкинуть какой-нибудь финт! — предупредил на прощание босс, недоверчиво глядя в масляные глазки осведомителя, которого сам назначил распорядителем на собственных похоронах. — Я проверю!

— С Богом! — бросил на прощание Миша и долго махал им вслед рукой.

Когда пансионат исчез из виду, Георгий Михайлович приказал:

— Поедешь по Колымскому тракту!

— Зачем? — не понял компаньон.

— Там есть один хитрый поворот направо. Проселочная дорога, которая ведет прямо в аэропорт.

— Но ведь так ближе! — возмутился тот. — По Колымскому получится огромный крюк!

— Иногда бывает ближе то, что кажется дальше! — загадочно улыбнулся Лось.

— У тебя есть основания не доверять своему человеку? — встревожился Потапов.

— Оснований нет, но подстраховаться никогда не мешает. И потом, я не люблю действовать по чьей-то указке.

Он лукавил. Недоверие закралось в душу еще в клубе, когда бородач заикнулся о своей роли, отведенной в завещании. Второй раз он почувствовал что-то подозрительное, когда увидел машину, в которой они теперь выезжали на Колымский тракт. Не было никакой надобности подсовывать им эту трахому. И еще в голове без конца крутилась одна и та же фраза, оброненная Потаповым у окна, будто кто-то без конца включал магнитофонную запись: «А старичок не очень-то на тебя похож…»

Все это мелочи, пытался успокоиться босс, но чем дальше двигались они по Колымскому тракту, тем сильней становилась тревога. Хотелось курить. Он позволял себе иногда, в крайнем случае, выкурить одну сигаретку. Сейчас как раз был такой случай. Он полез в карман пиджака и даже зарычал от отчаяния, вспомнив о выманенном у него портсигаре. Мог бы обойтись без портсигара! Мало ли где я мог его оставить или потерять, размышлял босс. Что-то больно он был настойчив в отношении портсигара, этот козел! Прозрение вспыхнуло внезапно, как солнечный луч на дне колодца. На часах было сорок минут шестого. Что это значит? — спросил себя Георгий Михайлович. В половине шестого те должны были взлететь на воздух. Мы едем той же дорогой. И едем уже двадцать пять минут!

Видимость на дороге была прекрасная, но впереди ни дымка, ни какого другого намека на катастрофу. На спидометре — восемьдесят километров в час. Как ни торопится американский бизнесмен в свою свободную страну, но боится, что сцепление подведет. БМВ, конечно, преодолел этот участок гораздо быстрее.

По правую сторону тянулся бесконечный хвойный лес, по левую — картофельное поле с выкатившимся недавно из-за горизонта розовым шаром.

— Остановись! — крикнул босс.

— Что случилось?

— Мне надо выйти пописать, а то лес скоро кончится.

Машина остановилась.

— Не пойдешь со мной? — предложил он компаньону.

— У нас в Америке…

— Иди к черту! — хлопнул дверцей Лось, предварительно выудив из «москвича» свой саквояж.

Он быстро сбежал по невысокой насыпи и бросился к лесу. Добравшись до первых сосен, оглянулся. Потапов мирно сидел за рулем и пристально смотрел ему в спину, по-видимому, недоумевая, зачем тот прихватил с собой саквояж.

Георгий Михайлович стоял в обнимку с сосной и никак не мог отдышаться. Он хоть и сомневался в своей жуткой догадке, но все же в последний момент крикнул Потапову:

— Беги, дурак!

Тот как-то неловко встрепенулся, открыл дверцу, но было уже поздно. Потапов успел только поставить на землю ногу, как раздался оглушительный взрыв, и Лось своими глазами видел, как бизнесмена разорвало на части, и только нога в тяжелом американском башмаке так и осталась стоять на асфальте.

Черный дым косматым зверем поднялся к небу, пытаясь заглотить торчащий над полем розовый шар.

Босс опустился в траву, снял очки, вытер ладонью вспотевшее лицо.

— Ну и дурак! В наших местах один и тот же трюк два раза не проходит!

Эта назидательная речь адресовалась Потапову, будто он еще мог ее услышать.

Потом он встал, отряхнулся и углубился в лес.

Вечером того же дня Георгий Михайлович Лосев прилетел в Одессу. В аэропорту его встретила черная «Волга». И уже в машине ему предоставилась возможность обнять свою старуху и шепнуть ей тихонько на ухо:

— Америку я послал в задницу! Поживем пока здесь, а там видно будет!

Себе же еще в лесу дал клятву: «Я вернусь. Обязательно вернусь. Хотя бы для того, чтобы подпалить этому козлу его вонючую бороду!»

Миша дождался возвращения БМВ, которым распоряжался теперь по своему усмотрению. Выкинул оттуда старичка подставу с бриллиантовой серьгой в ухе. Серьгу бородач не забыл реквизировать и сунул ее в карман пиджака, к золотому портсигару. «Пусть попробуют мне не поверить, что я, только я теперь являюсь преемником босса! — тешил он себя мыслью. — Только своему преемнику Лось мог подарить портсигар Мишкольца!»

— Трогай! — крикнул он шоферу.

— Куда?

— В резиденцию!

— А хозяин в курсе? — робко поинтересовался шофер.

Он плохо понимал, что происходит. Не проспав двух часов, он был разбужен бородатым прислужником босса. Тот сказал, что действует по заданию Лося. Приказал немедленно встать, умыться и отвезти какого маразматического старика, который всю дорогу только и делал, что расспрашивал про киносъемку, к Белому озеру. Там в магазинчике, что работает круглосуточно, бородач велел накупить продуктов, будто нельзя было дождаться восьми часов, когда откроется местный магазин. На обратном пути он спросил старика: «Вы что-нибудь понимаете?» Маразматик загадочно подмигнул и процитировал: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!» Теперь же, не соизволив даже выгрузить продукты, ему приказывают ехать в резиденцию.

— Хозяин сбежал, — с трагическим видом сообщил бородач.

— Как сбежал?

— Как сбегают в Америку? — ответил вопросом на вопрос помощник, будто шофер был специалистом в этом вопросе.

— Что же теперь будет?

— Поживем — увидим…

Выезжая на Колымский тракт, водитель предупредил:

— На Колымском — авария. Могли перекрыть дорогу.

— Какая авария? — заинтересовался Миша.

— Похоже, «москвич» взорвался. Я на обратном пути проезжал мимо. Там милиция стояла.

— Такую стратегическую трассу вряд ли перекроют, — резонно заметил бородач, а между тем запаниковал: почему они изменили маршрут? И только вид взорванного «москвича» его немного успокоил.

В игральном зале клуба «Большие надежды» еще пылали страсти, когда Миша незаметно прошмыгнул на второй этаж и закрылся в кабинете Лося, из которого до сих пор не выветрился запах гари.

Он достал из сейфа конверт и трясущимися пальцами распечатал его. Написанный от руки текст прыгал перед глазами, не давал сосредоточиться, сконцентрировать мысли.

«Я ушел, господа. Не надо обо мне сильно горевать, хоть и был я неплохим «отцом». Я старался быть справедливым. Может, кто-то посмеется в душе, припомнит какую-нибудь несправедливость с моей стороны. В конце концов Бог всех рассудит — и правых, и неправых.

Вы собрались здесь, в моем кабинете, чтобы выбрать нового хозяина. Трудная задача, если учесть к тому же, что я всегда пренебрегал помощниками и относился к людям с большой осторожностью. Про каждого из вас я знаю очень много, куда больше, чем любой из вас обо мне, хотя я был на виду, а вы пребывали в моей тени. Не могу сказать, что это знание мне доставило большое удовольствие. Среди вас нет людей кристально чистых. Впрочем, то же самое я могу сказать и о себе. Как же быть, господа? Вы, конечно, возмутитесь и заявите, что вам не требуется кристально чистый хозяин, что это не главное качество для босса. Соглашусь. Разведу руками. И лишь осмелюсь спросить: а грязный босс вас устроит, господа? Тогда идите, поклонитесь в ножки гробовщику Поликарпу. Лучшей кандидатуры я не знаю.

Это все философия. Есть такая старческая болезнь. Вы, конечно, способны сами решать, без дедушки Лося, но предвижу разногласия и споры — от этого никто не застрахован. Однако споры могут привести к междоусобице. Это мы знаем не только из учебника истории, а на примере наших уважаемых соседей. Поэтому прошу прислушаться напоследок к моему субъективному мнению.

Я хотел бы передать мою организацию, мое детище человеку, который на деле доказал свою преданность старому Лосю. Я говорю о президенте фирмы «Экстра ЕАК» господине Шаталине. Надеюсь, никто из вас не может усомниться в деловых качествах этого молодого человека? Он всем доказал, как высоко может подняться простой парень. Мне нравится, что при этом он честен и не идет на компромиссы, когда даже выгодное дело расходится с его представлениями о морали.

Впрочем, вам решать. Это мое последнее слово. Умолкаю навсегда.

Лосев».

— Старый осел! — перечитав несколько раз завещание, воскликнул Миша. — Какую ты роль отвел мне, неблагодарная скотина? Решил, что Шаталин возьмет меня в помощники? Дудки!

Бородач бросился к телефонному аппарату, начал судорожно тыкать в кнопки, потом крикнул в трубку:

— Срочно соедините меня с мэром!

Ему ответили, что мэр еще спит.

— Разбудите! Это очень срочно! — Бородач назвал свою фамилию.

Ждать пришлось долго. Истекая потом и барабаня пальцами по столу, он снова и снова перечитывал завещание.

— Миша, ты что, охренел? — раздался сонный голос на другом конце провода, и последовал громкий зевок. — Еще нет восьми, мерзавец! Сегодня же воскресенье!

— Дело сделано, — произнес Миша, когда его перестали отчитывать, и добавил: — Как вы просили.

— Молодец, — похвалил без особого воодушевления мэр, — но мог бы сообщить об этом попозже.

— Это еще не все. Я звоню из кабинета Лося. Он оставил завещание. Он предлагает в боссы Шаталина!

— Пусть он на том свете предлагает, — сострил мэр. — Об этом завещании еще кто-нибудь знает, кроме тебя?

— Нет.

— Уничтожь, и дело с концом.

— Уничтожить-то я уничтожу, но Шаталин…

— Забудь эту фамилию! — крикнул окончательно проснувшийся мэр. — Ты свое дело сделал, а Шаталин — это уже не твоя забота!

Бородач положил трубку, улыбнулся всеми зубами и принялся рвать на мелкие кусочки «последнее слово» босса.

Хромой сторож восставшего из праха, но пока еще не освященного монастыря был разбужен среди ночи громким стуком в деревянные ворота, окованные железом.

Открыл смотровое окошко, посветил фонариком. Отшатнулся. Лицо человека казалось мертвым: провалившиеся щеки, неподвижный взгляд. Сторож перекрестился и спросил:

— Тебе чего, мил человек?

Тот не ответил, только помялся на месте.

— Ты, наверно, в послушники наниматься пришел? — высказал предположение старик.

— В послушники… — пробормотал тот.

— А пораньше нельзя было? Ночь все-таки на дворе.

— Нельзя было… — эхом отозвался человек.

— Впущу, конечно, — покровительственно пообещал сторож, — не ночевать же тебе за воротами, на сырой земле. — И отпер засов.

— Спасибо… — как ветерок по листве, прошелестел тот.

— Чего уж там благодарить. — Хромой распахнул ворота. — Тут уже несколько человек живут. Собирается помаленьку братва! — Последнее слово его самого покоробило, и он снова перекрестился. — Бес иногда щекочет мне язычок!

Пришелец был одет, как подобает, во все черное.

— У тебя умер кто? — полюбопытствовал старик, запирая ворота.

— Умер… — снова превратился в эхо человек.

— Так я и понял. Сам-то на живого не похож. Сюда в основном такие и приходят. Полумертвецы. Правда, есть и другие, веселые, шебутные. Те, как правило, от армии отлынивают. Совсем еще отроки. А ты, по всему видно, повидал-таки жизнь.

Старику хотелось вызвать пришельца на откровенность, но тот не поддавался на хитрые уловки. Отчаявшись, сторож указал фонариком куда-то вглубь, в сторону от храма, где чернела невзрачная постройка.

— Тебе туда! Там всякого рода пришельцы живут, ждет поводыря послушное стадо! — Он даже заважничал от красивости собственных слов. — К ним и ступай! Они тебя примут. Только постучись хорошенько, у них сон молодой.

Однако человек не сделал и шага в сторону указанного места.

— А храм открыт? — спросил он.

— Зачем тебе храм?

— Мне бы помолиться.

Сторож нехорошо посмотрел на пришельца.

— Ты что, мил человек, с печки упал? Храм не освящен. Как ты молиться будешь? Со дня на день владыку ждем.

— Мне все равно, — сказал тот таким отрешенным голосом, что старик сразу задумался о психическом состоянии странника, а задумавшись, испугался и решил не перечить.

— Хорошо, мил человек. Хочешь молиться — помолись. Я тебе открою.

Уже в храме, когда включил свет, всего одну люстру — зачем зря жечь электричество?! — сторож заметил в руке у пришельца небольшой коричневый чемоданчик. «Нет, он все-таки того, — подумал хромой. — Поперся с чемоданом в храм! Мог бы оставить у меня в каморке!»

— Я хочу побыть один, — озадачил его пришелец.

«Оставлю его, а он иконостас попортит! — закралась недобрая мысль. — Чего можно ждать от сумасшедшего?»

— Я хочу остаться наедине с Богом! — твердо заявил тот.

— Только недолго. Ладно? — робким голосом попросил сторож и, вздыхая, охая, вышел наружу.

Человек, оглядевшись вокруг прищуренными глазами, будто оценивая приблизительную стоимость этих стен, произнес:

— А деньги немалые. Так ведь и страдания немалые. Повезло монахам в белых капюшонах.

Он презрительно усмехнулся. Если бы хромой сторож видел эту циничную усмешку, то составил бы иное мнение о пришельце. Отрешенность его разом выветрилась, от полумертвой благости на лице не осталось и следа. Глаза заблестели, озорно заиграли, словно человек оказался не в храме, а в комнате смеха, где на стенах отражаются уродцы, жутковатые монстры из его собственного тела. Храм же всегда являлся отражением души.

Он подошел к алтарю. Внимательно рассмотрел иконостас. Апостолы, нарисованные в примитивной манере, выглядели довольно странно, будто их дикарь нацарапал на скале.

— Какое все неживое! Перевелись на Руси богомазы.

Человек и не думал молиться. Он сунул под алтарь свой коричневый чемоданчик, посмотрел на часы и быстро зашагал вон.

— Помолился, мил человек? Отвел душу? — встретил его с благодушной улыбкой старик и принялся закрывать храм.

Пришелец не ответил, только сделал несколько шагов в сторону ворот.

— Эй! — окликнул его тут же сторож. — Ты не туда пошел! Пришельцы в другой стороне живут!

Человек оглянулся. Маленькая фигурка хромого старика, неловко тыкающего в темноте ключом в замок, вызвала в нем жалость. Он вернулся, схватил сторожа за руку и потащил к воротам.

— Эй! Отцепись! Отцепись! — закричал тот. — Ведь я храм не закрыл! Куда ты меня тащишь, дьявол?

Но странный человек был неумолим. Он железной хваткой держал старика и волок, бесповоротно волок вон из монастыря. Тот едва поспевал, хромая, не забывая креститься.

— Люди! Помогите! — звал на помощь старик. — Дьявол пришел к нам! Дьявол!

Только оказавшись за воротами, он заприметил отсутствие чемоданчика и тогда что-то понял.

— Бежим, старый болван! — прокричал ему в самое ухо дьявол и толкнул несчастного так, что тому показалось, будто он оторвался от земли и полетел, а потом приземлился в сырую, пахучую траву.

И тут земля содрогнулась. Стены монастыря осветились изнутри. Белый дым взметнулся к небу. Маковки купола разом провалились, чуть ли не под землю ушли. И храма не стало.

На месте церкви бушевало пламя. Сторож беспрерывно крестился и шептал:

— Мать честная! Наваждение! — но сам не слышал своего шепота, потому что оглох.

Рядом, уткнувшись лицом в траву и обхватив руками голову, лежал дьявол. Старик чувствовал за спиной его тяжелое дыхание, но не оборачивался, боясь пошевелиться.

Федор тоже оглох. Если бы не этот вредный хромой старикашка, он бы уже сидел в своем «опеле», который предусмотрительно оставил на шоссе.

Он потерял счет времени с тех пор, как урну с Настиным прахом захоронили рядом с родителями и маленьким братом. Волей-неволей она пополнила ряды героев. Тех самых героев, которых ненавидела.

На похороны собралась всего кучка людей, ничтожное количество, хотя в этот день на кладбище, на Аллее героев, было некуда плюнуть от бесконечных толп народа. Хоронили известного всему городу мафиозного босса, Пита Криворотого. По такому случаю были даже перекрыты некоторые центральные улицы, чтобы не мешать потоку машин скорбящих. Траурную колонну, как водится, сопровождала автоинспекция, из мегафона то и дело неслось: «Остановитесь! Идет колонна!» И город замирал от этих слов, ведь только какой-нибудь недотепа турист мог быть не посвящен в происходящее. Все остальные граждане являлись очевидцами или участниками «нашего дела».

Убийцу и жертву хоронили в один день, в один час, в одном и том же месте, хотя на Аллее героев давно стерлась грань, изменились понятия. Жертвы становятся убийцами, убийцы — жертвами.

Речь над прахом Насти произнес ее родственник, опекун. Но что он мог сказать о девочке, кроме самых общих фраз? Федор обратил внимание на симпатичную, но уже немолодую женщину в очках, которая без конца терла глаза. Он подошел к ней.

— Вас зовут Эльза Петровна?

— Откуда вы знаете?

— Мне Настя много рассказывала про вас.

— Представляю, — вздохнула женщина.

— Она очень тепло отзывалась…

— Не может быть, — покачала головой Эльза Петровна. — От нее не дождешься ласкового слова!

И тут ее прорвало, она разрыдалась.

На поминки он не поехал, на него и так чересчур пялились, шепотом спрашивали: «Кто такой?» Федор и сам не смог бы ответить на этот вопрос.

Когда протискивался через толпу, провожающую в последний путь Пита, кто-то схватил его за руку.

— Стой, отщепенец! — рассмеялся не к месту Балуев, а потом, понизив голос, поинтересовался: — Девочку провожал?

Федор кивнул и презрительно спросил:

— А вы приехали поклониться своему товарищу? Было ясно, что пути их разошлись, но Геннадий не ожидал такого презрительного тона, не ожидал, что Криворотого сосватают ему в товарищи.

— Да тут кого только нет! — растерялся Балуев и сам не заметил, как начал оправдываться: — Тут даже Поликарп речь произнес… А ты зря к нам не заходишь, — переменил он вдруг тему, — могли бы тебе подыскать хорошую работу, ведь будешь мытариться. Знаю, что будешь.

— Как-нибудь сам! — бросил на прощание Федор и пошел своей дорогой, расталкивая локтями верноподданных мафии.

Сколько дней он провел в забытьи, в пьяном угаре, он точно не мог сосчитать. Но, когда пришло отрезвление, сел в машину и поехал посмотреть на бывший загородный дом председателя Овчинникова, где Настя провела счастливые детские годы и пережила самые страшные минуты.

За ворота его, конечно, не пустили, и пришлось довольствоваться созерцанием бетонного забора с колючей проволокой да буйно разросшихся тополей, полностью закрывших фасад здания.

На обратном пути решил посмотреть на восстановленный монастырь, откуда, по местному преданию, выходили монахи в белых капюшонах. Его красотами он любовался издали, близко не стал подъезжать. И тут его снова одолела тоска, вернее, она и не проходила, а при взгляде на монастырь только усилилась. Ведь возрождение его белокаменных стен было напрямую связано с трагедией в доме Овчинникова. Вот он стоит, красавец храм, с куполами-маковками, а Насти больше нет.

Тогда-то и подступил комок к горлу. Тогда-то и пришла в голову новая идея мщения. Федор всегда знал, что на убийство он не способен. А на подрыв?

Идея показалась заманчивой, и он был целиком ею захвачен, пока не купил взрывчатку на те самые деньги, на которые собирался построить семейное счастье…

Из монастыря выбегали охваченные огнем люди, катались по земле, дико орали. Это были «полумертвецы» и «отроки», пришедшие в обитель за спасением. Кто — от армии, кто — от мирской суеты. От войны и от мира.

Федор ничего не слышал, он оглох. В голове проносились знакомые картины. Она бросается наперерез машине. Он везет ее по проспекту Мира. Она заглядывается на верхние этажи домов. Непокорная челка все время прикрывает зеленый, кошачий глаз. Поет Марлен Дитрих. Поет совсем о другой девушке, сентиментальной и нежной, не похожей на ту, что сидит рядом. Теперь всегда сидит рядом. Хрипловатый голос певицы пронизывает мозг. Федор плачет и шепчет в такт музыке слово в слово: «It’s you, Lili Marlene». — «Это ты, Лили Марлен». Ведь, кроме этой музыки, он ничего больше не слышит и, кроме этих слов, ничего не помнит.

Хромой сторож бурно реагирует на происходящее, но подняться не смеет — дьявол накажет! Даже человеческие вопли он может только созерцать. Но вопли его не интересуют. Он видит то, что другим не дано увидеть. Он видит, как из монастыря выходят монахи в белых капюшонах, и шагают прямиком в небо, и беспечно разгуливают там!

Когда дым рассеялся, Поликарп достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. На бывшей детской площадке перед резиденцией Пита работал бульдозер. Он сровнял с землей и ракету, и ржавую горку, не пощадил и фонтана. Клубы пыли, похожие на дым от пожара, застилали все вокруг, мешали дышать.

— Сразу чувствуется хозяйская рука! — подмигнул он своим квадратноскулым телохранителям, что высыпали из черных «шевроле».

Те, как всегда, промолчали, только выдвинули вперед челюсти и неохотно растянули губы. Это означало, что они умеют улыбаться.

— Детям надо вернуть детство, — заметил добрый дядя Анастас Гавриилович и уже на крыльце дома с колоннами сообщил своим двухметровым молчунам, будто перед ним были репортеры ведущих газет: — Об этом я намерен говорить с новым боссом.

Не об этом он собирался говорить, его волновали совсем другие вопросы накануне предвыборной кампании. И он, Анастас Карпиди, великий интриган и блефарит, не знал, как подступиться к новому боссу. Все он перевидал на этом веку, но чтобы девять мужиков, из которых треть боевиков, сделали на кругу такой выбор?..

Светлану Васильевну избрали боссом без единого голоса против. Даже тот боевик, некогда пристыженный Питом, воздавал ей на совещании почести. После страшного, коварного убийства Криворотого никто не захотел идти с Поликарпом на мировую. Путь войны тоже на этот раз не нашел сторонников.

— Если в дело пошли гранаты, нас надолго не хватит! — высказался один из боевиков.

Все взоры устремились к Мишкольцу и Шалуну. Светлана передала им слово в слово разговор, состоявшийся на квартире у Мишкольца.

— Шалун не пойдет на сговор с людьми, участвовавшими в войне девяносто второго года, — твердо заявила она.

И тогда тот самый боевик, автор фразы «не бабские это дела», предложил:

— Надо избрать боссом Светлану Васильевну.

В воздухе повисло тяжелое молчание.

— Это выход, — поддержал кто-то.

И все проголосовали.

На этом же совещании она выбрала себе помощника, удивив многих. Им стал банкир, который в прошлый раз высказывался в пользу своего коллеги Олега Карпиди.

В это теплое августовское утро она во всеоружии приготовилась к встрече с гробовщиком и, пока Карпиди поднимался по лестнице, спокойно кормила рыбок в аквариуме, доставшемся ей в наследство от босса Пита, а по кабинету с важным видом расхаживала английская бульдожка, доставшаяся в наследство от босса Стара. Наследница двух боссов, а по иронии судьбы еще и дочь босса, выглядела сегодня на редкость привлекательной. И Поликарп, войдя в кабинет, первым делом расщедрился на комплимент:

— Вам бы в кино сниматься, а не организацией управлять.

— Очень мило! — усмехнулась она. — Вы полагаете, что управлять организацией способны только насильники и убийцы?

Она села за стол, и он увидел над ее головой фотографию молоденькой девушки в позолоченной рамке.

— Кто это? — поинтересовался Карпиди, и от Светланы не ускользнуло крайнее удивление гробовщика. Девушку он узнал.

— Я слышала, что некоторые боссы завели моду вешать у себя в кабинете портреты родственников. Я решила не отставать. Это моя мама в бытность еще студенткой педвуза.

Он внимательно вгляделся в Светлану, потом опять посмотрел на портрет и масляно улыбнулся.

— Вы не очень-то похожи на свою маму.

— А с моим отцом у меня вообще нет ничего общего! — дерзко бросила она.

И было в этих словах столько ненависти, что Поликарп даже смутился и отступил на два шага назад.

— Вы пришли сюда по делу или расточать свои неуклюжие комплименты?

— По делу. — Взяв себя в руки, он приземлился в одно из кресел и сцепил в кольцо жирные пальцы.

— Я слушаю. — Светлана всем своим видом показывала, что ей тягостно его присутствие.

— Я хотел обсудить одно общее дело…

— У нас разве могут быть общие дела?

— Речь идет о выборах мэра, — не стал он использовать обходные маневры.

— Я не собираюсь выдвигать свою кандидатуру, — заявила она, хотя он даже не прикидывал подобного варианта. — А что касается нынешнего мэра, то он уже сделал мне предложение. Он готов предоставить любое кресло в правительстве города. Я еще не дала ответа.

Поликарп был обескуражен тем, что мэр, его ставленник, действует у него за спиной, ведет какую-то подпольную игру.

— Поздравляю, — пробурчал Карпиди, потому что больше нечего было сказать. — Я не знал, что мэр до такой степени вами очарован.

— Думаю, что причина иная. Впрочем, вы многого еще не знаете.

— Например?

— Наша встреча приобретает характер сплетни, — усмехнулась Светлана, — а я предпочитаю сплетничать с теми, кому доверяю.

— Например? — повторил Поликарп.

Но за примером не пришлось далеко ходить. Светлана вызвала по селектору своего секретаря-референта, молодого человека интеллигентного вида, и сказала ему всего два слова:

— Пусть войдут!

И они вошли. Первым в дверях показался помощник Светланы, мужчина лет сорока, розовощекий, пышущий здоровьем пузан. Затем появился Мишкольц. Владимир Евгеньевич, как всегда, держался независимо, слегка высокомерно. Он не подал руки Поликарпу, а только поднял ее в довольно вялом приветствии. За ним по пятам следовал Балуев. Он приветствовал гробовщика более энергично, кивком головы. Замыкал торжественное шествие Шалун с ехидной ухмылкой на лице. Его близкопосаженные глазки открыто забавлялись происходящим.

— Какая кодла собралась, в натуре! — воскликнул он.

Все четверо уселись напротив Поликарпа.

— Приятно посидеть в приятной компании, — натянуто улыбнулся гробовщик.

Сцепленные жирные пальцы на его коленях при этом побелели. И хотя он сразу обо всем догадался, Мишкольц не замедлил описать истинное положение вещей:

— Ты опоздал с визитом, Поликарп. Вчера вечером наши организации объединились. Немаловажную роль в этом знаменательном событии сыграли ты сам и твои ребята.

— Западло кидать гранаты, Карпуша! — вставил не без злорадства Шалун.

— Не ожидал от тебя, Виталик, что побратаешься с убийцами Черепа!

— Выбирайте выражения, господин Карпиди! — вмешалась в сугубо мужской разговор Светлана. — Кто здесь убийца?

— Насколько я понимаю, — продолжал улыбаться Поликарп, — вы меня обвиняете в убийстве Пита? Такие вещи надо доказывать, господа!

— Непременно докажем, — взял на себя роль прокурора розовощекий помощник Светланы Васильевны. Он раскрыл свою папку и достал оттуда несколько фотоснимков. — На воротах загородного дома Максимовских стояла новейшая система фотоэлементов. Выведенная из строя взрывом гранаты, она тем не менее сумела сохранить первые кадры пленки, на которых запечатлен приезд непрошеных гостей. К тому же есть два живых свидетеля.

— История повторяется. Не правда ли? — заметил Балуев. — Вечно у тебя неразбериха с этими системами!

Карпиди заерзал в кресле от таких слов.

— Между прочим, дело Овчинникова до сих пор не закрыто, — подлил масла в огонь Мишкольц. — Мы могли бы предоставить прокуратуре неплохой материал, но ведь Шаталина затаскают по судам, а ты снова выйдешь сухим из воды.

— Такова моя суть, голуба! — процедил Поликарп.

— Ваша суть ясна до предела, — снова вмешалась Светлана. — Я только поражаюсь беспредельной наглости, с которой вы заявились сюда. Мне стоило огромных усилий уговорить боевиков не принимать никаких мер, иначе от ваших «шевроле» осталось бы пустое место.

— Сидел бы ты на своем кладбище, голуба, и не рыпался! — Шалун даже умудрился принять агрессивную позу. — А то ведь следующая могила, в натуре, окажется твоей!

— У вас неплохо получается, ребята, когда вы поете в ансамбле. Послушал бы я вас по отдельности!

— Не дождетесь! — вырвалось у Светланы, что вызвало недоуменные взгляды присутствующих. — Я бы на вашем месте поторопилась, потому что терпение моих людей может в любую минуту лопнуть!

— Спасибо-спасибо, — ласково откликнулся гробовщик, — я воспользуюсь вашим советом. — И, ни с кем не попрощавшись, прошаркал к выходу.

Поликарп выкатился из дома с колоннами, испуганно озираясь по сторонам, но, оказавшись среди своих квадратноскулых телохранителей, почувствовал себя в безопасности и, по обыкновению, произнес назидательную речь:

— Там, где все прогнило до основания, уже не помогут бульдозеры! Отняли у детей детство! Им на все наплевать! Они решили запугать Поликарпа! Эх, голубы, голубы, последнее слово все равно будет за мной!

Истуканы в строгих костюмах деревянно улыбались. Бульдозеры делали свое дело. Анастас Карпиди, высоко подняв голову, плюхнулся на заднее сиденье.

— Ты привез меня к себе, чтобы доказать свою смелость? Что не боишься жены и неодобрительных взглядов соседей?

Они лежали в полумраке ночника. Светлана даже в постели не расставалась со своей любимой ментоловой сигаретой. Голова Геннадия покоилась на ее упругом животе, который хотелось без конца целовать.

Это была их первая ночь, путь к которой оказался тернист и длился почти пять месяцев. Правда, в рыцарские времена могли ждать и дольше.

Анхелика переполнила чашу терпения прекрасной дамы, и смелый рыцарь угодил наконец в ее тенета, как самый обыкновенный пескарь.

Передача о коллекции Мишкольца, готовящаяся на телевидении, отнимала у Балуева много сил. Он пропадал на телестудии день-деньской. О поездке в Рио, которую навязывал ему Владимир Евгеньевич, нечего было думать. Впрочем, так ли уж он нуждался в ней? Его хандру как рукой сняло, стоило ему заняться любимым делом. Геннадий подготовил комментарии к картинам, собрал интересные факты из жизни «мирискусников», перевел с английского, французского, итальянского несколько статей о Бенуа, Лансере, Баксте и других. Короче, зажил полноценной жизнью искусствоведа. Шеф на время подготовки передачи отстранил его от работы в фирме, а вечерами они собирались на квартире Мишкольца или в особняке, отведенном под картины, и вместе редактировали, дополняли текст. Их творческие посиделки не обходились без присутствия Анхелики. Красавица телеведущая увлеклась не только передачей, но и Мишкольцем. Володя, живя вдали от обеих жен, не сильно сопротивлялся. Ничего не знавшая об их взаимоотношениях Светлана исходила ревностью к абсолютно невинному Балуеву.

Узнав о ее возвышении, Геннадий засыпал Светлану факсами с веселыми поздравлениями и непристойными рисунками, далекими от «Мира искусства». Он хотел проверить, не потеряла ли она на новой должности чувства юмора и — самое главное — расположения к нему. Не потеряла.

— Я вообще не из трусливых! — хорохорился перед ней Гена. — Если пришла пора круто повернуть на вираже, я постараюсь вписаться в поворот!

— Я не думала, что ты такой заядлый автомобилист! — Это был камушек в его огород — Геннадий не умел водить машину и вообще боялся садиться за руль.

Света загасила окурок в пепельнице, стоявшей на полу, и посмотрела на часы.

— Боишься, что нагрянет Марина с детьми? — усмехнулся он, ведь надо было чем-то ответить на ее укол.

— Собаку пора выгуливать, — вздохнула Света.

— Уже? — испугался он. — Собираешься домой?

— Должна тебе признаться, что трахаться на пошлых простынях в цветочек в священной супружеской спальне мне не доставляет большого удовольствия. Надо было ехать ко мне.

— Поедем, — несколько устало предложил Геннадий.

— Ты собираешься разводиться? — напрямик спросила она.

— Сколько можно повторять? Как только она вернется с юга.

— А когда она вернется?

— В конце месяца.

— А тебя разведут с тремя детьми?

— На лапу дам — разведут, — буркнул Балуев.

Разговор не очень его развлекал. Он чувствовал себя оставшимся на второй год двоечником, которого тетя-завуч приперла к доске, чтобы как следует отчитать за неуспеваемость. — Светка, кончай меня допрашивать! Я все сделаю как надо. Но перед этим мы махнем с тобой на две недели в Бразилию! — переключил он разговор на более приятную тему. — Володя сказал, что он и твой помощник вполне обойдутся две недели без нас. Как ты думаешь, можем мы на них положиться?

— Думаю, можем, — повеселела Светлана, — только им придется обойтись без нас не две недели, а месяц.

— Не понял.

— Потому что с побережья Атлантического океана мы потом махнем на побережье Тихого. И поживем две недели у мамы!

— Черт! Я и забыл, что Латинская Америка — почти твоя вторая родина! По этому поводу надо выпить! Сейчас будет шампанское! Лежи, не вставай! Шампанское подается прямо в постель!

Он побежал на кухню. Достал из буфета хрустальные фужеры, стрельнул пробкой, устроил все на подносе… И в это время раздался беспрерывный телефонный звонок.

— А вот и Марина тут как тут! — крикнула из спальни Светлана Васильевна и захохотала. — Что ей не загорается? Наверно, вычитала в гороскопе, что у тебя любовница в спальне, вот и забеспокоилась!

Она была недалека от истины. Марина действительно начала с астрологического прогноза.

— Звезды так расположатся в следующем месяце, — твердила помешанная на астрологии супруга, — что тебе будет постоянно сопутствовать удача в любви! Ты понимаешь? Ведь мы как раз будем вместе в это время!

— Должен тебя огорчить. В конце августа я уеду в командировку на целый месяц.

— Как же так? — пропищала она в трубку и залилась слезами.

— Успокойся, прошу тебя.

— Ты поедешь не один?

— С ума сошла?

— Со Светкой, да? Со Светкой? Я все знаю! Гороскопы не врут!

Ему ничего не стоило подтвердить ее догадку, но доносившиеся через сотни километров всхлипы жены действовали на него странным образом, подталкивая к бессмысленному вранью.

— Успокойся, я еду один. А Света теперь так высоко поднялась, что и не взглянет в мою сторону.

— Это правда? — высморкалась она в трубку.

— Правда! — заверил он.

— Геночка, миленький, не бросай меня! — душераздирающе заголосила Марина. — Умоляю тебя! Подумай о детях! Ведь ты их никогда не увидишь, если разведешься со мной! Слышишь? Никогда! — Ее голос неожиданно окреп. — Я останусь у мамы в Новороссийске, и ты ничего не сможешь сделать! Даже развестись со мной не сможешь!

«Ловко придумала! — смекнул Геннадий. — Не без помощи тещи, разумеется!»

— Что на тебя нашло? — прикинулся он примерным семьянином. — Какой развод? Я люблю тебя и детей…

— Это правда? Ты меня не обманываешь? Вообще-то у меня по картам каждую неделю удачный расклад!

— Вот видишь!

Настроение резко пошло на убыль. Он вернулся на кухню за шампанским и закурил. Нельзя всем угодить, нельзя быть для всех хорошим! Это он прекрасно знал и все же спасовал перед ней. «Я раб этой женщины! — дергал он себя за волосы. — Я раб собственной трусости, собственной подлости! Ведь я ее не люблю! Зачем унижаюсь? Зачем предаю Светку?» Он вспомнил еврейскую поговорку, которую часто приводил Володя: с одной задницей на две ярмарки не ездят. Сам-то он только этим и занимался всю жизнь. Нет, настала пора решительных действий, а иначе так и просидишь в дерьме и только будешь уверять себя и окружающих, что это перегной и что скоро-скоро, очень скоро взойдут ростки, вытянутся стебли, раскроются бутоны!

Светлана Васильевна со скучающим видом смотрела видеокассету с Ван Даммом. Он оценил эту жертву — она не хотела даже ненароком подслушать его телефонный разговор.

— Откуда у тебя этот «шедевр»? — кивнула она на экран.

— Ван Дамм — любимый Маринин артист! Идеал мужчины! — с пафосом воскликнул Балуев.

— Такое впечатление, что все они разговаривают задницами! — со злостью нажала она на кнопку пульта, и экран погас.

Гена стоял с подносом посреди спальни, как официант. По выражению его лица она обо всем догадалась.

— Ты, конечно, ей ничего не сказал?

Он помотал головой.

— Боишься, что начнет тебя шантажировать детьми?

— Уже… Думаю, что ради этого она их и завела.

— Распространенный вариант.

— Марина никогда не отличалась оригинальностью.

— Ладно, не паникуй заранее! Что-нибудь придумаем.

— Разве тебе это важно?

Света нахмурилась, потянулась за сигаретами и тихо произнесла:

— Своих-то детей у меня никогда не будет.

— Мы, кажется, собирались выпить! — напомнил Геннадий.

— И поехать в Бразилию, — с грустной улыбкой добавила Светлана.

— А потом к маме! — раскручивал настроение Балуев, будто заводил граммофон. Он наполнил фужеры шампанским и закричал: — В Бразилию! В Бразилию!

— Где много диких обезьян! — подхватила она.

Они выпили и заскакали по комнате, сгорбившись, низко свесив руки, изображая диковинных приматов.

А потом опять было шампанское, прозрачное и пенящееся, как волны двух великих океанов.

Она звала его Шурой. Кажется, только она звала его так. А может, еще мама? Давно-давно. В деревне. Шура, Шурочка, Шурик. Ему не нравилось это имя. Шуриком был рыжий очкастый недотепа этнограф из «Кавказской пленницы». Когда кто-то из пацанов еще в младших классах вздумал дразнить его этим именем, он так отделал обидчика, что тому мало не показалось.

Но Люде он разрешал все.

— Шура, смотри, куда ты встал! Ты ведь топчешь ягоды! — Ее темные, стального цвета глаза расширились от страха. — Если отец увидит раздавленную ягоду — со свету сживет!

— Не увидит, — заговорщицки шептал Саня. — Мы выроем ямку и закопаем.

Он огляделся по сторонам. Иван Серафимович поливал из шланга кусты смородины. Зоя Степановна возилась в парнике. Саня пяткой антикварного бота, выданного ему заботливой Людиной мамой — чтобы не замарал своих штиблет! — сделал в земле воронку и похоронил кровавое клубничное месиво, с торжественным видом бубня себе под нос похоронный марш.

— Какой ты смешной, Шурка! — засмеялась Люда. Белая косынка в черный горошек, повязанная на манер гоголевской Солохи, очень шла к ее белому круглому лицу.

Зачем он приехал в тот жаркий июньский день на дачу к ее родителям? Зачем он блуждал целый час по садово-огородным участкам в поисках их невзрачного зеленоватого домика, мало чем отличающегося от остальных, таких же убогих построек? А потом ловил на себе злые, беспощадные взгляды ее отца: «Явился — не запылился! Женишок!» Движения и жесты Ивана Серафимовича сразу стали резкими, раздраженными, губы побелели, ноздри раздулись. Зоя Степановна испуганно кудахтала: «Да, че ты, отец, на парня озлобился? Че он те сделал?» — «Ниче». Но Саня знал, что стоит за этим «ниче». Он был голодранцем, деревенщиной, лимитой. Делил комнату в заводской общаге с таким же лимитой Витяем. Имел две пары штанов — на зиму и на лето и столько же пар ботинок. Зимой он ходил в старом, обшарпанном тулупе с отцовского плеча и в лохматой собачьей шапке неопределенного цвета. Походил на беспризорника. Со стороны Люды было опрометчиво привести его в таком виде в дом прошлой зимой. Тогда-то, на втором курсе профтехучилища, и началась их любовь.

— Сейчас будем обедать. — Она поднялась с корточек, выпрямилась. — Ой, мамочки! Спина аж скрипит!

Перед ней стояло полное ведро клубники. Клубника в тот год уродилась на славу. Люда стянула с головы платок. Светло-русые волосы были забраны в старомодную шишку на затылке. Вытерла платком шею и под мышками.

— Лю-уд, — умоляюще пропел он. — А может, как-нибудь сбежим?

Он набрал всего треть ведра клубники. И не удивительно. До клубники ли ему?

Сбежать было необходимо. Завтра утром Саня должен явиться на призывной пункт военкомата. Он попал в спецнабор. Думал, что пронесет. Если спокойно дали закончить училище, значит, заберут осенью. Не тут-то было! Страна нуждалась в молодых, здоровых, как он. Шла война.

— Надо с мамой поговорить.

— Ты ей все расскажешь?

— Не знаю, — пожала плечами Люда.

От ее родителей они скрыли синдром спецнабора, чтобы беспрепятственно попрощаться, чтобы с виду все, как обычно. Но обычно ее по выходным забирали на дачу и запрягали в работу.

Девушка подхватила свое полное ведро и уверенно зашагала к теплице. Саня с новой силой принялся бороться за урожай (или с урожаем?).

Вскоре его позвали обедать, и он не мог понять, отчего у матери и дочери такие потные, раскрасневшиеся лица — то ли от состоявшегося нелегкого разговора, то ли от невыносимой жары в теплице?

Иван Серафимович отказался сесть с ними за стол: не хочу чего-то. Не наработался покамест.

Обед состоял из простой снеди: картошка, тушенка, помидоры, лук, огурцы и квас. Зоя Степановна чересчур суетилась, все время что-нибудь роняла, но при этом улыбалась. Стеснялась, может быть? А может, растерялась от известия, сообщенного дочерью.

— Клубники в этом году много, — задумчиво рассуждала она за столом. — Может, продать одно ведерко?

Они недоуменно посмотрели на нее. Почему она советуется с ними, а не с Иваном Серафимовичем?

— Почем на рынке клубника, не знаете? — обратилась Зоя Степановна к Александру.

Тот сначала пожал плечами, а потом вспомнил:

— Мой сосед Витяй покупал недавно! Три рубля — поллитровая банка.

Зоя Степановна посмотрела на ведро, собранное Людой, оценила:

— Здесь банок двадцать будет. Шестьдесят рублей! Неплохо!

Саня подумал, что за такие деньги он полмесяца пашет на заводе.

— Скажу отцу! — загорелась хозяйка. — Но только надо прямо сейчас ехать и продавать.

— А кто же поедет, мама? — вытаращила Люда глаза.

— Как это кто? Вы и поедете!

— Но нам нельзя! — запротестовала девушка. — Мы — комсомольцы. Если на заводе узнают…

— А мне уже все равно! — обрадовался Саня — Поедем! Я буду торговать!

— Вот и хорошо! — потирала руки предприимчивая женщина. — Осталось только взять в оборот Ивана Серафимовича!

И она вышла в огород, чтобы обсудить коммерческую инициативу с главой семейства.

— Классно придумала твоя мама! — шепнул он ей, глядя в окно и наблюдая, как горячо спорят Людины родители.

— Подожди еще! — пригрозила Люда. — Ты не знаешь отца! Он может не согласиться!

Но она сама не знала своего отца. Иван Серафимович был не из тех людей, что упускают верную прибыль из рук, особенно когда деньги валяются под ногами. Спор же с супругой у них возник по другому поводу. Отец настаивал, чтобы Люда вернулась вечером на дачу. Мать была против. Во-первых, неизвестно, сколько времени они будут торговать, последний автобус с автовокзала уходит в восемь вечера, а добираться на попутках очень опасно. Во-вторых, девочка спокойно может переночевать дома, в городе, а утром вернуться на дачу. В конце концов женщина взяла верх, накрыла марлей ведро, выдала дочери поллитровую банку и напутствовала их простыми христианскими словами:

— Идите с миром…

Тогда Саня не уловил подводного течения этих слов. Пожелание мира было в основном адресовано ему.

— Вот не думал — не гадал, что в последний день перед армией стану спекулянтом! — шутил он в переполненном автобусе.

— Тише, дурак! — попросила Люда и была права. Пассажиры при слове «спекулянт» стали косо поглядывать на молодых людей.

Но ему все было нипочем в этот день, море по колено. Главное, что Людку он сумел выцарапать из лап грозного родителя.

— На рынок не поедем! — заявила она, как только они очутились на автовокзале.

— А как же…

— Я знаю одно хорошее место. Универсам на улице Гегеля. Там всегда торгуют садоводы-любители, и, кроме того, нас там никто не знает!

Пришлось согласиться с ее доводами, хотя «хорошее место» находилось очень далеко от автовокзала и они потратили около двух часов, давясь в потных автобусах, пока добрались до цели.

Люда оказалась права, садоводов-любителей здесь куры не клевали, и, как назло, почти все торговали клубникой, и поллитровая банка уже стоила полтора рубля.

— Мы так с тобой простоим до вечера! — оценил ситуацию будущий предприниматель. — Давай просить рубль за банку.

— Отец меня убьет! — всплеснула руками Люда, но долго стоять на виду у всех ей тоже не хотелось.

— Подходите! Подходите! — зазывал Саня. — Всего рубль банка!

К ним выстроилась очередь. Люда только успевала накладывать. Александр принимал деньги. Ведро ушло за полчаса.

Это была его первая и самая дорогая выгода от продажи, и заключалась она, конечно, не в двадцати вырученных рублях, а в том, что он сэкономил целых полдня для прощания с любимой.

Пустое ведро с окровавленной марлей на дне досаждало, неприятно поскрипывая и привлекая внимание прохожих, но везти его домой значило снова тратить драгоценное время в автобусной давке. В советской стране, словно по завету дедушки Маркса, куда ни плюнь — везде борьба!

Взявшись за руки, они бодро вышагивали к ближайшему лесопарку, где надеялись найти свободную скамейку.

— А руки-то у нас сладкие, как у леденцовых зверушек! — смеялась Люда.

— У зверушек не бывает рук! — резонно заметил Саня.

— Не умничай, Шурик!

— Я не умничаю. Вот приклеишься ко мне, и пойдем вместе в армию!

— Представляю! Приходим на призывной пункт и дуэтом говорим: «Дя-день-ка пол-ков-ник, мы расклеиться не можем!»

— Уж какой там спецнабор! Меня и осенью побоятся призвать!

Пустая скамейка все же отыскалась, но от комаров не было спасенья.

— Нет, Людка, надолго нас не хватит!

Поцелуи получались беспокойные, нервные.

— Что ты предлагаешь?

— К тебе, — уверенно произнес он, по-видимому, считая, что сегодня его желания должны исполняться неукоснительно. — В общаге, сама понимаешь, проводы Витяя.

— Ты с ума сошел! — обиделась Люда.

Дом ее родителей был с самого начала закрыт для их тайных свиданий. Даже когда они оставались одни в ее комнате, она не позволяла ему невиннейшего поцелуя. В доме безраздельно властвовал отец и в свое отсутствие оставлял невидимого пса сторожить девичью честь. Не зря Люда впадала в оцепенение, стоило прикоснуться к ней, и сама превращалась в Цербера, если он вел себя понастойчивей.

Все менялось в общаге. Несколько раз им удалось избавиться от Витяя. Товарищ и сам понимал, что лишний, но иногда не проявлял инициативы, и Сане приходилось его выпроваживать к соседям на пару часов. Встречи всегда происходили днем, после занятий, а потом в обеденные перерывы. Здесь, в грязной обшарпанной комнате с казенным постельным бельем, Люда становилась гораздо податливей, благосклонно принимала его ласки, отвечая лишь тяжелым вздыманием груди, будто пела оперную арию. Первый эротический опыт в самом деле напоминает что-то оперное, фальшивое, театральное. Но в один прекрасный день, когда Люда вскрикнула громче обычного и он почувствовал всю глубину наслаждения, они стали мужчиной и женщиной. В тот раз обошлось без последствий, а потом Саня стал покупать презервативы, которые являлись дефицитом и составляли предмет гордости и хвастовства перед товарищами.

— Но почему? — настаивал он.

— Ты же знаешь. Я не могу там. И потом, разве нельзя обойтись без этого?

— Но я ведь два года буду обходиться без этого! Как ты не понимаешь?

— И что тебе даст всего один раз? — упрямо повела она плечом. — Неужели нельзя проститься, как люди?

— Но люди в основном так и прощаются!

— Неправда! Откуда ты это взял? Ты разве не видел в кино, как девушки провожали парней на фронт?

— Но ведь это кино! В жизни совсем по-другому.

— Значит, с сегодняшнего дня ты начнешь привыкать к суровым армейским будням! — выкрутилась Люда.

— Я знаю, — загрустил Саня, — это тебе не доставляет удовольствия. И ты меня скоро разлюбишь…

— Шурка, прекрати! — Она прижалась к нему всем телом и прошептала на ухо: — Я люблю тебя, дурачка, и без этого! И никогда не разлюблю!

Они вышли из лесопарка на закате, сели в пустой трамвай и покатили к ее дому. Люда собрала в кулачок несколько шпилек, и волосы упали ей на плечи. Он следил за ней, уткнувшись подбородком в поручень сиденья.

— Какая ты красивая!

— Да ну тебя! Самая обыкновенная. Вот Софи Лорен — другое дело! Она тебе нравится?

— Я люблю блондинок.

— Ничего ты не смыслишь в женской красоте! Блондинкам приходится много краситься, чтобы выглядеть привлекательными. А ведь лучше естественная красота.

— Но ты ведь не красишься.

— И что хорошего в этих белесых свинячьих ресницах?

Она явно напрашивалась на комплимент.

— Ты самая красивая в мире! — провозгласил он.

Они добрались уже в сумерках. Как по заказу, поднялся ветер, нагнал тучи.

— Ты меня не провожай до подъезда, — попросила Люда. — Соседка на первом этаже все время сидит у окна и следит за всеми. Потом расскажет отцу.

Ветер усилился, трепал волосы и одежду, заглушал слова. Они стояли на пустыре с торца ее дома, обдуваемые со всех сторон.

Обнялись.

Пустое ведро с окровавленной марлей на дне зловеще поскрипывало на ветру.

— Я завтра приду тебя провожать, — пообещала она.

— Лучше не надо, — отказался он. — Мне будет тяжело…

— Пиши мне чаще…

— И ты… Не забывай…

— Никогда…

Путь от ее дома до заводского общежития проходил через цыганский поселок и занимал не более получаса.

Саня шел очень быстро, почти бежал, но не из страха, а потому что стыдился собственных слез. Вдали уже громыхало, но дождь не начинался. В поселке не было ни души. Все попрятались в ожидании ливня. Два года он ходил этим поселком, зимой и летом, ночью и днем, провожая Люду после занятий, после заводской смены. Он знал здесь каждое дерево, каждый кустик, но приходит время и надо сказать: «Прощайте, прощай…»

От поселка до общежития — рукой подать, но он вдруг остановился, ему показалось, что в порыве ветра, в раскате грома он слышит собственное имя. Странное это ощущение, когда из черного тоннеля, каким предстал вдруг неосвещенный поселок, доносится:

— Шу-ура-а-а!

Он постоял с минуту, сомневаясь, но крик повторился. Это кричала она.

Саня ринулся в черноту тоннеля, ничего не различая в десяти шагах, кроме столбов пыли да деревянных резных ворот перед домами оседлых цыган.

— Лю-уда-а-а!

И вот уже совсем близко раздался жутковатый скрип пустого ведра.

Обнялись.

— Разве уже был дождь? — прижалась она к его мокрой щеке.

— Там, за поселком, накрапывал, — соврал он.

— А я, представляешь, оставила на даче ключ от квартиры! Господи, бежала за тобой целую вечность! И еще это проклятое ведро!

Молния шарахнула совсем близко и осветила марлю на дне ведра. Гром оглушил. И небо наконец прорвало. Ливень ударил с градом. Стало по-зимнему холодно.

Мокрые, замерзшие, счастливые, они ворвались в общежитие.

Им повезло дважды. Старик вахтер куда-то отлучился, и они беспрепятственно взлетели на третий этаж. А на столе в темной сырой комнате лежала записка от Витяя: «Решил попрощаться с городом. Проведу ночь на набережной. Встретимся на призывном. Привет Людмиле. Пока».

— Ура-а! — закричали они в голос, не подумав, каково Витяю на набережной в такой ливень.

Они развесили свою мокрую одежду на бельевой веревке, навечно протянутой от окна к двери.

Люда сразу забралась под одеяло, а Саня взялся за приготовление ужина. В холодильнике обнаружилось кое-что. Банка рыбных консервов, яблоко, засахаренное малиновое варенье. Не густо, конечно, но до утра прожить хватит. Он заварил чай, подал ей в постель бутерброды с рыбой и яблоко на десерт.

— Нет, яблоко — пополам! — не согласилась Люда. — У нас равноправие!

Они впервые проводили вместе ночь, и оттого возбуждение было крайним. Саня доводил себя до изнеможения, отдыхал и вновь принимался за дело, словно хотел запастись на все два года. Люда не сопротивлялась, только тяжело вздымалась белая грудь — ария казалась бесконечной. Но на четвертый или пятый раз — они сбились со счета — ария вдруг прервалась коротким вскриком.

— Что с тобой?

— Не знаю, не знаю, — мотала она головой, как в бреду, и дрожала всем телом. — Кажется, я сейчас описаюсь…

— Давай же, давай! Еще немного! — подгонял он ее резкими движениями.

Люда застонала, всхлипнула, а потом обмякла, будто лишилась сознания.

— Вот теперь мы квиты, — обессиленно прошептал он ей в грудь. — Теперь равноправие.

— Ты именно этого хотел добиться?

— Иначе бы мне худо служилось.

— Шура, я тебя люблю! Я тебя люблю, Шурочка! Никого мне не надо, кроме тебя! Слышишь?

— Слышу…

— Веришь мне?

— Теперь верю…

Уже светало. Выпили чай с остатками варенья. Она натянула на себя полусырое платье. Ведро, умолкшее на ночь возле двери, вновь заскрипело у нее в руке.

Саня побрился. Влез в тренировочные, оставив единственные летние брюки сушиться навсегда.

— А как же брюки? — испугалась Люда.

— Из армии я вернусь совсем другим человеком, — махнул он рукой.

— Богатым, что ли?

— Просто другим. — Он не знал, как ей это объяснить.

Улица встретила их туманной дымкой. Вместо цыганского поселка — голубое пятно, будто не было уже обратной дороги.

— Ее и так нет, — грустно сказала она, когда они добрели до автобусной остановки, где по случаю воскресенья не было ни души.

— Что будешь делать?

— Поеду на автовокзал.

— А про ключ разве ты мне не наврала?

— Нет.

— Значит, если бы не ключ, ничего бы не случилось?

— Значит, так…

Обнялись.

Заревели навзрыд, как малые дети.

— Пиши мне чаще…

— И ты… Не забывай…

— Никогда.

Шаталин не спал всю ночь, вспоминал Люду. А под утро ему показалось, что внизу, в гостиной, кто-то ходит. Раздался знакомый скрип. Он не поверил своим ушам, но с места не тронулся. «Это сейчас пройдет, — успокаивал он себя. — Зачем пугать маленькую?» Он слышал ровное дыхание рядом. Он чувствовал ее тело. Девушка крепко спала.

Однако скрип приближался, скрип поднимался по лестнице. Потом заскрипела дверь. Совершенно разные скрипы. А пол уже совсем по-другому скрипит.

На ней были белый платок в горошек и полусырое платье. Она несла ведро, накрытое марлей. Улыбнулась ему и сказала:

— Не бойся. Я ненадолго.

Села на край постели. Поставила ведро перед ним. Сняла платок, вытерла шею и под мышками. Собрала в кулачок шпильки. Распустила волосы.

Помолчали.

Она оглядела его огромную американскую спальню.

— Да, это не комнатка в общежитии!

— На что намекаешь?

— Просто так. Обязательно надо на что-то намекать?

— Зачем пришла?

— Соскучилась. Ты ведь не вернулся.

— Как это не вернулся? Это ты меня не дождалась!

— Не будем спорить, — предложила она. — Кто это рядом с тобой?

— Маленькая.

— Ты ее так зовешь?

— Да.

Ему вдруг стало стыдно перед Людой, что он до сих пор не знает имени девушки.

— Странно… — Она запустила обе руки себе в волосы и неожиданно попросила: — Можно, я лягу с тобой?

— Не дури!

— Ну, хоть на секундочку! Пусти меня под одеяло! Ведь нам было так хорошо той ночью!

Он больше не мог возражать. Она мигом оказалась в его объятиях.

— Люда, Людочка, — шептал он в нежную девичью щеку. — Какая же ты дуреха! Не могла подождать еще полгода?

— Я испугалась. Ты сказал, что вернешься совсем другим.

— Мало ли что я сказал?

— Знаешь, я так растерялась, когда ты вышиб дверь. Я поняла, что ты не обманул…

Помолчали.

Краем глаза Саня заметил, что клубника в ведре шевелится, оставляя на марле темные пятна.

— Что там у тебя в ведре?

— Клубника. Мы ведь тогда даже не попробовали. Все продали.

Она встала. Бережно сняла марлю.

Сверху в ведре лежала голова с выпученным глазом. Голова шевелила губами, выпуская воздух, будто никак не могла отдышаться. А рот у головы был кривой.

— Узнаешь? — доброжелательно улыбнулась Люда. — Здесь их ровно четыре…

Он очнулся в холодном поту. В окнах спальни темнела ночь, шумел ливень, сверкали молнии. Где-то далеко раздавалось: «Шу-ура-а-а!»

Он спустился вниз. В окнах гостиной ослепительно сверкало солнце.

Он включил телевизор. Сел в кресло. На экране появились знакомые фигуры. Они шли молча. Никто не курил. Никто не глазел по сторонам…

Шаталин почувствовал движение у себя за спиной. Погасил экран.

— Это ты, маленькая? — спросил, не оборачиваясь. Ответа не последовало. — А мне, знаешь, приснилась Люда. Пришла, чтобы угостить клубникой. Чего молчишь?

Он обернулся. Девушка смотрела безумными глазами, направив на него пистолет.

— Убей меня, маленькая! Все правильно. Сколько можно? Давно пора.

Ее трясло. Она начала опускать пистолет.

— Нет! — закричал Саня. — Убей меня! Слышишь? Убей! Ты метко стреляешь, маленькая! Нажми на курок! Иначе не выжить!

Пистолет выпал из ее рук. Она заплакала.

— Не могу, Шура. Не могу! Как я буду без тебя? Они катались по полу, сцепившись, как два борца. Сначала рыдали. Потом смеялись.

Все окна в доме были распахнуты. Шторы сняты. Сброшен тюль. На дворе заливались птахи. Каркали вороны. Строители возились на самой макушке часовни. Золотили купол.

В конце Тенистого переулка показались две машины. Два черных «шевроле» с затемненными стеклами.

Двое на полу в гостиной притихли, вслушиваясь в гармонию звуков, наполняющих мир.

В открытые окна доносились голоса сверху:

— Мы вчера с Гришуней на пару четыре поллитры раздавили!

— Да не звезди ты! Гришу ня сто грамм опрокинет — уже лыка не вяжет!

— Я тебе говорю! Сукой буду!

— Побожись!

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ.

Окончание трилогии Анатолия Ковалева из цикла «Эпитафия» читайте в книге «Гробовщик».

Тот, кто поднялся из ничтожества, больше всего боится, что ему напомнят о прошлом. Неприметный Гробовщик — как долго ему доверяли только хоронить… Он истосковался по власти. Не над мертвыми — над живыми. Ни одна жертва не покажется ему чрезмерной. Его тень — всюду. Неужели никто и ничто не остановит Гробовщика?