Иосиф

Обе эти хорошенькие женщины — и баронесса Андре де Фрезьер и графиня Ноэми де Гардан — были уже под хмельком, сильно под хмельком.

Поужинали они вдвоем в большой застекленной гостиной, выходившей на море. В распахнутые окна залетал ветерок, напитанный океаном, по-летнему теплый и по-вечернему свежий. Теперь, растянувшись в шезлонгах, то и дело отпивая по глоточку шартреза и покуривая сигареты, молодые женщины делали друг другу рискованные признания, от которых несомненно воздержались бы, если бы вино так неожиданно и приятно не ударило им в голову.

Их мужья днем вернулись в Париж, оставив дам одних в этом пустынном приморском селении, для того и выбранном, чтобы не рыскали кругом любители легких побед, которыми кишмя кишат модные курорты. И барон и граф могли проводить со своими женами не больше двух дней в неделю, поэтому боялись всевозможных пикников, завтраков на траве, уроков плавания и той близости, которая так быстро возникает в бездельной жизни людей, приехавших на морские купанья. С этой точки зрения Дьепп, Этрета, Трувиль были равно опасны, вот они и сняли дом в роквильской долине вблизи Фекана, выстроенный, а потом заброшенный каким-то чудаком, и там на все лето заточили молодых женщин.

Обе они были под хмельком. Баронесса предложила графине за отсутствием других развлечений устроить изысканный ужин с шампанским. Сперва они очень забавлялись, самолично стряпая этот ужин, потом весело его съели, не забывая щедро утолять жажду — у них пересохло во рту за время долгого стояния у жаркой плиты. Дымя сигаретами и мало-помалу накачиваясь ликерами, обе они болтали, несли всякий вздор. И сами уже не понимали, что говорят.

Графиня, сидевшая, закинув ноги на спинку стула, охмелела еще сильнее, чем ее приятельница.

— Чтобы достойно закончить нынешний вечер, — сказала она, — нам одного не хватает: поклонников Если бы мне пришло в голову, что все так получится, я обязательно выписала бы из Парижа двоих и одного уступила бы тебе.

— А я в любой день могу найти поклонника, хоть сегодня, стоит только пальчиком поманить.

— Брось, дорогая! Здесь, в Роквиле? Разве что какого-нибудь деревенского неуча!

— Н-ну, не совсем.

— В таком случае расскажи.

— Что рассказать?

— Про своего поклонника.

— Дорогая! Мне надо чувствовать, что я любима, я просто не могу без этого. Если бы меня никто не любил, мне казалось бы, что я уже умерла.

— Мне тоже.

— Верно ведь?

— Ну да! Мужчины этого не понимают, особенно наши мужья!

— Совсем не понимают. Но ведь иначе и быть не может. В любви мы ищем внимания, нежности, баловства. Это живая вода для нашего сердца. Нам она необходима, да, да, необходима...

— Совершенно необходима.

— Я должна чувствовать, что кто-то думает обо мне, думает всегда, везде. И утром, и вечером, и наяву, и во сне мне нужно знать, что есть на земле человек, который дышит мной, любит, хочет меня. Без этого я была бы так несчастна, так несчастна, что плакала бы все дни напролет.

— И я тоже.

— Ну и подумай, может ли оно быть иначе? Любой муж способен проявлять нежность... ну, полгода, ну, год, ну два года, а потом он непременно становится грубым скотом, да, да, настоящим скотом... Он уже нисколько не сдерживается, показывает себя, какой он есть, устраивает сцены из-за любого счета, из-за любого грошового счета. Нет, когда живешь с человеком совместной жизнью, любить его невозможно!

— Невозможно, ты совершенно права.

— Верно ведь?.. Так о чем я говорила? Из головы вылетело.

— Ты говорила, что все мужья — скоты!

— Да, скоты... все без исключения.

— Ты права.

— А потом?

— В каком смысле «потом»?

— Что я хотела сказать потом?

— Откуда мне знать, раз ты не сказала?

— Но я же собиралась что-то тебе рассказать?

— Да, верно, а вот что?..

— Ага, вспомнила!

— Ну так рассказывай.

— Я тебе говорила, что поклонников нахожу где угодно.

— Каким образом?

— А вот слушай. Только внимательно. Я как приезжаю на новое место, так сразу начинаю разузнавать все про всех и кого-нибудь выбираю.

— Кого-нибудь выбираешь?

— Господи, это проще простого! Сперва навожу справки. Узнаю все про всех. Мой избранник должен быть богат, щедр и не болтлив. Ясно?

— Да, конечно.

— Ну и, разумеется, он должен нравиться мне как мужчина.

— Разумеется.

— После этого я подбрасываю приманку.

— Подбрасываешь приманку?

-Ну да, как в воду, когда удишь рыбу. Ты никогда не удила?

— Никогда.

— Напрасно. Это очень забавно. И, между прочим, поучительно. Словом, я подбрасываю приманку...

— Но как ты это делаешь?

— Какая ты глупая! Ведь мы всегда сами берем мужчин, которых хотим взять, и при этом делаем вид, будто выбрали нас они! А они и вправду верят, что выбор за ними... Ну не болваны ли?.. На деле всегда выбираем мы... только мы... Подумай сама, если женщина недурна собой и неглупа — ну, как мы с тобой, — все мужчины на нее зарятся, все без исключения. А мы с утра до вечера делаем смотр и, когда присмотрим кого-нибудь, подкидываем приманку...

— И все-таки я не понимаю, что ты для этого делаешь.

— Что делаю?.. Да ничего не делаю. Просто позволяю смотреть на себя.

— Позволяешь смотреть на себя?..

— Ну да. Этого вполне достаточно. Стоит позволить мужчине несколько раз кряду посмотреть на тебя, как он начинает считать, что ты самая прелестная и соблазнительная женщина на свете. И принимается ухаживать. Тогда я даю ему понять, без слов, разумеется, что и он весьма недурен... И уж тут он влюбляется как сумасшедший. Он попался. И длится это столько времени, сколько не жаль на него потратить.

— И ты ловишь так всех, кого захочешь?

— Почти всех.

— Но, значит, есть и такие, которые сопротивляются?

— Встречаются и такие.

— Чем ты это объясняешь?

— Чем объясняю? Видишь ли, Иосифом Прекрасным мужчина бывает по трем причинам[1]. Во-первых, потому что он до умопомрачения влюблен в другую. Во-вторых, потому что робок, а в-третьих, потому что... как бы это сказать... потому что неспособен довести до конца победу над женщиной...

— Но, дорогая... Неужели?..

— Да, поверь мне... И таких много... очень, очень много... куда больше, чем обычно считают. На вид они самые обыкновенные... и одеты, как все... И тоже павлины... Впрочем, я неправа: какие же они павлины, если хвост у них всегда опущен?

— Ох, дорогая!..

— Что касается робких, они иногда просто нестерпимо глупы. Наверно, стесняются раздеться, если в спальне стоит зеркало, даже когда они там совершенно одни. С ними приходится быть предприимчивой, делать им глазки, пожимать руку. Да и этого иногда мало. Они все равно не понимают, с чего и как начать. Если в качестве последнего средства упасть в обморок... они стараются привести тебя в чувство... А если не сразу придешь в себя, бегут за помощью.

Мне, разумеется, больше всего по вкусу чужие поклонники. Этих, дорогая, я беру приступом... так сказать, штыковой атакой!

— Все это очень мило, но что прикажешь делать, когда кругом вообще нет ни одного мужчины, как здесь, например?

— Я их отыскиваю.

— Отыскиваешь? Но где?

— Да везде! Кстати, эту историю я и хотела тебе рассказать.

Ровно два года назад муж отправил меня на лето в свое имение Бугроль. А там, понимаешь, никого... ну ни-когошень-ки! В соседних имениях — отвратительные пентюхи, заядлые охотники, они в своих замках понятия не имеют, что такое ванная комната, немытые-нечесаные, спят не раздеваясь и совершенно неисправимы, потому что живут в грязи, можно сказать, из принципа.

Догадываешься, что я сделала?

— Как я могу догадаться?

— Ха-ха-ха! Я как раз тогда начиталась романов Жорж Санд — в них она утверждает, что у всех простолюдинов благороднейшие души, а у светских людей низменные душонки. Добавь к этому, что зимой я видела в театре Рюи Блаз[2], и пьеса мне страшно понравилась. Так вот, я узнала, что сын нашего фермера, красивый двадцатидвухлетний малый, учился в духовной семинарии, но потом бросил ее, так ему было там тошно. И я взяла его к себе в слуги!

— Ну и ну!.. А потом?

— Потом... потом, дорогая, я обходилась с ним очень пренебрежительно, без стеснения показывая ему значительную часть своей персоны. Этого увальня я не улавливала, я его разжигала.

— Ох, Андре!

— Да и знаешь, меня это очень развлекало. Ведь все говорят, что слуги в счет не идут, ну, я и не считалась с ним. Вызывала его к себе каждое утро, когда горничная одевала меня, и каждый вечер, когда она меня раздевала.

— Ох, Андре!

— Дорогая! Он пылал, как соломенная крыша. Тогда я стала во время еды разглагольствовать о том, как важно быть чистоплотным, ухаживать за собой, о душах, о ваннах. И через две недели он исправнейшим образом каждое утро и каждый вечер полоскался в реке, а потом так опрыскивался духами, что хоть беги вон из замка. Пришлось запретить ему душиться — я очень сурово сказала ему, что мужчина должен употреблять только одеколон.

— Ох, Андре!

— И тогда мне пришла в голову мысль устроить нечто вроде сельской библиотеки. Я выписала несколько сот высоконравственных романов и давала читать всем крестьянам и всей нашей прислуге. Но туда затесался десяток романов... ну, как бы их назвать?.. поэтических, что ли... словом, таких, что волнуют сердца институток и лицеистов... Их-то я и подсовывала своему лакею. Они открыли ему глаза на жизнь... с весьма своеобразной стороны!

— Ох... Андре!

— И тогда я стала очень фамильярна с ним, говорила ему «ты», переименовала в Иосифа... Дорогая! в каком он был состоянии!.. Описать невозможно! Похудел как... как петух... и глаза сделались совсем дикие. Боже, до чего я забавлялась! Редко у меня бывало такое веселое лето...

— А дальше что?..

— А дальше... дальше... Однажды, когда муж уехал, я велела Иосифу заложить экипаж и отвезти меня в лес, жара стояла в этот день невыносимая... Вот и все!

— Ох, Андре, расскажи, как это было!.. Мне так интересно!

— Сперва выпей еще шартрезу, не то я одна прикончу графинчик. А дальше мне стало дурно.

— Дурно?

— Какая ты глупая! Я ему сказала, что сейчас мне станет дурно, и велела перенести меня на траву и уложить. А лежа на траве, я стала задыхаться и велела распустить мне шнуровку. А когда он распустил, потеряла сознание.

— Совсем потеряла?

— Нет, конечно!

— А потом?

— А потом мне пришлось добрый час пролежать без сознания. Он никак не мог взять в толк, каким способом привести меня в чувство. Но я была терпелива и открыла глаза, только когда его падение совершилось.

— Ох, Андре!.. И что ты ему сказала?

— Ничего, разумеется! Я же была без сознания и ничего не чувствовала. Просто поблагодарила его и попросила помочь мне дойти до кареты. После этого он отвез меня в замок, но на повороте чуть не опрокинул карету.

— Ох, Андре! И все?..

— Все...

— И ты только один раз теряла сознание?

— Что за вопрос! Разумеется, один раз. Я отнюдь не собиралась брать в любовники этого деревенского увальня.

— И ты долго потом держала его у себя?

— Долго. И сейчас держу. С чего бы мне отказывать ему от места? Он отличный лакей.

— Ох, Андре! И он по-прежнему тебя любит?

— Что за вопрос!

— Где он сейчас?

Баронесса нажала на вделанную в стену кнопку электрического звонка. Почти сразу в дверях появился высокий малый в ливрее, от которого разило одеколоном.

— Иосиф! Будь добр, позови горничную, боюсь, мне сейчас станет дурно, — сказала ему баронесса.

Он продолжал стоять, вытянувшись в струнку, как солдат перед высшим чином, и горящими глазами ел свою госпожу.

— Иди же, позови ее, дурачок, мы ведь сегодня не в лесу. Розали поможет мне быстрее, чем ты, — приказала она.

Он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

— Но что ты скажешь горничной? — испуганно спросила графиня.

— Скажу, что все уже прошло! Нет, все равно попрошу расшнуровать себя. Может быть, мне станет легче, а то я совсем задыхаюсь... Я охмелела, дорогая... так охмелела, что не устою на ногах...