Интервью с Петером Холенштейном для швейцарского еженедельника «Вельтвохе»

Александр Солженицын. Интервью с Петером Холенштейном для швейцарского еженедельника «Вельтвохе» Декабрь 2003

Интервью было напечатано в швейцарском еженедельнике Weltwoche, 4.1.2004. Русский текст впервые напечатан в томе избранной публицистики А. Солженицына («На возврате дыхания». М.: Вагриус, 2004).

Александр Исаевич, какие воспоминания связаны у вас со Швейцарией?

Самые тёплые — и от общего доброжелательства ко мне со стороны множества швейцарцев, и от многих личных встреч как в Цюрихе, так и в нагорьях Цюриха, и в других кантонах… В Цюрихе я широко использовал исторические материалы, а в Штерненберге и Хольцнахте — плодотворно работал в уединении. Наблюдения над швейцарским государственным опытом были для меня глубоко поучительны — и я много взял из него: о принципах наилучшего построения демократии.

Какую роль сыграл тогда в вашей жизни недавно умерший мэр Цюриха доктор Зигмунд Видмер?

Доктор Зигмунд Видмер гостеприимно помог моему быстрому и лучшему устройству в Цюрихе, и в нагорьи, для работы. И доктор Видмер и супруга его, фрау Элизабет, проявили к нам большое участие, всегда были и остались добрыми друзьями нашей семьи. И сейчас мы сохраняем благодарное почтение к его памяти и скорбим вместе с его семьей.

Почему в 1976 году вы не остались жить в Швейцарии, а уехали жить в Америку?

Так как Цюрих — один из центров Европы, многие пути ведут через него, то месяц от месяца всё учащались приезды к нам неожиданных посетителей. Моя же многолетняя работа над эпопеей

«Красное Колесо» требовала, с одной стороны, глубокого уединённого простора, с другой — использования богатейших русских книжных и газетных фондов, которые на Западе в изобилии собраны только в Соединённых Штатах.

Вы хорошо чувствовали себя в американском Вермонте? Что означала лично для вас вынужденная эмиграция?

Моя высылка из СССР была для меня долголетним болезненным отрывом от России. А Вермонт стал уединённым местом — 18-летнего ожидания, пока я смог вернуться на родину.

Находясь в эмиграции, вы предсказали распад Советского Союза и предостерегали от «расхищения национального богатства». Реальность превзошла ваши опасения?

Распад Советского Союза я предсказывал, зная, что национальные отношения в нём не благополучны, как это прославлялось пропагандой, а — сильно напряжены. Но я всегда призывал избежать губительной скорости, резкости перемен. И уж никак не ожидал, что 25 миллионов русских соотечественников будут покинуты на притеснение, угнетение за нововозникшими рубежами России. И что российская центральная власть допустит и даже благосклонно направит безудержное расхищение национальных богатств авантюристами (с объявленной целью «как можно скорей уйти от социализма») — этого я, да и никто, никак не ожидал. Ограблены и миллионы граждан, и, еще разительнее, — само оскудевшее государство, казна.

Насколько, по вашему мнению, ваше произведение «Архипелаг ГУЛАГ» способствовало распаду коммунистической системы?

Об этом не мне судить, но, действительно, многие комментаторы выражают, что «Архипелаг ГУЛАГ» способствовал распаду всей коммунистической системы. Когда я его писал, я понимал лишь, что эта книга подрывает идеологические основы коммунистического строя.

Когда в 1994 году вы вновь ступили на российскую землю, вы сказали, что в России нет демократии, но есть олигархия. Справедлива ли эта оценка и сегодня?

Да, при возврате в Россию я оценил её политический строй как олигархию — в аристотелевском понимании этого термина: когда государство управляется ограниченным замкнутым количеством правящих лиц. (В России сегодня термин «олигарх» ошибочно применяется только как синоним финансового магната. Это — лишь частный случай олигарха.) Да, Россия управляется замкнутым политическим классом, отдалённым от населения, а народ не имеет никакого реального влияния на свою судьбу — и, значит, демократии в Российской Федерации нет, и по сегодня.

Вы часто предсказывали России демократическое будущее. Почему не оправдались ваши ожидания?

Я всегда, ещё от 1973 года, говорил, что: 1) переход от тоталитаризма к демократии может быть только медленным, постепенным, осторожным, иначе наступит хаос (он и наступил, как видим); 2) построение демократии возможно только на основе «демократии малых пространств» (как в Швейцарии — община, затем кантон, затем государство).

В современной России первое было грубо нарушено, второе — не начато и до сих пор.

Вы неоднократно высказывались в пользу сильной президентской власти в сочетании с местным самоуправлением. Это напоминает земство при Александре II. Старый рецепт для новой России?

Россия — всё ещё огромное государство, и в таком государстве — да, я полагаю, должны действовать в сочетании: и сильная президентская власть с нисходящей вертикалью, обеспечивающей соблюдение законов, — и восходящая от низовых общин вертикаль органов самодеятельности, которые и устраивают все виды живой жизни в стране. При Александре II действовала неполная часть этой схемы: самоуправление (земство) было обрезано и снизу (без «волостного» земства, то есть общинного) и сверху (без всероссийского звена, оно было запрещено). Допущены были только средние звенья — уездные и губернские. Большевики же, прийдя к власти, один из первых своих ударов направили на уничтожение всякого самоуправления — чтобы не было конкуренции их власти.

Статья 12-я российской Конституции предусматривает местное самоуправление, которое действует наряду с органами государственной власти. А есть ли в действительности это самоуправление?

Статья 12-я не соблюдается. Местному самоуправлению не дают развиться как местные администраторы, так и парламент (Государственная Дума), не создавший ясных законов, дающих самоуправлению реальную свободу действовать и финансовое обеспечение.

Однажды вы сказали, что русский народ сможет выжить, только если не утратит свою духовность. Что вы конкретно имели в виду?

Не только русский народ, но и всякий: если утратит духовность, то обратится в аморфную массу потребителей.

Вы упрекаете Государственную Думу в том, что половина её депутатов представляет не интересы народа, а интересы партий. А разве эти партии не народ избирал?

. Партийные депутаты не выбраны избирателями персонально, у них нет своего конкретного электората, они, таким образом, никак не являются «народными представителями», они выполняют волю только своей партии (только перед ней и отвечают), а значит и тех, кто её финансово содержит. Вообще в России сейчас нет прозрачного контроля за участием финансов во всех видах избирательной системы, что искажает всю достоверность выборов. (Это относится — и к возможностям административного влияния.)

Как вы думаете, существует ли в России свобода мнений и свобода прессы?

Сравнительно с тем, как мы жили до 80-х годов, — свобода устного выражения мыслей — полная. Свобода прессы существует также в немалом объёме, но всегда хочется больше.

Каковы сегодня роль и значение Русской православной церкви?

Ныне православная Церковь свободна от государственного влияния и не встречает административных препятствий в своей деятельности. Однако 70-летний гнёт и преследования Церкви со стороны коммунистической власти — массовое уничтожение храмов, и самих священнослужителей, и растоптание приходской жизни, и отход новых поколений от веры — оставили глубокие последствия. Всем тем Церковь ещё сильно подорвана и сегодня, лишь постепенно оправляется.

После того как вы критически отзывались о Сталине в ваших фронтовых письмах другу, в 1945 году вас приговорили к 8 годам заключения и ссылке. В 1956 году Хрущёв реабилитировал вас, прочитав Юдин день Ивана Денисовича». А как вообще получилось, что Хрущёв прочитал эту книгу?

Реабилитирован я был в 1957 году — не лично Хрущёвым, а в потоке общего пересмотра судебных дел. «Один день Ивана Денисовича» был донесен до внимания Хрущёва в 1962 году — отважными самоотверженными усилиями Александра Твардовского при содействии хрущёвского референта Лебедева.

Вы потом встречались с Хрущёвым лично? Если да, то какими были ваши взаимоотношения?

Я был представлен Хрущёву в декабре 1962 на встрече с деятелями искусств — помимо этого не встречался и не беседовал с ним никогда.

После распада СССР многие надеялись, что вы займёте президентское кресло. Почему вы никогда не предлагали себя в этом качестве?

Я — писатель, то есть художник, а не политик. К политическим заявлениям на протяжении жизни меня вынуждала гнетущая обстановка в СССР, невозвратимые потери в нём действенных общественных сил от 70-летних репрессий, а кроме того — искажённое представление о России на Западе. Ещё до возврата на родину из изгнания я не раз публично говорил, что возвращаюсь именно как писатель, не приму никаких постов ни по выборам, ни по назначению. (Именно в те месяцы в российской прессе публиковались и приглашения мне баллотироваться в качестве Президента.)

Вернувшись в Россию, вы много ездили по стране, выступали в Думе и вели собственную передачу на телевидении. Это говорит о том, что президент Ельцин благоволил вам. И тем не менее, вы упрекаете его в том, что он ускорил развал государства. Что Ельцин сделал не так и почему?

Грубые промахи Ельцина — и даже преступления относительно будущего России — отчасти были видны мне уже из Вермонта, и я тогда же его предупреждал не раз. Но тем разительней стали они мне видны от момента возврата в Россию. Я высказал это ему в нашей единственной встрече и многократно публично говорил об этом по всей стране. Это отражалось и в моих тогдашних выступлениях по телевидению — за что и были они в 1995 году запрещены.

Вы поддерживаете с ним отношения?

Кроме той личной встречи в ноябре 1994 года — никаких контактов с Ельциным в России у меня больше не было. В 1998, при моём 80-летии, Ельцин распорядился наградить меня высшим государственным орденом Андрея Первозванного. В обстановке всеобщего разорения страны я принять ордена не мог. (Об отказе я предупредил его администрацию заблаговременно, не ища публичности в том, но Ельцин остался при своём решении.)

Как вы оцениваете политическую деятельность Михаила Горбачёва? Какую роль он сыграл в процессе демократизации России?

Сейчас я окончил публикацию по-русски моих мемуаров «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов», которые, я надеюсь, в недалёком будущем будут доступны и немецкому читателю. Там я оцениваю и эпоху Горбачёва.

В августе 1990 года Горбачёв реабилитировал вас и других изгнанников. Почему вы вернулись на родину не сразу, а лишь в 1994 году? Может быть, вернувшись раньше, вы достигли бы большего?

Нет, я был реабилитирован (от обвинения в «измене родине») только осенью 1991. Мои суждения и предложения о происходящих в России процессах я опубликовал в России в сентябре 1990 весьма многочисленным тиражом (27 миллионов). Большего влияния, чем моим словом, — я оказать не мог. То потребовало бы от меня прямой активной политической деятельности, от которой я отказался задолго прежде.

Вы как-то упрекнули Михаила Горбачёва в том, что он «всеми правдами и неправдами» задерживал публикацию ваших книг. Что заставляло его это делать?

Для эпохи Горбачёва мои книги были слишком радикальным потрясением. Позже и советники Горбачёва печатно объясняли, что Горбачёв опасался моего влияния. (Об этом — в том же «Зёрнышке».)

В «Архипелаге ГУЛАГе» подробно описано, как заключённым удавалось, несмотря на бесчеловечные условия в лагере, сохранить человеческое достоинство. Наверное, не менее трудно было сохранить в лагере и свой собственный язык?

Задача сбережения и восстановления чистого русского языка стояла перед нашим обществом в советское время не только в лагерях, но и на воле. Не менее того стоит она и сегодня. В лагерные годы открыто я только и мог себе позволить заниматься русским языком. Что я и делал годами углублённо, а в 80-е годы издал особый словарь, помогающий, как я надеюсь, сохранять богатства русского языка.

Первую реакцию на вашу книгу о «еврейском вопросе» в России — как, впрочем, и на сам выбор темы — можно охарактеризовать как смятение и замешательство. Как вы можете это объяснить?

Книгою «Двести лет вместе» я пытался нарушить утвердившееся в советское время неестественное табу на любые вопросы русско-еврейской истории. Эта книга — попытка установить сочувственное взаимопонимание обеих сторон и создать основу для бла гоприятственного диалога. И с обеих сторон есть читатели высокого интеллектуального и морального уровня, которые так и восприняли книгу. К сожалению, большая часть пока не проявила такого понимания.

Вы выступаете за воссоединение России с Украиной и Белоруссией. Почему?

Я всегда выступал за единство России, Белоруссии и Украины по причине их исторического, этнического, религиозного, культурного и языкового родства, и уже давнего и неискоренимого переплетения в многомиллионных семейных связях. К глубокому огорчению — за истекшие от раскола 12 лет было сделано много жестоких ошибок и искусственно предпринятых (и поддержанных извне) враждебных мер против такого единства. И сегодня оно представляется если не безнадёжным, то весьма отдалённым во времени.

Есть ли, по вашему мнению, какое-нибудь решение чеченской проблемы?

Хорошо познакомившись с чеченским характером во время казахстанской ссылки 50-х годов, — я в 1992 году давал Ельцину совет удовлетворить чеченскую жажду независимости и предоставить Чечне самостоятельное государственное существование — только без исконных казачьих земель по левому берегу Терека («подаренных» Хрущёвым Чечне при возврате чеченов из ссылки). Начатая Ельциным в 1994 война с Чечнёй была глубоко ошибочной (да и провально неподготовленной). Но с 1996 по 1999 Чечня при Масхадове и была фактически вполне независимой. Однако она употребила эту независимость никак не для строительства мирной жизни, никак не для устройства мирного производства — но для грабительских налётов на Ставрополье, массовых угонов скота оттуда, захвата заложников (а внутри Чечни продолжала физически искоренять оставшееся русское население). Использовала независимость — для стягивания арабских боевиков со всего мира, тренировки террористов в лагерях подготовки, непомерного накопления вооружений извне — и первая же напала на Дагестан (часть Российской Федерации) с ваххабитскими завоевательными лозунгами. С тех дней у России и не оставалось другого выхода, как принять военный вызов. А теперь попытки найти политическое умиротворение и прекратить военный конфликт — трудная задача на долгие годы.

Говорят, вы предложили восстановить смертную казнь в отношении главарей чеченских бандформирований. Чем это продиктовано ?

Я говорил не именно о чеченских главарях, а о всемирной неизбежности самозащиты человечества. Террористы, уничтожающие массы гражданского населения, — по сути объявляют смертельную войну всему обществу, — и нет другого выхода, как вызов принять.

Смогут ли когда-нибудь исламский и христианский мир жить вместе?

Сегодняшняя вражда — не религиозного характера. Надеюсь, что возобладают благоразумие и естественные человеческие и религиозные мирные чувства. Думаю, что и Россия могла бы сыграть в том весьма положительную роль.

Свои гонорары за «Архипелаг ГУЛАГ» вы отдаёте в Фонд, который оказывает финансовую помощь бывшим узникам ГУЛАГа. И ещё ваш фонд учредил литературную премию. Как обстоят дела в современной русской литературе?

С наступившим в России в 80-е годы потрясением мгновенного перехода от многолетнего запрета всякой самостоятельной речи и творчества — ко внезапно хлынувшей полной внешней свободе — многие писатели в России, увы, не справились, захлебнулись в этой свободе. Одни поддались болезни поверхностного экспериментаторства и измельчания, другие — соблазнительной погоне за мимолётной модой и коммерческим успехом. (Болезнь, впрочем, и всемирная.) Но историческое нравственное и художественное здоровье русской литературы столь крепко, что она перестояла и коммунистическую эпоху, перестаивает и сегодняшнее смятение — и, я верю, снова утвердится жизненной, духовно укрепляющей силой для народа, и, надеюсь, не только для русского.

Вам исполняется 85 лет. Каков, вкратце, итог пройденного жизненного пути?

По обстоятельствам жизни свой литературный путь я реально начал лишь сорокалетним. С тех пор я осуществил в литературе многие из моих замыслов, да кое-что и в общественной жизни, но там многого выполнить не удалось. Насколько будет прочтён главный труд моей жизни — эпопея «Красное Колесо» — покажет лишь время, уже после моей смерти.

20-летний насильственный отрыв от родины я и жена моя выдержали духовно, и в неустанной деятельности. Трое наших сыновей, теперь все уже за 30, выросли целеустремленными, определившимися личностями — и, несмотря на детство их и юность в изгнании, — неотрывными от России.

В 1970 году вы получили Нобелевскую премию в области литературы. Каково значение этой награды в вашей жизни?

В годы самых жестоких преследований от коммунистической власти Нобелевская премия укрепила моё положение — и помогла мне устоять.

Вы боитесь умереть? Испытываете ли вы страх перед смертью?

Лишь в юности я боялся умереть: так рано, как умер мой отец (в 27 лет), — и не успеть осуществить литературных замыслов. От моих средних лет я утвердился в самом спокойном отношении к смерти. У меня нет никакого страха перед ней. По христианским воззрениям я ощущаю её как естественный, но вовсе не окончательный рубеж: при физической смерти духовная личность не прерывается, она лишь переходит в другую форму существования. А достигнув уже столь преклонного возраста, я не только не боюсь смерти, но уже готовно созрел к ней, предощущаю в ней даже облегчение.

Продолжаете ли вы писать, и если да, то над чем вы сейчас работаете?

Да, писать продолжаю. Но сколько мне пришлось в жизни давать интервью — в каждом из них содержался этот вопрос: над чем я сейчас работаю? Однако и не было ни единого случая, чтобы я на этот вопрос отвечал. Потому что: чего ещё нет — того и нет. Простите.

Какое ваше самое большое желание?

Чтобы русский народ, несмотря на все многомиллионные потери в XX веке, несмотря на нынешний катастрофический упадок — материальный, физический, демографический, у многих и моральный, — не пал бы духом, не пресёкся в существовании на Земле — но сумел бы воспрять. Чтобы в мире сохранились русский язык и культура. (И сохранилась бы в том и моя скромная доля.)