Инакий

Гусыня злобно шипела, щипалась, наскакивала то с одной, то с другой стороны и больно била крыльями, но Манир лениво отмахивался и собирал в сумку яйца, что были в гнезде.

Лишившись гнезда, гусыня быстро успокоилась. Теперь ей предстояло нести новые яйца, а тут уже не до драки.

— Смотри, — сказал Манир, — будешь себя плохо вести, я в следующий раз не яйца, а тебя съем.

Дома Манир разжёг огонь, пожарил яичницу из пяти яиц. Малость не рассчитал: гусиные яйца крупные, пять штук так просто не слопаешь, однако, управился и с пятком. Потом пошёл к соседям, выяснять, что у них случилось.

Манир жил в особом посёлке, но считался там инаким. Жители посёлка все до единого были колдунами. Одни посильнее, другие так себе, подколдовки, но всё же колдовать умели все. А Манир, как ни старался, сколько ни тужился, ничегошеньки наколдовать не мог. С какой стороны ни посмотри, всюду самый обычный человек. То есть, обычный для города или любой деревни, но для этого посёлка — инакий.

В остальном Манир был нормальным человеком. Руки у него были воткнуты нужным концом, и голова не пустая. Всё мог, всё умел, только колдовать не получалось. Например, Тяк был мастер драться на дубинках. С людьми он не сражался, разве что какие разбойнички неосторожно пытались его обчистить посреди дороги, но каждую осень Тяк отправлялся в лес и насмерть забивал лося или медведя. Тушу притаскивали в село, разделывали (для этого были свои умельцы) а мясо делили между всеми жителями. Конечно, многие могли наколдовать целый оковалок, но живое мясо куда ароматней. Своя доля убоины доставалась и Маниру, что же ему, голодом сидеть?

Склай был кузнецом, и никому в голову не приходило спросить, где он берёт железо и медь, и как чудесит с ними, что получаются такие удивительные вещи.

Матева выводила клопов и тараканов, так что они и в послебудущие годы не появлялись.

Каждый мужчина и всякая женщина в селе обладали особым полезным свойством. У одних это свойство было на виду, у других оказывалось чуть заметным, словно и нет его, но в нужную минуту оно проявлялось, и всё выколдовывалось, как следует.

Один Манир был неспособен ни к каким чудесам. Человек — и человек, в дальних деревнях такие же живут.

Манира на произвол судьбы не бросали, всё-таки, свой. Просыпаясь, он частенько находил на столе еду, которой от своих избытков поделился кто-то из соседей. А чего жалеть наколдованного? Ракма так и вовсе любую скатерку могла в самобранку обратить; по праздникам чуть не пол села у неё за столом собиралось.

Случалось, про Манира забывали, есть было нечего. Тогда Манир, не желая лишний раз напоминать о себе, собирался и шёл в чащу. Разорял птичьи гнёзда или набирал лукошко ароматных весенних опят. Варил грибной супчик, которым угощал забывчивых соседей. Такой похлёбки и у Ракмы на самобранке не бывало.

Так что жилось Маниру неплохо, из дальних деревень людишки завидовали. Но на этот раз, видать, что-то случилось, забыли про Манира прочно, третий день голодом сидел. То есть, не совсем голодал, полтора десятка гусиных яиц утробу насытят, но одними яйцами питаться скучновато.

Пяток яиц Манир сварил вкрутую, парочку оставил про запас и пошёл к соседям.

Грессий был мастером цветных огней, по праздникам расцвечивал всё селение. Разумеется, и по мелочам мог придумать что-то для себя самого. Это все умеют, кроме Манира.

Грессий сидел, уставившись перед собой. Праздные руки сложены на коленях.

— Что с тобой случилось? — спросил Манир.

— Лучше не спрашивай, — тихо ответил Грессий.

У людей, не знающих чудодейства, такой ответ означает приглашение к долгому разговору. Но когда такое произносит колдун, значит, спрашивать не стоит.

Манир молча поклонился и пошёл дальше.

В доме Ракамы не пахло не только редкими яствами, но и вовсе съедобным. Сама искусница сидела тик в тик наподобие Грессия и тупо разглядывала пустой стол. Знаменитая самобранка, скомканная и едва ли не разодранная, свисала с края стола.

Манир подошёл, положил перед хозяюшкой варёное яичко.

— Спасибо, родненький. Только кого же я накормлю одним яйцом? У меня ничего не осталось, как есть ничего. Видишь сам, вместо скатёрки пустая тряпка.

— И что, так со всеми? Или у кого-то чудодейственной силы хоть чуток осталось?

— Чего не знаю, того не знаю. Говорят, Леван ногу сломал. Он же летать умел безо всяких крыльев. Ну и прыгнул, как привык, с высоты, а сила его не подхватила. Грязнулся оземь, ногу поломал, а лечить некому. Конечно, лубок кое-как наложили, а чтобы заговорить перелом, этого никто не может. Но хуже всего с неумёхами, у кого специального дара нет. Так ли, сяк ли, они от своих умений кормились, и сыты бывали. Теперь сидят рты разинув, как галчата в гнезде. Сколько народа ко мне приходило, думали, я их покормлю, а у меня самой — ни корки.

— Да… — протянул Манир. — Всё село грибами и рыбалкой не пропитать. Прямо хоть разбегайся в разные стороны. Но хоть кто-то знает, откуда несчастье свалилось?

— Знать — не знают, а догадываются многие. Каменную Дачу знаешь?

— Кто же её не знает? Скверное место.

— Кто там живёт, знаешь?

— Да разве там кто-то живёт? Я года четыре тому, ходил туда, поглядеть. Ни черта там нет любопытного. Камень — и камень. На дом не похоже, на пещеру — тем более. Кто в таких хоромах жить согласится? Там никто и не живёт, разве что летучие мыши, а больше никого нет.

— Теперь — есть. Не мыши, а вроде как человеческий житель. Появился и засел среди камней. Старики ходили знакомиться и приглашали ко мне на обед. Он им ничего не ответил и ко мне не пришёл.

— Ничего не скажешь, странный господин. И что же, говоришь, у него колдовская сила осталась?

— Кто же его знает? Говорят, осталась. Но это люди смотрели, когда ещё у самих что-то было, а теперь все как слепые.

Вроде бы жители окрестных деревенек и чародейского селения одинаковые слова произносят, а смысл у них случается разный. Деревенский мужичок скажет: «говорят» — так это ещё ничего не значит, то ли одним боком выйдет, то ли совсем другим. Кто-то сболтнул, а остальные повторяют. То ли луковичка, то ли репка, поди, пойми. А у своих всё проще. Если сказано: «говорят» — значит дело произнёс кто-то, обладающий даром предвидения. Такой впусте болтать не станет.

Жаль, что ныне, когда у чародеев сгинули волшебные свойства, кому верить?

— Схожу в Каменную Дачу, погляжу, что там шебуршится. Меня, небось, не расколдует. Нечего во мне расколдовывать.

Кто придумал такое название: Каменная Дача, сказать уже невозможно, но название прилипло, и теперь так говорили все, хотя никакой дачи там не было, да и не могло быть.

Чтобы попасть в Каменную Дачу надо было пройти через всё селение. На улицах и прежде было не особо шумно, большинство жителей предпочитало сидеть по домам, а детей у колдунов всегда было немного. Теперь же село опустело, словно Мамай войной прошёл.

По дороге Манир заглянул в избу, где жил Тяк. Тяк не тот человек, чтобы тишком сидеть, уж он наверняка на разведку сходил и всё разузнал.

Так и вышло, да не так, как ожидалось. Тяк лежал в постели, слабо постанывая, а Белга, его жена, меняла мужу на голове мокрые полотенца. Никаких сверхъестественных талантов у Белги не было, но хорошей жене и не нужны сверхъестественные таланты. Зато руки у неё и сейчас оставались ловкими и ласковыми, а без их заботы, кто знает, выжил бы Тяк после той взбучки, что задали ему в Каменной Берлоге.

По всему судя, Тяк лежал без памяти, но когда Манир присел у постели, Тяк открыл глаза и тихо, но отчётливо произнёс:

— Там засел кто-то нехороший. Слегка похож на человека, но не человек. Говорить не может или не хочет. Сразу нападает, опомниться не даёт. Оружия с собой не бери, даже палку. Отберёт и повернёт против тебя. Силу колдовскую вытягивает. Что с ним делать — не знаю. Я еле сумел уйти. Кажется, он непобедим.

— Непобедима одна глупость, — сказал Манир, но Тяк уже закрыл глаза и вряд ли что слышал.

Больше Манир никуда не заходил, пошёл прямиком к Каменной Даче. Впрочем, палку, с которой привык ходить по лесу, бросил. Раз Тяк говорит, что дубинка здесь не помощница, значит, так оно и есть. Мастер знает лучше.

Каменная Дача располагалась неподалёку от села, где в зарослях торчали древние, полурассыпавшиеся от старости скалы. Это было подобие пещеры, образованной рухнувшими плитами. Она была неглубокой, и ничего интересного в ней не имелось. Порой там устраивали норы лисы, но скоро уходили; жить среди камня никто не любит. Внутрь вели три отверстия — одно большое и два поменьше, которые у селян назывались окнами. Протиснуться в окна можно было с большим трудом. Гранитный пол был усеян нанесёнными листьями и загажен помётом летучих мышей, которые одни обживали Каменную Дачу. Но сейчас исчезли и летучие мыши.

Сразу лезть в большую дыру Манир не стал, сначала обошёл снаружи, попытался влезть на уцелевший останец, чтобы глянуть сверху, и только потом двинулся ко входу.

В пещере явно кто-то жил. Оба окна были накрепко заделаны, но чем? Не камень, не дерево и не глина. Нож царапал эту преграду хотя и с большим трудом. Соваться внутрь через окна было бесполезно. Там и так не пролезть, а теперь хода и вовсе нет. Оставался вход, распахнутый и ничем не прикрытый. Оттуда тянуло вонью резкой и незнакомой. Никакой лесной зверь не может так пахнуть. С источником этого смрада и предстояло встретится Маниру.

Нож Манир воткнул в землю. Решено входить без оружия, значит, нельзя и с ножом. Оставшись безоружным, Манир шагнул в смердючую тьму.

— Я пришёл говорить, — громко объявил он. — У меня нет ни оружия, ни волшебной силы, которая могла бы защитить меня.

Ответом был удар, по всем органам чувств. Манир с трудом удержался на ногах. Зато теперь он видел, что творится в пещере. Неживой голубоватый свет заливал всё вокруг. Казалось, это какая-то жидкость — ещё немного, и она окончательно загустеет, и Манир влипнет в неё. Но в то же время оттенок этого света был хорошо знаком Маниру. Когда кто-то из самых могучих чародеев принимался колдовать, вокруг его головы сгущалось голубоватое облачко как раз такого цвета. Но чтобы колдовская сила могла загустевать, превращаясь в слизь, да ещё гнусно вонять при этом… Такое было попросту невозможно.

Посреди пещеры, прямо на каменном полу лежал её повелитель. Он и впрямь был одновременно похож и не похож на человека. Круглая башка, поросшая короткой серой щетиной. Никакого намёка на шею, голова росла прямо из плоского туловища. Смолистые точки глаз лишены век и смотрят безо всякого выражения. Рот слишком маленький даже для такой небольшой головы, непрерывно что-то пережёвывает, сосёт и готовится грызть. Больше на голове ничего не было. Неудивительно, что лежащий молчал, ему было нечем говорить.

Руки, поросшие такой же щетиной, что и голова, и это при том, что на спине не было ни волосины. Каждая конечность заканчивалась тремя когтями. Не пальцами, а именно когтями, которые могут рвать, но не способны ничего схватить.

Договариваться с таким существом хоть о чём-то было совершенно невозможно. Оставалось бежать и там уже придумывать, как с ним поступить.

Манир дёрнулся и понял, что не может сделать ни единого шага. Липкие нити, так напоминающие голубое облако колдовской силы, тянулись от растопыренных когтей и облепляли ноги, не позволяя двигаться. Но ведь Тяк как-то вырвался из этой ловушки. Правда, у него была дубинка. Вон она валяется. Далеко, не достать. И вся заляпана густой слизью порченной волшбы.

Повелитель каменной берлоги подполз ближе, приподнял верхнюю часть своего тулова, готовясь пустить в ход сосущий ротик. Манир отшатнулся, хотя куда там отшатываться? Влип он намертво.

Внизу под брюхом ползущего он увидел ещё одну пару рук, поменьше, но таких же когтистых и щетинистых. Теперь противник потерял всякое сходство с человеком.

Дополнительные руки судорожно сучили друг о друга, и между ними голубело облако чистой волшбы, той самой, что исчезла в селении, осиротив разом всех жителей.

Голубое сияние, пройдя через лишние руки и поганый рот, медленно превращалось в ту слизь, что заливала пол в пещере и намертво держала Манира.

Так вот куда уходило колдовство жителей села, вот во что оно превращалось!

Четырёхрукий, продолжая источать слизь, подполз к Маниру. Будь у Манира хотя бы капля волшебных умений, он давно был бы высосан досуха, но что можно отнять у кого ничего нет? Тем не менее, очень не хотелось, чтобы щетинистые лапы коснулись его.

Оружия у Манира не было, да оно и не могло бы помочь, ползун немедленно повернул бы любое оружие против Манира. Оставалась холщовая кошёлка, в которой лежали два захваченных в дорогу гусиные яйца.

Получить по лицу кошёлкой не слишком приятно, но не смертельно. А каково придётся ползущему, ещё надо посмотреть.

Манир с маху хлестнул холщовой сумкой подползающего противника. Сумку резко вырвало из руки, одно гусиное яйцо выпало. Реакция владыки Каменной Дачи оказалась самой неожиданной. Он повалился набок, замолотил всеми шестью конечностями. Кажется, он старался раздавить яйцо, вызвавшее у него приступ необъяснимой ненависти. У Манира не было времени и желания разбираться в таких тонкостях. Липкие тяжи, удерживавшие его, лопнули, Манир почувствовал себя свободным и метнулся вон из каменного склепа. Он не старался спастись, он бежал в селение, чтобы рассказать людям, кто и как их ограбил. Там в селении можно было просить помощи. Одному справиться с похитителем чужого колдовства — невозможно, а вместе мы ещё посмотрим, кто кого.

Конечно, колдовскую силу людей монстр, засевший в Каменной Даче, высосал, но всегда есть люди, у которых кроме пропавших колдовских свойств остались ещё умелые руки, способные выручить в любой ситуации. А эти умения никто присвоить не сможет.

Прежде всего, Манир отправился к Склаю. Кузнец, как и все жители села был дома, но не сидел, сложа руки на коленях, а возился с железом, которым у него был завален едва ли не весь дом.

— У тебя бурав есть? — спросил Манир.

— Есть. Только он не сверлит.

— Как это, бурав и вдруг не сверлит?

— Прежде, если понадобилось проделать какое-то отверстие, достаточно было направить бурав в нужное место, произнести простенькое заклинание, после чего инструмент начинал вращаться и делал столько дырок, сколько тебе надо. Кое-кто умел делать отверстия и без бурава, но это трудно, а с буравом такое умение доступно всякому. Но теперь заклинание перестало действовать. Спрашивается, чем заставить сверло вращаться?

— Ручками.

— И ты сможешь?

— Чего не смочь-то? Я и прежде ни одно заклинание пробудить не мог, всю жизнь всё руками делаю. Я же инакий.

— Между прочим, — согласился кузнец, — неплохая мысль: когда тебя подводят колдовские умения, включать в дело руки и, всё-таки, добиться своего.

Манир получил бурав, а заодно стальной багор на длинной рукояти и жестяную воронку.

Подошли двое помощников — братьев близнецов: Ламен и Ламон. У братьев было общее прозвище: Водоноши. Все жители селения бывало наблюдали, как братья прогуливались вдоль домов, а перед ними, расплёскивая холодную воду, ковыляли два жестяных ведра. Зачем Водоноши это делали? Наверное, им просто хотелось показать, что и они не хуже других и колдовать могут.

Водоноши упорно доказывали всем и всякому, что родниковая вода вкусней и лучше волшебной. Многие жители подходили, зачёрпывали из ведра, благодарили братьев.

Водоноши, выслушав Манира, немедленно согласились идти с ним на штурм Каменной Дачи. Судьба Тяка их ничуть не пугала. Не станешь палками размахивать, ничего тебе не будет.

Собрали железо, которое само расхаживать разучилось, и его предстояло нести в руках, и пошли. По дороге заглянули в Матеве, которая разбиралась во всём и могла помочь, если не делом, то советом. Старуха обещалась подойти чуть попозже. У Рокамы взяли погибшую самобранку. Больше ни у кого такой большой скатерти не нашлось.

Непривычно нагруженные подошли к Каменной Даче и первым делом завесили скатёркой вход. Так или иначе, близнецы могут попасть под удар, и, вообще, нечего хозяину Дачи подглядывать, чем занимаются нападающие. Затем принялись сверлить первое отверстие в верхней части одного из замурованных окон. Бурав вращался со скрипом, но преграда поддавалась быстро.

В дырку вставили принесённую воронку, и братья-Водоноши привычно побежали за водой, на этот раз на речку, потому что родника поблизости не оказалось.

— А здорово, когда воду приходится на руках носить, — отдуваясь произнёс Ламен. — Все плечи оттянул, зато чувствуешь, что делом занят…

Шесть вёдер речной воды было влито в отверстие, когда Манир просверлил нижнюю часть окна. Выдернул бурав, и наружу потекла вода, грязная, вонючая, но по-прежнему сохраняющая голубоватый цвет. Запас порченной магии, позволявший противнику нападать и защищаться, был уничтожен. Теперь он не смог бы вырвать палку из рук Тяка или сумку с яйцом у Манир.

Манир осторожно заглянул внутрь пещеры.

Хозяин отполз в дальний угол, где было сухо, и, судя по всему, пытался влезть на стену. Вода ему явно не нравилась.

На тропе, ведущей в село, показалась приковылявшая Матева.

— Ну, что у вас тут?

Манир приподнял край скатерти, позволяя заглянуть внутрь.

— Батюшки-светы, да это же клоп! Но кто думал, что они такие огромные бывают?

— Значит, бывают. Только этот не кровь сосёт, а чужую магию. Потому, наверное, такой и вырос. Тётушка Матева, ты скажи, можно такого зверя изничтожить?

— Клопа всегда можно изничтожить, даже безо всякого колдовства. Ну-ка, подвинься…

Матева вытащила из мешка чистую дощечку и несколько свёртков с незнакомыми снадобьями. Белые порошки из пакетов Матева высыпала на доску, перемешала подобранной палочкой и высекла сверху искру.

Манир удивлённо поднял брови. Он полагал, что никто кроме него не умеет добывать огонь безо всякого колдовства.

Смесь порошков зашипела, разгораясь.

— Ну-ка дай кочергу, — произнесла Матева, протянув руку.

— Это багор, — поправил Манир.

— Был багор, а для меня сейчас — кочерёжка.

— С помощью багра доска с дымными зельями была задвинута вглубь пещеры. Затем выход плотно завесили.

— Будем ждать, — произнесла старуха, усаживаясь на камушек. — У нас тут воздух свежий, а он пускай дымка понюхает.

Потом она повернулась к близнецам:

— Мальчики, воды больше не надо, а вы, тем временем, натаскайте хворосту побольше. Будем перед пещерой костёр жечь.

— Это мы можем.

Хворосту натаскали огромную кучу, и вскоре перед входом в Каменную Дачу заполыхал костёр.

— Манир, — предложила Матева, поглядел бы ты, что там наш приятель поделывает. Только руками не касайся и кочергой не бей. Может, в нём ещё сила осталась, так он тебе сдачи даст.

Манир замотал лицо мокрой тряпкой и вошёл в пещеру. Зацепил лежащего багром и поволок наружу.

Костёр уже прогорел, оставалась куча не погасших углей. Туда Манир и определил клопа.

Затрещала, сворачиваясь кольцами, щетина. Конечности, что задние, что передние изогнулись под нелепыми углами. Позади ног у клопа обнаружилось дряблое брюхо. Когда оно попало на костёр, оттуда одно за другим начали вываливаться большие белые яйца. Они падали на угли и с громким треском лопались.

Теперь Маниру стало понятно, почему клоп испытывал такую ненависть к чужим яйцам.

Манир вернулся в гнездо, оглядел пол и стены. Нашёл три кладки клопиных яиц. Ножом выковырял их, поднял с пола измазанную кошёлку и свалил туда все яйца. Вышел на воздух, швырнул кошёлку со всем содержимым в самый жар. Жалко, конечно, хорошая была вещь, удобная. Но ведь её не отполощешь, от неё вечно вонять будет.

Ничего, вернутся хозяйкам их умения, можно будет заказать новую кошёлку, такую же холщовую, что и прежняя.

— Прогорят угли, — сказала Матева, — пойдём потихоньку к дому.

— Там кто-то бежит, — словно отвечая, сказал Манир.

— Так это сын Левана, — ответил кто-то из близнецов. — Сам Леван ногу сломал, ни летать не может, ни бегать. А сынишка его, вон как носится. Большой парень уже, скоро имя получит.

Дети волшебников собственных имён не имели. Пока их врождённые свойства не оформлены, их звали по родительским именам: сын или дочь такого-то, или такой-то.

Сын Левана уже подбежал близко.

— Получилось! — орал он. — Вернулась магия!

— Мы так и догадывались, — поддакнула Матева.

— Вечером в селении праздник назначен. Танцы будут. Отцу ногу срастят, так он на танцы собирается. Слышите, музыка играет?

— Не-а, — ответил Манир. — Не слышу. У меня неважно со слухом.

— Ничего, сходишь к лекаркам, они тебе уши прочистят. А вон Грессий салют готовит…

Это Манир видел прекрасно. По небу одна за другой прошла карминовая полоса, за ней смарагдовая, следом золотистая. Грессий старался вовсю, салют обещал быть великолепным. Не верилось, что ещё недавно Грессий сидел, уставившись себе в колени.

— Ракама, — продолжал гонец, — небывалое угощение готовит. Со всего села к ней скатёрки стаскивают. Народу созывает — тьму. Тебя особо приглашала. Придёшь?

— Приду, — сказал Манир. — Я, конечно, инакий, но приду непременно.

— Да какой ты инакий? Ты самый что ни на есть свойский.